Снег перемен

Глава девятая «Узы и тайфун»

Когда-то у неё был единственный друг. Мама. Они вместе придумывали истории, вместе засыпали и вместе встречали утро, а когда мама рядом даже скудный завтрак казался пищей богов. Потом в жизнь пришли снежинки, был переезд в Кантерлот, любимое дело и ученичество у богини. Круглый год вместе с мамой сократился до зимних недель.

Ещё были письма, сотни писем, но голос мамы они передать не могли. Теперь же Сноу слышала такой знакомый контральто и не могла сдержать слёз.

— Джин, я не смогу, — произнесла она наконец. — Я снова проболтаюсь.

Зашелестело, послышался треск. Объятие из пушистого вновь стало хитинистым, роговой панцирь прижался к животу. Сноудроп вздохнула, потянулась. Она лежала, чувствуя спиной неприятно липкое от пота полотнище, а боками пару соломенных тюфяков. Планёр изрядно мотало.

Непогода. Приход зимы всегда сопровождали сильнейшие бури: грозы и ливни, ломавшие деревья порывы ветра, а теперь, судя по частому перестуку, ещё и злой-презлой град. Впрочем, чейнджлинги справлялись, а ей строго наказали учиться — но даже в относительном уюте у одной бестолковой слепой не получалось ничего.

Она не могла лгать маме в лицо. Да и принцессе тоже. Стоило появиться рядом знакомому аромату, как снова глаза слезились, а голос начинал предательски дрожать.

— Знаешь, — имбирный потёрся носом о щёку. — Я пойду вместо тебя. Дай ранам время, а потом мы вместе придумаем историю, которая и маму не обидит, и не будет звучать как полная чушь.

«Придумаем историю», — Сноудроп поморщилась. Ей и правда хотелось придумать что-нибудь не столь ужасное: где и рогатый не был бы моральным чудовищем, и волчата бы не погибли, и Рэйни бы не плакала одна. Но разве это честно?.. Дружба строилась на трёх столбах: близости увлечений, взаимном уважении, помощи друг другу — но ведь почвой под этими столбами была именно честность.

Позавчера она клялась, что не предаёт друзей, а теперь чувствовала себя предателем.

Джин ткнулся носом в плечо.

— Отвлекись же. Помнишь, чему я тебя учил?

О, она помнила: секс нежный и секс грубый, самоуничижение и властность, тихая покорность и такая распущенность, что даже после всего пережитого лицо кривилось от стыда. Сноу и не представляла, что столько всего можно уместить в пару неполных суток, но ей нравилось это: море новых впечатлений смывало былую боль.

Ни от чего она теперь не отказывалась, и вот снова обняла чейнджлинга, нежно посапывая и потираясь о него всем телом. Передние копыта гладили вдоль надкрылий, с каждым проходом чуть приоткрывая их; задние поглаживали отверстия на ногах. Сноу выбрала позу доверия — не самую лёгкую по рисунку мышц, но очень ценимую другом. Непросто было ему угодить.

Снова шелест, вновь имбирный привкус магии — и она ощутила под копытами нежную, недлинную шёрстку; подрагивающие ушки; не слишком крепкое сложение жеребчика её лет. Он был единорогом. Так-то она с детства не любила рогатых — такие самовлюблённые! — а после всего пережитого и вовсе ощущала только досаду и почти болезненную тяжесть в груди.

Прав Джинджер: нужно разобраться с этим как можно скорей.

— Эй, рогатый, — она шепнула на ухо. — Сейчас я сделаю тебе больно и приятно. Самую чуточку больно, и очень-очень приятно. А если будет страшно, просто стукни трижды по полу. Ну, или мне в нос.

Жеребчик не удержался от смешка. А нос, между прочим, после всех прошлых попыток изрядно побаливал. Почему-то жеребчики, да и кобылки тоже, предпочитали не дрожать и хныкать, а хорошенько стукнуть обидчика. И чем больше она говорила, тем меньше её понимали: даже начинало казаться, что в таком важном деле, как воспитание младших, слова вовсе не нужны.

Но, дракон забери, она же не была прирождённой хитинистой! Она могла только слушать, ощупывать, ласкать языком и крепко-накрепко обнимать. Игры с языком, кстати, всем очень нравились, поэтому она облизывала всё: грудь и живот, ушки и улыбающуюся мордочку, бёдра и небольшие твёрдые шары. Жеребчик напрягся, когда Сноу начала поигрывать клыками, захватив сразу всю мошонку в рот, но вскоре расслабился, засопел.

Сноудроп улыбалась, чувствуя, как окрепший член упирается в нёбо, а уже через пару мгновений и вовсе заглотила его. Жеребчик удивлённо выдохнул. Несколько секунд; распирающее чувство в горле, сбитое дыхание; и она принялась заглатывать снова и снова, массируя член от основания до расширенного конца. Все жеребчики — скорострелы, в этом она уже убедилась: минуты две, от силы четыре — и сольётся. Но да и не важно, всё это было только вступлением к настоящей игре.

Край копыта вжался в анальное отверстие, жеребчик удивлённо ёкнул, задрожал. Но она только хмыкнула и чуть сжала основание члена клыками, язык с силой оплёлся вокруг. Мгновение, восторженный выдох, пульсация — горячие струи, бьющие в пищевод — и тут же она вдавила копыто. Мазь не подвела.

— Аууу!.. — ошарашенно воскликнул мелкий рогатый.

Чуть глубже, точка пульсации, с силой надавить. Жеребчик взвизгнул совсем как кобылка, бьющие в желудок струи стали вдвое сильней. А теперь массаж, очень сильный и глубокий: одновременно и горлом, и копытом внутри. Только нельзя останавливаться, иначе мелкий рогатый очухается, разозлится — и как даст со всей дури в нос.

Было непросто, в голове мутнело, слышалось частое дыхание юного жеребца. Проклятое дыхание, которого ей так не хватало; но Сноудроп старалась: доила и доила, ласкала и ласкала, пока не ощутила на языке последние капли. Она выпустила член только тогда, когда он начал опадать.

Головокружение, глубокий вдох, кашель — и какая-то дикая, первобытная радость. Всё тело мгновенно налилось силой, мускулы задрожали, возбуждение поднялось в груди. Сноудроп вскочила. Когда-то игры с дыханием её ужасали — контроля-то не было! — но с друзьями она быстро раскусила суть. Секс был игрой. Игрой на доверие! И ничем больше, что бы там благородные матроны в школе не пытались приплести.

— А теперь держись!.. — она шепнула жеребчику в ухо. Копыта легли на шею, всем своим весом Сноу прижала его о постель.

«Получил — отдай», — вот первое правило чейнджлингов. Подарок на подарок, услуга на услугу, доверие на доверие. И это, блин, было мудро — потому что без него мелкие рогатые только и делали, что хрустели бесплатным мороженым; а вместо того, чтобы обняться или хотя бы побыть рядом, шептались за спиной. Правда, подарок должен быть справедливым — вот что Сноу добавляла от себя.

Мгновение, и она ощутила, как член прижимается к губам жеребёнка; а сама тем временем потянула его бёдра на себя. Быстрый вдох, резкий выдох — и её узкий язык коснулся ещё не успевшего сжаться анального кольца. Кровь прилила к мордочке. Жеребчик пах имбирем, был идеально чистым, расслабленным после оргазма — но всё равно лизать такие места было очень тяжело. Морально тяжело.

Когда-то в ней жила добрая, культурная кобылка. Её разорвали в клочья, растоптали, смешали с грязью. Уже некого было спасать. Но разве плохо прибраться в душе? Поселить на место той бедняги её маленького чейнджлинга. Они ведь ничем не хуже, просто другие, они тоже могли быть добрыми к своим и чужим.

— Тебе нравится это? — она спросила жеребчика, на секунду отстранившись.

— Ага.

Сноу кивнула. Если другу нравится, значит и ей понравится тоже. А потом она научит других. Потому что не всем радостно делить душу с культурной кобылкой. Вернее с её осколками. Они ведь жуть какие колючие: ранят и ранят, режут и режут, а ещё жгут как огнём. Пытаешься собрать их воедино, пытаешься, а потом жизнь как лягнёт снова, и вновь тебя терзает отражённая в осколках боль.

Она много думала об этом, и в конце концов решила: не нужно делать всех хорошими. Важнее, чтобы всем было хорошо.

* * *

Жеребчик подрагивал в её объятиях, изрядный по размеру член уже прошёл его прямую кишку и с каждым толчком понемногу распрямлял изгиб дальше, бугры тёрлись о нежную плоть. В этот раз не было ни криков, ни попыток вырваться, ни даже особенно болючего копыта в нос. Он был удивлён, ошарашен, но не испуган — довольное сопение то и дело срывалось на восторженный стон.

Изредка дрожь пробегала по телу, он напрягался — и тогда она тоже не спешила давить. Будет больно — Сноу знала: после каждого раза Джин повторял то же самое с ней самой. Да и Криз изрядно услужила: едва поднявшийся член был как у обычного жеребчика, но чем больше Сноудроп возбуждалась, тем сильнее он бугрился и рос. Кончить было невозможно — мгновенно начинались визги, брыкание, копыто прилетало в лицо. Так что она училась сдерживать себя.

— А ведь неплохо, подруга, — Джин неожиданно заговорил. — Несколько дней работы, и этот мелкий наш от ушек до хвоста.

«Несколько дней?» — она мысленно чертыхнулась. До прихода зимы оставалось меньше суток, а потом им предстояло убить чародея, бежать на север, строить новую жизнь. Причём какую жизнь. Ютиться в пещерах, спать дрожа от холода, есть овсянку и жухлую траву. Потому что не подготовились. Да и сейчас вместо подготовки играли в любовь.

