Сказанное мимоходом

Полдень для Доттид Лайна / An Afternoon for Dotted Line

---

Если вас захотела посетить царственная особа, отметил про себя Доттид, вы, как правило, оказываетесь осведомлены об этом заранее. Можете убедиться, что помещение подходит для этого. Протереть пыль. Отскрести все щеткой. Начистить серебро, если оно у вас есть.

Со снами все не так.

Он услышал взмахи могучих крыльев. Знакомый звук. Звук, дарующий надежду. Звук, вселяющий страх. Доттид в панике огляделся вокруг. Скалистый пляж, влажно блестящий после дождя. Волны, разбивающиеся о берег. Пасмурное, невнятно моросящее небо над головой.

В целом все выглядело обнадеживающе нормальным. Ну, в небе парил дом — правда, время от времени он был еще и апельсином, в зависимости от того, под каким углом смотреть — но что уж тут поделать. Во всяком случае, не что-то неловкое как таковое. По крайней мере, если ее величество не захочет спросить, о чем этот сон.

Он услышал щелчок копыт позади себя и быстро развернулся, тут же склоняясь в поклоне. Сон это или нет, манеры забывать не стоило. Луна, Владычица Ночи и, что прямо сейчас, вероятно, было важнее, Хранитель Снов, стояла перед ним. Она попыталась улыбнуться, но не слишком-то преуспела. Что-то из ее привычного сурового облика прорвалось наружу, и улыбка, как это ни парадоксально, сделала все только хуже. Он улыбнулся в ответ и по привычке поднял копыто, чтобы поправить нагрудную цепь. Не обнаружив ее на месте, он испытал приступ паники. Она всегда была там. Усилием воли убрав копыто, он сосредоточил внимание на принцессе. Даже если Луна и заметила его движения, внешних признаков она не подала. Вместо этого она заговорила, причем голос ее был гораздо тише обычного.

— Доттид Лайн? Мы просим прощения за то, что потревожили тв… ваш сон, и в обычной обстановке сочли бы это недолжным использованием наш… моих властных полномочий хранителя сновидений, но такова просьба моей сестры.

— Слушаю вас, ваше величество.

— Моя сестра желает видеть вас, как только представится возможность. Но, пожалуйста, не просыпайтесь прямо....

Землю тряхнуло, скалы взмыли в небо, которое подернулось неприятным кровавым цветом, перед тем как съежиться и сгореть. Пепел превратился в птиц, которые исчезли, оставив после себя только порхание крыльев и тихий скорбный крик. Апельсинодом взорвался семенами одуванчика, которые подхватил ветер, забравший с собой море и тусклый рассвет. В бесформенной пустоте остались только Луна и дождь, который теперь уже не в силу гравитации, а скорее по упрямой привычке шел из ниоткуда в никуда. Через несколько секунд прекратился и он.

— ...сейчас. Я же говорила ей, что так и случится, — сказала принцесса со вздохом и одним ударом могучих крыльев покинула сон.

---

Доттид проснулся слепым, парализованным, изо всех сил хватающим воздух. Многие на его месте запаниковали бы, но, оправившись от первого шока, Лайн понял, что случилось. Он заснул в картотечном шкафу. Опять. Вздохнув в окружавшей его теплой, пропитанной запахом бумаги темноте, единорог сильно лягнул один раз. Слабый шарнир, как он и предполагал, не выдержал, и ящик выскользнул в кабинет. Доттид вылез наружу и с мрачным удовлетворением отметил, что добросовестно учел себя под литерой «Л».

Он оглядел свой кабинет, который и в лучшее-то время был весьма хаотичным, а теперь представлял из себя поле боя. За столом груды документов сливались, угрожая однажды смыть всю мебель бумажным цунами. У уборщиков случится истерика, когда они увидят все это. Впрочем, время на то, чтобы привести все в порядок, в запасе еще было. Они никогда не приходили утром после Согревающего Очага… Его взгляд, лениво блуждавший по комнате, наткнулся на часы, что заставило Доттида подскочить с приглушенным проклятием. Он опоздал. Каждое утро самым первым по расписанию шло короткое совещание с ее величеством. А сейчас уже была четверть одиннадцатого. Понадобилось лишь одно мгновение на осознание всего этого, еще одно на панику и третье, чтобы сорваться на бег. Он опоздал, и Селестия прислала Луну лично, чтобы разбудить его. Доттид не мог даже представить реакцию принцессы, что она может сделать. Лайн припустил быстрее.

