Фоновая Пони

XII — Какой звук издает камень

Content REMOVED

//////////////////////////////

Дорогой Дневник,

Что важнее всего для нас, когда наши дни подходят к концу? Должно ли нам иметь возможность помнить все, что случилось в нашей жизни, или должно нам постараться, чтобы другие пони служили носителями наших наследий? Какой из этих двух исходов делает нас более... постоянными или, хотя бы, позволяет нам считать себя постоянными? Важно ли нам быть кем-то, пусть даже жертвуя возможностью чувствовать то, что это значит — быть кем-то?

Музыка — это капсула времени, бестелесный сосуд, хранящий равно как нашу сущность, так и нашу эмоцию. Сообщение, что подтверждает наше существование, вне зависимости от того, сколь гармоничной рамкой оно оплетено, всегда обречено потерять в итоге элемент собственной целостности. Уши одного пони, в конце концов, всегда отличны от ушей другого.

Что, впрочем, имеет значение, так это то, что мы прикладываем усилия. Мы должны пытаться изо всех сил оставить впечатление, что наша роль в этом мире имеет какую-либо надежду оставить след. Все мы — фантастические существа, продукт восхитительной случайности. Пока живем в этом мире, мы издаем звуки, которые ни одна скала, ни одна гора или континент не могут даже надеяться сымитировать. Мы заслуживаем большего, чем быть всего лишь только услышанными; наши симфонии заслуживают выхода на бис.

Чего я должна опасаться, какой ответственности я должна избегать, так это риска зарываться своими копытами в композицию другого пони. Мы в этом мире издаем прекрасные звуки, до тех пор, пока эти звуки принадлежат только нам. И большая часть этих звуков, как выяснилось, не могут быть выдавлены силой. Если они должны быть услышаны, их в самую первую очередь должно уважать. Когда все дела сделаны и все осталось позади, выходом на бис больше всего наслаждается в своих воспоминаниях изначально сочинивший мелодию композитор, ибо именно в этом лежит предназначение песни с самого дня ее сотворения.

Едва Рарити подбежала к ряду стульев, стоящему перед одной из множества сияющих дорожек, по боулинг-клубу прокатился эхом грохот падающих кеглей. Она затормозила, тяжело дыша, и увлеченно занялась распутыванием шелкового шарфа у себя на шее.

— Ужасно прошу меня простить за опоздание, девочки! — улыбнулась устало она пяти своим подругам посреди этого шумного места. — Но на меня сегодня в Бутике обрушились буквально горы платьев на починку и, ну, вы знаете, как это бывает…

— Главное, что ты теперь здесь и я могу вести счет как положено! — весело сказала Твайлайт Спаркл, сидящая у доски счета. Эпплджек, встав в очереди впереди остальных пяти кобыл, приготовилась, чтобы швырнуть шар по дорожке, тогда как Твайлайт продолжала: — У нас еще всего только конец третьего фрейма. Надеюсь, ты не против, что первые два раза за тебя кидала Флаттершай?

— Рарити, я… — Флаттершай закусила губу и покраснела, спрятавшись за парой незавязанных ботинок для боулинга в своих копытах. — Я, вроде, попала в канавку раз или два…

— Не мучай себя этим, дорогая, — сказала Рарити, махнув копытом. Она грустно посмотрела на Твайлайт. — Сегодня я здесь только для поддержки, Твайлайт. Я определенно не могу кидать этим вечером никаких больших шаров по громоздким дубинкам! Я провела большую часть дня в Спа Алоэ и Лотос, а потому я возненавижу себя на всю жизнь, если загрязню эти копыта столь ужасающими ботинками, которые предлагает это заведение.

Флаттершай пискнула и выронила упомянутую блестящую обувь из копыт.

— Я знала! Они все-таки грязные!

— Не грязные, Флаттершай! Они дезинфицируют их регулярно! Обещаю тебе, что с ними все в порядке! — Твайлайт прочистила горло и посмотрела на другую свою подругу. — Рарити, ничего тебя не останавливало от игры в тот вечер через неделю после Гала! Я думала, ты тогда отлично провела время на дорожках!

— Это все потому, что все, что угодно, вызывало бы восторг после того прискорбного подобия «Гала», — сказала Рарити, закатив глаза. — Я знаю, вы хотите сделать традицию из этого… эксцентричного спорта, Твайлайт. Но кидаем ли мы дротики или играем в бадминтон, ничто из этого не имеет никакого значения, пока я в вашей любящей компании.

Она задрала голову вверх с едва заметной улыбкой.

— Я пока просто посижу здесь на этот раз. На следующей неделе я более чем буду готова погрузить свои копыта в эти боулинговые воды, уж простите такой каламбур, — она села на красный стул рядом с Флаттершай.

— Только погодите. Вы увидите… Фуууу фу фуууу! — закричала она и соскочила со своего сидения, отчаянно растирая бедро. — Это что, жвачка?! Гадость, гааадость, гаааадоссссть!

Твайлайт вздохнула. Грохот падающих кеглей вновь заполнил воздух.

— Нуууууу, шоб тебя! — прижав к голове уши, Эпплджек разглядывала последнюю оставшуюся кеглю.

— Ооооо! Это еще что? — Рейнбоу Дэш кружила над Эпплджек с ехидной улыбкой. — Яблочко таки упало далеко от яблони?

— Упало?! — ахнула, обернувшись на Эпплджек, Пинки Пай и воткнула лицо между подругами. — Оно по пути не залетело, случаем, в шоколадное озеро? …вааа!

Эпплджек оттолкнула Пинки прочь, чтобы та не мешала ей сердито сверлить взглядом Рейнбоу Дэш.

— Никто в Понивилле не набирал в боулинге идеального счета уже десять лет! Я пока тебя догоняю, мелочь летучая!

— Мечтай-мечтай, сопля яблочная! — Рейнбоу Дэш плюнула на копыта, потерла их и схватила ближайший шар. — Потому что Мисс Совершенство пришла на танец!

— Ой, слезай со своего высокого… эм… самомнения! — нахмурилась Эпплджек. — Ты с этим своим танцем даже на кукурузном поле заблудишься!

— Почему это у тебя все всегда на фермы завязано? — Рейнбоу Дэш наклонилась под острым углом к дорожке, держа шар наготове. — Приготовься поцеловать мой хвост!

— Я губы ни к какому горшку с золотом тянуть не собираюсь!

— О, позвольте заметить, сегодня у нас царит веселая атмосфера, не так ли? — отметила Рарити, наконец усевшись на свое место. — Осмелюсь ли я спросить — кто же победитель?

— Эм… — покраснела Флаттершай. — Не я.

— Я вполне уверена, что у тебя еще полно времени, чтобы наверстать, — заметила Твайлайт Спаркл. Когда Рейнбоу Дэш с грохотом послала свой шар по дорожке, она подняла перед своим лицом книгу, озаглавленную «Элементарная Эквестрийская Инструкция к сшибанию кеглей». — Здесь написано, что в 957м году Селестийской Эры пони по имени Филли Фреймс наверстала с отставания в пятнадцать очков и выиграла национальный турнир.

— Очаровательная историческая заметка, Твайлайт, — сказала Рарити с легкой улыбкой, когда Пинки протянула ей стакан сока из бара при заведении. — Но мы здесь этим вечером все же не совсем для того, чтобы вершить историю.

Грохот кеглей вновь прокатился эхом по залу, сопровождаемый громкими самохвальными возгласами Рейнбоу Дэш.

Рарити резко вдохнула и глаза ее стали буквально квадратными.

— Ну, большинство из нас, по крайней мере.

— Кто-нибудь, остановите автобус! — Рейнбоу Дэш опустилась обратно на свой стул, высоко задрав голову. — Потому что я схожу на улице Крути!

— Думала, я оставила выгребание навоза на ферме, в амбаре, — сказала со стоном Эпплджек. Взяв у Пинки стакан сока, она посмотрела на Твайлайт. — Кто следующий, знаешь?

— Ну… — Твайлайт оглядела доску со счетом и нарисовала крестик в последней свободной клетке. — У Рейнбоу Дэш тридцать очков в первом фрейме. Это мы точно знаем.

— Мы также знаем, что я — великая богиня дорожек!

Твайлайт закатила глаза и продолжила оглядывать список.

— Сейчас начало четвертого фрейма. Что значит… О! Рарити! Ты как раз вовремя! Готова…

— Никак не могу, дорогая. Забыла? К тому же меня и так уже порядком расстроила эта жвачка и пятна кофе.

— О, да. Точно. Эм… — Твайлайт почесала подбородок. — Флаттершай? Не хочешь снова заменить Рарити на этот раунд?

— Зачем мне это делать? — спросила Флаттершай. Ее крылья вяло опали по бокам и она бросила печальный взгляд на пол. — О. Ясно. Это чтобы дать мне шанс, позволить, может быть, только лишь может быть, заработать достаточно очков, чтобы с вами соревноваться, девочки…

— Н-нет! — воскликнула Твайлайт. — Ничего подобного!

— Ооо! Ооо! — запрыгала Пинки Пай перед лицом Твайлайт. — Дай мне занять место Рарити! Дай мне еще больше шансов зашвырнуть шар в воротца!

— Пинки… — Твайлайт нахмурилась и указала в сторону дальнего конца клуба. — Эти воротца — часть аркады позади нас! И они никак не связаны с нашей игрой! Ну, знаешь?! Там где кегли?!

— Ну да, но если я буду пытаться дважды, то у меня будет в два раза выше шанс выиграть фиолетовую обезьянку!

Твайлайт Спаркл моргнула. Она развернулась, чтобы снова оглядеть доску с таблицей.

— Может, нам лучше пригласить какого-нибудь другого пони?

— А почему бы и нет? — Эпплджек подавила зевок и откинулась на сиденье. Она опустила край шляпы на свое улыбающееся лицо, прислушивась к далеким ударам по кеглям, как к прибою на пляже. — Чем больше народу, тем веселее, а?

— Оххх… — моргнула Рейнбоу Дэш. — И кого, например?

— Дайте мне выбрать! Дайте мне выбрать! — глаза Пинки Пай оглядывали ближайшее окружение, где сидела шестерка пони. — Ммммммм…

Она смотрела, вглядывалась, щурилась.

— Мммммм… — ее глаза упали на меня и тут же озарились. — О!

Она подскочила ко мне и оперлась на стол так крепко, что он чуть не опрокинулся.

— Тебе, похоже, очень, очень скучно! Хочешь помочь нам посшибать эти громкие кегли? А? А? А?

Дрожа, я подняла взгляд от древнего фолианта в своих копытах. Вне зависимости от того, сколь я считаю себя готовой, знакомства с Пинки Пай все равно умудряются застать меня врасплох. Я преодолела стук собственных зубов как раз вовремя, чтобы выдавить:

— Посшибать кегли? В смысле… присоединиться к вашей игре?

— Ага! Ага! — дико закивала она, тряся, как в танце, своей гривой, похожей на фуксиевое грозовое облако. — Ты даже можешь выиграть фиолетовую обезьянку!

— Пинки! — простонала на фоне Твайлайт.

— Я… эм… — я перевела взгляд с нее на группу сидений. Я видела пять пар глаз, смотрящих в мою сторону. Компания эта целиком состояла из счастливых, светлых, дружелюбных лиц. В холодном мире я и представить себе не могу более райского места, где можно было бы с удовольствием растаять. Я взвесила в уме все эти прекрасные вещи и произнесла весьма мрачным тоном: — Простите. Но… я здесь только для того, чтобы разобраться с кое-каким исследованием. Я не могу себе позволить игру.

— Исследования? — лицо Пинки Пай растерянно исказилось. Когда она выглядит расстроенной, я безошибочно понимаю, что случилась некая странность космических масштабов. — Ты бы еще делала домашку в драконьем гнезде!

— Аай! — Флаттершай вжалась в сидение. — Пожалуйста, Пинки. Ты же знаешь, как я ненавижу слово на «д»!

— Ой, хватит быть такой трусихой, Флаттершай! Рейнбоу Дэш пользуется словом на «д» всякий раз, когда говорит об Эйнджеле! Нет, погоди, это другое слово, оно на «г»…

— Не говорю! — пропищал голос Рейнбоу. Эпплджек усмехнулась.

Голова Пинки вновь повернулась лицом ко мне, а следом развернулось и ее остальное тело.

— Уверена, что не хочешь присоединиться к нам в супер-фантастической игре по швырянию тяжелых шаров?

— Пинки… — монотонно пробубнила Рарити поверх шума клуба. — Будь хорошей пони и оставь этого тихого единорога в покое.

— Да не страшно, мэм, — сказала я с мягкой улыбкой. — Возвращайтесь к своим друзьям. Я просто убиваю время.

— Оки доки локи! — Пинки развернулась и упрыгала прочь. — Наверное, время само себя убить не может! Удачи вам с этим!

Я помахала ей вслед. Едва она ушла, погруженная в тепло, что окружало Твайлайт, что всегда окружало Твайлайт, я обессиленно опустила копыто к своему боку и вздохнула. С силой оторвав взгляд от них, я поправила рукава толстовки и попыталась вновь погрузиться в нагромождения маниакального бреда Кометхуфа. Я только лишь отчасти в этом преуспела.

Я знаю, что кажется иногда, будто я преследую этих шестерых пони. Но считается ли это на самом деле «преследованием»? Я могу находиться с ними в одном здании тридцать вечеров подряд, и они по-прежнему не узнают, что я все это время там была. Неужели это преступление — жить на границах чего-то столь восхитительно теплого, настолько, что я чувствую, что душой я с ними? Это ничем никому не вредит. И совершенно точно это не вредит мне самой.

Я вздохнула, пытаясь сфокусировать взгляд на голубых абзацах передо мной, как будто в них было что-то стоящее изучения. За первый же день чтения записей Кометхуфа я выяснила, что более ничего извлечь из магических слов, которые он невольно передал мне по наследству, мне не получится.

Я пыталась отнести свои открытия Твайлайт всего пару дней назад. Я думаю, это было ошибкой. Демонстрация ей кусочка забытой истории проклятого единорога-сарозийца привела только к еще большей путанице. Какой бы образованной пони ни была Твайлайт, хоть как-то помочь мне в моих поисках она может только тогда, когда я задабриваю ее историей о моем проклятом существовании. И если есть такая возможность, я предпочитаю свести к минимуму количество раз, когда я заставляю Твайлайт вновь становиться моей подругой детства. Становиться ею только лишь для того, чтобы я гасила ее затем как тускло тлеющую свечу раз за разом.

Возможно, причина, по которой я попыталась поделиться наследием Кометхуфа с Твайлайт, состоит не в том, что мне необходимы были ее знания и возможности разузнать информацию касательно забытой судьбы верного композитора Принцессы Луны. Просто все дело в том, что Кометхуф страдал от того же чудовищно одинокого существования, определеного тем же самым проклятьем, что теперь поглощает меня саму. Возможность поговорить о нем с другим пони позволяет мне считать, будто я читаю простую книгу по истории вместо омерзительно жестокой карты, указующей путь к моей собственной судьбе. Мне, таким образом, куда меньше кажется, будто я тень Кометхуфа, когда кто-то вроде Твайлайт смотрит на меня, или когда я вижу ее теплые глаза, или когда я вспоминаю, что это такое — быть и значить для кого-то больше, чем только лишь образ, мелькающий на границе поля зрения, обыденный и незаметный.

Я помню сейчас, как помнила тогда, что кое-кто однажды значил все для Кометхуфа, и это все равно не защитило его жизнь от проклятья, порвавшего ее в клочья, вплоть до того, что только безумие осталось его вечным спутником. Он был верен своей принцессе, своей жене и своему городу. В конце концов, что ему это дало? Что это даст мне самой? Мысль эта слишком невыносима для осознания. Грохот кеглей обернулся в моих ушах кошмарным громом. Я смела вещи в седельную сумку и практически вылетела галопом прочь из этого дома надежды и легкомыслия.

В течение трех полных ночей подряд внимательного чтения текста Кометхуфа я почти не находила времени поспать. Я осознала, сколько же я в действительности не спала, только лишь когда вошла в Понивилль под звуки колокола башни на окраине города, отбивающего шесть часов утра. На горизонте разгорался свет, но никто, кроме меня, еще не бодрствовал. Я всегда любила утра наподобие этого. Есть в них что-то спокойное, счастливое и призрачное. В тусклом золотистом свете клубящиеся клочки тумана стекались в тонкие облачка, что танцевали над поверхностью озерных вод, над камышами и листьями трав.

Обычно в подобное утро я нахожу себе место, где встаю, достаю лиру и играю несколько случайных тактов, пока мои глаза оглядывают пейзажи в поисках ранних пташек этого городка: Кэррот Топ со своей тележкой, Дерпи Хувз на почтовом обходе, Морнинг Дью и Амброзию, гуляющих вместе. Тем не менее, на этом рассвете я была совершенно лишена всяких сил. Каждый раз, когда я поднимала глаза, меня посещали видения запятнанных кровью улиц Кантерлота; невидимых тел, возникающих из дымки магического фиолетового свечения; пони, висящего в петле над головой Кометхуфа, там, где только что не было ничего.

Доктор Кометхуф сыграл «Реквием по Сумраку» и за это он был награжден способностью видеть утерянный мир, лежащий под реальностью, в которой он существовал. Я тоже сыграла Реквием, и хоть его магия угасла со временем, я боялась излишне глядеть по сторонам, ожидая увидеть в Понивилле нечто, что может одновременно ответить на мои вопросы и подтвердить мои страхи.