— Джин, как думаешь, мы наковальню утащим?

— Ты о чём?

— Забудь.

Лучше спросить утку. Если есть что важное на уме, всегда спрашивай утку — в этом Сноудроп убеждалась уже не раз. Криз ответит: «Придумаем что-нибудь», — Бигзу будет почёсывать лоб, и даже здравомыслящий Веджи ничего не поймёт; а друг всегда расскажет, и почему новому поселению никак не обойтись без наковальни, и почему в списке покупок были боевые топоры, кирки, и аж три бочки крепкого грибного вина.

— Ты отвлекаешься, Снежинка.

— Ага, хватит, — она нежно погладила жеребчика. — Мы ведь близко? Я места себе не нахожу.

Тихий шелест, смена формы, — и чейнджлинг позволил ей высвободиться, ласково приобнял. Они разговорились обо всём на свете, стараясь не касаться особенно сложных или болезненных тем. Джин рассказывал о ребятах из банды Винди, или «Жучарах», если по-новому. Вообще-то некая Сноудроп уже месяц как была главарём банды, но саму Сноу об этом никто не спросил.

— Да ни о чём они не догадаются, — Джинджер говорил, поглаживая плечи. — Ты клёвая. Да и вообще, тебе вовсе не обязательно играть в лидера. Если не хочешь, просто признайся, расслабься и наслаждайся собой.

— Ага… — Сноудроп вздохнула.

Вообще-то её не слишком заботило, будет ли её мокрая писечка принадлежать главарю жеребячьей банды, или его круп ей. В мире существовали и более важные вещи: наделать снежинок, попросить помощи и убежища, успеть опередить беду. Утка сказала, что Рэйни отправилась в столицу, а поскольку летела налегке, теперь на несколько часов опережала их.

«Останови её», — хотела попросить Сноу, но не решилась; а сегодня уже было поздно: утки ведь не всесильные, они потеряли пегаску, когда она вдруг сорвалась в путь посреди темноты. Оставалось только надеяться, что Рэйни не вломится сразу же во дворец. Пара-тройка дней, вот всё, что им требовалось, чтобы собраться и бежать.

Джин вдруг приподнялся.

— Вот мы и прибыли. Дом, милый дом.

Курс изменился, планёр пошёл на вираж, всё так же со стуком и треском продираясь через град и порывы ветра. Вечерело. Джин говорил, что Солнце ещё только клонится к закату, Криз обещала мягкую как пух посадку — но нет, просто нет: ни одна нормальная пегаска не доверилась бы куче полотна, реек и досок, когда есть собственные крылья за спиной.

Удар копыта о защёлку, громовой свист ветра, щелчки града о мордочку и грудь. Теперь верёвка, крепкая хватка зубами, ободряющий толчок. Сноудроп прыгнула, мгновенно расправив крылья, плащ затрепетал позади. Было чуть страшно. На самом деле она ещё со школы ненавидела такие полёты: другие весело болтали, скакали по всему планёру, а она могла только держать страховку и поджимать уши, потому что каждый раз больно стукалась о что-нибудь.

И вот, грудь хлопнулась о загнутую плоскость крыла. Теперь подтянуться, поймать крепление, верёвку закрепить. Сноудроп вздохнула с облегчением, когда наконец-то влезла в перевязь под крылом планёра. Щиток закрыл мордочку от града; метроном гулко постукивал, подсказывая телу правильный ритм.

Командная работа — так это называлось, и это было единственным в школьных тренировках, что Сноу по-настоящему любила. Просто махай и махай крыльями, прислушиваясь ко всему вокруг. А когда назойливый стук метронома надоедал, жеребята пели. И это были замечательные минуты, даже если тело всё взмокло от пота, а голос от усталости хрипел.

— Эй, ребята, споём?! — она прокричала.

— Давай!

Как бы ни долог был наш путь

Как бы ни долог был наш путь
Через снега и ветра вой
Пусть только б ждал нас кто-нибудь
Когда вернёмся мы домой

Чтобы горел в окошке свет
И пели в очаге дрова
Забыть за дверью ворох бед
Порог переступив едва.

Что может в жизни лучше быть,
Чем возле печки тесный круг.
Где можно обо всём забыть,
Когда с тобою рядом друг.

И пусть наутро мы уйдём,
И затеряется наш след.
Останется открытым дом
И не погаснет в доме свет…

Куплет закончился ровно перед мгновением посадки. Вес привычно ослаб, внизу заскрежетало; хлопая крыльями они быстро остановили планёр на взлётной полосе. Хотя, неровной дороге внизу было далеко до идеально чистых трактов столицы. Убежище Криз нашла в часе полёта от города, в той ещё дикой глуши — потому что лезть в Кантерлот сразу не было дураков.

— Эй! — Кризалис закричала громогласно. — Тащите нас в дом! Растирайте! Не то сдохнем прямо здесь!

«Что?» — Сноу испугалась, но не успела она высвободиться из перевязи, как вокруг зашелестело, мягкие объятия единорожьей магии подхватили её.

Недолгий полёт, касание брюха о грубую ткань плаща, толчок мордочки о чью-то вихрастую макушку. Сноудроп заставила себя расслабиться, разве что приобняла жеребчика покрепче, чтобы случайно не слететь. Он был рогатым, а ещё ощутимо мускулистым — и тащил её легко, словно бы одна слепая была плюшевой игрушкой, как её любимый бобёр.

Скрипнула дверь, тело окунулось в ароматно-пряное домашнее тепло.

— Я в порядке, — она сказала жеребчику. — Позаботься об остальных.

Касание копыт о земляной пол, тычок носа в плечо, и жеребчик понёсся обратно. Вокруг слышались шаги: частые, но не суетливые — и почти не было разговоров. Удивлённо подняв уши Сноу узнавала в этом что-то очень, очень знакомое… Да совершенно обыкновенный для дворца гвардейский ритм! Точно так же ритмично стража тренировалась, точно так же стучали копыта, когда военные пони обходили дозором её любимый дворцовый парк…

— Эм, только не говорите, что нас поймали.

Звонко рассмеялась кобылка, кто-то дружелюбный ткнул носом в шею, и вдруг рядом оказалась миска горячего ароматного супа, а к плечу прижался любезно протянутый хлеб.

* * *

Сноудроп ела. Она редко отказывалась от еды, особенно вкусной и новой, а сезонный суп с фасолью и обжаренными кубиками овощей оказался на редкость удачным. А ещё он был сделан на бульоне. Где в мире жеребята неполных пятнадцати готовили супы на бульоне?.. Теперь она знала — где. И даже угадывала в основе букет пряностей, пастернак и сельдерей.

Уши ловили негромкие разговоры чейнджлингов с новыми друзьями, Кризалис рядом постанывала от удовольствия в объятиях пары жеребчиков, а ещё были сотни и сотни уток, которые шуршали крыльями, заполонив весь дом. Хотя, это был скорее не дом, а домище. Здоровенный, крепкий, брусчатый — с высокой крышей и огромным очагом — когда-то выстроенный как жильё большого семейства земнопони. Но потом с полями что-то не заладилось, а дом почти за так отдали представительной кобылице и её компании ничейных жеребят.

Этот план Винди придумал: вежливый такой пятнадцатилетний единорог. Если бы не этот умница, они бы сейчас зябли в землянке, или того хуже, в сырых отнорках пещер. Прислушиваясь к его рассказу Сноу решила, что к лучшим свойствам жеребчиков кроме «доброты» и «трудолюбия» пора добавить «компетентность». Винди всегда думал наперёд.

— А как ты оказался ничейным? — она спросила, когда познакомилась со всеми и кое-что рассказала о себе.

— По невезухе, — Винди сказал, приобнимая.

Он не был ничейным, у него были замечательные родители, учёба в гвардейской школе и даже планы на жизнь. Но не сложилось. Поссорился с недругом, не рассчитал силы, убил. А после решил, что не позволит никому копаться в собственной памяти. Особенно богиням. «Потому что это не их собачье дело, и вообще».

— …И вот, я здесь.

Он коснулся мордочки лицом, показывая широкую улыбку. Копыто поглаживало шерсть на спине.

Сноудроп вздохнула.

— Чего так?

— Проводи меня в мастерскую, пожалуйста. Нужно снежинки слепить.

Тихий шорох, любезно протянутый хвост, и она зашагала следом. Непрошеные мысли кружились в голове. Вот почему в мире не было ничего идеального? Если жеребчик добрый и трудолюбивый, то у него всё валится из копыт; если добрый и умелый, то страшный ленивец; а если опытный и увлечённый, то обязательно в характере скрывалась какая-нибудь гадость — словно большое, и всё растущее ржавое пятно.

Потому что хороший пони не стал бы бояться богини. Винди не был добр.

Пустобокой она бы испугалась такого жеребчика, чуть повзрослев сторонилась бы, а теперь… да какая разница? Недобрый, ещё не значит злой. Уже месяц минул, как она узнала такое зло, по сравнению с которым дружелюбный и заботливый Винди был просто милашкой. А ещё его любили. По-настоящему злого никогда не стали бы так самоотверженно любить.

— Все слушаются тебя с полуслова, — Сноудроп сказала, когда они вошли в комнату позади камина. Там было жарко и ароматно, от потолка пахло сухофруктами, а от печи печёными каштанами и недавним пирогом.

— Я умею готовить, — он отшутился.

— Я тоже. Немного. У вас запас молока есть? Пломбиром угощу.

