Снег перемен

Глава третья «Маленький волшебник»

Ей не очень-то нравился этот сон. Там было больно и страшно: всё тело горело, а кожа спадала; что-то ужасное обхватывало снаружи и изнутри. Худший кошмар в жизни! Был бы им, если бы не это извращённое, преобладавшее надо всем удовольствие. В том сне было больше ощущений, чем во всей её предыдущей жизни. Сноудроп как будто таяла изнутри. Впервые она узнала, что по-настоящему означает слово «экстаз».

— Аууу, — она протяжно выдохнула и потянулась. Густая, мягко обхватывающая жидкость забурлила вокруг.

Жидкость?! Сноудроп задрожала. В мгновение она вспомнила всё. Она рванулась наверх, к воздуху, отчаянно загребая копытами и крыльями — и на что-то наткнулась. Что-то дощатое, шероховатое. Она перепутала верх и низ!

Она загребла снова, но вдруг ноги крепко-накрепко обхватило, крылья развело.

— Отпусти!

Никто не послушался, только жижа вокруг забурлила сильнее. Сноудроп ждала чего-то ужасного: проникновения, удара, пытки — но ничего не происходило, время шло.

— Ты… хороший?

Мягким поглаживанием за ушками она ощутила ответ. Неожиданный и странный. Существо вокруг не собиралось её насиловать, не хотело и мучить, а просто обнимало, не касаясь даже тайных для любой пони мест. То есть… уже не пони.

Она подняла копыто к животу, но нашла не шерсть, а гладкую изогнутую пластину. Кожа стала плотной и упругой, а вместо мягких мускулов домашней пегаски скрывала жёсткие жгуты. Её зубы изменились: острые клыки торчали, задевая нижнюю губу; а язык казался тоньше и до неудобного длиннее.

Сноудроп изогнулась. Она ждала, что пластина на брюхе помешает, но тело стало невероятно гибким. Мордочка прошлась по животу, язык коснулся сосочка. Её вымя стало больше, ненамного, но больше — и что-то чуть распирало изнутри.

Губы обхватили сосок, Сноу потянула — и вдруг в рот брызнула струйка горячего молока. Сказать, что лицо бросило в жар от стыда, значило ничего не сказать.

— Ну вот зачем было так делать?..

На грани чувств хотелось продолжить, но любопытство было сильнее. Губы отпустили сосок, передвинулись к клитору, снова она обхватила, ощупывая его целиком. И да, ощущения не обманули, — её особенный бугорок стал гораздо больше. Теперь он торчал из щели, превратив её в развязно открытую петлю. А ещё он оказался чувствительным, невероятно чувствительным. Лишь с огромным усилием Сноудроп удержалась от желания сжать зубами и безжалостно тянуть.

Она ощупала щель, нашла уходящий внутрь любовный проход. Когда-то сжатый до маленькой точки, а теперь открытый так широко, что язык погрузился, вовсе не встречая сопротивления. Она сжалась, и едва не ойкнула от боли — мускулы влагалища оказались очень сильны. Настолько сильны, что уже ничто не смогло бы проникнуть в неё против воли. И настолько послушны, что она с лёгкостью погладила язык от кончика до основания, а затем дёрнула аж до боли, затягивая в глубину.

И это страшно понравилось. Она обхватила бёдра, потянула на себя — и вдруг ощутила, как копыто погружается в выемку. Всё глубже, глубже и глубже. Выемка оказалась сквозной дырой: небольшой, но легко растягивающейся, отдающей спазмами в её естественной глубине. Сноудроп воткнула копыто, вытянула, снова воткнула — и стенки влагалища стали сжиматься и разжиматься, будто бы в ней засел огромный член.

Второе копыто нащупало дырку на другом бедре, зашло внутрь. Она застонала. Сильнейшие спазмы прошлись по влагалищу, клитор задрожал. Чувство было такое, будто внутри двигаются два крупных жеребца. Одновременно! То ли сливаясь, то ли до невозможности сильно растягивая проход.

А ведь на ногах была и третья дырка, и четвёртая, и пятая, и даже шестая… В испуге она вытащила копыта, сжалась в клубок.

— Кем же я стала…

Сноудроп почувствовала, как под веками собираются слёзы. Течь им было некуда, ведь всё лицо обхватывала горячая упругая масса, но что-то стало всасывать слезинки из уголков глаз. Это оказалось последней каплей: Сноу разрыдалась.

Она хотела стать чейнджлингом, чтобы избавиться от этого. Чтобы не было больно, чтобы душу не скручивало от отвращения и стыда. И тело изменилось, но вот в душе не поменялось ничего. Сноу почувствовала себя преданной. Захотелось схватить подлую хитинистую — и бить, бить, бить! — прямо в шею и голову, вкладывая в удары весь собственный вес.

Сноудроп ужаснулась. И слёзы потекли ещё сильней.

— Я справлюсь. Справлюсь, — она принялась повторять.

Живот мягко погладило.

— Можно мне выйти? Здесь так тяжело.

Гриву чуть потрепало, по холке скользнуло мягким и горячим. Это был отказ. Вот и всё, чего стоила чейнджлинская свобода — ей запретили выходить. И Кризалис здесь не было. Ушла.

Сноудроп скривилась, понимая, как хочет ощущать «подругу» рядом. Или свою королеву? Не важно! Как грязь не назови. Она стала чейнджлингом, но вовсе не чувствовала, что понимает эту хитинистую. И даже возникло ощущение, будто и сама королева, как обычная пятнадцатилетка, творит глупости по воле поднятого хвоста.

Сноу не была обычной пони. Она не глупила — старалась не глупить! — и до сих пор держалась за обещание детства «не обижать других». Ведь её, бывало, обижали. И от этого становилось ужасно.

— Я справлюсь, — она снова потянулась. — Мы подружимся. Мы помиримся. Я исправлю её. Я прощу.

Холку погладило, уже в который раз. Существо вокруг складывало её гриву во всё новые и новые причёски, а затем возвращало к обычной, пушисто-курчавой форме, как будто не решаясь изменить.

Мысли наконец-то собрались в подобие плана, Сноудроп начала речь:

— Я понимаю, мне запрещено выходить. Но тебе и не обязательно выпускать меня. Обхвати мне шею, крылья, останься на спине. Ты ведь можешь растягиваться?.. Мы просто немного пройдёмся.

Сноу почувствовала прикосновение о круп; скривилась, готовясь к проникновению; но существо всего лишь подтолкнуло её. Влага вокруг забурлила, тело понесло вверх. Несколько мгновений всплытия и копыта пробились наружу. Воздух оказался просто ледяным! Сноудроп вся задрожала, и тут же снова её окутала упругая оболочка. Тело вытолкнуло, положило на камень, но слизкое создание до сих пор окружало её. И хорошо, что окружало! Впервые Сноудроп осознала, какой же проблемой может быть голая кожа в осенние холода.

Она попробовала приподняться: раз, другой, третий — после каждой попытки падая на влажную упругую теплоту. Ноги не держали. Проклятые дыры сдвинули мышцы в бёдрах, деформировали суставы — всему приходилось учиться заново. Сноу принялась помогать себе крыльями — и только так с трудом поднялась. Шаг, и второй, третий. На четвёртом она едва не оступилась, на пятом нос уткнулся в каменную стену. Привалившись к ней боком Сноудроп немного передохнула и двинулась дальше. Двадцатый шаг, и она нашла дверь.

— Освободи лицо, пожалуйста.

Существо послушалось. Лба коснулся холодный воздух, кожу щеки захолодило о камень стены. Со странным давлением что-то огромное стало выходить из лёгких, гортани, а вскоре покинуло рот и нос. Сноудроп глубоко вдохнула. Корица и женьшень, свежесть сквозняка, пыль и гнилая древесина — все ароматы смешались, и лишь через долгие мгновения Сноу смогла прийти в себя.

Оставалось последнее, самое сложное. Выбраться. Хотя бы наружу. Сидеть в подвале хотелось меньше всего.

* * *

Сноудроп стояла перед дверью, чувствуя, как влажную гриву слегка треплет сквозняком. Она пыталась сделать последний шаг, но ничего не получалось — существо удерживало, пуская куда угодно, но только не вперёд.

— Пойдём со мной, тебе ведь скучно, — она заговорила, стараясь выбрать правильные слова. — Я не хотела бы всю жизнь провести в подвале. Я слепа, но очень люблю новые впечатления. Я хочу поделиться ими с тобой.

Ласки на шее и холке становились какими-то испуганными, отчаянными. Странное создание смущалось и боялось, словно мелкий жеребёнок, хотя могло сделать с ней что угодно. Сноудроп не могла поверить, что самый чудовищный из компании новых «друзей» окажется и самым правильным из них.

— Давай дружить? — она предложила. И в тот же миг почувствовала, как шею мягко обхватывает, словно обнимая. Никто больше её не держал.

Дверь скрипнула под копытом; осторожно, вдоль стены, она пошла вперёд. Сноу считала шаги. Десятый и двадцатый — развилка, запомнить — тридцатый и пятидесятый — лестница наверх. Она поднималась по скрипучим дощатым ступеням. Это была не та лестница, по которой они с Кризалис сюда спускались — но и выходов могло быть несколько. Сноудроп просто следовала за сквозняком.

Лестница заворачивалась спиралью, ступени пугающе скрипели, а одна даже проломилась — лишь благодаря взмаху крыльев Сноудроп не полетела вниз. Но они поднимались, медленно и упрямо, пока ветер из узких бойниц не забил в лицо. Голова во что-то уткнулась, и этим чем-то оказался насквозь прогнивший люк. Когда-то он был заперт снаружи, но лишь несколькими ударами копыт Сноудроп сорвала преграду с петель. И ощутила на лице капли осеннего дождя.

— Наконец-то…

Она почувствовала себя свободной. Может, она даже могла взлететь и метнуться вслед ветру — если бы была дурой, допускающей мысль, что на замке нет защитных заклинаний. И сволочью, способной обречь на смерть жеребят лишь за то, что они мучили её. На секунду Сноудроп пожалела, что рассказала чейнджлингам о послании. Наверное, иначе её бы уже спасли. Но что сделано, то сделано — она не любила оглядываться назад.

Почему-то здесь и сейчас Сноудроп чувствовала себя не искалеченной или преданной — а всего лишь ужасно смущённой. Всё было совсем не так, как она ждала.

— А знаешь, принцесса говорила, что у меня крепкий характер. Вот прямо стучала по лбу и повторяла: «Дуб, дуб, дуб…»

Сноу ощутила, как существо на спине сжимается, дрожит.

— Извини, не буду. Можно, расскажу о детстве? Хотя оно и было довольно пустым…

Сноудроп принялась рассказывать о доме в пушистых облаках и временами грустной маме; о школе, где очень пыталась, но так и не смогла найти друзей; о подчас жестоких жеребятах. О долгих, очень долгих играх в ролёвки с самой собой. Она говорила и не могла остановиться, слова сами следовали за словами, превращаясь в сушащий горло поток.

Не считая числа шагов она обошла по кругу широкую башню донжона, прилегла у парапета. Камень чувствовался под боком, но благодаря тёплой упругой слизи лежать было легко. Сноу устроилась на спине, вытянув ноги вперёд и назад, широко раскинула крылья. Мелкие капли мороси падали на лицо.

— Наверное, я не смогу вечно в тебе греться. Освободишь?.. — она спросила, прервав рассказ на мгновение, и вскоре почувствовала, как слизь стекает с груди, с ног и с крыльев. Обдало холодом, дождь забарабанил о кожу и хитиновую пластину на животе.

