Снег перемен

Глава десятая «Война с самим собой»

Так не бывает, чтобы кобылки одновременно не было, и она была. Нет в мире никого без собственных чувств, без воли, без взгляда на жизнь. Ведь каждый, это нечто большее, чем ворох личных привычек, связанных правилами общества и раздираемых потребностями тела. Одна слепая с детства знала, что в каждом есть душа — есть кто-то, смотрящий изнутри. И вовсе не обязательно глазами.

Листва, например, пахла свежестью; шёрстка была нежной и пушистой; а если кого-то обидеть, то можно очень больно получить в нос. Это называлось свойствами. Тела жили в мире предметов и реакций, а души — в мире качеств, в мире свойств. Пони без душ не называли бы сладкое сладким, не знали бы гладкого и тёплого, нежного и колючего; они никогда бы не создали такой прекрасный и омерзительный мир.

Пони без душ не умели бы играть. Или умели бы?

Сноудроп лежала, прижатая спиной к влажному липкому полу соты; нежные щупальца обхватывали крылья, ароматы весеннего разнотравья ласкали обоняние — а ещё было лёгкое как пух тело пегасочки, которое с тихими стонами покачивалось над грудью и животом. В промежности побаливало; странное, но в чём-то даже приятное чувство окутывало усталый ум.

Они с Пичи остались вдвоём. Заходила Кризалис, забрала жеребчика; а дальше Сноу почти ничего не помнила: она что-то делала, кому-то отвечала; но голова невыносимо кружилась, мир словно бы остался бесконечно далеко. И она бы уснула, если бы не это назойливое мурлыканье — всё шепчущее и шепчущее над ухом, которое не давало ни расслабиться, ни нормально отдохнуть.

— …А потом я отстригла ей хвост. Этой дуре. Потому что понравился. Длинный такой, с полосками, завитый. Я их к верёвочке на шею цепляю, а Винди запрещает носить…

Пичи рассказывала истории. Пичи кусалась. Пичи не слушала подсказок. Стоило Винди отлучиться, как начались проблемы. Тесное влагалище пегасочки обхватывало член до боли, копыта так и норовили сдавить шею — а ещё ей не исполнилось и двенадцати лет.

— …Слушай, Слоу, ты чего пригорюнилась? Давай я тебе спою что-нибудь? Трам-там-там!.. Песня такая, про слоника и цирк…

— Меня твои истории просто… — Сноудроп скривилась, — достали уже.

— Глубоко достали?

— Очень. Заткнись.

Пегасочка обиделась, фыркнула, движения стали ритмичнее и быстрее. Тихо, очень тихо она застонала. С каждым входом член всё больше растягивал внутренние стенки, клитор отжимало — бугры тёрлись о ранку внутри. Принять распухшее медиальное кольцо Пичи уже не могла, но очень старалась, со всей силы вдавливая в него саднящий туннель.

Были всякие мгновения в жизни — обиды, ужасной боли, сомнений — но сейчас Сноудроп совсем не знала, что делать. Остановить это? Пичи Петл не поймёт. Ударит, очень больно ударит, а потом может случиться что-то и вовсе ужасное: по-настоящему ужасное, но не с ними, а с кем-нибудь другим.

Сфера дрожала, между раскалённых струн вырывались жгучие искры. Вихрь внутри был зол. Он всегда был зол: он искал новые жертвы, а если не находил, то пожирал сам себя. Потому что не мог иначе. Словно у тех мелких и злых обидчиц в школе, которые отвлекались от собственных невзгод нападая на беззащитную слепую. Но их вихри были крошечными, а у Пичи огромным, охватившим весь её мир.

Принцесса как-то рассказывала, что в каждой пони есть тяга к саморазрушению. Она так и называла это — «Война с самим собой». Одни как специально жили впроголодь, хотя могли собрать обильный урожай; другие придумывали себе дурацкие запреты; третьи ранили свои тела — а некоторые… некоторые просто умирали. Или умирая убивали других.

Болезни не было. Такова была их природа, как и природа маленьких чейнджлингов, которые питались заботой друзей.

«С этим можно хоть что-нибудь сделать?» — Сноудроп спросила касанием о плоть Существа.

«Можно убить».

Зубы сжались.

«…Убить зверя, а оболочку оставить. Тогда ей не будет больно, тогда она станет одной из нас».

— Не хочу.

— Ты чего?..

«Тогда укротить. Породнить с нами, дать ей смысл, научить жить ради Семьи».

Сноудроп кивнула. Теперь она понимала — Винди был таким же. Только умнее, опытнее, осторожнее. Он хотел жить, и поэтому нашёл способ укротить себя сам. А Пичи Петл не могла: она просто билась, металась, рвалась на свободу — и одновременно со всей силы прижималась к близкому по духу другу. Потому что он поможет, потому что только он мог продлить эту полную мучений жизнь.

Ведь все хотели жить: даже распоследние чудовища. А ещё они умели любить, бороться за себя, искать спасения. Увы, они нуждались в жертвах, как и нормальные пони нуждались в еде…

Вдруг сфера выбросила жгучий, неспешно летящий протуберанец. Сноудроп плавно отклонила голову, уходя с его пути. Нос обдуло порывом ветра.

— Охренеть… — выдохнула маленькая пегаска.

— Ты… пыталась меня ударить?

— Ммм, дико извиняюсь. Пожалуйста, сильно не бей.

Сфера сжалась, насторожившись. Трещинки исчезли, осколки слились воедино; и струны укрощения больше не сжимали до боли, а только мягко обхватывали её. Но страха не было, только ожидание и смирение — пегаска готовилась принять ответный удар.

— Связь… убери.

Мир вернулся. Сноудроп ощутила своё тело, полулежащее в мягкой плоти Существа; член до основания обхватывало тёплым и влажным, копыта лежали на чуть подрагивающих, напряжённых боках.

— Пичи… ты… — Сноу пыталась сказать что-нибудь, но не находила слов.

Говорить с вихрем? А смысл?.. Всё сказанное будет использовано против сказавшего. Говорить с оболочкой? Так это принесёт ей только больше страданий. Может, даже разрушит. Только затем, чтобы вихрь нарастил новую: ведь оболочка лишь затем и существовала, чтобы продлить его несчастную жизнь.

Впервые Сноудроп пыталась хоть что-то придумать, чтобы объясниться перед злой от природы пони; давилась, дышала; но не находила в себе ни воли на это, ни подходящих слов.

* * *

— Ты несчастлива, Пичи Петл.

— А? Говорящая утка?..

— Хочешь, я научу тебя управлять твоей силой? Ты очень сильная, но мир к тебе несправедлив.

С хлопком крыльев утка опустилась на плечо пегаски, низко и чётко друг заговорил. Он рассказывал о том, что мир был построен на страданиях; о том, что ненависть и боль такая же его основа, как забота или любовь. А ещё о том, что одного не существует без другого, что унижая искусство ненавидеть пони теряют и искусство любить.

Сноудроп знала, что это неправда, но молчала. Пичи Петл слушала, забыв обо всём. Друг говорил и с её вихрем, и с оболочкой; а как только пегаска замерла, словно загипнотизированная, он обратился к её разуму и желанию жить:

— …Итак, представь, что ты играешь в карты. Ты получила свои, другим тоже раздали, и вдруг кто-то бросает колоду на стол и говорит: «Херня, раздавай снова». Тебе бы это понравилось?.. А он всё своё: «Мне плевать, у меня плохие карты, давай хорошие». И всё несёт эту чушь, пока его не вышвыривают из-за стола. Хреново быть таким, а?

— Хреново, — пегаска согласилась.

— А почеши лоб, оглянись. Нет ничего кроме стола, карт и опостылевших рожь. Можно играть, а можно и не играть; можно сломать стол, или сломать рожи. Четыре пути, три из которых ведут к одиночеству, боли или смерти, а первый даёт выбор: играть плохо, или играть хорошо.

— Эмм?

— Я выбираю — учиться игре. И выиграть. И рассмеяться им в лицо. А если потом мы все друг друга поубиваем, что же, такова жизнь. Главное, чтобы партия была весёлой. Ведь в счастье смысл всего.

Пичи задумалась, со скрипом почесала лоб.

— Ты надо мной смеёшься?

— Я тебя уважаю. У тебя есть ненависть, а ненависть, это сила. Но кроме ненависти есть ещё и дружба. А дружба, это власть.

Теперь он точно обращался к вихрю. Были и другие слова: об игре под названием «жизнь», о природе счастья, о том как весело побеждать с колодой неполноценных карт. Пегаска молчала, долго молчала, пока не пробормотала наконец:

— Вообще, мне дико нравится быть на волосок от смерти.

— Мне тоже. Крупные ставки, напряжение, победа. А если с привкусом крови, то и вовсе улёт.

Сноудроп слушала, поджав ушки. Двое дружились. Ей говорили, что дружба это замечательно; она знала, что дружба строится на близости увлечений — но прямо здесь и сейчас друг говорил ужасные вещи. А Пичи Петл впитывала словно губка: она вовсе не была тупой.

Шли мгновения и минуты, слышался неспешный разговор. Друг учил маленькую пегаску быть расчётливее, осторожнее, хитрее — а ещё принимать мир таким, каков он есть. Он часто повторял, что жизнь, это игра, а боль в игре — ненастоящая боль.

