Снег перемен

Глава шестая «Песни волчат»

Ощущались объятия, нежная щекотка клыками по шее, прикосновения к крыльям и глазам. И смех, весёлый смех, такой похожий на хихиканье Кризалис: чуть злобное, но очень и очень милое. Сестрёнку невозможно было не любить! И Сноудроп тянулась навстречу, потираясь мордочкой и чуть щипля зубами — мягкая недлинная шерсть скрипела во рту.

— Ааав… — довольно выдохнула хитинистая, когда Сноу нашла её ушко и принялась почёсывать позади.

Теперь шея, щека, носик — вытянутая мордочка, клыки, чуть шершавые на подушечках лапы…

«Лапы?» — Сноудроп вздрогнула. Да зверь рядом вовсе не был чейнджлингом! И даже кобылкой!.. Её изучали острые зубы, а заднюю ногу обхватывал металл.

— Ты кто?

— Ав?.. — удивился зверь.

Она обхватила его крепче, повернула, прижала к себе; копыта легли на грудь. Зверь был некрупным, даже меньше её, но ощутимо мускулистым. Он пах сильно, чем-то смутно знакомым. Может, кто-то из псовых? Она никогда их не трогала, но помнила, как послы общались между собой, точно так же порыкивая и ворча.

— Кто ты?

— Ав, — зверь ответил кратко.

— Ну, привет, Ав, где это я? Почему меня заковали?..

Сноу вспомнила осквернённые фигурки, ярость, безумный полёт. И жильё, где уснула, а вернее провалилась в беспамятство. Но просыпалась ещё несколько раз. Её несли, разминали, обтирали окоченевшее тело — поили тёплым, невкусным питьём. Кем бы ни были эти псовые, они поступили с ней благородно — но почему-то всё равно посадили на цепь.

Изогнувшись, Сноу нашла железное кольцо, продетое в отверстие на бедре. И сказать, что это взбесило, значило ничего не сказать. Копыта сжались на боках зверёныша, он заворчал.

— Авв?.. — прозвучало просительно.

— Ав! — ответила она жёстко. Копыто постучало о цепь.

Пёс не сразу понял, чего от него ждут, но после пары несильных тычков в нос недовольно фыркнул. Он принялся что-то объяснять, но не было ни единого знакомого слова: только рычащие и ворчащие звуки, от которых сворачивались уши и гудело в голове. И чем дольше она молчала, тем сильнее беспокоился мелкий зверь.

— Вот отпущу я тебя, а ты убежишь и приведёшь взрослых. Ты ведь маленький? А если маленький, значит глупый. Пусть лучше нас найдут рядом, тогда сразу увидят, что я неплохая пони. Я устала от цепей.

Сноудроп вздохнула. Тирада получилась достойной Кризалис, но никак не одной миролюбивой слепой. Но она и правда не могла здесь задерживаться! Нужно лететь, победить зло, встретить свою судьбу. Она чувствовала тепло щенка, замершего в копытах, — но все мысли были заняты предстоящим делом, а чувства одной лишь Криз.

Может простит, может убьёт, может оставит искалеченной. Сноу не знала, на что способна потерявшая любимого королева. А ведь одной слепой ещё не исполнилось четырнадцати, мама любила её. Но бежать уже поздно. Отвернуться сейчас, значило бы отвернуться от идеалов, от своей сути. И мама всегда говорила: «Не убегай от мечты».

Даже если эта мечта приносила столько боли, сколько она и представить себе не могла.

— Ав, ты меня боишься?.. Я не такая страшная, какой кажусь, правда! Это всё наносное. Мне просто грустно, очень грустно. Словно сердце вырвали и разорвали на куски.

Щенок чуть дёрнулся, зарычал. Он был тихим, подозрительно тихим — должно быть взрослые рядом, а ему вовсе не улыбалось попасться здесь и сейчас. Надо бы отпустить; но это не выход, хотя именно так и поступила бы прошлая Сноудроп — она слишком верила в других.

Сегодняшняя Сноу не верила в благородство. Вдруг псы хотят сделать что-то плохое: держать на цепи как диковинку, заставить работать, насиловать по ночам?.. Вдруг волшебник придёт за ней и убьёт беззащитных созданий, потому что они видели чейнджлинга и могут об этом рассказать. Слишком много было таких «вдруг», и каждое следующее пугало больше предыдущих.

Ей запрещалось ждать, запрещалось расслабляться — нужно было немедленно уходить. Через забивший нос запах щенка угадывалась морская свежесть, уши ловили пение птиц. Значит поверхность. И одинокий зяблик был совсем рядом: чуть выше, чуть правее — может даже за окном.

— Ав, я принесу вам беду, я опасна. У тебя ведь нет ключа?.. Так побудь со мной, пусть нас увидят вместе. Я просто хочу освободиться, я не желаю вам зла!

Она ударила копытом по цепи, натянула. Всего с полдюжины звеньев: остальные скрывались в выемке на уровне груди. Камень, сплошной камень. А браслет в ноге оказался тонким, даже изящным — только что-то вроде слоя подсохшей глины покрывало идущий по краю рельефный узор. Наверняка там пряталась замочная скважина, но Сноу не могла её найти.

Заперли, заляпали чем-то, и даже не поговорить. Когда-то Сноу назвала бы это отличным началом приключенческого романа, но, проклятье, у неё не было на это времени! Чудовище могло прийти в любую минуту. Нужно было спугнуть псовых и бежать самой.

Щенок ощутимо задрожал.

— Да что же с тобой делать?.. — она пробормотала.

Копыта легли на плечи зверёныша, осторожно поглаживая; мышцы напряглись в рисунке спокойствия. Это замечательно помогало сосредотачиваться — не подвело и на этот раз.

«Что бы сделала Кризалис?» — задумалась Сноудроп. Подруга уж точно не сдалась бы, ведь для неё не существовало никаких преград. Ни морали, ни гордости, ни обязательств — ничего из того, что пони, выросшие в высокой культуре Эквестрии, ставили честью для себя.

— Аррр… — незадачливый щенок попытался высвободиться. Клыки сжались на пясти, но не сильно, только показывая намерения; хвост забился о бок.

— Ну, раз по хорошему не хочешь…

Она изогнулась, поцеловала его. Ненавязчиво так, в щёку — как принято у чейнджлингов, когда один приглашает другого к лёгкой игре. Зубастый замер — проняло! — и тогда Сноу перенесла поцелуй на губы, приглашая продолжить. Друг учил, что спешка всё портит: и поэтому она не воспользовалась случаем, а только ждала.

Послышался удивлённый выдох, решительный вдох — и жертва клюнула! Горячий и чуть шероховатый язык коснулся лица. Целоваться рот в рот щенок не захотел, а вот слюнявил охотно — и она с тем же увлечением ответила ему. Вверх и вниз, вдоль рисунка лицевых мышц, по мокрому носу — Сноу целовала и облизывала мордочку партнёра, стараясь запомнить каждую черту.

Ей говорили — алмазные псы уродливы. Какое враньё! Аккуратная вытянутая мордочка, благородный носик, мягкая шёрстка — ровные, хоть и хищные зубы. Щенок был красив, и пусть тело его чуть смердело псиной, но изо рта пахло шалфеем, а вовсе не какой-то гадостью, как она ждала. И ещё был тонкий, едва уловимый ромашковый аромат.

«Шалфей, ромашка, тёплый дом… Да неужели?»

— Подожди, а ты часом не простужен? — она спросила, касаясь лба пястью.

И правда ведь: от щенка исходил несильный, но ощутимый жар.

— Ну, блин, будем дружить, товарищ по несчастью. Тебе повезло встретить мастера самолечения от простуды. Я тебя мигом на ноги поставлю! Клянусь! Только… — Сноу вздохнула, — ты бы придумал, как меня освободить.

— Ав!

