Снег перемен

Глава первая «Маленькая жрица»

Её звали Сноудроп, или просто Сноу. А ещё, изредка, «подснежником». Ей нравилось слушать других.

Это ведь так здорово: никто не обижается, никто не отталкивает, а стоит чуть прислушаться, и узнаёшь о них всё. Стук шагов по мостовой — беспокойное настроение; шорох приподнятых крыльев — нетерпение; частые вдохи и выдохи — собирающаяся злость. Таких пони она старалась избегать — на всякий случай — но эта ходила кругами: то приближаясь, громко стуча копытами по мраморной мозаике фонтана, то удаляясь с хрустом вереска и затихающим пением поздних цикад.

Кантерлотцы. Понятия они не имели о личном пространстве! Потому что жили скученно, всё время куда-то спешили, и знать не хотели о таких вещах как творческое уединение, или место вдохновения — единственное и неповторимое — которое у каждой пони должно быть своё.

Её местом вдохновения стал дворцовый парк. Открытый для всех, шумный в праздники, зато такой тихий в осенние дни, когда все земнопони пропадали на полях, пегасы отгоняли тучи, а единороги помогали перебирать урожай. И если Клаудсдэйл в ожидании зимы становился шумным и даже опасным для одинокой незрячей, то любимый Кантерлот просто пустел.

Здесь замечательно пахло лавандой и персиковым деревом; был фонтан, журчащий носиками аликорнов; а ещё лавка сладостей, где подруга специально для неё заколдовала ледник.

— День этот будет идеален, о нём мечтала я давно… — прошептала незнакомка, вновь привлекая к себе внимание. Её голос, напряжённый и потерянный, отдавал вибрацией в окончаниях слов.

Сноудроп поднялась. Одинокая прохожая шла уже на полусотый круг. За одуряющим ароматом цветущей лаванды Сноу не чувствовала её запаха, но легко могла представить, как беспокойная пони вышагивает, подёргивая хвостом и крыльями, а под шерстью потеет и вся мелко дрожит.

Наверное, случилось что-то плохое. Может, даже очень плохое. У всех пони бывали ужасные дни.

«Если пони грустно, помоги ей», — говорила мама. Сноудроп не знала тогда, как кому-то может помочь бесполезная незрячая. Но ведь она не бесполезная, как оказалась! Уже третий год она делала снежинки, может не самые лучшие, но каждая из них была важна для неё.

Иногда «помочь», значило всего лишь поговорить. Каждая снежинка была словом, а морозные узоры на окнах ответами. Сноудроп училась и работала: она узнала как запоминать льдинки, лишь раз их лизнув — а ещё очень, очень много времени посвящала истории и культурам других рас. Всего три года прошло, всего три зимы. Настороженно-спокойная, удивлённо-радостная, и весёлая, бьющая колючей прохладой в лицо. Мир изменился: больше никто не умирал в холода.

Мир изменился. Благодаря ей?.. Да нет, конечно же! Всё сделала богиня, всё сделали другие, куда более умные пони. Но всё-таки, всё-таки именно подобия её шедевров кружились в новый год над каждой деревенькой огромной страны. Поэтому даже летом Сноудроп создавала новые снежинки. Колючие и симметричные, отдающие узорчатым холодком, поющие в потоках ветра — снежинки до дрожи нравились ей.

— Кх-кхх… — она закашлялась. — Простите, — извинилась перед фыркнувшим из кустов бурундуком. Увы, летом только заклинание холода помогало творить. Иногда она немного простывала.

Пройдясь вдоль стенки акаций, Сноу толкнула дверь магазинчика. В тишине она спустилась в подвал, нащупала люк ледника. Вдох и выдох, шелест воздуха, пение кристаллов, — а затем едва ощутимый треск, когда из дыхания вымерзла вода.

Заклинание было сильным, очень сильным. Но зима такая — иначе нельзя.

— Ну как ты здесь?.. — Сноу почти пропела, касаясь длинной и широкой керамической пластины. Язык скользнул по холодной поверхности, чуть прилипая о морозный узор. И сегодня это был совершенно новый, бархатисто-шершавый, колючий как замёрзшие листья рисунок. Сноудроп широко улыбнулась: — Я обязательно отвечу. Только чуть подожди.

Она нащупала вторую пластину, в этот раз её собственную. Крупные, чуть запевшие от движения воздуха снежинки лежали в ряд. Каждая была особенной, и каждая уже стала частью чего-то большего. С лёгким сердцем Сноудроп взяла и перевернула поднос.

Шелест, хруст, едва ощутимый треск. Снежинки упали, окутывая стоящее на нижней полке блюдо своим холодяще-колючим узором. Подруга говорила, что после этого ванильный пломбир становится особенно нежным, а сияет на Солнце так, что даже самая взыскательная особа не устоит.

Так и жили они вместе, то творя шедевры, то за спасибо раздавая лучшее всем вокруг. И мама была не против, особенно когда Сноу призналась, что не очень-то любит Клаудсдейл. Так что принцесса взяла её под опеку, ведь аликорны, как по-настоящему добрые пони, помогают другим.

Сноудроп выбрала пару самых красивых по звуку стаканчиков с пломбиром, вернулась к двери. Сквозь частый перестук шагов одинокой прохожей она снова услышала шёпот.

— День этот будет идеален, о нём мечтала я давно… — едва слышно напевала незнакомка, всё повторяя и повторяя в разном темпе эти слова.

— Хочешь мороженого? — обратилась Сноудроп, выйдя за порог.

Пегаска остановилась, задержала дыхание.

— Мороженое, — повторила Сноу. — Бесплатно. Мы с подругой его готовим, мы здесь живём.

— Я знаю, — крылатая подошла к ней.

— Ты подругу ждёшь? Зря. Она только к рассвету приползает, а потом дрыхнет до полудня без задних ног.

— Знаю, — незнакомка ответила, а затем тёплое, почти горячее копыто коснулось груди.

Сноудроп вздрогнула. Она не ощутила, как к ней подкрались настолько близко! Такого ещё не бывало: она всегда чувствовала других рядом, хоть по запаху, хоть на слух — но эта пони стояла с подветренной стороны, а последние шаги прошла так тихо, что даже песок под копытами не заскрипел.

— Мне пятнадцать, — сказала незнакомка, поглаживая шею. Пахнущее сладковато-пряным анисом дыхание обдуло лицо.

— Э-эм, тринадцать, почти четырнадцать. Если ты о возрасте… — Сноу смутилась, затем всё же представилась. Чувство было ужасно неловким: обычно это она из любопытства трогала других, но ещё никто никогда не делал этого с ней.

— Кризалис, — назвалась странная особа. — Можно просто Криз. Полного имени всё равно никто не знает. А тебя, готова поспорить, скоро все будут узнавать.

Сноу попыталась отстраниться, но не смогла. Теперь уже пара копыт держали её за шею, а большие пушистые крылья обхватывали бока.

— Нуу… — она мотнула головой. — Я просто делаю снежинки. Хорошо делаю. Хочешь попробовать? С мороженым очень вкусно, особенно когда крупные колются и тают на языке.

— Хочу, — сказала Криз.

В то же мгновение Сноудроп ощутила движение воздуха, горячие губы оказались на её губах.

— Ты!..

Язык скользнул в открытый возгласом рот, прошёлся по её собственному языку и нёбу. С испуга Сноу попробовала захлопнуть челюсть, но не смогла — что-то крепко удерживало зубы, и хуже того, разжимало их.

— Мммфф!.. — она попыталась закричать, попробовала вырваться, но ничего не получилось. Крылья и ноги Кризалис были крепкими как сталь.

Длинный горячий язык заскользил вокруг её языка, поглаживая нёбо и едва не проникая дальше в горло. Сноудроп сопротивлялась изо всех сил, отчаянно стараясь выдавить вторженца, но пегаска была сильнее. Гораздо сильнее. И она словно бы наслаждалась этим: копыта гуляли по спине.

— Мммфф!!!..

Взмах крыльев, и Сноудроп поднялась на дыбы, вбивая копыта в грудь опирающейся о неё пони; но та была словно из камня. Второй взмах, и крылья чем-то обхватило, заломило к затылку. Сноу поскользнулась, захрипела, завалилось на бок, а сильная пегаска, не отпуская ни на секунду, упала сверху. Язык надавил тараном, тошнота поднялась в груди.

— Хффф!.. — Сноу выдохнула снова, чувствуя подступающую рвоту.

И вдруг пегаска разом отпустила её. Сноудроп нашла себя свободной: от железной хватки крыльев, от языка в горле — но всё что могла теперь делать, это хрипеть, пытаясь отдышаться. Кисло-горький привкус рвоты стоял во рту.

— Ну ты и неумеха!.. — воскликнула Кризалис, хихикнув. — А я-то ждала хорошего поцелуя. Неужели правда только снежинки? Нечестно же так!

Сноу не знала, что здесь может быть «честно», а что «нечестно», она просто пыталась набрать воздуха в лёгкие, чтобы позвать на помощь. Ведь ей помогут, ей помогали всегда!

— А я тебя похитить собираюсь. Чтобы злобу выместить, понимаешь?.. Буду мучить, ласкать, истязать.

«Похитить?!» — Сноудроп ужаснулась.

— СТРАЖА! — она завопила со всей силы, сжимаясь на траве.

— СТРАЖА!!! — подхватила крик Кризалис, — Заканчивайте там и быстро сюда! Без вас кобылки скучают!

Сноудроп ощутила, как её подхватывает за шкирку, словно годовалого жеребёнка. Потащило куда-то, так что копыта заскреблись по траве и мостовой. Потом был порог, она споткнулась, полетела вперёд. Ворсистый ковёр оказался под ногами, бок ударился о мягкий обшитый диван.

Это была гостиная. Их с подругой собственный дом.

* * *

Сноудроп дрожала, больше не пытаясь подняться. Для крика тоже не осталось сил. Она сидела на крупе, прижатая спиной к животу пегаски, а боком к ножке дивана; горло было зажато в крепких копытах, их задние ноги переплелись. То и дело Сноу чувствовала, как о её шерсть трётся тёплое влажное место, щели и вымени касалось шерстистое бедро.

— Пожалуйста… что я тебе сделала?.. — Сноудроп просипела, извиваясь ещё отчаяннее.

— Да ничего, в том-то и сложность, — Кризалис сказала на ухо. — Ты маленькая, мне жалко тебя.

— Отпусти…

— Фигу тебе.

Ещё сильнее злая пегаска обхватила горло. Второе копыто двинулось вниз по животу.

— Нет…

Снаружи послышались шаги, частые и быстрые, с характерным лязгом накопытников по мостовой. Сноу попыталась закричать: «Помогите!», — но из пережатого горла вырвалось только слабое сипение.

— Эй, ребята, здесь мы! — воскликнула пегаска. — Давайте быстрее, я тут её едва держу!

Сноу принялась вырываться, вкладывая в броски и удары копыт всю оставшуюся силу. И только когда выдохлась до ваты в ушах, услышала от держащей её пони то особенное, злобное хихиканье. Она лгала, словно мерзкие жеребята из школы, которые однажды бросили её на облаке посреди пустоты. Но почему? Зачем?..

— Зачем пони поступают так? — Сноудроп спросила, собрав последние силы и воздух в лёгких. И хватка вдруг разжалась, пегаска просто обняла её, положив голову на плечо.

— Потому что лживые сволочи. Все вы. Ненавижу. Кстати, знакомься, четверо моих дуболомов…

— Трое, — поправил жеребец.

— Трое?.. — голос Криз сорвался, — Как?.. Мы… мы раскрыты?

Прозвучал смешок, сухой и короткий.

— Нет, свалился твой прихвостень от усталости. И как вы собирались во дворец лезть, даже если с сахарного домика пару заклятий снять не способны?

Сноудроп узнала этот голос — и застыла в ужасе. Она помнила многие, очень многие голоса — и если голос Кризалис был незнакомым, со странным акцентом в окончаниях слов, то правильный баритон командира стражи она узнала бы из тысяч других. На секунду вернулась надежда, но услышав ещё пару фраз Сноу окончательно убедилась, что эти двое давно знают друг друга.

Нет, «друг друга» — неправильная фраза. Кризалис ничуть не скрывала ненависти, да и гвардеец откровенно потешался над ней. А затем и вовсе подхватил её магией в воздух, чтобы бросить на протяжно скрипнувшую кровать.

— Ты, ублюдок…

— «Знай своё место»? — он усмехнулся, — Я связался с вами, ничтожествами. И сделаю вас умнее, хотите вы того или нет.

Прозвучал короткий хлопок — удар магией — кобылка застонала. И никто не посмел вмешаться, когда гвардеец ударил снова, а затем снова, превращая стон почти что во вскрик.

— Хватит, пожалуйста. Зачем вы делаете это?.. — взмолилась Сноудроп.

На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина.

— Я? — переспросил гвардеец. — Да потому что каждому приходится платить за былые ошибки. А она?.. Ответь честно, Криз, без своей обычной чуши.

— Маму убили. Твоя принцесса виновата. Хочу отомстить.

«Принцесса, виновата?..»

Сноудроп уже ничего не понимала. Какие-то ошибки, смерти, интриги. Она не хотела в этом участвовать! Она просто делала снежинки! Почему все не могли делать снежинки?!.. Это ведь смысл, это счастье, а ещё капелька радости другим.

— Съешьте пломбир, пожалуйста, — она попросила. — В леднике целая коробка, хватит на всех.

Она прямо ощутила, как чужаки в комнате уставились на неё; замершую на крупе у края дивана, сжавшуюся и дрожащую. И они молчали, пугающе долго молчали, пока со стороны Криз не донеслось короткое, вымученное хихиканье, — после чего каждый из жеребцов захохотал.

И вдруг в её копытах оказался вафельный стаканчик, а кобылка рядом приобняла, положив голову на плечо. Молча они принялись есть. Мороженое холодило, но Сноу всё равно кусала его побаливающими зубами и с жадностью глотала. Когда снежинки лопались, слышался тот особенный звон и хруст.

Она любила этот звук, очень любила, и даже теперь стало чуточку легче. Сноудроп попыталась улыбнуться, прищурив незрячие глаза.

— Такая милашка… — прозвучал вздох. — У нас правда нет шансов? — спросила Кризалис гвардейца.

— С нашими силами? Никаких.

— Получается, — Криз поёжилась, — всё было зря? Забираем нашу мороженку и уходим?

— Глупо. Сердечный приступ, и никаких проблем.

«Что?!» — Сноудроп опешила. Эти пони смеялись как жеребята, а теперь собирались её убить?! Пони так не поступали! Это невозможно!

— Вы… вы не можете!..

— Конечно не можем! — выругалась Кризалис, — Да пусть весь мир рухнет, я не сделаю этого!

— Да тебе и не нужно.

Сноу почувствовала, как сердце сжимается в груди.

— Нет…

— Не смей! Она моя!

Звуки затихли. В комнате повисло мертвящее напряжение. Но вот сердце забилось снова, страшное прикосновение ушло.

— Хорошо, собирайтесь в круг. Уходим.

Сноудроп почувствовала, как пегаска встаёт, подхватывая её за шкирку. Шерстью она ощутила прикосновение очередного заклинания, но теперь направленного на всех вокруг, и куда-то ещё — очень далеко. Всё тело затрясло.

— Нет, пожалуйста, нет…

Кризалис приостановилась, отпуская её.

— Ууу, понимаю, как тебе страшно. Добро пожаловать в банду. И вот первое твоё задание. Бери перо и бумагу, пиши подруге, что мама забирает тебя в Клаудсдейл.

Перо? Бумагу?.. Она могла оставить послание! Подруга умная, очень умная, она всё поймёт. Паника понемногу отступила, Сноудроп осторожно потянулась к крылу. Маховые перья выпадали редко, исключительно редко, она использовала их только для самых сложных снежинок. Поморщившись от боли она вырвала одно.

Копыта нащупали закреплённую на столе чернильницу, бумага легла в держатель. «У нас дома куча дел появилась. Прости, что так улетаю», — быстро, многословно и почти не думая выводила буквы Сноудроп. И одновременно оставляла тайные знаки на краях символов, те самые, по которым подруга обучала её искусству шифрованного письма.

— Хм, калиграфия. Она умеет писать?.. — произнёс капитан стражи.

— Слепая, не значит тупая! — огрызнулась Криз. — А ты, дубина, это чудо угробить хотел.

Сноудроп закончило письмо за какие-то секунды. Очень небрежно, едва не оставив кляксу. Перо легло рядом на стол. И похитители ничего не заметили — Кризалис как прежде несильно обнимала её.

— Теперь готовься. Это не очень-то приятно.

— Я знаю…

Подруга рассказывала, как каждый раз мелькают образы из воспоминаний, очень и очень страшные картины — она не любила путешествовать через пустоту. А Сноудроп ничего не ощущала. По телу прошлась холодная волна, исчезли звуки и запахи, сдавило грудь; но шею по-прежнему обхватывали тёплые копыта — и по сравнению со всем случившимся было не так уж страшно.

Они падали в никуда.

* * *

Всё закончилось шорохом ветра и ударом копыт о камень. Воздух похолодел.

— Добро пожаловать! Добро пожаловать!.. В тайное место, что очень, очень далеко.

Криз кричала в голос, и ей отвечала эхо. А Сноудроп всё пыталась отдышаться, холодный затхлый воздух лез в нос.

— Да не бойся ты, не везде так сурово. Мы тут отличную берлогу обустроили. Я люблю уют.

Сноу снова потащили за шкирку, куда-то дальше и дальше, так что копыта то и дело спотыкались о неровную кладку пола. Впереди скрипнула дверь. Стало теплее — здесь трещал камин — исчез запах пыли: воздух наполняли ароматы перичной мяты и корицы, едва ощутимо пах женьшень.

Толчок под круп, и она упала на что-то мягкое. Большую, обитую бархатом кровать.

Сноу сжалась в клубок, молясь про себя, чтобы её оставили в покое. И чтобы спасли. Ведь её спасут, обязательно спасут!

— Догадываешься, что тебя ждёт?..

— Нет, — она ответила, боясь отмалчиваться.

— Любовь, очень много любви! Ведь мы любим друг друга. И ты всем сердцем полюбишь нас.

Она уже знала, как они друг друга «любят». Это точно не любовь, потому что настоящая любовь была замечательным чувством, нежным и лёгким, как в тех романах, которые подруга читала ей вслух. И Сноу краснела, не могла не покраснеть, когда высокая пони по ролям рассказывала, как кобылки заигрывают с жеребцами. А после было мороженое, и смешные воспоминания, — это было тайной для них двоих.

— А потом я отпущу тебя, — вдруг сказала Кризалис. — Потому что друзья не держат друзей взаперти!

— Отпустишь?..

С едва слышным «ага» пегаска легла поверх неё, копыта принялись гулять по телу. В этот раз Сноудроп слишком боялась, чтобы сопротивляться: она слышала дыхание жеребцов рядом — и даже то, особенно страшное. Единорога, который едва не убил её за просто так. Словно букашку. Хотя, нормальные пони не убивают букашек: даже земнопони как-то договаривались с гусеницами, чтобы они не ели всё подряд.

Кризалис поцеловала её, язык заскользил по крепко сжатым зубам. Чувствуя разочарование в движениях пегаски, Сноу заставила себя подчиниться: она даже ответила, стараясь своим языком погладить чужой, горячий И шероховатый. Он был длинным, до странного длинным, но в горло больше не лез. Сноудроп пыталась облизать его, словно льдинку — но поцелуй был очень, очень грубым, наверное, пегаска даже не заметила её неумелых ласк.

Поцелуй длился, и длился, и длился. И теперь, стараясь подражать, уже сама Сноудроп ощупывала зубы и нёбо пегаски. Нос заполнял аромат аниса, стойким привкусом барбарисовых ягод отдавалось каждое касание языка. Сноу чувствовала, как их слюна смешивается, переполняя рот, и, наконец, принялась глотать.

— Нежная ты мороженка, — пегаска чуть отстранилась. — Теперь слушай новое задание. У нас здесь трое разгорячённых жеребцов. И нет, одна я с ними не справлюсь. Достало! Ты будешь помогать!

Сноудроп оцепенела.

— Кто первый? — спросила Кризалис.

Послышался шаг, и ещё шаг. Тяжёлое тело опустилось сверху, вжимая их в постель. Сноудроп лежала под пегаской, крепко сцепив ноги; но вдруг почувствовала, как их растягивает в стороны. Захват магии был ужасающе силён.

— Ну полегче же.

Магия потянула пегаску вверх. Сноу обхватила её со всей силы, не отпуская, и Криз тоже ответила на объятие, до хруста в суставах прижимаясь к ней. Они боролись с хваткой магии молча, и как будто очень, очень долго — пока тело пегаски вдруг не упало, прижимая к животу горячий и огромный в обхвате предмет: детородный орган жеребца доставал ей до груди.

Если ещё мгновения назад Сноудроп просто дрожала, то теперь всё тело затрясло.

— Да не бойся ты, глупая. Расслабься и учись.

Единорог двинулся обратно, с шорохом и давящим чувством проведя по шерсти. Снова она ощутила нежную и чуть колючую шёрстку пегаски, а затем мышцы жеребца вновь напряглись, сверху на них двоих навалилась ещё большая тяжесть — и огромная, горячая штука вжалась между широко разведённых ног.

«Нет…»

Жеребец надавил, с ужасным чувством раздвигая, а потом и растягивая щель. Стало больно, очень больно. Даже не войдя он как будто разрывал её!

«Нет, нет, нет!..»

Голос отнялся, Сноудроп пыталась, но не могла даже закричать.

— Ну как, прочувствовала? А теперь моя очередь. — пегаска поёрзала крупом. — Знаешь, я для него тоже слишком мала…

Короткий удар, и Кризалис айкнула; но чудовищное давление на щель исчезло — проехавшись по особенно чувствительному бугорку ужас двинулся вверх. Пегаска прекратила ёрзать, накрепко обхваченная магией, вся задрожала.

— Аааай, — послышался протяжный, но очень тихий стон.

Сноудроп чувствовала её горячее, частое дыхание, ощущала медленное движение жеребца сверху — и вдруг на животе пегаски возник огромный, твёрдый бугор. Он двинулся вверх, медленно и плавно, а затем обратно вниз. Пегаска снова застонала, когда движение повторилось — по прежнему медленно, но ужасающе глубоко.

Сноу ощутила, как её собственный круп тоже обхватывает магией и поднимает. Щель прижалась к органу жеребца, особенно чувствительное место вжалось во что-то твёрдое. Пегаскин особенный бугорок. Сноудроп не помнила, как он правильно называется: но её собственный был крошечным и всегда скрывался в щели. И теперь пегаскин, крупный и открытый, проникал прямо в тайное место…

Кроме переполнявшего душу ужаса стало до омерзения стыдно.

* * *

«Почему я здесь? — через пустоту в голове пробился вопрос. — Меня не должно быть здесь. Не должно!.. И её тоже. Это неправильно…»

Пегаске было больно, очень больно. Она отчаянно пыталась расслабиться, но мускулы живота всё равно сводило судорогой, а слишком большой для неё предмет всё двигался и двигался, то вперёд, то назад. Снова Кризалис застонала, и Сноудроп ощутила животом, как после короткого спазма что-то в ней поддаётся. Ещё удар, и Сноу вдруг тоже досталось: кольцо горячей плоти проехалось ей по щели, и особенный бугорок с силой сжало, вдавило в твёрдый пегаскин, едва не раскатывая о него.

— Аай! — вскрикнула Сноудроп.

И тут же услышала долгий, протяжный крик:

— Аууууууу!..

Брызнуло тёплым. Струйка пегаскиной влаги потекла по бёдрам, пачкая шерсть и затекая в приоткрытую щель. Сноудроп дрожала, готовясь к очередному удару — но единорог остановился в избиваемой крылатой. Текли мгновения, живот бедной пегаски сводило судорогами, горячие капли падали вниз.

Единорог как будто сжалился над ними, позволяя передохнуть. Сотня частых ударов сердца — тишина и безмыслие, две сотни — тихие стоны пегаски, касания магии о шерсть — три сотни, и отдых закончился: жеребец двинулся обратно. Бугор снова прошёлся по пегаскиному животу, но это движение далось Кризалис чуть легче — в стонах слышалось меньше боли, она попыталась потянуться вперёд и назад.

Тогда копыта жеребца опустились, сдавливая ей шею — удар внутрь оказался настолько сильным, что даже тело Сноу протащило о постель.

— Ааай!

— Ааххрр… — пегаска захрипела, взмах крыльев вызвал шелестящие потоки ветра. Но даже со всей силой крылатой она не могла освободиться. Бугор на животе резко отодвигался, и снова уходил запредельно глубоко.

Их вжатые друг в друга особенные места толкнуло, а затем снова. Кольцо на детородном органе было широким и твёрдым. Оно надавило, и тоже погрузилось внутрь — с особенно громким хрипом пегаски — чтобы через мгновение выйти и снова рвануться вперёд. Сноу почувствовала прикосновение чего-то холодного, лёгкое покалывание — и вдруг её щель раскрыло запредельно широко.

— Ай… не надо!

Следующее движение заставило её кричать. Нежная плоть щели открылась, орган жеребца проскользил теперь не снаружи, а касаясь и прижимая всё внутри. И единорог как специально замедлился, вынуждая её ощутить рельефную от вен поверхность, и особенно сильно прочувствовать удар широкого кольца. Бугорок вспыхнул болью, она едва не захлебнулась собравшейся во рту слюной.

Темп ускорился. Быстрый выход, резкий вход — частые, очень частые ритмичные движения. Сноудроп уже ничего не ощущала, кроме мимоходом избиваемого кольцом тайного места. Она пыталась отползти, пыталась сделать хоть что-нибудь — но всё что могла, это только сопротивляться захвату на шее пегаски собственными копытами, а задними ногами обхватывать её дрожащий круп.

Кризалис снова закричала, забилась — брызнуло влагой изнутри. И Сноудроп тоже почувствовала, как глубоко внизу живота поднимается что-то тёплое. Это было ужасно! Она дрожала, дёргалась — но не могла ни освободиться, ни остановить этот захлёстывающий поток. Она застонала — и вдруг ощутила влажный язык пегаски на лице. Висок, щека, губы — Кризалис впилась в неё со всей силы, нос вжался в нос.

— Хххфф, — Сноудроп задёргалась. Словно сжатая со всей силы пружина внутри разомкнулась — она почувствовала влагу в глубине, серия спазмов прошлась по телу, мокрые от соков пегаски бёдра стали ещё мокрее.

— Стой… хфф, стой, — послышался голос Кризалис. — Дай ей прочувствовать.

Тряска сверху утихла. Странное чувство — или послечувствие? — заполнило испуганный ум. Сноудроп больше не дрожала, стало приятно — до омерзения приятно. Она никогда не знала ничего подобного! И это было неправильно: культурные кобылки познавали тайны тела со своими любимыми, или хотя бы подругами; но не так же, не так!..

Сноудроп дышала, чередуя быстрые вдохи и медленные выдохи. И лежащая над ней Кризалис дышала в унисон. Жеребец остановился в пегаске, втолкнув своё орудие до предела. Сноу невольно чувствовала его: большие, покрытые мягкой шерстью шары вжимались в её широко растянутую щель.

— Ахфм… да, — Криз протяжно выдохнула, — поначалу не очень, но потом страшно нравится. Ты тоже втянешься, я же втянулась, хффммм…

Плавным движением жеребец вышел из пегаски, приподнял магией её дрожащее тело. И вновь Сноудроп ощутила этот огромный, упругий и горячий ужас, вжимающийся в её собственную щель. Она попыталась сжать задние ноги, но не смогла вырваться из хватки магии. Жеребец надавил.

— Нет!..

Единорог усмехнулся, и его орган скользнул выше, проехавшись по широко растянутой щели и долгим влажным движением пройдясь по животу. Тело пегаски прижалось сверху. Скольжение вперёд, скольжение назад, затем снова — жеребец принялся обтираться о шерсть на их животах, словно о два небольших мохнатых полотенца.

Он заговорил:

— Я приготовлю что-нибудь вкусное, подлечу нашего болезного. А вы пока развлекайтесь. Заслужили. Приятного вечера, Криз.

Единорог двинулся обратно, спутывая скользкую от соков шерсть, хватка магии разжалась. Шесть быстрых шагов, со стуком копыт о неровные камни, скрип плохо смазанной двери, и страшный жеребец ушёл.

Сноудроп слышала дыхание двух других, но воздух в зале как будто стал легче. Снова она почувствовала мягкий перично-мятный аромат.

* * *

— Фюх, — выдохнула Кризалис. — Ну как ты там? Ноги затекли?

— Угу.

Пегаска потянулась, и проехавшись носом по мордочке скользнула ниже. Тёплые прикосновения достались болящим суставам — и от этого правда полегчало. Оцепенение уходило, мышцы расслаблялись — Кризалис тёрлась и гладила, то едва не погружая копыта в расслабленные мускулы бёдер, то поглаживая ягодицы, часто проходясь по влажной щели и кольцу анального отверстия, потирая основание хвоста.

Сноудроп не знала, как это называется. Какой-то массаж? Форма секса?.. Но вопреки пережитому ужасу снова становилось приятно, гораздо приятнее, чем в первый, вымученный раз.

— Всего тринадцать лет, а течёшь уже замечательно. У тебя ещё охоты не было?

— Нет…

— Давай мы это исправим. Выпей.

Что-то скрипнуло рядом, зазвенело, склянка прижалась к губам.

— Что?..

— А ну пей, легче будет.

Сноудроп ощутила, как в рот течёт что-то густое и безвкусное. Она не хотела это глотать, она боялась — но ещё страшнее было думать о последствиях отказа. Сноу сделала один маленький глоток, когда рот заполнился, а затем ещё один, и ещё. Она выпила склянку до дна.

— Молодец. Послушной пони полагается награда. Мне, кстати, тоже. Давай друг друга наградим?..

Пегаска взмахнула крыльями, резко повернулась. Теперь она лежала над ней, дыша в тайное место, а собственной петелькой едва не прижимаясь к лицу.

— Делай как я.

Горячее дыхание коснулось вымени и щели, а затем по особенному бугорку прошёлся влажный, чуть шершавый язык — и вдруг зубы с силой сжались. Боль была резкой до ужаса и онемения. Сноудроп дёрнулась, но крупная пегаска легко её удержала.

— Хфф… не надо! — Сноу взмолилась, но вместо ответа ощутила только сильный укус внизу. А затем язык скользнул дальше, раздвигая половые губы и погружаясь в сжатый туннель.

Движение, ещё движение. Мокрое и упругое чувство. И язык натолкнулся на преграду внутри, надавил. Её кобылкина честь ответила поначалу слабой, но всё нарастающей болью.

— Не надо! Мне больно! Прошу!!! — закричала Сноудроп.

— А мне скучно! А ну старайся, и я буду нежнее!

Пахнущий чем-то странным круп висел над лицом. Пегаска нетерпеливо дышала в щель, но засевший внутри язык лишь слегка поглаживал. Сноу представила, как большие и ребристые песочные часы перевернулись, с тихим шелестом её время посыпалось вниз.

Нужно было срочно, вот прямо сейчас хоть что-нибудь придумать. А мыслей не было от слова «совсем».

Сноудроп потянулась, обхватила пегаску, приблизила её круп к себе. Запах секса стал ещё сильнее, маленькая капля упала на губу. Она не знала что делать. Толкаться языком?.. Но её язык не такой длинный и далеко не такой сильный, разве что чувствительный. Долгим общением со снежинками она воспитала себя способной ощутить даже мельчайшие неровности, представить их форму, их внутренний узор.

У кобылок тоже были внутренние узоры?.. Да откуда ей знать! В романах всё называли «пещерками», «бутончиками», «вишенками» — и это в самом низком жанре, из которого подруга читала ей всего пару книг. Потому что культурная кобылка должна была знать, чем неправильное отличается от правильного, — но не более того. И даже подслушивая разговоры прохожих, об «этом» Сноу практически ничего не узнавала. Она была просто кобылкой, слишком маленькой для таких игр!

— Время вышло, — сказала Кризалис.

Злая пегаска сжала её, вдавила язык ещё сильнее прежнего.

— Аааай!.. — от тянущей, нарастающей боли Сноудроп принялась кричать.

Дыхание перехватило, она закашлялась, но тут же снова заорала. Стало ещё хуже. Что-то внутри начало поддаваться. Очень больно, едва не разрываясь, оно расходилось под давлением языка. Книги говорили, что первый раз, это всегда немного больно. Как же они лгали! Боль была ужасной, и Сноудроп сжалась под пегаской, отчаянно рыдая. Но уже через какие-то мгновения не выдержала и принялась бить её копытами в круп и живот.

— Ай! А ну кончай!

— Прекрати!!!

— Ну держись! — заорала пегаска, и вдруг снова сжала её бугорок. Бедный комок плоти сдавило зубами, стало невыносимо тянуть.

Сноудроп заплакала, снова закричала. Ничто не спасало! Тогда она потянулась вперёд. В голове было пусто. Она вжалась носом в упругий и чуть грубоватый на ощупь край пегаскиной щели, язык вытянулся, касаясь горячей влажной плоти внутри. И сразу же стало легче — страшное давление внизу спало, сменилось лёгкими и быстрыми ласками, лишь чуть болезненными, когда язык проникал через разжатый в центре барьер.

Сноу лизнула сверху вниз, и обратно. Она ощутила большой бугорок, очень твёрдый и отжатый своим размером наружу, дальше была едва ощутимая дырочка, откуда кобылки мочились, а за ней язык нашёл пульсирующий, чуть ребристый по краю любовный туннель. Густые, солоноватые на вкус капли вытекали из него.

Стало страшно, а вскоре и очень больно — чувствуя её неохоту Криз снова принялась давить внутри. Тогда Сноу продолжила: она прошлась кончиком языка по окружности уходящего в глубину туннеля, так широко растянутого недавним совокуплением, что язык вошёл внутрь, едва касаясь краёв.

— А теперь глотай.

Спазма прошлась по внутренним стенкам, так что их упругая, неровная поверхность обхватила язык. Изнутри плеснуло. Смесь уже знакомого пахучего сока, странно-солоноватой жидкости и чего-то отдающего металлом; только спустя долгие мгновения Сноудроп осознала, что это кровь.

— Ты… ты же ранена.

— Да ерунда! — пегаска хохотнула. — Лучше оцени, как я умею. Ни единого разрыва, а у тебя уже почти всё готово внутри.

И правда, в «пещерке» Сноу чувствовала себя как-то странно. Боль почти исчезла, Кризалис то давила, то немного отступала — оттягивая поддавшуюся в центре преграду то в одну, то в другую сторону, но больше всё же на себя. И бедная перегородка словно бы сливалась со стенками, всё свободнее и свободнее язык пегаски заходил в глубину.

Собственные ощущения поглощали, но наученная горьким опытом Сноудроп продолжала ласкать пегаску изнутри. Она находила натёртые места и даже шрамы; тонкие, словно от иголок, сдвоенные отметки; как едва ощутимые старые рубцы, так и отдающие привкусом крови свежие. Партнёр этой пони был ужасно грубым, а пегаска от природы чувствительной, узкой, нежной — каждый акт причинял ей боль.

— Зачем он делает это?.. — прошептала Сноу, ненароком выдав мысль в слух.

— Ты о глубоком сексе? — Криз чуть отстранилась. — Говорю же, это только поначалу не очень. Потом жутко затягивает. Тебе понравится!

Сноудроп сжалась. Она всё детство училась чувствовать фальшь в словах других — но эта пегаска говорила искренне. Будто не знала иной жизни, будто всегда всё было точно так же ужасно — без нормальных друзей, без нормальной семьи.

— Так ты будешь стараться? — спросила Криз.

И Сноудроп потянулась вперёд.

* * *

Это был странный, очень странный секс. Не то, чтобы она знала другие формы, но в глубоких ласках языком было что-то насквозь неправильное. Сноудроп старалась быть осторожной, ощущая, как Криз чуть вздрагивает от прикосновений к ещё не зажившим трещинкам и особенно болезненным шрамам. Ответные ласки же, напротив, граничили с насилием.

Да что там, здесь всё граничило с насилием! И больше всего Сноу боялась мгновения, когда напряжённо дышащие жеребцы в комнате решат пересечь грань. Если её давно не пересекли…

Она застонала. То ли ласки, то ли удары языка внутри стали особенно глубокими. Напряжение поднималось всё выше и выше; нос забивали одуряюще сильные запахи. Соки и пот, кровь и корица, женьшень и гарь от весело трещавшей печи. Всё смешивалось, всё кружилось.

— Ааааа… — протяжно застонала Сноудроп. Изнутри брызнуло, но пегаска вдруг с силой прижалась мордочкой, не выпуская ни капли наружу, а затем с жадностью принялась всасывать и лакать.

Жгучие искорки били в голову, всё вокруг плыло и вихрилось, словно Сноудроп оказалась под водой. Каждое прикосновение к шерсти напоминало течение, а в глубине кружился постепенно успокаивающийся водоворот. И боль исчезла. Ей было до странного, до ужасного приятно.

— Эй, Сноу, как тебе первый настоящий оргазм?

— Аа? Оргазм?..

— Между прочим, ты моя первая кобылка. У меня был опыт с жеребятами, но до этого дня я, хе-хе, только себя так вылизывала, — пегаска заговорила быстро, едва не проглатывая окончания слов: — Ты извини, если не очень аккуратно получилось. Я старалась! Ты с первого взгляда понравилась мне!

«С первого взгляда…»

Сноу завидовала пони, которые могут ощущать мир в лучах отражённого света — так немыслимо чётко и далеко.

— А какая ты, Криз?

— Чёрная, зеленоглазая, с малахитовой гривой. На самом деле очень красивой гривой, даже немножко изумрудной, если свет хорошо упадёт…

Кризалис принялась описывать себя, но Сноудроп особенно не вслушивалась. Она знала концепцию цвета, знала, что снежинки белые, как её шерстка, и что в её гриве есть красивая бирюзовая полоса. Но она не могла ощутить эту красоту. Белый цвет — холодный, чёрный — золистый, красный — кисловато-томатный — вот всё, что она знала. Таков был её мир.

Она вытянула копыта, ощупывая тело пегаски: довольно худое, если не сказать истощённое — бедняга явно недоедала. Сноу хотела потрогать мордочку Криз языком, но попросить повернуться не решилась — было стыдно. Она разве что маму так облизывала, да и то только в детстве. Мама всегда говорила: «Культурные кобылки держат дистанцию», — хотя и вздыхала потом, понимая, как для незрячей это тяжело.

Сноу не смела просить Криз повернуться, но всё же решилась воспользоваться случаем и получше ощупать её с другой стороны. Язык двинулся по животу, ощущая чуть колючие и бархатистые прикосновения шерсти. А дальше были два островка слегка огрубевшей кожи — её вымя, напряжённые и довольно большие соски. Запах пота — резкий, но до смущения приятный, словно аромат аниса — смешивался с чем-то мускусным; чувства переполняли, спутывались, в голове плыло.

— Хочешь молока попробовать?

— А? — Сноудроп удивилась, — У тебя есть жеребёнок?..

— Да нет же, глупая! Я просто могу!

Сноу смутилась на мгновение, но всё же решила послушаться. Она обхватила сосочек губами, начала посасывать.

— Да сильнее же!

«Хорошо», — Сноу притянула пегаску за бока, сжала сосок зубами. Она совсем не помнила себя во младенчестве, да и мама не очень-то рассказывала. Наверное, сложно ей было. Требовались обучающие игрушки, особенные уроки — а денег ужасно не хватало. Сноудроп поморщилась, и вдруг ощутила, как тонкая струйка брызнула на язык, а затем снова. Что-то густое, безвкусное и маслянистое. Она принялась глотать.

Кризалис заёрзала, неловко хихикнув.

— Хмм, хе-хе, а я тебя только чуточку возбудить хотела… — Криз задрожала всем телом, — Как же приятно! А ну пей до дна!

Сноудроп сильнее сжала сосок, чувствуя, как струйки становятся тоньше. Она тянула его на себя, покусывала, а когда выдоила до последней капли потянулась за вторым. И снова маслянистая жидкость брызнула в рот.

— Она так совсем голову потеряет, — послышался голос жеребца.

— Ха-ха, хочу это видеть!

Криз громко расхохоталась, затем ойкнула. Второй сосочек опустел.

— Ну извини, не могу я больше, я маленькая ещё…

— Да просто ленивая ты, сестрёнка.

Сноу не понимала, о чём они говорят, она старалась успокоиться. Все эти прикосновения, ласки, поцелуи — такие интенсивные и частые — понемногу утешали. Даже если эти ласки были грязными, неправильными, а злая пегаска украла её первый поцелуй…

И вдруг единственное слово, произнесённое жеребцом, засело в уме.

«Сестрёнка», — как такое может быть?

— Вы родные? — удивилась Сноудроп.

— Да, — ответил жеребец. — одногодки.

— Тройняшки?..

— Ага.

Сноудроп никогда не встречала тройняшек. Особенно разнополых. Это ведь такая редкость! Она застыла, пытаясь всё переварить — и даже не сразу поняла, что её тела касается уже не только пегаска, но и ещё две пары больших, уверенно ласкающих копыт.

Она задрожала.

— А ну кончай трусить, — Кризалис перевернулась, так что снова оказалась лицом к лицу. — Ты самая замечательная кобылка на свете. Такая яркая, когда раскрываешься! И будь я не я, если не поделюсь лучшим с любимыми. Делиться, это же так весело и хорошо!

— Пожалуйста… не надо, — Сноудроп слабо попросила, уже чувствуя, как копыта жеребца ощупывают её щель и массируют кольцо анального отверстия.

Криз крепко обняла её и вдруг приподняла; прохладный воздух прошёлся вдоль взмокшей от пота спины, а затем её опустило на крепкое мускулистое тело. Жеребец принялся поглаживать напряжённые бока — а пегаска по прежнему оставалась сверху, не разрывая объятий. Будто понимала, как ей тяжело.

На секунду, всего на одно мгновение, Сноудроп захотелось сказать ей «спасибо». Хотя бы за эту капельку понимания. Ведь в остальном эти глупые жеребята не понимали ничего.

Может, просто стоило им объяснить?

— Поймите, я не хочу этого, — Сноу попыталась говорить как можно чётче. — Я не просто боюсь. Я хочу однажды найти особенного друга, создать семью, родить здоровых жеребят. Я не хочу вам зла. Сжальтесь, пожалуйста, не забирайте мой первый раз.

Жеребец невозмутимо поглаживал её, пегаска ощутимо напряглась.

— Вашу семью правда убили?

— Да, убили, дура ты конченая! Хватит об этом!

— Ладно… — Сноу постаралась подобрать слова, но никак не получалось.

Она знала, что ужасное случается. Бывали войны, бывали смерти. И иногда это делалось только затем, чтобы остановить бурю. На самом деле никто ни в чём не был виноват.

Чем выше пони, тем чаще приходилось ей встречаться со злом — судить и решать — а времени всегда не хватало. И даже её подруга, благородная и высокая, бывала очень скора на расправу. Сноудроп знала, что принцесса может убить врагов. Даже если они жеребята. Потому что одна похищенная слепая тоже была жеребёнком!..

И нет ничего ужаснее в мире, чем жеребята, убивающие жеребят.

— …Я, — Сноудроп закашлялась. — Я оставила послание подруге. Мы придумывали с ней тайные знаки. Я описала вас.

Пегаска оцепенела.

— Отпустите, пожалуйста. Я же чувствую, как вам больно. Я не хочу вам зла.

Быстрые шаги прозвучали по полу, скрипнула дверь. Второй жеребец ушёл.

— Ну вот какого дракона ты притворяешься дурой, а на самом деле ушлая такая?..

— Я…

— А ну затихни! Или я ударю тебя! — Кризалис выкрикнула, но тут же замолкла, прозвучал резкий выдох и глубокий вдох. — Ладно, ровно через месяц я тебя отпускаю. Тридцать дней. Всего лишь тридцать дней, к празднику Первого снега ты сможешь уйти. Да, проклятье, я знаю, что делаю всё не так! У меня нет вашего опыта, понимаешь?! Ты мне нравишься, очень и очень нравишься, ты моя первая. Дай мне хоть какой-то шанс!

Сноудроп сжалась в комок от этой испуганно-злобной тирады. Хотелось возразить, придумать ещё хоть что-нибудь, но она не находила слов. Было такое чувство, что одна ошибка, и пегаска действительно её ударит. Просто ударит, но после этого превратит месяц заточения в настоящий ад.

— Пожалуйста, не грубо, — Сноудроп попросила снова. Копыта жеребца всё так же массировали её анус и щель.

Было страшно, но месяц, это ведь не так уж долго?.. Она могла потерпеть, а потом просто, просто забыть.

* * *

Пегаска рассказывала, на пару с братом массируя и поглаживая её тело. Впервые Сноудроп ощупала орган жеребца — самым краем копыта! — и узнала, что он называется пенисом, а кобылкин любовный туннель вагиной. Но было и множество других названий: ведь смущённые пони придумывали всё новые и новые, пока старые становились слишком стыдными даже для самых близких бесед.

А ещё были такие слова как клитор, вульва и влагалище, половые губы и уретра, лежащее в середине члена медиальное кольцо — правильные медицинские термины. И Сноу решила, что будет использовать их вместо глупых «вишенок», «пещерок» и «бугорков». Не потому что бугорки заставляли её кривиться, как грубую Кризалис, а всего лишь чтобы отделить неизбежное подальше от нормальной жизни.

Её заставят заниматься сексом, пусть так, или даже трахаться, совокупляться, обслуживать — но не любить. Ничто во всём мире не заставит её это полюбить!

Она чувствовала головку члена на постепенно растягивающихся половых губах, ощущала, как мягкие прикосновения копыт заставляют мышцы расслабляться. Кризалис с братом замолкли, полностью сосредоточившись, и как будто управляли её телом: от каждого прикосновения поднимались тёплые волны, в мыслях становилось пусто и легко.

— Сноу, не сдерживайся. Кобылка должна стонать, когда ей приятно. Это здорово помогает, я говорю!

Она послушалась, застонала. И через дрожь ощутила, как сильно растягивающая головка члена усилила напор, понемногу проникая внутрь.

— Ааай! — вырвался крик, скорее не боли, а обиды. Она чувствовала себя игрушкой в объятиях этой пары. Бессильной игрушкой, которая могла только кричать и скулить.

— Не надо так сжиматься! Тебе же нравится, я чувствую. Да что с тобой не так?!

— Я хочу… сама, — Сноудроп выдохнула, едва переборов прорвавшиеся всхлипы.

— А справишься?

Она застонала, снова чувствуя это невыносимое давление на входе в узкий туннель. Член был слишком огромным! Кобылка неполных четырнадцати просто не могла его принять!..

— Да справлюсь я, справлюсь! Дайте мне шанс!

Жеребец рассмеялся, и после мгновения замешательства пегаска вторила ему. А затем она откатилась, освобождая спину; крепкие объятия превратились в лёгкое прикосновение на бёдрах, и копыта жеребца тоже разжались. Впервые Сноудроп почувствовала, что может двигаться как захочет, или даже встать.

Она поднялась на ноги, ощущая слабый сквозняк, охладивший разгорячённое потное тело, осторожно двинулась назад. Шаг и ещё шаг — пустота внизу — неловко Сноудроп спустила задние ноги с постели, расправила крылья. Было приятно чувствовать копытами камни, а перьями воздух вокруг; ровно пару мгновений; пока не стало ясно, что последние крупицы данного ей времени утекают. Крылья поднялись, охваченные дрожью, кровь ударила в лицо.

— Я оближу, ты не против? — она спросила жеребца.

Копыто ободряюще погладило шею. Значит, не против. Ей в чём-то даже понравился этот молчаливый ответ, сказанный на языке тела. Немного контроля. Вот всё, о чём она только смела мечтать.

Сноудроп опустила голову, пока не почувствовала, как нос утыкается в короткую колючую шерсть и напряжённые бедренные мышцы. Через запах пота пробился лёгкий аромат базилика и перечной мяты, но не такой, как от парфюма, а больше напоминавший естественную ноту в запахе жеребца.

«Сосредоточься», — Сноудроп напомнила себе. Чуть сместившись, она нашла основание члена и мошонку, где явно ощущались большие твёрдые шары. На них была такая мягкая нежная шёрстка. Секунда сомнений, и Сноу широко открыла рот, потянула воздух в себя.

— Ох, вау! — выдохнула пегаска.

И жеребец тоже вздрогнул, когда большое, упругое яйцо полностью оказалось во рту. На этом храбрость иссякла, но всё же, не очень понимая что делает, Сноу начала массировать его губами и языком. Она не была уверена, нравится ли это партнёру, но вот Криз явно впечатлилась — мгновения не прошло, как крылья дёрнуло ветром, бок прижался к боку а щека к щеке. Кризалис затянула второе яйцо в рот, довольно урча.

Эта пегаска занималась сексом со своими братьями?.. Сноудроп не удивилась, скорее опечалилась. Иногда пони вели себя неправильно, потому что глупые. Или грустные. Были такие дни, когда ей хотелось накричать на маму, а потом улететь навстречу метели. Лететь долго, очень долго, пока крылья не перестанут нести.

Она повзрослела, получила метку, то время давно прошло. А Кризалис, вдруг она — нет?

Сноудроп ощутила копыто жеребца, поглаживающее ей макушку и лохматящее гриву, нежное прикосновение на ушах. А потом голову стало отталкивать. Он хотел продолжения — ясно — почему-то ей даже понравился этот безмолвный приказ.

Яйцо выскользнуло изо рта, Сноу сглотнула скопившуюся слюну, втянула побольше воздуха. Мгновение, и она боднула жеребца в живот. Нос уткнулся в основание члена, язык коснулся горячей упругой кожи, покрытой рельефом вен. Долгим движением она лизнула вверх, затем вниз, и снова вверх — стараясь как можно лучше запомнить рисунок — затем ещё больше вытянула язык и попробовала ощупать член с другой стороны.

— Прелестно, — чмокнула губами Кризалис. — Но ты лучше начни с головки, попробуй взять её в рот.

— Я знаю.

После невольно резкого ответа, Сноу в очередной раз глубоко вдохнула. Было страшно. Когда жеребец пытался войти в неё, член показался просто огромным, но теперь она могла измерить его длину. Как раз с её ногу. И толщину — больше копыта. Неужели у всех такие? Неужели ей придётся это принять?..

Внутри стало тепло, даже жарко. Она задрожала, мотнула головой.

— Ну же, не выделывайся.

Сноудроп почувствовала копыто Кризалис на затылке, твёрдое и и чуть шершавое, голову качнуло. Мгновение, и нос затопило пряным, мускусным запахом жеребца; в губы упёрся неровный по краю конец. Она разжала челюсть как могла шире, потянула в себя воздух. Копыто сверху стало давить.

— Мммм, — Сноудроп застонала. Ей стало больно, когда зубы вжались в обернувшие их губы, а к нёбу, отдавливая язык, прижался огромный твёрдый предмет.

Она ощутила, как копыто Кризалис убралось с затылка, чтобы погладить вдоль позвоночника и лечь сзади на сжатую щель. Тело жеребца начало смещаться. Он медленно поднялся на круп, а затем и вовсе наклонился вперёд, надавив грудью на макушку, вжимая подбородок в край постели. Копыта обхватили бока. Медленно он потянул её на себя.

— Хффф!.. — она бы закричала, если бы смогла. Член упирался уже чуть ли не в горло. Её должно было стошнить, но почему-то не тошнило — копыта пегаски гладили вымя и краями проходились вдоль щели, с каждым разом всё сильнее задевая внутреннюю плоть.

— Нежнее, — сказала Кризалис. — Неужели не чувствуешь, ей надо тебя изучить?

Жеребец смущённо хмыкнул, давление на голову ослабло. Теперь он просто держал её, не позволяя вырваться, широко растянувшая рот головка лежала на языке.

— Оближи хорошенько, — посоветовала Криз.

Глупая пегаска. Как она, вообще, это себе представляла?! Сноудроп едва могла двигать языком. Впрочем, жеребец всё же позволял ей немного смещаться. Она с усилием потянулась назад, сменила положение языка, и снова втолкнула в рот эту гигантскую штуку. Затем опять, и опять — она сжимала головку члена, ощупывая со всех сторон.

Самой широкой частью была верхняя. Большая, гладкая, упругая — чем-то похожая на плоскую шляпку гриба. Она пульсировала в такт биению сердца, а ещё время от времени набухала, заполняя весь рот целиком. Дальше ребристый от вен член становился чуть тоньше, хотя — Сноу помнила — чем ближе к основанию, тем больше он расширялся. И ещё было это огромное медиальное кольцо.

Вдруг Сноудроп почувствовала, как что-то тёплое касается её щели. И это был уже не край копыта, и даже не язык!

— Хмммффф!

— Это всего лишь игрушка, — пегаска прикусила ей ухо, легонько потрепав. — Тонкая и совсем нестрашная. Расслабься, ты очень легко примешь её.

Сноу действительно не чувствовала того страшного растяжения, просто что-то тёплое, скользкое и чуть пульсирующее вдавливалось внутрь, уже достигнув места, где раньше девственная плевна перегораживала проход. Стало больно, но не очень, предмет двинулся дальше. Всё глубже, глубже и глубже, пока не коснулся последней преграды внутри.

— Вот молодец. Хочешь передохнуть?

И как она должна была ответить?.. Она даже сглотнуть не могла! И жеребец ничего не сказал на хлопки её слабого копыта о живот, только обнял сильнее и снова принялся поглаживать гриву. Будто это помогало. Слюны во рту накопилось уже столько, что она едва не захлёбывалась.

Сноудроп осторожно упёрлась копытами в живот жеребца, оттолкнула себя назад.

— Хмммффф!!!

Она ощутила, как штука внутри тоже двинулась, сильно её растягивая. Да она сама, сдуру, насадилась на неё! Но по крайней мере во рту стало свободнее, она смогла сглотнуть, а затем снова потянулась к жеребцу. Давление сзади чуть спало.

— Ухватила суть, Снежинка?

Сноу попыталась фыркнуть, но потом всё-таки бросила короткое «угу». «Добрые друзья» дали ей немного свободы, совсем чуть-чуть. Как будто специально, чтобы она смогла попробовать и то, и другое — и выбрать на свой вкус меньшее зло.

* * *

Прошли мгновения неуверенных покачиваний и удивлённых стонов, а затем ещё мгновения. Нетерпеливая пегаска прижала сзади чуть сильнее, жеребец сдвинул копыта к затылку и снова надавил. Сноу дрожала и никак не могла решить, чего же хочет, а вернее боится меньше всего. Игрушка внутри как будто распухала, с каждым движением всё сильнее растягивая узкий проход — а член просто был ужасающе огромным. Она боялась, что стоит хоть чуть пропустить его в горло, и уже не получится дышать.

Сноудроп потянулась назад. С тихим «ай» она впечатала круп в бёдра пегаски, игрушка внутри упёрлась во что-то очень чувствительное, ужасно растягивая проход. И прямо в это мгновение Сноу почувствовала, как она становится больше. Эта штука была упругой, горячей, странно изогнутой на конце. И она росла, очень быстро росла!

— Ааай!.. — выдохнула Сноу, когда пегаска двинулась обратно.

Странная штука вышла, оставив внутри только изогнутое окончание, прождала несколько мгновений, пока проход не начал сжиматься, и снова вошла. Медленным, плавным движением, своим огромным размером буквально до треска растягивая всё.

— АААЙЙЙ!!! — Сноудроп рванулась, забив крыльями от жуткого прилива чувств.

Ужас. Удивление. Смущение. Всё смешалось. За новыми ощущениями Сноудроп не чувствовала боли, только это невыносимое растяжение и ожидание удара глубоко внутри. Она вся затряслась. И удар вскоре последовал, а затем ещё один, и ещё. Медленными плавными движениями Кризалис со своей «игрушкой» входила; ненадолго останавливалась, давая ей привыкнуть к ощущениям; и снова стремилась обратно, чтобы уже через несколько мгновений ударить в матку опять.

— Аай! Не так сильно! Да тяжело же мне! — Сноудроп запищала.

И Кризалис замедлила темп, стала чаще поглаживать. Да и жеребец, головку члена которого она едва не прокусив бросила, будто ничуть не обидевшись, начал лохматить ей гриву и ласкать лицо. Он был спокойным, молчаливым и не таким уж грубым. В противовес бешеной пегаске он даже начал нравиться ей.

— Совсем не страшно, вот скажи? — Кризалис спросила, впихивая «игрушку» особенно глубоко. — Почему ты нас так боишься?.. Мы правда не хотим тебя обидеть! Нам просто хочется немного любви.

«Любви?..»

— Да вы что, издеваетесь?! — Сноудроп вскинула крылья, чувствуя теперь не страх и смущение, а один только гнев. — Вы обесчестили меня! Вам этого мало?! Хотите бросить меня беременной?! Чтобы я растила больного жеребёнка и плакала по ночам?..

Она всхлипнула, задрожала. Передние копыта упирались в брюхо жеребца, и Сноу едва сдерживалась, чтобы не ударить его. Она знала, что он ни в чём не виноват. Может, в другом месте и в другое время он стал бы хорошим пони. Как и эта дура, Криз. Но не сложилось. Да точно так же, как и ей самой подчас эпически не везло.

— Мы другие, — обиделась Кризалис.

— Ха-ха…

— Только не пугайся, — она попросила почти умоляюще. И вдруг толкнула её.

Ойкнув, Сноудроп упала на грудь жеребца, пегаска навалилась сверху. Объятия стали ещё крепче, штука внутри вдавилась до предела, а потом ещё больше расширилась, заставляя скулить…

И вдруг Сноу ощутила, как нечто меняется. Зашелестело, вдох едва не сорвался в кашель от внезапного запаха, сильного как анис и базилик. Ещё мгновение назад она чувствовала шерсть на груди жеребца, но теперь пушистость исчезла, копыта опирались о что-то горячее и твёрдое. И пегаска сверху тоже лишилась шерсти, теперь её тело как будто состояло из сплошных жгутов мускулов, гладкой кожи и слитой с ней роговой брони.

— Что это?.. — Сноудроп тихо спросила.

Язык вытянулся, осторожно коснувшись шеи жеребца. Она ощутила упругую, почти обжигающе-горячую кожу, странную форму кадыка, заострённые черты лица. Уши его были нормальными, но грива исчезла; а ощупав языком рот она нашла большие, игольчато-острые клыки.

Сноудроп затрясло.

— Позволь представиться, — начала навалившаяся сверху «пегаска». — Дочь королевы, младшая, начисто бесполезная. Её необученные стражники. И да, клыки, из-за которых нас принимают за хищников, а потом охотятся, чтобы заживо сжечь.

Она обняла со всей силы, прижалась щекой к щеке.

— Но мы не хищники, правда! Я люблю баклажаны, а ещё пироги с черникой. Она у нас дома росла. А кроме того мне нужно чувствовать других, лучше всего пони. Без этого мы болеем и можем умереть.

Сноу ничего не понимала, но уже не ощущала того животного страха. Скорее огромное, невыносимое отвращение. Секс с не-пони ведь не считался сексом? Это было чем-то неправильным, запретным?.. Её не просто насиловали, а ещё и делали извращенкой! Сноудроп застонала. Краем ухо она слушала, как Кризалис принялась рассказывать о своём народе, но почти не следила за историей, собственные мысли целиком занимали ум.

— Вы, — она прервала рассказ чужеземной кобылки. — Вы что, правда не понимаете, что делаете со мной?

— Да всё мы понимаем. Но хочется же! Почему пони не делают любовь просто ради удовольствия?! Почему вы такие дикие, а? А-а?!

Уши сжались, Сноудроп оцепенела поверх жеребца.

— Ну всё, хватит с меня, — ровно сказала Кризалис. — Ненависть я ещё могу простить, но не отвращение. Сейчас ты подаришь удовольствие моему брату, а потом и всем остальным. И если начнёшь снова выделываться, — она ухватила ухо, — я тебя буду кусать.

— Я…

— Кто тут главная, королева роя, или ничтожная засранка, слишком много возомнившая о себе? Я, или ты?!

Кризалис сжала зубы, ухо как огнём обожгло.

— Аай… Ты!

— Смышлёная пони. Теперь обними его, поцелуй и расслабься. И засунь своё отвращение себе в зад!

Сноудроп послушалась, и тут же почувствовала, как медленно «игрушка» выходит из неё. Со вздохом неудовольствия Криз оставила её пещерку, но тут же во вход упёрся другой, гораздо больший предмет. Он надавил, едва не разрывая, начал проникать.

— Ааааа!!! — Сноудроп задёргалась над жеребцом, принялась извиваться. Крылья бессильно забили о воздух, копыта лягнули пустоту.

— А ну прекрати!

— ААААЙ!!!

Клыки сжались, хрустнуло. Сноудроп ощутила острую, режущую боль. Кризалис потянула ухо на себя.

— Хфватит выделываться! — она зашипела не разжимая зубов.

Боль была ужасной, с обеих сторон. А обида в стократ хуже! И подстёгиваемая ей Сноудроп лягнулась. Прицельно, со всей силы. Копыта врезали в гладкую пластину, со хрустом вминая её в брюхо хитинистой кобылы — Кризалис охнула, зубы на ухе разжались. И в тот же миг Сноудроп ударила жеребца головой в лицо.

Она попыталась вскочить. Она знала, где дверь! Но жеребец оказался быстрее: копыта обхватили бока с такой силой, что рёбра затрещали. Сноудроп закашлялась, упала. Копыта жеребца перенеслись на шею, зубы сомкнулись на носу. Она вся затряслась.

— Ты… ты… — позади Кризалис пыталась отдышаться.

Сноудроп сжалась на груди жеребца, стараясь превратиться в самую маленькую и незаметную пони на свете. Почему-то она почти не чувствовала боли: как в кровящем ухе, так и в жестоко обхваченном зубами носу. Часто и резко она задышала, открыв рот и вывалив язык.

— Ты, мерзавка!..

— Достойна тебя, Криззи, — фыркнул жеребец.

— Ав… да, достойна, — Кризалис зашипела. — Ну всё, ты будешь пищать от восторга! Я не я, если не выебу тебя!

Волна холодного воздуха прошлась по комнате, жеребец удивлённо охнул. Что-то страшное произошло. Колючей магии вокруг стало столько, что снова заслезились было высохшие глаза.

* * *

Дрожащая Сноудроп почувствовала, как ноги обхватывает нечто мягкое, шелковистое и очень крепкое: как задние, так и передние — их стало растягивать. С огромной силой, всё дальше и дальше. Суставы разболелись, едва не до хруста, она закричала.

— Ааай!..

Её тело перевернуло, так что жеребец оказался под спиной, стало изгибать. Огромная сила потащила голову к широко разведённым задним ногам. Стало больно, но тут волны магии как будто начали проникать под кожу — мускулы кололо, сжимало до оцепенения, а затем они расслаблялись. Сноудроп ощутила своё тело мягким и податливым, словно воск.

Губы коснулись чего-то влажного. И лишь спустя несколько мгновений Сноу осознала, что это её собственная щель.

— Лижи, — приказала Кризалис.

Сноудроп не посмела отказаться. Это было грязно: ни разу в жизни она не делала подобного, но всё же принялась изучать языком свою узкую щель. Едва ощутимый чувствительный бугорок, тонкая дырочка уретры, дрожащие половые губы и сжатый до предела проход в глубину — слишком узкий даже для её собственного языка! Она родилась крошечной, она плохо росла. Ей было рано заниматься этим!

И всё равно она чувствовала возбуждение. Копыта хитинистого жеребца ласкали бока, а разлитая в воздухе магия что-то делала со всем телом. Сноудроп тяжело задышала: запахи исчезли, как и звуки — остались только телесные ощущения: пульсация внутренних стенок и подступающая влага в глубине.

Преодолевая сопротивление она протолкнула язык глубже. Слабым уколом боли отозвалось то место, где раньше была девственная плевна, но чтобы пройти дальше длины языка уже не хватило. Внутрь и наружу, внутрь и наружу, подстёгиваемая толчками о голову Сноудроп принялась лизать.

Она уже чувствовала, что скоро кончит, когда Кризалис неожиданно оттащила голову. С влажным звуком язык покинул щель.

— Теперь соси и глотай.

Челюсть разжало, в рот воткнулась горячая и упругая штука. Большая, ребристая на ощупь. Она уткнулась в нёбо и основание языка, потекли густые, маслянистые соки. Точно такие же, как недавно из сосков этой поддельной «пегаски». Сноудроп скривилась от отвращения, но всё же принялась глотать.

Всё тело ласкало: шерсть щекотало магией, живот гладили и массировали копыта. Что-то тонкое, как нити, обхватило клитор и соски — их стало сжимать в такт ударам сердца, сильно оттянуло. Сноудроп чувствовала такие же нити во рту, в носу, на уголках испуганно зажмуренных глаз, на каждом подрагивающем мускуле. Ощущения захлёстывали с головой.

Она захрипела, дёрнулась, даже засевшая во рту штука не помешала завизжать. Оргазм был мгновенным, запредельно сильным, — и жуткая слабость охватила тело сразу же после него.

Что-то огромное уткнулось о вход во влагалище, надавило, вошло. Сноу попыталась сжать мышцы, но они не подчинились. Ни одна! Она чувствовала себя бессильным призраком в собственном теле, и хуже того, вдруг оказалось, что тело подчиняется приказам извне. Ещё мгновение назад растянутые до боли ноги вдруг двинулись. Передние обхватили круп пегаски, задние круп жеребца.

Сноудроп сопротивлялась всеми силами, попыталась закричать. Но вымученный стон потонул в хрипе, когда она вжала себе в горло эту странную, изливающуюся соком штуку. И в то же мгновение точка огромного растяжения во влагалище пошла в глубину.

Две большие, приносящие хрипение и боль штуковины проникали в неё, и тело само вталкивало их внутрь. Сноудроп попыталась хотя бы отключиться от ощущений, потерять сознание, но даже этого сделать не смогла. В мгновение, когда штука в горле пережала дыхание, а член дошёл до шейки матки — её захлестнула. Обжигающе-горячее чувство оргазма растеклось внутри.

— Ухф… — простонала Кризалис, — больше не могу…

Нити вокруг тела стали опадать, сила магии исчезла; и на взмахе крыльев Сноудроп лягнула в живот поддельной крылатой, вырвав из горла сбившую дыхание гадость, а само чудовище отбрасывая далеко на пол. Она распрямилась, попыталась вскочить, но тут же крепкие как сталь копыта оказались на боках.

— Стой.

Она сжалась, пока всё внутри заполняло ужасным растяжением. Этот жеребец был сильным, очень сильным. И таким большим. Ей стало страшно.

— Не лги, тебе не так уж плохо.

Да, ей не было «так уж плохо»! И вот это-то и было самым жутким. Она чувствовала, что ещё секунда, ещё мгновение, и сама потянется к нему. Она желала, и не желала! Словно в детстве, когда хотела улететь в никуда, и всеми силами боролась с этим безумным желанием.

— У меня есть честь, осёл… — она простонала.

— У меня тоже.

Жеребец поцеловал её в губы, ещё крепче обнял — и начал переворачивать. Она запищала, когда огромная штука двинулась внутри, проталкиваясь ещё глубже. В клитор упёрлось ребристое от вен медиальное кольцо. Пять мгновений мучений, и чуть отлегло — он оказался над ней, вжимая спиной во влажный от пота бархат постели.

— Не кончай, пожалуйста… — она попросила.

Жеребец только хмыкнул. Он как будто не понимал! Какая разница, что они другие? Какая разница, что от их связи не будет жеребёнка?! Всё равно это было так мерзко, будто её макали лицом в грязь. Нет, хуже, в сотню раз хуже! Она не понимала, как ещё недавно думала, что этот месяц можно просто перетерпеть. Это испытание становилось самым ужасным, самым унизительным в жизни.

Жеребец толкнул шейку матки, почти вышел, и снова вошёл. Она ощутила резкий укол возбуждения. Этого омерзительного чувства, с которым должна была бороться изо всех сил. Или всё же нет?..

— У вас это нормально? — она спросила тихо. — Сёстры с братьями, друзья с друзьями? Вы все делаете это, поэтому не понимаете, каково мне?..

Жеребец ответил лишь после того, как в очередной раз её поцеловал.

— Попробуй быть как мы.

«Как они?»

Сноудроп сжалась, чувствуя очередной удар в шейку матки. Но уже не такой страшный. То ли она привыкала, то ли жеребец учился быть нежнее с ней.

— Ладно… попробую, — она прошептала. — Что мне делать?

— Обхвати мне шею.

— Эм, шею? — Сноу послушалась, стараясь не сжиматься и с трудом удерживая дрожь.

Всего мгновение, и жеребец снова двинулся вперёд. Неспешно, плавно, и не так уж больно. Скорее тяжело. И вместе с тем очень, очень жарко. Она вздрогнула, когда на вход в матку надавило, а затем и вовсе запищала, как только партнёр вдруг качнулся обратно и тут же снова вошёл в глубину.

Сноу сжала его шею, слабо взбрыкнула, и тут же ощутила зубы на носу. Укусит — она испугалась, но жеребец только принялся щекотать. Кончиками клыков, едва не заставляя чихнуть, а затем сильнее, с губами и языком. И стоило ей чуть расслабиться, как он опять качнулся, чуть отодвигаясь, чтобы тут же снова надавить на последнюю преграду в глубине.

Она вдохнула и выдохнула, попыталась отстраниться, но только больше запутала крылья о сжатую в гармошку простыню. Такую влажную. От смеси её слёз и соков, слюны и пота, а может и ещё каких-то выделений хитинистых: от бьющих в нос запахов кружилась голова. А жеребец всё двигался: то вперёд, то назад; то сдвигаясь чуть выше, то смещаясь ниже. Всё быстрее и быстрее. И вдруг она ощутила удар о клитор, очень болезненный, — внутрь едва не вошло это широкое, оплетённое бугристыми венами медиальное кольцо.

— Да не смогу же я… — она пролепетала.

— Ещё как сможешь. А потом мы продолжим на твой вкус.

— На мой вкус?..

Уши вздёрнулись. Ещё какие-то… — часы назад? — она нашла бы что сказать насчёт «вкуса» и всей этой мерзости. Но теперь сил ни на что не оставалось, было только то невыносимое напряжение, что заставляло её дрожать с головы до копыт. Выдохи превращались в скуление, а скуление в стоны — и жеребец уже ничуть не сдерживался, всё ускоряя и ускоряя темп.

* * *

Хитинистый едва не выходил, чтобы тут же протолкнуться глубже. В клитор било срединное кольцо, ноги и крылья дрожали. Ей было тяжело, ей не хотелось этого, но тело всё равно отвечало. Это дикое растяжение внутри доводило до предела: слышалось хлюпанье, по бёдрам текло. И было скользко, очень скользко. Если ещё недавно жеребец проталкивался до боли, то теперь только быстро, очень быстро скользил.

Сноу сжимала ноги на его бёдрах, копыта обхватывали шею, живот тёрся о живот. Соски так сильно натирало. Борьба ничуть не помогает — она убедилась — так что теперь только старалась показать, где легче, а где особенно тяжело.

Жеребец так ускорился, что её таскало по постели. Вверх и вниз, вверх и вниз. В матку било, клитор дёргало то внутрь, то наружу, и одновременно с запредельно глубокими ударами она ощущала, как подступает тот особенный миг. Нет, не удовольствия — потому что это ни капли не удовольствие! — но хотя бы секунды облегчения после всех мучений. И Сноудроп уже не боролась с жаром внутри.

Она завизжала, когда после очередного удара кольцо протолкнулось в до треска разжатый туннель. На бёдра брызнуло, в голове поднялась вязкая муть. И наконец-то жеребец остановился: не двигаясь, даже не лаская — он просто обнимал, позволяя ей прийти в себя.

— Ты… ты не ранил ведь?..

— Трусиха, — хитинистый лизнул её в щёку. — В твоём возрасте нормальные кобылки троих обслуживают, а ты только и можешь что ныть.

— Прошу… Заткнись.

— Не зарывайся.

Она вздрогнула, ожидая удара, или чего-нибудь худшего, но жеребец только чуть сильнее обнял. Он не разозлился — вся поза подсказывала это! — и, как будто бы, чуточку её пожалел.

Член остановился, пульсируя в растянутой до предела щели; копыта неспешно массировали круп и бока. А потом был поцелуй, на который она уже ничуть не сопротивляясь ответила — очень глубокий и сильный, где язык жеребца едва не входил в горло, а отдающую пряным слюну снова и снова приходилось глотать.

— Эм, извини. — она с трудом проговорила, когда поцелуй прервался. — Не молчи, пожалуйста. Давай хоть о чём-нибудь поговорим.

— Ты проголодалась, — сказал жеребец, чуть отстранившись.

— А?..

— У нас есть сдоба с мёдом, а ещё вино, черничное, и весьма недурные пирожки.

…

Она не нашлась, что ответить, и только вскрикнула, когда жеребец вдруг обхватил бока ещё крепче — одним плавным движением он её перевернул. Спину захолодило, крылья поднялись и крупно задрожали. Сноу пыталась, но никак не могла прийти в себя — огромная штука внутри ужасно давила.

— Вытащи пожалуйста, — она попросила, упав лицом жеребцу на грудь.

Мягкий поцелуй в макушку, и стало ясно — не вытащит. Но всё же он позволил ей немного освободиться: изрядное усилие, мгновение боли, и из растянутого туннеля вышло самое тяжёлое место — широкое, неровное по краю медиальное кольцо. Стало полегче, она часто задышала, а затем ощутила движение, и носа коснулся приятный аромат.

Свежий хлеб. Среди запахов пота и секса это казалось таким диким, что она просто не могла удержаться. Не думая ни о чём Сноу вгрызлась в хрустящую сайку, на разрезе заполненную мёдом. Она глотала, не пережёвывая и не чувствуя вкуса, но запах — такой тёплый и домашний — заставил мысли очиститься. И вместе с тем принёс настоящую боль.

Она разрыдалась. Уже в который раз, но теперь так горько, как не плакала ещё ни разу в жизни. В глазах зудело, из носа текло, и был ком в горле, который едва не заставлял её стонать. Не как от того мучительного удовольствия, а от чистой, концентрированной боли — когда обидели, потому что хотели и могли.

«Попробуй быть как мы», — он говорил. Как будто ничего не понимая.

— И чем вы другие?.. — она прошептала. — Я не хочу, не буду, не стану! Я никогда не поступила бы так.

— Так тебе и не нужно.

Она вздрогнула.

— …Сестрёнка проснётся, но знаешь, как грустно видеть её обессиленной? Сегодня ты выложишься целиком, даже если будешь всё время плакать. Но… — жеребец обнял её крепче. — Давай без слёз, а? Мерзко ведь. Мы можем послужить королеве и получить немного удовольствия. Или устроим друг другу худший день в жизни.

Он вдохнул и выдохнул, прежде чем продолжить:

— Я голосую за первое, а ты?

— Эм?..

Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы всё переварить.

— Тебе не нравится делать мне больно?

— Совсем нет. Я ненавижу вас, мне хотелось отомстить, но как-то это нерадостно. Может, мир?

«Мир?» — Сноудроп оцепенела. После всего пережитого он предлагал ей мир?!

— Может, ты ещё и дружбы моей хочешь?

— Да, хочу.

Это было уже слишком. Слишком больно, слишком странно; но слёзы — они прошли. Сноудроп потёрлась носом о шею жеребца, коснулось щеки. Захотелось, и она лизнула, чтобы тут же получить ответный поцелуй. И это было неплохо, даже приятно. Всё было бы неплохо, не будь того унижения, той огромной распирающей штуки внутри. Вот единственное, что их отличало. Для неё мука, а для них норма жизни. И нет, больше она не хотела быть собой.

— Ладно, — она поморщилась. — Я попытаюсь по-вашему. Но я же не умею ничего!

— Начни с малого. Доведи себя до оргазма, как можно быстрее. Но теперь сама.

«Сама?» — мысль прозвучала эхом. Сноу не очень-то понимала, как сделает это. Жеребец прижимал её к себе, почти не позволяя двигаться. Немного вперёд и немного назад, немного выше и немного ниже — но не разрешая даже наполовину вытащить член. А ещё ухо болело: такой тягучей, режущей болью, что она не решалась тронуть его.

Копыто похлопало по плечу, чуть надавило. Со вздохом она двинулась назад: немного глубже, и ещё немного, пока в клитор не упёрлось медиальное кольцо; а затем обратно и снова вглубь до влажного удара. Было нелегко, влагалище сильно распирало, но Сноудроп старалась как только могла. Жеребец хотел быстрее? И она делала это быстрее, тихо надеясь, что он кончит и оставит её в покое.

— А ты очень милая.

— А?..

Хитинистый обнял её крепче, так что нос потёрся о щёку, несильно поцеловал.

— Если однажды Криз подарит мне дочку, я назову её в твою честь. И ни за что не обижу. Нашим кобылкам нелегко приходится, но я буду её защищать.

— Ты о чём?

— О том, что значит быть чейнджлингом. Представь, что ты из другой семьи, представь, что твои провинились перед нами. И вот, ты оказалась здесь. Тебя наказали, тебя обидели, но никакой радости это не принесло. И мстить уже совсем не хочется. Тебе ведь тоже?

— Угу.

— Тогда давай избавимся от отвращения. Начисто. Ты мне нравишься, а королева и вовсе в тебя влюбилась. И представь себе, Сноудроп, как ты кого-то любишь, а он окатывает тебя помоями в ответ на попытку поговорить.

«Поговорить?»

— …Сделаем так, я буду говорить с тобой на вашем языке, а ты старайся по-нашему. Пусть не получается, пусть всё неправильно, это не важно. Потом всему научишься, а сейчас нам нужно худшее переломить.

Она поёрзала, попыталась сосредоточиться. Хитинистый говорил так, будто это очень, очень важно. Будто от этого зависит её жизнь. И как будто он действительно хотел подружиться — и насколько получалось старался помочь.

— Правда нравлюсь?

— Очень.

Жеребец начал рассказывать: о чейнджлингах, о дружбе и сексе, о правилах умелой любви — одновременно поглаживая её изнутри и снаружи. Они сменили позу, а потом ещё раз, — пока, наконец, не стало удобнее. Сноудроп попробовала сжиматься на выходе и расслабляться на входе, попыталась гладить пульсирующий бугор на животе.

Было непросто, ничего толком не получалась. Но она старалась, снова и снова чувствуя в себе захлёстывающие волны возбуждения… и уже искренне пытаясь подарить партнёру ответный оргазм.

Глава вторая «Маленький чейнджлинг»

Немного выше, и немного ниже, а после небольшой круг бёдрами, такой ощутимый, что вырывался стон. Сноудроп покачивалась над телом жеребца, перейдя от неглубоких ласк к особенно проникающим. Партнёр уже рассказал, что самые чувствительные места на входе, но глубокие и сильные удары тоже нравились ей, особенно когда в напряжённый клитор билось медиальное кольцо.

Иногда становилось больно, но хитинистый жеребец чувствовал это и позволял ей передохнуть. А потом они снова доходили до трудного места и преодолевали его. В такие мгновения возвращалось отвращение; но Сноудроп повторяла себе: «Я не пони, я не пони», — и на душе становилось чуточку легче.

Месяц, всего лишь месяц. Тридцать дней, семь сотен часов. Это время она могла побыть маленьким чейнджлингом. Они ведь не такие уж плохие: они не отталкивали изучающее копыто слепой, не смеялись на попытку облизать лицо, а наоборот, любили и безо всякого смущения ласкали друзей.

Сноудроп уже успела облизать всё тело партнёра. Она запомнила каждый мускул, каждую пластинку его гладкой хитиновой брони, каждую ноту его перично-мятного запаха. Она покачивалась над ним, и «видела» внутренним взором улыбающегося чейнджлинга. С каждым мгновением он словно бы становился больше и сильней.

— Аууу… — послышался стон. — Что это было? Мама?..

— С добрым утром, Криз, — чейнджлинг рассмеялся. — Как ты там? Гораздо лучше, а?

Кобылка часто задышала, с неловким стуком крыла о камень поднялась.

— У меня… получилось?..

— Не у тебя, — буркнула Сноудроп.

— А?

Чейнджлинг самодовольно расхохотался:

— Ты не поверишь, но мы подружились. Она не против побыть с нами, или даже одной из нас.

— Веджи, — Кризалис воскликнула, — проси что хочешь! Быть тебе генералом моей победоносной армии! Лучшие кобылы, земли, города!..

— Ухо ей подлечи.

Мгновение, и ветер пронёсся по комнате. Сноудроп ойкнула, когда сверху на неё свалилось тяжёлое перепончатокрылое тело, к разорванному уху прижался горячий язык. И вдруг отравлявшая половину удовольствия боль стала постепенно уходить. Не просто уходить; рана зарастала; Сноу чувствовала возникшую вдоль разрыва новую, особенно чувствительную плоть.

В удивлении она подняла копыто, ощупала рану. И вместо болтающегося куска уха обнаружила только тонкий, ответивший покалыванием шрам.

— А ты можешь… — Сноудроп обернулась, широко распахнув веки. — Можешь мои глаза?..

Кризалис молчала несколько мгновений.

— Наверное. Не знаю. Никто не лечил глаза. С нервами сложно. Я же тебя сломаю, я тебя даже возбудить толком не смогла.

— Ладно, — Сноу поморщилась. — Ничего, мне и слепой неплохо.

«Неплохо?» — она удивилась, произнеся эту фразу. Но ей и правда было неплохо с похитителями. Свыклась, стерпелась. Стенки влагалища сжимались, массируя орган жеребца. Она с нетерпением ждала мгновения, когда глубоко внутри почувствует его горячую сперму, или что там у чейнджлингов вместо неё?

— Почему ты не кончаешь? — она спросила осторожно.

Кризалис хихикнула на ухо. «Неопытная», — пояснил жеребец. И это даже расстроило. После всего, что они тут вытворяли, он называл её неопытной; а ведь она уже научилась большему, чем абсолютное большинство кобылок её лет.

— Ничего, сейчас ты у меня точно голову от возбуждения потеряешь, — прошептала Кризалис. — А потом мы будем любить друг друга, любить и ещё раз любить.

— Я не хочу… терять голову.

Хитинистая погладила её круп, колечко ануса, разведённые членом половые губы.

— Знаешь, зачем живут маленькие чейнджлинги?

— Зачем?..

— Чтобы служить королеве.

Кризалис отвела копыто — и с силой шлёпнула о круп. Вырвался удивлённый вскрик. Второй шлепок, и вскрик стал болезненным. А третий удар и вовсе вышел настолько сильным, что Сноудроп заорала, скользя по груди жеребца. Она распахнула крылья, попыталась лягнуться в ответ, но снова всё тело охватили шелковистые нити, ноги вытянуло и сжало. А потом и вовсе мускулы перестали отвечать.

— Только не снова… Не надо! — она расплакалась.

— Ну уж нет, меня мама с толком учила, — Кризалис зашипела. — Раз пожалеешь, всегда будут на шее висеть. Только награда и наказание, только кнут и пряник. Лупить, лупить и ещё раз лупить. Тогда полюбят!

— Глупости!.. — собрав последние силы Сноу напряглась. Ойкая и сжимая зубы от ударов она принялась втолковывать глупой перепончатокрылой, что принцессы никогда не бывают жестокими ради жестокости, что нужно быть добрее к другим.

И от этого удары становились только злее. Сноудроп почувствовала, как её захлёстывает, протяжный стон вырвался из лёгких, со всей силы она рванулась вниз, вверх, а затем снова вниз, насаживаясь до предела на орган жеребца.

— Ааау!..

Изнутри брызнуло, тело обмякло.

— Ну, дура, ты хоть что-то поняла? — копыта Кризалис погладили основания крыльев, прошлись по бокам.

— А ты… поняла?..

Жеребец расхохотался. Кризалис принялась шипеть, но он как будто совсем не боялся своей королевы. Сильные копыта приобняли Сноудроп, поцелуи доставались мордочке. Она неуверенно улыбнулась.

— А если бы королеву выбирали голосованием?..

— Гррр!

Кризалис сорвала её с жеребца, бросила на пол. Секунда, и она оказалась сверху. Морда уткнулась в мордочку, нос вжался в нос. Сноудроп вся сжалась от ужаса. Она зашла слишком далеко!.. Но всё равно неудержимо захотелось хохотать.

И вдруг она услышала тихие сдавленные звуки. Криз давилась смехом.

— Обожаю! — прозвучало с придыханием. Клыки впились в нос, Сноудроп заорала. А потом почувствовала, как что-то ребристое входит в любовный туннель, едва не разрывая. Всё глубже, глубже и глубже. Крик сорвался на визг.

Кризалис выпустила раненый нос и злобно рассмеялась.

— Мы или станем лучшими подругами, или я тебя убью!

— Отпустишь.

— Забудь об этом, мы тебе такое устроим! Даже мысли не будет!

— Ха-ха…

— Но сначала ты испробуешь всё, что только может испытать кобылка в Эквестрии. Для сравнения. Чтобы не ныла потом.

«Трижды „ха”», — подумала Сноудроп. Какое-то бесшабашное, яростно-весёлое чувство захлёстывало ум. Она уже не боялась боли, не боялась насилия. Кризалис не убьёт её, не искалечит, вдруг стало ясно. Она вовсе не такая страшная, как рисуется: просто этой хитинистой тоже пришлось хлебнуть бед.

— А я всегда мечтала о старшей сестре, — Сноу произнесла вслух, рассмеявшись. — Только не о такой, блин, только не о такой! Мне так не хватало защитницы в школе, а ещё мордочки, чтобы облизывать каждый день.

Одно время казалось, что принцесса станет настолько близкой. Но она была выше, гораздо выше этого. Они играли в отношения, они дружили, но чтобы так сблизиться, на это никто не решался. А ласки иногда так не хватало, даже если по всем меркам времени для «этого» она была слишком мала.

И теперь ей досталась дурацкая жукопони. Ну что за жизнь?.. Наверное, другая кобылка бы отчаялась. Но она ведь, проклятье, переписывалась с самим духом метели и пурги! Она подружилась с бурей! Что в сравнении с этим какие-то перепончатокрылые чудовища? К тому же мелкие, лишь чуть старше её самой.

— Сноу, ау!

— А?..

— Как ощущения?

Кризалис отодвинулась, затем одним плавным движением вошла. И всё внутри стало расступаться, едва ли не с треском; но боли не было, только захлёстывающее ум чувство растяжения: гораздо более ощутимое, чем когда-либо прежде. Сноу тихо застонала.

— Чуть больше эластичности, чуть больше податливости. Ещё я добавила чувствительности, а ранки и натёртые места убрала.

— С-спасибо…

— Сочтёмся!

Сноу почувствовала, как её подхватывает магией, передние и задние копыта забросило за спину перепончатокрылой, живот крепко прижался к животу. И Кризалис шагнула вперёд, затем дальше, легко спрыгнув с постели. Ребристая штука внутри в такт движению смещалась, выходя и снова входя.

— Как насчёт прогуляться? Я люблю простор!

Стон вырвался из лёгких, скрипнула дверь.

* * *

Они шли по коридорам, под копытами стучали ступени лестниц; воздух свежел, неприятно холодящий сквозняк превращался в порывы ветра. И шумел, даже выл, словно стая голодных волков.

— Так холодно и влажно, где мы? — Сноу спросила осторожно.

— К северу от Ванхувера. Ну, знаешь, олени, кабанчики, скалы и пихты. Страшная скукота.

Точнее Кризалис не объяснила, но Сноу и не надеялась на хороший ответ. Она по привычке считала шаги, пыталось запомнить двери и повороты — но всё смешивалось, мысли путались. Наконец, скрипнула очередная дверь и мелкая морось осеннего дождя ударила в лицо. Запахло солью и йодом, послышались крики чаек, рядом прошуршала палая листва.

— Можно… остановиться?.. — с трудом пробормотала Сноудроп. Она ощущала себя игрушкой под телом этой высокой перепончатокрылой, насадкой на что-то огромное. Оргазм подступал, она дрожала всем телом и сжималась внутри.

Кризалис обняла её копытом, медленно опускаясь на круп. И в то же мгновение Сноудроп пересекла вершину. Это был мощнейший всплеск единственного чувства — восторга. Ни боли, ни страха, ни обиды; просто удовольствие, самоценное, каким оно и должно быть.

Она знала это чувство. Особенное, ни с чем не сравнимое, от которого слёзы текут по лицу. До сих пор она испытывала это только раз в году: долгие, долгие месяцы работая со снежинками, а затем выпуская их все в один праздничный день…

И так запросто достичь той же вершины?.. С помощью извращённого секса?! Это было нечестно!

— Ненавижу, — пробормотала Сноудроп.

— Взаимно.

Сноу почувствовала, как её приподнимает, затем опускает. Тяжёлый удар достался шейке матки, едва не продавив последнюю преграду. Она застонала. У жеребца член заканчивался утолщением, что хоть и тяжело было поначалу, но облегчало толчки в глубине; но с этой большой и длинной штукой всё было иначе: узкий серповидный конец наносил сильнейшие удары, с каждым разом всё дальше и дальше пробивая себе путь.

— Слушай… аах… что это у тебя?..

— Ну, знаешь, мы размножаемся яйцами…

— Нет, нет! — Сноудроп замотала головой. — Не хочу дальше слушать!

— …У нас тоже есть семьи, вот только именно королева выбирает достойных особенного подарка. Впрочем, — она хихикнула. — Иногда подарок достаётся самым непослушным маленьким чейнджлингам. Потому что иначе не перевоспитать.

Сноудроп зажала уши копытами. «Думай о приятном, думай о приятном», — она повторяла себе. Но среди всего мерзкого и страшного вокруг лишь ощущения на шерсти не были ужасными. Мелкий осенний дождь, порывы ветра в провалах бойниц старой крепости, крики чаек. Они были рядом с океаном, жуть как далеко от Кантерлота. Она даже не представляла мощи заклинания, способного перенести в такую даль…

Сноу мотнула головой.

— Зачем ты меня мучаешь, Криз? Я же так стараюсь.

Мягкое прикосновение досталось щеке, гриву потрепало.

— Плохо стараешься. Хочешь, сразу покажу, чего мы от тебя хотим?

— А выбор есть?.. — вздохнула Сноудроп.

— Неа, в том-то и прелесть.

Кризалис опустилась на спину, с шорохом раскинув крылья, Сноу лежала животом к её животу. Несколько мгновений покоя, и она ощутила что-то новое сзади. Копыто жеребца массировало анальное отверстие, смазывая его чем-то прохладным и с каждым движением чуть оттягивая край.

— Вы… сзади хотите?

Зачем так делать?.. Она не понимала. Это же грязно! Но крупное тело жеребца уже опустилось сверху, большой пульсирующий конец вжался в анальное отверстие, толкнул вперёд. Снова стало тяжело. Она болезненно застонала.

— Возьми её грубо, Веджи, это приказ.

И сзади надавило, ужасно сильно. Сноудроп попробовала как-то помочь жеребцу, но раньше, чем она сумела расслабиться, на шею опустились тяжёлые копыта. Чейнджлинг, которого она едва не назвала другом, принялся её душить.

— Ахфф… — последний воздух вырвался из лёгких, больше она не могла вдохнуть. В лицо лизнуло, прямо по глазам, длинным раздвоенным языком — очень мокрым и немного шершавым. А жеребец сверху вдруг обхватил зубами основание недавно пострадавшего уха, с хрустом клыки пронзили хрящ.

Сноудроп задрожала, принялась извиваться, но хватка магии почти не позволяла ей двигаться, да и то, что допускалась, было оставлено как будто в насмешку. Она могла только немного сместиться вперёд, прочь от члена, или назад — насаживаясь на него.

Она поднатужилась, попыталась насадиться. С резкой, короткой болью самое широкое место проникло внутрь. Чтобы передохнуть хоть мгновение она остановилась, но тут же чейнджлинг принялся давить. И его королева тоже двинула бёдрами — шейки матке достался очередной сильный удар.

«Воздух! Воздух! Воздуха!..» — мысленно орала Сноу, но дышать не давали. Силы быстро оставляли её. Холодок забегал по ногам, звуки и запахи исчезли — она ощущала только два безжалостно истязаемых отверстия.

Медиальное кольцо вошло в прямую кишку, что-то глубоко внутри поддалось и распрямилось; а затем Сноу почувствовала, как горячий острый конец пробил последнюю преграду на входе в матку. Всё внутри стало разжимать.

— …Хочешь дышать?.. — спросила Кризалис. И только эта, единственная фраза из длинной тирады, пробилась через ватную пустоту.

Сноудроп кивнула. Мгновение, и её челюсть широко разжало, губы прижались к губам. Она попыталась встретить язык Криз прикосновением собственного, но вместо этого что-то огромное и очень твёрдое уткнулось в нёбо. Эта штука двинулась дальше, скользнула в горло. Ослабевший язык отжало вниз.

Нечто тяжёлое, широкое и гибкое спускалось по глотке. Всё глубже и глубже. Но тошноты не было, как и боли, только очень странное распирающее чувство. И вдруг Сноудроп ощутила что-то ещё — короткий тонкий отросток — он вошёл в дыхательное горло, и лёгкие заполнились. Она снова смогла дышать.

Вновь вернулись звуки, онемение в ногах начало проходить. Сноу попробовала напрячь мышцы и ощутила, как анус сжимается вокруг основания члена; а огромная, заострённая на конце штука покоится глубоко в матке. И жеребец одновременно со своей королевой двинулись, выходя.

— Хфффф, — она захрипела, выпуская воздух. Резкий вдох, и появилось чувство, как отросток в горле упирается во что-то очень глубоко.

— Глотай, — послышался голос Кризалис. И она принялась заглатывать, хотя и не ощущала, что течёт в желудок: по отростку ходили большие бугры.

Движение члена и яйцеклада сзади повторилось. Синхронное и очень глубокое, с болезненным ударом по основанию хвоста. А затем они стали двигаться в едином ритме, но попеременно, каждый миг заполняя хотя бы одно из её отверстий до самого конца. Зубы жеребца на основании уха снова сжались, клыки прокусили нежный, ответивший резкой болью хрящ.

Сноудроп снова приближалась к пределу, только этот оргазм бесконечно отличался от предыдущего. Боль, страх, неверие — всё смешивалось, и удовольствие как будто только подталкивало эти чувства из глубины. И даже разразиться криком она не могла: желудок заполняло, он бурчал.

Продержавшись ещё с полсотню долгих, мучительно-тяжёлых вдохов, Сноудроп кончила, извиваясь всем телом. Каждая группа мускулов до предела напряглась. Она ощутила весь рельеф члена сзади, все формы ребристого широкого яйцеклада — и даже мышцы горла сжали упругую словно щупальце штуку. Появилась тошнота.

«Хватит. Пожалуйста, хватит!.. Я же не выдержу. Умоляю…» — мысленно она принялась просить.

И вдруг действительно стало легче. Преодолевая сопротивление магии она наконец-то смогла двинуть копытом, чтобы прижать его к горлу, а потом и к подбородку хитинистой. Жеребец отпустил изодранное ухо и стал постепенно выходить.

Щупальце выскользнуло из горла, а затем и изо рта; удалось сжать челюсть; глоток, и ещё глоток — Сноудроп принялась сглатывать накопившуюся слюну. Горло саднило, да и не только горло! Настрадавшийся зад горел огнём, очень сильно разжимало вход в матку, ужасно растягивающая штука покоилась внутри.

— Вытащи, пожалуйста, — Сноудроп попросила.

Но Кризалис не сделала этого, только засмеявшись. Её язык вернул обычную форму, под мокрыми ласками боль в ухе начала постепенно ослабевать.

— Ну скажи, Снежинка, я смогла тебя впечатлить? Ха-ха, чую, ещё как смогла! В Эквестрии так не умеют! В Эквестрии вообще понятия не имеют о настоящем сексе. Вы самые скучные на свете существа!

Сноу скривилась.

— Так вот как вы любите друг друга?..

— Мы — круче, — кратко ответил жеребец.

«Полные чудовища», — мысленно застонала Сноудроп.

Это всё было слишком для неё!

* * *

Сноудроп дрожала; затем кончала, срываясь на крик; и снова дрожала. Чейнджлинг со своей королевой как будто позволяли ей отдохнуть — ну, как они это понимали — просто и без затей разрабатывая оба её отверстия, не слушая ни стонов, ни просьб прекратить. Желудок что-то переполняло до тошноты. Сноу ещё никогда не чувствовала себя настолько объевшейся — передними копытами она всё ощупывала округлившиеся бока.

— Что это?.. — спросила она в конце концов.

— Ну, я рассказывала же. Молоко… — Кризалис как будто смутилась. — Должно возбуждать, а не возбуждает. Я же маленькая ещё.

И количеством они решили перекрыть качество. Идиоты. Сноудроп застонала: она чувствовала себя очень и очень грязной, а ещё дрожащей от холода, промокшей от пота и льющего сверху дождя.

— Давайте в дом? Я же так простыну совсем.

— Неа, с нами ты ничем не заболеешь. Отвечаю. А завтра ты проснёшься такой весёлой и бодрой, что сразу же поцелуешь меня в нос.

«Завтра?..»

— Сколько времени? Уже за полночь?..

— Ха-ха-ха, — Кризалис громко рассмеялась. — Снежинка, уже рассвет!

Целая ночь секса… Сноудроп не могла поверить, что занимается извращениями уже столько часов. Она не чувствовала себя уставшей. Наоборот, даже более бодрой, чем вчера. И раны так быстро заживали.

— Криз, вы могли бы помочь стольким больным…

Зубы лязгнули. Короткий и очень сильный удар пришёлся в челюсть. Сноудроп прикусила язык.

— Поняла?

— Поняла, — она ответила с дрожью.

— Тогда пошли. Умираю, как хочется пирога.

Плавным движением Кризалис поднялась на копыта, Сноу вновь повисла под её животом. Шаг, и ещё шаг, крупный ребристый орган стал двигаться внутри, но в этот раз вдвойне стимулируя и матку, и широко разведённые стенки влагалища, а особенно сильно сжатый коротким отростком клитор. И будто мало этого, Сноудроп почувствовала пару широких нитей с присосками, расположившихся на сосках.

— А пирог я запью молочком юной пегаски, — уточнила Криз.

— Аа?

— Тебе тоже дам попробовать. Чуточку. Много с тебя сегодня не надоить.

Сноудроп почувствовала, как кровь приливает к лицу. Всякое она сегодня испытала, но это уже переходило последние границы: снесённые, издырявленные, смешанные с чем-то жутким и чужим. Она уже не могла бороться за свою честь — ведь ничего от чести и не осталось, совсем ничего, и теперь на её месте расширялась страшная, кровоточащая дыра.

И эту пустоту нужно было заполнить; немедленно, хоть чем-нибудь; пока не поглотила всё.

— Я хочу узнать вас лучше, — борясь с подступающим оргазмом, Сноудроп сказала настолько чётко, насколько могла.

— Хм?..

— Вы… вы очень близки мне. Я очень люблю прикосновения, даже такие. Я хочу стать ближе к вам.

Кризалис остановилась.

— Только, пожалуйста, одна маленькая просьба.

— Говори.

— Узнай меня тоже, — Сноудроп смахнула навернувшиеся слёзы. — Мне больно… больно быть просто игрушкой для вас.

Язык коснулся лица, губы вжались в губы. Королева поцеловала её, очень нежно гладя нёбо и зубы, затем отстранилась.

— Лучшая находка в жизни… — она выдохнула. — Конечно же, Сноу, я хочу узнать о тебе всё. А теперь пошли завтракать.

— Э-эм, — копыто погладило переполненный живот, — едва ли я способна,

— О, ещё как способна. Я покажу тебе, какие чудеса может выделывать твоё тело. Хочешь стать маленьким чейнджлингом?

— Хочу…

— Ты им станешь! — пообещала Кризалис.