Мелькнуло мгновение удивление, когда она почувствовала прикосновение копыт на шее; но вскоре Сноу поняла, что это существо всего лишь сменило форму. Теперь оно стало крупным, мускулистым жеребцом. Он лежал под ней, крепко обнимая и согревая своим телом — но совсем не пугал. Сноудроп время от времени переворачивалась, чтобы согреться и подсушиться; холодный дождь смачивал то спину, то живот.

Она рассказывала дальше, обо всём подряд, уже не следя особо за ходом повествования. Слова сами по себе не так уж много значили, гораздо важнее было греться и дарить тепло. Время шло, дождь закончился, в животе начало понемногу урчать. Но Сноудроп не обращала на это внимания — очнулась она лишь тогда, когда ощутила на крупе прикосновение пары новых копыт.

— Не хотелось отвлекать, — послышался голос Кризалис.

— Что? Давно ты?..

— Ага, — Криз хихикнула, не уточняя. А затем её копыта вошли в дыры на ногах.

Сноудроп скривилась. Два движения, и она уже почувствовала возбуждение, застонала.

— Ужин скоро, но поразвлечься мы успеем, — Кризалис зашептала, придвигаясь ближе. — И ты хочешь этого. Теперь ты всё время будешь хотеть!..

Сноу ничего не понимала. Ей обещали, что она будет чувствовать эмоции, мысли! Но ничего такого не было. Время ещё не пришло? Она хотела спросить, но торопить королеву не решилась.

— А знаешь, с кем ты так легкомысленно болтала?

— Знаю. С другом.

Кризалис расхохоталась.

— О да, с другом. Союзником нашего рода уже сотни и сотни лет, видевшим тысячи рождений, хранящем память десятков тысяч наших предков и других. Твою тоже!

— Мою память?

Кризалис вдруг оставила ноги в покое, крепко обняла за бока. Мордочка прижалась к мордочке — и вместо гладкой кожи Сноудроп ощутила мягкую, чуть влажную шерсть. А затем пушистые крылья; вьющиеся пряди гривы; довольно слабое, худощавое тело. Прикоснувшись к боку, она нашла старый, отлично знакомый ей шрам.

— Ты… это я?

Прозвучал смешок, короткий и звонкий. «Обожаю снежинки!» — воскликнула кобылка, и Сноудроп не узнала этот голос. Но ведь она никогда и не слышала себя со стороны. Кобылка снова принялась о чём-то болтать, но Сноу не слушала — язык облизывал покрытое мягкой шёрсткой лицо, касался глаз, носа, торчком торчащих ушей. Образ юной пегаски возникал в ощущениях и с каждым проходом языка становился всё яснее. Сноудроп наконец-то узнала, какое оно, её собственное лицо.

— Спасибо огромное, — Сноудроп улыбнулась.

— Эм, не за что, — Кризалис сказала непонимающе. А затем снова рассмеялась от щекотки. За ушком, на шее, рядом с плечами — уж кто-кто, как не Сноудроп знала свои самые чувствительные места.

Они фыркали в носы друг друга и щекотались. Сверху снова полил дождь, но между пары горячих тел Сноудроп совсем не мёрзла.

— Хочешь взять меня? Подлую-подлую самовлюблённую сволочь… — Кризалис рассмеялась, и продолжила быстрым сбивчивым тоном. — Твой новый друг дополнит твоё тело снизу. Ты сможешь выбрать любой, очень и очень большой размер. Ты войдёшь в меня и сама будешь чувствовать каждое движение!

— Нет, не хочу, — Сноудроп поднялась.

— Ну, это легко решается. Молочка?

Она спрашивала. Самым поразительным было то, что эта невыносимая сволочь ещё и спрашивает. А ведь недавно говорила, мол, маленькие чейнджлинги должны служить королеве. Врала. Помня её братьев Сноудроп уже понимала, что здесь всё непросто; и как же ей не хватало обещанного чтения чувств!

— Будем. Учиться. Дружбе, — строго, по слогам, произнесла Сноудроп.

* * *

Дружба, это близость увлечений, взаимное уважение, помощь друг другу. Дружба строилась на трёх столбах, и никаких исключений не существовало. Полудружба была такой же глупостью, как и полулюбовь. Сноудроп совсем не разбиралась в любви, но отлично знала, что такое дружба. И она слишком долго выстраивала эти треклятые столбы, чтобы сейчас всё провалить!

— Расскажи о детстве, маме, семье, — она попросила почти умоляюще.

И Кризалис, лишь чуть помявшись, принялась рассказывать. О большом городе в пещерах, где все слышали всех; о суровой матроне, которая делила пищу поровну, а новообращённых кобылок раздавала только самым отличившимся жеребцам; о друзьях, которые были предназначены ей с рождения.

А потом о дне, когда всё сгорело, о долгих месяцах страха, когда последние выжившие прятались в дальних отнорках пещер. И о жеребце, который мимоходом убил своих, чтобы спасти чейнджлингов, прижавшихся друг к другу в ожидании смерти.

Сноудроп слушала, но мало что понимала. Она не узнавала некоторых слов, местами не могла уследить за ходом событий, но не потому что Кризалис рассказывала непоследовательно — а лишь из-за того что она мыслила иначе. И их единственным инструментом был общий язык, до ужаса неказистый, когда касался проблемы других умов.

— Я стану хорошим чейнджлингом? — Сноудроп спросила, чувствуя невольную улыбку на лице.

— Неа, ужасно нелепым, — Криз тоже улыбнулась, показывая это прикосновением щеки о щеку. — Но я кое-что начинаю понимать. Как думаешь, толковая из меня выйдет Снежинка?

Сноудроп хихикнула: «Ужасная», — и принялась рассказывать, какими должны быть правильные пони. Это был долгий, очень долгий разговор — и Кризалис явно скучала. А потом начала намекать, к чему-то клонить…

— …А у тебя правда не было друзей? Я заведу! Обещаю. Они тебе понравятся.

«Заведу?» — эхом промелькнула мысль. Мгновение удивления, и Сноудроп осознала, к чему клонит хитинистая. Она хотела подменить её! Чтобы раздавать мороженное мелким жеребятам, чтобы рассыпать на праздники снежинки, чтобы тыкаться носом в грудь подруги, которая была для неё почти как вторая мать.

Она хотела украсть её жизнь!

— Да как ты смеешь?!

Удар копыта пришёлся прямо в нос королевы. Та ойкнула, а затем запищала, когда клыки прокусили ухо и зубы принялись его жестоко грызть.

— Да ты!.. — она лягнулась в грудь, попыталась отползти, — Совсем ошалела!!! — крик сорвался на взвизг от очередного удара.

— Не! Смей! Забирать! Мою! Жизнь!!!

Сноудроп сжала в захвате шею поддельной пегаски, голова снова и снова металась вниз в сильнейших ударах, брызги крови из разбитого носа летели в лицо. Огромная сила чувствовалась в мускулах, королева била в ответ, но удары гасли о корпус; пыталась выскользнуть, но не могла пересилить захват.

— Стой же! Останови её, это приказ!

Никто не препятствовал. Сноудроп била снова, и снова, теперь уже передними копытами. Пегаска прекратила извиваться, сжалась, прикрылась ногами — и чтобы пробить её защиту Сноу с размаха наносила каждый новый удар.

— Пожалуйста… хватит… — хитинистая захныкала.

От очередного удара что-то хрустнуло, поддельная пегаска захрипела. И Сноу вдруг ощутила, что не может двигаться. Мускулы не подчинялись ей!

— Не убивай. Выслушай, — прозвучало рядом.

Сноудроп осознала, что всё это время лежала в объятиях крепкого, мускулистого жеребца, — абсолютно ненастоящего. Единственного, который не насиловал её. А теперь остановил непоправимое.

Она разрыдалась.

Мелькали мысли, проносились отзвуки чувств. Ненависть отгорела, но теперь Сноудроп ощущала только огромную, всё расширяющуюся дыру. Проклятое ничто. Она хотела дружбы. Но какая может быть дружба после этого?.. Она хотела быть нормальной пони, или, хотя бы, хорошим чейнджлингом. Но ничего из желанного не получила, а теперь и вовсе сорвалась.

— Прости, пожалуйста, — пробормотала Кризалис.

— Чего?..

— Пожалуйста, прости, прости, прости…

Она просила прощения?.. Но почему-то в этих мольбах Сноу не слышала ни грана правды, один только страх и желание уцелеть.

— Не прощу. Забрать мою жизнь? Этого я тебе никогда не прощу.

— Да не забрать я хотела! — Кризалис дёрнулась под ней, копыта ударили в грудь, но следующие слова прозвучали уже тише: — Я у тебя и так слишком много взяла. Я хотела сделать подарок. Узнать твою жизнь, сделать её лучше. Думаешь, мне приятно будет жить рядом с принцессой?.. Да я только и думала, как бы её убить! Но теперь не стану и пытаться.

— Не станешь?..

— Я не дура. Я просто хочу жить. Счастливо жить, не голодной, с семьёй, с любимым и любимой подругой. Я хочу дружить. Я хочу… Вот, правильное слово! Связать воедино наши жизни!..

Сноудроп коснулась копытом груди сжавшейся пегаски, обняла, лицо прижалось к лицу. Осторожно она лизнула, затем принялась вылизывать: разбитый нос, припухшие веки, порванные кончики ушей. Стало стыдно — её саму Криз и близко так не избивала. И через телесные ощущения, ответные касания языка, расслабленность мышц — Сноу вдруг осознала, что не всё ещё потеряно. Эта хитинистая была ничуть не сахарной, а скорее такой же дубовой, как и она сама.

— Забудем, — предложила Сноудроп.

— Аа?.. Да, конечно, забудем! Молочка?

Вздох, и Сноу потянулась к ней, губы вжались в губы. Поцелуй был долгим, затягивающим, а когда Сноудроп почувствовала, как чуть шероховатый язык превращается в упругий отросток, то обхватила его и принялась сосать. В этот раз маслянистая жидкость отдавала привкусом хорошо обжаренного арахиса. Глотки следовали за глотками, было приятно, хотелось ещё и ещё.

— Мммм, — вдруг попробовала отстраниться Кризалис.

— Хм?

— Хватит с тебя. Этого тебе на сутки. И будешь течь так, как ещё никогда не текла.

Сноудроп вздохнула, представляя, как чейнджлинги берут её, один крупнее другого. Или они предпочтут взять её вместе?.. Так выйдет быстрее. Ведь их ещё требовалось учить хорошему: этикету и нравственности, вниманию и пониманию, дружбе и доброте. Ведь «какой народ, такой и правитель» — принцесса говорила всегда.

Хотя, стоп. Криз ведь собиралась в Кантерлот?.. Хитрить и притворяться. А стража на то и стража, чтобы повсюду следовать за ней.

— Только не говори мне… — Сноудроп ужаснулась.

— Да кончай уже трусить, он хороший же!

Хорошие жеребцы не предлагают убить жеребёнка мимоходом, хорошие жеребцы не насилуют юных кобылок. И уж точно, даже распоследний негодяй не стал бы делать этого, наслаждаясь зрелищем, как кобылка истекает кровью и в ожидании смерти вся дрожит.

Этот единорог был полным чудовищем. И если с Криз ещё можно было подружиться — она ведь неплохая внутри! — то как вести себя с этим хищником Сноу даже не представляла.

— Он спас меня, защитил от глупостей, не давал умереть. Я правда люблю его. Совсем не вижу, он всегда держит защиту! Но всё равно люблю, — Кризалис продолжила с мольбой. — Ну постарайся же. Я вместо тебя, ты вместо меня. Вы подружитесь, не можете не подружиться!