* * *

Сноудроп терпеливо ждала. Она умела ждать, годами оттачивая в себе это искусство, а ещё умела доверяться другим. До похищения. Теперь же сама удивилась, какого усилия воли потребовало лишь одно простое действие — отпустить щенка. И он, кажется, всё понял верно. Уже долго за стеной лязгало и гремело, трясло и натягивало цепь.

Пёс что-то ломал, вдохновлённо и упорно, пока это не поддалось. И услышав восторженное «ав!», она ощутила, как слёзы проступают в уголках глаз. Шаг, второй шаг; запах ржавчины, скрипящие звенья; потянуть копытами, рвануть, вложить весь вес — и за несколько долгих, полных лязга мгновений Сноудроп вытащила из стены всю бухту цепи. Звенья были тяжёлыми, слишком тяжёлыми, чтобы сгодиться для темницы. Может, подъёмник? Или надвратный механизм?..

Она сомневалась, что сможет взлететь с такой массой железа на ноге. Но всегда было решения: пила по металлу и несколько часов работы; или нож, жгут, бинты — и ужасная боль. Сноу не знала, сумеет ли так ранить себя; но алмазные псы на то и алмазные, что повсюду таскали с собой кузнечный инструмент.

— Спасибо, ты замечательный, — она сказала, обняв вернувшегося щенка.

Вновь потекли мгновения поцелуев, языка на мордочке и потирающих крылья лап. Острые когти в маховых перьях, скрип и шорох, несильное покалывание — такое удовольствие, за которое сразу же захотелось отплатить. И лишь поэтому Сноу заставила себя отстраниться.

Обходя округлую комнату, она размышляла, что сделает первым делом. Горячая печь — это море нагретой воды. И чуть треснувшее по краю корыто — отличная ванна. А ещё пучки трав: шалфея, череды, пустырника. Глиняные сосуды, ветошь и мочало.

— А вы здесь уютно устроились. Давно?

— Ав!

«Дурацкий язык!»

Ну да ладно, узнать друзей можно было не только из слов. Обыскивая дом, а вернее основание башни, она уже ощущала некую незавершённость. Печь и сушёные травы, это понятно; полдюжины тюфяков — очевидно; проточная вода — просто замечательно. Но в жилище не было того уюта, где чувствовалось бы внимание хозяйки — её окружал типичный жеребячий бардак.

— Дай угадаю, вы дозорные. А где-то рядом подгорная цитадель?

— Авв… — буркнул пёс устало.

— Отдохни немного. А как проснёшься, тебя будет ждать и горячая ванна, и вкуснейший обед…

«…И наказание, что упустил диковинную зверюшку, ты уж прости», — она продолжила про себя.

Несколько мгновений недовольного ворчания, и она устроила щенка под лоскутным одеялом. Браслет мерзко натирал отверстие в бедре, тяжеленная цепь гремела о пол и ступени — но всё же она сумела забраться по лестнице, чтобы осмотреть второй этаж. Бочки и кадки, связки хвороста, лоза для корзин — и дощатый люк выше. С трудом она сняла засов. Когда-то у башни был и третий этаж, и четвёртый; но теперь от былого величия остались только обломки, свист ветра и бесконечный осенний дождь.

Наверху не нашлось ничего интересного, поэтому, ведомая ароматами, она поспешила вниз. Люк погреба, короткий скрип, непростой спуск — и снова вокруг высились ряды кадок, полные мочёных овощей и фруктов. Пузырилась квашеная свёкла, пахла капуста с яблоками; а в самом сухом месте стояли корзины, набитые сушёным толстошлемником и уймой всевозможных круп. Рожь и греча, ячмень и овёс, соцветия подземельника — псы устроились здесь всерьёз и надолго, и явно знали, как готовиться к зиме.

Не хуже иных земнопони. Запасливость, щедрость, дружелюбие — всё это было у алмазных псов. И опасались их разве что за прошлые грехи.

«Нужно уходить», — напомнила она себе.

К сожалению, в подвале не нашлось подходящих инструментов, как и в дощатой пристройке за крыльцом. Ржавые пилы, гнутые крючья, ножи и топоры. Вздох. Зато стоило пройти чуть дальше, как нос привёл к опушке сосняка, где Сноу набрала кучу хвои. А на обратном пути попалось целое семейство белых грибов — так что возвращалась она почти довольной, хоть и дрожала под превратившимся в рваные тряпки промокшим плащом.

Вода вскипела, а затем снова, пока она вымачивала сосновые иголки и чистила грибы. Гречка подсохла на противине, дом заполнился ароматами прокаливаемого масла, лука, а вскоре и шкварчащих боровиков. Только сейчас Сноудроп осознала, насколько же голодна; но собрав в копыта всю честь кулинара, она ничего не тронула. Рано. Грибам с гречкой нужно было хорошенько потомиться, и пусть часов не было — дровяная печь на то и дровяная, что кашеварила не хуже умелых поваров.

— Эй, болезный, — она потыкала щенка в нос. — Ванна готова. Давай отвлечёмся, пока я не съела тебя.

— Ав?!..

— Шутка!

Объятие, почёсывание за ушком, и простуженный щенок перебрался в корыто, полное до одурения ароматной воды. Хвойный отвар, пустырник, немного ромашки для уюта — отличная лечебная смесь, и очень полезная для шёрстки, между прочим. Только увлекаться запрещалось, иначе Сноу каждый день в Кантерлоте завершала бы травяной ванной: к утру запах как раз исчезал.

— Ну как, нравится, а?..

Щенок недовольно фыркнул, а когда она коснулась его лица, скорчил непередаваемо забавную рожицу. И смех не удалось сдержать. Вроде и не младше её он был, и не слабее; но как же приятно было позаботиться хоть о ком-то. Всю жизнь, всю проклятую жизнь она только принимала и принимала заботу других.

Потянувшись, Сноу тоже плюхнулась в корыто. И едва не вскрикнула от восторга. Этот потрясающий жар, лесной запах, трение тела о шерсть — в мире не было удовольствия больше, чем мыться вместе с другом! Ну, разве что обниматься с любимой хитинистой, свободно паря в окружении густой, тёплой плоти добродушного существа.

Особенно когда всё закончится, когда они победят.

Хвоя — прекрасный антисептик, так что ветошь почище сейчас вымачивалась в отваре. Да и свёртываемость крови повышает, поэтому Сноудроп собиралась не просто помыться, а отлёживаться, пока кожа не начнёт зудеть. Или чуть дольше… Думать о будущем не хотелось.

— Ав, хочешь я массаж тебе сделаю? Меня друг учил!

Щенок ничуть не возражал, так что она устроилась поудобнее. Под спину зубастому легли задние ноги, передние прижались к груди: теперь его тело едва не поднималось над водой. Холку холодило, шею защекотало сквозняком — но простыть она больше не боялась: всё внимание поглотили воспоминания об учёбе и неспешный, аккуратный массаж.

Сноу начала с плеч и шеи, чуть покусывая и поигрывая клыками, пока копыта то краями, то венчиками массировали бока. Но этого было мало! Брюшная пластина тёрлась о живот щенка, бёдра чувствовали его подрагивающий хвост, копыта задних ног до самой шеи поглаживали позвоночник. Из любопытства и шутки ради она показывала всё, что только умела и могла.

И мелкий был поражён до глубины души. Ворчание превратилось в постанывание, щекотка вызывала чисто жеребячье хихиканье, а каждый лёгкий укус восторженный вскрик. То и дело она касалась мордочки щекой и не могла сдержать веселья — щенячья улыбка была просто до ушей!

А потом она ощутила давление над краем брюшной пластины: твёрдый и довольно крупный член упирался в грудь. Она вздохнула. Веселье развеялось, радость погасла — ей не хотелось большего, но щенок уже покачивался, поглаживая себя лапой и потираясь о неё.

