Фоновая Пони

IX — Небесные Тверди

Внимание! Пока на сторис не добавили поддержку цветовой разметки, более полная с точки зрения форматирования глава доступна на GDocs.

Напоминаю принципы альтернативного способа разметки:

Имя Лиры, обозначаемое зеленым, здесь изображается курсивом. Остальной курсив в этой главе к Лире отношения не имеет.

Ядро проклятья, обозначаемое магентой, здесь изображается подчеркиванием.

Новый цвет, голубой, здесь обозначается курсивом и жирным

Также вашему вниманию доступна скомпилированная pdf версия для черно-белых читалок с 6» экраном (или больше, само собой). В которых эти текстовые эффекты обозначены другими шрифтам и другим тоном.

Версия на fb2 от fox_1047 и MOBI от него же Зеленый выделен жирным, пурпурный — курсивом.

//////////////////////////////

Дорогой дневник,

Чего мы боимся? Что наполняет наши души страхом каждую ночь? Что заставляет наши глаза широко распахиваться, следуя за ударными ритмами захлебывающегося дыхания, только лишь для того, чтобы мы смогли убедиться: на самом ли деле мертвы мы или же просто спим?

Что придает теням их острые контуры? Что заставляет черный проем открытой двери нести нам дурное предчувствие, и что заполняет пыльные углы комнаты шепотом и силуэтами? Что так жестоко тянет за волоски на наших затылках?

Мы привыкли к тому, что наш мир безопасен, полон тепла и спокойствия. И едва лишь малейшее хаотичное событие ставит под вопрос незыблемость наших владений, в нас просыпается беспокойство. Мы знакомимся со вкусом тревоги, что как горчайшая желчь копится где-то в глубинах наших глоток. Мы хватаемся за наших любимых и мечтаем об их бессмертии, равно как мы желаем, чтобы наши страхи оказались мимолетны. Мы дрожим в наших домах, наших кроватях, наших слезах, думая, что мы боимся.

Я видела земли, что лежат меж Небесных Твердей. Мы боимся недостаточно.

Меня зовут Лира Хартстрингс. Два дня назад я стала первой смертной пони за это тысячелетие, что исполнила проклятую симфонию и смогла при этом вернуться назад из промораживающих насквозь теней. Я одинока в воспоминаниях о том, что узрела. Я пока что жива, а потому мне много о чем есть написать.

История эта началась с напева, как и все во вселенной. Мелодия вливалась в каждый уголок комнаты в библиотеке, заполняя воздух призрачными скорбными тонами. Когда она закончилась, и ее эхо оплакало последние аккорды моей лиры, я открыла глаза и увидела стоящую передо мной Твайлайт Спаркл, готовую вот-вот расплакаться. Рот моей подруги был распахнут все это время, до тех пор, пока она не выдавила онемело:

— Реквием по Сумраку.

И так Элегия №8 получила имя.

— Реквием по Сумраку? — повторила я. Опустив в сиянии вечернего солнца лиру обратно в седельную сумку, я уселась напротив нее на задние ноги.

— Это весьма интересный выбор для названия, — сказала я. Голос мой звучал монотонно. Я только что закончила свою обычную рутинную работу с Твайлайт: я рассказала ей все, что ей необходимо было знать, для того, чтобы помочь мне определиться с названием. — Ты уверена, что не перепутала с чем-то другим?

— Я… я уверена, — тихо произнесла она. Ее уши лежали прижатыми к голове. Она сидела, сгорбившись, выглядя как увядший букет фиалок. Ее глаза шарили по теням в комнате, тогда как ее разум блуждал печально в закоулках прошлого. — Я ни за что на свете не позабуду название этого произведения. Когда Принцесса Селестия впервые показала мне его во время урока истории, я помню, как меня мгновенно увлекло любопытство. Я была тогда совсем юной кобылкой и, думаю, я слишком уж сильно зацепилась за то, что слово «Сумрак», оказывается, важная часть кантерлотской музыкальной истории.

— И насколько же эта композиция важна на самом деле? — спросила я ее резко. — Пожалуйста, Твайлайт, все, что ты можешь мне сказать, может быть невероятно полезно сейчас для меня.

— Полезно? — ее губы задрожали. Она подняла на меня взгляд своих грустных глаз. — Как что-то вообще может помочь тебе, Лира? Если то, что ты сказала — правда, то…

— Пожалуйста. У меня не так много времени, — я встала и подошла твердым шагом к ней вплотную. — Этот Реквием… какая связь у него может быть с Принцессой Луной?

— Я… Я взялась за изучение этого одним летом, пока Принцесса Селестия была на дипломатической встрече с Королевой драконов, — сказала она. — Я слушала запись, и мне казалось, что это самая печальная музыка, какую я только слышала в жизни. Вскоре после этого, я расспросила нескольких королевских архивистов дворцовой библиотеки. Они не сказали мне многого, но упомянули, что эта мелодия была создана во время Пришествия Теней.

— Пришествия Теней? — повторила я, задумчиво щурясь. Каждый единорог-ученый знает об этой поэтически именованной эпохе, что непосредственно предваряла начало Гражданской Войны. Принцесса Луна, втайне, на грани обращения в Найтмэр Мун, удалилась тогда в уединение. Ее абсолютная и неожиданная изоляция оказала негативный эффект на всю Эквестрию. Земли полнились слухами, что богиня-аликорн заразилась каким-то неземным недугом. Даже сама Принцесса Селестия была поглощена тревогой. Когда Луна вышла из своего самовольного изгнания, она уже не была прежней. Найтмэр Мун поглотила ее, и гражданская война, что последовала за этим, не оставила камня на камне от большей части страны. Первой же моей мыслью был любопытный вопрос: каким же образом Луна нашла время на сочинение реквиема во время столь темной главы своей жизни?

— У архивистов была какая-нибудь информация насчет того, кто написал в ту эпоху эту композицию? — наконец спросила я Твайлайт.

Она медленно покачала головой.

— Невозможно сказать точно. Известно, что Луна сочинила много музыки за столетие, предшествующее ее изгнанию. Тем не менее, у Реквиема нет точно установленного автора.

— Но сохранилось ли какое-нибудь знание о Реквиеме в Селестийской Библиотеке или в Лунных Архивах?

Твайлайт переступила с ноги на ногу. Она задрожала слегка.

— Твайлайт, — сказала я, вздохнув. — Это важно.

— Я н-не знаю, понимаешь?! — воскликнула Твайлайт ломающимся голосом. — Я хочу тебе помочь, Лира. Я очень хочу тебе помочь. Но… Но я не знаю. Довольно малая часть Лунных Архивов пережила Великое Кантерлотское Затмение, а потому информации о том, что происходило во время Пришествия Теней, почти нет. Единственные записи, подсказывающие, что происходило в том периоде, — это разрозненные предметы литературного антиквариата, книги, которые за прошедшее тысячелетие сохранились в копытах обычных граждан. Их тяжело найти в самом лучшем случае. Но…

Ее глаза на мгновенье озарились от пришедшей мысли.

— Что? — с любопытством наклонилась к ней я.

Она сглотнула, а затем сказала:

— У меня здесь, в Понивилльской библиотеке, есть уникальная коллекция. Это невероятно старые образцы эквестрийской литературы. Даже я не в состоянии прочитать и половины, в первую очередь потому, что материалы эти написаны на Мунвайни и старом эквинском. И насколько я могу судить, большинство этих книг — обычные альманахи, написанные довоенными единорогами-астрономами. Эти тома, скорее всего, достигли Понивилля через беженцев с истерзанных войной полей Вайнпега к северу отсюда тысячу лет назад.

— Где эти книги?

— Мы со Спайком храним их в подвале вместе со множеством книг, что еще древнее. Благодаря зачарованным мана-кристаллам я постоянно держу над архивом защитное заклинание. Нельзя предсказать, когда заезжий ученый из Кантерлота захочет воспользоваться материалом.

— Ну, в таком случае мне стоит взглянуть на них.

— Лира, я тебе говорю… — Твайлайт встала и заглянула мне в глаза. — Книги не имеют никакого отношения к наследию Принцессы Луны, или к сочинению музыки, или… или…

Она содрогнулась, проведя копытом по лицу.

— Зачем они тебе вообще? Разве ты не получила все, что тебе было нужно знать по поводу этой… этой твоей последней элегии?

— Исполнение элегий — это всегда непростая задача, — пробормотала я. Я уже бросала нетерпеливые взгляды на деревянную дверь, ведущую в темный подвал библиотеки. — Если я могу найти хоть какую-то информацию, неважно, сколь запутанную, я должна попытаться.

— Тебе обязательно их исполнять, Лира? — отметила Твайлайт. — Ты их описала такими опасными и… не несущими ничего хорошего!

Она сглотнула, а потом улыбнулась с надеждой.

— Знаю! Давай я исполню их вместе с тобой! Я могу призвать защитное поле в три раза мощнее, чем у любого единорога в городе. Я могу подготовить нас к любым магическим последствиям, которые может принести симфония.

— Даже не обсуждается, Твайлайт. Элегии должна исполнять только я, и никто больше. К тому же твоя память не продержится достаточно долго, чтобы ты могла как-то помочь мне.

— Это… Это просто… — Твайлайт сотрясалась. Я видела эту реакцию уже слишком много раз. Казалось, будто старая пластинка играла, повторяя одно и то же раз за разом; и так пока не протрется до дыр. Тональность ее становится все скучнее и скучнее, вплоть до того, что мои уши более даже не вздрагивали в ответ на каждую дрожащую октаву хрупкого голоса старой подруги. — Это так несправедливо!

— Я не должна позволить природе проклятья подавить меня, Твайлайт, — сказала я. — Мне дали одну улику, одно направление с тех пор, как Найтмэр Мун заразила меня, и все это заключено в рамки мелодий, что преследуют мой разум. Так или иначе, я исполняю их. Если они уничтожат меня, пусть будет так, ибо иногда разрушение — это есть самая суть преображения. Разве ты не согласна?

— Нет! — выкрикнула она.

Я не знала, что было более неловким — то, как резко она заявила это, или как мало я ожидала подобной резкости.

— Я не согласна! — она затем сделала нечто еще более неожиданное: она сжала мое копыто в своих и держала его крепко. — Тебе ни к чему быть одной! Тебе ни к чему быть чужой!

— Но… — я глядела на нее, чувствуя, как быстро бьется мое сердце. Наши встречи прежде не оборачивались такой драмой. Что же иначе на этот раз? — Но я одинока, Твайлайт. И пока я не раскрою тайну этих мелодий, мне придется с этим смириться.

— Но прямо сейчас я знаю, Лира! — ее глаза были покрытыми рябью фиолетовыми озерами. Я чувствовала, будто пытаюсь идти по воде; конечно же, безуспешно. — Ты рассказала мне все, и я знаю. И мысль о том, что все это время ты была здесь, и что все твои самоотверженные подвиги остались незамечены терзает меня! Так же, как и мысль о том, что мы были друзьями детства!

— Твайлайт… — я коснулась ее копыт в ответ. Это был жест без чувства, как если бы я приложила копыто к доске. — Я рассказала тебе о нашем забытом прошлом потому, что мне было нужно, чтобы ты мне поверила. Как ты себе иначе представляешь — незнакомый единорог приходит сюда и просит опознать эти элегии, не давая никакого объяснения?

Она, очевидно, не способна была сейчас ничего себе представить. Невероятно реальное мгновенье расцвело перед ней и грозило рухнуть в следующий же леденящий миг.

— Как ты можешь вообще думать, что это — единственная причина, по которой ты пришла ко мне, Лира? Бедняжка! Эта твоя ситуация: как ты можешь позволить себе иметь друзей за пределами собственной памяти, и только ее?

— Пожалуйста… — вздохнула я и покачала головой. Я потянула слегка, и мое копыто начало выскальзывать из ее объятий. — Я могу с этим жить. Я нашла в себе силы…

— Дружба — это самая могучая сила в мире, Лира! — воскликнула она с мокрыми глазами. — Прямо сейчас — мы ведь снова друзья! Мы должны сохранить это любой ценой! Нам надо передать сообщение Принцессе! С помощью Селестии, мы сможем собрать самых сильных магов Эквестрии и…

— Это не сработает, Твайлайт! — выпалила я. Получилось гораздо громче, чем я намеревалась. Я побледнела при виде хмурого единорога, отразившегося в ее жеребячьих глазах. — Твайлайт, прости. Но… Я-я уже через все это проходила. Я знаю, что ты желаешь только добра…

Ее губы задрожали, а по щеке пробежала слеза.