Единорог сказал: «Будет», — и кто-то сопровождавший их тут же зацокал к двери. Они остались вдвоём: в небольшой комнате, отгороженной камином от остального дома. Ароматно пахло петрушкой, а вдоль стены стояли корзины овощей: свёкла и морковка, лук и фенхель, турнепс и корневой сельдерей.

— А я картошку люблю, — Сноудроп сказала, обнюхав последнюю корзину.

— А я —­не очень.

Мгновение молчания, и вырвался смешок, а после они и вовсе рассмеялись. «Друзья моих друзей — мои друзья», — вот какому правилу Сноу старалась следовать. Дружба начинается с честности, это она тоже решила твёрдо. И нет, больше она не собиралась отмалчиваться, или того хуже — лгать о себе. Она принялась рассказывать: о детстве с мамой и обидах в школе, об ученичестве, одиночестве и снежинках, о похищении — и всей той боли, которой она хлебнула сполна.

Винди рассказывал тоже. И о родителях, которые его возненавидели, и о младшей сестрёнке, которую очень любил — и о друзьях, заполнивших пустоту в душе. Он находил их здесь и там: слишком неправильных, чтобы влиться в жизнь общества, и слишком слабых, чтобы самим позаботиться о себе. Он учил их быть храбрыми и верными, любить самоотверженно и полностью доверяться своим.

Сноудроп слушала молча, чувствуя мордочкой холод заклинания, а на краю слуха такой любимый снежный перезвон. Она работала со снежинками, в каждую вкладывая всё новые и новые просьбы: «Помоги пожалуйста», «Я с друзьями», «Мы в беде», «Приди к нам», «Защити нас». Она знала, что Зима ответит, и скоро, очень скоро придёт.

— Винди, — она спросила. — А почему ты пошёл за Кризалис? Ты не похож на того, кто может просто влюбиться и позабыть обо всём.

— Она — наша надежда.

— А?

Жеребчик подошёл ближе, приобнял.

— Я каждый день думал, как нам спастись. Сколько нам осталось? Год? Два?.. Рано или поздно кто-то выдаст, меня схватят, ребят раскидают по разным семьям и деревням. Я копил на шхуну, но из нас так себе мореходы, да и в Круг капитанов не примут пони со стороны. А потом Пичи сильно поранилась, и вдобавок ко всем бедам мы влезли в долги.

— И тут появляется Кризалис…

— Ага, такая же как мы бродяга. Но у неё есть сила, есть могущественные друзья. Поэтому я решил довериться ей.

Сноудроп делала снежинки, а юный жеребец рядом рассказывал, одновременно обтирая её чуть грубоватой щёткой и горячей мыльной водой. И плащ он уже почистил, и даже сделал её любимый лавандовый чай. «Забота», — вот каким было его второе имя. Сноу теперь понимала, почему потерявшие близких жеребята всей душой отдавались ему.

Она работала со снежинками, а Винди Кэр со своими друзьями. Подопечные были его снегом, его смыслом, всей его судьбой. Но только ли?.. Она использовала снежинки: могла подарить другому, могла выбросить в небе, могла даже сломать. И вот с этой мыслью становилось по-настоящему страшно.

* * *

В кухне летали ножи и склянки, котелок несильно побулькивал, лук шкварчал на сковороде. Сноу работала с мороженым, рядом с приятно прохладным от заклинания столом, а юный рогатый делал всё остальное. Причём быстро, умело и даже мастерски. Чем больше Сноудроп его узнавала, тем чаще неприятные мурашки пробегали по спине.

Знает магию, любит готовить, военный преступник — всё совпадало. За многое Сноу любила свою королеву, но прямо сейчас хотелось вернуться и хорошенько стукнуть ей в нос. Увы, любовь — штука безжалостная, и как-то нечестно было винить Криз только за то, что ей нравится такой тип жеребцов.

— Винди…

— А?

— …А тебе нравится насиловать тринадцатилетних кобылок?

Молчание длилось несколько долгих секунд.

— Я не пробовал. Не знаю, — ответил он спокойно. — Да и не хочу знать.

Пара шагов, касание груди о грудь — и Сноудроп потёрлась мордочкой о шею единорога. «Извини», — это значило, а ещё «прости пожалуйста», и очень много других слов. Язык жестов, вообще, был замечательным — пусть его придумали чейнджлинги, но интуитивно понимали все.

— Вообще-то, — она отстранилась, — Я хочу сказать другое. Породниться с королевой, это немного не то, что ты думаешь…

Он тихо рассмеялся.

— …Это когда кобылка… или жеребчик…

— Да знаю я, знаю. Личинки чейнджлингов паразитируют в других.

— Эм? — Сноудроп удивилась.

— Криз сама рассказала. И выпытывать почти не пришлось.

Лёгкое касание магии потрепало гриву и холку, нос потёрся о плечо. Единорог продолжил:

— Мне достаточно знать, что это никого не ранит. А вообще, мы заботимся о нашей королеве, она заботится о нас. Разве не так поступают друзья?

Сноу не могла поверить, что всё может быть так просто. Раз, да и сделать кучу маленьких чейнджлингов, и Кризалис наконец-то перестанет лезть со своим яйцекладом в каждую щель. И жеребята будут довольными, разве что немного сонными на неполный год.

Была маленькая проблема — жеребчики. Но, кажется, Криз это уже нисколько не волновало.

— Эм, — Сноудроп поморщилась. — Только не говори, что ты уже и имена своим придумал.

— Обязательно придумал. Альфа, Бета, Гамма и Дельта — четыре милые кобылки, которых я буду воспитывать с первых дней. Ты уже заметила, что чейнджлинги не очень волевые? Думаю, это не природное, а потому что их личности подавляются Семьёй. Своих я буду обучать только сам.

Сноудроп поджала ушки.

— …Верные помощницы, это счастье, это мечта. Без них мне ни за что не подняться. Так что да, Сноу, за четвёрку личных чейнджлингов я бы и честь, и рог отдал. Они будут для меня всем.

«Идеальные снежинки»

Сноудроп мотнула головой, постаралась расслабиться. Прямо сейчас Винди возился у плиты, и ей вовсе не хотелось, чтобы он заметил её смятение. Потому что покажешь слабость — и всё, съест. Вот прямо как волк кролика, с ушками и испуганно дрожащим хвостом.

— На счёт рога не шутишь? — она спросила.

— Нет.

Жеребчик с тихим стуком копыт обернулся, задержал дыхание. Он её изучал.

— А кобылкой хотел бы побыть?

— Почему нет?

— Земнопони-кобылкой?

Винди хохотнул.

— Спорнём, что тебе меня не испугать?

— На что спорим?

— На статус. Если я победил, то я первый после королевы, а ты моя кобылица. А если ты сильнее, то наоборот.

Сноудроп неуверенно улыбнулась. Два дня её учили воспитывать непослушных жеребчиков, и это ей даже начало нравиться; два года Винди собирал свою банду, и вымуштровал их как настоящих солдат. Какие тут шансы?.. Нет уж, одна слепая ещё со школы избегала нечестной игры.

Она услышала тихие шаги, жеребчик положил копыта на плечи, приобнял.

— Нравлюсь?

— С первой встречи. Думаешь, не опасно мне было во дворец за мороженым ходить?..

— А воспитывать меня будешь?

— Ещё как.

Что же, противостояние неизбежно. А раз уж все пути назад отрезаны, то Сноу сделала самое разумное, что может сделать кобылка на её месте — она ухватила жеребчика за нос.

— Ай…

Лёгкий привкус крови, сопение, повторное айканье — и она выпустила прокушенные ноздри.

— Испугался?

— Да ты шутишь!

— А знаешь, — она слизнула с клыка капельку крови, — Я могу сделать тебе больнее, гораздо больнее. И, может, даже напугать смогу. Но я так не играю. Принцесса учила меня никогда не играть на чужом поле. Вообще, никогда.

Мордочка потёрлась о мордочку, губы коснулись губ.

— Давай дружить, — предложила Сноудроп.

О, как она мечтала однажды сказать эту фразу. Не только Винди, но и десяткам других жеребчиков с кобылками, которые приходили за бесплатным мороженым в дворцовый парк. Но не решалась, потому что слишком много думала о будущем: всё время ждала гадости, ждала предательства. Боялась, что подружится с кем-нибудь милым, а он, как маму, однажды бросит её.

Всё может случиться. Может и предаст, может и бросит, может и обидит — может и вовсе вырастет в рогатое чудовище. Но сейчас-то рядом с ней стоял не такой уж плохой жеребчик, пусть и успевший сделать ужасную ошибку в жизни. Ну так и она уже изрядно нахлебалась грязи, но старалась ведь держаться на плаву!

— Понимаешь, — Сноу продолжила. — Мы можем вместе взяться за общее дело, а можем и грызться, пока до дыр друг друга не прогрызём. Оно нам надо? И поэтому я сделаю первый шаг. Я тебе доверюсь. Полностью. Давай дружить?

Мордочка вновь коснулась мордочки, жеребчик с каким-то особенным вниманием обнюхал её.

— Приятно пахну?

— Имбирём, корицей, мятой… — он призадумался. — А ещё немного душицей. Запах появился только когда я вымыл тебя.

Ага, душица. Такой был её хитинистый аромат.

— Так ты примешь моё доверие? Мы будем дружить?

— Конечно, — объятие стало крепче. — Не могу поверить, что с тобой всё оказалось так просто.

Ну да, дружба, она такая. Сначала пушисто-лёгкая, а иной раз надавит как здоровенная плита. И жеребчик рядом явно знал, в чём подвох — но всё равно принял её доверие. А значит и поделился своим. Как сделали совсем недавно её хитинистые друзья.

Казалось бы, так просто довериться кому-то, но если знаешь вкус предательства — всё это даётся нелегко.