* * *

Несколько мгновений она размышляла, не двигаясь. Сноу ничего не знала о культуре псовых, но уже отлично усвоила, что жеребята везде и всегда остаются жеребятами. Они дрались, играли, хотели секса — но не всё сводилось к пошлому. Иногда одни влюблялись в других — и не было в мире ничего ужаснее, чем бросать влюблённых на произвол судьбы.

— Я уйду. Пойми, я должна уйти, — она сказала, отстраняясь.

Пёс удивлённо фыркнул, потянулся к ней. Бёдер коснулись покрытые мягкой шёрсткой яйца, к мошонке прижался напряжённый член.

«Стоп! — она выдохнула. — К мошонке?!»

Копыто опустилось вниз, поглаживая покрытое мягкой кожей место, напряжение возникло внутри. Уже через несколько мгновений показался её собственный пенис: каменно твёрдый и впечатляюще большой. По крайней мере волчонок проникся: послышалось раздосадованное «арр», лапа принялась сравнивать размеры. Проигрывал мелкий буквально во всём.

Но Сноудроп было не до этого, она думала, а вернее пыталась вспомнить. Кобылки влюблялись в кобылок — такое случалось, причём везде и повсюду. Кобыл ведь много, а жеребцы нарасхват. И ни разу она не слышала, чтобы жеребчики влюблялись в жеребчиков. Разве что дружили. И, эмм, занимались ли они сексом друг с другом? Она не знала. Может, это стыдное? О таком не принято говорить?..

Пёс поцеловал её в губы: глубоко так, разжав приоткрытый в удивлении рот. Язык коснулся языка, нос потёрся о нос — целовался щенок не очень умело, но явно не в первый раз. И ей это понравилось: до странного и почти болезненного чувства внутри. До сих пор все вели её за копыто, а теперь она сама могла показать мелкому пару-тройку приёмов. И уж точно не собиралась уступить.

— Ну, сказала раз, скажи и два, — она фыркнула. — А ещё я задолжала тебе услугу. А ещё ты милый…

Щенок снова поцеловал, не давая продолжить; но мысленно она всё равно расхохоталась. Столько оправдашек. «Самый нелепый чейнджлинг на свете», — это уж точно было про неё.

С небольшим усилием Сноудроп оттолкнула щенка к краю корыта. Мордочка опустилась на шею, коснулась груди. Мгновение, и язык уже поглаживал чуть грубоватую шёрстку живота, постепенно спускаясь. Глубоко в рот — то ещё удовольствие, но хорошенько изучить и подготовить друга ничуть не помешает. Погрузив лицо в ароматную воду, она принялась облизывать его.

Некрупный и недлинный, расширяющийся к основанию, приятно скользкий — член с первого прикосновения понравился ей. Сноудроп ощупала его сверху до низу, запомнила каждую венку и каждый бугорок. Оба яйца побывали во рту — замечательно упругие! — а затем, уже в десятый раз, она подняла голову над водой, чтобы вдохнуть.

— Нравится, а?

— Ав!

— Тогда начнём!

Она положила копыта на шею пса, приподнялась. Стоило чуть поёрзать, и горячий конец уткнулся в анальное отверстие — с тихим выдохом Сноу опустилась вниз. Предельная расслабленность; сжатие, распирающая штука внутри; и снова неспешное движение — теперь она отлично владела мускулами, и боли не было совсем.

Восторженный пёс качнул бёдрами, притянул её ближе; и в то же мгновение она поцеловала его в нос. Удовольствия не было, но в сравнении с тем омерзением, что она чувствовала в копытах рогатого, этот лёгкий ненавязчивый секс был просто великолепен. Она покачивалась и постанывала, следуя привычке; внутри поднимался и опускался горячий член.

Сноу не знала, можно ли простуженному щенку напрягаться, и поэтому взяла самый медленный темп. Но глубокий. Она уже убедилась, что больше всего на свете жеребцам нравится засаживать до предела, слушая стоны кобыл. А некоторым и не только засаживать: чувствуя лапы на плечах она уже не могла свободно подниматься, и теперь только покачивалась, до основания приняв пенис и потираясь собственным членом о шерсть.

— А знаешь, ещё месяц назад я бы и коснуться тебя испугалась, не то что поцеловать, — Сноудроп пробормотала, потягиваясь. — Стыдно за себя. С обеих сторон стыдно! Каково, а?..

Щенок «гавкнул» и заткнул её очередным поцелуем, когтистые лапы с приятной щекоткой легли на бока. Ласкался он довольно умело — явно не в первый раз. И у него точно были кобылки, а может и жеребчики… То есть другие щенята. Не важно! В мире хватало и более интересных вещей.

* * *

— Давай заканчивать, я есть хочу, — она пробормотала, приподнимаясь.

Копыто столкнуло лежащие на плечах лапы, ритм чуть ускорился. Она поднималась и снова насаживалась, и постепенно стала ловить слабое, но вполне ощутимое удовольствие. Щенок выбрал удачный угол входа и теперь массировал что-то особенно чувствительное внутри, её собственный член замечательно тёрся о шёрстку, вокруг плескалась тёплая ароматная вода.

И вдруг губы коснулись конца её жеребячьего органа, скользнули вниз. В мгновение пёс принял почти треть длины: конец упёрся в нёбо, зубы чуть сжались, язык погладил часто пульсирующий край.

— Тебе… не обязательно, — она выдохнула.

Он только фыркнул, лапы обхватили бёдра, шершавый язык принялся увлечённо лизать. Движение вниз, движение вверх, мягкий обхват — потрясающе приятное давление с краю. Она застонала, в этот раз ничуть не обманывая себя. Даже спрашивать не хотелось, чем эти псы занимаются без самок — но Сноу была всецело за.

И вдруг Сноудроп ощутила, как что-то расширяется. Пёс прижал её к себе со всей силы, а в основании его пениса набухал внушительный шар.

— Эм…

Она попробовала высвободиться, но безуспешно. Расслабившись, она без боли принимала узел, а вот на выходе мышцы невольно сжимались, и пёс рядом раздражённо скулил.

— И как вы с этим справляетесь, бедолаги? — она спросила, поведя крупом вперёд и назад.

Пёс только фыркнул, покачивая её. Член внутри пульсировал особенно сильно, как будто готовый излиться, но слегка неудовлетворённый. Может, не хватала запаха течной кобылы… то есть самки! Сноу не помнила, как звали хозяек в домах алмазных псов.

Вдруг лапа скользнула по бедру, нашла отверстие. Сноудроп дёрнулась.

— Слушай, не надо…

Лапа вошла внутрь, до боли и оцепенения растягивая проход. Прилив чувств был мгновенным, подавляющим: живот свело сильнейшими спазмами, что-то внутри задрожало, и член запульсировал тоже. Жеребячий оргазм пришёл в тот же миг. Она ощутила, как кончает, причём прямо на морду озадаченного пса.

— Убери, — выдохнула она, отдышавшись. — Лапу убери!..

Лапа на втором бедре скользнула в отверстие — и она задохнулась. Тело выгнулось дугой, язык высунулся в резком выдохе, частые спазмы сходились в груди. Она чувствовала когти! Острые прикосновения в дырах, на которые тут же отвечали вспышки возбуждения внутри. Оргазм следовал за оргазмом, один сильнее другого, и мыслей совсем не осталось — только внутри слабо билась её кобылкина суть.

Щенок восторженно присвистнул, чуть отодвинулся, изогнулся. И пара задних, столь же когтистых лап нашла дыры на икрах. Сноудроп пронзительно завизжала.

— Аааай!

«Хватит!» — она хотела проорать, но смогла лишь только надавить на плечи щенка, приподнимаясь, чтобы уже через миг без сил свалиться обратно на расширившийся член. Струя семени брызнула внутрь, но свою игру пёс не прекратил. Дыры в ногах до предела растягивало, щекотало шерстью, почёсывало острыми когтями — дикое, животное чувство поднималось изнутри.