Книга Кометхуфа — не единственный дневник, который я лихорадочно читала в эти бессонные ночи. С дурным предчувствием невероятной силы, я исполнила «Реквием по Сумраку» вновь, и внимательно просмотрела свои собственные дневниковые записи. Я обнаружила то, что я надеялась не увидеть: многие абзацы, которые я написала сама, выглядели отныне вдруг совершенно иначе. Многие из слов засияли неземным светом и, казалось, воспарили над поверхностью бумаги. Каждый раз, когда я разглядывала их, я тут же вспоминала о ее глазах. Не зная ничего о Кометхуфе, я сама нечаянно предприняла авантюру, нырнув в Царство Неспетых. И вернувшись оттуда, я принесла с собой часть нее, вцепившуюся в призрачные ноты восьмой элегии.

Ее песнь перевернула жизнь Кометхуфа с ног на голову, переписав саму реальность, которую он принимал за истину. Сколько же всего в моей собственной жизни подчинено ее песне? Сколько же моих слов на самом деле принадлежат ей, а не мне? Что отныне реальность? Во что мне теперь верить? Она забрала дитя Алебастра и Пенумбры. Она забрала мою жизнь и моих друзей. Должна ли она забрать себе также весь мир? Должна ли она крошить и резать самую жизнь, пока та не подойдет по размеру к аккордам ее забытого Ноктюрна, пока все, что мы считаем самим собой разумеющимся, не обратится в отвратительный, не ведающий конца повтор нечестивой симфонии?

Неудивительно, что мне здесь так холодно. Нет места теплу или радости в мире, из которого была украдена всякая истина. Могло быть нечто божественное и незапятнанное в великой истории всего, но существовать этому не суждено. Она должна существовать. Она должна быть щепкой, на которой висят, зацепившись, все случайности и чудеса жизни. Она хранит царство лимбо, наполненное под завязку страдающими душами, слишком поглощенными собственной пыткой, чтобы умереть с миром. И я не могу сопротивляться чувству, что единственная причина, по которой она не высосала еще все, что хорошо из царства гармонии, только лишь в том, что она проводит все свое время, преследуя своих жертв, подобных мне. Алебастр Кометхуф ничем от меня не отличался, и ее песнь увела его к безумию. Принцесса Луна, при всей своей бессмертной мощи, не оказалась перед ней неуязвима. Она обречена была стать Найтмэр Мун, для того, чтобы сдержать в себе сумасшедшее знание, что ей открылось. А Принцесса Селестия…

Принцесса Селестия слишком стара, слишком могущественна и слишком величественна, чтобы пасть ее жертвой, как пали остальные. Но ответная реакция Селестии — какая угодно, но не мирная. Какое бы заклятье она ни призвала, чтобы защитить этот мир от знаний о неспетых, оно вызвало взрыв кошмарной силы. Она очнулась после взрыва без памяти о том, что его вызвало, и сама материя реальности изогнулась так, чтобы приспособиться к знанию, которое решила оставить Селестия и ее подданные… которое она решила оставить для них.

Но Кометхуф видел все насквозь. Он сыграл «Реквием по Сумраку» и узнал истину, которую не знал ни один другой пони. Могу ли я узнать подобную истину сама? Встречалась ли я в действительности с Принцессой Селестией? И если да, точно ли я хочу узнать, что тогда произошло?

Полагаю, к настоящему моменту я должна была бы знать. Но я по-прежнему не знаю, как не знала в то утро, когда я ковыляла по туманным окраинам городка. Я сыграла Реквием несколько раз, и каждый раз после этого подходила к страницам моего дневника. Я видела сияющие слова, что притворялись моими. Но сколько бы я ни вглядывалась в них, я не могла призвать лежащую глубоко истину из моих мыслей. Мне пришло понимание, что единственный способ, которым я могу узнать мрачную истину по ту сторону моих расцвеченных записей, это подойти к вопросу с научной точки зрения: повторяя в точности то, что делал сам Кометхуф. Он пошел в то самое место, где началось его проклятье — в покои Принцессы Луны — и исполнил там «Реквием по Сумраку». Если я желаю полной ясности, это значит только одно. Мне нужно пойти в центр города, в то самое место, где приземлилась в Понивилле Найтмэр Мун и заразила меня ее неспетой сущностью, и исполнить там Реквием.

Но я не пошла в центр города. Мои ноги просто мне того не позволили. Вместо этого я прошла в то утро сквозь деревню, пока не наткнулась на городское кладбище Понивилля. Я знаю, звучит мрачно, но я нередко прогуливалась по этим местам. И ничего необычного для меня также не было в прогулках там на обоих границах дня и ночи. Жизнь наиболее чувственна и полна лишь на берегах смерти, и эта истина справедлива для всех возрастов и поколений. Что есть, в конце концов, могилы, если не поэтические заключительные слова теплых и счастливых жизней? По моему представлению, пустое кладбище отражает собой пустое сообщество, пони в котором слишком боятся принять свое прошлое и будущее одновременно.

История полна многих вещей; большая часть из них — имена. Великое множество их блестит перед моими глазами в этом одиноком саду могил. Даты под выбитыми буквами добавляют им силы сами по себе, но ничто не тянет за струны души сильнее, чем приписанные слова, подтекст, лиричные заметки, оставленные копытами тех, кто более не с нами:

«Инк Степ — 920–995 — Возлюбленный муж и отец»

«Серенада — 811–877 — Спи в идеальной гармонии»

«Голден Харвест Вторая — 920–982 — Твои цветы цветут вечно»

«Грейшес Силвер — 922–988 — Жена, мать, медсестра»

«Гранит Шафл — 918–…»

Я остановилась перед последним могильным камнем — бледной плитой с черной окантовкой. Я прищурилась, разглядывая имя. Буквы начертаны ясно и четко, и при этом у даты нет конца. Я не привыкла натыкаться на неоконченные могилы.

Я задумалась: когда я умру, забудут все также и мое тело? Вытащат ли меня откуда-то, где я буду лежать и попытаются ли найти дешевый, безымянный кусочек земли, чтобы в нем меня похоронить? Не забудут ли они меня на полпути, и не наткнутся на меня вновь и вновь в растерянности, пока, в итоге, не выберут кремацию? Забудут ли даже мой пепел?

Я содрогнулась и пробежалась копытом по гриве. Это неправильно. Я позволила своим мыслям поддаться пораженческим настроениям. И все равно, я не могу этому сопротивляться. Мне казалось, у меня был только один-единственный друг во всем мире, и он растворился в безумии на улицах Кантерлота в самом конце Гармонической Эры. Я всегда гордилась своим мастерством в делах интеллектуальных, но что теперь? Если я не могу быть уверена даже в собственных мыслях, за что мне еще остается держаться? Это и без того достаточно пугающая мысль, способная увести за собой в сумасшествие.

Довольно с меня кладбищ. Я и не заметила, как покинула его территорию, пока не услышала цокот копыт жителей деревни вокруг. Я вновь оказалась в центре Понивилля, в дымке раннего утра. Но куда мне еще осталось пойти? Куда мне вообще еще осталось ходить?

— Вы никогда ничего не забываете, а, мисс Смит? — сказал старый голос сбоку от меня.

Мне потребовалось целых пять секунд, чтобы определить, что эта фраза была предназначена именно мне. Я обернулась растерянно и моргнула, слепо разглядывая то место, откуда предположительно пришел звук.

— Извините?..

— Какой блеск у вас в гриве! Вы делитесь с Грейс своими секретами?

Я оглядывала свое ближайшее окружение. Наконец, я увидела его… и он был очень стар. Иссохшие ноги с узловатыми коленями. Хрупкое тело, дрожащее под потускневшей красной шкурой. Скрюченная шея, постоянно клонящаяся в сторону; седая грива, свешивающаяся с нее, как истлевший флаг. Пожилой жеребец разглядывал меня прищуренными зелеными глазами, сидя по ту сторону перил веранды.

— Потому что вы всегда отлично ухаживаете за своими волосами, — сказал он. Казалось, будто он только лишь наполовину смотрит на меня. Часть его взгляда украл тающий туман уходящего утра. — Должно быть, роса с пастбищ: обычное дело в такие рассветы. Редтрот мне вечно говорит, чтоб я не заглядывался на пейзажи, или меня первого же порубят, когда полезут из засады.

Я улыбнулась, не сдержавшись.

— Кто на кого полезет из засады, сэр?

— Шшш! — он поднял сморщенную переднюю ногу к губам и прищурил глаза еще сильнее. — Лучше не спрашивать. Они нас услышат из-за деревьев. Вы, наверное, думаете, они слишком большие, чтоб прятаться в оазисе, но они там. Они на прошлой неделе взяли Блю Оутса. Он вечно шумел. Дурак набитый. Должен был слушать Редтрота. Редтрот знает свое дело.

— Угу… — я нервно переступила с ноги на ногу. — И он где-то поблизости?

— Кто?

— Редтрот.

— А? — рассеянно моргнул жеребец. — Я… я вас не понимаю, барышня. Теперь так холодно по утрам… А мы еще даже не выступили. Мы еще даже не…

И как раз в этот момент из дверей веранды рядом с ним вышла белая фигура. Это была медсестра с белой шапочкой на голове, примерно на четыре десятилетия младше него. Она улыбнулась, подходя к жеребцу.

— Вот вы где, мистер Шафл. Рада, что у вас в ногах в последнее время столько энергии, но прежде чем вы соберетесь так ни с того ни с сего прогулять завтрак, вам следует сначала нас предупредить!

— Завтрак? А? Мы даже еще не разбили лагерь! Что?.. — он повернулся и поглядел на нее суженными глазами. — Кто… кто вы такая?

— Сестра Гласс Шайн…

— Сестра? Зачем? Я же не ранен! Кто вы в самом деле?

Кобыла вздохнула и терпеливо улыбнулась ему.

— Пойдемте со мной, мистер Шафл, — она мягко повела его к сердцу здания. — Время для ваших ежедневных витаминов.

— Это… Это Грейс вас к этому подговорила? — он указал трясущимся копытом в моем направлении. — Я как раз говорил мисс Смит про ее волосы. Почему вообще кобылки хранят при себе столько секретов?

— Хехехех… Это наш особый дар, мистер Шафл. Идите сюда…

— Где я?

— Комната для завтрака. Здесь все ваши друзья.

— Друзья? Ха! Половина из них даже не знает меня, а другая желает, чтобы не знала!

— Ну что вы, это же неправда! Я видела, как еще вчерашним вечером вы смеялись весело с мистером Бризом и Голден Глэнс!

— Правда? Ну, имена у них как у хороших, честных пони…

— Мммхммм. И они будут очень рады вас видеть…

К этому моменту их «беседу» сокрыло собой расстояние. Им потребовалось чрезвычайно долгое время, по вине хрупкости жеребца, чтобы вернуться назад в дом. Я бросила взгляд на постройку — двухэтажное здание, которое я всегда считала отелем. И тут внезапно меня озарило, что это почти не упоминаемый никем в разговорах дом престарелых Понивилля. Городок всегда казался мне чересчур полным молодых пони. Настолько, что это даже казалось странным, заставляя меня задаваться вопросом: где же собираются городские старики? И вот, внезапно, спустя год неведения, я узнала. В этом был смысл, в некотором роде. Понивилль — лучшее, самое спокойное местечко во всей Эквестрии, идеально пригодное для отдыха, ну, не считая, конечно, Голубой Долины. Уверена, моя собственная хижина станет прекрасным летним домиком для пожилых посетителей из Кантерлота или Мейнхеттена. Если, конечно, мне когда-нибудь в будущем выпадет удовольствие сдавать свое жилище.

Мне нравится думать, что подобные случайные мысли — единственная причина, по которой я медлила, стоя посреди улицы. Истина же заключается в том, что было что-то еще. Мой разум оставался прикован к бедному мистеру Шафлу, к пустому выражению, что не покидало его лица, к нелегкой поступи, с которой он следовал за Сестрой Гласс Шайн в обеденный зал своего нынешнего дома. Я задумалась на мгновенье: освободился ли в итоге доктор Кометхуф от проклятья, и если да, то не встретил ли он такую же одинокую и непримечательную судьбу? Если да, проклятый или нет, мог ли он назвать ее отдохновением?

Я проглотила возникшую решительность узнать больше и вместо этого пошла вперед, к центру городка. В итоге я прибыла к библиотеке Твайлайт Спаркл. Едва это место открылось, я зашла внутрь и взяла столько книг, сколько смогла. Я разложила перед собой на столе по меньшей мере восемь источников по истории Кантерлота, когда села, чтобы заняться чтением на весь день.

Ни единой страницы не было прочитано. Я сидела там в нерушимой тишине и думала в течение нескольких минут. Что-то глодало меня, что-то одинокое, холодное и жалкое. В итоге я сдала все книги обратно Спайку и меньше чем через час двинулась к тому месту, из которого пришла.

Я вошла в дом престарелых Понивилля без каких-либо помех. Как и большинство пони, я выросла, не зная, что происходит в подобных местах. Я представляла, что не раз и не два меня будут останавливать санитары, спрашивая причину моего визита, глядя сердито на меня с той стороны баррикад регистрационных стоек. Я не знаю, что такого в домах престарелых, что всегда делало их в моих глазах похожими на тюрьмы или психиатрические лечебницы. Может, виной в раздувании во мне подобного невежества был страх неизвестности, или даже, пожалуй, страх неизбежности.

Няньки и пожилые пони, что встречались мне то там, то здесь, улыбались и вежливо приветствовали меня, когда я проходила мимо них по коридорам. Я не знала, чего конкретно я искала, пока, проходя мимо комнаты в северном крыле, не услышала музыкальный проигрыш, что не касался моих ушей с самых дней моей учебы в Школе Селестии для Одаренных Единорогов.

Это была относительно свежая композиция в классическом стиле, написанная не более полувека назад. К сожалению, я не знала имени симфонии, но могла опознать ее автора по его стилистическим мотивам. Она была написана Гарнетом Хейстрингс, знаменитым композитором, писавшим музыку для эквестрийской армии во времена зебрахарского конфликта — крупнейшей стычки со времен грифонских войн Средней Селестийской Эры. При первых же ее звуках, в моей памяти возникли картины, виденные мной в учебниках средней школы, с храбрыми солдатами, марширующими к дальним землям, чтобы защитить от захватчиков наших иноземных союзников.

А потому для меня не оказалось таким уж большим сюрпризом застать здесь мистера Шафла, задремавшего у проигрывателя, из которого изливалась музыка. Внезапно его таинственные комментарии относительно «засад» обрели смысл весьма мрачным образом. Я стояла в дверном проеме его комнаты, чувствуя себя чужой в этом очень древнем мире. Комната эта поистине нагоняла клаустрофобию. Она показалась бы мне настоящей тюремной камерой, если бы не украшения, щедро покрывающие стены вокруг больничной койки. Я видела золотые плашки, черно-белые фотографии пони, одетых по давно забытой моде, вырезки из газет, напечатанных десятки лет назад, а также несколько пейзажей пасторальных фермерских земель. В центре комнаты, помимо кресла, на котором спал старый жеребец, стоял шахматный столик, обставленный, как положено, рядами черных и белых фигурок, вечно застывших наготове у самого начала игры, которая никогда не начнется. Нежный ветерок задувал в комнату, и, посмотрев на колышущиеся занавески, я поняла, что ярко сияющее окно комнаты открыто нараспашку.

— Хмммф… — пробормотала я себе под нос. — По крайней мере, здесь комфортно.

— Гаааак! — старый жеребец проснулся, сухо раскашлявшись.

— Ааа! — я отпрыгнула назад, чуть не врезавшись в дверной косяк.

— Хккк… Никкк… Мммфф… — он медленно наклонил свое дрожащее тело вперед. Открыв подернутые слизистой пленкой глаза, он, наконец, заметил меня. — Хммммм… Как всегда дрянное чувство времени!

— Я… — я сжалась, стараясь не смотреть на кривой наклон его головы или дрожь его ног. — Извините, что побеспокоила вас. Я уже ухожу…

— И почему гастрольная группа не могла заехать в Сталлионоград? — проворчал он. Один его глаз открылся шире другого. — Ты знаешь «Проходи, Дейзи»?

Я растерянно моргнула, глядя на него.

— А?

— Ну, ты играешь на арфе или нет?! — он указал на меня копытом через комнату. — Только не говори мне, что ты певица! У певиц не бывает таких грив!

— Оххх… — я моргнула, затем посмотрела на мою золотую Метку. — О! Эм… Хех. Ну, я играю на лире, но, наверное, она не так уж и сильно отличается от арфы…

— Блю Оутс хвастается, что хорошо умеет играть на губной арфе,[1] — рассеянно бормотал мистер Шафл. — Я ему постоянно твержу, что земным пони не положено играть на губной арфе. Это единорожье дело. Но он меня никогда не слушает! Никогда меня вообще не слушает. Вот потому его больше и нет рядом…

Он запнулся о собственные слова, кинув взгляд по ту сторону танцующих занавесей.

— Его не было рядом… он… он…

На какое-то время опустилась тишина, в конце которой я неловко сглотнула.