— Подружиться?..

— Ну, ты же подружилась с зимой. Подружилась с бурей! И даже со мной. А я не знаю что делать. Я совсем не могу его пробить. Я в отчаянии…

Стоп. Она просила помощи. Помощи… с этим? Сноу почувствовала, как в жесте глубочайшего отчаяния копыта прижимаются к лицу. Это всё было слишком для неё. Она на это не подписывалась!..

Внутри стало жарко, очень жарко. Несколько мгновений Сноудроп просто покачивалась, прижимая копыта к незрячим глазам, а затем почувствовала, как Кризалис обнимает её крепче, чтобы перевернуть.

Тёплое тело снизу, тёплое тело сверху, прикосновение чего-то горячего о текущую щель. Кризалис вошла в неё плавным глубоким движением, сразу же пройдя расслабленную шейку матки и уткнувшись чуть острым кончиком яйцеклада в самый дальний предел.

Было горячо, скользко и мокро. Внутри кололось, волны странного онемения расходились в глубине.

— Я боюсь забеременеть…

— Не бойся, ничего не бойся, — зашептала Кризалис на ухо. — Ты же маленький чейнджлинг. И твоя королева с тобой.

* * *

Они занимались сексом. Долгим и извращённым, но в этот раз совсем не болезненным, не грубым. Кризалис вошла копытами в дырки на ногах, и Сноу постанывала, в такт движениям срываясь то на писк, то на короткий взвизг. Глубокие и сильные удары внутри всё ускорялись. С тихим стоном Сноудроп кончила, после чего почувствовала себя в мягких, тёплых объятиях. Больше никто не бил.

— Вот ты и готова, — Криз произнесла с придыханием. — Идеальная писечка, просто идеальная. Ни один жеребец не устоит!

«Дуб, дуб, дуб…» — пробормотала про себя Сноудроп. Вот как горох о стену! Некоторые кобылы просто не понимали, что другим хотелось, чтобы хоть иногда их не насиловали жеребцы. Секс по обоюдному согласию ведь тоже считался насилием? В смысле, если он вынужденный, без шансов отступить.

Что-то зазвенело, мелодичный звук наполнил воздух, исходя из стен.

— Наконец-то, пошли ужинать, — Кризалис подхватила её за шкирку, перетащила себе на спину. Теперь она была невысокой пегаской, так что копыта Сноудроп волочились по неровным камням.

Несколько шагов, и Криз вдруг остановилась.

— А ты, останешься? — обратилась она к молчаливому жеребцу. Или вовсе не жеребцу.

Тот ничего не сказал, мимоходом их погладив. Наверное, и дальше собирался сидеть на самой высокой башне замка. Смотреть на мир вокруг. Если он умел смотреть. Умел ведь?.. Сноудроп не знала, но по себе помнила, как всё равно приятно забираться на самые высокие, почти недоступные вершины.

— Никто не слушается… — Кризалис вздохнула, а затем, пока они медленно спускались по шаткой лестнице, продолжила рассказ.

Она снова говорила о друзьях. О самовлюблённом Веджи, вечно вставляющем ей палки в колёса — как бы двусмысленно это ни звучало — о угловатом Бигзу, вспыльчивом, зато настойчивом и трудолюбивом; о Джинджер, когда-то бывшей кобылкой, правда не из рода пони, которая даже сменив форму часто помогала ей с братьями, хотя и не любила пассивную роль.

Они были очень разными, на самом деле. И Сноудроп назвала каждого чейнджлинга по имени, когда троица хитиновых присоединилась к ним. Весело болтавшей и чуть стрекочущей компанией они двинулись дальше. И Сноу словно бы таяла рядом с ними. Нет, она до сих пор не чувствовала ничего похожего на чужие эмоции, но в каждом прикосновении, каждом мимолётном поглаживании и шлепке было столько внимания и направленной, концентрированной теплоты.

Друзья?.. Так это называлось. На секунду мелькнула мысль, что может, всё пережитое и стоило того. Пони так открыто не дружили.

— А вот и мы! Голодные!

С шорохом открылась хорошо смазанная дверь, стало гораздо теплее, копыта зашуршали по ковру. Сноу слышала тихий треск камина и порывы ветра за узкими застеклёнными бойницами, а нос прямо подрагивал от бесконечно богатой гаммы ароматов. Это что там, яблочное суфле?.. И кисель, определённо кисель. Овсяной и черничный. А ещё пироги с груздями… и с опятами. Что-то незнакомое и очень пряное, а к этому густой чечевичный суп.

Замковые кулинары вечно удивлялись, как она так может угадать еду по одному только аромату. Но, блин, жизнь научила! Пол-детства на хлебе, кукурузной каше и овсянке научили бы любого. Ну, почти любого. Она любила вкусно поесть. Правда, нормально готовить получалось только мороженое — она завидовала настоящим мастерам.

— Благодарю, ценю, смиренно принимаю! — Кризалис мгновенно что-то схватила, зачавкав, а продолжила уже с набитым ртом: — Вкуснятина! Спасибо, что ты у нас есть!

— Да не за что, — ответил до сих пор молчавший единорог.

Сноудроп услышала, как остальные чейнджлинги произносят ритуальную фразу, прежде чем приступить к еде, и сама её повторила. Тем временем Кризалис прошла ещё несколько шагов, опустилась на зашуршавшую по ногам подушку. Сноу всё ещё лежала на её спине. Наверное, следовало подняться, тоже устроиться на пуфике перед столом, хотя бы из самоуважения — но было страшно, не хотелось подругу отпускать.

Зашуршало. Сноудроп почувствовала, как на шею и грудь ложится салфетка на ленточке. Запах пряного блюда стал ближе, тёплая фарфоровая миска с носиком коснулась губ. Маленький глоток — и очень понравилось. Это оказался густой как пюре и обжигающе пряный бобовый суп. Что-то южное, из тех земель на полуострове, где жило очень много странных пони, где специи были не просто приятным дополнением, а важным ингредиентом в основе блюд.

К супу полагались крошечные рисовые шарики и кусочки тонкой пресной лепёшки. Магия единорога поднесла все три блюда прямо ко рту, так что только нюхая и касаясь губами Сноудроп могла выбирать. Она ела аккуратно и сдержанно; очень понемногу; не давая волю голоду и соблюдая каждое правило культуры хорошего стола.

Ведь этикет, это важно. Это было тем маленьким осколком чести, что ей позволили сохранить.

Вскоре Сноудроп услышала, как некультурное чавканье со стороны Криз понемногу затихает — насытив первый голод хитинистая принялась подражать, а за ней успокоились и остальные. И на секунду, всего на один миг Сноудроп позволила себе погордиться собой…

Большое копыто взлохматило гриву. Она задрожала.

— Ну вот в кого ты такая уродилась? — спросила Кризалис. — Говорю же, всё с тобой будет хорошо!

«Ага… хорошо», — Сноудроп с огромным усилием воли заставила мускулы расслабиться. Копыто единорога перешло на спину, стало поглаживать основания крыльев, а скорее даже массировать: очень медленно и глубоко. Сноу едва удерживалась, чтобы не заскрипеть зубами — ведь до сих пор только мама делала ей такой массаж.

Блюда переменились. Теперь это было тушёное ассорти из корнеплодов, с густым соусом в мягких кусочках; бульон из спаржи; ржаной ароматный хлеб. Сноудроп с удовольствием попробовала нейтральный по вкусу бульон, закусила хлебом, но тушёные овощи никак не могла разобрать.

Мягкая текстура кусочков в соусе не была похожа ни на один известный ей ингредиент. Может, морское создание? Краб? Омар?.. Океан ведь рядом. Некоторые пони рыбачили в голодные годы, но радости во вмешательстве в цикл чужой жизни не было никакой.

— Я не ем мясо, — она отстранилась.

— А зря, — фыркнула Кризалис. — Волки нападают на пони, мы едим волков. Не пропадать ведь зубастому! Тем более, вкусный же.

«Даже так?..» — Сноудроп помотала головой. Тошноты она не чувствовала, как и омерзения. Просто стало грустно. Мир ведь менялся — она знала — когда-то грифоны охотились на пони, а теперь к ним свозят весь рыбный улов. Когда-то алмазные псы устраивали набеги, но уже лет десять как торгуют своим толстошлемником и терпким, сладким грибным вином.

И даже масло теперь купить непросто. Коровы хоть и не очень умные, но всё равно предпочитали жить сами по себе. Набивали цену. Потому что какое мороженое без хороших сливок?.. Сноу даже в страшном сне не могла представить пломбир на растительном масле. Ведь как ни изворачивайся, получалось так себе.

— Нет, не хочу, — Сноу оттолкнула тарелку. — Однажды волки изменятся. Нам тяжелее будет подружиться, если ещё и мы станем есть их.

Криз фыркнула, но миску тоже отложила. Блюда снова переменились, неуместную тушёнку заменило вкуснейшее овощное рагу: баклажаны, кабачки, перцы и томаты — острейший соус. И в дополнение к нему шёл простой белый хлеб в сочетании с молодым вином: очень вкусным, полусладким, хотя и удивительно простым для столь роскошного стола.

«Стола? — Сноудроп удивилась. — Стоп, да это же дипломатический приём!»

Каждая группа блюд была символом провинции, в каждой гармонично сочетались вкусы, запахи и, наверняка, цвета. Она собиралась учить чейнджлингов собственным примером, но рогатый тоже их чему-то учил. И, кажется, их интересы слегка… пересекались. В плохом смысле этого слова.

Большое копыто легло на круп.

* * *

Сноудроп уже не чувствовала голода, но всё равно пробовала маленькие порции из третьей перемены. Нежнейшая карамельно-пуховая перловая каша, черничный кисель, реповые паренки. Почти такие же вкусные, как мама покупала к праздникам у земнопони, когда Клаудсдэйл завершал свой осенний перелёт на севере страны. Сейчас уже не завершает — не нужно — зимних бурь ведь нет.

Голова опустилась, когда магия единорога раздвинула задние ноги, круговыми движениями копыта он начал поглаживать щель. С каждым проходом клитор прижимало, а затем отпускало.

— Ну как, вдохновляет? — спросила Кризалис. — Ты не против, если эта милашка заменит меня? На недельку-другую, а может и на месяц. Нам обеим нужно отвлечься, а то ведь скоро передерёмся так…

— Ничуть не против.

— А можно… — Криз глубоко вдохнула, — Можно мне пожить на её месте? В смысле, в Кантерлоте. Жуть как не хочется, но, думаю, это будет полезно для меня.

Сноудроп услышала, как с тихим скрипом он почесал магией ей за ушком. Кризалис едва ощутимо задрожала.

— Принцесса просит написать для неё письмо под диктовку. Твои действия?

— Извинюсь. Простыла, голова болит.

— Принцесса целует тебя в щёку, желает спокойной ночи.

— Иду мыться, черчу «Ловец снов».

— Универсальное?

— Расплакаться. Ныть.

Вообще-то Сноудроп никогда не ныла. Ну, почти никогда. По крайней мере не при подруге. У неё и так было слишком много забот, чтобы навешивать ещё и своё кобылкино. Мол, нет друзей: мол, не нужна никому. Раньше, потому что слепое ничтожество; теперь, потому что слепое неведомо что.

Сноу знала, что про неё ходят лживые слухи. Весь Кантерлот — та ещё большая деревня! — считал её ужасно эксцентричной особой. Кто-то завидовал, кто-то просто не понимал, одни только жеребята тянулись. И то совсем мелкие. Ведь кобылки постарше считали слишком низким для себя есть молочное, даже если это вкуснейший пломбир.