— Я не только желаю добра. Я желаю перестать терять друзей, — она моргнула единожды, и ее лицо побледнело. Не отпуская мое копыто, она повернулась к знакомой фотографии на столе в дальней части библиотеки. Две юных кобылы стояли в рамке, улыбаясь. А рядом было место для третьей.

И тогда я поняла.

О благая Селестия. Вот в чем дело. Вот что изменилось.

— Ты… — всхлипнула она. Она сдавила мое копыто еще крепче. — Это была ты. Это всегда была ты…

Она повернулась ко мне, не сдерживая более слез.

— Из моей жизни столько всего пропало... В моем детстве не было музыки. Я приехала в Понивилль, чувствуя себя одинокой и нелюбимой. И теперь… М-Мундансер навсегда покинула меня, — она шмыгнула носом. Она подавилась идущими следом словами. — Но теперь мне все п-понятно, Лира. У меня… у меня украли тебя.

Она закусила губу и практически пропищала:

— И тебя тоже ограбили, Лира. И теперь, когда я наконец-то получила возможность узнать, что за часть моей жизни канула в никуда, ты собираешься снова меня покинуть? Но почему?! Почему все должно быть именно так?! Это… это проклятье! Я просто не могу понять его…

— Твайлайт, — мне тяжело было говорить ровно. Я видела ее слезы, но по какой-то причине я не могла их ощутить. Я пыталась улыбнуться. Но это, наверное, выглядело как изломанная гримаса. Я осознала, что даже не пыталась улыбаться весь день до этого момента. И что хуже всего, у меня не обнаружилось способности испытывать по этому поводу вину. — Пожалуйста, успокойся. В самом деле. Все… все хорошо…

— Нет! Не хорошо! — выкрикнула Твайлайт. Она сжала мое копыто еще крепче. Она знала, как никто иной во всей вселенной, что я вскоре улечу прочь, как осенние листья на ветру, все до единого несущие на себе аромат ее слез. — Я нашла нечто д-драгоценное и прекрасное… и ты мне г-говоришь, ч-что через какие-то несколько минут оно исчезнет без остатка! Как это вообще может быть хорошо?

— Я… я… — столько всего надо было сказать; ничего не осталось, о чем можно было сказать. Я более не думала о Реквиеме. Нечто другое было достойно сочинения элегии о себе, но внезапно я ощутила, что во мне нет сил ее написать.

А потому я сделала второе по важности действие: нечто, для чего мне однажды потребовалось целых двенадцать месяцев повторяющихся разговоров с Твайлайт. Целых двенадцать месяцев только на то, чтобы набраться смелости об этом попросить. Только на этот раз на ее невысказанную просьбу ответила я. Я обняла подругу, обернув передние ноги вокруг нее, любуясь тем, какой ужасающе маленькой она ощущалась в моих нежных объятьях.

День за днем я не могу остановить себя от распространения этого проклятья как заразы. Жизнь парии не должна быть чем-то подобным, но кто я такая, чтобы жаловаться? Существует только одно, то единственное, что я могу делать, что я всегда буду способна делать; то единственное, что хранит какое-то значение в существовании призраков, которых я созидаю вокруг себя одним только касанием.

Я извинилась.

— Прости, Твайлайт, — я извинилась… и более ничего. Последние слова — самые бессмысленные слова из всех. Это еще одна из причин, по которым я люблю песни вместо монологов. — Прости… Прости, пожалуйста…

— Я… Я-я не хочу, чтобы т-ты уходила… — рыдала она в моих объятьях. Сотрясалась она в моих объятьях. Ее голос икал, как у маленького жеребенка: — Я н-не хочу, чтобы ты уходила, Лира.

Она терлась носом о мое плечо. Ее слезы пятнали толстовку.

— Сначала Мундансер, теперь ты? Я н-не знаю, что хуже — терять друзей или терять память о том, почему они никогда не вернутся…

Я стиснула зубы. Тому была причина. Стена холода обрушивалась на нас, как приливная волна. Впервые за все время, что я могу вспомнить, я практически была благодарна ей. Я закрыла глаза на пике ледяного потопа, переходя его вброд под плач моей подруги детства. Там, в библиотеке, я нежно обнимала Твайлайт Спаркл, что умирала у меня на копытах.

Я ощутила этот момент, едва ее тело обмякло в объятьях. Вся ее дрожь прекратилась. Все ее всхлипы утихли, и я поняла, что нечто неизмеримо драгоценное утеряно навсегда.

— Оххххх… — проворчал ее голос. Она качнулась в моих передних ногах, проводя копытом по лбу, пока глаза ее рассеянно блуждали, как в танце. — Фух… Что… Ч-что случилось?

— Вы… — мой голос звучал хрипло, с придыханием. Прочистив горло, я держала ее на комфортном для нее расстоянии от себя, глядя прямиком в глаза. — Вы упали. Я… ых… я вас поймала.

— Правда? — моргнула Твайлайт. Она изобразила неловкую застенчивость на лице, затем дотронулась копытом до заметно мокрой щеки. — Что?..

— Вы не помните? — выдавила я из себя искусственную улыбку. — Вам на голову упала энциклопедия с верхней полки. Вам крепко досталось, мэм.

— Ох елки, — усмехнулась она и закатила глаза, вытирая щеку насухо. — Вы уже, наверное, думаете, что я не такая уж и взрослая кобыла. Хех… Рейнбоу мне проходу не даст, если узнает, что я расплакалась от маленького ушиба.

Она закусила губу и посмотрела на меня.

— Это ведь останется только между нами, мисс?..

Я открыла рот. Я помедлила, сглотнула, а затем сказала:

— Я… я-я просто пришла взять книгу. Я здесь ненадолго.

— Ну, мой дракон-ассистент Спайк определенно может вам с этим помочь! — сказала она, затем беззаботно пошла прочь. — Мне еще нужно закончить письмо Принцессе! Я его откладывала в долгий ящик все три дня после Гранд Галопинг Гала. Даже не знаю, что буду делать, если опоздаю.

— Я уверена, вы ее впечатлите как надо.

— Хихи. Ну, я постараюсь не подвести ни вас, мисс, ни Принцессу! — она уже почти вышла за пределы слышимости. — Спасибо еще раз, что поймали такую неловкую меня!

— Пожалуйста… — тихо произнесла я, глядя в тени. — Не стоит благодарности…

— Должен признать, — сказал держащий сияющую лампу Спайк, ведя меня вниз по множеству ступеней спускающейся в подвал понивилльской библиотеки винтовой лестницы. — Вы — первая пони уже за не знаю сколько, кто спускается в это жутковатое место.

Массивные корни дома-дерева со всех сторон вокруг нас тянулись вниз. Там, на самом нижнем уровне цилиндрического подвала, пылились в сиянии заряженных мана-кристаллов ряды книжных полок.

— Едва ли могу назвать вам хоть кого-то, кто бы спрашивал эти старые, старые кучи хлама. Хех… Только не говорите Твайлайт Спаркл, что я их так обозвал. Она почему-то считает этот разлагающийся мусор безумно ценным.

— Чем проще о чем-то забыть, тем проще назвать это бессмысленным, — тихо проговорила я. Ни к чему было говорить ему о том, что я прежде уже спускалась сюда, по меньшей мере пять раз. И в каждый из тех раз у меня не было никаких причин считать, что это место достойно чего-то иного, кроме как просто слепого поиска. До настоящего момента. — Спасибо, что проводил меня, Спайк. Думаю, ты теперь можешь вернуться к своим делам.

— Уверены? — он скривил лицо, вешая лампу на ржавый крюк, торчащий из земляной стены подвала. — Какой же из меня тогда хороший ассистент исследователя, если я просто возьму и брошу вас?

— Что ж, хорошо, — пробормотала я, а затем указала в сторону книжных полок. — Они выставлены по литературным периодам?

— Ага. От пре-классического до средне-тысячелетнего.

— А здесь есть раздел книг, написанных во время Пришествия Теней?

— О, да, безусловно! — Спайк схватил скрипучую табуретку-лесенку. Сдвинув ее к середине третьего шкафа, он запрыгнул на верхнюю ее ступень и счистил несколько паутинок с четвертой полки. — Вот здесь. Согласно пометкам Твайлайт, а сомневаться в пометках единорогов бесполезно, эти шесть книг написаны в этот период. Похоже на кучу каких-то скучных астрономических альманахов, написанных на мертвых языках. Вы уверены, что ищете именно это, мисс?

— Да, Спайк, — сказала я ровно. Подойдя поближе, я забрала у него лесенку. — Спасибо большое. Я дальше сама.

— Ну, если настаиваете, — он пожал плечами и двинулся к ступеням. — Если вдруг понадоблюсь, просто дерните веревку у стены, рядом с лампой. Она ведет к колокольчику на первом этаже библиотеки. Потянете за нее — и я тут же прибегу вам на помощь!

— Постараюсь запомнить.

— Конечно, — он помедлил и указал на меня пальцем, улыбаясь. — И, кстати…

— Да, да, — монотонно ответила я, натягивая на копыта серые рукава. — Я знаю, она весьма «крута».

— Хех. Ладно. Удачи с вашим исследованием, мэм.

Его ковыляющие и цокающие когтями шаги удалились вверх по лестнице. Дверь со скрипом отворилась, помедлила немного и захлопнулась с тихим стуком.

Едва он ушел, я рухнула на пол. Я уронила спину на книжный шкаф, а голову — на верхнюю ступеньку лесенки-подставки. Зарыв лицо в передние ноги, я сделала несколько глубоких вдохов, содрогаясь от волн ледяных серых мыслей.

Я никак не могла вытряхнуть из головы воспоминание о том, как тело Твайлайт обмякло в моих объятьях. В одно мгновенье она плакала навзрыд, а в другое — уже была спокойна, как вода в пруду. Меня тревожило то, сколь драматичной я позволила обернуться нашей встрече. Конечно, это не только ведь из-за ухода Мундансер. Мне нужно было постараться утешить Твайлайт, успокоить ее, ослабить шок и боль от того знания, что я столь горько завещала ей.

Мои тяжелые вздохи эхом блуждали по глубокому подвалу библиотеки. Какой бы одинокой и мрачной эта комната ни казалась, я ощущала странный прилив облегчения от нахождения здесь, от одиночества, от окружения тенями.

Что со мной такое? Во что я превращаюсь? Месяц или два назад я могла улыбаться, и улыбаться искренне. Что изменилось? Почему я не могла ощутить панику и ужас Твайлайт, пока не стало слишком поздно что-то исправить?

Я не могла этого отрицать: я была рада, что она забыла, кто я такая. Я действительно была рада, что вдруг налетело мое проклятье и заглушило ее, укололо ее иглой, от которой она сдулась как воздушный шарик, обращаясь в утратившую память оболочку, восставшую затем из пепла.

Но я не всегда так думала. В конце концов, мне нравилось верить, что за пятнадцать месяцев я превратилась в стойкую пони; заботливую пони; в единорога, который может храбро лицом к лицу встать перед превратностями судьбы и перенести скорбь с достоинством. Если в чем-то я могу быть уверена, так это в том, что я определенно стала сильной; только вот я боюсь, что стала слишком сильной. Неужели сила — это нечто, чем надо гордиться, особенно если она ослепляет к чувствам других пони, пока мне приходится бороться за раскрытие тайн моего проклятья?

Я хочу обвинять в своих бедах столь многое из того, что я перенесла, многое, чем я пожертвовала. Я хотела обвинять элегии, ужас неизвестности, что приходит с их исполнением, извечно тревожащую возможность того, что я следую по мерзлой дороге, у которой нет конца.

Но вне зависимости от того, как старательно я пытаюсь это анализировать, отговорок у меня нет. Кого мне надо убедить, что я становлюсь сильной пони, к лучшему или к худшему? Кто, кроме меня самой может судить преступления или благословения, что я совершила для этой деревни, полной безмятежных душ?