Он достиг дверей кабинета ее величества за две минуты и восемнадцать секунд, по пути нарушив несколько ограничений скорости, обычно ограничивавших особо безбашенных пегасов. Стражники взглянули на него бесстрастно — как и всегда — но он мог поклясться, что в их позе читалось беспокойство. Потратив драгоценную секунду, чтобы перевести дыхание, он с заметным трепетом прошел мимо них, на ходу выдавив из себя “Доброе… э… утро, сержант Клауд, сержант Винтер”. Они кивнули и даже не шевельнулись, чтобы остановить его. Что ж, это было хоть что-то. По крайней мере, его не уволили.

Доттид проскользнул внутрь, ступая даже тише, чем накануне, и склонился в глубоком поклоне. Он пока что не мог даже взглянуть на нее. Он не выдержал бы разочарованного взгляда, не так быстро после пробуждения. Он просто не смог бы. Так что его глаза продолжали неотрывно смотреть в паркет, когда он заговорил:

— Доброе утро, ваше величество. Я… Я ужасно извиняюсь. Я... Что ж, я проспал, и я…

— Господин секретарь! Почему вы не спите?

— ...не хотел опаздывать, я, должно быть, не услышал будильника, бумаги заглушили его, но это ни в коей мере не оправдывает меня, мне нужно было…

— Господин секретарь?

— ...невероятно жаль, я не хотел…

— Доттид Лайн?

Доттид осекся и, заметно колебаясь, поднял свой взгляд, чтобы встретиться им со взглядом принцессы. Она… она не выглядела разочарованной. Или рассерженной. Лишь… обеспокоенной? Небеса. Он ведь не заставил ее волноваться, правда? Он открыл рот, чтобы заговорить, но его принцесса подняла копыто, и слова умерли на устах.

— Стражники, которых я послала на розыски, не захотели тревожить вас — у вас несомненно была тяжелая ночь, — и я согласилась с ними. Я попросила сестру доставить вам сообщение единственным известным мне способом, который не разбудил бы вас. Очевидно, это не сработало. Вы в порядке?

— Да. Конечно же. В порядке. Я прощу прощения, что я…

— Вам не нужно извиняться. Я жалею лишь о том, что ваш сон был прерван. Он у вас на вес золота, насколько я понимаю.

— Я изви… очень жаль, что я так опоздал.

— Все в порядке, заверяю вас. Но раз уж вы тут, я хотела бы обратить ваше внимание на странное происшествие.

— Да, ваше величество?

— Вчера ночью я хотела закончить работу, связанную с новым договором с Зебрикой, но заснула. Боюсь, мне сложно бодрствовать после захода солнца. Такова плата за настолько тесную связь с ним.

— В этом нет ничего удивительного, ваше величество.

— Вот только утром я нашла работу завершенной и лежащей у меня на столе.

— Письмо во сне. Довольно распространенное явление. Как хождение во сне, но с письмом. Немного неловко порой, но для студентов — большое подспорье, как мне кажется.

Обеспокоенное выражение Селестии сменилось на легкую улыбку, которая заставила сердце Доттида тихо петь. Впрочем, он постарался не подавать виду. В конце концов, таковы были правила этой игры.

— Кроме того, господин секретарь, все было написано не моим почерком.

— Чудо Согревающего Очага, быть может?

— А вашим почерком.

— Ну, чудеса бывают весьма своеобразными. Как я понял, часто они выбирают самые невероятные пути для достижения своих… чудесных целей.

— Понятно. Я хотела было отправить копию бумаг вам, но что-то подсказывает мне, что чудо уже сочло нужным оставить их на вашем столе.

— В ящике моего стола, ваше величество. Очень изящно. Очень аккуратно.

— Очень предупредительное чудо.

— Да, ваше величество.

Последовала небольшая пауза, во время которой игроки оценивали свою игру. Ни один из них не был недоволен. Это была старая, но любимая игра.

— Счастливого Согревающего Очага, Доттид Лайн.

— Вам также, ваше величество. Счастливого Согревающего Очага. Требуется ли вам что-то еще?

— Еще одна вещь.

— Все, что пожелает ваше величество.