С последним Пичи не соглашалась, да и Сноудроп едва удерживалась, чтобы не вмешаться. Как боль могла быть ненастоящей? Когда предавали и пытали. Когда всё болело. Когда казалось, что впереди только бессмысленная и очень мучительная смерть…

— Тупая, тупая, тупая утка… Думаешь, я просто так себя режу? Да я без этого вообще нихрена не чувствую! Тело как ватное, куда-то идёт, что-то делает, а я в сторонке стою…

Пегасочка вдруг взвизгнула, часто задышала.

— Почувствовала?

— А?..

— Боли не было?

— Н-нет.

Дыхание стало ещё чаще, едва не срываясь; послышался протяжный стон, взвизг; Пичи всхрапнула. Что они там делали? Уже с щупальцами игрались?.. Сноудроп лежала в сторонке, прислонившись к стене и почти ничего не ощущая. Долг велел попросить обратной связи, чтобы маленькой было легче — но не хотелось совсем. Голова всё ещё кружилась, в висках постреливала боль.

Друг уйму всего наговорил, а Сноудроп не знала, много ли в этом правды. Но что она точно не смогла бы сделать, так это поддержать Пичи с её тёмной стороны. Потому что это неправильно — просто неправильно! Вот только светлой стороны не было, — а боль была…

— Теперь попробуй сама. Лоб, мышцы глаз, челюсть. Жевание, глотание. Легче становится? Чувствую — легче. Так сразу этому не научишься, но ты попроси у Винди фиников, а как взбесит кто-нибудь сразу же начинай жевать.

— Глупо.

— А не похуй ли?

Пегаска призадумалась, да и согласилась: «Похуй», — а после повторила это же слово ещё несколько раз. Почему жеребятам так нравились ругательства?.. И мама, и принцесса учили Сноу, что ругань от бедности мысли, что грубые слова только покрывают всё вокруг грязью, когда добрые очищают душу и возносят её.

Но разговорившейся паре не было до этого дела. Речь пошла о том, что ярость в драке не помощник, что мстить нужно с холодным сердцем и ясным умом. О том как составлять зловредные планы: читать «пространство вероятностей» и использовать все доступные средства; как методично и последовательно претворять их в жизнь. И контролировать на каждом этапе, и никогда — никогда! — не выдавать себя.

Утка рассказывала дальше: о каком-то «мышечном панцире», который хорош для драки, но в остальное время мешает чувствовать тело, и поэтому его нужно разгладить. О том какой ценный ресурс это тело: как о нём нужно заботиться, лечить и удовлетворять. О двух главных потребностях: размножении и агрессии, что сами по себе приносят счастье — и которые, как их не подавляй, есть у всех…

…Даже у такой заядлой вруши, как Сноудроп.

— Эй!.. — она приподнялась.

Друг со злой кобылкой одновременно рассмеялись. А затем она вдруг с резким выдохом чмокнула его.

— Давай дружить? — попросила Пичи Петл.

— Давай. И начнём мы с обещания. Ты поклянёшься жить, пробовать новое, меняться. Кроме того во всём слушаться любимого, а после него свою королеву. Они умней.

— Клянусь.

Пегаска ответила мгновенно, резко вдохнула; копыто застучало о копыто; но друг молчал ещё несколько долгих секунд.

— Хорошо. Я обещаю защищать вас с Винди и научить всему.

Послышалась тихая возня, шуршание. Словно бы пегаска обняла утку крыльями, чтобы ткнуться носом в длинный уплощённый клюв. И утка её не ущипнула. А ведь одну слепую щипала: за непослушание; за то что «витает в облаках»; даже просто за личные вопросы. Это было несправедливо…

Но, может, он и прав?.. Каждому своё.

* * *

Прошло ещё сколько-то минут разговора, и Сноу перестала вслушиваться. Все эти подлости, махинации, ножи под крылом — это было просто не для неё!

Суть метода Сноудроп уже уловила: друг учил маленькую пегаску самоконтролю, а ещё планированию, причём не на день, не на неделю, и даже не на месяц — а на долгие годы вперёд. Он предложил ей вести «Книгу обид», и оказалось, что Пичи неграмотная; но ради такой-то идеи она согласилась поучиться читать и писать. Да и считать заодно, потому что врагов накопилось за сотню. А ещё нужно было знать риторику с анатомией, чтобы особенно больно бить.

«Знания меняют», — как-то говорила Принцесса. Да и сама Сноу не могла представить на своём месте ту хрупкую, обидчивую пустобокую, которая когда-то плакала в подушку, ещё не найдя свой снег.

— Эй, Снежинка!..

Мелодичный голос прозвучал рядом, и Сноудроп широко улыбнулась. Эта лёгкая вибрация в окончаниях, эта нежность и теплота. Криз вынырнула из пола; перепончатые крылья обхватили шею, язык лизнул по губам; и тут же нос окутало ароматом: самым любимым на свете — пряный анис и барбарис.

А ещё от неё пахло сексом. Слышалось изрядно ошарашенное дыхание юного жеребца.

— Ну как оно? — Сноудроп спросила, поднимаясь. — Понравилось?

…

— Не знаю, — Винди заговорил, отдышавшись. — Но что мне сейчас нужно, так это почувствовать себя жеребцом. Пичи, готова?

Мелкая кобылка уже и так с фырканьем лизалась к нему.

— Нет уж, я её забираю. Визжит просто божественно. Хочу!

— Эммм…

— Да-да, Сноу, не начинай. Ты её не подготовила, вижу. Накажу позже. А сейчас мы узнаем, сможет ли эта узенькая писечка принять сразу двоих.

— Криз, ты опять голову теряешь? — напрягся Винди Кэр.

— Могу себе позволить. Я её забираю. Одну. Тебе приказ — отдыхай.

Пегасочка пискнула, когда Кризалис подхватила её магией, но спорить не стала — только задышала часто-часто, едва сдерживая злость. А хитинистая будто ничего не слышала, будто вовсе не ощущала других. Это пугало. И поэтому Сноудроп остановила подругу, положив копыто ей на плечо.

— Как ты, Криз?

— Божественно. Четверо готовы, на очереди шестьдесят, — она резко вдохнула, выдохнула: — Слышишь, Мрачный жнец?! Плюю тебе в лицо!

«Эстус», — Сноудроп вздохнула, потёрлась мордочкой о щёку подруги. Кризалис подрагивала всем телом, едва слышно жужжала. Широченная, как приклеенная улыбка стояла на лице. Сноу слышала: «Охота — та ещё забота», — особенно для тех кобылок, кому всё это слишком сильно в голову бьёт.

Хорошо, что она сама к этому была не особенно чувствительной: то ли ледышка, то ли бревно…

— Сноу.

— А? — Сноудроп мотнула головой. — Не обижай её, пожалуйста. Ей и так тяжело.

Перепончатые крылья легли на плечи, в нос лизнул липкий и очень пахучий язык.

— А если я обещаю, что ей очень и очень понравится? Или ты не веришь в мой самоконтроль?..

Одновременно копыта вычертили на груди:

«Задумайся, каково ей будет оказаться не у дел».

Сноудроп сжала зубы, вздохнула. Она отлично знала, каково это, чувствовать себя лишней — да хоть прямо сейчас! — ей ведь запретили участвовать. Потому что маленькие заметны, потому что богини сразу поймут. Но всё равно было чуточку обидно, что королева не могла подождать ради неё хотя бы пару-тройку недель.

— Сноу. Я жду твоего решения. Можно эту мелочь до визга отодрать?

— Да, блин, можно! Только я с тобой.

— Оу, готова закончить начатое?

— Да.

Отодрать до визга одиннадцатилетнюю душевнобольную — нет, право же, что в этом такого?.. Если после этого осколки не перестанут колоться, то Сноудроп уже не знала, что с ними делать. Наверное, придётся, как бедной Пичи Петл, учиться сосуществовать с этой болью всю проклятую жизнь…

Объятие на шее стало крепче, Пичи испуганно выдохнула — и в то же мгновение их как волной накрыло: дно купели оказалось под копытами, над головой сомкнулась густая и влажная плоть Существа. Сноудроп ощутила, как в ноздри входят тонкие трубки, щупальца обхватили соски и клитор, погладили щель…

И вдруг нечто длинное и узкое вошло внутрь, шейку матки открыло, облизало изнутри. Со стороны послышался короткий взвизг.

— Идеальна, — Кризалис проворковала. — Эй, гордись мелкая, ты у меня примешь вдвое больше других.

— Ауу…

— Они у меня умницы, знаешь? Будут ласкать тебя, возбуждать, доводить до предела. Они тебе устроят год дикой охоты. И сразу эта блажь с битьём носов забудется, ты у нас каждого по сотне раз удовлетворишь.

— Ау!..

— А потом Винди сделает тебе пару маленьких. Жеребчика и кобылку. Быть мамой круто, я тебе говорю!

Язык внутри лизнул ещё сильнее, чуть не доведя до оргазма: кобылка в крепких объятиях Кризалис взвизгнула. И только в этот миг Сноу их наконец-то настигла. Копыто едва не заехало королеве в нос.

— И это твоя сдержанность?!

— Да ладно тебе. Расслабься. Она же наша от ушек до хвоста!

Вздох. Охота, это не шутки. Охота, это не радость. И некоторым особо нахальным кобылкам жеребчики даже ломали носы. Потому что похоть, это нифига не взаимная штука — взаимной может быть только истинная любовь. Так простит ли королева, если носу достанется из высшего чувства?.. Сноудроп подумала, да и решила не проверять.

— Нежнее. Мы пушистые. Нам нужна нежность, — Сноудроп прошептала на ухо любимой, а после занялась пегасёнкой. Пичи Петл дрожала от ушек до копыт.