Сидя в подвале библиотеки, я была более одинокой, чем когда-либо прежде. Еще один день пришел и ушел. И вновь я утратила все; и все, что обрела взамен — лишь название мелодии, которая имела смысл только лишь для одной меня. Я содрогнулась, прижимая передние ноги к груди. Я вновь видела глаза моей дорогой подруги, и они полнились куда более горячими и горькими слезами, чем те, что когда-либо, как воды святого посвящения, изливала я в этот мир, потому что ее слезы, по крайней мере, заслуживали той теплоты, что они с собой уносили в забвение. Поистине, «Реквием по Сумраку»…

Я не могла найти в себе силы на плач. Да, я изменилась. Во что я обратилась? Я даже не хотела утруждать себя поисками ответа на этот вопрос. Передо мной лежала куда более древняя тайна, ожидающая раскрытия, и если что-то во мне осталось, чем еще можно гордиться, так это мой опыт ведения правильных исследований.

Так что я встала на ноги, сотворила рогом заклинание тусклого света, подсветив тем самым шесть томов родом из Пришествия Теней, и внезапно осознала, что мои навыки ведения правильного исследования — абсолютная чушь. Спайк, при всей его юношеской тяге к преувеличениям, на этот раз не преувеличивал. Опутанные паутиной книги не несли в себе никакой истинной ценности на первый взгляд. Взглядом вторым мне не удалось извлечь ничего, кроме древних символов, для встречи с которыми все мои годы лингвистических исследований подготовить меня не смогли. На третий взгляд я уловила следы фраз на Мунвайни, синтаксически расставленные столь странно, что они тут же отправили мой мозг в крутую петлю. На четвертом взгляде меня чуть не стошнило от попытки заговорить переставленными задом наперед кусками старого эквинского, что плясали у меня перед глазами.

Через час подобного «исследования» я уже готова была забросить это дело окончательно. Мигрень, что я заработала в процессе, была сокрушительной. Мне почти что даже показалось, что если я сяду исполнять элегии прямо сейчас, то это покажется мне долгожданным отдыхом от того, чем я занималась в подвале библиотеки. Я вздохнула, осознавая никчемное понимание того, зачем я на самом деле здесь нахожусь. Я просто откладывала неизбежное. Твайлайт в своей невинности и желании помочь дала мне последний кусочек мозаики, что был мне необходим, — хотя я определенно в нем не нуждалась. Я освоила в своем сознании восьмую элегию достаточно надежно. Не было никакой особой необходимости давать ей название. Мне нужно было смириться с тем фактом, что визит в библиотеку являлся по своей сути не более чем жестом трусости. Следующий шаг был, на самом деле, шагом предыдущим. Мне нужно было отправиться домой, чтобы встретиться лицом к лицу с ночью и проводить ее песней, равно как и себя саму, за темный горизонт, вечно висящий перед моим взором.

И когда я уже собралась с духом, чтобы уйти отсюда и сделать это, глаза мои прищурились, зацепившись за шесть фолиантов, ибо один из них внезапно показался мне отличающимся от других. Магический свет падал на корешок, любопытно отблескивая. Все это время я искала слова, которые могли бы подсказать мне возможное отношение книг к наследию Принцессы Луны. Но мне раньше не приходило в голову искать символы, пока один из них не оказался прямо перед моими глазами.

У одной из книг, самой тонкой из них, если говорить точнее, один и тот же символ многократно повторялся по всему корешку. И он был ничем иным, как Кобылой на Луне, вычерченной черными линиями по коричневой материи. Осторожно подхватив книгу телекинезом, я подняла ее к глазам. Повернув ее, я обнаружила, что обложка для меня столь же бессмысленна, что и при первом взгляде. Слова были написаны на какой-то напоминающей прото-мунвайни бессмыслице, которая могла бы быть понятной только для пони, жившего тысячу лет назад. Я прокляла себя за то, что у меня не оказалось никаких родственных связей с единорогами старого Вайнпега. Но в то же время большинство домов с историей, тянущейся во времена служения Принцессе Луне, приложили все свои силы для того, чтобы уничтожить любые свидетельства подобных связей. Найтмэр Мун и эквестрийская Гражданская Война — темы, что способны были лишь только запятнать наследие аристократического дома. Если история чего-то доказала, так это то, что самые страшные и глубокие шрамы всегда оказываются старательно сокрыты от глаз будущего.

Но что же это за фолиант, что висел передо мной в телекинетическом поле? Был ли это древний осколок эпохи, что содержал в себе тайну Реквиема, который я намеревалась исполнить? Я раскрыла книгу, листая страницы, и только лишь вздохнула от увиденного. Древние коричневые страницы были покрыты все тем же неподдающимся расшифровке текстом. И плюс ко всему, многие страницы были и вовсе пусты. Я начала понимать, почему эти фолианты покоились в практически непосещаемых глубинах подвала. Только бессмертный аликорн, проживший достаточно для того, чтобы познать смысл бессмысленного, сможет найти применение этим книгам.

И все же я знала свое место. Я вечность бежала по музыкальному следу, оставленному как раз такой богиней, и я не смогу ничего достигнуть, если буду стоять неподвижно. Возможно, было уже слишком поздно наказывать себя за безразличие к горю Твайлайт. У меня еще было время на изгнание труса из моей души. Осторожно положив книгу себе на спину, я сняла со стены лампу и пошла по ступеням на первый этаж библиотеки.

Несколько минут спустя, я шла, не разбирая дороги, по улицам Понивилля. Я не спешила. Закат был великолепен: алый бассейн ярких красок, что подсвечивал собой каждое дерево в спектральном предчувствии осени. По земле тянулись тени домов, и я видела плотный поток красного света, тянущийся подо мной на север, как тропа, прочерченная прямиком к моему дому, навстречу моей темной судьбе.

Потому я медлила. Каждый шаг казался мне попыткой мешать деревянной лопаткой густую патоку. Я вдыхала кристально чистый воздух приближающейся осени. Я оглядывала окружавшие меня пейзажи и живые души, что обитали в них.

Понивилль — крохотная деревушка. Ее население едва ли превышает полторы тысячи пони. За пятнадцать месяцев, что я имею удовольствие знать эти души, я заучила имена почти половины из них. Это не такая уж неподъемная задача, когда нет никакого другого хобби, оберегающего от безумия.

Я шла по городу в лучах заката, что вполне мог бы быть последним закатом, который я когда-либо увижу, и часть меня задавалась вопросом: зачем я вообще обеспокоилась столь тщательным наблюдением за ними за прошедшие полтора года? Изменилась бы как-то ситуация, если бы я была проклята в центре Мейнхеттена? Или Филлидельфии? Или Балтимэра? Была ли я окружена сотнями пони или же тысячами, особой разницы это не делало.

Я — одинокая кобыла. Мой мир начинается и заканчивается только мной: моим дыханием, моим голосом, моей песней. Единственные извечные диалоги, которых я могу ожидать — это лишь те горькие возможности, что мне выпадают поговорить с самой собой. Единственная душа, которой когда-либо суждено прочитать этот дневник — та же самая пони, чьи глаза ведут одинокое перо по этим листам.

Закат был пылающ и ярок, но на моем пути домой я могла видеть только лишь умирающие тона. Каждый пони отбрасывал мрачную тень. Каждая душа была сосудом блаженных секретов, в коих я никогда не смогу поучаствовать, ибо ледяная завеса меж нами становилась все плотнее и плотнее с каждым днем, стремительно проносящимся мимо. Стоит мне вытянуть шею, и я услышу их призрачный шепот. Между Скуталу и Милки Вайт пылала какая-то ужасная ссора. Дерпи Хувз отчаянно извинялась перед раздраженным жеребцом, в которого она врезалась. Рарити стонала и плакалась Флаттершай по поводу ужасающей смены стиля в индустрии моды. А потом, вдалеке, я услышала игривый обмен подколками между Амброзией и…

Я сделала глубокий вдох. Уши заполнил шум дрожи моего собственного тела. Пробивая собой очередную волну холода, я пошла прочь от пони, от незнакомцев, от красок Понивилля. Я держала свой путь в леса, навстречу моей хижине, навстречу тьме. Я не могу точно сказать, когда конкретно каждый оттенок, каждая фигура и материя жизни обратились для меня ядом. Что меня интриговало в этом, так это то, что я не чувствовала никакой дурноты по этому поводу. Нечто успокаивающее и естественное ощущалось в тех глубинах, в которые я упала, как будто я надела идеально пошитое седельное платье.

Всякая вина, что я испытывала за бездушное отношение к горю Твайлайт, рассеялась без следа, ибо я была рада, что она не может меня сопровождать. Ощущение того, как тает в моих объятьях ее рыдающее тело, превратилось в блаженное воспоминание. Для меня это облегчение — знать, что Твайлайт не может последовать за мной в эти глубины, что я не могу поделиться с ней тем, что мне пришлось обнаружить касательно мрачной иронии жизни.

Я не хотела, чтобы она знала, как начала осознавать я, что когда многие месяцы назад молодая кобыла, стоявшая на карнизе высокого здания в центре деревни услышала слова храброго жеребца и сделала шаг назад от края, она, скорее всего, совершила ошибку.

Есть, в конце концов, истина, сокрытая за завесами безумия, и это стало моим безблагодарным долгом — писать об этом песни. Я не могу более улыбаться. Я более не могу смеяться. Я подошла прямым ходом к дому и оставила умирающий день по ту сторону тяжелой деревянной двери.

Я сидела на своей койке с древним фолиантом, открытым передо мной. Облака бессмысленных слов роились перед глазами подобно бессчетному множеству потускневших и устаревших созвездий, что были расчерчены среди них на страницах. Я должна была потратить эти последние несколько часов на медитацию. В некотором роде, так и было. Пристальный взгляд в бездну бессмысленного — поистине суть того пути, на который я ступила. Часть меня надеялась, вопреки логике, что нечто на страницах литературы эпохи Пришествия Теней способно подготовить меня к тому, что грядет. Как и всегда, разумом я понимала тщетность этой надежды. Тем не менее, я медлила, вчитываясь в один абзац на мунвайни за другим в молчании, боясь момента, когда мне придется закрыть книгу раз и навсегда и приступить к ночному печальному концерту.

Я отмеряла часы в умирающих полосках солнечного света. Окно надо мной тускнело все больше и больше. В этом вечере уже было нечто, что начало пугать меня. Он ощущался тише обычного. Казалось, окружающий меня лес засыпал, склоняясь в ожидании крещендо, что пробудит его для того, чтобы он обрушил неописуемые кошмары на этого по-глупому храброго единорога. Сначала было три алых полоски солнечного света, текущего сквозь окно, затем две, затем одна. Едва пала тьма, моя кожа примерзла к невидимой стали. Редко когда судьба объявляет о своем приходе чем-то большим, чем едва слышным шепотом. Я захлопнула хрупкую книгу, поднялась с койки и собрала свои вещи. Мою лиру, мои нотные листы, звуковые камни, лампу. Все они присоединились ко мне в изящном танце, в котором я обходила в тишине хижину.

Все это время я не переставала думать о Твайлайт — вне зависимости от того, сколь отчаянно я пыталась отбросить мысли о ней. Я задумалась: что же произойдет, если эта мелодия — последняя из тех, что мне суждено играть, если мои труды принесут, наконец, плоды, и проклятье, наконец, развеется в прах? Отойдя от потока нахлынувших воспоминаний, простит ли Твайлайт мне все те моменты, когда я дергала ее как марионетку над зияющими челюстями забвения только лишь для того, чтобы выжать из нее необходимую мне информацию? Простит ли она меня за то, что я оставляла ее умирать столь кошмарное количество раз подряд, тогда как сама продолжала жить, не чувствуя вины за свои преступления? Захочет ли она по-прежнему быть моей подругой, когда я, наконец, буду благословлена возможностью оставаться в памяти, и, при этом, наконец, буду проклята возможностью преклониться пред сужденьями других?

Вне зависимости от того, сколь сложной может стать моя жизнь, оправдания есть оправдания. Я знаю это сейчас, и я знала это тогда. Я вылетела из хижины стремительно, как пуля. Дверь сарая распахнулась в одно мгновенье. Закрыв за собой проход в помещение, я спустилась вниз. Погреб раскрылся предо мной в янтарном водовороте пляшущих теней. Я повесила лампу над головой, перед тем как пододвинуть табурет к металлической стойке. Я поставила лиру как раз над записанным в нотах «Реквиемом по Сумраку» передо мной. С величайшей осторожностью я расставила все четыре зачарованных заново звуковых камня по углам площадки, на которой стояло сидение.