Она размышляла, стараясь отвлечься от настойчивых касаний. Единорог продолжал расспрашивать напряжённую Кризалис. Вопросы становились сложнее, ситуации опаснее, но она, вроде как, держалась. По крайней мере не замялась ни разу и не пыталась решать проблемы через насилие или секс.

— Ладно, у тебя хорошие шансы, — единорог смягчился. — Закончим ужин и отправляю вас. Будут наставления?

Сноудроп не сразу поняла, что он обращается к ней.

— Эм… — она не нашлась. — Желаю удачи?..

И тут же получила мягкое тыканье макушкой в нос. Кризалис хихикнула.

— На десерт у нас медовая коврижка, молоко юной пегаски и суфле из земляных груш, — единорог сказал смущённо. — На всех не хватит, полагаю. Я должен извиниться.

— Потерпят, — хихикнула Кризалис.

И дрожащая Сноудроп почувствовала, как её поднимает, а затем переворачивает. Разведённые крылья коснулись края стола, задние ноги широко раздвинуло. Она висела спиной к полу в хватке магии и даже головой едва могла пошевелить.

Вымени коснулось жаркое дыхание. Сначала с одной, а потом и с другой стороны. Криз слегка поигралась, водя вокруг сосочка острым клыком, затем обхватила губами, — а единорог пока не спешил, хрустя хорошо подсушенным суфле.

Сноудроп часто задышала, повела носом. Но ничего не нашла. Похоже, блюду десерта сладкого не полагалось — а ведь так хотелось коврижки, чтобы отвлечься от жгущего лицо стыда.

Кризалис вдруг отстранилась.

— Остальное тебе, Сноу, — сказала она, с влажным звуком облизываясь. — Какая я изобретательная, правда?

— Весьма, — согласился единорог. Второго сосочка коснулись жёсткие губы.

Сноудроп сначала не поняла, чего от неё ждут, но вот острые клыки Кризалис зацепились о край пластины на брюхе, потянуло. И чувствуя боль в едва не протыкаемой коже Сноу стала наклоняться: всё ближе, ближе и ближе — пока не почувствовала губами отвердевший влажный сосочек, а щекой чужую щеку.

Сноу задрожала, хотела отдёрнуться, но неведомо откуда взявшаяся храбрость помогла удержаться: скривившись она принялась сосать. Дыхание Кризалис слышалось рядом, присутствие остальных ощущалось по другую сторону стола — и Сноудроп явно чувствовала, что слабость сейчас начисто разрушит непрочную связь между ними. Потому что маленькие чейнджлинги не плачут по пустякам!

Она до боли прикусила сосок, клыки впились в вымя. И вдруг единорог рядом тоже сжал зубы. От резкой боли Сноудроп едва не запищала. Он что, издевался над ней?! И чувствуя щекой улыбку она чуть ослабила хватку, снова тонкие короткие струйки забили в рот. Жирноватое, тёплое, с приятным ванильным привкусом — молоко всё не кончалось. И Сноудроп чувствовала облегчение, до сих пор незнакомое напряжение спадало внизу.

— Между прочим, я ничуть не хуже, — пробормотала Кризалис. — А ты стеснялся.

— Так спешишь в город?

— Неа-неа, подожди. Хочу посмотреть, как она тебя примет.

Вымя опустело, и тут же Сноу почувствовала, как магия поднимает её. Ноги развело ещё шире, суставы заломило. Бессильная игрушка, вот чем она становилась в очередной раз — и от этого стало так ужасно, что уже никакая сила воли не помогла сдержать всхлип.

— Пожалуйста… дайте мне самой.

Её отпустило. Бёдра прижались к крепким мускулам, живот коснулся живота. Передними ногами она обхватила грудь единорога, а сзади, на холке почувствовала его член. Сноу старалась не думать о том, как он разорвал её раньше; сжать зубы и работать, вот всё, что она могла.

Да, «работа», это правильное слово. Молчать, стараться, не спорить. Если повезёт, её не накажут; если очень повезёт, их с подругой даже наградят. Сноудроп уже знала, что этому рогатому нравится запугивать и насиловать; но не хотелось верить, что в этом вся его личность. Пони ведь не чудовища — так её учили всегда.

— Можно облизать лицо? — Сноудроп спросила.

И вместо ответа жеребец потёрся о неё носом: большим и чуть шероховатым. Она высунула язык. Вверх, затем вниз, а после волнистыми движениями, вправо и влево — Сноудроп принялась трогать лицо рогатого самым кончиком языка. Она прощупала каждый из лицевых мускулов, странно спрямлённый нос, изогнутый рог, недлинные уши и вьющуюся гриву. Перешла на шею, стала лизать.

Шерсть единорога была густой и довольно длинной, язык быстро высох, но она не останавливалась. Шея, грудь, передние ноги. Сноудроп чувствовала отвращение, когда лизала копыта, но не прервалась — они были гладкими и чуть скруглёнными по краям. Она встала на задние ноги, сдвинулась в сторону и обратно, так что член оказался прижат к животу и груди. Вдохнув, выдохнув и облизнувшись Сноу принялась вылизывать его.

Влага, это важно. Масло ей не дали, так что помня прошлый ужасный раз Сноудроп старалась вылизать пенис как можно тщательнее. Сверху вниз, даже не пытаясь взять в рот широкую головку, затем обратно вверх. Она успела сделать всего три прохода, когда большое копыто похлопало по плечу. Время вышло. Сноудроп задрожала.

Медленно и плавно жеребец начал её поднимать.

* * *

Ноги дрожали. Предельно вытянувшись Сноудроп всё же достала копытами до бёдер жеребца, когда огромное расширение на конце члена уже упиралось во вход её тоннеля. Было страшно до ужаса и оцепенения, но всё же с тихим поскуливанием Сноу начала двигаться. Попыталась начать. Пенис упёрся, расширил, стало больно — но не решаясь вложить весь свой вес она никак не могла его вдавить. Мышцы влагалища сопротивлялись слишком сильно.

Раз, два, три. Попытка. Боль и страх. Неудача. И снова раз, два, три. В этот раз Сноу попробовала представить, что на месте этого единорога чейнджлинг. Король чейнджлингов. Ведь если есть королева, значит должен быть и король! А маленькие чейнджлинги должны служить королю точно так же как и королеве, пусть и не обязаны любить.

Она расслабилась, приподняла одну заднюю ногу — и почувствовала, как единорог её подхватывает. Тогда она приподняла вторую, и жеребец начал её опускать.

— Аааай, — Сноудроп застонала. И ощутила, как медленно, постепенно член проникает в неё. Всё глубже, глубже и глубже, пока не упёрся в окончание влагалища. Словно бы наслаждаясь ощущениями жеребец остановился внутри.

— Идеальна, — сказала Кризалис. — Чуть уже, и ты разорвал бы её. Чуть шире, и для неё это не было бы испытанием. Но дальше ей некуда расширяться, каждый раз ты будешь до предела растягивать её.

«Услужила», — со злостью подумала Сноудроп. Но ничего не сказала. Она должна была просто работать, обслуживать короля. И ничего, совсем ничего не говорить. По крайней мере пока не узнает его лучше. Тупые маленькие чейнджлинги погибали — и она совсем не была уверена, что королева сможет её защитить.

— Ты отправляешься? — с ноткой нетерпения спросил жеребец.

Сноу почувствовала прикосновение копыта на холке, гриву чуть взлохматило. «Наслаждайся», — посоветовала Кризалис, прежде чем произнести короткое: «Да, идём».

Холодная волна прошлась через комнату, задребезжали окна, поленья в камине особенно громко затрещали. И это место опустело. Теперь Сноу слышала только частое биение своего сердца и размеренное дыхание жеребца. И храбрость, которую придавали ей товарищи, вдруг начала исчезать.

Сноудроп всхлипнула, задрожала. «Не надо…» — хотела она пролепетать, но с огромным трудом удержалась. Надежды не было, по крайней мере на мольбы и призывы к доброте: король не был добр.

Он слегка надавил на плечо, продвинулся ещё немного; и Сноудроп почувствовала, как матку отталкивает дальше, а внутренние стенки начинает ощутимо растягивать, теперь не только в ширину, но и в глубину. Её предел был так близко! А ощупывающие член задние ноги подсказывали, насколько далеко ещё даже до медиального кольца.

Сноудроп застонала, попробовала протолкнуть пенис глубже, затем немного приподнялась. «Старайся, старайся, старайся», — она повторяла себе. Немного усердия, и жеребец кончит, после чего оставит её в покое. Не может не оставить! Ведь даже простым чейнджлингам требовалась только высвободить напряжение и получить немного любви.

Она поцеловала жеребца в губы; бёдра качнулись, поведя член по кругу; изнутри ощутимо потекло. Это был не оргазм, даже близко, возбуждения она почти не ощущала — но тело как будто бы всё понимало и старалось помочь.

— Что с тобой не так, маленькая пони?

Она надавила сильнее, приподнялась, снова надавила; внутренние стенки сжались с особенной силой, спазм прошёлся от входа влагалища до самой глубины. И вдруг Сноудроп осознала, что был задан вопрос.

— А?.. — она удивилась.

— Почему ты до сих пор жива? Я морил их голодом полгода. Они должны были выпить тебя досуха, выгрызть бёдра и внутренние органы. И сейчас их подвальный монстр растворял бы костяк.

«Что?» — Сноудроп непонимающе остановилась. А затем всё тело затрясло. Да ей же было всего тринадцать! Всего тринадцать!.. Она не могла, не хотела умирать!

— Но я… ведь не желаю вам зла. Зачем? Почему?!.. — она всхлипнула, уткнувшись мордочкой в грудь жеребца. Она не понимала, уже ничего не понимала. Хотелось разрыдаться навзрыд, но было сухо в глазах.

Жеребец наклонился, единым плавным движением. Её спина оказалась на пушистом ковре, задние ноги высоко задрало, а передние поджало под его грудь. Он качнул бёдрами; и всё тело содрогнулось от силы удара; из груди вырвался дикий, пронзительный крик.

— ААААХРР!!!

Он опустил копытой ей на горло. Придушил. И раньше, чем она успела ужаснуться, дыхание вернулось. Всё тело сотряс сильнейший, но вырвавшийся лишь слабым выдохом оргазм.

Мышцы обмякли, Сноудроп ощутила горячее, скребущее в горле чувства. В глазах намокло, из носа потекло. Какие-то мгновения она ещё сдерживалась, но после того, как жеребец нежным прикосновением носа откинул с лица прядь гривы — принялась рыдать.

Она хныкала, дрожала, сжималась вокруг распирающего изнутри пениса. Жеребец несильно покачивался над ней, прохладные прикосновения магии оттягивали клитор, поглаживали анус и набухшие соски. Он занимался с ней сексом словно обычный единорог, с такой же простой, не пережившей ужасов пони. И от этого становилось гораздо, гораздо страшнее.

— Ты… не убьёшь меня? — она спросила, когда уже сил не оставалось терпеть.

— Расточительство, — пояснил единорог.

* * *

Жеребец перевернул её, прижал брюхом к покрытому ковром полу, спину до хруста изогнуло, задние ноги задрало вверх. Она никогда не занималась гимнастикой, никогда так не растягивалась — и пусть тело стало гибче, всё равно было очень тяжело.

— Тебе далеко до Кризалис, — посетовал жеребец. — Ты пассивна. Будь усерднее.

Внутри давило невыносимо. Она пробовала погладить член мышцами влагалища, но ласки тут же срывались на бессильные спазмы, возбуждение захлёстывало, вываливался язык.