— У нас будут замечательные жеребята, — усмехнулся Винди.

И лишь с огромным усилием воли она удержалась, чтобы вновь не укусить его за нос.

* * *

Они с Винди приготовили ужин. На самом деле второй по счёту, и плотный как обед — но жеребята будут голодными, это Сноудроп знала точно: испуганные вскрики слышались даже на кухне, пока Кризалис оперировала их. Хотя, не столько испуганные, сколько удивлённые — королеву хоть никто и не учил врачебной этике, но добрые советы не прошли даром: лишние части прямо на месте она старалась не поедать.

Утки тоже постарались: в комнате плавал дымок, приятно туманящий разум, а в центре птицы выстроили большую пахуче-женьшеневую купель. Друзья были счастливы до стрекота, но… почему-то не все. Пушистые окунаться не спешили, слышались настороженные шепотки.

— Знаете что, ребята, — Сноудроп заговорила первой. — Доверие, это не шутки. Или вы с нами, или плащ, дорога, Кантерлот.

Взмах крыльев, и она с головой окунулась в приятно обхватывающую массу; второй взмах, и мордочка показалась на поверхности Существа.

— Да что с вами не так?!

Скользкие копыта приобняли сзади, на плечо легла чуть неровная морда жеребца.

— Да вы шутите… — пискнула какая-то кобылка.

— Нас специально пугают.

— А?

Винди усмехнулся:

— Думаю, кто-то предлагает последний шанс отступить. Я угадал?..

Кризалис рассмеялась, плюхнувшись рядом, остальные уже давно расслаблялись в тепле. Разве что Джин улетел в столицу, чтобы в «Сахарном домике» раздавать пломбир вечерним жеребятам. И одинокая пони с красивым контральто стояла рядом с ним.

Сноудроп мотнула головой.

— Поймите, — она заговорила снова. — Мы не мажемся сахарной ватой. Мы такие, какие мы есть…

Громкий писк, хлопок крыльев, падение — и дрожащие копыта на груди. В удивлении Сноудроп обняла ту самую пегасочку, которая только что боялась громче всех. Из всей банды она единственная была пустобокой. Как там её звали?.. Сноу никак вспомнить не могла.

Как же она ненавидела свою дырявую память на имена.

— Ну чего ты ждёшь? Откладывай уже свои яйца. Или мне сначала нужно сделать это с жеребцом?!

Объятие, неумелый поцелуй в нос, а потом и в губы — трясущееся как осиновый лист тело пегаски. Ужасно неловкое чувство. Но, спасибо урокам, Сноудроп теперь знала как с такими работать: вся суть науки Джинджера сводилась к одному простому слову — уважать.

— Королева там. Высокая такая, с ухмылкой на морде, — Сноудроп показала на звук сдавленных смешков, а потом представилась. — Ты можешь начать со мной, или с любым из наших. Выбирай на свой вкус.

Протяжный вздох, хлопок копытом о мордочку, стон. Мелкая пегаска явно покраснела, но дрожь постепенно улеглась; нос посапывал, принюхиваясь к чему-то; копыта загребли. Их тела постепенно погружались в горячую и студенистую плоть Существа.

Вопросы кружились как мохнопёрые утки. От нормального: «Как там тебя зовут?» — до всяких пошлостей о вкусах и желаниях. Но теперь Сноу знала — это не помогает: мелкие ждали уверенности, а не сомнений. Ведь именно уверенность показывала доверие, а вовсе не куча дурацких вопросов, ответов на которые новичок и так не знал.

— Да чего ты ждёшь?..

Сноу легонько лизнула в нос, тронула в губы — и кобылка неумело ответила, язык потёрся о язык. Круп подрагивал, и задрожал особенно сильно, когда Сноудроп обернула хвост вокруг одного копыта, а вторым погладила анальное кольцо. Впрочем, даже эта грубость не вызвала протеста — пустобокая была смела.

Чувствовалось, как вязкая масса постепенно оплетает тело пегаски, одновременно массируя и лаская. Ритм был несложным, так что Сноу вскоре поймала его и тоже начала массаж. Немного выше и немного ниже, чуть правее и чуть левее — копыта гуляли по крупу, бёдрам и бокам.

А пегаска ощупывала шею, вернее ошейник, который подарила Кризалис. Копытца будто искали замочную скважину, но никак не могли найти.

Было тихо, неспешно текли секунды. В затылке холодило тем особенным чувством, будто бы все наблюдают за ними. И уже не только хитинистые, а ещё и дюжина незнакомых жеребчиков. Дюжина. Незнакомых. Жеребчиков. Сноу чувствовала, как отчаянно краснеет, и никакой опыт с Джин уже не помогал.

— Эй, вы! — Сноу не сдержалась. — Может, хватит трусить?! Винди, чего ты ждёшь?! Гони их сюда!

Кобылка коротко рассмеялась, чмокнула в нос. И наконец-то уши поймали слитное плюханье. Кто-то взвизгнул, кто-то вскрикнул, кто-то запищал.

— Слабаки, — высказалась кобылка.

— Слабаки… — согласилась Сноудроп. — Слушай, а как тебя зовут?

— Пичи Петл к вашим услугам! В смысле, вообще. Делай что угодно, мне всё норм.

И всё-таки её звонкий голос выдавал испуг.

* * *

Сноу уже хотела ответить, что когда «всё норм», это ничуть не норма — но тут вокруг зашелестело, сильный запах женьшеня ударил в нос. А потом появились и другие ароматы: горного озера, леса, разнотравья весной. Масса вокруг разгладилась, стала приятно-кисельной, копыта почувствовали дно.

— Оу, а вы ещё кто такие?.. — удивилась кобылка.

Влажные копыта коснулись крупа, погладили холку и шею, тёплая мордочка ткнулась в лицо. Это была кобылка, а ещё жеребчик — целая толпа кобылок и жеребчиков, которых вдруг стало очень много вокруг. Удивлённые вопросы послышались отовсюду, и «влажные пони» со смешками принялись отвечать.

Шум поднялся страшный.

— Да кончайте трусить, ребята! — воскликнула Кризалис. — Это же вам подарок. Развлекайтесь, расслабляйтесь, наслаждайтесь собой. Думали, страшными щупальцами вас будем мучить?.. Ха, фигу вам! Но… если кому хочется, почему нет.

Вокруг вдруг стало очень тесно: «влажные пони» толкались носами и мордочками, удивлённые жеребчики шастали повсюду — кто-то даже взлетел. Сноудроп всегда ненавидела толчею, но эта была какой-то по особенному… дружелюбной? Организованной. И не слишком громкой. Вскоре всем нашлись места.

Им с кобылкой «влажные пони» не мешали; даже наоборот, вокруг поднялся высокий бортик, прикрывая от шума толпы. Пустобокая немного расслабилась, заёрзала на бёдрах. Нос потёрся о носик, а языком Сноу начала облизывать лицо. Весьма милое, даже аристократичное — если бы не висящая рядами сосулек грива и куча серёжек в ушах.

— Это моя первая помощница, — послышался знакомый голос. — Любит бить жеребчиков, ломать окна и поджигать ворон. Жеребчики ей не нравятся, а по пернатым каждый раз плачет, но искусство важней.

Копыта Винди опустились на плечи, он их обеих приобнял.

— …А ещё она меня любит. Первая из наших, и будет второй после тебя в моём маленьком табуне.

Пегасёнка только вздохнула, потянулась. Узкобёдрая и совсем не крупная, она ощутимо нервничала: ёрзала и ёрзала, потягивалась и потягивалась. Вымечко потиралось о вымя, а окрепший член уже доставал ей до груди. Это было так нелепо! Сноудроп привыкла считать себя маленькой, даже крошечной для своего возраста. Откуда в мире могла взяться кобылка меньше её самой?..

Спросить о возрасте? Так невежливо. Начать ласкать по-настоящему? А вдруг в нос даст?.. Уроки Джин мелькали где-то на краю мыслей, но совсем они не помогали. Пичи была маленькой, настоящей, незнакомой — а ещё до дикости живой.

— Пичи, если ты готова, кивни, а мы сделаем всё остальное, — вновь заговорил Винди.

— Ты тоже?!..

— Ага.

Полуоборот, звук поцелуя, удивлённый писк, и Сноу ощутила, как жеребчик нежно, но настойчиво приподнимает кобылку. Она встала на задние копыта, положив передние на шею Сноудроп: член оказался напротив подрагивающей щели, Винди пристроился с другой стороны. Но пегасочка была не готова: она вся дрожала, а в промежности оказалась ещё совсем сухой.

— Ты не делала этого раньше? — Сноудроп спросила.

Мгновение ожидание, подрагивающие копыта на шеи, и Пичи вдруг призналась: «Ни разу», — с тихим стоном она опустила голову на плечо. Ещё пара вопросов, и стало ясно — со скалкой она тоже не пробовала, и даже не догадывалась, что некоторые пони делают так.

Пичи была девственницей. Как-то умудрилась, несмотря на толпу жеребчиков вокруг. Или, может, её друзья просто были нормальными? Старались быть?..

Сноу мотнула головой.

— Хмм… А у тебя, Винди, уже были кобылки?

— Кризалис считается?

— Нет.

Криз не считалась, Криз в обучении жеребчиков была даже вредна. Значит, здесь была неумеха, плюс ещё один неумеха, что в сумме давало пару неумех. Раньше Сноу это казалось естественным, но Джин любил во время учёбы едко посмеяться: особенно над жеребчиками Эквестрии, которые по освящённой веками традиции портили своим кобылкам первый раз.

И ничего хорошего в этом не было, совсем ничего.