— Идите и отдохните. Чудотворчество — тяжелый труд, мне известно об этом как никому другому. Можете даже считать это профессиональным мнением.

— Разумеется, ваше величество. Как только…

— Господин секретарь?

— Да?

— Я — ваша принцесса.

— Да, ваше величество.

— И, будучи таковой, иногда отдаю вам приказы.

— Да, ваше величество.

— Так вот, мне думается, что сейчас один из таких случаев.

— Ваше величество?

— Идите. Отдыхайте. По меньшей мере сегодня. Если требуется, я могу издать официальный королевский указ. И я устрою так, что он будет написан каллиграфией и герольды будут зачитывать его на площади.

— В том нет нужды, ваше величество. Кроме того, я отпустил королевского нотариуса домой на выходные. Мне придется писать указ, запрещающий мне работать, лично. А затем, насколько я могу предположить, мне придется писать ноту порицания о себе, нарушившем этот указ, и так далее. Весьма порочный круг.

Улыбка Селестии переросла в ухмылку.

— Идите, господин секретарь. Отдыхайте.

---

Дом Доттида представлял из себя совсем не то, что пони могли о нем подумать. Должность секретаря кабинета министров была очень благодатной, можно даже сказать исключительно высокооплачиваемой, и подразумевающей постоянное “чувство плеча”^I) со знатью. Секретари вели образ жизни кантерлотских лордов и леди, и большинство населения ожидало увидеть большой особняк. Те, кто был хорошо знаком с Доттидом, знали, что ничего подобного и близко не могло быть, но предложить альтернативный вариант тоже не могли. Но при этом и не то чтобы отказывались от попыток. Спиннин Топ однажды высказала предположение о заварочном чайнике размером с дом, а Балансд Леджер во время той же хмельной беседы предложила вариант, что у Доттида нет дома, за исключением его кабинета, в котором среди наслоений бумаги запрятаны ванная и кухня.

На самом же деле Доттид жил на самой окраине Кантерлота в смехотворно маленьком двухэтажном таунхаусе, приютившимся у наружной городской стены. Очень немодный квартал, неплохие виды и чистый воздух которого не могли компенсировать самой плохой погоды в округе. Дом был стар, но крепок, единственным признаком его возраста была обширная сеть трещин и выщербин на каменной кладке. По сути, обширная настолько, что давала приют собственной небольшой, но процветающей экосистеме — с плющом вперемешку со мхом и с несколькими видами голубей, конкурирующими за места для гнездовья в дефектах кладки. Лишь ценой неустанных усилий Доттид предотвращал перевод своего дома в разряд заповедников.

Доттид откинувшись сидел в старом мягком кресле у себя в гостиной и рассеянно листал “Журнал нетрадиционной химии”, изредка прерываясь на глоток чая или чтобы написать “вздор!” на полях. Он проводил мало времени у себя дома, что объясняло царившую здесь чистоту. Шанса стать грязным у дома никогда не было. Он был чист, но в то же время холоден, тих и пуст.

Поняв, что читает одно и то же предложение о разделении зарядов в четырнадцатый раз за пять минут, Доттид с отвращением швырнул журнал на столик. Затем глотнул чая и сморщил гримасу. Вкус был не тот. Кресло было не то. Все было не то.

Поднявшись, единорог стал кружить по комнате, но в ней просто не хватало места, чтобы вышагивать как следует. Вместо этого он топтался на одном и том же пятачке изношенного ковра, отчаянно нуждаясь в чем-то, что займет его мысли. Новый торговый договор необходимо будет ратифицировать в Палате, конечно же. Нет никаких значимых причин для опротестования, но кому-то придется убедить депутатов из Южного и Западного Белохвостий в том, что бумажные фабрики в их округах не пострадают. Можно попробовать предложить им роль привилегированного поставщика…

Доттид отбросил эти мысли. Ему следовало отдыхать. На это у него был приказ, в конце концов. И как будто это так сложно — не думать о парламентской политике.

Он ускорил свой шаг.

Мимолетно посетила мысль о том, как там в Филлидельфии поживают Листи, Инки и дети. Но мысль эта причиняла боль, поэтому пришлось отбросить и ее. Доттид снова сел было в кресло, но раздумья о договоре незамедлительно вернулись, так что он вскочил как ошпаренный. Убедившись, что присесть больше негде, он снова опустился в кресло, чувствуя себя глупо, взял листок бумаги с пером и лениво приступил к наброску безумно безответственного предложения о ракетном топливе высокой плотности.^II) Подобные предложения обычно доводили его научного руководителя до грани апоплексического удара. Старые добрые времена.