— Я буду… буду стараться, — шептала Сноудроп, чувствуя усиливающиеся удары внутри. Она боялась говорить, но молчать было ещё страшнее. И не ясно, чего ждать в следующий миг: ласки, или копыт на горле, а затем удушья, уводящего в пустоту.

«Все уходят на небеса», — как-то говорила мама, но Сноу в это больше не верила. Она не хотела, не могла согласиться с тем, что мир создал кто-то настолько могущественный и настолько жестокий, чтобы позволить жеребятам вот так страдать.

Магия коснулась дыры на бедре, внутрь проникло что-то большое и упругое, ощутимо ребристое. Оно стало перемещаться, проходя ногу насквозь. Сноудроп застонала, и вскоре почувствовала, как в отверстие на втором бедре входит ещё больший предмет, покрытый пупырышками и короткими, жёсткими пучками. Стон сорвался на взвизг.

— А это впечатляет, — сказал единорог, поглаживая её выпирающие от изгиба спины рёбра. — Кризалис очень старалась, работая над тобой. Вдумайся, она единственная во всём мире, кто так умеет. Ты восхищаешься ей?

— Д-да… — Сноудроп ответила сквозь зубы.

— Так, — копыто подняло её подбородок от пола, из-за чего спину изогнуло ещё сильнее. — Выслушай, Сноудроп, кроме языка у тебя нет оружия. Пользуйся свободно, раз умеешь, за обращённые ко мне слова я тебя не накажу.

«За обращённые… слова», — Сноу повторила фразу, стараясь удержать мысль в тонущем от возбуждения уме. Казалось, будто её ждёт нечто даже худшее, чем смерть. В наказание за любопытство, дружелюбие, желание учиться и учить.

Она кончила снова, запищала. И в мгновения расслабленности в третью дырку на бедре воткнулась очередная «игрушка», полная рёбер, изгибов и извилистых форм. Все три предмета задвигались в унисон, медленными и плавными движениями, но каждый раз немного опережая удары внутри. Раз, два, три. Четыре. И снова раз, два, три. Толчок в шейку матки завершал цикл, а десяток циклов превращались в заставляющий корчиться оргазм.

Выдержав очередной пик, Сноудроп заговорила:

— Я знаю, ты спас их. Ты заботишься о них, ты хочешь сделать их жизнь лучше. Я тоже! Они мне понравились, мне жалко их…

— Ошиблась ты.

— А?

— Я не хочу делать их жизнь лучше. Безопаснее, да. Но не лучше.

Жеребец ударил ещё сильнее прежнего, она закричала. Шейку матки страшно растягивало, наглухо закупоривший проход орган толкал воздух в глубину. Прижатым к полу животом она ощущала, как с каждым входом матка раздувается, а на выходе всё как будто вытягивало изнутри. Казалось, что ещё немного, ещё чуть-чуть и он снова её разорвёт. И в этот раз некому вылечить: она останется пачкать ковёр кровью и медленно, в муках умирать.

— Я… не понимаю, — Сноудроп всхлипнула.

— Представь себе мир без снежинок.

«Что?..» — она попыталась, но просто не смогла. Было слишком тяжело, слишком больно, чтобы ещё и шарады разбирать.

— Не могу. Тяжело.

Вдруг жеребец приостановился, поглаживая её вдоль спины. Прокашлявшись, он заговорил:

— Представь себя садовником, Сноудроп. Твой сад огромен, он раскинулся на тысячи миль, с тобой работают другие. И сад становится лучше, просторы пересекают тракты, поднимаются города. Всё меньше и меньше остаётся диких лесов, чудовищ, сорной травы. И однажды ты оглядываешься — сад идеален. Ты ищешь внимательнее, ещё внимательнее. И, наконец, находишь единственный сорный цветок. Но ты не убиваешь его, ты спасаешь. Потому что в этом цветке твоя судьба, твой смысл, вся твоя жизнь.

Речь закончилась. Единорог оставил её продырявленные бёдра в покое, член массировал вход во влагалище, но сильно не давил.

— Поняла? — он спросил мягко.

Несколько мгновений она позволила себе отдохнуть в покое, но чувствуя напряжение его мускулов всё-таки ответила «да». На самом деле она не очень-то понимала, но не раз слышала от принцессы рассказы о том, как пони сгорали на службе стране. Сгоревшие становились злобными, терялись, сходили с ума.

Она пыталась подружиться с чейнджлингами, несмотря ни на что пыталась — потому что это было её единственной надеждой в ужасе вокруг. И, вдруг, — ощутив очередное прикосновение к холке, горячее и сильное — начала сознавать, что её ждёт. Этот жеребец хотел не убийства, а гораздо худшего, он собирался сжечь ещё и её.

Вскоре пытка продолжилась. В четвёртую дырку на ноге воткнулась очередная игрушка, пятую и шестую начало покалывать и растягивать магией. Очередной оргазм пришёл мгновенно, и был сильнее всех предыдущих вместе взятых. Она забилась под жеребцом, но едва начала расслабляться, как последовал очередной удар.

— Теперь расслабься, ты справишься.

Член воткнулся в шейку матки, с запредельной силой надавил. И преграда поддалась. С ужасом Сноудроп ощутила, как он проходит дальше, а в клитор бьётся ребристое от вен медиальное кольцо. Ровно затем, чтобы уже через мгновение тоже проникнуть в глубину. Две точки предельного растяжения появились в проходе, а затем все «игрушки» разом вошли в её дыры — и вновь Сноудроп закричала.

— Кровь… нет крови?.. — она прошептала, как только смогла прийти в себя.

— Ни капли. Хочешь?

— Нет! — Сноудроп забилась. — Я не хочу! Не люблю! Ненавижу это! Пожалуйста, пойми, я не Криз! И она тоже страдает, ей тоже нелегко!.. Мы ведь можем найти другой выход…

— Конечно, можем, — он мягко её погладил, — но потом.

Она задохнулась, когда во все дыры на ногах разом вошли «игрушки». Шесть спазмов прошлись по всему лону, сжимая и тут же расслабляя его; сильнейший удар достался дальней стенке матки, по клитору проехалось медиальное кольцо. Лишь одной фрикции хватило, чтобы подбросить её до пика и через мгновение сбросить обратно в подступающую пустоту.

— Я… не могу…

Очередной удар, и снова она закричала; жеребец взял быстрый темп, с силой изогнув её тело; на шее сомкнулись копыта — но Сноудроп почти не ощутила удушья. Сердцебиение сбилось, звуки исчезли, не осталось запахов — а внутри снова и снова трясло сильнейшими спазмами: её колотил непрерывный оргазм.

Это длилось, длилось, и длилось — пока сознание не начало уходить.

* * *

И первым, что ощутила Сноудроп очнувшись, был сильнейший запах. Тряпица с ужасно пахнущим снадобьем лежала на носу.

— Ааапчхи! — она дёрнулась, задрожала.

В лоне было мокро, очень мокро, — но пусто. Кроме слабой саднящей боли Сноудроп не ощущала ничего. Зато она чувствовала торчащие в проткнутых ногах «игрушки». Они распирали, но не двигались — возбуждения не осталось от слова «совсем».

— Зачем ты нужна такая? — поинтересовался голос. — Ни принять достойно не можешь, ни обслужить, ни выдержать гонку.

Она всхлипнула.

— Вставай.

В круп ударило, чем-то хлёстким и мягким. Несильно, но очень обидно. Мимоходом, словно назойливую муху, жеребец хлестнул её хвостом.

Сноудроп попыталась встать. Упала. Затем снова стала подниматься, помогая себе лёгкими взмахами крыльев. «Игрушки» в ногах распирали, не давали деформированным мускулам нормально работать. Каждая попытка заканчивалась напряжением глубоко внутри. Она быстро задышала сквозь зубы, тихонько заскулила — но в конце концов поднялась.

— Молодец. Теперь будешь учить меня делать снежинки. Приступай.

По телу прошлась горячая волна заклинания, что-то зазвенело впереди. С огромным трудом Сноу осилила шаг, и следующий, от которого её едва не повело. Она уткнулась носом в край стола, и сразу же вокруг головы стало холодать; дыхание вырвалось инеем, капельки влаги зазвенели о керамическую пластину — идеально ровную, когда-то сделанную на заказ специально для неё. Рядом лежал набор молоточков и держателей, пинцетов и пипеток, а чуть дальше стоял графин кристально чистой на вкус воды.

— Спасибо, — она пробормотала.

О будущем думать не хотелось. Главное, что сейчас стало так спокойно на душе. Сноудроп выбрала форму, закрепила в держателях; пипетка заполнилось водой. Две дюжины капель — шесть снежинок. Одна почти всегда ломалась, да и с других многое приходилось счищать. Ведь с каждым разом снежинки становились всё тоньше и тоньше, всё глубже по уровню фрактального узора и всё осмысленнее. Молитва не терпела суеты.

Она расположила капли по формам, прошло положенное на первый этап кристаллизации время, тончайшая стаместка оказалась в зубах. Дальше требовались предельно-нежные, едва ощутимые прикосновения — чтобы высвободить настоящий, скрытый под слоями вторичного льда узор.

И тут Сноу ощутила дыхание на макушке, крупа коснулся большой горячий предмет.

— Я не смогу так работать.

— А придётся, — жеребец её несильно приобнял.

«Грязь, всюду грязь», — подумала Сноудроп, расслабляясь. Ничего она не могла сделать против, совсем ничего. Но любимая работа приносила радость даже в худшие дни.

Она широко расставила задние ноги, упёрлась грудью о стол. Так-то держать стаместку в зубах было лучше для творческой работы, но если хотелось добиться надёжного результата, она всегда закрепляла её в навесной держатель. А дальше оставалось только слушать и правильно выбирать места. С едва ощутимым звоном резец опускался, волны ходили по пластине, звоном показывался скрытый в снеге узор.

Жеребец вошёл в неё, плавным и очень глубоким движением, зашевелились «игрушки» в ногах. Сноудроп постаралась сосредоточиться. В сексе тоже был узор, как и во всех явлениях природы. Она попыталась распознать его. Мгновения покоя, вот всё, что ей требовалось: жалкие доли секунды, чтобы коснуться резца и нанести удар.

Она отправила стаместку к первой снежинке — и тут же скривилась. Неверно! Узор был безнадёжно испорчен. Взялась за вторую — и ошиблась на пятом ударе. Работать стало тяжелее, жар сзади мешал сосредоточиться; но в то же время голова чувствовала прохладу, а уши, стараясь не отвлекаться на хлюпающие звуки, ловили каждый инеистый звон.

— Ты разделяешь фракции звуком, — вдруг сказал единорог.

— А?.. Да, верно, — Сноудроп удивилась. — Как ты понял?

— Схожее увлечение.

Он слегка потёрся носом ей о макушку, зубы обхватили кончик уха, но не стали сжимать. И это оказалось приятно. Что там было в списке его увлечений?.. Кулинария и чародейство, насилие над юными кобылками и воспитание мелких злодеев, теперь уместные ласки и наука о кристаллах. Сноудроп вздохнула и покачала головой.

Её иногда называли талантливой кобылкой, и печально было знать, что жизнь когда-то исключительно способного жеребёнка заканчивалась так. У него ведь нет шансов: однажды богиня узнает, придёт и скажет «прости». Скорее всего к тому времени одна наивная пегаска будет уже мертва. Но «прости» богиня всё равно скажет — ведь аликорны выше ничтожной мести, и самой Сноудроп тоже никогда не хотелось мстить.