От гнева дрожала — как вскоре убедилась Сноудроп. Но сдерживалась, с невероятным усилием сдерживалась, чтобы прямо сейчас не вгрызться всеми зубами в нахально повисший над мордочкой хитинистый круп.

— Помнишь, что я говорил о «мышечном панцире»? — спросил голос. — Лоб, глаза, челюсть, жевание, глотание. Держи.

По губам хлопнуло, во рту вдруг оказалась сушёная слива. Нет, хурма! Жуть какая вяжущая и сладко-терпкая на вкус. Сноудроп принялась жевать со всей силы, и тут же рядом услышала громкое чавканье — Пичи Петл вцепилась в хурму с таким остервенением, будто это было подхвостье врага.

— Теперь предплечья, грудные мышцы, бока, бёдра…

— Ага. Как говорит Джинджер: «Расслабься и получай удовольствие». Ибо куда ты денешься с корабля?..

— Ты специально бесишь? — вдруг спросила пегаска.

…

— Умница! — Кризалис восхитилась. — Я тебя испытываю. Если кинешься на меня не вовремя и маленький погибнет, я тебя убью. Связать?

Послышался тихий вдох и выдох, бульканье, жевание.

— Свяжи, — прозвучало наконец.

— Вдвойне умница. Кроме того я завяжу тебе глаза. Постарайся заглянуть в себя, а всё остальное предоставь нам. И не забывай волшебное слово. Скажешь один раз, и я тебя пожалею. Скажешь трижды, и я остановлюсь.

Пегасёнка дожевала хурму, шумно сглотнула. Спустя несколько мгновений послышался тихий ответ:

— Да… моя королева.

Криз шепнула: «Ценю», — нежно прошлась клыками по животу и бёдрам, чуть куснула; а затем Сноудроп вдруг ощутила, как её мягко, но настойчиво подталкивает к пегаске. Пичи оказалась между ней и восторженно жужжащей Кризалис.

* * *

Облизывать, вот что лучше всего умела одна слепая. После снежинок, конечно. А поскольку снежинкам пока что в сексе места не находилось, Сноудроп вовсю работала языком. Ушки и макушка, виски и щёки, мокрый носик пегасочки — всё сливалось в единый образ, который с каждой минутой становился всё растрёпаннее и мокрее.

Кризалис тем временем подготавливала влагалище, чуть холодя и покалывая заострившимся языком. А между делом хвасталась прошлыми победами: немногочисленными, надо сказать, зато такими, что у Сноу нет нет, да и пробегала по спине нервная дрожь.

— …Так мы той стражнице сразу втроём и засадили. А она и не против. Ну, пугнули, конечно, а дальше сама и с песней. Кстати, я же запоминалку включала, хочешь послушать?!

— Ещё бы! — Пичи воскликнула с восторгом.

Мелодичный звук кристалла, и Сноу поджала уши, чтобы не слышать стоны истязаемой Рэйни Клауд, но вскрики были такими громкими, что прорывались всё равно. А когда запись закончилась Пичи попросила включить снова, и снова, и снова — на последнем истощённом визге пегасочка едва не ловила оргазм.

— Ребята… Вы потрясные, — наконец пробормотала она.

— Ну, мы стараемся. А ты будешь стараться?

— А то!

Криз рассмеялась: «Тогда начнём!» — и наконец-то вытащила язык из влагалища пегаски. Клитор слегка кольнуло, острые клыки скользнули по животу и груди. Мгновение, и она оказалась сбоку: хитинистый носик потыкался в щёку Сноудроп.

«Так надо», — Сноу сказала себе, и прижатая к животу пегасочки штука чаще запульсировала, конец ткнулся о шерсть выше пупка. Но одно дело было решиться, а совсем другое — захотеть. И одна слепая ни капельки не хотела. Стать жеребчиком с большой дубинкой, чтобы карать школьных хулиганок — совсем не такой она представляла себе взрослую жизнь.

Да и Пичи Петл не была школьницей. Потому что не всем так везло. А из дома она сбежала в том возрасте, когда нормальные жеребята ещё только учились летать.

— Ты очень маму любила?.. — не удержалась Сноудроп.

Пичи не ответила, только напряглась ещё больше. И вдруг качнулась: немного вперёд и немного назад, насколько позволяли путы; а затем снова, заставляя член тереться о мягкую шерсть живота. Медиальное кольцо то и дело задевало крошечные соски.

— Да, любила. И люблю, — вдруг заговорила пегасочка. — У меня большая семья, у мамы всё хорошо. Этого достаточно? Трахнешь меня?..

«Ты можешь не портить мою работу?» — касанием попросила Кризалис.

«Извини», — Сноудроп поморщилась, мордочка запылала от стыда. Взяла вот, и расстроила — и половина стараний королевы насмарку. Друзья так поступают?.. Нет, друзья так не поступают. Друзья уважают работу любимых и помогают им.

Член нащупал тёплое и влажное место, скользнул вдоль половых губ; второй заход, и Сноу вжала эту дурацкую штуку в часто пульсирующий туннель. Медленно и плавно, без напряжения, без резких движений — она проникла, и пегасочка тут же заёрзала, внутренние стенки напряглись.

— Ты же справлялась?.. — спросила Криз.

— Справлюсь…

Пара мгновений дрожи, прижатые к груди копыта, резкий выдох — и очередная порция хурмы на зубах. Сноу принялась жевать, и Пичи Петл зачавкала тоже. Нос вжимался в раздражённо наморщенный нос.

«Несовместимость», — новое слово пришло на ум. Если между ней и Криз потихоньку крепла любовь, то на пути к этой пегаске лежала бескрайнее море несовместимости: привычек, характера, увлечений — да всего на свете! Как зимняя стужа и ветер пустыни, как бобр и кошка с ободранными ушами, как круглая гайка и квадратный болт…

Дурацкое сравнение.

Сноудроп напрягла бёдра, обхватила тело пегасочки покрепче. Чуть вперёд и чуть назад, немного глубже и немного сильнее, а потом и быстрее, пока дыхание Пичи не стало сбиваться и не послышался тихий стон. Но не боли, а просто раздражения. Влагалище было упругим, разжатым до гладкости и очень скользким; не осталось уже ни ранок, ни натёртых мест, ни даже следов девственной бахромы. Пичи часто и резко дышала.

— Хочешь, сделаю тебе колечко на клитор? — спросила Кризалис.

— Аа?

— Винди понравится, обещаю. А потом бусинки по кругу, по штуке для каждого из ребят. Особенные бусинки. Твоя щёлка с ними будет всё время открытой, а попробуешь сжаться, и шага без оргазма не сможешь пройти.

…

— А ещё, чтобы не стеснялась, я обстригу тебе хвост!

Пичи засопела, напряглась: мышцы живота пошли волной.

Хотелось высказаться о проколотых ушах, бусинках и всём таком — но горький опыт подсказывал: лучше не стоит. Потому что не болтай лишнего, когда нос перед пастью дракона. Даже если идея с хвостом казалась неплохой. А вернее — справедливой. Сноудроп отлично помнила, как это обидно, когда начинают вежливо: привет, мол, Слепышка, у тебя сено застряло; а потом вернёшься домой, и как будто не отращивала всем на зависть самый пушистый хвост.

— Так сделать, или боишься? Розовый бутон вместо щёлочки. С росинками! Красиво будет, могу обещать…

— Только попробуй, я тебе!.. Амм…

Вновь в рот влетел кусочек сушёной хурмы, вновь они с Пичи дружно зажевали. И объятия пегасочки вдруг стали чуть полегче: копыта уже не сжимали шею так удушая, внутренние стенки понемногу расслабились. Сноу попробовала войти поглубже и вскоре ощутила, как конец члена вжимается в шейку матки. Ответом был негромкий и весьма милый стон.

— Знаешь что, любимая, — Сноудроп заговорила негромко. — Я за многое тебя уважаю. Но пропасть животных фантазий ты хоть как-то прикрывай.

Королева хихикнула, да и пристроилась рядом; крыло накрыло спину, щека прижалась к щеке. Мгновение, и они уже вдвоём облизывали мордочку Пичи, а двумя парами копыт массировали каждое крыло. И маленькой это понравилось — да кому не нравится массаж крыльев! — тонко и на редкость красиво она застонала.

— Это ты научила? — спросила Криз.

— Неа, сама.

Пичи попробовала подмахнуть: сначала прижав копыта к плечам, затем с помощью крыльев — и хватка щупалец немного ослабла, позволив ей поглубже насадиться на член. Который уже изрядно вырос в длину и ширину, покрылся трущимися о внутренние стенки бугорками; но вместе с тем стал слишком крупным, чтобы войти в матку — по крайней мере без сильной боли, или даже ран.

«Слушай, мне неудобно, — Сноудроп сказала жестом. — Как я этим монстром буду в неё кончать?»

«Тогда учись».

Мгновение, и нечто тяжёлое скользнуло по животу — ребристый яйцеклад шлёпнул о разжатые членом половые губы, прижался к тонкой дырочке уретры. И надавил. Пичи ошарашенно взвизгнула, заскрипела зубами. В неподготовленное отверстие вошло что-то крупное, растягивающее до боли; но гладкое и в сотню раз не такое страшное, как ожидала Сноудроп — оно скорее не продавливалось, а проскальзывало в глубину.

— Ты что?!.. Не надо… — Пичи часто задышала.

— Кончай выделываться. Все твои дырочки принадлежат нам!