Сноу скулила и взвизгивала, пыталась отстраниться и прижималась снова, слюни из открытого рта текли на грудь. Мелкому мерзавцу как будто нравилось её мучить: он не прекращал, даже слыша протесты, не останавливался и в ответ на удары о бок. Все чувства сжались на четырёх истязаемых дырах и частых, очень частых спазмах внутри.

Слёзы двумя ручейками потекли по лицу.

— Ав?.. — удивился пёс.

Ужас закончился. Лапы торчали в отверстиях, когти давили, всё тело дрожало — но тех жутких, пробирающих до глубины души движение больше не было. Чуть отдышавшись, она смогла заговорить.

— Вытащи, балда… Вытащи! Я так не могу…

Она ухватила лапу зубами, потянула — и наконец-то глупый пёс осознал, чего от него ждут. Одна за другой лапы покинули её тело, дыры снова заполнились остывающей водой. Но легче от этого не стало: чувствительность выросла настолько, что даже малейшая волна заставляла её сжиматься и стонать.

Собрав последние силы Сноудроп поднялась.

— Ты… ты… — она не находила слов.

— Авв…

— Нет, ты не «Авв», ты конченый. Типичный!.. — она выдохнула и с хрипом вдохнула. — Ты всё испортил! Хоть капелька нормального секса! Хоть раз! Я что, многого прошу?!..

Зубастый рассмеялся, похлопал по плечу. Такой мимолётный жест, но от него вдруг стало легче. Сноу приказала себе сосредоточиться. Мускул за мускулом, связка за связкой, она заставила тело принять стойку спокойствия — и вскоре та особенная лёгкость вернулась. Вдох и выдох, грубоватое полотенце на гриве — и под хорошим пинком воображаемой кобылы всё гадостное убралось из души.

— Просто… — она опустила голову, — один мерзавец насиловал меня точно так же. Снова и снова, чёрт знает сколько часов. Думаешь, приятно это, когда тело бьётся в экстазе, а душа словно на костре?..

— Ав?

— Глупый непонимашка.

Она обняла щенка, потеревшись носом о мордочку, лизнула в ухо. И он тоже зализался в ответ. Пусть это не было языком жестов, но «прости» она смогла угадать — и с удовольствием простила. Хорошие пони не устраивают сцены из ничего. Чейнджлинги, впрочем, тоже; как и алмазные псы.

А затем нос учуял прекрасный аромат со стороны печи. Грустное забылось: пусть будущее и пугало, но прямо здесь и сейчас их ждал замечательный обед.

* * *

Грибы с гречкой, немного тушёных овощей, сухарник вместо хлеба. «Примитивно», — сказал бы кто-то, но Сноу уплетала обед с огромным удовольствием, и вдвойне приятно было слушать, как хрустит за ушками у щенка. Размоченные в топлёном молоке сухарики ему особенно понравились, а съелись так стремительно, что ей даже попробовать не удалось.

— Ав!

— Знаю-знаю, ты меня обожаешь. В такие мгновения я сама себя обожаю. Ты хоть представляешь, Ав, сколько кобылок не могут приготовить обед? Прибраться в доме? А меня пеняют слепотой!

— Ав?..

— А ещё я петь умею! Хочешь?

Пёс удивился, но ничуть не возражал, так что она вдохнула поглубже. Простая песенка совсем не требовала чудес от певца.

Что пони нужно для счастья вполне?
Уютно пыхтящий котёл на огне,
И не помышлять бы о счастье ином,
Чем тёплый, уютный, свой собственный дом.

И не помешали б для счастья ещё,
Погожее утро, да в тучах снежок.
И чтоб на земле было жить веселей,
По два день рожденья, побольше друзей.

И счастье хороший иметь аппетит,
Побольше припасов к зиме запасти,
Ведь счастье тогда наступает совсем,
Когда нет ни старых, ни новых проблем.

Ещё об одном я бы в жизни мечтал:
Чтоб вестник, явившись, с собой не позвал.
Спросите, ответит вам чейнджлинг любой:
«Нет большего счастья, чем мир и покой!»

Песня закончилась, в комнату вернулась тишина. Сноу позволила себе подправить рифму — хотелось ведь! — но единственный слушатель не кривился. Потому что не понимал. Впрочем, хорошая песня на то и хорошая, что создавала атмосферу и без знания слов.

Послышалось шуршание, скрип когтей — щенок принялся что-то искать в углу, забавно фыркая и едва не чихая. И вдруг тишину пересекла короткая октава, а после чуть неровная вторая. Это была дудка… Нет, свирель! И пусть зубастый играл не очень умело, но старался изо всех сил.

Она поймала ритм, запела. Без слов, только чистым голосом в тон музыке — точно так же, как богиня когда-то учила её: не для высокого искусства, а для уюта, безмятежности и самой себя. И друг понял её желание: он не пытался показать свои великие умения — несложная музыка сочеталась со столь же простым вокалом, а когтистая лапа приобнимала бок.

— Только не говори, что влюбился, — Сноудроп сказала после очередной передышки. — Не может ведь одна единственная пони дарить любовь всем на свете. А я сделала выбор. Если друг рискует собой, чтобы защитить меня, то как смею я выделываться?.. К драконам сомнения! Он хороший, я люблю его.

Пёс фыркнул, но Сноу ничуть не обиделась. Глупый же. Она чувствовала вину перед ним, хотя и гнала от себя лишние мысли. Платить телом за услугу, это было ужасно не по эквестрийски, а одна глупая пони сделала это. И почему-то не находила себя грязной; вот совсем; начало даже понравилось, хотелось попробовать ещё разок.

— Это потому что мы оба жеребята, — она подумала вслух. — То есть щенята… самцы, короче! Я ведь читала, как иные кобылки в охоте на стены лезут. А у жеребчиков такого не бывает, мы просто дружим и делаем что захотим. Хорошо быть нами, а?

Щенок согласился, гавкнул. Ласки стали свободнее, когтистая лапа потянулась к бедру.

— Извини. Я обошлась с тобой вероломно. Не держи зла.

— Ав?

— Забудь! Давай играть.

Она поцеловала его в щёку, взмахнула крыльями, прыгнула на постель. Промахнулась, конечно, но с кем не бывает: одна слепая уже набивала столько шишек, что одной больше, одной меньше, разницы не было от слова «совсем». Впрочем, в этот раз вместо шишки снова потянуло жжёным, заболело в груди.

«Нужно спешить», — Сноу напомнила себе, перебираясь на тюфяк.

А потом лапы опустились на бедренные дыры, она застонала.

— Ладно… делай что хочешь. Непонимашка тупой.

Смешок, и вдруг пёс перевернул её на бок. Лапы принялись гладить мошонку, а затем и стремительно поднимающийся член — и эти прикосновения были скользкими, мягкими; запах конопляного масла заполнил всё вокруг.

— Эм, друг, — она попробовала отстраниться. — Я жеребчик только по названию, эта штука у меня не очень чувствительная. Давай ты?

Волчонок только хмыкнул, подтянулся. С очень приятным ощущением конец её пениса прошёлся по мягкой шёрстке яиц, уткнулся в горячее и нежное место.

— Ну уж нет, по моим правилам, значит по моим, — Сноудроп приподнялась. — Хорошие чейнджлинги всегда начинают с массажа, потому что предвкушение, знаешь ли, не хуже самой игры.

— Ав… — прозвучало разочарованно.

Но нет, Сноу не собиралась расстраивать друга. Приятный вечер, значит приятный вечер. Уж теперь-то она знала, как сделать вечер приятным безо всякой грязи. А если между делом партнёр несколько раз кончит под её умелыми копытами, так это даже хорошо: может, не слишком расстроиться после.