Она почувствовала приближение оргазма. Словно огонь пробивался через прохладные завесы, растапливая их в бесполезный пар. И она не стала сопротивляться, наоборот, толкнула тело назад, сильнее насаживаясь на член жеребца и поглаживая его внутренними стенками. Огонь уйдёт, а прохлада останется: ведь зима всегда возвращалась, хотели того пони или нет.

Сноудроп кончила, тихо застонав, затем вернулась к работе. С пятой снежинкой начало кое-что получаться, но по-настоящему удачной вышла только последняя из всех.

— Вот, смотри, эта правильная, — она сказала жеребцу. — Красивая?

— Координаты назвать можешь?

— А?

Единорог вздохнул.

— Точки на множестве Амендбрэда, очевидно.

— Нет…

Он потрепал ей гриву, нос потёрся о щеку — и очередной удар внутри был не таким уж сильным, как и трение ребристых «игрушек» об отверстия на ногах.

— Жаль, что ты не единорожка.

— Да, жаль…

Сноудроп опустила голову, но долго печалиться жеребец не позволил. Темп ускорился, горячей волной прошёлся очередной оргазм, а после партнёр напомнил о главном. Единорог больше не требовал учить, только делать и делать снежинки, при этом не пренебрегая качеством. Хорошие снежинки понадобятся Кризалис, а плохие могут её подвести — вот что важно. И поэтому Сноу вкладывала в работу себя всю.

И не так уж плохо оказалось заниматься сексом во время любимого дела. Тепло жеребца согревало, удары внутри разжигали собственный жар — и даже с уязвимой к холоду кожей чейнджлинга она справлялась. Не очень хорошо, но справлялась. Бывало и хуже. В конце концов нередко она работала и с кашлем, и отвлекаясь на еду, и даже слушая непростые уроки принцессы. Со снежинками сочеталось всё.

* * *

Общими усилиями они сделали три сотни снежинок. Единорог помогал с начальными формами, подавал инструменты, иногда делал всё сам. Временами он начинал разом насиловать её во все отверстия, и тогда Сноудроп срывалась на пронзительные вопли, умоляя остановиться — но он не прекращал.

Она уже привыкла к этому — быть игрушкой — и в конце концов бросила сопротивляться. Всё равно не помогает. Оставалось только принимать, смиренно и расслабленно, и помогать по мере сил; хотя силы, особенно волевые, стремительно иссякали.

— Сколько времени, уже рассвет? — спросила Сноудроп во время очередной короткой передышки.

— Близко, — жеребец ответил, погладив её.

Он предложил поесть, и она с радостью согласилась. Сидеть было тяжело, после стольких часов секса всё внутри саднило; но всё же она заставляла себя не кривиться и не дрожать. Над полным чая блюдцем крошилась коврижка, она медленно лакала, наслаждаясь ромашковым вкусом; время от времени к носу подплывала ложечка с очередным вареньем или мармеладом, и она пробовала некоторые из них.

— Разборчивость в еде, это лучшее твоё качество, — сказал единорог.

Что ж, если он так думал. У каждого было право на мнение о лучших чертах других. Вот ей, например, нравилась изредка ощутимая в его жестах нежность. Как будто столь привычная, въевшаяся, что специально приходилось изгонять.

— Наверное, ты меня сломаешь, — Сноудроп вздохнула. — Мне очень тяжело. Ты заставишь меня бояться Криз? Но она ведь поймёт это, почувствует. И я верю, возненавидит тебя.

Жеребец молчал пару мгновений, затем заговорил смущённо:

— И поэтому мы идём через пространство вероятностей, которое всё сужается. Я изучаю твои повадки, способности, пределы. Обдумываю пытки и уступки, а узнав чуть больше отказываюсь от них. С тобой сложно. Ты каменно-крепкая, тебе не говорили?

— Дубовая… — она поморщилась.

— Нет, каменная. Как не огранённый звёздный сапфир. Коснёшься чуть не так, и узор будет испорчен. Но я уже вижу множество уязвимых мест. Мы помиримся, и бедолагу Криз ты портить перестанешь. Знаешь хоть, как с ней сложно? Одно не признаёт, другое не понимает, совсем не подчиняется, а опыта в воспитании кобылок у меня нет.

— У меня тоже, — она пробормотала. — Может, спросим кого? Книжку почитаем? Мама многому училась, хотя и работала, и заботилась обо мне…

Сноудроп прервалась, внезапно осознав, что единорог может обидеть маму. Или другую пони. Какого-нибудь из тех чумазых жеребят, которые прибегали к ней за буханкой хлеба и мороженым. Их ведь не хватятся, они всё время убегали — некоторым с родителями не очень везло.

— Не обижай маму и остальных, — осторожно начала Сноудроп. — Я очень боюсь за них. И никогда не прощу, если ты сделаешь им больно.

— Ага, ужасная идея. Мне тоже всегда больнее от страданий близких, чем от своих. Обещаю этого не делать. Но и ты пойми, что я чувствую видя тебя с Криз. Ты на неё ужасно влияешь. Ей больно, ведь она чует, как ты используешь её.

Сноу поджала уши. Хотелось возразить, придумать хоть что-нибудь, но она ведь и правда вцепилась в Кризалис как в своё единственное спасение. Случайно наткнулась на слабую струнку и принялась давить. И ведь продавила таки, не важно какой ценой!

— А какие у тебя планы? — она спросила. — Может, договоримся? Я буду помогать, если не что-то ужасное и ради ребят…

Копыто уткнулось в нос.

— Не будешь.

— Но…

Он погладил ей мордочку, легонько прикусил ухо, но лишь чуть потрепав отпустил.

— У тебя есть странная черта, Сноудроп. Ты благородная, верная, самоотверженная. Но вероломна до глубины души.

— Вероломна?..

— Ага, думал, глупо обвинять кобылку в вероломстве. Но ты достойна этого. Ты ведь осознаешь, каких чудовищ выбираешь в друзья?

— Но Кризалис…

— Да не о ней речь, — единорог отмахнулся, — Что Криз, букашка. Я говорю о Зиме. Абсолютное чудовище, тварь, убийца. И какой-то жеребёнок предлагает откупиться от него?.. Принцессы здорово изменились, если не наказали тебя за это.

Сноудроп вскочила.

— Слушай, ты!.. — она перевела сбившееся дыхание. — Думаешь, Зима нас, вообще, замечала? Мы что, видим каждую мошку? Каждую травинку? Каждую из этих… как их, которые мелкие совсем?..

— Бактерии, археи…

— Да не суть! Мы нашли общий язык, и вот, мы общаемся. Мы с Зимой живём в одном мире, мы можем помочь друг другу. И чем плохо проявить капельку уважения?! Ведь снежинки нравятся и мне, и ей!..

Сноу почувствовала, как рот мягко затыкает. Короткое мычание вырвалось вместо окончания слов. И уже через мгновение хватка магии исчезла, она снова могла говорить.

— Потише, пожалуйста, — попросил единорог.

Она вдохнула и выдохнула, пытаясь унять бешенство. Мерзкое чувство не отпускала: Сноудроп прямо чуяла ухмылку у этого негодяя на лице. Почему её всё время обвиняли в чём-то нелепом?.. Неужели так сложно было представить мир, где пони просто живут, дружат и уважают других?

— Ты плохо училась в школе? — спросил рогатый.

— Ну, да…

— Хорошо, поясню как в прошлый раз, — он продолжил с досадой: — Итак, есть наш сад в мире. Место, о котором мы заботимся и где мы живём. Часто над садом проносятся бури. Вырывая деревья, убивая, морозя посадки. Из-за этих бурь нам пришлось бежать в тёплые края. Но мы объединились, встали против них. Мир стал чуточку лучше. И однажды в новом мире родилась маленькая жрица. Она придумала, как откупиться от смерти. Снежинками. И больше жертв не было, никто не умирал в холода.

Он положил копыта ей на плечи.

— Как думаешь, Сноудроп, долго ли это продлится? До твоей смерти? Или пока глупые потомки не испортят ритуал?.. Скажи мне, как убить зиму. Ради тех, кого она уже убила, и кого наверняка убьёт.

— Она никого не убьёт больше, — Сноудроп сжала губы. — Потому что я просила. Слышишь, никого!

— И, дай угадаю, в новых снежинках ты не просила себя освободить?

— А?

Сноу прижала копыто к груди, мордочка скривилась. Она даже не подумала об этом! Потому что нельзя дважды просить за себя, нельзя ставить себя выше благополучия Эквестрии. Она ведь смешивала свои снежинки с чужими, чтобы Зима лучше относилась ко всем пони, а не только к ней. Нельзя это предавать.

— Значит, верно угадал, — единорог как будто расстроился. — Ты берёшь на себя слишком многое. Без ответственности жизнь не жизнь?

— Ну, да.

— Идеальная жертва. Немного жалости, и ты уже сопереживаешь. Капелька внимания, и ты готова терпеть боль. Щепотка уважения, и ты дрожишь за насильника. И тебе это нравится, безумно нравится, ты ведь такая хорошая, ты страдаешь за весь мир.

— Что?..

— Не понимаешь. Занятно. Почему принцесса не показала тебе твои слабые места?

Он издевался, всего лишь издевался — словно те подлые жеребята из школы, которые насмехались над ней только потому что считали себя сильнее, свободнее. Но ведь сила не в свободе, сила в ответственности! А ещё в идеалах, правде и чести. Принцесса учила её всегда верить в идеалы, и никогда, ни за что их не предавать.

Сноудроп нахмурилась, чувствуя дыхание на лице. И пусть пах единорог приятно, недавним чаем, всё равно ей казалось, что в комнате стоит смрад как в логове льва… То есть нет, дракона! Потому что кто львы, всего лишь крупные кошки, жертвы своей природы, а вот драконы сами выбирали жестокость, хотя могли вершить великие дела.

— Тебе наскучило быть добрым, так?.. — она сказала как могла твёрдо. — Превратился в драконище и доволен. Но вот скажи, скажи, разве не пусто стало на душе? Ты даже о жеребятах позаботиться не можешь, растут как дикие звери. А ведь им всего лишь хочется любви и заботы. И мне тоже! Зачем всё это, если всем, и даже тебе самому, нужна только забота и любовь?!..

Единорог вдруг ткнулся ей носом в щёку, гриву несильно потрепало волшебством.

— Да нет же, — он заговорил тихо. — Я не дракон, я тот же рыцарь, только на стороне зла. Ты думаешь, Кризалис мой единственный проект? Я пишу о чейнджлингах. Исследование, которое никогда не опубликуют. Я готовлю блюда, которые будут забыты, ведь мяса пони больше не едят. Это мои «Цветы зла», и самим им не выжить в вашем новом мире. Мир опустеет без них!

— Думаешь, без таких как ты пони не способны защитить себя?

— А, да что за глупости…

Единорог поцеловал её в губы, глубоко и сильно. Зубы разжало волшебством. И она ответила на поцелуй, стараясь показать всё, чему успела научиться. Изменившийся узкий язык так хорошо изгибался, что она даже смогла оплести язык партнёра, сжимая и потирая со всех сторон. Было мерзко.

— Потрясающе, — он отстранился. — Так вот, какое там «не способны»! Новое время, новые герои. Ненасилие, мягкая сила, дружба и контроль. Эквестрия будет править миром, с такими кобылками как ты страна точно не пропадёт.

Сноудроп вдруг почувствовала, как кровь приливает к лицу. Она зарделась. И проклятье, как можно было не зардеться, когда распоследнее чудовище вдруг дарит тебе комплимент! Копытце в удивлении заскребло о пол.