Королева сказала, и нос к носу прижалась к удивлённо замершей пегаске. Вновь напряглись мышцы, вновь послышалось злое сопение — но на том всё и закончилось: за новой порцией сушёной хурмы Пичи потянулась уже сама. Да и Сноу не отказалась, и даже Криз захрумкала, посмеиваясь над чем-то своим.

Хурма сближает. Скажи кто такое раньше, Сноудроп ни за что бы не поверила. А теперь жалела, что три года училась делать мороженое, вместо этой потрясной, аж сводящей скулы от сладости сушёной хурмы.

* * *

Ласки, впрочем, сближали тоже. Массаж внешний и массаж внутренний; потирания всем телом и облизывания; частые сильные поцелуи. Долгие мгновения такой игры, и Пичи Петл расслабилась, стала помогать. Маленькая пегаска постанывала перед очередным оргазмом, громко взвизгивала на пике; а потом отдыхала, изредка огрызаясь на дурацкие шутки Кризалис.

Обратной связи не было — чего очень не хватало — но особенно крупное щупальце сзади повторяло каждое движение пениса внутри. Или уже не пениса?.. Сноудроп попробовала направить волю на эту штуку, как подсказывала Криз, и неожиданно он начал подчиняться. То бугрясь ещё больше, от чего Пичи взвизгивала, то становясь узким и гладким, так что едва не проходил через последний пегаскин предел.

Сноудроп училась менять формы. «Драконий» член сменялся «волчьим», а «волчий» нормальным, а после него был какой-то длинный и закручивающийся спиралью, от которого Пичи начинала особенно громко и восторженно визжать. Кризалис между тем работала над второй дырочкой, да так увлечённо, что уретра уже принимала пенис не крупного жеребца.

— На счёт кольца и бусин… — вдруг прошептала Пичи Петл.

— А?

— Правда красиво будет?

— Обещаю! — Кризалис восхитилась.

— Сделай, а?

Громкий смех, и хитинистая поцеловала пегасочку с особенной нежностью; копыта потёрлись о щёки, клыки потрепали мокрый нос. И вдруг Сноу ощутила, как спину массируют уже не только щупальца — две пары крупных копыт принялись уверенно поглаживать и растирать.

— Привет, ребята, — Сноудроп улыбнулась.

И Веджи добродушно лизнул её в нос.

— Эй, Пичи, я говорила, что ты сделаешь по маленькому каждому из нас? — Кризалис с шорохом потянулась. — Твой любимый уже сделал. Не уступишь ему?

— Не уступлю.

— За каждого маленького дарю пару бусин. А кольцо… то самое, да?

— Ага.

Зрячие принялись обсуждать то самое колечко, и снова Сноудроп почувствовала себя лишней. Впрочем, лишь на пару мгновений. Влагалище пегасочки часто подрагивало вокруг спиралевидного члена, кончик поглаживал вход в матку — и Сноу частыми, несильными движениями проталкивала его в глубину. Всё глубже, глубже и глубже, пока проход не поддался, а после она приказала члену сменить форму на чуть более широкую, чтобы шейка матки приспособилась под нормальный размер.

Пичи Петл тихо застонала.

— Ну как ты, готова обслужить ребят оставшейся дырочкой? — спросила Кризалис.

— Аа… не знаю.

— Тогда не будем спешить. Двое разом, это нелегко.

Пегасочка расслабилась как плавленый воск, разве что изредка подёргивая висящими в щупальцах крыльями и задними ногами. Теперь Сноу на пару с Криз ласкала её спереди: то поглаживая живот и сосочки, то целуя с глотками смешанной слюны — а пара чейнджлингов пристроились сзади, так массируя мускулы спины, что маленькая пегаска уже и между оргазмами принялась протяжно стонать.

— Аууу… вы… Ау!.. Ауу?!.. — слышались несвязные звуки, дошедшие до пика, когда братья-чейнджлинги от массажа перешли к шлепкам о круп.

Пегасочка взвизгивала и стонала, пока двое методично, но несильно её шлёпали. Копыта били в особенно чувствительные места на границе ануса, бёдер и ягодиц. Джин рассказывал о таком приёме: в точности как капли воска со свечи, это сначала пугало, дёргало болью; а затем приходил смешанный с бессилием покой.

И вот пегасочка затихла. Дыхание стало частым и неглубоким, мышцы как будто потекли.

— Теперь не тяни, Сноу. Кончи в неё.

И правда, сдерживаться уже не оставалось сил. Сноудроп сама застонала на пару с пегаской; копыта обхватили дрожащее тело, ноги и хвосты переплелись. Оргазм приближался, причём это был оттянутый до предела оргазм жеребца.

Мысли спутались, в промежности горело. Сноу ощутила, как теряет контроль над магией чейнджлингов: пенис возвращал бугристые формы, и стоны пегасочки тут же стали громче. Ей было больно — наверняка больно! — но снова она купалась в этой боли, восторженный визг срывался и нарастал.

— Аааааиии! — она кричала негромко, — ААААИИИИЙЙЙ!!! — срывалась на оглушающий визг. Глубокий вдох. И всё начиналось заново. Бока надувались как кузнечные меха, пегаска едва успевала дышать.

Сноудроп обхватила пустобокую особенно сильно, член вжался в дальнюю стенку матки; мгновение, и горячие струи ударили в нежную плоть. Тут же ласки щупалец внутри усилились, простату сдавило со всех сторон — восторг едва не вырвался криком! — но в то же мгновение Сноу ощутила, как член до боли сжимает у самого основания: тело маленькой пегаски как камень напряглось.

Слишком больно, слишком страшно — Сноу помнила, каково это в первый раз. И потому она обняла кобылку как можно нежнее: мордочка вжалась в мордочку, нос задышал в нос. Язык коснулся напряжённых губ, прошёлся по сжатым зубам, и тут же челюсти разжались: неумело, но отчаянно сильно Пичи ответила на поцелуй. Языки сплелись, слюни смешались, и дыхание маленькой пегаски постепенно начало успокаиваться…

А потом вдруг что-то сомкнулось. Кто-то сглотнул. В мир пришла дикая боль.

* * *

Она висела в пустоте. Уши подрагивали, ловя далёкие нечёткие звуки; что-то гибкое и влажное не давало сомкнуть рот. И будто мало этого: ноги не подчинялись, крылья бессильно дрожали; шевелящиеся лозы оплели её со всех сторон, они были даже внутри. Но это не пугало, а наоборот, дарило тихую радость, что постепенно отталкивала страх всё дальше и дальше прочь.

Сноудроп не могла пошевелиться, но вдруг ощутила нечто новое, нечто незнакомое рядом. Словно то пегасье чувство, что подсказывало непогоду, но гораздо, гораздо сильнее — и оно всё ширилось, всё росло. Чувство накатывало, заполоняя разум, не давая сосредоточиться ни на чём. Тогда Сноу попыталась закрыться, да хотя бы своими воображаемыми крыльями — и вдруг новое чувство вцепилось в них. Словно тысячи, миллионы тончайших нитей, что впились в каждое пёрышко; а затем потянули вперёд.

Крылья чего-то коснулись. Чего-то не мягкого и не твёрдого, не мокрого и не сухого; но ровного, а дальше скруглённого, соединённого с множеством таких же округлых и вытянутых форм. И вдруг Сноу осознала — это тела. Ноги и копыта, мордочки и животы, короткие и длинные гривы. Их было четверо, и трое обнимали одну.

— Ребята? — она спросила тихо.

— Вот и очнулась. Ну, говори, Пичи, что там нужно сказать.

— Прости пожалуйста, я не хотела, — прошептала оплетённая щупальцами и объятиями друзей маленькая пегаска.

Её губы двигались, Сноу чувствовала это каждым пером! И что об этом говорила мама?.. «Не трогай других крыльями», — потому что тогда пони чихают, а чихая обижаются, и могут даже оттолкнуть.

Сноудроп захлопнула крылья за спиной.

— Итак, наша болезная очухалась. Как закончим, мерзавка понесёт наказание. Ребята, готовы продолжать? — спросила Кризалис.

— Наказание?.. — Сноудроп переспросила. Язык как-то странно побаливал, а распух так, будто заполнял собой весь рот.

— Ага, придумаем что-нибудь. Если что, она тебе язык откусила. И проглотила. Как новый, не жмёт?

Сноудроп попробовала облизаться, потереть чесучее место на лбу — и вдруг обнаружила, что длины не хватает. И раздвоенного кончика тоже. Язык расширился и сократился, утратил ту особенную чувствительность, да и в гибкости здорово потерял. И только тогда нахлынуло понимание — язык не был новым, он оказался прежним, её собственным — врождённым. Таким ни мордочку помыть, ни поцеловаться толком, ни член обхватить — ни на что он не годился…

— Но… зачем старый? Я тоже наказана?

Кризалис хихикнула.

— Ну, тебе же в город идти. Не забыла?

«Забыла», — вздохнула Сноудроп.

Копыто скользнуло вдоль живота; мягкого и нежного; и не нашлось там ни члена, ни уже привычной пары яиц, а только маленькое вымя с крошечными сосочками, а между ног плотно закрытая щель. Сноу не смогла сдержать кислой ухмылки. Да, она вновь изменилась — стала прежней: слабой, пушистой, беззащитной. Но уже ничуть не хотела оставаться такой.

— Так что, Сноу, готова продолжить?