— Я вижу, вы фанат Гарнета Хейстрингса, — сказала я, указав на его проигрыватель. — Он — легенда в музыкальных залах Кантерлота. Его композиции по-прежнему играют на выступлениях Вондерболтов.

— Он — напыщенный сенохвостый гад, который песней заманивал молодых жеребчиков на смерть, — выплюнул во внезапной ярости мистер Шафл.

Я вздрогнула от этого, стиснув зубы.

— Оххх… ну… — я снова наклонилась вперед. — Почему… эмм… почему вы тогда его слушаете?

— Потому что мне нравится ритм, — сказал мистер Шафл.

— О, — сказала я. Молчание вновь заполнило комнату, если не считать громкой музыки. — Ну ладно тогда…

— А вы кто такая, барышня? Время для моих витаминов?

— О. Нет, никаких витаминов, — сказала я, помотав головой. — Меня зовут Лира Хартстрингс, и я просто прохожу мимо. Я и не думала вовсе, что здесь находится дом престарелых…

— Они ее играют внизу и вверху по течению реки, — пробормотал он. — По громкоговорителям. И они никогда не слезают с лодки. Нет. Не как мы. Мы знаем, какова грязь вблизи. Грязь становится твоим другом. Даже Редтрот не сможет сохранить в чистоте подковы, даже чтоб спасти себе шкуру.

— Да что вы говорите? — отметила я. — Из-за этого у него не было проблем с… э… его старшим офицером?

— Он старший офицер?

— Редтрот — старший офицер?

Он рассеянно помотал головой и прищурился на меня.

— Кто?

— Эм… Редтрот. Жеребец, как я полагаю, о котором вы говорите…

— А вы кто?

— Я… — начала я, потом вздохнула и повесила голову. — Я Лира. Лира Хартстрингс.

— Ммф… опять пора принимать витамины?

— Нет, мистер Шафл, — я прикинулась добродушной сестрой, виденной ранее. — Просто… просто отдыхайте спокойно. Извините, что вас побеспокоила.

Я чувствовала себя глупо. А когда кто-то чувствует себя глупо, самый лучший способ расслабиться — это уйти. Так что я развернулась, чтобы так и поступить, когда…

— Это не страшно, мисс Смит. У вас всегда хватает важных дел.

Я застыла на месте. Я развернулась кругом.

— А?

Он откинулся на кресле, уложив свои хрупкие кости рядом с проигрывателем.

— Ну, с управлением фермой и всем таким. Яблоки всегда были вашей страстью. Грейс говорит, что вы скорее выйдете замуж за дерево, чем найдете себе порядочного, красивого жеребца. Но Грейс всегда не прочь вас поддразнить и подколоть.

— Я… — я вошла на несколько футов в комнату. — Кем вы меня только что назвали?

— А что, вы решили себе взять имя Семьи Оранж? — он попытался рассмеяться, но издал лишь только хрип. — Вы сами говорили, что скорее вас похоронят заживо, чем вы согласитесь провести хоть один день в Мейнхеттене.

— Что?.. — я посмотрела на него, а потом на себя: на свою мятно-зеленую шкуру, тонкое телосложение и светлый цвет волос в гриве. Внезапно с губ моих сорвалась усмешка, которую я не смогла удержать. — Хех… Хехех… Вы думаете, я?..

Я остановилась на полуслове, прочистила горло и выдавила:

— Ох… Ну, времена поменялись, мистер Шафл. Мейнхеттен не так уж и плох. На самом деле… моя внучка Эпплджек заезжала туда однажды, когда была маленькой. Разве вы об этом не слышали?

— Ваша… внучка?.. — он посмотрел искоса на меня.

Я сжалась.

— Кхм, эм… я имела в виду вот что: если когда-нибудь у меня будут внуки, я позволю им самим выбирать, подходящее ли для жизни место этот город или нет. Надо дать молодым возможность решать самим, ведь так, мистер Шафл?

— Прошу вас, Эппл Смит, — легко усмехнулся он. — Зовите меня Гранит. Вы с Грейс просто скромничайте, когда зовете нас с Стинкином по фамилиям.

— Конечно, Гранит… — мне пришлось подавить удивленный вздох.

Меня внезапно накрыло волной осознания. Мало было того, что я сегодня увидела имя Гранит Шафла на могиле. В этом имени было еще что-то помимо этого, что-то до безумия знакомое. Мне потребовалось два-три взгляда на сельские пейзажи и вырезки из газет на стенах, чтобы подтвердить свое подозрение.

— Вы же… вы же сам Гранит Шафл! Партнер Стинкин Рича, отца Филси Рича, и владелца Амбарного Магазина Рича! — я поглядела за окно, получив возможность увидеть краткую вспышку ярких расцветок деревни по ту сторону танцующих занавесок. — Вы, Стинкин и Бабуля Смит, по сути, целиком и полностью ответственны за основание Понивилля множество десятилетий назад!

Я покачала головой с теплой улыбкой, которая вскоре растаяла вслед за тенями этой маленькой комнатки. Я внезапно осознала присутствие болезненного окружения: дюжин и дюжин бормочущих, кашляющих и шаркающих старых пони за тонкими стенами, что нас окружали. Я онемело посмотрела на него и сказала:

— Что, во имя Селестии, такой жеребец, как вы, здесь делает?

Я пожалела, что сформулировала такой вопрос, едва он покинул мои губы. К счастью, Гранит Шафл не в состоянии был его услышать. Прохладный ветерок залетел в окно, и пожилой жеребец воспользовался этим как возможностью тихо заснуть. Проигрыватель доиграл до конца пластинки и теперь из колонок лились лишь щелкающие звуки. Я протянула копыто и отключила его, не отрывая взгляда от черт лица старого жеребца.

Жизнь, судя по всему, никогда не переставала забывать драгоценные вещи. В едином размытом движении, я развернулась и вышла из комнаты.

— Извините?..

Сестра Гласс Шайн медленно повернулась ко мне, сидя за своим столом, и улыбнулась:

— Да?

— Меня зовут Лира, — сказала я, подходя к ней. — Лира Хартстрингс. Я… эм…

Я помедлила немного, переступая с ноги на ногу, затем улыбнулась:

— Я беру интервью у пожилых жителей города для местной газеты, для статьи об основании Понивилля, — я повернулась и указала на дверной проем с номером, ведущий в палату мистера Шафла. — Не могли бы вы мне сказать, кто обитает в комнате номер двадцать семь?

— О, конечно, конечно, — сказала медсестра, слегка кивнув. — Там последние восемь лет живет Гранит Шафл.

Я чуть не села.

— Восемь… лет? — я сглотнула. — Сколько же лет этому джентельпони, позвольте поинтересоваться?

— О… эмммм… — Сестра Шайн закусила губу, оглянув потолок. — Уже восемьдесят два. Возможно, восемьдесят три. Сомневаюсь, что он хоть сколь-нибудь в состоянии помочь вам с интервью, мисс Хартстрингс.

— Почему же?

— Ну, некоторые пони переживают свои золотые годы довольно неплохо. Мне жаль это говорить, но в случае с мистером Шафлом все несколько иначе. Последнее десятилетие весьма крепко сказалось на его разуме. Ему нужна очень особенная забота всего персонала, включая меня.

— Да… — выдохнула я, уставившись в уходящий вдаль стерильный коридор со множеством дверей в палаты.

— И все же, — я сглотнула и снова перевела взгляд на нее. — Его имя мне ужасно знакомо.

— Хмммм! — она кивнула, слегка зарумянившись. — Так и должно быть. Многие пони из этих мест знают его весьма хорошо. Он пользовался очень обширным влиянием по всему Понивиллю. Печально, что большинство жителей вашего возраста даже и не представляют, чем он действительно знаменит.

— Да. Да, так и есть, — сказала я, кивнув. — Но я не только потому узнаю его имя. Я недавно… ох… я недавно посетила местное кладбище… как часть своего проекта…

— О, да?..

— И я совершенно точно уверена, что видела его имя на одной из могил. В смысле, это, скорее всего, просто совпадение, но у записи нет даты смерти.

— В этом на самом деле нет ничего такого странного, мисс Хартстрингс, — сказала Сестра Гласс Шайн. Она протянула проходящей мимо медсестре дощечку с закрепленными на ней документами, продолжая со мной говорить: — Многие пони, за душой которых имеются большие богатства, заказывают себе могилы задолго до смерти. Мистер Шафл, например, подписал документ купли этого участка более десяти лет назад, пока еще был в более ясном сознании. С тех пор могила оплачивается его родственниками, которые также ответственны за поддержку его проживания здесь.

— Где… — я подошла ближе и проговорила тихим голосом: — Где его родственники?

— Мммм… живут в Троттингеме, мне кажется. Если, конечно, я правильно помню… — она постучала копытом по подбородку. — Один сын, одна дочь и по меньшей мере трое внуков.

— Все богаты?

Сестра Шайн усмехнулась.

— Это тоже часть вашей статьи в газету, мисс Хартстрингс?

— О, это? Нет! Что вы, совсем нет. Я просто… — я стиснула зубы и пробежалась копытом по гриве, оглянувшись на комнату 27. — Они когда-нибудь его посещают?

Сестра Шайн прокашлялась.

— Не так часто, как раньше.

— Не так часто… или вовсе нет?

Она ничего не сказала.

Я сглотнула и мрачно посмотрела на нее.

— Это ведь ужасно, разве вы так не считаете?

Она улыбнулась очень легко, но искренне.

— Моя забота и надежда всего остального персонала в том, чтобы пони, такие как Гранит Шафл, могли жить в мире и покое, пока они здесь.

Я протяжно и тяжко вздохнула и кивнула печально.

— И все же… у него бывают какие-нибудь посетители? Хоть какие-то?

Ее взгляд опустился к земле, а сама она медленно покачала головой.

Я вновь долгим взглядом поглядела на вход в комнату.

— О да. Антилопы гну безжалостны,[2] — сказал Гранит Шафл. — Если возьмете верхнюю часть тела от минотавра и сделаете его нижнюю часть такой же сильной, как и верхняя, то то, что получится, даже и близко не удастся сравнить с тем, что преследует вас по пустыне. У меня ушло целое утро на то, чтобы убить своего первого. Отряд того гну продолжал часами кряду колоть нас и тут же убегать. Наконец-то мы их загнали в овраг и больше они убегать не могли. У них не осталось никакого выбора, кроме как драться с нами, с честью и достоинством. Редтрот одолел четырех этих рогатых уродов. Я сам записал на свой счет только одного, но до чего он был крутой! Стоит десятерых таких, каких пригвоздил копьем Редтрот. Мы сцепились в драке так близко друг к другу, что я даже чуял у него изо рта запах того, чем он позавтракал: тем же отвратительным дерьмом, которое они едят на этой их гнилой земле, с которой они пришли, чтобы захватывать оазисы зебр. Эгоистичные, жалкие существа эти антилопы. Кто вообще породил такое? Я даже не хочу знать. Блю Оутс думает, что знает, но он идиот. Еще бы — он однажды забрался на дерево у лагеря, чтобы достать кокос. Я ему сказал: «Это же пустыня, дурья твоя башка.» Прежде чем рухнул на землю, он мне ответил…

Слова утихли. Гранит Шафл заморгал. Он оглядел стены один раз, другой и затем увидел меня, будто я материализовалась прямо перед ним из ниоткуда.

— Что? Чем мы занимались?

— Вы мне рассказывали о своей службе в Зебрахарском конфликте, — сказала я с мягкой улыбкой. — Вы маршировали бок о бок с лейтенантом по имени Редтрот два года, прежде чем он перевел вас в пограничный лагерь…

— Перевел?! — выплюнул Гранит, затем нахмурился. — Но в самом деле, он же меня ждет прямо сейчас, пока мы тут говорим!

Он затрясся и зашатался, пытаясь встать на ноги.

— Я буду плохим солдатом, если я не…

Я встала со стула у шахматной доски и осторожно опустила его обратно на сиденье.

— Редтрот понимает, что вам нехорошо. Солдат ведь бесполезен, если он не в самой лучшей форме и не готов к службе, как думаете?

— Что? Почему? — он неловко моргнул, глядя на меня. — Я что, слег с чем-то?

Он бросил взгляд за танцующие занавеси и на многочисленные фотографии на стене.

— Где Грейс? Моим ногам уже лучше. Я могу теперь покинуть Сталлионоград. Мисс Смит прислала мне пять писем за прошлый год. Я очень, очень хочу ей ответить.

Я положила подбородок на копыта и нежно ему улыбнулась.

— Мисс Смит, должно быть, ужасно много для вас значит.

— Хмммф… — он внезапно криво мне ухмыльнулся. — Это все потому, что вы всегда знали, как выставить напоказ свои качества.

Я моргнула, а потом закусила губу.

— Эм, мистер Шафл, я не…

— Даже когда работаете в поте лица, чтоб приготовить целую партию своего грозаблочного джема, вы смотритесь красивее, чем рассвет Теплого Очага. Никогда мне не узнать ваших кобыльих секретов, которыми вы так свою красоту поддерживаете... Да что там, даже Виш Степ…

Он вновь остановился на полуслове.

Я вскинула бровь.

— Виш Степ, мистер Шафл?..

— Сказала, что заглянет ко мне в на днях, — выдавил он, заикаясь и сузив глаза. — Дела в Троттингеме всегда несутся в гору, как она говорит. Я знаю, что у Филси и Джуниора они в надежных копытах. Но рынок в последнее время... я не следил за его новостями уже многие годы. Газеты в последнее время тяжело читать. И по утрам тут ужасно холодно.

Он содрогнулся и провел двумя копытами по плечам, бросив издалека взгляд на шахматную доску.

— Пустыня тут по ночам… Блю Оутс продолжает хныкать во сне. Я не хочу, чтоб Редтрот ему устроил разнос. Он же просто жеребенок, на самом деле. Если бы он узнал, что я убаюкал бедолагу посреди ночи, я не знаю, что бы он… что бы он…

Он сглотнул и метнулся взглядом в кратком приступе страха по потолку крохотной комнатки.

— Я… Я побывал где-то. Я не знаю, сколько. Они захотят узнать, прежде чем уволить меня домой, мисс Смит, — он глянул на меня. — Можете узнать у Грейс, сколько времени прошло?

Я уставилась на него в ответ, но едва ли я могла сказать хоть слово. Я перевела взгляд за окно. Опустилась ночь. Я провела здесь весь день, слушая его, пробираясь по витиеватым, разбитым на кусочки кругам памяти, что остались от его жизни. После столь многих часов, я так и не оказалась хоть как-то ближе к сложению головоломки воедино. И что хуже всего, я чувствовала, что я единственная, кто знает, что что-то не цельно.

— Хммфф… — его глаза заострились, когда он уставился на шахматную доску.

— У них такой запах… — проворчал он. — Даже странно думать, что подобные животные разбираются в таком приличном спорте, как шахматы. Их изобрели зебры, но антилопы украли у них даже это. Мне интересно, эти рогатые твари вообще рожают детей или лепят их из дерьма, найденного в очередной захваченной деревне?

— Я… эм… — я усмехнулась, не удержавшись. — Я уверена, что те антилопы более чем способны иметь семьи, как и те, с которыми мы заключили мир тридцать лет назад, мистер Шафл.

Он меня не слушал. Вместо этого он выражал верность своему имени,[3] вставая со своего плюшевого стула и шаркая на хрупких копытах к шахматной доске. Едва добредя до табурета с другой стороны от меня, он протянул копыто и немедленно выдвинул вперед белую пешку.

Я посмотрела на него. Я посмотрела на доску. Я посмотрела на него вновь.

Он продолжал разглядывать фигурки из мрамора и красного дерева, слегка качаясь от накопившейся за день усталости.

Было ли это приглашением или нет, так или иначе, я внезапно увидела единственный способ высказать свое уважение старшему.

— Ладно… — я сделала глубокий вдох для храбрости и выдвинула вперед черную пешку прямо напротив его. — Я уже давно не играла. Хотя могу представить, у вас перерыв, быть может, был побольше…

Он без промедлений выдвинул следующую пешку.

Я моргнула.

— Ну хорошо, — я пододвинула свою пешку, чтобы преградить путь этой фигуре.

Не медля ни секунды, он вывел своего коня вперед и встретил его с моим. Мы выставляли лицом к лицу пешки против пешек, слоны касались, проходя мимо, ладей и бесцельно неуловимых ферзей. Наш диалог заменился на скольжение фигур и тихие постукивания по доске. Я не могла точно сказать, как далеко это могло зайти, а потому пыталась найти легкий выход из этого кажущегося пустым занятия. Затем, откуда ни возьмись, его слон проскользнул и съел мою вторую пешку, немедленно ставя шах королю.

Я недоуменно на это посмотрела. Если я не подвину короля, следующим ходом я получу мат и все равно я внезапно поняла, что большинство моих важных фигур находятся под угрозой его коня и слона в течение следующих шести ходов. Я была уверена, что я относительно разбирающийся шахматный игрок. Я играючи размазывала других кобылок в общежитии Школы Селестии для Одаренных Единорогов. Часть меня, уверена, чувствовала, что игрой этой я просто уважу пожилой возраст мистера Шафла, но внезапно я осознала, что в этой игре несерьезно относиться надо не к нему.

