Дружба миров

Обманчивая внешность

Ваши религиозные чувства могут быть оскорблены. ВЫ ПРЕДУПРЕЖДЕНЫ. Дальнейшие претензии не принимаются.

Отец Онуфрий не спеша нацепил на вилку кусочек балыка и накатил соточку. Блаженно зажмурился, наслаждаясь ощущением жидкого огня, растекающегося по жилам, одобрительно крякнул, и не торопясь, закусил. За время Великого поста он сбросил пару килограммов, теперь предстояло восстанавливать авторитет.

Матушка Аксинья в скорбном молчании поставила перед супругом блюдо холодца, хлеб и баночку с хреном. Выпивку она не одобряла, тем более – с утра. Батюшка отставил стопку и приступил к трапезе.

Дождавшись, пока холодца в блюде убыло на две трети, а супруг удовлетворённо провёл рукой по авторитету, попадья решила напомнить о неотложных делах:

– Сажать уж скоро надо, а у нас огород не пахан! Сходил бы к соседу, попросил бы, чтоб вспахал.

Отец Онуфрий почувствовал накатывающую тоску и потянулся за четвертинкой. Пилить матушка Аксинья умела, хоть умением и не злоупотребляла. Попадья шлёпнула мужа по руке и отодвинула бутылку подальше.

– Слышь, чего говорю?

– Да слышу, мать, слышу... – батюшка, кряхтя, повернулся, отодвинул тюль и окинул взглядом из окна ожидающий лемеха огород.

Над деревней висела серая апрельская хмарь, хорошо ещё, что дождь кончился. Разглядывая пожухлую прошлогоднюю траву, отец Онуфрий прикидывал, кого из соседей просить. Сам он с детства испытывал непреодолимое отвращение к физическому труду и точным наукам, каковое и привело его в молодости в духовную семинарию.

Большинство сельчан, не мудрствуя лукаво, обращались к ближайшему трактористу. Вспахать огород любой совхозный или колхозный механизатор мог за поллитра. Но у отца Онуфрия огород был немного проблемный. Предыдущий приходской священник вырастил целый сад яблонь и вишен, да ещё поставил на участке баню, курятник, дровяной сарай, и это помимо пристроенного сзади к дому хлева, где держали кабанчика. Матушка Аксинья устроила парник, да не с плёнкой, а стационарный, со стеклянными рамами. Из-за этого трактору на участке было не развернуться.

Приходилось просить или Михалыча, у которого был самодельный минитрактор – мотоблок, или Петровича, который держал лошадь. Проблема заключалась в том, что мотоблоком можно было вспахать огород за пару часов, но Михалыч не пил, и брал оплату только деньгами. Петрович с лошадью мог промаяться и целый день, а если запьёт, то и неделю. Зато ему можно было, не парясь, поставить поллитра мутного самогона, который матушка Аксинья по ночам варила в бане.

Закончив трапезу, отец Онуфрий оделся и отправился сначала к Михалычу. До него он, однако, так и не дошёл. Сидевшие на завалинке словоохотливые бабки сообщили батюшке, что Михалыч «опять свою тарахтелку разобрал и уже второй день в ней ковыряется». Поп озадаченно почесал в затылке, развернулся, и направился к Петровичу.

Уже на подходе к дому соседа он заметил стоящий во дворе двухцветный бежево-вишнёвый 407-й «Москвич» с прицепом-фургончиком.

– К соседу, похоже, Николай на выходные приехал, – вслух подумал отец Онуфрий, открывая калитку и заходя во двор.

Окинув взглядом аккуратный палисадник, где уже были вскопаны маленькие грядки и клумбы под цветы, батюшка, придерживая авторитет, аккуратно протиснулся между «Москвичом» и внутренним забором, отгораживавшим от прогона вольер с курами, мимоходом приласкал лениво ткнувшегося носом в колено рыжего хозяйского кабыздоха и подошёл к крыльцу. Кабыздох гавкнул один раз, исключительно для порядка, давая хозяину знать, что к нему пришли.

Петрович, однако же, вышел не из дома, а из приоткрытых ворот конюшни, где он держал лошадь. Вообще Петрович был мужиком хозяйственным, когда не пил. Кроме лошади, они с женой выкармливали трёх телят, как и многие, сдавая двух из них на мясо в госпотребкооперацию, а также держали молочную корову и даже арендовали сепаратор.