— Эм, спасибо?..

— Да не за что, — жеребец потёрся о её щёку, показывая широкую улыбку на лице. — С тобой весело. Готова продолжить?

Она вздохнула. Ну да, большой член, мокрая писечка — тык, тык, тык — это уже стало настолько привычным, что даже не раздражала. Поиграется и отстанет. В конце концов маленькие чейнджлинги должны были служить королю.

* * *

Жеребец поднял её на ноги, чем-то зашуршал. Звенели склянки, стучало металлом по металлу, появился запах спирта и ещё чего-то, страшно бьющего в нос. Сноудроп чихнула, а после ощутила прикосновение острого металла о грудь.

— Что это?

— Сделаю на тебе узор пометки. Чтобы не потерялась и не погибла случайно. Не бойся, это не очень больно, каждый из моих чейнджлингов носит такой.

Она постаралась расслабиться. В груди под кожу входили иголки, жгло и кололо, но в сравнении со всем пережитым боль была просто смешной. Сноу только скривилась от щекотки, когда очередная пара иголок коснулась крупа, потом ещё одна спины. Этот гад, что, собирался разрисовать всё её тело?.. Наверное, зрячей кобылке было бы обидно, а вот ей — всё равно.

— А Криз пищала, — единорог вздохнул. — Правда, она тогда и кусалась на пол-уха, и отравить пыталась каждый день.

— Непросто вам было подружиться?

— Очень. Представь себе маленькое чудовище, которое шипит, грызётся, калечит себя. Слов, конечно же, не понимает. Чейнджлинги растут иначе, у них долгое детство, а личность проявляется всего за несколько месяцев, когда рою нужны новые рабы. Необходимые запахи мне удалось воссоздать, но дальше тоже было непросто. Для Криз с остальными я учился готовить, а ещё им понравилась флейта, стихи и чтения по ночам.

— Давно это было?

— Шесть лет.

Сноудроп присвистнула. Ну почему этот мерзавец уродился таким упорным? И начисто помешанным. Миллионы других находят своих кобылок, заводят жеребят, а затем доживают старость, слушая топот внуков. Хорошо им. А некоторых уникумов всю жизнь ведёт метка, и не бывает у них ни кобылок, ни жеребят — только увлечения, которые подчас заводят совсем не туда.

— А ты не думал, ну, остепениться? Кобылку там, жеребёнка завести?

— Хочешь?

«Что?!» — Сноудроп ужаснулась. Она думала об этом, но не так же — проклятье! — только не так! Изнасилования были ужасны, но вынужденная беременность просто уничтожила бы её!..

А потом она вспомнила, кем стала, и улыбка облегчения появилась на лице. Хорошо быть маленьким чейнджлингом. В этом ведь целый мир! Мир, где у каждого жеребёнка есть только одна королева, где нет никаких случайных связей, где одинокие кобылки не растят слепых брошенных жеребят.

— А ребята очень близки друг к другу, ты заметил?.. — Сноу спросила, переводя тему. — Не так, как дружные пони. Будто части одного организма. Даже когда ссорятся, непонимания нет. Просто разные характеры и разные цели, которые другим приходится признать и уважать.

Жеребец её нежно погладил, приобнял.

— Будешь мне рассказывать? Наука тебя не забудет!

— Нуу, — Сноудроп зарделась, — конечно.

— Ты замечательная, — единорог прошептал с восторгом, но продолжил уже сменив тон: — А теперь время поработать над твоей выносливостью. Предлагаю два способа, естественный и не очень. Сменить не позволю, выбирай с умом.

— Эхх… — Сноу вздохнула.

Зачем работать злодеем?.. Она этого искренне не понимала. Вот стоит увлечённый, милый в общении жеребец — который приятно пахнет выпечкой и очень мускулистый на ощупь — а потом оказывается, что от его любимого дела кобылки плачут. И ведь может быть хорошим, если захочет, но как будто не считает это правильным. Её всегда учили, что правильные пони делают добрые дела.

Склянка с чем-то остро-пахучим подплыла к губам; член лёг на спину, доставая ей от луковицы хвоста до лежащей на холке гривы.

— Давай без этой гадости.

Она изогнулась, чтобы потереться ягодицами об основание члена. Сделала пару шагов вперёд, а потом ещё пару — тёплое упало со спины. Переросток проклятый!.. Но это уже не так пугало; да и усталости особой не было, лёгкое возбуждение теперь держалось постоянно, изнутри текло.

— Знал, что ты это выберешь. Выпей ещё чашечку чаю и пойдём.

Она послушалась, залакала. Ромашковый настой с душицей успокаивал, да и приятным он был — чуть горьковатый вкус прекрасно сочетался с тающей во рту глазированной коврижкой. И Сноудроп плакать хотелось от этой смеси грязи с искренней заботой. Она ведь чувствовала искренность, всю жизнь училась чувствовать, чтобы другие жеребята не делали больно — но этот рогатый всё равно унижал.

Зачем? Почему?.. Она не понимала.

Чай закончился, зубы сжались на хвосте жеребца — стараясь не оступиться Сноудроп зашагала за ним. Ноги не очень-то слушались: все дыры хоть и были свободны, но после часов жестокого секса бедренные мышцы побаливали, а круп она и вовсе старалась не сжимать — щёлка изнутри отчаянно саднила.

* * *

Она ковыляла за неспешно шагавшим единорогом, пока не услышала скрип двери, а затем ещё одной. Пол комнаты оказался заполнен мелким, плотно сбитым песком; пахло травами, корично-женьшенево чейнджлингами, а ещё дымом от весело трещащей печи. И наткнувшись на обитую бархатом кровать Сноудроп ничуть не удивилась: в этом месте она лишилась девственности — вчера, а по ощущениям вечность назад.

Единорог заговорил:

— Здесь уютно. Комната отделана в красных и золотистых тонах, вдоль стен лежат пуфики и ждут пыточные инструменты. Мы с Криз собрали всё, что только сумели найти. Есть дыба и железная дева, несколько стульев с захватами, многохвостки и пруты… — он замолк на мгновение, а продолжил погрустнев: — Только всё это такая нелепица. Грубо, примитивно, опасно. И даже если я примусь рассказывать тебе о предназначении каждой вещи, ты не испугаешься. Предки были жестоки, но куда больше смешны.

— Ага, как скажешь… — Сноудроп вздохнула, положив копыта на кровать.

Она легла, поджав задние ноги, сложила крылья на боках. Внутри болело, жгло и текло. Он что, всё-таки её ранил? Но запаха крови не было, только колючая, заставляющая снова и снова сжимать влагалище боль. И ещё влага, целое море влаги, и мучительное желание заполнить это место хоть чем-нибудь. Это называлось охотой? Никто ей не говорил, что быть течной кобылой настолько плохо! Но несмотря на это, она, словно дёргая за верёвочки, управляла собой.

— Не понимаю, — Сноу прошептала. — Что со мной? Так тяжело, так жарко. А в голове словно льдинки. Словно я не здесь, а где-то далеко.

— Это природная защита. Диссоциация, так называют, — жеребец коснулся её лба, призадумался, а после продолжил: — Хотя, лгать не буду. На твоём разуме оберег богини. Моя магия не срабатывает, кризины гормоны отвергаются, даже твои собственные пики боли и возбуждения он приглушает. И сигналит, конечно. Я нанёс на твоё тело заклинание не только для защиты, но и чтобы экранировать его.

Она подняла уши, подобралась. Он что, снова издевался? Или намекал, что ей достаточно только испортить узор и выйти наружу? И всё, начнётся ледяная буря, придут ужасные вендиго — всё пожрут, всё разрушат, а её спасут. А если рассуждать логично: должна же богиня защищать свою единственную жрицу в чужой стране…

— Вы специально похитили самую опасную пони на свете?

— Ага. Криз была без ума от этого плана. Ты знаешь, когда терять нечего, опасность потрясающе бодрит.

О да, теперь она знала.

— Ты возьмёшь меня? — она спросила, потянувшись.

— Не рисуйся, тебе не идёт. Лучше скажи, ты уже поборола отвращение к чейнджлингам?

— Да, почти сразу. Меня особо не спрашивали, знаешь ли.

— А мне было непросто. Два года потребовалось, чтобы всё-таки пересилить себя и войти в это шипящее чудовище. Я видел её рост, осознавал как личность, но чтобы признать девчонкой, упрямой и мечущейся в отчаянии, для этого пришлось взять всю свою чопорность и раздавить её в прах.

«Два года», — про себя повторила Сноудроп. Шесть минус два, а сегодня ей пятнадцать, значит первый раз был в одиннадцать лет. Как раз в том возрасте, когда она сама едва получила метку и думать не думала о сексе, только о снежинках, проблемах в школе и переезде в Кантерлот.

— Она — лучшая, Сноудроп. Идеальные формы, увлечённость, открытость. Мы всё с ней перепробовали: от розг до прижигания, спиц и ножей. Ты уже знаешь, как быстро она лечится, а управление болью и вовсе лучше любой анестезии. Тебя она уже научила этому?

— Эм, нет?..

— Значит, доверяет, — единорог усмехнулся, взлохматив ей гриву и слегка массируя магией соски. — А какие у тебя самые щекотные места?

Изрядно удивившись, Сноу принялась показывать. Ей нравилась щекотка, ведь мама иногда так приятно щекоталась пёрышками, и даже принцесса нередко поглаживала её крылом. Становилось смешно до икоты, весело до прилива крови к лицу — а ещё очень, очень забавно. И никакой негодяй не мог этого испортить: он ведь не был хорошим, а только хорошие пони могли приятно щекотать.

Но он попытался, с изрядным упорством. Что-то взлетело, зашуршало, а затем принялось гладить соски и колечко ануса, гулять по шее и бокам. Сноу захихикала — не могла удержаться — но чувствовала себя ужасно неловко: эти то ли ласки, то ли насмешки над её слабостью ничуть не напоминали уже привычные мучения. Больно не было, даже перья для щекотки он почему-то не стал вырывать.

Она дрожала, дёргалась, извивалась. Внутри становилось то жарко, то мокро — но оргазм всё не приходил. Было что-то рядом, очень близкое, но всё-таки другое. А потом она вдруг ощутила, как перья стали влажными и пахучими: ароматная до головокружения влага с каждым касанием покрывала самые чувствительные места.

— Что это?

— Феромоны, то есть возбудители. Одни насекомые их выделяют, другие с удовольствием слизывают. Почти как маленькие чейнджлинги, которые с ума сходят от запаха ярких чувств.

— Они не сходят с ума.

— Ага, сам удивляюсь, — единорог ненадолго замолк, а продолжил с досадой: — Это ведь моя вина. Морил их голодом, наказывал за глупость. Хотел воспитать выдержку, независимость, силу воли. Чтобы на шее не сидели. А вместо этого сделал бедолагу Криз едва ли не доброй. Нормальные чейнджлинги не влюбляются в еду.

Сноудроп хотела фыркнуть: «Да что ты знаешь о нормальных чейнджлингах», — но передумала. Глупо же. Единорог как раз почёсывал и поглаживал край хитиновой пластины у неё на животе.

Однажды Сноудроп ответила на шутки в школе, обругала самую злобную обидчицу — и это даже помогло на некоторое время, от неё отстали. Но как же тяжело было всё время держать себя на взводе! Она попалась на очередную шутку и позорно слилась, а после той истерики получала одно только презрение.

«Нет никакой силы в злости, только боль и усталость», — вот что она усвоила тогда. Но это не значило, что следует молча терпеть, или тем более играть с другими на их поле. «Настоящая сила, — как говорила принцесса, — это способность познать и изменить».

