Чувство ностальгии по вересковым пустошам на пологих холмах в пригороде Троттингема

Миссис Лилак

Уговорить её накинуть мою куртку не получилось опять. Дождь уже заканчивался, но тучи всё скрывали солнце.

— Это странно, — произнесла Лирика. — Мой отец давно умер. И тут кое-что не сходится, — она повернулась ко мне, призадумалась и достала письмо, слегка повозившись. — Пони… П-п… Потеряна, — прочитала. Она оторвалась от письма и отчётливо проговорила. — Потеряна. Именно она. Кобыла, — холодный ветер обжёг прохладой. Лирика слегка поёжилась, больше от недовольства погодой, чем от холода.

— Там сказано, что фотографии — это ориентиры; та пони не должна быть на них запечатлена.

— Может… Может… — она прислонилась ко мне, всё ещё была пьяна. — Пошли домой.

Я улыбнулась.

— Домой?

— Домой. Мама, наверное, так зла будет.

— Чего?

— Ты уверена, что справишься?

— Я же говорила, что работала в хосписе, — она ещё сомневалась, но уже согласилась. — Всё будет в порядке, — улыбнулась я. И очередной раз — ложь.

— Ладно, — согласилась она, ответив мне грустной улыбкой. — Пойду переоденусь. Это надолго, — усмехнулась она. — Так что у тебя будет время.

Цоканья о дерево и скрип ступенек с каждым её шагом становились тише. Я выжидала, пока она окажется на первом этаже, и только тогда двинулась навстречу спальне. Эта спальня принадлежала другой пони, но весьма символично и, наверное, по-жестокому иронично, что в итоге здесь оказалась она. Лирике было тяжело ухаживать за ней — сложные точные движения копыт, прочтение инструкций на лекарствах, постоянные монотонные действия, грязная работа по уборке — всё это не шло к образу истинной леди. И всё-таки, какая ирония. Двери открылись, там было страшно темно — окна завешаны, — даже в коридоре было светлей. Я тихо прошла внутрь. Она пошевелила своей головой. Дыхание у меня спёрло, захотелось бежать. Но только своей головой она и могла пошевелить — остальное ей больше не принадлежало. Она заметила меня. Но свет из коридора сделал меня тёмным силуэтом — она ещё не узнала меня. Неужели… Я улыбнулась. Такой поворот вещей изумил меня, обрадовал и до ужаса напугал, но, тем не менее, всё это придало мне уверенности. Странной, шаткой такой уверенности, но только что до меня дошло. Она не может пошевелиться. Она не может мне ничего сделать.

И я запела.

— Привет, тьма, мой старый друг
С тобою речь опять веду.
В мой сон виденья прокрались,
Посеяв семена, пока спала,
И виденье, что проникло в разум мой
Всё со мной,
И с ним лишь звук молчанья.

Миссис Лилак молчала. Потому что не могла говорить — афазия. Какая ирония. Она явно не узнала в моём голосе голос Лирики и начала переживать. Я, скрипя досками, подходила всё ближе и ближе.

— Лирика попросила приглядеть за Вами. Позаботиться о Вас.

Глаза её стали растерянными — всё старались рассмотреть, кто к ней приближается.

— Не волнуйтесь так. Я работала в хосписе.

Я рассмеялась слегка.

— Неужели не помните меня?

Я подошла к её столу и зажгла свечу. Пламя озарило наши мордочки, но, если за её я наблюдала всё это время, то мою она могла увидеть только сейчас.

— Это же я — Пичи Питт.

Её безжизненные глаза наполнились неимоверным ужасом и злостью одновременно. Округлились и раскалились добела от злобы. Ей хотелось придушить меня, но она и шевельнуть копытом не могла, ей хотелось кричать, орать, но ни одного звука, ни одного хрипа не раздалось из её глотки, её ненависть выражали лишь выпученные глаза с полопавшимися капиллярами. Спокойно оглядевшись вокруг, я взяла стульчик, села на него и заговорила.

— Соседи уже сочли Вас мёртвой. Все вокруг с облегчением вздохнули, узнав о Вашей смерти, а Вы тут лежите. Ничё так. Пучком. Некрасиво получилось, как считаете? Зря я, наверное, платила тому детективному агентству — довольно-таки дорогое удовольствие, к слову сказать. С одной тяжёлой работы на другую, всё, лишь бы оплатить услуги бюро. Но я хотя бы знала всё происходящее с вашей семейкой, да и о многом остальном. Вы вот знали, что моя тетка, которой Вы щедро заплатили за клевету, скончалась года два назад в Кантерлоте? Не знали? А знали, что заводы Вашего мужа стоят уже полгода, как только пошли слухи о Вашей смерти? Возможно, Лирика Вам рассказывала о странных пони в костюмах, которые приходили, просили её подписать бумаги, но она ведь с трудом читает, а вы знаете эти юридические документы, столько сложных слов, такой маленький шрифт — короче говоря, уж очень сложно для слабоумной. Да она с трудом по слогам читает, какие там документы.

Я мягко улыбнулась ей, а её глаза были готовы стрельнуть в меня.

— Как же иронично. Ладно! Пора тебя покормить.

На тумбочке стоял суп, я слегка подогрела его с помощью магии. Взяла телекинезом ложку, зачерпнула пожирнее, чтобы овощей побольше, протянула к ней, а затем съела сама. Я продолжала трапезу на её глазах и одновременно говорила.