Зарисовывая и выцарапывая слова, он увлекся и не заметил, как что-то сильно напоминающее план размещения мест в Палате общин стало проступать на бумаге. Через некоторое время он стал тихо напевать про себя.

---

Стук в дверь вырвал Доттида из задумчивости. Он виновато посмотрел на пергамент, отмечая, что весьма далеко продвинулся в плане по запуску Палаты общин раз и навсегда на низкую околоэпонную орбиту. Он услышал, что постучали еще раз, поднялся, окинул взглядом документ, хотел было смять его, но передумал и решил сохранить. Доттид распахнул дверь и уставился на того, кого меньше всего ожидал увидеть.

— Листи? Но… ты же в Филлидельфии.

Листи ухмыльнулся и поправил шарф:

— В самом деле?

— Да, ты… ну, очевидно, что нет, но… Что ты делаешь в… Все в порядке?

— Все хорошо. Ты ведь в курсе, что по мнительности мало кто в мире может соперничать с тобой?

— У меня есть много причин для беспокойства. Зайдешь? Мне поставить чайник на огонь?

— Нет-нет. У меня еще дела, я лишь хотел сказать, что Инки и дети будут рады, если ты заглянешь к нам.

— Они тоже здесь?

— Да, мы вернулись раньше, чем предполагали.

— Почему?

— Ох, дети устроили настоящую бурю. Что-то там о том, что это будет неправильный Согревающий Очаг без некоего персонажа по имени Дядюшка Дотти, — сказал он с улыбкой, выдохнув облачко пара.

На лице Доттида сражались радость, беспокойство и чувство вины. Устроив вероломную и коварную засаду, радость победила и захватила поле боя, хотя очаги сопротивления еще виднелись местами.

— Ох. Ох! Эм. Прости. Ты ведь знаешь, насколько дети бывают…

Доттид осекся. Листи протянул копыто, положил его единорогу на плечо и не отпускал, пока тот не взглянул ему в глаза. Вопреки обыкновению, Листи был серьезен. Ни улыбки, ни подмигиваний, ни шуток. От этого он даже казался меньше. И старше.

— Дотти. Нас не пришлось долго уговаривать.

Победно вскричав, радость додавила последние очаги сопротивления и триумфально праздновала победу.

— Эм. Спасибо. Я… Родители Инки будут недовольны.

— Перебьются. Мы пообещали им совместный отпуск. Так ты зайдешь?

— Разумеется, зайду.

Листи просиял. Он мгновенно преобразился в себя обычного и, казалось, помолодел на дюжину лет.

— Мне надо бежать. Увидимся на месте?

— Конечно.

Листи стряхнул снег с перьев, размялся и поднялся в воздух несколькими уверенными взмахами крыльев. На удивление быстро он стал неразличим на небе — просто еще одно белое пятнышко среди множества таких же. Листи был бы неплохим гонщиком. К сожалению, заходить в повороты он так и не научился.

Доттид простоял несколько минут, моргая вслед пегасу, и зашел внутрь, чтобы взять шляпу и шарф. Он был готов пойти на такую уступку ради своих все более скрипучих костей, но твердо очертил границу на обуви. Он уронил бы свою честь уроженца Нордайла, если бы обулся кроме как в бушующую метель. Накинув одежду, Доттид бросил быстрый взгляд на свое отражение, пробегая мимо зеркала в холле. При этом его копыто автоматически поднялось к шее и поправило нагрудную цепь. Он остановился. Постоял секунду, держа копыто на холодном серебре. Потом, приняв решение, снял ожерелье телекинезом. Цепь ощущалась на удивление тяжелой. Вес был незаметен до тех пор, пока не снимешь ее. Доттид непроизвольно потер освободившийся участок шеи, кивнул сам себе и вышел на улицу.

---

Жилище Сэлэдов располагалось даже дальше от центра Кантерлота, чем дом Лайна. В отличие от Доттида же, который жил на окраине, потому что выкупил дом, который арендовал в бытность свою безденежным исследователем, Листи и его семья жили за чертой городских стен, потому что это была единственная возможность иметь садик, не имея центральной улицы, названной в вашу честь или, по крайней мере, в честь вашей семьи. Вашей исключительно, бессомненно, баснословно богатой семьи.