Или вечность будет вспоминать, что упустил.

— Ладно, я подумаю. Давай только начнём с подготовки, — она пробормотала, ощупывая лежащий на холке щенка напряжённый член.

Несколько увлечённых поцелуев, навязчивая лапа на бедре, и она перешла к массажу. Плечи и шея, спинные мышцы; затем перевернуть, грудь и бока — Сноу поглаживала друга клыками и кончиками копыт, то едва не закапываясь в расслабленные мускулы, то пощипывая до щекотки, чтобы снова напряглись. Мелкий зубастый восторженно урчал.

Она изучила каждый изгиб его тела, прежде чем сменить позу; губы обхватили напряженный член. И в мгновение щенок сделал то же самое. Она лизнула, и он лизнул; она чуть сжала зубы, и он тут же ответил. Короткий смешок, и она принялась сосать. Вверх и вниз, до нёба, а потом снова — долгим и особенно тягучим движением. И щенок ничуть не уступал.

Ничто не сбивало дыхание, не давило внутри — было только удовольствие, напряжение и касания двух изрядно вспотевших тел.

— А я всё равно круче, — Сноудроп хихикнула, чуть отстранившись.

Мгновение, и она оплела пенис языком. Пёс восторженно выдохнул. Он повторял каждое её движение — каждое! — и снова сделал отличную попытку. Но гибкости не хватило: шероховатый язык остановился, чуть не дотягивая до собственного основания — щенок заворчал.

— Хе-хе… — она засмеялась, не выпуская.

Ласки губами, обхват языком, лёгкое покусывание — она показывала всё, чему только успела научиться, но партнёр не спешил кончать. Более того, с тихим хрипом он заглотил изрядную часть члена, потянул её бёдра на себя.

— Нет, постой, — Сноу отстранилась. — Не надо глубоко. Это же мерзко.

Прозвучало разочарованное «авв» — зубастый полез целоваться. Снова они лежали друг на друге: она сверху, а он снизу — яйца вжимало в яйца, кончик пёсьего пениса касался её медиального кольца.

— Уверен, что хочешь попробовать?

Вместо ответа лапы легли на бёдра, касаясь её отверстий, когти скользнули в глубину. В этот раз щенок был гораздо нежнее, но всё равно что-то кобылкино внутри саднило и сжималось, мурашки забегали по ногам.

— Игра на равных, а?.. — Сноу не удержала смешок. — Идёт. Мне нравится эта идея!

И да, она собиралась отыграться. Потому что к чёрту «дуб в сердце» — любому терпению рано или поздно приходит конец.

* * *

Запах конопляного масла, поскрипывающий тюфяк, мускулистое тело снизу. Ей это начинало нравиться. Щенок лежал расслабленно, покусывая ушко и лохматя гриву. Он нетерпеливо пофыркивал, но совсем не хотелось спешить.

Начать ведь непросто. Сноу помнила, как тяжело дался тот раз, когда её брали силой. Но были и тёплые воспоминания: когда двое чейнджлингов нежно обошлись с ней; когда Кризалис, насытившись, пришла в себя. И Сноудроп теперь знала, как сделать всё правильно, или по крайней мере не страшно: и для друга, и для себя.

Доверие, подготовка, расслабленность — вот три столпа хорошего секса. А ещё знание партнёра, с чем у них явно были проблемы.

«Ну, где пегасы не прорывались, — Сноу хмыкнула, — там мелкий чейнджлинг точно проскользнёт».

— Я попробую, — она прошептала.

Немного назад, крыльями о постель, немного вперёд; конец ощутил мягкое место; опустив копыта на плечи щенка, она надавила. Медленно и плавно, прикусив губу. Чуть сильнее, ещё чуть сильнее — и вход поддался, горячее упругое чувство едва не заставило её заскулить.

Это было приятно, до странного приятно. Словно губы обхватывают клитор, а язык давит сверху, так сильно, что давление ощущается со всех сторон. Она остановилась, погружённая в чувства; и друг тоже не спешил продолжать. Ему нравилось, точно нравилось — по крайней мере не было той дрожи, выдающей сдерживаемую боль.

Быстрый поцелуй достался мордочке, когти погладили края бедренных дыр. Лёгкая щекотка, и она ощутила то особенное растяжение, от которого жар поднялся внутри.

— Не стесняйся… — Сноу прошептала, обнимая покрепче.

Шерсть с замечательным скрипом тёрлась о кожу, нос уткнулся в нос. Она покачивала друга над собой, погружаясь неглубоко и несильно, а он с точно такой же нежностью растягивал туннели бедренных дыр. Сдержанность, неуверенность, сомнения — и такое наслаждение, какого она не чувствовала ещё никогда. Они были равными с этим щенком, по-настоящему равными, и это едва не заставляло слёзы течь по щекам.

Близость вместо осточертевшей грязи, равенство вместо бессилия, доверие и даже поддержка. Вот в чём она нуждалась! А получила в придачу с каким-то случайным щенком. Хотелось разрыдаться, ведь она так мечтала сохранить первый раз для любимого. А ещё хотелось наслаждаться каждым мгновением: потому что скоро, очень скоро вместо удовольствия будет одна сплошная боль.

Она не спешила: партнёру нужно было привыкнуть — ведь ей тоже требовалось привыкнуть, а не давали! Все спешили, все гнали куда-то вперёд, и даже самые приятные хитинистые редко задумывались, чего она хочет, а чего боится. И Сноу почти гордилась собой, что сдерживается на этом дурацком пути.

Мир секса, как и мир вообще, состоял из сплошного переплетения ошибок. И она словно бы висела в этой сети, запутавшись по голову, по уши! Но по крайней мере она знала худшие ошибки других.

— Ав? — щенок фыркнул, лапы вошли глубже в бедренные дыры. И дурацкие когти снова принялись щекотать.

— Ауууу…

Сноу застонала, не сумев сдержаться, качнулась вперёд — и вдруг медиальное кольцо вжалось в широко растянутое анальное отверстие; пёс задрожал.

— Подожди, — она выдохнула. — Тебе больно, подожди…

Осторожное движение, давление, прохладный воздух на большей части длины. Сноудроп прикусила губу. Ещё недавно этот отросток казался ей малочувствительным; словно бы клитор обернули в вату; но стоило начать, как ощущения утроились. Член превратился в сплошной центр удовольствия, и обжигал ничуть не меньше, чем кобылкино чувство глубоко внутри.

Пара мгновений отдыха, скребущие в бедренных дырах когти, и она двинулась обратно. Медленно, очень медленно: ровно до того изгиба, где партнёр мог её без боли принять. Лёгкое касание медиального кольца дало знак, она отступила. И тут же пёс сместил когти ближе к краю отверстий в ногах.

— Так, чуть быстрее…

Очередное движение, слившийся воедино стон, и это тёплое, бесконечно тёплое чувство. Ей было приятно, да и другу нравилось — а когда всем приятно, это радостно вдвойне! Сноудроп ощутила, как впервые со дня похищения улыбается, по-настоящему, вот прямо до ушей. И щенок улыбался тоже, покачиваясь ей в такт.

Они поцеловались. Долго так, до сбитого дыхания лаская друг друга языками, даже чуть закашлявшись от скопившейся слюны; после чего продолжили, сменив позу. Теперь щенок лежал спиной к её груди, копыта обхватывали его бёдра, а подрагивающие лапы ласкали бока. Он весь трясся, но в этот раз точно не из-за боли. Сноу даже сдерживалась, оттягивая другу оргазм.

Мгновение, ещё мгновение — особенное напряжение бедренных мышц — и, ловко изогнувшись, она потянулась навстречу. Губы обхватили кончик члена, язык оплёл до середины; а особенно сильный толчок заставил её собственный орган проникнуть по медиальное кольцо. Щенок вскрикнул, качнулся, и тёплые капли брызнули ей в рот.