Она ужаснулась. Продолжить? Как бы ни так! «Не суй копыто в пасть дракона», — ей говорили, каждый эквестрийский жеребёнок это знал! А хитинистые будто ничего не понимали. С шорохом и влажными звуками двое чейнджлингов заласкались к замершей пегаске, щель и анус погладило, вновь Кризалис облизала взмокшее лицо.

— Ну не плачь ты, маленькая, — Кризалис зашептала. — Если я сказала «накажем», это ещё не значит, что будет страшно или плохо. Мы научим твоего волчару покорности, он будет нам копыта лизать. Да и тебя не обидит. Как говорила мама: «Гармония в сердце — покой в душе».

— Правда?

— Ага. А сейчас я сделаю тебе жеребёнка. Не только нашего, но и твоего. Вы с Винди дадите ему имя, он на всю жизнь полюбит вас. Это не только твоя обязанность, но и подарок вам обеим. Береги его.

Пегасочка что-то прошептала, но даже с острым как ни у кого другого слухом Сноу не смогла расслышать. Щупальца принялись гладить всё тело, показывая прикосновения тонких языков и как-то по-особенному нежных и лёгких копыт. Вскоре Пичи Петл вновь застонала, задние ноги далеко и сильно развело.

Касание о щель, и Сноудроп ощутила такие знакомые ребристые формы. Яйцеклад был уже, чем прежде, но Сноу хорошо знала, насколько он может расшириться, едва не раздирая всё внутри. Впрочем, Кризалис не спешила с этим. Заострённая на конце штука двигалась медленно и плавно: легко она миновала влагалище и шейку матки, прижалась к дальней стенке, чуть протолкнула лоно поглубже — и только тогда яйцеклад начал расти.

Пичи часто задышала, сглотнула, заёрзала. Щупальца крепко её держали, а нежные копыта Криз принялись массировать мышцы спины. Так сильно и глубоко.

Сноудроп ощущала это, вновь вытянув вперёд воображаемые крылья. Она старалась не касаться лиц и особенно чувствительных мест, но даже когда случайно задевала, друзья этого будто не замечали. Трое ласкали пегасочку и языками, и копытами, и тонкими щупальцами — а та сама пыталась отвечать.

— Аа… вы?.. Ааау… — стонала Пичи, по всему телу ходила частая дрожь.

— Вот, не бойся. Это чтобы ты себе не откусила язык.

Рот пегасочки разжало, Криз принялась целовать особенно сильно и глубоко. Сноудроп ощущала, как по горлу спускается толстое щупальце, плавно, но настойчиво продвигаясь всё дальше. Вскоре оно миновало пищевод, послышалось бульканье — желудок Пичи начало заполнять.

— Ребята, возьмите её сзади, — не прерываясь приказала Кризалис. Её губы не двигались, широкая улыбка как маска стояла на лице.

И двое сделали это: быстро, но почти не больно. И даже по-своему приятно, когда два тонких скользких пениса сначала проникли до конца прямой кишки, а после закрутились спиралью, медленно расширяя и растягивая проход. Они начали двигаться: одновременно с яйцекладом во влагалище и щупальцем в уретре — крупная дрожь забегала у пегаски по бокам и спине.

— Хххх… — Пичи пыталась стонать, а может уже и кричать от прилива чувств, но только дыхание вырывалось через расширенные трубками ноздри.

Её тело тряслось, мускулы выступили ощутимым рельефом, хвост метался из стороны в сторону; а чейнджлинги всё продолжали ритмично ласкать, массировать, проникать и растягивать в глубине.

И вдруг в одно мгновение тело Пичи расслабилось. Но это был не оргазм, а нечто гораздо, гораздо более глубокое. Дыхание выровнялось, копыта обняли королеву; и щупальца этому не препятствовали; медленно и неловко пегасочка стала покачиваться, пытаясь поймать общий ритм. С каждой секундой у неё получалось всё лучше.

Полсотни отсчитанных секунд, и чейнджлинги уже не двигались, разве что подсказывая темп лёгкими касаниями: пегаска сама насаживалась на оба растягивающих прямую кишку члена и толстый как нога яйцеклад. Ещё полсотни мгновений, и Кризалис тихо застонала, ускорилась. В ту же секунду долгий поцелуй прервался: щупальце покинуло горло; но Пичи даже не пыталась откашляться, а только задышала с влажным хрипом изнутри.

— Идеальна… — прошептала Кризалис.

Тихий стрекот, и яйцеклад вжался до предела, раскрылся. Внутрь двинулся крупный, до треска расширяющий влагалище бугор. Дыхание Пичи сорвалось. Касание о шейку матки, страшное давление, проникновение — и Пичи закричала:

— ААААИИИИИ!!!

Дикий визг заставил уши сжаться. Сноудроп вся затряслась. Она чувствовала, как внутри чем-то колет, как что-то вжимается в стенку матки и проникает в раскрытую плоть. Ровно затем, чтобы остановиться на середине, устроившись в окружении крепких мышц лона и кровеносных сосудов, из которых эта штука тут же принялась пить.

Визг Пичи прервался, сменился частым, прерывистым дыханием. Копыта прижались к животу; и щупальца это позволили, как и друзья, которые только слегка поглаживали и обнимали. Разве что Кризалис чуть ёрзала, массируя яйцекладом всё внутри; но вскоре скрипнули зубы, она тоже прервалась.

Глубокий вдох, смешок королевы, и Криз поцеловала пегасочку в нос.

— Ну как, понравилось? Признавайся!

— Д-да…

— Тогда чуть отдохни и продолжим. Наслаждайся собой!

* * *

Пегасочку облизывали, ласкали, массировали снаружи и изнутри. Тихие и на редкость милые стоны то и дело нарушали тишину. «Что ты как не родная?» — обратилась Криз, и одной незрячей пришлось запрятать свои страхи куда подальше. Вместе со всеми она подготавливала этого то ли волка, то ли дракона, то ли непонятно кого; а сама Пичи Петл мурлыкала словно наевшийся вдоволь лесной кот.

Язык немного побаливал.

— …Помни, маленьким нужна забота, — рассказывала Кризалис. — Отдаёшься жеребчику, думай о маленьких. Ласкаешь себя, думай о маленьких. И даже когда Винди приготовит что-нибудь вкусное, обязательно с младшими удовольствием поделись…

Сноу слушала с огромным интересом, а заодно вылизывала промежность юной пегаски. Разжатое крупными пенисами анальное кольцо, широкое щупальце в уретре, растянутые шелковистыми нитями половые губы — и отверстие влагалища, часто пульсирующее, но всё ещё не способное сжаться. Язык проникал внутрь свободно и легко.

Непорочностью от тихо сопящей Пичи уже и не пахло.

— А теперь мы будем тебя украшать, — шепнула Криз. — Знаешь, никогда не понимала этих дур с нарядами и шляпами. Природа дала вам прекрасные тела, развивайте их! Так нет, не хотим, хотим сорок платьев и вальсировать, оттопырив напомаженные хвосты…

Пегасочка звонко рассмеялась.

— …Но ты не из таких, а?

Копыто прошлось по ушкам, звякнули кольца и серёжки, тонкий язык королевы скользнул в ушной канал. Пичи напряглась в первое мгновение, но вскоре расслабилась, и только дыхание выдавало лёгкую боль.

— Ну… — пегасочка вдруг заговорила. — Я о таком не думала. Просто Винди сказал, что мы к зебрам подадимся… Ещё до вас. Вот я и сделала по картинке. Ещё полосы хотелось, но Винди не разрешил…

Винди то, Винди это — Пичи только и говорила, что о любимом жеребчике; а Сноу облизывала её и понемногу начинала понимать. Маленькая пегаска не искала сложностей в жизни. Друг решал, а она подчинялась, счастливо виляя хвостом. Она не была глупой, даже по-своему умной и деятельной — только очень уставшей, очень больной.

Всё, что требовалось её измученному разуму, это опереться на кого-то близкого и хоть ненадолго уснуть; а чувства не позволяли: зверь внутри заставлял её искать жертвы, делать глупости, а после плакать и жалеть. Она сознавала, что поступает неправильно: неразумно, беспечно, опасно — но не хотела иначе. Не умела хотеть.

Когда-то Сноу думала, что нет ничего худшего в жизни, чем родиться незрячей; но, по крайней мере, у неё была здоровая душа.

Была?.. А теперь есть?

Сноудроп мотнула головой.

— Так, — снова заговорила Кризалис. — Со шрамами покончено. И нет, мне они не нравятся, и Винди тоже не нравились. А серёжки его заводят, так что готовься, сейчас очень медленно и больно я проколю тебе клитор.

— А соски можно?

Кризалис шлёпнула копытом о лицо. Собственное.

— Нет, нельзя. Должны же быть какие-то пределы. Как ты молоком кормить-то будешь?

— Нуу… на год-то можно?

Вздох. Сноудроп оставила влагалище, потянулась выше. Зубы коснулись крошечного клитора и слегка его потрепали — чтобы заткнуть кое-кого — а потом Сноу взяла в губы маленький оттопыренный сосок. Вымени у пегасочки, считай, и не было, но дело ведь не в удое, а в самом процессе. Чуть сжать, потянуть на себя, помять немножко губами; через тихий стон, напряжение бёдер и удивлённое посапывание; и вот в рот брызнула тонкая струйка молока.

Вкусного, чуть персикового и самую капельку щиплющего язык.

— Аауу… ты чего? — Пичи забормотала, ноги обхватили шею. Но сжать она не решилась, как и оттолкнуть.

— Нравится? — отвлеклась на секунду Сноудроп.

— Аа?.. Да.