Затем я приступила к следующему шагу, который я никогда прежде не предпринимала. Дотянувшись до угла погреба, я развернула моток веревки, что положила туда несколько дней назад. На конце этого шнура находился длинный железный шип. Я с силой воткнула его в пол погреба и подергала за веревку, чтобы убедиться, что мой якорь закреплен на своем месте надежно. Затем я привязала ловкими манипуляциями телекинеза свободный конец к задней левой ноге, как раз там, где копыта переходили в укрывающие их основание длинные шерстинки. Я ясно вспомнила последний концерт, когда после исполнения «Плача Ночи» я проснулась некоторое время спустя. Каким-то образом я оказалась посреди леса, обнаженная, промокшая и замерзающая. Веревка со штырем, конечно, казалась весьма хрупкой страховкой, но я надеялась, что мой импровизированный поводок поможет мне оградиться от чего-то… или кого-то, что перетащило меня из погреба в прошлый раз.

Наконец я уселась и уставилась на записанную мной симфонию. Самый леденящий момент этого вечера настал, когда я осознала, как долго я добиралась до этой стадии и при этом как ужасающе быстро я вышла из хижины и швырнула себя на край этой пропасти. Если подумать, это очень пустынный мир: ведь одна и только одна пони назначена исполнять то, что делала я каждый день — пронзать глубины бытия песней, что была преднамеренно забыта временем. Я вновь готовилась легкомысленно играть с мелодией столь опасной и непредсказуемой, что она сумела превратить богиню в демона и швырнуть целый континент, населенный пони, в кровавейшую из войн, которую когда-либо знала Эквестрия. Если бы я знала цену своей свободе с самого начала, то, думаю, я бы не прикоснулась ни разу в жизни к струнам лиры.

И все же я коснулась… и коснулась вновь. Погреб заполнился эхом магии, когда я начала свой путь по струнам в направлении «Прелюдии к Теням». Но это не все, что я делала. Я стала единорогом более сильным, чем раньше; пони умнее, чем прежде. Я плыла в потоках паранойи, пробужденной напевом, призывая ману из безвременной мелодии и используя ее для того, чтобы защитить свою концентрацию. К тому времени, когда я начала «Закатное Болеро», я уже закончила наполовину плетение защитного заклинания над головой. Подпитываясь энергией и возбуждением, которыми одарило меня Болеро, я изливала чистую магию по своим лейлиниям, пока мой рог не воздвиг зеленый купол из щитов непосредственно надо мной. К тому моменту, когда заиграл «Марш Приливов», мои тело и разум были спокойны, расслаблены благодаря онемению, принесенному мне мелодией, и видом того, как темно-изумрудное сияние звуковых камней встретилось с прозрачным свечением щитов охранного барьера.

Затем весь свет разом погас. Я дышала спокойно, непоколебимо идя по своему пути сквозь слепящие аккорды «Сонаты Тьмы». Холод стоял в погребе, но он был выносим. Мое защитное поле, подобно нежному кокону, кульку одеял, несло меня по волнам мертвого моря. Когда зрение вернулось ко мне, и в полную силу заиграл «Звездный Вальс», я ощутила волю к жизни сильнее, чем когда-либо прежде. Сердце грохотало, но оно же при этом и разогревало меня. Я была подобна живому факелу в арктической реке, плавящему лед вокруг себя. Мое тело чувствовало себя неизмеримо сильнее, чем в течение моего последнего жалкого исполнения симфонии. С одной стороны, меня это наполнило гордостью. С другой — я поняла, что если так пойдет дело, я пробьюсь сквозь финальные элегии, сохранив всю свою силу и ясность сознания. Больше не было шанса избежать того, что лежит за последними пределами моего концерта.

Как раз с этой цепочкой мыслей я пропахала насквозь «Лунную Элегию». Мой рог вибрировал, мой щит колебался. Казалось, будто я несусь, сломя голову, в бой. Внезапно я вспомнила, как выглядели глаза Найтмэр Мун. Я стояла в центре Понивилля, дрожа в ее тени. Наши взгляды встретились: взгляды смертного и бессмертного. Мы были не одни. Были ли мы не одни? Благая Селестия, неужели я уже начинаю что-то вспоминать? Что это за облако поднималось вокруг меня?

Я подняла взгляд дергающихся глаз. Я не видела никакого облака. Я не видела больше стен погреба и все равно я была в нем… только в чужой шкуре. Почва была на месте и сквозь грубость ее пробивался слой тающего льда. Я слышала мощный перезвон везде вокруг, будто целый лес ржавых цепей непрерывно лязгал в ямах вечности. Как только мои уши заболели от этого, куда более мощный, куда более темный звук пробудился с ревом к жизни и разорвал все в клочья. Я не осознавала этого, пока над моей головой не оказалась задута лампа, но я играла «Плач Ночи». Что важнее всего, я оставалась жива… столь ужасающе, отчаянно жива. Я заглянула в зияющие раны вчерашнего дня. Мой щит был изумрудным брезентом, мечущимся как на ветру между мной и кошмаром. Лицо Найтмэр Мун растворилось в басовом вопле, ее память вырвана из моей души, как разлагающийся ошметок плоти. На месте шлема демонессы разгорелась пара безжизненных глаз. Ее глаз.

И тогда я узнала на выдохе озарения, который опустошил мне легкие без остатка, что именно это выбило меня из сознания в прошлый раз. Точнее, именно этот кто-то. Один за другим взорвались все четыре звуковых камня вокруг меня. Изумрудный щит раскололся. Стены погреба взорвались ледяной водой и пеплом. Мое тело качалось в такт поющему об одиночестве лязгу цепей. Когда Плач оборвался последним жалким аккордом, и я ощутила, как мои глаза закатываются за лоб, я призвала всю силу, что была сохранена щитом, и совершила последнее осмысленное действие. Я протянула копыта, схватила лиру и прижала сияющий инструмент к груди. Я стала беззащитным младенцем, бездумным и бесстрашным, когда упала спиной назад с табурета.

Мое тело рухнуло с плеском в воду, холодную настолько, что я поняла, что чувствуют мертвые. Я разинула рот в поисках воздуха и жидкость тут же заполнила его. Я захлебывалась. Я откашливалась. Мои челюсти сжались, как тиски, когда я завертелась в этой морозной утробе. Было слишком холодно для того, чтобы открыть глаза; слишком обжигающе морозно, чтобы держать их закрытыми. Жидкость во рту превращалась в будящий тошноту лед. Я рванула голову вперед, в течения, и когда зрение вернулось ко мне, я увидела сияющую зеленую дымку. Болезненно моргнув, я наблюдала с ужасающей ясностью за тем, как моя лира уплывала прочь от меня. По-прежнему охваченный моей телекинетической энергией, инструмент прорывался навстречу пляшущей поверхности бурной реки. Всхлип сорвался с моих губ. Зубы пульсировали с каждым ударом сердца, пока я плыла вслед за лирой, с легкими, готовыми взорваться. Вытянув два онемевших копыта, я схватила лиру, едва она прорвалась на поверхность.

И затем произошло нечто неожиданное. Я упала вверх. Я завопила, выплевывая замерзшую до состояния тонкого порошка желчь, а тело мое заметалось в полете через черную бесконечность. Все кругом тонуло в громоподобном грохоте. Об меня бились льдинки и капли воды, тогда как сама я неслась в никуда с неизвестной высоты. Я вцепилась в лиру, мечась взглядом во все стороны. Я видела, как нечто кружило в черном ничто. В изумрудном сиянии моего инструмента я увидела, что это — железный шип, что болтался по-прежнему привязанный к моей задней ноге длинной веревкой. Прежде чем я успела осознать это, падение прекратилось… в очередном озере.

Мое тело пробилось сквозь тонкий слой льда и я погрузилась целиком в промораживающие до костей глубины. Меня потащило куда-то, понесло по арктическим течениям столь быстрым, что, казалось, волосы моей гривы вот-вот окажутся выдранными с корнем. Я стиснула крепко зубы, боясь вдохнуть еще хоть каплю призрачной жуткой жидкости. Вертясь и пинаясь в течениях, я осознала, как что-то проносится мимо меня… или как я проношусь мимо чего-то. Виднелись темные силуэты, соединенные вместе, колоссальные по своим размерам и черные, как сгнившие трупы. Я видела цепи — цепи гигантской, неизмеримой длины. Звенья древнего металла, что тянулись, плывя и содрогаясь огромными волнами повсюду вокруг меня. К тому времени, когда мое зрение начало угасать, и когда я, наконец, пробилась вновь на поверхность, я насчитала уже как минимум десяток их, уходящих спиралями в бесконечность.

Глотая жадно воздух, я неслась куда-то боком. Острые кристаллики льда усеяли мой разинутый рот и язык в нем. Они на вкус были как давно остывший пепел. Гром вновь оглушал меня. В мое дрожащее поле зрения попало несколько ярких вспышек молний, озаривших бесконечную темную бездну. Между мной и вечностью вырисовался сложный силуэт из тысяч и тысяч пересекающихся черных цепей, мерцающих во тьме, как трещинки в яичной скорлупе. Меня столь поглотили эти кошмарные вспышки, что я даже не успела приготовиться к внезапному удару.

Следующий водоем, в который я рухнула, оказался куда спокойнее. Сразу же после удара о воду, я лягнула задними ногами и всплыла на поверхность. Там, хватая ртом воздух, я поплыла вперед, крепко держась за лиру в своем невозможном подвиге ради выживания. Толстовка промокла до нитки. Сырая ткань весила миллионы фунтов. Грива налипла мне на лицо. Я тряхнула шеей и сбросила волосы с глаз. Вернулся гром. Я сжалась под его грохотом. Казалось, мои уши вот-вот взорвутся. Сверкнуло еще несколько молний, и я задрала голову вверх.

И тогда я увидела это. Ну или, по крайней мере, крохотную искорку кошмарной громады, что поглощала меня. У здешнего мира не было ни земли, ни неба. Не было ни севера, ни юга, ни звезд, ни единого намека на свет или что-то осмысленное, кроме хаотичных вспышек непредсказуемых молний. Реальность обратилась рядами обсидиановых силуэтов, ржавых конструкций из чернейшего металла, связанных воедино паутиной лязгающих цепей неизмеримой длины. Я наблюдала парализованно как твердые завесы текучей воды неслись магически по этим неземным платформам. Гигантские мелкие моря танцующе проносились, омывая собой дырявые равнины как стены дождя, слитые в единые струи по чьей-то жуткой воле. У текущих по воздуху рек не было ни начала, ни конца, они извивались как серебряные нити меж всесокрушающих шквалов белого, как кость, снега.

Справа от меня, по ту сторону водяного потока, возвышался черный силуэт. Я развернулась к нему. Это была платформа размером с половину понивилльской городской площади. Между мной и этой твердой конструкцией клубилось две вьющиеся по воздуху реки. В отчаянии я сжала золотую раму лиры в зубах и оттолкнулась от своей жидкой тюрьмы несколькими мощными взмахами копыт. Я устремилась решительно к поверхности. Неземные течения тащили меня мимо острых, как бритва, цепей, проносящихся спереди и сзади. В любую секунду, в любое мгновенье мое тело может оказаться растерзано в мелкие клочья. Я поймала в свое поле зрения лязгающее ржавое звено как раз в тот момент, когда, наконец, вырвалась из потока.

Я полетела вперед, вращаясь, и упала в следующую реку. Я пробила ее прямиком насквозь, как тяжелый камень. Когда я снова вырвалась в полный несущихся снежинок воздух, все вокруг меня вновь озарила вспышка молнии. Последняя река стремительно текла в противоположном направлении. Охнув от резкого удара о воду, я закрутилась как волчок. Гром и грохот эхом гуляли меж течений. Когда я всплыла на поверхность, я искренне не могла понять, куда меня несет, пока не ощутила удар и острую боль, рикошетом отразившуюся от моего скелета.

— Ааагх! — закричала я, прокатившись по поверхности платформы и вскоре остановилась в луже промораживающей воды, что пропитала мое тело. Я рыдала, но не могла себя слышать. Гром был везде, он забивал мне уши, разрывая их будто когтями, вибрировал в самом центре моего мозга. Я попыталась сесть, но копыта жалко скользнули по ржавому вибрирующему металлу. Мои глаза распахнулись, как яйца, из которых лезут окровавленные птенцы. Нити молний танцевали передо мной, уходя так далеко, сколь способно различить мое зрение. Я боялась встать, ибо казалось, что я тут же полечу вверх, или, получается, вниз, прямиком в промороженное насквозь забвение.