Сноудроп почувствовала, как возбуждение внутри снова достигает пика, смешиваясь с нетерпением. Вновь это был сильнейший и чистый как родниковая вода оргазм. Настоящее море восторга, куда она погрузилась особенно надолго и глубоко. Она завизжала…

И краем уха услышала, как хлопнула дверь.

* * *

— Хай, любимый. Я тут волка готова съесть.

— Только к вечеру, — донёсся голос жеребца. — Мясо жёсткое. Нужно вымочить и долго тушить.

Кризалис громко расхохоталась.

— Тогда большую пиццу с баклажанами, пожалуйста. Тебе несложно ведь?

— Сей момент.

Сноудроп застыла в ужасе. Она чувствовала запахи кухни: пряностей, ароматизированных масел и свежего хлеба — а ещё слышала голос жеребца, который вчера хотел её убить. И эта хитинистая назвала его «любимым».

— Но вы же?.. — Сноу прошептала.

— Люблю до ненависти, ненавижу до любви. Знакомо, а?..

— Знакомо… — Сноу выдохнула. И ойкнула, когда вдруг хитинистая вскинула передние копыта, взмахнула крыльями, и под спиной болезненно сжавшейся Сноудроп оказался полированный кухонный стол. Он был из камня, тёплого и ощутимо волнистого.

— Добрый сэр желает отведать молочка юной пегаски?

— Не откажусь.

— Непосредственно? — Криз произнесла с издёвкой.

Сноудроп почувствовала, как с её вымени слетели живые нити с присосками, Что-то холодное сжало соски, потянуло. Сжатие, растяжение; сжатие, растяжение — брызги горячей влаги — её принялось безжалостно доить. Зубы заскрежетали.

— Хм, не ноет. Делает успехи?

— Не то слово! — Кризалис звонко рассмеялась. — К обеду ты её не узнаешь! Точно говорю!

Жеребец ничего не сказал. Бедное вымя ещё несколько раз сжало магией, но после этого прекратило растягивать. Сноудроп услышала, как струйка влаги бьётся о стекло.

— Пара глотков?

— Эх ты, дубина, — Кризалис вздохнула, и Сноудроп почувствовала, как с влажным звуком её покидает засевшая во влагалище штука.

Криз отступила, с шорохом копыт о камень; живот обдуло дыханием, губы прижались к соску.

— Стесняешься? — она спросила невнятно.

И тогда Сноу вновь услышала шаги: дыхание коснулась второго соска, его обхватили жёсткие губы. Она задрожала. Двое принялись сосать и массировать бедное вымя, снова потекли горячие капли. Кризалис делала это так сильно и умело, будто училась всю жизнь, а жеребец скорее просто ласкал: если можно назвать «ласками» жёсткие захваты и укусы. Сноудроп часто задышала, чувствуя, как что-то стремительно пустеет внутри.

— Хмф, — отстранилась Кризалис. — Вкусная.

Она поднялась, поцеловала в губы. Горячая жидкость потекла в рот: сладкая и чуть ванильная, жирноватая, словно растаявший пломбир.

— Она в охоте, но ещё не полностью. И обучена, но не совсем. Эта прекрасная полуготовность, терпкая как полусладкое вино. Хочешь?.. — Криз произнесла с придыханием.

— Её наказали за послание?

— Ну, вроде того…

— Значит, нет. Накажем.

И Сноудроп вдруг услышала удар копыт о камень стола, шею сжало, сверху навалилось тяжёлое тело.

«Нет!..»

Она ощутила, как огромный член упирается в опухшую от частых оргазмов щель. Он надавил, не смог проникнуть. Сноу запищала, чувствуя ужас и режущую боль. Давление стало сильнее, и ещё сильнее; копыта опустились на плечи, потянули её.

«Нет! Нет! Нет!!!»

Она завизжала. С ужасным растяжением конец прорвался внутрь. Жеребец толкал и тащил её на себя, прижатые к животу копыта ощущали, как всё выше и выше поднимается огромный бугор. Сноудроп пыталась сжаться — совершенно невольно! — хотела расслабиться, чтобы всё стало легче; но не могла сделать ни то, ни другое. Частые спазмы ходили по внутренним стенкам, с внезапной и неожиданной силой подступал очередной оргазм.

— Нет!!! — она заорала. И почувствовала, как всё сжимается внутри. Брызнуло горячим.

Жеребец должен был остановиться, должен был дать ей хоть немного передохнуть — но вместо этого Сноу ощутила, как широкий конец упирается в матку. С такой силой, словно хочет пробить проход ещё и туда. Это было невозможно! Она задёргалась, принялась извиваться — и жеребец положил копыто ей на горло — она замерла.

— Сжальтесь… не могу… — Сноудроп захныкала, но услышала в ответ только весёлый кобылкин смешок.

Она почувствовала, как задние ноги задирает всё выше и выше. Жеребец поднялся над ней, наклонился. Он собирался вкладывать в удары весь собственный вес! И уже через миг Сноу это ощутила. Резкий вход, страшное растяжение, мучительный удар в матку. Крик, пронзительный крик. А затем медленный выход и снова резкий вход.

Сноудроп принялась бить копытами в грудь и шею жеребца, забилась под ним, со всей силы напрягая крылья и бёдра. Ничто не помогало! Удары следовали за ударами. И что-то порвалось внутри…

— АААААЙ!!! — она завопила от нестерпимой боли.

Член вошёл, разорвав последнюю преграду, о клитор ударило медиальное кольцо, дальняя стенка матки содрогнулась — но Сноу ловила это лишь на самом краю чувств. Внутри стало влажно, горячие капли брызнули наружу при выходе, а после второго удара и вовсе потекли струёй. В нос ударил страшный, очень страшный запах крови.

— Вы… вы же ранили меня!..

Жеребец и не думал останавливаться. Он вышел, снова вошёл — ускорил темп. И с каждым ударом рана отвечала резкой болью, внутри хлюпало, наружу текло. Сколько крови было в тринадцатилетней кобылке? Полведра, четверть?.. Она ведь потеряет сознание…

«А потом Кризалис меня спасёт», — поняла Сноудроп. Это было очередное испытание, королеве нравилось испытывать своих.

Сноу попыталась расслабиться — и тут же почувствовала, как с очередным ударом члена кровь хлынула сильнее — тогда она наоборот сжалась со всей силы. Пенис обхватили внутренние стенки, копыта спину жеребца. Боль была ужасной! Зубы заскрежетали, слёзы потекли рекой, но поток крови почти иссяк.

Жеребец погладил её. Мимолётно, едва ощутимо. Нос коснулся носа — он дыхнул ей в ноздри, потёрся щекой. Сноу вся задрожала, но теперь не только от ужасного напряжения и боли — она чувствовала внутри очередную тёплую волну.

Кончить… избиваемая огромным членом, теряя кровь, с рваной раной внутри — она не могла поверить, что может даже так. Но как бы она ни сдерживалась, уже через несколько фрикций её захлестнула. Через сжатые зубы вырвался протяжный стон.

И она почувствовала, как обхваченный внутренними стенками член тоже пульсирует, горячая густая влага ударила в глубину.

Жеребец не вытащил сразу, хотя двигаться перестал. Копыта легли на шею, неспешно поглаживая, поцелуй достался губам. Борясь с отвращением Сноудроп разжала зубы, большой язык ощупал всё во рту. Она чувствовала слабость, по бёдрам снова потекло.

— Молодец, — сказал единорог, а затем с шорохом взлохматил гриву Кризалис: — И тебя хвалю. Интересный опыт.

— К вашим услугам, добрый сэр!

Медленно, с мучительной болью он начал вынимать. Сноудроп ощутила дыхание Кризалис на щели, и как только пенис покинул влагалище, она тут же всунула язык внутрь. С шумом принялась глотать. Хитиновая кобылка жадно тянула и всасывала, она выпила всё до дна, прежде чем скользнуть языком внутрь.

Несколько прикосновений раздвоенного языка, и кровотечение остановилось; странное поглаживание, и Сноу почувствовала, как раненое место зарастает. Криз мягко фыркнула ей в клитор, погладила его носом — и от этого мимолётного жеста вдруг стало особенно тепло.

Сноудроп скривилась, но ничего не могла поделать сама с собой: в море жестокости надежда поднималась в ответ даже на мимолётную ласку, хотелось верить хоть во что-нибудь.

— Пицца готова. Здесь поедите? — предложил единорог.

— О, нет, как я могу!.. Наши голодные ждут главного блюда. И для этой милашки мы приготовили кое-что особенное.

— Управитесь до обеда?

— Эм, нет. Давай до ужина?.. Она упрямая как не знаю что!

— Я заметил, — жеребец усмехнулся. Зашуршала бумага, ароматы пряностей перекрыл запах обжаренных овощей. — Попробуй.

Горячий кусочек пиццы коснулся губ. Сноудроп всё ещё чувствовала, как переполнен желудок, но тошноты уже не было, она могла немного поесть. Боясь отказать она откусила — и в тот же миг потонула в вихре сложного, изысканного вкуса. Тончайшие пластинки сладких перцев и баклажанов, чуть оплавленная сырная соломка, томаты и кориандр.

Ей не раз удавалось перехватить вкусности из дворцовой кухни, она знала, что значит питаться по-настоящему роскошно — но этот рогатый был ничуть не меньший виртуоз. Она откусила ещё немного, наслаждаясь шершавым тончайшим коржиком, захрустело овощами, тщательно разжёвывая их. Наконец, проглотила.

— Приятно, когда ценят, — жеребец взлохматил ей гриву. — Идите, раз такая спешка. У меня тоже много дел.

Мягко ласкающий язык покинул щёлку, Кризалис поднялась. Сноудроп ждала, что она тут же войдёт внутрь, чтобы снова доводить её до изнеможения с каждым шагом, но вместо этого тело подняло высоко в воздух — и опустило на тёплую спину, чуть ребристую от перепончатых крыльев и пластин слитой с кожей брони.

Прозвучали шаги — королевы и второго чейнджлинга — позади захлопнулась дверь.

* * *

И снова они шли по длинным, гулким галереям. Взмокшую от пота шерсть холодило, в бойницах свистел ветер; бесконечные лестницы скрипели каменной крошкой, ведя их куда-то вниз.

— Знаете что?.. — Сноудроп прошептала.

— Хм?

— …Вы настоящие чудовища.

Она всё-таки смогла это сказать, смогла пересилить первобытный ужас. Сноудроп ждала очередного удара, но королева не стала бить, а только фыркнула в ответ и нежно лизнула, прямо по носу.

— Ну, мы стараемся, — Криз хихикнула. — И ты гордись, Сноу, ты очень храбрая. Рядом со мной встанешь, мы будем уважать тебя.

— Уважать?..

Кризалис фыркнула:

— Я тут думала, кем тебя сделать. Кобылкой для забав, или как ты просила, сестрёнкой. Ты страшно дерзкая, тебе не говорили? Но я обожаю это, я люблю тебя всю!

Кризалис протянула кусочек пиццы, но даже того единственного было слишком много — Сноудроп замотала головой — и тогда хитиновая кобылка принялась с жадностью есть сама. Слышался хруст овощей, хлюпанье наскоро слизываемого соуса, шуршание разрываемого коржа.

— Первым, чему я тебя научу, будет столовый этикет.

Хитиновая сдавленно рассмеялась, потёрлась о щёку щекой. Ну почему она была такой милой?! Несмотря ни на что! Сноудроп не понимала: может это магия чейнджлингов, может природная харизма — не важно! Одной пегаске просто хотелось лежать, бессильно повесив копыта, и греться об это тепло.

— Ты тоже очень, очень тёплая.

— Мысли мои читаешь?

— Чувства! — она как будто обиделась. — Но и мысли однажды смогу, между нашими тайн нет.

Они все слышали друг друга? Постоянно, не умея ничего скрыть?.. Так дико. Сноу и представить себе не могла подобную близость, но постепенно начинала понимать. Чейнджлинги не нуждались в ритуалах: письма, подарки, прогулки и добрые слова — этого могло вовсе не быть в их культуре. Зато был секс, очень много форм секса, и бесчисленные прикосновения, как тел, так и самих душ.

А она боялась; так глупо; но ничего не могла с этим поделать. Воспитание делало её собой — пегаской с мягкими крыльями и нежными копытами, по воле случая способной чувствовать очень глубоко и тянуться к новому. Даже к самому запретному, что легко могло её сломать. Но ведь не маленького чейнджлинга? Нормальное ведь не ломает нас?..

— Чувствуешь запах? — спросила Кризалис.

И Сноу действительно ощутила что-то кроме затхлого воздуха подземных коридоров. Странный, незнакомый, лишь чуть напоминающий корицу и женьшень аромат.

— Маленький кусочек дома. Тут в подвале была такая огромная глубокая бочка, вот мы и сделали. Там очень уютно, можно развлекаться друг с другом, а можно и просто отдыхать.

Запах стал очень сильным, перекрывающим всё, скрипнула очередная дверь.

Это был зал, причём немалый, где шаги отдавались гулким эхом, а прохладный сквозняк холодил шерсть. Сноудроп почувствовала, как хитинистая опускается, позволяя коснуться пола копытами. Холодного, каменного пола — но от чего-то впереди тянуло жарким теплом. Сноу неловко шагнула, едва не поскользнувшись.

— Осторожнее!

Чейнджлинг рядом подхватил её, обнял за шею. И тут она почувствовала новые прикосновения — ещё два жеребца принялись ощупывать её тело: один особенно внимательно изучал вымя, пока не взял сосочек в губы, а второй вдруг прижал её сверху — по шерсти живота скользнул член.

— Друзья, имейте терпение!

— Ничего, мне нормально, — Сноудроп ответила, неуверенно улыбнувшись.

Осторожно она опустилась, легла на бок, чувствуя шерстью нагретые камни пола. А самый кончик откинутого крыла попал во что-то густое и влажное, и горячее, словно недавно сваренный кисель.

— Что это?

— Дом, — послышался чуть насмешливый, незнакомый голос. — Здесь мы спим, здесь и ужинаем. И распаренные самочки особенно вкусны.

— Самочки?..

— Ага, оленьи. Жуть какие доверчивые создания. Мы тут целую интригу устроили: чудеса, гудящие камни, духи холмов. Даже ловить не нужно было, сами прибегали просить благословения в любви. — чейнджлинг фыркнул, и продолжил полушёпотом, поглаживая бедро. — А потом Веджи покусал одну и малина накрылась. Похищать нельзя, а сами не приходят, вот и голодными сидим.

Задние ноги раздвинуло, приподняло; жаркое дыхание коснулось приоткрытой щели, внутрь скользнул длинный раздвоенный язык. Сноудроп ничуть не сопротивлялась, только слегка задрожала. Её не обидят, хотелось верить, но недавние ужасы возвращались всё равно.

— Эм, ребята, — она пробормотала. — Мне не очень-то удобно с незнакомцами. Можно понюхать? Лица облизать?

Мгновения не прошло, как она ощутила дуновение ветра на мордочке, а затем и длинный раздвоенный язык. Носа коснулся запах имбиря с лёгкой медовой нотой; жеребец начал с поцелуя, очень глубокого и страстного, но вместе с тем позволил ощупать всё своё тело; а взаимные облизывания и вовсе заставили сердце часто стучать.

Этот чейнджлинг был высоким и худощавым; мускулистым, но далеко не таким массивным как Веджи; речь его была спокойна, хотя и полна скрытых чувств. Он рассказывал о жизни в замке, доводящем до слёз голоде и отчаянных попытках следовать своему предназначению. Стражники должны были делиться лучшим с королевой, но у них не очень-то получалось; скорее наоборот, они проваливались, везде и всегда.

— …А ты любишь «Ночь кошмаров»?

— Ну, не очень.

— Лучший праздник на свете! — воскликнул чейнджлинг. — Когда ещё повеселишься в собственном облике? Да и целоваться можно, все пугаются, а потом смеются. Там все ведь в маскарадных костюмах и все для всех друзья.

На самом деле Сноудроп не любила праздники. Шумно, страшно, можно свалиться в канаву, а потом брести домой в слезах. Её первый и последний карнавальный костюм был безнадёжно испорчен, маска потерялась, да и на поцелуй решимости не хватило. Не праздник, а полный провал.

Жеребец потёрся ей носом о щёку, поцеловал. Будто чувствовал эмоции… То есть, да, конечно же чувствовал, чейнджлинг же. Зачем было наделять такой магией каких-то хитинистых, а не нуждающихся в этом пони? Природа полна дурацких шуток. Поэтому Сноу не очень-то любила природу — всех этих птичек и насекомых — больше зиму и города.

Ласки сзади стали чуть грубее и глубже, внутри поднималось тепло. Имбирный чейнджлинг отстранился, и она унюхала новый аромат. Мускатный цвет с ноткой сандала — на редкость приятное сочетание, которое так напоминало её кантерлотский дом.

— У нас тоже был дурацкий случай, — заговорил второй жеребец. — Криз очаровала одного жеребёнка, круто так очаровала, мол, что угодно ради любимой. Ну так она и привела его к нам. И тогда мы узнали, что пони совсем не умеют расслабляться, только пищат, ноют и просят отпустить.

— Отпустили? — Сноу спросила осторожно.

— О да, пришлось. — сказала Кризалис. — Ад, страдание, безнадёга. Вы, пони, в сексе просто невыносимы. Такая ваниль! Даже любимого я всему учила. А представь, каково было ребятам?.. Подарочки, цветочки, а чтобы трёх жеребцов обслужить, так нет, сразу дёру.

Сноудроп поёжилась, когда язык чейнджлинга передвинулся от щели к анальному отверстию. Он сразу же вошёл.

— Эм…

— Вот-вот, именно такая реакция. Да ты не представляешь, какое отвращение гадкое на вкус! Вот боль вкусная, страх тоже ничего, вожделение просто зашибись. Но больше всего, — Кризалис возвысила голос, — больше всего мне хочется любви. Настоящей, честной, без обманов и прикрас. Прямо как в «Алых парусах».

Сноу не удержалась от смешка. Эту историю о чужеземном принце и мечтательной земнопони ей ещё мама читала. Там даже поцелуев не было, только дружба, верность идеалам и первая, самая чистая любовь. Но стоило чуть вспомнить сюжет, как стало грустно. Она не могла представить себя на месте героини — совсем не могла. Получается, изнасилованные кобылки лишались права на чистую любовь?

Имбирный чейнджлинг отвлёк её, потёршись носом о щёку.

— Грустно нам было, вот и решили похитить кобылку. Юную, смышлёную и очень красивую. Тебе не говорили, что ты редкая милашка, Сноудроп?

— А? — она удивилась, осознала слова. И вдруг стало очень и очень жарко, мордочка прямо загорелась огнём. Ещё никогда жеребята не называли её красивой! Никогда!..

— Смущение! — восхитился жеребец. — А ещё мне мучения нравятся. Стыд, зависть и забота. И любовь, конечно же любовь! Поделишься с нами?

— А куда я денусь?.. — Сноудроп хмыкнула.

— В том-то и прелесть, — жеребец дунул ей в нос. — Мы тут уже год как решили, что пони нужно ловить и любить без остановки. Чтобы прониклась. Но всё не могли выбрать подходящую, мастер разрешил взять только одну.

И они выбрали подругу принцессы. Идиоты. Сноудроп вздохнула, но благодаря объяснениям стало чуточку легче. Ведь одно дело, быть жертвой какого-то чудовищного «мастера», и совсем другое — компании потерявшихся подростков.

Она умела слушать, поэтому знала много таких. Сбежавшие жеребята, брошенные жеребята, нелюбимые жеребята. За бесплатным мороженным приходили самые разные пони. И как же глупо чувствовала себя Сноу, вспоминая, как сама же мечтала, чтобы кто-то милый однажды пришёл за ней.

* * *

Сноудроп лежала на боку, опустив вытянутые крылья во что-то вязкое и тёплое; поцелуи следовали один за другим — то с Кризалис, то с самым разговорчивым из её стражников — а двое других чейнджлингов ласкали ей вымя и круп. Они массировали расслабившиеся мышцы, несильно покусывали и поигрывали клыками, а языками проникали очень и очень глубоко.

Она чувствовала уже не лёгкое покалывание, а настоящий жар: дыхание сбивалось, мысли путались, резкие спазмы то и дело проходили по любовному тоннелю и отдавались в груди.

— Наконец-то, теперь ты в настоящей охоте, — зашептала Кризалис. — Признавайся, тебе ведь хочется, очень хочется жеребца? Чтобы он взял тебя, излился, подарил маленький комочек жизни внутри.

Зубы скрипнули. Нет, ей не хотелось жеребца! Ей хотелось домой, в любимую мягкую кровать: обнять плюшевого бобра и приложить мешочек со льдом снизу; а потом уснуть, чтобы забыть весь этот ужас. Бесконечный ужас, что спутывал мысли, а теперь ещё и смешивался с невыносимо-жарким напряжением, едва не заставляя её скулить.

Не выдержав, она застонала, ёрзая напротив головы вылизывающего влагалище жеребца.

— Ты готова, — он сказал, несильно толкая копытом.

Её приподняло, усадило на круп. Под ягодицами оказались горячие бёдра, задние ноги обхватили тело пахнущего имбирем чейнджлинга. Животом она чувствовала его член, и тут же спиной ощутила прикосновение второго, ещё большего: скользнув вдоль хребта он задрал хвост.

— Не забыла уроки? — послышался грубоватый голос Веджи. Он спросил насмешливо, поглаживая бок.

— Не забыла.

От неё ждали секса сидя, скорее всего активного. Могло быть и хуже. Не самая унизительная поза, не очень сложная и не особенно утомительная — копыта на шее жеребца давали чувство контроля. Теперь ей предстояло обслужить двоих, но это было не так уж страшно; да что там, после того чудовищного насильника всё остальное казалось всего лишь игрой.

Он разорвал её, просто взял и разорвал! Разве можно так?!.. Разве пони с душой мог так поступить?..

Сноудроп скривилась, осторожно поднимаясь. Задние копыта заскребли о камень, передние легли на шею жеребца; чуть поёрзав она почувствовала, как к крупу прижимаются оба члена: погуляв по её мокрым от соков бёдрам они нашли щель и анальное отверстие. Она немного боялась жеребца сзади — такой крупный! — но всё же принялась давить.

— Ах, этот нежный вкус смирения, — Кризалис тихо рассмеялась. — Она очень милая, когда страдает, не правда ли?

Сноу вся сжалась, приостановившись. Она уже слышала такой тон, не раз и не два в жизни. Одна мелкая, зрячая пегаска обожала комментировать её действия в школе: каждую ошибку, каждый шаг, каждую попытку защититься — она шушукалась со своими дружками, будто в мире не было развлечений лучше, чем издеваться над бессильной слепой.

— Тебе нравится это, признайся. Нравится быть никчёмной, заполненной, жалкой. Нравится обслуживать и принимать.

— Я ненавижу это, — Сноу прошептала. — Пожалуйста, не надо издевательств. Или чейнджлинги мучают своих?

Кризалис хихикнула.

— Не то слово! Я же второй дочерью была, начисто бесполезной. Если бы сестра стала главной, думаешь, меня бы оставили в покое? Неа, у нас таких выскочек насилуют до пустоты в голове, или вышвыривают на мороз. Выбор есть, безусловно, но, как бы помягче сказать, хреновый.

— Насилуют?

— Учат дружбе, так это называется, — Криз звонко рассмеялась, — но я предпочитаю честные слова.

Сноудроп вздрогнула, почувствовав копыта жеребца на плечах. Надавило, потянуло вниз. С невыносимо распирающим чувством член вдавился в любовный туннель — и в то же время второй, влажный и скользкий, пробил себе путь сзади. Он был ещё толще пениса Веджи, — она застонала.

— Не быстро… пожалуйста, не быстро.

Но двое и не спешили. Один поддерживал её за бёдра, второй давил на плечи. Вывалив язык она дышала и тряслась всем телом: две точки напряжение проникали всё глубже, как будто сливаясь. Спазмы ходили по телу, её мускулы сжимались — и тогда жеребцы приостанавливались, просто поглаживая и целуя; а затем неспешная пытка начиналась опять.

Она чувствовала каждую вену на рельефе предельно распирающих органов, ощущала трение клитором, половыми губами и растянутым до треска анальным кольцом. Очередное мгновение передышки, ещё немного давления, и два широких медиальных кольца упёрлись в неё снизу; в матку ударило, сзади член вдавился в изгиб толстой кишки. Сноу ждала ещё большего давления, но жеребцы вдруг остановились — копыта под бёдрами стали её приподнимать.

— Не жалела тебя Криззи? — спросил имбирный чейнджлинг с лёгким поцелуем в нос.

Ощущение от медленно освобождаемых проходов захлёстывало. Она дышала, вслушиваясь в бешеный сердечный ритм — и совсем никаких мыслей не было, только густая, вяжущая пустота.

— Ничего не бойся, мы тебя не пораним. И подарок ты заслужила, ты замечательная же.

Она немного поёрзала, чувствуя внутри уже только расширения на концах пенисов; очередной поцелуй закончился облизыванием всей мордочки; очень приятным влажным движением в ухо скользнул язык. Сноудроп неуверенно улыбнулась, когда копыта жеребца снова надавили на плечи — страх понемногу отступал.

— Благодарность, удивление, смущение, — чейнджлинг прошептал восхищённо. — Дура ты набитая, Криз, что оленями брезговала. Совсем не умеешь себя с кобылкой вести.

— Эй! А ну хватит миндальничать!

— Только попробуй приказать. Не прощу. Эта кобылка, знаешь ли, не только твоя.

Потрясающе плавное движение закончилось толчком медиальных колец; пара мгновений передышки, и другой жеребец снова стал поднимать её, одновременно покусывая холку. И вот это стало последней каплей: по всему телу пробежались обжигающие искорки, изнутри брызнуло горячим — с тихим стоном Сноудроп откинула голову, едва не подавившись слюной.

— Первый есть! — жеребец восхитился. — А сколько ты выдержишь? Десять? Двадцать?.. Мы доведём тебя до изнеможения, прямо здесь и сейчас.

Рядом слышались тихие, сдавленные звуки — Кризалис всеми силами удерживала смех. Но Сноу на это было откровенно наплевать — чувства завораживали. Она ощущала прикосновения горячих мускулистых тел, сжимавших её с обеих сторон; в губы то и дело целовало, мордочку облизывало; а внутри двигались два до стона распирающих пениса, но боли уже не было — всё тело словно плавилось и текло.

Движение вниз, движение вверх — мягкие губы на ушке, мокрый язык — и снова пара движений — нежный поцелуй в нос. Тонкий и длинный язык чейнджлинга изучал всё во рту, их слюна смешивалась; а его мордочка пахла так приятно: имбирем, хвоёй, шалфеем и ромашкой. Это было не просто случайной смесью, или природным запахом — тонкая, едва уловимая композиция напоминала настоящий парфюм.

— Нравится, а? Тоже оленяши научили. У них это девчачьим считается, но я и кобылий облик люблю. Ведь настоящей нежности не научишься, пока не испытаешь всё сам.

Теперь уже Сноудроп не просто отвечала на поцелуи, а сама принялась ласкать мордочку жеребца. Вот кто был настоящим чейнджлингом! Не мелкая негодяйка Кризалис, не глуповатый увалень Веджи, а этот утончённый, прекрасный и по-настоящему добрый господин.

— Оу… — выдохнула Кризалис.

— Учитесь, пока я жив.

Жеребец поцеловал её особенно нежно и сильно, а затем предложил попробовать чуть глубже. И Сноудроп согласилось: пусть сзади стало больновато, пусть залеченная рана на входе в матку отчаянно саднила — ей не было дела до таких мелочей, капелька заботы перекрыла всё.

Вверх и вниз, вверх и вниз — она скользила, тихо постанывая и высунув язык. На третьем оргазме ей удалось принять медиальные кольца, на пятом уже до самого основания пенисы погружались в неё. Большие шары касались щели и ягодиц в нижней точке движения, а в верхней точке только копыта на плечах не давали ей выскользнуть и улететь на взмахе крыльев, макушкой прямо в потолок.

Крылья поднимались и опускались: капелька пегасьей магии сделала тело легче, помогая партнёрам и понемногу ускоряя темп. Поначалу Сноудроп только взлетала, чтобы опуститься под собственным весом, но уже скоро начала с силой бросать себя вниз. Удары следовали за ударами, внутри болело, но и удовольствия было столько, что она не могла удержать восторженный писк. Сноу кричала, взвизгивала и постанывала, а в перерывах между оргазмами облизывала мордочку жеребца.

Весь её мир состоял из объятий, поцелуев, трения шерсти снаружи и распирающего скольжения внутри. И мыслей не было, ни одной.

* * *

Сноу не знала, сколько она стонала и покачивалась между очаровательным чейнджлингом и его чуть угловатым молчаливым братом. Крылья устали до оцепенения, ноги онемели, боль внутри становилась всё сильней. Несколько раз они меняли позу, продолжая то лёжа друг на друге, то прижимая её боком о тёплый каменный пол. Она научилась подмахивать и даже держать единый ритм, привыкла и расслабляться, чтобы сжаться в нужное мгновение — но в конце концов усталость взяла своё.

— Ребята, хватит… — она взмолилась. — Простите, больше не могу.

И темп замедлился, чтобы через несколько секунд вовсе остановиться. Жеребцы не вынимали, но больше и не возбуждали её. Впрочем, ещё долгие мгновения она продолжала сжиматься и разжиматься, снова и снова ощущая внутри распирающее давление и уже такой привычный рельеф.

— Тридцать раз, Сноу, — имбирный чейнджлинг лизнул в нос. — Тридцать раз. Гордись, любимая, для наших кобылок это рекорд.

«Любимая?» — мысль пронеслась через пустоту. Сноудроп была измученна, но разум постепенно очищался, и было такое чувство, что лишь через час отдыха она сможет продолжить игру.

— А теперь признайся, — на ухо зашептала Кризалис. — Это был лучший опыт в твоей жизни. Самый сильный, самый вкусный, самый нежный. Лучший из всех!

— Нет, — Сноудроп ответила чётко.

Во всём хитинистая была права, когда говорила о силе, вкусе, нежности. Не хватало только одного — доверия. И это едва не заставило Сноу расплакаться, как только возбуждение начало затухать.

— Мы не обидим тебя, — расстроилась Кризалис. — Мы же просто даём тебе раскрыться. И чтобы скучно не было хотим немного натренировать.

«И выбрали худший способ», — Сноу вздохнула, уже не обижаясь, по крайней мере на этих дураков. Она чувствовала себя избитой, искалеченной, истощённой. Мама не раз говорила: «Ты сильная пони, Сноудроп», — но никаких резервов уже не осталось. Нежный секс оказался последним, самым мучительным испытанием. Снова, как в детстве, ей захотелось отречься от этой проклятой судьбы — просто взять и умереть.

— Ну же, Сноу, — Криз обняла её. — Что с тобой не так?

— Я пони, вот что со мной не так!.. — Сноудроп выкрикнула и сжалась.

Да, она была пушистой, нежной, воспитанной в высокой культуре Эквестрии, — и вот это было единственным корнем её проблем. Но нельзя же было просто так взять и отказаться от себя?! Из чейнджлингов ведь не возвращаются?..

— Я не смогу вернуться, если стану одной из вас?

Объятие Кризалис усилилось, дыхание обдуло нос.

— У тебя будет время подумать. Я же обещала дать тебе месяц, не забыла? Обещания я держу. И, знаешь ли, быть кобылкой для развлечений не так уж плохо. Это сейчас в тебе всё ломается, тебе страшно и больно, а через пару недель ты уже будешь смеяться и просить ещё.

Ага, просить ещё. Секс, секс, снова секс — ещё больше секса! Как будто вся жизнь сводится только к совокуплениям, причём пустопорожним, от которых не будет ни нормальной семьи, ни тёплых пушистых жеребят. Сноудроп просто ненавидела это! В гадких, извращённых развлечениях не было ни капли уважения: как к её границам — если от них что-то ещё осталось — так и к её идеалам и мечтам.

Идеалы, вот что было самым важным. Снежинки, дружба, познание других. Её могли похитить, избивать и насиловать, мешать с грязью — но пока у неё были идеалы она оставалась собой.

— А о чём вы мечтаете, ребята? — она спросила тихо.

— Мечтаем?

— Да, ответьте пожалуйста. Не только ты, Криз.

Она догадывалась, о чём мечтает Кризалис. Жить как королева, вернуть власть и величие своему народу, никому не прислуживать и никому не подчиняться. Её так воспитали, и здесь, на краю мира, ей было очень тяжело. Но другие чейнджлинги удивили: Веджи любил опасности и непослушных кобылок, его утончённый брат мечтал о месте советника, а третий и вовсе собирался открыть собственное дело, и пусть хоть весь мир катится к чёрту, ему просто нравилось подстригать кусты.

— Я тоже хочу жить счастливо, — начала Сноудроп. — Быть полезной и любимой, завести семью. И заниматься любимым делом, конечно же, без снежинок мир не мир. Я ведь не потеряю это?

— Нет же, глупая, — Кризалис дыхнула в ноздри.

— А эмоции я смогу чувствовать?

— Даже мысли! Правда, только наши. Остальному придётся учиться, долго и упорно.

Что же, она любила учиться. Пусть она не была такой талантливой, как другие жеребята; пусть не могла прочесть книгу без чужой помощи; пусть даже её сторонились. Подруга Ночи, жрица Зимы — да она сама держала дистанцию! А ледяные стены всё росли и росли.

И вот, какие-то сволочи пришли с кирками и кольями: разломали всё, связали, принялись попеременно насиловать и ласкать. Потому что ничего лучшего не придумали. «В копытах неумелых умирать тяжело», — как-то раз говорила принцесса, и только сейчас Сноу осознала, что это значит.

Она запуталась, чувства смешались. Было и больно, и жутко, и отчего-то радостно; хотелось верить в лучшее и бороться за свои идеалы: за три долгих года под крылом ночной кобылицы она уже начала забывать вкус борьбы.

— А вы будете учиться у меня?.. — Сноудроп спросила тихо.

Жеребец рядом хмыкнул. И тут же получил от своей королевы лёгкий шлепок в нос.

— Вы совсем-совсем ничего не знаете об этикете, о нравственности, об отношениях. Разве можно так? Разве не стыдно? Дракон! Я тоже мало что знаю! Но попробую научить.

Последнюю фразу она произнесла на выдохе, от наплыва чувств всё тело затрясло.

— Цветочки, подарочки? — Кризалис хихикнула. — А я вот так умею!

Она обхватила нос губами, очень и очень приятно дунула в ноздри. И дикая смесь веры с надеждой едва не обратилась в очередной оргазм.

— Ну скажи, что с этим сравнится? Думаешь, я мало читала о вас?..

Сноу ответила, лишь чуть отдышавшись.

— Я… знаю. В этом мы хуже. Но мы умеем быть счастливыми и без секса! А ещё умеем уважать, слушать других.

Кризалис неожиданно посерьезнела, копыто легло на плечо.

— Ты научишь нас этому?

— Да всему, что только умею!

Сноудроп напряглась, пытаясь подняться. Чейнджлинг сверху не сразу понял, чего от него ждут, но получив шлепок от своей королевы всё-таки вышел; вскоре её отпустил и второй жеребец. Сноу ощущала, как влажный тёплый воздух от чьего-то дыхания уходит в глубину её хорошо разработанных отверстий. Она чувствовала себя ужасно грязной. И вот с этим пора было заканчивать — достало! — это не жизнь.

Шаг, и ещё шаг. Копыто опустилось в густую влагу. Очень жаркую, склизкую, маслянистую. Её передёрнуло. А затем и вовсе крупная дрожь забегала по телу, когда Сноу почувствовала, как влага из бассейна ползёт по ноге, цепляясь за каждую шерстинку. Словно огромный слизень с тысячами и тысячами ложноножек, так и ждущих шанса схватить и заживо переварить.

— Какая же я трусиха…

Сноудроп вдохнула, выдохнула, набрала побольше воздуха в лёгкие — и с криком бросилась вниз.

* * *

Падение, удар лицом, хлынувшая в рот горячая жижа: настолько густая, что в мгновение обволокла её тело. Наполовину. С ужасно неловким чувством Сноудроп осознала, что торчит крупом кверху, дрыгая ногами. Изящный прыжок провалился, вместо этого она стала погружаться словно в трясину, вниз головой.

Эта штука не была жидкой, всего лишь влажной, податливой и очень скользкой. И ещё горячей, шевелящейся, живой. На мгновение масса расступилась, словно в удивлении ощупывая её лицо, а затем голову обхватило сильнее. Невольно Сноу сжала челюсть, но существо и не собиралось проникать ей в рот. Оно выбрало ноздри: два тонких отростка скользнули в глубину.

Нос, гортань, трахея — через несколько мгновений Сноу уже чувствовала повсюду горячую чужую плоть. Она попыталась вдохнуть, и неожиданно получила глоток воздуха. Выдохнула ртом, и касаясь лица проплыл воздушный пузырь. Тело постепенно погружалось. Основания крыльев, пупок, вымя — всё окутывало, всё мяло и изучало. Сноудроп задрожала, когда в горячую массу погрузилось анальное отверстия и сжатая от страха щель.

Нечто обхватило соски, клитор, широко развело половые губы. С дрожью она ждала, как очередное щупальце проникнет внутрь, но вместо этого ощутила на груди и спине прикосновения шершавых копыт. Два тела прижались к ней, два члена упёрлись в щель и анальное отверстие, одновременно вошли. С изумлением Сноудроп ощутила, как мягко и легко они двигаются. Это и рядом не стояло с маслом и естественной смазкой, она вовсе не чувствовала трения, только плавные движение и всё ускоряющийся темп.

Сноудроп забулькала, стала извиваться. Всё это было слишком сильным! Ещё никогда в жизни она не чувствовала мир вокруг каждой шерстинкой, каждым участком тела снаружи и изнутри. Ощущения переполняли: скользкие поглаживания копыт; хлопки яиц о круп; сжатие тёплой вяжущей массы, которая едва позволяла двигаться. И никакого шанса выбраться, никакой возможности прекратить. Всё тело затрясло.

Прикосновение очередной пары копыт досталось шее, скользкий длинный язык принялся поглаживать лицо. Щека, висок, ухо. Сноу оцепенела, когда поняла, что язык проникает в ушной канал. Его движение было медленным, плавным, размер сузился. На миг резануло болью, что-то задрожало внутри, страшно зазвенело. Сноудроп нашла шею погрузившейся рядом кобылки, попыталась оттолкнуть.

— Ау-ау!.. А ну кончай! Накажу! — через звон пробился голос, едва узнаваемый, звучащий то как шёпот, то как крик.

Тело Кризалис задрожало, как будто ей и правда было больно. Сноудроп заставила себя остановиться, обняла подругу.

«Подруга», — она назвала её так. Чудовище, абсолютная сволочь, мерзавка — Сноу знала, что скажет хитинистой всё это, и ещё многое. Когда всё закончится. И обязательно ударит, прямо в нос. Но только когда глупая перепончатокрылая сможет это понять.

Сноу расслабилась, даже потянулась. Темп глубокого сильного секса увлекал, и она стала то сжиматься, то разжиматься внутри в такт движению жеребцов. Это было не так уж сложно: пенисы двигались синхронно, и даже когда темп нарастал, напряжение мышц бёдер каждый раз предваряло удар.

— Одно ушко готово, на очереди второе! — послышался голос Кризалис, в этот раз лишь чуть приглушённый.

Сноудроп уже не удивлялась чудесам чейнджлингской магии, она просто старалась двигаться ритмично и не слишком резко, чтобы ненароком не дёрнуть хитинистую. Вдруг это опасно? Оглохнуть хотелось меньше всего. И Кризалис, как будто подтверждая сложность, прижималась очень крепко. Обнимала, но специально не гладила. Ухо постреливало странными звуками и понемногу начинало болеть.

Сноу уже так привыкла к боли, что почти не обращала на это внимания. Поболит и пройдёт, какая разница?.. Страшным была не боль, а увечья. Очень хотелось верить, что превращение в чейнджлинга не опасно. А то, что процесс необратим, нет-нет, да и заставляло её дрожать.

И всё-таки эти жеребцы так увлечённо ей пользовались. Она попробовала мысленно похвалить одного, представляя его прекрасным, могущественным, словно дракон; а второго, сзади, сравнила с грязным осликом. И не важно, насколько огромным и сильным был его член! Мгновение, и удары в анус стали гораздо злее, а жеребец впереди принялся успокаивающе поглаживать разъярившегося брата.

Сноудроп мысленно расхохоталась. Нет, она точно хотела научиться ощущать эмоции! Во имя всего сущего, ей так не хватало этого. Неизведанный мир лежал впереди.

— Та-ак, готово, слышимость хорошая? — Кризалис спросила.

Сноу погладила её о бок.

— Теперь голосовые связки. И шёрстка! Знаешь, я ненавижу эту дурацкую пушистость. Избавимся от неё прямо сейчас!

Шёрстка?.. Она любила свою шёрстку! Подолгу за ней ухаживала: расчёсывала, чистила, подстригала. Но пушистых чейнджлингов не бывает — а жаль, Сноудроп никак не могла представить себя с такой же гладкой упругой кожей и роговой бронёй.

Вдруг она ощутила жжение по всему телу, шерсть встала дыбом. Всё зачесалось, начало саднить — словно бы бесчисленные нити с присосками обхватили ворсинки, а затем погрузились под шкуру. Боль стала нестерпимой, всё тело разом обожгло.

Сноудроп сжалась, обхватила себя копытами. И почувствовала только покрытую мурашками, ужасно саднящую кожу. Каждое прикосновение теперь доставляло боль. Ласки жеребцов превратились в пытку, но они всё равно продолжали поглаживать и похлопывать её. И она искренне не понимала, почему они, желая любви и заботы, с той же охотой причиняли ей боль.

Разве любовь не важнее?.. Конечно, важнее! И как же хотелось объяснить это незадачливым жукокрылым. Ничего они не понимали, и понимать не хотели — но для того ведь в мире и существовали пони, талантом которых была дружба… и дипломатический этикет.

Кризалис прижалась к горлу клыками, прокусила. Лишь чуть вздрогнув Сноудроп заставила себя расслабиться. Нужно, значит нужно. Дыханию это не мешало. Она почувствовала, как в прокол входит язык, болезненно расширяя рану; что-то зашевелилось внутри. Снова боль стала нарастать, но вскоре спала. Язык ушёл.

— Тук-тук, Сноу, вот и готово. Как ощущения?

— Эм?.. — она едва подумала, и тут же услышала свой голос. Со странным эхом он распространялся через толщу существа. — Слушайте! У меня вся кожа горит! Может хватит елозить?!

Кризалис фыркнула, снова потянулась к горлу.

— Нет, стой! Я не буду ныть!

— Будешь, — она пообещала. Копыто погладило грудь, с обжигающей болью принялось массировать шею. — Сейчас мы всерьёз займёмся твоим телом. Гордись! Это такая честь.

— Горжусь… — тихо буркнула Сноу.

— Знаешь, некоторые выдерживали это без снотворного. Хочешь попробовать?

Наверное, будет больно. Или даже страшно, невыносимо, ужасающе больно. Ведь этой компании так нравилось причинять ей боль. Но ведь снотворное можно принять и позже? Хотелось знать, что с ней будут делать. Сноудроп и не представляла раньше, что любопытство может завести настолько далеко.

* * *

Что-то изменилось. Пара лениво пользующихся её крупом жеребцов снизили темп до едва ощутимого, ноги стало растягивать, тело обжигающе сильно обхватило со всех сторон. Горячая масса вокруг гладила её, потирала, колола словно бы тонкими иголками. Сноудроп почувствовала, как что-то втыкается в клитор, и запищала, а затем и вовсе забилась, когда клитор оттянуло, в нескольких местах проколов насквозь.

— А что нам в ней нравится? — спросила Кризалис. — Кроме очевидного.

Масса вокруг невнятно забурлила, обхватывая вымя и нежно лаская отвердевшие соски.

— Грива, — предложил кто-то из жеребцов.

— И крылья. Такие пушистые.

Сноудроп ощутила, как чейнджлинг погладил клыками основание крыла. Слегка укусил — по своему «слегка» — насквозь прокусывая кожу и мускул. Но Сноу лишь чуть поморщилась. Начинало казаться, что ей всё-таки дали что-то от боли.

— И глаза. А ещё ушки. Носик, копытца!.. — голоса сливались и Сноудроп слушала со всё большим удивлением. Превращение, что, отменялось? Эти жеребцы хотели оставить её пегаской. И только Кризалис чему-то загадочно фыркала, да масса вокруг бурлила на своём непонятном языке.

— Вот почему абсолютная власть, это благо, — Кризалис рассмеялась. — Итак, глаза, грива, сосочки и крылья. И носик, обязательно носик. Видите, как я щедра?

Пегаско-чейнджлинг, это ведь нормально?.. Сноудроп не разбиралась, она просто хотела быть нормальным чейнджлингом. Это ведь так важно, быть нормальной.

— Наслаждайся, — шепнула Кризалис. Особенно болезненный хлопок достался голому животу, создав течение вокруг пупка. Перепончатокрылая плавно перевернулась, раздвоенный язык принялся поглаживать клитор, что-то большое и толстое вошло в открытый рот.

Поначалу Сноудроп решила, что хитинистая снова решила напоить её молоком, но нет, это была вовсе не она. Вязкая, густая плоть существа проникала внутрь. Горло, пищевод, желудок — прижав копыта к шее Сноудроп ощущала, как в неё входит что-то пластичное, но вместе с тем широкое и бугристое. Она попыталась остановить это, но не смогла полностью сжать зубы — теперь существо просачивалось, легко отжимая язык.

— Прежде чем пользоваться пони, её нужно хорошенько почистить, — посетовала Кризалис. — Стыд и позор нашему голоду. Но и тебе должно быть стыдно, за весь свой народ.

— Ну… — Сноудроп смутилась. Вообще-то она очень внимательно ухаживала за своей шёрсткой и гривой. Это ведь важно! Особенно для слепой. А если внешность и подпортилась, она же не виновата, что её насиловали целую ночь.

Через мгновение Сноу осознала, что речь идёт о её внутренностях, а ещё через миг поняла, что несмотря на засевшую во рту штуковину может говорить.

— Это как?

— Очень удобно, правда?..

И действительно, так было легче. Она хихикнула, ощущая одновременно и чувство очень странного растяжения внутри и щекотку на сосках. Словно пёрышками щекотало! Вот только чьими?.. Свои она ощущала все.

Её сжимало до боли, ласкало до вскриков, растягивало сверху и снизу, что-то двигалось в животе. Сноудроп протяжно застонала, выгнулась дугой. Она чувствовала, как брызгает и брызгает изнутри горячей влагой — запоздавший оргазм стал сильнейшим в жизни. И он всё продолжался, словно вместо секунд растягиваясь в минуты и часы.

Со всей силы она сжалась вокруг пары засевших внутри пенисов, и вдруг почувствовала, как они тоже пульсируют — потоки спермы ударили в глубину.

— Лучшая кобылка на свете.

— Эй! — Кризалис зашипела, но никто не стал её слушать, все засмеялись.

Вызвав плавное течение жеребцы поменялись местами, и снова два члена скользнули внутрь. Сноу запищала. Она почти не почувствовала нежного жеребца сзади, но другой, особенно крупный и злой на неё, вошёл во влагалище одним резким движением. Огромный член упёрся в шейку матки, отступил, будто примеряясь, и сильнейшим ударом раздвинул проход.

Сноудроп задрожала, боясь снова ощутить кровотечение, но внутри стало всего лишь скользко, тесно и очень, очень горячо. И всё сильнее она ощущала движение в животе. Что-то крупное спускалось от желудка, расширяя кишечник — она ощупывала себя копытами и находила изрядно округлившиеся бока. Но это не было больно, скорее даже приятно: особенно когда вместе с ростом щупальца внутри Кризалис посасывала сосочки и щекотала крыльями кожу на бёдрах и боках.

— Эй, Сноудроп.

— Аа?

— А Веджи дырочки не хватает. Давай сделаем для него ещё одну?

Она не знала, как можно «сделать дырочку». Стало жутко, но всё же Сноу буркнула «да». И в тот же миг она ощутила прикосновение острых клыков к бедру, кожу прокусило. Она напряглась, но уже через мгновение мускулы против воли начали расслабляться. Зубы сомкнулись, стали оттягивать, едва не разрывая; и вдруг с резкой болью кожа раскрылась — чейнджлинг вырвал из неё кусок.

Сноудроп задохнулась, сердце бешено затряслось.

— Не хищники, говорите?! — она рванулась, загребая копытами, но тут же упругая хватка стала крепкой как сталь. Всё тело затрясло.

— Ну, когда-то были, — Кризалис чуть прикусила сосочек. — Кончай выделываться. Не съедим.

Дрожа от ушек до хвоста Сноу вновь ощутила прикосновения в ране. Чейнджлинг вошёл внутрь горячим языком, принялся ощупывать, что-то делая с расслабленными мышцами и продвигаясь всё дальше в глубь бедра. Было очень странно, всё ощущалось, но боль оказалась не так уж сильна.

Как-то раз в детстве Сноудроп упала, налетев на острую железяку: она помнила, какой это ужас, чувствовать в себе проткнувший едва ли не насквозь металл. Её оперировали под местной анестезией; но анестезия делала рану нечувствительной, а магия чейнджлингов как будто всё сдвигало и сдвигало болевой порог. В одном месте больше, в другом меньше. Лишённая шерсти кожа саднила невыносимо, а рана, которая должна была заставить её биться от боли, ощущалась всего лишь как лёгкий порез.

Сноудроп расслабилась, стараясь наслаждаться непривычными ласками. В движениях языка в бедре она ощущала что-то приятное. Он продвигался, сдвигал, проворачивал, пока не коснулся обратной стороны шкуры на другой стороне. Тихий треск, и кожа расступилась, язык убрался — в рану хлынуло окружавшее их горячее существо.

Сначала ощущения были не очень, всего лишь болезненными, но вскоре Сноудроп стала находить в этом странное удовольствие — щупальце существа двигалось в ране, и как будто во влагалище что-то погружалась, хотя там и так был глубоко засевший член.

Жеребец пристроился рядом, нащупал пенисом прогрызенную дырку. И надавил.

— Аааай! — она закричала.

Это было больно, и ошарашивающе, а затем снова больно. Да в точности как в первый раз. Влагалище сжалось, и раздвинутая мышца в бедре тоже обхватила глубоко вошедший член. Сноудроп не чувствовала разницы, только новая дыра была совсем узкой и едва не разрывалась от толчков.

— Ну как тебе, Сноу? Мы всегда можем устроить тебе первый раз, если будешь выделываться. Подходящих мест много, очень много. И на ягодицах, и на передних ногах. Хочешь ещё?..

— Аууу…

— Хочет. Ребята?

Сноудроп почувствовала ещё два укуса, теперь на другом бедре. Но её бедный круп чейнджлинги тоже не оставили. Движения внутрь и наружу сливались, накладывались друг на друга, создавали единый ритм. Снова она ощутила, как изнутри брызжет. Она вся затряслась.

— А вот и самое сложное сделано.

Жеребец сзади покинул её, что-то внутри напряглось. Дикое смущение, и она нашла себя чистой: абсолютно чистой снаружи и изнутри. Чейнджлинг снова вошёл в задний проход, И проникшее через весь кишечник щупальце его дружелюбно обняло. Движение внутрь, и всё в животе сдвинулось. Движение наружу, и снова нечто заскользило через все кишки. Если это и было формой секса, то самой дикой, что Сноудроп только могла себе представить: снова и снова она принялась кончать.

— Ау, ребята, расступитесь, — Кризалис произнесла с придыханием.

Хитинистая оттолкнулась от живота, перевернулась, вновь подплыла. Оба жеребца оставили круп — только затем, чтобы войти в новые отверстия на бёдрах. Ненадолго Сноу потонула в крике и вихре новых впечатлений. И очнулась только тогда, когда в уже привыкшее ко всякому влагалище вошёл толстый, ребристый яйцеклад.

— Это… это так дико!

— Уж кто бы говорил. — Кризалис качнулась вперёд и назад, проникая до предела, затем приостановилась. — А мы одну мелочь забыли, хе-хе.

Мгновение, и Сноудроп ощутила, как тонкое щупальце елозит по щели, в стороне от крепко обжатого, проткнутого в нескольких местах клитора, ниже широко разведённого любовного прохода. Конец щупальца коснулся уретры, надавил. Что-то проникло в новую глубину, ощупало, освободило — и стало заполнять, раздувая болезненно и очень широко.

— Аааууу, — Сноу забилась в оргазме, уже совсем не осознавая себя.

А странное действо продолжалось. Она висела в не грубых, но очень крепких путах; кожу сжимало и обжигало болью; через кишечник скользило, новые дыры болели и заполнялись в едином темпе — а поверх всего этого лежала самодовольная Кризалис. Её острые клыки тёрлись о саднящий, покрытый мурашками и совершенно голый живот.

Это было абсолютно, ужасающе дико. К такому невозможно привыкнуть!

А значит… нужно изменить.

Глава третья «Маленький волшебник»

Ей не очень-то нравился этот сон. Там было больно и страшно: всё тело горело, а кожа спадала; что-то ужасное обхватывало снаружи и изнутри. Худший кошмар в жизни! Был бы им, если бы не это извращённое, преобладавшее надо всем удовольствие. В том сне было больше ощущений, чем во всей её предыдущей жизни. Сноудроп как будто таяла изнутри. Впервые она узнала, что по-настоящему означает слово «экстаз».

— Аууу, — она протяжно выдохнула и потянулась. Густая, мягко обхватывающая жидкость забурлила вокруг.

Жидкость?! Сноудроп задрожала. В мгновение она вспомнила всё. Она рванулась наверх, к воздуху, отчаянно загребая копытами и крыльями — и на что-то наткнулась. Что-то дощатое, шероховатое. Она перепутала верх и низ!

Она загребла снова, но вдруг ноги крепко-накрепко обхватило, крылья развело.

— Отпусти!

Никто не послушался, только жижа вокруг забурлила сильнее. Сноудроп ждала чего-то ужасного: проникновения, удара, пытки — но ничего не происходило, время шло.

— Ты… хороший?

Мягким поглаживанием за ушками она ощутила ответ. Неожиданный и странный. Существо вокруг не собиралось её насиловать, не хотело и мучить, а просто обнимало, не касаясь даже тайных для любой пони мест. То есть… уже не пони.

Она подняла копыто к животу, но нашла не шерсть, а гладкую изогнутую пластину. Кожа стала плотной и упругой, а вместо мягких мускулов домашней пегаски скрывала жёсткие жгуты. Её зубы изменились: острые клыки торчали, задевая нижнюю губу; а язык казался тоньше и до неудобного длиннее.

Сноудроп изогнулась. Она ждала, что пластина на брюхе помешает, но тело стало невероятно гибким. Мордочка прошлась по животу, язык коснулся сосочка. Её вымя стало больше, ненамного, но больше — и что-то чуть распирало изнутри.

Губы обхватили сосок, Сноу потянула — и вдруг в рот брызнула струйка горячего молока. Сказать, что лицо бросило в жар от стыда, значило ничего не сказать.

— Ну вот зачем было так делать?..

На грани чувств хотелось продолжить, но любопытство было сильнее. Губы отпустили сосок, передвинулись к клитору, снова она обхватила, ощупывая его целиком. И да, ощущения не обманули, — её особенный бугорок стал гораздо больше. Теперь он торчал из щели, превратив её в развязно открытую петлю. А ещё он оказался чувствительным, невероятно чувствительным. Лишь с огромным усилием Сноудроп удержалась от желания сжать зубами и безжалостно тянуть.

Она ощупала щель, нашла уходящий внутрь любовный проход. Когда-то сжатый до маленькой точки, а теперь открытый так широко, что язык погрузился, вовсе не встречая сопротивления. Она сжалась, и едва не ойкнула от боли — мускулы влагалища оказались очень сильны. Настолько сильны, что уже ничто не смогло бы проникнуть в неё против воли. И настолько послушны, что она с лёгкостью погладила язык от кончика до основания, а затем дёрнула аж до боли, затягивая в глубину.

И это страшно понравилось. Она обхватила бёдра, потянула на себя — и вдруг ощутила, как копыто погружается в выемку. Всё глубже, глубже и глубже. Выемка оказалась сквозной дырой: небольшой, но легко растягивающейся, отдающей спазмами в её естественной глубине. Сноудроп воткнула копыто, вытянула, снова воткнула — и стенки влагалища стали сжиматься и разжиматься, будто бы в ней засел огромный член.

Второе копыто нащупало дырку на другом бедре, зашло внутрь. Она застонала. Сильнейшие спазмы прошлись по влагалищу, клитор задрожал. Чувство было такое, будто внутри двигаются два крупных жеребца. Одновременно! То ли сливаясь, то ли до невозможности сильно растягивая проход.

А ведь на ногах была и третья дырка, и четвёртая, и пятая, и даже шестая… В испуге она вытащила копыта, сжалась в клубок.

— Кем же я стала…

Сноудроп почувствовала, как под веками собираются слёзы. Течь им было некуда, ведь всё лицо обхватывала горячая упругая масса, но что-то стало всасывать слезинки из уголков глаз. Это оказалось последней каплей: Сноу разрыдалась.

Она хотела стать чейнджлингом, чтобы избавиться от этого. Чтобы не было больно, чтобы душу не скручивало от отвращения и стыда. И тело изменилось, но вот в душе не поменялось ничего. Сноу почувствовала себя преданной. Захотелось схватить подлую хитинистую — и бить, бить, бить! — прямо в шею и голову, вкладывая в удары весь собственный вес.

Сноудроп ужаснулась. И слёзы потекли ещё сильней.

— Я справлюсь. Справлюсь, — она принялась повторять.

Живот мягко погладило.

— Можно мне выйти? Здесь так тяжело.

Гриву чуть потрепало, по холке скользнуло мягким и горячим. Это был отказ. Вот и всё, чего стоила чейнджлинская свобода — ей запретили выходить. И Кризалис здесь не было. Ушла.

Сноудроп скривилась, понимая, как хочет ощущать «подругу» рядом. Или свою королеву? Не важно! Как грязь не назови. Она стала чейнджлингом, но вовсе не чувствовала, что понимает эту хитинистую. И даже возникло ощущение, будто и сама королева, как обычная пятнадцатилетка, творит глупости по воле поднятого хвоста.

Сноу не была обычной пони. Она не глупила — старалась не глупить! — и до сих пор держалась за обещание детства «не обижать других». Ведь её, бывало, обижали. И от этого становилось ужасно.

— Я справлюсь, — она снова потянулась. — Мы подружимся. Мы помиримся. Я исправлю её. Я прощу.

Холку погладило, уже в который раз. Существо вокруг складывало её гриву во всё новые и новые причёски, а затем возвращало к обычной, пушисто-курчавой форме, как будто не решаясь изменить.

Мысли наконец-то собрались в подобие плана, Сноудроп начала речь:

— Я понимаю, мне запрещено выходить. Но тебе и не обязательно выпускать меня. Обхвати мне шею, крылья, останься на спине. Ты ведь можешь растягиваться?.. Мы просто немного пройдёмся.

Сноу почувствовала прикосновение о круп; скривилась, готовясь к проникновению; но существо всего лишь подтолкнуло её. Влага вокруг забурлила, тело понесло вверх. Несколько мгновений всплытия и копыта пробились наружу. Воздух оказался просто ледяным! Сноудроп вся задрожала, и тут же снова её окутала упругая оболочка. Тело вытолкнуло, положило на камень, но слизкое создание до сих пор окружало её. И хорошо, что окружало! Впервые Сноудроп осознала, какой же проблемой может быть голая кожа в осенние холода.

Она попробовала приподняться: раз, другой, третий — после каждой попытки падая на влажную упругую теплоту. Ноги не держали. Проклятые дыры сдвинули мышцы в бёдрах, деформировали суставы — всему приходилось учиться заново. Сноу принялась помогать себе крыльями — и только так с трудом поднялась. Шаг, и второй, третий. На четвёртом она едва не оступилась, на пятом нос уткнулся в каменную стену. Привалившись к ней боком Сноудроп немного передохнула и двинулась дальше. Двадцатый шаг, и она нашла дверь.

— Освободи лицо, пожалуйста.

Существо послушалось. Лба коснулся холодный воздух, кожу щеки захолодило о камень стены. Со странным давлением что-то огромное стало выходить из лёгких, гортани, а вскоре покинуло рот и нос. Сноудроп глубоко вдохнула. Корица и женьшень, свежесть сквозняка, пыль и гнилая древесина — все ароматы смешались, и лишь через долгие мгновения Сноу смогла прийти в себя.

Оставалось последнее, самое сложное. Выбраться. Хотя бы наружу. Сидеть в подвале хотелось меньше всего.

* * *

Сноудроп стояла перед дверью, чувствуя, как влажную гриву слегка треплет сквозняком. Она пыталась сделать последний шаг, но ничего не получалось — существо удерживало, пуская куда угодно, но только не вперёд.

— Пойдём со мной, тебе ведь скучно, — она заговорила, стараясь выбрать правильные слова. — Я не хотела бы всю жизнь провести в подвале. Я слепа, но очень люблю новые впечатления. Я хочу поделиться ими с тобой.

Ласки на шее и холке становились какими-то испуганными, отчаянными. Странное создание смущалось и боялось, словно мелкий жеребёнок, хотя могло сделать с ней что угодно. Сноудроп не могла поверить, что самый чудовищный из компании новых «друзей» окажется и самым правильным из них.

— Давай дружить? — она предложила. И в тот же миг почувствовала, как шею мягко обхватывает, словно обнимая. Никто больше её не держал.

Дверь скрипнула под копытом; осторожно, вдоль стены, она пошла вперёд. Сноу считала шаги. Десятый и двадцатый — развилка, запомнить — тридцатый и пятидесятый — лестница наверх. Она поднималась по скрипучим дощатым ступеням. Это была не та лестница, по которой они с Кризалис сюда спускались — но и выходов могло быть несколько. Сноудроп просто следовала за сквозняком.

Лестница заворачивалась спиралью, ступени пугающе скрипели, а одна даже проломилась — лишь благодаря взмаху крыльев Сноудроп не полетела вниз. Но они поднимались, медленно и упрямо, пока ветер из узких бойниц не забил в лицо. Голова во что-то уткнулась, и этим чем-то оказался насквозь прогнивший люк. Когда-то он был заперт снаружи, но лишь несколькими ударами копыт Сноудроп сорвала преграду с петель. И ощутила на лице капли осеннего дождя.

— Наконец-то…

Она почувствовала себя свободной. Может, она даже могла взлететь и метнуться вслед ветру — если бы была дурой, допускающей мысль, что на замке нет защитных заклинаний. И сволочью, способной обречь на смерть жеребят лишь за то, что они мучили её. На секунду Сноудроп пожалела, что рассказала чейнджлингам о послании. Наверное, иначе её бы уже спасли. Но что сделано, то сделано — она не любила оглядываться назад.

Почему-то здесь и сейчас Сноудроп чувствовала себя не искалеченной или преданной — а всего лишь ужасно смущённой. Всё было совсем не так, как она ждала.

— А знаешь, принцесса говорила, что у меня крепкий характер. Вот прямо стучала по лбу и повторяла: «Дуб, дуб, дуб…»

Сноу ощутила, как существо на спине сжимается, дрожит.

— Извини, не буду. Можно, расскажу о детстве? Хотя оно и было довольно пустым…

Сноудроп принялась рассказывать о доме в пушистых облаках и временами грустной маме; о школе, где очень пыталась, но так и не смогла найти друзей; о подчас жестоких жеребятах. О долгих, очень долгих играх в ролёвки с самой собой. Она говорила и не могла остановиться, слова сами следовали за словами, превращаясь в сушащий горло поток.

Не считая числа шагов она обошла по кругу широкую башню донжона, прилегла у парапета. Камень чувствовался под боком, но благодаря тёплой упругой слизи лежать было легко. Сноу устроилась на спине, вытянув ноги вперёд и назад, широко раскинула крылья. Мелкие капли мороси падали на лицо.

— Наверное, я не смогу вечно в тебе греться. Освободишь?.. — она спросила, прервав рассказ на мгновение, и вскоре почувствовала, как слизь стекает с груди, с ног и с крыльев. Обдало холодом, дождь забарабанил о кожу и хитиновую пластину на животе.

Мелькнуло мгновение удивление, когда она почувствовала прикосновение копыт на шее; но вскоре Сноу поняла, что это существо всего лишь сменило форму. Теперь оно стало крупным, мускулистым жеребцом. Он лежал под ней, крепко обнимая и согревая своим телом — но совсем не пугал. Сноудроп время от времени переворачивалась, чтобы согреться и подсушиться; холодный дождь смачивал то спину, то живот.

Она рассказывала дальше, обо всём подряд, уже не следя особо за ходом повествования. Слова сами по себе не так уж много значили, гораздо важнее было греться и дарить тепло. Время шло, дождь закончился, в животе начало понемногу урчать. Но Сноудроп не обращала на это внимания — очнулась она лишь тогда, когда ощутила на крупе прикосновение пары новых копыт.

— Не хотелось отвлекать, — послышался голос Кризалис.

— Что? Давно ты?..

— Ага, — Криз хихикнула, не уточняя. А затем её копыта вошли в дыры на ногах.

Сноудроп скривилась. Два движения, и она уже почувствовала возбуждение, застонала.

— Ужин скоро, но поразвлечься мы успеем, — Кризалис зашептала, придвигаясь ближе. — И ты хочешь этого. Теперь ты всё время будешь хотеть!..

Сноу ничего не понимала. Ей обещали, что она будет чувствовать эмоции, мысли! Но ничего такого не было. Время ещё не пришло? Она хотела спросить, но торопить королеву не решилась.

— А знаешь, с кем ты так легкомысленно болтала?

— Знаю. С другом.

Кризалис расхохоталась.

— О да, с другом. Союзником нашего рода уже сотни и сотни лет, видевшим тысячи рождений, хранящем память десятков тысяч наших предков и других. Твою тоже!

— Мою память?

Кризалис вдруг оставила ноги в покое, крепко обняла за бока. Мордочка прижалась к мордочке — и вместо гладкой кожи Сноудроп ощутила мягкую, чуть влажную шерсть. А затем пушистые крылья; вьющиеся пряди гривы; довольно слабое, худощавое тело. Прикоснувшись к боку, она нашла старый, отлично знакомый ей шрам.

— Ты… это я?

Прозвучал смешок, короткий и звонкий. «Обожаю снежинки!» — воскликнула кобылка, и Сноудроп не узнала этот голос. Но ведь она никогда и не слышала себя со стороны. Кобылка снова принялась о чём-то болтать, но Сноу не слушала — язык облизывал покрытое мягкой шёрсткой лицо, касался глаз, носа, торчком торчащих ушей. Образ юной пегаски возникал в ощущениях и с каждым проходом языка становился всё яснее. Сноудроп наконец-то узнала, какое оно, её собственное лицо.

— Спасибо огромное, — Сноудроп улыбнулась.

— Эм, не за что, — Кризалис сказала непонимающе. А затем снова рассмеялась от щекотки. За ушком, на шее, рядом с плечами — уж кто-кто, как не Сноудроп знала свои самые чувствительные места.

Они фыркали в носы друг друга и щекотались. Сверху снова полил дождь, но между пары горячих тел Сноудроп совсем не мёрзла.

— Хочешь взять меня? Подлую-подлую самовлюблённую сволочь… — Кризалис рассмеялась, и продолжила быстрым сбивчивым тоном. — Твой новый друг дополнит твоё тело снизу. Ты сможешь выбрать любой, очень и очень большой размер. Ты войдёшь в меня и сама будешь чувствовать каждое движение!

— Нет, не хочу, — Сноудроп поднялась.

— Ну, это легко решается. Молочка?

Она спрашивала. Самым поразительным было то, что эта невыносимая сволочь ещё и спрашивает. А ведь недавно говорила, мол, маленькие чейнджлинги должны служить королеве. Врала. Помня её братьев Сноудроп уже понимала, что здесь всё непросто; и как же ей не хватало обещанного чтения чувств!

— Будем. Учиться. Дружбе, — строго, по слогам, произнесла Сноудроп.

* * *

Дружба, это близость увлечений, взаимное уважение, помощь друг другу. Дружба строилась на трёх столбах, и никаких исключений не существовало. Полудружба была такой же глупостью, как и полулюбовь. Сноудроп совсем не разбиралась в любви, но отлично знала, что такое дружба. И она слишком долго выстраивала эти треклятые столбы, чтобы сейчас всё провалить!

— Расскажи о детстве, маме, семье, — она попросила почти умоляюще.

И Кризалис, лишь чуть помявшись, принялась рассказывать. О большом городе в пещерах, где все слышали всех; о суровой матроне, которая делила пищу поровну, а новообращённых кобылок раздавала только самым отличившимся жеребцам; о друзьях, которые были предназначены ей с рождения.

А потом о дне, когда всё сгорело, о долгих месяцах страха, когда последние выжившие прятались в дальних отнорках пещер. И о жеребце, который мимоходом убил своих, чтобы спасти чейнджлингов, прижавшихся друг к другу в ожидании смерти.

Сноудроп слушала, но мало что понимала. Она не узнавала некоторых слов, местами не могла уследить за ходом событий, но не потому что Кризалис рассказывала непоследовательно — а лишь из-за того что она мыслила иначе. И их единственным инструментом был общий язык, до ужаса неказистый, когда касался проблемы других умов.

— Я стану хорошим чейнджлингом? — Сноудроп спросила, чувствуя невольную улыбку на лице.

— Неа, ужасно нелепым, — Криз тоже улыбнулась, показывая это прикосновением щеки о щеку. — Но я кое-что начинаю понимать. Как думаешь, толковая из меня выйдет Снежинка?

Сноудроп хихикнула: «Ужасная», — и принялась рассказывать, какими должны быть правильные пони. Это был долгий, очень долгий разговор — и Кризалис явно скучала. А потом начала намекать, к чему-то клонить…

— …А у тебя правда не было друзей? Я заведу! Обещаю. Они тебе понравятся.

«Заведу?» — эхом промелькнула мысль. Мгновение удивления, и Сноудроп осознала, к чему клонит хитинистая. Она хотела подменить её! Чтобы раздавать мороженное мелким жеребятам, чтобы рассыпать на праздники снежинки, чтобы тыкаться носом в грудь подруги, которая была для неё почти как вторая мать.

Она хотела украсть её жизнь!

— Да как ты смеешь?!

Удар копыта пришёлся прямо в нос королевы. Та ойкнула, а затем запищала, когда клыки прокусили ухо и зубы принялись его жестоко грызть.

— Да ты!.. — она лягнулась в грудь, попыталась отползти, — Совсем ошалела!!! — крик сорвался на взвизг от очередного удара.

— Не! Смей! Забирать! Мою! Жизнь!!!

Сноудроп сжала в захвате шею поддельной пегаски, голова снова и снова металась вниз в сильнейших ударах, брызги крови из разбитого носа летели в лицо. Огромная сила чувствовалась в мускулах, королева била в ответ, но удары гасли о корпус; пыталась выскользнуть, но не могла пересилить захват.

— Стой же! Останови её, это приказ!

Никто не препятствовал. Сноудроп била снова, и снова, теперь уже передними копытами. Пегаска прекратила извиваться, сжалась, прикрылась ногами — и чтобы пробить её защиту Сноу с размаха наносила каждый новый удар.

— Пожалуйста… хватит… — хитинистая захныкала.

От очередного удара что-то хрустнуло, поддельная пегаска захрипела. И Сноу вдруг ощутила, что не может двигаться. Мускулы не подчинялись ей!

— Не убивай. Выслушай, — прозвучало рядом.

Сноудроп осознала, что всё это время лежала в объятиях крепкого, мускулистого жеребца, — абсолютно ненастоящего. Единственного, который не насиловал её. А теперь остановил непоправимое.

Она разрыдалась.

Мелькали мысли, проносились отзвуки чувств. Ненависть отгорела, но теперь Сноудроп ощущала только огромную, всё расширяющуюся дыру. Проклятое ничто. Она хотела дружбы. Но какая может быть дружба после этого?.. Она хотела быть нормальной пони, или, хотя бы, хорошим чейнджлингом. Но ничего из желанного не получила, а теперь и вовсе сорвалась.

— Прости, пожалуйста, — пробормотала Кризалис.

— Чего?..

— Пожалуйста, прости, прости, прости…

Она просила прощения?.. Но почему-то в этих мольбах Сноу не слышала ни грана правды, один только страх и желание уцелеть.

— Не прощу. Забрать мою жизнь? Этого я тебе никогда не прощу.

— Да не забрать я хотела! — Кризалис дёрнулась под ней, копыта ударили в грудь, но следующие слова прозвучали уже тише: — Я у тебя и так слишком много взяла. Я хотела сделать подарок. Узнать твою жизнь, сделать её лучше. Думаешь, мне приятно будет жить рядом с принцессой?.. Да я только и думала, как бы её убить! Но теперь не стану и пытаться.

— Не станешь?..

— Я не дура. Я просто хочу жить. Счастливо жить, не голодной, с семьёй, с любимым и любимой подругой. Я хочу дружить. Я хочу… Вот, правильное слово! Связать воедино наши жизни!..

Сноудроп коснулась копытом груди сжавшейся пегаски, обняла, лицо прижалось к лицу. Осторожно она лизнула, затем принялась вылизывать: разбитый нос, припухшие веки, порванные кончики ушей. Стало стыдно — её саму Криз и близко так не избивала. И через телесные ощущения, ответные касания языка, расслабленность мышц — Сноу вдруг осознала, что не всё ещё потеряно. Эта хитинистая была ничуть не сахарной, а скорее такой же дубовой, как и она сама.

— Забудем, — предложила Сноудроп.

— Аа?.. Да, конечно, забудем! Молочка?

Вздох, и Сноу потянулась к ней, губы вжались в губы. Поцелуй был долгим, затягивающим, а когда Сноудроп почувствовала, как чуть шероховатый язык превращается в упругий отросток, то обхватила его и принялась сосать. В этот раз маслянистая жидкость отдавала привкусом хорошо обжаренного арахиса. Глотки следовали за глотками, было приятно, хотелось ещё и ещё.

— Мммм, — вдруг попробовала отстраниться Кризалис.

— Хм?

— Хватит с тебя. Этого тебе на сутки. И будешь течь так, как ещё никогда не текла.

Сноудроп вздохнула, представляя, как чейнджлинги берут её, один крупнее другого. Или они предпочтут взять её вместе?.. Так выйдет быстрее. Ведь их ещё требовалось учить хорошему: этикету и нравственности, вниманию и пониманию, дружбе и доброте. Ведь «какой народ, такой и правитель» — принцесса говорила всегда.

Хотя, стоп. Криз ведь собиралась в Кантерлот?.. Хитрить и притворяться. А стража на то и стража, чтобы повсюду следовать за ней.

— Только не говори мне… — Сноудроп ужаснулась.

— Да кончай уже трусить, он хороший же!

Хорошие жеребцы не предлагают убить жеребёнка мимоходом, хорошие жеребцы не насилуют юных кобылок. И уж точно, даже распоследний негодяй не стал бы делать этого, наслаждаясь зрелищем, как кобылка истекает кровью и в ожидании смерти вся дрожит.

Этот единорог был полным чудовищем. И если с Криз ещё можно было подружиться — она ведь неплохая внутри! — то как вести себя с этим хищником Сноу даже не представляла.

— Он спас меня, защитил от глупостей, не давал умереть. Я правда люблю его. Совсем не вижу, он всегда держит защиту! Но всё равно люблю, — Кризалис продолжила с мольбой. — Ну постарайся же. Я вместо тебя, ты вместо меня. Вы подружитесь, не можете не подружиться!

— Подружиться?..

— Ну, ты же подружилась с зимой. Подружилась с бурей! И даже со мной. А я не знаю что делать. Я совсем не могу его пробить. Я в отчаянии…

Стоп. Она просила помощи. Помощи… с этим? Сноу почувствовала, как в жесте глубочайшего отчаяния копыта прижимаются к лицу. Это всё было слишком для неё. Она на это не подписывалась!..

Внутри стало жарко, очень жарко. Несколько мгновений Сноудроп просто покачивалась, прижимая копыта к незрячим глазам, а затем почувствовала, как Кризалис обнимает её крепче, чтобы перевернуть.

Тёплое тело снизу, тёплое тело сверху, прикосновение чего-то горячего о текущую щель. Кризалис вошла в неё плавным глубоким движением, сразу же пройдя расслабленную шейку матки и уткнувшись чуть острым кончиком яйцеклада в самый дальний предел.

Было горячо, скользко и мокро. Внутри кололось, волны странного онемения расходились в глубине.

— Я боюсь забеременеть…

— Не бойся, ничего не бойся, — зашептала Кризалис на ухо. — Ты же маленький чейнджлинг. И твоя королева с тобой.

* * *

Они занимались сексом. Долгим и извращённым, но в этот раз совсем не болезненным, не грубым. Кризалис вошла копытами в дырки на ногах, и Сноу постанывала, в такт движениям срываясь то на писк, то на короткий взвизг. Глубокие и сильные удары внутри всё ускорялись. С тихим стоном Сноудроп кончила, после чего почувствовала себя в мягких, тёплых объятиях. Больше никто не бил.

— Вот ты и готова, — Криз произнесла с придыханием. — Идеальная писечка, просто идеальная. Ни один жеребец не устоит!

«Дуб, дуб, дуб…» — пробормотала про себя Сноудроп. Вот как горох о стену! Некоторые кобылы просто не понимали, что другим хотелось, чтобы хоть иногда их не насиловали жеребцы. Секс по обоюдному согласию ведь тоже считался насилием? В смысле, если он вынужденный, без шансов отступить.

Что-то зазвенело, мелодичный звук наполнил воздух, исходя из стен.

— Наконец-то, пошли ужинать, — Кризалис подхватила её за шкирку, перетащила себе на спину. Теперь она была невысокой пегаской, так что копыта Сноудроп волочились по неровным камням.

Несколько шагов, и Криз вдруг остановилась.

— А ты, останешься? — обратилась она к молчаливому жеребцу. Или вовсе не жеребцу.

Тот ничего не сказал, мимоходом их погладив. Наверное, и дальше собирался сидеть на самой высокой башне замка. Смотреть на мир вокруг. Если он умел смотреть. Умел ведь?.. Сноудроп не знала, но по себе помнила, как всё равно приятно забираться на самые высокие, почти недоступные вершины.

— Никто не слушается… — Кризалис вздохнула, а затем, пока они медленно спускались по шаткой лестнице, продолжила рассказ.

Она снова говорила о друзьях. О самовлюблённом Веджи, вечно вставляющем ей палки в колёса — как бы двусмысленно это ни звучало — о угловатом Бигзу, вспыльчивом, зато настойчивом и трудолюбивом; о Джинджер, когда-то бывшей кобылкой, правда не из рода пони, которая даже сменив форму часто помогала ей с братьями, хотя и не любила пассивную роль.

Они были очень разными, на самом деле. И Сноудроп назвала каждого чейнджлинга по имени, когда троица хитиновых присоединилась к ним. Весело болтавшей и чуть стрекочущей компанией они двинулись дальше. И Сноу словно бы таяла рядом с ними. Нет, она до сих пор не чувствовала ничего похожего на чужие эмоции, но в каждом прикосновении, каждом мимолётном поглаживании и шлепке было столько внимания и направленной, концентрированной теплоты.

Друзья?.. Так это называлось. На секунду мелькнула мысль, что может, всё пережитое и стоило того. Пони так открыто не дружили.

— А вот и мы! Голодные!

С шорохом открылась хорошо смазанная дверь, стало гораздо теплее, копыта зашуршали по ковру. Сноу слышала тихий треск камина и порывы ветра за узкими застеклёнными бойницами, а нос прямо подрагивал от бесконечно богатой гаммы ароматов. Это что там, яблочное суфле?.. И кисель, определённо кисель. Овсяной и черничный. А ещё пироги с груздями… и с опятами. Что-то незнакомое и очень пряное, а к этому густой чечевичный суп.

Замковые кулинары вечно удивлялись, как она так может угадать еду по одному только аромату. Но, блин, жизнь научила! Пол-детства на хлебе, кукурузной каше и овсянке научили бы любого. Ну, почти любого. Она любила вкусно поесть. Правда, нормально готовить получалось только мороженое — она завидовала настоящим мастерам.

— Благодарю, ценю, смиренно принимаю! — Кризалис мгновенно что-то схватила, зачавкав, а продолжила уже с набитым ртом: — Вкуснятина! Спасибо, что ты у нас есть!

— Да не за что, — ответил до сих пор молчавший единорог.

Сноудроп услышала, как остальные чейнджлинги произносят ритуальную фразу, прежде чем приступить к еде, и сама её повторила. Тем временем Кризалис прошла ещё несколько шагов, опустилась на зашуршавшую по ногам подушку. Сноу всё ещё лежала на её спине. Наверное, следовало подняться, тоже устроиться на пуфике перед столом, хотя бы из самоуважения — но было страшно, не хотелось подругу отпускать.

Зашуршало. Сноудроп почувствовала, как на шею и грудь ложится салфетка на ленточке. Запах пряного блюда стал ближе, тёплая фарфоровая миска с носиком коснулась губ. Маленький глоток — и очень понравилось. Это оказался густой как пюре и обжигающе пряный бобовый суп. Что-то южное, из тех земель на полуострове, где жило очень много странных пони, где специи были не просто приятным дополнением, а важным ингредиентом в основе блюд.

К супу полагались крошечные рисовые шарики и кусочки тонкой пресной лепёшки. Магия единорога поднесла все три блюда прямо ко рту, так что только нюхая и касаясь губами Сноудроп могла выбирать. Она ела аккуратно и сдержанно; очень понемногу; не давая волю голоду и соблюдая каждое правило культуры хорошего стола.

Ведь этикет, это важно. Это было тем маленьким осколком чести, что ей позволили сохранить.

Вскоре Сноудроп услышала, как некультурное чавканье со стороны Криз понемногу затихает — насытив первый голод хитинистая принялась подражать, а за ней успокоились и остальные. И на секунду, всего на один миг Сноудроп позволила себе погордиться собой…

Большое копыто взлохматило гриву. Она задрожала.

— Ну вот в кого ты такая уродилась? — спросила Кризалис. — Говорю же, всё с тобой будет хорошо!

«Ага… хорошо», — Сноудроп с огромным усилием воли заставила мускулы расслабиться. Копыто единорога перешло на спину, стало поглаживать основания крыльев, а скорее даже массировать: очень медленно и глубоко. Сноу едва удерживалась, чтобы не заскрипеть зубами — ведь до сих пор только мама делала ей такой массаж.

Блюда переменились. Теперь это было тушёное ассорти из корнеплодов, с густым соусом в мягких кусочках; бульон из спаржи; ржаной ароматный хлеб. Сноудроп с удовольствием попробовала нейтральный по вкусу бульон, закусила хлебом, но тушёные овощи никак не могла разобрать.

Мягкая текстура кусочков в соусе не была похожа ни на один известный ей ингредиент. Может, морское создание? Краб? Омар?.. Океан ведь рядом. Некоторые пони рыбачили в голодные годы, но радости во вмешательстве в цикл чужой жизни не было никакой.

— Я не ем мясо, — она отстранилась.

— А зря, — фыркнула Кризалис. — Волки нападают на пони, мы едим волков. Не пропадать ведь зубастому! Тем более, вкусный же.

«Даже так?..» — Сноудроп помотала головой. Тошноты она не чувствовала, как и омерзения. Просто стало грустно. Мир ведь менялся — она знала — когда-то грифоны охотились на пони, а теперь к ним свозят весь рыбный улов. Когда-то алмазные псы устраивали набеги, но уже лет десять как торгуют своим толстошлемником и терпким, сладким грибным вином.

И даже масло теперь купить непросто. Коровы хоть и не очень умные, но всё равно предпочитали жить сами по себе. Набивали цену. Потому что какое мороженое без хороших сливок?.. Сноу даже в страшном сне не могла представить пломбир на растительном масле. Ведь как ни изворачивайся, получалось так себе.

— Нет, не хочу, — Сноу оттолкнула тарелку. — Однажды волки изменятся. Нам тяжелее будет подружиться, если ещё и мы станем есть их.

Криз фыркнула, но миску тоже отложила. Блюда снова переменились, неуместную тушёнку заменило вкуснейшее овощное рагу: баклажаны, кабачки, перцы и томаты — острейший соус. И в дополнение к нему шёл простой белый хлеб в сочетании с молодым вином: очень вкусным, полусладким, хотя и удивительно простым для столь роскошного стола.

«Стола? — Сноудроп удивилась. — Стоп, да это же дипломатический приём!»

Каждая группа блюд была символом провинции, в каждой гармонично сочетались вкусы, запахи и, наверняка, цвета. Она собиралась учить чейнджлингов собственным примером, но рогатый тоже их чему-то учил. И, кажется, их интересы слегка… пересекались. В плохом смысле этого слова.

Большое копыто легло на круп.

* * *

Сноудроп уже не чувствовала голода, но всё равно пробовала маленькие порции из третьей перемены. Нежнейшая карамельно-пуховая перловая каша, черничный кисель, реповые паренки. Почти такие же вкусные, как мама покупала к праздникам у земнопони, когда Клаудсдэйл завершал свой осенний перелёт на севере страны. Сейчас уже не завершает — не нужно — зимних бурь ведь нет.

Голова опустилась, когда магия единорога раздвинула задние ноги, круговыми движениями копыта он начал поглаживать щель. С каждым проходом клитор прижимало, а затем отпускало.

— Ну как, вдохновляет? — спросила Кризалис. — Ты не против, если эта милашка заменит меня? На недельку-другую, а может и на месяц. Нам обеим нужно отвлечься, а то ведь скоро передерёмся так…

— Ничуть не против.

— А можно… — Криз глубоко вдохнула, — Можно мне пожить на её месте? В смысле, в Кантерлоте. Жуть как не хочется, но, думаю, это будет полезно для меня.

Сноудроп услышала, как с тихим скрипом он почесал магией ей за ушком. Кризалис едва ощутимо задрожала.

— Принцесса просит написать для неё письмо под диктовку. Твои действия?

— Извинюсь. Простыла, голова болит.

— Принцесса целует тебя в щёку, желает спокойной ночи.

— Иду мыться, черчу «Ловец снов».

— Универсальное?

— Расплакаться. Ныть.

Вообще-то Сноудроп никогда не ныла. Ну, почти никогда. По крайней мере не при подруге. У неё и так было слишком много забот, чтобы навешивать ещё и своё кобылкино. Мол, нет друзей: мол, не нужна никому. Раньше, потому что слепое ничтожество; теперь, потому что слепое неведомо что.

Сноу знала, что про неё ходят лживые слухи. Весь Кантерлот — та ещё большая деревня! — считал её ужасно эксцентричной особой. Кто-то завидовал, кто-то просто не понимал, одни только жеребята тянулись. И то совсем мелкие. Ведь кобылки постарше считали слишком низким для себя есть молочное, даже если это вкуснейший пломбир.

Она размышляла, стараясь отвлечься от настойчивых касаний. Единорог продолжал расспрашивать напряжённую Кризалис. Вопросы становились сложнее, ситуации опаснее, но она, вроде как, держалась. По крайней мере не замялась ни разу и не пыталась решать проблемы через насилие или секс.

— Ладно, у тебя хорошие шансы, — единорог смягчился. — Закончим ужин и отправляю вас. Будут наставления?

Сноудроп не сразу поняла, что он обращается к ней.

— Эм… — она не нашлась. — Желаю удачи?..

И тут же получила мягкое тыканье макушкой в нос. Кризалис хихикнула.

— На десерт у нас медовая коврижка, молоко юной пегаски и суфле из земляных груш, — единорог сказал смущённо. — На всех не хватит, полагаю. Я должен извиниться.

— Потерпят, — хихикнула Кризалис.

И дрожащая Сноудроп почувствовала, как её поднимает, а затем переворачивает. Разведённые крылья коснулись края стола, задние ноги широко раздвинуло. Она висела спиной к полу в хватке магии и даже головой едва могла пошевелить.

Вымени коснулось жаркое дыхание. Сначала с одной, а потом и с другой стороны. Криз слегка поигралась, водя вокруг сосочка острым клыком, затем обхватила губами, — а единорог пока не спешил, хрустя хорошо подсушенным суфле.

Сноудроп часто задышала, повела носом. Но ничего не нашла. Похоже, блюду десерта сладкого не полагалось — а ведь так хотелось коврижки, чтобы отвлечься от жгущего лицо стыда.

Кризалис вдруг отстранилась.

— Остальное тебе, Сноу, — сказала она, с влажным звуком облизываясь. — Какая я изобретательная, правда?

— Весьма, — согласился единорог. Второго сосочка коснулись жёсткие губы.

Сноудроп сначала не поняла, чего от неё ждут, но вот острые клыки Кризалис зацепились о край пластины на брюхе, потянуло. И чувствуя боль в едва не протыкаемой коже Сноу стала наклоняться: всё ближе, ближе и ближе — пока не почувствовала губами отвердевший влажный сосочек, а щекой чужую щеку.

Сноу задрожала, хотела отдёрнуться, но неведомо откуда взявшаяся храбрость помогла удержаться: скривившись она принялась сосать. Дыхание Кризалис слышалось рядом, присутствие остальных ощущалось по другую сторону стола — и Сноудроп явно чувствовала, что слабость сейчас начисто разрушит непрочную связь между ними. Потому что маленькие чейнджлинги не плачут по пустякам!

Она до боли прикусила сосок, клыки впились в вымя. И вдруг единорог рядом тоже сжал зубы. От резкой боли Сноудроп едва не запищала. Он что, издевался над ней?! И чувствуя щекой улыбку она чуть ослабила хватку, снова тонкие короткие струйки забили в рот. Жирноватое, тёплое, с приятным ванильным привкусом — молоко всё не кончалось. И Сноудроп чувствовала облегчение, до сих пор незнакомое напряжение спадало внизу.

— Между прочим, я ничуть не хуже, — пробормотала Кризалис. — А ты стеснялся.

— Так спешишь в город?

— Неа-неа, подожди. Хочу посмотреть, как она тебя примет.

Вымя опустело, и тут же Сноу почувствовала, как магия поднимает её. Ноги развело ещё шире, суставы заломило. Бессильная игрушка, вот чем она становилась в очередной раз — и от этого стало так ужасно, что уже никакая сила воли не помогла сдержать всхлип.

— Пожалуйста… дайте мне самой.

Её отпустило. Бёдра прижались к крепким мускулам, живот коснулся живота. Передними ногами она обхватила грудь единорога, а сзади, на холке почувствовала его член. Сноу старалась не думать о том, как он разорвал её раньше; сжать зубы и работать, вот всё, что она могла.

Да, «работа», это правильное слово. Молчать, стараться, не спорить. Если повезёт, её не накажут; если очень повезёт, их с подругой даже наградят. Сноудроп уже знала, что этому рогатому нравится запугивать и насиловать; но не хотелось верить, что в этом вся его личность. Пони ведь не чудовища — так её учили всегда.

— Можно облизать лицо? — Сноудроп спросила.

И вместо ответа жеребец потёрся о неё носом: большим и чуть шероховатым. Она высунула язык. Вверх, затем вниз, а после волнистыми движениями, вправо и влево — Сноудроп принялась трогать лицо рогатого самым кончиком языка. Она прощупала каждый из лицевых мускулов, странно спрямлённый нос, изогнутый рог, недлинные уши и вьющуюся гриву. Перешла на шею, стала лизать.

Шерсть единорога была густой и довольно длинной, язык быстро высох, но она не останавливалась. Шея, грудь, передние ноги. Сноудроп чувствовала отвращение, когда лизала копыта, но не прервалась — они были гладкими и чуть скруглёнными по краям. Она встала на задние ноги, сдвинулась в сторону и обратно, так что член оказался прижат к животу и груди. Вдохнув, выдохнув и облизнувшись Сноу принялась вылизывать его.

Влага, это важно. Масло ей не дали, так что помня прошлый ужасный раз Сноудроп старалась вылизать пенис как можно тщательнее. Сверху вниз, даже не пытаясь взять в рот широкую головку, затем обратно вверх. Она успела сделать всего три прохода, когда большое копыто похлопало по плечу. Время вышло. Сноудроп задрожала.

Медленно и плавно жеребец начал её поднимать.

* * *

Ноги дрожали. Предельно вытянувшись Сноудроп всё же достала копытами до бёдер жеребца, когда огромное расширение на конце члена уже упиралось во вход её тоннеля. Было страшно до ужаса и оцепенения, но всё же с тихим поскуливанием Сноу начала двигаться. Попыталась начать. Пенис упёрся, расширил, стало больно — но не решаясь вложить весь свой вес она никак не могла его вдавить. Мышцы влагалища сопротивлялись слишком сильно.

Раз, два, три. Попытка. Боль и страх. Неудача. И снова раз, два, три. В этот раз Сноу попробовала представить, что на месте этого единорога чейнджлинг. Король чейнджлингов. Ведь если есть королева, значит должен быть и король! А маленькие чейнджлинги должны служить королю точно так же как и королеве, пусть и не обязаны любить.

Она расслабилась, приподняла одну заднюю ногу — и почувствовала, как единорог её подхватывает. Тогда она приподняла вторую, и жеребец начал её опускать.

— Аааай, — Сноудроп застонала. И ощутила, как медленно, постепенно член проникает в неё. Всё глубже, глубже и глубже, пока не упёрся в окончание влагалища. Словно бы наслаждаясь ощущениями жеребец остановился внутри.

— Идеальна, — сказала Кризалис. — Чуть уже, и ты разорвал бы её. Чуть шире, и для неё это не было бы испытанием. Но дальше ей некуда расширяться, каждый раз ты будешь до предела растягивать её.

«Услужила», — со злостью подумала Сноудроп. Но ничего не сказала. Она должна была просто работать, обслуживать короля. И ничего, совсем ничего не говорить. По крайней мере пока не узнает его лучше. Тупые маленькие чейнджлинги погибали — и она совсем не была уверена, что королева сможет её защитить.

— Ты отправляешься? — с ноткой нетерпения спросил жеребец.

Сноу почувствовала прикосновение копыта на холке, гриву чуть взлохматило. «Наслаждайся», — посоветовала Кризалис, прежде чем произнести короткое: «Да, идём».

Холодная волна прошлась через комнату, задребезжали окна, поленья в камине особенно громко затрещали. И это место опустело. Теперь Сноу слышала только частое биение своего сердца и размеренное дыхание жеребца. И храбрость, которую придавали ей товарищи, вдруг начала исчезать.

Сноудроп всхлипнула, задрожала. «Не надо…» — хотела она пролепетать, но с огромным трудом удержалась. Надежды не было, по крайней мере на мольбы и призывы к доброте: король не был добр.

Он слегка надавил на плечо, продвинулся ещё немного; и Сноудроп почувствовала, как матку отталкивает дальше, а внутренние стенки начинает ощутимо растягивать, теперь не только в ширину, но и в глубину. Её предел был так близко! А ощупывающие член задние ноги подсказывали, насколько далеко ещё даже до медиального кольца.

Сноудроп застонала, попробовала протолкнуть пенис глубже, затем немного приподнялась. «Старайся, старайся, старайся», — она повторяла себе. Немного усердия, и жеребец кончит, после чего оставит её в покое. Не может не оставить! Ведь даже простым чейнджлингам требовалась только высвободить напряжение и получить немного любви.

Она поцеловала жеребца в губы; бёдра качнулись, поведя член по кругу; изнутри ощутимо потекло. Это был не оргазм, даже близко, возбуждения она почти не ощущала — но тело как будто бы всё понимало и старалось помочь.

— Что с тобой не так, маленькая пони?

Она надавила сильнее, приподнялась, снова надавила; внутренние стенки сжались с особенной силой, спазм прошёлся от входа влагалища до самой глубины. И вдруг Сноудроп осознала, что был задан вопрос.

— А?.. — она удивилась.

— Почему ты до сих пор жива? Я морил их голодом полгода. Они должны были выпить тебя досуха, выгрызть бёдра и внутренние органы. И сейчас их подвальный монстр растворял бы костяк.

«Что?» — Сноудроп непонимающе остановилась. А затем всё тело затрясло. Да ей же было всего тринадцать! Всего тринадцать!.. Она не могла, не хотела умирать!

— Но я… ведь не желаю вам зла. Зачем? Почему?!.. — она всхлипнула, уткнувшись мордочкой в грудь жеребца. Она не понимала, уже ничего не понимала. Хотелось разрыдаться навзрыд, но было сухо в глазах.

Жеребец наклонился, единым плавным движением. Её спина оказалась на пушистом ковре, задние ноги высоко задрало, а передние поджало под его грудь. Он качнул бёдрами; и всё тело содрогнулось от силы удара; из груди вырвался дикий, пронзительный крик.

— ААААХРР!!!

Он опустил копытой ей на горло. Придушил. И раньше, чем она успела ужаснуться, дыхание вернулось. Всё тело сотряс сильнейший, но вырвавшийся лишь слабым выдохом оргазм.

Мышцы обмякли, Сноудроп ощутила горячее, скребущее в горле чувства. В глазах намокло, из носа потекло. Какие-то мгновения она ещё сдерживалась, но после того, как жеребец нежным прикосновением носа откинул с лица прядь гривы — принялась рыдать.

Она хныкала, дрожала, сжималась вокруг распирающего изнутри пениса. Жеребец несильно покачивался над ней, прохладные прикосновения магии оттягивали клитор, поглаживали анус и набухшие соски. Он занимался с ней сексом словно обычный единорог, с такой же простой, не пережившей ужасов пони. И от этого становилось гораздо, гораздо страшнее.

— Ты… не убьёшь меня? — она спросила, когда уже сил не оставалось терпеть.

— Расточительство, — пояснил единорог.

* * *

Жеребец перевернул её, прижал брюхом к покрытому ковром полу, спину до хруста изогнуло, задние ноги задрало вверх. Она никогда не занималась гимнастикой, никогда так не растягивалась — и пусть тело стало гибче, всё равно было очень тяжело.

— Тебе далеко до Кризалис, — посетовал жеребец. — Ты пассивна. Будь усерднее.

Внутри давило невыносимо. Она пробовала погладить член мышцами влагалища, но ласки тут же срывались на бессильные спазмы, возбуждение захлёстывало, вываливался язык.

— Я буду… буду стараться, — шептала Сноудроп, чувствуя усиливающиеся удары внутри. Она боялась говорить, но молчать было ещё страшнее. И не ясно, чего ждать в следующий миг: ласки, или копыт на горле, а затем удушья, уводящего в пустоту.

«Все уходят на небеса», — как-то говорила мама, но Сноу в это больше не верила. Она не хотела, не могла согласиться с тем, что мир создал кто-то настолько могущественный и настолько жестокий, чтобы позволить жеребятам вот так страдать.

Магия коснулась дыры на бедре, внутрь проникло что-то большое и упругое, ощутимо ребристое. Оно стало перемещаться, проходя ногу насквозь. Сноудроп застонала, и вскоре почувствовала, как в отверстие на втором бедре входит ещё больший предмет, покрытый пупырышками и короткими, жёсткими пучками. Стон сорвался на взвизг.

— А это впечатляет, — сказал единорог, поглаживая её выпирающие от изгиба спины рёбра. — Кризалис очень старалась, работая над тобой. Вдумайся, она единственная во всём мире, кто так умеет. Ты восхищаешься ей?

— Д-да… — Сноудроп ответила сквозь зубы.

— Так, — копыто подняло её подбородок от пола, из-за чего спину изогнуло ещё сильнее. — Выслушай, Сноудроп, кроме языка у тебя нет оружия. Пользуйся свободно, раз умеешь, за обращённые ко мне слова я тебя не накажу.

«За обращённые… слова», — Сноу повторила фразу, стараясь удержать мысль в тонущем от возбуждения уме. Казалось, будто её ждёт нечто даже худшее, чем смерть. В наказание за любопытство, дружелюбие, желание учиться и учить.