И хотя дом был ничем не примечателен и представлял из себя несуразное двухэтажное нечто из камня цвета меда, сад, по совершенно предвзятому мнению Доттида, был лучшим в Кантерлоте.^III) Сейчас, в глухозимье, он по большей части представлял из себя заснеженное пространство, на котором местами стояли деревья с голыми ветвями. Также присутствовали кособоко, но старательно слепленный снегопонь и, в одном из углов, вызывающе зелёный цветущий рододендрон.^IV) К счастью, снег, похоже, усыпил ползучие растения, и их выдавали только неопределенные кочки, медленно шевелящиеся под снегом (ветра при этом не было). Доттид постучал в ярко-зеленую дверь и услышал изнутри приглушенное “Войдите!”. Сэлэды большую часть времени не считали нужным запирать дверь. Преступления просто не совершались против пони, который руководил большей частью эквестрийской полиции. И, что немаловажно, растения скорее всего смогли бы съесть любого незваного гостя.

Он осторожно открыл дверь и проскользнул внутрь, отряхивая снег со своей густой шерсти. Дом казался на удивление тихим. С тремя буйными детьми, с их не менее буйной, хотя и часто усталой, матерью и с Листи, одним из трех пони во всей Эквестрии, способных даже спать буйно, дом никогда не был тихим. “Никогда, — подумалось ему, — разве что…”

— КУЧА МАЛА НА ДЯДЮ ДОТТИ!

“Это подстроено”, — пронеслась мимолетная мысль погребенного под лавиной из детей.

— СЧАСТЛИВОГО СОГРЕВАЮЩЕГО ОЧАГА!

— Сффв. Вф тфф шффуа сыффафф офф.

— Ван, что дядя Дотти сказал?

Голос маленькой кобылки. Это Бархатка. Доттид решил, что это ее копыта были где-то на его холке.

— Слезай с его головы, и тогда мы сможем расслышать.

А это жеребчик. То есть Одуванчик. Вероятно, это его приличный вес давит на спину.

Неожиданно стал виден свет, пахнуло благословенным свежим воздухом и получилось встать. Доттид стоял под аркой на входе в гостиную, и путь ему преграждали буквально вибрировавшие от азарта Бархатка и Одуванчик Сэлэды. Одуванчик беспрерывно распушал перья, в то время как Бархатка подпрыгивала на месте и замирала в воздухе, часто хлопая своими малюсенькими крылышками. От Доттида не укрылось, что у нее стало получаться гораздо лучше. Пора в летный лагерь? Он отбросил эти мысли и попытался скрыть улыбку. Правда вот толку из этого вышло не больше, чем из попытки перепрыгнуть солнце.

— Я сказал “Спасибо, вам тоже счастливого Согревающего Очага”. Как там в Филлидельфии?

— Скучно. Они не разрешали мне пользоваться химическим набором, который ты дал мне! — Одуванчик изобразил выражение оскорбленного достоинства столь страстно, что Доттиду пришлось подавить невольно рвавшийся наружу смешок.

— Ну, наверное, они волновались о, эм, пятнах. И должно быть, твоя мама…

— ...хочет поговорить с тобой, Доттид, — Инки Сэлэд-Флауэр была земной кобылкой, на три дюйма выше Доттида, с карамельного цвета шерстью, шоколадной гривой и кьютимаркой в виде тюльпана, заканчивающегося стилом. Все это весьма приятно выглядело. Она была весьма милой, и у нее был располагающий к себе, успокаивающий голос.^V) Тоже приятный. Несмотря на всю эту приятность, выглядела она как дракон, которого вы разбудили ударами по голове самым большим из его алмазов. Который потом еще и съели.

— Счастливого Согревающего Очага, гм, Инки, — пискнул Доттид.

На лице Инки мгновенно расцвела сердечная улыбка.

— И тебе счастливого Очага, Дотти.

С этими словами она снова приняла вид пони, который уже решил, где спрячет ваш труп, хотя скудный намек на скрываемую улыбку и присутствовал.

— Итак, Дотти. О наборе химика.

