Аллегрецца
Concerto Undici
Короткая дорога к тому месту, где у Октавии должна была быть репетиция, прошла в напряженной и несколько неловкой тишине. Октавия достаточно громко и в деталях описала, до чего сложно было перенастроить музыкальный центр конкретно под её цели. Когда же Винил заявила, что её модификации улучшили качество звука, виолончелистка едва не швырнула в неё один из динамиков «Понисоник».
Съев блинчики, разобравшись с диджейским приступом и ретировавшись настолько быстро, насколько это было возможно, Винил решила не трогать Октавию, пока та была в дурном расположении духа. Однако сейчас, когда они вместе шли по дороге, а напряжение между ними все ещё висело в воздухе, Винил обнаружила, что ей невероятно сильно хотелось нарушить эту раскаленную добела тишину.
— Ты же, это... починила всё, да?
— Разумеется, я все починила. Однако чего ты никак не можешь понять — это целый час, потраченный мной на перенастройку. Мне пять раз пришлось прослушать седьмую симфонию Бетхуфена, пока контрабас не перестал перекрывать скрипки!
Винил почесала затылок и едва не упала на Октавию, пытаясь на трех копытах не отставать от её целеустремленного темпа.
— Ну, по крайней мере, теперь все починено. Больше я эту штуку трогать не буду.
— Ты права — не будешь. Если дорожишь своим здоровьем.
— О, какие жуткие слова!
— Я бы скорее назвала это «превентивное предупреждение о физической расправе».
— Это… сложные слова!
Октавия продолжала идти вперед и, подпитываемая чистой кинетической силой своего негодования, едва не срывалась на галоп.
— Как ты вообще можешь ворваться в жилище другой пони и начать развлекаться с её вещами, словно у себя дома?
— Прошлой ночью ты мне нравилась больше, тогда ты… меньше говорила.
— Взаимно.
К счастью, раздражение Октавии после этого продолжало бурлить всего несколько секунд, поскольку обе они, наконец, на бешеной скорости прибыли к месту назначения. В отличие от пафосного строения, в котором у виолончелистки проходило прослушивание, на этот раз перед ними было гораздо более приземленное место для репетиций. Вместо готической архитектуры и нависающих сверху жутких горгулий перед ними простиралось блестящее, пусть и слегка покрытое изморозью, застекленное здание с изящной сетью тонких стальных опор, покрывающих его стены подобно паутине.
Винил решила начать мириться с Октавией путем открывания двери для неё, и получила в ответ пассивно-агрессивное фырканье, прежде чем они вошли в атриум. Помещение было светлым и воздушным, почти как Клаудсдейльский Президиум. Солнечный свет проникал сквозь стекло, и время суток позволяло ему светить в полную силу, отбрасывая теневое отражение металлического каркаса снаружи на интерьер. Который, к слову, также был сделан со вкусом, с холеной, полированной стойкой ресепшена по центру, в комплекте с которой также имелась холёная, лощёная администратор.
Октавия слегка откашлялась, и затем открыла было рот, чтобы спросить о дальнейших инструкциях. Хуфс Циммер лишь дал ей адрес и никакого номера помещения, в котором будет проходить репетиция, а здание было достаточно большим.
Администратор оборвала её прежде, чем Октавия успела произнести хотя бы одно слово, даже не посмотрев в её направлении и не отрывая взгляда от своего напильника, работающего над и без того идеальном хуфикюром. Октавия внезапно почувствовала, до чего же неряшливо она выглядела по сравнению с ней. Винил же, как и всегда, хранила то же спокойствие и представительность, что и тряпичная кукла, бывшая у виолончелистки, когда та была ещё совсем маленькой кобылкой. На кратчайшую из секунд она улыбнулась, вспомнив, какую радость она испытала, получив однажды виолончельный набор «Классипэнтс». Именно тогда она и начала идти по пути музыканта.
Администратор просто указала пока ещё ненахуфикюренным копытом вглубь вестибюля и скороговоркой отбарабанила указания касательно лестниц, коридоров, поворотов налево, поворотов направо и магических разрывов в пространственно-временном континууме. Октавия озадаченно кивнула, запомнив только номер помещения. По крайней мере, теперь она могла просто следовать знакам на стенах.