– О, какие люди... Здорово, отче! – Петрович протянул батюшке крепкую, мозолистую, широкую как лопата, ладонь.

– Здрав будь, сын мой, – ответствовал отец Онуфрий, обмениваясь с Петровичем рукопожатием.

– Нешто насчёт пахоты пришёл, отче?

– Угадал, сын мой. Когда у тебя случай подходящий будет?

– И-и-эх! – Петрович с досадой махнул рукой. – Даже и не знаю... Машка ногу повредила.

Машкой звали лошадь Петровича, вокруг которой, собственно, и строилась комбинация.

– Ох ты ж горе-то какое, – озадаченно произнёс поп. – И сильно поранилась? Перелом? Когда случилось-то?

Все его ближайшие планы неожиданно повисли на волоске. Того и гляди, придётся самому за лопату браться.

– Да вроде нет... То ли наступила куда-то неудачно, то ли в железяку какую ногой попала... – Петрович был не на шутку озабочен. – Вчера вечером. Хорошо вот, телефон есть в правлении, сыну позвонил в город, он с лошадиным доктором договорился. Как раз сейчас Машку и смотрят.

– А, Николай ветеринара привёз? Ну, может и вылечат.

– Да не ветеринара... Я ж говорю, лошадиный доктор приехал, – ответил Петрович. – С сыном, говорит, в институте евоном вместях работают. Чудной, однако... я аж струхнул по-первости...

Отец Онуфрий хотел было уточнить насчёт «лошадиного доктора», но тут из дверей конюшни послышался голос Николая:

– Батя, зайди!

Петрович зашёл в конюшню, и батюшка, чисто на автомате, двинулся следом. Ещё не дойдя до двери, он услышал незнакомый, глубокий бас:

– Вот этой мазью мазать два раза в день, каждый раз меняя повязки. Рану держать в чистоте, если загноится – намаемся. Мазь бактерицидная и заживляющая. Кости целы, трещин нет, можно сказать, обошлось. На ногу она наступать не должна, пока рана полностью не заживёт.

– Спасибо, доктор! – услышал отец Онуфрий ответ Петровича. – Николай, скажи матери, пусть стол организует.

Николай бегом проскочил мимо батюшки, устремившись в дом.

– Да какой стол, дело-то ерундовое, – послышался тот же глубокий бас.

Поп мимоходом отметил, что обладатель такого голоса был бы отличным солистом в церковном хоре. Петрович вышел из конюшни, а следом за ним появился и доктор.

Точнее, сначала из-за двери появился рог, длинный, плоский, слегка изогнутый и как будто окованный железом. Во внутреннюю сторону изгиба было как бы вживлено блестящее, слегка зазубренное стальное лезвие. Батюшка опешил и застыл на месте.

Следом за рогом из дверей конюшни высунулась голова. Большая, отдалённо напоминающая лошадиную, но короткая, намного короче обычного лошадиного черепа. Глаза были крупные, больше обычных лошадиных. Позади ушек на костяном каркасе поднимались натянутые перепонки, вроде крыльев летучей мыши. Оказавшись на улице, голова вознеслась ввысь на могучей шее, остановившись где-то на высоте двух с половиной метров. Рог рос изо лба этой головы, вверх и немного вперёд. Отец Онуфрий изумлённо попятился.

Из дверей конюшни, блаженно потягиваясь, вышел здоровенный чёрный жеребец, высотой в холке не менее двух метров, с коротко стриженой красной гривой. Его ноги, и передние, и задние, были увешаны металлическими браслетами, от копыт и дальше вверх. Браслеты были испещрены угловатыми рунами и украшены замысловатыми узорами, в завитках которых были вделаны драгоценные камни такого размера, от которого отца Онуфрия супротив воли начали посещать те же мысли, что и отца Фёдора из «12 стульев».

На левом бедре жеребца был укреплён крупный прибор, то ли будильник, то ли секундомер, с четырьмя стрелками, на циферблате в несколько рядов кольцами светились и мигали руны, похожие на скандинавские. Круп жеребца покинул пределы конюшни, и тут у батюшки сердце окончательно ушло в пятки. Вместо обычного лошадиного хвоста он увидел длинный шипастый хвост, напоминающий драконий, с острой костяной стрелкой на конце, также окованной сверкающей сталью.