Она кончила снова, запищала. И в мгновения расслабленности в третью дырку на бедре воткнулась очередная «игрушка», полная рёбер, изгибов и извилистых форм. Все три предмета задвигались в унисон, медленными и плавными движениями, но каждый раз немного опережая удары внутри. Раз, два, три. Четыре. И снова раз, два, три. Толчок в шейку матки завершал цикл, а десяток циклов превращались в заставляющий корчиться оргазм.

Выдержав очередной пик, Сноудроп заговорила:

— Я знаю, ты спас их. Ты заботишься о них, ты хочешь сделать их жизнь лучше. Я тоже! Они мне понравились, мне жалко их…

— Ошиблась ты.

— А?

— Я не хочу делать их жизнь лучше. Безопаснее, да. Но не лучше.

Жеребец ударил ещё сильнее прежнего, она закричала. Шейку матки страшно растягивало, наглухо закупоривший проход орган толкал воздух в глубину. Прижатым к полу животом она ощущала, как с каждым входом матка раздувается, а на выходе всё как будто вытягивало изнутри. Казалось, что ещё немного, ещё чуть-чуть и он снова её разорвёт. И в этот раз некому вылечить: она останется пачкать ковёр кровью и медленно, в муках умирать.

— Я… не понимаю, — Сноудроп всхлипнула.

— Представь себе мир без снежинок.

«Что?..» — она попыталась, но просто не смогла. Было слишком тяжело, слишком больно, чтобы ещё и шарады разбирать.

— Не могу. Тяжело.

Вдруг жеребец приостановился, поглаживая её вдоль спины. Прокашлявшись, он заговорил:

— Представь себя садовником, Сноудроп. Твой сад огромен, он раскинулся на тысячи миль, с тобой работают другие. И сад становится лучше, просторы пересекают тракты, поднимаются города. Всё меньше и меньше остаётся диких лесов, чудовищ, сорной травы. И однажды ты оглядываешься — сад идеален. Ты ищешь внимательнее, ещё внимательнее. И, наконец, находишь единственный сорный цветок. Но ты не убиваешь его, ты спасаешь. Потому что в этом цветке твоя судьба, твой смысл, вся твоя жизнь.

Речь закончилась. Единорог оставил её продырявленные бёдра в покое, член массировал вход во влагалище, но сильно не давил.

— Поняла? — он спросил мягко.

Несколько мгновений она позволила себе отдохнуть в покое, но чувствуя напряжение его мускулов всё-таки ответила «да». На самом деле она не очень-то понимала, но не раз слышала от принцессы рассказы о том, как пони сгорали на службе стране. Сгоревшие становились злобными, терялись, сходили с ума.

Она пыталась подружиться с чейнджлингами, несмотря ни на что пыталась — потому что это было её единственной надеждой в ужасе вокруг. И, вдруг, — ощутив очередное прикосновение к холке, горячее и сильное — начала сознавать, что её ждёт. Этот жеребец хотел не убийства, а гораздо худшего, он собирался сжечь ещё и её.

Вскоре пытка продолжилась. В четвёртую дырку на ноге воткнулась очередная игрушка, пятую и шестую начало покалывать и растягивать магией. Очередной оргазм пришёл мгновенно, и был сильнее всех предыдущих вместе взятых. Она забилась под жеребцом, но едва начала расслабляться, как последовал очередной удар.

— Теперь расслабься, ты справишься.

Член воткнулся в шейку матки, с запредельной силой надавил. И преграда поддалась. С ужасом Сноудроп ощутила, как он проходит дальше, а в клитор бьётся ребристое от вен медиальное кольцо. Ровно затем, чтобы уже через мгновение тоже проникнуть в глубину. Две точки предельного растяжения появились в проходе, а затем все «игрушки» разом вошли в её дыры — и вновь Сноудроп закричала.

— Кровь… нет крови?.. — она прошептала, как только смогла прийти в себя.

— Ни капли. Хочешь?

— Нет! — Сноудроп забилась. — Я не хочу! Не люблю! Ненавижу это! Пожалуйста, пойми, я не Криз! И она тоже страдает, ей тоже нелегко!.. Мы ведь можем найти другой выход…

— Конечно, можем, — он мягко её погладил, — но потом.

Она задохнулась, когда во все дыры на ногах разом вошли «игрушки». Шесть спазмов прошлись по всему лону, сжимая и тут же расслабляя его; сильнейший удар достался дальней стенке матки, по клитору проехалось медиальное кольцо. Лишь одной фрикции хватило, чтобы подбросить её до пика и через мгновение сбросить обратно в подступающую пустоту.

— Я… не могу…

Очередной удар, и снова она закричала; жеребец взял быстрый темп, с силой изогнув её тело; на шее сомкнулись копыта — но Сноудроп почти не ощутила удушья. Сердцебиение сбилось, звуки исчезли, не осталось запахов — а внутри снова и снова трясло сильнейшими спазмами: её колотил непрерывный оргазм.

Это длилось, длилось, и длилось — пока сознание не начало уходить.

* * *

И первым, что ощутила Сноудроп очнувшись, был сильнейший запах. Тряпица с ужасно пахнущим снадобьем лежала на носу.

— Ааапчхи! — она дёрнулась, задрожала.

В лоне было мокро, очень мокро, — но пусто. Кроме слабой саднящей боли Сноудроп не ощущала ничего. Зато она чувствовала торчащие в проткнутых ногах «игрушки». Они распирали, но не двигались — возбуждения не осталось от слова «совсем».

— Зачем ты нужна такая? — поинтересовался голос. — Ни принять достойно не можешь, ни обслужить, ни выдержать гонку.

Она всхлипнула.

— Вставай.

В круп ударило, чем-то хлёстким и мягким. Несильно, но очень обидно. Мимоходом, словно назойливую муху, жеребец хлестнул её хвостом.

Сноудроп попыталась встать. Упала. Затем снова стала подниматься, помогая себе лёгкими взмахами крыльев. «Игрушки» в ногах распирали, не давали деформированным мускулам нормально работать. Каждая попытка заканчивалась напряжением глубоко внутри. Она быстро задышала сквозь зубы, тихонько заскулила — но в конце концов поднялась.

— Молодец. Теперь будешь учить меня делать снежинки. Приступай.

По телу прошлась горячая волна заклинания, что-то зазвенело впереди. С огромным трудом Сноу осилила шаг, и следующий, от которого её едва не повело. Она уткнулась носом в край стола, и сразу же вокруг головы стало холодать; дыхание вырвалось инеем, капельки влаги зазвенели о керамическую пластину — идеально ровную, когда-то сделанную на заказ специально для неё. Рядом лежал набор молоточков и держателей, пинцетов и пипеток, а чуть дальше стоял графин кристально чистой на вкус воды.

— Спасибо, — она пробормотала.

О будущем думать не хотелось. Главное, что сейчас стало так спокойно на душе. Сноудроп выбрала форму, закрепила в держателях; пипетка заполнилось водой. Две дюжины капель — шесть снежинок. Одна почти всегда ломалась, да и с других многое приходилось счищать. Ведь с каждым разом снежинки становились всё тоньше и тоньше, всё глубже по уровню фрактального узора и всё осмысленнее. Молитва не терпела суеты.

Она расположила капли по формам, прошло положенное на первый этап кристаллизации время, тончайшая стаместка оказалась в зубах. Дальше требовались предельно-нежные, едва ощутимые прикосновения — чтобы высвободить настоящий, скрытый под слоями вторичного льда узор.

И тут Сноу ощутила дыхание на макушке, крупа коснулся большой горячий предмет.

— Я не смогу так работать.

— А придётся, — жеребец её несильно приобнял.

«Грязь, всюду грязь», — подумала Сноудроп, расслабляясь. Ничего она не могла сделать против, совсем ничего. Но любимая работа приносила радость даже в худшие дни.

Она широко расставила задние ноги, упёрлась грудью о стол. Так-то держать стаместку в зубах было лучше для творческой работы, но если хотелось добиться надёжного результата, она всегда закрепляла её в навесной держатель. А дальше оставалось только слушать и правильно выбирать места. С едва ощутимым звоном резец опускался, волны ходили по пластине, звоном показывался скрытый в снеге узор.

Жеребец вошёл в неё, плавным и очень глубоким движением, зашевелились «игрушки» в ногах. Сноудроп постаралась сосредоточиться. В сексе тоже был узор, как и во всех явлениях природы. Она попыталась распознать его. Мгновения покоя, вот всё, что ей требовалось: жалкие доли секунды, чтобы коснуться резца и нанести удар.

Она отправила стаместку к первой снежинке — и тут же скривилась. Неверно! Узор был безнадёжно испорчен. Взялась за вторую — и ошиблась на пятом ударе. Работать стало тяжелее, жар сзади мешал сосредоточиться; но в то же время голова чувствовала прохладу, а уши, стараясь не отвлекаться на хлюпающие звуки, ловили каждый инеистый звон.

— Ты разделяешь фракции звуком, — вдруг сказал единорог.

— А?.. Да, верно, — Сноудроп удивилась. — Как ты понял?

— Схожее увлечение.

Он слегка потёрся носом ей о макушку, зубы обхватили кончик уха, но не стали сжимать. И это оказалось приятно. Что там было в списке его увлечений?.. Кулинария и чародейство, насилие над юными кобылками и воспитание мелких злодеев, теперь уместные ласки и наука о кристаллах. Сноудроп вздохнула и покачала головой.

Её иногда называли талантливой кобылкой, и печально было знать, что жизнь когда-то исключительно способного жеребёнка заканчивалась так. У него ведь нет шансов: однажды богиня узнает, придёт и скажет «прости». Скорее всего к тому времени одна наивная пегаска будет уже мертва. Но «прости» богиня всё равно скажет — ведь аликорны выше ничтожной мести, и самой Сноудроп тоже никогда не хотелось мстить.

Она почувствовала приближение оргазма. Словно огонь пробивался через прохладные завесы, растапливая их в бесполезный пар. И она не стала сопротивляться, наоборот, толкнула тело назад, сильнее насаживаясь на член жеребца и поглаживая его внутренними стенками. Огонь уйдёт, а прохлада останется: ведь зима всегда возвращалась, хотели того пони или нет.

Сноудроп кончила, тихо застонав, затем вернулась к работе. С пятой снежинкой начало кое-что получаться, но по-настоящему удачной вышла только последняя из всех.

— Вот, смотри, эта правильная, — она сказала жеребцу. — Красивая?

— Координаты назвать можешь?

— А?

Единорог вздохнул.

— Точки на множестве Амендбрэда, очевидно.

— Нет…

Он потрепал ей гриву, нос потёрся о щеку — и очередной удар внутри был не таким уж сильным, как и трение ребристых «игрушек» об отверстия на ногах.

— Жаль, что ты не единорожка.

— Да, жаль…

Сноудроп опустила голову, но долго печалиться жеребец не позволил. Темп ускорился, горячей волной прошёлся очередной оргазм, а после партнёр напомнил о главном. Единорог больше не требовал учить, только делать и делать снежинки, при этом не пренебрегая качеством. Хорошие снежинки понадобятся Кризалис, а плохие могут её подвести — вот что важно. И поэтому Сноу вкладывала в работу себя всю.

И не так уж плохо оказалось заниматься сексом во время любимого дела. Тепло жеребца согревало, удары внутри разжигали собственный жар — и даже с уязвимой к холоду кожей чейнджлинга она справлялась. Не очень хорошо, но справлялась. Бывало и хуже. В конце концов нередко она работала и с кашлем, и отвлекаясь на еду, и даже слушая непростые уроки принцессы. Со снежинками сочеталось всё.

* * *

Общими усилиями они сделали три сотни снежинок. Единорог помогал с начальными формами, подавал инструменты, иногда делал всё сам. Временами он начинал разом насиловать её во все отверстия, и тогда Сноудроп срывалась на пронзительные вопли, умоляя остановиться — но он не прекращал.

Она уже привыкла к этому — быть игрушкой — и в конце концов бросила сопротивляться. Всё равно не помогает. Оставалось только принимать, смиренно и расслабленно, и помогать по мере сил; хотя силы, особенно волевые, стремительно иссякали.

— Сколько времени, уже рассвет? — спросила Сноудроп во время очередной короткой передышки.

— Близко, — жеребец ответил, погладив её.

Он предложил поесть, и она с радостью согласилась. Сидеть было тяжело, после стольких часов секса всё внутри саднило; но всё же она заставляла себя не кривиться и не дрожать. Над полным чая блюдцем крошилась коврижка, она медленно лакала, наслаждаясь ромашковым вкусом; время от времени к носу подплывала ложечка с очередным вареньем или мармеладом, и она пробовала некоторые из них.

— Разборчивость в еде, это лучшее твоё качество, — сказал единорог.

Что ж, если он так думал. У каждого было право на мнение о лучших чертах других. Вот ей, например, нравилась изредка ощутимая в его жестах нежность. Как будто столь привычная, въевшаяся, что специально приходилось изгонять.

— Наверное, ты меня сломаешь, — Сноудроп вздохнула. — Мне очень тяжело. Ты заставишь меня бояться Криз? Но она ведь поймёт это, почувствует. И я верю, возненавидит тебя.

Жеребец молчал пару мгновений, затем заговорил смущённо:

— И поэтому мы идём через пространство вероятностей, которое всё сужается. Я изучаю твои повадки, способности, пределы. Обдумываю пытки и уступки, а узнав чуть больше отказываюсь от них. С тобой сложно. Ты каменно-крепкая, тебе не говорили?

— Дубовая… — она поморщилась.

— Нет, каменная. Как не огранённый звёздный сапфир. Коснёшься чуть не так, и узор будет испорчен. Но я уже вижу множество уязвимых мест. Мы помиримся, и бедолагу Криз ты портить перестанешь. Знаешь хоть, как с ней сложно? Одно не признаёт, другое не понимает, совсем не подчиняется, а опыта в воспитании кобылок у меня нет.

— У меня тоже, — она пробормотала. — Может, спросим кого? Книжку почитаем? Мама многому училась, хотя и работала, и заботилась обо мне…

Сноудроп прервалась, внезапно осознав, что единорог может обидеть маму. Или другую пони. Какого-нибудь из тех чумазых жеребят, которые прибегали к ней за буханкой хлеба и мороженым. Их ведь не хватятся, они всё время убегали — некоторым с родителями не очень везло.

— Не обижай маму и остальных, — осторожно начала Сноудроп. — Я очень боюсь за них. И никогда не прощу, если ты сделаешь им больно.

— Ага, ужасная идея. Мне тоже всегда больнее от страданий близких, чем от своих. Обещаю этого не делать. Но и ты пойми, что я чувствую видя тебя с Криз. Ты на неё ужасно влияешь. Ей больно, ведь она чует, как ты используешь её.

Сноу поджала уши. Хотелось возразить, придумать хоть что-нибудь, но она ведь и правда вцепилась в Кризалис как в своё единственное спасение. Случайно наткнулась на слабую струнку и принялась давить. И ведь продавила таки, не важно какой ценой!

— А какие у тебя планы? — она спросила. — Может, договоримся? Я буду помогать, если не что-то ужасное и ради ребят…

Копыто уткнулось в нос.

— Не будешь.

— Но…

Он погладил ей мордочку, легонько прикусил ухо, но лишь чуть потрепав отпустил.

— У тебя есть странная черта, Сноудроп. Ты благородная, верная, самоотверженная. Но вероломна до глубины души.

— Вероломна?..

— Ага, думал, глупо обвинять кобылку в вероломстве. Но ты достойна этого. Ты ведь осознаешь, каких чудовищ выбираешь в друзья?

— Но Кризалис…

— Да не о ней речь, — единорог отмахнулся, — Что Криз, букашка. Я говорю о Зиме. Абсолютное чудовище, тварь, убийца. И какой-то жеребёнок предлагает откупиться от него?.. Принцессы здорово изменились, если не наказали тебя за это.

Сноудроп вскочила.

— Слушай, ты!.. — она перевела сбившееся дыхание. — Думаешь, Зима нас, вообще, замечала? Мы что, видим каждую мошку? Каждую травинку? Каждую из этих… как их, которые мелкие совсем?..

— Бактерии, археи…

— Да не суть! Мы нашли общий язык, и вот, мы общаемся. Мы с Зимой живём в одном мире, мы можем помочь друг другу. И чем плохо проявить капельку уважения?! Ведь снежинки нравятся и мне, и ей!..

Сноу почувствовала, как рот мягко затыкает. Короткое мычание вырвалось вместо окончания слов. И уже через мгновение хватка магии исчезла, она снова могла говорить.

— Потише, пожалуйста, — попросил единорог.

Она вдохнула и выдохнула, пытаясь унять бешенство. Мерзкое чувство не отпускала: Сноудроп прямо чуяла ухмылку у этого негодяя на лице. Почему её всё время обвиняли в чём-то нелепом?.. Неужели так сложно было представить мир, где пони просто живут, дружат и уважают других?

— Ты плохо училась в школе? — спросил рогатый.

— Ну, да…

— Хорошо, поясню как в прошлый раз, — он продолжил с досадой: — Итак, есть наш сад в мире. Место, о котором мы заботимся и где мы живём. Часто над садом проносятся бури. Вырывая деревья, убивая, морозя посадки. Из-за этих бурь нам пришлось бежать в тёплые края. Но мы объединились, встали против них. Мир стал чуточку лучше. И однажды в новом мире родилась маленькая жрица. Она придумала, как откупиться от смерти. Снежинками. И больше жертв не было, никто не умирал в холода.

Он положил копыта ей на плечи.

— Как думаешь, Сноудроп, долго ли это продлится? До твоей смерти? Или пока глупые потомки не испортят ритуал?.. Скажи мне, как убить зиму. Ради тех, кого она уже убила, и кого наверняка убьёт.

— Она никого не убьёт больше, — Сноудроп сжала губы. — Потому что я просила. Слышишь, никого!

— И, дай угадаю, в новых снежинках ты не просила себя освободить?

— А?

Сноу прижала копыто к груди, мордочка скривилась. Она даже не подумала об этом! Потому что нельзя дважды просить за себя, нельзя ставить себя выше благополучия Эквестрии. Она ведь смешивала свои снежинки с чужими, чтобы Зима лучше относилась ко всем пони, а не только к ней. Нельзя это предавать.

— Значит, верно угадал, — единорог как будто расстроился. — Ты берёшь на себя слишком многое. Без ответственности жизнь не жизнь?

— Ну, да.

— Идеальная жертва. Немного жалости, и ты уже сопереживаешь. Капелька внимания, и ты готова терпеть боль. Щепотка уважения, и ты дрожишь за насильника. И тебе это нравится, безумно нравится, ты ведь такая хорошая, ты страдаешь за весь мир.

— Что?..

— Не понимаешь. Занятно. Почему принцесса не показала тебе твои слабые места?

Он издевался, всего лишь издевался — словно те подлые жеребята из школы, которые насмехались над ней только потому что считали себя сильнее, свободнее. Но ведь сила не в свободе, сила в ответственности! А ещё в идеалах, правде и чести. Принцесса учила её всегда верить в идеалы, и никогда, ни за что их не предавать.

Сноудроп нахмурилась, чувствуя дыхание на лице. И пусть пах единорог приятно, недавним чаем, всё равно ей казалось, что в комнате стоит смрад как в логове льва… То есть нет, дракона! Потому что кто львы, всего лишь крупные кошки, жертвы своей природы, а вот драконы сами выбирали жестокость, хотя могли вершить великие дела.

— Тебе наскучило быть добрым, так?.. — она сказала как могла твёрдо. — Превратился в драконище и доволен. Но вот скажи, скажи, разве не пусто стало на душе? Ты даже о жеребятах позаботиться не можешь, растут как дикие звери. А ведь им всего лишь хочется любви и заботы. И мне тоже! Зачем всё это, если всем, и даже тебе самому, нужна только забота и любовь?!..

Единорог вдруг ткнулся ей носом в щёку, гриву несильно потрепало волшебством.

— Да нет же, — он заговорил тихо. — Я не дракон, я тот же рыцарь, только на стороне зла. Ты думаешь, Кризалис мой единственный проект? Я пишу о чейнджлингах. Исследование, которое никогда не опубликуют. Я готовлю блюда, которые будут забыты, ведь мяса пони больше не едят. Это мои «Цветы зла», и самим им не выжить в вашем новом мире. Мир опустеет без них!

— Думаешь, без таких как ты пони не способны защитить себя?

— А, да что за глупости…

Единорог поцеловал её в губы, глубоко и сильно. Зубы разжало волшебством. И она ответила на поцелуй, стараясь показать всё, чему успела научиться. Изменившийся узкий язык так хорошо изгибался, что она даже смогла оплести язык партнёра, сжимая и потирая со всех сторон. Было мерзко.

— Потрясающе, — он отстранился. — Так вот, какое там «не способны»! Новое время, новые герои. Ненасилие, мягкая сила, дружба и контроль. Эквестрия будет править миром, с такими кобылками как ты страна точно не пропадёт.

Сноудроп вдруг почувствовала, как кровь приливает к лицу. Она зарделась. И проклятье, как можно было не зардеться, когда распоследнее чудовище вдруг дарит тебе комплимент! Копытце в удивлении заскребло о пол.

— Эм, спасибо?..

— Да не за что, — жеребец потёрся о её щёку, показывая широкую улыбку на лице. — С тобой весело. Готова продолжить?

Она вздохнула. Ну да, большой член, мокрая писечка — тык, тык, тык — это уже стало настолько привычным, что даже не раздражала. Поиграется и отстанет. В конце концов маленькие чейнджлинги должны были служить королю.

* * *

Жеребец поднял её на ноги, чем-то зашуршал. Звенели склянки, стучало металлом по металлу, появился запах спирта и ещё чего-то, страшно бьющего в нос. Сноудроп чихнула, а после ощутила прикосновение острого металла о грудь.

— Что это?

— Сделаю на тебе узор пометки. Чтобы не потерялась и не погибла случайно. Не бойся, это не очень больно, каждый из моих чейнджлингов носит такой.

Она постаралась расслабиться. В груди под кожу входили иголки, жгло и кололо, но в сравнении со всем пережитым боль была просто смешной. Сноу только скривилась от щекотки, когда очередная пара иголок коснулась крупа, потом ещё одна спины. Этот гад, что, собирался разрисовать всё её тело?.. Наверное, зрячей кобылке было бы обидно, а вот ей — всё равно.

— А Криз пищала, — единорог вздохнул. — Правда, она тогда и кусалась на пол-уха, и отравить пыталась каждый день.

— Непросто вам было подружиться?

— Очень. Представь себе маленькое чудовище, которое шипит, грызётся, калечит себя. Слов, конечно же, не понимает. Чейнджлинги растут иначе, у них долгое детство, а личность проявляется всего за несколько месяцев, когда рою нужны новые рабы. Необходимые запахи мне удалось воссоздать, но дальше тоже было непросто. Для Криз с остальными я учился готовить, а ещё им понравилась флейта, стихи и чтения по ночам.

— Давно это было?

— Шесть лет.

Сноудроп присвистнула. Ну почему этот мерзавец уродился таким упорным? И начисто помешанным. Миллионы других находят своих кобылок, заводят жеребят, а затем доживают старость, слушая топот внуков. Хорошо им. А некоторых уникумов всю жизнь ведёт метка, и не бывает у них ни кобылок, ни жеребят — только увлечения, которые подчас заводят совсем не туда.

— А ты не думал, ну, остепениться? Кобылку там, жеребёнка завести?

— Хочешь?

«Что?!» — Сноудроп ужаснулась. Она думала об этом, но не так же — проклятье! — только не так! Изнасилования были ужасны, но вынужденная беременность просто уничтожила бы её!..

А потом она вспомнила, кем стала, и улыбка облегчения появилась на лице. Хорошо быть маленьким чейнджлингом. В этом ведь целый мир! Мир, где у каждого жеребёнка есть только одна королева, где нет никаких случайных связей, где одинокие кобылки не растят слепых брошенных жеребят.

— А ребята очень близки друг к другу, ты заметил?.. — Сноу спросила, переводя тему. — Не так, как дружные пони. Будто части одного организма. Даже когда ссорятся, непонимания нет. Просто разные характеры и разные цели, которые другим приходится признать и уважать.

Жеребец её нежно погладил, приобнял.

— Будешь мне рассказывать? Наука тебя не забудет!

— Нуу, — Сноудроп зарделась, — конечно.

— Ты замечательная, — единорог прошептал с восторгом, но продолжил уже сменив тон: — А теперь время поработать над твоей выносливостью. Предлагаю два способа, естественный и не очень. Сменить не позволю, выбирай с умом.

— Эхх… — Сноу вздохнула.

Зачем работать злодеем?.. Она этого искренне не понимала. Вот стоит увлечённый, милый в общении жеребец — который приятно пахнет выпечкой и очень мускулистый на ощупь — а потом оказывается, что от его любимого дела кобылки плачут. И ведь может быть хорошим, если захочет, но как будто не считает это правильным. Её всегда учили, что правильные пони делают добрые дела.

Склянка с чем-то остро-пахучим подплыла к губам; член лёг на спину, доставая ей от луковицы хвоста до лежащей на холке гривы.

— Давай без этой гадости.

Она изогнулась, чтобы потереться ягодицами об основание члена. Сделала пару шагов вперёд, а потом ещё пару — тёплое упало со спины. Переросток проклятый!.. Но это уже не так пугало; да и усталости особой не было, лёгкое возбуждение теперь держалось постоянно, изнутри текло.

— Знал, что ты это выберешь. Выпей ещё чашечку чаю и пойдём.

Она послушалась, залакала. Ромашковый настой с душицей успокаивал, да и приятным он был — чуть горьковатый вкус прекрасно сочетался с тающей во рту глазированной коврижкой. И Сноудроп плакать хотелось от этой смеси грязи с искренней заботой. Она ведь чувствовала искренность, всю жизнь училась чувствовать, чтобы другие жеребята не делали больно — но этот рогатый всё равно унижал.

Зачем? Почему?.. Она не понимала.

Чай закончился, зубы сжались на хвосте жеребца — стараясь не оступиться Сноудроп зашагала за ним. Ноги не очень-то слушались: все дыры хоть и были свободны, но после часов жестокого секса бедренные мышцы побаливали, а круп она и вовсе старалась не сжимать — щёлка изнутри отчаянно саднила.

* * *

Она ковыляла за неспешно шагавшим единорогом, пока не услышала скрип двери, а затем ещё одной. Пол комнаты оказался заполнен мелким, плотно сбитым песком; пахло травами, корично-женьшенево чейнджлингами, а ещё дымом от весело трещащей печи. И наткнувшись на обитую бархатом кровать Сноудроп ничуть не удивилась: в этом месте она лишилась девственности — вчера, а по ощущениям вечность назад.

Единорог заговорил:

— Здесь уютно. Комната отделана в красных и золотистых тонах, вдоль стен лежат пуфики и ждут пыточные инструменты. Мы с Криз собрали всё, что только сумели найти. Есть дыба и железная дева, несколько стульев с захватами, многохвостки и пруты… — он замолк на мгновение, а продолжил погрустнев: — Только всё это такая нелепица. Грубо, примитивно, опасно. И даже если я примусь рассказывать тебе о предназначении каждой вещи, ты не испугаешься. Предки были жестоки, но куда больше смешны.

— Ага, как скажешь… — Сноудроп вздохнула, положив копыта на кровать.

Она легла, поджав задние ноги, сложила крылья на боках. Внутри болело, жгло и текло. Он что, всё-таки её ранил? Но запаха крови не было, только колючая, заставляющая снова и снова сжимать влагалище боль. И ещё влага, целое море влаги, и мучительное желание заполнить это место хоть чем-нибудь. Это называлось охотой? Никто ей не говорил, что быть течной кобылой настолько плохо! Но несмотря на это, она, словно дёргая за верёвочки, управляла собой.

— Не понимаю, — Сноу прошептала. — Что со мной? Так тяжело, так жарко. А в голове словно льдинки. Словно я не здесь, а где-то далеко.

— Это природная защита. Диссоциация, так называют, — жеребец коснулся её лба, призадумался, а после продолжил: — Хотя, лгать не буду. На твоём разуме оберег богини. Моя магия не срабатывает, кризины гормоны отвергаются, даже твои собственные пики боли и возбуждения он приглушает. И сигналит, конечно. Я нанёс на твоё тело заклинание не только для защиты, но и чтобы экранировать его.

Она подняла уши, подобралась. Он что, снова издевался? Или намекал, что ей достаточно только испортить узор и выйти наружу? И всё, начнётся ледяная буря, придут ужасные вендиго — всё пожрут, всё разрушат, а её спасут. А если рассуждать логично: должна же богиня защищать свою единственную жрицу в чужой стране…

— Вы специально похитили самую опасную пони на свете?

— Ага. Криз была без ума от этого плана. Ты знаешь, когда терять нечего, опасность потрясающе бодрит.

О да, теперь она знала.

— Ты возьмёшь меня? — она спросила, потянувшись.

— Не рисуйся, тебе не идёт. Лучше скажи, ты уже поборола отвращение к чейнджлингам?

— Да, почти сразу. Меня особо не спрашивали, знаешь ли.

— А мне было непросто. Два года потребовалось, чтобы всё-таки пересилить себя и войти в это шипящее чудовище. Я видел её рост, осознавал как личность, но чтобы признать девчонкой, упрямой и мечущейся в отчаянии, для этого пришлось взять всю свою чопорность и раздавить её в прах.

«Два года», — про себя повторила Сноудроп. Шесть минус два, а сегодня ей пятнадцать, значит первый раз был в одиннадцать лет. Как раз в том возрасте, когда она сама едва получила метку и думать не думала о сексе, только о снежинках, проблемах в школе и переезде в Кантерлот.

— Она — лучшая, Сноудроп. Идеальные формы, увлечённость, открытость. Мы всё с ней перепробовали: от розг до прижигания, спиц и ножей. Ты уже знаешь, как быстро она лечится, а управление болью и вовсе лучше любой анестезии. Тебя она уже научила этому?

— Эм, нет?..

— Значит, доверяет, — единорог усмехнулся, взлохматив ей гриву и слегка массируя магией соски. — А какие у тебя самые щекотные места?

Изрядно удивившись, Сноу принялась показывать. Ей нравилась щекотка, ведь мама иногда так приятно щекоталась пёрышками, и даже принцесса нередко поглаживала её крылом. Становилось смешно до икоты, весело до прилива крови к лицу — а ещё очень, очень забавно. И никакой негодяй не мог этого испортить: он ведь не был хорошим, а только хорошие пони могли приятно щекотать.

Но он попытался, с изрядным упорством. Что-то взлетело, зашуршало, а затем принялось гладить соски и колечко ануса, гулять по шее и бокам. Сноу захихикала — не могла удержаться — но чувствовала себя ужасно неловко: эти то ли ласки, то ли насмешки над её слабостью ничуть не напоминали уже привычные мучения. Больно не было, даже перья для щекотки он почему-то не стал вырывать.

Она дрожала, дёргалась, извивалась. Внутри становилось то жарко, то мокро — но оргазм всё не приходил. Было что-то рядом, очень близкое, но всё-таки другое. А потом она вдруг ощутила, как перья стали влажными и пахучими: ароматная до головокружения влага с каждым касанием покрывала самые чувствительные места.

— Что это?

— Феромоны, то есть возбудители. Одни насекомые их выделяют, другие с удовольствием слизывают. Почти как маленькие чейнджлинги, которые с ума сходят от запаха ярких чувств.

— Они не сходят с ума.

— Ага, сам удивляюсь, — единорог ненадолго замолк, а продолжил с досадой: — Это ведь моя вина. Морил их голодом, наказывал за глупость. Хотел воспитать выдержку, независимость, силу воли. Чтобы на шее не сидели. А вместо этого сделал бедолагу Криз едва ли не доброй. Нормальные чейнджлинги не влюбляются в еду.

Сноудроп хотела фыркнуть: «Да что ты знаешь о нормальных чейнджлингах», — но передумала. Глупо же. Единорог как раз почёсывал и поглаживал край хитиновой пластины у неё на животе.

Однажды Сноудроп ответила на шутки в школе, обругала самую злобную обидчицу — и это даже помогло на некоторое время, от неё отстали. Но как же тяжело было всё время держать себя на взводе! Она попалась на очередную шутку и позорно слилась, а после той истерики получала одно только презрение.

«Нет никакой силы в злости, только боль и усталость», — вот что она усвоила тогда. Но это не значило, что следует молча терпеть, или тем более играть с другими на их поле. «Настоящая сила, — как говорила принцесса, — это способность познать и изменить».

— Можешь рассказать о своём детстве? О мечтах и друзьях? О родителях? А я расскажу о жизни в Клаудсдейле, о маме, о том как слепая с рождения чувствует мир. Я ни о чём врать не буду. Мы же должны узнать друг друга, если столько… ну, всего, делаем вдвоём.

Жеребец потёрся ей носом о холку, слегка приобнял. Сноудроп почувствовала, как в её многострадальную пещерку снова что-то входит, но это был не просто штырь, а плетёная игрушка, что давала доступ воздуху и широко раскрывала проход. Сзади тоже что-то прижалось.

— Это жестоко, — она вздохнула. — Почему ты меня презираешь?

— Да нет же, ты хорошая. Но уважение нужно заслужить.

Её приподняло над кроватью, чуть сдавило. Третий предмет прижался снизу, и Сноудроп не сдержала вскрика, когда в уретру тоже проникло нечто волокнистое, до боли разжимая узкий, не предназначенный для таких игр тоннель.

— Помочись, — приказал жеребец.

Плетёная штука вошла в мочевой пузырь и расширилась, с силой его растягивая. Сноу застонала, выгнулась дугой — мерзкие ощущения настолько переплетались с приятными, что она уже не находила различий. Всё смешивалось, всё сливалось, и как же страшно зудело внутри.

Сноудроп услышала хруст и скрежет, словно металлом по каменной крошке; приподняло ещё выше, и вдруг под крупом оказался шероховатый каменный столб — широкий почти как её тело и словно бы сбитый сверху, неровный. В удивлении она принялась ощупывать его гладкие стенки ногами. Копыта не доставали до пола, а осколки на сбитой вершине едва не резали её.

— Ты меня со слонихой не перепутал?..

— Да не бойся ты, глупая. Это очень нежная пытка, любимейшая у моей Криз. Раз уж тебе понравились чейнджлинги, то и это наверняка понравится, пусть и не с первого раза… — единорог коснулся уха, продолжая шёпотом: — На самом деле Кризалис только после пятого дня прониклась и сама стала просить.

Сноу вздохнула, стараясь устроиться поудобнее, но много времени на это жеребец не дал. Её передние ноги завело за спину и стянуло чем-то липким, крылья тоже надёжно закрепило, а прижатые к гладким краям столба бёдра и вовсе как намертво прилипли, даже дёрнувшись со всей силы она не смогла ими пошевелить.

Бессилие, безнадёжность, подступающий страх, это уже становилось привычным. По крайней мере рот ей никто не затыкал.

— А знаешь, меня в школу взяли именно потому что слепая, — Сноудроп поморщилась от жгучего чувства в горле и глазах. — Я ведь из бедной, неполной семьи. На лётные курсы мне путь был заказан, в гимназии для благородных девиц тем более, вот и приткнули к новому проекту диархии. Богини ведь ценят доброту, а что может быть благороднее, чем взять в лучшую школу города слепую кобылку, растущую без отца. Снисходительность, так это называется, её я хлебнула сполна.

Единорог снова приобнял её, с нежностью потёрся щекой о щёку.

— Мне правда плохо давалась учёба, но не только по моей вине. Оценки всё равно не менялись. Не слишком хорошие, чтобы не выделялась, даже если я вкладывала в работу себя всю, и не слишком плохие, потому что лишних забот никому не хотелось…

— Сноу, — жеребец прервал, — давай оставим это будущему? У нас ещё хватит времени на разговоры. А сейчас я хочу приготовить большую горячую ванну и сделать достойный тебя завтрак. Ведь кобылки-чейнджлинги очень чистоплотные создания, да и вкусное любят, хотя не признаются никому.

— А?.. Хорошо.

— Приятно провести время. — единорог вновь потрепал ей гриву, скрипнула дверь.

* * *

Шли секунды, вдохи следовали за выдохами, напряжённое тело дрожало. Больше всего Сноудроп ненавидела ждать гадости: подножки, толчка, мимолётного удара крылом, — гадостей хватало в её жизни, да и с каждым годом в школе мелкие пакости становились всё крупнее и крупнее. Одна кобылка, например, искренне считала, что она занимает место её не прошедшей экзамены сестры; и самым несправедливым было то, что в общем-то эта сволочь была права.

Внизу заскреблось: шуршащий, едва ощутимый звук напоминал одновременное движение тысяч и тысяч песчинок по неровной поверхности, а чуть позже в и без того жарко натопленной комнате стало ещё теплее. Влажный воздух поднимался снизу, обдувая ей круп и щекоча широко раскрытые проходы.

— Ненавижу… — пробормотала Сноудроп.

Она попробовала сжаться, поёрзать — но ничего из этого не получилось: ягодицы, как и бёдра были накрепко приклеены к неровному камню. Она не могла двигаться, а только дышала, кое-как сдерживая дурацкое хихиканье: щекотка от тёплого воздуха поднималась всё выше, заставляя её намокать.

— Проклятая Кризалис, проклятый рогатый, проклятая невезуха, — она снова попыталась дёрнуться. — Ненавижу это всё!

И вдруг Сноудроп ощутила прикосновение. Что-то крошечное коснулось клитора, как будто ощупывая; затем второе касание защекотало сзади, третье и четвёртое досталось половым губам. Этих мелких штук было много, чудовищно много, они ползли вверх.

— Эм?..

Она попыталась сжаться, но плетёные трубки широко раскрывали проходы, делая её совершенно беззащитной и доступной любому касанию тех-кто-внизу. Это было что-то вроде подвального монстра?.. Нет, не похоже. Это было — внезапная догадка обожгла как молния — это были муравьи!

— Нет… — она прошептала, — нет, нет, нет!

Первый пролез внутрь. Сноу чувствовала его голову, размером с семечку тыквы, ощущала изучающие нежную плоть усики и острые жвалы. Это был крупный, очень крупный экземпляр, — и чертовски любопытный. А за ним уже ползли следующие — прикосновения лапок, усиков и жвал заставляли её мелко дрожать.

Муравьи едят насекомых. Она слышала о полчищах, которые могут растерзать неосторожную зебру, косулю, или даже пони, — и уж наверняка бессильно повисшего над муравейником маленького чейнджлинга. И ей будет больно, ужасающе больно, когда они начнут разрывать всё внутри.

— Не надо! — со сдавленным криком она замотала головой. Все мышцы напряглись, отжатый хвост заелозил по спине.

Сноу пыталась высвободить ногу, хотя бы одну; левую и заднюю; которая вроде как чуточку сдвигалась от каждого рывка. Кожа тёрлась о каменную поверхность столба, всё выше внутри щекотало что-то мелкое и злое. Влагалище и задний проход, вход в матку, узкий канал уретры — она ощущала насекомых даже там! Всё больше и больше.

Но они не жалились, пока что не жалились, а всего лишь изучали появившиеся вместо верхушки муравейника новые проходы. Что-то влекло их внутрь, заставляло взбираться друг по другу, щупать сотнями лапок и как будто лизать.

Она чувствовала даже это, она ощущала каждую мелочь, каждое движение внутри. Весь её мир состоял из звуков, запахов и чувств тела! И телесное всегда преобладало.

— Не надо… — она захныкала, молясь про себя, чтобы рогатый одумался.

Десятки крупных насекомых двигались внизу, уже заполнив её растянутые «игрушками» проходы: она ощущала их, когда головки с колючими жвалами проталкивались через шейку матки, чувствовала прикосновения сфинктером мочевого пузыря. По каждому хоть сколько-то чувствительному месту что-то двигалось, доводя её до крупной дрожи и помутнения в голове.

Это был абсолютный, нереальный, невообразимый ужас.

«Нереальный…» — мысль повторилась как эхо. Она всегда умела представить нереальное реальным: вспомнить прикосновение мамы и ощутить его на шёрстке, призвать обхватывающие бока крылья в грустный час, даже отвлечься от боли или отвращения. Тело ей не принадлежало, но чувства-то, пусть самую капельку, подчинялись уму.

— Я не пони, я не пони… Я маленький чейнджлинг и со мной друзья.

Она представила подвального монстра: его добрые, изучающие объятия, которые её так поначалу испугали. Может, он тоже состоял из миллионов крошечных частиц?.. Живущих под властью запахов и прикосновений, которые делали его единым, и большим, чем каждая отдельная часть.

— Леди Энт Хилл, не обижайтесь на меня пожалуйста. Я же не хотела вредить, я просто попала в беду, — Сноудроп взмолилась, уже чувствуя касания мелких лапок не только внутри, но и повсюду на ягодицах, бёдрах, и особенно сильно в продырявленных ногах. — Леди Энт Хилл, пожалуйста простите. Я никогда не трогала муравьёв, я не желаю вам зла.

Всё было ужасно, всё заставляло выть и плакать, но с огромным усилием воли Сноудроп заставила себя держаться. Тихо, с расстановкой, она молилась богине муравейников, термитников и ульев — и всех насекомых, живущих дружно, близко, и заботящихся о своих. Совсем как чейнджлинги, которые понравились ей, несмотря ни на что.

— Леди Энт Хилл, я ведь понимаю, что значит быть частью чего-то большего. Я пони Эквестрии, и не предам идеалы страны ради себя. Я часть круговорота жизни, и однажды уйду в метель, чтобы другие заняли моё место. И я хочу быть частью семьи чейнджлингов… значимой частью, чтобы они доверились мне, а я им.

Она ощутила мелкие лапки на лице и крепко зажмурилась, уши поджались. Давить хитинистых запрещалось, поэтому она не двинула головой даже когда муравьи пробрались в гриву, даже когда стали лазить по векам, губам и ушам.

— Леди Энт Хилл, пожалуйста… кхх… — Сноудроп прервалась, едва не вдохнув случайную букашку. Дальше она молилась про себя:

«Леди, дайте мне шанс продержаться. Спастись, спасти других. Сделать хоть что-нибудь хорошее в этом море мрака. И остаться, остаться собой…»

Слова помогали, но всё равно было так омерзительно, как никогда в жизни. И самое ужасное, что было сжавшееся в крошечный шарик возбуждение постепенно стало расти. Мелкие ножки двигались по нежной плоти, заполнившие дыры в ногах насекомые касались и тёрлись, клитор покусывал кто-то большой. Пусть по отдельности каждая искорка была попросту ничем, но они объединялись, наслаивались друг на друга — и вскоре она уже стонала сквозь зубы, едва не вываливая язык.

— Аааииии… — протяжно взвизгнула Сноудроп. — Простите!

Изнутри брызнуло, а затем, меньше чем через мгновение она ощутила укус. Короткий и единственный, обжёгший словно раскалённой иглой.

— Хффф! — она выдохнула сквозь зубы, задрожала.

Муравьи всё-таки кусались. Единицы из сотен, не со всей силы, но кусались. Она вспомнила щёлку подруги, которая вся была в мелких, едва ощутимых шрамах. Она думала, что это иглы… и как же была не права. Сноудроп чувствовала, как под тысячами мелких ножек тело покрывается потом.

Она дрожала и цепенела, ощущая укусы, с неё текло — и с каждым мгновением казалось, что муравьи звереют всё больше. Они слизывали успокаивающий состав и уходили, но их место занимали другие, а мазки феромонов быстро кончались.

«Леди Энт Хилл, милая леди, — Сноу молилась про себя. — Ну пожалуйста, спасите! Я буду заботиться об этом муравейнике, я сделаю всё, чтобы его больше не тревожили… Только спасите меня!»

Но легче не становилось, она не знала, сколько ещё сможет держаться так.

Глава четвёртая «Муравьиная фуга»

Ей снилось, что она Муравьед. Большой и сильный, терпеливый, влюблённый в свою работу. Друг своим друзьям, любитель чая, музыки и чисел, — большой ценитель частностей и знаток цельных форм. Может, кто-то назвал бы муравьеда хищником, но ведь благодаря его стараниям в муравьиных колониях рождались реакции, стремления и чувства, желание бороться и жить.

Когда путы поддались, она попробовала стать Муравьедом. Было больно, мерзко, а ещё кисло во рту.

— Тшшш, Сноу, не плачь, всё закончилось. Ты храбро боролась, я горжусь тобой.

Сноудроп лежала в огромной мраморной ванне, пена пахла розовым цветом, о бортик скрипела до скрипа вычищенная спина. Мыться, мыться, мыться!.. Это ведь так здорово! Она обожала мыться и даже сейчас наслаждалась этим; вот только ей было больно, до скрежета зубов больно — как снаружи, так и изнутри.

Бесчисленные укусы покрывали тело: они горели от каждого касания, и даже от небольшой, случайной волны; а то, что она ощущала внутри, было уже не просто жжением — немыслимо жаркая звезда пульсировала, а в её центре пылала сплошная, бесконечная боль.

— Горячая ванна помогает, не правда ли?.. А когда яд рассосётся, ты будешь на седьмом небе от счастья. Пройти по краю и вернуться, это самое сильное, что есть в жизни, это ничем не заменить.

Она сжалась в комок, ощущая сильные объятия единорога, который всё почёсывал её за ушами и целовал в лицо. В этом не было ничего страшного, в сравнении с пережитым, но как же хотелось чувствовать рядом хоть кого-то не настолько чудовищного. Да ту же Кризалис: она ведь хорошая, и никогда не стала бы так с ней поступать.

— Как там ребята? — Сноудроп спросила, с трудом выдавив из себя фразу. Мысли спутывались, боль не давала сосредоточиться ни на чём.

— Осваиваются, веселятся. Наши снежинки уже пошли в дело, прямо сейчас принцесса съела свой пломбир и мирно почивает, а Кризалис болтает с каким-то жеребёнком. Винди, вроде как, у него голос нечёткий. Твой друг?

Сноу вздохнула, стараясь сосредоточиться. Говорить было лучше, чем не говорить. Она заговорила:

— Нет, не друг. Я подкармливаю их, а они всё равно смотрят на меня как на пустое место. Не знаю почему. У них же ничего нет: из дома убегают, в приют приходят только к зиме. Я просто думаю, что могла бы оказаться на их месте, сдайся мама. Но мама не сдалась, вот и я не сдаюсь.

— И ты не пыталась сблизиться, погулять с ними?

— Ну, да.

На самом деле она пыталась, отчаянно пыталась; по крайней мере в мечтах; но в реальности попытки умирали, стоило ей только услышать мимолётные беседы в жеребячьей компании. Да в точности как школьные «товарищи», они втихую посмеивались над ней, и никто не догадывался, насколько же у одной незрячей острый слух.

— Я не хотела их убивать… — прошептала Сноу. — Я даже комара убить не могу. Жужжит, жужжит сволочь, гоняюсь всю ночь, а потом всё равно выпускаю. Ненавижу. Не могу.

Она заговорила о муравьях. Меньше всего на свете хотелось, но всё равно заговорила. Как бы она ни старалась изгнать пытку из воспоминаний, этот ужас возвращался снова, и снова, и снова. Она вырвалась, упала — а потом вылизывала себя, кричала, давила и поедала их. Больше всего на свете хотелось забыть.

— А Кризалис без ума от этого. Чейнджлинги ведь агрессивны от природы, особенно когда голодные. Им требуется слить злобу на беззащитных, а ещё лучше настрадаться и жестоко отомстить. Думаю, эта игра с муравейником напоминает ей о доме. Её ведь убили бы, не сожги мы улей. Она хочет вернуть свой народ, но одновременно ненавидит всё связанное с ним.

Сноудроп вздохнула. Она уже давно знала, что в мире всё непросто: не всегда на добро отвечают с благодарностью, не всегда зло несёт заслуженную кару — а ещё изредка всё смешивается, всё сливается, так что хорошее от плохого не отделить.

Она никогда не обвиняла принцессу в жёсткости решений — ей ведь лучше знать; не хотела зла и бедолагам-чейнджлингам — сами ведь настрадались; но одно единственное могла сказать точно — единорог рядом был её врагом.

— Я уничтожу тебя, — она призналась.

Поцелуй достался щеке.

— У тебя неплохо получается, кусучая ты черепашка. Я о тебя скоро все зубы обломаю, а убить жалко, да и отступать нельзя.

«Ответное признание?» — Сноудроп удивилась. Она ждала молчания, может насмешки; но «черепашка», это было так по-жеребячьи, что аж уши поднялись. Из сотни обидных прозвищ в школе «черепашкой» её не называл ещё никто.

Жеребец продолжил с явным весельем:

— Чем займёмся сегодня? Завтрак готов, но обед с ужином мы можем состряпать вместе. Я могу поучить тебя танцам, но и прогулка к озёрам хорошая идея. Или полёт. Ты ведь любишь летать? А потом мы будем читать у камина, на твой вкус, или устроим музыкальный вечер, но тут уже выбор за мной, — единорог перевёл дыхание и продолжил чуть снизив тон: — А ещё можно поговорить о детстве и мечтах, как ты хотела. Не люблю открывать слабые места, но ты заслужила награду, выбирай с умом.

— Пыток… не будет?

— Нет, конечно же, даже самой сильной на свете кобылке нужно немного отдохнуть. Никакого насилия сегодня, никаких пыток. Только честность и открытость. Клянусь.

В первое мгновение она не смогла поверить, во второе и третье тоже. Секунды шли, а она лежала, затаив дыхание. Сутки отдыха, то есть уже не сутки, но всё равно почти двадцать часов — это же так много. Об этом она не смела и мечтать!

Может это обман? Насмешка?.. Но единорог рядом не смеялся, а только обнимал её, словно бы понимая, насколько ужасно для неё сейчас было бы остаться одной. Казалось, что по всему телу до сих пор ползают мелкие кусачие твари — она часто вздрагивала, но боль внутри постепенно улеглась.

* * *

Горячая вода обволакивала, ласкала измученное тело — из бассейна не хотелось вылезать. Сноудроп знала, что культурные пони едят за столом, достойно берут чашки копытами, ни в коем случае не чавкают — но прямо здесь и сейчас ей не хотелось играть в этикет. Впрочем, она не спешила, а ела как всегда аккуратно, ведь приготовленная с любовью пища заслуживала того.

На завтрак были блинчики с ягодной начинкой, большая миска с мягкой, сладковато-пряной рисовой кашей, а чтобы вкус не упрощался, к основе полагалась морковная соломка в кисловато-остром соевом соусе — не слишком жгучем, а ровно настолько, чтобы подчеркнуть главное блюдо. Ещё нашлась тыква с финиками, яблочное желе, крошечные кексы в медовой глазури, уйма фруктовых корзинок — слишком много еды, чтобы съела даже самая голодная пони, так что Сноу просто наслаждалась разнообразием стола.

— Как ты успеваешь? — она спросила, запивая блинчик маленькими глотками льдисто-холодного морса.

— Магия же. Тебе бы тоже было несложно, будь у тебя сотня конечностей, нечувствительных к порезам и огню.

Конечно… магия. Будь она единорожкой, она вовсе не страдала бы без глаз. Сноу представила, как ощупывает мир вокруг десятками бесконечно длинных, чувствительных крыльев; как касается каждого предмета в комнате, словно собственным языком; как может попробовать вкус и запах томящейся в печи пищи. Вот чему она отчаянно завидовала, но, увы, маленьким чейнджлингам не полагалось рога на голове.

— Можно рог потрогать? — она спросила, ожидая услышать отказ; но жеребец просто придвинул голову.

Совсем он её не боялся. Конечно, кто испугается малолетней незрячей?.. Даже если она вдруг сожмёт челюсть на основании рога, рванёт на себя — а потом будет бить и бить со всей силой пегаса, прямо по морде, пока голова навсегда не скроется под водой…

Мышцы напряглись, но вскоре расслабились. Глупые надежды. В драке у неё не было ни единого шанса — она ведь совсем не умела драться, да и меньше всего хотелось уподобляться врагу.

Сноу повернулась, прижавшись животом к животу единорога; копыта легли на плечи, губы коснулись гладкого и чуть колючего от волшебства рога. Малость подумав она вытянула язык. Вообще-то это считалось заигрыванием, культурные кобылки такого себе не позволяли — и уж тем более ни одна нормальная пони не стала бы ласкаться к тому, кто только что её пытал. Или стала бы?..

Вздох. Нормальные пони не попадали в такие передряги: нормальные пони сидели дома, выходили замуж, воспитывали жеребят — и всё у них было хорошо. И жили они здоровыми до старости, ничуть не беспокоясь за мир вокруг, потому что обо всём остальном заботились богини. А некоторые пегаски рождались невезучими, по-особенному невезучими: такими, что хоть жизнь и забрасывала их на вершину, но счастья это не приносило; а потом и вовсе похищали, оставалась только боль.

Сноудроп всхлипнула, и вдруг ощутила, как вдоль позвоночника спину поглаживает, а второе копыто жеребца опустилось на круп.

— Ты обещал, секса не будет.

— Насилия. В остальном тебе решать.

Секс ради облегчения ведь не считался насилием?.. Она не знала, мысли спутывались. И после всех укусов внутри так ужасно чесалось: той жуткой боли уже не было, но зудящее чувство сводило с ума. Ей казалось, что кто-то там до сих пор ползает, пусть даже единорог клялся, что вычистил всех.

— Ненавижу это, такой грязной себя чувствую… — Сноудроп приподнялась, ощущая на плечах и холке прохладный воздух; в щель уткнулся твёрдый массивный конец.

— Представь внутри себя огромное тёмное море.

— А?..

— Бесконечное море на дне твоей души, которое называется подсознанием. Оно несоизмеримо больше тебя. А ты расслаблена, ты разбита, твой разум погружается в глубину.

— Я не хочу, — Сноудроп мотнула головой.

— Нет, хочешь. Ведь в тебе нет ничего злого. Ты самая добрая пони на свете, тебе нечего бояться. И там, в глубине, тебя ждёт огромный добродушный зверь…

Единорог рассказывал дальше, чётким и ритмичным голосом: о море спокойствия, о тихом звере в глубине. Сноудроп не понимала, к чему всё это, но попыталась представить. Большое тёмное море. То есть тёплое, даже горячее… словно живущее в подвале замка добродушное существо. Вдруг всё стало просто до смешного — она обняла его, прижалась. Мгновение, и она уже ощущала его снаружи и изнутри.

Прозвучал тихий стон, и Сноудроп узнала собственный голос, но так, будто слышался он издалека.

— Обними своего внутреннего зверя, слейся с ним, пусть он станет частью тебя.

— Я… уже, — Сноу прошептала, и услышала себя лишь через мгновение.

— Умница. А теперь не задерживайся, возвращайся. И пусть он идёт с тобой.

Она попыталась всплыть, и тут же ощутила, как снизу мягко подталкивает. Запахи вдруг усилились: до мельчайших аккордов она прочувствовала розовую воду, смешанную с мятным ароматом шампуня; оттенки недавнего завтрака; жжёный и чуть хлебный запах жеребца. Она услышала его дыхание, ровное, хотя и учащённое; собственный стук сердца; пульсацию огромной штуки внутри.

— Аууу, — Сноудроп выдохнула со стоном.

Член плавно двигался в ней, так глубоко и сильно растягивая, что каждый толчок словно бы заканчивался в груди. Дыхание выбивало, сердце сдавливало — она ощущала, как о щель бьётся мошонка с нежной шерстью и парой крупных как дыни яиц. Но боли не было, только лёгкое жжение на границе усилившихся до предела чувств.

Сноудроп застонала, когда единорог крепче обхватил её; но он не давил, не принуждал, и даже не трогал магией. Она чувствовала жеребца под собой, свои копыта на его шеи, а внутри огромный распирающий конец. Темп был медленным, но на выходе спину аж до крупа холодило воздухом, а на входе она погружалась в воду по шею и чувствовала запредельно сильное давление, которое заканчивалось мягким ударом крупа о бёдра жеребца.

— Разрешишь присоединиться?

— А?..

Сильный поцелуй достался носу, губам. Она разжала зубы, языки сплелись; потекли долгие, очень долгие мгновения сбитого дыхания; мысли смешались. А тем временем тело всё покачивалось, вверх и вниз, вверх и вниз — постепенно она ускоряла темп.

Наконец, единорог оторвался.

— Если хочешь, я тоже оставлю роль. Войду в транс, буду свободнее. Хочешь?

— Свободнее?.. — Сноудроп мотнула головой. — Давай.

Копыта легли на плечи, её прижало, предельно глубоко она приняла жеребца. Дальняя стенка матки, невыносимое растяжение, давление, уходящее в грудь — бешеный стук сердца. Но той боли уже не было, а от дикого чувства заполненности даже зуд отступил.

Разум вдруг очистился: изредка возникали мысли, но не длинные, не грустные и даже не грязные; а приближающийся пик возбуждения превратился в долгий, почти музыкальный звук — и не сразу она осознала, что так постанывает сама.

Сноу покачивалась над бёдрами жеребца, а раз вверх и вниз двигаться не позволяли копыта, круп вращался то по часовой, то против часовой стрелки, изредка начиная смену движения с быстрого толчка вперёд и назад. Точка давление смещалась, срывая дыхание, язык вываливался изо рта.

И вдруг жеребец прижал её к себе, оттолкнул и притянул; оргазм пришёл в тот же миг; но движения бёдер усилились, копыта каменно-крепко обхватили бока — и пик всё не прекращался, словно десятки и десятки ярких искр следовали друг за другом, отвечая на биение сердца. Её стоны превратились в пронзительный крик.

— Ааааай!..

Сноудроп ощутила, как её приподнимает, поворачивает. Подбородок оказался на мраморном бортике ванны, ноги вытянулись вперёд и назад. Теперь жеребец стоял над ней, полностью управляя темпом секса, как и самим её телом. Внутри всё сжималось и разжималось, её била крупная дрожь.

Но страха не было, начисто исчезло чувство ужаса и беспомощности, а грубые ласки только распаляли огонь внутри. Сноу не понимала, что с ней происходит, да уже и не хотела понимать: она нашла себя кобылкой, дикой и бессловесной, которой хотелось внимания — а всё ужасное как будто уходило в пустоту. Был только этот миг и этот час.

* * *

Массивный жеребец прижимал её сверху; копыта сдавливали грудь; его мускулы напрягались, и в то же мгновение её тело тянуло назад. Внутри кололо, словно бесчисленными иглами, всё горело и саднило. Она ощущала каждую раздражённую муравьиным ядом ранку, каждый укус — время словно замедлялось — а затем член вдавливался в шейку матки, легко пробивая себе путь дальше, в клитор билось медиальное кольцо.

Сноу поскуливала, сбиваясь на хрип в мгновения особенно сильных ударов; внутренние стенки ощупывали член. Она чувствовала расширившиеся вены, неровности на краях головки, пульсацию широкого медиального кольца. Угол входа менялся, точка давления перемещалась то вправо, то влево — а жеребец всё ускорял темп.

Её захлёстывало, и спазмы влагалища становились резкими, беспорядочными; но как только оргазм чуть отступал она принималась массировать пенис бёдрами и внутренними стенками, стараясь сжать как можно сильнее и удержать внутри. Вход становился лёгким, стремительным — но выход она превращала в настоящее испытание для себя и жеребца.

Боль, напряжение, противостояние — всё смешивалось, всё сливалось, приправленное её тихими стонами и резкими выдохами единорога. Она чувствовала, как пульсация члена усиливается, яйца сжались — рогатый едва не кончал. А ей становилось всё хуже: толчки внутри превращались в доводящую до тошноты тяжесть, в мгновения передышки шейку матки начинало саднить.

Жеребец сдерживался, явно желая продлить себе удовольствие — и это едва не доводило до слёз. Она ускорила темп до предела, копыто прижалось к бугру на животе. Наперекор всему: собственному нежеланию, испугу, отвращению — Сноу вжалась до предела, и наконец-то ощутила горячие струи внутри.

Гонка закончилась, осталась только затихающая пульсация прижатых к половым губам яиц и её собственные спазмы. Особенно сильный оргазм постепенно уходил.

— Доволен? — тихо спросила Сноудроп. — Нравится кончать в тринадцатилетних слепых?..

Поцелуй в щёку был ответом, но после он заговорил:

— Хочешь, добавим остроты? Предлагаю игру на желание. Без магии, на равных. Кто выдохся, тот и проиграл.

«Желание?..» — она задумалась, стараясь унять непослушные медлительные мысли. Животные кобылки не должны были думать! И тем более говорить: от этого внутренний зверь пугался, гадостное чувство поднималось в душе; но у неё были желания, а вернее — нежелания, одно из которых перевешивало всё.

— Муравьи. Не хочу… никаких муравьёв.

— Ставка принята, — он поцеловал её в губы, копыто похлопало по анальному кольцу.

— Ставка принята… — она ответила, поморщившись.

Мысли ползали как ленивые черепахи, думать совсем не хотелось; но внутри ощущалась сила, желание, непривычная стойкость — что-то изменилось, то ли в теле, то ли в самой душе. Сноу повернулась, проворачивая член внутри себя, копыта легли на напряжённую мускулистую шею. Плевать, что ей всего тринадцать! Плевать, что у негодяя в сотню раз больше опыта!.. Кобылки выносливы — вот что она теперь знала точно, а маленькие чейнджлинги выносливее во много-много раз.

Взмах крыльев, и во влагалище остался лишь конец члена, плавное падение, и вскрик едва удалось сдержать. Сжатый туннель раздвинуло с огромной силой, в матку ударило, дыхание с хрипом вырвалось из груди. Но нет, больше она не собиралась расслабляться: никаких передышек, пока он не кончит, а потом ещё и ещё раз. И тогда он сдастся, а она ухмыльнётся ему в лицо.

— Обожаю видеть тебя в бою.

— В бою?.. — она резко выдохнула, чтобы продолжить на вдохе: — Да ты же мразь. Тварь. Хуже худших жеребят.

— Ха, я подчиню тебя. Ты станешь самой верной кобылкой на свете.

— Никогда!

Она сжалась вокруг члена; крылья резко опустились, поднимая в воздух — вывернуло едва ли не до крика — и тут же снова тело рухнуло вниз. Снова обожгло, сотнями злых искр вспыхнули укусы, внутренностям достался сильнейший удар. Казалось, будто её снова и снова протыкает огромным стальным прутом — но Сноу знала: жеребцы не железные. Никто в этом мире не железный! И если ей так больно, значит и мерзавец должен был хоть чуть, хоть немного страдать.

Она ударила его в нос.

— Не увлекайся.

— Да ты!

Единорог с силой обнял её, не давая пошевелиться, затем отпустил.

— За каждый следующий удар я буду отрезать кусочек от твоего крупа. Завтра. И заставлю съесть.

— Ты… — она всхлипнула, снова сжимаясь и покачиваясь над ним.

Ужас был мгновенным, подавляющим. Вновь она зашла слишком далеко! Но уже через пару мгновений Сноудроп ощутила, как страх отступает: словно туман, словно уходящая волна. Её внутренний зверь не боялся слов, он вовсе ничего не боялся, да и слова «завтра» он как будто не знал. И тогда она обхватила его ещё сильнее, и просто сделала, что хотела больше всего.

Отвести голову. Рывок. Удар. Лбом прямо по носу. И снова, пока не полетят горячие капли, пока нюх начисто не забьёт запахом крови. И после пятого удара она вдруг ощутила, как лицо намокает: медный привкус появился во рту.

И внутренний зверь вдруг испугался — дикая смесь чувств заполонила ум — он будто молил пощады: перед этим чудовищем, этим врагом. Она задрожала, прижалась, вытянула язык: с частыми выдохами Сноудроп принялась облизывать кровящий нос жеребца.

— Почему?.. — она выдохнула, заёрзав. Распирающий член внутри невыносимо давил.

— Я же говорил, ты добрая до самой глубины души. Гордись этим, ведь я горжусь тобой.

— Ненавижу.

— Заметно. Рубиновые сполохи страха спадают, цвет отчаяния почти исчез. Уже есть осознание, мерцает оттенок привычки, и первая золотистая струна укрощения охватывает твою душу, скоро подобные ей оплетут тебя целиком.

Она сжалась, мелко дрожа. Даже богиня не читала её! Могла, но не делала ведь. И в сны не заглядывала без спроса. Потому что это личное, глубоко личное — и если Кризалис можно было простить её природу, то какому-то рогатому вообще не полагалось такие заклинания знать!

— Это нечестно.

— Конечно. Я пошутил.

— А?

— Я же обещал не пользоваться магией. Хотя, струнку укрощения всё равно чую, Криз их так упорно рвёт, что это уже стало привычкой. Так и ловим мы друг друга, чтобы вырваться и снова поймать…

Он говорил что-то ещё, но Сноудроп не вслушивалась. Вновь стало грустно и страшно, снова заболело в крупе. Она пыталась призвать внутреннего зверя, но тот не отвечал, совсем не отвечал. Крылья поднялись и опустились, с силой она насадилась на член, — и боль вдруг ударила так резко, что слёзы выступили в уголках глаз.

— Хватит, не мучай себя, — единорог обхватил её, медленно вынимая.

— Я… муравьёв… не хочу.

Член покинул растянутое отверстие; внутрь хлынула тёплая, щиплющая шампунем вода.

— Сноудроп, умей сдаться, чтобы попробовать снова. Ещё не вечер. Когда захочешь, мы поборемся вновь.

Единорог обнял её, мягко покачивая, так что тёплая вода ласкала всё тело. Что-то зашуршало, заскрипело — на голову опустилось мохнатое полотенце, частый гребень оказался в зубах рогатого и принялся почёсывать самые чувствительные места.

Холка, плечи, кожа вдоль позвоночника, грудная клетка и бока — всё расчёсывало, всё отвечало жгучими вспышками боли. Но тот фантомный ужас — бесчисленные лапки на теле — постепенно проходил. Ванна действительно дала облегчение, и слыша тихое бурление уходящей воды Сноудроп уже не боялась. Совсем не боялась. Как будто внутренний зверь взял всё худшее и унёс к себе в глубину.

* * *

Вода ушла, полотенце обтёрло тело. Спросив её разрешения, рогатый просушил гриву заклинанием, и беспорядочные, мягкие как пух пряди теперь вились вокруг головы.

— Тебе идёт пушистость, не находишь?

Она согласилась. Всё равно хорошие косички умела заплетать только принцесса, а что до одной слепой, свободные причёски с детства нравились ей. Так и теперь, грива прибавила в объёме, стала немного неровной, но вскоре прикосновения жеребца создали текучий, словно водопадный узор.

Ей понравилась новая причёска, а ещё приятно было идти, ощущая на теле лёгкий словно перья, но пушисто-тёплый халат. Рогатый вывел её во внутренний двор, где пахло палой листвой и шелестела липа. Слышался шум бесконечного осеннего дождя, но на неё не падала ни единой капли, только свежая влага в воздухе щекотала нос.

— Немного гимнастики? — предложил единорог.

И она с охотой кивнула: с непослушными ногами так и так нужно было что-то делать. Можно побегать по коридорам, но ужасно не хотелось портить чистую одежду, да и чутьё подсказывало, что свободного времени будет не так много, — и лучше уж тратить его на план спасения, чем на отчаянные попытки снова научиться ходить.

Единорог что-то колдовал, цокая языком; она шагала, приседала и подпрыгивала — и постепенно движения становились легче, скованность уходила. Вскоре Сноудроп уже бегала по внутреннему двору крепости, следуя за стуком хворостины о камни впереди.

— Можешь ходить где захочешь, Сноу. Разрешаю даже полетать. То заклинание, что я вывел на твоём теле, даст направление на крепость, да и от падений защитит.

Она поморщилась. Вот богине, например, не требовалось разрисовывать подопечных от ушей до хвоста, чтобы дать немного защиты. И как же злило, что одна не очень умная слепая тогда заартачилась: уж очень не хотелось выделяться. А так, может, всё вышло бы иначе?.. И уж точно Кризалис не смогла бы так запросто подменить защищённую заклинанием пони. Более сильным заклинанием, а не тем оберегом, который достался ей вопреки «не хочу».

Но случившееся случилось. К драконам размышления — она просто старалась наслаждаться спокойным днём. Единорог показывал залы и проходы, подвалы и немногие жилые комнаты. Он нашёл набор баночек с пахучими снадобьями, изготовил ребристые таблички — и теперь привычные ей знаки указывали направления ко всем значимым местам.

Рогатый предложил комнату, довольно уютную, в окнах которой слышался шорох липы, а галерея рядом приятно пахла океаном. И ей бы даже понравилось здесь, будь она обычной пони; но копыто касалось брюшной пластины, а мысли были совсем не о том.

— Можно мне жить в подвале, где и остальные?

— Живи, — просто ответил единорог.

Сноу тренировалась, разбираясь в хитросплетении залов, галерей и выложенных грубым камнем тоннелей. Она находила пропахшие запахом чейнджлингов спальни, старалась избегать «муравьиной комнаты» и опасно гудящих провалов в стенах; а вот приятно пахнущая женьшенем крыша донжона наоборот привлекала, как и лежащий глубоко под ней подвал. Единорог туда не заходил.

Приближалось время обеда, желудок урчал; и вскоре спутник это приметил: с шорохом ковра и стуком копыт по неровному камню они вышли к кухонной двери. Той самой, обитой железом и смазанной до беззвучия петель. Слушая частые удары сердца Сноудроп стояла, прислонившись к стене. И да, проклятье, она боялась! Её здесь насиловали, её пытали — и никаких сил не хватило бы, чтобы толкнуть дверь. Единорог сделал это сам.

— Давай же, — он заговорил мягко. — Я научу тебя готовить. Хороший вкус, это отличная база, а ты почему-то замкнулась на холодных блюдах. Разве не хочется большего?.. Или мама не подпускала тебя к огню?

— Ну, да, — собрав всю силу воли Сноудроп шагнула через порог.

Быстрое движение вперёд и в сторону, глубокий вдох, и Сноу едва не потонула в вихре всевозможных ароматов. Пряно пахло анисовое масло, так напоминавшее запах Кризалис; чувствовался аромат базилика, имбиря и муската; а через горьковатую нотку кориандра пробивалась зелень, корнеплоды и грибы. Так много всего, но ей не привыкать — вскоре море вокруг разделилось на ароматные течения, а их источники потянули к себе.

Сноудроп глубоко втягивала воздух, обходя комнату, бок касался неровной горячей стены. Это была печь, большая и кирпичная, но любопытство вело дальше. Нашлись корзины с овощами и пучки сушёных трав, набитый мукой короб и несколько бочонков, множество глиняных сосудов с маслами и крупами — изрядный избыток всего. Впрочем, кухня была обставлена в идеальном порядке: вскоре Сноудроп уже с лёгкостью могла угадать, где что лежит.

Наконец, со вздохом она коснулась ребристого каменного стола.

— Эм, ты можешь извиниться за… сделанное?

Сноудроп ждала молчания, может даже насмешки; но единорог обнял её с негромким «извини». Просто обнял, без пошлости, без навязчивых ласк. Стало ли от этого легче?.. Сноу не знала, но ведь и мама, и принцесса всегда учили её извиняться за свои ошибки. И этого рогатого ведь тоже учили хорошему, не могли не учить! И это прорывалось, как бы он ни пытался играть в козла.

Ужасно хотелось верить, что во всём этом есть хоть какой-то смысл, пусть даже самый ничтожный шанс.

— Я неплохо готовлю салаты, могу свёклу с картошкой почистить… — Сноудроп начала, но вдруг ощутила лёгкое прикосновение на губах.

— Мы сделаем хлеб.

— Хлеб?

— Ага, первый шаг к настоящей кулинарии. Просто, вдохновляюще и очень вкусно. Хочешь учиться готовить — приготовь хлеб.

Что-то лязгнуло, появился запах дрожжей; зашуршала мука, перед носом опустилась глиняная миска; а вскоре заполнился и стакан прохладной воды. Смешать?.. Это было так просто, но услышав о следующем ингредиенте Сноу поморщилась — под выменем прижался второй глиняный сосуд.

Сжатие, растяжение; сжатие, растяжение. Единорог доил её — между прочим, совершенно неготовую к этому тринадцатилетнюю кобылку! — и миска постепенно заполнялась, звук падающих в слой влаги струек она не перепутала бы ни с чем.

— Это так нужно?

— Ещё как нужно. Немного молока, треть стакана масла, луковица и соль. А дальше работа с тестом, и я готов поспорить, твои нежные копытца справятся с этим лучше любого волшебства.

Голос его был увлечённым, даже восторженным, вымя сдавливало сильно, хотя и не больно. И Сноудроп начинала понимать: этот рогатый был из того редкого типа пони, как их — сложное название — перфекционистов! Которые или делают свою работу идеально, или пытаются, пока не рушат всё до победного конца.

— …Знай, Сноу, компоненты, это лишь четверть блюда. Ещё четверть, это конечная, тепловая обработка. А настоящее искусство кулинара в том, чтобы мыть, чистить и нарезать. Твой острый нюх, слух и нежные копытца в этом здорово помогут.

— Я умею чистить картошку…

— А промыть с щёткой? Узнать сорт? Перебрать?.. Будем учить тебя заново. И я рад, что ты родилась пегаской, ведь грязнопони безнадёжны. Мы даже огородничаем здесь сами, а единственный случай, когда я рискнул купить спаржу на рынке, закончился несварением у бедняжки Кризалис.

«Расист», — хотела буркнуть Сноудроп, но услышав конец фразы удивилась, переспросила.

— Да, диета чейнджлингов, это их главная слабость. Им требуются живые, чувствующие, в идеале разумные жертвы. Мой проект в первый год бы накрылся, начни я похищать жеребят. Впрочем, выращенные в любви и заботе растения сошли на замену. Тщательный отбор, модификация, предельно аккуратная кулинарная обработка, вот три составляющие успеха. И адаптивность моих подопечных, конечно же. В конце концов Криз смогла привыкнуть, теперь ей даже нравится что-нибудь вкусное, если подать с толикой сыра, сливочного масла или молока.

Сноудроп слушала в пол-уха, одновременно морщась от ощущений в быстро пустеющем вымени; незрячие глаза слезились. Вечно она забывала вовремя зажмуриться, когда работала с луком, а сейчас и вовсе приходилось шинковать его тончайшей соломкой, как велел единорог.

— Сноу, я вырастил хищных всеядными. Почему-то казалось, что ты это оценишь, — он проговорил смущённо.

Несколько мгновений она продолжала работать с луком, но ощутив прикосновение к шее остановилась, задумалась. Вчерашний день, превращение, дыры в бёдрах — вспоминать всё это было нелегко.

— Спасибо, — пробормотала она.

— Да не за что.

— А ты не думал, что Криз, ну, сама по себе хорошая?

— Думал. И от этого становится по-настоящему больно. Я ведь убил друзей, чтобы спасти смысл своей жизни. Но если Кризалис вдруг станет обычной пони, то тогда смысла не останется совсем. Представь себе мир без снежинок, Сноудроп.

Она не знала что ответить, особенно тому, кто едва не убил и жестоко насиловал её. «Незадачи случаются», — вот что хотелось сказать, но насмешки, это так по-жеребячьи. Готовить было гораздо приятнее, а к возвращению Криз хотелось сделать что-нибудь вкусное. И горячее. Ведь стаканчик пломбира идёт ко всему.

* * *

Приятный жар исходил от печи, с тихим шорохом летали плошки и блюдца, шелестели шинкующие зелень ножи. Сноудроп поначалу чувствовала себя неловко в переполненной ожившей утварью кухне, но единорог объяснял дельные вещи, а если она вдруг отвлекалась, крупу доставался болезненный шлепок. Особенно обидный, потому что с методом «кнута и пряника» она сама согласилась — работало ведь.

— Итак, морковь нашинкована?.. Теперь обжариваем. Какие выбрать часы?

— Первые!.. — зад обожгло болью. — То есть вторые! До хрустящей корочки, до мягкости внутри!

Песочные часы перевернулись, едва слышно зашелестело. Рядом уже стоял набор таких же сдвоенных стеклянных вазочек, и половина из них отмеряли время — одновременно поспевали и плюшки на противене, и овощи в двух сковородах; а в остальных трёх постреливало прокаливаемое масло. Рогатый собирался готовить суп, но пока что компоненты только обжаривались и тушились, разве что на бобах вываривался бульон.

— Подготовка, Сноудроп, прежде всего подготовка. Нежность, забота, внимание. Начнёшь резать недочищенный овощ — блюдо испорчено; начнёшь чистить недомытый — Кризалис будет кривиться. Чейнджлинги ведь очень чувствительны, помни об этом. Прежде чем жарить главное блюдо, нужно так его подготовить, чтобы само запрыгивало на сковороду. Вот это я называю — профессионализм!

— Ага, — она потянулась. — А мои хлебцы уже готовы. Можно попробовать?

Зубы слегка куснули ухо, жеребец приобнял.

— Голодная?.. Подожди немного, хлеб нужно завернуть, чтобы дошёл. Вот тогда будет вкусно.

Правила-правила, почему нельзя сразу куснуть, если пахнет так замечательно, а корочка аж до звона хрустит?.. Впрочем, Сноудроп не спорила, разве что всё больше сомневалась, что из неё выйдет годный кулинар. Глаза-то заменить нечем, и даже «наставник» изрядно призадумывался, когда готовность требовалось определять на цвет.

— Что же, — он обнял её крепче. — У нас появилось свободное время, а секс на голодный желудок особенно хорош. Готова к новому раунду?

Сноу крепко зажмурилась, прижала уши. Да, она была готова — по крайней мере телесно: жжение внутри усилилось, по бёдрам текло. И с отвращением она теперь знала как бороться, но вот от нарастающей злости вперемешку с бессилием не помогало уже ничего.

— Можешь не спрашивать каждый раз? Бесит.

— С магией, в Криззи-стиле, или ваниль?

«Гррр…» — она едва не зарычала. «Без пыток, без насилия», — он обещал, но как будто видеть не видел, что она чувствует! Сноудроп искренне не понимала, что Криз нашла в этом подонке. Нельзя же любить только из благодарности? Или можно?.. Сноу не знала, да и не хотела знать.

— Слушай, как-тебя-там, — Сноудроп выдохнула, пытаясь унять гнев. — Да делай что хочешь! Всё равно ведь сделаешь. А я назло всему найду хорошего жеребёнка, подружусь с ним, мы будем уважать друг друга. Мы поженимся в двадцать, у нас будут замечательные дети. А у тебя не будет ничего!

— Будет, — он возразил.

— Ха!

Крылья поднялись и опустились, Сноудроп запрыгнула на стол. Ребристая поверхность мерзко тёрлась, укусы на животе принялись саднить — но чихать ей на это хотелось. Гнев, ненависть, отвращение — раньше Сноу терпеть не могла худшие чувства, но теперь начинала понимать. Если так лупили, ласкали, а затем снова лупили — нужно было держаться хоть за что-то, да хотя бы за ненависть к худшему в других.

— Давай в Криззи-стиле, — Сноу сказала громко. — Раз уж я вместо неё.

Жеребец похлопал её о круп, перевернул. Пара мгновений, и спина оказалась на ребристой поверхности стола, крылья раскинуло, ноги высоко задрало.

— Скажи «снежинка», если будет тяжело.

«Ага, и признай поражение», — она подумала, внутренне содрогаясь. Но резкого входа не было: пенис лишь коснулся щели, после чего лёг между сосков. Конец прошёлся по телу, скрипя о брюшную пластину, прижался к груди; а рядом легла плошка с мягко пахнущим оливковым маслом.

Со всё-таки прорвавшимся вздохом она принялась смазывать член: копытом вниз, копытом вверх — марая так тщательно вымытое тело. В это же время магия поглаживала анус, постепенно растягивая: скользкие капли поднимались по толстой кишке.

— А ты чистая, податливая, тебя хорошо разработали. Давай придумаем, чем Кризалис отблагодарить?

— Ну, она хочет знать, что ты её любишь. Любишь ведь?

Губам достался быстрый поцелуй, жеребец не ответил; вместо этого бёдра подняло, и копыта принялись массировать края отверстий: от четвёрки верхних и широких, до пары самых чувствительных на икрах. Сноудроп невольно застонала.

— Принимаешь ставку?

— Ага. Если обещаешь кроме муравьёв не резать меня. И покажешь свои истинные чувства Кризалис, она ведь так ждёт.

— Хорошо, — ответил он после пары мгновений молчания. — Но играем всерьёз, спуску не дам.

И ведь не дал. «Подготовка?» — нет, не слышали. Член прижался к анальному отверстию, надавил. И вдруг стало больно, невыносимо тягуче-больно. Смазка, опыт с хитинистыми, расслабленность — ничто не помогало, он был попросту слишком большим! Она поднатужилась, попыталась поёрзать — и ощутила на бёдрах крепкий захват. Жеребец поднялся на стол, прижимая её всем собственным весом, давление усилилось до скрежета зубов.

— Ты… порвёшь же!

— Уже сдаёшься?

С переходящим во стон рычанием Сноу потянулась навстречу, обхватила копытами спину жеребца. «Я справлюсь, справлюсь», — твердила она себе, стараясь призвать то дурацкое море спокойствия и всю свою кобылкину суть. Но, проклятье, внутреннему зверю это не нравилось! Кому, вообще, мог понравиться этот грязный, неестественный секс?!

И вдруг член скользнул выше. Прямо к щели. Плавным и невероятно глубоким движением жеребец вошёл в неё.

— Аааахр… — Сноудроп выдохнула, извиваясь.

Мгновенные спазмы прошлись по влагалищу, внутренние стенки со всей силы обхватили пенис — но он был таким скользким, даже с предельным напряжением ей не удалось его удержать. Выход, и снова вход — жеребец засадил ей по яйца, легко преодолев шейку матки. И снова резкий скользящий выход — Сноу ощутила подступающий оргазм.

Она взвизгнула, задёргалась; разрядка наступила мгновенно; все мускулы словно превратились в масло, бессильно подрагивая тело растеклось по столу. И тут же с невероятно освобождающим чувством член вышел из неё; мгновение ожидание; и снова надавил. В заду вспыхнула резкая боль.

— Ай! — она сжалась, — Ты!..

Он вошёл внутрь. Продавил, растянул, расширил — мышцы ануса бессильно сжались вокруг широкого, неровного по краю конца. Она дрожала, боясь ощутить текущий на хвост ручеёк крови, но ничего ужасного как будто не случилось — боль постепенно уходила, оставляя только чувство огромного напряжения внутри.

— Сноу, а в тебе что-то есть! Казалось бы, мессианский комплекс, скука-то такая. А стоило чуть потрепать, вот и хитринка, вот и темперамент, и даже нежность в глубине. Не удивлён, что Криз в тебя влюбилась, ничуть не удивлён.

— Слушай, ты можешь просто выебать меня? Молча!

— Неа, скучно же.

— Ненавижу.

Ещё она ненавидела ругаться, ненавидела спорить — но терпеть жеребячьи выходки уже не оставалось сил. Жеребята ведь неплохие, она знала: пусть ей доставалось в школе, пусть пришлось хлебнуть от Кризалис и ребят — но ведь сволочи потому и сволочи, что за ними тянется неподъёмный воз проблем. И нельзя винить других за то, что они бесятся от боли! Ей ведь тоже бывало больно; больно до холода, до пустоты в душе; но её спасали, а значит и она могла спасать других.

Но этому мерзавцу было скучно. Скучно! Словно он знать не знал, как она страдает, или хуже того, словно это было для него нормой жизни — относиться к другим как к неочищенной картошке: с шутками, с прибаутками ошкуривать и рубить. А затем снова возвращалась игривость, нежность, неподдельный интерес. Её бедную душу качало как маятник: от надежды к отчаянию, снова и снова — и внутри словно бы слышался хруст.

* * *

Жеребец не спешил, чуть продвигаясь вперёд и вскоре отступая, по бёдрам елозило медиальное кольцо. Хватка магии разжалась, давление тяжёлого тела сверху тоже исчезло — копыта теперь лежали над плечами, а грудь лишь слегка касалась груди. И Сноудроп постанывала сквозь сжатые зубы: ощущения сзади были отвратительными, но то, как клитор прижимало и потирало шерстью едва не заставляло её кончать.

Передние копыта обхватывали шею жеребца, задние его бёдра. Она чувствовала начало каждого движения и старалась расслабиться, принимая удар, и изгиб кишки понемногу распрямлялся. «Тело кобылки способно на многое», — говорила Кризалис, и Сноу старалась возвращаться к этой мысли каждый раз, когда вдруг становилось больно, а к сердцу подступал холодный комок.

— Хлебцы готовы, хочешь?

— Нет!

Она не хотела смешивать лучшее с отвратительным. Нужно было закончить, заставить этого негодяя излиться, а уже потом достойно поесть. Ведь если даже еда будет с привкусом грязи, то что тогда останется от её жизни?.. Разве что чистый, всегда чистый снег.

— Давай сменим позу, — она попросила. — Ты нечестный. Я даже двинуться не могу.

— А ты честь с честностью путаешь, глупышка. Формализм, вот лучшее прибежище предателя. Попробуй тоже, с твоим-то характером тебе точно понравится на смыслах играть.

— Да пошёл ты.

И он обнял её крепче, а затем вдруг поднял над столом.

— Ааай… ты?!

Единорог усмехнулся:

— Суп сварился и скоро поспеет, пряности пропитывают рагу, да и десерту не мешает отвлечься. Пошли в столовую? Соберём на стол, тебя потренируем, а там уже и нормально поедим.

Он шагнул, поддерживая её передним копытом — но лишь для собственного удобства! — вся тяжесть тела висела на её сжавшихся за спиной единорога ногах. А внутри давило, чуть отступало, и снова давило — с каждым шагом член всё злее растягивал её многострадальную прямую кишку. Но что было самым тяжёлым, это трение шерсти о клитор. Вперёд и назад, вперёд и назад — прямо о мягкий, уже скользкий от её соков подшёрсток — это доводило до иступления, слёзы собирались в глазах.

— Ааау… хватит! Свалюсь же!..

— Сдаёшься?

Она сжала зубы, стараясь удержать оргазм, застонала. Тянулись мучительные шаги. И вдруг мелькнула шальная мысль: «А какое мне дело?» — стоило разжать копыта, и кое-кому мало не покажется. Хрусть, и сладкое чувство отмщения. И в этом не будет ни капельки её вины — предупреждала ведь.

Копыта разжались.

— ААААЙ!!!

Вместо падения она повисла на детородном органе. Всё внутри невыносимо сжало, растянуло — бедное лоно будто расплющило в блин. Оргазм был мгновенный и ужасающе сильный. На бёдра брызнуло, ноги забились. А рогатый всё так же невозмутимо шёл вперёд.

— Ты что… железный? — она выдохнула, дрожащими копытами цепляясь за спину жеребца.

— Ты тоже, — он усмехнулся. — Я же заколдовал тебя, чтобы не поранилась случайно. К сексу это тоже относится. Показать?

— Что?.. Нет!

Единорог склонился, мимоходом дунул в ноздри; и вдруг язык стремительно лизнул по глазам. Она заморгала.

— Жуть как хотелось в нос куснуть. Но нет пыткам, значит нет пыткам. Завтра укушу.

Скрипнула дверь, потеплело; вновь Сноудроп услышала треск камина и шум дождя за узкими окнами — это была столовая, ещё одно место ужасных воспоминаний. Но не только ужасных: слабый запах корицы заставил чаще дышать, и на самом краю чувств она ощутила тот особенный, анисовый аромат Кризалис. Как же её не хватало…

— А как там ребята?.. Вернуться к обеду?

— Едва ли, — жеребец сказал ровно. — Прямо сейчас она охмурила стражника, а толпа уличных жеребят заканчивает с дворцовой кухней. Что не стащили, то испортили, обеденный зал хотят сжечь.

— Эм…

— Верь в неё. Я же верю, хотя душу бросает то в холод, то словно адским пламенем печёт.

Ну, да, от этого рогатого попахивало чем-то жжёным. Магия сказывалась?.. От принцессы пахло озоном, когда она не в духе, от простых пони потом и злостью, а чейнджлинги и вовсе были одуряюще ароматными. Но приятно ароматными, в отличии от некоторых жеребцов. От неё же самой теперь пахло чем-то молочным, словно ванильным пломбиром, а ещё кобылкой в первой охоте. Это сводило с ума.

— Можно вопрос? — она спросила, чувствуя, как спина касается мягкой обивки дивана, а член внутри пробивается особенно глубоко. — Ты… Мой запах на тебя сильно влияет?

— Дикий стояк. Но в твоём распоряжении теперь два отверстия, пользуйся этим. Устала, чередуй.

«Как щедро», — она потянулась, попробовала перевернуться. Член сзади уже не ощущался как раздирающий внутренности кол, клитор приятно тёрло и прижимало, но поза «кобылка снизу» всё равно была невыносимой. Никакой свободы, никакого контроля — только объятия этого самовлюблённого козла.

— Достало, — она выругалась. — Или меняем позу, или я признаю поражение. А потом плюну тебе в лицо.

— У нас будут потрясающие жеребята.

— Убью.

Она опёрлась ему о плечи, дёрнулась со всей силы — и вдруг с удивлённым ойканьем оказалась на полу. На очень холодном, пусть и покрытом пушистым ковром. А ещё без объятий. Пустой.

— Эм, слушай, — она выдохнула и снова вдохнула. — Да, я ненавижу тебя! Что в этом такого?! Ты же полное чудовище! Тебе, вообще, наплевать, что перед тобой живая кобылка, которую где-то любят и ждут.

— Забудь об этом. Хочешь быть чейнджлингом, соответствуй. Прячь чувства, адаптируйся, манипулируй.

— Ты!..

— Меня для тебя, вообще, не должно существовать. Просто условия среды. Паршивые условия, из которых ты должна найти выход.

Копыта прижались к лицу, да так сильно, что челюсть разболелась. Снова этот мерзавец издевался, но, проклятье, в его словах было здравое зерно. Она должна была выбраться, помочь ребятам — и ничего более. Богиня всегда говорила: «Лишние ссоры не нужны», — да и одна слепая сама это прекрасно знала. Просто выбраться — вот всё, что ей нужно. Но не любой ценой, только не любой ценой.

Несколько резких вдохов и выдохов, и злоба чуть улеглась, она заговорила:

— Ладно, я проиграла. Давай просто поедим и поговорим о чейнджлингах? Ты ведь, вроде, писал книгу о них?

Жеребец её нежно погладил, помог подняться. Вскоре они уже лежали бок о бок на мягких подушках, о стол звенели графины и блюдца, а вокруг с тихим шорохом закружились листы.

— С чего же начать. Начну с происхождения лучших хищников этого мира. Самых адаптивных, самых живучих, и самых специализированных. Ведь чейнджлинги, стоя на вершине пищевой цепи, способны питаться только единственным её звеном. Разумными, чувствующими, одушевлёнными созданиями, такими как мы…

* * *

Единорог говорил увлечённо; вступление закончилось, и теперь он скользил по ключевым темам: от анатомии чейнджлингов до их этических учений. Оказывается, были даже такие! И Сноудроп слушала, подняв ушки: ведь каждое слово было важно, исключительно важно — а когда она что-то не понимала, то копыто прижималось к брюшной пластине, и вопрос сам срывался с языка.

Первая лекция не затянулось надолго: рассказав лишь основы единорог предложил несколько тем. Питание меняющих облик, охотничьи привычки, размножение — самое важное, что можно рассказать в первый же день, и что должен освоить каждый маленький чейнджлинг.

— Жаль, мы не можем погрузить тебя в естественную среду, — единорог посетовал в конце речи. — Но я попробую что-нибудь придумать. Главное, ты должна запомнить — чейнджлинги другие. Очень изменчивые, очень пластичные, слабовольные от природы. Тот стресс, что сейчас испытывает Кризалис в Кантерлоте, ничуть не меньше твоих мытарств здесь.

«Ага, стресс», — Сноудроп вздохнула. Она уже не представляла, что будет с её репутацией через месяц, если каким-то чудом ребята не попадутся. Грабёж дворца в первый же день, раскрашенные статуи сада — этого мало?.. Увы. С помощью некого «Винди» весёлая компания собиралась взяться за магистрат.

— Ты можешь их вернуть? — она спросила, потирая лицо копытом.

— Ужасно хочется, но нет, не стану. Кризалис взрослеет, ей пора научиться самой добывать себе пищу и управляться со скотом. Жаль, что учить некому, но я верю в её интеллект, хитрость и природный инстинкт.

— Но их же убьют, если раскроют!..

— Давай закроем тему. Они или перебесятся, или умрут.

«И я следом за ними…» — Сноудроп опустила голову, поджав уши.

Она ждала продолжения лекции, но вместо этого зашуршало, на грудь опустился мягкий бумажный фартук; а уже через мгновение послышался гулкий отзвук заклинания, нос затопил замечательный аромат. Свежайший, хрустящий до шороха хлеб, сезонный овощной суп, нотки пряностей и обжаренных корней.

— Благодарю, ценю, смиренно принимаю, — единорог сказал с оттенком печали. — Ты замечательно вкусная, Сноудроп.

С тихим «ага» она тоже куснула хрустящий и полный нежного мякиша ломтик. Казалось бы, куча дрожжей, пшеничная мука, молоко и оливковое масло, но лепёшка оказалась потрясающе приятной, пусть и простой, однотонной на вкус.

— В творении душа творца, Сноу. А сияние наших душ, это единственная пища для твоих новых друзей. Поэтому забудь о моральности, забудь о мнении толпы, не упускай ни единой возможности творить.

— Ага, — она потянулась, и обхватив миску передними копытами, хлебнула густого супа. Разваренные бобы и пятнышки оливкового масла, хрустящие кусочки овощей. Солоновато и пряно, немного островато, с мягким послевкусием. Наверное, это тоже было предпочтением чейнджлингов, а может и у рогатого проявлялся собственный стиль.

Сноудроп ела молча, ведь хорошая еда заслуживала внимания, да и единорог мало что говорил. В этот раз она знала, что обед состоял из единственной перемены, поэтому даже попросила добавки, когда миска показала дно. Вкусно же, а к тому же увлекательно. Пряности сливались с овощами в единую композицию, но у каждой морковки, если распробовать, был собственный вкус.

Корнеплоды не фрукты, природа не создавала их на съедение. Но и хлеб тоже пекли из размолотых зародышей трав. Значило ли это, что с точки зрения природы пони мало чем отличались от чейнджлингов?.. А может и были хуже — ведь Сноудроп уже знала, что хитинистые усваивали только направленные чувства, или их сосредоточение — ткани чужих тел. И молоко было ничуть не хуже крови: даже вкуснее, если привычку переломить.

— Сноу, готова продолжить?

— А?

— Я рассказал о питании чейнджлингов, время поделиться знаниями о выборе жертв…

Единорог рассказывал дальше: о похищениях младенцев и юных девственниц, о видах подменышей и месте их в иерархии роя. А ещё о том, как важен личный контакт, согласие и внимание; о том как одна глупая слепая оказалась идеальной жертвой — настолько идеальной, что окончательно сломала ослабленный за годы заточения инстинкт.

«Неудачи случаются», — снова хотелось фыркнуть, но рогатый говорил так вдохновлённо, будто уже давно придумал, как всё исправить. И, наконец, она спросила напрямик:

— Так что за план у тебя на меня?

— Ещё не поняла. Занятно, — он хмыкнул. — Что же, раз уж обещал открытость, расскажу. Хочу сделать из тебя верную рабыню для моих подопечных. Не задавайся, будь умницей и милашкой, и твоя жизнь обретёт новые краски. Всё у тебя будет хорошо.

Для подопечных… ну конечно же. Он что, считал её совсем дурой? Жеребята, как самые мелкие, так и здоровенные, вечно себя оправдывали. Кто же признается, что ему нужна кобылка для плотских утех?..

И вот этот рогатый, распоследний злодей, тоже мнил себя свободным — а на самом деле все пони нуждались друг в друге. Кобылки и жеребцы, жеребята и жеребята, жеребцы и жеребята — всем хотелось быть вместе. И ведь без секса всегда можно обойтись — потому что дело не в сексе, дело в доверии к другим.

Внезапно мелькнула мысль, что не всё в мире сводится к одной незрячей. Может, этот рогатый тоже боялся и ненавидел, вот только не себя, а несчастную кобылку рядом с собой?..

— Скажи пожалуйста, ты меня ненавидишь?

— Нет, — он ответил кратко, но через несколько секунд продолжил: — Я ненавижу, когда в работе возникают лишние переменные. Ты проблема, Сноудроп, я плохо тебя знаю и потому опасаюсь. Будь предсказуемой, не путайся под ногами, и тогда мы сработаемся. Ты сильная личность, я буду тебя уважать.

«Уважать», — она мысленно повторила. Кризалис тоже обещала уважение, вот только какое-то странное. Ведь хорошие королевы не отдают на съедение дракону любимых друзей. Или отдают?.. Если дракон подавится, это ведь победа, а храбрые королевы не стоят за ценой…

Сноудроп мотнула головой, сжала зубы. Пятнадцатилетние кобылки не играли в богинь! Или в королев!.. Не важно, ей просто хотелось хоть кому-нибудь доверять. В смысле, полностью, как себе — чтобы не чувствовать себя игрушкой, или пешкой в чьей-то партии. И что бы не говорил о чейнджлингах этот рогатый, Кризалис была другой: настоящей, наивной, не очень умной — потому что умная королева сделала бы всё иначе.

— Я тут подумала, — Сноудроп начала негромко. — Всё ведь могло быть совсем не так. Кризалис бы просто съела мороженое, и мы бы разговорились. Без похищений, без насилия, без всей этой боли и суеты. Я бы рассказала о себе, она о себе, пусть и не всю правду, нам было бы весело вместе. Через пару-тройку месяцев мы бы поцеловались, может попробовали бы что-нибудь не очень пошлое. Я познакомилась бы с её братьями, а потом и с тобой.

Сноу покачала головой, затем заставила себя обнять жеребца.

— Мы бы гуляли по городу, ели мой пломбир и твою вкуснейшую пиццу. А потом вы предложили бы взять меня сюда. Думаешь, я испугалась бы путешествия? Да ни за что, я же пегаска, я всегда мечтала побывать в каждом местечке Эквестрии. И я не испугалась бы секса, не испугалась бы странного, и даже от боли бы не ныла. Мне ведь правда хотелось нового! Но с друзьями, которым я могу доверять.

Со вздохом она потёрлась о щёку единорога.

— Вы бы дали мне право отказаться. Ну, та же «снежинка», например. И когда захочу возвращаться домой. Но я бы не отказывалась, я ведь хоть и трусиха, но очень, очень любопытная. Может, я даже муравейник бы попробовала, если без укусов и убитых муравьёв. Вот зачем было так делать?.. — её передёрнуло. — Но ещё не поздно всё исправить. Я ведь ненавижу ненавидеть. Я могу простить.

Она замолкла, с дрожью ожидая — и отчаянно, отчаянно надеясь! — а единорог всё молчал.

— А ведь неплохая атака, надо запомнить, — он усмехнулся, как будто про себя.

«Атака?!» — Сноудроп сжалась. Да она же всю душу в речь вложила! А он, он будто оплевал в ответ…

— Тебе похоть все мозги проела?!

Он засмеялся:

— Может и так. Ты такая милая, когда бесишься. Обожаю тебя.

— Да пошло оно всё!..

Жутко захотелось снова врезать в нос насильнику, но тот был быстрее — объятия сомкнулись, мордочку с силой прижало о тёплую грудь. Тогда она укусила, и вдруг почувствовала, как клыки пробивают кожу: рот заполнил медный привкус, запах крови ударил в нос. И от этого стало страшно, до ужаса страшно — она затряслась.

— Эм, извини.

— Да ладно тебе. Ты можешь простить, это как день ясно, и что делать с этим я не знаю. Черепашка ты толстобокая, сложно с тобой.