— Один-ноль, — она хихикнула, потянувшись.

И вдруг ощутила, как тёплое давление обхватывает пенис гораздо глубже, далеко зайдя за медиальное кольцо. Щенок не двигался, тяжело дыша: мелкая дрожь бегала по всему его телу, хвост бился о бок.

— Прости, я забылась. Пожалуйста, прости…

Она не решилась двинуться обратно, пока друг так напряжён. Больно же будет! Копыта легли на живот, аккуратно массируя, бёдра крепче прижались к ягодицам и задним ногам. Текли мгновения, уши ловили частое дыхание щенка. Он долго отходил от оргазма, пока, наконец, не послышалось долгожданное «ав».

— У нас небольшая проблема. Расслабься! Всё будет хорошо.

И тут Сноу ощутила плавное движение — вперёд и назад, по кругу, после чего снова, вперёд и назад — щенок покачивался над ней, даже не думая выпускать медиальное кольцо. Наоборот, он насадился ещё глубже, а затем вновь, пока ягодицы не коснулись яиц.

Напряжение, давление, запредельная глубина. Чувства так ошеломили, что она даже пошевелиться не смогла.

— Ты… полегче!.. — выдох сорвался на стон, а вскоре и на вскрик.

Несколько плавных движений, когти на бёдрах, а потом снова, с лапами глубоко в особенных местах. Она закричала, дёрнулась — и вдруг ощутила, как член часто пульсирует, выбрасывая горячие струи в глубину.

— Хффф… — выдох сорвался на всхрип, копыта бессильно упали. Теперь уже она лежала на тюфяке, пытаясь отдышаться. Колючие звёздочки плясали вокруг.

— Авв? — поинтересовался пёс с насмешкой.

Несколько долгих мгновений она только вдыхала и выдыхала, но после всё же заговорила:

— Ладно, мелкий мерзавец. Один-один. Но не надейся, что отделаешься этим.

Сноу знала, на что способны жеребцы, а хитинистые в особенности. И нет, сдаваться она не собиралась. Если не пенисом, то копытами, если не копытами то ртом — она хотела довести мелкого до пика, а после снова и снова. Пока окончательно не выдохнется. Чтобы спал крепко, как никогда.

— Второй раунд. Готов?

— Ав!

Со смехом она перевернула его, да так, что брюхо прижалось к постели, а лапы заскреблись о пол. В этот раз она не собиралась давать когтистому свободу — хватит честной игры! — копыта сжались так крепко, что щенок не мог и пошевелиться, член снова надавил.

Глубже и глубже, пока мягко не обхватит медиальное кольцо, а затем дальше, чтобы напряжённые яйца ударили в зад. И обратно: не слишком быстро, но и не медленно — с лёгкими укусами в ухо. И пока щенок подёргивался от укусов, Сноу знала, ему не больно. Или, по крайней мере, так приятно, что удовольствие начисто перекрывает тяжесть внутри.

Вскоре она победила, с наслаждением чувствуя то особенное напряжение в бёдрах партнёра. А чуть позже проиграла, потому что щенок вновь потребовал честной игры. Счёт стал два-два, но вскоре поднялся, и ещё раз поднялся — пока в голове не помутнело настолько, что сил не осталось считать. Она знала, чейнджлинги выносливы! Но алмазный пёс ей ничуть не уступал.

Было тяжело, но вместе с тем потрясающе приятно. И пусть весь мир рухнет, она не собиралась отступать.

* * *

Внутрь, наружу, и снова внутрь, наружу. Она лежала поверх партнёра, изогнувшись: болящий член мягко обжимало до основания, а губы ласкали чуть обмякший пенис щенка. Стоны превращались в сопение, сопение в частые вдохи — и вот, он снова кончил, хотя уже ни единой капли не осталось. Как, впрочем, и у неё самой.

— Хфф, — она перевела дыхание. — Это десятый?.. Да ты крут!

Щенок не ответил, лапа соскользнула со спины.

— Эм, ты?..

Она прижалась к груди ухом, слушая сердечный ритм, ощупала мордочку и шею. На секунду стало страшно, но уже скоро Сноу поняла, что друг не потерял сознание. Он просто выдохся. Уснул.

— Победа… — она прошептала. — Я сделала тебя!..

Щенок не проснулся от возгласа. Даже когда она вытащила опавший член он лишь чуть застонал. Было немного стыдно, но она воспользовалась его хвостом, чтобы смазать его же прямую кишку смягчающей мазью. А потом и свою — не копытом же! И вот, держа длинный, пушистый и замечательно гибкий хвост она наконец-то убедилась, что друг глубоко и надёжно уснул.

Сонная трава наконец-то сработала. Сноу побоялась готовить слишком крепкий отвар, так что пришлось помогать делу естественным путём. И ей понравилось, вопреки всему понравилось — и теперь неясно было, заплакать ли над телом незадачливого тюремщика, или поднять голову, гордясь собой.

— Наверное, теперь я настоящий чейнджлинг, — она пробормотала, поднимаясь.

Хитинистость ведь не в теле, хитинистость в душе. И вот, одна слепая получила что хотела, и уже не чувствовала за собой вины. Разве что ответственность, теперь не только за подругу с друзьями, но и за это мелкое зубастое создание. Жаль, что она не могла многого для него сделать. Но всё же, немногое лучше, чем вовсе ничего.

Она завернула друга в тёплое одеяло, с трудом перетащила на спину, а затем и на второй этаж. Подвал волшебник наверняка осмотрит, но наверху, среди пустых кадок и бочек было где укрыться, да и теплее там, и воздух свежий. Простуженного, пусть он и очень крепкий, нужно было пожалеть.

Теперь обратно. Внизу уже ждала подстилка из соломы; нож был готов, как и пропитанная отваром ветошь; нашлась игла и суровая нить. Всё что ей следовало сделать, это разрезать, зашить, перебинтовать — и не потерять сознание от боли. Ведь иначе она может потерять ногу, или даже умереть.

— Начнём.

Жгут лёг на основании бедра. Несколько поворотов деревяшки, и верёвка до боли впилась в кожу — но сжав зубы она завернула ещё сильней. Чтобы уж наверняка. Сноу не помнила, сколько после этого можно будет работать; она даже не знала, есть ли там крупные сосуды. В школьных уроках было слишком много теории! А анатомию и вовсе показывали только по куче недоступных слепой схем.

Но это не повод трусить. Лезвие вошло в дыру на ноге, звякнув о край браслета, копыта легло на кончик длинного и тонкого ножа. Вдох, выдох, и она надавила. Затем сильней, и ещё сильней — но нож не двигался, и боли вовсе не было, только жжение поднималось в груди.

— Проклятье… — она прошептала, вжимая нож со всей силы.

Ничего не получалось, совсем ничего. Проклятый нож просто растягивал отверстие, словно там была какая-то плёнка, мгновенно твердеющая на каждую попытку надавить.

— Думай, Сноу, думай, — она прижала копыто к лицу.

У каждого заклинания было слабое место. Не могло не быть! Жгут же затянулся, значит и рану можно было нанести. Она попробовала пилить особенно медленно, попыталась давить сильнее, одновременно вжав клыки в пясть — но ничего не помогало, эта гадость гасила каждый удар!

«Энергия. Перенасытить энергией», — она вспомнила урок из теории волшебства.

Смутно вспоминалась речь лектора. Об энергии гроз и града, движения туч, открытого огня…

«Печь!»

Она вскочила, сдвинула дверку. В лицо тут же пыхнуло сухим жаром. Пусть горнило давно прогорела, но камни всё ещё были горячими, даже раскалёнными — на таких готовили кашу, или томили молоко. Это должно сработать! И уже через несколько мгновений Сноудроп устроилась на придвинутом к жару столе. Мгновение сомнений, удар, и задняя нога ушла далеко в устье печи.