Увидев отца Онуфрия, жеребец сверкнул лиловым глазом, и вдруг слегка раскрыл широченные перепончатые крылья, которые батюшка в первый момент принял за кожаную попону. На передних сгибах крыльев были внушительные острые когти, как у летучей мыши. Чудовищный конь вновь сложил крылья, укладывая их поудобнее. Отец Онуфрий в ужасе попятился, отступая к крыльцу. Жеребец остановил взгляд на увесистом золотом распятии, висящем на груди батюшки, внезапно осклабился, обнажив крупные, белые, ровные зубы, и вдруг произнёс человеческим голосом, протягивая правое переднее копыто вперёд, словно для рукопожатия:

– Здрав будь, отче! Будем знакомы. Бафомет.

В этот момент отступающий задним ходом поп наткнулся на кадушку, поставленную у крыльца под водосток. Инерция авторитета продолжала увлекать его дальше, и отец Онуфрий с размаху сел в полную воды кадку, промочив рясу, подрясник и кальсоны. Вода выплеснулась на землю, попав ещё и в ботинки.

Впоследствии док Оук рассказывал, что назвался Бафометом исключительно чтобы беззлобно потроллить человека, в котором он опознал, по его словам, «служителя культа», и лишь потом сообразил, что немного переборщил.

– Ох ты ж, незадача какая... – диавольский конь повернулся, затем вдруг обвил отца Онуфрия подмышками своим длинным, гибким драконьим хвостом, и извлёк из кадушки приподнимая в воздух:

– Ох и тяжёл ты, отче… Не иначе, жрёшь не по чину… – покритиковал его конь. – Смотри, чревоугодие до инфаркта доведёт.

Батюшка схватился за крест, прошептал благословение и прижал распятие к лоснящейся шерсти на крупе демона, подсознательно ожидая, что сейчас шерсть зашипит и повалит дым. Но то ли в семинарии его обманули, то ли пиротехнику завезли некачественную, но ни дыма, ни прочих спецэффектов не получилось. Демонический конь только хихикнул, как от щекотки, и молвил:

– А ты, батюшко, шалун, – после чего аккуратно поставил попа на ноги.

Тут ноги у отца Онуфрия подогнулись, и, не держи его конь хвостом, поп мог бы снова упасть в кадку, теперь уже головой. Как из погреба, до его сознания донёсся вопрос Петровича:

– Да что с ним такое?

И ответ демона:

– Похоже, сомлел с перепугу…

Придя в себя, батюшка обнаружил своё бренное тело в центре настоящего тайфуна народной любви и доброжелательства. Его внесли в дом, переодели в сухое, усадили в кресло и налили полный, до краёв, стакан водки, для скорейшего выхода из полуобморочного состояния. Анна Павловна, супружница Петровича, стояла рядом с флакончиком тёмно-коричневого стекла. В воздухе ещё ощущалась мерзкая нашатырная вонь.

– Очухался никак? Ты как, батюшка? Живой?

– Вроде того… – отец Онуфрий безошибочно схватил стакан и выпил залпом.

Водка прокатилась по организму жгучей волной, согревая и приводя в привычное блаженное состояние.

– На-кось, батюшка, закуси, – Анна Павловна поднесла гостю блюдо с нарезанной колбасой и сыром.

Это, конечно, был не балык, но после пережитой жути попу было не до капризов. Он ловко уцепил кусок колбасы, даже не вилкой, а прямо пальцами, зажевал, и только потом спросил:

– А где этот?...

– Доктор-то? Да на улице, где ж ему быть? В избу-то он и не войдёт, уж больно здоров… Однако, проветрить надоть, нашатырём воняет, – супруга Петровича открыла одну узкую створку окна.

Едва она отошла к печке, как в окне показалась жуткая рогатая голова:

– Эй, отче, ты как там, очухался? Ты, это, не сердись, я ж пошутил…

– Изыди, демон, – слабым голосом произнёс отец Онуфрий.