Октавия и Винил двинулись дальше по коридору, и уверенность виолончелистки значительно возросла, когда она увидела, что её вера в настенные знаки оказалась небеспочвенна. Внезапно в её голове возникла мысль: она увидела на губах Винил обычную, пусть и немного озадаченную, улыбку. Винил, похоже, всегда ходила в состоянии безнадежного счастья с этой раздражающе располагающей к себе улыбкой. Октавия замерла посреди коридора, и Винил остановилась позади неё. Они были как раз возле требуемого помещения, но виолончелистке казалось, что сперва нужно уладить одно дело. По крайней мере, пока она не будет готова разобраться с ним позже.
— Винил...
Единорожка заметила легкое беспокойство в словах Октавии. Она замешкалась было на секунду, но потом сообразила, что той требовалось немного убеждения со стороны, чтобы продолжить.
— Да, Окти?
— По поводу… нас. Я… пока не очень хочу, чтобы окружающие узнали об этом, только пока. Давай будем это держать между нами, если… если ты не против.
— Если ты не против, то и я не возражаю. В любом случае, чего ты так боишься?
В этот раз пришел черед Октавии колебаться. Её глаза забегали из стороны в сторону от неуверенности, в то время как она рассматривала кремовый, покрытый плитками пол, словно в поисках ответов.
— Я не вполне уверена. Просто я пока ещё не готова. Прости.
— Хей, иди сюда. Тебе не за что извиняться, — сжала Винил в своих передних ногах виолончелистку. Это было неудобно, учитывая объемистый футляр с виолончелью у той на спине, однако сумело оказать требуемое влияние на напряжение Октавии.
— Я буду помалкивать, пока ты не будешь готова, идет? Это будет нашим секретом.
Октавия кивнула и разорвала объятия. Она замерла, сделала глубокий вдох и затем, улыбнувшись, открыла дверь. Винил так и не признала, что настоящая причина, по которой она хотела сохранить их текущую… связь — если это можно было так назвать — в тайне — это то, что она, как и Октавия, боялась реакции окружающих. Конечно, все немного экспериментировали в колледже и университете, но занятие подобным после не вполне поощрялось простыми пони. В обществе же чопорных и традиционных пони высшего света все, наверняка, было ещё хуже.
Театр для репетиций очень отличался от театра для прослушиваний, и во многом отличия были аналогичны таковым между этими двумя зданиями: модернизм, противостоящий покрытому пылью миру классических музыкантов. Он во многом напоминал кинотеатры, которые Винил часто посещала в старшей школе. Мягкие складные стулья спускались вниз идеально ровными рядами, упираясь в саму сцену. Потолок был на удивление высоко, и сквозь него порой проглядывали кости стального скелета строения.
Хуфс ожидал на сцене, а остальные члены квартета все ещё подготавливались и настраивали свои инструменты. Октавия обернулась к Винил и попыталась было приобнять её одной ногой, прежде чем вспомнила, где они были. Она смущенно улыбнулась и покраснела, после чего поскакала на сцену. Винил же попросту медленно направилась к ближайшему ряду. Чего она, однако, не ожидала — так это увидеть Бон-Бон, удобно расположившуюся немного правее её; та тут же удивилась подобному совпадению:
— Ну и ну, привет, Винил. Давно не виделись! Как у вас с Октавией дела?
— О… у нас все хорошо. Знаешь, по отдельности. Не вместе.
Бон-Бон кивнула, подмигнула и прикрыла рот копытом.
— Не волнуйся, я поняла. Итак… эм, если я не слишком настойчива: как вы с Октавией отметили её новую позицию?
— Ты имеешь в виду, музыкальную позицию, а не се…Кхм. Мы просто отправились к ней домой. Ну знаешь, немного поболтали. Чай и печеньки. ещё она мне устроила небольшое представление наедине.