* * *

В шестигранной как соты улья комнатке было влажно, жарко и очень тихо. Стены начисто перекрывали звуки снаружи, а внутри слышалось только размеренное дыхание двоих, да рассказы одной слепой — третьей. Так-то считалось, что третья — лишняя, но Сноу старалась об этом не думать. У неё был долг.

— …Спешить не нужно, — объясняла Сноудроп — Надо двигаться медленно, с упором на стенку влагалища, а потом растягивать плавными движениями, если плевна крепкая; а если болючая, то лучше дать расслабиться, приблизиться вплотную и открыть одним толчком.

Винди не перебивал, его мелкая пегаска ёрзала и посапывала. Сноудроп же часто сбивалась: никак не удавалось сосредоточиться на главной мысли; но, во имя справедливости, не каждой же тринадцатилетней кобылке приходилось читать лекции о лишении девственности! Особенно через месяц после того, как потеряла свою.

— Эмм, — Пичи наконец пробормотала. — А можно просто копытом проткнуть? Я боли не боюсь.

Вздох. Слова? Зачем слова…

— Сделай обратную связь, пожалуйста, — Сноудроп попросила. — И обратную в обратной тоже. Я буду учить её.

— А?

— Я покажу тебе, как быть взрослой кобылой. Не пугайся, если вдруг почувствуешь, что тело не сразу слушается тебя.

— Да кончай тянучки тянуть!

Смешок, потирание мордочкой о шею — и Сноудроп ощутила, как вдоль хребта движется тонкое, чуть жгучее щупальце. Мгновение, и оно проникло в каждый позвонок.

Пичи взвизгнула.

— Тише, тише, — зашептал Винди — Как ощущения?

— Хрень…

А Сноу уже чувствовала бешеный стук сердца, дрожащие ушки, едва сдерживаемый скрежет зубов. Страх, дикий страх — но вовсе не самого секса, а поражения. Пичи отчаянно боялась не справиться, оказаться лишней, подвести…

«Постой, что?!» — Сноудроп вздрогнула.

Она ощутила чувства! Она чувствовала её!.. Так ясно, будто сама металась, будто сама была мелкой кобылицей с диким темпераментом и кучей болячек в душе. И вскоре пришёл ответ, скользкие щупальца на плечах двинулись, начертив цепочку фраз:

«Первый подарок из нескольких. Не показывай ей. Не поймёт».

Сноудроп неуверенно улыбнулась. Она ощущала нарастающее желание маленькой пегаски, нетерпение — ласки Винди на клиторе и сосках. Неумелые, но на удивление приятные. Жеребчик уже вовсю обрабатывал подругу, а та не подавала вида, только дышала чуть чаще. Очевидно, из лекции эти двое не почерпнули ничего.

— Эй, ты уснула, Слоупок?

«Слоупок?» — так одну слепую ещё никто не обзывал!

— Ну держись, — прошептала Сноудроп.

Мордочка вжалась в холку пегаски, копыта двинулись вниз по крупу и бёдрам. Сноу обхватила ногу, сжала покрепче, потянула вверх. Резкий выдох, и Пичи потеряла равновесие: и без того поднятые крылья взметнулись, воздух зашелестел вокруг. Она бы взлетела, если бы не крепкие объятия Винди и липкие щупальца существа.

Пара мгновений ожидания, чуть схлынувший страх, и Сноу подхватила вторую ногу. Выше и выше, пока не окажется в крепком захвате, а затем и прижатой к пегаскиной груди. И вот, дрожащая пегаска повисла в их объятиях и на обхвативших крылья щупальцах Существа. Теперь она была обездвижена: разве что передние копыта подрагивали на плечах Винди, давая капельку контроля. Сноу по себе помнила, как без этого тяжело.

— Нос чешется? — Сноудроп спросила.

— А? Да…

— Так почеши.

Два копыта поднялись синхронно, два носика перестали чесаться, и хихикнули двое опять же одновременно, словно голос вдруг тоже включился в «обратную связь».

— Круто, а?

— Ага.

Сноудроп хмыкнула.

— Тогда доверься. Я помогу тебе расслабиться. Больно не будет, могу обещать.

— Нуу… — Пичи вдруг смутилась, подрагивающее копытце легло на лоб.

— Что значит твоё «нуу»?

Винди обнял чуть крепче, гриву потрепал.

— Это «нуу» значит, что ей нравится, когда больно. Поэтому и дерётся, поэтому и уши проколола, и на наказания нарывается специально, чтобы отлупил.

…

— И лупишь? — Сноу спросила.

— Её — не луплю.

Сложно ему. Нет, серьёзно, какие жеребята были настолько безумными, чтобы всему миру назло жить на улице, когда их чуть ли не принцессы лично отлавливали: чтобы вылечить, научить хорошему, отдать наконец-то в добрую семью. А они всё равно сбегали и сбегали, чтобы ломать крылья, бить носы и цеплять на уши дурацкие серёжки. Некоторые просто не хотели жить как все.

Сноудроп откинулась, прислушиваясь. Пусть она не могла слышать, что творится в соседних «сотах», но догадаться было несложно. Где-то кобылки, где-то жеребчики, где-то кобылко-жеребчики — а может и вовсе страшные ребристые щупальца во всех возможных и невозможных местах.

Она много всего могла представить — теперь могла! — но как-то сомневалась, что горький опыт может сравниться с фантазией жеребчиков, которых была дюжина на трёх кобылок: а именно девственницу-пустобокую и пару земнопони, по комплекции вымахавших крупнее иных жеребцов.

Гармоничный социум? Нет, не слышали. А ведь даже Принцесса говорила, что воздержание порождает огроменный ворох проблем.

* * *

Предварительных ласк много не бывает — это было первым, чему Сноудроп научилась у Джинджера. Объятия и поцелуи, касания языком и массаж, иногда повязки на глаза и верёвки, изредка даже горячие капли воска со свечи. Последнее Сноу совсем не понравилось, но нельзя ведь всех в мире мерить по себе.

Свечей у них не нашлось, зато был рогатый жеребчик, который ловко умел гладить горячим кончиком рога, бросаться болючими искрами и даже до палёной шерсти прижигать. Несколько минут таких «нежностей», и Сноудроп уже чувствовала, как подступает оргазм, а Пичи и вовсе до взвизгов стонала.

Настало время переходить к настоящей игре.

— Эй, палёная, — Сноудроп отвлеклась от покусывания ушка.

— Ауу?..

— Ты уже как водопад. Если готова, кивни, и мы начнём.

Пичи кивнула. Их с Винди копыта на боках сжались покрепче, тело пегаски потянуло вниз.

Секунда, и касание члена о тёплое, влажное место; плавное движение расходящихся половых губ. А дальше часто пульсирующий туннель влагалища: очень узкий, то и дело сжимающийся до крошечной дырочки, слишком маленькой для таких игр. Но теперь Сноу знала — любая кобылка может, если постарается. Всё зависело только от настроя, расслабленности и готовности помочь.

Сноудроп заставила себя расслабиться. Предельно. Словно плавящееся на плите масло, словно текущая вода. И вскоре ощутила, как тело Пичи расслабляется тоже. Довольно увесистая штука вдавилась в узкий проход, а затем и её собственный член прижался сзади: двойное проникновение, вот чего хотел Винди, и эта безумная пегасёнка была только «за».

Тихий стон, чуть большее давление — нетерпение — и вход в глубину. Одновременный. Пегасёнка аж взвизгнула, когда разом и влагалище и анус разжало, два члена прошли с пол-копыта внутри. Сноу чувствовала каждую пульсацию пениса Винди, ощущала, как на собственном органе появились первые бугорки. А между тем жеребчик вжался в девственную плевну, медленно продавливая её.

Пичи хотела сжаться, и Сноудроп это позволила. Сразу же внизу заболело; не резко, но вполне ощутимо; дыхание пегасёнки участилось, появился восторг.

— Сейчас я тебя открою, — прошептал Винди Кэр. — Очень медленно и больно. Сопротивляйся сколько угодно, я всё равно войду.

Сноудроп невольно задрожала. Дикая смесь испуга, боли и предвкушения захлёстывала ум. Она уже не различала свои и чужие чувства. Проклятый рогатый научил её терпеть боль, даже ужасную, почти невыносимую — но не наслаждаться же этим! А Пичи наслаждалась: не столько болью, сколько испытанием — она хотела показать другу себя всю.

И Винди её поддерживал: копыта на плечах направляли пегасёнку вниз, слышалось напряжённое дыхание. Внутренние стенки обхватывали орган жеребца, на редкость крепкая плевна сжимала головку — боль внутри всё росла и росла. А маленькая Пичи словно купалась в этой боли: плескалась и разбрасывала жгучие брызги, стонала и взвизгивала, кричала и едва не выла — внутренние стенки влагалища часто пульсировали, ещё больше усиливая мучительный вход.

И, наконец, внутри резануло, уши различили едва слышный треск. А затем визг, такой громкий, что в голове зазвенело.

Резкое сжатие, серия пульсаций, и снова сжатие. Брызги влаги. С диким чувством Сноудроп ощутила, как пегасёнка сползает до медиального кольца, пропускает его мимо отжатого клитора, — и вдруг разом падает на бёдра единорога. Оргазм повторился, ещё сильнее прежнего; член вжался в шейку матки, далеко оттолкнув лоно в глубину.

И вдруг Пичи напрягла крылья, начала подниматься.

— Ты… — Сноу едва не поперхнулась. — Стой!

— Что?!

— Вообще ошалеть, — дыхание вырвалось со свистом. — Ты что, железная?!

Звонкий смех, захлёстывающая волна восторга. Пичи хохотала, и уже через пару мгновений жеребчик присоединился к ней.