– А вот это уже грубо, батюшка. Я ж извинился, – укоризненно произнёс диавольский конь.

– Да не демон он, отче, он этот, как его… – Анна Павловна тщетно пыталась вспомнить мудрёное слово, которым назвался доктор.

– Демикорн, – подсказал конь. – Оук меня зовут, на самом деле.

– То есть… ты не Бафомет? – с подозрением спросил поп.

– Нет, конечно! Про Бафомета я в книге прочитал, про рыцарей.

– Уф-ф… – облегчённо выдохнул батюшка. – Откуда ж ты такой взялся? Нешто с этой, как её… Иквестрии, что по телевизеру говорили?

– Ага, оттуда, – кивнул жеребец. – Слышь, отче, а может, давай, я тебе огород вспашу? Раз уж хозяйская лошадка болеет?

С улицы послышался голос Петровича:

– А что, это дело… Тебе это на раз-два, вон здоровый какой. Отче, ты что скажешь?

В голове у отца Онуфрия тут же щёлкнул мысленный храповик и закрутились мозговые шестерёнки. Дело, похоже, налаживалось.

– Пузырь за мной, – тут же ответил батюшка.

Он поднялся и вышел на улицу. История принимала деловой оборот, и инстинкт подсказывал, что нужно быть в гуще событий.

– Так это, а доктору-то тоже налить надо будет? – подсказал Петрович. – Давай, отче, не жмись.

– Я спиртного не употребляю, – ответил конь, поводя носом. – Гм… пахнет вкусно… – он нагнулся к уху Петровича и театральным заговорщицким шёпотом спросил. – Это что там, в сарае, овёс?

– Ага… – кивнул Петрович. – А чего говоришь шёпотом?

– Чтобы лошадь не услыхала… Ей сейчас волноваться вредно.

– Тогда так, отче, ставь поллитра, а я доктору овса отсыплю… – предложил хозяин лошади. – Скажем, ведро? На 12 литров? Не, даже два ведра, огород не малый, да и за Машкино лечение тоже отблагодарю.

– Договорились, – кивнул жеребец. – Давай, это… запрягай. Да объясни, что делать-то надо?

– Ты шо, не пахал никогда? – удивился Петрович.

– Нет, я вообще-то военврач, хирург, – ответил конь.

– Да делать-то несложно, по сигналу или вперёд иди, или стой, или поворачивай, тянуть только надо сильно, – пояснил Петрович. – Ну, тебя господь силушкой не обидел, вон какой здоровый, – надев и закрепив хомут, и привязав оглобли, он по привычке подошёл к жеребцу с уздечкой.

– Ты, Петрович, всерьёз думаешь, что я эту железку в рот возьму? – говорящий конь скептически покосился на упряжь. – Голосом командуй, куда когда поворачивать.

Чтобы выйти, Николаю пришлось вывести «Москвич» с прицепом задним ходом на дорогу. После краткой неразберихи процессия из демонического коня с сохой, Петровича, Николая и отца Онуфрия вышла за ворота и направилась к дому батюшки. Посмотреть на необычное зрелище сбежались дети и молодёжь со всей деревни. Жеребец невозмутимо вышагивал по дороге, не обращая никакого внимания на собравшихся.

– Я пойду вперёд, супругу предупрежу, а то напужается ещё… – батюшка ускорил шаги, обгоняя кавалькаду.

Подойдя к дому, участники действа увидели встречающих их попа с попадьёй. При виде коня матушка Аксинья охнула и истово перекрестилась.

– Здорова будь, матушка! – крикнул из-за коня несущий соху Петрович.

Николай поздоровался следом, конь, будучи в некотором затруднении, замялся, а потом тоже сказал:

– Здравствуйте.

В традиции демикорнов было приветствовать, раскрывая крылья и смыкая их когтями за головой, но доктор Оук инстинктивно почувствовал, что сейчас это будет не лучшим вариантом.