— Можешь рассказать о своём детстве? О мечтах и друзьях? О родителях? А я расскажу о жизни в Клаудсдейле, о маме, о том как слепая с рождения чувствует мир. Я ни о чём врать не буду. Мы же должны узнать друг друга, если столько… ну, всего, делаем вдвоём.

Жеребец потёрся ей носом о холку, слегка приобнял. Сноудроп почувствовала, как в её многострадальную пещерку снова что-то входит, но это был не просто штырь, а плетёная игрушка, что давала доступ воздуху и широко раскрывала проход. Сзади тоже что-то прижалось.

— Это жестоко, — она вздохнула. — Почему ты меня презираешь?

— Да нет же, ты хорошая. Но уважение нужно заслужить.

Её приподняло над кроватью, чуть сдавило. Третий предмет прижался снизу, и Сноудроп не сдержала вскрика, когда в уретру тоже проникло нечто волокнистое, до боли разжимая узкий, не предназначенный для таких игр тоннель.

— Помочись, — приказал жеребец.

Плетёная штука вошла в мочевой пузырь и расширилась, с силой его растягивая. Сноу застонала, выгнулась дугой — мерзкие ощущения настолько переплетались с приятными, что она уже не находила различий. Всё смешивалось, всё сливалось, и как же страшно зудело внутри.

Сноудроп услышала хруст и скрежет, словно металлом по каменной крошке; приподняло ещё выше, и вдруг под крупом оказался шероховатый каменный столб — широкий почти как её тело и словно бы сбитый сверху, неровный. В удивлении она принялась ощупывать его гладкие стенки ногами. Копыта не доставали до пола, а осколки на сбитой вершине едва не резали её.

— Ты меня со слонихой не перепутал?..

— Да не бойся ты, глупая. Это очень нежная пытка, любимейшая у моей Криз. Раз уж тебе понравились чейнджлинги, то и это наверняка понравится, пусть и не с первого раза… — единорог коснулся уха, продолжая шёпотом: — На самом деле Кризалис только после пятого дня прониклась и сама стала просить.

Сноу вздохнула, стараясь устроиться поудобнее, но много времени на это жеребец не дал. Её передние ноги завело за спину и стянуло чем-то липким, крылья тоже надёжно закрепило, а прижатые к гладким краям столба бёдра и вовсе как намертво прилипли, даже дёрнувшись со всей силы она не смогла ими пошевелить.

Бессилие, безнадёжность, подступающий страх, это уже становилось привычным. По крайней мере рот ей никто не затыкал.

— А знаешь, меня в школу взяли именно потому что слепая, — Сноудроп поморщилась от жгучего чувства в горле и глазах. — Я ведь из бедной, неполной семьи. На лётные курсы мне путь был заказан, в гимназии для благородных девиц тем более, вот и приткнули к новому проекту диархии. Богини ведь ценят доброту, а что может быть благороднее, чем взять в лучшую школу города слепую кобылку, растущую без отца. Снисходительность, так это называется, её я хлебнула сполна.

Единорог снова приобнял её, с нежностью потёрся щекой о щёку.

— Мне правда плохо давалась учёба, но не только по моей вине. Оценки всё равно не менялись. Не слишком хорошие, чтобы не выделялась, даже если я вкладывала в работу себя всю, и не слишком плохие, потому что лишних забот никому не хотелось…

— Сноу, — жеребец прервал, — давай оставим это будущему? У нас ещё хватит времени на разговоры. А сейчас я хочу приготовить большую горячую ванну и сделать достойный тебя завтрак. Ведь кобылки-чейнджлинги очень чистоплотные создания, да и вкусное любят, хотя не признаются никому.

— А?.. Хорошо.

— Приятно провести время. — единорог вновь потрепал ей гриву, скрипнула дверь.

* * *

Шли секунды, вдохи следовали за выдохами, напряжённое тело дрожало. Больше всего Сноудроп ненавидела ждать гадости: подножки, толчка, мимолётного удара крылом, — гадостей хватало в её жизни, да и с каждым годом в школе мелкие пакости становились всё крупнее и крупнее. Одна кобылка, например, искренне считала, что она занимает место её не прошедшей экзамены сестры; и самым несправедливым было то, что в общем-то эта сволочь была права.

Внизу заскреблось: шуршащий, едва ощутимый звук напоминал одновременное движение тысяч и тысяч песчинок по неровной поверхности, а чуть позже в и без того жарко натопленной комнате стало ещё теплее. Влажный воздух поднимался снизу, обдувая ей круп и щекоча широко раскрытые проходы.

— Ненавижу… — пробормотала Сноудроп.

Она попробовала сжаться, поёрзать — но ничего из этого не получилось: ягодицы, как и бёдра были накрепко приклеены к неровному камню. Она не могла двигаться, а только дышала, кое-как сдерживая дурацкое хихиканье: щекотка от тёплого воздуха поднималась всё выше, заставляя её намокать.

— Проклятая Кризалис, проклятый рогатый, проклятая невезуха, — она снова попыталась дёрнуться. — Ненавижу это всё!

И вдруг Сноудроп ощутила прикосновение. Что-то крошечное коснулось клитора, как будто ощупывая; затем второе касание защекотало сзади, третье и четвёртое досталось половым губам. Этих мелких штук было много, чудовищно много, они ползли вверх.

— Эм?..

Она попыталась сжаться, но плетёные трубки широко раскрывали проходы, делая её совершенно беззащитной и доступной любому касанию тех-кто-внизу. Это было что-то вроде подвального монстра?.. Нет, не похоже. Это было — внезапная догадка обожгла как молния — это были муравьи!

— Нет… — она прошептала, — нет, нет, нет!

Первый пролез внутрь. Сноу чувствовала его голову, размером с семечку тыквы, ощущала изучающие нежную плоть усики и острые жвалы. Это был крупный, очень крупный экземпляр, — и чертовски любопытный. А за ним уже ползли следующие — прикосновения лапок, усиков и жвал заставляли её мелко дрожать.

Муравьи едят насекомых. Она слышала о полчищах, которые могут растерзать неосторожную зебру, косулю, или даже пони, — и уж наверняка бессильно повисшего над муравейником маленького чейнджлинга. И ей будет больно, ужасающе больно, когда они начнут разрывать всё внутри.

— Не надо! — со сдавленным криком она замотала головой. Все мышцы напряглись, отжатый хвост заелозил по спине.

Сноу пыталась высвободить ногу, хотя бы одну; левую и заднюю; которая вроде как чуточку сдвигалась от каждого рывка. Кожа тёрлась о каменную поверхность столба, всё выше внутри щекотало что-то мелкое и злое. Влагалище и задний проход, вход в матку, узкий канал уретры — она ощущала насекомых даже там! Всё больше и больше.

Но они не жалились, пока что не жалились, а всего лишь изучали появившиеся вместо верхушки муравейника новые проходы. Что-то влекло их внутрь, заставляло взбираться друг по другу, щупать сотнями лапок и как будто лизать.

Она чувствовала даже это, она ощущала каждую мелочь, каждое движение внутри. Весь её мир состоял из звуков, запахов и чувств тела! И телесное всегда преобладало.

— Не надо… — она захныкала, молясь про себя, чтобы рогатый одумался.

Десятки крупных насекомых двигались внизу, уже заполнив её растянутые «игрушками» проходы: она ощущала их, когда головки с колючими жвалами проталкивались через шейку матки, чувствовала прикосновения сфинктером мочевого пузыря. По каждому хоть сколько-то чувствительному месту что-то двигалось, доводя её до крупной дрожи и помутнения в голове.

Это был абсолютный, нереальный, невообразимый ужас.

«Нереальный…» — мысль повторилась как эхо. Она всегда умела представить нереальное реальным: вспомнить прикосновение мамы и ощутить его на шёрстке, призвать обхватывающие бока крылья в грустный час, даже отвлечься от боли или отвращения. Тело ей не принадлежало, но чувства-то, пусть самую капельку, подчинялись уму.

— Я не пони, я не пони… Я маленький чейнджлинг и со мной друзья.

Она представила подвального монстра: его добрые, изучающие объятия, которые её так поначалу испугали. Может, он тоже состоял из миллионов крошечных частиц?.. Живущих под властью запахов и прикосновений, которые делали его единым, и большим, чем каждая отдельная часть.

— Леди Энт Хилл, не обижайтесь на меня пожалуйста. Я же не хотела вредить, я просто попала в беду, — Сноудроп взмолилась, уже чувствуя касания мелких лапок не только внутри, но и повсюду на ягодицах, бёдрах, и особенно сильно в продырявленных ногах. — Леди Энт Хилл, пожалуйста простите. Я никогда не трогала муравьёв, я не желаю вам зла.

Всё было ужасно, всё заставляло выть и плакать, но с огромным усилием воли Сноудроп заставила себя держаться. Тихо, с расстановкой, она молилась богине муравейников, термитников и ульев — и всех насекомых, живущих дружно, близко, и заботящихся о своих. Совсем как чейнджлинги, которые понравились ей, несмотря ни на что.

— Леди Энт Хилл, я ведь понимаю, что значит быть частью чего-то большего. Я пони Эквестрии, и не предам идеалы страны ради себя. Я часть круговорота жизни, и однажды уйду в метель, чтобы другие заняли моё место. И я хочу быть частью семьи чейнджлингов… значимой частью, чтобы они доверились мне, а я им.

Она ощутила мелкие лапки на лице и крепко зажмурилась, уши поджались. Давить хитинистых запрещалось, поэтому она не двинула головой даже когда муравьи пробрались в гриву, даже когда стали лазить по векам, губам и ушам.

— Леди Энт Хилл, пожалуйста… кхх… — Сноудроп прервалась, едва не вдохнув случайную букашку. Дальше она молилась про себя:

«Леди, дайте мне шанс продержаться. Спастись, спасти других. Сделать хоть что-нибудь хорошее в этом море мрака. И остаться, остаться собой…»

Слова помогали, но всё равно было так омерзительно, как никогда в жизни. И самое ужасное, что было сжавшееся в крошечный шарик возбуждение постепенно стало расти. Мелкие ножки двигались по нежной плоти, заполнившие дыры в ногах насекомые касались и тёрлись, клитор покусывал кто-то большой. Пусть по отдельности каждая искорка была попросту ничем, но они объединялись, наслаивались друг на друга — и вскоре она уже стонала сквозь зубы, едва не вываливая язык.

— Аааииии… — протяжно взвизгнула Сноудроп. — Простите!

Изнутри брызнуло, а затем, меньше чем через мгновение она ощутила укус. Короткий и единственный, обжёгший словно раскалённой иглой.

— Хффф! — она выдохнула сквозь зубы, задрожала.

Муравьи всё-таки кусались. Единицы из сотен, не со всей силы, но кусались. Она вспомнила щёлку подруги, которая вся была в мелких, едва ощутимых шрамах. Она думала, что это иглы… и как же была не права. Сноудроп чувствовала, как под тысячами мелких ножек тело покрывается потом.

Она дрожала и цепенела, ощущая укусы, с неё текло — и с каждым мгновением казалось, что муравьи звереют всё больше. Они слизывали успокаивающий состав и уходили, но их место занимали другие, а мазки феромонов быстро кончались.

«Леди Энт Хилл, милая леди, — Сноу молилась про себя. — Ну пожалуйста, спасите! Я буду заботиться об этом муравейнике, я сделаю всё, чтобы его больше не тревожили… Только спасите меня!»

Но легче не становилось, она не знала, сколько ещё сможет держаться так.