— Ну, ты угадала, — проговорил Винди Кэр, отсмеявшись. — У неё есть несколько железок на костях. Криз предлагала убрать, но это же Пичи. Заартачилась. Ей каждый штифт в крыльях — подарок от меня.

— Дорогие были?

— Очень.

Сноу притянула к себе ёрзавшую пегасочку, обняла покрепче. Ей было больно. Очень. Аж до дорожек слёз под глазами. Но как же дико, бешено она гордилась собой. И эта гордость всё перекрывала: и боль, и страх, и глубоко запрятанное отвращение. Не к сексу, не к чейнджлингам, и даже не к щупальцам Существа на спине и крыльях — а к чему-то скрытому в глубине души.

Чувства подавляли. Сноу едва могла дышать.

— Эй, Слоу, ты готова продолжить?

— Да… — Сноудроп мотнула головой, вдохнула и выдохнула: — Продолжай.

Пульсация внутренних стенок, напряжение бёдер, сильнейшее сжатие; и Пичи вновь подтянулась крыльями, начался подъём. Щупальца крепко её держали, взлететь бы не получилось, но пегасёнку это не заботило. Поглаживая основания крыльев Сноу чувствовала, как под шкурой перекатываются крепкие бугры.

— Много тренируешься, а?

— А то.

Усилие воли, и Сноу замедлила подъём пегаски, заставила внутренние мышцы расслабиться. Пичи недовольно фыркнула, но в то же мгновение объятие Винди стало чуть крепче, за ушко потрепало. Море восторга едва не захлестнуло с головой.

Хотя нет, это был не просто восторг, а обожание. Пичи не любила, она преклонялась. Она не думала, не спорила, не рассуждала — она просто делала, что хотел её первый и единственный друг. Бесчисленные струны охватывали покрытую трещинами сферу — только благодаря им она ещё не рассыпалась в прах.

* * *

Пегасёнка неспешно покачивалась, уже без всяких подсказок нежно обхватывая член своего любимого. Винди часто дышал. Их ноги сплелись, а хвосты мотались из стороны в сторону; с фырканьем мордочка тыкалась в мордочку, а целовались двое так, что едва могли отойти.

«Не мешай, не мешай, не мешай!..» — повторяла себе Сноудроп. Вот только это было непросто. Бугристая штука тёрлась о тугие стенки прямой кишки, а эта бешеная пегасёнка вовсю подмахивала, насаживаясь одновременно и на член жеребчика, и на здоровенную штуковину позади.

Пичи старалась, Пичи училась со скоростью молнии, Пичи не боялась ничего.

Все жеребчики — скорострелы, в этом они убедились уже через какие-то мгновения. Винди резко выдохнул, обнял любимую со всей силы; член расширился, яйца запульсировали; густые струи ударили в матку, заставив маленькую пегаску удивлённо замереть. И тут же нахлынуло осознание — экстаз, дичайшая гордость — Пичи восторженно завопила:

— Ееййй!!!

Стенки влагалища сжались, запульсировали; на бёдра брызнуло горячей влагой. С ошарашенным стоном Пичи растянулась на груди жеребца.

И вдруг в комнате стало тихо. Винди лежал, восстанавливая дыхание; маленькая пегаска часто дышала над ним — а ещё была одна слепая, которая мысленно вспоминала и маму, и дом, и все снежинки на свете: да что угодно, лишь бы не испортить друзьям их особенный час.

Член в прямой кишке был самой бесполезной штукой, какую только можно вообразить.

— Пичи, я уже говорил, что люблю тебя?.. — жеребчик спросил тихо.

— Ага.

— Просто знай, я люблю тебя больше всего на свете. И никому не позволю нас разлучить.

Они поцеловались, чуть поёрзали, снова обнялись. Пегаска аж заверещала от восторга. Толчки члена о шейку матки были потрясающе нежными, на бёдра стекала смешанная с соками сперма, а пенис Винди даже не думал опадать. Двое принялись ласкаться, тыкаясь мордочками и дыша друг другу в носы.

«Кто лишняя пони? Кто здесь лишняя пони?..» — спрашивала себя Сноудроп, отчаянно краснея. В «соте» пахло потом жеребчика, сексом и корицей; было жарко, но на удивление легко дышалось; а ещё всё окутывала шелковистая магия, приятно поглаживающая тела.

— Сноу, не стесняйся, — проговорил Винди, отдышавшись. — Мы же теперь команда. Ты наша, мы твои.

Сноудроп смущённо улыбнулась. «Воспитывать непослушных жеребчиков», — ей говорили. — «Лупить, лупить и ещё раз лупить!» — поучала Кризалис. А потом глупая Рэйни плакалась о пострадавших жеребятах. Ну и где тут пострадавшие?.. Двое любили друг друга, да так самоотверженно, что им с Криз оставалось только завидовать. А ещё держались своих, и никакая цена не была бы слишком велика.

— Ребята, — Сноу потёрлась носом о холку пегаски. — Вы замечательные. А я, глупая, не решалась подойти.

— Ну, никогда не поздно исправиться.

Сноудроп хихикнула, куснула пегасёнку в ушко.

— Пичи, готова к новому раунду?

— А то!

Была такая штука — «стеснение»; а ещё были волшебные копытца, которые эту штуку взяли, чтобы хорошенько смять, скомкать и оттолкнуть в угол комнаты. И пусть не возвращается никогда.

— Пичи, тебе говорили, что у тебя восхитительный пончик? — поинтересовалась Сноудроп.

— А?

— Расслабься. Начинаем веселье. Винди, готов?

Жеребец хлопнул в плечо, рассмеялся. И они начали. Слитное движение назад, дружная хватка на боках пегаски — сдавленный выдох. Головка члена вышла до анального кольца, влагалище почти освободилось — и Пичи затрепетала в ожидании. Но нет, Сноу ждала: первую, вторую, третью секунды; пока внутренние стенки не начали сжиматься — и тогда они с Винди вошли вновь.

— Аууу…

Глубокий, парный толчок; чувство второго члена через тонкую стенку; сдавленное дыхание. И вот касание о шейку матки, удар пениса о изгиб толстой кишки, и немедленно движение обратно. Вновь три секунды ожидания, сжатие проходов, предельный вход — сдавленный вскрик. И снова, и снова, и снова — в том особенно медленном темпе, от которого жеребчики с кобылками визжали и просили ещё.

— Да быстрее же! — завопила Пичи. — Быстрее, Слоупок!

— А вежливо попросить?

— Гррр…

Не попросила, принялась подмахивать. Но Сноу этому ничуть не препятствовала, а только помогла, превращая рваные движения в стремительный, но плавный ритм. Вперёд, на взмахе крыльев, и назад, с коротким напряжением бёдер — что чуть облегчало боль от ранки внутри. Впрочем, это Пичи ничуть не заботило.

Сорванная плевна саднила, на каждом входе отдаваясь резкой болью, влагалище тянуло в ширину и глубину — но Пичи Петл только наслаждалась этим. А вернее подстёгивала болью своё наслаждение: каждый укол усиливал телесные ощущения, а следом за ними поднималась яростно-жгучая гордость за друга и себя.

Сфера дрожала после каждого удара, струны сжимались, жгучие протуберанцы прорывались изнутри.

— Аууу… — послышалось восторженное. А затем Пичи и вовсе сорвалась на визг, когда два члена вошли до предела, чтобы резкими, частыми ударами усилить и растянуть оргазм.

Сфера сжалась, выпустив обжигающе-горячее облако. И все трещинки разом слились воедино, гладкая поверхность больше не выдавала дрожь.

— Лучший… день в жизни, — прошептала Пичи Петл.

«Честность», — вот что Сноудроп ощутила в новом, прохладно-звенящем отзвуке чувств. А честность для того и существует, чтобы отвечать на неё собственной честностью. Друг говорил: не болтай, мол, лишнего, пегасочка не поймёт. Ну и пусть так — лучше уж непонимание, чем эта дурацкая ложь.

— Пичи, — Сноудроп обратилась, коснувшись шеи пегаски. — Я с помощью обратной связи твои чувства читаю. Ну, как чейнджлинги. Мне убрать это?

— Хмм, а мне глупости в голову лезут. Это твои?

— Ага.

— Тогда оставь. Они… неплохие.

Сноудроп улыбнулась. Приятно же, когда твои чувства называют «неплохими»! А ещё было очень любопытно, хотелось продолжить. Волшебные копытца ощупывали сферу, и она реагировала на это. Короткие тревожные волны колыхали пространство впереди, нити звенели и дрожали.

Мир чейнджлингов так увлекал.

— Только щекотно… — пробормотала пегасочка. — Ненавижу, когда внутри чешется, а не почесать.

— А?

— Это наши заморочки, — ответил Винди Кэр. — У меня, бывает, правое ухо так зудит, что хоть отрывай. А Пичи потреплет зубками, и сразу легче. И ей тоже легче, если вкусно накормить и обнять перед сном.

Сноу хихикнула. Ну конечно же, вкусный ужин и объятия мамы кого угодно успокоят. Но… если мамы рядом нет, можно и без мамы. Сноудроп представила, как засыпает в нежных копытах любимой, а сама держит пару крохотных чейнджлингов на сосочках — и аж до слёз потеплело на душе.

А потом кое-что вспомнилось. Вообще-то одна слепая здесь не просто так развлекалась — у неё перед королевой был долг. Оплодотворение, все дела…

— Эмм… Винди, давай сменим позу?

— Решила куснуть другой пончик, а?..