— Это твоё наказание. На год. Будешь помогать мне с мороженым. Разрешаю поить Винди и королеву, а больше никого. Договорились?

Удивлённая пегасочка поёрзала, пробормотала: «Ты шутишь?» — но когда Сноу мотнула головой, мол, ни капельки, то прозвучал очень долгий и полный облегчения вздох. Помирились, стало быть. Это ведь так просто, мириться, особенно когда никто серьёзно не пострадал.

— А теперь будет больно, — прошептала Криз. — Очень больно, зато потом красиво. Ты готова там?

— Да делай уже.

Шеей Сноу ощутила, как тонкое и гибкое щупальце стелется по шкуре пегаски. Бедро, промежность, щель и клитор — в одно мгновение оно обхватило крошечный бугорок. Укол, неспешное давление, и Пичи тихо застонала, напряглась. Она не двигалась, не сопротивлялась; воздух вырывался между зубами с переходящими в крик стонами, а следом за ними слышались резкие, неглубокие вдохи.

«Может придушит, а может и не придушит», — размышляла Сноудроп, а сама ласкала и посасывала второй сосочек. Мучение Пичи длилось долго — десятки и десятки мгновений — вымячко давно опустело, но Сноу не прекращала ласки; копыта принялись массировать лежащие на шее напряжённые бёдра, а когда те чуть разжались, тогда и округлившиеся бока.

Желудок маленькой пегаски был заполнен, как и кишечник, который товарищи разрабатывали прямо сейчас. А в матке, пожалуй, ещё было место — Сноудроп по себе помнила, как ребята могут растянуть её и раздуть. Криз сказала мимоходом, что, мол, ни единой капли спермы теперь не выльется наружу — потому что младшие любят вкусное. Хотя, кому мог нравиться этот склизкий и солоноватый вкус?..

Пегасочка наконец-то затихла, часто и со всхлипами задышала. Под ласками друзей напряжение мышц начало спадать.

— Какой же ты молодец, — Криз прошептала. — Разрешаю пощупать. Нравится?

Пощупать пегасочка решила собственным языком и носом, так что пришлось отстраниться. Но хватит глупых страхов, хватит сомнений — Сноудроп не стала отплывать, а только перевернулась, чтобы оказаться с Пичи щека к щеке. Сначала пегаска, а затем и она сама облизали ощутимо выросший, отдающий привкусом крови клитор. Его крепко обжимала широкое и ребристое латунное кольцо.

— Потрясно… — прошептала Пичи Петл.

— Ха-ха, я знала, знала, что тебе понравится! — восхитилась Кризалис. — Мы точно подружимся! Все новые идеи я буду испытывать на тебе!

Кстати, насчёт идей…

— Слушай, Криз, — Сноу потёрла мордочку крылом. — Вот ты сделала вымя всем жеребчикам. А ты могла бы устроить так, чтобы когда в матке маленькие, жеребчики кончали ещё и молоком? Потому что молоко вкуснее, да и вообще…

Послышалось тихое жужжание, переходящие в стрекот и тонкий, всё нарастающий писк.

— Эм?..

— Ты гений, Сноу! — воскликнула королева. — Ты чудо! Ты самородок! Ты лучший подарок на свете!..

Сноудроп широко улыбнулась, подставляя мордочку тонкому, пахучему и такому нежному языку.

— …Я проклинаю тот день, когда обидела тебя.

* * *

В мире было много прекрасных вещей. Поцелуи любимой, её копытца и ласки; язычок, облизывающий глаза; нежный носик и потрясающе приятный аромат. Потом снежинки, обязательно снежинки. Ещё верные друзья, без которых жизнь не жизнь. И мечта, конечно же, ведь всем нужна цель в конце пути.

«Принимай мир таким, каков он есть», — учил друг, и это была на редкость мудрая мысль. Ведь это вовсе не значило, что нужно смириться. Чтобы изменить мир, нужно было его познать. Честно, без прикрас, во всей полноте и со всех возможных позиций. Размышляя об этом, Сноу решила, что пусть многое пережито, пусть воспоминания о боли и ужасе заставляют просыпаться в холодном поту; но всё это было лишь частью жизни. Той жизни, которая благодаря друзьям стала гораздо насыщеннее, осмысленнее и полнее.

А ещё в новой жизни были взвизги пустобокой пегасочки: пронзительные, очаровательные, по-своему даже музыкальные — их хотелось слушать и слушать, да хоть каждый день…

— ИДЕАЛЬНА!!!.. — оглушительно зажужжала Кризалис.

— ААААИИИИИ!!!

С особенно громким вскриком Пичи кончила, снова завизжала. Крупный бугор покинул яйцеклад. Визг сорвался на единственную ноту, ноги в путах задрожали, силясь разорвать. И тогда Сноудроп захватила кольцо в клиторе зубами, потянула на себя. Крик прервался, захлебнувшись, брызги сока ударили в лицо.

— Второй… — прошептала Кризалис. — Это второй. Веджи, твоя очередь. Заполни её!

Тихий писк пегасочки, и один из пары длинных спиралевидных отростков покинул её задний проход. Щупальце сдвинулось, сменило форму, и Сноудроп едва не вскрикнула, когда рядом с особенно крупной штукой, имитирующей яйцеклад, протиснулась ещё одна. Пичи Петл не сдержалась — снова завизжала.

— Полегче…

Веджи захохотал:

— Да ладно тебе, Сноу, она же в восторге! Эй, мелочь, хочешь ещё?

— Ааа… да!

— Ещё глубже? Ещё сильнее?!

— Да!

Хитинистый ударил в бёдра; одним резким движением член вошёл в матку, расширился на всём пути. Пичи прерывисто застонала.

— Помнишь, Сноудроп, я обещал назвать маленьких в твою честь? Сноулайт, Сноустар, Сноуглэйз! Столько идей! Подожди год, и вокруг тебя будет целый выводок маленьких Сноу!

Сноудроп неуверенно улыбнулась. Нос потёрся о напряжённый живот Пичи, где чувствовался уже не один, а два больших пульсирующих бугра. Это яйцеклад с членом так выпирали, а ещё была пара бугров поменьше, как будто чуть бьющих искрами при касании — и у каждого из них был собственный ритм.

Засевшие в стенках матки яйца часто, но ровно дрожали, и постукивали, словно в них были маленькие сердца.

Резкое движение Криз, стон пегасочки, и яйцеклад вышел до входа во влагалище. Несколько секунд ожидания, и снова вошёл — Пичи всхрапнула. А затем движение повторилось: и снова, и снова, и снова. В попеременном ритме королева с чейнджлингом принялись особенно глубоко и сильно массировать её.

Сноу держала копыта на широко разведённых половых губах пегасочки, и потому чувствовала, как меняются размеры. Когда Пичи напрягалась, оба органа чуть сужались и покрывались смазкой, а когда расслаблялась, расширялись ещё больше прежнего и бугрились со всех сторон. Под ритмичными ласками щупалец сама Сноу едва не кончала.

Член Веджи запульсировал, горячие струи заполнили матку, ещё больше растягивая её — и тут же по яйцекладу двинулся очередной безжалостный бугор, а сразу за ним ещё один. В этот раз Пичи была расслабленна после оргазма, лишь с лёгким стоном она приняла оба яйца, а визжать принялась только тогда, когда они выпустили иглы, чтобы внедриться дальше в глубину.

— АААААИИИЙЙЙЙ!!!

Снова это был оглушительный, срывающийся на единственную ноту визг, ноги в щупальцах задрожали, крылья до треска напряглись. Сноу прижалась к клитору пегасёнки, обхватила зубами — и вдруг с ужасом ощутила, как на собственном бугорке сжимаются два ряда твёрдых костистых штук.

— Не делай этого…

— Третий… Четвёртый… — послышался шёпот Кризалис.

— Не надо…

Лёгкий укус, и Пичи принялась посасывать клитор, из стороны в сторону дёргая его. Грубо, но не больно, а по-своему даже приятно. И Сноудроп ответила тем же, только в этот раз показывая всё самое нежное и сильное, чему только научилась у Джин. Нежное — потому что страшно; а сильное — потому что от мысли о скучающей Пичи становилось страшнее вдвойне.

На смеси возбуждения со страхом Сноу кончила, и в то же мгновение ощутила, как язык пегасёнки проскальзывает в щель. Пичи принялась неумело, но очень увлечённо вылизывать и лакать.

— Идеальна… — прошептала Кризалис. — Бигзу, не стесняйся. Засади ей.

Плавный выход одного чейнджлинга, резкий вход другого; и снова Пичи часто задышала, принялась стонать. Слава богине, она оставила клитор: нос просто прижался к животу, зубы зажевали клок шерсти. Часто и ритмично пегасочка сопела, пока не перешла на крики, а затем и на очередной пронзительный, срывающийся визг.

— Ааааииии…

В этот раз она закричала тише, и даже когда яйца начали внедряться почти не напрягала живот. Только копыта подрагивали и частые судороги проходили по бёдрам и обхватившим круп Сноу передним ногам. Соединение игл с сосудами и нервами длилось долгие, долгие мгновение, а когда всё закончилось Пичи прижалась к вымени, сжала губами сосочек, принялась жадно глотать.

— Пятый… Шестой… — напряжённо зашептала Кризалис. — Ещё пара, всего пара. Не больше… Ты держишься там?

— Ага, — Пичи ответила чётко. Разве что нос посапывал, вжатый в край вымени над соском.

— Тогда готовься. Вам с Винди. Пара стражников. Лично от меня.