— Мааааам. Я же говорил тебе, что это безопасно, — сказал Одуванчик, который сменил оскорбленное достоинство на мастерскую лесть. Может стать хорошим актером, подумал Доттид. Или, если Инки и Листи потерпят ужасную неудачу как родители, политиком. Вот это было кошмарной мыслью.

— Я знаю, что это безопасно, Ван. Я знаю Доттида. Дело не в этом. Доттид? Ты учишь моих детей химии?

Доттид ухмыльнулся. Сложно было удержаться. Это была старая, старая игра, но ни одному из игроков она не наскучивала.

— Разве что чуть-чуть. Кое-что про редокс-реакции. Кое-какая стехиометрия. Абсолют… практически полностью безвредно.

— Ты развратитель молодежи, вот ты кто.

— Тогда я со стоицизмом буду ожидать своего коктейля с болиголовом, — ответил Доттид, улыбнулся и помахал спускавшемуся по лестнице Листи.

— Не та философская школа, Дотти, не та философская школа, — возразила Инки.

— Пааааап, — прохныкал Одуванчик. — Мама и дядя Дотти говорят непонятно. Опять.

— Ты привыкнешь, парень. Привет, Дотти, — произнес Листи, взъерошивая сыну гриву.

— Привет. Все в сборе, как я погляжу. Кроме Роуз. Где…

— Наверху, — ответила Инки, странно улыбаясь.

— Она не захотела делать кучу малу с нами, потому что она сказала, что слишком большая. Она не слишком большая, правда ведь, дядя Дотти? — спросила Бархатка.

— Ну…

— Я... я думаю, она просто сказала так, потому что она там настраивает свою…

Малышка широко распахнула глаза и зажала копытом свой так предательски подведший рот, затем в панике посмотрела на свою мать, отца, брата, наконец на типа-почетного-дядю и пискнула:

—  ...комнату?

Доттид поднял бровь.

— Вы, эээ, настраиваете комнаты?

Листи грустно улыбнулся.

— Нет, обычно нет. Тебе лучше подняться наверх. Она сожжет нас, если мы проговоримся тебе. Мы подождем внизу. Ты остаешься на обед.

— Ну, я не хочу…

— Это был не вопрос, а утверждение. Теперь иди. Она в своей комнате. Настраивает ее, по всей видимости, — Листи подмигнул застывшей столбом дочке.

---

Доттид подошел к двери комнаты Роуз, выкрашенной в спокойный коричневый цвет, с единственным украшением в виде кьютимарки хозяйки — шестнадцатой ноты. Такое оформление сильно отличало ее от двери в комнату Одуванчика, сплошь покрытой наклейками и страшными предупреждениями. Будь они серьезными, а не бутафорскими и “придающими крутизны”^VI), то выходило бы, что единственным пони, имеющим право открыть эту дверь, была Главный врач Эквестрии, и даже ей потребовалось бы особое разрешение сразу и от Селестии, и от Луны. Он притормозил на секунду, собираясь с мыслями, поднял копыто, чтобы поправить нагрудную цепь и замер, не дотянувшись до шеи буквально пару дюймов. С некоторым усилием опустив ногу, он расправил плечи и постучался.

— Войдите, — голос Роуз звучал… тревожно? Он толкнул дверь и зашел внутрь.

Роуз сидела в своем любимом кресле, склонившись над скрипкой словно мать над новорожденным. Она подняла взгляд, увидела Доттида и чуть вздрогнула. Потом с чрезвычайной осторожностью и значительной для земной пони ловкостью положила инструмент на подставку, встала на ноги и нервно улыбнулась.

— Дядя Дотти! Я не… То есть ты… То есть счастливого Согревающего Очага! Ой! Огромное тебе спасибо за билеты! Я думала, их мгновенно раскупили. Как… Я имею в виду, они были замечательные, и мне всегда хотелось услышать, как Октавия Ван Клеф исполняет…

Роуз начала заговариваться. Доттид, проведший с ней почти все ее детство в роли главного няня, знал, что это было признаком крайнего волнения. Но пока он решил позволить ей говорить, а сам быстро оглядел комнату. Всё, казалось, было на своем месте. Пианино, почти погребенное под нотами, письменный стол, неприбран, шкаф, на удивление прибран, пробковая настенная доска, покрытая дюймовым слоем нот, партитур и концертных афиш. Несомненно, все как обычно, никаких тревожных признаков.