— Я не толстобокая… — Сноудроп вздохнула. — Но ты подумай над моим предложением, пожалуйста, подумай. Зачем быть чудовищем? Зачем делать зло ради зла?.. Это ведь никому радости не приносит, даже тебе самому. А если больно оглядываться, ну так мне тоже больно, я пойму, я буду с тобой.

Он нежно почесал её за ушком, и от этого стало чуть спокойнее на душе. Вдруг, правда одумается?.. Ведь так хотелось, чтобы всё исправилось: всем было хорошо, и никто, совсем никто не пострадал. А ещё хотелось отомстить, убить, уничтожить — взять Кризалис и бежать на край мира, чтобы точно не нашёл. И эта буря чувств словно разрывала — Сноудроп уже не знала, чего хочет, а чего боится больше всего.

* * *

Сноудроп ёрзала, стараясь не слишком отвлекаться. Несколько часов длился рассказ о жизни чейнджлингов, и, ну, там было очень много о размножении; а единорог описывал так увлечённо и с такими подробностями, что у неё невольно намокали бёдра. Всё внутри чесалось и зудело, мурашки бегали по ногам.

— Первая течка, Сноу, это лучшее время для оплодотворения. Похищенного жеребёнка оплетают, держат на пике сексуальных фантазий и долго, очень долго подготавливают. В конце он с радостью принимает потомство королевы, чтобы кормить их, согревать, и по сути стать третьим родителем. Ведь именно тогда крохотные чейнджлинги учатся менять облик, они подстраиваются под носителя и даже перенимают его черты.

— Эм…

— А достойно исполнившего роль жеребёнка принимают в семью. Чейнджлинги очень рачительные создания, они чувствуют верность и глубоко ценят послушных жертв.

Сноу вздрогнула, когда ощутила прикосновение к спине. Неспешное копыта закружило вокруг поднявшихся крыльев, разминая побаливающие мускулы; крупу достался лёгкий шлепок.

— Уже не так внимательна? Что же, понимаю, перейдём к практике. Заодно попробуй отыграться, если ещё не забыла, чего хотела добиться от меня.

— Не забыла… — она ответила, мотнув головой.

Истории о чейнджлингах были жуткими, то есть жутко интересными, а вот скатываться обратно к унылому сунь-вынь совсем не хотелось. Но что с рогатого взять. Наслушавшись о всех этих феромонах и афродизиаках, она уже хорошо представляла, как жеребцы западают на запах течной кобылки. Не так уж чейнджлинги отличались от пони, если зайти с такой стороны.

Живот прижимался к животу, бёдра к бёдрам: жеребец сидел на крупе, а часто пульсирующий пенис прижался к холке, мимоходом задрав её хвост.

— Приступим? С магией?

— Угу. Только дай мне начать.

Сноу поднялась на задние копыта, расправила крылья. Твёрдый пенис прижался к влажному месту. Это был десятый раз, или двадцатый? Всё спутывалась, всё сливалось: она уже не помнила, сколько раз делала это с чейнджлингами, а сколько раз обслуживала этого негодяя. Опускаться было не так уж тяжело, даже приятно — телу хотелось ведь.

— Ааау… — она застонала.

Подняться, балансируя на бёдрах жеребца, опереться о плечи, и снова вниз. Тяжёлый удар достался шейке матки, затем второй — через несколько мгновений расслабленный вход поддался: член протолкнулся в совсем не предназначенное для него место, снова надавил. Растяжение стало невыносимым, сбилось дыхание — но она держалась, пока ягодицы не коснулись яиц.

— Мандарин хочешь?

— Аа?.. Давай.

Запахло нежными цитрусами, заскрипела шкурка — и поднявшись в очередной раз Сноудроп с удовольствием куснула дольку. Кислый сок, сладкий привкус, приятно ощутимые колбочки — вкуснятина же. Она обожала мандарины, и нередко объедалась ими, когда Клаудсдейл пролетал вдоль южных морей…

Вдруг что-то коснулось её под хвостом. Появился запах оливкового масла — шероховатый предмет заскользил, прижавшись к анальному кольцу.

— Эм?..

Надавило, с силой протолкнуло; упругий на ощупь и довольно крупный фрукт засел внутри; а затем единорог поднял её выше, и снова опустил. С дико распирающим чувством член скользнул в задний проход, а бедный мандарин, истекая соком, ухнул куда-то в глубину.

— Какая ты неловкая, — вздохнул единорог. — Кризалис бы страшно расстроилась. Ты должна быть внимательной, нежной, осторожной. Может, не спешить с мандаринами, яблоко возьмём?

— Что?! — она вздрогнула, внезапно поняв суть игры: — Я что, инкубатором должна быть?!..

— Тебя ещё готовить и готовить. Как ты собираешься служить королеве, если с собственным телом справиться не в состоянии?..

Очередной мандарин прижался сзади, она едва не зарычала. Кислый сок раздражал было позабытые укусы, всё внутри зудело. Зачем так делать? Мучить, издеваться, портить хорошую пищу?.. Новый удар, и бедный фрукт проник дальше, вместе с остатками первого — жеребец вошёл в неё по медиальное кольцо.

— Вот видишь, совсем несложно. Нежность, контроль, развитые мускулы, со временем всё к тебе придёт. Ты будешь с лёгкостью принимать дюжину крупных томатов, и после часа гимнастики ни один из них не лопнет. Вот тогда Криз будет тебя уважать.

Сноудроп поморщилась, стараясь протолкнуть подальше скользкий от масла шероховатый фрукт. Третий мандарин уже прижимался к основанию хвоста, четвёртый и пятый лежали на бёдрах — а сколько их всего она даже не хотела знать. Мерзко ведь. Вот Кризалис умела сделать даже самое странное увлекательным, а рогатый рядом попросту раздражал.

— Как там ребята? — она спросила, кое-как приняв третий мандарин.

— Командуют парадом. Вместе со стражей, местными и жеребятами тушат магистрат.

Мордочка вжалась в плечо единорога, болезненный стон едва удалось сдержать. Она уже не столько за себя боялась, сколько за потерявших голову товарищей. Вдруг убьют кого-нибудь ненароком? Вдруг сами пострадают? Вдруг попадутся?.. Принцессы ведь не пожалеют, никто не пожалеет — услышав столько о меняющих облик она понимала это как никогда раньше.

Никто не жалел чейнджлингов, но Кризалис всё равно бывала доброй. По крайней мере пыталась: изредка, с большим усилием, не понимая толком сути идеи — и как будто всему миру наперекор. И если катающийся как сыр в масле рогатый вырос таким мерзавцем, то, проклятье, как можно было это не уважать?!..

В круп болезненно шлёпнуло.

— Ты опять в облаках витаешь, Сноудроп. Разве не стыдно? Сосредоточься. Тебе нужно многому научиться, а я не хочу тратить вечность на тебя.

«Гррр», — она едва не зарычала. Вот всё бесило, но отношение, будто ей оказывают услугу, заставляло и без того саднящий круп адским пламенем пылать.

— Хм, злишься, ещё один мандарин пострадал. Время перейти к оральному сексу. Готова испытать себя?

— Гррр, оральный-шманальный! Да я же не разбираюсь во всём этом! Забыл что ли, ещё позавчера я девственницей была?..

В круп снова шлёпнуло, ещё больнее и обиднее. Пятый по счёту мандарин протолкнулся сзади, Сноудроп ждала очередного сбивающего дыхание удара, но единорог вдруг начал переворачивать её. Медленно и плавно, так что хвост свесился на брюхо, а крылья широко раскинуло в стороны. На мгновение чувство верха и низа пропало, закружилась голова.

Секс вниз головой?.. Глупость-то какая. И пусть она теперь знала, что чейнджлинги иногда делают это в полёте — да и пегасы тоже! — но не в такой же безумной позе. Падать ведь страшно, до ужаса страшно — ей не раз приходилось падать, носом прямо в облака, пока крылья не подчинились. И даже мамы не было рядом: потому что дурацкие правила лётных курсов, где родителям совсем ничего нельзя.

Она висела в хватке магии, подбородок упирался в основание члена, а нос в одуряюще пахнущую мускусом мошонку. Единорог поглаживал её, но почему-то не спешил.

* * *

Текли секунды, горячее дыхание обдувало влажную щель, мандарины в заду неприятно тянули. Сноудроп чувствовала, как по животу текут капли сока — то ли её собственного, то ли от безжалостно раздавленных плодов. И каждая влажная дорожка чесалась — словно снова по ней бегали сотни и сотни кусучих муравьёв.

— Да чего ты ждёшь?..

— Любуюсь. Ты такая красивая: розовая внутри и угольно-чёрная снаружи, с перламутровым отливом панциря, бирюзой в гриве и этими потрясающими мурашками на коже спины. Да кому нужны пушистые, если чейнджлинги так прекрасны?.. И в отличии от наших самовлюблённых кобыл готовы на всё.

«Шовинист», — она вздохнула, поёжившись. И вдруг очередной выдох превратился в удивлённый стон — язык коснулся клитора, плавным движением жеребец лизнул, а затем принялся посасывать и ласкать.

— Это нечестно.

— Да ладно тебе, заслужила. Будешь помогать?

Дрожа от подступающего удовольствия она потянулась, передние ноги обхватили член жеребца. Вверх и вниз, вверх и вниз, она поглаживала его грубоватой кожей венчиков и пястей, а копытами массировала основание. Хитинистым это нравилось, но рогатый подонок совсем не выдавал себя.

Её постепенно приподнимало, оттягивало назад. Вскоре ласкать основание стало неудобно: копыта едва опирались о бёдра, а подбородка коснулся широкий неровный конец. Слишком широкий. Она едва не лопалась, принимая его сзади — а тут ведь и челюсть, и зубы. Хотя, какое её дело?.. Быстрый обхват, наклон, и она куснула его в край.

— Не боишься, что откушу?

Копыта обхватили бока гораздо крепче прежнего, щёлке достался быстрый поцелуй.

— Ничуть не боюсь, — он ответил шутливо. — И ещё одно, Сноу, обещаю, что бы ни случилось, я не убью тебя.

— Нравлюсь?.. Так пожалел бы, дубина.

С тихим смешком жеребец лизнул её внутри. А затем снова, и снова — он ласкал попеременно её клитор и особенно чувствительную точку на входе влагалища, а ещё покусывал, оттягивал, раздвигал. Удержаться было невозможно — и чувствуя тягучую муть в голове она вновь застонала, горячая влага брызнула изнутри.

— Сможешь принять глубоко в рот? Заставишь кончить, сразу победила. Кончишь двадцать раз подряд, победил я.

— Тридцать раз.

— Идёт. Сумеешь «снежинку» шифром отстучать?

— Сумею… — она буркнула, стараясь потянуться. Задние ноги затекали, бёдра неудобно прижимало к плечам и шее жеребца. Она бы могла даже придушить его. Могла ведь?.. Было слишком страшно, чтобы так запросто попробовать; хотя и хотелось, ужасно хотелось.

Она поморщилась, касаясь губами неровного края члена.

— Будь ты жеребёнком, я бы отлупила тебя.

— Будь я жеребёнком, я бы тебя вовсе не заметил. Я жил работой, Сноу, жил призванием, только с возрастом я стал замечать лучшее в других…

— Заткнись!

Сноу разжала челюсть со всей силы, потянулась вперёд. Край головки, середина, копыто с другой стороны — шипя и кривясь от растяжения она всё-таки протолкнула в рот эту огромную штуку. Язык отдавило, зубы едва не впивались в отжатые губы — и особенно мешали клыки.

— Хфф?.. — она выдохнула, стараясь устроиться поудобнее. Единственное копыто упиралось в бедро жеребца, и отчаянно скользило.

— Доверься мне.

Мгновение передышки, ещё мгновение, а затем жеребец неспешно начал её опускать. Член упёрся в нёбо, отжало основание языка. Сноудроп боялась тошноты и рвоты, но этого не было — только давление и доводящая до хрипа тяжесть. Гланды вжало в горло, придвинутое к шее копыто ощутило уходящий дальше огромный бугор.

— Мффф… — она выдохнула, но не успела набрать полные лёгкие воздуха.

Дыхание прервалось, страшное растяжение перешло в пищевод. Помня опыт с Кризалис она принялась заглатывать, но это почти не помогало — слишком большой конец попросту продавливал себе путь. В нос вжалось медиальное кольцо, и одновременно с этим она почувствовала, как член входит в желудок — уже опустевший после еды.

Кольцо проскреблось, ещё больше разжимая челюсть, с нарастающей болью член упёрся о что-то в животе. Это было её пределом, она больше не могла! И как будто поняв это единорог задержался, а спустя пару секунд потянул её круп обратно наверх. Так же медленно, с невыносимым трением, член освободил дыхательное горло, остановился во рту.

— Хааа… Хах… — она быстро задышала.

— Слушай, Сноу, а ведь неплохо. Да что там «неплохо», просто божественно для первого раза! Быть тебе королевой орального секса, если научишься работать языком…

«Языком?..» — в заполнившей голову мути она разобрала только это слово. Язык и правда ужасно прижимало, он дрожал — а ещё он был узким и длинным, раздвоенным на конце. С огромным трудом она заставила эту гибкую штуку обернуться вокруг члена, слегка его сжать.

И в тот же миг жеребец снова потянул её вниз. Горло, пищевод, вход в желудок. В этот раз он насаживал гораздо быстрее, а ещё ощутимо глубже — удар о стенку желудка отдался болью внутри. Она захрипела, задёргалась; обёрнутый вокруг члена язык едва не затянуло в горло, и вдруг стало вытягивать, когда круп потащило обратно вверх.

— Да, Сноу, это твой талант! И у тебя есть все шансы на победу, если постараешься.

Она застонала, чувствуя, как член двигается обратно — и одновременно с этим клитор обхватили жёсткие губы, что-то уткнулось в щель и в растянутое мандарином анальное кольцо. Надавило, протолкнуло — холодные прикосновения магии ощутились внутри. И в то мгновение, как член вошёл в желудок, заполнившие её прямую кишку фрукты тоже двинулись: одновременно, словно их связывала невидимая цепь.

— Хррф… — она захрипела на выходе, за которым лишь через пару мгновений последовал очередной заход. И тогда она вся задрожала, едва не сжимая зубы. Всё внутри содрогнулось, тело сжал несильный, но резкий оргазм.

Язык то вытягивало изо рта, то затягивало обратно; мандарины двигались внутри; а ещё были губы на клиторе, сильные объятия, одуряющий запах разгорячённого жеребца. Её живот намок от соков и пота, на лицо капало, всё тело саднило. Следом за вторым оргазмом сразу же последовал третий и четвёртый, слившиеся с удушьем и ударами в глубине, а вместе с пятым она ощутила, как сзади прижимается очередной плод. Два плода!

— В кобылку твоего возраста королева откладывает до сотни яиц. Твой желудок и кишечник, матка и мочевой пузырь, каждая полость твоего тела. Сначала некрупные, подобно этим фруктам, яйца будут расти, постепенно растягивая и расширяя. На долгие месяцы ты станешь носителем и большую часть срока проведёшь в долгом, полном пиковых фантазий сне.

— Хффф… — Сноудроп фыркнула. Глупый рогатый хотел её запугать. Понятия он не имел, что она чувствовала, когда на бёдрах появлялись эти дыры, а в кожу живота врастала роговая броня.

Пятый и шестой, седьмой и восьмой — в её природные отверстия входили шершавые и лишь чуть смоченные маслом плоды, а следующие один за другим оргазмы опережали их. Пятнадцатый и шестнадцатый, семнадцатый, восемнадцатый — чувствуя удушье и невыносимое трение внутри она кончала снова и снова, едва не сбиваясь со счёта. Копыта потирали горло, обвивший пенис язык дёргало с каждым движением — но жеребец почему-то не кончал.

* * *

Двадцать седьмой, двадцать восьмой оргазм. Всё тело дёргало уже слабеющими спазмами, в голове совсем помутнело. Вдыхая при первой же возможности Сноудроп старалась работать: она массировала яйца и основание члена передними копытами, сжимала задние ноги вокруг шеи жеребца. Она даже зубами поиграть пыталась! Но рогатому было на всё наплевать.

Она не могла сдаться! Она не хотела муравьёв!.. И потому из последних сил держалась.

Двадцать девятый оргазм. Сноу в отчаянии захрипела, копыта принялись со всей силы бить в бёдра жеребца. Длинные цепочки мандаринов ходили внутри тело, уже входя и в матку, и заполнив до предела толстую кишку. Она сжимала их, некоторые лопались и вытекали, но им на смену тут же приходили новые. Кислый сок раздражал укусы, желудочная кислота чувствовалась во рту — а сил держаться совсем не оставалось.

Тридцатый оргазм. Сноудроп расслабилась, мелко дрожа. Мыслей не осталось, воли тоже, ослабевшие мускулы уже не могли сжиматься, тело как масло текло. И вдруг она почувствовала особенно глубокий и болезненный толчок внутрь — желудок как будто сдвинуло, нос вжался в пару крупных как дыни яиц. Они запульсировали, одновременно с частыми спазмами члена — что-то потекло в глубину.

Бессильно она положила копыта на бёдра жеребца. Не хотелось уже ничего. И она ждала так, чувствуя, как исчезают последние ощущения, как по ногам бегают мурашки и уши накрывает ватная глухота. А потом как открылось второе дыхание — она забила копытами со всей силы, захрипела; дикий ужас поднялся в глубине души.

— Ты великолепна, Сноудроп. — жеребец потянул её наверх, постепенно освобождая.

С влажным звуком член покинул горло, вырвался изо рта. Дикий хрип, и она задышала. Не было кашля, не было мыслей, только дыхание и воздух, заполняющий словно бы всё внутри. Она сжимала бёдра о шею единорога, передние копыта зажали рот — и что-то густое текло изнутри, сбивая дыхание, горячие капли падали вниз.

— К-кровь?!..

— Нет же, трусиха.

Она расплакалась, прижав копыта к груди. Всё внутри саднило, в горле стояла невыносимо горькая кислота, перемешанная с солоноватой спермой — и вдобавок ко всему она висела вниз головой. Но с последним единорог всё-таки сжалился — он перевернул её, крепко обнял; широкий язык коснулся уголков глаз.

— Я… проиграла.

— Продолжим? Время ужинать, но ради хорошей кобылки можно и пропустить.

— Кхх… горло болит.

Он поцеловал её в губы, язык коснулся зубов. Мгновение, и в ушах зазвенел отзвук заклинания. Единорог отстранился, и что-то прохладное, пахнущее ванилью зависло перед ртом. Это было мороженое. Нежный и чуть колючий от крупных снежинок пломбир — один из той коробки, которую она делала для уличных жеребят. И было это всего лишь пару суток, а казалось, вечность назад.

Она откусила немного мороженого, проглотила. И как только холодный комок прокатился по горлу, слёзы снова потекли рекой. Горячие и такие солёные на вкус. С каждым кусочком пломбира боль понемногу отступала, внутри холодило — но как же тяжело было на душе.

— Я… я не понимаю, как до сих пор держусь.

— Тебя воспитали волевой. Как и меня, как и я Кризалис. Жаль, что мы по разные стороны баррикад.

— Да… — она выдохнула, — жаль.

Лишь через долгое время дыхание восстановилось. Единственный вопрос кружился в голове:

— Как там ребята? К ужину вернутся?

— Едва ли, у них и без нас королевский ужин. Вино, музыка, юные девственницы. В твоём «Сахарном домике» сегодня оргия, и уйма, уйма довольных уличных жеребят.

Сноудроп скривилась, замотала головой. Её бросили? Чтобы портить других, совсем беззащитных?.. Кризалис ведь сделала это однажды… Да нет же! Негодяй лгал, играл на чувствах — он же так хотел её сломать. И она должна была держаться: во что бы то ни стало, вопреки всему.

* * *

Время шло, а она всё сидела, чуть ёрзая на бёдрах единорога. Он вытащил цепочку мандаринов из её вагины, снова вошёл сам, но двигаться не спешил, как будто наслаждаясь этим чувством тяжести и давления — или что там чувствовали берущие тринадцатилетнюю кобылку жеребцы?..

— Ты хочешь ещё? — Сноудроп спросила, обтирая слёзы о грудь единорога. — Я смогу, если по-нормальному, то есть не в рот.

Без лишних слов он поднял её, пенис почти выскользнул из влагалища. Одно плавное движение, мгновение боли, и он проник до предела: ягодицы прижались к бёдрам, внутренние стенки плотно обхватили напряжённый член. Слишком твёрдый, слишком тяжёлый — даже по меркам совсем не маленьких хитинистых жеребцов.

— Кризалис… изменила твоё тело?

— Нет, я же не трутень. Это они мои питомцы, а я их бог.

Это чудовищное, зашкаливающее самомнение. Она уже не представляла, какой силой воли обладала Кризалис, чтобы годы — годы! — терпеть этого негодяя. Постоянно под наблюдением, без шанса сбежать, без единой возможности отомстить. И что бы ни творили друзья в Кантерлоте, она уже ничуть их не винила; злость в сердце собиралась как огромное, жгучее пятно.

Было тяжело, мучительно и мерзко; и возбуждения ни капли не осталось, хоть зови внутреннего зверя, хоть не зови. Но она старалась не плакать: копыта потирали бугор на животе. Силы иссякали, подстёгнутая чейнджлингами выносливость подводила: кобылки сильнее, она знала, но возбуждённый жеребец рядом как будто вовсе не уставал.

Магия задрала её задние ноги, копыта принялись массировать основания крыльев — во всё ускоряющемся темпе он принялся её насаживать и освобождать.

Она почувствовала прикосновение магии; несильное, обхватывающее бока; а копыта жеребца легли на бёдра, массируя пару верхних отверстий — спазмы внутри стали ещё сильней. Сноудроп не представляла, как это возможно, но после всего пережитого приближался очередной оргазм. Только вот удовольствия в нём уже не было: одна усталость и боль.

— Ааааа… — она застонала сквозь зубы.

— Хм, что-то мне это напоминает.

Единорог опустил копыта ниже, другую пару отверстий расширило до боли в ногах.

— Ааай…

И снова движение копыт, что вызвало переходящие один в другой стоны:

— Ооу!.. Еей!.. Ииии…

Послышались ноты клавесина, зазвучала флейта, и единорог, будто подстраиваясь под музыку, принялся массировать её ножные отверстия. Стоны срывались на взвизги, чтобы уже через мгновение перейти в короткий пронзительный крик.

— Я…

— Не отвлекайся! Звучи!..

И снова она застонала, не в силах произнести даже единственного слова. Копыта проникали в отверстия на бёдрах и икрах, стоны превращались во всхлипы, а всхлипы во вскрики — и постепенно темп музыки менялся, у вокализа появился собственный ритм. Она пыталась просить пощады, но голосовые связки не подчинялись! Совсем не подчинялись: голосом, словно флейтой, управляли лежащие на ножных дырах копыта жеребца.

Сноу не знала, сколько длилась эта странное действо. Едва не плача она дышала в короткие мгновения перерывов, распирающий член плавно двигался внутри — удовольствие подступало, но не достигало пика; усталость давила до ваты в ушах. Единорог больше не разговаривал с ней, а только ласкал, чередуя копыта с прикосновениями магии, а магию с короткими укусами, переходящими в горячие касания языка.

И она «звучала», не могла не звучать. Её тонкий сопрано играл главную партию в «Зимнем ноктюрне», вопли смешивались с инструментами фуги, а реприза часто заканчивалась недовольным ворчанием жеребца. Но он не наказывал её за ошибки, а только сильнее обнимал.

Музыка едва пробивалась через ватную глухоту, ласки вязли в окутавшей тело усталости, и даже преследовавшее весь день возбуждение развеялось. Но ей было приятно, вопреки всему приятно — словно что-то сломалось внутри.

— Сноудроп?..

— А?

Жеребец поцеловал её в губы, нежно и сильно: смешанная слюна заполнила пересохший рот. Она принялась глотать.

— У нас будут замечательные жеребята.

— Да пошёл ты.

Её прижало спиной к мягкой обивке дивана, толчки внутри стали особенно глубокими и сильными. Жеребец часто вынимал, и тут же возвращался, чередуя отверстия: член вбивался то в забитую шершавыми фруктами прямую кишку, то в её многострадальную матку. Наконец, она ощутила, как пенис запульсировал особенно часто — разжатые половые губы намокли, по бёдрам потекло.

— Да когда же ты устанешь…

Жеребец хмыкнул, массируя ей плечи и основания крыльев; распирающий орган внутри постепенно опадал. Дальняя стенка матки и её вход, верхняя половина влагалища — всё сжималось, возвращаясь пусть к открытой, но уже не так жутко растянутой форме. Она почувствовала, как медиальное кольцо выходит, а затем с потоком смешанных со спермой соков её покинул и весь член.

— Я… победила?.. — Сноудроп прошептала, едва не поперхнувшись слюной.

— Ага, начисто. Никаких муравьёв, невредимый круп, признание твоей любимой. Отметим?

«Победила…» — она не могла поверить. Или он поддался? Но тогда это вдвойне победа! Ведь он хоть чуточку, хоть раз, но всё-таки её пожалел.

— А как там ребята?

— Умаялись, дрыхнут. Видела бы ты Кризалис, как она валяется на твоей измаранной постели, в объятиях плюшевого бобра и пары пушистогривых жеребят. А морда такая довольная, словно переиграла всех…

Единорог рассказывал дальше: о счастливых чейнджлингах, спящих в обнимку с изрядно растрёпанными кобылками; о начисто сожжённом городском архиве; о том, какая ждёт диархию тяжёлая ночь. Он искренне веселился, и она не могла понять: вот как это ребячество сочеталось с жестокостью, с пытками, с изнасилованием до крови ни в чём не повинных жеребят?..

Словно разные пони жили в этом рогатом, и сейчас рядом с ней был не худший из них.

— У нас есть печенье. Хочешь?

— А?.. Давай.

Песочное, нежное, со вкусом мёда, имбиря и изюма — печенье и правда было замечательным. А ещё с обеда остался большой и кремовый тыквенный пирог. Они ужинали, хотя время, как поняла Сноудроп, уже давно шло к полуночи. Усталость постепенно отступала — а ведь она уже очень, очень давно была на ногах.

— Ты хоть доволен? — она спросила, нащупав носом щёку жеребца.

Он улыбнулся, хотя и не ответил. Послышался щелчок и едва слышный треск огня, потянуло дымом табачной смеси, что едва не заставило её чихнуть.

* * *

Текли мгновения, на краю слуха трещал камин, стучал дождь за окнами. Дымящая трава жутко раздражала, но Сноудроп не смела ни о чём просить. Может уберёт трубку, а может и откажет; может пожалеет завтра, а может и не пожалеет — внутри снова собирался тот мерзкий холодящий страх. Но куда сильнее давила усталость: глубокая и каменно-тяжёлая, она буквально прижимала её к груди жеребца: единственное копыто на холке казалось неподъёмной плитой.

— Моё предложение, — Сноудроп с трудом заговорила. — Помнишь?.. Я могу простить, пока другие не страдают. Я ведь чувствую, тебе не хочется мучить, ты обещал не убивать. Разве сложно сделать шаг дальше? Всего лишь один шаг, и мы встанем против этого вместе! И никакие угрызения совести нас не победят…

— Нас угрызения, как пытка, услаждают, Как насекомые, и жалят и язвят.

— А? Прости, не понимаю.

Единорог ответил с коротким смешком:

— Не обращай внимания, всего лишь строка стиха. В оригинале: «Мы кормим своё раскаяние, как нищие своих паразитов».

— Эм, нищие?

— Забудь. Я говорю о чувствах и скуке, настоящей скуке, когда бесполезен для мира, а дальше только смерть.

Она вдохнула, едва не закашлявшись; копыта крепче обняли жеребца.

— Я понимаю. Бывали дни в детстве, когда мне хотелось лететь куда-нибудь, пока крылья не перестанут нести. Но у меня была мама, не просто мама, а очень близкий, единственный друг. Мы засыпали и просыпались вместе, подолгу разговаривали по вечерам. И конечно же я гнала прочь глупые мысли, я никогда не посмела бы так ранить её!

— Вы и сейчас близки?

— Конечно! Я пишу каждую неделю, а зимой мы и вовсе живём вместе, мама тоже полюбила Кантерлот…

— Ладно, — единорог сказал, прервав её речь прикосновением ко рту. — Я тебе ничуть не доверяю, но это и не важно. Как насчёт встречного предложения. Я тебя отпускаю, Сноу, прямо сейчас, из уважения к твоей борьбе. Но ни меня, ни Кризалис ты больше не увидишь, мы покидаем Эквестрию навсегда.

Она оцепенела.

— Отвечай.

— Эм… Что?..

Уши поджались, копыта сдавили виски; она молчала; и только мысли испуганными птицами метались в голове. Ей хотелось домой, больше всего на свете хотелось! Забыть этот ужас — к драконам, к чертям — и глупых чейнджлингов, и их самозванного бога, и всю боль внутри. Но ничто ведь не забудется. Ребята останутся здесь, и каждый их день будет точно таким же: без единого шанса выйти, без надежды спастись…

— Отвечай, — повторил единорог.

— Я не могу.

— Верно, не можешь. Ты будешь драться, оправдывая это принципами, а на самом деле ради ярких чувств.

Она опустила голову, скривилась. Некоторые пони совсем ничего не понимали — вот как горох о стену! — как дурные жеребята, они видели только себя и свои проблемы, а потом переносили их на весь мир вокруг. И никакого умения слушать, никакого желания понимать. И уж если одной слепой хотелось стать чейнджлингом, чтобы видеть в других чувства, то этому рогатому хитиновое брюхо точно бы не помешало — да что там, только это могло его спасти!

— А Кризалис тебе уже предлагала, ну, стать чейнджлингом?.. Ты отказался бы, я знаю, но предлагала ведь?

— Да сотню раз.

Сноудроп кивнула. Значит, подруга тоже всё понимала: и любила, по-настоящему любила. Ведь кобылки влюбляются даже в таких мерзавцев, которые могут бросить их всего лишь из-за болезни жеребёнка. Из-за его слепоты. Иногда она думала, что сказала бы отцу, но на самом деле вовсе не хотела с ним встречаться. Как говорила принцесса: «Мысли прочь, из сердца вон».

Некоторых не исправить, это нужно было просто принять.

— Моё предложение…

— Ты милая, — жеребец сказал спокойно, — но не стоишь того.

Она потёрлась ему о грудь, вздохнула. Теперь оставалось самое сложное: продержаться до возвращения Криз, убедить её оставить пустые надежды — и уходить из этого проклятого места. Они справятся вместе: а если волшебник попытается преследовать, что же, тем хуже для него.

Больше она не чувствовала себя бессильной. Однажды она молилась для себя, и нашла в этом смысл жизни; теперь, с первым же снегом она будет молиться за ребят. И Зима их укроет, поддержит, защитит; и чейнджлинги тоже будут делать снежинки: ведь в снежинках надежда и уверенность, верность близким и верность себе.

— Я хочу поспать, можно?

— Спи.

Единорог обнял её, но спать с ним уж точно не хотелось. Сноудроп выскользнула, копыта опёрлись о покрытый ковром пол; частыми взмахами крыльев она поддерживала тело, но идти всё равно было нелегко. А нужно. Ведь нормально поспать она сможет лишь в единственном месте: где её никто не тронет, где приятно пахнет женьшенем и корицей, а ещё влажно и тепло.

— Я в подвал пойду. Можно пирог взять?

Единорог не сказал ни слова против, но и помогать не стал; впрочем, она и не нуждалась. Копыто нащупало край стола, нос втянул ароматы: по запаху тыквы нашлось блюдо с пирогом, по медовому имбирю ваза печенья. Ещё было что-то яблочное и что-то кофейное, нечто молочное и нечто арахисовое — но сил осталось немного, она не решилась перегружать себя.

С осторожностью Сноу перетянула поднос на спину, крылья поднялись, удерживая его по краям. Восемь неспешных шагов, и нос уткнулся в стену. Ещё дюжина, вдоль окон, и она нащупала угол, а чуть позже и дверь в коридор. С дрожью Сноудроп толкнула дверное кольцо, переступила порог — но ничто не останавливало — без помех она вышла наружу. Шаг, и ещё шаг — с глухим стуком камня под копытами удалось добраться до лестницы.

Только тогда она позволила себе зарыдать.

Сноу плакала молча, стараясь не уронить ценную ношу со спины. Всё уже было сказано, всё обдумано, она не находила других путей. Да и что могла найти слепая в этом проклятом месте?.. Но всё равно хотелось верить, что хотя бы для неё и Кризалис был какой-то шанс. Подруга ведь скоро вернётся?.. Сноудроп не знала, как долго сможет держаться без неё. До первого снега оставался ещё месяц: двадцать восемь долгих, бесконечно долгих дней.

Она спускалась, касаясь крыльями перил и осторожно переступая ступени; сердце часто билось, что-то болело в груди. За эту пару суток она уже выплакала столько слёз, что в глазах зудело, и несмотря на недавний чай снова хотелось пить. Впрочем, это не беда: друг напоит, а ещё поможет ей очиститься и обнимет, чтобы легче было уснуть. Но любит ли он пироги с имбирным печеньем?.. Она не знала, но несла подарок от чистого сердца: хотелось сделать приятно хоть кому-то, кто хорошо относился к ней.

Следуя за запахом женьшеня, от одной ребристой таблички к другой, она добралась до гулкого зала в подвале. Запах усилился, вокруг стало теплей.

— Доброй ночи, — она пробормотала, закрывая дверь за собой. — У меня есть пирог, печенье и немного мандаринов. А ещё мне очень, очень хочется спать.

Вздох, и копыта опустились в вязкую массу, мордочка окунулась в тепло. Сноу не знала, что ждёт её завтра, но не очень боялась. Ну, пытки и пытки, насилие и насилие — едва ли могло быть что-то хуже пережитого сегодня и вчера. Она чувствовала надлом внутри, но и новую силу: ту особенную, холодную и злую, какую не раз находила в хитинистой подруге. И если уж Кризалис держалась, стыдно было бы уступить.

Но нет, она не собиралась всего лишь держаться до первого снега: даже если чудовище не слушает, это не значило, что нужно просто сложить копыта и молчать. Слова, это оружие; знания, это сила — и теперь Сноудроп вспоминала всё, чему научилась у принцессы. Пусть у одной слепой забрали невинность, но не всё сводится к телесному — этот экзамен она собиралась с честью пройти.

Глава пятая «Шифр доверия»

Она думала о свободе. О свободе сердца — любить и ненавидеть; о свободе тела, чтобы лететь от города к городу, хоть на край земли; и о свободе духа, дающей право следовать своим идеалам, не сожалея ни о чём. Богиня как-то рассказывала, что все пони по-разному свободны: большинство — сердцем, бессемейные — телом, а такие как она, высокие и ответственные — одной лишь душой. И никому, никому принцесса не позволяла посягнуть на свою свободу, ведь иначе кроме судьбы не останется ничего.

А у неё была только судьба? Сноудроп не знала. Думать об этом не хотелось, но мысли ведь не спрашивали: они вились и вились, словно листья в потоке ветра, касаясь и влажно холодя. Она засыпала — по ощущениям ненадолго — ела арахисовую на вкус кашицу и снова спала. Кошмаров не было — ни пыток, ни грязи — только зависшее во влажной пустоте тело, раскинутые в стороны крылья и ненавязчивые ласки на плечах.

Крупный мускулистый жеребец обнимал её и поглаживал, но он не был страшным — потому что вовсе не был жеребцом.

— Спасибо… — она прошептала. — Спасибо, что заботишься обо мне. За то что хороший. Это ведь ты научил Кризалис доброте?

Существо не ответило, только почесав ей ушки. Но всё равно было очень приятно: так вязко и тепло.

— Уже рассвет?.. С тобой я совсем не чувствую времени. Так не хочется возвращаться… к этому всему.

Когда-то она думала, что самое мерзкое в жизни, это ходить в школу. Не шепотки, не облитый краской плащ и не как будто случайные подножки; а именно идти, ожидая какой-нибудь гадости. А гадость случалась далеко не каждый день. Всё зависело от одной кобылки: будет ли у неё плохая оценка, или хорошая; накажут ли родители, или простят; выдержит ли она, или сорвётся — всё смешивалось и сливалось, ведь нити чувств опутывали весь мир.

Когда-то Сноудроп мечтала, как подойдёт с корзинкой кексов, или поможет с домашним заданием, чтобы наконец-то поговорить: чтобы доказать, что она тоже живая, а не просто занявшее чужое место слепое тело. Но кукурузные кексы не очень вкусные, да и в учёбе она не тянула — и неясно было, о чём говорить с врагом. Поэтому она молчала.

Почему нельзя попросту обнять?.. Узнав чейнджлингов ближе, Сноу поняла — ещё как можно! Вот подойти и обнять, и уже ничто не будет как раньше: может хуже, может лучше — но точно не как раньше. И Кризалис бы не испугалась: ведь когда больно и грустно, глупо бояться ещё и перемен.

— Словно целая жизнь прошла… — Сноудроп пробормотала. — Ты прости за вопрос о времени. Откуда тебе знать, здесь же так тихо и пусто. Может пройдёмся, снова на башне посидим?

Прикосновение к шее, короткое и без ласки, чуть усилившееся давление на грудь. Значит — отказ. Да и не очень-то хотелось: лежать в тепле было гораздо приятнее, чем снова чувствовать ту сырость в воздухе и льющий на холку осенний дождь.

А ласки всё продолжались, но ничуть не пошлые. Вместо простых объятий и почёсываний существо повторяло длинные аккорды жестов — они сливались и перетекали друг в друга: менялись позы, расслаблялись и снова каменели группы мышц. В этом было что-то от танца: такой спокойный завораживающий ритм.

— Ты не разговариваешь со мной, а ведь можешь… — она призадумалась. — Почему ты такой молчаливый?

«Шифр, да это же шифр!» — мысль мелькнула как озарение, оба копыта прижались к лицу.

— Ну я и дура!.. — Сноудроп выдохнула, а затем продолжила, сбавив тон: — Ты извини, я забылась, давай ещё немного полежим?..

Существо погладило вдоль позвоночника, о бок похлопало, щекотно коснулось груди. Это был вопрос, любопытство, ожидание — или нечто гораздо глубже, сложнее. Она не могла понять. Но должна была, обязана! Это же так очевидно: за ребятами следили, их подслушивали — они не могли ни нормально поговорить с ней, ни обменяться записками. Но они же не бессильные дети, они чейнджлинги! А раз с мысленным общением не ладилось, для неё придумали шифр, которому друг уже столько часов пытался научить.

— Я так скучаю по Кризалис. Можно?..

Несколько мгновений, и Сноу ощутила на плечах знакомые копыта, крылья обхватили бока. Поза нетерпения, такая типичная для Криз, что захотелось взять и обнять. Но учёба прежде всего — Сноудроп принялась ощупывать тело хитинистой, касаясь то одного, то другого из особенно чувствительных мест. И принимая ответные ласки: знаки ожидания, облегчения, терпеливого укора — настолько терпеливого, что лицо зарделось от стыда.

«Ну, неумная я, неумная…» — Сноудроп мысленно чертыхнулась, чувствуя жжение в щеках, а затем продолжила вслух длинной, ничего не значащей тирадой. Она рассказывала о себе, о мыслях и чувствах, о доме и любимых бобрах — и одновременно ощупывала подобие Кризалис, быстрыми касаниями объясняя, где в речи правда, а где ложь. И ответные ласки усложнялись, это уже были не чувства, не простые повторы, а слова и правила языка.

«Не хочу» и «не знаю», «поддержи» и «доверься», «будь рядом» и «уходи» — основные аккорды, которые существо повторяло снова и снова, чтобы она зазубрила наизусть. Но это было далеко не просто: обозначающие одни и те же слова жесты менялись, позы текли, и даже весь рисунок напряжённых мышц что-то значил. Это не было только шифром, как показалось сначала, — это было и языком в себе, и танцем, и даже игрой.

А ещё в языке тела были границы: бесчисленные слои между касаниями, ласками и переходящим в проникновение массажем. И честь, и этикет, и правила достойного общения — у чейнджлингов было всё это, и даже больше: Сноу чувствовала, как уши поднимаются торчком. Она начинала понимать: голод был частью жизни хитинистого народа, настолько глубокой, что вся культура строилась на борьбе с ним.

Что же, она теперь знала, как к этикету относятся голодные и не очень умные жеребята.

— Криз, ну ты и сволочь, — Сноудроп пробормотала вслух. — Поймаю, застыжу.

Носу досталось резкое прикосновение копыта. Гнев, осуждение, приказ молчать. И бьющее жаром в лицо смущение, которое едва не заставило ругнуться вслух. «Самоконтроль!» — сколько раз повторяла богиня, а она опять забылась. И чем тогда одна слепая была лучше бестолковой Кризалис?..

«Извини», — она сказала на языке жестов, а затем принялась повторять заученное.

Полсотни фраз, чуть больше слов и связок, несколько цельных стоек: ответственность и дружелюбие, честь и открытость, готовность помочь — теперь она знала как показать это, или противоположенные чувства, лишь чуть изменив рисунок напряжения мышц. И если благородные позы требовали огромного терпения, то злые, наоборот, расслабляли — они как будто липли сами, стоило попробовать лишь раз.

«Спасибо. Доверие, ценю», — она сказала жестами и всё же не удержалась от улыбки.

Рогатый злодей многое рассказывал о чейнджлингах, но на самом деле ничего не понимал. Ну, почти ничего. Словно муравьед, он лез повсюду со своим длинным носом — и даже что-то узнал об устройстве муравьиных колоний, но понятия не имел, зачем они существуют и чем живут. Близость, самоконтроль, бесконечные обнимашки — вот в чём была суть народа чейнджлингов. А потом их убивали, потому что они были другими и нуждались в еде.

«Спасибо, — Сноудроп показала снова, потираясь о тело хитинистой обманки. — Я люблю учиться. Очень ценю».

Было такое чувство, словно бы прошли не часы, а дни и недели. Она уже сбилась со счёта, сколько раз ела и проваливалась в недолгий, хотя и глубокий сон. А затем учёба продолжалась, потому что она вновь и вновь забывала мелкие, но значимые детали, заставляя жидкость вокруг недовольно урчать.

* * *

И всё-таки друг был на редкость молчаливым. Он учил её новым словам и выражающим эмоции стойкам, снова и снова объяснял предыдущие — да так тщательно, что она в конце концов уяснила, как скрывать их от взгляда со стороны. Но чтобы поговорить — этого не было: на вопросы о личном он не гневался, но твёрдо осуждал.

— Наверное, я засиделась, — Сноудроп пробормотала вслух, чтобы услышать собственный голос. — Совсем не чувствую времени. Может, уже вечер? Или ночь? Следующая ночь?..

Она мотнула головой. Выходить не хотелось, да и кому понравилось бы снова тыкаться носом в огромную кучу из грязи, боли и пустых надежд. Но в школу же она ходила: не ради себя, так ради мамы. Пусть стало хуже, в тысячу раз хуже, но так и она уже не та болезненная кобылка. Как там богиня шутила: «Дуб в сердце, дуб в душе» — только это говорилось искренне, с уважением и добротой.

Садовые великаны ведь такие уютные, раскидистые, с тенью от жаркого Солнца. Им с принцессой очень нравились дубы.

— Знаешь, что самое мерзкое, — Сноу потёрлась мордочкой о шею друга. — Он всё повторяет, какие у нас будут жеребята. Я боюсь, очень боюсь…

Она ощутила, как тело обхватывает — ватная пустота поднялась в голове. Чувства исчезли: и касания, и стук крови в ушах, и даже то лёгкое неудобство в заполненных влагой лёгких. Но страха не было, только тот особенный, приходящий лишь здесь внутренний покой.

К реальности вернула несильная, но явная боль.

— Что со мной?.. — она пробормотала, потягиваясь.

И не узнала собственного голоса: он стал глуше, ниже, грубее…

— Простудилась что ли?.. Эм… раз, два, три. До, ре, ми… — она пропела, прижав копыта к горлу. И не услышала ни следа привычного сопрано! Это был чуть ломающийся тенор, какого быть не могло у юной кобылки, зато идеально подходящий жеребчику её лет.

Она принялась ощупывать тело. Крылья, бока, живот — и место, где сжатые бёдра чувствовали кое-что новое. Упругие на ощупь шары, мягкая кожа мошонки — и никаких, вот просто никаких следов кобыльей дырки, только чистая промежность и сжатое анальное кольцо.

— Чейджлинги, — она прошептала, — лучший выбор в моей жизни!

Прикосновение досталось груди и шее, клыкастая мордочка прижалась к лицу. Сноудроп улыбнулась, и хитинистая обманка тоже показала усмешку. А затем они засмеялись — синхронно! — и голос существа в точности повторял тот особенный злодейский хохот Криз.

— Ошалеть, — выдохнула Сноудроп, отсмеявшись.

Крылья мягко обнимали, копыта принялись гулять по спине; и с каждым их проходом назойливая боль отступала, а мускулы напрягались, показывая внушительный даже по жеребячьим меркам рельеф. Ничто в сравнении с могучим сложением рогатого, но какая, к драконам, разница?!.. Жеребчика ведь нельзя изнасиловать! Можно мучить, пытать, окунать в грязь — но беременности не будет, как и доброй трети той омерзительной боли внутри.

Правда, не совсем жеребчика. Губы нащупали набухшее вымя: до твёрдости давящее, переполненное молоком. Сноу поморщилась — такое несовершенство! — и всё-таки решилась попросить:

— Убери пожалуйста.

Вокруг забурлило, в нос уткнулось указующее копыто.

— Ошалела? — удивилось существо, и голос был в точности как её кобылкин: тихий и мелодичный.

Вздох. У каждого свои заморочки. Она уже хотела спросить о чём-то ещё, как ощутила настоящий вихрь жестов. Грудь и шея, бёдра и ягодицы, каждый участок спины — всё ласкало и ощупывало, и прикосновения сливались в едва доступный сознанию поток.

«Это экзамен», — подсказали первые фразы, а затем началась длинная речь.

Существо рассказывало о флегматичных животных, не знавших разницы между хлебом и пучком зернистой травы; о гигантском мире полей и садов, о бесчисленных нитях социальных связей, о творении и переменах. О том как зёрна превращаются в пыль, а пыль становится кормом для крошечных созданий. О запахе выпечки и хранящих искорки жизни обожжённых телах. И о многом, многом другом…

Оно говорило об Эквестрии. И одну слепую называло… послом?

«Да это же сказка! Сказка для маленьких чейнджлингов!.. — вдруг поняла Сноудроп. — И незлобная шутка, в точности как богиня иногда подшучивала над ней».

«Я поняла. Мне нравится», — Сноудроп ответила со знаком смущения. И слукавила: она ведь не училась всем этим вывертам логики с философией. Слова были понятны, а вот скрытый смысл ускользал — как будто друг переоценивал её способности… Да и не важно! Главное угадал бы любой жеребёнок: мороженое на кобылкиных сливках было куда вкуснее, чем бездушное коровье молоко.

Прямо так в сказке и говорилось: «Цените кобылок, особенно с мороженым и белой гривой в завитках».

Сноу смущённо хихикнула. Губы обхватили сосочек, язык окутало жирновато-ванильным ощущением от небольшого глотка. Приятно же, а к тому же вкусно. И, может, чейнджлингам жилось бы легче, не будь кобылки в Эквестрии такими зажатыми. Вот почему коровы не стеснялись, а пони считали слишком низким для себя оставить на рынке крынку-другую молока?.. Тогда вкусное было бы доступно всем.

«Если хочешь меня, я не против», — Сноудроп сказала, потеревшись о тело хитинистой обманки.

«Не хочу. Ты не хочешь».

Ну, да. Она могла себя пересилить и даже получить от этого удовольствие, но хотеть? После всего пережитого Сноудроп сомневалась, что когда-либо сможет «захотеть», даже если рядом будет любимый пони, а на основании хвоста чуть жмущее обручальное кольцо. А с другой стороны, если будет больно, а потом снова больно и ещё раз больно — она начнёт попросту бояться секса. И хороший пони расстроится, когда она вместо улыбки сожмётся и задрожит.

«Мне нужно это», — попросила Сноу, а затем решилась уточнить. Она нуждалась в нормальном сексе. Ну, хоть сколько-то нормальном. Глубоком, но не грубом, не очень долгом и без боли — с границами и правом отступить. Хотя, можно и грубо, и даже с болью — с другом ведь ничего не страшно. Хотелось так наиграться, чтобы всё пережитое затёрлось, прямо как под шваброй следы грязных копыт.

Тело расслабилось, готовясь к соитию, но существо не спешило начинать. Разве что ласки стали чуть свободнее; мордочка коснулась мордочки, нос облизал раздвоенный язык; а чуть позже Сноу ощутила второе тело сверху — жеребец принялся массировать основания крыльев, приятно играя с напряжением мышц. В каждом жесте по прежнему скрывалось слово, но теперь речь шла всего лишь о том, как культурные чейнджлинги знакомятся, а после превращают беседу в лёгкую игру.

— А у нас подарки, прогулки, — пробормотала Сноудроп. — Крыша ведь считается за свидание?.. Пирог вкусным был?

— Нет, — существо ответило голосом жеребца.

Стало стыдно. Но она не удивилась — не сама ведь готовила: а в мире чейнджлингов признавали только самые искренние дары.

«Хочешь, пломбир сделаю?» — она спросила прикосновением.

«Очень».

— Тогда… — Сноудроп чуть отстранилась, заговорила вслух: — давай поступим так. Я вернусь с пломбиром и снова подумаю. Секс из отчаяния, это ведь так низко. Я не хочу оскорблять нашу дружбу.

Она продолжила на языке жестов:

«Будь ты пони, смогла бы полюбить. Стыдно. Нужно перебороть это».

«Тогда не спеши».

Сноудроп улыбнулась. Приятно было ощущать эти скрытые в прикосновениях слова — и вместе с тем мучительно обидно. Ведь поддержка доставалась вовсе не той стороне души, которая могла прогибаться и терпеть.

Ей хотелось, до умопомрачения хотелось стать нормальным чейнджлингом, чтобы окунуться в удовольствие, целое море удовольствия — и ни в чём себя не винить. Но маленький осколок в глубине души отчаянно кололся, словно вопя: «Не делай этого! Сопротивляйся! Борись!»

Крошечный кусочек даже не чести, а высокой культуры Эквестрии — как же он был силён. Он раздирал, резал, разил — и делал каждый акт насилия особенно мучительным. Ведь пони не должны так поступать друг с другом! А поступали, по крайней мере один единственный негодяй.

— Эй, ты ведь подслушиваешь?! — она выкрикнула вслух. — Ты совсем забыл, мерзавец, что тело, это не инструмент, не игрушка. Это храм души! Тебе ведь так нравилось видеть меня испорченной, а? Аа?! А вот я не испорченная! Я просто позволила друзьям перестроить храм. И они его полюбили. А ты не смог!

Снизу подтолкнуло, чуть осуждающе; забурлило вокруг; и вскоре Сноудроп ощутила лбом прохладный воздух. Её плавно подняло, поддерживая под брюхо, копыта опустились на каменный пол. И тут же сквозняк заставил кожу покрыться мурашками — она задрожала.

— Эм…

Мягкий плащ упал сверху, щёлкнули застёжки на груди; а затем на шею тоже что-то повисло. Что-то плетёное… — корзинка! — с большой глиняной крынкой внутри. И лишь раз лизнув Сноу нашла уйму густых, снежно-холодных сливок. У них был такой знакомый ванильный вкус.

* * *

Она стояла перед обитой железом дверью подвала, покачиваясь на копытах, и всё никак не могла решиться на следующий шаг. Сколько прошло времени? Неделя, две?.. Крынка сливок ведь за день не делается! И рогатый уж точно будет в бешенстве. Сноу боялась представить, какое наказание её ждёт. А с другой стороны, будто он нуждался в особом поводе, чтобы насиловать и истязать…

С переходящим в рычание выдохом она толкнула дверь.

— Сноу…

Она задрожала.

— …Страшная ты засоня. Я занят проблемами в Кантерлоте. Завтрак ждёт тебя в столовой, потренируйся с обедом, а ужин к возвращению друзей приготовишь сама.

Тело всё сжалось, ожидая удара — но вокруг было тихо, лишь только сквозняк шелестел полами плаща, да бешено стучало сердце. Чудовища не было здесь. Правда ведь не было?.. Она ничего не нашла, даже пройдя дюжину шагов вперёд, даже поднявшись по лестнице. У рогатого кончилось терпение, и, оставив послание, он просто… ушёл.

— А ведь жизнь налаживается, — Сноудроп сказала, расправив крылья.

Прыжок, ещё прыжок, конец лестницы! Короткий полёт, обидный удар о стену — касание о дверь! С грохотом она ворвалась в зал столовой, и сервиз ответил недовольным звоном, когда все четыре копыта проехались по длинному дубовому столу. К счастью, он был изогнут подковой, а с пострадавшей стороны пуст.

«Так, не увлекайся!» — она напомнила себе. Злость злостью, но портить пищу, это последнее дело. Ощупывая всё впереди крыльями, она осторожно зашагала; нос ловил каждый аромат. Чечевичная похлёбка в горшочке — вкуснятина; и второй горшочек, с репой и яблоками; а дальше кексы и глазированная морковка, несколько вазочек с овощными суфле — и даже морошка. Она обожала морошку! И каждую осень объедалась ей.

Ужасно хотелось сразу же нырнуть носом в миску с вкуснейшей ягодой, но правила есть правила, особенно когда они умные. Ведь какой смысл наедаться сразу, если предвкушение ничуть не хуже удовольствия от еды?.. Даже культурные чейнджлинги это понимали! А она хотела быть культурной, поэтому лишь раз фыркнув спрыгнула со стола. Плащ опустился на вешалку, крынка легла поближе к тянущей прохладой двери. Надев фартук Сноудроп устроилась на пуфике у стола.

— Благодарю, ценю, смиренно принимаю, — она пробормотала. — Вообще, даже у тебя есть хорошие черты.

На секунду Сноу представила, как ест помои из отбитой миски, и аж передёрнуло. Но запахи были прекрасны, вкус в меру пряной чечевицы изысканным — и гадости с едой уж точно можно было не ждать. Профессионалы не портили любимую работу. Если, конечно, не переоценивали себя. Рогатый говорил, что не очень-то разбирается в воспитании кобылок — и ведь не лгал. А новый друг… ну, он явно знал что делает.

Существо изучало Эквестрию, причём не просто из мимолётного любопытства, а на уровне богини, или хотя бы советников кантерлотского двора. Все эти системы, взаимосвязи, действия и противодействия. Это было увлечение, намного превосходящее кулинарию рогатого, или её собственный интерес к истории культур. И пусть увлечения их объединяли, но уровень, проклятый уровень! Она не знала, как простая пони со снежинками может такого достичь.

Сноудроп сомневалась, что их дружба взаимна. С едой ведь не дружат, еду обрабатывают. И с коровами пони не очень-то дружили: позволяли жить рядом, помогали в делах, даже дома строили — но не дружили. Тяжело дружить с не очень умными. И проклятье, она чувствовала себя глупой! Как рядом с тем рогатым негодяем, так и вдвойне, когда друг обучал её.

Богиня ведь тоже учила её поначалу, но спустя год призналась: «Не твоё это, Сноу, не твоё». Было немного обидно, но она не показала вида — в конце концов не все рождались учёными, а житейская мудрость тоже чего-то стоила. Сама принцесса замечала, что одна слепая интуитивно доходит до того, для чего другим требуется прочесть сотни мудрёных книг.

— Снова я запуталась. — пробормотала Сноудроп, открывая горшочек с ароматной репой. — Нужно просто довериться, а я не могу.

Нормальные пони жили доверием? Без доверия жизнь не жизнь?.. Она не задумывалась об этом раньше, но было слишком много обмана в последние дни. И всё же это не значило, что нужно становиться неблагодарной сволочью: потому что благодарность лучше всякого секса — она чистая, красивая, а ещё радует всех.

Перекусывая морошкой она размышляла, какой сделает пломбир. Может, шариками в вазочке? Или фигуркой? Фигуркой маленького чейнджлинга!.. А ещё можно добавить шоколадной стружки, или даже глазури — в прошлый раз на кухне пахло чем-то похожим на горький формовой шоколад.

* * *

Закончив с чаем, она поднялась, прибрала со стола. Не очень удобно было нести кучу подносов на кухню, мытьё тоже отняло немало времени — но не свинячить же?.. Да и печь как раз прогрелась, настало время готовить топлёное молоко. Только… с этим возникла небольшая проблема.

— Знаю, что ты смотришь, — она сказала громко. — Но нет, в подвал я не пойду. Любуйся сколько влезет.

Со вздохом Сноудроп ушла в спальню, где под окном шумела липа и солёной свежестью пах океан. Второй вздох, и спина опустилась на мягкое одеяло, мордочка проехалась по закрытому хитиновой пластиной животу. Теперь сосок: обхватить, соснуть, и в миску; а потом снова, пока приятное чувство освобождения не появится внутри. Увы, молоко всё не кончалось — вымя до твёрдости набухло; и даже соски побаливали, так что приходилось чередовать.

Невольно — хотя, чего уж врать, из любопытства, — она снова и снова проходилась губами по мошонке, пока внутри что-то не напряглось. Вскоре в щёку вжимался каменно-твёрдый член — и он всё рос. Конец брюшной пластины, солнечное сплетение, середина груди — не слишком ли для жеребчика?.. Глупые чейнджлинги понятия не имели, что важна красота характера, душевность, умение слушать, а вовсе не размер!

— Один раз, всего один раз, — она прошептала. Губы обхватили напряженный конец.

Это было странно, чуть возбуждающе, немного щекотно — да почти так же, как когда впервые ей посасывали клитор. Только размером эта штука была больше в сотню раз. Рот заполнило, язык отдавило, но Сноу всё же смогла оплести пенис до медиального кольца. «Королева орального секса», — насмехался рогатый, но королевского удовольствия она не испытала. Так, давление и давление, тяжесть во рту.

«Так и должно быть?..»

Сноудроп обхватила бёдра со всей силы, потянула на себя. С неприятным трением член протолкнулся в горло, перехватило дыхание, надавило глубоко внутри — и в конце концов нос уткнулся в мошонку. Она бы застонала, если бы смогла. Ужасное чувство! Сжатие с одной стороны, растяжение с другой — это было даже хуже, чем безвольной игрушкой принимать огромного жеребца.

«Да что не так?!» — Сноу мысленно выкрикнула, скривилась.

Движение назад, движение вперёд — она почти вытащила член и вновь засадила в глотку, едва не порезав клыком. Искорки удовольствия пробежали по бёдрам и животу, пульсация пениса усилилась; но это и близко не стояла с оргазмом кобылки! Может, друг что-то перепутал? Или жеребцам действительно так не свезло…

Она принялась облизывать кончик пениса, поигрывая клыком. Нашлось одно чувствительное место, другое, третье — но узор не складывался, даже когда она достигла медиального кольца, а затем и яиц. Это было скучно! А ещё мерзко, слишком мерзко, чтобы быть правдой. Что-то она делала не так, но что именно? Что в этом сунь-вынь, вообще, могло быть не так?!..

Сноу представила Кризалис рядом, а затем и остальных чейнджлингов. Что бы они сделали? Они бы уж точно не сдались! Сдвинув передние копыта, она нашла дыры на бёдрах, погладила их. Прикосновение, давление, вход. И чувство огромного растяжения внутри, мгновенные спазмы. Единственное движение, и она ощутила тот самый, кристально чистый кобылкин оргазм.

Внизу живота потеплело, крылья задрожали, и она потянулась снова, насаживая горло на член. Внутрь, наружу; внутрь, наружу — она старалась работать и языком, и губами, одновременно массируя копытами отверстия в ногах. И наконец-то стало приятно, но по-кобыльи приятно, а вовсе не как жеребцу!

«Ну давай же, излейся!» — она мысленно кричала, преодолевая захлёстывающее возбуждение. Хотелось полностью отдаться на волю внутренней кобылки, но изо всех сил Сноудроп держалась. Нельзя же сдаваться на полпути! Она должна была узнать, ради чего столько натерпелась: ради чего её насаживали и насаживали, не давая передохнуть.

Наконец, это случилось: в горло хлестнула струя густой горячей влаги, ноги задрожали — и даже внутри словно бы раскрылось нечто тёплое и мягкое. И настолько слабое в сравнении с экстазом течной кобылки, что Сноудроп лишь на самом краю чувств ощутила этот жеребячий оргазм.

— Ххх, — она выдохнула, выпустив опадающий пенис на грудь. — И это всё? Это всё?!..

Сноу едва не закашлялась, сглотнула солоноватую жижу. Огромная, жгущая как раскалённый металл ненависть поднималась в груди.

— И ради этого ты меня мучил? Ради этого?!

Да секс для жеребца был просто ничем. Ничем! Объятия, поцелуй, работа вместе — вот что дало бы в сотню, в тысячу раз больше удовольствия! И если надо сбросить похоть, так ведь наверняка был способ сделать это легче и для неё, и для самого извращенца. Да кому, вообще, могло понравиться это дикое действо — когда клыки едва не втыкаются в член?..

Сноудроп вдохнула и выдохнула, всеми силами стараясь удержать слёзы. «От неумелых умирать нелегко», — говорила богиня, и снова её слова попадали точно в цель. Рогатый обещал не пытать, но всё равно мучил. И ладно бы это доставило ему удовольствие, но радости-то не было! В сравнении с её страданиями он совсем ничего не получил.

Она всхлипнула, поднялась. «Не плакать! Держаться!» — одёргивая себя мысленными окриками, Сноу подобрала непроливайку с молоком. Таким ароматным и тёплым. И пусть весь мир катится к чёрту, она всё ещё могла сделать подарок друзьям — вкуснейший ванильный пломбир.

* * *

Глиняная посуда с крышкой, прогретая печь — и долгие, долгие часы ожидания. Но топлёное молоко того стоило! А сливочная пенка и вовсе становилась волшебной, вот только не годилась для мороженого, поэтому Сноудроп съела её сама. С хлебцами, конечно же, а ещё с тарелочкой манной каши — которая получилась особенно вкусной: мягкой как крем, но с ощутимыми «зёрнышками» орешков и тонким привкусом томлёного молока.

— …Свёкла, репа, морковь. Только вдоль и мелкой соломкой. Брюкву с редькой крошечными кубиками. Картофель позволяет вольности, но сократи время тепловой обработки. Кризалис не терпит как мягкости, так и подгорелый вкус.

Она слушала записи с кристаллов, где единорог как описывал собственные размышления, так и читал выдержки из поварских книг. И этих записей были сотни, тысячи — как будто больше всего на свете ему хотелось, чтобы кто-нибудь научился готовить для чейнджлингов: раз уж сами они учиться не хотели. Не каждому ведь дано.

— …Не бойся сочетать фрукты с овощами. Особенно в тушёных блюдах. Капуста и яблоки, морковь и айва, картофель с белым изюмом. Шестая часть тончайше нарубленного лука, обязательно майоран, перец и корица. Половина основы и фруктовые оттенки в сочетании с острым, пряным вкусом. Криз от этого без ума.

— Хватит, — она щёлкнула копытом по пирамидке «вспоминалки». Настало время самого сложного: смешать охлаждённый крем со взбитыми сливками. Причём смешать идеально, чтобы не было ни единого комочка, ни единой крупинки, ведь неровная основа всегда собирает лёд.

Тонкое ситечко, деревянная ложка, глиняная миска. Затем крем: раствор сахарной пудры в топлёном молоке, немножко крахмала; а дальше нежно и тщательно взбитые сливки — основа основ. Ей нравилось готовить мороженое: ведь оно так похоже на снежинки. Только если со снежинок она сама удаляла «ложный лёд», то в мороженом всё делал холод, а ещё тщательная, равномерная обработка — причём частая, прямо по часам.

Время уходило за полдень; хотелось получше изучить крепость, а заодно и окрестности, но Сноудроп боялась потеряться. Вот закончится песок в часах — и всё, шедевр испорчен. Нужно было ждать рядом с холодильным шкафом и перемешивать, перемешивать, перемешивать — пока мороженое не приобретёт ту особенную воздушность, чтобы не было ни единого, даже самого крошечного кристаллика льда.

И вдруг мелькнула мысль: «Холодильник, вода — снежинки!» Враг отобрал инструменты, но ведь первые шедевры она делала на облаке: слезой и собственным пером. Получится?.. Да наверняка! И несомненно рогатый придумал какую-то защиту. Но попробовать всё равно стоило: потому что если не пытаться, лучше вовсе не жить.

Она вырвала перо — очень болючее! — нашла длинное плоское блюдо. По звуку — латунное, но снег мог потерпеть медный сплав. Не любил он только железо: особенно натёртое, притягивающее металлическую стружку: такое даже в комнату нельзя было пускать. Но через уйму неудач Сноу знала, что может помолиться где угодно: если только будет влага, холод и хотя бы один свободный час.

Вдох и выдох; тонкий слой воды на блюде, морозец в лицо; снова вдох — и она начала работать. Перо скользило по быстро твердеющей влаге, на краю слуха слышался звон. Возникали узоры: случайные, хаотичные — но она находила центры кристаллизации и очищала их.

«Я в беде», «Помоги пожалуйста», «Я в беде», — второй раз в жизни она просила за себя, но и не только. Безумец обижал Кризалис, обижал всех! Он мог убить их в любое мгновение. И если выбора не было, что же, одна слепая тоже могла убить. И как-то объяснить Богине, почему некоторые пони не заслуживают спасения, хотя сама же говорила, что надежда должна быть у всех.

Первая снежинка зазвенела в правильном ритме, вскоре отозвалась вторая, третья. Из первой партии она не испортила ни одну! А затем последовала вторая партия, и ещё одна. Сноудроп работала, вкладывая себя всю, — и лишь с огромным усилием удавалось отвлечься, чтобы взбить застывающее мороженое. Ведь если негодяй умрёт, ей самой придётся заботиться о ребятах…

Или принять заслуженную смерть.

Потому что любящие пони защищают любимых, и чейнджлинги тоже. И в этом два народа ничуть не отличаются: всем бывало больно, все знали гнев. И если она так поступит с Кризалис — смерть наверняка будет очень, очень мучительной. Или ей придётся убить снова, а потом ещё, и ещё — пока друзья не закончатся.

«И в чём же тогда победа?» — она спросила себя, сосредоточившись. Но ответ не приходил.

Голова опустилась в блюдо с льдистым узором, потекли слёзы, в груди заныло как от острого шипа. Она любила дружбу, потому что дружба была всем! Но и так выходило ужасно, и эдак, — и проклятая дружба выступала против неё самой. Слёзы иссякли, с тихим стоном Сноу поднялась.

— Ладно, мразь, я так не могу. — она отбросила перо, сгребла готовые снежинки. Удар, ещё удар; тихий звон и хруст. Она била снова и снова, пока не осталось ни единой целой, после чего заговорила вновь: — Видишь, ты снова победил?! Гордишься этим?!..

Она мотнула головой, перевела дыхание. Всё было ужасно, всё вело к поражению — кроме единственного, призрачного шанса объясниться перед Криз. Когда она вернётся. Тогда у них будет и мороженое, и вечер вместе, а если повезёт — и вся ночь.

Сноу заставила себя улыбнуться. Часы больше не шуршали падающими песчинками, а значит мороженое готово. Ну, почти. Оставалось самое сложное — придать форму и украсить. Каждый раз делая фигурки она чувствовала то особенное воодушевление — словно бы превосходила даже зрячих пони, и ничто во всём мире не могло её остановить.

Один шарик и другой, прохлада, перо в зубах. Она снова работала, представляя перед собой Кризалис — высокую и изящно сложенную, с хищной улыбкой на лице. А затем Веджи, который помог ей стать чейнджлингом; крупного и угловатого Бигзу; грациозные черты Джин. Она нарисовала себя: маленькую и нескладную, в стойке поиска и борьбы; а последним высокого мускулистого жеребца, безрогого и бескрылого, с простыми чертами лица. Его поза выражала заботу, поддержку — и любопытство, несмотря на прожитые века.

Медленно вдыхая, а выдыхая лишь в сторону, она касалась шести фигурок кончиком пушистого пера. Сноу чувствовала их и знала — они идеальны. Прекрасные, яркие, живые. Поначалу она хотела сделать глазурь, но, богиня, разве можно! Мягкая шероховатость пломбира придавала статуэткам особенный шарм. А ещё были обломки снежинок вместо грив и хвостов — сплавленные дыханием, но по прежнему колючие, и наверняка сияющие в свете огней.

Многое можно было сказать словом, немало и жестом, но она могла объясниться и так. И Сноу верила, друзья поймут. Чейнджлинги ведь видели вложенную в еду душу, а она чувствовала такое изнеможение, будто в эту работу вбросила себя всю.

— Я люблю вас, — Сноудроп прошептала, после чего захлопнула дверцу холодильного шкафа. Усталые копыта повели прочь.

Нужно было приготовить что-нибудь горячее к ужину, но совсем не оставалось сил. Впрочем, было и печенье, и конфеты, и даже наструганный, но так и не пошедший в дело горький шоколад. Она часто работала допоздна, а потом перекусывала в сухомятку, ей было не привыкать. Да и ребята поймут: чейнджлинги ведь не нуждались в горе пищи — настоящая сила скрывалась в любви.

Дверь кухни закрылась, шуршащий сквозняк потрепал плащ, по бёдрам пробежались мурашки. И вдруг Сноу услышала нечто новое — тихий треск, позади.

— А?..

Она снова открыла дверь, вошла. Нетвёрдые копыта подвели к холодильнику, крыло распахнуло дверцу шкафа. Запахло жжёным. Одно движение головы, короткая вспышка боли, и маховое перо прикоснулось к фигуркам — они всё ещё стояли там.

Но снежинки расплавились. Испарились. У фигурок не было хвостов, отпали головы — и всё пропитывал жжёный смрад волшебства.

* * *

Сноудроп вернулась к кухонной двери, вышла наружу. Копыта несли куда-то вперёд и вперёд: через неровные камни и ступени, всё выше по спиральной лестнице; пока смешанные с дождём порывы ветра не забили в лицо.

Она дышала глубоко и размеренно, шагая в стойке спокойствия; но мыслей не было — ни одной. Сжавшийся до булавочной головки разум переполняли желания: драться, бежать, лететь. А ещё убивать. Бить и бить до крови, до кости, пока из черепа не выплеснутся мозги. И не важно, что будет дальше — совершенно не важно! — ведь был только этот день и этот час.

Вот и конец пути. Она поднялась на крышу донжона, скользкую от натёкшей влаги; смешанный с ливнем ветер трепал плащ. Дюжина шагов, и копыто коснулось парапета; небольшое усилие, и Сноудроп перегнулась через него. Уши ловили звуки: шум ветра и крики вечерних чаек, грохот прибоя о скалы внизу.

Здесь было высоко, даже очень. И чутьё подсказывало, что приближается шторм.

Сноудроп расправила крылья, подняла и опустила. Умелые пегаски могли взлетать с места, с прыжка; неумехи начинали с разбега навстречу ветру; а такие ничтожества как она могли только бежать, размахивая крыльями и крича, пока тот особенный жар не поднимется в груди.

Она бросилась вперёд молча. Шесть шагов, десять, шестнадцать — особенное чувство — прыжок, и вокруг осталась только пустота. Был верх, был низ, но кроме этого лишь бьющие в лицо капли, свист ветра в ушах и давление воздуха, рвущее полы плаща. Сноу летела, она родилась летать, её учили этому! Но недалеко и недолго: с облака на облако, с холма на холм, или через ручей парка, где она тренировалась сама.

Впервые она чувствовала свободу — пегасью свободу лететь хоть на край мира, не зная пределов и границ.

Хотелось вернуться домой. Кантерлот на востоке, она знала — значит нужно следовать над сушей, пока взгляд не найдёт цепочку горного хребта. Но это далеко, не каждый пегас вынесет полёт на тысячу миль. Нормальная пони выбрала бы путь к югу, от селения к селению, где добрые земнопони всегда дадут приют, или сразу в бурлящий Ванхувер, полный стражи и живущий под приглядом принцесс.

Хорошо быть нормальной пони. И хорошо быть безумной, которая выбрала бы путь через океан. Но Сноудроп не была ни той, ни другой — она полетела на север. Она знала где север! Ведь на пути туда справа шумел лес, а слева тянулась полоса прибоя. Нужно было следовать побережью: два дня полёта, может быть три — и она достигнет отрогов Льдистых гор, царства Снежной богини, где когда-то жили пони, а теперь лежали бесконечные пустоши вечной мерзлоты.

— Только вперёд, — прозвучал голос, как будто её собственный. Но в мыслях не было слов.

Сноудроп летела, стараясь не сбить дыхание и не думая ни о чём. Через холод бьющего ветра кожа ощущала жжение: начерченное на теле заклинание требовало вернуться — но ей было всё равно. Вперёд и только вперёд, и пусть в голове мутнеет, пусть боль становится всё сильнее — непобедимой магии нет! Она ведь слышала столько историй, где любовь побеждает зло.

Всё что ей нужно, это найти Богиню, объясниться, — и вернуться с бурей, перед которой никто не устоит. И тогда подруга увидит, что она может её защитить. А чудовище умрёт, чтобы никому больше не навредило. И если Кризалис возненавидит одну слепую, что же, тогда она склонит голову — и постарается не плакать слишком сильно, когда будут пытать.

И Криз сжалится, не может не сжалиться. Она ведь хорошая. И пусть они больше никогда не станут подругами, Сноу знала, что всё равно будет заботиться о ней.

— Я справлюсь, справлюсь, — шептала Сноудроп, стараясь не кривиться от боли в словно бы сжигаемом теле. И заклинание постепенно отступало: мучительное чувство, как будто её колют раскалёнными иглами, сменялось льдистым холодком.

Рогатый заслуживал только презрения, если хотел испугать её болью. Хватит. Достало! Теперь её остановила бы только смерть. Принцесса рассказывала об этом: «У каждого есть свой враг, Немезида, чёрная тварь, которая желает только зла». И пусть раньше Сноу не понимала, что это за Немезида, но теперь знала точно. Убить, уничтожить, растоптать — она желала этого как никогда в жизни. И даже холод теперь только ласкал.

Она летела, стараясь не взмахивать крыльями слишком часто; уши вслушивались в гремящий снизу прибой. Плащ весь промок, её мотало, порывы ветра усиливались. Шторм близко, совсем близко — подсказывало пегасье чутьё. Но что она могла сделать? Подняться над тучами?.. Просто смешно, она не сможет, а если и сумеет, то сразу же потеряется. Только внизу, где магия пегасов сильнее, она могла держаться на своих слабых крыльях и планировать — словно парящий над нижним слоем воздуха альбатрос.

Вдруг в живот ударили брызги, грудь коснулась волны.

— Нет!

Сноудроп забила крыльями со всей силы, метнулась вверх. Закружило, бросило в сторону; на мгновение исчезло чувство верха и низа, острые как стрелы потоки ливня забили в лицо. Шторм пришёл. И она закричала в ужасе. Она больше не слышала шума прибоя! Стука ветвей!.. Всё, что осталось, это оглушающий свист ветра, и отдающая солью ледяная вода.

«Соберись»!

Она знала правило: чуть что начинай вираж. Следом за ветром, потом наперекор, и снова следом — пока расширяющийся круг не выведет к облаку. Но здесь не было пушистых облаков Клаудсдейла, только дикая стихия, знать не знавшая пегасов, или хуже того, презиравшая их. А внизу бушевал океан, полный ужасных, пожирающих друг друга чудовищ.

Крылья легли по ветру, дрожащие копыта прижались к лицу. Сноудроп не слышала ничего, кроме свиста в ушах, и даже после десятого круга находила внизу лишь бесконечную, бурлящую воду. И никакие молитвы бы не помогли: королева глубин не терпела подношений — она брала что хотела, и едва ли в мире нашлись бы снежинки, способные утихомирить её гнев.

Но если всё заканчивалось так дурацки, по крайней мере одна слепая могла с достоинством принять судьбу. Она сдвинула крылья, опускаясь ниже; о грудь забили брызги с гребней волн.

— К-королева, леди глубин… — она зашептала, борясь со стуком зубов. — Позволь коснуться тебя.

Она крепко зажмурилась, снижаясь дальше; крылья едва держали. Сноу знала, что полёт, это скорость, а ещё обтекаемые формы. Махать копытами запрещалось, но это было уже не важно, — ведь она приняла решение. Сноудроп опустила ноги, желая первой обнять воду, и вдруг ощутила, как обхватывает гребень волны.

Испуг, крен — и она полетела, скользя брюхом по волне. И эта волна… вела к побережью! Потому что все волны вели к побережью!.. Ошарашенно выдохнув, Сноу вновь взмыла вверх.

Словно второе дыхание открылось. Она забила крыльями со всей силы, взметнулась, выровняла полёт. Слух был начисто забит грохотом, свистом, но теперь Сноу знала, где прибой. Впереди. Снизу. А вскоре и позади. Она едва не врезалась в верхушку дерева — прямо по брюху чиркнуло! — поднялась снова, но это уже был предел сил. Крылья отказали, тело бросило вниз.

* * *

Удар крыла. Хруст. Ожёгшие тело ветви. И снова хруст — гул в голове. А затем последний, самый тяжёлый удар — и всё закончилось. Сноу нашла себя лежащей в корнях кряжистого дерева — и ничего не болело, совсем ничего.

После долгих мгновений, прерываемых лишь дыханием и бешеным стуком сердца, она принялась ощупывать себя. Крылья — целые; крови — нет; и даже та ветвь, что ударила в глаз, теперь лежала рядом кучей щепы. Жжением отдавались узоры заклинания в груди и на шее, ощущался жжёный запах волшебства.

— Я жива… — шёпот прозвучал как издали.

Она заставила себя подняться, нашла место посуше. Каждая мышца дрожала, плащ превратился в лохмотья, но по крайней мере у неё были крылья, которыми можно укрыться; а ещё тело чейнджлинга, выносливое как ничто иное. «С нами ты ничем не заболеешь», — обещала Кризалис. И как же отчаянно хотелось в это верить.

«Дура, проклятая дура…» — думала Сноудроп, пытаясь хоть как-то устроиться, чтобы сверху не лило, а крылья прикрывали от ветра.

Ни огнива, ни еды, ни фляги. У неё не было ничего! Это была самая безумная авантюра в жизни. Самая. Безумная. Но что угодно лучше, чем оставаться там.

Она всегда проигрывала, когда играла по правилам; но на самом деле правил не существовало, как и самой игры. Это бой насмерть, в точности как с дикой природой. И у неё был единственный выбор: убить, или умереть.

Сноудроп сжалась в клубок, обхватила себя крыльями. Поза спокойствия, безмятежности — или страха, если не выдержать рисунок мышц. Но она старалась, чувствуя, как по лицу течёт холодная влага. Ужасно хотелось согреться, а ещё больше — уснуть.

Но нельзя. Слишком холодно. Нельзя…

Пусть ноги не слушались, пусть в груди жгло и болело, она всё ещё могла набрать в лёгкие побольше воздуха, чтобы закричать. Без слов, только чистым криком — не надеясь на помощь, но всё же молясь, чтобы хоть кто-то пришёл. Кто-то хороший, не желающий её мучить и съесть.

— Ааааа!!! — она орала, едва не задыхаясь, срывала голос и хрипела снова. Мускулы до предела напряглись.

И длилось это долго, мучительно долго, пока не угасла последняя надежда на помощь со стороны. Наивная надежда, которая стоила ей стольких сил.

«Встань», — Сноу приказала себе.

С огромным трудом, пошатываясь и едва не падая, она поднялась на копыта. Шагнула. Крылья бессильно волочились, дыры в бёдрах сковывали движения, но она брела, натыкаясь на кусты, стволы и неровные камни — куда-то вверх и вперёд. У неё были уши, был нюх, а ещё знание, что мир переполнен жизнью, пусть борющейся за место под Солнцем, но незлой к другим.

Стойбище оленей, селение яков, да хотя бы семейство снежных коз — никто не отказал бы в приюте потерявшейся крылатой. Особенно в такой холод и дождь. И пусть позже придётся объясняться, как-то оправдать клыки с дырами и хитиновое брюхо — но это не важно. Сноу знала волшебное слово — «паломничество». И пусть её назвали бы безумной, никто из местных не остановил бы жрицу на пути к Льдистым горам.

Они боялись. Все в мире боялись Зимы. Ведь не было ничего страшнее, чем потеряться в пурге и медленно, коченея умирать. И знать, что со смертью всё не закончится, ведь богине требовались спутники на её пути через мир.

Сноудроп боялась смерти; ведь все боялись; но для себя она давно решила, кого коснётся в конце пути. Того, кому одиноко, кого она может обнять и согреть. Потому что ей хотелось этого, потому что все пони имели право хотеть.

«Хотеть?..»

Она ощутила запах дыма. Тонкий, едва уловимый, показавшийся поначалу обманом чувств. Но нет, нюх не лгал, это были сосновые дрова. Где-то вдали курилась печь, или кто-то в сто крат более опытный сумел развести костёр.

— Помогите!.. — она закричала.

Попыталась закричать. Голос сорвался на хрип, выдох вырвался кашлем; она едва не поперхнулась слюной; и на этом бросила бесполезные попытки. Нюх не обманывал: цель была очень, очень далеко. Никаких шансов добрести пешком, поминутно падая и врезаясь мордой в деревья.

Тогда она подняла крылья, обернулась, побежала.

Напролом! Через кусты, сбивая подлесок, вниз со скалы. Она взмахнула крыльями, едва ощутив то особенное пегасье чувство, метнулась вверх. Выше, как можно выше, пока не оставили последние силы. Сноу закружила, пытаясь точнее угадать направление на дым, затем ускорилась в планировании, с огромным усилием воли удерживая высоту.

Внизу стучали ветви под ветром, в ушах свистело, дождь бил в лицо. Но нюх, благословенный нюх её никогда не подводил. И пусть в голове мутнело, она чуяла, как запах дыма становится всё ближе, усиливается до кашля, чтобы уже через мгновение остаться позади. Она начала широкий вираж, снова поймала запах и по спирали понеслась к нему.

Всё ближе, ближе и ближе. Инстинктивно она сдвинула крылья, чтобы сбросить скорость, но поздно — в то же мгновение сильнейший удар потряс тело. Что-то треснуло и захрустело, неровный камень кладки оказался внизу.

Не чувствуя боли она поднялась, жжение в груди помогло шагнуть, а затем снова, пока под копытами что-то не зазвучало. Голоса, скрип, тепло в лицо. Она свалилась, и вместе с кем-то полетела вниз по лестнице. И был удар, звон, возгласы вокруг — чьи-то болезненные стоны. И глубокое чувство ошибки.

— Простите… — Сноудроп пробормотала.

А затем последние мысли ушли.

Глава шестая «Песни волчат»

Ощущались объятия, нежная щекотка клыками по шее, прикосновения к крыльям и глазам. И смех, весёлый смех, такой похожий на хихиканье Кризалис: чуть злобное, но очень и очень милое. Сестрёнку невозможно было не любить! И Сноудроп тянулась навстречу, потираясь мордочкой и чуть щипля зубами — мягкая недлинная шерсть скрипела во рту.

— Ааав… — довольно выдохнула хитинистая, когда Сноу нашла её ушко и принялась почёсывать позади.

Теперь шея, щека, носик — вытянутая мордочка, клыки, чуть шершавые на подушечках лапы…

«Лапы?» — Сноудроп вздрогнула. Да зверь рядом вовсе не был чейнджлингом! И даже кобылкой!.. Её изучали острые зубы, а заднюю ногу обхватывал металл.

— Ты кто?

— Ав?.. — удивился зверь.

Она обхватила его крепче, повернула, прижала к себе; копыта легли на грудь. Зверь был некрупным, даже меньше её, но ощутимо мускулистым. Он пах сильно, чем-то смутно знакомым. Может, кто-то из псовых? Она никогда их не трогала, но помнила, как послы общались между собой, точно так же порыкивая и ворча.

— Кто ты?

— Ав, — зверь ответил кратко.

— Ну, привет, Ав, где это я? Почему меня заковали?..

Сноу вспомнила осквернённые фигурки, ярость, безумный полёт. И жильё, где уснула, а вернее провалилась в беспамятство. Но просыпалась ещё несколько раз. Её несли, разминали, обтирали окоченевшее тело — поили тёплым, невкусным питьём. Кем бы ни были эти псовые, они поступили с ней благородно — но почему-то всё равно посадили на цепь.

Изогнувшись, Сноу нашла железное кольцо, продетое в отверстие на бедре. И сказать, что это взбесило, значило ничего не сказать. Копыта сжались на боках зверёныша, он заворчал.

— Авв?.. — прозвучало просительно.

— Ав! — ответила она жёстко. Копыто постучало о цепь.

Пёс не сразу понял, чего от него ждут, но после пары несильных тычков в нос недовольно фыркнул. Он принялся что-то объяснять, но не было ни единого знакомого слова: только рычащие и ворчащие звуки, от которых сворачивались уши и гудело в голове. И чем дольше она молчала, тем сильнее беспокоился мелкий зверь.

— Вот отпущу я тебя, а ты убежишь и приведёшь взрослых. Ты ведь маленький? А если маленький, значит глупый. Пусть лучше нас найдут рядом, тогда сразу увидят, что я неплохая пони. Я устала от цепей.

Сноудроп вздохнула. Тирада получилась достойной Кризалис, но никак не одной миролюбивой слепой. Но она и правда не могла здесь задерживаться! Нужно лететь, победить зло, встретить свою судьбу. Она чувствовала тепло щенка, замершего в копытах, — но все мысли были заняты предстоящим делом, а чувства одной лишь Криз.

Может простит, может убьёт, может оставит искалеченной. Сноу не знала, на что способна потерявшая любимого королева. А ведь одной слепой ещё не исполнилось четырнадцати, мама любила её. Но бежать уже поздно. Отвернуться сейчас, значило бы отвернуться от идеалов, от своей сути. И мама всегда говорила: «Не убегай от мечты».

Даже если эта мечта приносила столько боли, сколько она и представить себе не могла.

— Ав, ты меня боишься?.. Я не такая страшная, какой кажусь, правда! Это всё наносное. Мне просто грустно, очень грустно. Словно сердце вырвали и разорвали на куски.

Щенок чуть дёрнулся, зарычал. Он был тихим, подозрительно тихим — должно быть взрослые рядом, а ему вовсе не улыбалось попасться здесь и сейчас. Надо бы отпустить; но это не выход, хотя именно так и поступила бы прошлая Сноудроп — она слишком верила в других.

Сегодняшняя Сноу не верила в благородство. Вдруг псы хотят сделать что-то плохое: держать на цепи как диковинку, заставить работать, насиловать по ночам?.. Вдруг волшебник придёт за ней и убьёт беззащитных созданий, потому что они видели чейнджлинга и могут об этом рассказать. Слишком много было таких «вдруг», и каждое следующее пугало больше предыдущих.

Ей запрещалось ждать, запрещалось расслабляться — нужно было немедленно уходить. Через забивший нос запах щенка угадывалась морская свежесть, уши ловили пение птиц. Значит поверхность. И одинокий зяблик был совсем рядом: чуть выше, чуть правее — может даже за окном.

— Ав, я принесу вам беду, я опасна. У тебя ведь нет ключа?.. Так побудь со мной, пусть нас увидят вместе. Я просто хочу освободиться, я не желаю вам зла!

Она ударила копытом по цепи, натянула. Всего с полдюжины звеньев: остальные скрывались в выемке на уровне груди. Камень, сплошной камень. А браслет в ноге оказался тонким, даже изящным — только что-то вроде слоя подсохшей глины покрывало идущий по краю рельефный узор. Наверняка там пряталась замочная скважина, но Сноу не могла её найти.

Заперли, заляпали чем-то, и даже не поговорить. Когда-то Сноу назвала бы это отличным началом приключенческого романа, но, проклятье, у неё не было на это времени! Чудовище могло прийти в любую минуту. Нужно было спугнуть псовых и бежать самой.

Щенок ощутимо задрожал.

— Да что же с тобой делать?.. — она пробормотала.

Копыта легли на плечи зверёныша, осторожно поглаживая; мышцы напряглись в рисунке спокойствия. Это замечательно помогало сосредотачиваться — не подвело и на этот раз.

«Что бы сделала Кризалис?» — задумалась Сноудроп. Подруга уж точно не сдалась бы, ведь для неё не существовало никаких преград. Ни морали, ни гордости, ни обязательств — ничего из того, что пони, выросшие в высокой культуре Эквестрии, ставили честью для себя.

— Аррр… — незадачливый щенок попытался высвободиться. Клыки сжались на пясти, но не сильно, только показывая намерения; хвост забился о бок.

— Ну, раз по хорошему не хочешь…

Она изогнулась, поцеловала его. Ненавязчиво так, в щёку — как принято у чейнджлингов, когда один приглашает другого к лёгкой игре. Зубастый замер — проняло! — и тогда Сноу перенесла поцелуй на губы, приглашая продолжить. Друг учил, что спешка всё портит: и поэтому она не воспользовалась случаем, а только ждала.

Послышался удивлённый выдох, решительный вдох — и жертва клюнула! Горячий и чуть шероховатый язык коснулся лица. Целоваться рот в рот щенок не захотел, а вот слюнявил охотно — и она с тем же увлечением ответила ему. Вверх и вниз, вдоль рисунка лицевых мышц, по мокрому носу — Сноу целовала и облизывала мордочку партнёра, стараясь запомнить каждую черту.

Ей говорили — алмазные псы уродливы. Какое враньё! Аккуратная вытянутая мордочка, благородный носик, мягкая шёрстка — ровные, хоть и хищные зубы. Щенок был красив, и пусть тело его чуть смердело псиной, но изо рта пахло шалфеем, а вовсе не какой-то гадостью, как она ждала. И ещё был тонкий, едва уловимый ромашковый аромат.

«Шалфей, ромашка, тёплый дом… Да неужели?»

— Подожди, а ты часом не простужен? — она спросила, касаясь лба пястью.

И правда ведь: от щенка исходил несильный, но ощутимый жар.

— Ну, блин, будем дружить, товарищ по несчастью. Тебе повезло встретить мастера самолечения от простуды. Я тебя мигом на ноги поставлю! Клянусь! Только… — Сноу вздохнула, — ты бы придумал, как меня освободить.

— Ав!

* * *

Сноудроп терпеливо ждала. Она умела ждать, годами оттачивая в себе это искусство, а ещё умела доверяться другим. До похищения. Теперь же сама удивилась, какого усилия воли потребовало лишь одно простое действие — отпустить щенка. И он, кажется, всё понял верно. Уже долго за стеной лязгало и гремело, трясло и натягивало цепь.

Пёс что-то ломал, вдохновлённо и упорно, пока это не поддалось. И услышав восторженное «ав!», она ощутила, как слёзы проступают в уголках глаз. Шаг, второй шаг; запах ржавчины, скрипящие звенья; потянуть копытами, рвануть, вложить весь вес — и за несколько долгих, полных лязга мгновений Сноудроп вытащила из стены всю бухту цепи. Звенья были тяжёлыми, слишком тяжёлыми, чтобы сгодиться для темницы. Может, подъёмник? Или надвратный механизм?..

Она сомневалась, что сможет взлететь с такой массой железа на ноге. Но всегда было решения: пила по металлу и несколько часов работы; или нож, жгут, бинты — и ужасная боль. Сноу не знала, сумеет ли так ранить себя; но алмазные псы на то и алмазные, что повсюду таскали с собой кузнечный инструмент.

— Спасибо, ты замечательный, — она сказала, обняв вернувшегося щенка.

Вновь потекли мгновения поцелуев, языка на мордочке и потирающих крылья лап. Острые когти в маховых перьях, скрип и шорох, несильное покалывание — такое удовольствие, за которое сразу же захотелось отплатить. И лишь поэтому Сноу заставила себя отстраниться.

Обходя округлую комнату, она размышляла, что сделает первым делом. Горячая печь — это море нагретой воды. И чуть треснувшее по краю корыто — отличная ванна. А ещё пучки трав: шалфея, череды, пустырника. Глиняные сосуды, ветошь и мочало.

— А вы здесь уютно устроились. Давно?

— Ав!

«Дурацкий язык!»

Ну да ладно, узнать друзей можно было не только из слов. Обыскивая дом, а вернее основание башни, она уже ощущала некую незавершённость. Печь и сушёные травы, это понятно; полдюжины тюфяков — очевидно; проточная вода — просто замечательно. Но в жилище не было того уюта, где чувствовалось бы внимание хозяйки — её окружал типичный жеребячий бардак.

— Дай угадаю, вы дозорные. А где-то рядом подгорная цитадель?

— Авв… — буркнул пёс устало.

— Отдохни немного. А как проснёшься, тебя будет ждать и горячая ванна, и вкуснейший обед…

«…И наказание, что упустил диковинную зверюшку, ты уж прости», — она продолжила про себя.

Несколько мгновений недовольного ворчания, и она устроила щенка под лоскутным одеялом. Браслет мерзко натирал отверстие в бедре, тяжеленная цепь гремела о пол и ступени — но всё же она сумела забраться по лестнице, чтобы осмотреть второй этаж. Бочки и кадки, связки хвороста, лоза для корзин — и дощатый люк выше. С трудом она сняла засов. Когда-то у башни был и третий этаж, и четвёртый; но теперь от былого величия остались только обломки, свист ветра и бесконечный осенний дождь.

Наверху не нашлось ничего интересного, поэтому, ведомая ароматами, она поспешила вниз. Люк погреба, короткий скрип, непростой спуск — и снова вокруг высились ряды кадок, полные мочёных овощей и фруктов. Пузырилась квашеная свёкла, пахла капуста с яблоками; а в самом сухом месте стояли корзины, набитые сушёным толстошлемником и уймой всевозможных круп. Рожь и греча, ячмень и овёс, соцветия подземельника — псы устроились здесь всерьёз и надолго, и явно знали, как готовиться к зиме.

Не хуже иных земнопони. Запасливость, щедрость, дружелюбие — всё это было у алмазных псов. И опасались их разве что за прошлые грехи.

«Нужно уходить», — напомнила она себе.

К сожалению, в подвале не нашлось подходящих инструментов, как и в дощатой пристройке за крыльцом. Ржавые пилы, гнутые крючья, ножи и топоры. Вздох. Зато стоило пройти чуть дальше, как нос привёл к опушке сосняка, где Сноу набрала кучу хвои. А на обратном пути попалось целое семейство белых грибов — так что возвращалась она почти довольной, хоть и дрожала под превратившимся в рваные тряпки промокшим плащом.

Вода вскипела, а затем снова, пока она вымачивала сосновые иголки и чистила грибы. Гречка подсохла на противине, дом заполнился ароматами прокаливаемого масла, лука, а вскоре и шкварчащих боровиков. Только сейчас Сноудроп осознала, насколько же голодна; но собрав в копыта всю честь кулинара, она ничего не тронула. Рано. Грибам с гречкой нужно было хорошенько потомиться, и пусть часов не было — дровяная печь на то и дровяная, что кашеварила не хуже умелых поваров.

— Эй, болезный, — она потыкала щенка в нос. — Ванна готова. Давай отвлечёмся, пока я не съела тебя.

— Ав?!..

— Шутка!

Объятие, почёсывание за ушком, и простуженный щенок перебрался в корыто, полное до одурения ароматной воды. Хвойный отвар, пустырник, немного ромашки для уюта — отличная лечебная смесь, и очень полезная для шёрстки, между прочим. Только увлекаться запрещалось, иначе Сноу каждый день в Кантерлоте завершала бы травяной ванной: к утру запах как раз исчезал.

— Ну как, нравится, а?..

Щенок недовольно фыркнул, а когда она коснулась его лица, скорчил непередаваемо забавную рожицу. И смех не удалось сдержать. Вроде и не младше её он был, и не слабее; но как же приятно было позаботиться хоть о ком-то. Всю жизнь, всю проклятую жизнь она только принимала и принимала заботу других.

Потянувшись, Сноу тоже плюхнулась в корыто. И едва не вскрикнула от восторга. Этот потрясающий жар, лесной запах, трение тела о шерсть — в мире не было удовольствия больше, чем мыться вместе с другом! Ну, разве что обниматься с любимой хитинистой, свободно паря в окружении густой, тёплой плоти добродушного существа.

Особенно когда всё закончится, когда они победят.

Хвоя — прекрасный антисептик, так что ветошь почище сейчас вымачивалась в отваре. Да и свёртываемость крови повышает, поэтому Сноудроп собиралась не просто помыться, а отлёживаться, пока кожа не начнёт зудеть. Или чуть дольше… Думать о будущем не хотелось.

— Ав, хочешь я массаж тебе сделаю? Меня друг учил!

Щенок ничуть не возражал, так что она устроилась поудобнее. Под спину зубастому легли задние ноги, передние прижались к груди: теперь его тело едва не поднималось над водой. Холку холодило, шею защекотало сквозняком — но простыть она больше не боялась: всё внимание поглотили воспоминания об учёбе и неспешный, аккуратный массаж.

Сноу начала с плеч и шеи, чуть покусывая и поигрывая клыками, пока копыта то краями, то венчиками массировали бока. Но этого было мало! Брюшная пластина тёрлась о живот щенка, бёдра чувствовали его подрагивающий хвост, копыта задних ног до самой шеи поглаживали позвоночник. Из любопытства и шутки ради она показывала всё, что только умела и могла.

И мелкий был поражён до глубины души. Ворчание превратилось в постанывание, щекотка вызывала чисто жеребячье хихиканье, а каждый лёгкий укус восторженный вскрик. То и дело она касалась мордочки щекой и не могла сдержать веселья — щенячья улыбка была просто до ушей!

А потом она ощутила давление над краем брюшной пластины: твёрдый и довольно крупный член упирался в грудь. Она вздохнула. Веселье развеялось, радость погасла — ей не хотелось большего, но щенок уже покачивался, поглаживая себя лапой и потираясь о неё.

* * *

Несколько мгновений она размышляла, не двигаясь. Сноу ничего не знала о культуре псовых, но уже отлично усвоила, что жеребята везде и всегда остаются жеребятами. Они дрались, играли, хотели секса — но не всё сводилось к пошлому. Иногда одни влюблялись в других — и не было в мире ничего ужаснее, чем бросать влюблённых на произвол судьбы.

— Я уйду. Пойми, я должна уйти, — она сказала, отстраняясь.

Пёс удивлённо фыркнул, потянулся к ней. Бёдер коснулись покрытые мягкой шёрсткой яйца, к мошонке прижался напряжённый член.

«Стоп! — она выдохнула. — К мошонке?!»

Копыто опустилось вниз, поглаживая покрытое мягкой кожей место, напряжение возникло внутри. Уже через несколько мгновений показался её собственный пенис: каменно твёрдый и впечатляюще большой. По крайней мере волчонок проникся: послышалось раздосадованное «арр», лапа принялась сравнивать размеры. Проигрывал мелкий буквально во всём.

Но Сноудроп было не до этого, она думала, а вернее пыталась вспомнить. Кобылки влюблялись в кобылок — такое случалось, причём везде и повсюду. Кобыл ведь много, а жеребцы нарасхват. И ни разу она не слышала, чтобы жеребчики влюблялись в жеребчиков. Разве что дружили. И, эмм, занимались ли они сексом друг с другом? Она не знала. Может, это стыдное? О таком не принято говорить?..

Пёс поцеловал её в губы: глубоко так, разжав приоткрытый в удивлении рот. Язык коснулся языка, нос потёрся о нос — целовался щенок не очень умело, но явно не в первый раз. И ей это понравилось: до странного и почти болезненного чувства внутри. До сих пор все вели её за копыто, а теперь она сама могла показать мелкому пару-тройку приёмов. И уж точно не собиралась уступить.

— Ну, сказала раз, скажи и два, — она фыркнула. — А ещё я задолжала тебе услугу. А ещё ты милый…

Щенок снова поцеловал, не давая продолжить; но мысленно она всё равно расхохоталась. Столько оправдашек. «Самый нелепый чейнджлинг на свете», — это уж точно было про неё.