Я съежилась и повернулась набок. Мои слезы замерзали на щеках. Я потянулась копытами к лицу, чтобы убедиться, что моя голова все еще на плечах. Онемение было сокрушающим. Куда бы я ни посмотрела, везде был только снег, лед и пляшущие струи воды.

— Благая Селестия Всемогущая… — хныкал чей-то жеребячий голосок. — Где я?

Отвечал только гром. Черная бесконечность могла бы вполне быть только лишь полой сферой размером с карету. Здешняя акустика бросала басовые волны грома вперед и назад по моему черепу, с такой силой, что я была уверена — он вот-вот взорвется.

— Это… это… — голос начал звучать чуть-чуть внятнее, похоже на что-то знакомое мне. Я сглотнула и тихо произнесла: — Это отсюда идет весь этот холод?

У меня более не было сомнений, один лишь крик. Прежде чем я успела издать следующий, я осознала, что тьма вокруг меня удваивалась, утраивалась. Все это время у меня был всего один источник света, не считая молний. Мои копыта были пусты, и я поняла, насколько это было плохо. Развернувшись резко, я увидела свою мерцающую лиру. Изумрудный инструмент скользил прочь по ковру изо льда… пока не соскользнул прямиком за край черной платформы.

— Ыынхх… Нет!

Я бросилась галопом к краю. Я рванулась и упала. За мной следом тащился привязанный к левой ноге железный штырь. Скрежеща зубами, я прыгнула вновь за край и скользнула вслед за лирой.

Инструмент упал с платформы. Я полетела за ним. Панически размахивая передними ногами, я с трудом поймала лиру. Ситуация едва ли мне помогала. Теперь я свешивалась вверх ногами с крыши ржавой конструкции. Рот мой распахнулся настежь, когда я осознала, что гляжу в бездонный колодец из пересекающихся крест-накрест бескрайних решеток из цепей. Более того, эти ржавые цепи не пустовали. К ним были прикованы… фигуры, расставленные друг от друга на расстояния, скрывающие их формы. Они были источником бесконечного лязга, но это еще не все. Когда гром раздавался над головой и под ногами, какой-то глубокий звук среди этих фигур отвечал ему.

Мне пришло понимание, что этот гром был не просто жутким феноменом. Ибо как бы глубинно и хаотично не звучал этот взрывной грохот, у его раскатистого эха слышался еще и едва различимый высокий тон. Мне казалось, будто я слушаю какую-то безвременную запись, песнь древнее, чем сама смерть, музыку, замедленную до такого тона, что кошмарное звучание всего этого вместе напоминало море могильных плит, скрежещущих друг о друга. И с каждым раскатистым резонансом, сопровождаемым вспышками ярких молний, какой-то тошнотворный хор отвечал со стороны лесов висящих внизу тел.

— О нет… — выдавила я, задыхаясь. Мои дрожащие глаза прищурились. — Это что… это пони?

Мне в спину ударил поток ледяного дождя. Я обернулась. Я ахнула. Вертикальная стена реки неслась как лента прозрачного серого дыма по платформе. Меньше чем через десять секунд она поглотит меня.

Задыхаясь, я взобралась обратно на копыта. Я встала на краю платформы. Стена воды, испещренная кусками льда, ползла ко мне. Мне некуда было бежать. Я застыла дрожа в панике. Я думала о маме и папе. Я думала о Понивилле. Я думала о…

Твайлайт.

«Реквием по Сумраку…»

Я оказалась здесь не просто так. Так же как я была проклята не просто так. У меня не было никаких ответов, никакой надежды, никакого света в конце этого кошмара. Но у меня был напев, который я могла сыграть.

Пока вода неслась прямиком по мне, я обдумала варианты своего спасения, а затем поспешно отбросила всех их ради импульсивной глупости, которую я задумала совершить следом. Наклонив голову вперед, я сосредоточилась и сотворила защитное заклинание как раз к тому моменту, когда потоки ударили по мне.

— Ыынннх!

Я заскрипела зубами, сопротивляясь изо всех сил. Ноги мои подгибались, пока я старалась удержать зеленый купол в целости. Ледяная вода и снег плясали вокруг меня. Случайные капли и осколки льда прорывались сквозь щит, барабаня по шкуре. Я высчитывала секунды агонии, вдыхая последние глотки воздуха, что остались в хрупком пузыре, который я создала вокруг себя. Мои глаза, щурясь от боли, искали выход из вертикальной реки, падающей на меня. Со скоростью, с которой она шла, должно быть осталось всего метра три. Мои легкие содрогались, а сердце рвалось из груди. И едва я только почуяла запах холодного воздуха с другой стороны…

Мимо платформы пронеслись яркие ленты молний. Гром сотряс мой мир с исходящим паром басовым воплем. Щит раскололся сию же секунду. Вода рухнула на меня как обвал. Куски льда избивали мою плоть. Я закричала пузырьками воздуха и, извернувшись назад в обнимку со своей лирой и прорвавшись сквозь подступающий край воды, полетела в лязгающие глубины безумия.

— Ааааа! — выла я. Я развернулась. Я видела паутины острых, как бритва, цепей, обрамляющих мое поле зрения. Я видела ржавчину. Я видела фигуры. Я видела копыта.

Я вновь врезалась со всплеском в размытый мир. Еще один текущий поток спас меня в последнюю секунду. Поток этот был могуч, и он нес меня прямиком к чему-то темному и твердому. Понадеявшись против всякой логики, что это еще одна платформа, я поплыла к ней. Поток чуть не пронес меня мимо конструкции к тому моменту, когда я из него, наконец, вырвалась.

Я завопила, ибо летела прямиком в монолитный черный цилиндр. Долгая вспышка молнии высветила ряды дыр, вырезанных в ржавой поверхности, и я направила свое невесомое тело прямиком к одной из них.

— Ууф!

Я приземлилась неловко, и моя лира приземлилась следом. Я вцепилась в острый край прохода, а мой инструмент забряцал где-то внутри этой толстой колонны. Я упустила свой телекинетический захват на струнах и потому они перестали сиять изумрудным светом. Я висела во тьме, всего в одном возможном неловком движении от падения в бесконечность забвения. Упираясь, лягаясь и царапая металл задними копытами, я наконец-то смогла ухватиться покрепче. Сопротивляясь боли, я втащила себя в пустоту внутри колонны. Еще несколько секунд мне потребовалось на то, чтобы втащить висящий шип вслед за собой. Едва я забралась внутрь, как оказалась поглощена без остатка абсолютной темнотой. Басовый грохот грома, казалось, здесь был еще громче. Шаря в поисках лиры я спешила, боясь опоздать, прежде чем оглохну от этого грохота. Мне нужно было чувствовать. Мне нужно было видеть…

Когда я ухватилась за нее, ощущение металла в моих копытах едва ли принесло мне облегчение, ибо меня вдруг затопило новым чувством. Превозмогая онемелость, я осознала, что в цилиндрическом нутре колонны гуляло эхо не только грома. Уши мои дрогнули, замечая лязг, окружавший меня.

Я сидела там в течение нескольких секунд, часто-часто дыша, прижимая лиру к промокшей насквозь толстовке. Лязг усилился, отвечая на гром в идеальной каденции с ним. Наконец, когда мое сердцебиение стало столь быстрым, что отдельные удары больше нельзя было различить, я сосредоточила ману на лейлиниях своего рога и зачаровала лиру. Нагоняющий клаустрофобию интерьер цилиндра озарился тошнотворным бледно-зеленым светом. Там, где должны были быть стены, я видела только лица.

— Ааах!

Я завопила и свернулась клубком посреди неисчислимых рядов тел. Все они были пони… или когда-то были ими. Их шкуры стали гладкой и бледной гангренозной кожей. Там, где должны были быть их глаза и рты, их головы охватывали пары металлических скоб, темных оков из той же черной ржавчины, что и цепи, что держали их ноги прикованными к стенам цилиндра.

Содрогнувшись от отвращения, я прикрыла свои пол-лица лирой, но глаза мои не могли оторваться от каждой малейшей детали тел, висящих вокруг. Затем вновь прогудел, резонируя в металле, гром, и я поняла, что тела эти едва ли мертвы. Они едва ли были чем-то однозначным. Они сотрясались, метались, лязгали цепями в своих хаотичных попытках создать гармонию. Затем прогремел еще один раскат грома, потом еще один, но они более на него не отвечали. Я была там. Я была теплой, и у меня была светящаяся лира. Они теперь отвечали мне.

Поначалу я думала, что слышу царапанье металла по металлу. Но ржавчина не может издать плач или крик. Их стоны выросли в громкости до настоящей бури какофонии, и я оказалась в самом центре этого некротического циклона. Обледенелые копыта пробуждались к жизни и тянулись ко мне, нащупывали, искали меня. Что-то отталкивало их конечности, вопя в ответ, и звук этот ужасно напоминал мой собственный голос.

— Ыыннхх! Ахх… Аааххх! — я металась, пиналась и лягалась, отпихивая тела прочь. Их стоны только усиливались. Они бросались, прыгали на меня настолько, насколько позволяли их короткие цепи, жаждая обнять меня и мою лиру. Воющие голоса слепых пони вырывались приглушенно из-под ржавых скоб, закрывающих им рты. Я пыталась метнуться к дыре, через которую я пробралась сюда, но ряды тел удвоились, перегораживая мне проход.

К этому моменту ужас оказался вдруг затоплен шипящим звуком. Весь цилиндр содрогнулся. Я поняла — это еще одна пляшущая волна воды нахлынула на трубу. Сквозь дыры тут же ринулись леденящие кровь потоки. Уровень воды начал подниматься, покрывая копыта, лодыжки, колени — тонули не только их шарящие конечности, но и я тоже. В панике, я вскарабкалась выше половины сбившейся в кучу толпы и уставилась наверх. Я увидела, что пустой внутри цилиндр тянулся вверх на целую сотню футов. Но что важнее, у него не было верхушки, ибо я увидела яркий круг света от вспыхнувшей молнии прямо над своей головой.

К этому моменту я уже хватала ртом воздух, ибо ледяная вода подбиралась к моей шее. Я металась, билась, лягалась в воде и одновременно среди скованных цепями пони. Я оттолкнулась вверх, отплевываясь от воды, задыхаясь. Их стоны замолкали по мере того, как один тонул за другим, череп за черепом; напирающие снизу потоки поглощали несчастных.

Я подпрыгнула судорожно. Я завопила и рванулась вверх, но не сдвинулась ни на дюйм. Я бросила взгляд прямо вниз. Сквозь преломляющую поверхность растущего прилива я видела дюжины копытных тел, извивающихся, как тонущие змеи в ведре. Где-то там, в самом сердце этой шевелящейся мерзости застрял железный шип, что был привязан к моей ноге.

— Ыынхх… Нет! Оххх! — закричала я, дергая и вырывая веревку изо всех сил. Шнур, обернутый вокруг задней ноги, впивался в плоть с каждым движением, что я совершала. Когда вода достигла плеч, я храбро нырнула, чтобы попытаться распутать петлю копытом, но безрезультатно — множество тел царапало мои ноги и тянуло меня вниз. — Ынннх! Отпустите! Пошли… Ыых… Пошли прочь! Прочь! Дайте… кхххт!

Я более не могла говорить. Я более не могла дышать. Все мои крики оборачивались льдом и пузырьками. Окованные лица метались вверх и вниз, кружась роем вокруг меня. Задняя нога трепыхалась и лягалась. Цепи кружили как водные змеи, а мой голос журчал в ушах оттого, что вода плескалась в самой глотке. Где-то в этом тонущем гробу ног и стонов призрачными туманными нитями взвился зеленый свет, свет, что сиял ярче моей лиры, ярче самого солнца. Твайлайт перестала рыдать в моих объятьях, и я не была готова к ней присоединиться. Как раз тогда вспыхнул разряд телекинеза. Я нацелила рог точно вниз, под себя. Окутанный пузырьками и туманными нитями разряд раскидал несколько тел в стороны, а заодно преуспел в самой главной задаче: в разрыве шнура пополам.