Следующие десять минут были самой напряженной игрой в шахматы в моей жизни. Я с самого начала знала, что проиграю эту партию. Все свои ходы я делала только лишь для того, чтобы спасти последние остатки чувства собственного достоинства. Я не заметила, сколь тихо стало в этой крохотной комнатке. И более того, я практически без остатка забыла цель своего визита. Для меня сейчас имела значение только игра, единственная за всю мою жизнь шахматная игра, которая заставила меня вспотеть. Впервые за многие месяцы мне показалось, что пора уже постирать толстовку...

— Вы его по-прежнему зовете Большим Макинтошем?

— Эээ… — я подняла взгляд от того, что осталось от моей безжалостно вырезанной черной армии. — Простите?

— Когда ваша невестка родила, я готов поклясться, что слышал, как весь Понивилль содрогнулся от удара крупа ее сына по полу стойла, — сказал Гранит Шафл с лукавой ухмылкой. — Вы, должно быть, без ума от страха были за нее.

Я вскинула бровь. Он по-прежнему был только лишь отчасти в этом мире, и все равно голос его звучал гораздо уверенней, тверже и спокойней, чем у всякой другой фразы, что он произнес за целый день. Я не могла не улыбнуться в ответ.

— Ну, его назвали «Большим» неспроста, Гранит. И он верен своему имени всю свою жизнь, ну, если не считать ситуаций, когда дело касается его эго.

— Очень жаль, что он не пользуется преимуществами своей силы, когда становится горячо, — проговорил старый жеребец, продолжая уничтожать меня в шахматах. — Если бы только он был хоть немного как та мелкая злючка. Ну, знаете… та, что с веснушками.

Я хихикнула. Воздух, казалось, наполнился теплом и радостью, когда я наконец оказалась всухую разгромлена в игре.

— Ну, да, никто не идеален. И я уверена, Эпплджек не была бы даже близко столь сильной, если бы у нее не было Большого Мака, на которого можно опереться.

— Для того семья и нужна, — произнес тихо Гранит Шафл. Он расставил фигуры на доске заново, а я оказалась слишком медлительна, чтобы остановить его, прежде чем он начнет новую игру. Он выдвинул свою фигуру вперед и я кинулась отвечать на его вызов. А в это время, тупая усталость уже истекала из его взгляда. — Семья держится за вас вне зависимости ни от чего. Суть не в деньгах и не в доходах. Суть в жизни, в жизни вместе, даже если дела идут тяжело.

На этот раз терял фигуры он. Но я не радовалась своим победам. Я остановилась и увидела, как он смотрит в тени, хоть голос его был направлен по-прежнему ко мне.

— Я всегда… всегда восхищался семьей, которую вы вырастили, мисс Смит.

Я закусила губу, прежде чем наконец спросила:

— Вы когда-нибудь раньше это мне говорили, мистер Шафл?

Его глаза медленно открылись и закрылись.

— Мммм… я не… я не знаю, — он медленно сглотнул и склонил голову. — Но Грейс… Грейс говорит… говорит…

Его голос утих и вскоре сменился тихим храпом. Он сидел на табурете, опустив немного голову вперед.

Я вновь ощутила беспокойство и неловкость. Я услышала снаружи шарканье копыт медсестры. Наэлектризованная краткой вспышкой паники, я решила, что визит на сегодня уже достаточно затянулся. Я покинула его дом, но не раньше, чем схватила одеяло со стула и накинула ему на хрупкие плечи.

Той ночью я спать не могла. Рядом со мной лежал дневник Кометхуфа, вместе с результатами тщетных попыток собрать воедино и записать разбросанные ноты «Элегии Запустения». Несмотря ни на что, я не закончила даже одной страницы ни того, ни другого. Я лежала на койке в тенях своей хижины, уставившись в потолок.

Вместо размышлений о Царстве Неспетых или о горящих руинах Кантерлота в конце Пришествия Теней, я была поглощена бурей чужеродных чувств. Я видела пустыни, усеянные разоренными войной деревнями. Я представляла себе полевые госпитали у стен Сталлионограда, в которых за раненными солдатами ухаживали кобылы со старомодными прическами. Я видела банки грозаблочного джема, выставленные рядами на антикварных рыночных прилавках. Я видела шахматные фигуры, копящие на себе пыль, как и те фотографии лиц членов семьи, что слишком богата и отстранена, чтобы избавиться от накопившихся отложений столь великого множества отброшенных, как мусор, прошлых лет.

Где-то там, во всей этой дымке, я надеялась, я молилась, есть нечто достойное улыбки в свою честь. И на какое-то краткое мгновенье, это нечто я смогла обнаружить. Действительно ли именно игра в шахматы вытащила это на поверхность из души мистера Шафла? У него, очевидно, есть какая-то история отношений с Бабулей Смит и ее семьей. Я знала, это не мое дело… но…

Мог ли он сам позволить себе это сделать своим делом? Остался ли этот пони в большей или меньшей степени тем жеребцом, которым он когда-то был, оказавшись без воспоминаний, что возвели столпы его бытия? Что из себя представляет каждый из нас, когда мы оказываемся лишены всех наших прошлых лет? Достоен ли уважения оставшийся после этого чистый лист? Разве не заслуживаем мы возможности извлечь нашу сущность из глубин, если эта сущность действительно способна к жизни?

Надо мной нависает проклятье, требующее излечения. Надо мной всю жизнь нависало проклятье, требующее излечения. Это самый главный конфликт моей жизни.

Но что насчет Гранит Шафла? Проклятьем была его жизнь или, по крайней мере, то, что от нее осталось? Я не могу никак выкинуть из головы мысли о нем, о его крохотной комнатке, о его пыльных шахматных фигурах. Я не могу никак перестать задаваться вопросом: какие же мысли были у него в голове, когда он только открыл глаза утром, просыпаясь навстречу миру более пустому, чем любая пустыня под этим небом? Были ли его мысли полны растерянности и страха? Проживал ли он каждую минуту, стоя на обрывистом краю панически торопливого дыхания? Нашел ли он, как нашел Кометхуф, каким-то образом смысл и предназначение посреди этого ментального лабиринта, или весь его мир обречен был раствориться в водах безумия?

— Они не поклоняются ни Луне, ни Селестии в своем Сталлионограде, мисс Смит, — сказал Гранит, двигая в утреннем свете черную шахматную фигуру по доске. — Они поклоняются Королеве Звезд. Это такой сталлионоградский изощренный способ почитать обеих сестер-аликорнов под крышей одного храма. Вот почему Селестия не поднимала солнце в том городе так много лет. Пони Сталлионограда ожидают, что обе принцессы должны быть всегда вместе. С тех пор, как Луна стала Кобылой на Луне… хех… с этим начались некоторые сложности.

— Мистер Шафл, — начала я, улыбнувшись ему с другого края шахматного столика, отчаянно пытаясь защитить свои фигуры от его. — Выслушайте меня.

Когда я только пришла, он начал игру, не говоря ни слова. Я не знаю, подсказало ли ему это какое-то чувство чего-то знакомого или нет, но я решила подыграть. У меня не хватило духу сказать ему, что из-за табурета, который он на этот раз выбрал для себя, мы продолжаем игру поменявшись сторонами. Несмотря ни на что, пожилому жеребцу потребовалось всего ничего времени, чтобы обойти меня в игре, будто он играл за эту сторону с самого начала. — Что, если я вам скажу, что Принцесса Луна была освобождена из небес и более не Найтмэр Мун?

— Ба! Не надо сочинять сказок про святых сестер, мисс Смит! — выплюнул Гранит, хотя я заметила едва ощутимый подъем уголков его губ. — Это антилопьи бредни! Только Грейс может шутить так грубо!

Я хихикнула.

— Я так погляжу, от шуток Грейс у сталлионоградских пони уздечки, должно быть, отваливаются в ужасе.

— О! Постоянно! От нее даже другие медсестры краснеют! Да что там, однажды, когда она мыла губкой Редтрота, лейтенант попытался за ней приударить. По сей день солдаты думают, что он вывихнул себе плечо в засаде. Только Грейс рассказала мне другое.

Я усмехнулась. Как раз в этот момент Сестра Гласс Шайн прошаркала мимо комнаты. Увидев меня, она остановилась, вздрогнув, и быстро зашла внутрь.

— Извините, вы кто будете?..

Я прочистила горло и ответила как по ритуалу:

— Лира. Лира Хартстрингс.

— Извините, мисс Хартстрингс. Но сейчас не время для посетителей. Если, конечно, вы здесь не от лица родственников мистера Шафла, я обязана попросить вас зайти позже…

— О, в этом как раз все и дело, — я указала на дверь. — Разве вчера вечером не пришла записка от дочери мистера Шафла, Виш Степ, предупреждающая о моем прибытии?

— Записка? — Сестра Шайн наморщила нос в недоумении. — Какая записка?

— Вы ее не видели? — я указала дальше по коридору. — Она оставила ее на посту медсестры.

— Правда? Мне придется это проверить, — она развернулась и пошла прочь. — Подождите меня здесь.

— Хех. Обязательно, — я спокойно проследила за тем, как она прошла пять футов, десять, пятнадцать. После волны холода я поправила толстовку у себя на плечах и вернулась к шахматной игре. — Итак, что же большую часть времени делают пони в Сталлионограде?

— Ммф… — мистер Шафл с трудом двинул своего ферзя по доске. — Они делают гравий.

— Да? И что же они делают с гравием?

— Еще больше гравия, — его ферзь опрокинулся. — Клок обдери…

— О… Эм… — я улыбнулась и вежливо подняла его черную фигурку телекинезом. — Куда?

Он прокашлялся и спокойно распрямился на своем табурете.

— С6 на С2.

Я подвинула фигуру вместо него, убрав свою собственную пешку. Оглядывая свои фигуры, я проговорила тихо:

— Знаете, я поспрашивала у народа в городе, прежде чем сюда прийти.

— Правда, мисс Смит? И с каких это пор вы решили приехать в Сталлионоград?

Я осторожно и, по возможности, изящно обошла этот вопрос стороной.

— И я наслышана об одном великом шахматном чемпионе, легенде своего времени. Он победил в эквестрийском Мастерском Дивизионе четыре раза подряд. Установил рекорд и даже сыграл против Принца Блюблада Второго, и выиграл, если на то пошло. Представляете? Простой земной бизнеспони победил уважаемого члена королевской семьи.

— Хех… Поверю, когда увижу собственными глазами, — проворчал мистер Шафл. — Он когда-нибудь выигрывал какие-нибудь трофеи?

— Хммм… — я бросила взгляд поверх его головы. На стене висела дюжина плашек. Они сверкали в утреннем свете золотыми буквами и датами.

— Немного, — сказала я с улыбкой, опустив взгляд назад на него. — Уверена, ни один пони его ни разу не превзошел.

— Хватит тормозить. Будете делать ход или нет?

Я усмехнулась и пододвинула коня, чтоб поставить под удар его ферзя.

— У вас определенно в это утро нетерпеливый настрой.

— Разве меня можно винить?! Стинкин опаздывает на встречу! Он всегда опаздывает! Клянусь, он получает большую долю от продаж грозаблочного джема только потому, что его семья поселилась здесь первой. Не моя вина, что я родился в Балтмере! Если бы не война, я бы устроился в этом городке еще годы назад. Да что там, я бы здесь обустроился даже раньше вас, мисс Смит!

— Но как бы мы тогда встретились, мистер Шафл? — улыбнулась я ему. — И как бы вы тогда встретили Грейс?

— Грейс идет туда, куда хочет сама Грейс. Вы знаете, я не могу ей приказать.

— Знаю?

— Хммф… Могу представить, вы и так знаете достаточно, судя по тому, сколько вы вдвоем болтаете и все такое, — он указал на одну из своих пешек. — B7 на B5.

Я передвинула фигурку, поставив своего коня под угрозу. Пока я размышляла над выбором — съесть его ферзя или спасти своего коня, я говорила:

— Вы когда-нибудь заставали нас вместе?

— Хмммм? Кого?

— Грейс и мисс Смит… э… я имею в виду…

— Никого! — внезапно выплюнул он. — Ни единой кобылы на мили вокруг! Это к тому, почему Блю Оутс немного увлекся с флиртом в последний раз, когда мы были в Сталлионограде! Грейс всегда знала, что от него надо держаться подальше. После того, что она сказала, я знаю, почему!

— Хех… Что там такого с вами, солдатами и с тем, как вы пристаете к противоположному полу?

— Думаю, это для Блю Оутса выходит естественно. Только не говорите никому…

— Чего никому не говорить?

Тяжело сопя, он шкодливо улыбнулся.

— Его раньше называли Биг Оутс, но потом он зашел с неправильной стороны к одному офицеру по набору. Я вам вот что скажу, если вас лягнет не по тому месту сердитая клаудсдейльская кобыла, вы узнаете, что пегасы не только облака могут высушивать!

Он снова засипел, и я поняла, что так он заливисто смеялся.

Какое-то время я глядела на него с пустым выражением лица. Вскоре, впрочем, я не устояла и рассмеялась, надолго, без передышки. Пока знакомая фигура не прошаркала в комнату.

— Извините, мэм, — нависла над моим плечом Сестра Шайн. — Но сейчас не время для посетителей. Если, конечно, вы здесь не от лица родственников мистера Шафла, я обязана попросить вас зайти позже.

— О, в этом-то как раз все и дело. Дочь мистера Шафла отправила записку, в которой поручается за меня. Она должна была быть доставлена на пост медсестры.

— О? И когда это было?

— Буквально вчерашним вечером. Почему бы вам не сходить и не проверить?

— Пожалуйста, подождите здесь, — она ушла прочь.

Я развернулась обратно лицом к игре и продолжила смеяться.

— Кто это был? — почти не дыша, спросил Гранит.

— Действительно, кто? — я прочистила горло. — Итак, расскажите мне еще про пустыню.

— Солнце садится, прямо как и сейчас, — рассказывал Гранит с мечтательным блеском в глазах. — И земля загорается от цвета. Осознаешь, что здесь все не только песок, пыль и смерть. В камнях вьющиеся ленты поземки. Они перетекают от красных тонов к оранжевым, от янтарных к коричневым.

Мы сидели на паре кресел-качалок на краю веранды дома престарелых. Рядом со мной висел мой дневник, на страницы которого я лениво наносила впитанные мной слова его рассказа.

— За многие века, для зебр это были единственные в мире цвета, — говорил он. — И антилопы гну пришли отобрать даже это. И ради чего? Ради алмазов, камней, кучи дерьма глубоко под землей.

Он стиснул челюсти и потеребил деревянные полозья кресла под ногами.

— Когда меня в первый раз вызвали в бой, я хотел быть от войны как можно дальше. Но теперь, когда я увидел, что эти уродливые создания хотят сотворить с прекрасными вещами… — его глаза задрожали, а губы сжались. Он медленно, мягко перевел внимательный взгляд на меня. — А вы когда-нибудь теряли что-нибудь безвозвратно, мисс Смит?

Я остановилась на середине зарисовки грубого эскиза солнца, плавящегося на песчаном горизонте. Я подняла взгляд на него. Мягко выдохнув, я сказала:

— Гораздо чаще, чем мне бы хотелось, мистер Шафл.

Гранит кашлянул, потом еще раз. Он откинулся в кресле и сентиментально оглядел пылающие закатным огнем просторы Понивилля.

— Проходи, Дейзи.

Мои уши дрогнули. Я бросила ему взгляд уголком глаза.

— Простите?

— У тебя в волосах были хризантемы. Я не знал, что они их выращивают так далеко на севере. Это был медленный танец, и я постоянно путался в собственных ногах. Но ты не обращала внимания. Ты знала так же хорошо, как и я, что меня увезут на следующий день. Благодаря тебе этот момент длился вечность. Ты и твоя шелковая грива… Я закрыл глаза и внезапно стал самым центром танцевального зала. Это как плавать в реке у дома.

Я улыбнулась, тепло вздохнув.

— Мы, должно быть, чудесно провели тогда время.

Он усмехнулся. Этот звук был пронизан одновременно меланхолией и любовью.

— О… о, дорогая, не вы. Ваш жеребец меня бы убил, мисс Смит. Он всегда думал, что мы со Стинкином хотели разжиться не только грозаблочным джемом. И я не могу его по праву винить. В конце концов, после всего того песка и смерти, что я повидал, я выглядел, должно быть, ужасно одиноко.

— Тогда… — я сглотнула. — Кто, мистер Шафл?

— Я… — он закусил губу, а лицо его напряглось, когда он опустил взгляд на доски пола веранды. Нежный ветерок перебирал волосы его седой гривы. — Я не хотел пугать Виш Степ. Грейс думает, я слишком строго с ней обошелся. Может, она была права. Только вот Джуниор зашел слишком уж далеко. Я не виню Виш Степ за то, что она заняла его сторону. Они ведь брат и сестра, в конце концов. Но он вкладывается во всю эту чушь со спаржей. Он собирается увести семью от Ричей. Мне плевать, что там за бизнес в Троттингеме. Этот наш город растет и ему нужны пони, такие, как мы. Ему нужны…

Его лицо опять напряглось. Он поднял копыто и на мгновенье мне показалось, что он вот-вот свалится лицом вперед.