С небольшим усилием Сноудроп оттолкнула щенка к краю корыта. Мордочка опустилась на шею, коснулась груди. Мгновение, и язык уже поглаживал чуть грубоватую шёрстку живота, постепенно спускаясь. Глубоко в рот — то ещё удовольствие, но хорошенько изучить и подготовить друга ничуть не помешает. Погрузив лицо в ароматную воду, она принялась облизывать его.

Некрупный и недлинный, расширяющийся к основанию, приятно скользкий — член с первого прикосновения понравился ей. Сноудроп ощупала его сверху до низу, запомнила каждую венку и каждый бугорок. Оба яйца побывали во рту — замечательно упругие! — а затем, уже в десятый раз, она подняла голову над водой, чтобы вдохнуть.

— Нравится, а?

— Ав!

— Тогда начнём!

Она положила копыта на шею пса, приподнялась. Стоило чуть поёрзать, и горячий конец уткнулся в анальное отверстие — с тихим выдохом Сноу опустилась вниз. Предельная расслабленность; сжатие, распирающая штука внутри; и снова неспешное движение — теперь она отлично владела мускулами, и боли не было совсем.

Восторженный пёс качнул бёдрами, притянул её ближе; и в то же мгновение она поцеловала его в нос. Удовольствия не было, но в сравнении с тем омерзением, что она чувствовала в копытах рогатого, этот лёгкий ненавязчивый секс был просто великолепен. Она покачивалась и постанывала, следуя привычке; внутри поднимался и опускался горячий член.

Сноу не знала, можно ли простуженному щенку напрягаться, и поэтому взяла самый медленный темп. Но глубокий. Она уже убедилась, что больше всего на свете жеребцам нравится засаживать до предела, слушая стоны кобыл. А некоторым и не только засаживать: чувствуя лапы на плечах она уже не могла свободно подниматься, и теперь только покачивалась, до основания приняв пенис и потираясь собственным членом о шерсть.

— А знаешь, ещё месяц назад я бы и коснуться тебя испугалась, не то что поцеловать, — Сноудроп пробормотала, потягиваясь. — Стыдно за себя. С обеих сторон стыдно! Каково, а?..

Щенок «гавкнул» и заткнул её очередным поцелуем, когтистые лапы с приятной щекоткой легли на бока. Ласкался он довольно умело — явно не в первый раз. И у него точно были кобылки, а может и жеребчики… То есть другие щенята. Не важно! В мире хватало и более интересных вещей.

* * *

— Давай заканчивать, я есть хочу, — она пробормотала, приподнимаясь.

Копыто столкнуло лежащие на плечах лапы, ритм чуть ускорился. Она поднималась и снова насаживалась, и постепенно стала ловить слабое, но вполне ощутимое удовольствие. Щенок выбрал удачный угол входа и теперь массировал что-то особенно чувствительное внутри, её собственный член замечательно тёрся о шёрстку, вокруг плескалась тёплая ароматная вода.

И вдруг губы коснулись конца её жеребячьего органа, скользнули вниз. В мгновение пёс принял почти треть длины: конец упёрся в нёбо, зубы чуть сжались, язык погладил часто пульсирующий край.

— Тебе… не обязательно, — она выдохнула.

Он только фыркнул, лапы обхватили бёдра, шершавый язык принялся увлечённо лизать. Движение вниз, движение вверх, мягкий обхват — потрясающе приятное давление с краю. Она застонала, в этот раз ничуть не обманывая себя. Даже спрашивать не хотелось, чем эти псы занимаются без самок — но Сноу была всецело за.

И вдруг Сноудроп ощутила, как что-то расширяется. Пёс прижал её к себе со всей силы, а в основании его пениса набухал внушительный шар.

— Эм…

Она попробовала высвободиться, но безуспешно. Расслабившись, она без боли принимала узел, а вот на выходе мышцы невольно сжимались, и пёс рядом раздражённо скулил.

— И как вы с этим справляетесь, бедолаги? — она спросила, поведя крупом вперёд и назад.

Пёс только фыркнул, покачивая её. Член внутри пульсировал особенно сильно, как будто готовый излиться, но слегка неудовлетворённый. Может, не хватала запаха течной кобылы… то есть самки! Сноу не помнила, как звали хозяек в домах алмазных псов.

Вдруг лапа скользнула по бедру, нашла отверстие. Сноудроп дёрнулась.

— Слушай, не надо…

Лапа вошла внутрь, до боли и оцепенения растягивая проход. Прилив чувств был мгновенным, подавляющим: живот свело сильнейшими спазмами, что-то внутри задрожало, и член запульсировал тоже. Жеребячий оргазм пришёл в тот же миг. Она ощутила, как кончает, причём прямо на морду озадаченного пса.

— Убери, — выдохнула она, отдышавшись. — Лапу убери!..

Лапа на втором бедре скользнула в отверстие — и она задохнулась. Тело выгнулось дугой, язык высунулся в резком выдохе, частые спазмы сходились в груди. Она чувствовала когти! Острые прикосновения в дырах, на которые тут же отвечали вспышки возбуждения внутри. Оргазм следовал за оргазмом, один сильнее другого, и мыслей совсем не осталось — только внутри слабо билась её кобылкина суть.

Щенок восторженно присвистнул, чуть отодвинулся, изогнулся. И пара задних, столь же когтистых лап нашла дыры на икрах. Сноудроп пронзительно завизжала.

— Аааай!

«Хватит!» — она хотела проорать, но смогла лишь только надавить на плечи щенка, приподнимаясь, чтобы уже через миг без сил свалиться обратно на расширившийся член. Струя семени брызнула внутрь, но свою игру пёс не прекратил. Дыры в ногах до предела растягивало, щекотало шерстью, почёсывало острыми когтями — дикое, животное чувство поднималось изнутри.

Сноу скулила и взвизгивала, пыталась отстраниться и прижималась снова, слюни из открытого рта текли на грудь. Мелкому мерзавцу как будто нравилось её мучить: он не прекращал, даже слыша протесты, не останавливался и в ответ на удары о бок. Все чувства сжались на четырёх истязаемых дырах и частых, очень частых спазмах внутри.

Слёзы двумя ручейками потекли по лицу.

— Ав?.. — удивился пёс.

Ужас закончился. Лапы торчали в отверстиях, когти давили, всё тело дрожало — но тех жутких, пробирающих до глубины души движение больше не было. Чуть отдышавшись, она смогла заговорить.

— Вытащи, балда… Вытащи! Я так не могу…

Она ухватила лапу зубами, потянула — и наконец-то глупый пёс осознал, чего от него ждут. Одна за другой лапы покинули её тело, дыры снова заполнились остывающей водой. Но легче от этого не стало: чувствительность выросла настолько, что даже малейшая волна заставляла её сжиматься и стонать.

Собрав последние силы Сноудроп поднялась.

— Ты… ты… — она не находила слов.

— Авв…

— Нет, ты не «Авв», ты конченый. Типичный!.. — она выдохнула и с хрипом вдохнула. — Ты всё испортил! Хоть капелька нормального секса! Хоть раз! Я что, многого прошу?!..

Зубастый рассмеялся, похлопал по плечу. Такой мимолётный жест, но от него вдруг стало легче. Сноу приказала себе сосредоточиться. Мускул за мускулом, связка за связкой, она заставила тело принять стойку спокойствия — и вскоре та особенная лёгкость вернулась. Вдох и выдох, грубоватое полотенце на гриве — и под хорошим пинком воображаемой кобылы всё гадостное убралось из души.

— Просто… — она опустила голову, — один мерзавец насиловал меня точно так же. Снова и снова, чёрт знает сколько часов. Думаешь, приятно это, когда тело бьётся в экстазе, а душа словно на костре?..

— Ав?

— Глупый непонимашка.

Она обняла щенка, потеревшись носом о мордочку, лизнула в ухо. И он тоже зализался в ответ. Пусть это не было языком жестов, но «прости» она смогла угадать — и с удовольствием простила. Хорошие пони не устраивают сцены из ничего. Чейнджлинги, впрочем, тоже; как и алмазные псы.

А затем нос учуял прекрасный аромат со стороны печи. Грустное забылось: пусть будущее и пугало, но прямо здесь и сейчас их ждал замечательный обед.

* * *

Грибы с гречкой, немного тушёных овощей, сухарник вместо хлеба. «Примитивно», — сказал бы кто-то, но Сноу уплетала обед с огромным удовольствием, и вдвойне приятно было слушать, как хрустит за ушками у щенка. Размоченные в топлёном молоке сухарики ему особенно понравились, а съелись так стремительно, что ей даже попробовать не удалось.

— Ав!

— Знаю-знаю, ты меня обожаешь. В такие мгновения я сама себя обожаю. Ты хоть представляешь, Ав, сколько кобылок не могут приготовить обед? Прибраться в доме? А меня пеняют слепотой!

— Ав?..

— А ещё я петь умею! Хочешь?

Пёс удивился, но ничуть не возражал, так что она вдохнула поглубже. Простая песенка совсем не требовала чудес от певца.

Что пони нужно для счастья вполне?
Уютно пыхтящий котёл на огне,
И не помышлять бы о счастье ином,
Чем тёплый, уютный, свой собственный дом.

И не помешали б для счастья ещё,
Погожее утро, да в тучах снежок.
И чтоб на земле было жить веселей,
По два день рожденья, побольше друзей.

И счастье хороший иметь аппетит,
Побольше припасов к зиме запасти,
Ведь счастье тогда наступает совсем,
Когда нет ни старых, ни новых проблем.

Ещё об одном я бы в жизни мечтал:
Чтоб вестник, явившись, с собой не позвал.
Спросите, ответит вам чейнджлинг любой:
«Нет большего счастья, чем мир и покой!»

Песня закончилась, в комнату вернулась тишина. Сноу позволила себе подправить рифму — хотелось ведь! — но единственный слушатель не кривился. Потому что не понимал. Впрочем, хорошая песня на то и хорошая, что создавала атмосферу и без знания слов.

Послышалось шуршание, скрип когтей — щенок принялся что-то искать в углу, забавно фыркая и едва не чихая. И вдруг тишину пересекла короткая октава, а после чуть неровная вторая. Это была дудка… Нет, свирель! И пусть зубастый играл не очень умело, но старался изо всех сил.

Она поймала ритм, запела. Без слов, только чистым голосом в тон музыке — точно так же, как богиня когда-то учила её: не для высокого искусства, а для уюта, безмятежности и самой себя. И друг понял её желание: он не пытался показать свои великие умения — несложная музыка сочеталась со столь же простым вокалом, а когтистая лапа приобнимала бок.

— Только не говори, что влюбился, — Сноудроп сказала после очередной передышки. — Не может ведь одна единственная пони дарить любовь всем на свете. А я сделала выбор. Если друг рискует собой, чтобы защитить меня, то как смею я выделываться?.. К драконам сомнения! Он хороший, я люблю его.

Пёс фыркнул, но Сноу ничуть не обиделась. Глупый же. Она чувствовала вину перед ним, хотя и гнала от себя лишние мысли. Платить телом за услугу, это было ужасно не по эквестрийски, а одна глупая пони сделала это. И почему-то не находила себя грязной; вот совсем; начало даже понравилось, хотелось попробовать ещё разок.

— Это потому что мы оба жеребята, — она подумала вслух. — То есть щенята… самцы, короче! Я ведь читала, как иные кобылки в охоте на стены лезут. А у жеребчиков такого не бывает, мы просто дружим и делаем что захотим. Хорошо быть нами, а?

Щенок согласился, гавкнул. Ласки стали свободнее, когтистая лапа потянулась к бедру.

— Извини. Я обошлась с тобой вероломно. Не держи зла.

— Ав?

— Забудь! Давай играть.

Она поцеловала его в щёку, взмахнула крыльями, прыгнула на постель. Промахнулась, конечно, но с кем не бывает: одна слепая уже набивала столько шишек, что одной больше, одной меньше, разницы не было от слова «совсем». Впрочем, в этот раз вместо шишки снова потянуло жжёным, заболело в груди.

«Нужно спешить», — Сноу напомнила себе, перебираясь на тюфяк.

А потом лапы опустились на бедренные дыры, она застонала.

— Ладно… делай что хочешь. Непонимашка тупой.

Смешок, и вдруг пёс перевернул её на бок. Лапы принялись гладить мошонку, а затем и стремительно поднимающийся член — и эти прикосновения были скользкими, мягкими; запах конопляного масла заполнил всё вокруг.

— Эм, друг, — она попробовала отстраниться. — Я жеребчик только по названию, эта штука у меня не очень чувствительная. Давай ты?

Волчонок только хмыкнул, подтянулся. С очень приятным ощущением конец её пениса прошёлся по мягкой шёрстке яиц, уткнулся в горячее и нежное место.

— Ну уж нет, по моим правилам, значит по моим, — Сноудроп приподнялась. — Хорошие чейнджлинги всегда начинают с массажа, потому что предвкушение, знаешь ли, не хуже самой игры.

— Ав… — прозвучало разочарованно.

Но нет, Сноу не собиралась расстраивать друга. Приятный вечер, значит приятный вечер. Уж теперь-то она знала, как сделать вечер приятным безо всякой грязи. А если между делом партнёр несколько раз кончит под её умелыми копытами, так это даже хорошо: может, не слишком расстроиться после.

Или вечность будет вспоминать, что упустил.

— Ладно, я подумаю. Давай только начнём с подготовки, — она пробормотала, ощупывая лежащий на холке щенка напряжённый член.

Несколько увлечённых поцелуев, навязчивая лапа на бедре, и она перешла к массажу. Плечи и шея, спинные мышцы; затем перевернуть, грудь и бока — Сноу поглаживала друга клыками и кончиками копыт, то едва не закапываясь в расслабленные мускулы, то пощипывая до щекотки, чтобы снова напряглись. Мелкий зубастый восторженно урчал.

Она изучила каждый изгиб его тела, прежде чем сменить позу; губы обхватили напряженный член. И в мгновение щенок сделал то же самое. Она лизнула, и он лизнул; она чуть сжала зубы, и он тут же ответил. Короткий смешок, и она принялась сосать. Вверх и вниз, до нёба, а потом снова — долгим и особенно тягучим движением. И щенок ничуть не уступал.

Ничто не сбивало дыхание, не давило внутри — было только удовольствие, напряжение и касания двух изрядно вспотевших тел.

— А я всё равно круче, — Сноудроп хихикнула, чуть отстранившись.

Мгновение, и она оплела пенис языком. Пёс восторженно выдохнул. Он повторял каждое её движение — каждое! — и снова сделал отличную попытку. Но гибкости не хватило: шероховатый язык остановился, чуть не дотягивая до собственного основания — щенок заворчал.

— Хе-хе… — она засмеялась, не выпуская.

Ласки губами, обхват языком, лёгкое покусывание — она показывала всё, чему только успела научиться, но партнёр не спешил кончать. Более того, с тихим хрипом он заглотил изрядную часть члена, потянул её бёдра на себя.

— Нет, постой, — Сноу отстранилась. — Не надо глубоко. Это же мерзко.

Прозвучало разочарованное «авв» — зубастый полез целоваться. Снова они лежали друг на друге: она сверху, а он снизу — яйца вжимало в яйца, кончик пёсьего пениса касался её медиального кольца.

— Уверен, что хочешь попробовать?

Вместо ответа лапы легли на бёдра, касаясь её отверстий, когти скользнули в глубину. В этот раз щенок был гораздо нежнее, но всё равно что-то кобылкино внутри саднило и сжималось, мурашки забегали по ногам.

— Игра на равных, а?.. — Сноу не удержала смешок. — Идёт. Мне нравится эта идея!

И да, она собиралась отыграться. Потому что к чёрту «дуб в сердце» — любому терпению рано или поздно приходит конец.

* * *

Запах конопляного масла, поскрипывающий тюфяк, мускулистое тело снизу. Ей это начинало нравиться. Щенок лежал расслабленно, покусывая ушко и лохматя гриву. Он нетерпеливо пофыркивал, но совсем не хотелось спешить.

Начать ведь непросто. Сноу помнила, как тяжело дался тот раз, когда её брали силой. Но были и тёплые воспоминания: когда двое чейнджлингов нежно обошлись с ней; когда Кризалис, насытившись, пришла в себя. И Сноудроп теперь знала, как сделать всё правильно, или по крайней мере не страшно: и для друга, и для себя.

Доверие, подготовка, расслабленность — вот три столпа хорошего секса. А ещё знание партнёра, с чем у них явно были проблемы.

«Ну, где пегасы не прорывались, — Сноу хмыкнула, — там мелкий чейнджлинг точно проскользнёт».

— Я попробую, — она прошептала.

Немного назад, крыльями о постель, немного вперёд; конец ощутил мягкое место; опустив копыта на плечи щенка, она надавила. Медленно и плавно, прикусив губу. Чуть сильнее, ещё чуть сильнее — и вход поддался, горячее упругое чувство едва не заставило её заскулить.

Это было приятно, до странного приятно. Словно губы обхватывают клитор, а язык давит сверху, так сильно, что давление ощущается со всех сторон. Она остановилась, погружённая в чувства; и друг тоже не спешил продолжать. Ему нравилось, точно нравилось — по крайней мере не было той дрожи, выдающей сдерживаемую боль.

Быстрый поцелуй достался мордочке, когти погладили края бедренных дыр. Лёгкая щекотка, и она ощутила то особенное растяжение, от которого жар поднялся внутри.

— Не стесняйся… — Сноу прошептала, обнимая покрепче.

Шерсть с замечательным скрипом тёрлась о кожу, нос уткнулся в нос. Она покачивала друга над собой, погружаясь неглубоко и несильно, а он с точно такой же нежностью растягивал туннели бедренных дыр. Сдержанность, неуверенность, сомнения — и такое наслаждение, какого она не чувствовала ещё никогда. Они были равными с этим щенком, по-настоящему равными, и это едва не заставляло слёзы течь по щекам.

Близость вместо осточертевшей грязи, равенство вместо бессилия, доверие и даже поддержка. Вот в чём она нуждалась! А получила в придачу с каким-то случайным щенком. Хотелось разрыдаться, ведь она так мечтала сохранить первый раз для любимого. А ещё хотелось наслаждаться каждым мгновением: потому что скоро, очень скоро вместо удовольствия будет одна сплошная боль.

Она не спешила: партнёру нужно было привыкнуть — ведь ей тоже требовалось привыкнуть, а не давали! Все спешили, все гнали куда-то вперёд, и даже самые приятные хитинистые редко задумывались, чего она хочет, а чего боится. И Сноу почти гордилась собой, что сдерживается на этом дурацком пути.

Мир секса, как и мир вообще, состоял из сплошного переплетения ошибок. И она словно бы висела в этой сети, запутавшись по голову, по уши! Но по крайней мере она знала худшие ошибки других.

— Ав? — щенок фыркнул, лапы вошли глубже в бедренные дыры. И дурацкие когти снова принялись щекотать.

— Ауууу…

Сноу застонала, не сумев сдержаться, качнулась вперёд — и вдруг медиальное кольцо вжалось в широко растянутое анальное отверстие; пёс задрожал.

— Подожди, — она выдохнула. — Тебе больно, подожди…

Осторожное движение, давление, прохладный воздух на большей части длины. Сноудроп прикусила губу. Ещё недавно этот отросток казался ей малочувствительным; словно бы клитор обернули в вату; но стоило начать, как ощущения утроились. Член превратился в сплошной центр удовольствия, и обжигал ничуть не меньше, чем кобылкино чувство глубоко внутри.

Пара мгновений отдыха, скребущие в бедренных дырах когти, и она двинулась обратно. Медленно, очень медленно: ровно до того изгиба, где партнёр мог её без боли принять. Лёгкое касание медиального кольца дало знак, она отступила. И тут же пёс сместил когти ближе к краю отверстий в ногах.

— Так, чуть быстрее…

Очередное движение, слившийся воедино стон, и это тёплое, бесконечно тёплое чувство. Ей было приятно, да и другу нравилось — а когда всем приятно, это радостно вдвойне! Сноудроп ощутила, как впервые со дня похищения улыбается, по-настоящему, вот прямо до ушей. И щенок улыбался тоже, покачиваясь ей в такт.

Они поцеловались. Долго так, до сбитого дыхания лаская друг друга языками, даже чуть закашлявшись от скопившейся слюны; после чего продолжили, сменив позу. Теперь щенок лежал спиной к её груди, копыта обхватывали его бёдра, а подрагивающие лапы ласкали бока. Он весь трясся, но в этот раз точно не из-за боли. Сноу даже сдерживалась, оттягивая другу оргазм.

Мгновение, ещё мгновение — особенное напряжение бедренных мышц — и, ловко изогнувшись, она потянулась навстречу. Губы обхватили кончик члена, язык оплёл до середины; а особенно сильный толчок заставил её собственный орган проникнуть по медиальное кольцо. Щенок вскрикнул, качнулся, и тёплые капли брызнули ей в рот.

— Один-ноль, — она хихикнула, потянувшись.

И вдруг ощутила, как тёплое давление обхватывает пенис гораздо глубже, далеко зайдя за медиальное кольцо. Щенок не двигался, тяжело дыша: мелкая дрожь бегала по всему его телу, хвост бился о бок.

— Прости, я забылась. Пожалуйста, прости…

Она не решилась двинуться обратно, пока друг так напряжён. Больно же будет! Копыта легли на живот, аккуратно массируя, бёдра крепче прижались к ягодицам и задним ногам. Текли мгновения, уши ловили частое дыхание щенка. Он долго отходил от оргазма, пока, наконец, не послышалось долгожданное «ав».

— У нас небольшая проблема. Расслабься! Всё будет хорошо.

И тут Сноу ощутила плавное движение — вперёд и назад, по кругу, после чего снова, вперёд и назад — щенок покачивался над ней, даже не думая выпускать медиальное кольцо. Наоборот, он насадился ещё глубже, а затем вновь, пока ягодицы не коснулись яиц.

Напряжение, давление, запредельная глубина. Чувства так ошеломили, что она даже пошевелиться не смогла.

— Ты… полегче!.. — выдох сорвался на стон, а вскоре и на вскрик.

Несколько плавных движений, когти на бёдрах, а потом снова, с лапами глубоко в особенных местах. Она закричала, дёрнулась — и вдруг ощутила, как член часто пульсирует, выбрасывая горячие струи в глубину.

— Хффф… — выдох сорвался на всхрип, копыта бессильно упали. Теперь уже она лежала на тюфяке, пытаясь отдышаться. Колючие звёздочки плясали вокруг.

— Авв? — поинтересовался пёс с насмешкой.

Несколько долгих мгновений она только вдыхала и выдыхала, но после всё же заговорила:

— Ладно, мелкий мерзавец. Один-один. Но не надейся, что отделаешься этим.

Сноу знала, на что способны жеребцы, а хитинистые в особенности. И нет, сдаваться она не собиралась. Если не пенисом, то копытами, если не копытами то ртом — она хотела довести мелкого до пика, а после снова и снова. Пока окончательно не выдохнется. Чтобы спал крепко, как никогда.

— Второй раунд. Готов?

— Ав!

Со смехом она перевернула его, да так, что брюхо прижалось к постели, а лапы заскреблись о пол. В этот раз она не собиралась давать когтистому свободу — хватит честной игры! — копыта сжались так крепко, что щенок не мог и пошевелиться, член снова надавил.

Глубже и глубже, пока мягко не обхватит медиальное кольцо, а затем дальше, чтобы напряжённые яйца ударили в зад. И обратно: не слишком быстро, но и не медленно — с лёгкими укусами в ухо. И пока щенок подёргивался от укусов, Сноу знала, ему не больно. Или, по крайней мере, так приятно, что удовольствие начисто перекрывает тяжесть внутри.

Вскоре она победила, с наслаждением чувствуя то особенное напряжение в бёдрах партнёра. А чуть позже проиграла, потому что щенок вновь потребовал честной игры. Счёт стал два-два, но вскоре поднялся, и ещё раз поднялся — пока в голове не помутнело настолько, что сил не осталось считать. Она знала, чейнджлинги выносливы! Но алмазный пёс ей ничуть не уступал.

Было тяжело, но вместе с тем потрясающе приятно. И пусть весь мир рухнет, она не собиралась отступать.

* * *

Внутрь, наружу, и снова внутрь, наружу. Она лежала поверх партнёра, изогнувшись: болящий член мягко обжимало до основания, а губы ласкали чуть обмякший пенис щенка. Стоны превращались в сопение, сопение в частые вдохи — и вот, он снова кончил, хотя уже ни единой капли не осталось. Как, впрочем, и у неё самой.

— Хфф, — она перевела дыхание. — Это десятый?.. Да ты крут!

Щенок не ответил, лапа соскользнула со спины.

— Эм, ты?..

Она прижалась к груди ухом, слушая сердечный ритм, ощупала мордочку и шею. На секунду стало страшно, но уже скоро Сноу поняла, что друг не потерял сознание. Он просто выдохся. Уснул.

— Победа… — она прошептала. — Я сделала тебя!..

Щенок не проснулся от возгласа. Даже когда она вытащила опавший член он лишь чуть застонал. Было немного стыдно, но она воспользовалась его хвостом, чтобы смазать его же прямую кишку смягчающей мазью. А потом и свою — не копытом же! И вот, держа длинный, пушистый и замечательно гибкий хвост она наконец-то убедилась, что друг глубоко и надёжно уснул.

Сонная трава наконец-то сработала. Сноу побоялась готовить слишком крепкий отвар, так что пришлось помогать делу естественным путём. И ей понравилось, вопреки всему понравилось — и теперь неясно было, заплакать ли над телом незадачливого тюремщика, или поднять голову, гордясь собой.

— Наверное, теперь я настоящий чейнджлинг, — она пробормотала, поднимаясь.

Хитинистость ведь не в теле, хитинистость в душе. И вот, одна слепая получила что хотела, и уже не чувствовала за собой вины. Разве что ответственность, теперь не только за подругу с друзьями, но и за это мелкое зубастое создание. Жаль, что она не могла многого для него сделать. Но всё же, немногое лучше, чем вовсе ничего.

Она завернула друга в тёплое одеяло, с трудом перетащила на спину, а затем и на второй этаж. Подвал волшебник наверняка осмотрит, но наверху, среди пустых кадок и бочек было где укрыться, да и теплее там, и воздух свежий. Простуженного, пусть он и очень крепкий, нужно было пожалеть.

Теперь обратно. Внизу уже ждала подстилка из соломы; нож был готов, как и пропитанная отваром ветошь; нашлась игла и суровая нить. Всё что ей следовало сделать, это разрезать, зашить, перебинтовать — и не потерять сознание от боли. Ведь иначе она может потерять ногу, или даже умереть.

— Начнём.

Жгут лёг на основании бедра. Несколько поворотов деревяшки, и верёвка до боли впилась в кожу — но сжав зубы она завернула ещё сильней. Чтобы уж наверняка. Сноу не помнила, сколько после этого можно будет работать; она даже не знала, есть ли там крупные сосуды. В школьных уроках было слишком много теории! А анатомию и вовсе показывали только по куче недоступных слепой схем.

Но это не повод трусить. Лезвие вошло в дыру на ноге, звякнув о край браслета, копыта легло на кончик длинного и тонкого ножа. Вдох, выдох, и она надавила. Затем сильней, и ещё сильней — но нож не двигался, и боли вовсе не было, только жжение поднималось в груди.

— Проклятье… — она прошептала, вжимая нож со всей силы.

Ничего не получалось, совсем ничего. Проклятый нож просто растягивал отверстие, словно там была какая-то плёнка, мгновенно твердеющая на каждую попытку надавить.

— Думай, Сноу, думай, — она прижала копыто к лицу.

У каждого заклинания было слабое место. Не могло не быть! Жгут же затянулся, значит и рану можно было нанести. Она попробовала пилить особенно медленно, попыталась давить сильнее, одновременно вжав клыки в пясть — но ничего не помогало, эта гадость гасила каждый удар!

«Энергия. Перенасытить энергией», — она вспомнила урок из теории волшебства.

Смутно вспоминалась речь лектора. Об энергии гроз и града, движения туч, открытого огня…

«Печь!»

Она вскочила, сдвинула дверку. В лицо тут же пыхнуло сухим жаром. Пусть горнило давно прогорела, но камни всё ещё были горячими, даже раскалёнными — на таких готовили кашу, или томили молоко. Это должно сработать! И уже через несколько мгновений Сноудроп устроилась на придвинутом к жару столе. Мгновение сомнений, удар, и задняя нога ушла далеко в устье печи.

Мурашки забегали по телу, странное жжение поднялось в груди, причём куда сильнее, чем в прошлый раз. И это переходило в боль — настоящую, жуткую — словно вместо ноги каждая линия заклинания горела огнём.

— Сломайся же, сломайся, — она зашептала, давя на нож со всей силы.

Но проклятая защита не поддавалась. Сноу чувствовала дрожь, а вскоре и онемение в ноге. Жгут пережимал артерию, но лезвие не могло ранить: оно давило изнутри, двигалось, чесало — и ничего больше, словно там была не кожа, а гибкий металл.

«Металл!» — новая идея мелькнула в уме.

Браслет был латунным, а может и из сплава меди с серебром. Его можно расплавить! Она выдернула ногу, откатилась — и действительно, жжение в груди спало, но не полностью. Значит браслет был раскалён, значит заклинание его не прикрывало!.. Теперь всё зависело от температуры. Сноу не помнила числа, но знала из уроков истории, что когда-то пони плавили металлы в обычных кострах.

Жгут слетел, Сноу метнулась к люку подвала. Мгновение, второе, и она нашла корзину с древесным углём. Теперь печь. Уже ничего не боясь она запихивала уголь прямо копытами, выкладывая по краям пода. Много, но не слишком, чтобы воздух проходил. А вот устье она заложила особенно тщательно и даже замазала глиной, как только нога ушла в глубину.

— Теперь держаться.

Щелчок огнива, второй, и земляное масло вспыхнуло. Огонь ушёл в глубь печи. Почти сразу Сноудроп услышала треск, затем появилась боль в груди, жжение по всему телу. Ужасный жар. Но не только в ноге: было такое чувство, будто её бросило в натопленную баню. Пот потёк по лицу.

Сноудроп держалась сколько могла, скрипя зубами, но вскоре заскулила. Боль в груди вместе с жаром сводили с ума. Голова кружилась, всё тело трясло; она хватала воздух, перемешанный с гарью, и чувствовала себя так, будто задыхается. Но нужно было терпеть, ещё немного, ещё чуть-чуть: пока браслет не потечёт, или хотя бы размягчится, чтобы разорвать.

Она закрепила цепь в печи. Оставалось только взмахнуть крыльями, рвануться со всей силы; но лишь когда время придёт…

«Время?..»

…

— Эй, ты…

Чужой голос.

— …Ты совсем очумела?!

Обхватило, рвануло, потащило с огромной силой. Сноу ощутила удар, падение; зашипело, поднялся пар. А потом она едва не захлебнулась, вокруг оказалась ледяная вода. Через стон и кашель она чувствовала объятия, прижатый к шее нос, испуганные выдохи.

— Это была идиотская шутка. Прости! Я не знала, что ты так ненавидишь цепи. Да я сама их ненавижу! Пожалуйста, прости!

— Ты?..

— Да я это, я…

Сквозь муть в голове, объятия и сбивчивый поток извинений Сноудроп узнала этот голос. Кризалис. Настоящая? Живая?.. Одна слепая так скучала по ней. Из пересохших до боли глаз не вытекло ни слезинки, но Сноу всхлипнула, нос шмыгнул, — а затем она принялась пить.

Вода. Свежий воздух. Дыхание. Она и не представляла раньше, насколько всё это любит. Она глотала, дышала и кашляла, чтобы уже через мгновение снова вдохнуть. Ещё была боль, повсюду и везде: такая сильная, будто бы её обварило в собственном поту. Но где касался язык подруги мучительное чувство сменялось онемением. А ещё были поцелуи с горьковатой влагой и странно-ароматное дыхание в нос.

* * *

Когда-то Сноудроп слышала, что упрямство вознаграждается, что великие жертвы ведут к великим свершениям. Много умных и правильных слов. Так вот, очень обидно было сознавать, что всё это говорилось про другую пони: наверное про умную, знакомую с металлургией единорожку — потому что одна пегаска до сих пор ощущала эту проклятую цепь на ноге.

Скрипело и лязгало, слышались ругательства Криз. Но ключ не подходил. Замочная скважина оплавилась, браслет намертво связывал ногу и цепь.

— Ну всё, ты меня достала, чёртова железяка!..

Скрежет, грохот, громкий свист. И что-то улетело, с треском пробив водосборную бочку. Браслет исчез.

— Ты сняла его?

— Угу… — голос Кризалис прозвучал устало. — Жалко.

— Жалко?

— Подарок же. С надписью. «Наша снежинка». Хотелось устроить тебе хорошую групповушку, а потом приятно удивить. Отличный был ошейник, Веджи делал, а гравировал Винди, смышлёный такой единорог.

— Винди?..

Кризалис вздохнула:

— Ага, из нашей банды. То есть из твоей, потому что для него я пока что не королева, а всего лишь снежная пегаска с гривой в завитках. Но всё равно служит! Хотя, признаюсь, крепкий был орешек.

Сноудроп совсем запуталась. Банды, ошейники, рогатые жеребчики с башками из ореховой скорлупы. Глупо же. Вот ей нравились орехи, особенно земляные. Вкусные ведь, если обжарить с солью, а потом хорошенько растереть. Бывало, что она целыми днями сидела на одном хлебе с арахисовой пастой, но не жаловалась же. Правда тогда так жутко не болела голова.

— Давай ещё раз, — она пробормотала. — Какой Винди? Какая банда? Ошейник зачем?

Кризалис прижалась крепче, потёрлась носом о макушку. И Сноудроп нащупала металлическое кольцо на её шее: очень тёплое, почти горячее — исписанное рельефными символами. Не глифы, а обычный, просторечный язык.

— «Наш жук»? — она спросила, не понимая.

— Угу, ребята сделали. Для королевы не круто, вот скажи?

— Не круто.

— Тогда… — пробормотала Криз, заскрипев копытами о металл. — Давай сделаем так. Мне ребята подарили, а я дарю тебе.

На шею опустилось тёплое, послышался щелчок; и прижав копыта к горлу Сноудроп ощутила эту тонкую металлическую штуку, изогнутую по краям. Браслет обхватывал шею, почти не давил; а точно над грудью была надпись, чёткая как рельеф.

— «Наш жук»? — она переспросила.

— Целиком наш. И душой, и телом. И ушками, и писечкой, и хвостом.

— Шутки у тебя…

— Знаю, дурацкие.

Кризалис потёрлась о щёку, показывая усмешку, чмокнула в нос. Хотелось раствориться в прикосновениях, снова уснуть, но через муть в голове постепенно пробивались мысли. Тяжёлые и странные, они всё повторяли: поговори, объяснись, убеди… Как будто это было так просто.

Сноу вдохнула и выдохнула, заставила себя встать на ноги. И тут же колени подогнулись. Она упала бы, если не помощь подруги. Отряхнуться, выйти из корыта, вспомнить себя — всё это потребовало немалых усилий, но печной угар в конце концов отступил.

— Криз, нам нужно уходить. Псы могут вернуться.

— Волки же!

— Волки? — Сноу вздрогнула.

— Ага, вкусные. Съелись.

…

Дом, припасы, шесть тюфяков — пожалевшие её звери. Да пусть даже не пожалевшие!.. Пусть даже они хотели запасти свежего мяса к зиме — её вину это не отменяло. Она пришла сюда, а потом явился волшебник — и все погибли. А она мирно спала и видела сны.

— Где тела? — Сноудроп спросила тихо.

Кризалис провела её в сторону от башни; зашуршало чем-то, заскрипело. Останки были свалены в выгребную яму, где пахло хвойным отваром и ромашкой от слитой после купания воды.

— Я хочу сжечь их.

И снова Криз не стала спорить. Послышался звук падения мягкого о землю, поленница лишилась изрядной части дров — со своей магией хитинистая работала быстро, а пламя вспыхнуло такой силы, что даже на расстоянии Сноудроп ощутила жаркую волну.

Наверное, это было неправильно: ведь она совсем не знала, кому поклонялись погибшие; да что там, она даже их имён не успела узнать! Но одно Сноу помнила точно — волки любили полнолуние, они пели по ночам.

И она тоже запела: без слов, совсем как недавно с обманчиво живым щенком. Не важно, что до полной луны ещё дни или недели; не важно, что голос пони для волчьей песни совсем не подходил. Она же чейнджлинг, а чейнджлингам всё позволено — даже почтить последний путь чудовищ: пожирателей мяса, когда-то смертельных врагов.

— А мы, между прочим, пленников освободили, — сказала Кризалис, когда песня закончилась.

— Пленников?

— Ага, мелких таких и ушастых. Я их хорошенько припугнула, не хотели убегать.

Сноудроп опустила голову. Конечно не хотели. Потому что ничто хорошего не ждало привыкших к неволе кроликов в холодном, предзимнем лесу. Ни нор, ни опыта, ни запасов. Да в точности как и с одной пегаской, наивно решившей, что с голым телом сможет пролететь путь в тысячу миль.

Мало чем она могла помочь товарищам по несчастью. Разве что вернуться, открыть нараспашку двери и люк подвала, вынести наружу корзину вкусных трав и овощей. Сноу надеялась, что ушастые поймут всё правильно: что догадаются не портить пищу, что оставят крупы напоследок.

А вместо глупых ссор договорятся с полёвками, ведь неприметные серые мыши многое знали о выживании в этом странном, неправильном мире — где даже не желая зла, Зима убивала глупцов.

* * *

— Так мы летим домой? — спросила Кризалис

«Домой?» — Сноу поморщилась, пытаясь сосредоточиться. А затем вспомнила друга: тепло и безопасность, крепкие объятия любимого жеребца. Правда ведь любимого! Единственного из жеребячьего племени, кто с настоящей добротой относился к ней. А она даже имени не спросила…

«Ужасно невежливо», — так сказала бы мама. Хотя, стоп! Мама никогда, никогда не должна была об этом узнать! Как и принцесса, как и чужие пони. Потому что слухи расходятся с ужасающей скоростью, и если чудовище её не сломило, это могло сделать сочувствие других.

— Криз, ты говорила с моей мамой?

Хитинистая замялась на мгновение.

— Неа, не тупая же. К принцессе, если что, я тоже не приближалась. Я им там устроила такое веселье, что даже любимого на службу призвали. Всем стало резко не до нас.

«Не до нас», — про себя повторила Сноудроп. Не значило ли это, что подруга её прикрывала? Что она заботилась о ней, даже если всё, что могла сделать, это отвлечь чудовище на себя?.. Как же надоела это недосказанность! Сноу обняла подругу, крепко прижимаясь. И только растерев глаза до слёз решилась попросить:

— Можно я на твоей спине полечу? И просто, просто поплачу. Это всё слишком для меня.

Жалкая ложь; но, дракон, она не умела лгать, её не учили этому! Зато когда подруга позволила забраться сверху, в распоряжении Сноу оказалась вся спина, покрытая чувствительными по краю пластинами. А ещё шея, бока, бёдра и живот — бесконечный холст, где можно написать что угодно. И прочитать ответ.

«Какой день?» — спросила Сноу на языке жестов.

«Двадцать четвёртый. Сегодня полная луна».

Быстрый, чёткий ответ — в движении крыльев, в напряжении мышц спины. И неожиданная честность — в мире жестов Кризалис не играла с ней.

«Он дома?»

«Нет, занят в столице».

Сноудроп вдохнула и выдохнула, смахнула слёзы.

«А ты правда его любишь?»

«Ага».

«Тогда нам… — Сноу прервалась на мгновение. — Нам нужно поговорить. Прямо сейчас. Только дай чуть подумать».

— Как насчёт немного полетать? — предложила Кризалис громко. — А то я заскучала, всё на ногах да на ногах.

Ветер бил в лицо, внизу шумели ветви, а скорость полёта всё росла и росла. Сноудроп столько думала о том как вернётся, как убьёт, но совсем не о предстоящем разговоре. Не было слов, не было мыслей, и даже надежды почти не осталось — потому что всё это и правда было слишком для неё.

Вспоминались книги: рассказы учителей и принцессы, вечерние сказки мамы. Одна слепая помнила столько историй: хороших и не очень, жестоких и неправильных, нередко даже грустных — но ни в одной из них добрые кобылки не дружили с моральными чудовищами. Потому что настоящая дружба взаимна, а зло на то и зло, что не умело дружить.

Сноудроп кивнула себе, продолжила:

«Помнишь, я говорила с тобой о дружбе. Дружба, это близость увлечений, взаимное уважение, помощь друг другу…»

«Помню, не продолжай».

«Я знаю, он тебе помогает, и даже уважает по-своему. Но вы не близки. Он растит тебя, чтобы однажды убить!»

«Убить?»

«Зарезать как кролика. Сорвать как цветок… — Сноу прервалась. — Нет, не так. Он хочет взять тебя как жертву. Сжечь твой улей, вызвать тебя на бой, а когда всё закончится забрать твою дочь и начать всё заново. Это ведь он убил твою мать?»

Кризалис не ответила.

«Я знаю, по приказу. Но это ничего не значит! Ему плевать на Эквестрию, плевать на любовь, дружбу и честь! Это просто ходячий голод. Он сожрёт нас, если мы его не остановим».

«Чушь собачья».

Сноудроп сжала шею подруги, обхватила бока.

«Нет, не чушь! Я знаю что такое дружба. Я умею дружить. И если я говорю, что кто-то враг, значит, проклятье, это правда!»

«И твои доводы идут лесом! Потому что я, дракон тебя дери, вижу чувства! И он открылся мне. Он меня любит, я для него всё».

«Тогда почему он не один из вас? Любимые питомцы, вот вы кто!»

Кризалис зашипела, отмахнулась головой.

«Заткнуть меня хочешь?! Не заткнусь! Любить, значит довериться! Я СДЕЛАЮ для тебя всё!»

Сноудроп ощутила, как мышцы любимой напрягаются до предела. Поза выражала чистое, нескрываемое бешенство. А через миг Криз расслабилась, только лёгкая дрожь пробежалась по бокам.

«Правда сделаешь?»

«Ага».

Прозвучал вздох, щека потёрлась о щёку. Улыбка хитинистой была совсем пустой.

«Тогда и я, наверное, тоже. Летим домой?»

Сноудроп кивнула. Она не знала, как далеко зайдёт это «наверное»; но своё «наверное» вовсе не решилась произнести. А чувства показали — и подруга взбесилась. Но не отбросила ведь, не ударила — потому что даже в мире чейнджлингов существовало доверие. И скрепляющие его слова.

— Криз? — Сноу заговорила вслух. — Через неделю праздник первого снега. Я должна участвовать. Ты можешь обмануть принцессу, но не мою богиню. Давай слетаем на север? Я представлю тебя ей!

Прозвучал смешок, а затем и долгий, оглушительный смех.

— Снежинка, тебе не говорили, что ты самая лютая пони на свете?

— Эм?..

— Забудь! Мы хорошенько выспимся, поедим, развлечёмся. А потом полетим в Кантерлот. Все вместе, ты и я, наш товарищ и братья. Мы будем спать у костра, болтать обо всём на свете. Но к сроку успеем, не сомневайся! И я познакомлю тебя с Винди и остальными. Те ещё волчата, но они понравятся тебе.

Сноудроп неуверенно улыбнулась. Ей было что возразить, хотелось даже попенять подругу трусостью. Но это было бы несправедливо: Криз ведь не трусиха — она не могла так запросто переступить через себя. Да никто бы не смог!.. Разве что самые храбрые кобылки на свете, такие как они вдвоём.

Глава седьмая «Свой путь»

Давным-давно в детстве ей хотелось сестрёнку. Старшую. Чтобы ничего не смущаясь облизывать мордочку, чтобы рассказывать всё о своих бедах и печалях, чтобы встать вместе против недругов — и никого больше не бояться, потому что когда двое вместе, им всё нипочём.

Отныне Сноудроп не боялась. Вот ничуточки. Даже чувствуя лицом дыхание самого страшного на свете жеребца, а боком его изучающее копыто, Сноу только выше вскидывала голову. Достаточно было знать, что он умрёт, и кроме вопросов: «Как скоро?» и «Как именно?» — всё прочее её не волновало.

Они стояли в столовой, рядом с шумящими ливнем окнами, все шестеро напротив одного единорога. Закончилась ночь, лишённая сновидений; закончился полный пряных вкусов завтрак. Теперь настало время поговорить. И нет, в этот раз с волшебником говорила не она, и даже не Кризалис — приняв форму высокого мускулистого чейнджлинга, вместе с ними поднялось Существо.

Она сама попросила о помощи. Да что там, она готовилась молить о помощи, ведь у богов не просят, им приносят жертвы. Но друг оказался настоящим другом, он не потребовал от неё ничего. И только Кризалис испугалась, как будто живущий в подвале до сих пор никому так не помогал.

— Королева желает создать новый рой, — высокий чейнджлинг заговорил первым. — Помни, её юность принадлежит тебе, но взрослая жизнь своему народу.

Прежде чем ответить, волшебник погладил им с Криз гривы и отступил на пару шагов.

— А я желаю собственное королевство. И что с того?..

…

Оба замолкли. Сноудроп прислушивалась к дыханию, пытаясь угадать эмоции, но рогатый показывал разве что досаду, а высокий чейнджлинг, ну, он попросту не дышал. Если волшебник хотел перейти к намёкам с недосказанностями, то игра не была принята. Потому что это вовсе не было игрой!

Послышался стук копыт о камень, шорох перепончатых крыльев — высокий чейнджлинг вышел вперёд.

— Ещё не время, — заговорил единорог. — Сегодня Эквестрия сильна как никогда. А страна без внешних врагов всегда ищет врагов внутренних. Поджог архива едва не стоил Кризалис жизни, и если вы не видели, как летят головы, то лишь потому что Сёстры читают память всем подряд.

— На чьей стороне выступишь ты?

— Ночи, конечно же.

— Тогда ты умрёшь, но перед этим твою память прочитают. Затем всё закончится и для нас. Естественно, тебя не заботит мир после смерти наблюдателя, но было бы здраво учесть ту область в пространстве вероятностей, где после чтения памяти богиня убивает Кризалис, но не тебя.

— Резонно, продолжай.

…

Чейнджлинг не продолжил. Как и рогатый. Эти двое стояли, дыша и не дыша, и обстановка в зале так накалилась, что Сноудроп ощущала, как со лба стекает холодный пот. И не у неё одной: кризалис ждала бок о бок, обняв и едва ощутимо подрагивая, а изредка срываясь на сильную, очень сильную дрожь.

— Полагаю, игра в молчанку предназначена не мне? — единорог сказал хмуро. — Вы слишком плохо знаете Сноу, если надеетесь на её поддержку. Эта особа глупая, упёртая, вероломная. И её политический вес лишь туманная перспектива. Не раз Диархия поддерживала юных уникумов, чтобы однажды отказаться от них.

А вот это было грубо. Сноудроп напряглась, отступила на полшага, но высокий чейнджлинг по прежнему молчал. Его словно бы окружала аура — спокойствия, уверенности, тишины — и все эти жалкие попытки юлить ничего не значили. Они пришли сюда не драться, а поговорить. Потому что перемены начинались с разговора, потому что подруга не могла предать за просто так. По крайней мере не попытавшись договориться. Хотя пыталась уже сотни, тысячи раз.

— Хорошо, будь по вашему, — вдруг сказал единорог. — Вы свободны, я снял заклинание, можете идти.

«Что?» — Сноудроп опешила. Мгновение, второе, и она подняла копыта ко рту. Прикусила. И частыми каплями из под клыков потекла кровь.

— Говорю же, свободны. Зачем мне лгать? Я и так собирался освободить вас, как только повзрослеете. Хотите раньше, вольным воля, глупо было бы держать вас на цепи. И да, Криз, я не запрещаю тебе вернуться. Если поумнеешь. Сегодня мне стыдно за тебя.

— Я… — Кризалис крупно задрожала. — Я хочу…

— Что именно?

— Ребята, — она встряхнулась. — Оставите нас наедине?

«Наедине?» — Сноудроп мотнула головой. Ну уж нет, она не собиралась оставлять подругу даже на мгновение. Особенно теперь, когда сволочной рогатый нашёлся, чем ошарашить. И остальные тоже не двигались — потому что ни один уважающий себя чейнджлинг не оставит королеву наедине с врагом.

— Эх, никто не слушается. Это приказ, блин! И просьба! И вообще, это так вы уважаете меня?!

— Но мы ведь…

— Сноу.

— …Мы так не договаривались!..

Она готовилась спорить, торговаться, выпрашивать свободу. Может даже угрожать. Ну почему злодей не мог быть нормальным злодеем?! Просто взял и отпустил, и весь план рассыпался прахом. А теперь Криз дрожала так, будто готова проболтаться — или хуже того, в тысяча первый раз лезть к нему в постель.

Мир так не работает! Неужели она не понимала? Не всё в жизни сводится к подхвостью: некоторым просто нравилось делать снежинки, а другим, точно так же, мучить и убивать.

— Ну всё. Достали!

Вдруг раздался звук. Тонкий, пронзительный свист, пробирающий до глубины души. Сноудроп ощутила, как мышцы деревенеют; она упала, но раньше, чем коснулась пола животом, её подхватило. Сначала под брюхо, а потом и зубами за холку. Дёрнуло, потащило, пнуло под круп. С ойканьем Сноу проехалась по неровному камню, а затем сверху свалился чейнджлинг, и через мгновение ещё один. Очень тяжёлый. Настолько, что она запищала, и тогда оставшаяся пара хитинистых упала не сверху, а по бокам.

— Необучаемая порода, — сказала Кризалис. Дверь захлопнулась, с глухим стуком упал засов.

Сноу хотела ответить, хотя бы крикнуть что-нибудь — но ничего не получилось. Даже уши не двигались! А сверху давил огромный, выбивающий дыхание вес.

— Аахх… — с огромным трудом она смогла вдохнуть и выдохнуть, но голос отнялся, словно его не было совсем.

Она попыталась дёрнуться, пошевелить хотя бы единственной мышцей, но ничего не получалось. Совсем ничего! Стало до ужаса страшно, она сосредоточилась на ощущениях — и только тогда осознала, что пара копыт на боках лежат вовсе не случайно. Узор показывал одно короткое слово: «Подожди».

* * *

Секунды сливались в десятки и сотни, звучало приглушённое дыхание обездвиженных чейнджлингов, через грохот бури завывал сквозняк. Сноудроп дышала: неглубоко, но часто — кое-как приспособившись к навалившейся на спину тяжести. Думать не хотелось, но мысли то и дело возвращались к бестолковой Кризалис.

Что она задумала? Они ведь клялись друг другу не расставаться, никогда и ни за что. Потому что когда подруга рядом, одна слепая чувствовала спокойствие, а без неё один лишь страх. И дело уже не в рогатом злодее, страх теперь жил сам по себе, и заставлял думать, причём самые, самые худшие мысли. Вдруг с подругой что-то случится? Вдруг она сама что-то сделает с собой?..

Сноудроп напряглась, попыталась двинуть хотя бы краем уха — и получилось! Всего чуточку, предельным усилием, но получилось; а затем она ощутила, как сместились копыта, лежащие на боках. Сначала к груди, отдаваясь покалыванием под кожей, а затем и к бёдрам, отчего оцепенение спало, словно сметённое мягкой вязкой волной.

— Я… — она пробормотала. — Ребята?

— Да в порядке мы, хватит трусить.

Знакомый голос. Юный чейнджлинг по имени Веджи приобнял её за плечи, потёрся носом о нос, пара других принялась растирать тело. А старший друг просто прилёг рядом, ничего не говоря.

— Как она там? Почему?.. Я должна быть рядом.

Друг опустил копыта ей на шею, слегка почесав и погладив.

— Постарайся расслабиться, я сделаю тебе массаж.

— Я должна…

Копыта чуть сжались, и она не смогла продолжить. Тело вмиг ослабло, язык отнялся, помутнело в голове. Хотелось взмолиться: «Только не опять!» — но мерзкое ощущение вдруг исчезло. Как отрезало. Вместо ужаса, забот, душевной боли пришло спокойствие: тихая как гладь озера внутренняя пустота.

Чейнджлинг заговорил на языке прикосновений:

«Ты в этом нуждалась. Ты часть нашей семьи».

Вдруг возникло неловкое чувство, но очень и очень тёплое, словно бы сама Богиня лизнула её в мордочку. А в голове стояло полное безмыслие; совершенное; такое пустое и гулкое, какого она не знала ещё никогда.

«Часть семьи?» — она перевернулась, положив копыта другу на живот.

«Ты приняла нас и полюбила. Ребята многому научились благодаря тебе».

«Научились?» — она переспросила, подставляя бока нежным копытам, а мордочку влажному тёплому языку.

«Как выжить в мире победившей Эквестрии. Как сделать наш народ лучше, а семьи дружнее. Как бороться за свою суть».

Это был комплимент?.. Да это же точно был комплимент! Сноудроп улыбнулась до ушек, не зная что ответить. Богиня была скупа на похвалы, потому что они вместе решили, что честность важнее. Так ведь и друг тоже ни разу ни лгал, предпочитая молчание. А теперь… впервые он с ней по-настоящему заговорил.

Нужно было спросить, хоть что-нибудь, пусть даже не очень умное, но как назло на уме кружился единственный вопрос.

«А ты меня любишь?»

«Очень, — он ответил коротким прикосновением носа о нос. — А ещё я нуждаюсь в тебе. Семью могут убить, но ты уцелеешь. Если всё закончится плохо, ты продолжишь наш путь».

«Наш путь?» — она вновь переспросила, прервав друга на середине фразы. Потому что очень приятно было касаться, и чувствовать тепло повсюду вокруг.

«Путь перемен. Не только мира вокруг, как делают пони, но и самих себя. Как однажды простая кобылка стала творцом нашего народа, так и теперь, когда ты решилась повторить её шаг. И этим помогла мне проснуться».

«Помогла проснуться?.. — Сноудроп вздрогнула. — Постой. Ты… правда бог?»

Друг не ответил, но она и не ждала ответа. Очевидное ведь так очевидно! Леди Зимы жила во вьюге и снегах; леди Муравейников в путях букашек; леди Ночи рядом с танцами и весельем в свете Луны. Принцесса столько ей рассказывала о себе и других, а она так и не научилась соображать. Но одно Сноудроп помнила точно: все боги нуждались в подопечных, все «рождённые-из-желаний» до безумия любили своих.

«Эм… — она чуть отстранилась. — Это ничего, что я снежинки люблю?»

«Думаю, мы подружимся», — он ответил тычком о нос, и неожиданно оставил объятия. С тихим шорохом бог чейнджлингов поднялся. Послышалось дыхание других.

И вдруг Сноудроп осознала, где она. На полу. Холодном и каменном. В месте, где за стенами завывает буря, а сквозняк из-под двери дует прямо в круп. Из-под той самой двери, куда ушла подруга, чтобы снова, в одиночку упрашивать самого ужасного на свете врага.

* * *

На секунду, всего лишь на одно мгновение, вновь захотелось попросить помощи. Но Сноудроп тут же мотнула головой. Чудеса так запросто не делаются, нигде и никогда.

Боги, не боги, какая разница?.. Если нельзя щёлкнуть копытом, и разом сделать всех счастливыми, то слово «бог» ничего не значит. Ну, то есть значит, примерно как и «пегаска», или «чейнджлинг», всего лишь особенность рождения, а вовсе не какая-то особенная сила и власть.

— Я… — она мотнула головой со всей силы. — Я должна быть с Криз. Мы клялись друг другу. Я не могу свалить всё на неё.

— Она хочет попрощаться, — бог чейнджлингов сказал вслух. — В этом она сильнее тебя.

— Тогда я тоже хочу попрощаться.

«Позже», — он ответил, хлопнув копытом о нос.

— Серьёзно, Сноу, ты сегодня сама не своя, — вмешался Веджи, слегка приобнимая. — Пошли вниз? Собираться нам особо нечем, но твой плащ нужно заштопать. А ещё мы по тебе скучали, как и твои дырочки скучали по нам.

Вздох. Это нормально, когда чейнджлинги только и думают о сексе? Или проблема в том, что они жеребчики на пике своего жеребячьего периода?.. Лично ей так отвлекаться вовсе не хотелось. Вот ни капельки. Когда страшно, да так, что всё внутри сжимается; одной незрячей нужно было только обняться, прижаться покрепче и зарыться носом в гриву. Ну а если друзьям хочется — что же, она могла потерпеть. Только не сейчас.

— Ребята, чуть позже, ладно? Я хочу немного побыть здесь.

На мгновение Сноу испугалась, что сейчас её попросту возьмут за шкирку и потащат вниз, как делали в худшие дни. Но нет, ужасного не случилось — объятие Веджи оказалось несильным и тёплым, а потёршиеся о шею носы его товарищей выражали разве что мягкий укор.

«Да кончай трусить. Мы же любим тебя, а любящие не держат любимых взаперти», — юный чейнджлинг сказал жестами, прежде чем отпустить.

Негромко застучали копыта. Жеребец подождал у лестницы пару мгновений, но она не присоединилась, и тогда троица хитинистых поспешила вниз. Подготовить припасы, проверить плащи, лишний раз испытать снаряжение — им предстояло столько всего сделать. И пусть чародей согласился бы отправить их обратно в Кантерлот магией, но хотелось этого меньше всего.

Свобода, значит полёт. И все крылатые это понимали. Даже если в крыльях не было пёрышек, или, как у неё, в глазницах зрячих глаз.

— Я хочу быть с Криз, — Сноу прошептала, прижавшись носом к груди стоящего поодаль друга. — Не знаю, как у вас, но пони встречают беды вместе и никогда не сдаются. Потому что всегда можно сделать всё лучше, правильнее, добрее. Пока есть хоть какой-то шанс.

— Шансов нет, — он ответил резко.

— А я так не думаю! Не запрещай, пожалуйста, я очень хочу быть с ней. Я могу помочь! Окна ведь все заперты? Тогда я попробую через дымоход.

Дверь позади скрипнула, со стуком упал засов.

— Эм, спасибо?

— Вы же победители, не мне судить.

Сноудроп удивлённо стояла, слушая, как шаги жеребца удаляются вниз по лестнице. А мысли спутывались, странная муть стояла в голове. Он что, назвал пони хорошими? После всего, что чейнджлингам пришлось пережить?.. Не важно! У неё не было на это времени. В столовой было тихо, но это вовсе не значило, что там никто не страдал.

— Ну держись, глупая хитинистая. — Сноудроп прошептала, сосредотачиваясь.

Вчера она обещала, что сделает для подруги что угодно. Настало время это доказать. Не бояться — толкнуть дверь. Не дрожать — пройти две дюжины шагов по шероховатому полу. А затем дальше, и ещё немного дальше, со всех сил удерживая ровное дыхание, чтобы не дать кошмару победить.

Стена, проход, тихий скрип. А потом снова скрип, снова шаги, снова блуждание. Она шла, плутая по коридорам вокруг внутренних залов. Ребристые знаки на стенах давали направление, но за шумом грозы ничего не было слышно: только треск и грохот бьющих о скалы волн.

В галерее гулял ветер, снова и снова в крытые бойницы забрасывало потоки воды.

— Сноу, тебе не говорили, что ты как пиявка?

— А?..

Сноудроп вздрогнула. На шею опустилось горячее копыто, в нос дунуло. И только тогда она узнала голос — это был её собственный, звонкий и ничуть не шипящий. Но говорила, несомненно, Криз.

— Да ладно, я знала, что надолго от тебя не отделаюсь. Пойдём играть?

Кивок, и Сноудроп заковыляла следом, схватив в зубы пушисто-пегаскин, вьющийся хвост. Ноги не гнулись, тело дрожало, и мыслей почти не было: только так, отголоски, звучащие как свист ветра между бойниц. Сноу старалась не думать, даже когда впереди скрипнула дверь, а шеи коснулось чужое дыхание. Она не скривилась даже когда подруга подтолкнула её, заставив забраться на большую, обитую бархатом кровать.

* * *

Летели мгновения, за стенами бушевала гроза, трещали дрова в печурке. В комнате было тепло, почти жарко: в точности как месяц назад, когда её впервые изнасиловали на этой постели; и Сноудроп знала, что где-то на простынях остались следы её крови — кровь ведь такая стойкая штука, полностью она не отмывается никогда.

Кризалис часто дышала, потираясь мордочкой о шею. Конечно же она всё чуяла: и эту боль, и это захлёстывающее до глубины души отвращение, но, наконец-то научившись такту, не лезла с вопросами. Только сопереживала. И пора было доказать ей, что пони тоже способны чувствовать боль других. И помогать: как делают любящие для любимых, везде и всегда.

Всё ведь просто в этой жизни: кобылки с жеребцами влюблялись, у них рождались жеребята, и если вдруг случалась беда и кто-то умирал, путь семьи всё равно продолжался. И чейнджлинги тоже знали, что такое семья: когда-то у них были такие большие, дружные династии. Но увы, у пони-жеребцов и кобылок-чейнджлингов жеребята не рождались, и на сотни миль вокруг была только одна печальная пегаска, которая могла это исправить.

— Зачем ты сломал фигурки? — Сноудроп спросила, чувствуя бёдрами крепкие мышцы, а мордочкой грудь лежащего под ней жеребца. Напряжённый член вжимался в брюхо, но он не был таким уж страшным: ведь она справлялась раньше, как бы он ни пользовался ей.

— Фигурки?

— Мы съели, — сказала Кризалис. — Всё равно было очень вкусно.

Сноу ждала ответа, но жеребец только потёрся мордой о макушку, копыта грубовато прошлись вдоль боков. Она надеялась, что рогатого хоть как-то смутит её преображение, но нет, его будто не заботило, что член касался члена, а в крупе дырка была только одной. Уверенное копыто кружилось, оттягивая анальное отверстие из стороны в сторону, а прохладная жгучая мазь едва не заставляла её дрожать.

Кризалис прыснула.

— А ты заметил, насколько у нашей Сноу окреп характер?

— Заметил, — единорог ответил односложно.

— Может групповушку устроим? Хоть раз. Знаешь, как грустил Веджи, что совсем не помогает мне.

Единорог промолчал, только ласки сзади стали грубее. Настолько, что Сноу лишь с трудом удерживала стоны. Теперь рогатый не просто смазывал её отверстие мазью, а ещё и разминал круп, заставляя каждую мышцу напрягаться до предела и в бессилии опадать.

— Давай втроём.

Груди коснулось, а затем шеи; быстрым жестом Криз попросила подняться, а как Сноу подчинилась, под неё юркнуло пушистое, скользкое от пота тело. Кризалис устроилась между ними, спиной прижавшись к жеребцу, а животом к её брюху — и вдруг стало ясно, насколько же она миниатюрная: словно пустобокая десяти лет.

— А хочешь другим манером? — снова обратилась Кризалис к жеребцу. — Наша Снежинка потрясающе нежная. Неопытная, конечно, но в этой неопытности что-то есть. Она прямо чувствует где больно, где неприятно, и очень старается, чтобы партнёру было хорошо. Хочешь, она возьмёт тебя сзади? Мне ужасно понравилось в прошлый раз.

Единорог усмехнулся:

— Знаю, готовил сухарики и наблюдал за вами. Идея с печью была на редкость удачной. Ты не очень умная, Сноу, но развитая интуиция делает тебя опасным врагом.

«Врагом?..»

— Да что за чушь?! — Кризалис взорвалась. — Мы же так стараемся! Разве секс, это плохо?! А ты даже чуть поиграть боишься. Расслабься, наконец!

— Статус же.

— Чушь, чушь, чушь!!! Будь ты жеребчиком, как Винди, я бы тебя уже сотню раз отодрала, вместе со всеми друзьями. Чтобы проникся. И все обидки бы забылись. Мы стали бы вернейшими товарищами, мы путешествовали бы вместе, смотрели бы новые места. И к чертям драконьим Эквестрию, мир и без неё так велик!

Прозвучал хлопок, и Кризалис айкнула. Запахло кровью. Королева вжимала копыта в разбитый заклинанием нос.

— С каких это пор я записался в жертвы вашего полумёртвого народа?

— Прости.

Кризалис шмыгнула носом, задрожала. И все её мышцы вдруг расслабились, переходя в рисунок страдания и тоски. Она замолкла, ничего не говоря и даже не двигаясь, только дыхание вырывалось через приоткрытый рот.

«Да она же плачет», — вдруг поняла Сноудроп. Ведь чейнджлинги тоже плакали: беззвучно, без слёз, но совсем не умея скрыть боль от своих. И подруге было очень, очень плохо.

— Послушайте… — Сноудроп решилась. — Я знаю, вы хотели жеребёнка. Я подарю его вам. Это нормально, Криз, когда в семье две кобылки. У некоторых земнопони бывает даже по три, по четыре жены. И жеребята у всех общие, потому что как же иначе?.. Я буду заботиться, любить его.

— Эээ, что? — Кризалис вздрогнула.

— Да мне нормально! Раньше я боялась этого, а сейчас пофигу! Что тут непонятного?! Семья моей семьи — моя семья! Любимый моей любимой — мой любимый! И нет, я не буду относиться к тебе как к «паршивым условиям», потому что ты тоже пони, хоть и мерзавец, какие не должны существовать!

Сноудроп резко обняла рогатого, прижалась мордочкой к груди. Такой тёплой и пушистой. Чудовища тоже бывают тёплыми и пушистыми — теперь она знала. Чудовище должно умереть — это она тоже осознавала как никогда чётко. Но ни одно чудовище в мире не заберёт её право сопереживать. Потому что, проклятье, она не богиня! Она не хотела быть равнодушной! И во всём мире у неё был один единственный враг.

— Необучаемая порода, — посетовал единорог.

— Сам ты необучаемый.

Сноу даже не вздрогнула, когда в круп хлёстко ударило. Наплевать. Он просто не мог причинить ей такой боли, чтобы ещё больше испортить. Потому что всему есть предел! И теперь она отлично чувствовала этот предел в себе. Высоченный! И каменно-прочный, как земнопоньская крепостная стена.

* * *

— Правда хочешь? — спросила Кризалис, когда избиение наконец-то закончилось. Весь круп горел.

— Правда. Поможешь?

Криз только фыркнула, скользнула ниже. Мордочка проехалась по животу, губы как специально зацепили сосочек, а потом Сноудроп ощутила, как нечто горячее и острое вжимается между ног. Резануло болью, очень сильной — и в то же мгновение узкий пульсирующий язык погрузился в до сих пор скрытую глубину.

Сноу не удержала стона. Чувствительность была просто запредельной! Всё ощущалось гораздо, гораздо сильнее прежнего. Каждое движение языка, каждый укол острого окончания, каждое нажатие на внутренние стенки — всё доводило её до предела. Она закричала, когда Кризалис проникла через шейку матки — а потом язык словно бы разделился и пошёл дальше, в тонкие каналы по сторонам.

— Что… ты делаешь?

— Хффф!

Укололо, резануло, дёрнуло. Сноу взвизгнула, и только хватка жеребца не позволила ей лягнуться, прямо подлой хитинистой по лбу. Что-то вытягивало внутри, раскрывало, ощупывало — причём в таком месте, где никому не полагалось быть. И боль всё нарастала, пока Сноудроп не заорала, захлёбываясь криком. И в то же мгновение Криз вышла из неё.

— Фюх, ну и намудрил же он… — Кризалис вдохнула и выдохнула, — но я тоже кое-что могу.

— Эм?

— Хе-хе, кое-кто не хотел делиться! А ты хрясь, да и выбрала жеребца из своего племени. Это, блин, второй раз с начала мира, когда многоходовочки нашего подвального друга не срабатывают! Ну ты и чудо, Сноудроп!

Сноу опустила голову, поморщилась.

— А давай?..

— Слушай, да просто сделайте мне жеребёнка!

— А можно двух?

Зубы заскрипели.

— Можно. Только бы здоровых. Знаешь, принцесса говорила, что у меня могут родиться слепые жеребята. Ну, это линия такая от отца. Она не знала чем помочь.

— Слабачка.

— А?

— Твоя принцесса — слабачка. Только убивать и умеет. А я тебе обещаю, у тебя будет самый здоровый на свете жеребёнок, и не один!

Сноудроп ощутила, как скользкое тело подруги поднялось между ней и молчаливым единорогом. Нос уткнулся в щёку, по губам прошёлся заострившийся на конце язык.

— А ещё я обязательно придумаю, как вылечить твои глаза. То есть не глаза! Глаза у тебя замечательные, болезнь не в них. Но ты научишься видеть, даже если весь этот проклятый мир хотел сделать тебя слепой.

— Спасибо, — прошептала Сноудроп.

Благодарность. В каждом жесте, каждом прикосновении подруги скрывалось это замечательное чувство. Оно буквально лучилось, окутывая всё вокруг тёплой, нежной добротой. И даже распроклятый рогатый больше не бил, не обижал их, а только как-то задумчиво приобнимал.

— Признайся, тебе не хватает этого. Я всё ещё… — Сноудроп поперхнулась, — всё ещё могу простить.

Он не ответил, а только крепче обхватил копытами. Подтянуло, сдвинуло, большой член вжался во вновь открытую щель. Сноудроп застонала, когда он начал продавливаться глубже. Это было так странно: совсем не как в прошлые разы. Тогда она едва справлялась, теперь же чувствовала, что смогла бы расшириться ещё немного; и боли не было, только пробирающее до мурашек ощущение, уходящее всё дальше в глубину.

Член упёрся в шейку матки, надавил, но внутрь проникнуть у него не получилось — лоно просто сдвинулось глубже. А потом ещё немного, и ещё. Всё расширялось, растягивалось, заставляя её извиваться над телом жеребца, пока по клитору мягко не прошлось медиальное кольцо — и дальше, гораздо дальше, ровно до того мгновения, как в половые губы не упёрлось что-то шероховато-пушистое. Только спустя долгие секунды Сноудроп осознала, что это растущая на основании шерсть.

— Эм, всё?

Кризалис хихикнула.

— Называется, почувствуй себя взрослой. Ну как, нравится?.. Не будь брёвнышком, Сноу, и я оставлю тебя такой!

— Я не брёвнышко.

Между прочим, никто ей не рассказывал, что значит быть «брёвнышком». Напряжённой, может быть? Не важно, подругу можно и потом расспросить; а сейчас ей предстояло сделать самое главное в жизни любой кобылки, и даже хотелось, ради любимой, постараться — чтобы её жеребцу было хорошо.

— Как тебе больше нравится? — Сноудроп чуть качнулась, сжимая член внутренними стенками. — Я могу сверху, если хочешь. Но и снизу буду помогать.

Большие копыта прошлись по спине, шею погладило. И что-то заскрипело. Только через несколько мгновений Сноу вспомнила, что не снимала ошейник со вчера. Понравился же. В не очень целомудренных книгах кобылки тоже носили такие штуки, по крайней мере это было не так глупо, как серёжки или кольцо на основании хвоста.

— Не ломай, пожалуйста. Это подарок, очень важный для меня.

— Не сломаю.

Он подтянул их обеих повыше, с влажным звуком вышел. Сноудроп ощутила, как соски обхватывает шелковисто-колючей магией, а заодно с ними и клитор, и её бесполезный жеребячий член. Всё растянуло, стало поглаживать — а затем как тряхнуло. Молнией! Обжигающе-больно. Она Вскрикнула, в унисон с подругой, и тогда их снова начало неспешно опускать.

— Аууу… — Кризалис протяжно застонала, сжавшись всем телом. По бедру проехалось большое медиальное кольцо.

— Ты чего?

Очередное движение жеребца, новый стон подруги. Кризалис аж забила копытами, когда он вошёл в неё сзади до самого основания. А затем снова, и снова — маленькое пернатое тело задрожало как осиновый лист.

— Эй, мы будем жеребят делать, или как?..

— Сноу, всё же тупая ты как пробка. Скажи мне, какому нормальному жеребцу понравился бы жеребчик с разработанной вагиной?

— Гм…

— Вот именно. Хочешь сделать подруге приятно, присоединяйся. Не хочешь, в сторонке посиди.

«Приятно?» — мысль прозвучала эхом. Сноудроп потёрлась о мордочку любимой — так неуверенно улыбающуюся — попробовала облизать. Лизаться в носик, вот что было самым приятным на свете — и Кризалис по-пегасьи мило зафыркала; прижиматься тоже замечательно — и фырканье сменилось протяжным стоном, как только соски потёрлись о соски.

«Любить приятно», — вдруг поняла Сноудроп. Вот так, по-простому, по-животному, а всё равно приятно. И пусть это грязно, пусть неправильно, пусть даже отвратительно — когда двое любят друг друга, ради минуты единения можно было немного потерпеть…

— Сноу, ты заснула? — Криз потёрлась мордочкой о щёку, с тихим смешком дыхание обдуло нос.

Сноудроп не ответила. Ни словом, не жестом. Зачем? Ведь подруга и так всё чувствовала, а рогатый ничего бы не понял. Он презирал секс, может даже ненавидел — ведь всё самое мерзкое от ненависти с презрением, двух самых худших в мире чувств. Которые всё ломали, крушили, корёжили. Которых иной раз становилось так много, что уже никаких сил не оставалось бороться. И что-то менялось в душе.

Но не обязательно в худшую сторону.

Настоящая любовь не терпела презрения, и Сноудроп не обижалась на подругу, а только прижималась ещё крепче. И покачивалась над ней. Ровно до тех пор, пока натёртый о шёрстку член не наткнулся на горячее влажное место. «Хочешь?» — на мгновение захотелось спросить, но Сноу передумала. Конечно же хочет! Ведь любящие хотят любимых, а королева перевёртышей уж точно не отказалась бы от секса с любимой кобылкой, в паре с любимым жеребцом.

* * *

Нежная, скользкая, тугая; с крошечным клитором, ощутимым только если раздвинуть половые губы, и этими твёрдыми, острыми сосочками — маленькая пегаска скорее смущала, чем возбуждала. Она выбрала не просто её внешность, а облик пустобокой крылатой. Ну вот зачем было так делать?.. А на просьбу снова стать хитинистой Криз только хихикнула: мол, ни за что.

— Сноу, ты самый нерешительный жеребчик на свете!

— Грр!..

Почему рогатый не мог просто заткнуться?! Насмехался и насмехался, словно школьник безмозглый. И одновременно пользовался подругой, заставляя её вскрикивать, извиваться и горячими брызгами кончать. Сама же Сноудроп вошла совсем чуточку, а продолжить никак не получалось — потому что, проклятье, это был их первый раз!

Невероятно узкий туннель перегораживала плевна — и если надавить на неё, маленькая пегаска сжималась ещё сильнее. Ей было больно, и меньше всего на свете Сноу хотела причинять любимой боль.

— Обожаю ломать юных пегасок. Хочешь, сделаю всё за тебя?

— Не хочу!

— Тогда старайся! — потребовали рогатый с хитинистой в унисон.

Достало. Сноудроп сжала подругу в объятиях, прикусила губу — и с усилием толкнула тело вперёд.

— Аааай!

Не получилось! Ещё сильнее!

— ААААААЙЙЙ!!!

От дикого крика заложило уши, слёзы навернулись на глазах. И наконец пегаска треснула, в мгновение член пробился до предела, сразу по медиальное кольцо.

— Аааууу, — Кризалис забилась, копыта больно заехали по бокам.

— Да ты хоть не издевайся! Будто я не знаю, что тебе не больно.

Мгновение, злой шелест, и сама Сноу заорала — в нос впились острые клыки.

— Да… хф! — Кризалис отпустила, — Ещё как больно! Тебе вообще нельзя девственниц доверять!

— Эм?..

— Извини, хотелось проверить. Я и не знала, что у вас всё так плохо. Дурацкие пушистые. Вам самим не стыдно такими быть?

— Девчонки?

— Заткнись, а?! — Сноудроп выкрикнула, и с удивлением услышала, как одновременно с ней тем же «заткнись» ругнулась взбешённая Криз.

Жеребец рассмеялся, крепкие копыта обхватили их, чтобы со всей силы прижать к груди. Мгновение, и он перевернулся: дыхание выбило из лёгких, тело вдавило в постель — а на второе мгновение Сноу ощутила, как он выходит из маленькой пегаски. Член с силой вдавился в её собственную щель.

Наконец-то. Сноудроп предельно расслабилась, принимая пенис до основания, а затем внутренние стенки сжались, сдавливая и массируя его со всех сторон. Плотно, скользко, горячо — и как же запредельно ощутимо. Она даже не пыталась сдерживать стоны, когда он начал покачиваться вперёд и назад. Неспешно поначалу, но с каждым разом всё ускоряя и ускоряя темп.

Сноудроп тихо запищала.

— Ну как, прониклась?

— Заткнись…

Пот стекал по вискам, голова кружилась от резких запахов возбуждения и секса, сопение смешивалось со звуками влажных ударов — но постепенно ей становилось легче. Омерзение как отрезало, похоть захлёстывала до вскриков, а с каждым толчком в шейку матки она ощущала крошечный, но резкий как удар молнии оргазм. Здесь был просто жеребец, от которого она должна была получить жеребёнка, была любящая его подруга — и ничего более. В конце концов не все пони женились по любви.

— Ну как, нравится, а? — Кризалис заласкалась к мордочке. — Я же говорила, тебе нравится обслуживать и принимать. А ну признавайся, что нравится!

— Нет, тебе!

С силой Сноу вжалась в подлую хитинистую, дёрнула её на себя, вошла. Член так потрясающе обхватило — до предела, до самых яиц. И наконец-то Криз тоже заткнулась. Потому что не было способа заткнуть хитинистую лучше, чем долгий, глубокий поцелуй. В этот раз они сплелись языками так увлечённо, как не делали ещё никогда.

Аромат корицы, нотка барбариса, арахисовый привкус, а потом эта маслянистая жидкость — Сноудроп глотала её с удовольствием, вместе с их смешанной слюной; копыта гладили обхваченную ошейником шею подруги, член едва не взрывался внутри. «Сдерживаться, сдерживаться, сдерживаться», — Сноу повторяла себе волшебное слово. Жеребчики ведь не такие выносливые. Но всё так смешивалось, всё сливалось, и она уже чувствовала подступающий оргазм.

А жеребец сверху всё ускорял темп, одновременно обнимая, потираясь мордой и увлечённо поглаживая. И ещё называл себя нормальным… Трижды ха! Нормальные жеребцы не насиловали жеребчиков с вагиной; не совокуплялись с хитинистыми; и уж точно не делали всё это вместе — в комнате, где кроме кровати и печи был только пыточный инструмент.

Сноудроп вздрогнула, потянулась навстречу. Она ласкала член на всю длину, постанывала в ответ на прикосновения, а после очередного резкого до вскрика оргазма даже полуобернулась, чтобы ответить на поцелуи жеребца. Сделать приятно, значит сделать приятно — и ей хотелось закончить работу на совесть. Последний, один единственный раз.

— Скажи «снежинка», если будет тяжело, — рогатый нарушил молчание.

— Не скажу.

Объятие усилилось до стона, до хруста в костях. Плавное движение, трение кожи о шерсть, и он вышел, чтобы уже через миг прижать член к анальному отверстию. Сноудроп едва успела расслабиться, когда единственным ударом пенис вошёл по медиальное кольцо.

— И вовсе не больно!

Короткий смешок, ласка языком за ухом, и он притянул её к себе. И в этот раз стало действительно больно, особенно когда нечто внутри распрямилось, чтобы пропустить член ещё глубже. Жеребец словно проткнул её насквозь. И если секс по-нормальному отдавался только сбитым дыханием, то теперь даже во рту появился противный кислый вкус.

— Да мне пофигу, — она с трудом проговорила. — Делай что хочешь, я о кексах думать могу.

— Ха-ха, а я прямо сейчас размышляя о пончиках. Может ванильные сделать? Или медовые с корицей?..

— Медовые, — буркнула Сноудроп.

Тычок носом в затылок, и он вышел, чтобы уже через мгновение снова войти — но теперь не в неё, а в нетерпеливо ёрзающую Криз. И вспомнив о своём жеребячьем органе Сноу тоже занялась делом. Вперёд и назад, вперёд и назад, целуя в мордочку и прислушиваясь к стонам. Не так-то просто было понять, когда подруга кривится от её неловкости, а когда от слишком грубого жеребца.

Но Сноу знала, что справляется: удовольствие хитинистой она научилась чувствовать уже давно. Да и член так заливало соками, что по сжавшейся мошонке аж ручьями текло. Было скользко, туго и горячо — и как бы она ни сдерживалась, в конце концов это случилось. Сноудроп застонала, поддельный пенис вдавился особенно глубоко; она ощутила, как что-то внутри сжимается, пульсирует — и внутри мокрой пегаски стало ещё мокрее.

Кризалис вскрикнула, взбрыкнула; горячее дыхание обдуло лицо; и вдруг всё прекратилось. Сноу не ждала такта от рогатого, но почему-то он приостановился, приобнял. И тогда она тоже обняла подругу, изо всех сил, так что у хитинистой перехватило дыхание; а затем вдруг послышался долгий, болезненный стон:

— Это… — Кризалис поперхнулась, — лучшее в моей жизни. Хреновая у меня жизнь?

Сноу сжала подругу ещё сильнее. Губы нашли губы, язык вдавился в язык. Не сразу, но хитинистая оттаяла, тоже принялась ласкаться. Потому что как ещё могли помочь друг другу две грустные пони?.. Даже если одна из них не пони, а вторая и вовсе стала непонятно чем: то ли жеребчико-кобылкой, то ли кобылко-жеребцом. Уродливой, наверное…

Впрочем, тело, это всего лишь тело; а добрые души жили даже в самых странных, чужеродных существах.

* * *

Они тёрлись носами и мордочками, целовались и ласкались друг к другу — и время будто бы остановилось, никто не мешал. Ни буря за стенами крепости, ни вездесущий сквозняк, ни даже рогатый. Он ушёл, чтобы приготовить чаю, а ещё обещал сделать что-то сладкое. Пончики, вроде бы. Сноу не очень любила пончики — слишком жирные — но потерпеть можно. Не так уж сложно это оказалось — терпеть.

Боль в душе прошла, теперь Сноудроп ощущала только злость, а ещё огромное, до дрожи захлёстывающее унижение. Она была готова на всё. На всё! А жеребец просто взял, попользовался немного, и был таков. Он не хотел от неё жеребёнка; он вообще не хотел с ней знаться — только взять и раздавить. И её, и подругу, и вообще всё вокруг.

— Извини, — Сноудроп пробормотала, чуть отстранившись. — Я снова всё перепутала. Не стоило мне влезать.

Лоб потёрся о мордочку, дыхание обдуло ноздри. А затем Кризалис хихикнула. Искренне. И лизнула прямо в глаза.

«Ну, это была хорошая попытка. Ценю, — она сказала жестами. — А теперь что делаем? Во все тяжкие, или чай пить?»

«Знаешь… — вздох вырвался из лёгких. — Я уже не знаю, что хуже. Я просто хочу домой».

«Тогда идём».

Домой… В тепло, в объятия друга. Сноудроп улыбнулась. Не так уж многое ей требовалось от дома: только друзья, покой и безопасность. Раньше она это не очень ценила, а теперь о большем не смела и мечтать.

— Ты словно выпотрошенный щенок.

— А?

Объятие стало крепче, послышался хруст, шелест, едва ощутимый свист. Тело Кризалис стремительно менялось: удлинившиеся ноги покрылись дырами, шёрстка сменилась гладкой кожей, из под которой вскоре показались пластины роговой брони. Королева вернула свой облик и тут же снова потёрлась носом о нос.

— Ты очень красивая, Сноу. Я должна быть счастлива, а мне наоборот, больно видеть тебя такой.

— Ну, — Сноудроп неуверенно улыбнулась, — Значит ты изменилась.

— Ага…

— Я люблю тебя.

Короткая дрожь пробежалась по телу подруги, горячее дыхание обдуло лицо.

— Повтори пожалуйста.

— Я люблю тебя, — Сноудроп сказала, чётко отделяя слова. — Я простила тебя. Давай начнём всё заново? Давай учиться друг друга уважать?

Несколько мгновений длилось удивлённое молчание, а затем губы коснулись губ, язык языка. Как-то неловко, совсем не по-чейнджлингски они поцеловались.

— Ага, жеребята в таких случаях целуются. Я читала.

— А я испытала, хе-хе, — Кризалис рассмеялась. — У вас цветочки-подарочки, а у нас такие собираются толпами и требуют у королевы жеребят. Только представь, любимая, как толпа молодняка осаждает дворец твоей принцессы, и каждому подавай маленького на свой вкус.

Сноудроп представила, и ужаснулась.

— Вот-вот, непросто быть мной. Когда-то королевы были толстыми и ленивыми, а потом оказалось, что маленькие тоже должны учиться, а народу нужна не туша в зале рождения, а образец для подражания, лидер, моральный ориентир.

— У нас так же.

— А вот и нет, — Кризалис фыркнула. — Ваши богини могут как угодно крутить моралью. А я не могу, потому что мораль крутит мной. Понимаешь, что это значит?

— Хм, дай подумать.

Короткое касание, и подруга подсказала, что пора подниматься. Копыта цокнули о камень пола, сквозняк до мурашек обдул круп. Сноу поёжилась: голая кожа чейнджлинга совсем не подходила для холодов. Зато хитинистые были по-своему очень предупредительны: и вот Криз не стала лезть с навязчивой помощью, а всего лишь протянула к мордочке свой мягкий шелковистый хвост.

Так любезно. И так редко. Слепой ведь всё время приходилось просить помощи. Сколько раз её подталкивали магией о круп; сколько раз вели, положив крыло на холку; а однажды, особенно изобретательные, даже верёвку на шею догадались предложить. А чтобы хвост дать, так нет, даже если маму попросишь: потому что некультурно. Все вечно боялись, что другие подумают не то.

— Дать подсказку? — Криз спросила нетерпеливо.

— Нет, подожди.

Сноу потёрла лоб, поёжилась; копыта неспешно постукивали о ступени спиральной лестницы, самой длинной в замке; в галереях зло гремели ставни, задувал сквозняк. Как же она ненавидела это место! А вместе с тем так привыкла, что угадывала путь даже по отзвукам — и только что они миновали стоящий на уровне бастиона третий этаж.

Кризалис остановилась.

— Тук-тук, Сноу. Не любишь загадки, а?

— Ну, не очень… — Сноудроп отпустила хвост. — Я думаю, дело в разделении властей. Ты можешь приказать другим что угодно, но не ты выбираешь, куда все пойдут.

— В точку! — Криз резко обернулась. — Если я выделываюсь, я слабею. Если ребятам хорошо, то и я счастлива. Я меняюсь по воле народа, даже когда сама этого не осознаю. У меня власть, но подкрепление с наказанием принадлежит остальным. И это тайна. Было тайной до сегодняшнего дня.

Кризалис сказала это вслух…

— Эм, я ценю.

— Что меня в вас восхищает, пушистые, так это то, что у каждого из вас собственная воля. А у нас воля объединённая. Такая штука, которую пока не прочувствуешь, ни за что не понять.

— Я хочу попробовать.

Кризалис фыркнула, нос уткнулся в плечо.

— Попробовать не выйдет. Пути назад нет.

— Я готова.

— Мы тоже. Но сначала я верну тебя домой!

Магией шлёпнуло о круп, дёрнуло, подтянуло. Вдруг Сноудроп ощутила, как копыта подруги обхватывают бока и шею; рядом заскрипело окно.

— Ты чего?..

— Ребята!!! — оглушающий крик отдался звоном в ушах. — Бросайте всё! Убираемся отсюда прямо сейчас!

«Сейчас?» — Сноу не сразу осознала, что значит это «сейчас». И только когда подруга потащила её к гремящей от ударов грома галерее, стало по-настоящему жутко.

* * *

Сноудроп слышала свист ветра, что-то хрустело, скрипело — даже со всей силой королевы подруга не могла открыть размокшее от непогоды окно.

— Да проклятье!

Грохот — таран магией — хруст и треск сорванных ставень. В лицо ударило потоком ветра, смешанного с ледяной водой, мурашки пробежались по телу. Мышцы одеревенели — Сноудроп отчаянно пыталась, но не могла даже слова сказать. На этот раз в параличе не было ничего волшебного: только животный, пробирающий до самой глубины души кошмар.

Загремел гром, до чиханья пробрало запахом озона, и послышалось жужжание: очень тихое, напряжённое, звучащее не со стороны подруги, а отовсюду вокруг.

— Нет, мы же умрём там… — голос вернулся.

— Хватит с меня. Где угодно, но только не здесь.

Копыта обхватили шею, хлопнули крылья. И Сноудроп вдруг осознала, что нет уже ни пола, ни потолка, а только ветер и бьющие в лицо льдисто-холодные капли. Они снижались. Падали! Сдуревшая Криз просто не хотела её нести!

В панике Сноу расправила крылья, метнулась вверх. Угол, поток, скорость. Скорость, значит высота! Уроки вспомнились мгновенно, пегасьи чувства открылись. Вытянуть копыта, прикрыть нос, сцепить суставы — и как только в крыльях щёлкнуло, она тут же качнулась всем телом, переходя на большой круг.

— Мы будем летать каждый день вместе! Каждый день! — Кризалис оглушительно рассмеялась.

— Да нас же молнией угробит!

— Ха-ха-ха!

— Дура!

Пегасье чутьё вопило: «Снижайся!» — запах озона бил в нос. И через грохот бури слышалось тихое, звучащее на краю слуха жужжание. Их окружали спрайты. Буреспрайты! Мелкие, бесчисленные, очень злые — они ненавидели незванных гостей.

— А вот и ребята! Сейчас мы…

— Заткнись!

— Ты?..

Сноу вытянула копыта вперёд и назад, уши поджались. Нужно было думать, причём быстро. Чейнджлинги ничего не понимали, а спрайты ведь остерегали их: рисунок песни быстро менялся. Жужжание сменилось гулом, а гул отдалённым свистом. Буря кружилась огромным, раскинувшимся на мили кольцом. И у этого кольца был рисунок: невероятно сложный, текущий и меняющийся, который они испортили, потому что влезли не туда.

— Все! За мной! — Сноудроп закричала, резко взмахнув крыльями. — Ты тоже! — копыта ударили Криз по ногам.

И наконец-то хитинистая прониклась: послышался тот особенный шорох, шелковистыми нитями магия коснулась шеи, брюшной панцирь проехался по спине. Хвост дёрнуло, потянуло — Кризалис сжала основание, едва не вжимаясь носом в круп.

— Теперь делайте как я! Криз, Веджи, делайте как я! Иначе убьёт!

Спрайты не понимали слов, поэтому Сноу даже не пыталась молиться. Вспоминались только уроки. Поймать поток, не спешить, не бороться — а просто кружить и кружить, постепенно снижаясь. И ни в коем случае не портить рисунок. Ведь буреспрайты очень и очень злые — они даже снег не любили! — а непослушную пегаску могли запросто убить.

— Не срывайте круг, слышите! Не срывайте! Если потеряете меня, медленно снижайтесь. Иначе убьёт!

Криз что-то буркнула в хвост, но за шумом бури Сноудроп уже ничего не различала. Нужно было продержаться, хотя бы ещё пару, тройку кругов. А потом станет легче. Уважение — вот всё, чего хотели буреспрайты, даже простые тучи слушались только вежливых просьб.

Вдруг что-то изменилось. Запах. Воздух заполнился удушливой гарью, глаза заслезились; послышался злой, оглушающий треск; и Сноудроп услышала крики. Нечто скрипящее, пронзительное, не похожее ни на что живое. Буреспрайты кричали — в ужасе — что-то убивало их!

— Все вниз!!! — она заорала со всей силы.

Теперь круг уже ничего не значил — спрайты бежали; а взбешённая буря собиралась в единственной точке, где кто-то обидел её детей. Позади гремело, бьющий в лицо дождь отдавал чем-то кислым, а от заполнившей нос гари ужасно хотелось чихнуть. И чем ниже спускалась Сноудроп, тем яснее чувствовала, что лес внизу горит. Пылает на многие мили, несмотря на самую дождливую осень последних лет.

— Вперёд! За мной! Быстрее! — она снова закричала.

Прочь! Как можно дальше от этого проклятого места. Ведь не может одна слепая остановить всё ужасное, не может кучка подростков спасти всех попавших на обед к чудовищу бедолаг. И если это намёк, демонстрация силы — не важно. Зима всё равно сильнее. Как бы рогатый не запугивал их, Сноудроп знала, что на любой ужас всегда есть высшая сила. Потому что мир, проклятье, хочет быть добрей!

— Все рядом? Все?! — Сноу выкрикнула, едва не сорвавшись на кашель. — Хлопни в ногу, если все!

«Все, — Кризалис ответила жестом. — Я позабочусь об этом. Веди».

Хотелось верить. Больше Сноудроп не кричала, нужно было беречь воздух — дышать на скорости было не так-то легко. Она не помнила, чтобы хоть раз в жизни так летела: выжимая всё из мускулов и магии, сжигая каждую запасённую в крыльях крупицу силы, да так, что от жара болели уже не только кости, но и бока. Мили пролетали под крыльями, и хотя её учили считать перелёты, в голове так кружилось, что не удавалось запомнить и нескольких минут.

Наконец, в кончиках крыльев появилось то особенное онемение — силы начали её оставлять.

— Криз… — слово сбилось на кашель, — Не могу больше. Смени меня.

Подруга всё поняла правильно. Круп обхватило, по спине скользнуло хитинистым животом. Несколько мгновений, и Сноудроп ощутила как её обхватывают копыта второго в строю жеребца. Веджи. Она узнала его сразу же, и прижался он крепко-накрепко, одновременно и согревая, и массируя сведённые судорогой мышцы спины.

«Ты молодец. Ты замечательно справилась», — он заговорил жестами, одновременно поглаживая и что-то певуче шепча. И неуверенная улыбка тронула мордочку. Замечательно? Куда уж там. В школе её бы всё звено засмеяло. Но по крайней мере её учили, и учили как следует: потому что неумехи разбивались, и наплевать было природе, слепые они или нет.

Они летели на юго-восток, следуя колонной вдоль побережья. Граница бури осталась позади, ветер уже не мотал из стороны в сторону, но первому в строю всё так же приходилось пробивать путь через воздушный океан.

* * *

Свежий ветер, тёплое тело товарища, покусывание холки и ушей. Сноу не знала, что может быть приятнее: разве что последовавшее за этим обтирание, а затем и чуть грубая ткань плаща на плечах. Её собственного, штопанного-перештопанного, а теперь обшитого чем-то пушистым, словно настоящая шерсть. А ещё нашлась сумка сухариков и фляга вкуснейшего черничного вина.

Она даже немного захмелела: после такого-то полёта ужасно хотелось пить.

— Чувствуешь, дождь заканчивается?.. — заговорил Веджи, прижав мордочку к уху. — Здесь очень красиво. Сотни озёр, сосновые рощи, холмы и цепочки ручьёв. А на горизонте краснеют дубравы, границу Эквестрии мы пересекли только что.

— Кря! — поддакнула отдыхавшая в копытах утка. Стоило выйти за пределы бури, как появились такие же беглые пернатые: теперь целая стая чуть прокопчённых птиц сопровождала их.

— Кря, — Сноудроп фыркнула в ответ, а затем продолжила по-эквестрийски: — Ребята, а давайте не будем костёр разжигать? Меня учили вязать шалаши из лапника, очень тёплые. Мы обнимемся, и никто не замёрзнет, тем более простуда нам не грозит.

Веджи тут же поддержал идею, остальные вновь раскрякались и расчихались. Одна только Кризалис гнула своё: мол недостойно королевы сидеть в грязи. Всякой её видела Сноудроп, но нытиком — ещё никогда. Может роль отыгрывает? После того как Кризалис поработала с её шёрсткой и клыками, она тоже отдыхала в копытах стражника, а ещё требовала называть себя не иначе как леди Криз.

— Так, пограничники, — Веджи ощутимо напрягся. — Запомни, ты у нас Сноу Старч, серый жеребчик из Ванхувера.

— Ага, помню.

Снизу послышалось громкое: «Эй!» — захлопали крылья, и уже через несколько мгновений Сноудроп в удивлении подняла ушки. Их догнала пара пегасок, всего лишь пара. Без характерного скрипа доспехов, без шелеста расчехлённых копий; а судя по голосам, совсем ещё юных, лишь чуть старше её самой.

И болтали они не переставая, особенно одна:

— Может хоть на денёк остановитесь? — пегаска кружила, появляясь то справа, то слева, а то и вовсе пикируя с высоты. — Здесь так скучно. Ску-у-учно! А у нас морошка есть. Вы, столичные, хоть раз пробовали морошку?

— Да каждую осень объедаемся! — Кризалис расхохоталась.

— А ещё варенье, смородиновое, на мёду! Лисички! Матушка готовит лучшие пудинги на свете. С изюмом. Наш собственный рецепт!..

Сноудроп замотала головой. В город не хотелось, и более того, это было бы опасно. Вдруг случится что ужасное?.. Городом пегаски называли посёлок в полсотни изб и полторы мельницы — и ровно треть местного ополчения они встретили сейчас.

— У нас болото замечательное. Огромное, с во-от такими комарищами. Утки будут благодарны, точно говорю!

Смех Криз сорвался на кашель, а пегаска всё упрашивала остаться. Она словно бы забыла, что пограничная стража вообще-то может задерживать незваных гостей. Или уже не может?.. В школе учили одному, в Кантерлоте другому — законы так быстро менялись; да и армия, как сетовала принцесса, давно стала тенью самой себя.

— А хотите, я с вами полечу? Я летала в столицу. Раз десять! Только нужно у мамы отпроситься. Ну загляните вы к нам, хотя бы на одну ночь!

Сноу вздохнула. Она знала, что такое скука: часы и дни в ожидании мамы, непонятные уроки, одиночество среди толпы. Но эта весёлая до кончиков ушек пегаска явно не знала слова «уныние» — не умели такие унывать. Так может, старалась не ради себя?

— А как вас зовут? — Сноудроп спросила.

— Рэйни же!

— Твою подругу.

— Буки, — вторая ответила, подлетев ближе. — Мы сёстры.

Сноудроп быстро вдохнула и выдохнула: неприятное чувство поднялось в груди, на лбу проступила испарина. Но раз уж вмешалась, нельзя трусить. Она представилась, прозвучали имена друзей, а затем, чуть ли не копытом затыкая словоохотливую Рэйни, пришлось всё объяснять.

«Нельзя, спешим, нет, нельзя», — на каждый вопрос отвечала Сноу, одновременно рассказывая легенду. И пегаски дружно вздыхали, когда речь доходила до Кантерлота, первого снега и праздника зимы.

Тон Рэйни стал совсем уж безнадёжным:

— А может…

— Нет, не может. Потому что нельзя остановиться до утра и не задержаться до ужина. Это невежливо. А мы не хотим расстраивать всех.

— Ты главный? — пегаска полетела крыло к крылу.

— Эм…

— Ага! Самый главный! — Криз спланировала рядом. — Как Сноу скажет, так и будет. И с ним бесполезно спорить, зарубите на носу.

— А как насчёт хутора Хани Би?

— Послушайте, любезные…

— Жу-уткое место. Нам как раз по пути. Там никого нет!

Пегаска принялась рассказывать о доме с привидениями, где на самом деле нет приведений, а только куча тряпья и гудящие камни. Те самые «Свистуны», которые бобры продали по штуке за бочонок варенья — и обманули, потому что в соседнем кантоне менялись по пол-бочонка на три. Правда и варенье там было редкое, фруктовое; а в Тимбертоне, как бы Буки не старалась, сливы не хотели расти.

Сноудроп слушала, попеременно поднимая ушки и снова опуская. Несколько мгновений, и она узнала, что репа на новых полях не уродилась, а ячмень в этом году особенно хорош. И многое, многое другое. Рэйни рассказывала как облетела полмира, чтобы найти пружину для сеялки; как Буки подружилась с овинником, в которого никто не верил; а ещё о том как в окрестностях объявилась химера и все боялись, пока не оказалось, что волшебник её давно нашёл.