— ...говорят-что-она-завершает-ту-фразу-апподжиатурой-что-очень-сложно-потому-что... ой, я совсем заболталась.

— Ничего-ничего, Роуз. Пожалуйста, скажи, у тебя все в порядке?

— Ну… Эх.. У меня есть новости.

Ее голос звучал боязливо. Доттид тщательно подавил все признаки волнения на своем лице.

— Да-да?

— Ты… ты ведь знаешь, как сильно я хотела поступить в кантерлотскую консерваторию?

Сердце Доттида провалилось в копыта, которые тут же заледенели. Он был уверен, что она пройдет конкурс. Уверен. Но если бы новости были хорошие, она бы так не волновалась. Эй, если бы она поступила, тут уже была бы вечеринка. Уж Листи позаботился бы. А это означает, что она не… что они ее не… что она… Доттид даже подумать об этом не мог.

Он попытался подобрать слова утешения, но не смог — подходящих для такого разочарования просто не было. У него, скорее всего, никогда не будет детей, и Роуз… Ну, он любил остальных детей, как если бы они были его собственными, честно, но Роуз — ему казалось, что ее он мог назвать дочерью как никого и никогда еще. И надо же было этому случиться именно с ней! Он вспомнил, как она взахлеб рассказывала о своих мечтах и о музыке, и… и этого ничего не будет. Он был уверен, что это те предвзятые самодовольные трайбалистические ублюдки из приемной комиссии. Недостаточно хороша для них, потому что не единорог, да? Не принята без вступительного экзамена, да? Хорошо. Копыто взметнулось, чтобы поправить цепь, и он ощутил вспышку раздражения от того, что той не было на месте. Мы еще посмотрим… Он резко осадил себя. Не время давать волю гневу. Не сейчас. Он сделал тяжелый вздох и с некоторым трудом произнес:

— И… и как?

— Ну, я, это, поступила.

— О, моя дорогая, дорогая Роуз. Мне так глубоко жал… стой… ты только что сказала, что поступила?

— Да.

Сказать, что крик Доттида был слышен аж во дворце, было бы не самым большим преувеличением.

— Это чудо… нет, это лучшая новость на свете! Почему не празднуем? Когда ты узнала… когда был твой вступительный экзамен?

— Неделю назад.

— Неделю? Тогда почему… Почему ты не сказала мне? Я бы пришел! Я бы сделал для этого время.

— Ага. Но… но ты — это ты. Твое присутствие повлияло бы на экзаменаторов. Я… я хотела сделать это сама. Иначе потом сожалела бы, правда ведь?

— Ой, да ладно, Роуз. Мало кто знает, кто я такой. Они бы даже не заметили, что я сижу на задних рядах.

Роуз одарила его Взглядом, который мгновенно напомнил Доттиду о Селестии. Это был взгляд, который как бы говорил, что ты не просто открытая книга, а издание с крупным шрифтом.

— Может быть, они и не знают тебя, а может, и знают, но ты об этом позаботился бы, так ведь? Не лично, конечно же, но ты обмолвился бы не тому пони, который растрепал бы тому пони, и твоя репутация опередила бы тебя. Преднамеренная случайность, — сказала Роуз, продолжая удерживать Взгляд.

— Нонсе… Ну... Гм, — произнес Доттид со вздохом. — Ты не разговаривала с принцессой?

— С которой из?

— Все равно которой. Ты говоришь как любая из них. Ладно. Да, может быть… Но я просто хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Я никогда не велел бы им сделать хоть что-то… Но ты же знаешь, насколько надменны некоторые из этих…

— Да. Да. Я понимаю, почему ты поступил бы так, но… мне нужно было справиться в одиночку. И поэтому ты не должен был знать. Ты… ты злишься на меня?

— О, Роуз, — Доттид вздохнул и заключил ее в объятия. — Конечно же, нет. Я горд. Я счастлив. И я ни чуточки не зол. Ты что, волновалась из-за этого?

— Ну, эээ, чуть-чуть. Но есть еще одна причина. Ты же знаешь, что на вступительном экзамене требуется сыграть композицию собственного сочинения?

— Да, я был с тобой, когда ты читала правила приема.

— Да. Да. Что ж, — нервозность вернулась к Роуз. Она попыталась что-то сказать, сдалась, схватила кипу листов и вручила их Доттиду.