Мурашки забегали по телу, странное жжение поднялось в груди, причём куда сильнее, чем в прошлый раз. И это переходило в боль — настоящую, жуткую — словно вместо ноги каждая линия заклинания горела огнём.

— Сломайся же, сломайся, — она зашептала, давя на нож со всей силы.

Но проклятая защита не поддавалась. Сноу чувствовала дрожь, а вскоре и онемение в ноге. Жгут пережимал артерию, но лезвие не могло ранить: оно давило изнутри, двигалось, чесало — и ничего больше, словно там была не кожа, а гибкий металл.

«Металл!» — новая идея мелькнула в уме.

Браслет был латунным, а может и из сплава меди с серебром. Его можно расплавить! Она выдернула ногу, откатилась — и действительно, жжение в груди спало, но не полностью. Значит браслет был раскалён, значит заклинание его не прикрывало!.. Теперь всё зависело от температуры. Сноу не помнила числа, но знала из уроков истории, что когда-то пони плавили металлы в обычных кострах.

Жгут слетел, Сноу метнулась к люку подвала. Мгновение, второе, и она нашла корзину с древесным углём. Теперь печь. Уже ничего не боясь она запихивала уголь прямо копытами, выкладывая по краям пода. Много, но не слишком, чтобы воздух проходил. А вот устье она заложила особенно тщательно и даже замазала глиной, как только нога ушла в глубину.

— Теперь держаться.

Щелчок огнива, второй, и земляное масло вспыхнуло. Огонь ушёл в глубь печи. Почти сразу Сноудроп услышала треск, затем появилась боль в груди, жжение по всему телу. Ужасный жар. Но не только в ноге: было такое чувство, будто её бросило в натопленную баню. Пот потёк по лицу.

Сноудроп держалась сколько могла, скрипя зубами, но вскоре заскулила. Боль в груди вместе с жаром сводили с ума. Голова кружилась, всё тело трясло; она хватала воздух, перемешанный с гарью, и чувствовала себя так, будто задыхается. Но нужно было терпеть, ещё немного, ещё чуть-чуть: пока браслет не потечёт, или хотя бы размягчится, чтобы разорвать.

Она закрепила цепь в печи. Оставалось только взмахнуть крыльями, рвануться со всей силы; но лишь когда время придёт…

«Время?..»

…

— Эй, ты…

Чужой голос.

— …Ты совсем очумела?!

Обхватило, рвануло, потащило с огромной силой. Сноу ощутила удар, падение; зашипело, поднялся пар. А потом она едва не захлебнулась, вокруг оказалась ледяная вода. Через стон и кашель она чувствовала объятия, прижатый к шее нос, испуганные выдохи.

— Это была идиотская шутка. Прости! Я не знала, что ты так ненавидишь цепи. Да я сама их ненавижу! Пожалуйста, прости!

— Ты?..

— Да я это, я…

Сквозь муть в голове, объятия и сбивчивый поток извинений Сноудроп узнала этот голос. Кризалис. Настоящая? Живая?.. Одна слепая так скучала по ней. Из пересохших до боли глаз не вытекло ни слезинки, но Сноу всхлипнула, нос шмыгнул, — а затем она принялась пить.

Вода. Свежий воздух. Дыхание. Она и не представляла раньше, насколько всё это любит. Она глотала, дышала и кашляла, чтобы уже через мгновение снова вдохнуть. Ещё была боль, повсюду и везде: такая сильная, будто бы её обварило в собственном поту. Но где касался язык подруги мучительное чувство сменялось онемением. А ещё были поцелуи с горьковатой влагой и странно-ароматное дыхание в нос.

* * *

Когда-то Сноудроп слышала, что упрямство вознаграждается, что великие жертвы ведут к великим свершениям. Много умных и правильных слов. Так вот, очень обидно было сознавать, что всё это говорилось про другую пони: наверное про умную, знакомую с металлургией единорожку — потому что одна пегаска до сих пор ощущала эту проклятую цепь на ноге.

Скрипело и лязгало, слышались ругательства Криз. Но ключ не подходил. Замочная скважина оплавилась, браслет намертво связывал ногу и цепь.

— Ну всё, ты меня достала, чёртова железяка!..

Скрежет, грохот, громкий свист. И что-то улетело, с треском пробив водосборную бочку. Браслет исчез.

— Ты сняла его?

— Угу… — голос Кризалис прозвучал устало. — Жалко.

— Жалко?

— Подарок же. С надписью. «Наша снежинка». Хотелось устроить тебе хорошую групповушку, а потом приятно удивить. Отличный был ошейник, Веджи делал, а гравировал Винди, смышлёный такой единорог.

— Винди?..

Кризалис вздохнула:

— Ага, из нашей банды. То есть из твоей, потому что для него я пока что не королева, а всего лишь снежная пегаска с гривой в завитках. Но всё равно служит! Хотя, признаюсь, крепкий был орешек.

Сноудроп совсем запуталась. Банды, ошейники, рогатые жеребчики с башками из ореховой скорлупы. Глупо же. Вот ей нравились орехи, особенно земляные. Вкусные ведь, если обжарить с солью, а потом хорошенько растереть. Бывало, что она целыми днями сидела на одном хлебе с арахисовой пастой, но не жаловалась же. Правда тогда так жутко не болела голова.

— Давай ещё раз, — она пробормотала. — Какой Винди? Какая банда? Ошейник зачем?

Кризалис прижалась крепче, потёрлась носом о макушку. И Сноудроп нащупала металлическое кольцо на её шее: очень тёплое, почти горячее — исписанное рельефными символами. Не глифы, а обычный, просторечный язык.

— «Наш жук»? — она спросила, не понимая.

— Угу, ребята сделали. Для королевы не круто, вот скажи?

— Не круто.

— Тогда… — пробормотала Криз, заскрипев копытами о металл. — Давай сделаем так. Мне ребята подарили, а я дарю тебе.

На шею опустилось тёплое, послышался щелчок; и прижав копыта к горлу Сноудроп ощутила эту тонкую металлическую штуку, изогнутую по краям. Браслет обхватывал шею, почти не давил; а точно над грудью была надпись, чёткая как рельеф.

— «Наш жук»? — она переспросила.

— Целиком наш. И душой, и телом. И ушками, и писечкой, и хвостом.

— Шутки у тебя…

— Знаю, дурацкие.

Кризалис потёрлась о щёку, показывая усмешку, чмокнула в нос. Хотелось раствориться в прикосновениях, снова уснуть, но через муть в голове постепенно пробивались мысли. Тяжёлые и странные, они всё повторяли: поговори, объяснись, убеди… Как будто это было так просто.

Сноу вдохнула и выдохнула, заставила себя встать на ноги. И тут же колени подогнулись. Она упала бы, если не помощь подруги. Отряхнуться, выйти из корыта, вспомнить себя — всё это потребовало немалых усилий, но печной угар в конце концов отступил.

— Криз, нам нужно уходить. Псы могут вернуться.

— Волки же!

— Волки? — Сноу вздрогнула.

— Ага, вкусные. Съелись.

…

Дом, припасы, шесть тюфяков — пожалевшие её звери. Да пусть даже не пожалевшие!.. Пусть даже они хотели запасти свежего мяса к зиме — её вину это не отменяло. Она пришла сюда, а потом явился волшебник — и все погибли. А она мирно спала и видела сны.

— Где тела? — Сноудроп спросила тихо.

Кризалис провела её в сторону от башни; зашуршало чем-то, заскрипело. Останки были свалены в выгребную яму, где пахло хвойным отваром и ромашкой от слитой после купания воды.

— Я хочу сжечь их.

И снова Криз не стала спорить. Послышался звук падения мягкого о землю, поленница лишилась изрядной части дров — со своей магией хитинистая работала быстро, а пламя вспыхнуло такой силы, что даже на расстоянии Сноудроп ощутила жаркую волну.