— Вот мы и на месте! — пегаска вдруг прервала историю. — Смотрите, мы даже крышу подновили. Красиво, а? Вот Хани подрастут и вернутся, а дом как прежде стоит.

— Эм…

— Мне нравится, — высказалась Кризалис. — Серьёзно, ребята, нам предлагают крышу над головой за пару-тройку историй, а вы назло всему хотите спать в шалаше.

Пегаска поддакнула, снова завертелась вокруг. И всё рассказывала, рассказывала, рассказывала. О неких Хани, у которых пропали родители; о празднике урожая, где выбирали нового мэра; о тимбертонском мёде со смородиной, самом вкусном на свете, который становился только лучше, если выдержать до весны. Истории сливались, спутывались, следовали друг за другом в понятном одной Рэйни ритме; но слушать отчего-то было очень приятно и легко.

Сноудроп изредка встречала такой тип пони: с ними невозможно было спорить, но если просто прижаться мордочкой к груди, то на душе становилось тепло и спокойно. «Искренность», — так это называлось. Рэйни не сплетничала, не жаловалась, а только рассказывала хорошее обо всех вокруг, и ничуть не смутившись призналась, что вместо патруля охотится на путешественников ради сестрёнки. Самой грамотной в селении, которой хоть и повезло учиться в столице, но приспособиться к местному темпу жизни было нелегко.

А ещё Буки оказалась мэром, такие дела.

* * *

Стук дождя о навес, пирожки с капустой, неспешный разговор — и покой, такой долгожданный. Сноудроп лежала на лавке, покусывая ржаную корочку и изредка морщась от текущего из-под крыши дома дыма. Печь всё-таки решили протопить — горячего ведь хотелось, да и сырость надоела всем ещё в том каменном мешке.

Солнце давно зашло, приближалась полночь, но никто не собирался спать. Криз шепталась с Рэйни Клауд о чём-то стыдном, Буки нашла в чейнджлингах хороших собеседников, а одна слепая обнимала сонную крякву и думала о своём. В основном о доме: о предстоящей встрече с принцессой и мамой, о планах на будущее, о месте грустной кобылки в мире. Она не задумывалась до сих пор, что сделает, когда выберется из кошмара — разве что хотелось вернуться и убить.

И эта мысль не исчезла. Она возвратится в замок, чтобы убить чудовище, как бы ни было страшно — но что потом?.. Ещё недавно дальше была проклятая пустота. Её ведь не учили планировать! А Кризалис учили: как оказалась, она давно всё продумала, и планы были такие громадные, что из груди вырывалось поражённое «фьюх».

— А каким будет наш дом? — Сноудроп спросила уже в который раз, и улыбка вновь появилась на мордочке.

— Прежде всего твой, Сноу. Ты же теперь землевладелец. Долина и горы, река и леса, все земли Рейнбоу Фолс на шесть миль окрест. Хочешь, ещё раз дам дарственную пощупать?

— Неа, оставь себе.

— …Там красиво. Вода в озёрах всегда тёплая, даже персики растут, а стоит подняться чуть повыше и жуть какой холод. Снег над водопадами лежит круглый год.

— Лавины бывают? — вмешалась Буки.

— Хм, не знаю. Не спрашивала.

— Тогда прежде чем строиться купите порох. Пара взрывов и сами всё увидите, а где опасно лучше оставьте луг.

— Спасибо.

Сноудроп хихикнула про себя. Это был уже десятый из череды дельных советов, и Кризалис явно закипала. Как же: там ошибка, здесь недочёт — а королева ведь так гордилась собой. Но стоит отдать ей должное — она работала: не было ни дня в Кантерлоте, что Криз не посвятила бы их отныне общей мечте.

Дом во владениях Зимней леди, место для всех брошенных, большая дружная община — а может и целый городок. Впрочем, это в будущем; а пока, здраво оценив свои лидерские качества, Кризалис набирала только недавних жеребят. Сёстры Клауд, например, по возрасту не подходили, да и характером тоже — хотя Рэйни поспорила бы с этим сотню раз.

— Нам нужны ничейные, понимаешь? — Кризалис снова объясняла. — Все эти родственные связи, к чёрту, к чёрту. Мы будем друг для друга единственной настоящей семьёй.

— Оу…

— Представь себе, тех мразей в Совете волновали только налоги. А вот фигу им! Не дождутся. Богиня подарила Водопады одной особенной кобылке по имени Сноудроп. Такой же как ты пегаске, милой и доброй, благодаря которой никто больше не умирает в холода.

— Вау… — Рэйни задержала дыхание. — А я однажды покупала у неё мороженое.

— Эм, что? — Сноу вздрогнула.

Оглушительный смех раздался со стороны Криз:

— Аха-ха-ха, подражатели! Сноудроп никогда не торговала мороженым. Она раздаёт его бесплатно, потому что может. И потому что только так получается настоящая вкуснота.

Сноу почувствовала, как кровь приливает к лицу. Всякое она слышала в Кантерлоте: изредка даже лесть; но так самозабвенно её ещё никогда не восхваляли. Это было стыдно! Так стыдно, что хотелось прямо сейчас спрятаться под столом. Но стоп! Она же была жеребчиком. Серым и неприметным, с подозрительным именем, которому отчего-то доверила земли прославленная Сноудроп.

Кажется, их с Криз легенда трещала по швам.

— Ребята, вода готова, — Веджи вернулся. — Кто первый?

— Я!

Сноу вскочила, едва не запутавшись в полах плаща. Она помнила, в каком направлении баня, но всё равно стукнулась бы носом, если бы друг не помог заскочить во входной люк. Ага, люк. Избушки северян были тесными, а уж бани такими, что пара пони не смогла бы разойтись. И утка знает почему.

— Можно мы с тобой? — послышался голос Кризалис, копыто погладило основание хвоста.

— Можно.

Сноудроп устроилась на верхней полке, сначала боком, а чуть поворочавшись и брюхом к потолку. Было жарковато, но ей не привыкать — в Клаудсдейли тоже строили замечательные бани. Ведь что нужно усталой пегаске после перелёта?.. Хорошенько пропариться, а потом окунуться в холод и снова пропариться — и любая хворь в ужасе сбежит.

Хитинистые тоже держались молодцами. Счёт до сотни — никто не сбежал, счёт до двухсот — только довольное урчание. На трёхсотой секунде уши уловили характерный шелест кризиной магии: две большие щётки принялись почёсывать брюхо; неспешно так, замечательно приятно, хотя и уделяя слишком много внимания стыдным местам.

— Ну деревня. Ни масла, ни мыла. Даже гребня нет!

— Кончай ныть, Криз.

Горячее тело опустилось сверху, щекотно потираясь о шёрстку живота; мошонку тронуло, одновременно и возбуждая, и смазывая чем-то жгучим. Приятно, но как же не вовремя. А возразить не получалось, потому что ноги прижало весом хитинистой, а рот заткнул долгий страстный поцелуй.

Как она не понимала?.. В бане было слишком жарко для секса, новые друзья могли заглянуть в любой миг — но Кризалис словно голову потеряла. Ласкалась и ласкалась, не давая даже пошевелиться, пока Сноу не куснула её в нос.

— Ай! Ты чего?!

— Уважение, помнишь?

Прозвучал резкий выдох, хитинистая поднялась.

— Помню. Проголодалась просто. Извини.

На мгновение захотелось перевернуться на брюхо, чтобы не провоцировать друзей, но Сноу передумала. Доска под спиной изрядно прогрелась, а в комнатушке стоял такой жар, что даже на воздухе яйца припекало. Бедные жеребчики — непросто им жилось.

Вдруг по груди пронеслась серия быстрых прикосновений — Кризалис заговорила на тайном языке:

«Кстати говоря, любимая, твои беды только начинаются. Готовься к новому приступу, Рэйни положила на тебя глаз».

— А? — Сноудроп вздрогнула.

«В тихом омуте черти водятся. Клёвая кобылка. Слишком клёвая для этого медвежьего угла. Давай заберём с собой?»

«Дурацкие у тебя шутки».

«Я серьёзно! День пути, а мы уже голодные как волки. Тебя одной не хватит, выдохнешься же. А тут такая вкуснятина подвернулась, и девственница к тому же, если скалку не считать».

Чейнджлинги. Чейнджлинги никогда не меняются. Что сделала бы нормальная кобылка на месте Криз?.. Точно бы приревновала. А хитинистая шуршит, жужжит и жадно фыркает; и Сноу даже не знала, хорошо это, или плохо. Но на счёт голода подруга явно не прикидывалась — всё её тело ощутимо подрагивала, совсем как в тот, самый печальный первый день.

— А знаешь что я сделаю, — Сноудроп потянулась и заговорила вслух: — Возьму и спрошу. Вот так запросто, прямо как мама учила. Ребята, слушайте! Это первый урок уважения. Если хотите чего-то от пони, не надо уловок, просто спросите. И всё будет хорошо.

— Хм…

— Серьёзно! Это работает. Ну, почти всегда.

Криз потёрлась щекой о мордочку, показывая улыбку: такую кислую, словно слопала лимон. Но возразить не решилась. Потому что нельзя цинично утверждать, что правильное, это неправильное! Даже если ты рогатый. И пусть одна слепая уже не знала, что правильно, а что неправильно в любви и сексе, по крайней мере одно она могла сказать точно: «Шептаться за спиной нехорошо».

Нормальные пони не поступали так.

* * *

Сноудроп размышляла, устроившись снаружи бани, в корыте прохладной воды. Она обещала научить чейнджлингов отношениям: дружбе, чести, правильной любви. Но как же это было сложно. Особенно когда сама училась по книгам, да по редким советам богини, которые до встречи с хитинистыми не решалась применить.

— Рэйни, а я тебе нравлюсь? — Сноудроп спросила шёпотом.

— Кря.

— Знаю, звучит дурацки. Уважающие себя жеребчики не начинают так.

Сноудроп поморщилась, почесала нос.

— Рэйни, ты очень милая…

— Кря!

— Угу, это нечестно. Я же совсем не знаю её.

Уши вздрогнули: с другой стороны двора хлопнуло дверью, но шагов не было — кто-то просто выглянул и вернулся обратно в дом.

— Рэйни, хочешь поцеловаться?

— Кря?..

— Думаешь, сработает? — Сноу поёжилась. — Но это же грубо. Будь я на её месте, растерялась бы. Нельзя же так сразу взять и поцеловать.

Вместо ответа утка щипнула в губу.

Вздох. Сноу погрузила голову в тёплую воду, брюхо потёрлось о дно. Всё это было так глупо! Нормальным пегаскам не полагалось заигрывать с кобылками, чтобы затащить их в постель с кучей голодных чейнджлингов. И вообще, она сама бы справилась; проблема была только в липучей как репей Рэйни, которая пристала и не хотела отлипать.

Чего ей не хватало дома, этой крылатой? Приключений?.. Будто мало здесь приключений. Это же Приграничье — край, которым пугают жеребят в Клаудсдейле. Здесь каждое лето — работа от рассвета до заката; а зима — царство Снежной леди, где морозы бьют такие, что даже мохнопёрые утки улетают на юг.

А может Рэйни мечтала о белокрылом принце, как и каждая наслушавшаяся сказок пегаска? Сколько таких Сноу помнила по Клаудсдэйлу, но стоило появиться метке, и хорошие кобылки начисто менялись. Сплетни, интриги, мечты о беззаботном богатстве — будто это могло сравниться с обретённой судьбой.

— Забыла спросить, а какая у неё метка?

— Кря!.. Кхм, синее небо и колосья ржи.

— Спасибо, — Сноудроп погладила нахохлившуюся утку. — Интересно, почему Рэйни пошла в стражу вместо погодного патруля?

Кряква потёрлась клювом, одним прикосновением показывая: «Откуда мне-то знать?..» — а после щипнула в нос. Немножко обидно. Так-то друг улетел в город вместе с Буки, договариваться о припасах; но расстояние, как оказалось, не мешало ему быть в нескольких местах.

И даже в Замке, где до сих пор с неба падал пепел, а обессиленная буря пыталась пробить волшебные щиты.

— Скажи, Криз сделала это специально? Он точно потерял наш след?..

«Девять к десяти», — отстучала утка.

Ну, наверное это было хорошей вероятностью. Сноу уже не чувствовала того ужаса: в конце концов вокруг были десятки поселений и сотни, если не тысячи маленьких ферм.

Пчеловоды и лесники, шахтёры и углежоги, бондари и солевары — идущие по рекам потоки торговых барж. Так странно. До сих пор о жизни Эквестрии Сноудроп узнавала только из рассказов богини, а теперь ей предстояла стать частью этого всего.

Быть лидером, основателем, править и повелевать…

— Хай, друг, ты не заснул там?

Ну вот, Рэйни, явилась не запылилась. Мордочка высунулась из воды, Сноудроп глубоко вдохнула, и тут же мягкое полотенце принялось её обтирать. Уверенно и тщательно, ничуть не стесняясь жеребячьих мест.

— Пошли домой? — продолжила Рэйни. — Я уже тюфяки набила. У нас клёвая солома, очень мягкая, даже столичные с удовольствием спят…

— Хочешь поцеловаться? Без обязательств, просто так?

Сноу сказала, едва не чертыхнувшись, кровь мигом прилила к лицу. А со стороны пегаски и вовсе доносились странные звуки: нечто похожее на «Ееее», переходящее в тонкий писк, а потом и вовсе сопение, вперемешку с частыми вдохами. Текли секунды, испуг захлёстывал, а ответ всё не звучал и не звучал.

Ладно, будем действовать в Криззи-стиле.

Копыта упали на холку пегаски, губы прижались к губам; и Сноу поцеловала испуганно ёкнувшую кобылку — чуть ягодную на вкус, пахнущую свежим хлебом. Мгновение, и стало ясно — целоваться взасос она не умеет; а с языком тем более. Но училась Рэйни потрясающе быстро: один поцелуй, передышка, второй, третий — и крылатая уже сама принялась отвечать на касания языка.

Четвёртый поцелуй длился особенно долго, пока пегаска не застучала копытом по плечу. Объятия разжались — всего на пару мгновений — а затем они поцеловались в пятый раз. Рэйни ничуть не сопротивлялась, даже когда от поцелуев Сноу перешла к облизыванию мордочки, а копыта загуляли по спине.

Пушистая шёрстка, крепкие мускулы, ощутимая грация. Рэйни была настоящей пегаской, очень красивой, и дала бы сто очков форы невзрачной замарашке Сноудроп.

— Слушай, а чем я тебе приглянулась? — Сноу отпустила губы пегаски. — Ни за что не поверю, будто у тебя нет своего жеребца.

— Представь себе!

— Вруша.

Нос прижался к носу.

— Это потому что я с волками подружилась. Знаешь, как сложно в наше время с волками дружить?..

«С волками?» — Сноу поникла.

— …Не говори ничего. Я знаю — я дура. Предпочитаю сразу об этом сказать…

— Я тоже.

— …Но мне плевать. Волки тоже живые. Постой, что?..

Сноудроп вдохнула и выдохнула, а затем повторила сказанное: «Я тоже дура», — она призналась, уже не притворяясь жеребчиком. Миновала секунда, вторая, и словно плотина рухнула внутри — она принялась рассказывать, не в силах себя остановить.

Как же многое хотелось сказать, хоть кому-нибудь близкому. И она говорила: о том как жила в Кантерлоте, училась и делала мороженое для бездомных жеребят; о том как её похитили и обидели, потому что хотели и могли; о том что живые везде и повсюду остаются живыми, как бы они ни выглядели. Кроме одного-единственного негодяя с погибшей душой.

И вот, рассказ закончился. Пегаска молчала.

«Что же я наделала…» — вился в голове единственный вопрос.

* * *

Рэйни ничего не говорила. Она не отвечала на слова, не очнулась даже от касания, и только замотала головой — будто не хотела верить. Наверное, нормальная пони ужаснулась бы — и Рэйни дрожала. Наверное, для обычной пони это было бы слишком — и Рэйни ушла в себя. Но она не убегала. Ни одна пони после такого не стала бы убегать.

И вот это-то было самым страшным.

— Что я наделала… — пробормотала Сноудроп.

Пегаска всхлипнула, потянулась ближе. Большие крылья обняли спину, сопливая мордочка заелозила о грудь. Они стояли друг напротив друга — и Сноу едва дышала. Мысли кружились, все разные, но совсем не было подходящих слов.

— Всё ужасное закончилось, Рэйни. Не плачь. Я в порядке, всё будет хорошо.

— Аа… я…

— Послушай, Рэйни…

— Я… с тобой, — прозвучало нечётко.

Сноу вновь повторила: «Всё будет хорошо», — но пегаска только заобнималась пуще прежнего, уже промочив всю шерсть на груди. Она теперь знала всё: и как одну слепую насиловали, и как пытали, и как она боролась за себя и друзей. Сноудроп представляла себя прежнюю на её месте. Что бы она сделала тогда? Не сглупила бы?..

Нужно было придумать хоть что-нибудь!

— У тебя сестра, мама, весь город. Ты им нужна. А у меня товарищи. Я их полюбила, они ведь ни в чём не виноваты, просто так получилось, что мир обернулся против них.

Пегаска молчала.

— Пожалуйста, не рассказывай сестре. Не говори никому. Я знаю принцессу, слишком хорошо знаю; друзья погибнут, даже если я буду умолять.

Рэйни вскинула голову, словно бы пытаясь разглядеть глаза. Что она там надеялась увидеть?.. Все говорили, что взгляд одной слепой, как два пустых, поведённых туманом блюдца — но Сноу всё равно распахнула веки, надеясь показать хоть что-нибудь. Ведь глаза, это зеркало души.

Копыта легли на шею, о шёрстку заскрёбся совсем позабытый ошейник. Кажется, пегаска разглядывала надпись на краю.

— «Наш жук». Дурацкая шутка. Это Криззин, а мой со «снежинкой» у неё. — Сноу положила копыта на шею пегаски, крепко прижала к себе, и только затем продолжила: — Пойми же, я люблю её всем сердцем. Я никогда не прощу себе, если ребята умрут.

— Я… понимаю, — пегаска встряхнулась. — Дракон, как же я расклеилась! Да я просто букашка по сравнению с тобой…

— Эм…

— Не продолжай! Не то снова расплачусь, — Рэйни глубоко вдохнула. — А я не должна плакать. Стража защищает пони. Я буду защищать тебя.

— Ну, — Сноудроп неуверенно улыбнулась. — От ребят меня защищать не нужно. Они, конечно, не подарок, но уж точно не обидят меня.

Рэйни вдруг повернулась, чуть отступила.

— Я понимаю, всё понимаю, — она заговорила, глотая окончания слов. — Вот, смотри. То есть потрогай бедро.

Неуверенное касание, пушистость, крепкие мускулы — и вдруг участок шкуры, который окружал огромный, неровный по краю шрам.

— Это волчонок меня так. Я его в детстве нашла, выходила, а он был болен, покусал меня. Его убили. Никто не думал, никто ничего не понимал.

— Ты… ты не обидишь нас?

— Конечно же нет! — пегаска воскликнула, вернув объятие. — Ты можешь довериться мне.

«Довериться?» — Сноудроп опустила голову. Она так сглупила, что уже сама себе не доверяла. И королева будет ужасно разочарована: бедные-пребедные ушки заранее начинали болеть. Хотя, разве за такое можно наказать одними ушами? Наверное Криз вовсе перестанет с ней разговаривать. Но не уйдёт ведь? Не уйдёт?!..

— Кря.

Сноудроп вздрогнула, мотнула головой. И вдруг на ум пришла странная мысль.

— Скажи, Рэйни, а тебя сегодня утка за нос не щипала?

— А? Даже поспать не дали. Они после бури сами не свои.

Вот тебе и «кря». Права была богиня — в мире не бывает случайностей. Каждый мутит какие-то свои комбинации, каждый хитрит и интригует, каждый манипулирует другими. И Кризалис вовсе не исключение: такая же хитрюга, только маленькая, а потому и рядом не стоящая с монстрами, в тени которых приходится жить.

— Я понимаю, я не очень умная, — Сноудроп вздохнула, поглаживая спинку чуть занервничавшей кряквы. — Я бы всё разболтала. Но так тоже неправильно. Мы ведь живые, а не пешки на доске.

— А?..

— Кхм, я был не прав. Больше не буду.

— Вау! Говорящая утка!

Виноватое «кря», и утка поприветствовала пегаску — они разговорились. Шуршали перья, крылья чесали носы, друг рассказывал о чейнджлингах, и Сноудроп с удивлением ощущала, как тело Рэйни постепенно расслабляется. Она больше не боялась, не злилась, и даже хихикнула в конце концов. Немного смущённо, потому что любая пони бы смутилась в ответ на неожиданную похвалу.

Но похвалу заслуженную. Ведь бывало так в мире, что никому не известная пегаска возила сыр в обмен на мяту: и волки не голодали, и пони с коровами пили вкусный чай — и всем было не так уж плохо. По крайней мере в одном крошечном уголке Эквестрии, где стражница с мэром творчески понимали свой долг.

— А ты правда можешь стать бобром? Енотом? Волчонком?..

Слышался шелест, вокруг собралась стайка галдящих птиц.

— Ох, вау! Как же я вам завидую. А я однажды летела на спор впереди бури. Два дня подряд!

Птицы честно восхитились, но одной дрожащей слепой было вовсе не до этого. Она слышала дыхание рядом: напряжённое, шипящее — и никак не решалась обернуться. Кризалис ждала за углом, не показывая себя: словно позволяя одной пегаске расслабиться, а другой подумать над своим поведением. Хорошенько подумать. Ушки дрожали, копыта подрагивали — а неоднократно избиваемый круп и вовсе горел.

Впрочем, было и то, что Сноудроп хорошо усвоила в обществе чейнджлингов: королева не терпела трусости, а глупость, что же, могла и простить. Так что хватит бояться — идём. Шаг и ещё шаг, сложенные за спиной крылья. Третий шаг и четвёртый, копыто на шершавом бревне. Сноудроп уткнулась в мордочку подруги, глубоко вдохнула; мягкий запах корицы тронул нос.

— Я…

— В морду не лягнёт?

— А?.. — Сноу вздрогнула, ощутив раздвоенный язык на губах.

Поцелуй, это был всего лишь поцелуй — долгий, но совсем не грубый, в конце которого Сноудроп сглотнула смешанную слюну.

— А лягнуть хочется, — послышался голос рядом. — Ты не сильно обидишься?

— Обижусь. Но если поцелуемся, прощу.

Пегаска хихикнула — чуть хрипловато и смущённо, но уже через несколько мгновений Кризалис рассмеялась тоже, обнимая их двоих.

— А ведь ты была права, Сноу. Я тут план на полсотни ходов рассчитала, а всё оказалось так просто. Прямо камень с души.

— Ну, я же говорила…

— Ценю. Устроим групповушку на шестерых?

Со стороны Рэйни послышалось испуганное: «Еееее», — но уже через миг хитинистая снова рассмеялась. «Шутка, шутка же!» — она шумно замахала копытом; а потом призналась, что королева на то и королева, что ни за что не уступит какой-то там деревенщине. Как в гонках с бурей, так и в постели, или на пути к ней.

— Я не деревенщина. Я умею читать.

— Представь себе, я тоже. А ещё писать, считать, делать кобылкам приятно. И нет, я не продажная пони, потому что пони слишком тупы, чтобы торговать любовью. Но я всё равно обожаю вас.

Две крылатые стояли друг на против друга, уткнувшись носами. Напряжённое сопение слышалось с обеих сторон. «Передерутся, не передерутся?» — раздумывала Сноудроп. И всё-таки разум возобладал: не передрались, поцеловались. Несколько раз подряд.

Что же, каждому своё. Сноу взяла утку в копыта и тоже поцеловала — прямо в длинный уплощённый клюв.

Глава восьмая «Цена свободы»

Тепло от печи, лёгкий запах соснового дома, шелест пернатых и перепончатых крыльев. И разговоры, бесконечные разговоры, в которых проходила бессонная ночь. Чейнджлинги рассказывали о Семье и родине; она тоже, о мечтах, маме и детстве; Рэйни о полётах и полях. А ещё о зубастых зверях Нагорья, которые единственные на свете её понимали, хотя и уважали только меркантильную сестру.

Их многое объединяло, как оказалось: и любопытство, и тяга к медовым коврижкам, и даже честность — которой приходилось учиться прямо сейчас…

— А так-то, — Кризалис потёрлась носом о нос. — Можно без секса, и даже без поцелуев. Ты тёплая, Сноу, потрясающе тёплая. Это называется любовью?.. Я полна сил.

Мордочка коснулась мордочки, поцелуй едва обозначило касанием губ.

— …С чистого листа, ты предлагала? Я начинаю понимать.

«Наконец-то», — Сноудроп широко улыбнулась. Вот такая Криз ей нравилась, бесконечно нравилась. Такой подругу она могла не просто любить, а полностью довериться, и по настоящему, без капельки сомнения уважать.

— Рэйни, — Кризалис поднялась. — Я сделала огромную ошибку.

— Так попроси прощения, — пегаска фыркнула с печи.

— …Другую ошибку. Запад Нагорья, двадцать миль к северу от Бастиона. Разбитый маяк, стая волков. Я увидела Сноу на цепи и взбесилась, мы убили там всех.

…

Рэйни ничего не сказала.

— Это были твои друзья?

— Нет, — пегаска прошуршала крыльями, спрыгнула с печи. — Я же не знаю каждого. Кролики были?

— Ага.

— Можно рассказать сестре? Мы им поможем.

Криз ответила вздохом, копыто прочертило о земляной пол. Несколько мгновений, и они уже обсуждали, как спасти ушастых, при этом не подставившись и не наведя беду на остальных. Прямой как лом Рэйни было непросто, но всё-таки она пыталась что-то придумать: а когда идея выходила дурацкой, пробовала снова. И снова, и снова, и снова. Пока Кризалис не потеряла терпение:

— Ладно, ладно, делай как знаешь! — королева стукнула копытом о пол. — Я уже не удивлена, что тебя жеребчики за милю обходят!

— Эй!

— Не обходят?

Пегаска фыркнула, но отвечать не стала. Поднявшись рядом Сноудроп ощутила, как её тело напряжено.

— Давайте без драк, — Сноу попросила. — Не будем всё портить. Криз куда лучше, чем кажется поначалу. Да и ты — лучше.

— Просто, — пегаска с усилием расслабилась. — Никак не могу привыкнуть. Вы жуткие, ребята. Я понимаю, что вы неплохие, но так сразу привыкнуть не могу.

Зашелестело, послышался тихий треск.

— Ав? — поинтересовалась сменившая облик Кризалис.

— Авв… — смущённо ответила пегаска.

Обе хихикнули, а спустя пару мгновений и вовсе рассмеялись. И Сноудроп вдруг ощутила, как улыбка сама появляется на мордочке. Неунывающие пони — вот что было главным сокровищем мира. А ещё добрые, храбрые, верные — с такими совсем не хотелось плакаться о своём. Только прижаться носом к груди и со всей силы обнять.

— Рэйни, — она решилась. — Если хочешь с нами, я буду очень рада. Только, пойми, я делю постель с ребятами. Потому что им это нужно, а я не против, я могу.

— Хм, а как это ваше: «можно без секса»?

— Нам с Криз можно. Но, знаешь, я не та пони, которая съест пирог с подругой, когда другие тоже голодны.

Пегаска подошла ближе, зашуршали крылья, дыхание обдуло лицо. Мгновение, и она прижалась носом к макушке, крылья легли на бока. Сноудроп ждала, почти желая услышать кризино «поцелуйтесь!», но та молчала, только тихо, размеренно дыша.

— Узко мыслите, пушистые, — наконец проговорила Кризалис. — Всегда есть решение. Дотянем до ближайшего города и возьмём планёр. Нужно будет, наймём ещё пару-тройку пегасов, но, думаю, втроём мы ребят и сами утащим. А без багажа обойдёмся как-нибудь.

— А дальше-то что?

— А дальше у нас в банде три кобылки и аж дюжина жеребчиков. И я вам обеим надеру уши, если вздумаете читать им мораль.

«А ведь я… не обязана, — вдруг осознала Сноудроп: — Я могу отказаться. Могу выйти. Могу улететь».

И хитинистые будут сыты, и незнакомые кобылки неплохо развлекутся, и может даже так статься, что кто-то найдёт свою настоящую любовь.

— Я… свободна? — вопрос вырвался вслух. — Свободна?..

Кризалис опустилась рядом, копыто погладило вдоль метки на бедре.

— Дикое чувство, правда? — она едва ощутимо дрожала. — Я могу делать что захочу. А чего я хочу?.. — Кризалис вдохнула и выдохнула. — Я хочу любить тебя, Сноу, очень глубоко и сильно. А ещё хочу, чтобы тебе было хорошо. Хочу построить город и подарить ребятам уйму маленьких чейнджлингов. И чтобы было много, очень много вкусной счастливой еды.

Королева неуверенно хмыкнула, потянулась.

— Давай сделаем это вместе, Сноу! Я же не справлюсь без тебя. Давай дружить, Рэйни! Ты милая. А сейчас, знаете что, давайте завтракать. И к завтраку у нас будет две кринки пегасьего молока.

— Эм?..

— Откажешься, обижусь.

Вновь зашелестело, Кризалис вернула свой облик. И оказалась рядом, с очень-очень серьёзным видом дыша им с Рэйни в носы. Аромат аниса едва не заставлял чихать, а копыто хитинистой часто постукивало о пол.

— Вообще, будь я пони, я бы тебе в нос дала, — она продолжила незлобно. — Хорошие кобылки не пытаются увести чужого жеребчика. Хорошие кобылки не играют со скалками по ночам.

— Я не…

— Ври больше. Я вас, пушистых, теперь отлично знаю. «Высокая культура», вы говорите! Хрень ваша высокая культура, если жеребята убегают из дома, а у каждой кобылки нет своего жеребца. И наша культура тоже хрень. И я не предлагаю сломать всё к Дискорду. Просто, давайте заботиться друг о друге и хоть чуточку друг друга уважать.

Кризалис замолкла. И стоящая с ней нос к носу пегаска не говорила ничего. Сноу не знала их мысли, не могла ощутить чувства, но по себе помнила, какая буря бушует в душе. Любить приятно? Конечно же приятно! Секс ужасен? Нет, нисколечко, если любимые тоже любят тебя. И не было ничего страшного кроме воспоминаний, которые так глубоко въелись, будто хотели травить всю жизнь.

А ведь не в первый раз она позволяла воспоминанием себя мучить. Друзья? Нет, не слышали. Будем сидеть дома и делать снежинки. Ведь жеребята обязательно обидят, обязательно предадут…

Это было так глупо, что сил не оставалось продолжать.

* * *

— Криз, Рэйни, а давайте устроим групповушку?

Пегаска мягко, но сильно обняла её. Потёрлась мордочкой о шею. «Я рядом», — она говорила без слов, а ещё напоминала, что культурные кобылки так не поступают. Потому что нельзя.

— Я не испорченная, — Сноу сжала зубы. — Я так хочу. Потому что это честно. Потому что мы не просто товарищи, мы семья.

Со стороны Криз послышался одобрительный шелест, зашуршали крылья — в полукольцо их взяла тройка остальных. Все молчали.

— Рэйни, помнишь, мы чуем эмоции? Жалость, жалость, горечь, жалость. Так достало! Мы устроим тебе лучший день в жизни. Потому что можем и хотим. А ты, хочешь?

— Нет.

Криз подошла вплотную.

— А если честно? Вот честно-начестно?.. — Кризалис глубоко вдохнула. — Мы не жалкие букашки! Ты не жалкая стесняшка! К чёрту глупости, давай быть собой!

Пегаска напряглась, часто задышала. Щекой Сноу чувствовала, как жилка подрагивает у неё в шее, но Рэйни молчала, только шурша крылом о крыло.

— Ну, не хочешь, как хочешь. Значит будем вместе скучать.

— Да не в этом дело, — вмешался Веджи.

— А?

— Она хочет дать тебе в нос.

Послышалось шуршание, удивлённое фырканье, скрипнула дверь.

— Сноу, давай пройдёмся?

В круп мягко подтолкнуло, пушистый хвост прошелестел по лицу.

— Понимаешь, мы должны защищать королеву. Но когда она сама нарывается, как-то не хочется. Пусть передерутся вволю, а что от пернатой останется мы как-нибудь отскребём.

— Так уверены? — Рэйни не удержалась.

— Ага, никаких шансов.

«Провоцирует, — поняла Сноу, — причём обеих».

Будто драка хоть кому-то помогала. Будто культурные пони, или чейнджлинги решали проблемы битьём в нос. Ну что за жеребячество?! Хотя, был день, когда она доверилась этому хитинистому, и стало чуточку легче. Так может, он лучше знает?..

«Друзьям нужно доверять».

Зубы ухватили любезно протянутый хвост, вздох вырвался тихим свистом. Шаг и ещё шаг, бревно порога, покрытая росой утренняя трава.

— Знаешь, что я в вас уже ненавижу?.. — послышался голос Рэйни, но тут же прервался, когда позади захлопнулась дверь.

Передерутся. Никаких сомнений. Помня кровь подруги на копытах Сноудроп чувствовала, как холодеет в душе. Это была худшая глупость в жизни: а две кобылки собирались прямо сейчас это повторить. И любимой будет больно, или достанется ни в чём не повинной пегаске. Разве капля слитого гнева стоила того?

Сноу выпустила хвост жеребца.

— Это неправильно.

— Только для тех, кого не учили драться. А им понравится. Разобьют носы, порвут уши, прочувствуют друг друга. Драка — лучшее начало дружбы, я говорю.

— Глупости.

Нос уткнулся в мордочку, копыта легли на плечи. Веджи чуть потёрся губами о щёку и отпустил.

— Я присмотрю, чтобы Рэйни сильно не досталось. А ты поддержи меня тоже. Она замечательная, я хочу её.

Хочет?.. Ну точно — жеребячество! Жеребчики никогда не меняются. В этом мире, вообще, никто меняться не хотел.

Сноудроп вдохнула, с жадностью, набрав полные лёгкие промозглого осеннего воздуха. Запах тины, малинника, старых стен и грибов. Нифига это не взбодрило. Наоборот, только больше мути поднялось в голове.

Она уже давно запуталась, что правильное, а что неправильное. Когда любят друг друга — это правильно?.. Конечно! А когда позволяют любимым ссориться, это тоже правильно? Нет, нисколечко. Но пони на то и пони, что не умеют долго держать в себе злость. Может, тогда неправильное временами лучше правильного? В том смысле «лучше», что оставляет меньше боли в мире. Это ведь самое важное, чтобы по миру не расходилась затаённая боль.

«Столько вопросов…» — Сноу прижала копыто к лицу, едва не испачкавшись грязью; поморщилась. Она уже успела наслушаться от утки всякого сложного: о долге правителя, об управлении городом и страной. Какой из неё правитель, если даже друзей помирить не в состоянии?.. Она знала, что нужно что-то придумать, вот прямо сейчас — но совсем не было идей.

В доме громыхнуло, послышался звон и хруст.

— Хм, — Веджи насторожился. — А она кое-что умеет…

— Надеюсь на тебя.

Быстрый поцелуй в нос, и Сноу побежала. Десять шагов вперёд, дюжина вдоль изгороди. Скрип банной двери, высокий порог. Крик позади.

Уши поджались, мордочка сморщилась как от лимона. Не слушать, не думать, отвлечься — и пусть весь мир идёт к чёрту. Друзья на то и друзья, чтобы довериться им. А любимые на то и любимые, чтобы уважать их заморочки: пусть даже самые дурацкие на свете.

— Ребята, — она обернулась. — Я к вашим услугам. В смысле, полностью. Хорошо, что здесь тепло.

«И тихо», — она добавила про себя. Особенно если хорошенько уши поджать.

* * *

Нос обдуло чуть пряным дыханием, мягкая грива прошлась по щеке. «Имбирный чейнджлинг», как она его называла, он помог ей устроиться на лавке, чуть нетерпеливо подтолкнул. Значит — голодный. А она ещё выделывалась, мол «можно отказаться». Нет, не можно: потому что ничего не стоит та пони, которая обижает голодных друзей.

Живота коснулось, горячие губы нашли напряжённый сосок. Сноу не удержалась от смешка. Это было так неловко! Особенно когда к ней присосался и второй чейнджлинг, одновременно поглаживая колечко ануса и массируя круп.

И вообще, что за глупости. Первый чейнджлинг, второй чейнджлинг?! У друзей были имена!

— Джин, давай ты спереди, а Бигзу сзади. Как в прошлый раз.

Копыто коснулось мошонки.

— Совсем забыла, — Сноу поморщилась. — Дурацкая палка.

Впрочем, ребят это ничуть не смущало. Бигзу любил жеребчиков, а Джин и вовсе был когда-то кобылкой. Хитинистые такие хитинистые. И всё равно они были вместе, словно… семья?

— А вы… — Сноу сбилась. — Вы любите друг друга? В смысле, не как меня или королеву. Как жеребчик кобылку… то есть жеребчик жеребчика.

Она резко выдохнула, когда зубы прикусили сосочек. Незлобно так, но вполне ощутимо: мол, не отвлекайся. Немножко обидно. Ведь это важно, кто и кого любит: потому что весь мир опутывали нити отношений, и если помнить о них, так получалось, что повсюду жили уже не чужие пони, а друзья и любимые друзей.

Вот Рэйни, например. Она лично знала сестрёнку тётушки из Ванхувера, а Буки так и вовсе училась у Богини, как и каждый мэр приграничных земель. «Мир — большая деревня», — сколько раз Сноу в этом убеждалась. Хитинистые, пушистые — не важно: на самом деле все были как родные, на самом деле все знали всех.

А между тем молоко стремительно кончалось. Чем думала Криз, когда хотела надоить с них с Рэйни аж две кринки? Или снова собиралась что-то наколдовать?..

— Мм, вкусная, — Джин отпустил опустевший сосочек, потёрся носом о пупок.

— Ответь, пожалуйста.

— Ага, мы семья. Мы любим друг друга. Вместе нам хорошо.

Нос коснулся носа, язык языка. Поцелуй был стремительным и страстным, а потом вдруг послышался шелест, пряный запах магии заставил ноздри дрожать.

— Эм, давай без ваших шуток? Я щупальца не очень люблю.

Имбирный чейнджлинг хихикнул; голосом совсем юной кобылки; мордочка потёрлась о плечо.

— Сейчас я сделаю тебе приятно. Так приятно, что захочешь навсегда остаться жеребчиком. Расслабься и наслаждайся собой!

Певучий акцент звучал в окончаниях слов, кобылка едва слышно урчала. Язык лизнул щёку, ушко, кончик неровной гривы. Это была вовсе не пони: слишком грубая шёрстка, слишком резкие черты лица — а к тому же дырочки в ушах. Пони никогда не украшали себя так.

— Ты была зеброй?

— Неа, окапи. Вроде бы. Точно помню, что не была нормальной полосатой, они сторонились меня.

— Сторонились?

— Ага, так себе детство.

Джин не продолжил. Или не продолжила?.. Не суть! Но в прочем это был как раз тот случай, когда Сноу очень хотела узнать. Потому что знать друзей, это важно. А то получается выдуманный образ, как с принцессой. Тыкаешься носом, тыкаешься — а образ стоит между вами как ледяная стена.

— Расскажи.

Копыта легли на плечи, мордочка уткнулась в нос. Сначала Сноу подумала, что Джин заговорит на языке жестов, но нет, та начала вслух:

— Я рано ничейной осталась. Что-то крала, что-то ела, чем-то болела. Потом попалась, и боли больше не было, Семья заботилась обо мне.

— А ты…

— Давай не будем о грустном. Я просто везучая. Случись беда, меня всегда хватали за шкирку и вытаскивали из пламени. Трижды, подруга! Трижды меня спасали. А бескорыстно единственный раз.

Шероховатый язык почесал за ухом, затем за вторым. Маленькая окапи позволила облизать мордочку: и справа, и слева, и даже вдоль чуть морщинистого носа. Вскоре Сноудроп убедилась, что грубоватая шёрстка не была такой от природы: просто над старыми ожогами она всегда не очень росла.

Ей тоже случалось обжигаться. Слепая ведь всё время что-нибудь задевает, то горшок с углями, то горячий, жуть какой болючий бульон. Товарищи по несчастью, так это называлось?.. Не важно. С друзьями она чувствовала себя замечательно, хотелось знать о них всё.

* * *

Тёплая, узкая, совсем неглубокая — маленькая окапи не могла принять её полностью, но очень и очень старалась. С каждым вдохом она насаживалась всё глубже, а на выдохе внутренние стенки сжимались — член словно обмывало вязкой волной. И это было приятно, на удивление приятно. Да что там, так круто, что Сноу едва сдерживала стон.

— Ну как, нравится?..

— О-очень…

— Эта техника у полосатых «прибоем» называется. Криз тоже умеет, ленится просто, ты её заставляй.

— Она…

— Самая ленивая королева на свете, — Джин потянулась. — Но ты на неё замечательно влияешь. Просто, не позволяй ей ездить на себе.

Сноу вскрикнула, уже не в силах сдержаться. Головку члена обхватило так сильно! Кобылка пустила её в матку, а потом как сожмёт со всех сторон. Теперь она вовсе не двигалась, но волны по внутренним стенкам всё шли и шли: снизу вверх, всё чаще и чаще, выдаивая член словно очень большой и длинный сосок.

Сноудроп едва не кончала, но вместо разрядки пик удовольствия всё рос и рос.

— Между прочим, это я всему Криззи учила. Или ты думала, в слуги будущей королевы взяли бы простую бестолочь, думающую только о вкусностях и жеребцах?

— А-ах?..

Сноу не удержалась, кончила: одновременно и как жеребчик, и с тем кобылкиным жаром внутри. Но она не почувствовала выброса спермы, разве что самую капельку — оргазм поднялся и схлынул, а она всё ещё могла продолжать.

— А это другая техника. Моя личная. Когда Криз освоит, обязательно похвалю.

Сноудроп обняла подругу, вжалась мордочкой в грубоватую шерсть на груди. «Жеребчиком быть не круто», — она думала. Какое там! Кобылкой она испытала всякое, но это было совсем иначе: тепло, нежно, захватывающе — и вовсе не больно. А ещё не было горечи: ни капли той мерзости, что каждый раз в прошлом оседало на душе.

— Ошалеть…

— Ага, восхищайся, — Джин прыснула. — Обожаю, когда ценят! Без милой рожицы, одной писечкой и умением я из таких задниц выкарабкивалась, где кто угодно бы сдох.

— Я…

— Ты тоже. Я уважаю тебя.

Очередной пик, глубокий поцелуй и сильное объятие. Визг, восторженный визг, и снова частые сильные волны. Сноу ощущала себя словно в потоках горячего, мокрого снега, который ласкал, поглаживал, касался — теперь не только члена, но и каждого чувствительного места на теле. Большие уверенные копыта растирали её.

— Я?..

— К твоим услугам, Снежинка, — сказал поглаживающий её сзади жеребец. — Если ты наша, то и мы целиком твои.

«Мои?» — мысль отдалась эхом. Она хотела друзей, хотела брать и отдаваться — но, блин, как же от всего этого кружилась голова.

— Полегче… — Сноудроп взмолилась. — Дайте передохнуть.

— Ха-ха, слабенькая!

Джин звонко расхохоталась, но «волны» чуть замедлились, хотя и по прежнему сдавливали так сильно, что каждая пятая заставляла срываться на взвизг.

— А знаешь, я не самая верная дыроножка на свете, — Джин прошептала на ухо. — Если бы не метка того мерзавца, я бросила бы ребят. Так запросто, взяла бы и бросила. Комфорт и свобода, вот всё, чего я хочу.

— А? — Сноудроп вздрогнула, внезапно осознав слова. — Ты… уходишь?

— Глупости! Ты бы видела ту гору золота, что нам выделила Диархия. Да маленькой я до столька даже не умела считать. Мы отлично устроимся. В самом безопасном месте мира. С целым стадом пушистых на любой вкус. О чём ещё можно мечтать?

Быстрый поцелуй, сильное объятие, и маленькая окапи вновь ускорилась. Вверх и вниз, вверх и вниз — так глубоко и сильно, что вместе с удовольствием в промежности пульсировала боль. Но она не пугала, а наоборот, очищала чувства до кристальный чистоты.

Очередной оргазм превратился в ещё более громкий взвизг.

— А благодаря тебе я тоже размечталась, — Джин ткнулась носом в лоб. — Ты дашь мне денег. Скажем… четверть. А я найду таких же невезучих и выкуплю их.

— Выкупишь?

— Представь себе! Есть в мире места, где жеребёнка и обидят, и на цепь посадят, и продадут за пол-горшка серебряных монет. И мне подумалось, почему бы не воспользоваться этим? Мы выкупим бедолаг, сделаем армию. А потом вернёмся и всех плохих съедим.

— Съедим?.. — Сноудроп вздрогнула, отстранилась. — Я не хочу никого съедать!

— А я хочу. Плохие — вкусные. Ты со мной?

Нет! Она не хотела есть плохих! Она могла представить, как убивает рогатого, как давит его в лепёшку, в кровавое пятно — но чтобы съесть?.. Чудовищно. Даже если с картошкой, она бы всё равно не смогла.

— Я не хочу есть других. Не могу, не буду. Пожалуйста, больше об этом не говори.

— Идёт. Тогда просто прикончим. Я знала, что ты поддержишь меня.

— Стой!

Но мелкая окапи и не думала останавливаться: член снова оказался в горячем узком проходе, вновь стенки двинулись волнами, заставляя корчиться и стонать. Мысли исчезли, чувства очистились — хотелось только наслаждаться подругой, и вторым чейнджлингом, который делал такой замечательный массаж.

Пик, падение, снова пик. Сноу ощущала, как по маленькой капельке её выдаивает, пока жеребячьи шарики не разболелись. Внутри не осталось ничего.

Джин звонко рассмеялась:

— Хорошо быть дыроножкой? Признайся! А дыроножкой-жеребчиком особенно. В этом целый мир!

Нос прижался к носу, узкий вытянутый язык принялся вылизывать взмокшее лицо.

«Хорошо?» — Сноудроп неуверенно улыбнулась. Опавший член побаливал, всё внизу тянуло, но ей и правда было неплохо. Каждый прошлый секс оставлял отвратительное послевкусия: принуждения, пытки, обиды — а сейчас было только то лёгкое ощущение, будто её вокруг копытца обвели.

— Я не разрешаю тебе убивать. И королеве тоже не разрешаю.

— Вау…

— Я серьёзно. Если вы, ребята, за старое — то нам не по пути.

— Ладненько. А под замок посадить можно? Вкусно кормить, давать кобылок, играть на арфе по вечерам?

Сноудроп поёжилась. Она не могла представить рогатого под замком. Что ему стены? Плевать ему на стены, выдай такому перо и бумагу, всё равно сотворит зло. А »давать кобылок», что за ужасная идея?.. Даже если эти кобылки хитинистые, им всё равно будет больно: зло ведь на то и зло, что волей-неволей обижает всех вокруг.

— Не знаю, наверное, — она пробормотала в конце концов.

— Хорошо. Ты главная, — Джин проговорила с расстановкой. — И ты решила: врагов режима под замок.

— Да, блин, решила! Может отпустишь меня?

Смешок, тихий шелест, и вместо злюки-окапи она вновь ощутила на себе изящно сложенного жеребца. Чуть помяв гриву он поднялся. Самодовольный, лучащийся сытостью, но по-своему очень даже милый — как настоящие чейнджлинги и должны быть.

И ей понравилось это, на редкость понравилось. Хотелось повторить.

— Бигзу, я готова. Спасибо за отличный массаж.

Поцелуй в нос, и она улыбнулась. Лёгкий захват зубами за шкирку, и чуть покачиваясь она шагнула к выходу следом за жеребцом.

* * *

По навесу крытого двора постукивал дождь, крякали утки, встревоженно чирикал воробей. Лишь выйдя за порог Сноу глубоко вдохнула. Уже привычная тина от пруда, аромат малины, едва слышный листопад. Потеплело. Наверное, Солнце уже давно поднялось над горизонтом, а значит и им пора было лететь.

— Ау, Криз! Рэйни! Только не говорите, что покалечили себя.

— Да куда ей, — рядом послышалось пегасье фырканье. — А как ты? Я сначала подумала, тебя обижают там.

— Только не говори, что подсматривала.

— Ну… ладно, не скажу.

Вздох. Копыто потёрло мордочку, смешивая с испариной осеннюю грязь. Где там было корыто? Ага, вот. Сноу с удовольствием окунулась, аж по холку, наслаждаясь чуть тронутой ледком водой. Два дня, максимум три, и Зима придёт в мир — Сноу всегда это знала; а принцесса говорила, что в это время в одной слепой нечто меняется: грива вьётся сама собой, а в глазах появляется та особенная «льдистая глубина».

И холода она почти не чувствовала, вот прямо как сейчас.

— Ребята, вы не пугайтесь, если у меня вдруг глаза начнут светиться, или ещё что такое. Это норма. Бесит каждый год.

— Знаешь что, Сноу, — Бигзу потыкал её в круп. — Иди в дом. Развяжи королеву. Думаю, всем будет лучше, если это сделаешь ты.

Кто говорил, что драки не помогают?.. Она говорила. И вот закономерный результат.

Полотенце протёрло гриву, грубый гребень кое-как расчесал пряди, мятный корешок похрустел на зубах. Хотелось оттянуть неизбежные проблемы, но они ведь никуда не денутся. Вражда, это такая штука, что если не разобраться с ней сразу, то так и будет всем назло тлеть.

— Пошли извиняться, Рэйни.

Опустив голову Сноу потопала в дом. Порог, стена, подзывающее мычание. Рот-то зачем было затыкать?.. Пегаска мало того, что привязала Криз с Веджи друг к другу, так ещё и засунула в грубый холщовый мешок.

— Они, ну, щупальцами тянулись, — она объяснила, прежде чем заняться узлом.

Криз сидела молча. Это был хороший, или плохой знак?

— Слушайте, ребята, — Сноу сняла последнюю верёвку. — Не начинайте снова, пожалуйста. Мы просто должны поговорить.

— Я рогом не пользовалась, — буркнула Криз.

— Думаешь, тебе бы помогло?

— Помнишь, я тебя вчера поцеловала? Одна мысль — и ты умрёшь. Одно слово — и ты начисто забудешь нас.

— Ври больше.

— Грр! — Кризалис вскочила. — Считаешь себя такой крутой? Вырвать жеребёнка из лап чудовищ, как благородно! А спросить её? Зачем спрашивать?! Конечно, тебе ведь семнадцать, ты уже взрослая! А жеребята в Эквестрии не имеют прав.

«Жеребёнка?»

— Да я тебя насквозь вижу!

— А я — тебя!

Обе взмахнули крыльями, зашипели. Наверняка смотрели друг другу в глаза. Хотя, какое там «друг другу». Злость была такой осязаемой, что Сноу прямо шёрсткой чувствовала её. Всё внутри холодело, а ещё было ужасно, до колик смешно.

— Рэйни, ты что, всерьёз собиралась меня похитить? Какого дракона?

— Не знаю, — пегаска буркнула.

«Стоп», — Сноу резко остановилась. Вчера эта крылатая восхищалась ей, слушалась с полуслова. Да и Криз тоже не устраивала сцен. Так что же изменилось?.. Ответ прост — она расслабилась: и последние крохи лидерства таяли прямо сейчас.

Нужно было что-то придумать. Срочно! Пока ребята не натворили дел.

— Рэйни.

— А?

— Расслабься.

Шаг вперёд, второй шаг. Копыто легло на шею пегаски, а через пару мгновений и второе — Сноу старалась двигаться медленно, чтобы кто-нибудь невзначай не сглупил. И все вокруг молчали. Чейнджлинги только задышали чаще, когда она начала массировать напряжённые мускулы крыльев, одновременно поглаживая самые чувствительные места на боках.

Рэйни чуть расслабилась.

— Итак, я сделала что могла, — Сноу заговорила, стараясь как можно чётче отделять слова. — Но у нас ещё остался голодный. Рэйни, стой и не смей лягаться. Веджи, подои её.

— Ошалела?! — пегаска дёрнулась.

И тогда Сноу ухватила её за нос. Зубами. Аж до писка. Криззи-стиль, вот как это называлось, и как клёво оно работает одна слепая знала по себе. Рэйни оцепенела.

— Хфф?!..

«Спокойно, спокойно», — про себя шептала Сноу, оттягивая испуганную пегаску к центру комнаты. Два шага, три — тюфяк под копытами — она заставила Рэйни лечь.

— Веджи, за дело, — на выдохе она отпустила нос крылатой.

Копыта легли на шею, веки широко распахнулись. Пусть она ничего не видела, но ведь и мама, и принцесса говорили, что у неё есть что-то затягивающее в глазах. Вот только уверенности не было, что в избушке без окон достаточно светло.

Пегаска ёкнула, напряглась.

— Это не больно, — Сноу погладила ей шею. — Это приятно. Мир был бы лучше, если бы пони не выделывались, а помогали своим хитинистым друзьям.

Рэйни неуверенно кивнула.

— Осталась Кризалис. Ты разрешаешь ей?

Слабый кивок, дрожь мускула в шее, напряжённый выдох.

«Только без глупостей, только без глупостей», — мысленно молилась Сноудроп. Она могла представить себя прежнюю на месте Рэйни, и знала точно — ждать нельзя. Это как ледяная стена, которую нужно бить и бить, пока не рассыплется в иней. Но не слишком сильно, ни в коем случае не слишком сильно: иначе очень больно станет пони за стеной.

Слёзы проступили на глазах, она всхлипнула.

— Сноу?

— Я хочу… как лучше. Доверься мне.

«А как — лучше?» — она не знала. Сноу вновь и вновь спрашивала себя, как поступить с Рэйни Клауд. Что делать с нормальной, доброй пони, которая ни за что не оставит жеребёнка в беде?..

Попросить остаться дома? Не послушается. Связать и бросить? Обидится и следом полетит. Связать и забрать с собой? Даже думать страшно. Она видела единственный выход: взять в Семью. А если Рэйни не захочет, то показать себя с ребятами такими мерзавцами, про которых говорят: «С глаз долой, из сердца вон».

Так правда будет лучше. Для всех.

* * *

Сноу лежала, обнимая испуганную пегаску; крылья часто постукивали о пол. Поймай пони в неудобной позе — и любая испугается. Чуть надави — и подчинится. Чередуй грубость с нежностью — и её душа будет трещать. Сноудроп хорошо помнила эти приёмы, хотя «учителя» прикончила бы хоть прямо сейчас.

Рэйни дрожала.

— Сейчас я сделаю тебе приятно. Языком. В тайном месте. Лягаться не будешь?

Пегаска резко кивнула, но тут же замотала головой.

— Не будешь, ребята подержат. А пока поцелуйся с Веджи. Ты храбрая, ты очень понравилась ему.

— Сноу, я…

— Помолчи, пожалуйста.

— Кончай дурачиться! Я же старше вас всех.

Сноу хмыкнула, отстранилась. Нет, серьёзно, кому понравилось бы, когда называют жеребёнком. А её нередко называли, иногда даже младшие — потому что маленькой росла.

— Эй!

— Будешь выделываться. Укушу, — Сноудроп обещала.

Стремительное движение, касание мордочки о грудь пегаски — и она улеглась на неё. Очень плотно, обнимая и крыльями и всеми копытами, чтобы даже не думала вырываться. А если и попытается — фигу там, Сноу чувствовала ребят рядом. Все готовы были схватить и со всей силы держать.

— Может свяжем? — предложила Джин. — Удобнее будет. Я умею, ничто не затечёт.

— А она согласится?

— Нет!

Гадство начинается с малого — её учили — гадким пони богиня дарит кошмарные сны.

— Связывай, — приказала Сноудроп.

Пегаску поцеловали, так что очередной возглас протеста превратился в сопение, — а сама Сноу скользнула вдоль напряжённых грудных мышц. Таких ощутимых, но вместе с тем изящных — даже в облике жеребчика ей далеко было до такой силы и красоты.

— Ты красивая, Рэйни. Даже очень. Это несправедливо, что у тебя не было жеребцов.

— Ага, — она буркнула. — Несправедливо. Кончайте дурить. Я так не хочу.

— А мы хотим. У нас всё общим мнением решается. Нас пятеро, а ты одна.

Губы наткнулись на сосочек — отвердевший и чуть влажный — Сноу попробовала немного пососать. Крошечная капелька, последняя, но чтобы прочувствовать вкус этого хватило. Мягкий и едва ощутимо лимонный, с оттенком мармелада и фруктового льда.

— Аах, как вы это делаете?

— Магия, — Сноудроп сказала с придыханием. — Ты ведь поцеловала королеву, помнишь?

— Нет, она!

— Тем более. Это и копыто, и сердце, и дружба на века.

Пегаска поперхнулась, дёрнулась — но ребята держали крепко, сжатые бёдра начало потихоньку разводить. Секунда, вторая — злое мычание — и Сноудроп наконец-то ощутила губами начало щёлки, отжатый наружу довольно крупный клитор. С силой она его обхватила губами, со всех сторон.

Рэйни затряслась.

— Да хватит трусить! Что за недотрога? То не нравится, это не нравится. Хуже чем Сноу в первый раз.

— Я не…

Сноудроп сжала пегаскин бугорок зубами, потянула на себя. Это приятно — она помнила. Больно, но вместе с тем по-особенному, ошарашивающе приятно. И Рэйни вскрикнула. Только это был ничуть не радостный крик.

— Ааау! Отпусти! ОТПУСТИ!!!

— Эм, больно?

— Отпусти!

«Ни за что».

Сноу уткнулась носом в подрагивающую щёлку, вытянула язык. Пахло пегаской, влага частыми каплями выступала изнутри. Тело — лживая штука, Сноу по себе знала, но пони ведь тоже не текли за просто так.

— Ты не умеешь сдаваться, — послышался голос Веджи. — Признай Сноу главной, потерпи наказание, а там будет легче. Если хочешь с нами, ты должна уважать нас.

Кризалис тоже заговорила:

— Не жалеть, а уважать. Знаешь разницу? Жалость пушистых на вкус как помои, а уважение как лимонный мармелад. Если хочешь продолжать в том же духе, то катись лесом, мне грязнули в спутники не нужны.

— Да ты!..

— Я хочу уважения!

— Уважение, за это?! — пегаска дёрнулась.

— Вообще озвереть. Мы перед тобой стелимся, а в ответ ушат помоев за ушатом. Что, недостаточно благородны?! Ну так и вали к своим любимым волкам.

Пегаска зарычала, хитинистая тоже. Кажется, они там снова столкнулись носами и зло зыркали глазами в глаза. Неудобная поза пушистокрылую Рэйни уже не смущала: бёдра расслабились, крылья свободно лежали на полу. И неясно, то ли смирилась она, то ли ждала случая лягнуться — а может и просто отвлеклась.

Между тем Сноу всё вылизывала и вылизывала щёлку, никто на неё внимания не обращал.

— …Сами вы варвары! Вы хоть знаете, какие у нагорцев дружные стаи? Как они заботятся о своих?..

— А мы, стало быть, не заботимся.

— Кончай юлить! Ты только о себе и думаешь. Впервые вижу мерзавку, которая даже за правдой интриге плетёт.

— А я не умею иначе, — Криз сбавила тон. — Меня так всю жизнь учили. Вот, Сноу тоже взялась учить, и я стараюсь. А тебе всё сразу подавай.

Пегаска тяжело задышала, мышцы бёдер вновь напряглись. И соков стало больше, гораздо больше, нос теперь скользил по щели как по влажному льду.

«Пора», — решила Сноу. Язык вытянулся, нашёл сжатый туннель — и осторожно, очень-очень осторожно проник.

— Не надо…

«Это не страшно, совсем не страшно», — Сноу зашептала про себя, одновременно лаская копытами живот пегаски, а крыльями её бока. Узкий, раздвоенный, очень длинный — язык чейнджлинга был идеален, и с каждой секундой он всё дальше продвигался в бархатистую глубину.

— Ха, тебе нравится это! — Криз воскликнула с восторгом. — Я знала, что ты как мы!

Злое мычание было ответом, а через миг и вовсе сорвалось на сдавленный взвизг. В рот брызнуло, внутренние стенки сжались вокруг языка. Так сильно! Сноудроп едва не запищала.

— Оу, ты быстрая. А Сноу я вылизывала с пол-часа!

— Хватит…

— Хватит выделываться!

«Действительно, хватит!» — Сноудроп оторвалась, глубоко вдохнула. Язык побаливал, голова кружилась. Терпеть это дурачество уже не оставалось сил.

— Можете заткнуться? Бесит. Мне и так нелегко.

…

— Прости, — Криз вздохнула. Послышались быстрые шаги.

Касание о бедро, нежное поглаживание, и вдруг Сноу ощутила промежностью узкий заострённый язык. Резануло болью, но несильной, и тут же язык принялся ласкать открывшуюся щель.

— Эм, думаешь, это поможет?

— Ага, доверься, — Кризалис глубоко вдохнула. Копыта нежно прошлись по животу.

Ладно, довериться, значит довериться. Любимой она и так доверяла. В чём она нуждалась, так это в дельном совете. Языком продолжить? Или попробовать по-настоящему? А может, уже звать Веджи? Или сразу вдвоём?..

Как же не хватало чтения эмоций. Рядом с ребятами она чувствовала себя вдвойне слепой.

* * *

Коснуться щёлки, погладить языком вверх и вниз. Это ведь приятно?.. Конечно же приятно. Сноу потянулась вперёд, глубоко лизнула — и вдруг позади ощутила точно такое же касание: внутрь скользнул язык Криз.

Они ойкнули с Рэйни в унисон.

«Ну как, нравится? — Кризалис заговорила на языке прикосновений. — Это называется обратной связью. Сейчас я тебя немножко подправлю, ты будешь чувствовать то же, что и она».

Сноудроп улыбнулась. Вот что называлось настоящей поддержкой. Не носом ткнуться, не окатить жалостью, а просто взять и встать за плечом.

— Рэйни, — она отвлеклась от щёлки. — Признавайся, что ты в ребятах ненавидишь?

— Ты издеваешься? — пегаска буркнула.

— Я серьёзно. Я, например, ненавижу снисходительность. Терпеть не могу, когда ко мне относятся просто как к слепому жеребёнку. Это самое мерзкое на свете, я этого ещё в школе нахлебалась, не делай так.

Пегаска фыркнула, попробовала потянуться. Неудачно, конечно же: верёвки теперь связывали её по всем крыльям и ногам. Но больше она не дрожала, даже немного расслабилась — и Сноудроп с удовольствием облизывала её тело. Под мысленным взором проявлялся облик крылатой, задние ноги которой закинуло чуть ли не выше головы, а передние были надёжно привязаны к крыльям за спиной.

— Тебе удобно?

— Нет, мне не удобно. Ты разве не чувствуешь, что они пользуются тобой?

— Неправда, — Сноу потёрлась грудью о грудь пегаски, коснулась мордочкой лица. — Не смей унижать ребят, они хорошие. Ты или подружишься с ними, или возвращаешься домой.

Рэйни фыркнула. И даже укус в нос не подействовал: так, только айкнула слегка. «Храбрость», — вот как это называлось. Сноу пыталась представить эту пегаску на своём месте, и что-то сомневалась, что она плакала бы, или просила пожалеть.

Спины коснулось. Кризалис погладила, щека коснулась щеки. Сноу чувствовала мягкое покалывание в мошонке, чуть болезненное, но тёплое — словно яйца заполнялись чем-то, набухали, а может даже и росли.

— Можно без этого… всего?

— Я чуточку.

Ну, «чуточку» можно. Хотя Кризалис вечно увлекалась, что с неё взять. Член уже прижимался к животу пегаски, и чуть побаливал, распухая, появились ощутимые бугры. Рэйни попыталась отстраниться.

— Уверяю, ты справишься, — Кризалис прыснула. — Наша Снежинка от тебя ничего не потребует, что не любила бы сама.

— Угу, я тоже всё буду чувствовать. Не бойся. Потерпи.

Рэйни хотела что-то возразить; но хватит, просто хватит: все возможные слова они уже перепробовали. Губы прижались к губам, рот пегаски услужливо разжало. Язык к языку, мягкий обхват, объятие — и Сноудроп, целуя, потянула её голову на себя.

Член так приятно проскользнул между сосочков — огромный — вымя аж продавило под ним. Чуть ниже, и конец уже упёрся о влажное место. Сноу качнулась вперёд.

— Мфф!

В её собственную щель надавило. Нечто тяжёлое, бугристое, горячее — и слишком большое для неё!

— Криз…

«Ей семнадцать, Сноу. Чуешь разницу? Семнадцать. Ты уж постарайся не уступить».

Огромная штука сзади намокла, маслянистая жидкость закапала в щель. И шёрстка на животе — так аккуратно вымытая и вычищенная — заскользила под членом. Жуть как неопрятно. Сноу любила мыться, но чуяла, что с такими товарищами придётся лезть в ванну по семь раз за день.

— Потом сама вылизывать будешь, — буркнула Сноудроп.

— Она вылижет. Не тяни.

Вздох, напряжение бёдер, касание к щёлке, а затем и члена о влажную теплоту.

«Не обижайся, пожалуйста».

Сноу крепко-накрепко обняла пегаску, губы вжались в губы, язык оплёл язык.

— Мммффф!

Надавить. Чуть сильнее. Ещё сильнее! Тихий вскрик, и конец обхватило влажное, невероятно тугое чувство; щель расступилась под штукой позади. Теперь приостановиться, потому что когда вбивают сразу, это жуть как больно — рогатый мерзавец делал это столько раз…

Сноу мотнула головой, поморщилась; копыта опёрлись о пегаскину грудь. Рот Рэйни освободился, но она ничего не говорила, только сопела и чуть подрагивала. Нравится? Не нравится?.. Сноудроп никак не могла понять.

«Ей нравится. Продолжай», — Криз обняла ещё крепче, подтолкнула.

— А мне не нравится, когда на меня давят.

Сзади послышался смешок. Глупый такой, чисто жеребячий. Сноу помнила, как хихикали кобылки в школе, когда задумали пакость, и обычно эта пакость предназначалась ей. Но точно так же она помнила день, когда дала в нос главной — и все заткнулись. Ненадолго, но заткнулись, потому что поняли, это предел.

«Не позволяй другим ездить на себе», — вот главное правило жизни. И относилось это как к хитинистым, так и к цветным.

— Рэйни, а ты над слабыми издевалась?

— Что?!

— Ага, голос прорезался! — влезла Криз. — Признавайся, пушистая!

— Нет, стража защищает пони. Отпусти.

«Брешет, — Кризалис зашипела. — Все они брешут. Одна ты с нами честна».

Ну, просто мама научила. Ведь быть честной, это важно, даже если не очень получается — в детстве одна слепая врала всем подряд. Кризалис тоже лгала напропалую, но исправлялась же, исправлялась! Одно то признание о смерти волчат чего стоило. Сноу сомневалась, что сама смогла бы так.

Впрочем, хватит грустных мыслей. Рэйни чуть расслабилась, можно было продолжать.

Обхватить покрепче, надавить, потянуться…

— Аууу… — Сноу застонала от наплыва чувств.

Влагалище распирало, бугры тёрлись о внутренние стенки, и в то же время влажная упругость обхватывала её собственный член. Рэйни сопротивлялась, пыталась сжаться внутри — но ведь и одна тринадцатилетняя не могла сходу принять такую здоровенную штуку. Они боролись на равных, напряжённое сопение слышалась внизу.

Чуть глубже, и обратно; чуть глубже, и обратно — Сноудроп покачивалась, продавливая себе путь. Это было почти как с волчонком, то есть со сменившей форму Криз. То же самое неловкое сопротивление, та же самая готовность принять до конца. И никаких помех на полпути, никаких препятствий — Рэйни не была девственницей: то ли увлеклась, играя со скалкой, то ли врала на счёт жеребят.

Но вот и предел, упругая нежная преграда. Рэйни зашипела сквозь зубы, да и сама Сноу не удержалась от стона, когда в шейку матки упёрлась «игрушка» позади.

— Глубже не пробовала?

— Что?!

Ага, значит, не пробовала.

— Попробуем?

— Отпусти.

Сноу сжала зубы. Отпустить, как же, замечательная идея. Плакало тогда её лидерство, даже утки засмеют. И будут правы, потому что только последние тупицы бегают от проблемы, вместо того, чтобы найти решение. Ну, хоть какое-нибудь.

— Закончим — отпущу. Договорились?

…

— Ладно, — послышался вздох.

* * *

Чуть глубже, до толчка о шейку матки, и немного обратно, а затем опять. Каждое движение давалось с усилием, приходилось вкладывать не только всю силу чейнджлинга, но и собственный вес. Разве что крыльями Сноу не пользовалась — не решалась. Вдруг больно будет?.. Она-то привыкла принимать по самые яйца, но простых деревенских кобылок таким трюкам никто не учил.

Скрипели верёвки, неприятно трещала балка под потолком. Джин обещал сделать перевязь, но пока сверху только стружки сыпались, изредка попадая на гриву и нос.

— Добрый совет, — имбирный чейнджлинг заговорил сверху. — Не можешь сбежать, расслабься и получай удовольствие. Так даже пустобокая может обслужить дюжину жеребчиков подряд.

Рэйни промолчала.

— …Если что, мы потом подружились. Они тоже ничейные оказались. Накормили, ухаживали, многому научили меня.

Очередное предельно глубокое движение, и Рэйни засопела. Сама Сноу едва сдерживала оргазм.

— А потом мы…

— Джин, я всё понимаю, — Сноу вдохнула и выдохнула. — Потом расскажешь.

Ничейные жеребята, обиженные жеребята, запертые жеребята — думать обо всём этом было так больно. Особенно сейчас, когда они, если рассуждать по-справедливости, обижали стражницу. Надежду и опору Эквестрии: одну из тех пони, кто защищает страну от мрака вокруг.

— А давай убивать плохих? То есть садить под замок. Мы сделаем огромные пещеры, набьём их битком, а потом будем показывать младшим. Чтобы не завидовали. Потому что если не мы, тогда кто?.. Эквестрия обленилась, пони больше не хотят завоёвывать мир.

— Джин, кончай, — вмешалась Кризалис. — Ты сегодня сам не свой.

— Накипело.

Заскрипели верёвки, чихучие опилки посыпались сверху, и вдруг их с Рэйни начало поднимать. Сноу почувствовала, как её наклоняет, прижимая к бёдрам хитинистой — и тут же сверху опустилась связанная пегаска.

— Ааау! — они заорали в унисон.

Проткнуло будто насквозь! И одновременно Сноу ощутила, как горячая влажность опустилась аж до медиального кольца. Шейку матки раздвинуло, растянула — член упёрся в мускулистую стенку в дальнем конце. Пегаска часто, с хрипом задышала.

— Ну вот, теперь крепкая писечка тебе не поможет. Расслабься же.

Кризалис хихикнула, потянулась, похлопала о плечо. А потом их с Рэйни начало приподнимать. Её в крепких копытах королевы, крылатую на верёвках. Невысоко так, ровно до кончика члена — чтобы тут же опустить вновь.

— Ааау!..

— Ещё раз?

Объятие, напряжение мышц, злое мычание. Но кроме этого Сноу чувствовала что-то новое. Сомнение? Оттенок удовольствия? Ответ на языке тела?.. Поэтому лишь чуть отдышавшись она шепнула:

— Давай.

Вверх, на вдохе; а затем вниз, так сильно и резко, что выдох вырывался из лёгких как протяжный крик. Сноу ощущала, как член втыкается в матку, с каждым ударом всё дальше проталкивая лоно в глубину; а на обратном пути клитор задевало о медиальное кольцо. Как пегаскин, так и её собственный. Не больно, но очень, очень ощутимо.

И это было даже нечестно, что ей приходилось отдуваться за двоих. В голове мутнело, звуки как сквозь паклю достигали ушей.

— Помочь? — предложил Веджи.

— Да…

Крепкие копыта на боках, пегаскино айканье, очередной подъём. Член выскользнул из щели, дыхание наконец-то удалось перевести. Спуск, и Сноу едва не застонала от удовольствия — Веджи оказался чуть меньше, не бугрился, а ещё так нежно их обеих приобнял.

Всё познаётся в сравнении. Мгновение, и Рэйни удивлённо ёкнула. Пара подъёмов и спусков, и она уже сопела в точности как перед оргазмом. Сноу помнила с полсотни оттенков сопения, а это был полсотни первый, который она до сих пор знала только по себе.

— Фьюх, проняло наконец-то, — сказала Кризалис. — Как же с тобой муторно. Развязать?

— А?..

— Обещай не лягаться. Честно обещаешь — развяжу.

Пегаска ничего не ответила. Прерываемое лишь сопением молчание длилось долго, но вот прошёл десяток подъёмов и спусков, а затем второй и третий — Рэйни начала едва слышно стонать.

— Давай же, обещай, — Кризалис продолжила вкрадчиво. — Честность, это не так уж сложно. Сноу меня почти не насиловала, а уже получается само собой.

Дрожь пробежалась по телу.

— Почти?

— Ну, любимый же. Знаешь, как жалко? Да в точности как этой дуре жалко нас.

— Мне… не жалко.

— Вруша. Но ничего, отучим. Сноу тоже поначалу жалела, а как обидели, сразу научилась любить.

Кризалис замолкла, только покачивая их вверх и вниз своей шелковистой магией. «Игрушка» погружалась внутрь и почти выходила, о клитор тёрлась мягкая шёрстка пегаски — и Сноу чувствовала, как приближается оргазм. Глубокий и сильный, но жуть как запоздавший из-за всей этой болтовни.

Когда-то она только кричала и скулила во время секса, потом научилась стонать от удовольствия, а теперь ещё и размышлять о своём. Тёплые волны поднимались снизу, в голове мутнело, но мысли — часто непрошеные — стаей уток кружились, так и норовя ущипнуть.

«Разве это называлось, начать с чистого листа?»

Сноудроп мотнула головой.

— Криз, ты ведь не только со злости меня похитила. Ты не просто так оберегала меня.

— Не просто… — она замолкла на мгновение. — Знаешь, у тебя грива вьётся? Очень красиво. Только ты можешь защитить нас от богинь.

— Спасибо…

Сноу сжала зубы, тихо застонав от подступившего оргазма. Внутрь хлестнуло густым и горячим, копыта Криз ещё крепче прежнего обхватили бока. Удовольствие длилось, длилось и длилось — гораздо дольше прежнего, но вот эйфория схлынула, мысли очистились, она смогла продолжать.

— …Спасибо, что призналась. Я не виню.

— Тебе спасибо. Хочешь поцеловаться?

— Ага.

Полуоборот, нежное объятие, очередной вскрик пегаски. Лёгкий оттенок обиды. Ибо как она смела считать ребят плохими, если они так старались? Плохие не влюбляются в тех, кого используют. Плохие не уважают тех, кого могут запросто обидеть. Плохие не видят худшего в себе.

— Давай развяжем её.

— Не рано?

— Развяжи.

Заскрипели верёвки, послышался хруст разминаемых суставов и скрипучие звуки массажа. Ребята готовились снова хватать пегаску, если та будет вырываться, но Сноу знала — не будет: это частое неглубокое дыхание она помнила по себе.

— Поняла, что мы тут не в игрушки играем? — спросила Джин.

— Поняла…

— На, попей.

Скрипнула фляга, пегаска с жадностью принялась глотать. Текло, булькало, послышался сдавленный кашель и тут же хлопок по спине.

— Вы… закончили? — спросила Рэйни наконец. — Отпустите меня?

— Она?..

— Нет, Сноу. Не готова. Насиловать ещё и насиловать, эта особа упрямая как не знаю что.

Что же, это было так знакомо. Жалость, жалость, горечь, жалость — Сноу сама испытала всё это, а теперь даже без чтения чувств гадостное ощущение поднималось в душе. Впрочем, кто виноват — известно: нужно было держать язык за зубами. Теперь оставалось только исправлять ошибку…

Или усугубить до закономерного конца. Наверное, носу здорово достанется, но Криз ведь вылечит? Уши она замечательно навострилась лечить.

* * *

Сноудроп отдыхала. Дикий полёт, бессонная ночь, море секса — всё это далось непросто, так что любимая отпустила её. «Доверяй друзьям», — как говорилось, и теперь Сноудроп им не мешала. Компания хитинистых собралась вокруг напряжённо дышащей пегаски: Веджи прижал её сверху, Бигзу снизу — но протестов не было, только бульканье слышалось от особенно глубокого поцелуя Криз.

А имбирный чейнджлинг остался рядом; массировал плечи, нежно приобнимал; его тоже звали позавтракать, но Джин только отмахнулся: «Хватит с меня».

— Совсем как дома, — он лизнул в ухо. — Вроде и приятные воспоминания, а всё равно не по себе.

— Чего так?

— Да сначала тащат куда-то, ничего не объясняя, потом держат в вязкой мути и трахают до одурения. А когда внутри всё едва не лопается от спермы, приходит главная и ты понимаешь, что всё испытанное далеко не предел.

— Я не такая, — буркнула Кризалис.

— Докажешь?

— А то. Клянусь. И насиловать до превращения не буду, и оплодотворять без спроса тоже. Хочется, а вот фиг.

Рэйни застонала.

— …Но поесть-то нормально хоть можно? Мы же любя.

Уши вздрогнули. «Любя», — вот главное слово, мысли только вокруг этого и кружились. Если с любовью, то, наверное, всё можно: и завтракать, и делать маленьких, и даже превращать. Лишь бы любимые не расстраивались, ведь когда другим плохо, всё это и гнилой репы не стоит.

Только вот бывало так, что сначала плохо, а потом очень даже хорошо. Как с девственностью. Пони бы вымерли, если бы кобылки боялись жеребят.

— Криз, если хочешь, я буду твоей кобылкой. В смысле, для рождений. Это ведь не слишком тяжело?

— От дурости зависит. Можно пару-другую маленьких сделать, так даже легче вашей беременности, а если не сдержаться… ну, получится Джин.

Кризалис замолкла, имбирный чейнджлинг тоже ничего не сказал. У него, получается, были маленькие? Жалко?.. Пчёлку жалко. Чейнджлинги не зря равняли жалость с презрением — Сноу по себе знала, каково это, когда старые раны начинают теребить. Ужасное случается. Нужно просто стараться, чтобы ужасного было меньше.

— Как там Рэйни?

…

— Ну, не очень. Обида, жалость, горечь, жалость. Справляется хуже чем ты. Хочешь, вместе попробуем?

— Рэйни, хочешь?

Послышалось бульканье, кашель, протяжный вдох.

— Не хочу…

Если бы не острый слух, Сноу даже не различила бы этот шёпот. Крылатая устала? Едва ли, с ней ведь ничего страшного не делали — сексом они занимались от силы пару-тройку часов.

— Криз, сделай нам обратную связь снова. И проверь её здоровье, пожалуйста, вдруг что не так?

— Замётано.

Объятия Джин стали крепче, её повернуло. «Готова?» — он спросил, и лишь стоило ей кивнуть — погрузился. Легко и привычно в чуть опухшую щёлку, не без труда в прямую кишку… Но не успела она удивиться двум отросткам, как появился и третий — маленькое отверстие, из которого кобылки мочились, пронзила острая боль.

— ААААЙ!

— Ааах, полегче!

Движение чуть замедлилось, но не ослабло. Рэйни снова принялась стонать. Это было так странно, так неестественно, что перекрывало всё. Уретра, мочевой пузырь, проходы дальше — Сноу забила крыльями, когда вдобавок к боли что-то принялось щекотать в спине.

— Это… зачем?

— Да у них у всех здесь камушки.

— А?

— Камушки в почках, говорю. Обожрутся толстошлемника, а потом болеют. Чистишь, чистишь, а работе конца нет.

Кризалис фыркнула, что-то болезненно потянуло внутри. Сноу не знала, есть ли у неё эти «камушки», но в Клаудсдэйле ничем таким не болели. Но ладно, за компанию можно было и пострадать. К тому же несильно: одновременно ощущались ласки на сосочках, нечто жёсткое сжимало клитор.

— Мы так анатомию учили, — пояснил имбирный. — Принесёт наш общий «друг» полудохлую тушку, и разбирайтесь как знаете. А всю славу, конечно, себе.

— Поесть хоть удавалось?

— Буэ…

Очередной толчок внутрь, и Сноудроп ощутила, что всё, с камушками покончено; но раз занятое отверстие чейнджлинги не оставляли — со стороны спины как-то странно покалывало, а мочевой пузырь и вовсе принялось растягивать и щекотать. Ей хотелось помочиться, но ничего не получалось: только давление попеременно спадало и усиливалось в животе.

А ещё было щупальце сзади; толстое, скользкое и ощутимо ребристое; которое тянулось всё дальше и дальше, уже пройдя прямую кишку. Сноу прижимала копыта к животу и чувствовала, как оно продвигается: то сужаясь, то снова расширяясь, и попеременно двигаясь вперёд и назад.

— Рэйни, а ты знала, что матка для королевы не предел? Сейчас мы начнём по настоящему, и ты, храбрая такая, будешь у меня визжать.

— Эм, что? — Сноу вздрогнула.

— …Заодно и вылечим, если что не так. Цени.

Сноудроп поёрзала в объятиях, попыталась расслабиться. Смутно вспоминались движения острой штуки внутри, липнущие к животу роговые пластины. Тогда она потеряла сознание, но не столько от боли, сколько от переизбытка чувств. Получается, её тоже лечили? А ведь Криз не похвасталась, будто так и должна.

Засевший в матке орган стал меняться: появились ворсинки, заострился конец.

— Пожалуйста… не надо, — зашептала Рэйни.

Не очень умная пони. Или никогда всерьёз не болела? Одна слепая то простывала, то обжигалась, то падала на острые штуки — ран в детстве было столько, что волей-неволей она научилась уважать тех добрых единорожек, которые почти задаром лечили других.

— Не напрягайся, — посоветовала Криз.

И надавила. Режущая боль едва не заставила орать, но тут же ослабла; стенка матки как будто раскрылась лепестками; член двинулся дальше, раздвигая всё внутри.

— ААААИИИИИ!!! — Рэйни дико завизжала — ОТПУСТИИИ!!!

Крепкое объятие, поцелуй — хрип рядом — и Сноудроп почувствовала, как челюсть широко разжимает. Толстое скользкое щупальце спускалось в пищевод. Не очень приятно, скорее даже наоборот, но нужно было привыкать: не в первый ведь раз, да и не в последний — ребята любили горловой… то есть оральный секс.

Сноу старалась найти удовольствие даже в странном: в переполненном до боли мочевом пузыре, в растянутом до вздутого брюха кишечнике, и даже в тех тонких извивающихся отростках, что сейчас заполняли все полости внутри. Она откинулась, выгибая спину, крылья поднялись высоко вверх.

Рядом слышалось сипение.

— Я всегда говорю, милые снаружи, милые и изнутри, — Кризалис довольно застрекотала. — Очень красивая селезёнка, да и печень ничего.

Желудок словно оплело, погладило, оттянуло. Дыхание на мгновение сбилось — внутри как будто что-то разошлось.

— А вообще, вы, пушистые, дурацки устроены. Лёгких два, почек две, а сердце только одно, да и то слабенькое. Нашей Снежинке мы уже сделали двойное. Хочешь, тебе тоже сделаем?

Кризалис замолкла, ожидая. Внутри поскреблось что-то, хребет словно бы обожгло.

— Незадача. Эта дура в ужасе. Давай сделаем, раз уж взялись?

Копыта легли на плечи Джин, пару раз сбившись Сноу таки вычертила фразу:

«Делай, конечно».

Какие тут сомнения?.. Вон, глупые пони из Троттингема отказывались прививаться, а потом пошла чахотка и в столице появилось столько грустных, одетых в одинаковые плащи жеребят. Принцесса тогда была очень зла. Очень. Но закон, говорят, до сих пор соблюдали не все.

«В следующий раз, Криз, делай не спрашивая. Всё, что продлевает жизнь. И пусть хоть плачут, хоть кричат».

— Люблю… — прошептала Кризалис.

* * *

Шло время, слышались влажные звуки. Сноу чувствовала, как внутри перемещается нечто крупное; изредка покалывало то в лёгких, то в спине. С животом Кризалис уже разобралась: что-то вытянула, что-то расширила, что-то вытащила наружу — и сейчас королева перекусывала, чтобы не выкидывать лишние куски.

Пахло кровью. Сноу с детства боялась запаха крови, но старалась терпеть.

— …Так вот, — Кризалис рассказывала между делом, — Вы те ещё однодневки. Треть ваших умирает от болезней сердца, а треть, когда у них клетки бесятся.

«Бесятся?» — Сноудроп спросила касанием.

— Ага. Разум теряют, множатся и множатся, растут и растут. Это просто мрак, кошмар, ужас, хоть пол-пони отрезай. Но даже если отрезать, не очень-то помогает, потому что всё худшее в крови. Ловишь этих мелких мерзавцев, ловишь, а они как будто специально прячутся. И ведь всех за раз не найти.

Сноу впервые слышала, что так бывает, когда тело пони оборачивается против неё самой. Это было страшно.

— Не бойся, со мной ты ничем не заболеешь. И ты тоже, глупая. Ничем!

Мордочка потёрлась о шею молчаливого имбирного, ушко потрепало в ответ. Сноудроп представила, как собирает всю свою внутреннюю теплоту в комочек, и отправила его к друзьям.

— Вау… Спасибо. Ты голодная, наверное?

«Потерплю».

— Я почти закончила. Сейчас мозг с глазками осмотрю, новую писечку испытаем, и обедать. Голодной она будет как волк.

Сноудроп ощутила, как щупальце изнутри касается шеи, движется вдоль позвоночного столба. Больно не было, ни капельки, только вдруг появлялась щекотка: то там, то здесь, а иногда даже в тех местах, где ни за что не почесаться. Ушки сами собой дёрнулись вперёд и назад.

— Поздравляю, Рэйни, ты самая здоровая пегаска на свете. Может есть и круче, но выносливее — никого.

«А я?»

— А ты вторая по счёту, но лично мне милее всех. — Кризалис нежно хмыкнула. — А теперь займёмся писечкой, будет тяжело.

Что же, к тяжести ей не привыкать. Бесчисленные щупальца внутри чесуче подрагивали, а член покачивался среди широко растянутых отростком кишок. И что с того?.. Да ничего, даже боли почти не было, только так, щекотка.

И Рэйни отлично справлялась. Рот как раз освободили, Сноу только успела прокашляться, а пегаска уже восстанавливала дыхание с другой стороны.

— Что… — она зашептала едва слышно. — Что со мной?..

— Так, слушай сюда, — сказала Кризалис.

Ребристая штука вдруг сдвинулась к шейке матки, кишечник освободило, копыта легли на живот.

— …Точно такой же ужас я уже сделала с доброй сотней ваших стариков, беременных и жеребяток. Они умирали. Половина живы. Никто жаловаться не приходил.

Копыто поскребло о пол, крылья Криз с шорохом поднялись.

— Может, отблагодаришь?

— Что?..

— Не понимаешь. Кто бы сомневался. Тогда я сама своё возьму.

Копыта легли на плечи, натянуло. Сноу ощутила, как не успевшая зажить матка вновь раскрывается, член ушёл дальше в глубину. Что-то сдвинуло, желудок толкнуло; со стороны Рэйни послышался протяжный стон.

— Полегче, пожалуйста.

— Хорошо, хорошо…

Член двинулся обратно, дальнюю стенку матки захолодило и одновременно легонько обожгло. Обняло чуть крепче, крылья погладило — и Сноудроп ощутила, как её переворачивает. Теперь Кризалис лежала, а Рэйни сидела над ней.

— Пушистая, не будь брёвнышком. Поработай тоже, а потом тебя ждёт отдых и вкусный обед.

Холку потрепало, в ноздри дунуло, узкий раздвоенный язык лизнул в лицо.

— Так ты будешь стараться?

— Д-да…

Сноу вдруг осознала, что бёдра против воли напрягаются. Тело приподняло, влагалище почти полностью освободилось — и член бы выскользнул, если бы копыто не легло на плечо.

Плавное движение обратно, удар в шейку матки, быстрый вдох и выдох. Сноудроп ощущала себя наблюдателем в собственном теле, но в этот раз страха не было — она даже чувствовала, что в любой миг может снова подчинить мускулы себе.

Рэйни вновь скользнула вверх и обратно, повторила движение несколько раз. Она постепенно ускорялась, но даже не пыталась двигать бёдрами, не напрягала и внутренние стенки; воздух со свистом вырывался между крепко сжатых зубов.

— Попробуй чуть сжиматься, — Веджи подсказал.

Пегаска попробовала, но ничего у неё не получилось — только больно стало, когда мускулы сжались до предела и всем своим весом Рэйни попыталась насадиться на ребристый яйцеклад.

— Стой же. Наоборот. Легонько, на выходе.

Вторая попытка, снова с кучей ошибок; быстрые и частые вдохи, сопение, разочарованное ворчание Криз. Но наказания не последовало. Деревенская пегаска старалась; чувствовалось, что старалась; но к сожалению ничего не умела, а пытаясь следовать советам только мучила себя.

Нужно было что-то придумать.

— Криз, а ты можешь сделать… ну, обратную связь в обратной связи. Чтобы она тоже чувствовала меня.

…

— Умница!

Крепкие объятия, восторженный выдох — касание холки и головы. Немножко щекотки, лёгкое покалывание. И вдруг чувства усилились — аромат имбиря смешался с запахом корицы, мускулы бёдер до боли напряглись. Сноу подняла копыто, чтобы коснуться живота, но в тот же миг ощутила сопротивление; мордочка скривилась, по всему телу прошлась сильная дрожь.

— Рэйни, не бойся. Я буду подсказывать, только подсказывать. Сама ненавижу, когда управляют со стороны.

Зубы сжались, послышался синхронный вдох и выдох. В себе Сноудроп узнала посапывание, а в Рэйни лёгкую хрипотцу. Они поднялись, плавно опустились — и Сноу напрягла мышцы влагалища, не слишком сильно обхватывая член. Выход его был приятно-тягучим.

Очередной вход — снова подсказка; а на третий Рэйни справилась уже сама. Четвёртое и пятое движение — лёгкое сопение, расслабленность бедренных мышц. Сноудроп убедилась, что подруга справляется, и стала показывать приёмы сложнее — всё то немногое, что знала сама.

Вскоре в дело вступили копыта, поглаживая Криз, хвост защекотал яйцеклад. Движения стали ритмичнее, точнее: круп теперь слегка покачивался из стороны в сторону, с каждым новым входом давление доставалось то одной стенки влагалища, то другой.

Немногое Сноудроп успела освоить от хитинистых, но неожиданно приятно оказалось учить всему, что только умела и могла. Она не знала, как делать чудеса одним только влагалищем, подобно Джинджер; не владела и той волшебной колючестью Кризалис — зато одна слепая отлично умела работать языком.

Рэйни поначалу не хотела вылизывать мордочку королевы, но вот сопение перешло в постанывание, а постанывание в негромкие вскрики — зубы разжались, вывалился язык. Мгновение оргазма, резкий вход по самое основание, брызги изнутри — и Сноудроп потянулась навстречу к партнёру, коротко лизнула в нос.

Криз хихикнула.

— Признавайся, пушистая, это неплохо. Неплохо ведь?

— Да… — Рэйни ответила одними губами.

— Вот наша милашка и научилась честности. Готова продолжить?

— Да…

* * *

Как-то раз Кризалис обмолвилась, что любит позу сверху, потому что это по-королевски. Но даже самая гордая королева могла дождаться лучшего случая — сегодня она не настаивала. Член принял ребристые формы, заострился на конце, но уже не вбивался до предела, а только поглаживал матку изнутри. Было приятно, даже очень — а когда делают приятно, так хотелось отблагодарить вдвойне.

И Сноудроп старалась: лёгкими намёками она подсказывала ученице, где подмахивать и где облизывать, как тереться носиком о самые приятные места, и как улыбаться в ответ на касания улыбающейся мордочки. Рэйни ничуть не сопротивлялась, и даже более того, уже после третьего оргазма она вовсю ласкалась сама.

— Ауу, — тихо простонала Кризалис. — Просто потрясающе. Сноу, ты ведь займёшься нашими пушистыми? Такие неумехи! Я теперь ни к одному не прикоснусь без тебя.

— Займусь, конечно.

— И разведение мы тебе поручим. Знаешь, что ты теперь и как жеребчик можешь каждую оплодотворить?

— Эмм…

Кризалис звонко рассмеялась, узкий язык щёлкнул в нос.

— Шутка же. Я люблю смотреть, как они влюбляются. Столько тепла.

Ага, целое море, которым так и хотелось делиться со всеми вокруг. Сноу представила, как волшебные копытца черпают ещё ведёрко, и игристые прохладные брызги окатывают друзей. И все улыбаются, да в точности как улыбались сейчас.

Она облизывала мордочку Джин, а Рэйни остальных товарищей. Теперь не только Кризалис её обнимала, но и Бигзу, и Веджи — который с особенной нежностью поглаживал поднявшиеся крылья. Слышались стоны, уже ничуть не сдержанные, ребристый яйцеклад быстро и легко скользил внутри.

— А знаешь, — Кризалис лизнула в нос, — Я сделала твою писечку очень эластичной. Давай не по очереди, а вместе все?

Рэйни задрожала.

— Попробуй. А вдруг понравится? Сноу тоже ещё не пробовала такой игры.

Пегаска кивнула, приподнимаясь; яйцеклад почти выскользнул, на холку легли копыта друзей. Два чейнджлинга устроились справа и слева, два больших органа придавились к щели, широко растянув края половых губ. Глубокий вдох, и Рэйни медленно двинулась обратно.

Давление, расслабленность, огромное растяжение — и тихий, очень тихий стон. Сноу знала, стоит лишь чуть напрячься, и будет боль, а может даже и ранение; но у неё был опыт: и боли, и ранений — а вдобавок к этому капелька доверия пегаски. Рэйни с готовностью подчинялась, а Сноу вела.

Она ощущала член Веджи, упирающийся в левую стенку влагалища, чувствовала справа растянувший до треска орган Бигзу; а между ними лежал яйцеклад, изрядно сузившийся, но зато распирающий по высоте. Если до сих пор она могла выбрать угол входа, или покачивать бёдрами, то теперь об этом и речи не шло: широко раздвинутые ноги дрожали, внутрь погружался огромный растроеный на краю ствол.

— Ааааа… — Рэйни протяжно застонала. Рот открылся, свистело дыхание, вывалился язык.

Копыта легли на плечи, помогая, Кризалис обхватила бёдра и потянула на себя.

— Аааиии…

Шейка матки, долгая задержка, нарастающее давление внутри — и вход, быстрый и до края глубокий. С коротким вскриком Рэйни села на бёдра Криз.

— Хорошая, услужливая пони, — прошептала Кризалис. Копыта погладили крылья, пересохшие губы облизал узкий язык. — Замечательная пони, — она продолжила. — Боишься, конечно, но сполохи страха скоро исчезнут, а ниточка укрощения уже есть.

— Что?..

— Струнка укрощения. Золотистая. Вокруг твоей души.

— А у меня тоже? — Сноу спросила осторожно.

— Ага, четыре витка, ярких как меридианы. А ещё изумрудное сияние преданности, окружённое мириадами белоснежных звёзд.

Сноудроп улыбнулась.

— …И море покорности, нежное как бутоны весеннего цвета.

Улыбка погасла.

— Я не покорная.

— Я тоже. А вот ребята считают иначе. Их мнение честней.

Шелковистая магия погладила гриву, бёдра чуть приподняло. И заполнявший всё внутри ствол двинулся обратно, до боли раздвигая было сжавшуюся матку строенным концом.

— Ахаа… аааа… — тихо застонала Рэйни.

— Ещё одна струнка укрощения, да и хватит. Чтобы первая не порвалась.

«А как их делают?» — касанием спросила Сноу. Воздуха хватало только чтобы дышать.

— Нужно покорить, подчинить, занять душу и мысли. Нужно впечатлять, обладать, поучать. Когда пони всем жертвует ради тебя, она укрощена.

Движение закончилась, внутри остался только строенный конец. Рэйни встала на подрагивающие копыта, ребята поддерживали её.

— Этому… укрощению тебя мама учила? — спросила Сноудроп.

— Ага.

Ноги раздвинулись шире, Рэйни медленно начала опускаться. Пару лежащих вдоль яйцеклада членов поглаживал дрожащий хвост. Всё распирало, всё растягивало, лоно проталкивало в глубину. Когда в конце пегаска опустилась на круп, сама Сноу не сдержала протяжного крика.

— Аааах… — они простонали вдвоём. В голове помутнело, оргазмы переплелись и усилились, не находя выхода соки собирались в глубине.

Чуть отдышавшись Рэйни хотела подняться снова, но на сей раз копыта на плечах остановили, пара чейнджлингов крепко обняли её.

— Наша очередь, — шепнула Кризалис. — Сейчас ребята по уши заполнят тебя.

Пара членов двинулись обратно, позволяя матке сжаться вокруг яйцеклада, но едва достигнув выхода во влагалище снова вошли. Нежным, плавным движением, но настолько сильным, что Рэйни закричала вновь. И вместе с криком это движение повторилось, а затем снова.

Вместе, попеременно, затем снова вместе — ребята обрабатывали матку, всё ускоряя темп. Лоно сдвигалось и растягивалось, дрожало мускулами стенок и всё пыталось сжаться в ответ на толчки медиальных колец. Сноу чувствовала, как Рэйни кончает снова и снова: через крики и стоны, поднятые до потолка крылья и вывалившийся язык.

Язык, который Криз нежно обхватывала собственным; а челюсть королева столь же предупредительно разжимала, чтобы на порыве чувств пегаска не откусила себе кое-что.

— Ааа… Ахааа!.. Аааа… — Рэйни вскрикивала на каждом выдохе, ноги бессильно скреблись по полу, хвост мотался вверх и вниз.

Горячие потоки ударили внутрь, и без того переполненную матку принялось раздувать.

— Аууу… — тихо застонала Кризалис, а затем задрожала; шелковистое тепло окутало тело целиком.

Яйцеклад тоже начал двигаться, массируя ребристыми формами стенки влагалища, а заострённым концом поглаживая дальний конец матки. Кризалис изогнулась, зашуршала — и вдруг оказалась сверху; копыта опустились по сторонам шеи, тело прижало к земле.

Пара резких, порывистых движений, и Рэйни взвизгнула от боли. Несколько следующих, и пегаска уже стонала, скрипя копытами по земляному полу. Чувства ошарашивали: жажда смешивалась с желанием, головокружение с вихрем воспоминаний, а ещё было невероятное растяжение в матке, которое хотелось усилить настолько, сколько тело только способно принять.

Вдоль хребта погладило, шею обняло. Острые клыки прокусили обе задние ноги, и бёдра широко развело в стороны, не давая даже пошевелить. Удары о стенку матки стали чаще, тяжелее. А потом Сноудроп вдруг ощутила дико распирающее чувство — что-то крупное перемещалось внутри. Рэйни пронзительно закричала.

Большой бугор проник через шейку матки, прижался к дальнему концу, — и вдруг вцепился в стенку, проколов её словно злой дикобраз. Визг Рэйни сорвался на кашель, по всему телу прошлась ошарашивающе-сильная волна. Что-то округлое теперь лежало внутри; а ещё горячее, даже жгучее, и как будто вытягивающее силы. Мышцы ослабли, закружилась голова.

Кризалис протяжно застонала, яйцеклад прижался к этой штуке в глубине. И вдруг её потянуло обратно. Жуткая боль пронзила всё тело! Это было словно кипящая вода, словно горящие угли, словно жгущие внутренности муравьи — это ошарашивало. Визг Рэйни сорвался на единственную ноту.