Сильное объятие, особенно глубокий вход, резкий удар в дальнюю стенку матки — Кризалис больше не сдерживалась. Королева взяла такой темп, что короткие взвизги Пичи слились в один, особенно громкий, а длинный широкий бугор в животе снова и снова бил Сноу по носу прижатому над пупком. Ноги пегасёнки дрожали, крылья дёргались, а когда одновременно с резкими движениями яйцеклада по нему двинулось ребристое крупное яйцо, она и вовсе забилась всем телом.

— Ааааууу! — Пичи выла, пытаясь высвободиться; мышцы бёдр напряглись как камень, суставы едва не трещали; но живот, матка и влагалище больше не подчинялись воле — шелковистая магия охватывала всё.

Мягкое как плавленый воск влагалище расступалось, всё дальше пропуская крупный бугор, матка приняла его с влажным утробным звуком; а когда яйцо начало внедряться, Сноу даже через шкуру и мускулы ощутила сотни и тысячи острых нитей. Пичи Петл пронзительно завизжала.

— АААААААЙЙЙ!!!..

Визг захлебнулся, когда следом за первым начало внедряться и второе яйцо. Прижатым к мягкому животу пегасёнки носом Сноу чувствовала, как растянута её матка. Восемь яиц. Восемь! И пусть каждое было куда меньше, чем голова младенца, но и гораздо больше, чем памятные мандарины, которыми когда-то мучили её саму. Живот Пичи изрядно распух, внутри ощущались твёрдые шары.

Стоп! Восемь яиц?.. Восемь!

— Криз?!

— Знаю, — прошептала Кризалис. — Это восьмой. Восьмой!.. — с силой она оттолкнулась от тела пегаски. Яйцеклад ударил Сноу в лицо.

И в то же мгновение всё прекратилось.

Пичи кашляла, пытаясь отдышаться; двое чейнджлингов нежно, но сильно обнимали её; щупальца липко поглаживали крылья. А ещё было то волшебное слово: «Восьмой», — оно значило, что всё закончилось. По крайней мере для одной мелкой пегаски. Двенадцать готово, оставалось пятьдесят два.

И ни разу Пичи не попросила пощады, ни разу не испугалась — она была куда сильнее всех пустобоких вместе взятых, кого одной «Слепышке» когда-либо приходилось знать.

Сноу ощутила, как её бёдра обнимают небольшие копыта; круп притянуло, лизнуло вдоль щели; Пичи нашла вымя и принялась настойчиво сосать. Всего пара капель молока — последние! — но, кажется, маленькой хватило: широкая улыбка показалась на мордочке, когда Пичи принялась тереться лицом о живот.

— А можно… ещё? — она прошептала невнятно.

Укус, и короткий взвизг. Сноу хорошенько потрепала кольцо в клиторе, чтобы мелочь даже не думала — и тем более не искушала других.

— Вообще… можно, — послышался напряжённый голос Кризалис. — Но… не сейчас. Сейчас ты возвращаешься к другу, любишь его до упаду и обнимаешь перед сном. В двенадцать ты сделаешь ему пару жеребяток, а в тринадцать, если вырастишь выносливой, верной и сильной, мы снова устроим праздник. И я подарю тебе дюжину, но каждый подарок нужно будет заслужить.

— Ау?..

— Ребята, да забирайте же её! Быстрее!

Их подхватило. Крылья оплели, копыта подтолкнули; послышалось бурление, свист и тихий треск. Что-то открылось, что-то опало — и вдруг они упали на нечто мягкое и влажное. Жаркий ароматный воздух ударил в ноздри, едва не заставляя чихать.

* * *

Сноу лежала на подрагивающей пегасёнке, широко раскинув ноги и распахнув крылья; в голове звучали чьи-то голоса. Но гораздо громче был этот пронзительный, перекрывающий всё однотонный звук. Он звенел и звенел, заставляя уши сжиматься, но это ничуть не помогало — звук был не снаружи, а исходил изнутри.

— …Ну и долго же вы! — через звон пробился знакомый голос. — Как ты, любимая, справилась?!

— Отлично справилась, — ответил жеребец. — Дай им передохнуть немного. Смена давления ударила по ушам.

Двое непринуждённо заговорили, две пары копыт принялись ощупывать и растирать. Это был Винди — вскоре осознала Сноу — а кроме него, конечно же, друг. Их касания расслабляли, голоса помогали очнуться; и тот мерзкий шум в ушах постепенно уходил. Сноудроп ждала, что друг вылечит её единственным касанием, но он почему-то не спешил.

Пичи выскользнула, шумно заласкалась к любимому; отдающий звоном голос хвастался успехами; слышались весёлые, а изредка и чуть ошарашенные ответы юного жеребца. Наверное, подстриженный под корень хвост для него был уже слишком. Или щёлка в бусинках?.. Бедолага. Впрочем, привыкнет: одна слепая же привыкла, и даже в конце концов научилась ценить вкусы друзей.

Это ведь так важно, когда вкусы любимых уважают. Без взаимного уважения дружба не стоила ничего.

Сноудроп неуверенно улыбнулась, поднялась.

— Должен извиниться, — сказал жеребец. — Мы здесь в шахматы играли, я позабыл обо всём.

— Эмм… позабыл?

— Бывает. Разделение разума. Чем больше умных копий, тем глупее я сам.

Сноу потёрлась о грудь «влажного пони», крылья в долгом потягивании вытянулись вверх. А ведь и правда, он вёл себя иначе: и с Пичи разговорился, и над ней подшучивал, и в конце не особенно-то помогал. Хотя, «хурма дружбы», это и так отличная помощь. Теперь Сноудроп знала, что будет кормить проблемных жеребчиков не только мороженным, но и этой вкуснейшей и недооцененной сушёной хурмой.

— А помнишь, — Сноудроп подобралась. — Я говорила, что люблю тебя?

Тихий ответ: «Помню», — и он её поцеловал. В нос и в щёку, в чуть побаливающий кончик ушка, а потом и в губы, так что языки сплелись, а слюни смешались. Дыхание прервалось, Сноудроп с удовольствием сглотнула пряную смесь.

Это длилось долго, очень долго, так что она начала задыхаться. В угасающем уме кружились странные мысли: о доме, о маме, о принцессе — но они таяли одна за другой; пока не осталась единственная, о фигурном пломбире со снежинками, который она так и не сделала для друга. Потому что позабыла совсем.

Жеребец прервал поцелуй, потёрся носом о мордочку. И тут же Сноу услышала частое, жадное дыхание: Пичи отпустила любимого жеребчика, и шумно ёрзая друг на друге они принялись ласкаться, переводя дух.

— Ааа… эмм… — Пичи вдохнула и выдохнула. — Знаете, сначала я была против вас, жучары. Но вы клёвые, вы как мы. Я люблю вас.

— Взаимно, — сказал жеребец.

— Да, мы сработаемся, — Винди с шорохом поднялся. — Я ненавижу извращения, скрывать не буду, но в чужой полк со своим уставом не ходят. Приспособлюсь, не впервой. Кстати, хотите перекусить? Можно сделать блинчики, а ещё остался пирог и вино.

Сноу прислушалась к бурчанию живота, и поняла — хочет. О чём и не постеснялась сказать. Послышался тихий треск открывающейся соты; нос затопили ароматы очага, сухих трав и недавнего ужина, после которого посуду никто не помыл. А может уже и давнего? Вопрос — ответ, и оказалось, что уже близится утро, хотя Солнце ещё не взошло.

Снова ночь безумного секса, а она ничуть не устала; разве что немного кружилась голова. Спать урывками вредно? Мама не обманет — вредно. А одна слепая уже который день спала когда придётся и ела, что дадут. И вот с этим пора было заканчивать. Она попросила простой овсянки, а к овсянке варёных сухофруктов — без сахара! — потому что хоть с сахаром и вкуснее, но единственный мешочек нужно было беречь.

И как же приятно было слышать, как Винди с другом на пару хлопочут у плиты.

— …Так вот, — говорил Винди Кэр, — обычай обычаем, но думаю, лучше нам всем сделать это вместе. А то и Криз себя мучает, и время теряем. Такими темпами мы и за неделю отсюда не уйдём.

— Я против, — кратко сказал друг.

— А я за, — фыркнула Пичи. — Ей и правда хреново. Сама ненавижу, когда хочется, а нельзя.

— Я тоже за, — сказала Сноудроп.

Трое против одного — и друг согласился. Позади послышался треск, вперемешку с шипением — соты открылись — вскоре дом наполнился множеством удивлённых голосов. Изрядно ошарашенные жеребчики, весёлый смех «влажных пони», топот копыт. А как вскоре оказалось, далеко не только копыт. Был и скрип о землю когтей грифона, и мягкие лапы мантикоры, и даже характерный акцент парочки коз.

Впрочем, о вкусах не спорят. Ребята всякое перепробовали, и теперь даже бусинки Пичи у них вызывали разве что короткие, нервные смешки. И протянутые копытца, чтобы потрогать, а то и приласкать. Потому что секс сближает. Нет, правда, секс был отличным началом дружбы. Ведь когда души несовместимы, умы как-то не стыкуются, да и вообще всё идёт насмарку — оставалось только взять, да и сблизить тела.

Закончив с овсянкой, Сноудроп, уже никого не стесняясь, затащила пегасочку на стол, чтобы хорошенько вылизать. И мордочку с широченной улыбкой; и неровные копыта, которым не помешала бы капелька ухода; и изрядно подросшее брюшко — и конечно же щёлку, теперь открытую как большой и нежный бутон. Вход во влагалище сократился до узкой дырочки, но всё равно с лёгкостью пропускал язык.