Наверное, это было неправильно: ведь она совсем не знала, кому поклонялись погибшие; да что там, она даже их имён не успела узнать! Но одно Сноу помнила точно — волки любили полнолуние, они пели по ночам.

И она тоже запела: без слов, совсем как недавно с обманчиво живым щенком. Не важно, что до полной луны ещё дни или недели; не важно, что голос пони для волчьей песни совсем не подходил. Она же чейнджлинг, а чейнджлингам всё позволено — даже почтить последний путь чудовищ: пожирателей мяса, когда-то смертельных врагов.

— А мы, между прочим, пленников освободили, — сказала Кризалис, когда песня закончилась.

— Пленников?

— Ага, мелких таких и ушастых. Я их хорошенько припугнула, не хотели убегать.

Сноудроп опустила голову. Конечно не хотели. Потому что ничто хорошего не ждало привыкших к неволе кроликов в холодном, предзимнем лесу. Ни нор, ни опыта, ни запасов. Да в точности как и с одной пегаской, наивно решившей, что с голым телом сможет пролететь путь в тысячу миль.

Мало чем она могла помочь товарищам по несчастью. Разве что вернуться, открыть нараспашку двери и люк подвала, вынести наружу корзину вкусных трав и овощей. Сноу надеялась, что ушастые поймут всё правильно: что догадаются не портить пищу, что оставят крупы напоследок.

А вместо глупых ссор договорятся с полёвками, ведь неприметные серые мыши многое знали о выживании в этом странном, неправильном мире — где даже не желая зла, Зима убивала глупцов.

* * *

— Так мы летим домой? — спросила Кризалис

«Домой?» — Сноу поморщилась, пытаясь сосредоточиться. А затем вспомнила друга: тепло и безопасность, крепкие объятия любимого жеребца. Правда ведь любимого! Единственного из жеребячьего племени, кто с настоящей добротой относился к ней. А она даже имени не спросила…

«Ужасно невежливо», — так сказала бы мама. Хотя, стоп! Мама никогда, никогда не должна была об этом узнать! Как и принцесса, как и чужие пони. Потому что слухи расходятся с ужасающей скоростью, и если чудовище её не сломило, это могло сделать сочувствие других.

— Криз, ты говорила с моей мамой?

Хитинистая замялась на мгновение.

— Неа, не тупая же. К принцессе, если что, я тоже не приближалась. Я им там устроила такое веселье, что даже любимого на службу призвали. Всем стало резко не до нас.

«Не до нас», — про себя повторила Сноудроп. Не значило ли это, что подруга её прикрывала? Что она заботилась о ней, даже если всё, что могла сделать, это отвлечь чудовище на себя?.. Как же надоела это недосказанность! Сноу обняла подругу, крепко прижимаясь. И только растерев глаза до слёз решилась попросить:

— Можно я на твоей спине полечу? И просто, просто поплачу. Это всё слишком для меня.

Жалкая ложь; но, дракон, она не умела лгать, её не учили этому! Зато когда подруга позволила забраться сверху, в распоряжении Сноу оказалась вся спина, покрытая чувствительными по краю пластинами. А ещё шея, бока, бёдра и живот — бесконечный холст, где можно написать что угодно. И прочитать ответ.

«Какой день?» — спросила Сноу на языке жестов.

«Двадцать четвёртый. Сегодня полная луна».

Быстрый, чёткий ответ — в движении крыльев, в напряжении мышц спины. И неожиданная честность — в мире жестов Кризалис не играла с ней.

«Он дома?»

«Нет, занят в столице».

Сноудроп вдохнула и выдохнула, смахнула слёзы.

«А ты правда его любишь?»

«Ага».

«Тогда нам… — Сноу прервалась на мгновение. — Нам нужно поговорить. Прямо сейчас. Только дай чуть подумать».

— Как насчёт немного полетать? — предложила Кризалис громко. — А то я заскучала, всё на ногах да на ногах.

Ветер бил в лицо, внизу шумели ветви, а скорость полёта всё росла и росла. Сноудроп столько думала о том как вернётся, как убьёт, но совсем не о предстоящем разговоре. Не было слов, не было мыслей, и даже надежды почти не осталось — потому что всё это и правда было слишком для неё.

Вспоминались книги: рассказы учителей и принцессы, вечерние сказки мамы. Одна слепая помнила столько историй: хороших и не очень, жестоких и неправильных, нередко даже грустных — но ни в одной из них добрые кобылки не дружили с моральными чудовищами. Потому что настоящая дружба взаимна, а зло на то и зло, что не умело дружить.

Сноудроп кивнула себе, продолжила:

«Помнишь, я говорила с тобой о дружбе. Дружба, это близость увлечений, взаимное уважение, помощь друг другу…»

«Помню, не продолжай».

«Я знаю, он тебе помогает, и даже уважает по-своему. Но вы не близки. Он растит тебя, чтобы однажды убить!»

«Убить?»

«Зарезать как кролика. Сорвать как цветок… — Сноу прервалась. — Нет, не так. Он хочет взять тебя как жертву. Сжечь твой улей, вызвать тебя на бой, а когда всё закончится забрать твою дочь и начать всё заново. Это ведь он убил твою мать?»

Кризалис не ответила.

«Я знаю, по приказу. Но это ничего не значит! Ему плевать на Эквестрию, плевать на любовь, дружбу и честь! Это просто ходячий голод. Он сожрёт нас, если мы его не остановим».

«Чушь собачья».

Сноудроп сжала шею подруги, обхватила бока.

«Нет, не чушь! Я знаю что такое дружба. Я умею дружить. И если я говорю, что кто-то враг, значит, проклятье, это правда!»

«И твои доводы идут лесом! Потому что я, дракон тебя дери, вижу чувства! И он открылся мне. Он меня любит, я для него всё».

«Тогда почему он не один из вас? Любимые питомцы, вот вы кто!»

Кризалис зашипела, отмахнулась головой.

«Заткнуть меня хочешь?! Не заткнусь! Любить, значит довериться! Я СДЕЛАЮ для тебя всё!»

Сноудроп ощутила, как мышцы любимой напрягаются до предела. Поза выражала чистое, нескрываемое бешенство. А через миг Криз расслабилась, только лёгкая дрожь пробежалась по бокам.

«Правда сделаешь?»

«Ага».

Прозвучал вздох, щека потёрлась о щёку. Улыбка хитинистой была совсем пустой.

«Тогда и я, наверное, тоже. Летим домой?»

Сноудроп кивнула. Она не знала, как далеко зайдёт это «наверное»; но своё «наверное» вовсе не решилась произнести. А чувства показали — и подруга взбесилась. Но не отбросила ведь, не ударила — потому что даже в мире чейнджлингов существовало доверие. И скрепляющие его слова.

— Криз? — Сноу заговорила вслух. — Через неделю праздник первого снега. Я должна участвовать. Ты можешь обмануть принцессу, но не мою богиню. Давай слетаем на север? Я представлю тебя ей!

Прозвучал смешок, а затем и долгий, оглушительный смех.

— Снежинка, тебе не говорили, что ты самая лютая пони на свете?

— Эм?..

— Забудь! Мы хорошенько выспимся, поедим, развлечёмся. А потом полетим в Кантерлот. Все вместе, ты и я, наш товарищ и братья. Мы будем спать у костра, болтать обо всём на свете. Но к сроку успеем, не сомневайся! И я познакомлю тебя с Винди и остальными. Те ещё волчата, но они понравятся тебе.

Сноудроп неуверенно улыбнулась. Ей было что возразить, хотелось даже попенять подругу трусостью. Но это было бы несправедливо: Криз ведь не трусиха — она не могла так запросто переступить через себя. Да никто бы не смог!.. Разве что самые храбрые кобылки на свете, такие как они вдвоём.