Жеребчик хохотнул, потянулся. Лёгким толчком он перевернул их на бок, а затем подтянул на себя удивлённо айкнувшую пегасочку. И засадил ей. Так глубоко, что шейка матки едва не поддалась, а яйца с влажным звуком хлопнулись о половые губы.

— Между прочим, это не так уж приятно, — сказала Сноудроп. — Особенно поначалу.

— Да мне норм…

— Нет, не норм. Если жеребчику всё позволять, то и он себе будет всё позволять.

— Гррр… бесишь.

«Уже бешу?» — Сноудроп удивилась. Она ощущала что-то недоброе, злое, даже отвратительное в потоках искр от маленькой пегаски. Стоило чуть задеть её любимого, как сфера мгновенно распухала, и острое, подобное боли чувство охватывало Пичи от ушек до хвоста. Это называлось ревностью?

Королева презирала ревность, да и Джинджер настаивал, что в Семье всё должно быть общее. И чейнджлинги, и кобылки, и жеребцы. Да что там, даже пони в недавнем прошлом жили табунами; большими и дружными; и не было тогда в мире такого горя, чтобы мама с незрячим жеребёнком осталась одна.

Сноу мотнула головой, сжала зубы. Она не знала, как бороться с ревностью. Она не знала ревности! Просто хотелось, чтобы все были друзьями и все любили других.

* * *

Сноудроп стояла, расправив крылья; влажный воздух «соты» ласкал тело крошечными вихрями, и с каждым вдохом те же вихри оседали в груди. Тёплые, ласковые, словно живые — они расходились по всему телу, и мускулы дрожали, в голове проносились странные мысли, а каменно-твёрдый член бился о брюхо и как будто самолично хотел. Жеребчика, кобылку — не важно кого, лишь бы излиться: обильно и глубоко.

— Эй, Винди, тебе тоже как никогда хочется?

— Не то слово!

Пегасочка ритмично постанывала под ним, изредка вскрикивала. Это уже был четвёртый её оргазм, а может и пятый — Сноу хоть и ощущала каждый, но чисел в мире Пичи не существовало. Сфера подрагивала под волшебными копытами, и каждое касание тут же вызывало короткий, восторженно-болезненный вскрик.

Но песни песнями, а дело не ждало.

— Ну, раз хочется, — Сноудроп погладила круп жеребчика кончиками крыльев, — значит будем делать жеребят.

— Чуть позже.

— Да не, ты продолжай.

Глубокий вдох, и она обхватила жеребчика покрепче. Хвост перекинуло на спину, чтобы не мешался; передние ноги легонько сжали шею, а кончик рога оказался на губах. Рогатым жуть как нравились такие ласки, а если чуть сжать зубы, то и не поколдовать…

— Сноу, не стесняйся. Моя честь принадлежит королеве, — жеребчик хохотнул.

— Да я и не стесняюсь.

Стеснительность, конечно, тянула свои щупальца из дальнего угла «соты», но Сноудроп старательно отпихивалась от них. А язык тем временем облизывал молодого жеребца. Рог и вихрастая макушка, нежная шёрстка шеи, мускулистые ноги и бока. Такой милый. Стройный и грациозный, в меру атлетичный, а ещё заботливый и ничуть не глупый — когда-то, в лучшие дни, она мечтала о таком.

— У нас будут замечательные жеребята, — прошептала Сноудроп.

Язык коснулся промежности жеребчика, легонько погладил между анальным кольцом и парой крупных яиц. Теперь нужно двигаться в правильном ритме: вверх и вниз, вверх и вниз — всё быстрее и быстрее…

На пятом движении кожа начала поддаваться, на десятом язык скользнул в нежную, влажную и приятно скользкую щель.

— Эмм…

— Королева не сказала?

— Не сказала… — жеребчик вздохнул.

Или уже не совсем жеребчик? Жеребчико-кобылка?.. «Пушистых должно быть много», — так вчера решила Кризалис, а сегодня заодно с лечением чуть улучшила всех. И правильно сделала. Потому что жеребчики должны понимать кобылок, а друзья друзей.

— А вообще, логично, — Винди Кэр хмыкнул. — Отдельный орган для инкубации лучше, чем полости здесь и там…

— У нас будут замечательные жеребята…

Сноудроп чуть отступила, а затем потянулась вперёд.

Касание о половые губы, скольжение и тепло — такое-то наслаждение! — и всё большее давление на узкий, часто пульсирующий туннель. Жеребчик поспешил отступить, вот только путь у него был единственный — вперёд и вниз.

Копытца Пичи забили о бока, пегасёнка громко запищала. Винди натянул её так сильно, как только мог: кончик члена пробился в матку, яйца вдавились в половые губы, но дальше ему некуда было впихивать — пегасочка закончилась. Как, впрочем, и его крепкий и весьма немалый по размеру член.

— Ты чего… ждёшь? — Пичи пробормотала, едва двигая языком. Было подступивший оргазм уходил.

— Хм, секунду.

Сноудроп тоже хмыкнула, да и придвинулась ближе — твёрдая как камень штука вновь прижалась ко входу во влагалища жеребца.

— Твой ход, — она прошептала.

Смешок, и он ответил: «Наслаждайся». Бёдра жеребчика напряглись, о живот потёрлась мягкая шерсть спины. И в тот же миг член обхватило такое тугое, нежное и скользкое чувство — головку, четверть, треть — а затем и всю половину по медиальное кольцо. Винди не сжимался, не дёргался, и остановился он ровно тогда, когда почти вышел из своей пегасочки. Чтобы тут же войти в неё вновь.

— Ты крутой, — Сноудроп сказала с почтением.

— Я знаю.

Пара неспешных движений, недовольное фырканье пегасочки, — и Винди продолжил обрабатывать её как ни в чём не бывало. Влажные стенки тёрлись о бугристую штуку Сноудроп. С каждой фрикцией жеребчика влагалище несильно сжималось, а с его стороны слышался резкий, сдавленный вдох.

— Ты очень крутой, — Сноудроп потёрлась о холку. — Тебе нравится это, а?

— Ещё… не решил.

— Тогда я помогу.

Нежный захват шеи, лёгкий укус в кончик рога — и на следующем выходе жеребчика она сама качнула бёдрами. Бугристая штука достигла шейки матки, с силой вдавилась. Винди тихо захрипел.

— Вы чего? — выдохнула Пичи.

— Заткнись. Закрой глаза.

Пегасёнка подчинилась мгновенно. Замолкла. И даже постанывать перестала, только задышала очень часто и неглубоко. Сфера сжалась, трещины закрылись, звенящие металлом струны до боли обхватили её.

— Знаешь… — Сноу прошептала. — Я сделаю что угодно для королевы. Но она никогда бездумно не прикажет мне.

— Так надо.

«Ну, надо значит надо», — Сноу потёрлась щекой о шею жеребчика. «Чужая душа — потёмки», — ей говорили, и пусть новых друзей хотелось узнать как можно лучше, она могла подождать.

Сноудроп сосредоточилась на деле. Теперь пегасочка не мешала, и поэтому Сноу выбрала свой любимый, медленный и размеренный ритм. Шаг назад, пока в широко растянутом влагалище не окажется только кончик, а затем шаг вперёд, насаживая жеребчика до предела и крепко прижимая к его любимой. Винди уже не целовал её, а только и мог, что сопеть.

Была такая штука внутри у жеребчиков, называлась простатой. Её можно приласкать сзади, если правильно выбрать угол входа, но так получалось только с одной стороны; а Криз чуть поколдовала, и теперь простата располагалась кольцом вокруг входа в матку. Жеребчико-кобылкам это дарило совершенно особенный оргазм.

Но Винди держался. Сноудроп уже повалила его на тело пегасочки, ритм ускорился до предела, вход в матку едва не открывался после каждого толчка. А со стороны жеребчика слышалось только сопение: ни единого стона, ни единого вскрика — ничего он себе не позволял.

— Да блин, — она прошептала. — Что же ты такой зажатый? Наслаждайся! Мы же так будем делать каждый день!

Тихий стон, смешок, и вместо ответа он с жадностью поцеловал пегасочку. Член вжался ей в шейку матки, с огромным усилием продавил; и тут же Сноу сама надавила со всей силы. Спина жеребчика выгнулась, от рога пошла колючая волна.

— Кончай колдовать! — она приказала.

Зубы обхватили рог за основание, сжались, жеребчик застонал. И последняя преграда внутри наконец-то поддалась — с восторгом Сноу ощутила, как член проталкивается дальше. Медиальное кольцо вошло во влагалище, головку до боли сильно обхватило, прозвучал короткий вскрик.

— Молодец, — она шепнула. — Ещё немножко…

Быстрый выход, вдох, и вновь толчок внутрь. Потрясающий обхват головки и медиального кольца. И снова выход, снова вход — стон и сопение. Сноудроп шагала назад, пока только головка не оставалась во влагалище, ждала пару мгновений, и погружалась снова. Крылья высоко поднялись, копыта со всей силы держались за бока жеребца. Его дыхание сбивалось.

— Да хватит уже сжиматься!..

Она помогла себе взмахом крыльев, надавила всем весом — и едва не вскрикнула от боли. Яйца хлопнулись о яйца, внутри всё напряглось. Она уже чувствовала по дыханию, что Винди едва не кончает, а зажатая пегасёнка под ними и вовсе дрожала от ушек до хвоста.

Тройной оргазм! Вот что их уж точно бы сблизило и подружило. И поэтому Сноу всеми силами боролась с животным желанием кончить. Она теперь умела! Она знала, как подарить друзьям совершенно особенный миг. И член входил то чуть выше, то с упором ниже, массируя простату, язык оплетал рог жеребца.