— Очень вкусно… Так проголодалась! Как в тот вечер, когда ты отправила своего мужа гнаться за мной. Я так и не успела на пароход тогда, и пришлось дожидаться следующего. Сырая, одинокая, голодная кобылка посреди холодной дождливой ночи. Это было самое тяжёлое испытание в моей жизни.

Смачно облизнула ложку.

— Но я пережила это. Добралась до континента, и вот сюрприз — мне никто не поверил. Моя тётя, которой, как я уже говорила, Вы заплатили, утверждала, что мы просто поссорились с Лирикой, и я в порыве обиды уплыла домой. Никто не поверил в то, что ты, больная тварь, сделала.

Слюна с супом брызнула ей в мордочку — отложила тарелку, небрежно положив её на тумбочку.

— Ты, наверное, хочешь пить?

Я налила в стакан воду и принялась сама осушать его.

— Два года у психотерапевта. Только потом решила, что легче признать правоту окружающих, чтобы мне не мешали готовиться. Готовиться к возвращению в Троттингем. Против меня играло всё. То, что ты сделала с Лирикой, твоё богатство, но я всё-таки могла кое-что сделать. Наблюдать. И этого оказалось вполне достаточно. Тётка умерла. Тот волшебник, которого ты наняла, теперь гниёт в тартаре за заклинания, уничтожающие память и личность пони. Ну, а ты… Твоя жизнь резко пошла под откос, и всё из-за тебя! В тот самый день, когда ты отобрала у меня самое дорогое, твоя жизнь начала медленно разрушаться. Будто коррозия. Твой муж умер, пытаясь догнать меня по твоему приказу. Фабрика твоего отца медленно начала распадаться, твой муж был не лучшим управляющим, а после его смерти так и вовсе кавардак начался. Лирика не смогла проявить себя на Гала, потому что она слабоумная дура!!! Она отупела!!! Да и вообще, ты в своём уме была, когда отправляла ЛИРИКУ найти вашей семье спонсора? Это ЛИРИКА!!! Да о чём я вообще говорю? Как ТЫ могла быть в своей уме?! Ты больная! Ты конченная пони, просто оболочка, за которой скрывается кусок дерьма. Только самая последняя ублюдская скотина могла поступить так с теми, кто тебя любил! Ну, а твоя дочь…

У неё в глазах блестели слёзы.

— Даже не смей, дрянь. Не смей. После всего, что было, я просто не поверю, что в тебе есть хоть что-то от пони. В тебе нет ни капли сожаления, ни доли раскаяния, ничего… Иначе даже самая крохотная частица доброты смогла бы остановить тебя от такого поступка.

Её слеза скатились на нос. Губы не дрожали, выражение мордочки ничего не выражало, но её глаза раскраснелись, а ресницы намокли.

— Я ненавижу тебя. Ненавижу.

В комнате воцарилось молчание.

Оно было обманчиво — звук молчанья был потревожен. Лирика сказала, что не может общаться с матерью, лишь говорить ей что-нибудь. Миссис Лилак действительно не могла пошевелить телом и ни одного звука произнести не могла, но способность говорить не утратила. Её рот открывался, губы шевелились. Это были слова, беззвучные, но столь значительные. Тогда, в хосписе, меня ужаснуло, что пони говорят беззвучно, и их никто не слышит. Долгие дни, проведённые с больными, научили меня различать причудливые символы губ. Она всё говорила и с каждым словом ревела сильнее.

— Зачем Вы убрали все её фотографии? — зло спросила я.

Она долго отвечала на мой вопрос. Но через несколько минут я вынула из потайного сундучка карточку с полароида. Семья Лилак и я. Все вместе.

Она пристально вглядывалась в мою мордочку. Я утёрла слёзы и налила ей ещё один стакан воды. Хладнокровно разогрела ещё чашку супа. Пока еда грелась, подоткнула одеяло и убедилась, что простынь ровно расстелена. Затем вытерла слёзы, уже её, и с ложечки покормила её, стараясь не смотреть в её зарёванные глаза. Ела она жадно — у Лирики явно с этим были проблемы. Утёрла ей мордочку после трапезы и осторожно через пипетку, как маленькому котёнку, влила ей в рот немного воды. Она пила жадно, но продолжала пристально смотреть на меня. Так она всё пила воду — в промежутки, когда я набирала воды в пипетку, она произносила лишь одну фразу, только одну, её мордочка при этом не исказилась в жалобной гримасе, а была такой же гордой, как и всегда, лишь глаза заставляли сердце сжиматься — а я всё гладила её по неподвижному более копыту, думая о том, что мне впервые за все эти годы тоже жаль.

— Ну, как всё прошло? — крикнула Лирика из своей комнаты.

— Всё в порядке, — ответила я.

Она вышла с растрёпанной свободной гривой, без попытки сделать какую-либо причёску и в старой потёртой куртке, которая ей была очень велика. Она светилась от счастья и покружилась передо мной в полном восторге от своего внешнего вида.

— Сначала хотела залезть в ещё одно платье, но потом подумала и накинула куртку отца. Как тебе?

— Ты прекрасна, — сказала я искреннюю правду и нежно ей улыбнулась. Она зарделась, развернулась, кокетливо вильнув хвостом, и мы пошли к последнему ориентиру, что у нас был. К вересковым пустошам на пологих холмах.