— Хвааатит! — завопила Сноудроп.

— Сейчас!

Рывок, муть в голове, чувство освобождения. Сноу ощутила, как падает, прижимаясь лицом к земляному полу; Рэйни рядом свернулась в клубок.

— Хватит… пожалуйста, хватит… Я больше не могу, — она зарыдала.

Сноудроп чувствовала её крылья собственным боком. Обеих била сильнейшая дрожь.

Шли долгие, полные фантомной боли минуты. Слышалось частое дыхание, все мускулы горели, внутренности покалывало. Сноу ощущала, как подёргивается жилка в шее, и это не прекращалось, даже если потереть. Она пыталась отдышаться, но никак не могла; мысли всё возвращались и возвращались к мгновению той ужасающей боли, такой невыносимой, будто часть души вырвали изнутри.

— Криз… — голос сорвался на кашель. — Не делай так больше. Никогда.

Хитинистая шмыгнула носом.

— Я… сорвалась. Простите, — выдох вырвался как стон. — Давайте… эмм, забудем?

— Забудем, — согласилась Сноудроп.

Копыта вытянулись вперёд и назад, спина изогнулась; и Рэйни со стоном повторила движение. Дурацкая связь! Впрочем, единственная просьба, и чувство собственного тела вернулось: нежные копыта Джин принялись разминать плечи, а язык поглаживать взмокшее лицо.

* * *

Прошли минуты отдыха, фантомная боль улеглась, но вместо неё пришла странная апатия — такая сильная, какой Сноу не знала даже в худшие дни. «Нужно лететь», — она говорила себе, но крылья ослабли. «Нужно поесть», — напоминала, но не очень-то хотелось. И только мысль о Рэйни давала силы, чтобы держаться на границе сознания и забытья.

Кажется, их куда-то несли, на что-то укладывали. Запах крови и чейнджлингов сменился ароматами смолы и сушёной мяты; послышались хлопки крыльев, тихий скрежет и свист. Слегка укачивало, струйка сквозняка поглаживала мордочку, до сухости во рту хотелось пить.

Мгновения пролетали за мгновениями, сливаясь в ручеёк времени. Сноу не знала, сколько минут или часов прошло.

— Я жива… — послышался голос. — Я… жива?..

Это была Рэйни. Она что-то спрашивала. Задала вопрос.

— Что же это? Что?..

Сноу мотнула головой, потёрла лоб копытом. Мысли путались, голова кружилась, совсем не хотелось говорить — и тогда она просто обняла подругу. Своим узким длинным языком Сноудроп принялась облизывать её пересохшие губы, чуть припухший наморщенный носик, солоноватое лицо.

— Я не должна бояться. Страх убивает разум… — Рэйни зашептала что-то одними губами.

Её мордочка то морщилась, то пыталась улыбнуться, копыта подрагивали, прижимаясь к груди. Сноудроп облизала их тоже, а потом ушки, шею, спину и бока. Она нащупала рядом флягу и изредка глотала, язык мягко поглаживал кожу и шерсть. Вымя, ягодицы, колечко ануса и бёдра; сжатая щель — Сноудроп облизывала всё, стараясь не лезть в стыдные, а может и побаливающие места. В конце она тщательно вылизала пясти, а затем и задние копыта, чуть грубые и неровные по краям.

— Бедная… — прошептала пегаска.

«Бедная?» — Сноудроп вздрогнула. Нет, она не была бедной — по-настоящему настрадавшаяся пони лежала рядом с ней.

— Мы… сильно обидели тебя?

…

— Не знаю, — Рэйни ответила тихо, голос дрожал.

Сноудроп пыталась найти подходящие слова, но ничего не получалось. Врать мерзко, она знала, а правда была такой жестокой, что вместо осмысленных звуков заплетался язык. И всё-таки она решила сказать честно, как говорила теперь почти всегда.

— Я хотела сделать тебе больно. Потому что ребятам доставалось, мне тоже, а ты только жалела, но совсем не понимала нас.

…

Сноудроп глубоко вдохнула.

— Ещё мне хотелось, чтобы ребята меня уважали. Я пытаюсь учить их дружбе, отношениям, правильной любви. Я знаю всё это только по книгам, но книги ведь хорошие, мы все должны учиться у них.

Пегаска с шорохом кивнула, или просто опустила голову к груди.

— Я всё сделала неправильно, — продолжила Сноудроп. — Я сглупила. Я расслабилась. Я прогнулась. Всё не должно было закончиться так…

Сноу чувствовала, как на глазах вновь наворачиваются слёзы. Второй раз за день. А Рэйни всё молчала и молчала.

— Пожалуйста… — попросила Сноудроп, — пожалуйста пойми нас. А если не хочешь, оставь нас в покое, возвращайся к своим.

— Я не уйду.

Голос был наполнен болью, бока напряжены. И вдруг пегаска вздрогнула, попыталась отстраниться — сверху послышался скрип и громкий стрекот. Задуло. Свист ветра поднялся в ушах.

— Хау, не дёргайся, — сказала Кризалис. — Я послушных пони не обижаю. А ещё я принесла вам обед.

— Обед?.. — Рэйни спросила, но тут же вздрогнула от ушек до хвоста.

— Не в том смысле, глупая! Смотри! Бобы, пирог, омлет и варенье. Очень вкусно и сытно. Ешь сколько влезет и проси ещё.

Заскрипел горшок в корзине, аромат тушёной в патоке фасоли аж заставил приподняться, но в тот же миг Сноу покачнулась, копыта заскользили о дощатый пол.

— А мы что, летим? — Сноудроп спросила, удерживаясь за спину подоспевшей Криз.

— Ага, утки вернулись с планёром. Дня два, и будем в Кантерлоте. Отдыхайте, пушистые, наслаждайтесь собой. А ты… — она обратилась к Рэйни Клауд. — Кончай трястись, больнее не будет. Ты хорошо справляешься, мы любим тебя.

— Любите?.. — Рэйни полу-всхлипнула полу-усмехнулась.

— Гррр… Достало! — Кризалис взмахнула крылом. — Просто не забирай мою Сноу. Я что, так многого прошу?!..

— Ты… не просишь.

— Да потому что меня не учили стелиться! Меня учили лупить тупых пегасок, лупить и ещё раз лупить. И правильно учили, в который раз убеждаюсь. Вот какого дракона ты уже обе нити сорвала?!

— Я не…

— Нет, ты!..

Сноудроп стояла в объятиях подруги, ушки настороженно дёргались вперёд и назад. Королева спорила с пегаской, вжав указующее копыто ей в нос. А та отвечала. С трудом, будто переламывая что-то в себе, но отвечала. И пыталась приподняться, скрипя крыльями о стенки планёра, а копытами в гармошку сминая мокрую от пота постель.

— Хватит, — Сноу попросила. А затем вновь, и даже в третий раз.

Но на неё не обращали внимания. Пушистое крыло Рэйни лежало на спине, нежные копыта Криз обнимали шею — но двое видели только одна другую. Увы, слышать «друг друга» они не желали: спор окончательно сорвался на восклицания, тычки копытами, а в конце и на хлопок столкнувшихся носов.

Слоны упёрлись лбами и трубно гудели, сойти с пути никто не хотел. Слышалось злое «ты!» со стороны Кризалис, и столь же грубое «нет ты!» от взбешённой до поднятых крыльев пегаски, воздух словно бы накалялся вокруг. И тогда Сноудроп сделала самое мудрое, что только пришло на ум.

Она принялась за еду. Она всегда ела, когда было грустно, но ещё с детства приучила себя брать пищу маленькими порциями и подолгу жевать. Кукурузная каша вкуснее от этого не становилось, зато её хватало надолго, что было важно, особенно после трёх подряд неурожайных лет.

Ругань потихоньку затихла, послышалось хрумканье, прерываемое лишь настороженными вздохами и нервным постукиванием копыт.

Друзья есть не умели. Ладно, Кризалис, она хотя бы старалась, и уже не так громко чавкала пирогом; но Рэйни накинулась на горшок с бобами словно голодный волчара. Слышалось хлюпанье вперемешку со злым бурчанием, глотки следовали один за другим.

Разве так можно?.. Тростниковая патока, арахис, нежная североморская фасоль — дюжина часов неспешного томления. Страшная вкуснятина. Только по большим праздникам мама готовила такие редкости, а для маленькой Сноу это и вовсе было пищей богов.

Жившая в сытости Рэйни, небось, этого не понимала.

— Я же говорила, голодной будешь как дракон, — отвлеклась Кризалис. — И хватит уже мешать злобу со страхом. Ничего ужасного я с тобой не сделала. Пугнуть только хотела. Вскрой тебя, даже под лупой отличий не найдёшь.

— А я? — Сноу спросила тихо.

— А у тебя шарики уберём, палку подравняем, и сама богиня не распознает. Понравилось быть жеребчиком, а?

Сноудроп хмыкнула, но потом всё-таки ответила: «Ага». Жеребчики спокойнее — она знала — увереннее, смелее; а одной слепой всего этого так не хватало. И неудобная штука под животом была не такой уж большой ценой.

— Рэйни, а ты хочешь побыть жеребчиком?

— Что?.. Нет!

— А может сделать? Будет чем друга порадовать, или врага наказать.

Кризалис тихонько застрекотала, потянулась ближе. Мускулы лежащей рядом Рэйни ощутимо напряглись. Вот всякой видела Сноу свою королеву — и грубой, и милой, и даже замечательной; но такой неловко-назойливой ещё никогда. Она как будто специально напрашивалась на неприятности.

— Криз, можно нам поспать?

— А?.. Конечно!

Щёлкнул хвост о стену, хлопнули крылья. Хитинистая скрылась в пару секунд.

* * *

Сноудроп доедала омлет.

Она не очень-то разбиралась во всех этих новомодных кушаньях, но заварное суфле было вкуснее, да и муссы тоже. И всё-таки этот десерт приятно пушистился пузырьками, а крошечные кусочки с арахисовым привкусом как снежинки таяли во рту.

— Вот прилетим, обязательно ребятам пломбир сделаю, — Сноу пробормотала вслух. — Со снежинками. И ни одна сволочь мне не помешает. Я вернусь, а он умрёт…

Пегаска рядом ощутимо напряглась.

— Эм, извини, — Сноу поморщилась. — Ты, наверное, думаешь, что я беззащитная. Но нет, я могла спастись ещё в первый день, да и после тоже, но не сделала этого. Он говорил, мол, я не могу без вкуса борьбы. Чушь полная. Я не предаю друзей.

— Понимаю, — Рэйни ответила тихо.

— Ты… понимаешь? Они не плохие! Да, жестокие временами, да, грубые, но ты же чувствуешь, им не всё равно!

— Они не плохие. Это как бешенство. Это нужно лечить.

— Но…

— Они просто дикие, безумные, злые, — Рэйни быстро зашептала. — Почему ты думаешь, что принцесса убьёт их? Это же чушь полная. Богини не убивают жеребят.

Сноудроп крепко зажмурилась, вдохнула и выдохнула. Как же она ненавидела эту мысль. Но сколько в городе чейнджлингов было подобных Джинджер? В чём они-то провинились? Где они сейчас?.. Диархия убивает плохих пони — она знала. Диархия может убить хороших пони на благо страны — она тоже знала. Для Сестёр все — жеребята, это Сноу тоже слышала уже не раз.

— …И поэтому мы.

— Ты ошибаешься. Богини убивают жеребят.

Рэйни вдохнула и выдохнула.

— А зачем? Зачем?! Если правда, что она лечит такой ужас, то она стольким может помочь! Её нельзя оставлять без присмотра!..

Конечно, у каждого должно быть своё место. Кому-то есть пироги, спать до полудня и цепляться к ничейным жеребятам; а кому-то сидеть в каменном мешке и пользовать умирающих стариков. Сноудроп вспомнила, как Криз сходу стукнула её за такие разговоры. И ведь была права.

— А знаешь, Рэйни. Меня однажды насиловали, когда я делала снежинки. Я не хотела бы так провести всю жизнь.

…

— А меня однажды изнасиловали мимоходом. Мне плевать, я это переживу. А те жеребята в Кантерлоте, она их тоже так?

Сноу медленно вдохнула, выдохнула, поднялась.

— Я не знаю. Я думаю, им было весело. А если Криз кого-то обидела, я попытаюсь хоть что-то исправить. И сделаю всё, чтобы это не повторилось вновь.

— Послушай…

— Нет, ты! Меня сотни раз обижали мимоходом, и что с того? Мне посадить всех обидчиков в клетки?.. Если пони только и будут делать, что сажать в клетки друг друга, то мы друг до друга даже не сможем дотянуться. Так и умрём в одиночестве. Я не хочу так жить.

— Оправдашки, — Рэйни тоже поднялась.

— Я не предаю друзей.

— А если друзья предадут?

Нога напряглась. Сноу едва удерживалась, чтобы не дать в нос обидчице. Аж до крови, до боли. Чтобы сволочи стало плохо, чтобы всё поняла.

— А если друзья будут делать зло, а потом извиняться, — продолжила Рэйни Клауд. — Ты тоже это примешь? Или ты из тех, кто это принимает всегда?

Сноу помнила этот тон. Так же говорили обидчицы в школе, когда она пыталась защищаться. Будто и правда сопереживали, будто хотели чему-то научить.

— Рэйни, а что бы ты сделала на моём месте, будь вместо Кризалис твоя сестра?

Повисло молчание. Сноу ждала и боялась, что Рэйни скажет: «Моя сестра не поступила бы так», — но пегаска не спешила с этим, только частое дыхание смешивалось со свистом сквозняка.

— Я не знаю. Я бы заперла её сама.

Сноудроп кивнула.

Принцесса как-то рассказывала, что пони хороши ровно настолько, насколько хорошо окружение. Вырви кого из привычного общества, чуть потрепай, спроси о главном — и удивишься, сколько в душе откроется зла. «Вероломство», — она объясняла, и продолжала работать. Чтобы не было войн, эпидемий и природных бедствий, чтобы все жили хоть на капельку лучше и хотя бы перед законом были равны.

— Рэйни, ты лететь сможешь?

— Хм, — пегаска зашуршала крыльями. — Да, смогу.

— Тогда открой люк, пожалуйста. Нужно спуститься и с ребятами поговорить.

Пегаска не стала спорить. Рядом зашуршало, бок коснулся бока, щёлкнул задвижной замок. Мгновение, и носовой люк открылся, Сноудроп высунулась в пустоту.

— Ребята! — она крикнула через свист ветра. — Приземляемся у ближайшей деревни. Нужно поговорить.

Почти сразу же Сноудроп ощутила, как курс изменился. Планёр взял крен, пошёл на вираж. Первый круг, второй, третий — ноздри уловили запах дыма. Четвёртый и пятый — пол ощутимо вздрогнул, полозья заскользили о траву. И вот мгновение остановки, прыжок наружу, мягкий удар всей четвёркой копыт.

Сноудроп услышала, как Рэйни тоже выпрыгнула следом. Вокруг них собралась вся компания принявших пегасий облик ребят. Беспокоились утки.

* * *

Прохладный ветер ласкал мордочку, на уже давно убранном поле поскрипывали последние колосья ржи. Нос ловил запах влаги, да и пегасье чутьё подсказывало, что собирается дождь.

— Послушайте, все, — Сноу начала негромко. — Рэйни не идёт с нами. Она возвращается домой.

— Что? Мы так не договаривались! — воскликнула пегаска.

— И не договоримся…

Копыто потёрлось о копыто, вырвался вздох.

— …Потому что мы слишком разные. Даже я тебя едва не ударила. Мы тебе жизни не дадим.

— Воспитаем же.

— Нет, Веджи, не воспитаем. Обидим, сломаем, испортим. Ты же не хочешь этого?

— Хмм…

Рэйни Клауд хотела что-то возразить, но едва начала, как кто-то услужливый заткнул ей рот.

— Ребята, мы не будем никого мучить или держать против воли. Если продолжим, чем тогда мы лучше рогатого?

— Так она сама напрашивается.

— …И балласт тащить мы тоже не будем. Кто не хочет по нашему, пинком под круп и домой.

Все молчали.

— Ребята, — Сноу вернулась обратно к планёру. — Я не буду вас заставлять. Я не лучше. Куда все, туда и я. Просто, пожалуйста, встаньте рядом со мной.

Почти сразу же она услышала быстрые шаги, хлопок крыльев. Одно касание, и даже в облике высокой пегаски она с лёгкостью узнала Криз. Остальные молчали.

— Бунт на корабле? — Кризалис спросила негромко.

— Слабоумие капитана, чем не повод, — утка опустилась на спину, больно ущипнула в плечо.

Стало очень обидно. Предательства от первого настоящего друга она никак не ждала. Хотя…

— Постой, ты со мной?

— Да.

Со вздохом: «Безумие», — к ним присоединился Джинджер, а чуть позже и молчаливый Бигзу. Остался один Веджи, и этот единственный чейнджлинг тихо, размеренно дышал. В крепкой хватке поскуливала придушенная пегаска.

— Она признается сестре, и мы пропали. Полетит в столицу, и нам конец. Что на вас нашло?..

— Убьёшь её и прикопаешь в лесочке? — поинтересовалась Кризалис.

— Нет.

— Будешь воспитывать, хм, быстрым манером?

— Нет.

— Пелёночки менять?

— Достали.

Пегаска со взвизгом отлетела, одним взмахом крыльев Веджи перенёсся к ним.

Победа. Это была чистая, абсолютная победа. Сноудроп позволила себе улыбнуться, а уже через миг громко, заливисто захохотать. И ребята к ней в то же мгновение присоединились. Все. Утиная стая оглушительно крякала вокруг.

Власть. Впервые в жизни Сноу встретила это чувство. И оно понравилось ей.

— Вы что?! — Рэйни подскочила ближе, — Вы считаете, можно изнасиловать стражницу и просто так улететь?..

— Ну, у нас получилось, — Сноу ответила смущённо.

— Я должна лететь с вами.

— Неа. Ничего ты нам не должна, как и мы тебе, — Кризалис говорила, давясь смехом. — Разве это не круто? Можешь в нос дать, если хочешь. Можешь нажаловаться. Мы всё равно выкарабкаемся, назло таким как ты.

— Я. Не хочу. Причинять вам зло.

— Взаимно. Мир?

…

Пегаска с хлопком сложила крылья, вздохнула, отвернулась. И тихо, очень тихо разрыдалась. Но больше никто на неё внимания не обращал: по крайней мере для видимости. Сноудроп вернулась на планёр, запряглись остальные. Вес привычно ослаб от прилива магии, послышались слитные хлопки крыльев и приглушённый свист.

Тяжёлое бремя висело на душе. Нельзя было просто взять — запугать, изнасиловать, выпотрошить пони — а потом сыграть в злых жеребчиков. Или всё-таки можно?.. Если нельзя — то они погибли. Если можно — то с миром в самой его глубине что-то не так. Сноудроп не могла принять ни то, ни другое.

— Нужно спешить… — она прошептала про себя.

— Нужно, — согласилась утка.

Если этот мир не для них, они могли хотя бы попытаться построить свой собственный. Пусть крошечный хутор, пусть маленькую деревню, только бы в безопасном месте, где никто не обидит настрадавшихся ребят.

Когда-то принцесса рассказывала ей о городе Омеласе, где благополучие всех зависело от боли одного запертого жеребёнка. Города с таким названием не существовало. И Сноу теперь знала, что скорее умрёт, чем позволит превратить в него её любимый Кантерлот.

Или их дружную компанию. Или, вообще, хоть что-либо вокруг.

Глава девятая «Узы и тайфун»

Когда-то у неё был единственный друг. Мама. Они вместе придумывали истории, вместе засыпали и вместе встречали утро, а когда мама рядом даже скудный завтрак казался пищей богов. Потом в жизнь пришли снежинки, был переезд в Кантерлот, любимое дело и ученичество у богини. Круглый год вместе с мамой сократился до зимних недель.

Ещё были письма, сотни писем, но голос мамы они передать не могли. Теперь же Сноу слышала такой знакомый контральто и не могла сдержать слёз.

— Джин, я не смогу, — произнесла она наконец. — Я снова проболтаюсь.

Зашелестело, послышался треск. Объятие из пушистого вновь стало хитинистым, роговой панцирь прижался к животу. Сноудроп вздохнула, потянулась. Она лежала, чувствуя спиной неприятно липкое от пота полотнище, а боками пару соломенных тюфяков. Планёр изрядно мотало.

Непогода. Приход зимы всегда сопровождали сильнейшие бури: грозы и ливни, ломавшие деревья порывы ветра, а теперь, судя по частому перестуку, ещё и злой-презлой град. Впрочем, чейнджлинги справлялись, а ей строго наказали учиться — но даже в относительном уюте у одной бестолковой слепой не получалось ничего.

Она не могла лгать маме в лицо. Да и принцессе тоже. Стоило появиться рядом знакомому аромату, как снова глаза слезились, а голос начинал предательски дрожать.

— Знаешь, — имбирный потёрся носом о щёку. — Я пойду вместо тебя. Дай ранам время, а потом мы вместе придумаем историю, которая и маму не обидит, и не будет звучать как полная чушь.

«Придумаем историю», — Сноудроп поморщилась. Ей и правда хотелось придумать что-нибудь не столь ужасное: где и рогатый не был бы моральным чудовищем, и волчата бы не погибли, и Рэйни бы не плакала одна. Но разве это честно?.. Дружба строилась на трёх столбах: близости увлечений, взаимном уважении, помощи друг другу — но ведь почвой под этими столбами была именно честность.

Позавчера она клялась, что не предаёт друзей, а теперь чувствовала себя предателем.

Джин ткнулся носом в плечо.

— Отвлекись же. Помнишь, чему я тебя учил?

О, она помнила: секс нежный и секс грубый, самоуничижение и властность, тихая покорность и такая распущенность, что даже после всего пережитого лицо кривилось от стыда. Сноу и не представляла, что столько всего можно уместить в пару неполных суток, но ей нравилось это: море новых впечатлений смывало былую боль.

Ни от чего она теперь не отказывалась, и вот снова обняла чейнджлинга, нежно посапывая и потираясь о него всем телом. Передние копыта гладили вдоль надкрылий, с каждым проходом чуть приоткрывая их; задние поглаживали отверстия на ногах. Сноу выбрала позу доверия — не самую лёгкую по рисунку мышц, но очень ценимую другом. Непросто было ему угодить.

Снова шелест, вновь имбирный привкус магии — и она ощутила под копытами нежную, недлинную шёрстку; подрагивающие ушки; не слишком крепкое сложение жеребчика её лет. Он был единорогом. Так-то она с детства не любила рогатых — такие самовлюблённые! — а после всего пережитого и вовсе ощущала только досаду и почти болезненную тяжесть в груди.

Прав Джинджер: нужно разобраться с этим как можно скорей.

— Эй, рогатый, — она шепнула на ухо. — Сейчас я сделаю тебе больно и приятно. Самую чуточку больно, и очень-очень приятно. А если будет страшно, просто стукни трижды по полу. Ну, или мне в нос.

Жеребчик не удержался от смешка. А нос, между прочим, после всех прошлых попыток изрядно побаливал. Почему-то жеребчики, да и кобылки тоже, предпочитали не дрожать и хныкать, а хорошенько стукнуть обидчика. И чем больше она говорила, тем меньше её понимали: даже начинало казаться, что в таком важном деле, как воспитание младших, слова вовсе не нужны.

Но, дракон забери, она же не была прирождённой хитинистой! Она могла только слушать, ощупывать, ласкать языком и крепко-накрепко обнимать. Игры с языком, кстати, всем очень нравились, поэтому она облизывала всё: грудь и живот, ушки и улыбающуюся мордочку, бёдра и небольшие твёрдые шары. Жеребчик напрягся, когда Сноу начала поигрывать клыками, захватив сразу всю мошонку в рот, но вскоре расслабился, засопел.

Сноудроп улыбалась, чувствуя, как окрепший член упирается в нёбо, а уже через пару мгновений и вовсе заглотила его. Жеребчик удивлённо выдохнул. Несколько секунд; распирающее чувство в горле, сбитое дыхание; и она принялась заглатывать снова и снова, массируя член от основания до расширенного конца. Все жеребчики — скорострелы, в этом она уже убедилась: минуты две, от силы четыре — и сольётся. Но да и не важно, всё это было только вступлением к настоящей игре.

Край копыта вжался в анальное отверстие, жеребчик удивлённо ёкнул, задрожал. Но она только хмыкнула и чуть сжала основание члена клыками, язык с силой оплёлся вокруг. Мгновение, восторженный выдох, пульсация — горячие струи, бьющие в пищевод — и тут же она вдавила копыто. Мазь не подвела.

— Аууу!.. — ошарашенно воскликнул мелкий рогатый.

Чуть глубже, точка пульсации, с силой надавить. Жеребчик взвизгнул совсем как кобылка, бьющие в желудок струи стали вдвое сильней. А теперь массаж, очень сильный и глубокий: одновременно и горлом, и копытом внутри. Только нельзя останавливаться, иначе мелкий рогатый очухается, разозлится — и как даст со всей дури в нос.

Было непросто, в голове мутнело, слышалось частое дыхание юного жеребца. Проклятое дыхание, которого ей так не хватало; но Сноудроп старалась: доила и доила, ласкала и ласкала, пока не ощутила на языке последние капли. Она выпустила член только тогда, когда он начал опадать.

Головокружение, глубокий вдох, кашель — и какая-то дикая, первобытная радость. Всё тело мгновенно налилось силой, мускулы задрожали, возбуждение поднялось в груди. Сноудроп вскочила. Когда-то игры с дыханием её ужасали — контроля-то не было! — но с друзьями она быстро раскусила суть. Секс был игрой. Игрой на доверие! И ничем больше, что бы там благородные матроны в школе не пытались приплести.

— А теперь держись!.. — она шепнула жеребчику в ухо. Копыта легли на шею, всем своим весом Сноу прижала его о постель.

«Получил — отдай», — вот первое правило чейнджлингов. Подарок на подарок, услуга на услугу, доверие на доверие. И это, блин, было мудро — потому что без него мелкие рогатые только и делали, что хрустели бесплатным мороженым; а вместо того, чтобы обняться или хотя бы побыть рядом, шептались за спиной. Правда, подарок должен быть справедливым — вот что Сноу добавляла от себя.

Мгновение, и она ощутила, как член прижимается к губам жеребёнка; а сама тем временем потянула его бёдра на себя. Быстрый вдох, резкий выдох — и её узкий язык коснулся ещё не успевшего сжаться анального кольца. Кровь прилила к мордочке. Жеребчик пах имбирем, был идеально чистым, расслабленным после оргазма — но всё равно лизать такие места было очень тяжело. Морально тяжело.

Когда-то в ней жила добрая, культурная кобылка. Её разорвали в клочья, растоптали, смешали с грязью. Уже некого было спасать. Но разве плохо прибраться в душе? Поселить на место той бедняги её маленького чейнджлинга. Они ведь ничем не хуже, просто другие, они тоже могли быть добрыми к своим и чужим.

— Тебе нравится это? — она спросила жеребчика, на секунду отстранившись.

— Ага.

Сноу кивнула. Если другу нравится, значит и ей понравится тоже. А потом она научит других. Потому что не всем радостно делить душу с культурной кобылкой. Вернее с её осколками. Они ведь жуть какие колючие: ранят и ранят, режут и режут, а ещё жгут как огнём. Пытаешься собрать их воедино, пытаешься, а потом жизнь как лягнёт снова, и вновь тебя терзает отражённая в осколках боль.

Она много думала об этом, и в конце концов решила: не нужно делать всех хорошими. Важнее, чтобы всем было хорошо.

* * *

Жеребчик подрагивал в её объятиях, изрядный по размеру член уже прошёл его прямую кишку и с каждым толчком понемногу распрямлял изгиб дальше, бугры тёрлись о нежную плоть. В этот раз не было ни криков, ни попыток вырваться, ни даже особенно болючего копыта в нос. Он был удивлён, ошарашен, но не испуган — довольное сопение то и дело срывалось на восторженный стон.

Изредка дрожь пробегала по телу, он напрягался — и тогда она тоже не спешила давить. Будет больно — Сноу знала: после каждого раза Джин повторял то же самое с ней самой. Да и Криз изрядно услужила: едва поднявшийся член был как у обычного жеребчика, но чем больше Сноудроп возбуждалась, тем сильнее он бугрился и рос. Кончить было невозможно — мгновенно начинались визги, брыкание, копыто прилетало в лицо. Так что она училась сдерживать себя.

— А ведь неплохо, подруга, — Джин неожиданно заговорил. — Несколько дней работы, и этот мелкий наш от ушек до хвоста.

«Несколько дней?» — она мысленно чертыхнулась. До прихода зимы оставалось меньше суток, а потом им предстояло убить чародея, бежать на север, строить новую жизнь. Причём какую жизнь. Ютиться в пещерах, спать дрожа от холода, есть овсянку и жухлую траву. Потому что не подготовились. Да и сейчас вместо подготовки играли в любовь.

— Джин, как думаешь, мы наковальню утащим?

— Ты о чём?

— Забудь.

Лучше спросить утку. Если есть что важное на уме, всегда спрашивай утку — в этом Сноудроп убеждалась уже не раз. Криз ответит: «Придумаем что-нибудь», — Бигзу будет почёсывать лоб, и даже здравомыслящий Веджи ничего не поймёт; а друг всегда расскажет, и почему новому поселению никак не обойтись без наковальни, и почему в списке покупок были боевые топоры, кирки, и аж три бочки крепкого грибного вина.

— Ты отвлекаешься, Снежинка.

— Ага, хватит, — она нежно погладила жеребчика. — Мы ведь близко? Я места себе не нахожу.

Тихий шелест, смена формы, — и чейнджлинг позволил ей высвободиться, ласково приобнял. Они разговорились обо всём на свете, стараясь не касаться особенно сложных или болезненных тем. Джин рассказывал о ребятах из банды Винди, или «Жучарах», если по-новому. Вообще-то некая Сноудроп уже месяц как была главарём банды, но саму Сноу об этом никто не спросил.

— Да ни о чём они не догадаются, — Джинджер говорил, поглаживая плечи. — Ты клёвая. Да и вообще, тебе вовсе не обязательно играть в лидера. Если не хочешь, просто признайся, расслабься и наслаждайся собой.

— Ага… — Сноудроп вздохнула.

Вообще-то её не слишком заботило, будет ли её мокрая писечка принадлежать главарю жеребячьей банды, или его круп ей. В мире существовали и более важные вещи: наделать снежинок, попросить помощи и убежища, успеть опередить беду. Утка сказала, что Рэйни отправилась в столицу, а поскольку летела налегке, теперь на несколько часов опережала их.

«Останови её», — хотела попросить Сноу, но не решилась; а сегодня уже было поздно: утки ведь не всесильные, они потеряли пегаску, когда она вдруг сорвалась в путь посреди темноты. Оставалось только надеяться, что Рэйни не вломится сразу же во дворец. Пара-тройка дней, вот всё, что им требовалось, чтобы собраться и бежать.

Джин вдруг приподнялся.

— Вот мы и прибыли. Дом, милый дом.

Курс изменился, планёр пошёл на вираж, всё так же со стуком и треском продираясь через град и порывы ветра. Вечерело. Джин говорил, что Солнце ещё только клонится к закату, Криз обещала мягкую как пух посадку — но нет, просто нет: ни одна нормальная пегаска не доверилась бы куче полотна, реек и досок, когда есть собственные крылья за спиной.

Удар копыта о защёлку, громовой свист ветра, щелчки града о мордочку и грудь. Теперь верёвка, крепкая хватка зубами, ободряющий толчок. Сноудроп прыгнула, мгновенно расправив крылья, плащ затрепетал позади. Было чуть страшно. На самом деле она ещё со школы ненавидела такие полёты: другие весело болтали, скакали по всему планёру, а она могла только держать страховку и поджимать уши, потому что каждый раз больно стукалась о что-нибудь.

И вот, грудь хлопнулась о загнутую плоскость крыла. Теперь подтянуться, поймать крепление, верёвку закрепить. Сноудроп вздохнула с облегчением, когда наконец-то влезла в перевязь под крылом планёра. Щиток закрыл мордочку от града; метроном гулко постукивал, подсказывая телу правильный ритм.

Командная работа — так это называлось, и это было единственным в школьных тренировках, что Сноу по-настоящему любила. Просто махай и махай крыльями, прислушиваясь ко всему вокруг. А когда назойливый стук метронома надоедал, жеребята пели. И это были замечательные минуты, даже если тело всё взмокло от пота, а голос от усталости хрипел.

— Эй, ребята, споём?! — она прокричала.

— Давай!

Как бы ни долог был наш путь

Как бы ни долог был наш путь
Через снега и ветра вой
Пусть только б ждал нас кто-нибудь
Когда вернёмся мы домой

Чтобы горел в окошке свет
И пели в очаге дрова
Забыть за дверью ворох бед
Порог переступив едва.

Что может в жизни лучше быть,
Чем возле печки тесный круг.
Где можно обо всём забыть,
Когда с тобою рядом друг.

И пусть наутро мы уйдём,
И затеряется наш след.
Останется открытым дом
И не погаснет в доме свет…

Куплет закончился ровно перед мгновением посадки. Вес привычно ослаб, внизу заскрежетало; хлопая крыльями они быстро остановили планёр на взлётной полосе. Хотя, неровной дороге внизу было далеко до идеально чистых трактов столицы. Убежище Криз нашла в часе полёта от города, в той ещё дикой глуши — потому что лезть в Кантерлот сразу не было дураков.

— Эй! — Кризалис закричала громогласно. — Тащите нас в дом! Растирайте! Не то сдохнем прямо здесь!

«Что?» — Сноу испугалась, но не успела она высвободиться из перевязи, как вокруг зашелестело, мягкие объятия единорожьей магии подхватили её.

Недолгий полёт, касание брюха о грубую ткань плаща, толчок мордочки о чью-то вихрастую макушку. Сноудроп заставила себя расслабиться, разве что приобняла жеребчика покрепче, чтобы случайно не слететь. Он был рогатым, а ещё ощутимо мускулистым — и тащил её легко, словно бы одна слепая была плюшевой игрушкой, как её любимый бобёр.

Скрипнула дверь, тело окунулось в ароматно-пряное домашнее тепло.

— Я в порядке, — она сказала жеребчику. — Позаботься об остальных.

Касание копыт о земляной пол, тычок носа в плечо, и жеребчик понёсся обратно. Вокруг слышались шаги: частые, но не суетливые — и почти не было разговоров. Удивлённо подняв уши Сноу узнавала в этом что-то очень, очень знакомое… Да совершенно обыкновенный для дворца гвардейский ритм! Точно так же ритмично стража тренировалась, точно так же стучали копыта, когда военные пони обходили дозором её любимый дворцовый парк…

— Эм, только не говорите, что нас поймали.

Звонко рассмеялась кобылка, кто-то дружелюбный ткнул носом в шею, и вдруг рядом оказалась миска горячего ароматного супа, а к плечу прижался любезно протянутый хлеб.

* * *

Сноудроп ела. Она редко отказывалась от еды, особенно вкусной и новой, а сезонный суп с фасолью и обжаренными кубиками овощей оказался на редкость удачным. А ещё он был сделан на бульоне. Где в мире жеребята неполных пятнадцати готовили супы на бульоне?.. Теперь она знала — где. И даже угадывала в основе букет пряностей, пастернак и сельдерей.

Уши ловили негромкие разговоры чейнджлингов с новыми друзьями, Кризалис рядом постанывала от удовольствия в объятиях пары жеребчиков, а ещё были сотни и сотни уток, которые шуршали крыльями, заполонив весь дом. Хотя, это был скорее не дом, а домище. Здоровенный, крепкий, брусчатый — с высокой крышей и огромным очагом — когда-то выстроенный как жильё большого семейства земнопони. Но потом с полями что-то не заладилось, а дом почти за так отдали представительной кобылице и её компании ничейных жеребят.

Этот план Винди придумал: вежливый такой пятнадцатилетний единорог. Если бы не этот умница, они бы сейчас зябли в землянке, или того хуже, в сырых отнорках пещер. Прислушиваясь к его рассказу Сноу решила, что к лучшим свойствам жеребчиков кроме «доброты» и «трудолюбия» пора добавить «компетентность». Винди всегда думал наперёд.

— А как ты оказался ничейным? — она спросила, когда познакомилась со всеми и кое-что рассказала о себе.

— По невезухе, — Винди сказал, приобнимая.

Он не был ничейным, у него были замечательные родители, учёба в гвардейской школе и даже планы на жизнь. Но не сложилось. Поссорился с недругом, не рассчитал силы, убил. А после решил, что не позволит никому копаться в собственной памяти. Особенно богиням. «Потому что это не их собачье дело, и вообще».

— …И вот, я здесь.

Он коснулся мордочки лицом, показывая широкую улыбку. Копыто поглаживало шерсть на спине.

Сноудроп вздохнула.

— Чего так?

— Проводи меня в мастерскую, пожалуйста. Нужно снежинки слепить.

Тихий шорох, любезно протянутый хвост, и она зашагала следом. Непрошеные мысли кружились в голове. Вот почему в мире не было ничего идеального? Если жеребчик добрый и трудолюбивый, то у него всё валится из копыт; если добрый и умелый, то страшный ленивец; а если опытный и увлечённый, то обязательно в характере скрывалась какая-нибудь гадость — словно большое, и всё растущее ржавое пятно.

Потому что хороший пони не стал бы бояться богини. Винди не был добр.

Пустобокой она бы испугалась такого жеребчика, чуть повзрослев сторонилась бы, а теперь… да какая разница? Недобрый, ещё не значит злой. Уже месяц минул, как она узнала такое зло, по сравнению с которым дружелюбный и заботливый Винди был просто милашкой. А ещё его любили. По-настоящему злого никогда не стали бы так самоотверженно любить.

— Все слушаются тебя с полуслова, — Сноудроп сказала, когда они вошли в комнату позади камина. Там было жарко и ароматно, от потолка пахло сухофруктами, а от печи печёными каштанами и недавним пирогом.

— Я умею готовить, — он отшутился.

— Я тоже. Немного. У вас запас молока есть? Пломбиром угощу.

Единорог сказал: «Будет», — и кто-то сопровождавший их тут же зацокал к двери. Они остались вдвоём: в небольшой комнате, отгороженной камином от остального дома. Ароматно пахло петрушкой, а вдоль стены стояли корзины овощей: свёкла и морковка, лук и фенхель, турнепс и корневой сельдерей.

— А я картошку люблю, — Сноудроп сказала, обнюхав последнюю корзину.

— А я —­не очень.

Мгновение молчания, и вырвался смешок, а после они и вовсе рассмеялись. «Друзья моих друзей — мои друзья», — вот какому правилу Сноу старалась следовать. Дружба начинается с честности, это она тоже решила твёрдо. И нет, больше она не собиралась отмалчиваться, или того хуже — лгать о себе. Она принялась рассказывать: о детстве с мамой и обидах в школе, об ученичестве, одиночестве и снежинках, о похищении — и всей той боли, которой она хлебнула сполна.

Винди рассказывал тоже. И о родителях, которые его возненавидели, и о младшей сестрёнке, которую очень любил — и о друзьях, заполнивших пустоту в душе. Он находил их здесь и там: слишком неправильных, чтобы влиться в жизнь общества, и слишком слабых, чтобы самим позаботиться о себе. Он учил их быть храбрыми и верными, любить самоотверженно и полностью доверяться своим.

Сноудроп слушала молча, чувствуя мордочкой холод заклинания, а на краю слуха такой любимый снежный перезвон. Она работала со снежинками, в каждую вкладывая всё новые и новые просьбы: «Помоги пожалуйста», «Я с друзьями», «Мы в беде», «Приди к нам», «Защити нас». Она знала, что Зима ответит, и скоро, очень скоро придёт.

— Винди, — она спросила. — А почему ты пошёл за Кризалис? Ты не похож на того, кто может просто влюбиться и позабыть обо всём.

— Она — наша надежда.

— А?

Жеребчик подошёл ближе, приобнял.

— Я каждый день думал, как нам спастись. Сколько нам осталось? Год? Два?.. Рано или поздно кто-то выдаст, меня схватят, ребят раскидают по разным семьям и деревням. Я копил на шхуну, но из нас так себе мореходы, да и в Круг капитанов не примут пони со стороны. А потом Пичи сильно поранилась, и вдобавок ко всем бедам мы влезли в долги.

— И тут появляется Кризалис…

— Ага, такая же как мы бродяга. Но у неё есть сила, есть могущественные друзья. Поэтому я решил довериться ей.

Сноудроп делала снежинки, а юный жеребец рядом рассказывал, одновременно обтирая её чуть грубоватой щёткой и горячей мыльной водой. И плащ он уже почистил, и даже сделал её любимый лавандовый чай. «Забота», — вот каким было его второе имя. Сноу теперь понимала, почему потерявшие близких жеребята всей душой отдавались ему.

Она работала со снежинками, а Винди Кэр со своими друзьями. Подопечные были его снегом, его смыслом, всей его судьбой. Но только ли?.. Она использовала снежинки: могла подарить другому, могла выбросить в небе, могла даже сломать. И вот с этой мыслью становилось по-настоящему страшно.

* * *

В кухне летали ножи и склянки, котелок несильно побулькивал, лук шкварчал на сковороде. Сноу работала с мороженым, рядом с приятно прохладным от заклинания столом, а юный рогатый делал всё остальное. Причём быстро, умело и даже мастерски. Чем больше Сноудроп его узнавала, тем чаще неприятные мурашки пробегали по спине.

Знает магию, любит готовить, военный преступник — всё совпадало. За многое Сноу любила свою королеву, но прямо сейчас хотелось вернуться и хорошенько стукнуть ей в нос. Увы, любовь — штука безжалостная, и как-то нечестно было винить Криз только за то, что ей нравится такой тип жеребцов.

— Винди…

— А?

— …А тебе нравится насиловать тринадцатилетних кобылок?

Молчание длилось несколько долгих секунд.

— Я не пробовал. Не знаю, — ответил он спокойно. — Да и не хочу знать.

Пара шагов, касание груди о грудь — и Сноудроп потёрлась мордочкой о шею единорога. «Извини», — это значило, а ещё «прости пожалуйста», и очень много других слов. Язык жестов, вообще, был замечательным — пусть его придумали чейнджлинги, но интуитивно понимали все.

— Вообще-то, — она отстранилась, — Я хочу сказать другое. Породниться с королевой, это немного не то, что ты думаешь…

Он тихо рассмеялся.

— …Это когда кобылка… или жеребчик…

— Да знаю я, знаю. Личинки чейнджлингов паразитируют в других.

— Эм? — Сноудроп удивилась.

— Криз сама рассказала. И выпытывать почти не пришлось.

Лёгкое касание магии потрепало гриву и холку, нос потёрся о плечо. Единорог продолжил:

— Мне достаточно знать, что это никого не ранит. А вообще, мы заботимся о нашей королеве, она заботится о нас. Разве не так поступают друзья?

Сноу не могла поверить, что всё может быть так просто. Раз, да и сделать кучу маленьких чейнджлингов, и Кризалис наконец-то перестанет лезть со своим яйцекладом в каждую щель. И жеребята будут довольными, разве что немного сонными на неполный год.

Была маленькая проблема — жеребчики. Но, кажется, Криз это уже нисколько не волновало.

— Эм, — Сноудроп поморщилась. — Только не говори, что ты уже и имена своим придумал.

— Обязательно придумал. Альфа, Бета, Гамма и Дельта — четыре милые кобылки, которых я буду воспитывать с первых дней. Ты уже заметила, что чейнджлинги не очень волевые? Думаю, это не природное, а потому что их личности подавляются Семьёй. Своих я буду обучать только сам.

Сноудроп поджала ушки.

— …Верные помощницы, это счастье, это мечта. Без них мне ни за что не подняться. Так что да, Сноу, за четвёрку личных чейнджлингов я бы и честь, и рог отдал. Они будут для меня всем.

«Идеальные снежинки»

Сноудроп мотнула головой, постаралась расслабиться. Прямо сейчас Винди возился у плиты, и ей вовсе не хотелось, чтобы он заметил её смятение. Потому что покажешь слабость — и всё, съест. Вот прямо как волк кролика, с ушками и испуганно дрожащим хвостом.

— На счёт рога не шутишь? — она спросила.

— Нет.

Жеребчик с тихим стуком копыт обернулся, задержал дыхание. Он её изучал.

— А кобылкой хотел бы побыть?

— Почему нет?

— Земнопони-кобылкой?

Винди хохотнул.

— Спорнём, что тебе меня не испугать?

— На что спорим?

— На статус. Если я победил, то я первый после королевы, а ты моя кобылица. А если ты сильнее, то наоборот.

Сноудроп неуверенно улыбнулась. Два дня её учили воспитывать непослушных жеребчиков, и это ей даже начало нравиться; два года Винди собирал свою банду, и вымуштровал их как настоящих солдат. Какие тут шансы?.. Нет уж, одна слепая ещё со школы избегала нечестной игры.

Она услышала тихие шаги, жеребчик положил копыта на плечи, приобнял.

— Нравлюсь?

— С первой встречи. Думаешь, не опасно мне было во дворец за мороженым ходить?..

— А воспитывать меня будешь?

— Ещё как.

Что же, противостояние неизбежно. А раз уж все пути назад отрезаны, то Сноу сделала самое разумное, что может сделать кобылка на её месте — она ухватила жеребчика за нос.

— Ай…

Лёгкий привкус крови, сопение, повторное айканье — и она выпустила прокушенные ноздри.

— Испугался?

— Да ты шутишь!

— А знаешь, — она слизнула с клыка капельку крови, — Я могу сделать тебе больнее, гораздо больнее. И, может, даже напугать смогу. Но я так не играю. Принцесса учила меня никогда не играть на чужом поле. Вообще, никогда.

Мордочка потёрлась о мордочку, губы коснулись губ.

— Давай дружить, — предложила Сноудроп.

О, как она мечтала однажды сказать эту фразу. Не только Винди, но и десяткам других жеребчиков с кобылками, которые приходили за бесплатным мороженым в дворцовый парк. Но не решалась, потому что слишком много думала о будущем: всё время ждала гадости, ждала предательства. Боялась, что подружится с кем-нибудь милым, а он, как маму, однажды бросит её.

Всё может случиться. Может и предаст, может и бросит, может и обидит — может и вовсе вырастет в рогатое чудовище. Но сейчас-то рядом с ней стоял не такой уж плохой жеребчик, пусть и успевший сделать ужасную ошибку в жизни. Ну так и она уже изрядно нахлебалась грязи, но старалась ведь держаться на плаву!

— Понимаешь, — Сноу продолжила. — Мы можем вместе взяться за общее дело, а можем и грызться, пока до дыр друг друга не прогрызём. Оно нам надо? И поэтому я сделаю первый шаг. Я тебе доверюсь. Полностью. Давай дружить?

Мордочка вновь коснулась мордочки, жеребчик с каким-то особенным вниманием обнюхал её.

— Приятно пахну?

— Имбирём, корицей, мятой… — он призадумался. — А ещё немного душицей. Запах появился только когда я вымыл тебя.

Ага, душица. Такой был её хитинистый аромат.

— Так ты примешь моё доверие? Мы будем дружить?

— Конечно, — объятие стало крепче. — Не могу поверить, что с тобой всё оказалось так просто.

Ну да, дружба, она такая. Сначала пушисто-лёгкая, а иной раз надавит как здоровенная плита. И жеребчик рядом явно знал, в чём подвох — но всё равно принял её доверие. А значит и поделился своим. Как сделали совсем недавно её хитинистые друзья.

Казалось бы, так просто довериться кому-то, но если знаешь вкус предательства — всё это даётся нелегко.

— У нас будут замечательные жеребята, — усмехнулся Винди.

И лишь с огромным усилием воли она удержалась, чтобы вновь не укусить его за нос.

* * *

Они с Винди приготовили ужин. На самом деле второй по счёту, и плотный как обед — но жеребята будут голодными, это Сноудроп знала точно: испуганные вскрики слышались даже на кухне, пока Кризалис оперировала их. Хотя, не столько испуганные, сколько удивлённые — королеву хоть никто и не учил врачебной этике, но добрые советы не прошли даром: лишние части прямо на месте она старалась не поедать.

Утки тоже постарались: в комнате плавал дымок, приятно туманящий разум, а в центре птицы выстроили большую пахуче-женьшеневую купель. Друзья были счастливы до стрекота, но… почему-то не все. Пушистые окунаться не спешили, слышались настороженные шепотки.

— Знаете что, ребята, — Сноудроп заговорила первой. — Доверие, это не шутки. Или вы с нами, или плащ, дорога, Кантерлот.

Взмах крыльев, и она с головой окунулась в приятно обхватывающую массу; второй взмах, и мордочка показалась на поверхности Существа.

— Да что с вами не так?!

Скользкие копыта приобняли сзади, на плечо легла чуть неровная морда жеребца.

— Да вы шутите… — пискнула какая-то кобылка.

— Нас специально пугают.

— А?

Винди усмехнулся:

— Думаю, кто-то предлагает последний шанс отступить. Я угадал?..

Кризалис рассмеялась, плюхнувшись рядом, остальные уже давно расслаблялись в тепле. Разве что Джин улетел в столицу, чтобы в «Сахарном домике» раздавать пломбир вечерним жеребятам. И одинокая пони с красивым контральто стояла рядом с ним.

Сноудроп мотнула головой.

— Поймите, — она заговорила снова. — Мы не мажемся сахарной ватой. Мы такие, какие мы есть…

Громкий писк, хлопок крыльев, падение — и дрожащие копыта на груди. В удивлении Сноудроп обняла ту самую пегасочку, которая только что боялась громче всех. Из всей банды она единственная была пустобокой. Как там её звали?.. Сноу никак вспомнить не могла.

Как же она ненавидела свою дырявую память на имена.

— Ну чего ты ждёшь? Откладывай уже свои яйца. Или мне сначала нужно сделать это с жеребцом?!

Объятие, неумелый поцелуй в нос, а потом и в губы — трясущееся как осиновый лист тело пегаски. Ужасно неловкое чувство. Но, спасибо урокам, Сноудроп теперь знала как с такими работать: вся суть науки Джинджера сводилась к одному простому слову — уважать.

— Королева там. Высокая такая, с ухмылкой на морде, — Сноудроп показала на звук сдавленных смешков, а потом представилась. — Ты можешь начать со мной, или с любым из наших. Выбирай на свой вкус.

Протяжный вздох, хлопок копытом о мордочку, стон. Мелкая пегаска явно покраснела, но дрожь постепенно улеглась; нос посапывал, принюхиваясь к чему-то; копыта загребли. Их тела постепенно погружались в горячую и студенистую плоть Существа.

Вопросы кружились как мохнопёрые утки. От нормального: «Как там тебя зовут?» — до всяких пошлостей о вкусах и желаниях. Но теперь Сноу знала — это не помогает: мелкие ждали уверенности, а не сомнений. Ведь именно уверенность показывала доверие, а вовсе не куча дурацких вопросов, ответов на которые новичок и так не знал.

— Да чего ты ждёшь?..

Сноу легонько лизнула в нос, тронула в губы — и кобылка неумело ответила, язык потёрся о язык. Круп подрагивал, и задрожал особенно сильно, когда Сноудроп обернула хвост вокруг одного копыта, а вторым погладила анальное кольцо. Впрочем, даже эта грубость не вызвала протеста — пустобокая была смела.

Чувствовалось, как вязкая масса постепенно оплетает тело пегаски, одновременно массируя и лаская. Ритм был несложным, так что Сноу вскоре поймала его и тоже начала массаж. Немного выше и немного ниже, чуть правее и чуть левее — копыта гуляли по крупу, бёдрам и бокам.

А пегаска ощупывала шею, вернее ошейник, который подарила Кризалис. Копытца будто искали замочную скважину, но никак не могли найти.

Было тихо, неспешно текли секунды. В затылке холодило тем особенным чувством, будто бы все наблюдают за ними. И уже не только хитинистые, а ещё и дюжина незнакомых жеребчиков. Дюжина. Незнакомых. Жеребчиков. Сноу чувствовала, как отчаянно краснеет, и никакой опыт с Джин уже не помогал.

— Эй, вы! — Сноу не сдержалась. — Может, хватит трусить?! Винди, чего ты ждёшь?! Гони их сюда!

Кобылка коротко рассмеялась, чмокнула в нос. И наконец-то уши поймали слитное плюханье. Кто-то взвизгнул, кто-то вскрикнул, кто-то запищал.

— Слабаки, — высказалась кобылка.

— Слабаки… — согласилась Сноудроп. — Слушай, а как тебя зовут?

— Пичи Петл к вашим услугам! В смысле, вообще. Делай что угодно, мне всё норм.

И всё-таки её звонкий голос выдавал испуг.

* * *

Сноу уже хотела ответить, что когда «всё норм», это ничуть не норма — но тут вокруг зашелестело, сильный запах женьшеня ударил в нос. А потом появились и другие ароматы: горного озера, леса, разнотравья весной. Масса вокруг разгладилась, стала приятно-кисельной, копыта почувствовали дно.

— Оу, а вы ещё кто такие?.. — удивилась кобылка.

Влажные копыта коснулись крупа, погладили холку и шею, тёплая мордочка ткнулась в лицо. Это была кобылка, а ещё жеребчик — целая толпа кобылок и жеребчиков, которых вдруг стало очень много вокруг. Удивлённые вопросы послышались отовсюду, и «влажные пони» со смешками принялись отвечать.

Шум поднялся страшный.

— Да кончайте трусить, ребята! — воскликнула Кризалис. — Это же вам подарок. Развлекайтесь, расслабляйтесь, наслаждайтесь собой. Думали, страшными щупальцами вас будем мучить?.. Ха, фигу вам! Но… если кому хочется, почему нет.

Вокруг вдруг стало очень тесно: «влажные пони» толкались носами и мордочками, удивлённые жеребчики шастали повсюду — кто-то даже взлетел. Сноудроп всегда ненавидела толчею, но эта была какой-то по особенному… дружелюбной? Организованной. И не слишком громкой. Вскоре всем нашлись места.

Им с кобылкой «влажные пони» не мешали; даже наоборот, вокруг поднялся высокий бортик, прикрывая от шума толпы. Пустобокая немного расслабилась, заёрзала на бёдрах. Нос потёрся о носик, а языком Сноу начала облизывать лицо. Весьма милое, даже аристократичное — если бы не висящая рядами сосулек грива и куча серёжек в ушах.

— Это моя первая помощница, — послышался знакомый голос. — Любит бить жеребчиков, ломать окна и поджигать ворон. Жеребчики ей не нравятся, а по пернатым каждый раз плачет, но искусство важней.

Копыта Винди опустились на плечи, он их обеих приобнял.

— …А ещё она меня любит. Первая из наших, и будет второй после тебя в моём маленьком табуне.

Пегасёнка только вздохнула, потянулась. Узкобёдрая и совсем не крупная, она ощутимо нервничала: ёрзала и ёрзала, потягивалась и потягивалась. Вымечко потиралось о вымя, а окрепший член уже доставал ей до груди. Это было так нелепо! Сноудроп привыкла считать себя маленькой, даже крошечной для своего возраста. Откуда в мире могла взяться кобылка меньше её самой?..

Спросить о возрасте? Так невежливо. Начать ласкать по-настоящему? А вдруг в нос даст?.. Уроки Джин мелькали где-то на краю мыслей, но совсем они не помогали. Пичи была маленькой, настоящей, незнакомой — а ещё до дикости живой.

— Пичи, если ты готова, кивни, а мы сделаем всё остальное, — вновь заговорил Винди.

— Ты тоже?!..

— Ага.

Полуоборот, звук поцелуя, удивлённый писк, и Сноу ощутила, как жеребчик нежно, но настойчиво приподнимает кобылку. Она встала на задние копыта, положив передние на шею Сноудроп: член оказался напротив подрагивающей щели, Винди пристроился с другой стороны. Но пегасочка была не готова: она вся дрожала, а в промежности оказалась ещё совсем сухой.

— Ты не делала этого раньше? — Сноудроп спросила.

Мгновение ожидание, подрагивающие копыта на шеи, и Пичи вдруг призналась: «Ни разу», — с тихим стоном она опустила голову на плечо. Ещё пара вопросов, и стало ясно — со скалкой она тоже не пробовала, и даже не догадывалась, что некоторые пони делают так.

Пичи была девственницей. Как-то умудрилась, несмотря на толпу жеребчиков вокруг. Или, может, её друзья просто были нормальными? Старались быть?..

Сноу мотнула головой.

— Хмм… А у тебя, Винди, уже были кобылки?

— Кризалис считается?

— Нет.

Криз не считалась, Криз в обучении жеребчиков была даже вредна. Значит, здесь была неумеха, плюс ещё один неумеха, что в сумме давало пару неумех. Раньше Сноу это казалось естественным, но Джин любил во время учёбы едко посмеяться: особенно над жеребчиками Эквестрии, которые по освящённой веками традиции портили своим кобылкам первый раз.

И ничего хорошего в этом не было, совсем ничего.

* * *

В шестигранной как соты улья комнатке было влажно, жарко и очень тихо. Стены начисто перекрывали звуки снаружи, а внутри слышалось только размеренное дыхание двоих, да рассказы одной слепой — третьей. Так-то считалось, что третья — лишняя, но Сноу старалась об этом не думать. У неё был долг.

— …Спешить не нужно, — объясняла Сноудроп — Надо двигаться медленно, с упором на стенку влагалища, а потом растягивать плавными движениями, если плевна крепкая; а если болючая, то лучше дать расслабиться, приблизиться вплотную и открыть одним толчком.

Винди не перебивал, его мелкая пегаска ёрзала и посапывала. Сноудроп же часто сбивалась: никак не удавалось сосредоточиться на главной мысли; но, во имя справедливости, не каждой же тринадцатилетней кобылке приходилось читать лекции о лишении девственности! Особенно через месяц после того, как потеряла свою.

— Эмм, — Пичи наконец пробормотала. — А можно просто копытом проткнуть? Я боли не боюсь.

Вздох. Слова? Зачем слова…

— Сделай обратную связь, пожалуйста, — Сноудроп попросила. — И обратную в обратной тоже. Я буду учить её.

— А?

— Я покажу тебе, как быть взрослой кобылой. Не пугайся, если вдруг почувствуешь, что тело не сразу слушается тебя.

— Да кончай тянучки тянуть!

Смешок, потирание мордочкой о шею — и Сноудроп ощутила, как вдоль хребта движется тонкое, чуть жгучее щупальце. Мгновение, и оно проникло в каждый позвонок.

Пичи взвизгнула.

— Тише, тише, — зашептал Винди — Как ощущения?

— Хрень…

А Сноу уже чувствовала бешеный стук сердца, дрожащие ушки, едва сдерживаемый скрежет зубов. Страх, дикий страх — но вовсе не самого секса, а поражения. Пичи отчаянно боялась не справиться, оказаться лишней, подвести…

«Постой, что?!» — Сноудроп вздрогнула.

Она ощутила чувства! Она чувствовала её!.. Так ясно, будто сама металась, будто сама была мелкой кобылицей с диким темпераментом и кучей болячек в душе. И вскоре пришёл ответ, скользкие щупальца на плечах двинулись, начертив цепочку фраз:

«Первый подарок из нескольких. Не показывай ей. Не поймёт».

Сноудроп неуверенно улыбнулась. Она ощущала нарастающее желание маленькой пегаски, нетерпение — ласки Винди на клиторе и сосках. Неумелые, но на удивление приятные. Жеребчик уже вовсю обрабатывал подругу, а та не подавала вида, только дышала чуть чаще. Очевидно, из лекции эти двое не почерпнули ничего.

— Эй, ты уснула, Слоупок?

«Слоупок?» — так одну слепую ещё никто не обзывал!

— Ну держись, — прошептала Сноудроп.

Мордочка вжалась в холку пегаски, копыта двинулись вниз по крупу и бёдрам. Сноу обхватила ногу, сжала покрепче, потянула вверх. Резкий выдох, и Пичи потеряла равновесие: и без того поднятые крылья взметнулись, воздух зашелестел вокруг. Она бы взлетела, если бы не крепкие объятия Винди и липкие щупальца существа.

Пара мгновений ожидания, чуть схлынувший страх, и Сноу подхватила вторую ногу. Выше и выше, пока не окажется в крепком захвате, а затем и прижатой к пегаскиной груди. И вот, дрожащая пегаска повисла в их объятиях и на обхвативших крылья щупальцах Существа. Теперь она была обездвижена: разве что передние копыта подрагивали на плечах Винди, давая капельку контроля. Сноу по себе помнила, как без этого тяжело.

— Нос чешется? — Сноудроп спросила.

— А? Да…

— Так почеши.

Два копыта поднялись синхронно, два носика перестали чесаться, и хихикнули двое опять же одновременно, словно голос вдруг тоже включился в «обратную связь».

— Круто, а?

— Ага.

Сноудроп хмыкнула.

— Тогда доверься. Я помогу тебе расслабиться. Больно не будет, могу обещать.

— Нуу… — Пичи вдруг смутилась, подрагивающее копытце легло на лоб.

— Что значит твоё «нуу»?

Винди обнял чуть крепче, гриву потрепал.

— Это «нуу» значит, что ей нравится, когда больно. Поэтому и дерётся, поэтому и уши проколола, и на наказания нарывается специально, чтобы отлупил.

…

— И лупишь? — Сноу спросила.

— Её — не луплю.

Сложно ему. Нет, серьёзно, какие жеребята были настолько безумными, чтобы всему миру назло жить на улице, когда их чуть ли не принцессы лично отлавливали: чтобы вылечить, научить хорошему, отдать наконец-то в добрую семью. А они всё равно сбегали и сбегали, чтобы ломать крылья, бить носы и цеплять на уши дурацкие серёжки. Некоторые просто не хотели жить как все.

Сноудроп откинулась, прислушиваясь. Пусть она не могла слышать, что творится в соседних «сотах», но догадаться было несложно. Где-то кобылки, где-то жеребчики, где-то кобылко-жеребчики — а может и вовсе страшные ребристые щупальца во всех возможных и невозможных местах.

Она много всего могла представить — теперь могла! — но как-то сомневалась, что горький опыт может сравниться с фантазией жеребчиков, которых была дюжина на трёх кобылок: а именно девственницу-пустобокую и пару земнопони, по комплекции вымахавших крупнее иных жеребцов.

Гармоничный социум? Нет, не слышали. А ведь даже Принцесса говорила, что воздержание порождает огроменный ворох проблем.

* * *

Предварительных ласк много не бывает — это было первым, чему Сноудроп научилась у Джинджера. Объятия и поцелуи, касания языком и массаж, иногда повязки на глаза и верёвки, изредка даже горячие капли воска со свечи. Последнее Сноу совсем не понравилось, но нельзя ведь всех в мире мерить по себе.

Свечей у них не нашлось, зато был рогатый жеребчик, который ловко умел гладить горячим кончиком рога, бросаться болючими искрами и даже до палёной шерсти прижигать. Несколько минут таких «нежностей», и Сноудроп уже чувствовала, как подступает оргазм, а Пичи и вовсе до взвизгов стонала.

Настало время переходить к настоящей игре.

— Эй, палёная, — Сноудроп отвлеклась от покусывания ушка.

— Ауу?..

— Ты уже как водопад. Если готова, кивни, и мы начнём.

Пичи кивнула. Их с Винди копыта на боках сжались покрепче, тело пегаски потянуло вниз.

Секунда, и касание члена о тёплое, влажное место; плавное движение расходящихся половых губ. А дальше часто пульсирующий туннель влагалища: очень узкий, то и дело сжимающийся до крошечной дырочки, слишком маленькой для таких игр. Но теперь Сноу знала — любая кобылка может, если постарается. Всё зависело только от настроя, расслабленности и готовности помочь.

Сноудроп заставила себя расслабиться. Предельно. Словно плавящееся на плите масло, словно текущая вода. И вскоре ощутила, как тело Пичи расслабляется тоже. Довольно увесистая штука вдавилась в узкий проход, а затем и её собственный член прижался сзади: двойное проникновение, вот чего хотел Винди, и эта безумная пегасёнка была только «за».

Тихий стон, чуть большее давление — нетерпение — и вход в глубину. Одновременный. Пегасёнка аж взвизгнула, когда разом и влагалище и анус разжало, два члена прошли с пол-копыта внутри. Сноу чувствовала каждую пульсацию пениса Винди, ощущала, как на собственном органе появились первые бугорки. А между тем жеребчик вжался в девственную плевну, медленно продавливая её.

Пичи хотела сжаться, и Сноудроп это позволила. Сразу же внизу заболело; не резко, но вполне ощутимо; дыхание пегасёнки участилось, появился восторг.

— Сейчас я тебя открою, — прошептал Винди Кэр. — Очень медленно и больно. Сопротивляйся сколько угодно, я всё равно войду.

Сноудроп невольно задрожала. Дикая смесь испуга, боли и предвкушения захлёстывала ум. Она уже не различала свои и чужие чувства. Проклятый рогатый научил её терпеть боль, даже ужасную, почти невыносимую — но не наслаждаться же этим! А Пичи наслаждалась: не столько болью, сколько испытанием — она хотела показать другу себя всю.

И Винди её поддерживал: копыта на плечах направляли пегасёнку вниз, слышалось напряжённое дыхание. Внутренние стенки обхватывали орган жеребца, на редкость крепкая плевна сжимала головку — боль внутри всё росла и росла. А маленькая Пичи словно купалась в этой боли: плескалась и разбрасывала жгучие брызги, стонала и взвизгивала, кричала и едва не выла — внутренние стенки влагалища часто пульсировали, ещё больше усиливая мучительный вход.

И, наконец, внутри резануло, уши различили едва слышный треск. А затем визг, такой громкий, что в голове зазвенело.

Резкое сжатие, серия пульсаций, и снова сжатие. Брызги влаги. С диким чувством Сноудроп ощутила, как пегасёнка сползает до медиального кольца, пропускает его мимо отжатого клитора, — и вдруг разом падает на бёдра единорога. Оргазм повторился, ещё сильнее прежнего; член вжался в шейку матки, далеко оттолкнув лоно в глубину.

И вдруг Пичи напрягла крылья, начала подниматься.

— Ты… — Сноу едва не поперхнулась. — Стой!

— Что?!

— Вообще ошалеть, — дыхание вырвалось со свистом. — Ты что, железная?!

Звонкий смех, захлёстывающая волна восторга. Пичи хохотала, и уже через пару мгновений жеребчик присоединился к ней.

— Ну, ты угадала, — проговорил Винди Кэр, отсмеявшись. — У неё есть несколько железок на костях. Криз предлагала убрать, но это же Пичи. Заартачилась. Ей каждый штифт в крыльях — подарок от меня.

— Дорогие были?

— Очень.

Сноу притянула к себе ёрзавшую пегасочку, обняла покрепче. Ей было больно. Очень. Аж до дорожек слёз под глазами. Но как же дико, бешено она гордилась собой. И эта гордость всё перекрывала: и боль, и страх, и глубоко запрятанное отвращение. Не к сексу, не к чейнджлингам, и даже не к щупальцам Существа на спине и крыльях — а к чему-то скрытому в глубине души.

Чувства подавляли. Сноу едва могла дышать.

— Эй, Слоу, ты готова продолжить?

— Да… — Сноудроп мотнула головой, вдохнула и выдохнула: — Продолжай.

Пульсация внутренних стенок, напряжение бёдер, сильнейшее сжатие; и Пичи вновь подтянулась крыльями, начался подъём. Щупальца крепко её держали, взлететь бы не получилось, но пегасёнку это не заботило. Поглаживая основания крыльев Сноу чувствовала, как под шкурой перекатываются крепкие бугры.

— Много тренируешься, а?

— А то.

Усилие воли, и Сноу замедлила подъём пегаски, заставила внутренние мышцы расслабиться. Пичи недовольно фыркнула, но в то же мгновение объятие Винди стало чуть крепче, за ушко потрепало. Море восторга едва не захлестнуло с головой.

Хотя нет, это был не просто восторг, а обожание. Пичи не любила, она преклонялась. Она не думала, не спорила, не рассуждала — она просто делала, что хотел её первый и единственный друг. Бесчисленные струны охватывали покрытую трещинами сферу — только благодаря им она ещё не рассыпалась в прах.

* * *

Пегасёнка неспешно покачивалась, уже без всяких подсказок нежно обхватывая член своего любимого. Винди часто дышал. Их ноги сплелись, а хвосты мотались из стороны в сторону; с фырканьем мордочка тыкалась в мордочку, а целовались двое так, что едва могли отойти.

«Не мешай, не мешай, не мешай!..» — повторяла себе Сноудроп. Вот только это было непросто. Бугристая штука тёрлась о тугие стенки прямой кишки, а эта бешеная пегасёнка вовсю подмахивала, насаживаясь одновременно и на член жеребчика, и на здоровенную штуковину позади.

Пичи старалась, Пичи училась со скоростью молнии, Пичи не боялась ничего.

Все жеребчики — скорострелы, в этом они убедились уже через какие-то мгновения. Винди резко выдохнул, обнял любимую со всей силы; член расширился, яйца запульсировали; густые струи ударили в матку, заставив маленькую пегаску удивлённо замереть. И тут же нахлынуло осознание — экстаз, дичайшая гордость — Пичи восторженно завопила:

— Ееййй!!!

Стенки влагалища сжались, запульсировали; на бёдра брызнуло горячей влагой. С ошарашенным стоном Пичи растянулась на груди жеребца.

И вдруг в комнате стало тихо. Винди лежал, восстанавливая дыхание; маленькая пегаска часто дышала над ним — а ещё была одна слепая, которая мысленно вспоминала и маму, и дом, и все снежинки на свете: да что угодно, лишь бы не испортить друзьям их особенный час.

Член в прямой кишке был самой бесполезной штукой, какую только можно вообразить.

— Пичи, я уже говорил, что люблю тебя?.. — жеребчик спросил тихо.

— Ага.

— Просто знай, я люблю тебя больше всего на свете. И никому не позволю нас разлучить.

Они поцеловались, чуть поёрзали, снова обнялись. Пегаска аж заверещала от восторга. Толчки члена о шейку матки были потрясающе нежными, на бёдра стекала смешанная с соками сперма, а пенис Винди даже не думал опадать. Двое принялись ласкаться, тыкаясь мордочками и дыша друг другу в носы.

«Кто лишняя пони? Кто здесь лишняя пони?..» — спрашивала себя Сноудроп, отчаянно краснея. В «соте» пахло потом жеребчика, сексом и корицей; было жарко, но на удивление легко дышалось; а ещё всё окутывала шелковистая магия, приятно поглаживающая тела.

— Сноу, не стесняйся, — проговорил Винди, отдышавшись. — Мы же теперь команда. Ты наша, мы твои.

Сноудроп смущённо улыбнулась. «Воспитывать непослушных жеребчиков», — ей говорили. — «Лупить, лупить и ещё раз лупить!» — поучала Кризалис. А потом глупая Рэйни плакалась о пострадавших жеребятах. Ну и где тут пострадавшие?.. Двое любили друг друга, да так самоотверженно, что им с Криз оставалось только завидовать. А ещё держались своих, и никакая цена не была бы слишком велика.

— Ребята, — Сноу потёрлась носом о холку пегаски. — Вы замечательные. А я, глупая, не решалась подойти.

— Ну, никогда не поздно исправиться.

Сноудроп хихикнула, куснула пегасёнку в ушко.

— Пичи, готова к новому раунду?

— А то!

Была такая штука — «стеснение»; а ещё были волшебные копытца, которые эту штуку взяли, чтобы хорошенько смять, скомкать и оттолкнуть в угол комнаты. И пусть не возвращается никогда.

— Пичи, тебе говорили, что у тебя восхитительный пончик? — поинтересовалась Сноудроп.

— А?

— Расслабься. Начинаем веселье. Винди, готов?

Жеребец хлопнул в плечо, рассмеялся. И они начали. Слитное движение назад, дружная хватка на боках пегаски — сдавленный выдох. Головка члена вышла до анального кольца, влагалище почти освободилось — и Пичи затрепетала в ожидании. Но нет, Сноу ждала: первую, вторую, третью секунды; пока внутренние стенки не начали сжиматься — и тогда они с Винди вошли вновь.

— Аууу…

Глубокий, парный толчок; чувство второго члена через тонкую стенку; сдавленное дыхание. И вот касание о шейку матки, удар пениса о изгиб толстой кишки, и немедленно движение обратно. Вновь три секунды ожидания, сжатие проходов, предельный вход — сдавленный вскрик. И снова, и снова, и снова — в том особенно медленном темпе, от которого жеребчики с кобылками визжали и просили ещё.

— Да быстрее же! — завопила Пичи. — Быстрее, Слоупок!

— А вежливо попросить?

— Гррр…

Не попросила, принялась подмахивать. Но Сноу этому ничуть не препятствовала, а только помогла, превращая рваные движения в стремительный, но плавный ритм. Вперёд, на взмахе крыльев, и назад, с коротким напряжением бёдер — что чуть облегчало боль от ранки внутри. Впрочем, это Пичи ничуть не заботило.

Сорванная плевна саднила, на каждом входе отдаваясь резкой болью, влагалище тянуло в ширину и глубину — но Пичи Петл только наслаждалась этим. А вернее подстёгивала болью своё наслаждение: каждый укол усиливал телесные ощущения, а следом за ними поднималась яростно-жгучая гордость за друга и себя.

Сфера дрожала после каждого удара, струны сжимались, жгучие протуберанцы прорывались изнутри.

— Аууу… — послышалось восторженное. А затем Пичи и вовсе сорвалась на визг, когда два члена вошли до предела, чтобы резкими, частыми ударами усилить и растянуть оргазм.

Сфера сжалась, выпустив обжигающе-горячее облако. И все трещинки разом слились воедино, гладкая поверхность больше не выдавала дрожь.

— Лучший… день в жизни, — прошептала Пичи Петл.

«Честность», — вот что Сноудроп ощутила в новом, прохладно-звенящем отзвуке чувств. А честность для того и существует, чтобы отвечать на неё собственной честностью. Друг говорил: не болтай, мол, лишнего, пегасочка не поймёт. Ну и пусть так — лучше уж непонимание, чем эта дурацкая ложь.

— Пичи, — Сноудроп обратилась, коснувшись шеи пегаски. — Я с помощью обратной связи твои чувства читаю. Ну, как чейнджлинги. Мне убрать это?

— Хмм, а мне глупости в голову лезут. Это твои?

— Ага.

— Тогда оставь. Они… неплохие.

Сноудроп улыбнулась. Приятно же, когда твои чувства называют «неплохими»! А ещё было очень любопытно, хотелось продолжить. Волшебные копытца ощупывали сферу, и она реагировала на это. Короткие тревожные волны колыхали пространство впереди, нити звенели и дрожали.

Мир чейнджлингов так увлекал.

— Только щекотно… — пробормотала пегасочка. — Ненавижу, когда внутри чешется, а не почесать.

— А?

— Это наши заморочки, — ответил Винди Кэр. — У меня, бывает, правое ухо так зудит, что хоть отрывай. А Пичи потреплет зубками, и сразу легче. И ей тоже легче, если вкусно накормить и обнять перед сном.

Сноу хихикнула. Ну конечно же, вкусный ужин и объятия мамы кого угодно успокоят. Но… если мамы рядом нет, можно и без мамы. Сноудроп представила, как засыпает в нежных копытах любимой, а сама держит пару крохотных чейнджлингов на сосочках — и аж до слёз потеплело на душе.

А потом кое-что вспомнилось. Вообще-то одна слепая здесь не просто так развлекалась — у неё перед королевой был долг. Оплодотворение, все дела…

— Эмм… Винди, давай сменим позу?

— Решила куснуть другой пончик, а?..

Жеребчик хохотнул, потянулся. Лёгким толчком он перевернул их на бок, а затем подтянул на себя удивлённо айкнувшую пегасочку. И засадил ей. Так глубоко, что шейка матки едва не поддалась, а яйца с влажным звуком хлопнулись о половые губы.

— Между прочим, это не так уж приятно, — сказала Сноудроп. — Особенно поначалу.

— Да мне норм…

— Нет, не норм. Если жеребчику всё позволять, то и он себе будет всё позволять.

— Гррр… бесишь.

«Уже бешу?» — Сноудроп удивилась. Она ощущала что-то недоброе, злое, даже отвратительное в потоках искр от маленькой пегаски. Стоило чуть задеть её любимого, как сфера мгновенно распухала, и острое, подобное боли чувство охватывало Пичи от ушек до хвоста. Это называлось ревностью?

Королева презирала ревность, да и Джинджер настаивал, что в Семье всё должно быть общее. И чейнджлинги, и кобылки, и жеребцы. Да что там, даже пони в недавнем прошлом жили табунами; большими и дружными; и не было тогда в мире такого горя, чтобы мама с незрячим жеребёнком осталась одна.

Сноу мотнула головой, сжала зубы. Она не знала, как бороться с ревностью. Она не знала ревности! Просто хотелось, чтобы все были друзьями и все любили других.

* * *

Сноудроп стояла, расправив крылья; влажный воздух «соты» ласкал тело крошечными вихрями, и с каждым вдохом те же вихри оседали в груди. Тёплые, ласковые, словно живые — они расходились по всему телу, и мускулы дрожали, в голове проносились странные мысли, а каменно-твёрдый член бился о брюхо и как будто самолично хотел. Жеребчика, кобылку — не важно кого, лишь бы излиться: обильно и глубоко.

— Эй, Винди, тебе тоже как никогда хочется?

— Не то слово!

Пегасочка ритмично постанывала под ним, изредка вскрикивала. Это уже был четвёртый её оргазм, а может и пятый — Сноу хоть и ощущала каждый, но чисел в мире Пичи не существовало. Сфера подрагивала под волшебными копытами, и каждое касание тут же вызывало короткий, восторженно-болезненный вскрик.

Но песни песнями, а дело не ждало.

— Ну, раз хочется, — Сноудроп погладила круп жеребчика кончиками крыльев, — значит будем делать жеребят.

— Чуть позже.

— Да не, ты продолжай.

Глубокий вдох, и она обхватила жеребчика покрепче. Хвост перекинуло на спину, чтобы не мешался; передние ноги легонько сжали шею, а кончик рога оказался на губах. Рогатым жуть как нравились такие ласки, а если чуть сжать зубы, то и не поколдовать…

— Сноу, не стесняйся. Моя честь принадлежит королеве, — жеребчик хохотнул.

— Да я и не стесняюсь.

Стеснительность, конечно, тянула свои щупальца из дальнего угла «соты», но Сноудроп старательно отпихивалась от них. А язык тем временем облизывал молодого жеребца. Рог и вихрастая макушка, нежная шёрстка шеи, мускулистые ноги и бока. Такой милый. Стройный и грациозный, в меру атлетичный, а ещё заботливый и ничуть не глупый — когда-то, в лучшие дни, она мечтала о таком.

— У нас будут замечательные жеребята, — прошептала Сноудроп.

Язык коснулся промежности жеребчика, легонько погладил между анальным кольцом и парой крупных яиц. Теперь нужно двигаться в правильном ритме: вверх и вниз, вверх и вниз — всё быстрее и быстрее…

На пятом движении кожа начала поддаваться, на десятом язык скользнул в нежную, влажную и приятно скользкую щель.

— Эмм…

— Королева не сказала?

— Не сказала… — жеребчик вздохнул.

Или уже не совсем жеребчик? Жеребчико-кобылка?.. «Пушистых должно быть много», — так вчера решила Кризалис, а сегодня заодно с лечением чуть улучшила всех. И правильно сделала. Потому что жеребчики должны понимать кобылок, а друзья друзей.

— А вообще, логично, — Винди Кэр хмыкнул. — Отдельный орган для инкубации лучше, чем полости здесь и там…

— У нас будут замечательные жеребята…

Сноудроп чуть отступила, а затем потянулась вперёд.

Касание о половые губы, скольжение и тепло — такое-то наслаждение! — и всё большее давление на узкий, часто пульсирующий туннель. Жеребчик поспешил отступить, вот только путь у него был единственный — вперёд и вниз.

Копытца Пичи забили о бока, пегасёнка громко запищала. Винди натянул её так сильно, как только мог: кончик члена пробился в матку, яйца вдавились в половые губы, но дальше ему некуда было впихивать — пегасочка закончилась. Как, впрочем, и его крепкий и весьма немалый по размеру член.

— Ты чего… ждёшь? — Пичи пробормотала, едва двигая языком. Было подступивший оргазм уходил.

— Хм, секунду.

Сноудроп тоже хмыкнула, да и придвинулась ближе — твёрдая как камень штука вновь прижалась ко входу во влагалища жеребца.

— Твой ход, — она прошептала.

Смешок, и он ответил: «Наслаждайся». Бёдра жеребчика напряглись, о живот потёрлась мягкая шерсть спины. И в тот же миг член обхватило такое тугое, нежное и скользкое чувство — головку, четверть, треть — а затем и всю половину по медиальное кольцо. Винди не сжимался, не дёргался, и остановился он ровно тогда, когда почти вышел из своей пегасочки. Чтобы тут же войти в неё вновь.

— Ты крутой, — Сноудроп сказала с почтением.

— Я знаю.

Пара неспешных движений, недовольное фырканье пегасочки, — и Винди продолжил обрабатывать её как ни в чём не бывало. Влажные стенки тёрлись о бугристую штуку Сноудроп. С каждой фрикцией жеребчика влагалище несильно сжималось, а с его стороны слышался резкий, сдавленный вдох.

— Ты очень крутой, — Сноудроп потёрлась о холку. — Тебе нравится это, а?

— Ещё… не решил.

— Тогда я помогу.

Нежный захват шеи, лёгкий укус в кончик рога — и на следующем выходе жеребчика она сама качнула бёдрами. Бугристая штука достигла шейки матки, с силой вдавилась. Винди тихо захрипел.

— Вы чего? — выдохнула Пичи.

— Заткнись. Закрой глаза.

Пегасёнка подчинилась мгновенно. Замолкла. И даже постанывать перестала, только задышала очень часто и неглубоко. Сфера сжалась, трещины закрылись, звенящие металлом струны до боли обхватили её.

— Знаешь… — Сноу прошептала. — Я сделаю что угодно для королевы. Но она никогда бездумно не прикажет мне.

— Так надо.

«Ну, надо значит надо», — Сноу потёрлась щекой о шею жеребчика. «Чужая душа — потёмки», — ей говорили, и пусть новых друзей хотелось узнать как можно лучше, она могла подождать.

Сноудроп сосредоточилась на деле. Теперь пегасочка не мешала, и поэтому Сноу выбрала свой любимый, медленный и размеренный ритм. Шаг назад, пока в широко растянутом влагалище не окажется только кончик, а затем шаг вперёд, насаживая жеребчика до предела и крепко прижимая к его любимой. Винди уже не целовал её, а только и мог, что сопеть.

Была такая штука внутри у жеребчиков, называлась простатой. Её можно приласкать сзади, если правильно выбрать угол входа, но так получалось только с одной стороны; а Криз чуть поколдовала, и теперь простата располагалась кольцом вокруг входа в матку. Жеребчико-кобылкам это дарило совершенно особенный оргазм.

Но Винди держался. Сноудроп уже повалила его на тело пегасочки, ритм ускорился до предела, вход в матку едва не открывался после каждого толчка. А со стороны жеребчика слышалось только сопение: ни единого стона, ни единого вскрика — ничего он себе не позволял.

— Да блин, — она прошептала. — Что же ты такой зажатый? Наслаждайся! Мы же так будем делать каждый день!

Тихий стон, смешок, и вместо ответа он с жадностью поцеловал пегасочку. Член вжался ей в шейку матки, с огромным усилием продавил; и тут же Сноу сама надавила со всей силы. Спина жеребчика выгнулась, от рога пошла колючая волна.

— Кончай колдовать! — она приказала.

Зубы обхватили рог за основание, сжались, жеребчик застонал. И последняя преграда внутри наконец-то поддалась — с восторгом Сноу ощутила, как член проталкивается дальше. Медиальное кольцо вошло во влагалище, головку до боли сильно обхватило, прозвучал короткий вскрик.

— Молодец, — она шепнула. — Ещё немножко…

Быстрый выход, вдох, и вновь толчок внутрь. Потрясающий обхват головки и медиального кольца. И снова выход, снова вход — стон и сопение. Сноудроп шагала назад, пока только головка не оставалась во влагалище, ждала пару мгновений, и погружалась снова. Крылья высоко поднялись, копыта со всей силы держались за бока жеребца. Его дыхание сбивалось.

— Да хватит уже сжиматься!..

Она помогла себе взмахом крыльев, надавила всем весом — и едва не вскрикнула от боли. Яйца хлопнулись о яйца, внутри всё напряглось. Она уже чувствовала по дыханию, что Винди едва не кончает, а зажатая пегасёнка под ними и вовсе дрожала от ушек до хвоста.

Тройной оргазм! Вот что их уж точно бы сблизило и подружило. И поэтому Сноу всеми силами боролась с животным желанием кончить. Она теперь умела! Она знала, как подарить друзьям совершенно особенный миг. И член входил то чуть выше, то с упором ниже, массируя простату, язык оплетал рог жеребца.

И вот тот особенно протяжный стон, частые спазмы. Жеребчик готов! Копыта сжались на шее, зубы обхватили основание рога, член внутри вдавился до предела. Короткий удар яиц о яйца, второй, третий — и Винди громко вскрикнул. Теперь упасть сверху! Сжать со всей силы! Сдвоенный пик!.. Член распух, бугры разжали внутренние стенки — горячим ударило в глубину.

Винди кончил в то же мгновение. Придушенно запищала пегаска под ним.

* * *

Они лежали друг на друге, крепко обнявшись и шурша спутанными хвостами. Уши подрагивали, бешено стучали сердца, со свистом вырывалось дыхание; а ещё были ласковые щупальца, которые обтирали шёрстку от пота, заодно делая массаж. Одно, особенно крупное, прижималось к губам, и Сноудроп изредка глотала бодряще-пряную влагу, сладкую словно игристое вино.

— Винди… — она потёрлась мордочкой о шею, поцеловала. — Ты замечательный. Я люблю тебя.

Жеребчик негромко хохотнул.

— Так тебе понравилось?

— Не то слово…

Винди Кэр вздохнул, потянулся. Напряжённая как камень Пичи лежала под ним.

— Да, Сноу, было… потрясающе, — Винди проговорил, поднимаясь. — Но теперь твоя очередь. У тебя ведь с этим нет проблем?

«Проблемы?» — Сноудроп удивилась. Какие в сексе с друзьями могут быть проблемы? Она же любя…

Но, похоже, не всем это понравилось.

Сноу отступила на пару шагов, копытце потёрлось о копытце. Какие-то недобрые, обжигающе-страшные потоки исходили от маленькой пегаски. Не боль, не ревность, и даже не злоба — а что-то очень, очень глубокое, яростное и древнее. И неправильное, потому что такого не должно быть.

Пичи поднялась.

— Ребята, я к вашим услугам, — Сноудроп улыбнулась, прищурив незрячие глаза. — Всё, что захотите. Я ничего не боюсь.

— А если проверю? — Пичи спросила.

И вдруг в один шаг оказалась рядом, нос уткнулся в нос.

— Пичи, хватит.

— Слушай, ты! — пегасёнка дыхнула в ноздри. — Я тебе этим копытом!.. — Пичи Петл грязно выругалась, зарычала.

Осколки кружились, подхваченные вихрем, струны трещали. Сфера открылось, и что-то яростное, бешеное потянулось из глубины. Оно хотело… нет, оно жаждало вгрызться в горло зубами, вырвать трахею, смеяться и смотреть, как пони рядом будет корчиться в крови. Оно жаждало убийства! Словно рогатый. Оно было им!

Зубы сжались, Сноудроп упёрлась лбом в морду пегаски.

— Считаешь себя самой крутой?! — пустобокая зашипела.

— Пичи, место.

— Раз мы слабее, то всё можно, а?! А?!.. Ааайй!

Пегасёнка вдруг взвизгнула. В ушах вспыхнул океан боли. Магия держала её: за каждое колечко в безжалостно растянутых ушках, за каждую из бесчисленных косичек гривы, за крылья и копыта. С резким выдохом единорог поднял её в воздух, повернул к себе.

— Пичи, нельзя! Пичи, отставить!

Пегасочка всхлипнула, забилась. Нити обхватили кружащие осколки, стянули их вместе. Огонь ушёл. Все молчали. Сноудроп не находила себе места, но чувствовала — сейчас лучше не начинать.

— Это ещё одна из наших заморочек, — наконец пояснил Винди Кэр. — Худшая, если что. Когда я срываюсь, Пичи точно так же хватает меня за ухо и тащит домой. Это просто случается. Боюсь, вам с Криз придётся привыкнуть.

Наверное, стоило сказать волшебное слово «забудем» — и не поминать никогда. Но Сноу только покачала головой. Ужас был слишком явным, слишком памятным. Такое не забывается. А если у друзей та же проблема, так может и одна слепая чем-то сможет помочь?..

— Пичи, отошла? — Винди Кэр обратился с нежностью. — Готова сказать волшебное слово?

— Д-да. Прости пожалуйста, Сноудроп. Я не хотела, я сорвалась.

И вновь Сноу ощутила честность. Эта крылатая и правда не хотела лезть в драку, просто что-то подспудное схватило и потянуло вперёд. Что-то глубокое, засевшее в сердце и в душе. Совсем как её ужасные воспоминания, которые, стоило чуть расслабиться, застилали разум. И другие плакали: как Рэйни, или как едва не случилось теперь.

Сноудроп тоже попросила прощения, вздохнула. Слёзы обиды жгли уголки глаз. Опять расслабилась, опять поспешила, опять сорвалась — и не было ведь внутри ничего, способного удержать. Кончилась её культурная кобылка, а маленький чейнджлинг ещё только учился. И искусство любви ему давалось нелегко.

— Ребята, есть ещё одно волшебное слово. В смысле, любое слово, но скажи его трижды, и мы прекратим. Что угодно. Вообще. Мы так с Криз вчера договорились. У меня «снежинка», у неё «букашка», а вы… ведь выбрали уже?

Пичи фыркнула: «Для слабаков, — но потом всё же призналась: — Тайфун». Это было так по-жеребячьи. А у Винди тоже нашлось волшебное слово: «Узы». Узы семьи, узы дружбы, узы любви. Он признался, что очень часто повторяет это слово, чтобы не сделать очередную глупость. И слово очень помогало, а если уже не хватало душевных сил, всегда рядом была Пичи: так и держались они друг друга, как бы ни было тяжело.

— Скажи, Сноу, повезло мне в жизни? — спросил Винди в конце концов.

— Очень.

Они все трое обнялись, потёрлись носами. И когда Сноу решила облизать мордочки новых друзей, хихикнувшая Пичи тоже лизнула её. Значит — помирились. И чувства подтверждали: гладкая как янтарь сфера лишь чуть подрагивала в объятиях волшебных копыт.

— А знаешь, Слоу, ты начинаешь мне нравиться, — пробормотала маленькая пегаска.

— Хм?

— Неспешная такая, задумчивая, с огромными пустыми глазищами. Ты страшная. Ты ведь не съешь меня?

«Съем?» — Сноудроп едва удержала приступ дрожи. Она не хотела обижать маленькую пегаску! Напротив, она хотела ей помочь. Нужно было только заглянуть глубже, гораздо глубже. А для этого требовалось сдвинуть нити укрощения, которые оплетали её душу целиком.

Сфера вновь заколыхалась, тонкие трещинки появились тут и там. Внутри словно бы бушевала буря, рушились горы и вращался огненный вихрь. А ещё были остро-жгучие искорки настороженности, которые вихрь направлял на неё.

— Так ты не съешь меня?

— А?.. — Сноудроп выдохнула. — Неа, не съем. Ненавижу есть других, хотя мне и предлагали. Винди, признайся, почему ты раньше не затащил её в постель?

— Сестрёнку напоминала. Это потом я понял, что Пичи совсем другая, а я всё равно её люблю.

— Тогда скажешь Криз спасибо. И ты не забудь.

Оба засмеялись, пообещали. Сноу подсказала, что вот прямо сейчас нужно крепко-накрепко прижаться, фыркнуть в нос любимому и хорошенько поцеловать — и Пичи ответила с таким рвением, будто это было её собственное желание. А может и было. Всё сливалось, всё смешивалось, чувства спутывались одно с другим.

В мгновение поцелуя будто зазвенело что-то. Сотни, тысячи новых струн охватили сферу, сжали её — и Сноу воспользовалась случаем, чтобы пробить тонкую оболочку: волшебные копытца потянулись в глубину. Сразу же ударило: злым, жгучим ветром пустыни — огненный вихрь схватил новую жертву и не собирался отпускать. Но Сноудроп не боялась — кто-то сильный стоял позади.

Она устремилась вперёд, расправив крылья и вытянув копыта. Касания искр обжигали, ветер бросал из стороны в сторону, запах пепла едва не заставлял чихать. Сноудроп искала — и не находила ничего. Только огромное, охваченное тонкой оболочкой огненное море. Только ярость ко всему вокруг: желание самоуничтожения, смерти, убийства — а ещё отчаянное желание жить.

«Что же с тобой сотворили…» — Сноудроп прошептала.

«Ничего».

Это был тихий ответ сзади.

«Но как?..»

«Она — хищник. Она родилась такой».

Вдруг вспомнились слова рогатого чудовища. Он говорил что-то о звере, живущем в глубине души. О звере, который всегда поддержит, всегда примет боль. Добром от природы. Он предлагал слиться с этим зверем, чтобы стало легче, а потом сделал то же самое. И всё равно мучил, всё равно обижал…

Его зверь не был добрым. Как и зверь Пичи. Он приносил ей ужасную боль.

Сноудроп искала дальше, но только обжигала себя, и ничего, совсем ничего не находила. Одна лишь тонкая оболочка, изрезанная трещинами; бесчисленные струны укрощения; и огненный вихрь в глубине. В этом мире ужаса и пепла не было одинокой, настрадавшейся пегаски. Она давно погибла, разбилась, сгорела, а её осколки истлели. Некого было спасать.

«И всё-таки она есть».

«А?»

«В глазах друзей. В отражённой заботе. В собственном интеллекте. В желании счастья и желании жить».

Разве так бывает, чтобы пегаски одновременно не было, и она была?.. Сноудроп задрожала. Мысли спутывались, голова кружилась, всё тело горело; она хотела спросить единственный вопрос, но никак не могла решиться. И всё-таки, спустя долгие мгновения боли спросила его:

«А я — есть?»

Друг повторил сказанное. А затем её подхватило за шкирку и потянуло наверх.

Глава десятая «Война с самим собой»

Так не бывает, чтобы кобылки одновременно не было, и она была. Нет в мире никого без собственных чувств, без воли, без взгляда на жизнь. Ведь каждый, это нечто большее, чем ворох личных привычек, связанных правилами общества и раздираемых потребностями тела. Одна слепая с детства знала, что в каждом есть душа — есть кто-то, смотрящий изнутри. И вовсе не обязательно глазами.

Листва, например, пахла свежестью; шёрстка была нежной и пушистой; а если кого-то обидеть, то можно очень больно получить в нос. Это называлось свойствами. Тела жили в мире предметов и реакций, а души — в мире качеств, в мире свойств. Пони без душ не называли бы сладкое сладким, не знали бы гладкого и тёплого, нежного и колючего; они никогда бы не создали такой прекрасный и омерзительный мир.

Пони без душ не умели бы играть. Или умели бы?

Сноудроп лежала, прижатая спиной к влажному липкому полу соты; нежные щупальца обхватывали крылья, ароматы весеннего разнотравья ласкали обоняние — а ещё было лёгкое как пух тело пегасочки, которое с тихими стонами покачивалось над грудью и животом. В промежности побаливало; странное, но в чём-то даже приятное чувство окутывало усталый ум.

Они с Пичи остались вдвоём. Заходила Кризалис, забрала жеребчика; а дальше Сноу почти ничего не помнила: она что-то делала, кому-то отвечала; но голова невыносимо кружилась, мир словно бы остался бесконечно далеко. И она бы уснула, если бы не это назойливое мурлыканье — всё шепчущее и шепчущее над ухом, которое не давало ни расслабиться, ни нормально отдохнуть.

— …А потом я отстригла ей хвост. Этой дуре. Потому что понравился. Длинный такой, с полосками, завитый. Я их к верёвочке на шею цепляю, а Винди запрещает носить…

Пичи рассказывала истории. Пичи кусалась. Пичи не слушала подсказок. Стоило Винди отлучиться, как начались проблемы. Тесное влагалище пегасочки обхватывало член до боли, копыта так и норовили сдавить шею — а ещё ей не исполнилось и двенадцати лет.

— …Слушай, Слоу, ты чего пригорюнилась? Давай я тебе спою что-нибудь? Трам-там-там!.. Песня такая, про слоника и цирк…

— Меня твои истории просто… — Сноудроп скривилась, — достали уже.

— Глубоко достали?

— Очень. Заткнись.

Пегасочка обиделась, фыркнула, движения стали ритмичнее и быстрее. Тихо, очень тихо она застонала. С каждым входом член всё больше растягивал внутренние стенки, клитор отжимало — бугры тёрлись о ранку внутри. Принять распухшее медиальное кольцо Пичи уже не могла, но очень старалась, со всей силы вдавливая в него саднящий туннель.

Были всякие мгновения в жизни — обиды, ужасной боли, сомнений — но сейчас Сноудроп совсем не знала, что делать. Остановить это? Пичи Петл не поймёт. Ударит, очень больно ударит, а потом может случиться что-то и вовсе ужасное: по-настоящему ужасное, но не с ними, а с кем-нибудь другим.

Сфера дрожала, между раскалённых струн вырывались жгучие искры. Вихрь внутри был зол. Он всегда был зол: он искал новые жертвы, а если не находил, то пожирал сам себя. Потому что не мог иначе. Словно у тех мелких и злых обидчиц в школе, которые отвлекались от собственных невзгод нападая на беззащитную слепую. Но их вихри были крошечными, а у Пичи огромным, охватившим весь её мир.

Принцесса как-то рассказывала, что в каждой пони есть тяга к саморазрушению. Она так и называла это — «Война с самим собой». Одни как специально жили впроголодь, хотя могли собрать обильный урожай; другие придумывали себе дурацкие запреты; третьи ранили свои тела — а некоторые… некоторые просто умирали. Или умирая убивали других.

Болезни не было. Такова была их природа, как и природа маленьких чейнджлингов, которые питались заботой друзей.

«С этим можно хоть что-нибудь сделать?» — Сноудроп спросила касанием о плоть Существа.

«Можно убить».

Зубы сжались.

«…Убить зверя, а оболочку оставить. Тогда ей не будет больно, тогда она станет одной из нас».

— Не хочу.

— Ты чего?..

«Тогда укротить. Породнить с нами, дать ей смысл, научить жить ради Семьи».

Сноудроп кивнула. Теперь она понимала — Винди был таким же. Только умнее, опытнее, осторожнее. Он хотел жить, и поэтому нашёл способ укротить себя сам. А Пичи Петл не могла: она просто билась, металась, рвалась на свободу — и одновременно со всей силы прижималась к близкому по духу другу. Потому что он поможет, потому что только он мог продлить эту полную мучений жизнь.

Ведь все хотели жить: даже распоследние чудовища. А ещё они умели любить, бороться за себя, искать спасения. Увы, они нуждались в жертвах, как и нормальные пони нуждались в еде…

Вдруг сфера выбросила жгучий, неспешно летящий протуберанец. Сноудроп плавно отклонила голову, уходя с его пути. Нос обдуло порывом ветра.

— Охренеть… — выдохнула маленькая пегаска.

— Ты… пыталась меня ударить?

— Ммм, дико извиняюсь. Пожалуйста, сильно не бей.