Я была свободна. Я всплыла наверх. Я взлетела наверх. Подобно пуле. Оседлав течение, я всплыла, вдохнув жадно воздух, чтобы я смогла кричать, плыть и лететь.

Молнии поприветствовали меня, когда я вылетела через дыру наружу. Я приземлилась на плоскую поверхность очередной платформы на вершине трубы. Ледяная вода моей несостоявшейся могилы вылетела вверх подобно гейзеру позади моего вздрагивающего тела, пока я ползла как хнычущий младенец по ржавым просторам, что внезапно оказались в моем распоряжении.

Я свернулась в клубок, подавшись вперед, обняв крепко лиру, вздрагивая от макушки до подошвы копыта. Гром еще раз пронесся надо мной, и идеально выверенным ответом на него пришел хор стонов. И более того: хор окружал меня со всех сторон.

Мои слезы высохли как раз к тому моменту, позволив мне взглянуть наверх и увидеть леса закованных пони, лежащих по всей платформе, свернувшихся точно так же, как и я сама. Посреди этого кладбища ржавчины и трупного окоченения лежала я, заливаясь стонами на морозном воздухе.

— О Селестия… О Селестия… О Селестия…

Я закрыла глаза и открыла их вновь, отчаянно и беспочвенно надеясь, что проснусь в своей хижине в лесу, в гробу, где угодно, кроме этого места, где угодно, где нет льда, грома и лимба.

И все же где-то в самых глубинах тошнотворнейшего отчаяния разумная часть меня еще была жива. Теплился еще тот же дух, что помог мне продержаться больше года общения с забывчивыми призраками, помог мне оставлять следы в мире, в котором отпечаток моего копыта существовал не дольше дождевой капельки на раскаленной солнцем мостовой.

Элегии…

Мелодии Найтмэр Мун…

Это не симфония…

Это преграда…

Это печать…

Они созданы, чтобы ограждать… ограждать от этого…

Но что это?

Где я, во имя Селестии?

Что все эти пони здесь делают?..

Мое сердце остановилось, ибо остановился гром, но остался грохот. Тела, меня окружавшие, по-прежнему стонали, по-прежнему дергались, по-прежнему тянули ржавые лязгающие цепи. Я подняла взгляд и увидела, как молнии срастались в единый луч с некой конечной целью. Туда, где свет обретал твердость, мне внезапно расхотелось смотреть. Страх, что старше, чем сама жизнь, старше, чем само время, впивался мне в душу, заявляя о себе задыхающимся плачем, рвущимся из глубин моей глотки.

Прежде чем я осознала, что делаю, я уже вскочила на копыта. Я развернулась и бросилась галопом по платформе прочь от этого зрелища, сжимая лиру в зубах, перепрыгивая через корчащиеся в цепях тела. Мне казалось, будто я бегу от этого чувства всю свою жизнь, и даже все свои прошлые жизни, даже все прошлые измерения, существовавшие до того, как впервые появилось нечто способное придать им форму и суть.

Я достигла края платформы. Почему я не прыгнула — я до сих пор не в состоянии понять. Я жива, чтобы писать эти строки, как бы то ни было. Быть может, это судьба заставила меня развернуться. В конце концов, благодаря какому-то жестокому божественному дару я могла идти на всех четырех копытах, тогда как все пони вокруг меня лежали, прикованные к горькой черноте, на которой я стояла.

Но я не была храброй. Нет, это не отвага поддерживала меня там. Любой на моем месте, даже душа столь могущественная и легендарная, как Старсвирл Бородатый, мог бы только лишь смотреть, разинув рот, на то, что вставало, что обретало завершенность форм, что пробуждалось к жизни с кошмарной грацией, от которой я жаждала расцарапать себе глаза в кровавую кашу острыми краями лиры. То был новый кошмар, новый цвет, вторая смерть. Я глядела в лицо Найтмэр Мун и я выжила только лишь ради того, чтобы прийти сюда, чтобы поприветствовать кого-то, кто был темнее даже ее. Ее, одержимой этой бездной, что лежит по ту сторону элегий, что когда-то, должно быть, поглотила Луну и теперь переваривала меня.

Когда явилась она, я поняла, что у меня более не осталось никакой защиты, кроме напева. С него начался этот мир и он был тем, что придавал силы ей. Гром рассосался, и молнии, что извещали о его приходе, обрели форму, обращаясь в лицо, затем в длинную тощую шею, в тонкое тело с выпирающими костями, острыми, как кинжалы, что тащилось ко мне на невозможно длинных ногах.

Если бы внутри меня еще осталось что-то живое и разумное, оно бы тут же присоединилось к замерзшему живому мусору на платформе. Но вместо того, в голове моей металась единственная мысль:

«Реквием по Сумраку».

Теперь исчезли и молнии, и над платформой зароились ленты черноты, что слились воедино, формируя сгнившую плоть, ее плоть. Она была восхитительна. Она была кошмарна. Она была началом и концом каждого крика, последним вдохом бодрствования, что утаскивает нас в сон, а потом однажды утаскивает нас в смерть.

«Реквием по Сумраку».

Напев привел меня сюда. Я могу лишь только надеяться, что еще один напев меня вернет назад. Я подняла лиру над головой. Не отрывая глаз от ее фигуры, я сыграла первые десять нот композиции. Реквием едва можно было слышать на фоне внезапно разверзшегося безумного хаоса стонов вокруг меня.

Закованные пони уползали в стороны, расступаясь, как воды, под ее копытами, даруя возвышающейся над ними фигуре свое вечное служение и страх. Когда аликорн оказался всего в четырех прыжках от меня, с порывом холодного ветра распахнулись ее крылья. Конечности эти были плетьми оголенных бледных костей, между которыми, как между спицами колеса, я узрела безграничные провалы черной истины, впивающейся в меня с каждым движением моих век.

Я сыграла уже половину Реквиема. Я чувствовала ручейки влаги, стекающей со лба, капающей с рога. Я не могла определить, был ли это пот или же кровь. Чем ближе она подходила, тем жарче распалял каждый ее шаг пламя в моих внутренностях. Казалось, мир готов был взорваться, прорвавшись через мою шкуру, чтобы породить новую вселенную боли и ясности, и предложить все это в священной жертве ей.

И когда она заговорила, все громы этого мира излились из ее рта, за бледными безжизненными зубами. Глаза девственно чистой магенты засияли ярчайше, когда она склонила свою морду и заговорила со мной голосом миллионов похоронных колоколов:

— Пой ее.

Я прилежно перебирала струны, продвигаясь по Реквиему. Осталось двадцать аккордов. Я почти не могла дышать.

— Пой мою песнь.

Осталось десять аккордов. Она была так близко, что я могла читать руны, горящие под ее бледной плотью. Перед моими глазами сияли тысячи нераспознаваемых имен, и ее жилистые конечности проплывали под ними как вельветовые горы. Дыхание ее раздувающихся ноздрей пахло концом всего сущего.

— Пой мою песнь и становись ничем…

Прежде чем сокрушительный вес ее священной фразы успел обрушиться эхом на мои уши, я уже падала вниз, нырнув спиной с края платформы, несясь сквозь снег, подобно горящей комете…

…пока не упала на мягкую траву посреди Понивилля. Стояла глухая ночь и мир был жесточайше тепл. Вокруг меня вились звезды и сверчки, пока я дрожала и хватала ртом воздух, как выкинутая из воды рыба, у стены бурого здания. Копыта били по земле, а зубы выстукивали ритм. В уши вдруг закрался жалобный, низкий вой, подобный вою сирены, что отражался от стен и крыш со всех сторон. С каждой последующей секундой, с которой я барахталась в луже потустороннего талого льда, я осознавала все яснее, что этот стон принадлежал мне самой.

Моя глотка сражалась с бессчетными агонизирующими неразборчивыми воплями. Я перекатилась набок, уронила лиру и сжала раскаленный болью рог. Сквозь немоту конечностей я по-прежнему ощущала волны холода, режущего ножом мои нервы. Каждый всплеск боли резонировал с чуждым громом, щекочущим мои барабанные перепонки. Как бы тяжело и часто я ни дышала, океан кошмаров не желал уходить из моей гривы и толстовки. Я вопила только ради того, чтобы вопить. Я давилась рыданиями в преднамеренной попытке проверить пределы возможностей своих легких. Медленно рос ритм, подобный реке насекомых, танцующих на моем позвоночнике ножками из битого стекла.

Поначалу я не заметила света, до тех пор, пока не увидела открытую дверь в стене соседнего дома. Четыре шаркающие копыта закрыли собой сияние, бросая тонкую тень на мое тело. Я трепыхалась, дрожала: жалкое и шумное зрелище. Но вместо того, чтобы наброситься и накричать на меня в страхе отвращения, пони ахнула и метнулась ко мне, по пути восклицая:

— Благая Селестия! Что с вами случилось? С вами все хорошо?!

Я дрожала, сжимаясь и прячась от нее, шипя сквозь сжатые зубы. Ритм разжигал пламя в моих внутренностях. Я хотела взорваться. Я хотела блевать. Никто на всем белом свете и с первого мига Творения даже близко не может быть готовым к отчаянному восклицанию, что непременно сорвется с моих губ. Я пыталась спасти эту беспомощную незнакомку. Я вместо этого пыталась плеваться, икать и отрыгивать в темноту.

Но пони не поддалась. Она осторожно протянула копыто и потрясла мне плечо.

— Дорогая, что случилось? От чего ты в таком виде? Кто-то тебя ранил?..

Больше невозможно было сдержаться. Ритм резал плоть, из которой когда-то была сделана моя глотка. Мир был сотворен для того, чтобы разрушаться раз за разом, и мы вдвоем были невезучими смертными, брошенными в самое пекло. Я схватила ее копыто, и практически подтащила себя к ее ноге. Едва оказавшись на расстоянии шепота, я безжалостно заорала ей:

— Существует девятая! Разве мир не жесток без того?! Разве мой проклятый холод не достиг своего конца?!

— Я… Я… — пара голубых глаз широко распахнулись на перекошенном непониманием лице. — Я-я не понимаю! Кто девятая?!..

— Ыыннхх! — я швырнула себя обратно на землю, рыча, шипя, хватая свою разрывающуюся от боли голову копытами, по мере того, как ритм продолжал пробивать трещины в изнанке моего черепа. — Благая Селестия, почему?! Зачем девятая?! Когда это кончится?! Когда это все вообще кончится?!

Мой страдающий голос приглушили листья травы. Несмотря на всю мою дрожь, я чувствовала, как нежное тепло протаивает себе путь по спине, сквозь толстовку. Я осознала, что она не покинула меня, несмотря на вопли этого единорога-баньши. Она гладила мою спину и плечи, шепча едва слышно в мои прядающие уши. Этого оказалось почти что достаточно, чтобы сломать ритм. Хоть моя голова и продолжала пульсировать от боли, я начала успокаиваться: рыдания утихли до умиротворенных всхлипов, отражающихся от фона щекочущей онемелости.

— Шшшш.. Просто успокойтесь. Все будет хорошо. Вы, похоже, ужасно замерзли, мисс. Не знаю, где вы были, но теперь вы в безопасности. Шшш… расслабьтесь…

Я не говорила ничего. Я только лежала на месте, невесомая под касаниями ее целебной ласки. Когда я ощутила, как ее копыта тянут мои плечи, я уже оказались слишком уставшей, чтобы сопротивляться. Она подтянула меня, и я похромала бок о бок с ней, прислонив весь свой вес к ней, пока она осторожно вела меня через черный вход своего дома.

— Не спешите. Всему свое время. Все будет нормально. Мы вас сейчас высушим и разогреем. Никто в Понивилле не должен так страдать.

Я едва удерживала глаза открытыми, смутно улавливая деревянный паркет, белый линолеум, мягкие ковры, проплывающие внизу. Каждое мягкое касание казалось искристой вспышкой статики, проносящейся по иззубренным и обожженным воспоминаниям, что все еще тлели во мне. В голове сверкали яркие вспышки, освещая собой бледные лица закованных пони вокруг. Пляшущие волны воды в моем сознании постепенно приходили и уходили, затапливая собой лязгающие цепи и рокочущий гром.