И вот тот особенно протяжный стон, частые спазмы. Жеребчик готов! Копыта сжались на шее, зубы обхватили основание рога, член внутри вдавился до предела. Короткий удар яиц о яйца, второй, третий — и Винди громко вскрикнул. Теперь упасть сверху! Сжать со всей силы! Сдвоенный пик!.. Член распух, бугры разжали внутренние стенки — горячим ударило в глубину.

Винди кончил в то же мгновение. Придушенно запищала пегаска под ним.

* * *

Они лежали друг на друге, крепко обнявшись и шурша спутанными хвостами. Уши подрагивали, бешено стучали сердца, со свистом вырывалось дыхание; а ещё были ласковые щупальца, которые обтирали шёрстку от пота, заодно делая массаж. Одно, особенно крупное, прижималось к губам, и Сноудроп изредка глотала бодряще-пряную влагу, сладкую словно игристое вино.

— Винди… — она потёрлась мордочкой о шею, поцеловала. — Ты замечательный. Я люблю тебя.

Жеребчик негромко хохотнул.

— Так тебе понравилось?

— Не то слово…

Винди Кэр вздохнул, потянулся. Напряжённая как камень Пичи лежала под ним.

— Да, Сноу, было… потрясающе, — Винди проговорил, поднимаясь. — Но теперь твоя очередь. У тебя ведь с этим нет проблем?

«Проблемы?» — Сноудроп удивилась. Какие в сексе с друзьями могут быть проблемы? Она же любя…

Но, похоже, не всем это понравилось.

Сноу отступила на пару шагов, копытце потёрлось о копытце. Какие-то недобрые, обжигающе-страшные потоки исходили от маленькой пегаски. Не боль, не ревность, и даже не злоба — а что-то очень, очень глубокое, яростное и древнее. И неправильное, потому что такого не должно быть.

Пичи поднялась.

— Ребята, я к вашим услугам, — Сноудроп улыбнулась, прищурив незрячие глаза. — Всё, что захотите. Я ничего не боюсь.

— А если проверю? — Пичи спросила.

И вдруг в один шаг оказалась рядом, нос уткнулся в нос.

— Пичи, хватит.

— Слушай, ты! — пегасёнка дыхнула в ноздри. — Я тебе этим копытом!.. — Пичи Петл грязно выругалась, зарычала.

Осколки кружились, подхваченные вихрем, струны трещали. Сфера открылось, и что-то яростное, бешеное потянулось из глубины. Оно хотело… нет, оно жаждало вгрызться в горло зубами, вырвать трахею, смеяться и смотреть, как пони рядом будет корчиться в крови. Оно жаждало убийства! Словно рогатый. Оно было им!

Зубы сжались, Сноудроп упёрлась лбом в морду пегаски.

— Считаешь себя самой крутой?! — пустобокая зашипела.

— Пичи, место.

— Раз мы слабее, то всё можно, а?! А?!.. Ааайй!

Пегасёнка вдруг взвизгнула. В ушах вспыхнул океан боли. Магия держала её: за каждое колечко в безжалостно растянутых ушках, за каждую из бесчисленных косичек гривы, за крылья и копыта. С резким выдохом единорог поднял её в воздух, повернул к себе.

— Пичи, нельзя! Пичи, отставить!

Пегасочка всхлипнула, забилась. Нити обхватили кружащие осколки, стянули их вместе. Огонь ушёл. Все молчали. Сноудроп не находила себе места, но чувствовала — сейчас лучше не начинать.

— Это ещё одна из наших заморочек, — наконец пояснил Винди Кэр. — Худшая, если что. Когда я срываюсь, Пичи точно так же хватает меня за ухо и тащит домой. Это просто случается. Боюсь, вам с Криз придётся привыкнуть.

Наверное, стоило сказать волшебное слово «забудем» — и не поминать никогда. Но Сноу только покачала головой. Ужас был слишком явным, слишком памятным. Такое не забывается. А если у друзей та же проблема, так может и одна слепая чем-то сможет помочь?..

— Пичи, отошла? — Винди Кэр обратился с нежностью. — Готова сказать волшебное слово?

— Д-да. Прости пожалуйста, Сноудроп. Я не хотела, я сорвалась.

И вновь Сноу ощутила честность. Эта крылатая и правда не хотела лезть в драку, просто что-то подспудное схватило и потянуло вперёд. Что-то глубокое, засевшее в сердце и в душе. Совсем как её ужасные воспоминания, которые, стоило чуть расслабиться, застилали разум. И другие плакали: как Рэйни, или как едва не случилось теперь.

Сноудроп тоже попросила прощения, вздохнула. Слёзы обиды жгли уголки глаз. Опять расслабилась, опять поспешила, опять сорвалась — и не было ведь внутри ничего, способного удержать. Кончилась её культурная кобылка, а маленький чейнджлинг ещё только учился. И искусство любви ему давалось нелегко.

— Ребята, есть ещё одно волшебное слово. В смысле, любое слово, но скажи его трижды, и мы прекратим. Что угодно. Вообще. Мы так с Криз вчера договорились. У меня «снежинка», у неё «букашка», а вы… ведь выбрали уже?

Пичи фыркнула: «Для слабаков, — но потом всё же призналась: — Тайфун». Это было так по-жеребячьи. А у Винди тоже нашлось волшебное слово: «Узы». Узы семьи, узы дружбы, узы любви. Он признался, что очень часто повторяет это слово, чтобы не сделать очередную глупость. И слово очень помогало, а если уже не хватало душевных сил, всегда рядом была Пичи: так и держались они друг друга, как бы ни было тяжело.

— Скажи, Сноу, повезло мне в жизни? — спросил Винди в конце концов.

— Очень.

Они все трое обнялись, потёрлись носами. И когда Сноу решила облизать мордочки новых друзей, хихикнувшая Пичи тоже лизнула её. Значит — помирились. И чувства подтверждали: гладкая как янтарь сфера лишь чуть подрагивала в объятиях волшебных копыт.

— А знаешь, Слоу, ты начинаешь мне нравиться, — пробормотала маленькая пегаска.

— Хм?

— Неспешная такая, задумчивая, с огромными пустыми глазищами. Ты страшная. Ты ведь не съешь меня?

«Съем?» — Сноудроп едва удержала приступ дрожи. Она не хотела обижать маленькую пегаску! Напротив, она хотела ей помочь. Нужно было только заглянуть глубже, гораздо глубже. А для этого требовалось сдвинуть нити укрощения, которые оплетали её душу целиком.

Сфера вновь заколыхалась, тонкие трещинки появились тут и там. Внутри словно бы бушевала буря, рушились горы и вращался огненный вихрь. А ещё были остро-жгучие искорки настороженности, которые вихрь направлял на неё.

— Так ты не съешь меня?

— А?.. — Сноудроп выдохнула. — Неа, не съем. Ненавижу есть других, хотя мне и предлагали. Винди, признайся, почему ты раньше не затащил её в постель?

— Сестрёнку напоминала. Это потом я понял, что Пичи совсем другая, а я всё равно её люблю.

— Тогда скажешь Криз спасибо. И ты не забудь.

Оба засмеялись, пообещали. Сноу подсказала, что вот прямо сейчас нужно крепко-накрепко прижаться, фыркнуть в нос любимому и хорошенько поцеловать — и Пичи ответила с таким рвением, будто это было её собственное желание. А может и было. Всё сливалось, всё смешивалось, чувства спутывались одно с другим.

В мгновение поцелуя будто зазвенело что-то. Сотни, тысячи новых струн охватили сферу, сжали её — и Сноу воспользовалась случаем, чтобы пробить тонкую оболочку: волшебные копытца потянулись в глубину. Сразу же ударило: злым, жгучим ветром пустыни — огненный вихрь схватил новую жертву и не собирался отпускать. Но Сноудроп не боялась — кто-то сильный стоял позади.

Она устремилась вперёд, расправив крылья и вытянув копыта. Касания искр обжигали, ветер бросал из стороны в сторону, запах пепла едва не заставлял чихать. Сноудроп искала — и не находила ничего. Только огромное, охваченное тонкой оболочкой огненное море. Только ярость ко всему вокруг: желание самоуничтожения, смерти, убийства — а ещё отчаянное желание жить.

«Что же с тобой сотворили…» — Сноудроп прошептала.

«Ничего».

Это был тихий ответ сзади.

«Но как?..»

«Она — хищник. Она родилась такой».

Вдруг вспомнились слова рогатого чудовища. Он говорил что-то о звере, живущем в глубине души. О звере, который всегда поддержит, всегда примет боль. Добром от природы. Он предлагал слиться с этим зверем, чтобы стало легче, а потом сделал то же самое. И всё равно мучил, всё равно обижал…

Его зверь не был добрым. Как и зверь Пичи. Он приносил ей ужасную боль.

Сноудроп искала дальше, но только обжигала себя, и ничего, совсем ничего не находила. Одна лишь тонкая оболочка, изрезанная трещинами; бесчисленные струны укрощения; и огненный вихрь в глубине. В этом мире ужаса и пепла не было одинокой, настрадавшейся пегаски. Она давно погибла, разбилась, сгорела, а её осколки истлели. Некого было спасать.

«И всё-таки она есть».

«А?»

«В глазах друзей. В отражённой заботе. В собственном интеллекте. В желании счастья и желании жить».

Разве так бывает, чтобы пегаски одновременно не было, и она была?.. Сноудроп задрожала. Мысли спутывались, голова кружилась, всё тело горело; она хотела спросить единственный вопрос, но никак не могла решиться. И всё-таки, спустя долгие мгновения боли спросила его:

«А я — есть?»

Друг повторил сказанное. А затем её подхватило за шкирку и потянуло наверх.