Потому я стремительно метнулась к нему и поддержала его. Он был совершенно не против, что я подставилась под его вес. Он просто дрожал, не сидя и не стоя, пока слова срывались с его губ:

— Как вы так хорошо управляетесь со своими детьми, мисс Смит? Хотел бы я, чтобы мои меня слушали. Я ведь просто не хочу, чтоб они уходили слишком далеко. Я не хочу, чтоб они блуждали, как я. Если бы я остался в Балтимере, если бы я не пошел в Кантерлот, меня бы никогда не призвали на службу. Я бы не вступил в армию. Мои родители этого никогда не хотели. А теперь я понимаю, почему, и я не хочу, чтобы Джуниор или Виш Степ узнали, что это значит… узнали бы запах…

Скривив губы, он показал желтые зубы, глядя в невидимые бездны.

— Грейс очень не нравится, когда я поношу антилоп. Она просто не знает. Она не видела их внутренностей. Что-то, что разваливается с такой легкостью, не может иметь души. Это столь… уродливо. Столь уродливо, что я…

Его губы задрожали. Он сглотнул и посмотрел отчасти в моем направлении.

— Мисс Смит?

Я уставилась на него вплотную.

— Да, Гранит?

Он захрипел, поморщился и сказал:

— Убедитесь, что ваши останутся на своих местах. Не позволяйте им падать слишком далеко от яблонь.

Медленно, я кивнула и похлопала его по копытам.

— Обязательно, Гранит. Я обязательно об этом позабочусь.

Он закусил губу и болезненно поглядел в сторону тающего горизонта.

Я посмотрела туда же следом. Какое-то время спустя, я накопила достаточно смелости, чтобы спросить:

— Вы по-прежнему видите цвета, мистер Шафл?

— Я… — выдохнул он. — Я не знаю. Солнце… садится или встает?

Я слегка поерзала. В итоге, я усмехнулась и сказала:

— А это важно?

Он моргнул, поглядев на меня, а потом улыбнулся. Я не знаю, полегчало ли мне или ему от этого, но воздух определенно потеплел на кратчайший миг.

— Передайте Стинкину за меня, — говорил тем вечером Гранит, пока я осторожно вела его по тускло освещенным коридорам дома назад в его комнату. — Передайте ему, что я не смогу прийти на встречу на следующей неделе.

— Я посмотрю, что могу сделать, — сказала я, осторожно похлопав его по копыту, за которое я вела его к креслу. Тусклая лампа, висящая в углу, облила его морщинистые черты красного лица оранжевым сиянием. — Я уверена, он поймет в любом случае.

— Лучше бы ему понять, — проворчал Гранит. Он зашипел, когда я принялась усаживать его усталое тело на обитое плюшем кресло. — Я не хочу похваляться, но я тащил весь этот бизнес на своей спине уже последние лет десять.

— Каким-то образом, я в этом нисколько не сомневаюсь, — сказала я, подмигнув.

— Кто вы такая, чтобы мне хамить?! — сорвался он, хоть и нес на лице легчайший намек на улыбку. — Мы с вами работали куда дольше, чем со Стинкином! Что думаете насчет того, что мы возьмем особый запас грозаблочного джема и распродадим весь урожай?

— Хммммм… — я уложила одеяло поверх нижней половины его тела на кресле. — Не думаю, что Стинкину бы это понравилось.

— Да? И что? Ему бы пошло на пользу!

— Но он и так владеет немногим. Что он будет делать, если узнает? Что он сделает с вами, с Джуниором и Виш Степ?

— Я бы отдал его Редтроту, чтоб тот преподал ему урок-другой, — сказал резко Гранит. — Сомневаюсь, что Стинкин может биться хотя бы вполовину как антилопа!

Я слегка поморщилась, но изобразила лучшую свою улыбку.

— Вы, скорее всего, правы.

— Конечно же, я прав. Я всегда прав. По крайней мере, куда чаще, чем желал бы, — он поерзал в кресле, со вздохом топя в нем свое тело еще глубже. Он бросил взгляд на изобилие фотографий на стене, но я очень сильно сомневаюсь, что они в его голове отразились чем-то большим, чем только лишь мимолетной мыслью. — Грейс говорит, из меня ужасный солдат. Я слишком много думаю. Потому Редтрот постоянно меня обгоняет в званиях. Я совершенно не предназначен к ходьбе строем. Но я все равно им хожу, потому что так надо. Грозаблоки сами себя не продадут. Джуниор не знает. Он думает… он думает…

Я просто стояла на месте, слушая, ожидая.

Гранит кашлянул несколько раз и выдохнул. После паузы он тихо проговорил:

— Виш Степ хочет, чтоб я оставался на месте. Она говорит, это к лучшему. Она на меня смотрит и при этом не видит. Я знаю, это не ее глаза. Я знаю, это не…

Я моргнула, услышав это. Что-то внутри него выходило, наконец, на поверхность? Я склонилась ближе и положила свое копыто на его.

— Когда она в последний раз вас навещала, мистер Шафл?

— Хмммм? — он посмотрел на меня, прищурив глаза. — Кто?

— Ваша дочь. Когда в последний раз она?..

— На Праздник Летнего Солнца! — усмехнулся он и захрипел, продолжая улыбаться будто назло себе. — Такая очаровательная маленькая кобылка. Веснушки как у старшего брата. Вы должны ими гордиться, мисс Смит. Когда они вырастут, с их заботой яблоки будут сиять.

— Нет, не мои… — я помотала головой, вздохнула, потом продолжила: — Я не говорю про внуков Эппл Смит. Я говорю о вашей дочери, Виш Степ. Когда в последний раз она вас навещала, мистер Гранит?

Он поглядел внимательно на меня. Глаза его моргнули, как в замедленной съемке.

— С F2 на E3.

Я моргнула.

— А?

— Шшшш… Но не говорите Блю Оутсу, — он устало улыбнулся. — Он думает, что этот ход никогда не работает.

Я глянула на шахматный столик, затем снова на него.

— Гранит, я… — я содрогнулась и наконец закрыла глаза. Спустя некоторое время, я снова сдавила его копыто. — Я… Я не скажу Блю Оутсу. Не волнуйтесь.

— Не волнуюсь. Что бы там Грейс ни говорила, — проговорил он. Глаза его были на самой границе сонной ночной тьмы. Сияние переносной лампы, казалось, откатывалось от него прочь по мере того, как его голова склонялась к креслу. — Она хочет, чтоб я перестал беспокоиться. Так же, как Стинкин мне говорит перестать его доставать числами. Он думает, я наступаю ему на копыта. Вы знаете, какой он, мисс Смит. Единственный, кто мне не хамит — это Редтрот, но только потому, что он постоянно на меня кричит, и на большее ему времени уже не хватает. А я не хочу кричать на ребят вроде него, как бы оно для них ни было полезно. Они иначе превратятся в таких, как Блю Оутс. А я бы этого не хотел. Вы бы такого хотели, мисс Смит?

Я открыла рот, чтобы ответить, но помедлила. Нехотя, я вместо этого сказала:

— А чего вы хотите, Гранит?

— Я? — выдавил он, опуская и поднимая плечи глубоким дыханием.

Я кивнула.

Он уставился куда-то сквозь пол. Что-то блеснуло в свете лампы. Я заметила, как по щеке жеребца катится слеза, когда он заговорил потусторонним голосом:

— Я просто хочу вернуться д-домой, мисс Смит.

Я прикусила язык на мгновенье. Чувствуя боль в горле, я погладила двумя копытами его переднюю ногу и сказала:

— Я тоже, Гранит. Я тоже.

Под светом звезд, я стояла перед крыльцом своей хижины. Я держала лиру перед собой и играла случайные ноты. Я не знала, какие мелодии я создавала. И мне было все равно. «Реквием по Сумраку» и «Элегия Запустения» были лишь фантомами будущего пути, призраками, что не принадлежали мне, ибо внезапно все, что было реально — это сейчас.

Все, что когда-либо будет реально — это сейчас. В чем еще мы можем быть твердо уверены? Прошлое — это материя, окрашенная в тона предвзятых предположений, а будущее — это мечтательное притворство. Когда она перепевает реальность в иную форму, она лишь только пересказывает историю того, что было, которая столь же схематична до вмешательства ее рефрена, как остается и после. Когда я умру, пони, что останутся здесь, меня, быть может, никогда и не вспомнят. Но важно ли это? Мое пустое будущее — это их далекое настоящее, и реальность будет в распоряжении только их желаний, вне зависимости от того, существовала я или нет.

Все ведь всегда так и было, разве нет? Если каждая жизнь столь драгоценна, тогда почему мы не воздвигнем великую библиотеку во имя каждой души, что когда-либо существовала? Сантименты — это, похоже, то, что редко кто позволяет себе в этом мире. Некоторые жизни просто гораздо легче выбросить на свалку времен, чем другие. Верить в обратное — это обращать жизнь в труд, полный механических регулярных действий, поддерживающих существование миллионов и миллионов тел, марширующих строем повсюду вокруг нас навстречу смерти.

Конечно, впрочем, мы можем позволить себе принести себя в жертву во славу частички того, что приходит и уходит; идей, что значат для нас все; мест, что ценны для нас больше всего; пони, которые повлияли на наши жизни. Но сколь многие из нас поистине столь благородны, поистине столь щедры, поистине столь благочестивы, чтобы отказаться от внимания к самим себе ради заботы о тех, кто уходит, тех, кто пришел раньше нас? Жизнь — наша единственная возможность быть самими собой, выражать себя, творить. Как мы можем делать все это и одновременно погружать себя в жизни, распадающиеся в прах с каждым мгновеньем, в благородной погоне за принесением им славы, которой они заслуживают, но которую они не могут получить самостоятельно, потому что слишком слабы?

Естественно, где-то необходимо найти баланс. Только сейчас я осознала, что ни разу не достигала подобного равновесия. На самом деле, я даже не пыталась. Я припоминаю, как читала однажды лекцию Флаттершай насчет знания имени своей прабабки. Едва ли это можно назвать похвальным для меня достижением. На самом же деле я только и знаю, что ее имя, но не знаю ее вблизи, достаточно близко, чтобы понимать и уважать материи ее надежд и мечтаний.

Я училась в средней школе, когда умерла моя прабабушка. У меня было полно учебных подвигов, которые требовали свершения, но их было не так много, чтобы расписание моей жизни оказалось поглощено без остатка. И несмотря ни на что, это мне не помешало отказываться от каждого шанса на посещение матриарха семьи, когда она была уже на смертном одре. Мои родители, любовью своей избаловавшие меня, дали свободу моему затворничеству.

И в результате, меня не было с ней, когда она угасала в постели, медленно, день за днем опускаясь в глубины тьмы. Я не удосужилась посетить ее в эти судорожные несколько часов, оставшиеся ее ясному созданию, чтобы позволить ей окончательно примириться с каждой душой, что несет в себе малейшую ниточку значения для нее. Ночью она умерла, и я услышала об этом позже, совершенно обыденно, подобно теме любого мимолетного разговора о погоде или политике в затененных коридорах моего дома. Мне сказали, что ее печень и поджелудочная железа разжижились. Она, по сути, утонула в собственных жидкостях, как жеребенок в холодной реке, барахтаясь у самого берега. Похороны, что были проведены через месяц, с тем же успехом могли бы быть обычной моей репетицией после школы. Я продолжала жить своей жизнью, думать о своем будущем, совершенно нетронутая пеплом в банке, который, в итоге, был отнесен в верхний кантерлотский Мавзолей и запечатан глухим куском гранита с именованной золотой табличкой.

Годами, пока я взрослела, я ни разу не оглядывалась на свое апатичное отсутствие реакции на ее уход даже с малейшей частичкой сожаления. Все это было задолго до того, как я прибыла в Понивилль, до того, как я стала призраком, до того, как я узнала, что это значит — быть игнорируемой, забытой, абсолютно лишенной чужой любви. Мир — это очень теплое место, пока у тебя есть хрупкая, но хоть сколь-нибудь надежная уверенность, что другие пони знают и говорят твое имя. Мне не нужны ее песни, чтобы замерзнуть до костей. Одна только жизнь безымянной холоднее, чем пустота космоса.

Но что это значит — быть забытой и при этом забывать факт, что ты забыта? Дает ли это тебе счастье неведения? Или только делает тебя растеряннее, грустнее, холоднее, превращает тебя в камешек, вечно лязгающий в банке, проткнутой иглами, и пытающийся найти путь к свету?..

Пытающийся найти путь домой?..

Я остановила игру и прижала лиру к груди. Я крепко зажмурила глаза, потому что иначе слезы бы потекли мгновенно после прихода воспоминаний о том пустом взгляде в глазах Гранит Шафла. Он не мог найти дорогу домой. Не мог и доктор Кометхуф. И как бы я ни не хотела этого признавать, сомневаюсь, что моя прабабушка когда-либо могла.

Но у меня есть элегии. У меня есть записи неспетого. У меня есть карта. Неважно, сколь бледна я, неважно, сколь жалка, но у меня есть путь домой. Что я здесь делала? Почему я тратила свое время?

Шмыгая носом, я нахмурилась и ворвалась в хижину. Я собрала седельную сумку. Схватила несколько звуковых камней. Наконец, я сгребла листы бумаги, затолкала их в дневник и потащила все это за собой, уверенным шагом направляясь к центру Понивилля под густой пеленой полуночи.

Город вокруг меня спал мертвым сном. Клянусь, есть моменты, когда мне кажется, что я могу закричать во всю глотку, и пони все равно не смогут услышать меня еще даже до того, как им выпадет возможность забыть, что я вообще кричала. Иногда кажется, что это очень важно — быть настолько неважной.

Я дошла до центра Понивилля, входя в ту область города, что была для меня самой теплой. Но это не так уж и много значит. Я по-прежнему дрожала даже в своей толстовке, раскладывая вокруг себя звуковые камни, стоя в центре этого круга с лирой наготове. Я остановилась на том самом месте, где приземлилась Найтмэр Мун больше четырнадцати месяцев тому назад. Я задалась вопросом: поражал ли когда-нибудь Луну приступ скорби во время ее тысячелетнего изгнания, или броня Найтмэр Мун все это время давала ей блаженное неведение?

Вскоре я узнаю все или не узнаю ничего. Все это не имеет значения, пока передо мной лежит надежда на преображение. Кометхуф преобразился, к лучшему или худшему. Даже если он так и не покончил с разгадкой этой тайны — это не так уж и страшно. Мне не избежать продолжительности пути к ее решению. Каким-то образом мне кажется вполне логичным, что, быть может, другой пони, неважно, сколь невезучий, подберет оставленное нами через еще одну тысячу лет. Сгодится все, что угодно, если это значит пренебрежение ею и ее песней.

Я замерла на мгновенье, прислушиваясь к песне одного лишь холода и моего нервного дыхания. Я ощущала себя ужасающе обнаженной, сколь бы ни была темной и спокойной понивилльская ночь. Сколько же других пони в позабытой истории мира получили ту силу, которой владею я, ту возможность пробивать границы реальности в искренней надежде изменить вселенную к лучшему?

И будет ли она действительно лучше? Все новое, что я узнаю, — окажется ли это тем, чего я желала узнать? Что, если я обнаружу, что не была одинока? Что, если здесь есть другие пони, проклятые столь же кошмарно, как и я, вечно меня окружающие, и при этом абсолютно и вечно невидимые для меня? Что, если прямо здесь, прямо сейчас стоит пони и кричит мне в лицо, пока я пишу эту запись в дневнике, и мне, для начала, так и не выпало удачи заметить его или ее?

Не было более причин для задержки. Я была на нужном месте. Я была готова. Я всегда была готова, даже если слезы иногда слепили меня, скрывая собою лежащую передо мной цель. Я коснулась струн. Я сыграла первые несколько нот «Реквиема по Сумраку». Воздух Понивилля наполнился призрачным ритмом, и только звезды были моими слушателями. Тем не менее, со всем изяществом и терпением надгробной статуи в мавзолее, я закончила играть восьмую элегию и села в тишине, ожидая, когда явит себя сияние.

Не явило.

Я содрогнулась. Мгновенным движением я вытащила из сумки дневник. Я перечитала страницы, что вновь изменились. Сияющий магентой текст был столь же ярок и столь же мерцающ, сколь и всегда. Тем не менее, они по-прежнему были теми же словами, которые я читала и прежде. Они отказывались изменяться; они не желали рассказать мне реальность того момента, в который я их написала.

Я ругнулась себе под нос. Я не понимала, почему ничего не произошло. У Кометхуфа ведь получилось. Почему же я не могу узнать правду? Была ли я недостаточно храбра? Была ли я недостаточно отчаянна?

Я поспешно сыграла Реквием еще раз. Это было убогое исполнение, но искреннее. Каждую ноту я выводила с яростью, и, когда композиция подошла к концу, я по-прежнему оставалась ничего не понимающей, сраженной амнезией пони, глазеющей на головокружительные нагромождения моих раскрашенных дневниковых записей.

Я села, сгорбившись, терзаемая раздосадованными мыслями. Я старательно думала, прочесывая глубины логики в поисках объяснения: почему же меня не затопило новыми богатствами знаний?

А затем мне пришло понимание, и даже теплейшее место в Понивилле не смогло защитить мои кости от промораживания насквозь.

— У меня нет Вестника Ночи.

Я провела копытом по лбу и чуть ли не рухнула без чувств посреди города.

— Благая Селестия, у меня нет того, что было у Кометхуфа…

Этот инструмент, один из последних физических кусочков священной песни, в последний раз был именно в его владении. Он был единственной неспетой душой во всей Эквестрии, способной отличить то, что истинно, от того, что неистинно, и при этом он был последним, кто владел древним инструментом.