Глаза Бон-бон загорелись, она хихикнула, прежде чем захохотать, подобно ведьме. Винил почувствовала, как её щеки краснеют, в то время как шестеренки в её голове тихо заскрежетали, пытаясь понять, что из сказанного ей могло вызвать подобный приступ веселья.
— Нет-нет-нет, я имела в виду, на виолончели. Выступление с виолончелью… наедине!
Бон-Бон кивнула и убрала выступившую слезу кончиком копыта.
— Разумеется, Винил. Я рада, что вы вдвоем… повеселились. В платоническом и абсолютно неромантическом смысле этого слова.
— Ага… именно так, как ты только что сказала. Не мешай смотреть, они начинают.
Винил наклонилась вперед, изо всех сил пытаясь сконцентрироваться исключительно на квартете и руководящим им пожилом жеребце. Однако её взгляд постоянно возвращался к практически сияющей кобыле, сидевшей возле неё.
— Во имя Селестии, прекратишь ты улыбаться или нет?!
Октавия положила футляр на сцену и ловко открыла защелки, предоставив взору находившийся внутри инструмент. Сейчас обстановка была гораздо спокойнее, особенно по сравнению с той ночью, когда её нервы были напряжены до предела. Циммер знал её умение и мастерство, и теперь ей не надо было ничего доказывать. Вместо этого она просто сосредоточилась на своих нотах.
Запоминание было тем, что всегда давалось Октавии сравнительно легко. Справедливо, любой музыкант, знающий свое дело, умел быстро запоминать новое. Расшифровка нот, ритма и тембра требовала скорости, недоступной большинству пони других профессий. Однако Октавия в большей степени специализировалась на искусстве обучения и понимания композиции. Вглядываясь в то, что крылось по ту сторону нот, и постигая скрытые в них эмоции, она имитировала их в себе и вкладывала эти чувства в каждое движение смычка. Возникни у неё такое желание, она бы, весьма вероятно, смогла обучиться игре на любом инструменте. То, что она по прошествии стольких лет оставалась верна своей виолончели, было всего лишь делом привычки и личных предпочтений.
В конце концов, это был подарок её отца. Увидев, что их дочь очарована музыкой, родители закидывали Октавию инструментами в надежде вызвать у неё появление кьютимарки. Ксилофон был для неё слишком тяжел: копыто не могло играть на нем с требуемой легкостью и изяществом. Фортепиано — слишком быстрым: огромный спектр нот и ключей ошеломлял юную кобылку с её неуклюжими ногами.
Нет, в конце концов она остановилась на виолончели. Поначалу это было неудобно и сложно, как и с любым музыкальным инструментом, но виолончель к тому же требовала наибольшей точности. Едва заметное изменение угла наклона смычка могло переменить тон и настрой всей ноты. Октавия могла управлять ими легчайшим усилием воли, почти без труда извлекая мелодию и заставив родителей рыдать от счастья, когда они впервые услышали её игру. В тот миг она была так горда, что едва заметила легкий жар на своих боках, когда на них появился скрипичный ключ.
Это стало обыденным, но не в том скучном смысле, как у простых обывателей, работающих в офисах и заполняющих книги бухгалтерского учета. Скорее это было похоже на приветствие близкого пони после трудного рабочего дня. Тяжелая виолончель полагалась на её устойчивость точно так же, как и она полагалась на неё. Таким образом, Октавия на неё опиралась, наблюдая, как Лира и остальные настраивали свои инструменты. Она лениво покрутила колки; виолончель уже была практически идеально настроена до того, как они вышли из дома. Это помогло ей отвлечься от того хаоса, который Винил сотворила с её музыкальным центром.
Хуфс раздал ноты, и каждый музыкант расположил листы на своем пюпитре. Октавия внимательно просмотрела их. Мягкий джаз, очень изысканный. Не тот стиль, с которым она была знакома, но его едва ли можно было бы назвать интенсивным. Само его предназначение сводилось к тому, чтобы передать аудитории спокойное и удовлетворенное настроение. Идеально для пришедших на Гала аристократов. Никакой нужды танцевать, даже вальса припасено не было. Это была просто фоновая музыка, которая помогала разным пони в их светской беседе.