Попадья, услышав, что жеребец здоровается человеческим голосом, в ужасе попятилась. Отец Онуфрий обнял её за плечи и успокоил. Петрович с Николаем провели демона на огород и начали пахать. Поп с попадьёй с суеверным ужасом наблюдали, как диавольский конь тянет соху с мощностью трактора. Соха у Петровича была не простая, она заканчивалась стальной лапой-плоскорезом, отвинченной со сломанного культиватора, вместо которой мог устанавливаться и обычный лемех. На вспашку всего огорода ушло меньше, чем полдня. За это время матушка Аксинья успела успокоиться и даже с интересом наблюдала за работой жуткого вороного жеребца. Под его лоснящейся шерстью бугрились и перекатывались могучие мышцы. Зрелище сие невольно вызывало у матушки греховные мысли.

К тому моменту, как мужики закончили пахать, попадья собрала им традиционный стол. Отец Онуфрий сумел-таки донести до супруги очевидную мысль, что демон вполне разумен, и его тоже надо бы отблагодарить. Стол поставили прямо в прогоне, между домом и дровяным сараем, в углу, образованном стеной сарая и внутренней изгородью. Тем более, что к обеду низкие тучи немного поредели, и даже выглянуло по-весеннему тёплое солнце. Батюшка вынес из дома три табурета, а для коня, чтобы ему не сидеть на холодной земле, положил два бревна, на них уложил настил из коротких досок-вагонки, и постелил сверху сложенное в 4 слоя старое одеяло.

Петрович тем временем выпряг демона из сохи:

– Ох и здоров ты, доктор, полдня пахали, а ты не вспотел даже! – восхищённо похвалил Николай.

– Так с чего потеть, знай себе ходи шагом, – ухмыльнулся диавольский жеребец.

– Коля, сбегай до дома, овса доктору принеси! – распорядился Петрович.

Николай принёс мешок с овсом и ведро:

– Тут, в мешке, два ведра, как договаривались, а это к столу, сейчас, мало ли захочется.

– Угу, ещё как захочется, – кивнул конь.

Жёлтые самоцветы в браслетах на передних ногах коня вдруг засветились, ведро с овсом окуталось солнечным сиянием и внезапно поднялось в воздух. Отец Онуфрий вновь попятился, осеняя себя крестным знамением, пока не упёрся кормовым авторитетом в изгородь. Демон привычно уселся за стол, на подготовленный настил, 12-литровое ведро в его копытах смотрелось как бумажный стакан с кукурузными палочками. Николай усадил за стол батюшку, пока Петрович открывал бутылку водки. Свой стакан он прикрыл ладонью:

– Мне ещё за руль, пить не буду.

– Доктор, ты как, примешь хоть чуть-чуть? – Петрович со значением приподнял поллитру.

– Нет, я так, за компанию посижу. Мне нельзя.

Диавольский конь задорно похрустывал маринованными огурчиками. Огурчики, окутанные золотистым сиянием, прыгали демону в рот сами, «як у Пацюка галушки», к вящему ужасу отца Онуфрия и попадьи.

– Ну, чтоб х..й стоял и винт вертелся! – Петрович служил авиатехником, сначала на транспортниках Ли-2, потом на вертолётах Ми-4, в 1959-м демобилизовался, но первый тост всегда произносил «как в полку».

– Какой винт? – тут же поинтересовался конь.

Петрович начал объяснять, параллельно закусывая. Обычная застольная беседа продолжилась армейскими байками, отец Онуфрий принёс ещё литровую банку самогона. Матушка Аксинья только успевала подносить закусь.

– Ну что, мужики, споём? – предложил всё-таки принявший 50 граммов «для настроения» Николай.

– Д-давай! – поддержал инициативу сына Петрович. – А-а… шо петь-то будем?

Николай зашептал что-то в ухо отцу, затем – попу, и под конец – жеребцу.

– Ну, что, все слова запомнили? Тогда давайте! – и первым затянул: – Выйду ночью в поле с козо-ой!

– Мы с козой пойдём за водо-ой! – подхватил густым, хорошо поставленным басом отец Онуфрий.

– Мы пойдём с козо-ой, типа за водо-ой! – по знаку сына вступил поддатым баритоном Петрович.

– Девок нет в селе, а я – молодо-ой! – громогласно закончил конь, и заржал так, что услышала половина деревни.

– Срам-то какой, прости господи, – схватилась за голову попадья.

Через пару часиков застолья уже изрядно захмелевший Петрович докопался до жеребца:

– С-слышь, д-доктор, а ты п-правда летать умеешь? Или у т-тебя эти к-крылья так, д-для к-красоты?