А что же было у меня?

Вздохнув, я закрыла глаза и положила подбородок на траву. Часть меня хотела умереть прямо на этом месте, пусть даже самое лучшее, что меня в таком случае ожидает — это могила без имени.

Внезапно, дорога домой оказалась гораздо, гораздо длиннее, чем я ожидала.

— С B6 на G6.

Я уставилась на ряды рябящих в глазах белым и черным шахматных клеток, крутя в голове мысль о том, сколь чудесной была бы жизнь, если бы больше не было необходимости в цвете.

— Вам что, семечки яблочные в уши набились?! — просипел Гранит Шафл, кашлянул и постучал по своему краю стола. — Двигайте уже мою пешку на G6!

— О… эм… — очнулась я и поерзала. — Прошу прощения.

Я подняла его пешку телекинезом и передвинула ее лицом к лицу с моими королем и ферзем.

— Я была далеко.

— Лучше бы вам не наниматься на эти заводы, производящие доспехи. Ваши копыта сильные штуки, но лучше бы им давить мягкую землю, чем ковать суровое железо, — наклонился слегка на своем сиденье Гранит Шафл. Вечерний свет подчеркнул острые линии его морщинистой шкуры. — Кобылы должны быть так далеко от фронта, насколько можно. И того достаточно, что Грейс работает у самой передовой. Она видела больше крови, чем должна была бы. Редтрот, за всеми его разговорами и криками, на самом деле типичный трус по сравнению с ней.

— Ага, — сказала я, кивнув рассеянно. — Как и лучшие из нас.

— У вас хорошо дела, мисс Смит? Вы, похоже, давно не спали.

Я вздохнула. Я пододвинула ферзя, чтобы съесть его пешку, но сделав это, я подставила короля под мгновенный мат от его слона. Самоубийственное действие, должно быть, поразило его, ибо он уставился на доску, разинув рот в звенящей тишине. Я решила, что это как раз подходящий момент, чтобы заговорить.

— Мистер Шафл?

— А? Чего?

— Я не мисс Смит.

Он моргнул на меня.

— Нет?

Я медленно помотала головой.

— Мое настоящее имя — Лира Хартстрингс. И я пришла сюда не только для того, чтобы играть в шахматы.

— Ха! Ну, это видно! — он ухватился за слона трясущимся копытом и попытался съесть моего короля, чтобы закончить игру. — Вы играете как дура! Все прям как в тот раз, когда я попытался сыграть с Блю Оутсом! Даже чтоб спасти себе жизнь, он не сможет защитить своих пешек…

Он уронил слона.

— Чтоб тебя!

Я взяла фигурку за него. Вместо того, чтобы завершить его ход, я подняла левитацией фигурку между нами, разглядывая ее сияющие контуры в свете окна.

— Скажите мне, мистер Шафл, если бы вы могли вернуться назад и начать жизнь заново, вы бы так поступили?

— А? — он моргнул, прищурив один глаз на меня. — Вы к чему ведете, мисс Смит? Мы же там, где и должны быть, разве нет?

— Я не мисс Смит, Гранит. И это не яблочная ферма, не Зебрахарская пустыня и не лагерь у стен Сталлионограда. Это Понивилль. Это ваш дом.

— Понивилль? Дом? Ну, я проработал достаточно долго в этом проклятом месте, не так ли? Я бы вернулся туда, как только получил бы возможность, но…

— Что вам мешает?

Он застыл на месте.

Я продолжила напирать.

— Что вам мешает вернуться в Понивилль, мистер Шафл?

— Мммм... — пробормотал он, гладя копытами свой край шахматной доски. — Погода, эти проклятые пегасы, параспрайты и еще целая куча ерунды…

— Вы не хотите жить в этом месте?

Он только лишь пожевал верхнюю губу в ответ.

Я мягко улыбнулась.

— Где бы вы хотели быть, Гранит?

— Хммфф… — он поерзал в кресле, сминая в складки на боках свою морщинистую шкуру. — Танцевальный клуб. Еще самую чуточку. Я хочу двигаться, прежде чем мне прикажут двигаться, прежде чем мне опять придется видеть один лишь песок.

Показав зубы в широкой улыбке, я сунула копыто в седельную сумку.

— Каким-то образом я догадалась, что вы захотите там быть.

— Догадались?

— Мммхммм, — я достала лиру. — Именно потому я посетила сегодня отдел музыкальной истории в городской библиотеке.

— У них тут в Сталлионограде есть библиотека? Я думал, эти пони читают только то, что им прикажут.

Я хихикнула.

— Ну, ради одного раза, давайте просто представим, что можем делать все, что хотим, — я начала перебирать струны. — Скажите мне, если это вам как-то знакомо, мистер Шафл.

— Что? Музыка? Мои уши уже не такие хорошие, как раньше… — он остановился на полуслове, когда из его увядающих легких вырвался вздох. Сузив глаза, он глядел сквозь дрожащие струны моей лиры. Мелодия была короткой, и при этом она тронула его душу на многие мили вглубь, судя по дымке, возникающей в его глазах.

Закончив, я поставила лиру рядом с собой и улыбнулась ему.

— Ну? Вам понравилось то, что вы услышали?

— «Проходи, Дейзи», — выдавил он.

Я усмехнулась.

— Она куда милее, чем я себе ее представляла. Книга, в которой я ее отыскала, почти распадалась на части от возраста. Забавно, да? Вещи, о которых мы почти окончательно забываем, умудряются возвращаться к нам с неизмеримой свежестью.

Он смотрел в пространство пустым взглядом.

Моя улыбка угасла. Я склонилась над ним и положила копыто на его переднюю ногу.

— Мистер Шафл? Вы еще со мной?

Очевидно, нет. Когда он заговорил следом, он говорил не со мной, и, определенно, обращался не к Бабуле Смит.

— Твоя грива была как шелк, — проговорил тихо он. — Я тебя спрашивал, как ты умудряешься ее такой держать. Ты сказала, что покажешь мне, когда я вернусь со службы. И я внезапно понял, что ты хочешь показать мне куда больше. Разве можно представить себе жеребца счастливее? Самая красивая медсестра во всем лагере, и она хочет проводить время со мной. Я никогда не думал, что достаточно хорош собой… достаточно счастлив… я…

Его взгляд обежал комнату, и несколько черно-белых призраков отразилось в его влажных глазах.

— Я знал, что дерусь на этой проклятой войне за тебя. Тела и огни… Я их больше не видел. На моих копытах умирал Блю Оутс, и я прекрасно знал, как успокоить его плач. Ты была там со мной на каждом шагу моей дороги, и каким-то образом я понимал, что ты достаточно благородна, чтобы прожить со мной жизнь, когда я вернусь. Столь грациозна… — его глаза дрогнули, когда слеза высвободилась из болезненных глубин истины. — Грейс…

Я нахмурила лоб в краткой растерянности, но потом я ощутила, как останавливается мое сердце. Я увидела кладбище. Я увидела ряды имен. Я увидела плиту Шафла, ждущую его. И рядом с ним, с абсолютной ясностью, я вновь увидела, как увидел и он, имя, что тоже ждало его.

— О, Гранит…

— Грейс… — его лицо сломалось, обратилось в жалкие осколки, когда он провел копытом, вытирая слезы. — Грейс, ты ушла. Ты ушла и… и я не знаю, где наши дети…

Я задыхалась. Я кинулась на колени перед ним.

— Гранит, пожалуйста! Простите меня! Я должна была знать…

— Ыыхх! — жеребец махнул копытом в мою сторону и показал мне, сколь настоящим солдатом он по-прежнему был. Я упала на спину, оглушенная, пока пыль его сломанной жизни оседала вокруг меня. — Оставь меня! Я любил ее, мисс Смит! Я любил ее столько, сколько я жил! Ее глаза смотрели только на меня! И эти глаза… о милая Селестия, эти глаза…

Он закрыл лицо копытами, горько рыдая.

— Они не откроются. Они не откроются. Зови доктора, Виш Степ. Беги за Стинкином и Филси. Она не встает. Она никогда… н-никогда…

Его плач был пугающе тих. Если бы я была только лишь незнакомкой, плач бы этот слился для меня в единое целое со сдавленными стонами, хрипами и бормотаниями в этом доме. Но я не была незнакомкой и в этом была только моя собственная вина. Уходя от него, я чувствовала, будто отрываю себе ногу, и я только начала задумываться: смогу ли я жить с болью, подобной его, сопротивляясь ей с хотя бы малейшей частичкой храбрости, которой обладал Гранит?

— И тогда у него хватило духу обозвать меня лазоревкой! — жаловалась Рейнбоу Дэш, сидя за столом у дальней стены Сахарного Уголка. — В смысле, он что, не видит эти копыта?! Я же в самом деле не хотела этим утром создавать дождевое облако над кладбищем! В смысле, в самом деле, кто хочет слушать бредятину Граундкипера Вайни[4] о том, что я выгляжу как альбатрос цвета морской волны, или ястреб, или еще какая-нибудь чушь в этом духе?!

— Хихихи, — хихикала Твайлайт Спаркл, пока Рарити расставляла рядом с ними исходящие паром чашки чая. — Это не чушь, Рейнбоу Дэш! Если ты проведешь все свои дни, ковыряя землю для могил, разве тебе не захочется себя отвлечь чем-нибудь легкомысленным? Вот так и сложилось, что Граундкипер Вайни увлекается наблюдением за птицами в качестве хобби!

— Это скорее одержимость уже! — проворчала Рейнбоу Дэш. — Клянусь, он вбил в свою глупую башку, что все пернатое — уже птица! Я Рейнбоу Дэш, ну в самом деле! Главный погодный летун Понивилля! Победительница Соревнований Лучших Юных Летунов! К такому клюв не приделаешь!

— Тебе определенно стоит его приделать, пока я здесь, — сказала Рарити, изящно делая крохотный глоточек из своей чашки. — Я надеялась обсудить кантерлотскую моду, а не эго шумного пегаса или нездоровые пристрастия единственного гробовщика Понивилля.

— Ты его даже не видела, Рарити! — воскликнула Рейнбоу. — Он бы тебе наговорил, что твоя грива — как кончик хвоста павлина, а потом начал бы измерять тебя для гроба на пятьдесят лет раньше срока!

— Фу! — отстранилась от нее Рарити. — Ты, безусловно, шутишь! Как власти Понивилля могли нанять столь глубоко впавшего в маразм жеребца для похорон наших ближних?

— Потому что он хорош в своем деле! — воскликнула Твайлайт. — Граундскипер Вайни, может, немного неотесан, но его эксцентричность простительна в свете его стараний. И, к тому же…

Твайлайт глотнула из чашки и добавила:

— Он в основном проводит время наедине с собой и, похоже, совершенно счастлив. Никто не заставляет никого из нас идти на кладбище и с ним говорить.

— И почему нет? Боишься, что можешь узнать что-нибудь, чего не найдешь в своих книгах, в кои-то веки?

Твайлайт застыла. Она посмотрела пустым взглядом на Рарити и Рейнбоу Дэш, которые были столь же поражены словами, которые ни одна из них только что не произносила.

— Боишься, что узнаешь, что однажды будешь такой же старой и никому не нужной, как он, и что все твои любимые хобби будут высмеиваться на посиделках за чаем случайными незнакомцами?

Моргая, Твайлайт развернулась на стуле. Ее взгляд обежал комнату, полную нервно глядящих пони, и нашел, наконец, хмурое лицо.

— Извините?..

— За что же ты извиняешься? — пыша злобой, я подошла к их столу. — Я имею в виду, за что ты в действительности извиняешься?! Ты все подпитываешь свою одержимость знаниями, читая сотни и тысячи книг, и при этом история ждет тебя прямо здесь, в этом городе, всего в шаге отсюда. Для кобылы, что столь обеспокоена страхом быть навечно забытой, ты, похоже, слишком легко пренебрегаешь другими пони.

— Эй! — нахмурилась Рейнбоу Дэш, взлетая над стулом. — А кто, сеном тебя подери, ты такая?! Ты не можешь так говорить с моей подругой Твайлайт!..

— А ты! — я сердито уставилась на нее. — Сколько же ты уже продираешься, пробираешься, пресмыкаешься, чтобы вступить в ряды Вондерболтов?! Даже ты должна понимать глубоко в душе, что достижение такой мечты только превратит твою жизнь в пустой фасад, потому что ты откажешься от всех своих друзей и семьи, которым ты верна, чтобы стать только лишь символом с дымным хвостом в небе!

Рубиновые глаза Рейнбоу моргнули в недоумении.

— Я… э… э…

Я развернулась лицом к Рарити.

— А для тебя, неужели в жизни нет ничего, кроме моды?!

— Конечно же нет! Я… я…

— У тебя есть сестра, которая любит тебя! У тебя есть друзья, которые хотят проводить больше времени с тобой! У тебя есть жеребцы, что умоляют тебя, волочатся за тобой на коленях, чтобы подарить тебе самый романтичный вечер, который только можно представить! И ты думаешь, что одна смутная мечта о том, что ты можешь стать действительно знаменитой, стоит того, чтобы отбросить прочь все эти возможности? Разве не достаточно пони отдало все, чтобы получить родовое имя и при этом никто не знает ничего о том, кем и чем они действительно являются, потому что они только тем и стали: именами?!

Лицо Рарити увяло, сморщившись, а Твайлайт наклонилась вперед с растерянной гримасой.

— Мэм, что вы пытаетесь нам сказать?! В чем смысл этого?..

— Почему всем пони надо обязательно все подсказывать?! Почему никто не посмотрит просто перед собственным носом и не увидит, что мир не надо познавать; его надо чувствовать!

Я начала задыхаться. Я обняла себя и уселась на задние ноги перед ними.

— Вы все так красивы, — сказала я. — Каждая из вас, до единой. Все радости жизни, все вещи, что достойны сохранения: они все приходят не завтра. Они все не утеряны в прошлом. Они здесь, прямо перед нами. Все пони продолжают прикидываться, что есть более важные вещи, что есть стены, которые необходимо построить вокруг себя, чтобы защитить свои глупые поиски глупых целей, когда дорога к искомому счастью только удлиняется и удлиняется. Почему ни один пони не остановит вдруг свой бессмысленный бег и не полюбит то, что у него уже есть, и чем они сами являются? Если бы только у меня были ваше тепло и ваша радость и ваш смех и ваше товарищество…

Я подавилась своими словами и провела трясущимся копытом по гриве.

— Если бы я могла иметь такую дружбу, если бы я могла остаться в памяти пони хоть на один день, я бы ухватилась за первого же попавшегося пони и не отпускала бы никогда. Потому что когда все это уйдет, когда более не будет сейчас, более не будет ничего. Не будет ничего. Разве вы не понимаете? Не будет…

Я подняла на них взгляд, и дыхание мое перехватило. Рейнбоу Дэш морщилась, сжавшись. Рарити дрожала. Твайлайт Спаркл смотрела на меня, разинув рот. Но больше всего их выражения несли на себе недоумения. И не только у них. На весь Сахарный Уголок опустилась тишина, каждый посетитель встал в кольцо испуганных лиц, смотрящих на меня, сосредоточенных на аномалии, на проклятье. Это был первый раз с тех пор, как этот псих кричал на улицах на празднике Летнего Солнца, это был первый раз с тех пор, когда на мне было сосредоточено внимание стольких пони, и я знала, что все это канет в ничто в следующее же мгновенье, как в те же мгновенья год назад.

И в этой тишине я вновь услышала тихий звук, от которого я убежала за полгорода. Моя трусость не принесла мне никакой пользы. Рыдающий голос Гранит Шафла по-прежнему не желал покидать моих ушей. Я зажмурила глаза и закрыла лицо копытом, дрожа, ломаясь под ударами ледяного бурана.

Я хотела сыграть ему песню радости, чтобы вернуть его в места той самой радости. Но это так просто — позабыть, что радость это то же самое, что и боль, только по ту сторону весов, весов, что измеряют степень, с которой мы замечаем отсутствие всего того, что осмеливается быть. Я экспериментировала с хрупким жеребцом на осыпающихся границах его жизни. Несмотря на бытие единорогом, столь сосредоточенном на жажде стать чем-то постоянным, я, похоже, так и не научилась извлекать уроки из своих ошибок, равно как и страдать из-за них.

— Извините, — всхлипнула я.

— Мэм, прошу вас, — сказал утешающий голос Твайлайт. Он казался мне ядом. — Присядьте и поговорите с нами. Расскажите, в чем ваша беда…

— Я просто… просто… — давясь, проговорила я, развернулась и убежала прочь от ее протянутого копыта. — Извините меня, пожалуйста!

Я выбежала из Сахарного Уголка, нырнув в море слез.

Я потеряла счет бессонным ночам. И даже более того, я начала терять желание и вовсе вести этот счет.

Я лежала в тот вечер на койке, глядя на звезды за окном. В голове крутилась мысль: смотрела ли Вселенский Матриарх на созвездия со сколь-нибудь схожим чувством? Я задавалась вопросом: любила ли она все, что сотворила, или просто создала все во вселенной только лишь для того, чтобы узнать, что это значит: любить и быть любимой?