Пичи ничуть не сопротивлялась, жеребчики весело переговаривались вокруг.

— Вот так это делается, — наконец оторвалась Сноудроп. — Ещё кто-нибудь хочет?

Захотели многие: и её, и отходящую от оргазма Пичи, а некоторые разом и двоих. И так громко захотели, что аж уши задрожали. Каждый день обслуживать дюжину жеребчиков?.. Когда-то она бы ужаснулась. А ведь можно сказать иначе: дружить, помогать расслабиться, строить отношения в Семье. И ничего плохого не было в том, что семья большая. В большой семье, если она дружная, всем спокойно, уютно и легко.

И даже не в любви дело; а в близости, доверии, чувстве безопасности — таких глубоких штуках, на которых основано любое хорошее общество. Вот, Пичи, например — совсем ей не нравилась; ну и кот с ней; даже с такой можно ужиться, даже такую можно терпеть. Потому что своя.

Пусть маленькая пегаска напоминала одновременно всех школьных задир, пусть она могла сорваться и сделать что-то ужасное, пусть жуть как больно кусалась и обидно шутила. Плевать, Сноудроп знала, что теперь может это потерпеть. А если не сможет, они просто обнимутся, вылижут друг дружку и помирятся вновь.

Секс, право же, был замечательной штукой. Пожалуй, даже лучшей, после дружбы, верности и любви.

* * *

Увы, жизнь редко внимает желаниям одной незрячей. Познакомиться с ребятами не получилось. Друг сказал: «Пора», — за шкирку ухватило, и пусть мягко, но настойчиво её повело к выходу из дома. Недовольная Пичи сопела в хватке другого «влажного жеребца». Потому что «не беси королеву» — вот каким было второе правило чейнджлингов, а третье и четвёртое гласили: «Не будь дурой», «Не провоцируй её».

Захлопнулись плащи, скрипнула дверь: осенняя морось закапала сверху, носа коснулся запах палой листвы.

— Это несправедливо, — высказалась Пичи Петл.

— Мир несправедлив.

Жеребец потёрся носом о щёку, капюшон подправило, короткий поцелуй достался губам. А второй влажный пони вернулся в дом, изнутри защёлкнулась дверь.

— …Это вдвойне несправедливо. Какого хрена как что важное, так «Пичи домой»! Какого хрена как серьёзное дело, так «Пичи погуляй»! Я им что, зверюшка?!..

— Хурмы хочешь?

— А? Нет.

— Десять кругов вокруг двора. Бегом.

— Аа?! Опять погуляй?!..

— Бегом, — повторил жеребец.

— Гррр… убью.

И, неожиданно, взбешённая пегаска послушалась. С резким хлопком к бокам прижались крылья, топот копыт унёсся вдаль.

— Непросто с ней… — прошептала Сноудроп.

Жеребец хмыкнул: «Уж кто бы говорил». Волна шелковистой магии потрепала уши, пригладила гриву; и вдруг он продолжил, снизив тон:

— Теперь широко открой глаза, подними голову. Сосчитай до десяти.

Сноудроп подчинилась. Считала она про себя, так что одновременно прислушивалась, как вода стекает с кровли дома, падая на камень водостока и уходя куда-то тонким ручьём. Налетел порыв ветра, едва не сдёрнувший капюшон; застучали ветви недалёкой рощи; ночная птица ухнула в стороне…

— Теперь крепко прижми крылья, но представь, как они поднимаются. Вытяни вперёд, далеко вперёд.

Попытка, и вдруг голова закружилась; только объятие друга помогло устоять; и всё же Сноу тянула вперёд воображаемые крылья, пока они чего-то не достигли. Это было гладким и шероховатым, длинные скруглённые формы лежали одна над другой. Один ряд, второй и третий, множество рядов — а между ними резной прямоугольник; а дальше квадрат, и ещё один квадрат. А выше ряды вытянутых пластинок, над которыми уже не нашлось ничего.

«Дом», — внезапно осознала Сноудроп. Брусчатые стены. Дверь и закрытые ставнями окна, тёс на крыше. Скруглённая глиняная труба. А дальше… дальше жуть какое сложное переплетение линий. Ветвей. И неровный ствол широкого дерева — дуба! — на верхушке которого сидела крупная плоскомордая птица…

Сова смотрела на неё.

«Смотрела?»

— Это… зрение, — прошептала Сноудроп. — Зрение…

Она сдвинула воображаемые крылья, и ощутила новые формы: камень водостока, ворот колодца, ряды давно заброшенных грядок, на которых разрослась высокая, до головокружения сложная трава. Ещё дальше! Крылья коснулись неровного ряда штырей, заканчивающихся сложными сплетениями: веток, редких листьев, старых птичьих гнёзд. Это был лес — далёкий, сбросивший зелень лиственный лес.

— Я вижу. Я могу лететь куда захочу…

Мысль поразила, заставила тело замереть. Сноудроп осознала: никогда в жизни она не считала себя настоящей пегаской. Она завидовала: пустобоким в школе, хитинистым рядом, крылатым жеребчикам из банды Винди. И даже маленькой Пичи; даже без вины пострадавшей Рэйни Клауд; даже маме, которая всю жизнь спасала и поддерживала её. А теперь огромная тяжесть упала с души.

— Спасибо.

Единственное слово, но произнесла она его так, как не говорила никогда прежде.

Мир изменился. Призрачные крылья метались то вправо, то влево; бесчисленные перья касались всего вокруг. Это был дом на холме, на границе поля и леса; залитая осенней грязью дорога; русло реки вдалеке. А наверху… наверху открывалась бесконечность. Крылья тянулись и тянулись, искали и искали, но кроме едва ощутимого марева не находили ничего.

Разве что… Точки. Тончайшие, едва уловимые, подобно шифру в узорах каллиграфического письма. Это были звёзды?.. Они отличались одна от другой. Они молчали. И совсем, вот ничуть не походили на снег.

— Меня обманывали?.. — она прошептала.

— Закрой глаза.

Она закрыла, но звёзды не исчезли — призрачные крылья по прежнему касались неба и точек в бесконечной дали.

— Это подарок твоей богини. Мы с Криз всего лишь помогли тебе его осознать.

— Это… от богини?

— Да, помощь близко. Вскоре мы встретим её.

Сноудроп улыбнулась. Мгновение, и призрачные крылья направились на жеребца рядом; она ощутила крупное, мускулистое тело, затёртый плащ, широкую улыбку на морде. Лёгкое проникновение перьев, и их встретил гладкий, непроницаемый барьер.

— Не играй так с Криз. По носу получишь.

Смешок, и крылья вновь развернулись, частой чередой касаний перья заскользили по всему вокруг. Сквозь стены дома, сквозь соты и тела! И сразу же под волшебным касанием оказалась россыпь сплетённых нитями сфер. С вихрями и без вихрей, с добрыми зверями и не очень — самых разных созданий, даже несовместимых, но собравшихся вместе в тесный круг…

Вдруг по носу шлёпнуло, перья разлетелись ворохом палой листвы.

— Предупреждал же, — пояснил друг.

Ага, предупреждал. Но разве можно было послушаться?!.. Улыбка не сходила с лица. Сноу чувствовала, что стоит лишь захотеть, и волшебные крылья вернутся. Только не сейчас, не прямо сейчас. Всем они были великолепны, но — богиня! — как же от них кружилась голова. И точки… точки звёзд мерцали, всё дальше затягивая её.

— Слышишь, Пичи возвращается? И, прислушайся, кое-кто ещё.

Скрипнула дверь, послышались быстрые шаги; жеребчика и кобылки; а кроме них шорох перепончатых крыльев, и такой любимый, сегодня особенно сильный анисовый аромат.

— Ау, хорошо, что вы не ушли, — негромко сказала Кризалис. — Я кое-что забыла.

— Поцеловать?

— Ха-ха, это тоже. Но сначала подарок.

Что-то зашуршало, развернулось, скрипнуло — и вдруг вокруг шеи обернулась мягкая, шелковистая ткань.

— Ты завяжи свой шарф скорей, уж ночи стали холодней, — Кризалис прошептала, словно бы строкой стиха, а после крепко-накрепко обняла.

Мокрый нос потёрся о шею, завязывая вокруг ошейника шелковистые волны; клыки легонько куснули плечо. И тогда Сноу тоже поцеловала: в мягкое и такое горячее кожистое ушко, а после и во второе, ненавязчиво лаская его языком. Вдвоём они стояли обнявшись, и только сова на дубе изредка ухала, напоминая о мире вокруг.

— Ты знаешь, ночи стали холодней…

Кризалис отстранилась, и тут же обняла кого-то рядом: вокруг шеи жеребца обернулся второй, шелковисто шуршащий шарф. А ведь был и третий, который заодно с поцелуем достался часто дышавшей пегасочке, и даже четвёртый, едва слышно скрипевший на шее остановившегося рядом молодого жеребца. Очень вкусно пахнущего, между прочем: свежеиспечёнными пряниками с имбирём и ломтиками сушёной хурмы.

Долгие мгновения друзья просто хрумкали, а Сноу наслаждалась тающими на языке кусочками, не думая ни о чём. Но вот о перевязь защёлкнулась сумка, гриву пригладило — и кто-то добрый поправил полы её латаного-перелатаного плаща.

Попрощались они молча. Рассвет близился, а значит и путь в столицу не ждал.