Все это медленно растаяло, как горящая фотография или кошмарный сон, когда мое дрожащее тело обнял приятный жар. Меня привели на большую кухню, где стояло несколько печей, выстроившихся в ряд. Меня посадили по центру этого жарко натопленного места. Прежде, чем я успела рухнуть без сил, хозяйка бросилась к пуфу, который затем подтащила и расположила подо мной.

— Вот… посидите здесь, — произнесла тихо она. Боковым зрением я видела заботливую улыбку, с которой кобыла меня устраивала. — Я владею местной кондитерской. Ни единой ночи не проходит, когда я не пеку самые разные конфеты на следующий день. К счастью для вас, я включила эти духовки уже несколько часов назад. Они должны как раз уже достаточно разогреться, чтобы вам стало лучше. Забавно жизнь работает, а? Хихихихи.

Она прочистила горло и сделала несколько шагов назад.

— Только никуда не уходите, дорогая. Я скоро вернусь.

Я слышала ее голос, ее смех, ее цокающие копыта. Я даже не попыталась посмотреть на нее. Я неотрывно глядела в пламя с жалким безразличием на лице. Мои конечности отказывались не то что двигаться, но и даже вздрагивать. Я размышляла о том, как, должно быть, замечательно было бы растаять без следа в этих печах, отдать свое тело пламени священного горна. По крайней мере, я смогла бы тем самым избежать шанса встретиться с аликорном, не дать ей найти меня. Зачем еще существует в моей голове девятая элегия, если только не для того, чтобы дать ей возможность заклеймить мою душу? На какую глубину уходит эта яма страданий? Входила ли в это место сама Луна? Я побывала в промерзшем чистилище и вернулась назад. Что еще мне оставалось открыть? Какие еще кошмары может выдержать душа пони?

Я жаждала сгореть. Жаждала распасться в прах и сгинуть в небытие. Я жаждала хоть чего-то, чего угодно, кроме как остаться навсегда в Понивилле, обреченной на жизнь с этими кошмарными воспоминаниями и знанием, что единственный путь покончить с этим — это приобрести себе воспоминания новые, еще более смертельные. Там я видела бессчетное множество тел — множество истерзанных душ, прикованных к зияющей глотке вечности холода и ужаса. Мое место — не там. И все же после всего лишь одного случайного визита, я не могла более себе представить другого места, куда я, в итоге, обречена была бы попасть. Плач не отнесет меня никуда, кроме как туда. Реквием был бессмысленнен, насколько я понимала. Даже если я размечу девятую элегию и пройду до самого печального конца, какая истина откроется мне помимо тех ужасов, которых меня уже заставили переварить?

Никто не заслуживает знать того, что знаю я, видеть то, что видела я. Мне нужно прекратить появляться в городе. Мне нужно прекратить свое существование. Каждый раз, когда я пересекалась дорогами с этими невинными горожанами, я утаскивала их к порогу чего-то, что холоднее самой смерти. Элегии — это великая печать на дверях в хаотическую пустошь, и я была дверным проемом, что поддерживал собой эту преграду. Я была чем-то ужасным, презренной решеткой замерзших перепонок, злополучным проходом меж солнечным светом и криком. Девятая элегия только-только начала расцветать в моем сознании. У меня не было сил ее закончить. У меня не было сил более ни на что, кроме смерти.

Как раз когда меня терзали эти мысли, вернулась хозяйка, взявшая меня в дом, и принесла с собой охапку одеял, сложенных на спине. Земная пони замерла на мгновенье, едва вошла на кухню. Она вдумчиво прищурилась на меня, изучая взглядом промокшие пряди моей гривы. Спустя несколько секунд она прошла остальную часть пути, нас разделявшую.

— Что ж… судя по всему, вы определенно знали лучшие времена и места, — проворковала она. Она зашла ко мне сзади и обернула первое из множества одеял вокруг моих плеч. Его с трудом хватало на то, чтобы согревать меня, но вскоре я обнаружила, что она еще не закончила. Сделав еще несколько шагов, она вернулась с большой расческой на цилиндрическом креплении для копыта. — У вас же наверняка есть имя, да?

Я не ответила ничего. Я глядела в печи, и мое будущее таяло с каждым мгновеньем. Я с трудом замечала нежный звук ее голоса или сладкий аромат ванили, которым благоухала ее грива.

— Мммммм… Ну ладно, это не страшно, дорогая, — прошептала она. Ее тепло завладело моим затылком. Я осознала, что она сидит позади меня, держа меня за плечо одним копытом и расчесывая промокшие пряди моей гривы другим. — Вам не обязательно говорить. Просто лежите и расслабляйтесь. Я знаю, что иногда незнакомцам не стоит задавать слишком много вопросов.

Мои ноздри раздулись. Зажмурив глаза, я склонила устало голову, тогда как она продолжала водить гребнем по моей гриве. Изящество, с которым она распутывала узлы в перепутанных волосах, было положительно ангельским. Я не могла сопротивляться ей: часть меня слабела и увядала под ее касаниями. Я побывала в аду и вернулась назад, и, к моему удивлению, она действительно успокаивала меня.

С ее губ сорвался краткий смешок. Ее голос был столь же тепл и мягок, как и тепло, веющее из печей.

— У вас великолепная грива, я вам скажу. Я всегда мечтала о прямых волосах. Всю свою жизнь мне приходилось бороться с этими упорными кудрями. Но ваши — настоящий шелк. Представляю, как вы сводите жеребцов с ума там, откуда вы сюда приехали.

Она, должно быть, хотела, чтобы я засмеялась. Но я хотела только лишь свернуться где-нибудь клубком и плакать. Мои конечности перестали дрожать уже давно, но часть меня никогда более не сможет сидеть спокойно на месте. Я поерзала внутри толстовки, тогда как она продолжала свое ласкающее меня дело, выравнивая мне гриву, возвращая ей безукоризненный блеск. Ее движениям потребовалось немало минут, чтобы помочь мне осознать, что я окончательно забыла девятую элегию. Забыла еще до того, как она обрела возможность сформироваться в моей голове.

— Ну вот. Ну как, вам уже легче? — она остановилась и положила оба копыта мне на плечи, нежно сдавив сохнущую шкурку. Поначалу я растерялась, пытаясь понять, зачем она это делает, но потом услышала ее голос в паре с ободряющим прикосновением. — А теперь не стесняйтесь. Я не злюсь на вас за то, что вы пробрались ко мне в дом, дорогая. Я считаю, что жизнь не настолько ужасная штука, из-за которой надо держать свои болезненные переживания при себе. Итак, хотите мне рассказать, что вас сюда привело?

Я моргнула. Впервые за все время, что провела здесь, я повернула голову. Я посмотрела в ответ прямиком на нее, разинув рот. С губ моих сорвался всхлип:

— Я… — я сглотнула, затем всхлипнула снова. — Я упала… прямо у входа, снаружи, помните? И… и вы меня сюда принесли. Вы настаивали…

Она невинно улыбнулась мне, разглядывая меня яркими глазами, полными жизни.

— Неужели?

Я резко выдохнула. В горле моем застрял комок. Следом, мой голос пропищал:

— Вы… Вы забыли обо мне… — я содрогнулась, глядя взглядом, полным боли, в ее ангельское лицо. — Вы забыли, как я пришла сюда… и все равно… и в-все равно вы обо мне позаботились?

Кобыла улыбнулась, сверкнув зубами.

— И с чего мне вам отказывать? — ее копыто поглаживало локоны у моего рога. — Вы пони в нужде. Разве не это самое главное?

Мой рот задрожал. Ее образ исчез за туманной дымкой. Я крепко зажмурила глаза и опустила голову. Больше я ничего не могла сделать, чтоб не рухнуть без сознания на пол. Я думала, что я изодрала себе легкие криком и воем от ужаса, что мне довелось испытать, но я была неправа. Самое сладкое и нежное дыхание сохранилось еще для этого единственного золотого момента.

— Я не знаю, кто вы… — выдавила я. — И я не знаю, как вас зовут.

Я шмыгнула носом и простонала:

— Но я вас люблю.

Я склонилась к ней, даже не задумываясь об этом. Она тут же поймала меня. Я зарыдала слепо в ее объятьях.

— Я вас люблю так сильно, что х-хотела бы быть вашим другом. Я х-хотела бы быть другом для всех пони, — я скрипнула зубами, когда рыдания полились из моей глотки столь же свободно, сколь и слезы из глаз. Мне более не было холодно; я пылала. Это тепло не было тем таянием, которого я жаждала и ожидала, но радость все равно победоносно охватила меня. — Но я не могу б-быть другом всем пони. Я не могу себе этого п-позволить. Не могу. Я знаю, в-вы не поймете. Но я и не хочу, чтобы вы понимали…

— Шшшш… — внезапно она начала качать меня, как младенца, вытирая слезы насухо нежным касанием копыта, напевая мне в поникшие уши. — Может, что действительно важно, дорогая, это то, что вы понимаете.

Ее шкурка на ощупь была как чистейший шелк. Я ощущала движение ее мышц и понимала, что она улыбается, даже не смотря на нее.

— И нет ничего плохого в том, чтобы показать, что вы чувствуете.

И тогда я окончательно поддалась. Я показала ей, что я чувствую. Во всей своей залитой слезами рыдающей неказистости я продемонстрировала ей все. Она слушала меня, не разрывая своих бесконечных объятий, впитывая каждое мгновенье моих дрожащих стенаний, гладя мне гриву и качая меня, пока я не затихла, опустошив себя без остатка, избавившись от каждой кошмарной эмоции, что заполонили меня за пятнадцать месяцев ада. Она — все, о чем я только мечтала, теплая душа, что несла меня, что слушала всякий неразборчивый всхлип, который я только издавала, что держала меня и любила, как собственное дитя, когда я рухнула беззастенчиво в тени всех моих куда более крепких, но все равно разрушающихся масок. Я знала, что несу лишь мор ее маленькой невинной жизни. Я знала, что в течение нескольких часов я вновь окажусь странной бродягой, портящей воздух ее кухни своим меланхоличным дыханием. Внезапно все эти ужасные оковы судьбы потеряли всякое значение, ибо я вновь познакомилась с тем, что значит быть безумной пони, что значит падать счастливо под весом всякого зла и все равно называть это победой.

Я вновь познала, что есть любовь. Как и Твайлайт Спаркл в свое время, я умерла в объятьях пони и то, что восстало по ту сторону этого переживания, было уже душой, очищенной от боли, мук и страданий, так что я наконец-то осознала, какой же поистине щедрый дар я приносила Твайлайт каждый раз. С этим открытием следом смыло прочь и вину, и я уплыла в изнеможении по водам моего святого посвящения с улыбкой на губах.

Я проснулась посреди ее кухни на следующее утро. Я лежала на паре пуфов. Целых два одеяла было накинуто поверх моего тела. Жар от ряда печей стал невыносимым. Именно так я поняла, что вновь живу.

Щурясь в тусклом свете восхода, я заметила на дальнем конце кухни хозяйку. Она, похоже, решила устроиться на стуле напротив меня, служа мне верным часовым. И вот, простояв немало на посту, она, должно быть, в итоге, заснула. Она блаженно спала с приоткрытым в очаровательно расслабленном выражении ртом. Ее лицо сияло кремовой шерсткой в золотистом поцелуе новорожденного дня.

Потягивая застоявшиеся мышцы ног, я встала и стряхнула со спины одеяла. Толстовка давно уже высохла. Грива моя стала как никогда шелковисто-гладкой, за что мне надо было сказать спасибо заботе доброй кобылы. Тихо шаркая по кухне, я подошла и встала перед ней. Я почти что уже собралась что-то сказать, но остановилась. Понуро вздохнув, я поняла, что не было никакого смысла будить добрую пони. Прошло уже много часов с тех пор, как она привела меня в дом. Едва ли она была как Морнинг Дью; сон утащил ее прочь далеко из мира живых и бодрствующих. Ее только напугает вид меня, нависающей над ней при пробуждении.

Как и всегда, часть меня желала отблагодарить ее, каким-то образом благословить ее, хоть на самую малость того, как ей удалось утешить меня. Но я понимала, что попытка сделать что-то столь невозможное ничего не даст. И все же впервые за долгое время, столь долгое, что я с трудом уже помнила, я не пожалела о таком положении вещей. Я только лишь посмотрела на нее, протянула копыто вперед и нежно провела им любяще по ее голубой с розовым гриве.