Это, должно быть, любопытно — быть богиней, быть бессмертной, привязываться к кому-нибудь исключительно как к хобби, а не из необходимости. Не удивительно, что Принцесса Селестия столь близка Твайлайт Спаркл. Сделать выбор взять себе ученицу, целенаправленно ценить и любить единственную капельку в бездонном колодце времен — поистине, это монументальное проявленье любви.

Я искренне, искренне дорожу каждым пони в этом городке. Я люблю их, потому что я так хочу. Они забывают меня, как последний вдох перед сном, но все это не стирает во мне жажды, жажды любить и быть любимой, жажды осознавать, что каждый из нас здесь — нечто куда большее, чем только лишь присутствие в мире само по себе.

Я люблю Твайлайт Спаркл. Я люблю Рейнбоу Дэш и Рарити. И что особенно важно, я люблю Гранит Шафла, и я желаю для него только самого лучшего. Я хочу быть рядом с ним так, как я ни разу не бывала рядом с моей прабабушкой, как я ни разу не бывала с родителями, как я по-прежнему не могу быть с ними.

Ночь уходила, и я свернулась клубком, зажмурилась крепко. И когда лишь только я подумаю, что я пролила все слезы, что эта вселенная способна хранить, приходит еще один день и я вновь разорвана заживо новым знанием. Несмотря на то, что та истеричная кобыла несла в Сахарном Уголке в тот день, мне казалось, что все бы сложилось куда лучше, если бы я никогда не обнаружила Гранит Шафла, если бы я никогда не попыталась с ним подружиться.

И чего же наши «отношения» смогли достичь? Я для него нереальна. Я была Бабулей Смит, я была Блю Оутсом, я была одной из медсестер. Я не служила ничем больше, чем только лишь средством, благодаря которому он пробирался по яростным течениям разбитых воспоминаний. Я надеялась, что каким-то образом он найдет подобие порядка во всем этом, в точности, как я надеялась, что сможет найти и Доктор Кометхуф. Я никогда не смогу пообщаться с Алебастром, но я могу пообщаться с Гранитом. Неужели это все столь просто, столь эгоистично, столь жалко?

Я сыграла Граниту мелодию, и он увидел свет. Конечно, я должна была понимать, что произойдет следом. Жизнь кончается на холодной и горькой ноте не просто так. Восемь десятилетий — достаточно долгий срок, чтобы утратить больше, чем было достигнуто. Пони, живущие в тенях своих жизней, не нуждаются в воспоминаниях. Они нуждаются в мире, уважении и дружбе. Я должна была бы оставить его одного, но я не оставила. Я сыграла ему «Проходи, Дейзи», и пробудившаяся в результате ясность его ума познакомила его вновь с тем, что поглотило Грейс, с чем-то, что уже совсем скоро поглотит и его самого. Я пожелала, совершенно внезапно и очень страстно, что могу взять ту мелодию, сыгранную мной, и сделать ее неспетой.

Резкий выдох сорвался с моих губ. Распахнув глаза, я вскочила и села прямо. Вытерев глаза насухо, я вновь посмотрела в окно.

Звезды были ярки, далеки и неизмеримо многочисленны. Попытка познакомиться с ними всеми обернулась бы поглощающей жизнь катастрофой. Тем не менее, это не делало звезды чем-то недостойным взгляда на них. Было бы очень просто, очень легко и удобно просто вытереть ночные небеса начисто, оставив только лишь пустое пространство. Но что тогда будет со всей красотой?

И тогда я осознала единственный извечный недостаток Вселенского Матриарха, грех, определивший суть каждого греха. Когда она создала для нее Царство Неспетых, когда она похоронила ее меж Небесных Твердей, то было не проявление смелости, не проявление благородства. Это была обычная трусость. И если я оставила Гранит Шафла одного навсегда, как она оставила ее навсегда, я, получается, стала тем же трусом, каким была она, тем же трусом, как и та маленькая кобылка, что оставила свою прабабушку тонуть в собственных жидкостях.

Впервые, более не было слез. Я на самом деле заснула, но только лишь потому, что должна была. Как иначе мне сохранить силы, чтобы навестить его утром?

Когда я медленно вошла в крохотную комнатку, мистер Шафл был не в кресле. Он был в кровати, лежал на спине. Он не спал, впрочем. Его легкие скорее прикидывались, что дышали, чем действительно выполняли свою работу.

Я повидала в своей жизни ужасные вещи. Я бывала в месте, где молнии ударяют со всех сторон, и стонут, гремя цепями в бесконечном лимбе, скованные пони. Ничто из этого не требовало той храбрости, в которой я нуждалась в тот момент, когда вошла и села в этой самой комнате, из которой меня выгнал днем ранее рыдающий жеребец. Скорее снег выпадет в Тартаре, чем Гранит меня вспомнит. Но имело значение вовсе не это. Проблема никогда не была в этом. Что действительно значило, так это то, что помнила я. Я помню всегда.

— Я знаю, что вы, скорее всего, не ожидаете никаких посетителей, — сказала я. — Но я все равно хотела зайти. И если вы хотите, чтобы я ушла, я уйду. Я просто… хотела вас снова увидеть.

— Снова?.. — его глаза блуждали по потолку. Он шевельнулся под одеялом, двигая изборожденными морщинами копытами себе по груди. — Вы… вы здесь бывали раньше?

Я моргнула, услышав это. Он не перепутал меня с бабушкой Эпплджек. Он изменился? Говорила ли я с тем же Гранит Шафлом? Говорила ли я с тем же жеребцом?

— Ну? — проворчал он. Злость в его голосе меня не беспокоила, потому что я слишком рада была знать, что у него хватает на нее сил. — Вы еще здесь, или вам кошка язык откусила?

Мои ноздри раздулись, и краткий смешок сорвался с моих губ. Я облокотилась на табурет и потерла копыта под подбородком, оглядывая его одеяло. Некоторое время спустя, я сказала:

— Да, я бывала здесь раньше. Я пробыла здесь, на самом деле, три дня за эту неделю. Четыре, если считать сегодняшний день.

— О? — кашлянул он, захрипел, а потом расслабился вновь на долгом выдохе. — Посещали родственников?

— Нет… Не совсем… — сказала я. Я бросила на него взгляд. Его глаза были по-прежнему прикованы к потолку. Медленно, я заговорила: — На этой неделе я нашла себе друга, друга, которого совершенно не рассчитывала найти. Он хорош в шахматах. Я думала, что разбираюсь в пешках и слонах, но он мне показал, что это не так. Он очень крепкий парень и повидал в Эквестрии многое: и прекрасное, и пугающее. За свои годы он нашел себе много друзей и… и потерял их тоже немало. Эм…

Я прочистила горло и поправила рукава толстовки. Услышав, что момент тишины так и остался не прерван, я храбро продолжила:

— У него есть дети, все умные и богатые, как и он. И хотя они и не посещают его так часто, как должны были бы, я знаю, что он их любит… и что он желает для них только блага. Это та же любовь, что он показывал своим товарищам, душам, к которым уходил он в дальние уголки земли, чтобы защитить их от чистого зла. Он прошел так много, столь многого достиг и все равно… дорога будто бы тянется в бесконечность, каким бы долгим уже ни было его путешествие. Он сам мне сказал, что хочет вернуться домой, и тогда я поняла, что он был мне куда больше, чем друг, он был…

Я закусила губу. Я вытерла слезы, ради него, даже если он и не смотрел на меня.

— Он оказался в такой же ситуации, что и я, — сказала я дрожащим голосом. — Но он об этом не подозревал. И я знала, нет, я верила, что он заслуживал узнать. Мне казалось, что это его право — вспомнить себя. Я пыталась заставить его вспомнить что-то связное, что-то образовавшее его внутреннюю сущность, а не только лишь окраску его растерянной оболочки. Я думала, что если смогу достичь глубин его духа, я смогу проделать достаточно широкую дыру, через которую он смог бы посмотреть на себя… и найти нечто, с чем он может быть счастлив. Несмотря на то, где он был, несмотря на то, чего у него больше не было, я просто хотела принести ему приятные мысли. Хотя бы одну приятную мысль.

Я содрогнулась, закрыв глаза, ощущая, как тени сгущаются вокруг нас.

— Дело в том, — сказала я. — Что я думала, будто делаю все это ради него. Но я, на самом деле, делала это только лишь для самой себя. Потому что я хотела знать, и по-прежнему хочу знать, что когда весь этот безумный мир более не будет принадлежать мне, когда я более ничего не смогу с ним поделать, я тоже останусь в мире с мыслями приятными, возвышенными, спокойными и величественными. Потому что в конце все, что у меня будет… все, что у всех нас вообще будет — это только наши собственные мысли. И разве не должны быть они хорошими, целостными мыслями, пока мы их можем себе позволить?

Я потеребила копыта, чувствуя каждую пылинку в этой комнате. Оба мы — осколки прошлого, ожидающие, когда время унесет нас с собой. Я знала, мы сражались с разложением и распадом столь храбро и столь долго, что и я тоже не собиралась останавливаться после такого долгого пути.

— Существование важно. Это нечто, что издает звук, но не просто звук, а красивую симфонию. И более того, звук этот редко воодушевляет, если он звучит один, даже если несет в себе множество восхитительных композиций. Видите ли, я не знаю, заработает ли когда-нибудь моя жизнь себе выход на бис. Но, помоги мне Селестия, я хочу, чтобы жизнь моего друга его заслужила.

Я поглядела в его сторону. Хотела бы, чтобы я этого не делала. Лицо Гранит Шафла было пусто, как и всегда. Его глаза по-прежнему бессмысленно оглядывали очертания потолка.

Я почувствовала, как в глотке моей образуется яма. Следующий вдох был изможденным, и я поднялась с ним вяло с табуретки. Я склонилась над его кроватью в жалком поиске повода, чтобы похлопать по его копыту, сжать его.

— Ну… я думаю, я навещу его как-нибудь в другой раз. Сможет ли он меня простить или нет, я думаю, это не имеет особого значения. Я просто хочу, чтобы он знал, что его компания приносит мне радость и что я… что я стала лучшей пони, узнав его голос, даже если он никогда не узнает моего.

Я уковыляла прочь от кровати, проходя сквозь тени, чтобы бежать из заключения его комнаты. К тому времени, как я достигла двери, я услышала шепот. На мгновенье, я подумала, что он задыхается. В панике, я развернулась, чтобы посмотреть на Гранита. Оказалось, что он напевает, ну или пытается. Я едва могла разобрать ноты, что пыталось вывести его хрипящее дыхание. Несколько секунд спустя я поняла, что это было.

— «Проходи, Дейзи», — воскликнула я.

Он сглотнул и заговорил, неподвижно лежа на кровати:

— Никак не могу выкинуть ее из головы. Я… я не знаю, почему…

Я зажмурилась и прошипела сквозь зубы:

— Простите, Гранит. Мне не следовало…

— Не извиняйся, Грейс, — проговорил он. — Тот танец — лучшее, что когда-либо случалось со мной. Он сделал пустыню прохладнее. Я почти и не слышу даже, как орет Редтрот. И буквально вчера…

Он резко вдохнул.

Я открыла глаза. Я оказалась поражена увиденным.

Гранит не корчился, но и не улыбался. Его лицо несло на себе печать изумления, как у жеребенка в первый в его жизни Вечер Теплого Очага.

— Деревня пустовала. Там не осталось ничего, кроме смерти. Мы убили столько антилоп… Песок покраснел. Еще один солдат потерял свой обед. Я над ним посмеялся. Я не хотел показаться жестоким. Я просто больше ничем не мог удержать себя от слез. Тогда я вспомнил «Проходи, Дейзи». Я вспомнил твою шелковистую гриву и то, как мы танцевали. И вот тогда мне на глаза попался люк. Его ручка была цвета твоих волос, Грейс. Я указал на нее Редтроту. Мы подошли по одному. Лейтенант дернул крышку вверх. Я кинулся в проход подвала с копьем наготове, и… и…

Он начал дышать быстро и мелко. Я чуть не запаниковала, задаваясь вопросом, не следует ли мне позвать медсестру. Но потом его легкие расслабились и следом его голос простонал:

— Там их было больше сотни: море тесно прижавшихся друг к другу полосатых шкур. Дети и родители, целые семьи, цепляющиеся друг за друга. Они думали, что мы антилопы. Они кричали на своем пустынном языке. Мы открыли дверь шире. Они увидели нас, мы увидели их. Мы думали, что каждая зебра в этой деревне мертва. Но они были живы. Они были столь же живы, как и в день, в который они родились и…

Гранит содрогнулся. Он поднял копыто над лицом и следом пришли слезы. Но они были другими на этот раз, столь чудесно другие. Он улыбался.

— Мы выпустили их наружу и они не просили у нас ни еды, ни воды. Они просто обняли нас. Они рыдали и обнимали и даже целовали нас. И так я понял, Грейс. Так я понял, что все это того стоило. Эта ужасная война, резня, устроенная антилопами, Блю Оутс, зовущий маму, пока умирал на моих копытах. Все это стоило той красоты, что мы отыскали, той жизни, что мы нашли и освободили вновь. Ничто не бессмысленно. Все это того стоило. И все равно ничего из этого не было столь красиво, столь мило мне, как мысли о тебе, Грейс, и о том, что однажды я вновь буду с тобой танцевать.

Он плакал — как всегда тихо. Но едва ли теперь это было его соло. Я прислонилась, утратив силы, к дверному косяку его комнаты, разделяя его улыбку с заплаканными глазами, стоя будто за мили от него.

— Вам следует ее отыскать, Гранит, — сказала я ломающимся голосом. — Вам следует пойти, отыскать ее и станцевать с ней.

— В этом-то все и дело… — сказал он, и его увлажнившиеся морщины стали мягче, когда его лицо практически озарило комнату. — Мне кажется, я уже танцевал. И до чего замечательным был этот танец…

Я медленно выдохнула, чувствуя, будто весь вес с моей груди ушел без следа.

— Почему бы мне не зайти к вам завтра, мистер Шафл, чтобы вы мне все рассказали о том танце?

— Да… — он медленно кивнул, шмыгнув носом. — Я… я думаю, я бы не отказался.

Он сглотнул, и его глаза встретились с моими впервые с того момента, как я сюда вошла.

— Если… если вы не будете слишком заняты визитом к своему другу.

Я издала тихий смешок, вытерла насухо глаза и улыбнулась ему.

— Нет. Я не буду так уж занята. Я вам обещаю…

Он вновь повернулся к небесам за потолком, катая головой по подушке из стороны в сторону. Его дыхание шепотком исполняло «Проходи, Дейзи». Я сделала то, что просил текст песни, и почувствовала вскоре на своей шкурке теплые объятья жаркого солнца.

Следующее утро было ярче обычного, на удивление лишенное обычных плывущих над землей туманов. Я провела всю ночь, вчитываясь в дневник Кометхуфа, сравнивая его со своим. Я задавалась вопросом: если бы Пенумбра прожила дольше, впал бы Алебастр в то же безумие и отчаяние? Было ли его безумие чем-то, что он сам навлек на себя? Мог ли он мне дать куда более четкую карту, по которой я могла бы следовать к освобождению, если бы он выбрал сосредоточение на великой песне, что он сотворил со своей женой, вместо того, чтобы позволить одержимости Ноктюрном поглотить себя?

Я наконец-то поняла, как не кончить, как он. Жизнь, одержимая Царством Неспетых, только лишь обречена стать неспетой самой. Ее жизнь — нечто беззвучное во имя самого беззвучия. У меня есть возможность, дар — быть ей противоположностью. Сваливать все свои горести на ее проклятье — это не оправдание. В конце концов, если мистер Шафл нашел что-то, чему можно улыбнуться, то смогу и я.

С этой мыслью, я расслабленно двинулась к его дому. Я увидела Кэррот Топ со своей тележкой товаров. Я увидела мисс Хувз, что летела мимо, запутавшись раздраженно в лямках почтовой сумки. И затем я увидела нечто, что заставило меня застыть на месте.

Это было окно комнаты мистера Шафла. Глядя снаружи, я могла сказать без ошибки — на окне не было занавесок.

Буквально три мгновенья спустя я вбежала в здание и затормозила прямо перед входом в его палату. Я стояла там, сгорбившись, оглядывая внимательно стены комнатки. Все больше и больше волн дрожи пробегало по моему позвоночнику от зрелища столь бескрайне зияющей ее пустоты. Я увидела несколько коробок, лежащих на пустой кровати. Они были заполнены плашками и фоторамками, а сверху лежала сложенная шахматная доска.

Шаркая копытами, ко мне подошли и остановились позади меня.

— Могу… могу я вам помочь, мисс?

Я резко развернулась, не дыша. Сестра Гласс Шайн тревожно смотрела на меня. Я видела что-то в линиях ее век, и что-то в этом говорило о той же пустоте, которая зияла позади меня. Я глянула на номер над дверью, сглотнула и затем посмотрела печально на нее.

— Когда это произошло?

Она бросила взгляд в комнату, тихо вздохнула, затем вновь перевела взгляд мне в глаза.

— Вчера поздно вечером. У него случился инсульт. Это был не первый раз, но на этот раз он в тот момент спал. Простите, что вам пришлось узнать об этом вот так. Вы родственница мистера Шафла?

— Я… — мои глаза блуждали по комнате. Закусив губу, я провела копытом по гриве, чувствуя волну холода, накрывающую меня, как объятья старого друга. — Здесь так пусто…

Сестра Шайн медленно кивнула.