Доттид пробежал глазами по партитуре. Чтобы нянчиться с Роуз в течение всех этих лет, нужно было неожиданно хорошо знать музыкальную теорию, а у него была очень хорошая память. Так что он мог, немного напрягшись, понять, что написано в партитуре. Сольная партия на скрипке, очень сложная, со множеством мордентов и трюков, которые заставляли инструмент исполнять как бы несколько мелодий сразу. Значительное использование пиццикато. Он было начал напевать основную тему, когда заметил название. “Полдень для Доттид Лайна”.

Доттид поднял округлившиеся от удивления глаза на Роуз, которая… да, она заливалась румянцем. Его было непросто заметить на ее медово-коричневой шерстке, но он точно присутствовал.

— Роуз. Я… У меня нет слов.

— Я подумала, что, может быть, могу сыграть ее для, гм, для тебя, если… если ты хочешь послушать… — Роуз начала заикаться, но смычок уже был прикреплен к копыту, а скрипка покоилась в очень нежных объятиях.

Доттид улыбнулся, сделал приглашающий жест и сел, воплощение внимательности. Роуз одним плавным движением поднялась на задние ноги и вступила одной длинной нотой, которая, замирая, сменилась своеобразным контролируемым диссонансом. Наблюдать за ее игрой всегда было чудом. Как бы она ни нервничала, грустила, злилась или что угодно еще до этого, как только смычок касался струн, она обретала глубокую умиротворенность. Роуз прикрывала глаза и, казалось, почти засыпала, пока ее копытца танцевали над инструментом.

Мелодия началась медленно. Прошла простая тема, серьезная и торжественная, без орнамента, с как будто прорывающимся сквозь нее рокотом волн. Затем контрапункт, отрывистый и веселый, смеющийся и шкодливый. На последней ноте Роуз ускорила темп и две мелодии переплелись и затанцевали друг вокруг друга. Казалось почти невозможным, что единственная скрипка издает все эти звуки, но, сколько бы Доттид ни всматривался, скрытый оркестр никак не материализовывался. Музыка усложнилась еще, вводя в танец очередную тему, вариацию Эквестрийского марша, самоуверенного и властного. Вся эта круговерть кружащихся в танце трех мелодий продолжалась, ускоряясь с каждым тактом.

Через некоторое время Роуз умудрилась найти в себе еще силы, и появилась четвертая тема, мягкая вариация Солнечного гимна. Четыре мелодии вступили в спор. Им пришлось, на скрипичных струнах уже не хватало места для манерных танцев и взаимных уступок. Звук битвы быстро перерос в какофонию. Разумеется, это по-прежнему была единственная скрипка, и какофония… казалась подконтрольной, проявляющейся больше в хроматизме, чем в грубом шуме. Но все же, вне всяких сомнений, там, где только что царила гармония, теперь была война. После кульминации, во время которой скрипка дрожала и плакала, последовала пауза длиной в целую ноту, и композиция, казалось, началась заново, но теперь звучала вторая, смеющаяся тема, она шла первой, а за ней, тоже смеясь, следовали остальные.

Музыка утихла, Доттид напомнил себе, что надо дышать. Роуз открыла глаза, мгновенно перейдя от блаженного спокойствия к нервозному напряжению.

— Тебе… тебе понравилось? Я сочиняла так… Ты что, плачешь?

— Нет, нет. Просто что-то в глаз попало.

— Да? — произнесла Роуз, прищурившись. — И что же?

— Слезы.

— О. Так тебе…

— Мне понравилось. Это было… красиво.

Роуз рванулась и обхватила копытами шею Доттида, чуть не порезав ему мордочку смычком.

— Спасибо тебе, — произнес он хрипло.

— За что?

— За лучший подарок на Согревающий Очаг.

Роуз улыбнулась, отпустила дядю и отошла, чтобы положить скрипку и смычок на подставку. Пока она была занята этим, Доттид заговорил:

— Экзаменаторы… Они не спрашивали, кто этот “Доттид Лайн”?

Роуз обернулась и ухмыльнулась.

— Спрашивали. После того, как сказали, что я принята.

— И что же ты ответила?

— “Пони, который из года в год делает так, что ваш бюджет проходит”.

— Так держать, девочка.

Комментарий автора:

История посвящается Kobalstromo, который сделан из чистого вина и которому я обещал написать эту историю очень, очень давно. Извини, что так затянул, дружище.