Она пошевелилась во сне, поворачивая голову на бок и бормоча что-то неразборчивое себе в передние ноги. Я оставила ее там, на стуле, и тихо ушла прочь от печей, из кухни, из дома, прямиком в сияющий мир.

Я нашла свою лиру. Она осталась лежать на том же месте, где я выпала прошлой ночью из потустороннего замерзшего мира. Грязь и листочки травы запеклись в корочку на боку ее рамы. Подняв инструмент телекинезом, я медленно отряхнула эти ошметки, один за другим, и, закончив это нелегкое дело вздохом, положила ее в равновесии себе на спину. И едва я это сделала, я почувствовала страннейшее из ощущений. В любопытстве я развернулась и пошла к концу улицы в направлении сердца Понивилля, оставляя дом изготовительницы конфет позади.

Я прищурилась, выйдя на открытую площадь. Утреннее солнце сияло в полную силу. Едва пылающий мир обрел фокус в моих глазах, я увидела источник ритмичной мелодии. В центре городка, под деревом сидела Зекора. Прямо перед ней стояла знакомая пара барабанов, и, когда она выбивала по ним игривый ритм, она не была одинока в своем музицировании.

Дерпи Хувз и ее дочь Динки стояли рядом с Зекорой. Упомянутая маленькая единорожка держала левитацией у лица флейту. По сигналу Зекоры, она вплела в ритм свою отлично отрепетированную мелодию. Зебра улыбнулась, а Дерпи захлопала счастливо копытами, любуясь тем, как в сердце городка две пони играют музыку. В нескольких футах от них стояли, слушая, дюжины молодых пони, улыбаясь раннеутреннему представлению. Среди слушателей были и Карамель с Винд Вистлер. Взяв себе отдых после тяжелой недели обустройства своего дела по доставке грузов, они сидели в спокойствии бок о бок. Прижавшись друг к другу шеями, они время от времени касались с теплыми улыбками друг друга носами, по мере того, как потоки и волны мелодии накатывались на них.

Приглядевшись, я увидела Скуталу, очень даже живую и здоровую, болтающую беззаботно с Милки Вайт. Вместо угрюмых взглядов, они обменивались улыбками, даже смехом. Широкие бездны их споров, в конце концов, отчаянно блекли в сравнении с мостами любви, что через них перекинуты. Совсем рядом я увидела Эпплджек, гордо шагающую по городу, несущую корзинку свежего хлеба. Эпплблум старательно бежала вприпрыжку, чтобы поспевать за старшей сестрой, улыбаясь и рассказывая ей какую-то забавную историю, приглушенную ритмом барабанов и пением флейты. Они наткнулись на Рарити и Флаттершай, и последняя покраснела, заметив взгляды на своем новом платье, которым гордо похвалялась модистка. Где-то в отдалении я увидела Твайлайт Спаркл, сидящую за столиком и любезно болтающую с Доктором Хувзом.

Не успела я внимательно приглядеться к сцене, как две хихикающие фигурки стремительно пересекли мое поле зрения. Повернув голову вслед, я наблюдала за игрой в затянувшиеся догонялки Свити Белль и Рамбла в центре городка. Игра закончилась, как только Рамбл поймал ее и они оба повалились на землю, хихикая и разбрасывая опавшие листья. Совсем недалеко от них на скамейке сидели два взрослых пони и смотрели безмятежно, беседуя между собой. Морнинг Дью и Амброзия были поглощены без остатка взглядами друг друга. Когда я кратко вплыла в их вселенную и выплыла обратно, они на самом деле перевели на меня взгляд… и слегка кивнули.

Я вдруг осознала, что киваю им в ответ. Но это еще не все. Я едва узнавала кобылу, что меньше чем какую-то дюжину часов тому назад провалилась в замороженную бездну. Ее место заняла безумная пони, у которой хватало нахальства улыбаться в ответ… причем искренне.

Как долго я не видела ничего, кроме теней этого места? Как долго я вдыхала все теплое и хорошее, а выдыхала лишь пыль и обломки своих страданий? Я лучше этого. Я знаю. Я жила этим. Во многом, я делилась этим с другими. И ради чего?

В моем присутствии здесь есть некая цель. Цель была до проклятья, и она по-прежнему существует, даже в морозных глубинах моего бедственного положения. Я не абсолютно невидима. Я не до конца призрак. Отпечатки копыт, что я оставляю после себя, не только одни лишь отметки в пыли, что сдувают прочь свежие ветры лунного света. Я касалась жизней других пони. Я меняла их жизни так, как только я могла это заметить, тогда как все прочие души были слепы. И мне не следует считать эту восхитительную возможность чем-то самим собой разумеющимся.

Как много веков утекло в прошлое; веков, когда самоотверженные пони совершали самоотверженные подвиги без какой-либо награды вообще? И вот я здесь, посреди ничем не выдающегося городка в сердце Эквестрии, и я знаю источник великого множества хорошего, что произошло здесь, ибо источник этот — я сама. Я знаю, почему нелетающая маленькая кобылка живет и дышит. Я знаю, почему жеребец-фермер получил второй шанс в жизни и любви. Я знаю, почему пони, что в противном случае были бы одиноки и отстранены от других, вместо этого наслаждаются новообретенной теплотой в компании друг друга. Какая еще душа в великой истории жизни может стоять в полутени на границе столь сверкающего светового шоу и заявлять о своем авторстве, без единой капли сомнения, без стыда, без ничего, кроме радости и триумфа?

Да, я проклята, но какая пони нет? Мы все бросаемся в водоворот жизни, не ведая, как мы выберемся из него по ту сторону. Я не знаю, буду ли я когда-либо свободна от ржавых оков, что держат меня. Но я могу найти для себя утешение в знании, что я освободила так много душ, что и не знали никогда о собственной подобной неволе, и что я и не обязана была этого делать. Я благословлена, да, благословлена возможностью быть забытой, пока я знаю, как это служит мне, служит моим целям и служит другим.

Я была права, называя себя дверным проемом, ведущим куда-то. И хоть я, быть может, являюсь баррикадой на пути страданий, почему это должно быть столь удивительно? Приливы экстаза бьются о волноломы моей души с не меньшей свирепостью, чем валы агонии. Но знание о том, как удерживать эту дамбу и знание направления, куда разводить потоки добра и кошмара, превращает мое одиночество в орудие победы.

Я бывала в аду, но я также бывала и на небесах. Я высвобождала свои ужасы и свои слезы в равных пропорциях. Вернувшись из потустороннего хаоса, я принесла с собой благородную истину. Тепло жизни действительно может быть окружено чем-то великим, ледяным и кошмарным. Но если бы в этой зловонной бездне действительно было бы нечто сокрушительно могучее, то, я уверена, жизнь была бы уже уничтожена миллионы лет назад.

Меня зовут Лира Хартстрингс. Я жива. Однажды я положу конец этому проклятью. И даже если мне это не удастся, я буду знать, что я жила, и жила в тепле, там, где извечные гнетущие волны старались долго и упорно утопить меня, раз за разом в этом совершенно не преуспевая.

— В самом деле? — Твайлайт Спаркл наморщила нос от неожиданности и моргнула, глядя на меня с любопытством. — Вы правда так считаете?

— Однозначно, — кивнула я, стоя перед ней в библиотеке. — Ваша лекция о современном кантерлотском хранении записей звучит невероятно любопытно! Я очень бы хотела, чтобы вы порепетировали речь передо мной!

— Это… Это замечательно! В смысле… эм… — она зарумянилась слегка, окрасив тем самым щеки в чуть более розовый тон лавандового, и пробежалась копытом по гриве. — Даже мои лучшие друзья не слишком торопятся с тем, чтобы разрешить мне репетицию кантерлотских лекций в их присутствии. Вы просто невероятно щедры, мисс…

— Хартстрингс.

— Но я не совсем понимаю, зачем это вам, — сказала Твайлайт. — Мне говорили, что это местами абсолютная скука смертная.

Она кратко хихикнула, а затем вздохнула.

— Уверена, у вас есть дела и поважнее, на которые имеет смысл тратить свое время.

— Мисс Спаркл… — я посмотрела ей в глаза. — Вы оставили у меня впечатление потрясающе интеллигентной и одаренной пони. Мое время в Понивилле целиком в вашем распоряжении.

Я улыбнулась, продолжая:

— Принимайте дар единорога, когда он его вам преподносит.

— Что ж, так и быть! — она попыталась подавить прыгучую волну энергии, бегущую по ней. Ей это не удалось. — Хихи… оой! Эм… вот беда. Я, похоже, только что показала себя с жутко ненормальной стороны, да? Хех… И как мы вообще к этой теме перешли? Разве вы не пришли сюда только чтоб вернуть книгу?

— Хмммм? О… Да, думаю, так и есть, — я подняла из сумки древний том из эпохи Пришествия Теней. Вздохнув облегченно, я подвесила книгу левитацией между нами. — Я просто проезжала через Понивилль, так что мне больше нет повода ее задерживать.

Я сглотнула. Девятая элегия все еще была новорожденным явлением в моей голове, но я оттолкнула ее на задний фон и сосредоточилась на куда более мягких мелодиях наших голосов.

— Пожалуйста, скажите своему ассистенту-дракону, что я благодарна ему за помощь в получении этой книги для моих исследований.

— И заодно я его еще хорошенько вздую за то, что он не держит записи как положено, — кратко нахмурилась Твайлайт. — В списке выписанных книг этот том не упоминается. Как будто я не прозудела уже ему на эту тему все уши…

— Пожалуйста, не наседайте слишком на мелкого сорванца, — сказала я с широкой улыбкой. Я бросила еще один взгляд на фолиант в телекинетическом захвате. — К тому же сомневаюсь, что он запомнит эту книгу, которая важна… не больше… меня…

Мой голос затих. Мой взгляд сузился на книге.

— Мисс Хартстрингс? — прозвучал тихий голос Твайлайт. В нем отчетливо были слышны растерянность и беспокойство. — Что-то не так?

Хотела бы я ей сказать. Мои глаза впились неотрывно в книгу. Там, где раньше не было ничего, кроме бессмысленных, истертых каракуль древнего мунвайни, появилось нечто иное, нечто поразительное. Я видела слова, прекрасно разборчивые и четко выведенные слова, и все они практически сияли неземными голубыми штрихами.

Перед моими глазами на коричневой обложке фолианта ясно как день было начертано: «Ноктюрн Небесных Твердей — Записи Доктора Алебастра Кометхуфа». Моя челюсть отвисла. Не чувствуя ничего вокруг, я открыла книгу и перелистнула несколько страниц. Каждый разворот сиял по всей своей поверхности холодно-голубыми абзацами бессчетных рядов плотно записанных строк, диаграммами и нотными грамотами. Я остановилась на случайном месте и прочитала первый же кусок, что попался мне на глаза: «…и коснувшись забытых, ее дыхание дарует свободу меж Небесных Твердей. Древняя песнь несет рождение нерождаемым, ее верным слугам в вечности и безвременье…»

— Ого… — пробормотала я вслух. — Это что-то новенькое.

— Что такое? — склонилась над моим плечом Твайлайт Спаркл, разглядывая фолиант. — Книга ведь не повреждена, так?

Я подняла на нее взгляд, моргая.

— Вы… вы хотите сказать, что вы не видите слов?

— Конечно, вижу, — кивнула она с улыбкой. — Это древний мунвайни. Очень мало пони его знает. Я сама не слишком в нем подкована, но уже почти-почти. Хихи…

Я уставилась на нее. Затем перевела взгляд обратно на книгу. Я задумалась — что же изменилось? Почему я вдруг смогла увидеть столь ясно читаемые слова, тогда как Твайлайт видела только лишь все тот же старый фолиант, заполненный записями на древнем мертвом языке?

И тогда мне пришло понимание, согревающее откровение, подобное мягким объятиям незнакомки посреди ее кухни.

— Реквием…

— Что-что, мисс Хартстрингс?

— Ничего, — я захлопнула книгу, скрывая таинственные голубые слова и все прочее. Я улыбнулась безмятежно подруге детства. — Только… интересно, могу ли я вас побеспокоить просьбой подзадержать эту книгу еще ненадолго…

Ничто не бессмысленно.

Не сдавайтесь в своих жизненных поисках. Все дороги ведут куда-то, до тех пор, пока они остаются дорогами.