— Двенадцатая комната была слишком долгое время забита. Контракт семьи Шафл расторгнут и они более не владеют этой частью здания. Один из жильцов двенадцатой комнаты вскоре переедет сюда. Он ждал такого уединения уже довольно долго, бедолага. Просто до настоящего момента никто, кроме родственников Шафла, не мог позволить себе эту палату.

— Я... ясно…

Она сочувственно посмотрела на меня.

— Я могу что-нибудь сделать для вас, дорогая? Может, вы бы хотели поговорить с главным куратором?

— Нет, спасибо, все нормально. Просто я… — я сглотнула. Затем я моргнула и повернула голову к ней. — Эм. Может, есть кое-что, что бы вы могли для меня сделать.

— Хмммм? Да?

— Скажите мне… эм… — я поерзала. — Что с ним будет дальше?

Два дня спустя я стояла перед его именем. «Гранит Шафл» теперь было дополнено законченной строкой чисел. На линиях гравировки по-прежнему лежали свежие крошки высеченного мрамора. «918–1001». Затем, под цифрами на полированной поверхности была нацарапана единственная строка: «Отец, Солдат, Бизнеспони».

Я выдохнула долго и тяжко. Я стояла на понивилльском кладбище, глядя на свежую кучу земли, что покрыла собой душу, с которой я однажды играла в шахматы. С одним лишь наклоном головы, я изучала соседнюю могилу: «Грейшес Силвер — 922–988 — Жена, Мать, Медсестра».

— Что ж, мисер Шафл, — проговорила я. — Это почти что как танец. Вы вдвоем, по крайней мере, достаточно близко друг к другу.

Ветерок кратко пробежался по полю. Моя грива взвилась в лучах солнца. Камни не сдвинулись ни на дюйм. И волей Селестии, они не сдвинутся никогда.

Я знала, что существует другой мир. Я знала, что Вестник Ночи существует где-то. Но поиск новых знаний об этом более не значил для меня ничего. Я была жива. Я ощущала ненасытную жажду прочесать ландшафт в поисках тел Пенумбры и Алебастра, хотя бы только лишь для того, чтобы похоронить их в том же покое, в котором Грейшес и Гранит лежали передо мной.

— О! — воскликнул голос за моей спиной, сломав мою мрачную цепочку мыслей.

— Прыгучая Луна! Я вас тут не заметил! — усмехнулся жеребец. — Извините, значит, все-таки организовали церемонию?

Я обернулась и столкнулась лицом к лицу с заляпанным грязью старым пони с парой лопат, свисающих из его седельной сумки. Перед тем, как остановиться, чтобы, разинув рот, уставиться на меня перед могилой своими тусклыми серыми глазами, он катил за собой вверх по склону тележку цветов.

— Граундскипер Вайни? — спросила я.

— Однако, да! Хехех… Так меня и зовут! — он сдвинул на самый край лба свою до смешного огромную шляпу и улыбнулся. — Мы с вами раньше встречались, милая?

— Я… — я бросила взгляд на могилу, затем на него. — Скорее всего нет. Эм…

Я прочистила горло и спросила:

— Я вас правильно расслышала?

— Не зна, а чо?

— Похорон… похорон не было? — спросила я.

— Нет, насколько я знаю, — пожал плечами он. — Просто закопал здесь бедолагу собственными копытами. Он был легкий, как перышко, хотя, судя по гробу, он не был пегасом и все такое. Хехехех…

Он широко распахнул глаза, приложив запачканное копыто ко рту.

— Ой, я страшно извиняюсь! Вы пришли сюда его почтить, не так ли? А я тут треплюсь, как чирикающая канарейка…

— Нет. Нет, мистер Вайни, все совершенно нормально, — сказала я с мягкой улыбкой. — Я ему не родственница. И все же… я…

Я закусила губу и болезненно поглядела в очередной раз на могилу.

— Я его знала. И… И мне безгранично больно от мысли, что для него не устроили никаких похорон.

— Я и сам жуть как растерялся! Это была щедро предоплаченная могила! Он ведь был важным пони или типа того?

— Больше, чем важным, — проговорила я. — Он был бесценен для Понивилля в годы его основания. Он был храбрым солдатом. Он был…

— Хех, звучит прям как будто вас наняли, чтоб вы зачитали надгробную речь, — сказал Вайни. — Эм… Если бы, конечно, вообще организовали бы похороны.

Я медленно перевела на него взгляд и кивнула по-кладбищенски мрачно.

— Да. Надгробная речь.

— Эт было бы весьма уместно, как думаете?

— Я… Я думаю, я могу это сделать, — сказала я.

— Кхм, — он встал прямо и вежливо снял шляпу.

Я повернулась лицом к могиле. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы приготовиться. Затем я заговорила:

— Гранит Шафл был самоотверженным жеребцом, храбрым жеребцом. Он выступил на просторы жизни, чтобы найти себя. Но обнаружил он вместо того невиданные ужасы в дальних уголках земли. Но он никогда не давал этим вещам обескуражить себя. Он освободил незнакомых ему зебр от боли и разрушения. Он повстречал бесценных друзей, чье влияние на его жизнь было заметно до последних дней его жизни. Души, такие как Эппл Смит, Редтрот, Стинкин Рич; он любил каждого из них, всех до единого, столь же, сколь он любил своих детей — Виш Степ и Гранит Джуниора. И среди всех пони, кого ему посчастливилось знать, самой возлюбленной была его жена, Грейшес Силвер. Он хранил в своем разуме особый уголок для Грейс, тихий и нетронутый ничем. Когда его жизнь обратилась в сложный и бурный поток спорящих друг с другом чувств и идей, он сохранил память о ней нетронутой, заботясь о ней, как он мог бы заботиться о саде…

Мое дыхание оборвалось, ибо внезапная волна холода ошеломила меня. Я видела, как с губ моих срывается пар, и слышала позади насвистывание, пока дыхание, тот свист издававшее, не сорвалось резким испуганным вскриком.

— О! Прыгучая Луна, я вас тут и не заметил, барышня! — усмехнулся Граундскипер Вайни. — Извините, я вас застал за чем-то?

Я задержала на нем взгляд. Мои губы задрожали. Закрыв глаза, я сглотнула болезненный ком в горле.

— Мне… — я тяжко вздохнула и скорбно посмотрела на могилу. — Мне просто было интересно…

— Интересно? — он почесал голову. — Что интересно, милая?

— Какой звук издает камень, — проговорила я. Я посмотрела на имя Гранита в последний раз и развернулась лицом к лицу Вайни.

— Это красивое место, — сказала я. — Постарайтесь п-проследить, чтобы оно таким и осталось.

Глаза Вайни сузились и он улыбнулся мне безмятежно.

— О, можете на меня в этом рассчитывать, дорогая. Ни о чем не волнуйтесь.

— Нет смысла волноваться, — сказала я. Я поглядела на небо над кладбищем. Все было серо и уныло, подобно бесконечному царству полному грома и лязга. — Иногда нет вообще никакого смысла ни в чем.

И я ушла.

Боулинг-клуб заполонила какофония падающих кеглей.

— Хаааа-ха-ха! — Рейнбоу Дэш вскинула в воздух копыто. — Четыре страйка подряд!

Она взлетела в воздух вниз головой и подлетела задом наперед к Эпплджек, чтобы ткнуть ей в лицо своей улыбкой до ушей.

— Что?! Что?! Что?!

Эпплджек пришлось боднуть ее лбом, чтобы видеть дорожку.

— Смейся-смейся, пустоголовая! Я собираюсь рано или поздно вытереть пол твоей наглой ухмылкой.

— И тогда пол такой будет… — Рейнбоу Дэш прижала к щекам копыта и вытаращила глаза. — Я только что поцеловал Рейнбоу Дэш! Я теперь, пожалуй, могу быть потолком!

— Игра тольк началась! — проворчала Эпплджек. — Слышала когда-нить, шо рано считать цыплят, пока они не вылупились, а?! Я тя еще догоню!

— О, типа как тебе это совершенно не удалось неделю назад, а?

— Э, закуси язык! — Эпплджек развернулась, зашипела и пнула шар, отправив его по дорожке. — Рррр!

— Полегче, Эпплджек, дорогая, — сказала Рарити со своего стула, шлифуя переднее копыто металлической пилочкой. — Ты так себе потянешь одну из своих бесценных для фермера ног, если будешь продолжать такую грубую показуху.

— Кто бы говорил! — проворчала Твайлайт, сидя у доски со счетом. Сложив передние копыта на груди, она бросила Рарити хмурый взгляд. — Поверить не могу, что ты вторую неделю подряд отказываешься играть!

— Прости меня, но я леди, и я не могу выбросить на ветер всякую осторожность, как какой-нибудь обычный хулиган! — Рарити махнула нежным копытцем. — Я нуждаюсь в моей драгоценной ловкости, чтобы завтрашним утром пошить платье для Сапфайр Шорз. Если ночью накануне я сделаю что-нибудь утомительное, что повредит моим копытам художника, я никогда себя не прощу!

— Нестрашно, Рарити, — сказала Флаттершай, растягивая в улыбке порозовевшие щеки. — Мы просто рады, что ты с нами.

— О, благодарю тебя, Флаттершай, — улыбнулась с закрытыми глазами Рарити, прежде чем сжать губы на высокомерном выдохе. — Хотя бы одна пони понимает суть этих наших маленьких встреч.

— Фу! — Твайлайт вполне буквально уткнулась лицом в доску со счетом. — Я не знаю, зачем я вообще тогда продолжаю открывать для тебя участие в игре…

Пинки Пай прыгнула в мое поле зрения.

— А может, мы просто позволим Эпплджек кидать дважды? Она так сможет догнать Дэши!

— Кхкхкехе…Хахаха! — смех Рейнбоу Дэш раздался у всех над головами.

— Не поощряй ее, Пинки! — крикнула Эпплджек. — Не нужна мне ничья помощь!

— Расскажи это пяти кеглям, которые ты не смогла опрокинуть, ведро с овсом!

— Почему ты…

— Девочки! Мы же должны расслабляться! — воскликнула Твайлайт. — Пинки, почему бы тебе не покидать дважды до конца игры? По крайней мере, ты не кидаешь шары в аркадный зал, как на прошлой неделе.

— Ооо! У меня есть идея получше! — ноги Пинки слились в одно пятно, когда она стремительно пронеслась по клубу и встала прямо перед моим столом. — Эй, ты! Не хочешь присоединиться к жутко крутющей игре кряхтения и тяжелых шаров?

Я была затеряна в своем тихом мире. Я моргнула и подняла взгляд на Пинки от дневника, который я только прикидывалась, что читаю.

— А? Шаров?

— Обещаю, будет очень весело! — улыбнулась сияющими зубами Пинки. — В игре есть даже пони в шляпе, которая много злится!

— Это шо за сено ты щас тут ляпнула?

— Тихо, Эпплджек! — рявкнула в ответ Пинки. — Я пытаюсь затащить абсолютную незнакомку в нашу сцену в жанре повседневности!

— О небеса, Пинки… — Твайлайт уже закрыла лицо копытом, тогда как Рарити и Флаттершай тихо хихикали, наблюдая за этой неловкой ситуацией.

— Спасибо, но… эм… — я поерзала на стуле. — Я не могу, на самом деле, играть. Я здесь только чтобы…

Я остановилась на полуслове. Стол передо мной сиял слегка, отражал в точности как надгробный камень Гранита, и был столь же холоден. Я начала задумываться: а я точно знала, для чего я здесь, и надо ли мне об этом знать вообще? Я подняла взгляд; голубые глаза Пинки были полны жизни, полны тепла и полны никогда не прекращающего свой танец «сейчас». Позади нее несколько ярких, разноцветных пони смотрели в мою сторону. Они все были молодыми, красивыми и настоящими. На кратчайший миг я ощутила, что это значит — услышать зов давно утерянных друзей. И сейчас как раз пришло время мне ответить на него.

— На самом деле, да, — сказала я с мягкой улыбкой. — Я… я думаю, я не откажусь от игры с вами, девочки.

— Правда? — спросила Твайлайт Спаркл, вскинув удивленно бровь.

— Ууухууу! — скачущий силуэт Пинки Пай занял собой все поле моего зрения. — Знаете что, девочки? Наше мороженое только что получило привкус мяты! Присоединяйтесь к нашей боулинговой бонанзе!

Я так и поступила. Зайдя в круг стульев, я слегка покраснела. Я осознала, что никогда этого прежде не делала. За год слепых попыток выбраться из ледяных просторов этого крохотного городка, я так ни разу и не попыталась провести время в компании Твайлайт и всех ее близких друзей одновременно. Ситуация эта казалась слишком теплой, чтобы быть реальной, именно потому, что она таковой быть никак не могла. Но для меня это в тот момент не имело значения. Все, что было важно, — это только лишь тепло, нечто, чем я делилась, пусть даже на кратчайший, почти бесконечно малый момент времени.

— Добро пожаловать на вечеринку, сахарок, — сказала Эпплджек с улыбкой на веснушчатом лице.

— Ага, только не думай, что даже близко сможешь подобраться к тому, чтобы меня побить! — бросила мне Рейнбоу Дэш, высокомерно подмигнув.

— Мне нравится ваша грива, — сказала мягко Флаттершай. — Она очень блестящая.

— С-спасибо, — нервно ответила я.

— Но этот ваш наряд выглядит положительно изношенным, — добавила Рарити с грациозной улыбкой. — Быть может, вы осчастливите швею, такую, как я, возможностью пошить вам новый?

— Эм… не знаю. Я не ожидала присоединиться к чьей-нибудь компании, потому оделась как обычно, — я сглотнула и улыбнулась. — У меня, на самом деле, есть действительно восхитительный красный свитер дома…

— Вы живете здесь, в Понивилле? — заметила Твайлайт с пораженной улыбкой. — Чудесно! Вы когда-нибудь бывали в библиотеке?

— О… — я усмехнулась легко и почесала шею. — Несколько раз…

— Надеюсь, там по крайней мере был Спайк, чтобы помочь вам с чем-нибудь. С тем, как дела в последнее время идут, я не могла себе позволить выделить время на полноценную работу библиотекарем, как я изначально хотела.

— Ага, — кивнула я. — Это был действительно сумасшедший год, не так ли?

— Аааагааа! — все шестеро воскликнули в один голос в идеально слаженном хоре. Следом пришел громкий всплеск смеха. Я присоединилась к ним. Мой голос казался вне мелодии, но едва ли это имело значение.

— Твайлайт, ты следующая! — махнула ей копытом Эпплджек.

— О! Ну… эм… была не была! — она подошла к подающей шары машине. — Может кто-нибудь вести счет за меня в моем фрейме?

— Пинки? — спросила Рарити.

— Ммммффкк! — ответила Пинки, набив рот попкорном. — Мммфлк ммммфлк мфф мффчше!

— Фу, следи за манерами, дорогая!

— Эм… — я сглотнула и, подойдя, шаркая, к счетной доске, села на стул. — Я этим займусь, если никто не против.

— Вы уверены? — спросила Флаттершай. — Вы же наш гость.

— Поверьте мне, — сказала я, поднимая карандаш со стола, разглядывая список пронумерованных клеток. — Это мне только в радость.

— Ну, если настаиваете, — сказала Эпплджек, наклонив поля шляпы, когда Твайлайт бросила шар по дорожке. — Может, когда Пинки закончит глотать вредную еду как параспрайт, она поделится парочкой этих вкусных лизальных камней с вами.

— Э-эй, может быть… — я застыла на месте. Я слышала Реквием в ушах, как далекий погребальный звон. — Ха…

— С вами все хорошо? — спросила Флаттершай.

— Эм… — я поглядела на счетную таблицу. На ее краю я быстро вывела карандашом слово «параспрайт». И едва я закончила привносить буквы в реальность, они засияли глубоким магентовым сиянием.

— Ага, — сказала я, выдохнув с любопытством. — Все в полном порядке…

Я подняла на них взгляд. Я не чувствовала холода даже в малейшей мере.

— Все идеально, — улыбнулась я.

— Мы рады с вами познакомиться, мисс…

— Хартстрингс, — сказала я. Я понаблюдала за тем, как Твайлайт бросила шар во второй раз, добив последние кегли и заработав себе остаток очков. — Но вы меня можете звать Лира.

— Как долго вы уже живете в Понивилле, Лира? — спросила Флаттершай.

— О… На самом деле мой дом не здесь, — сказала я. Я снова поглядела внимательно на слово «параспрайт». У меня не было Вестника Ночи, в отличие от Кометхуфа. Но владение ключом не значит ничего, пока вы не обнаружили дверь. — Но я начинаю думать, что я туда в скором времени отправлюсь.

Твайлайт вернулась с дорожки, выдохнув:

— Фух! Итак… Каков счет?

Я провела линию через ее фрейм.

— Я так посмотрю, похоже, кто-то догоняет.

Я так долго стремилась заработать себе право выйти на бис…

Но вы не сможете что-то хорошо повторить, если у вас для начала нет красивого звука.

---

[1] Варган. Любимый инструмент оленеводов. И огромной кучи других народов. При своей необычности, этот инструмент невероятно распространен по всему миру.

[2] Занимательная лингвистика: «Антилопы гну» по-английски называются «wildebeests». «Дикие твари» с шотландским акцентом.

[3] Шафл (shuffle) — шаркать, тасовать, плестись.

[4] Ржущий Смотритель.