Квартет оказался достаточно разнообразен. На струнных инструментах были Лира и Октавия. Жеребец с синей шкурой и тройкой нот на боку держал в копытах саксофон, изучая свои ноты. Четвертый пони был черным как смоль, а его грива и хвост были чистейшего белого цвета. На его боку находился сегмент пианино, белые клавиши отчетливо выделялись, в то время как черные почти полностью сливались со шкурой. Их с легкостью можно было бы принять за зубы, расположись освещение немного иначе.
Оторвав свое внимание от потенциального дантиста, Октавия начала практиковаться, проигрывая небольшие участки со своего нотного листа. Её роль, наравне с ролью Лиры, была наиболее сложной. Фортепиано придерживалось мелодии, которую почти можно было назвать «расслабленной», саксофон же держался низких, джазовых тонов, которые столь хорошо подходили этому инструменту. Однако именно Октавия и Лира должны были стать настоящим украшением квартета, задавая тон ставшему бы иначе пресным выступлению.
Она взглянула на Лиру, которая, похоже, пришла к такому же выводу. Октавия знала, что Лира была талантливым музыкантом. Более того, именно это могло быть причиной того, что она бросалась оскорблениями в её сторону. Ни один классический музыкант не заводит друзей на своей работе: есть лишь соперники и прихлебатели. Они идеально синхронно кивнули друг другу, разделенные всего лишь несколькими метрами, которых тем не менее хватало, чтобы не утруждать себя беседой.
В какой-то мере к счастью, Хуфс заметил напряжение и ледяную блокаду между ними двумя и проломил её спокойной фразой:
— Мисс Хартстрингс, мисс Филармоника, я бы посоветовал вам начать разговаривать друг с другом, чтобы вы смогли скоординировать темпы своей игры; это очень поможет всей композиции в целом.
Лира кивнула первой, резко и с нервной энергичностью, после чего решительно сделала несколько шагов к Октавии вместе с окутанной пурпурным сиянием магии лирой.
— Что ж, Октавия, похоже, мистер Циммер прикрепил нас друг к другу. Полагаю, нам придется сотрудничать, если мы хотим увидеть свои зарплаты.
— Соглашусь. Только будь добра, в этот раз сбавь один тон на своей лире, а то она слишком… ярка для этой композиции.
— Сказала пони, тон инструмента которой почти столь же низок, как и её надбровные дуги!
— Это была всего лишь простая просьба! Однако насколько я вижу, ничто не может быть достаточно простым для твоего понимания.
Винил наблюдала за словесным пикированием до тех пор, пока не вмешался Циммер, потребовав, чтобы они начали кооперироваться. Даже с такого расстояния она узнала знакомое раздраженное выражение на лице Октавии — слегка сморщенную мордочку и прищуренные глаза — которое у неё возникало всегда, когда она проигрывала. Винил обожала вызывать его у виолончелистки, это было её самым любимым зрелищем.
Бон-Бон усмехнулась, оперлась о ряд стоящих впереди сидений, разглядывая сцену, наблюдая за тем, как Лира и Октавия с неохотой проходили через упражнения, которые ни одна из них не выполняла, скорее всего, со времен детского сада. Каждая пыталась играть чуть быстрее, громче или выше на полтона, чем другая, вызывая легкое покачивание головы у Хуфса, который затем требовал начинать все сначала.
Бон-Бон усмехнулась ещё раз, и затем повернулась к Винил.
— Похоже, моя жена и твоя кобылка отлично уживаются.
Щеки Винил покраснели, и она едва сумела выдавить:
— Н-но… она не моя кобылка, окей?!
— Ага, ага, конечно.
— Серьезно… ты хуже всех, кого я знаю.
Бон-Бон расслабилась на своем сиденье, бросила в сторону Винил кратчайший из вызывающих взоров, после чего произнесла:
— Признай, в носочках она была бы милашкой.
— Кто, Окти?
— Не-а. Я говорила о Лире.
Улыбка Бон-Бон достигла стратосферы. Она повернулась к Винил и, несмотря на невероятно растянутую широкой улыбкой мордочку, сумела подмигнуть.
— Попалась!