– Летать умею, – солидно кивнул демонический конь. – Обычно у нас врачи не летают, потому что им в перепонки крыльев вживляют медицинские артефакты, вот такие, – он раскрыл наполовину своё огромное левое крыло.

В его перепонке были вживлены две круглые шайбы, размером немного побольше игральных шашек.

– Обычно у наших медиков таких артефактов в крыльях по несколько десятков, поэтому они летать не могут, – пояснил доктор. – А я – хирург, у меня всего по паре артефактов на крыло, поэтому летать ещё могу.

– Ишь, ты, вон оно как... А что эти к-кругляки делают-то? – заинтересовался Петрович.

– Вот этот – обеззараживает раны, – конь указал копытом на одну из шайб. – Этот, – он ткнул в другую – показывает повреждения костей. На другом крыле – показывает внутренние мягкие органы, у вас это называется УЗИ.

– Ишь ты, м-мудрёно-то как... – пробормотал Петрович.

Отец Онуфрий отключился от беседы, он сидел с блаженной ухмылкой, обнимая рукой полупустой стакан.

Видя, что поп уже дошёл до кондиции, Николай зашептал что-то на ухо жеребцу. Конь дёрнул ухом, выслушал, и расплылся в улыбке.

– Отче, а давай, доктор тебя чуть-чуть покатает? – с заговорщицким видом предложил Николай.

– О-о, кавалерия! – радостно заорал Петрович.

Отец Онуфрий, приналёгший на самогон, уже не особо хорошо соображал. Его подняли, усадили на спину прилёгшему для удобства коню, закатав рясу.

– Ноги ему свяжите, чтоб не упал, – посоветовал жеребец. – И к моей шее привяжите поперёк пуза, ремней безопасности у меня нету.

Почти трезвый Николай сноровисто закрепил попа двумя кусками верёвки. Подумав, сделал из третьего куска подобие подпруги и привязал батюшку за пояс. Конь осторожно поднялся во весь немалый рост. Отец Онуфрий, всё ещё держащий в правой руке стакан, а в левой – солёный огурец, подивился внезапно расширившемуся кругозору.

– Но-о, п-погнали! – пьяным голосом крикнул Петрович, хлопая жеребца по антрацитово-чёрному крупу.

Николай распахнул ворота, и могучий демикорн взял с места в карьер, поворачивая на дорогу и на ходу распахивая длинные перепончатые крылья:

– На взлёт!

Диавольский конь мощным толчком задних ног оттолкнулся от земли и взмыл в воздух. Охренев от изумления, вся деревня, замерев столбиками, наблюдала, как вдоль улицы, поднимаясь всё выше и выше, на спине чёрной драконоподобной лошади мчится отец Онуфрий, в экстазе размахивая солёным огурцом.

Единственный из четверых сохранивший трезвое мышление док Оук быстро сообразил, что покатушки могут кончиться падением и летальным исходом. Сделав на глазах у всей деревни круг над погостом, он вновь приземлился посреди улицы и доставил попа к дому. И вовремя. В ходе полёта батюшка стремительно протрезвел, видимо, от страха. Его бережно сняли со спины коня, усадили за стол и налили ещё стакан, для успокоения.

Через месяц в журнале «Крокодил» вышел новый рассказ Кранберри. Реальные имена и место действия, конечно, были изменены, но жители деревни безошибочно узнали своего отважного односельчанина. С тех пор за отцом Онуфрием закрепилось уважительное прозвище «Кожедуб».

Церковное начальство в Москве, которое о демикорнах никто не оповещал, сочло историю про «демонического коня» обычной глупой байкой, и на рассказ в «Крокодиле» предпочло не реагировать. Никита Сергеевич, которого, как обычно, проинформировал Серов, долго хохотал, а потом через Будённого передал демикорнам просьбу никого больше по пьяни не катать:

– А то ещё разобьются, народ у нас безбашенный, – пояснил Первый секретарь.

После этого приключения док Оук и священник стали хорошими друзьями. Доктор неоднократно прилетал к нему в гости, побеседовать на разные темы, только вот летать верхом на приятеле батюшка больше не рисковал.