Сфера сжалась, насторожившись. Трещинки исчезли, осколки слились воедино; и струны укрощения больше не сжимали до боли, а только мягко обхватывали её. Но страха не было, только ожидание и смирение — пегаска готовилась принять ответный удар.

— Связь… убери.

Мир вернулся. Сноудроп ощутила своё тело, полулежащее в мягкой плоти Существа; член до основания обхватывало тёплым и влажным, копыта лежали на чуть подрагивающих, напряжённых боках.

— Пичи… ты… — Сноу пыталась сказать что-нибудь, но не находила слов.

Говорить с вихрем? А смысл?.. Всё сказанное будет использовано против сказавшего. Говорить с оболочкой? Так это принесёт ей только больше страданий. Может, даже разрушит. Только затем, чтобы вихрь нарастил новую: ведь оболочка лишь затем и существовала, чтобы продлить его несчастную жизнь.

Впервые Сноудроп пыталась хоть что-то придумать, чтобы объясниться перед злой от природы пони; давилась, дышала; но не находила в себе ни воли на это, ни подходящих слов.

* * *

— Ты несчастлива, Пичи Петл.

— А? Говорящая утка?..

— Хочешь, я научу тебя управлять твоей силой? Ты очень сильная, но мир к тебе несправедлив.

С хлопком крыльев утка опустилась на плечо пегаски, низко и чётко друг заговорил. Он рассказывал о том, что мир был построен на страданиях; о том, что ненависть и боль такая же его основа, как забота или любовь. А ещё о том, что одного не существует без другого, что унижая искусство ненавидеть пони теряют и искусство любить.

Сноудроп знала, что это неправда, но молчала. Пичи Петл слушала, забыв обо всём. Друг говорил и с её вихрем, и с оболочкой; а как только пегаска замерла, словно загипнотизированная, он обратился к её разуму и желанию жить:

— …Итак, представь, что ты играешь в карты. Ты получила свои, другим тоже раздали, и вдруг кто-то бросает колоду на стол и говорит: «Херня, раздавай снова». Тебе бы это понравилось?.. А он всё своё: «Мне плевать, у меня плохие карты, давай хорошие». И всё несёт эту чушь, пока его не вышвыривают из-за стола. Хреново быть таким, а?

— Хреново, — пегаска согласилась.

— А почеши лоб, оглянись. Нет ничего кроме стола, карт и опостылевших рожь. Можно играть, а можно и не играть; можно сломать стол, или сломать рожи. Четыре пути, три из которых ведут к одиночеству, боли или смерти, а первый даёт выбор: играть плохо, или играть хорошо.

— Эмм?

— Я выбираю — учиться игре. И выиграть. И рассмеяться им в лицо. А если потом мы все друг друга поубиваем, что же, такова жизнь. Главное, чтобы партия была весёлой. Ведь в счастье смысл всего.

Пичи задумалась, со скрипом почесала лоб.

— Ты надо мной смеёшься?

— Я тебя уважаю. У тебя есть ненависть, а ненависть, это сила. Но кроме ненависти есть ещё и дружба. А дружба, это власть.

Теперь он точно обращался к вихрю. Были и другие слова: об игре под названием «жизнь», о природе счастья, о том как весело побеждать с колодой неполноценных карт. Пегаска молчала, долго молчала, пока не пробормотала наконец:

— Вообще, мне дико нравится быть на волосок от смерти.

— Мне тоже. Крупные ставки, напряжение, победа. А если с привкусом крови, то и вовсе улёт.

Сноудроп слушала, поджав ушки. Двое дружились. Ей говорили, что дружба это замечательно; она знала, что дружба строится на близости увлечений — но прямо здесь и сейчас друг говорил ужасные вещи. А Пичи Петл впитывала словно губка: она вовсе не была тупой.

Шли мгновения и минуты, слышался неспешный разговор. Друг учил маленькую пегаску быть расчётливее, осторожнее, хитрее — а ещё принимать мир таким, каков он есть. Он часто повторял, что жизнь, это игра, а боль в игре — ненастоящая боль.

С последним Пичи не соглашалась, да и Сноудроп едва удерживалась, чтобы не вмешаться. Как боль могла быть ненастоящей? Когда предавали и пытали. Когда всё болело. Когда казалось, что впереди только бессмысленная и очень мучительная смерть…

— Тупая, тупая, тупая утка… Думаешь, я просто так себя режу? Да я без этого вообще нихрена не чувствую! Тело как ватное, куда-то идёт, что-то делает, а я в сторонке стою…

Пегасочка вдруг взвизгнула, часто задышала.

— Почувствовала?

— А?..

— Боли не было?

— Н-нет.

Дыхание стало ещё чаще, едва не срываясь; послышался протяжный стон, взвизг; Пичи всхрапнула. Что они там делали? Уже с щупальцами игрались?.. Сноудроп лежала в сторонке, прислонившись к стене и почти ничего не ощущая. Долг велел попросить обратной связи, чтобы маленькой было легче — но не хотелось совсем. Голова всё ещё кружилась, в висках постреливала боль.

Друг уйму всего наговорил, а Сноудроп не знала, много ли в этом правды. Но что она точно не смогла бы сделать, так это поддержать Пичи с её тёмной стороны. Потому что это неправильно — просто неправильно! Вот только светлой стороны не было, — а боль была…

— Теперь попробуй сама. Лоб, мышцы глаз, челюсть. Жевание, глотание. Легче становится? Чувствую — легче. Так сразу этому не научишься, но ты попроси у Винди фиников, а как взбесит кто-нибудь сразу же начинай жевать.

— Глупо.

— А не похуй ли?

Пегаска призадумалась, да и согласилась: «Похуй», — а после повторила это же слово ещё несколько раз. Почему жеребятам так нравились ругательства?.. И мама, и принцесса учили Сноу, что ругань от бедности мысли, что грубые слова только покрывают всё вокруг грязью, когда добрые очищают душу и возносят её.

Но разговорившейся паре не было до этого дела. Речь пошла о том, что ярость в драке не помощник, что мстить нужно с холодным сердцем и ясным умом. О том как составлять зловредные планы: читать «пространство вероятностей» и использовать все доступные средства; как методично и последовательно претворять их в жизнь. И контролировать на каждом этапе, и никогда — никогда! — не выдавать себя.

Утка рассказывала дальше: о каком-то «мышечном панцире», который хорош для драки, но в остальное время мешает чувствовать тело, и поэтому его нужно разгладить. О том какой ценный ресурс это тело: как о нём нужно заботиться, лечить и удовлетворять. О двух главных потребностях: размножении и агрессии, что сами по себе приносят счастье — и которые, как их не подавляй, есть у всех…

…Даже у такой заядлой вруши, как Сноудроп.

— Эй!.. — она приподнялась.

Друг со злой кобылкой одновременно рассмеялись. А затем она вдруг с резким выдохом чмокнула его.

— Давай дружить? — попросила Пичи Петл.

— Давай. И начнём мы с обещания. Ты поклянёшься жить, пробовать новое, меняться. Кроме того во всём слушаться любимого, а после него свою королеву. Они умней.

— Клянусь.

Пегаска ответила мгновенно, резко вдохнула; копыто застучало о копыто; но друг молчал ещё несколько долгих секунд.

— Хорошо. Я обещаю защищать вас с Винди и научить всему.

Послышалась тихая возня, шуршание. Словно бы пегаска обняла утку крыльями, чтобы ткнуться носом в длинный уплощённый клюв. И утка её не ущипнула. А ведь одну слепую щипала: за непослушание; за то что «витает в облаках»; даже просто за личные вопросы. Это было несправедливо…

Но, может, он и прав?.. Каждому своё.

* * *

Прошло ещё сколько-то минут разговора, и Сноу перестала вслушиваться. Все эти подлости, махинации, ножи под крылом — это было просто не для неё!

Суть метода Сноудроп уже уловила: друг учил маленькую пегаску самоконтролю, а ещё планированию, причём не на день, не на неделю, и даже не на месяц — а на долгие годы вперёд. Он предложил ей вести «Книгу обид», и оказалось, что Пичи неграмотная; но ради такой-то идеи она согласилась поучиться читать и писать. Да и считать заодно, потому что врагов накопилось за сотню. А ещё нужно было знать риторику с анатомией, чтобы особенно больно бить.

«Знания меняют», — как-то говорила Принцесса. Да и сама Сноу не могла представить на своём месте ту хрупкую, обидчивую пустобокую, которая когда-то плакала в подушку, ещё не найдя свой снег.

— Эй, Снежинка!..

Мелодичный голос прозвучал рядом, и Сноудроп широко улыбнулась. Эта лёгкая вибрация в окончаниях, эта нежность и теплота. Криз вынырнула из пола; перепончатые крылья обхватили шею, язык лизнул по губам; и тут же нос окутало ароматом: самым любимым на свете — пряный анис и барбарис.

А ещё от неё пахло сексом. Слышалось изрядно ошарашенное дыхание юного жеребца.

— Ну как оно? — Сноудроп спросила, поднимаясь. — Понравилось?

…

— Не знаю, — Винди заговорил, отдышавшись. — Но что мне сейчас нужно, так это почувствовать себя жеребцом. Пичи, готова?

Мелкая кобылка уже и так с фырканьем лизалась к нему.

— Нет уж, я её забираю. Визжит просто божественно. Хочу!

— Эммм…

— Да-да, Сноу, не начинай. Ты её не подготовила, вижу. Накажу позже. А сейчас мы узнаем, сможет ли эта узенькая писечка принять сразу двоих.

— Криз, ты опять голову теряешь? — напрягся Винди Кэр.

— Могу себе позволить. Я её забираю. Одну. Тебе приказ — отдыхай.

Пегасочка пискнула, когда Кризалис подхватила её магией, но спорить не стала — только задышала часто-часто, едва сдерживая злость. А хитинистая будто ничего не слышала, будто вовсе не ощущала других. Это пугало. И поэтому Сноудроп остановила подругу, положив копыто ей на плечо.

— Как ты, Криз?

— Божественно. Четверо готовы, на очереди шестьдесят, — она резко вдохнула, выдохнула: — Слышишь, Мрачный жнец?! Плюю тебе в лицо!

«Эстус», — Сноудроп вздохнула, потёрлась мордочкой о щёку подруги. Кризалис подрагивала всем телом, едва слышно жужжала. Широченная, как приклеенная улыбка стояла на лице. Сноу слышала: «Охота — та ещё забота», — особенно для тех кобылок, кому всё это слишком сильно в голову бьёт.

Хорошо, что она сама к этому была не особенно чувствительной: то ли ледышка, то ли бревно…

— Сноу.

— А? — Сноудроп мотнула головой. — Не обижай её, пожалуйста. Ей и так тяжело.

Перепончатые крылья легли на плечи, в нос лизнул липкий и очень пахучий язык.

— А если я обещаю, что ей очень и очень понравится? Или ты не веришь в мой самоконтроль?..

Одновременно копыта вычертили на груди:

«Задумайся, каково ей будет оказаться не у дел».

Сноудроп сжала зубы, вздохнула. Она отлично знала, каково это, чувствовать себя лишней — да хоть прямо сейчас! — ей ведь запретили участвовать. Потому что маленькие заметны, потому что богини сразу поймут. Но всё равно было чуточку обидно, что королева не могла подождать ради неё хотя бы пару-тройку недель.

— Сноу. Я жду твоего решения. Можно эту мелочь до визга отодрать?

— Да, блин, можно! Только я с тобой.

— Оу, готова закончить начатое?

— Да.

Отодрать до визга одиннадцатилетнюю душевнобольную — нет, право же, что в этом такого?.. Если после этого осколки не перестанут колоться, то Сноудроп уже не знала, что с ними делать. Наверное, придётся, как бедной Пичи Петл, учиться сосуществовать с этой болью всю проклятую жизнь…

Объятие на шее стало крепче, Пичи испуганно выдохнула — и в то же мгновение их как волной накрыло: дно купели оказалось под копытами, над головой сомкнулась густая и влажная плоть Существа. Сноудроп ощутила, как в ноздри входят тонкие трубки, щупальца обхватили соски и клитор, погладили щель…

И вдруг нечто длинное и узкое вошло внутрь, шейку матки открыло, облизало изнутри. Со стороны послышался короткий взвизг.

— Идеальна, — Кризалис проворковала. — Эй, гордись мелкая, ты у меня примешь вдвое больше других.

— Ауу…

— Они у меня умницы, знаешь? Будут ласкать тебя, возбуждать, доводить до предела. Они тебе устроят год дикой охоты. И сразу эта блажь с битьём носов забудется, ты у нас каждого по сотне раз удовлетворишь.

— Ау!..

— А потом Винди сделает тебе пару маленьких. Жеребчика и кобылку. Быть мамой круто, я тебе говорю!

Язык внутри лизнул ещё сильнее, чуть не доведя до оргазма: кобылка в крепких объятиях Кризалис взвизгнула. И только в этот миг Сноу их наконец-то настигла. Копыто едва не заехало королеве в нос.

— И это твоя сдержанность?!

— Да ладно тебе. Расслабься. Она же наша от ушек до хвоста!

Вздох. Охота, это не шутки. Охота, это не радость. И некоторым особо нахальным кобылкам жеребчики даже ломали носы. Потому что похоть, это нифига не взаимная штука — взаимной может быть только истинная любовь. Так простит ли королева, если носу достанется из высшего чувства?.. Сноудроп подумала, да и решила не проверять.

— Нежнее. Мы пушистые. Нам нужна нежность, — Сноудроп прошептала на ухо любимой, а после занялась пегасёнкой. Пичи Петл дрожала от ушек до копыт.

От гнева дрожала — как вскоре убедилась Сноудроп. Но сдерживалась, с невероятным усилием сдерживалась, чтобы прямо сейчас не вгрызться всеми зубами в нахально повисший над мордочкой хитинистый круп.

— Помнишь, что я говорил о «мышечном панцире»? — спросил голос. — Лоб, глаза, челюсть, жевание, глотание. Держи.

По губам хлопнуло, во рту вдруг оказалась сушёная слива. Нет, хурма! Жуть какая вяжущая и сладко-терпкая на вкус. Сноудроп принялась жевать со всей силы, и тут же рядом услышала громкое чавканье — Пичи Петл вцепилась в хурму с таким остервенением, будто это было подхвостье врага.

— Теперь предплечья, грудные мышцы, бока, бёдра…

— Ага. Как говорит Джинджер: «Расслабься и получай удовольствие». Ибо куда ты денешься с корабля?..

— Ты специально бесишь? — вдруг спросила пегаска.

…

— Умница! — Кризалис восхитилась. — Я тебя испытываю. Если кинешься на меня не вовремя и маленький погибнет, я тебя убью. Связать?

Послышался тихий вдох и выдох, бульканье, жевание.

— Свяжи, — прозвучало наконец.

— Вдвойне умница. Кроме того я завяжу тебе глаза. Постарайся заглянуть в себя, а всё остальное предоставь нам. И не забывай волшебное слово. Скажешь один раз, и я тебя пожалею. Скажешь трижды, и я остановлюсь.

Пегасёнка дожевала хурму, шумно сглотнула. Спустя несколько мгновений послышался тихий ответ:

— Да… моя королева.

Криз шепнула: «Ценю», — нежно прошлась клыками по животу и бёдрам, чуть куснула; а затем Сноудроп вдруг ощутила, как её мягко, но настойчиво подталкивает к пегаске. Пичи оказалась между ней и восторженно жужжащей Кризалис.

* * *

Облизывать, вот что лучше всего умела одна слепая. После снежинок, конечно. А поскольку снежинкам пока что в сексе места не находилось, Сноудроп вовсю работала языком. Ушки и макушка, виски и щёки, мокрый носик пегасочки — всё сливалось в единый образ, который с каждой минутой становился всё растрёпаннее и мокрее.

Кризалис тем временем подготавливала влагалище, чуть холодя и покалывая заострившимся языком. А между делом хвасталась прошлыми победами: немногочисленными, надо сказать, зато такими, что у Сноу нет нет, да и пробегала по спине нервная дрожь.

— …Так мы той стражнице сразу втроём и засадили. А она и не против. Ну, пугнули, конечно, а дальше сама и с песней. Кстати, я же запоминалку включала, хочешь послушать?!

— Ещё бы! — Пичи воскликнула с восторгом.

Мелодичный звук кристалла, и Сноу поджала уши, чтобы не слышать стоны истязаемой Рэйни Клауд, но вскрики были такими громкими, что прорывались всё равно. А когда запись закончилась Пичи попросила включить снова, и снова, и снова — на последнем истощённом визге пегасочка едва не ловила оргазм.

— Ребята… Вы потрясные, — наконец пробормотала она.

— Ну, мы стараемся. А ты будешь стараться?

— А то!

Криз рассмеялась: «Тогда начнём!» — и наконец-то вытащила язык из влагалища пегаски. Клитор слегка кольнуло, острые клыки скользнули по животу и груди. Мгновение, и она оказалась сбоку: хитинистый носик потыкался в щёку Сноудроп.

«Так надо», — Сноу сказала себе, и прижатая к животу пегасочки штука чаще запульсировала, конец ткнулся о шерсть выше пупка. Но одно дело было решиться, а совсем другое — захотеть. И одна слепая ни капельки не хотела. Стать жеребчиком с большой дубинкой, чтобы карать школьных хулиганок — совсем не такой она представляла себе взрослую жизнь.

Да и Пичи Петл не была школьницей. Потому что не всем так везло. А из дома она сбежала в том возрасте, когда нормальные жеребята ещё только учились летать.

— Ты очень маму любила?.. — не удержалась Сноудроп.

Пичи не ответила, только напряглась ещё больше. И вдруг качнулась: немного вперёд и немного назад, насколько позволяли путы; а затем снова, заставляя член тереться о мягкую шерсть живота. Медиальное кольцо то и дело задевало крошечные соски.

— Да, любила. И люблю, — вдруг заговорила пегасочка. — У меня большая семья, у мамы всё хорошо. Этого достаточно? Трахнешь меня?..

«Ты можешь не портить мою работу?» — касанием попросила Кризалис.

«Извини», — Сноудроп поморщилась, мордочка запылала от стыда. Взяла вот, и расстроила — и половина стараний королевы насмарку. Друзья так поступают?.. Нет, друзья так не поступают. Друзья уважают работу любимых и помогают им.

Член нащупал тёплое и влажное место, скользнул вдоль половых губ; второй заход, и Сноу вжала эту дурацкую штуку в часто пульсирующий туннель. Медленно и плавно, без напряжения, без резких движений — она проникла, и пегасочка тут же заёрзала, внутренние стенки напряглись.

— Ты же справлялась?.. — спросила Криз.

— Справлюсь…

Пара мгновений дрожи, прижатые к груди копыта, резкий выдох — и очередная порция хурмы на зубах. Сноу принялась жевать, и Пичи Петл зачавкала тоже. Нос вжимался в раздражённо наморщенный нос.

«Несовместимость», — новое слово пришло на ум. Если между ней и Криз потихоньку крепла любовь, то на пути к этой пегаске лежала бескрайнее море несовместимости: привычек, характера, увлечений — да всего на свете! Как зимняя стужа и ветер пустыни, как бобр и кошка с ободранными ушами, как круглая гайка и квадратный болт…

Дурацкое сравнение.

Сноудроп напрягла бёдра, обхватила тело пегасочки покрепче. Чуть вперёд и чуть назад, немного глубже и немного сильнее, а потом и быстрее, пока дыхание Пичи не стало сбиваться и не послышался тихий стон. Но не боли, а просто раздражения. Влагалище было упругим, разжатым до гладкости и очень скользким; не осталось уже ни ранок, ни натёртых мест, ни даже следов девственной бахромы. Пичи часто и резко дышала.

— Хочешь, сделаю тебе колечко на клитор? — спросила Кризалис.

— Аа?

— Винди понравится, обещаю. А потом бусинки по кругу, по штуке для каждого из ребят. Особенные бусинки. Твоя щёлка с ними будет всё время открытой, а попробуешь сжаться, и шага без оргазма не сможешь пройти.

…

— А ещё, чтобы не стеснялась, я обстригу тебе хвост!

Пичи засопела, напряглась: мышцы живота пошли волной.

Хотелось высказаться о проколотых ушах, бусинках и всём таком — но горький опыт подсказывал: лучше не стоит. Потому что не болтай лишнего, когда нос перед пастью дракона. Даже если идея с хвостом казалась неплохой. А вернее — справедливой. Сноудроп отлично помнила, как это обидно, когда начинают вежливо: привет, мол, Слепышка, у тебя сено застряло; а потом вернёшься домой, и как будто не отращивала всем на зависть самый пушистый хвост.

— Так сделать, или боишься? Розовый бутон вместо щёлочки. С росинками! Красиво будет, могу обещать…

— Только попробуй, я тебе!.. Амм…

Вновь в рот влетел кусочек сушёной хурмы, вновь они с Пичи дружно зажевали. И объятия пегасочки вдруг стали чуть полегче: копыта уже не сжимали шею так удушая, внутренние стенки понемногу расслабились. Сноу попробовала войти поглубже и вскоре ощутила, как конец члена вжимается в шейку матки. Ответом был негромкий и весьма милый стон.

— Знаешь что, любимая, — Сноудроп заговорила негромко. — Я за многое тебя уважаю. Но пропасть животных фантазий ты хоть как-то прикрывай.

Королева хихикнула, да и пристроилась рядом; крыло накрыло спину, щека прижалась к щеке. Мгновение, и они уже вдвоём облизывали мордочку Пичи, а двумя парами копыт массировали каждое крыло. И маленькой это понравилось — да кому не нравится массаж крыльев! — тонко и на редкость красиво она застонала.

— Это ты научила? — спросила Криз.

— Неа, сама.

Пичи попробовала подмахнуть: сначала прижав копыта к плечам, затем с помощью крыльев — и хватка щупалец немного ослабла, позволив ей поглубже насадиться на член. Который уже изрядно вырос в длину и ширину, покрылся трущимися о внутренние стенки бугорками; но вместе с тем стал слишком крупным, чтобы войти в матку — по крайней мере без сильной боли, или даже ран.

«Слушай, мне неудобно, — Сноудроп сказала жестом. — Как я этим монстром буду в неё кончать?»

«Тогда учись».

Мгновение, и нечто тяжёлое скользнуло по животу — ребристый яйцеклад шлёпнул о разжатые членом половые губы, прижался к тонкой дырочке уретры. И надавил. Пичи ошарашенно взвизгнула, заскрипела зубами. В неподготовленное отверстие вошло что-то крупное, растягивающее до боли; но гладкое и в сотню раз не такое страшное, как ожидала Сноудроп — оно скорее не продавливалось, а проскальзывало в глубину.

— Ты что?!.. Не надо… — Пичи часто задышала.

— Кончай выделываться. Все твои дырочки принадлежат нам!

Королева сказала, и нос к носу прижалась к удивлённо замершей пегаске. Вновь напряглись мышцы, вновь послышалось злое сопение — но на том всё и закончилось: за новой порцией сушёной хурмы Пичи потянулась уже сама. Да и Сноу не отказалась, и даже Криз захрумкала, посмеиваясь над чем-то своим.

Хурма сближает. Скажи кто такое раньше, Сноудроп ни за что бы не поверила. А теперь жалела, что три года училась делать мороженое, вместо этой потрясной, аж сводящей скулы от сладости сушёной хурмы.

* * *

Ласки, впрочем, сближали тоже. Массаж внешний и массаж внутренний; потирания всем телом и облизывания; частые сильные поцелуи. Долгие мгновения такой игры, и Пичи Петл расслабилась, стала помогать. Маленькая пегаска постанывала перед очередным оргазмом, громко взвизгивала на пике; а потом отдыхала, изредка огрызаясь на дурацкие шутки Кризалис.

Обратной связи не было — чего очень не хватало — но особенно крупное щупальце сзади повторяло каждое движение пениса внутри. Или уже не пениса?.. Сноудроп попробовала направить волю на эту штуку, как подсказывала Криз, и неожиданно он начал подчиняться. То бугрясь ещё больше, от чего Пичи взвизгивала, то становясь узким и гладким, так что едва не проходил через последний пегаскин предел.

Сноудроп училась менять формы. «Драконий» член сменялся «волчьим», а «волчий» нормальным, а после него был какой-то длинный и закручивающийся спиралью, от которого Пичи начинала особенно громко и восторженно визжать. Кризалис между тем работала над второй дырочкой, да так увлечённо, что уретра уже принимала пенис не крупного жеребца.

— На счёт кольца и бусин… — вдруг прошептала Пичи Петл.

— А?

— Правда красиво будет?

— Обещаю! — Кризалис восхитилась.

— Сделай, а?

Громкий смех, и хитинистая поцеловала пегасочку с особенной нежностью; копыта потёрлись о щёки, клыки потрепали мокрый нос. И вдруг Сноу ощутила, как спину массируют уже не только щупальца — две пары крупных копыт принялись уверенно поглаживать и растирать.

— Привет, ребята, — Сноудроп улыбнулась.

И Веджи добродушно лизнул её в нос.

— Эй, Пичи, я говорила, что ты сделаешь по маленькому каждому из нас? — Кризалис с шорохом потянулась. — Твой любимый уже сделал. Не уступишь ему?

— Не уступлю.

— За каждого маленького дарю пару бусин. А кольцо… то самое, да?

— Ага.

Зрячие принялись обсуждать то самое колечко, и снова Сноудроп почувствовала себя лишней. Впрочем, лишь на пару мгновений. Влагалище пегасочки часто подрагивало вокруг спиралевидного члена, кончик поглаживал вход в матку — и Сноу частыми, несильными движениями проталкивала его в глубину. Всё глубже, глубже и глубже, пока проход не поддался, а после она приказала члену сменить форму на чуть более широкую, чтобы шейка матки приспособилась под нормальный размер.

Пичи Петл тихо застонала.

— Ну как ты, готова обслужить ребят оставшейся дырочкой? — спросила Кризалис.

— Аа… не знаю.

— Тогда не будем спешить. Двое разом, это нелегко.

Пегасочка расслабилась как плавленый воск, разве что изредка подёргивая висящими в щупальцах крыльями и задними ногами. Теперь Сноу на пару с Криз ласкала её спереди: то поглаживая живот и сосочки, то целуя с глотками смешанной слюны — а пара чейнджлингов пристроились сзади, так массируя мускулы спины, что маленькая пегаска уже и между оргазмами принялась протяжно стонать.

— Аууу… вы… Ау!.. Ауу?!.. — слышались несвязные звуки, дошедшие до пика, когда братья-чейнджлинги от массажа перешли к шлепкам о круп.

Пегасочка взвизгивала и стонала, пока двое методично, но несильно её шлёпали. Копыта били в особенно чувствительные места на границе ануса, бёдер и ягодиц. Джин рассказывал о таком приёме: в точности как капли воска со свечи, это сначала пугало, дёргало болью; а затем приходил смешанный с бессилием покой.

И вот пегасочка затихла. Дыхание стало частым и неглубоким, мышцы как будто потекли.

— Теперь не тяни, Сноу. Кончи в неё.

И правда, сдерживаться уже не оставалось сил. Сноудроп сама застонала на пару с пегаской; копыта обхватили дрожащее тело, ноги и хвосты переплелись. Оргазм приближался, причём это был оттянутый до предела оргазм жеребца.

Мысли спутались, в промежности горело. Сноу ощутила, как теряет контроль над магией чейнджлингов: пенис возвращал бугристые формы, и стоны пегасочки тут же стали громче. Ей было больно — наверняка больно! — но снова она купалась в этой боли, восторженный визг срывался и нарастал.

— Аааааиии! — она кричала негромко, — ААААИИИИЙЙЙ!!! — срывалась на оглушающий визг. Глубокий вдох. И всё начиналось заново. Бока надувались как кузнечные меха, пегаска едва успевала дышать.

Сноудроп обхватила пустобокую особенно сильно, член вжался в дальнюю стенку матки; мгновение, и горячие струи ударили в нежную плоть. Тут же ласки щупалец внутри усилились, простату сдавило со всех сторон — восторг едва не вырвался криком! — но в то же мгновение Сноу ощутила, как член до боли сжимает у самого основания: тело маленькой пегаски как камень напряглось.

Слишком больно, слишком страшно — Сноу помнила, каково это в первый раз. И потому она обняла кобылку как можно нежнее: мордочка вжалась в мордочку, нос задышал в нос. Язык коснулся напряжённых губ, прошёлся по сжатым зубам, и тут же челюсти разжались: неумело, но отчаянно сильно Пичи ответила на поцелуй. Языки сплелись, слюни смешались, и дыхание маленькой пегаски постепенно начало успокаиваться…

А потом вдруг что-то сомкнулось. Кто-то сглотнул. В мир пришла дикая боль.

* * *

Она висела в пустоте. Уши подрагивали, ловя далёкие нечёткие звуки; что-то гибкое и влажное не давало сомкнуть рот. И будто мало этого: ноги не подчинялись, крылья бессильно дрожали; шевелящиеся лозы оплели её со всех сторон, они были даже внутри. Но это не пугало, а наоборот, дарило тихую радость, что постепенно отталкивала страх всё дальше и дальше прочь.

Сноудроп не могла пошевелиться, но вдруг ощутила нечто новое, нечто незнакомое рядом. Словно то пегасье чувство, что подсказывало непогоду, но гораздо, гораздо сильнее — и оно всё ширилось, всё росло. Чувство накатывало, заполоняя разум, не давая сосредоточиться ни на чём. Тогда Сноу попыталась закрыться, да хотя бы своими воображаемыми крыльями — и вдруг новое чувство вцепилось в них. Словно тысячи, миллионы тончайших нитей, что впились в каждое пёрышко; а затем потянули вперёд.

Крылья чего-то коснулись. Чего-то не мягкого и не твёрдого, не мокрого и не сухого; но ровного, а дальше скруглённого, соединённого с множеством таких же округлых и вытянутых форм. И вдруг Сноу осознала — это тела. Ноги и копыта, мордочки и животы, короткие и длинные гривы. Их было четверо, и трое обнимали одну.

— Ребята? — она спросила тихо.

— Вот и очнулась. Ну, говори, Пичи, что там нужно сказать.

— Прости пожалуйста, я не хотела, — прошептала оплетённая щупальцами и объятиями друзей маленькая пегаска.

Её губы двигались, Сноу чувствовала это каждым пером! И что об этом говорила мама?.. «Не трогай других крыльями», — потому что тогда пони чихают, а чихая обижаются, и могут даже оттолкнуть.

Сноудроп захлопнула крылья за спиной.

— Итак, наша болезная очухалась. Как закончим, мерзавка понесёт наказание. Ребята, готовы продолжать? — спросила Кризалис.

— Наказание?.. — Сноудроп переспросила. Язык как-то странно побаливал, а распух так, будто заполнял собой весь рот.

— Ага, придумаем что-нибудь. Если что, она тебе язык откусила. И проглотила. Как новый, не жмёт?

Сноудроп попробовала облизаться, потереть чесучее место на лбу — и вдруг обнаружила, что длины не хватает. И раздвоенного кончика тоже. Язык расширился и сократился, утратил ту особенную чувствительность, да и в гибкости здорово потерял. И только тогда нахлынуло понимание — язык не был новым, он оказался прежним, её собственным — врождённым. Таким ни мордочку помыть, ни поцеловаться толком, ни член обхватить — ни на что он не годился…

— Но… зачем старый? Я тоже наказана?

Кризалис хихикнула.

— Ну, тебе же в город идти. Не забыла?

«Забыла», — вздохнула Сноудроп.

Копыто скользнуло вдоль живота; мягкого и нежного; и не нашлось там ни члена, ни уже привычной пары яиц, а только маленькое вымя с крошечными сосочками, а между ног плотно закрытая щель. Сноу не смогла сдержать кислой ухмылки. Да, она вновь изменилась — стала прежней: слабой, пушистой, беззащитной. Но уже ничуть не хотела оставаться такой.

— Так что, Сноу, готова продолжить?

Она ужаснулась. Продолжить? Как бы ни так! «Не суй копыто в пасть дракона», — ей говорили, каждый эквестрийский жеребёнок это знал! А хитинистые будто ничего не понимали. С шорохом и влажными звуками двое чейнджлингов заласкались к замершей пегаске, щель и анус погладило, вновь Кризалис облизала взмокшее лицо.

— Ну не плачь ты, маленькая, — Кризалис зашептала. — Если я сказала «накажем», это ещё не значит, что будет страшно или плохо. Мы научим твоего волчару покорности, он будет нам копыта лизать. Да и тебя не обидит. Как говорила мама: «Гармония в сердце — покой в душе».

— Правда?

— Ага. А сейчас я сделаю тебе жеребёнка. Не только нашего, но и твоего. Вы с Винди дадите ему имя, он на всю жизнь полюбит вас. Это не только твоя обязанность, но и подарок вам обеим. Береги его.

Пегасочка что-то прошептала, но даже с острым как ни у кого другого слухом Сноу не смогла расслышать. Щупальца принялись гладить всё тело, показывая прикосновения тонких языков и как-то по-особенному нежных и лёгких копыт. Вскоре Пичи Петл вновь застонала, задние ноги далеко и сильно развело.

Касание о щель, и Сноудроп ощутила такие знакомые ребристые формы. Яйцеклад был уже, чем прежде, но Сноу хорошо знала, насколько он может расшириться, едва не раздирая всё внутри. Впрочем, Кризалис не спешила с этим. Заострённая на конце штука двигалась медленно и плавно: легко она миновала влагалище и шейку матки, прижалась к дальней стенке, чуть протолкнула лоно поглубже — и только тогда яйцеклад начал расти.

Пичи часто задышала, сглотнула, заёрзала. Щупальца крепко её держали, а нежные копыта Криз принялись массировать мышцы спины. Так сильно и глубоко.

Сноудроп ощущала это, вновь вытянув вперёд воображаемые крылья. Она старалась не касаться лиц и особенно чувствительных мест, но даже когда случайно задевала, друзья этого будто не замечали. Трое ласкали пегасочку и языками, и копытами, и тонкими щупальцами — а та сама пыталась отвечать.

— Аа… вы?.. Ааау… — стонала Пичи, по всему телу ходила частая дрожь.

— Вот, не бойся. Это чтобы ты себе не откусила язык.

Рот пегасочки разжало, Криз принялась целовать особенно сильно и глубоко. Сноудроп ощущала, как по горлу спускается толстое щупальце, плавно, но настойчиво продвигаясь всё дальше. Вскоре оно миновало пищевод, послышалось бульканье — желудок Пичи начало заполнять.

— Ребята, возьмите её сзади, — не прерываясь приказала Кризалис. Её губы не двигались, широкая улыбка как маска стояла на лице.

И двое сделали это: быстро, но почти не больно. И даже по-своему приятно, когда два тонких скользких пениса сначала проникли до конца прямой кишки, а после закрутились спиралью, медленно расширяя и растягивая проход. Они начали двигаться: одновременно с яйцекладом во влагалище и щупальцем в уретре — крупная дрожь забегала у пегаски по бокам и спине.

— Хххх… — Пичи пыталась стонать, а может уже и кричать от прилива чувств, но только дыхание вырывалось через расширенные трубками ноздри.

Её тело тряслось, мускулы выступили ощутимым рельефом, хвост метался из стороны в сторону; а чейнджлинги всё продолжали ритмично ласкать, массировать, проникать и растягивать в глубине.

И вдруг в одно мгновение тело Пичи расслабилось. Но это был не оргазм, а нечто гораздо, гораздо более глубокое. Дыхание выровнялось, копыта обняли королеву; и щупальца этому не препятствовали; медленно и неловко пегасочка стала покачиваться, пытаясь поймать общий ритм. С каждой секундой у неё получалось всё лучше.

Полсотни отсчитанных секунд, и чейнджлинги уже не двигались, разве что подсказывая темп лёгкими касаниями: пегаска сама насаживалась на оба растягивающих прямую кишку члена и толстый как нога яйцеклад. Ещё полсотни мгновений, и Кризалис тихо застонала, ускорилась. В ту же секунду долгий поцелуй прервался: щупальце покинуло горло; но Пичи даже не пыталась откашляться, а только задышала с влажным хрипом изнутри.

— Идеальна… — прошептала Кризалис.

Тихий стрекот, и яйцеклад вжался до предела, раскрылся. Внутрь двинулся крупный, до треска расширяющий влагалище бугор. Дыхание Пичи сорвалось. Касание о шейку матки, страшное давление, проникновение — и Пичи закричала:

— ААААИИИИИ!!!

Дикий визг заставил уши сжаться. Сноудроп вся затряслась. Она чувствовала, как внутри чем-то колет, как что-то вжимается в стенку матки и проникает в раскрытую плоть. Ровно затем, чтобы остановиться на середине, устроившись в окружении крепких мышц лона и кровеносных сосудов, из которых эта штука тут же принялась пить.

Визг Пичи прервался, сменился частым, прерывистым дыханием. Копыта прижались к животу; и щупальца это позволили, как и друзья, которые только слегка поглаживали и обнимали. Разве что Кризалис чуть ёрзала, массируя яйцекладом всё внутри; но вскоре скрипнули зубы, она тоже прервалась.

Глубокий вдох, смешок королевы, и Криз поцеловала пегасочку в нос.

— Ну как, понравилось? Признавайся!

— Д-да…

— Тогда чуть отдохни и продолжим. Наслаждайся собой!

* * *

Пегасочку облизывали, ласкали, массировали снаружи и изнутри. Тихие и на редкость милые стоны то и дело нарушали тишину. «Что ты как не родная?» — обратилась Криз, и одной незрячей пришлось запрятать свои страхи куда подальше. Вместе со всеми она подготавливала этого то ли волка, то ли дракона, то ли непонятно кого; а сама Пичи Петл мурлыкала словно наевшийся вдоволь лесной кот.

Язык немного побаливал.

— …Помни, маленьким нужна забота, — рассказывала Кризалис. — Отдаёшься жеребчику, думай о маленьких. Ласкаешь себя, думай о маленьких. И даже когда Винди приготовит что-нибудь вкусное, обязательно с младшими удовольствием поделись…

Сноу слушала с огромным интересом, а заодно вылизывала промежность юной пегаски. Разжатое крупными пенисами анальное кольцо, широкое щупальце в уретре, растянутые шелковистыми нитями половые губы — и отверстие влагалища, часто пульсирующее, но всё ещё не способное сжаться. Язык проникал внутрь свободно и легко.

Непорочностью от тихо сопящей Пичи уже и не пахло.

— А теперь мы будем тебя украшать, — шепнула Криз. — Знаешь, никогда не понимала этих дур с нарядами и шляпами. Природа дала вам прекрасные тела, развивайте их! Так нет, не хотим, хотим сорок платьев и вальсировать, оттопырив напомаженные хвосты…

Пегасочка звонко рассмеялась.

— …Но ты не из таких, а?

Копыто прошлось по ушкам, звякнули кольца и серёжки, тонкий язык королевы скользнул в ушной канал. Пичи напряглась в первое мгновение, но вскоре расслабилась, и только дыхание выдавало лёгкую боль.

— Ну… — пегасочка вдруг заговорила. — Я о таком не думала. Просто Винди сказал, что мы к зебрам подадимся… Ещё до вас. Вот я и сделала по картинке. Ещё полосы хотелось, но Винди не разрешил…

Винди то, Винди это — Пичи только и говорила, что о любимом жеребчике; а Сноу облизывала её и понемногу начинала понимать. Маленькая пегаска не искала сложностей в жизни. Друг решал, а она подчинялась, счастливо виляя хвостом. Она не была глупой, даже по-своему умной и деятельной — только очень уставшей, очень больной.

Всё, что требовалось её измученному разуму, это опереться на кого-то близкого и хоть ненадолго уснуть; а чувства не позволяли: зверь внутри заставлял её искать жертвы, делать глупости, а после плакать и жалеть. Она сознавала, что поступает неправильно: неразумно, беспечно, опасно — но не хотела иначе. Не умела хотеть.

Когда-то Сноу думала, что нет ничего худшего в жизни, чем родиться незрячей; но, по крайней мере, у неё была здоровая душа.

Была?.. А теперь есть?

Сноудроп мотнула головой.

— Так, — снова заговорила Кризалис. — Со шрамами покончено. И нет, мне они не нравятся, и Винди тоже не нравились. А серёжки его заводят, так что готовься, сейчас очень медленно и больно я проколю тебе клитор.

— А соски можно?

Кризалис шлёпнула копытом о лицо. Собственное.

— Нет, нельзя. Должны же быть какие-то пределы. Как ты молоком кормить-то будешь?

— Нуу… на год-то можно?

Вздох. Сноудроп оставила влагалище, потянулась выше. Зубы коснулись крошечного клитора и слегка его потрепали — чтобы заткнуть кое-кого — а потом Сноу взяла в губы маленький оттопыренный сосок. Вымени у пегасочки, считай, и не было, но дело ведь не в удое, а в самом процессе. Чуть сжать, потянуть на себя, помять немножко губами; через тихий стон, напряжение бёдер и удивлённое посапывание; и вот в рот брызнула тонкая струйка молока.

Вкусного, чуть персикового и самую капельку щиплющего язык.

— Аауу… ты чего? — Пичи забормотала, ноги обхватили шею. Но сжать она не решилась, как и оттолкнуть.

— Нравится? — отвлеклась на секунду Сноудроп.

— Аа?.. Да.

— Это твоё наказание. На год. Будешь помогать мне с мороженым. Разрешаю поить Винди и королеву, а больше никого. Договорились?

Удивлённая пегасочка поёрзала, пробормотала: «Ты шутишь?» — но когда Сноу мотнула головой, мол, ни капельки, то прозвучал очень долгий и полный облегчения вздох. Помирились, стало быть. Это ведь так просто, мириться, особенно когда никто серьёзно не пострадал.

— А теперь будет больно, — прошептала Криз. — Очень больно, зато потом красиво. Ты готова там?

— Да делай уже.

Шеей Сноу ощутила, как тонкое и гибкое щупальце стелется по шкуре пегаски. Бедро, промежность, щель и клитор — в одно мгновение оно обхватило крошечный бугорок. Укол, неспешное давление, и Пичи тихо застонала, напряглась. Она не двигалась, не сопротивлялась; воздух вырывался между зубами с переходящими в крик стонами, а следом за ними слышались резкие, неглубокие вдохи.

«Может придушит, а может и не придушит», — размышляла Сноудроп, а сама ласкала и посасывала второй сосочек. Мучение Пичи длилось долго — десятки и десятки мгновений — вымячко давно опустело, но Сноу не прекращала ласки; копыта принялись массировать лежащие на шее напряжённые бёдра, а когда те чуть разжались, тогда и округлившиеся бока.

Желудок маленькой пегаски был заполнен, как и кишечник, который товарищи разрабатывали прямо сейчас. А в матке, пожалуй, ещё было место — Сноудроп по себе помнила, как ребята могут растянуть её и раздуть. Криз сказала мимоходом, что, мол, ни единой капли спермы теперь не выльется наружу — потому что младшие любят вкусное. Хотя, кому мог нравиться этот склизкий и солоноватый вкус?..

Пегасочка наконец-то затихла, часто и со всхлипами задышала. Под ласками друзей напряжение мышц начало спадать.

— Какой же ты молодец, — Криз прошептала. — Разрешаю пощупать. Нравится?

Пощупать пегасочка решила собственным языком и носом, так что пришлось отстраниться. Но хватит глупых страхов, хватит сомнений — Сноудроп не стала отплывать, а только перевернулась, чтобы оказаться с Пичи щека к щеке. Сначала пегаска, а затем и она сама облизали ощутимо выросший, отдающий привкусом крови клитор. Его крепко обжимала широкое и ребристое латунное кольцо.

— Потрясно… — прошептала Пичи Петл.

— Ха-ха, я знала, знала, что тебе понравится! — восхитилась Кризалис. — Мы точно подружимся! Все новые идеи я буду испытывать на тебе!

Кстати, насчёт идей…

— Слушай, Криз, — Сноу потёрла мордочку крылом. — Вот ты сделала вымя всем жеребчикам. А ты могла бы устроить так, чтобы когда в матке маленькие, жеребчики кончали ещё и молоком? Потому что молоко вкуснее, да и вообще…

Послышалось тихое жужжание, переходящие в стрекот и тонкий, всё нарастающий писк.

— Эм?..

— Ты гений, Сноу! — воскликнула королева. — Ты чудо! Ты самородок! Ты лучший подарок на свете!..

Сноудроп широко улыбнулась, подставляя мордочку тонкому, пахучему и такому нежному языку.

— …Я проклинаю тот день, когда обидела тебя.

* * *

В мире было много прекрасных вещей. Поцелуи любимой, её копытца и ласки; язычок, облизывающий глаза; нежный носик и потрясающе приятный аромат. Потом снежинки, обязательно снежинки. Ещё верные друзья, без которых жизнь не жизнь. И мечта, конечно же, ведь всем нужна цель в конце пути.

«Принимай мир таким, каков он есть», — учил друг, и это была на редкость мудрая мысль. Ведь это вовсе не значило, что нужно смириться. Чтобы изменить мир, нужно было его познать. Честно, без прикрас, во всей полноте и со всех возможных позиций. Размышляя об этом, Сноу решила, что пусть многое пережито, пусть воспоминания о боли и ужасе заставляют просыпаться в холодном поту; но всё это было лишь частью жизни. Той жизни, которая благодаря друзьям стала гораздо насыщеннее, осмысленнее и полнее.

А ещё в новой жизни были взвизги пустобокой пегасочки: пронзительные, очаровательные, по-своему даже музыкальные — их хотелось слушать и слушать, да хоть каждый день…

— ИДЕАЛЬНА!!!.. — оглушительно зажужжала Кризалис.

— ААААИИИИИ!!!

С особенно громким вскриком Пичи кончила, снова завизжала. Крупный бугор покинул яйцеклад. Визг сорвался на единственную ноту, ноги в путах задрожали, силясь разорвать. И тогда Сноудроп захватила кольцо в клиторе зубами, потянула на себя. Крик прервался, захлебнувшись, брызги сока ударили в лицо.

— Второй… — прошептала Кризалис. — Это второй. Веджи, твоя очередь. Заполни её!

Тихий писк пегасочки, и один из пары длинных спиралевидных отростков покинул её задний проход. Щупальце сдвинулось, сменило форму, и Сноудроп едва не вскрикнула, когда рядом с особенно крупной штукой, имитирующей яйцеклад, протиснулась ещё одна. Пичи Петл не сдержалась — снова завизжала.

— Полегче…

Веджи захохотал:

— Да ладно тебе, Сноу, она же в восторге! Эй, мелочь, хочешь ещё?

— Ааа… да!

— Ещё глубже? Ещё сильнее?!

— Да!

Хитинистый ударил в бёдра; одним резким движением член вошёл в матку, расширился на всём пути. Пичи прерывисто застонала.

— Помнишь, Сноудроп, я обещал назвать маленьких в твою честь? Сноулайт, Сноустар, Сноуглэйз! Столько идей! Подожди год, и вокруг тебя будет целый выводок маленьких Сноу!

Сноудроп неуверенно улыбнулась. Нос потёрся о напряжённый живот Пичи, где чувствовался уже не один, а два больших пульсирующих бугра. Это яйцеклад с членом так выпирали, а ещё была пара бугров поменьше, как будто чуть бьющих искрами при касании — и у каждого из них был собственный ритм.

Засевшие в стенках матки яйца часто, но ровно дрожали, и постукивали, словно в них были маленькие сердца.

Резкое движение Криз, стон пегасочки, и яйцеклад вышел до входа во влагалище. Несколько секунд ожидания, и снова вошёл — Пичи всхрапнула. А затем движение повторилось: и снова, и снова, и снова. В попеременном ритме королева с чейнджлингом принялись особенно глубоко и сильно массировать её.

Сноу держала копыта на широко разведённых половых губах пегасочки, и потому чувствовала, как меняются размеры. Когда Пичи напрягалась, оба органа чуть сужались и покрывались смазкой, а когда расслаблялась, расширялись ещё больше прежнего и бугрились со всех сторон. Под ритмичными ласками щупалец сама Сноу едва не кончала.

Член Веджи запульсировал, горячие струи заполнили матку, ещё больше растягивая её — и тут же по яйцекладу двинулся очередной безжалостный бугор, а сразу за ним ещё один. В этот раз Пичи была расслабленна после оргазма, лишь с лёгким стоном она приняла оба яйца, а визжать принялась только тогда, когда они выпустили иглы, чтобы внедриться дальше в глубину.

— АААААИИИЙЙЙЙ!!!

Снова это был оглушительный, срывающийся на единственную ноту визг, ноги в щупальцах задрожали, крылья до треска напряглись. Сноу прижалась к клитору пегасёнки, обхватила зубами — и вдруг с ужасом ощутила, как на собственном бугорке сжимаются два ряда твёрдых костистых штук.

— Не делай этого…

— Третий… Четвёртый… — послышался шёпот Кризалис.

— Не надо…

Лёгкий укус, и Пичи принялась посасывать клитор, из стороны в сторону дёргая его. Грубо, но не больно, а по-своему даже приятно. И Сноудроп ответила тем же, только в этот раз показывая всё самое нежное и сильное, чему только научилась у Джин. Нежное — потому что страшно; а сильное — потому что от мысли о скучающей Пичи становилось страшнее вдвойне.

На смеси возбуждения со страхом Сноу кончила, и в то же мгновение ощутила, как язык пегасёнки проскальзывает в щель. Пичи принялась неумело, но очень увлечённо вылизывать и лакать.

— Идеальна… — прошептала Кризалис. — Бигзу, не стесняйся. Засади ей.

Плавный выход одного чейнджлинга, резкий вход другого; и снова Пичи часто задышала, принялась стонать. Слава богине, она оставила клитор: нос просто прижался к животу, зубы зажевали клок шерсти. Часто и ритмично пегасочка сопела, пока не перешла на крики, а затем и на очередной пронзительный, срывающийся визг.

— Ааааииии…

В этот раз она закричала тише, и даже когда яйца начали внедряться почти не напрягала живот. Только копыта подрагивали и частые судороги проходили по бёдрам и обхватившим круп Сноу передним ногам. Соединение игл с сосудами и нервами длилось долгие, долгие мгновение, а когда всё закончилось Пичи прижалась к вымени, сжала губами сосочек, принялась жадно глотать.

— Пятый… Шестой… — напряжённо зашептала Кризалис. — Ещё пара, всего пара. Не больше… Ты держишься там?

— Ага, — Пичи ответила чётко. Разве что нос посапывал, вжатый в край вымени над соском.

— Тогда готовься. Вам с Винди. Пара стражников. Лично от меня.

Сильное объятие, особенно глубокий вход, резкий удар в дальнюю стенку матки — Кризалис больше не сдерживалась. Королева взяла такой темп, что короткие взвизги Пичи слились в один, особенно громкий, а длинный широкий бугор в животе снова и снова бил Сноу по носу прижатому над пупком. Ноги пегасёнки дрожали, крылья дёргались, а когда одновременно с резкими движениями яйцеклада по нему двинулось ребристое крупное яйцо, она и вовсе забилась всем телом.

— Ааааууу! — Пичи выла, пытаясь высвободиться; мышцы бёдр напряглись как камень, суставы едва не трещали; но живот, матка и влагалище больше не подчинялись воле — шелковистая магия охватывала всё.

Мягкое как плавленый воск влагалище расступалось, всё дальше пропуская крупный бугор, матка приняла его с влажным утробным звуком; а когда яйцо начало внедряться, Сноу даже через шкуру и мускулы ощутила сотни и тысячи острых нитей. Пичи Петл пронзительно завизжала.

— АААААААЙЙЙ!!!..

Визг захлебнулся, когда следом за первым начало внедряться и второе яйцо. Прижатым к мягкому животу пегасёнки носом Сноу чувствовала, как растянута её матка. Восемь яиц. Восемь! И пусть каждое было куда меньше, чем голова младенца, но и гораздо больше, чем памятные мандарины, которыми когда-то мучили её саму. Живот Пичи изрядно распух, внутри ощущались твёрдые шары.

Стоп! Восемь яиц?.. Восемь!

— Криз?!

— Знаю, — прошептала Кризалис. — Это восьмой. Восьмой!.. — с силой она оттолкнулась от тела пегаски. Яйцеклад ударил Сноу в лицо.

И в то же мгновение всё прекратилось.

Пичи кашляла, пытаясь отдышаться; двое чейнджлингов нежно, но сильно обнимали её; щупальца липко поглаживали крылья. А ещё было то волшебное слово: «Восьмой», — оно значило, что всё закончилось. По крайней мере для одной мелкой пегаски. Двенадцать готово, оставалось пятьдесят два.

И ни разу Пичи не попросила пощады, ни разу не испугалась — она была куда сильнее всех пустобоких вместе взятых, кого одной «Слепышке» когда-либо приходилось знать.

Сноу ощутила, как её бёдра обнимают небольшие копыта; круп притянуло, лизнуло вдоль щели; Пичи нашла вымя и принялась настойчиво сосать. Всего пара капель молока — последние! — но, кажется, маленькой хватило: широкая улыбка показалась на мордочке, когда Пичи принялась тереться лицом о живот.

— А можно… ещё? — она прошептала невнятно.

Укус, и короткий взвизг. Сноу хорошенько потрепала кольцо в клиторе, чтобы мелочь даже не думала — и тем более не искушала других.

— Вообще… можно, — послышался напряжённый голос Кризалис. — Но… не сейчас. Сейчас ты возвращаешься к другу, любишь его до упаду и обнимаешь перед сном. В двенадцать ты сделаешь ему пару жеребяток, а в тринадцать, если вырастишь выносливой, верной и сильной, мы снова устроим праздник. И я подарю тебе дюжину, но каждый подарок нужно будет заслужить.

— Ау?..

— Ребята, да забирайте же её! Быстрее!

Их подхватило. Крылья оплели, копыта подтолкнули; послышалось бурление, свист и тихий треск. Что-то открылось, что-то опало — и вдруг они упали на нечто мягкое и влажное. Жаркий ароматный воздух ударил в ноздри, едва не заставляя чихать.

* * *

Сноу лежала на подрагивающей пегасёнке, широко раскинув ноги и распахнув крылья; в голове звучали чьи-то голоса. Но гораздо громче был этот пронзительный, перекрывающий всё однотонный звук. Он звенел и звенел, заставляя уши сжиматься, но это ничуть не помогало — звук был не снаружи, а исходил изнутри.

— …Ну и долго же вы! — через звон пробился знакомый голос. — Как ты, любимая, справилась?!

— Отлично справилась, — ответил жеребец. — Дай им передохнуть немного. Смена давления ударила по ушам.

Двое непринуждённо заговорили, две пары копыт принялись ощупывать и растирать. Это был Винди — вскоре осознала Сноу — а кроме него, конечно же, друг. Их касания расслабляли, голоса помогали очнуться; и тот мерзкий шум в ушах постепенно уходил. Сноудроп ждала, что друг вылечит её единственным касанием, но он почему-то не спешил.

Пичи выскользнула, шумно заласкалась к любимому; отдающий звоном голос хвастался успехами; слышались весёлые, а изредка и чуть ошарашенные ответы юного жеребца. Наверное, подстриженный под корень хвост для него был уже слишком. Или щёлка в бусинках?.. Бедолага. Впрочем, привыкнет: одна слепая же привыкла, и даже в конце концов научилась ценить вкусы друзей.

Это ведь так важно, когда вкусы любимых уважают. Без взаимного уважения дружба не стоила ничего.

Сноудроп неуверенно улыбнулась, поднялась.

— Должен извиниться, — сказал жеребец. — Мы здесь в шахматы играли, я позабыл обо всём.

— Эмм… позабыл?

— Бывает. Разделение разума. Чем больше умных копий, тем глупее я сам.

Сноу потёрлась о грудь «влажного пони», крылья в долгом потягивании вытянулись вверх. А ведь и правда, он вёл себя иначе: и с Пичи разговорился, и над ней подшучивал, и в конце не особенно-то помогал. Хотя, «хурма дружбы», это и так отличная помощь. Теперь Сноудроп знала, что будет кормить проблемных жеребчиков не только мороженным, но и этой вкуснейшей и недооцененной сушёной хурмой.

— А помнишь, — Сноудроп подобралась. — Я говорила, что люблю тебя?

Тихий ответ: «Помню», — и он её поцеловал. В нос и в щёку, в чуть побаливающий кончик ушка, а потом и в губы, так что языки сплелись, а слюни смешались. Дыхание прервалось, Сноудроп с удовольствием сглотнула пряную смесь.

Это длилось долго, очень долго, так что она начала задыхаться. В угасающем уме кружились странные мысли: о доме, о маме, о принцессе — но они таяли одна за другой; пока не осталась единственная, о фигурном пломбире со снежинками, который она так и не сделала для друга. Потому что позабыла совсем.

Жеребец прервал поцелуй, потёрся носом о мордочку. И тут же Сноу услышала частое, жадное дыхание: Пичи отпустила любимого жеребчика, и шумно ёрзая друг на друге они принялись ласкаться, переводя дух.

— Ааа… эмм… — Пичи вдохнула и выдохнула. — Знаете, сначала я была против вас, жучары. Но вы клёвые, вы как мы. Я люблю вас.

— Взаимно, — сказал жеребец.

— Да, мы сработаемся, — Винди с шорохом поднялся. — Я ненавижу извращения, скрывать не буду, но в чужой полк со своим уставом не ходят. Приспособлюсь, не впервой. Кстати, хотите перекусить? Можно сделать блинчики, а ещё остался пирог и вино.

Сноу прислушалась к бурчанию живота, и поняла — хочет. О чём и не постеснялась сказать. Послышался тихий треск открывающейся соты; нос затопили ароматы очага, сухих трав и недавнего ужина, после которого посуду никто не помыл. А может уже и давнего? Вопрос — ответ, и оказалось, что уже близится утро, хотя Солнце ещё не взошло.

Снова ночь безумного секса, а она ничуть не устала; разве что немного кружилась голова. Спать урывками вредно? Мама не обманет — вредно. А одна слепая уже который день спала когда придётся и ела, что дадут. И вот с этим пора было заканчивать. Она попросила простой овсянки, а к овсянке варёных сухофруктов — без сахара! — потому что хоть с сахаром и вкуснее, но единственный мешочек нужно было беречь.

И как же приятно было слышать, как Винди с другом на пару хлопочут у плиты.

— …Так вот, — говорил Винди Кэр, — обычай обычаем, но думаю, лучше нам всем сделать это вместе. А то и Криз себя мучает, и время теряем. Такими темпами мы и за неделю отсюда не уйдём.

— Я против, — кратко сказал друг.

— А я за, — фыркнула Пичи. — Ей и правда хреново. Сама ненавижу, когда хочется, а нельзя.

— Я тоже за, — сказала Сноудроп.

Трое против одного — и друг согласился. Позади послышался треск, вперемешку с шипением — соты открылись — вскоре дом наполнился множеством удивлённых голосов. Изрядно ошарашенные жеребчики, весёлый смех «влажных пони», топот копыт. А как вскоре оказалось, далеко не только копыт. Был и скрип о землю когтей грифона, и мягкие лапы мантикоры, и даже характерный акцент парочки коз.

Впрочем, о вкусах не спорят. Ребята всякое перепробовали, и теперь даже бусинки Пичи у них вызывали разве что короткие, нервные смешки. И протянутые копытца, чтобы потрогать, а то и приласкать. Потому что секс сближает. Нет, правда, секс был отличным началом дружбы. Ведь когда души несовместимы, умы как-то не стыкуются, да и вообще всё идёт насмарку — оставалось только взять, да и сблизить тела.

Закончив с овсянкой, Сноудроп, уже никого не стесняясь, затащила пегасочку на стол, чтобы хорошенько вылизать. И мордочку с широченной улыбкой; и неровные копыта, которым не помешала бы капелька ухода; и изрядно подросшее брюшко — и конечно же щёлку, теперь открытую как большой и нежный бутон. Вход во влагалище сократился до узкой дырочки, но всё равно с лёгкостью пропускал язык.

Пичи ничуть не сопротивлялась, жеребчики весело переговаривались вокруг.

— Вот так это делается, — наконец оторвалась Сноудроп. — Ещё кто-нибудь хочет?

Захотели многие: и её, и отходящую от оргазма Пичи, а некоторые разом и двоих. И так громко захотели, что аж уши задрожали. Каждый день обслуживать дюжину жеребчиков?.. Когда-то она бы ужаснулась. А ведь можно сказать иначе: дружить, помогать расслабиться, строить отношения в Семье. И ничего плохого не было в том, что семья большая. В большой семье, если она дружная, всем спокойно, уютно и легко.

И даже не в любви дело; а в близости, доверии, чувстве безопасности — таких глубоких штуках, на которых основано любое хорошее общество. Вот, Пичи, например — совсем ей не нравилась; ну и кот с ней; даже с такой можно ужиться, даже такую можно терпеть. Потому что своя.

Пусть маленькая пегаска напоминала одновременно всех школьных задир, пусть она могла сорваться и сделать что-то ужасное, пусть жуть как больно кусалась и обидно шутила. Плевать, Сноудроп знала, что теперь может это потерпеть. А если не сможет, они просто обнимутся, вылижут друг дружку и помирятся вновь.

Секс, право же, был замечательной штукой. Пожалуй, даже лучшей, после дружбы, верности и любви.

* * *

Увы, жизнь редко внимает желаниям одной незрячей. Познакомиться с ребятами не получилось. Друг сказал: «Пора», — за шкирку ухватило, и пусть мягко, но настойчиво её повело к выходу из дома. Недовольная Пичи сопела в хватке другого «влажного жеребца». Потому что «не беси королеву» — вот каким было второе правило чейнджлингов, а третье и четвёртое гласили: «Не будь дурой», «Не провоцируй её».

Захлопнулись плащи, скрипнула дверь: осенняя морось закапала сверху, носа коснулся запах палой листвы.

— Это несправедливо, — высказалась Пичи Петл.

— Мир несправедлив.

Жеребец потёрся носом о щёку, капюшон подправило, короткий поцелуй достался губам. А второй влажный пони вернулся в дом, изнутри защёлкнулась дверь.

— …Это вдвойне несправедливо. Какого хрена как что важное, так «Пичи домой»! Какого хрена как серьёзное дело, так «Пичи погуляй»! Я им что, зверюшка?!..

— Хурмы хочешь?

— А? Нет.

— Десять кругов вокруг двора. Бегом.

— Аа?! Опять погуляй?!..

— Бегом, — повторил жеребец.

— Гррр… убью.

И, неожиданно, взбешённая пегаска послушалась. С резким хлопком к бокам прижались крылья, топот копыт унёсся вдаль.

— Непросто с ней… — прошептала Сноудроп.

Жеребец хмыкнул: «Уж кто бы говорил». Волна шелковистой магии потрепала уши, пригладила гриву; и вдруг он продолжил, снизив тон:

— Теперь широко открой глаза, подними голову. Сосчитай до десяти.

Сноудроп подчинилась. Считала она про себя, так что одновременно прислушивалась, как вода стекает с кровли дома, падая на камень водостока и уходя куда-то тонким ручьём. Налетел порыв ветра, едва не сдёрнувший капюшон; застучали ветви недалёкой рощи; ночная птица ухнула в стороне…

— Теперь крепко прижми крылья, но представь, как они поднимаются. Вытяни вперёд, далеко вперёд.

Попытка, и вдруг голова закружилась; только объятие друга помогло устоять; и всё же Сноу тянула вперёд воображаемые крылья, пока они чего-то не достигли. Это было гладким и шероховатым, длинные скруглённые формы лежали одна над другой. Один ряд, второй и третий, множество рядов — а между ними резной прямоугольник; а дальше квадрат, и ещё один квадрат. А выше ряды вытянутых пластинок, над которыми уже не нашлось ничего.

«Дом», — внезапно осознала Сноудроп. Брусчатые стены. Дверь и закрытые ставнями окна, тёс на крыше. Скруглённая глиняная труба. А дальше… дальше жуть какое сложное переплетение линий. Ветвей. И неровный ствол широкого дерева — дуба! — на верхушке которого сидела крупная плоскомордая птица…

Сова смотрела на неё.

«Смотрела?»

— Это… зрение, — прошептала Сноудроп. — Зрение…

Она сдвинула воображаемые крылья, и ощутила новые формы: камень водостока, ворот колодца, ряды давно заброшенных грядок, на которых разрослась высокая, до головокружения сложная трава. Ещё дальше! Крылья коснулись неровного ряда штырей, заканчивающихся сложными сплетениями: веток, редких листьев, старых птичьих гнёзд. Это был лес — далёкий, сбросивший зелень лиственный лес.

— Я вижу. Я могу лететь куда захочу…

Мысль поразила, заставила тело замереть. Сноудроп осознала: никогда в жизни она не считала себя настоящей пегаской. Она завидовала: пустобоким в школе, хитинистым рядом, крылатым жеребчикам из банды Винди. И даже маленькой Пичи; даже без вины пострадавшей Рэйни Клауд; даже маме, которая всю жизнь спасала и поддерживала её. А теперь огромная тяжесть упала с души.

— Спасибо.

Единственное слово, но произнесла она его так, как не говорила никогда прежде.

Мир изменился. Призрачные крылья метались то вправо, то влево; бесчисленные перья касались всего вокруг. Это был дом на холме, на границе поля и леса; залитая осенней грязью дорога; русло реки вдалеке. А наверху… наверху открывалась бесконечность. Крылья тянулись и тянулись, искали и искали, но кроме едва ощутимого марева не находили ничего.

Разве что… Точки. Тончайшие, едва уловимые, подобно шифру в узорах каллиграфического письма. Это были звёзды?.. Они отличались одна от другой. Они молчали. И совсем, вот ничуть не походили на снег.

— Меня обманывали?.. — она прошептала.

— Закрой глаза.

Она закрыла, но звёзды не исчезли — призрачные крылья по прежнему касались неба и точек в бесконечной дали.

— Это подарок твоей богини. Мы с Криз всего лишь помогли тебе его осознать.

— Это… от богини?

— Да, помощь близко. Вскоре мы встретим её.

Сноудроп улыбнулась. Мгновение, и призрачные крылья направились на жеребца рядом; она ощутила крупное, мускулистое тело, затёртый плащ, широкую улыбку на морде. Лёгкое проникновение перьев, и их встретил гладкий, непроницаемый барьер.

— Не играй так с Криз. По носу получишь.

Смешок, и крылья вновь развернулись, частой чередой касаний перья заскользили по всему вокруг. Сквозь стены дома, сквозь соты и тела! И сразу же под волшебным касанием оказалась россыпь сплетённых нитями сфер. С вихрями и без вихрей, с добрыми зверями и не очень — самых разных созданий, даже несовместимых, но собравшихся вместе в тесный круг…

Вдруг по носу шлёпнуло, перья разлетелись ворохом палой листвы.

— Предупреждал же, — пояснил друг.

Ага, предупреждал. Но разве можно было послушаться?!.. Улыбка не сходила с лица. Сноу чувствовала, что стоит лишь захотеть, и волшебные крылья вернутся. Только не сейчас, не прямо сейчас. Всем они были великолепны, но — богиня! — как же от них кружилась голова. И точки… точки звёзд мерцали, всё дальше затягивая её.

— Слышишь, Пичи возвращается? И, прислушайся, кое-кто ещё.

Скрипнула дверь, послышались быстрые шаги; жеребчика и кобылки; а кроме них шорох перепончатых крыльев, и такой любимый, сегодня особенно сильный анисовый аромат.

— Ау, хорошо, что вы не ушли, — негромко сказала Кризалис. — Я кое-что забыла.

— Поцеловать?

— Ха-ха, это тоже. Но сначала подарок.

Что-то зашуршало, развернулось, скрипнуло — и вдруг вокруг шеи обернулась мягкая, шелковистая ткань.

— Ты завяжи свой шарф скорей, уж ночи стали холодней, — Кризалис прошептала, словно бы строкой стиха, а после крепко-накрепко обняла.

Мокрый нос потёрся о шею, завязывая вокруг ошейника шелковистые волны; клыки легонько куснули плечо. И тогда Сноу тоже поцеловала: в мягкое и такое горячее кожистое ушко, а после и во второе, ненавязчиво лаская его языком. Вдвоём они стояли обнявшись, и только сова на дубе изредка ухала, напоминая о мире вокруг.

— Ты знаешь, ночи стали холодней…

Кризалис отстранилась, и тут же обняла кого-то рядом: вокруг шеи жеребца обернулся второй, шелковисто шуршащий шарф. А ведь был и третий, который заодно с поцелуем достался часто дышавшей пегасочке, и даже четвёртый, едва слышно скрипевший на шее остановившегося рядом молодого жеребца. Очень вкусно пахнущего, между прочем: свежеиспечёнными пряниками с имбирём и ломтиками сушёной хурмы.

Долгие мгновения друзья просто хрумкали, а Сноу наслаждалась тающими на языке кусочками, не думая ни о чём. Но вот о перевязь защёлкнулась сумка, гриву пригладило — и кто-то добрый поправил полы её латаного-перелатаного плаща.

Попрощались они молча. Рассвет близился, а значит и путь в столицу не ждал.

Глава одиннадцатая «Призрачные шаги»

Снежинки. Редкие и крошечные. Кружась, они падали с неба, чтобы превратиться в капли на залитой осенней грязью земле. Самые первые, нестойкие, ещё лишённые узорчатых форм — они словно бы ощупывали подлунный мир. Так начиналось знакомство, а после приходили бураны, проносились метели — Зима вступала в по праву принадлежащую ей страну.

Пони не любили Зиму. Называли убийцей, мрачным жнецом. Пони нашли огонь, научились строить тёплые жилища, в конце Хаоса познали магию — Эквестрия больше не боялась холодов. А другие умирали: травы и букашки, птицы и полёвки, даже те кабанчики, которые приходили в город, чтобы обменять свои неказистые поделки на мешок-другой овса. Зима хотела смерти, Зима убивала всех.

«Зачем?» — однажды спросила Сноудроп, а богиня ответила просто: «Смерти — нет».

Она так считала, потому что иначе смотрела на мир. Всё было живым для неё: и камни, и снежинки, и пыль в воздухе — всё было единым, всё объединяла общая душа. И не было ей разницы, идёт ли пони в метель, чтобы купить трав больному жеребёнку, или её тело гниёт по весне.

Тогда Сноудроп ответила: «А боль есть».

Потому что когда кто-то умирал, всем становилось больно. И боль шла дальше по миру, заставляя головы опускаться, а глаза горестно течь. Так была ли разница: душа общая, или души личные?.. Боль ранила меньше или больше, но ведь всё равно она была.

Тот разговор состоялся три года назад: в первый день зимы, когда Сноу бросала снежинки с единственной просьбой. Это была первая зима, когда в Эквестрии от холода никто не погиб. Это был день, который стал праздником. А одна незрячая поклялась никогда не пропускать «Праздник Зимы», по крайней мере пока в этом теле теплится жизнь.

Сноудроп улыбалась, прыгая с кроны на крону невысоких придорожных вязов. Язык ловил снежинки, копыта ловко находили точку опоры — а бесчисленные призрачные перья касались всего вокруг. Был плащ за спиной, шарф на шее, а ещё вкуснейшие печенья, что она то и дело вытягивала из нагрудной сумки. И жизнь во всех смыслах была хороша.

— Это нечестно… — бурчала маленькая пегаска — Нечестно, что она такая счастливая.

— Ты тоже этому научишься, — ответил жеребец.

— Правда?

— Ага, а пока не отчаивайся. Иди сюда.

Сноу направила воображаемое крыло вниз, и вскоре нашла хмурую пегасочку, вихрь которой снова рвался из сплетения раскалённых нитей. Жеребец стянул ей плащ через голову, скинул сумки; волна шелковистой магии погладила соски и широко растянутую бусинами щель.

— Видишь город? Я дам тебе фору, но свяжу крылья. Беги со всей дури. А мы со Сноу поспорим, как далеко ты убежишь.

— Вау… — Пичи выдохнула, вся задрожала. Вихрь ощетинился искрами, направленными на жеребца.

— Готова? Бегом!

Шлепок о круп, и пегаска рванулась. Через дорогу, через поле, вдоль склона холма и ветвистых кустов. Стук копыт затих, дыхание заглушило порывом ветра; но призрачные перья как прежде чувствовали её: атлетичное, поджарое тело, стремительный ритм галопа — гармонию вихря, разума и души. Ей было страшно, щекотно под хвостом, а ещё весело — Сноу не могла представить, как такая дурость может кого-то веселить.

Воистину, каждому своё.

— Так что ты ставишь, Сноудроп?

Пичи неслась вдоль опушки, к лежащим на холме фахверкам уездного городка.

— Круп ставлю — добежит, — Сноу расправила крылья.

— Сумка пряников — если не поймаю.

Мгновение, и она потеряла жеребца. Перья ощупывали место, где глубоко отпечатались копыта, но на дороге не находили ничего. «Так нечестно!» — уже хотелось крикнуть, как вдруг впереди послышался звук падения, переката, а затем оглушительно-громкий волчий вой.

— Ошалеть… — прошептала Сноудроп.

Волк завыл снова; так громко, будто хотел созвать всю стражу отсюда и до Кантерлота; а спустя миг послышались удары о землю тяжёлых мягких лап. Только тогда Сноу наконец-то нащупала перьями самого зубастого — огромными прыжками он мчался в сторону городка.

— Безумие…

Она бросилась в небо.

— Стой!

Волк захохотал, а через мгновение далеко впереди пронзительно завизжала пегаска. Пичи умела орать как никто другой.

А на холме лежал город: мирный и благополучный, не знавший бед под крылом Диархии, защищённый армией сильнейшей в мире страны. И вот, вновь прозвучал вой огромного зверя, оглушительно закричала кобылка — и город проснулся. Сноудроп ощутила, как вздрогнули и очнулись сотни сфер; в домах открылись ставни, прямоугольники дверных проёмов показали фигуры крепко сложенных жеребцов. Город ещё не знал, что случилось, но пони на то и пони, что всегда защищают своих.

— Безумие, — повторила Сноудроп, набирая высоту.

Перья призрачных крыльев метались вдоль трёх пересекающихся улиц, касались каменных стен ратуши и брусьев каркасных домов. Сады обступали город широким полукольцом; река подмывала неровный край холма; а по гальке набережной неслась крылатая кобылка, орущая так, что десятки пони на улицах остолбенели. Она достигла стены крайнего дома, обернулась, — и в то же мгновение волк бросился на неё.

Пони закричали.

Пичи расхохоталась.

И спустя секунду перья вдруг потеряли чувствительность. Фигуры расплылись, стены домов исказились в причудливые формы — над освещённым зарёй городом поднялся туман. Сноу находила в небе крылатые силуэты, натыкалась на жгучую полосу рассвета, но на улицах почти ничего не ощущала. Тогда она сложила крылья, понеслась вниз.

Слышались крики: «Пожар! Чудовище! Утки!» — «К оружию! К домам!» — ревел грубый голос жеребца. А над всем этим звучал оглушительно-звонкий хохот маленькой пегаски, такой восторженный, что казалось, будто кто-то уже присоединился к нему.

— Безумие… — выдохнула Сноудроп, свалившись на солому ближайшей кровли. Нос забивало запахом корично-женьшеневого дыма.

Теперь она знала, что значит слово «безумие». Оно означало «жеребята». Везде и повсюду были эти безумные жеребята: мелкие фигуры пегасов взлетали с чердаков.

* * *

Сноудроп лежала на крыше, нервно обгрызая печенье. Она всегда так делала, когда злилась, а поскольку печенья — штука праздничная, страдали копыта. Поначалу в школе её даже дразнили: «Слепышка с обгрызенными ногами». Потом просто «Слепышка», когда огромным усилием воли она научилась следить за собой.

Теперь же бесчисленные перья ощупывали окрестности; в голове мелькали формы стен, окон и дверей. «Слепышка» больше не была слепой, ей подарили нечто гораздо большее, чем зрение. И единственный вопрос занимал Сноу, как её теперь назовут?

«Только не чудовищем. Пожалуйста. Только не чудовищем», — она молилась про себя.

Волшебные крылья хватали пони, чтобы затолкать их в дома; перья оплетали испуганно орущих крылатых; касания магии собирали воду из дорожной грязи, и за какие-то мгновения поднимались ряды ледяных стен. Сноудроп искала одну единственную пегаску, а ещё сволочного волчару — и уже не знала, что сделает с ним.

В городе не было и сотни домов: три улицы, ратуша и набережная. Уже поднялись десятки ледяных стен, уже вихрь зимнего ветра спустился с неба, сметая облако тумана — а Сноу всё не могла найти друзей. Она была в ужасе.

Пичи подожгла стога соломы, Пичи разбила в ратуше образы богинь, Пичи лягнула в нос главу ополчения. Её окружала оглушительно крякавшая утиная стая, слышался рёв мантикоры и волчий вой. Этот кошмар невозможно было терпеть — и Сноу вмешалась. А вмешавшись ужаснулась. Она не хотела замораживать реку! Правда ведь не хотела, это получилось само собой.

Но никто не погиб. Она чувствовала нити. Никто не был ранен, никто не погиб.

— Сноу…

Голос позади заставил её вздрогнуть.

— …Развлеклись и хватит. Время уходить.

— Р-развлеклись?..

Острые клыки вжались в плечи, зубы подхватили за шкирку, и вдруг её забросило на спину огромного волка. Пахнущая дымом и потом пегасочка сжала шею, да так, что сбилось дыхание. В висках стрельнула боль. Рывок, и волк соскочил с крыши; оглушительный вой, и понёсся вдоль рядов покрытых изморозью зданий; мимо оплетённых инеем яблонь, через обледеневшую реку, дальше и дальше, в заснеженный лес.

Сухой, холодный воздух едва не заставлял чихать, голову дёргало с каждым прыжком волка, намокшие от слёз щёки обледенели. Перья тянулись к небу и находили раскинувшийся до горизонта вихрь; глубокий, ужасающе страшный; впрочем, он уже угасал. А Сноудроп дрожала, всё больше сознавая, что всё это значит. Нападение. В сердце страны. Вой безумных вендиго, опустевшие деревни, скованные льдом бесплодные поля…

— Что же мы натворили… — она прошептала.

— Ты охренительная!

Копытца снова сжали шею, зубы потрепали ухо, а потом и язык пегасёнки принялся вылизывать мордочку: нежно и настойчиво, вдоль каждого мускула и каждой черты — в точности так же, как делала она сама.

— Это безумие, безумие, безумие… Я не подписывалась на это…

— Это было необходимо, — сказал волк, остановившись.

Её стянуло со спины зверя, копыта коснулись мягкой, покрытой хрустяще-льдистой корочкой земли.

— Ох, вау… — рядом оглядывалась Пичи. — Да это почти так же круто, как когда мы с Винди и Криз жгли дворец!..

Пострадал сад, испугались пони, звери в лесу замёрзли и могли заболеть…

— …Жучары, вы сделали мой день!

Пичи была счастлива. Её вихрь кружил в ритме восторга, душа пела, копыта с хрустом ломали сковавший землю ледок. Недавно Сноу решила, что даже благополучие страны не стоит страданий одного запертого жеребёнка; но, богиня, она же не подписывалась морозить посевы и держать в страхе города!

Призрачные крылья вновь устремились к городку. «Эпплвиль» — Сноудроп вспомнила его название. Теперь она пыталась исправить содеянное: касания согревали обмороженные ветви деревьев, с хрустом ломались закрывшие дверные проёмы стены льда. Ледоход начался в речушке, лесные звери согрелись, и даже сломанный витраж в ратуше удалось как-то починить.

Звучал шёпот; едва уловимый, на незнакомом языке; а ещё были узоры, что раскрывались на краю разума и превращали желания в волшебство. Океан силы ощущался в крыльях, но постепенно он куда-то уходил.

Несколько минут работы, и голова уже кружилась невыносимо: в ушах звучал тонкий, нарастающий писк. Но Сноу чувствовала, как из домов показались настороженные мордочки, как удивлённые пегасы вновь взлетели в небо. Они перекликались, постепенно успокаиваясь; появились вестовые и патрульные; копья с вилами поднялись над толпой.

А жеребята… ну, они не хотели прятаться в подвалах, они разбежались. Мелкие подобия Пичи носились повсюду, играя в снежки.

— Хау, — пробормотала пегасочка. — Я знаю, на такую-то красоту можно любоваться вечно. Но что-то круп подсказывает, пора валить.

Да, уходить. Немедленно уходить.

— Мы должны бежать. Сейчас же, — сказала Сноудроп. — Сегодня же здесь будет гвардия. Они найдут Криз с ребятами. Они же обыщут всё!

— Поверь мне, сегодня гвардии будет не до того.

Она обернулась к волку, обхватила крыльями крупную зубастую морду. Призрачные перья бессильно бились о барьер.

— Мы не крысы, Сноудроп. Мы меняющие облик. И если мы уходим, то так, чтобы нас запомнили на века.

Вдох и выдох, волна гнева, и вдруг спокойствие. «Доверяй друзьям», — однажды решила Сноу, и, право же, друзья заслуживали доверия: до сих пор они не сделали ничего такого, что она не могла бы простить. Друзья учились у неё, друзья менялись. А ещё они умели думать: и пусть Пичи думала посредственно, друг-то никогда не подводил.

— Так надо? — спросила Сноудроп.

— Надо.

Она кивнула, отвернулась, успокоила дыхание. Надо, значит надо. Она даже догадывалась — почему. Чем больше шума здесь, тем меньше внимания к празднику: меньше вопросов, меньше разговоров с принцессой, меньше взглядов из толпы. Может, одну слепую и вовсе не заметят: как в прошлом году, когда Сёстры были в отъезде, а ей пришлось распоряжаться всем самой.

А когда разберутся, что да как здесь случилось, она с друзьями будет уже далеко.

— Хорошо, я спокойна, — Сноудроп пробормотала. — Я всё понимаю. Ты ведь уже предупредил ребят, чтобы к вечеру планёр был готов?

— Конечно, — волк ткнулся носом в плечо.

— А как они сейчас?

— Сплетаются в объятиях братских.

— А?

— …Крепкие копыта крепкие тела обхватывают. Целуют друг друга. Молча целуют, без кобыльих нежностей. Целованием друг друга распаляют и приветствуют. Трутни меж ними суетятся с горшками глиняными, мазью конопляной полными. Зачерпывают мази густой, ароматной, мажут возбуждённые члены…

Друг рассказывал дальше, а она шагала, по привычке вытянув крылья перед собой. Отличие было лишь в том, что крылья теперь стали длинными, очень длинными — они касались и холмов на горизонте, и мельницы, и полос убранных полей. Больше они не следовали дороге: под копытами хрустела промёрзшая трава лесной опушки, присыпанные снегом кроны ясеней скрывали от патрульных, перекрикивающихся в высоте.

* * *

Изморозь закончилась. Осенняя трава пружинила под копытами, на согретых утренним Солнцем деревьях таял незваный снег. Потеплело. На самом деле Зима в Кантерлоте была скорее дождливой, чем снежной: три месяца борьбы Солнца со стихией; три месяца когда земля то очищалась, то вновь покрывалась пушистым полотном. Жуткая грязюка на дорогах, но божества такие — никто не хотел уступать.

Сноудроп шагала, в пол-уха слушая перепалку пегасочки с порыкивающим волком. Пичи хотела прокатиться, или хотя бы полетать вдоволь, а зубастый не давал:

— …Ты должна научиться смирению. По правилам оплодотворённую следует год держать связанной, ежечасно заполняя, и насильно кормить.

— Охренеть шуточки!

— Я похож на шутника? — волк спросил недобро.

— Хм, неа…

— Пойми, это не жестокость ради жестокости, это воспитание. Кобылка-для-рождений должна быть счастлива, должна делиться счастьем. И поэтому её учат находить счастье в себе.

— Должна то, должна это. Достало.

— Но счастья-то ты хочешь?

— Хочу, — Пичи сглотнула, а затем продолжила: — Знаешь, как это бывает. Все улыбаются, все смеются, а тебе похуй. Потом сделаешь что-нибудь весёлое, и уже не похуй. Но ненадолго. И опять, пока планку не перепрыгнешь, что ни день то хрень.

Сноудроп замедлила шаг, прислушалась. Младшая подруга редко говорила разом столько осмысленных слов.

— Иди сюда, — произнёс друг.

Они завозились, пегасочка часто задышала. Касание крылом, и Сноу нашла пару, остановившейся среди кустов подлеска. Волк положил лапы на спину крошечной перед ним пони, заставив её прижать грудь к земле; круп высоко поднялся, задние ноги развело; а в промежности скользил шершавый язык, касаясь то вымени, то широко растянутой щели.

Чейнджлинги дружатся через секс, к этому Сноудроп уже привыкла. Но чтобы всё делать через совокупление: и любовь, и примирение, и обмен опытом — вот это до сих пор казалось диким. А Пичи Петл довольно посапывала — дикая от природы! — ей всё давалось легко.

Друзья ласкались: лапы скользили вдоль позвоночника и сложенных крыльев, когти скрипели о шкуру, слышались короткие нервные смешки. Наконец, Пичи тихо застонала, расслабилась; и тут же волк оторвался от вульвы, прижал зубы к шее; пегасочка замерла.

— Покорность начинается с безволия, — заговорил волк неспешно. — Так считалось. Но сломленной жертве уже не вернуть былую волю. Она затухает, пока не становится частью Семьи. И младшие тоже растут безвольными, пока не проигрывают сильнейшим врагам.

— Чего?..

— Не играй в дурочку, Пичи. Ты гораздо мудрее, чем кажешься. У тебя сильная воля. Ты хищник, но ты уже осознала, что жертвы не снаружи, а внутри тебя. Поэтому ты больше не убиваешь, ты играешь в убийцу. Сегодня мы сыграли вместе, и тебе очень понравилось. Но это не та игра, в которую можно играть каждый день.

«Играть», — Сноудроп задумалась. Друг снова и снова повторял это слово, будто оно было незнакомым, ценным, занимательным для него. Что до тайн жизни маленькой Пичи, на них внимания она старалась не обращать: потому что прошлое в прошлом, потому что есть волшебное слово «забудем», и лишь бы ужасное не случалось вновь.

— …Сноу, тебе понравилось играть в чейнджлинга?

— Аа? Да.

— Но ты ведь осталась пони, не правда ли? Ты сохранила свои идеалы?

Сноудроп задумалась. А сохранила ли? Не убивать. Не есть других. Не предавать, не мучить, не неволить. Сохранила?.. Если и нет, она старалась изо всех сил, она до сих пор верила в лучшее. Сноу кивнула.

— Пичи, — друг продолжил настойчиво, — учись играть в жертву. Это сделает тебя в стократ сильнее других. Ты не станешь обычной пони, но научишься получать удовольствие ещё и как они. Ты обретёшь спокойствие, сдержанность, уверенность в себе. И покажешь себя только тогда, когда это будет нужно. Ты больше не позволишь голоду собой управлять.

Пегасочка слушала, больше не перебивая.

— Я научу тебя трансу. Почти как учат убийству солдат Эквестрии, но наоборот. Я покажу несколько стоек, в которых тебе будет спокойнее. Я научу тебя получать удовольствие от секса, не доводя себя до предела. Я выкую из твоих отпрысков прекрасное, безотказное оружие, — волк продолжил тише, почти шёпотом: — Но это потребует многих лет. Тебе придётся вложить всё терпение и упорство, что только осталось.

Когтистая лапа легла на холку маленькой пегаски. Волк погладил вдоль позвоночника к хвосту.

— Так ты готова довериться?

— Конечно…

— Тогда начнём с главного. Побудь моим обедом, а я покажу тебе, каково оно, удовольствие без привкуса смерти. Я возьму часть твоей природы. Твоя метка ослабнет и появится позже на несколько лет. Отдать это можно только добровольно. Ты готова?

— Конечно, друг.

«Отдать часть природы?» — Сноудроп задумалась, пытаясь вспомнить уроки принцессы. Речь шла о подснежнике, который явился в день, когда она упросила Зиму не быть чудовищем. Очень сильной метке, особенной, бесконечно значимой — но точно такой же, как и метки других жеребят. Потому что все в мире были особенными: пусть незаметно, пусть «взмахом крыльев бабочки», на самом деле все меняли мир.

А у маленькой Пичи ещё не было собственной метки. Друг хотел забрать её снег!

— Постойте, — Сноудроп мотнула головой. — Нельзя просто так взять и ослабить метку.

— Я могу.

— Но… это же смысл! Это счастье! Это её снег!

— Нет — огонь. Если не вмешаться, через пару месяцев она получит метку с языками пламени. Дай мне три года, и у неё будет метка с огненным сердцем. Семья станет для неё всем.

Сноудроп вдохнула и выдохнула, до скрипа сжала зубы. Что-то здесь не так — она чувствовала! «Но почему? Откуда? Что?!» — проносились вопросы, а ответов не было. Снова в голове появился тот резкий писк.

— Послушайте, — Сноудроп приблизилась. — Давайте отложим это?.. Мне не по себе. Дайте подумать.

Пичи Петл набычилась, засопела.

— Да какое твоё дело? — она спросила тихо.

— Ты — мой друг.

— А ты — мой. Поэтому иди в жопу. Делаю что захочу.

— Но…

— Глаза раздавлю…

Сноудроп опешила.

— …И копытом поимею. В глазницы. Это если помешаешь. Ты ведь не будешь мешать?

— Я не хочу тебе зла…

— А я — хочу!..

— Но я… — Сноу хотела возразить, как вдруг услышала скулящий звук рядом. А затем второй, третий, четвёртый — всхлипы — различимые лишь на грани слуха. Пичи уткнулась мордочкой во влажную траву, сжала пучок в зубах, а сама рыдала. Так горько, словно бы обидели — потому что хотели и могли.

«Почему?»

Сжав зубы, Сноудроп упала рядом, прижалась, обняла. Больше она не «смотрела» крыльями. Плевать на вихрь, плевать на сферу — они ничего не значили! Был просто океан боли. А под ним второй — презрения. В который одна слепая только что спустила очередной ушат дерьма.

— Прости, я сглупила, — Сноудроп прошептала. — Сама ненавижу, когда унижают. Я доверюсь. Я с тобой.

— Учись, Пичи. Жертва всегда разделит боль.

— Я не…

— Я уважаю это, Сноу. Не стыдись.

Сильный толчок лапой заставил её улечься на спину; во что-то мягкое, тёплое и липкое; пара быстрых касаний, и крылья сдавило в обхвате шелковистых нитей. Нежно, но вместе с тем очень сильно. И вдруг Пичи пискнула, свист ветра сменился скрипом, щекочущий нос аромат корицы заполнил всё вокруг.

— Лягать…

Мгновение, и тело огромного волка опустилось сверху. Их накрыло чем-то податливым, вязким, обхватывающим со всех сторон.

* * *

Внутри было тихо и влажно, мягко, обволакивающе тепло. Призрачные крылья тянулись то в одну сторону, то в другую, но повсюду натыкались на упругий, чуть колышущийся барьер. Он не столько препятствовал, сколько намекал: не отвлекайся, мол, думай о главном. Живота касался нос пегасочки, копыта поглаживали её бёдра, — но сама Пичи никак не могла расслабиться: снова она хрумкала половинкой сушёной хурмы.

— Мне тоже поначалу было страшно, — призналась Сноудроп. — Правда меня тогда превращали.

— Превращали?

— Хм, показать можно?..

— Легко, — друг ответил шёпотом в ушах.

Обдало жаром — аж до испарины — тонкие, едва ощутимые щупальца коснулись шерстинок, а толстые отростки обхватили бёдра, вжались в напряжённые мускулы. На мгновение ошпарило болью, и шерсть исчезла; сильный толчок, и отверстия на ногах открылись: так стремительно и сильно, что Сноудроп едва сдержала стон.

— Ох, вау… — прошептала маленькая пегаска. — Я тоже так хочу.

Сноу выдохнула, ощущая, как щупальца в ножных отверстиях постепенно сужаются. Касания теперь не доводили до предела, а просто возбуждали — отростки покачивались вперёд и назад.

— Представь… что у тебя шесть лишних отверстий. А на тебе шесть лишних жеребцов.

— Охренеть. Мне дюжину!

«Безумству храбрых…» — Сноудроп хмыкнула про себя, а затем потянулась к пегаске. Язык — привычно сузившийся — нашёл плоское вымя, губы обхватили сосок.

Надавить, потянуть, поиграть языком — и всосаться. Тихо пискнув, пегасочка выдала струйку молока, а спустя мгновение вторую, третью… и даже четвёртую. Сноу выпила каждую каплю персиковой шипучки, что Пичи только могла дать.

Настала очередь второго соска. Через фырканье, через протесты, даже через вскрик — пофигу. Потому что можно. А ещё захотелось попросить Криз сделать вымя подруги чуть больше. Или добавить пару-другую сосочков? Сколько там сосков было у кошек, или у маленьких волчиц?..

— А волчат много рождается? — спросила Сноудроп.

— Трое, шестеро. Редко восемь. От племени зависит и от еды.

«Восемь, значит», — она вздохнула, повторяя про себя ответ друга. Забавно, что пони могли накормить только пару младенцев, а у волков маленьких рождалось и втрое, и даже вчетверо больше. Только вот волки вымирали, а «безобидные-с-копытцами» строили города и каналы, фермы и дороги, шли через мир неудержимой пушистой волной. И убивали, бывало. И даже сильные, страшные чейнджлинги не смогли устоять.

— И шли они через мир пушистой волной… — Сноудроп повторила мысль вслух.

— А?

— Прекрасная аналогия, — друг сказал тихо. — Закончим, поделюсь идеями. Мы ещё оседлаем эту волну.

— Анало, что?

— Да забей ты, — фыркнули они с другом одновременно.

«Приятно, когда понимают», — Сноудроп улыбнулась. Нет, серьёзно, несмотря на всю свою хитинистость друг очень напоминал ей принцессу. А ещё — маму. Она ведь тоже бывала резкой: только не в словах, а в действиях. Но всегда правильных, смелых, прямых. Почти как Рэйни…

Сноу мотнула головой.

— Тук-тук, Слоу, — пегасочка хихикнула. — Давай друг друга целовать.

Смешок, и вновь прикосновение. Губы ещё чуть подёргали сосочки, но как только подруга прижалась мордочкой к вульве, Сноу сама нашла её широко растянутый бусинами бутон. Дурацкая была шутка. Но половину жеребчиков из банды Винди это жуть как заводило, а другие посмеивались. Впрочем, всё равно хотели попробовать — а вернее отомстить за разбитые носы.

— А я не буду помогать тебе с дюжиной жеребчиков, — Сноу сказала, ткнувшись носом в пупок. — Джин научит, у него опыта вагон.

— Ха, да я их всех разом сделаю!

— А вот и нет. Они тебя!

— Нет, я!.. — Пичи сорвалась на смешок, дёрнулась от щекотки; а через миг не удержалась от смеха и сама Сноудроп.

Они расхохотались вместе, чмокнули друг друга; в щели, до сбитого дыхания и мокрых носов; а затем вновь в выглядывающие между половых губ бугорки. И даже куснули их, одновременно, только не очень больно. Клитор ведь такая чувствительная штука: особенно когда в одном широкое ребристое кольцо; которое Сноудроп про себя уже назвала «пищалкой»; а второй сжимают непредсказуемые зубы, которые могут как откусить, так и приласкать.

— А знаешь что, подруга, — Сноу чуть отстранилась. — Ты не сможешь разом дюжину жеребчиков обслужить. Не в том смысле, что не влезут. Скорее не достанут. Площадь тела, геометрия, всё такое.

— Сможет, — возразил друг.

— Эм?..

— Понимаешь ли, конечности несложно отделить…

— Не продолжай.

Сноудроп хмыкнула, вновь потянувшись к подруге. Нет, она могла представить, как хитрая магия чейнджлингов отделяет и ноги, и крылья, и даже внутренние органы — чтобы они висели на тонких нитях, подрагивая и сжимаясь в объятиях жеребцов. Даже себя она не боялась найти на месте разделённой пони, только не была уверена, предлагает ли друг отделить конечности Пичи, или конечности жеребцов…

Не важно! Для неё это было уже слишком. Может, позже, в другой раз.

Оргазм был уже близко, когда Сноу вдруг ощутила, как на шее захлёстывается щупальце: голову оттянуло, крылья растащило в стороны, ноги развело. Их с Пичи оплетали всё новые и новые крепкие отростки, хвост задрало на спину, и даже уши чем-то обхватило, массируя снаружи и в нежной глубине.

— Не будем увлекаться, — объяснил друг. — Я покажу вам транс называемый «пространство подчинения». Самый важный для Пичи. Достичь его проще всего через беспомощность и ритмичную, несильную боль.

— Несильную? — прозвучало разочарованно.

— Да, это твоё спасение. Это транс для чувственного удовольствия и познания тела. Ты быстро ему научишься, а нормальные кобылки-для-рождений в нём живут…

Двое заговорили, обсуждая уже знакомые Сноу детали. С лёгким холодком вспоминались недавние уроки Джинджера, где он кроме прочего обучал этому приёму: несложному, на самом деле — хлопай себе по крупу и хлопай, нужно было только хорошенько партнёра связать.

— …Я не кобылка-для-рождений, — буркнула Пичи Петл. — Бесит. Хуже, чем когда «малявкой» зовут.

— Конечно, ты дракон. Только ты родилась не в то время, не в том теле, не в той стране. Тебе бы пожирать девственниц на завтрак, а на обед сжигать города. Но не сложилась. Как и мне не повезло родиться богом букашек, слабейшим из всех.

— Аа?..

— Прими реальность, подруга, оно того стоит. И бери пример с нашей овечки. Ты не представляешь, сколько дурацких планов я из-за неё отбросил. Она умница, мы все должны учиться у неё.

— Я не овечка… — буркнула Сноудроп.

— Овечка! Овечка!.. — Пичи вдруг расхохоталась.

— Гррр…

— Овечка! Овечка! Пушистая овечка!

Только детских дразнилок ей ещё не хватало!.. Но Пичи между своими «овечками» смеялась так заразительно, что злые жеребчики из школы мигом забылись. Сноу присоединилась к хохоту, едва сдерживая стоны — нос уткнулся в дрожащий от «овечек» пегаскин живот.

— Да хватит уже!..

— …Овечка! Овечка! Пушистая овечка!

— Ладно! Овечка! Овечка! Пушистая овечка!!! — Сноу выкрикнула последнюю «овечку» со всей дури. — Я овечка! Я этим горжусь!

Потому что есть чем гордиться! Овечки же хорошие!.. В Кантерлоте у них был свой собственный, особенно пушистый базар.

— Ты клёвая овечка.

— Я знаю.

И правда ведь, овечки клёвые. Не очень умные, они всё равно старались: делились густой шёрсткой, приглядывали за улицами, нередко помогали на полях. И она ведь тоже помогала! Не раз её вместе со всей школой запрягали призывать дождь. Правда, некоторые отказывались: ленились и убегали, а потом смеялись над трудами других. Потому что «порода такая».

Наверное, среди жеребят тоже были ягнята и волчата. Наверное, не очень-то хорошо было быть как тем, так и другим. Но род ведь не выбирают! Можно было разве что чуточку изменить судьбу.

* * *

Тело взмокло от ушей до хвоста, голова кружилась, жар вокруг заставлял дышать часто и неглубоко. Вывалившейся язык то и дело касался потного тела маленькой пегаски: уже лишившегося шерсти и оплетённого щупальцами так густо, что круп под копытами напоминал шевелящийся ковёр. Слышалось сопение, резкие вдохи и выдохи, изредка вскрики; Пичи ритмично покачивалась, прижимаясь всем телом к груди и животу.

Она сама тоже изменилась. Ноги чуть тянуло, шею покалывало, а уже давно привычная роговая пластина прикрывала живот. Член тёрся о бедро маленькой пегаски, и Сноудроп, прикусив губу, пыталась придать ему лучшую форму. Не бревно! Ни в коем случае не то бревно, каким её саму брали. Это больно. Но и не простой жеребячий отросток. Это скучно. Меньше всего хотелось младшую обижать.

Ещё пара касаний, объятие, пичин поцелуй в нос, и Сноу наконец-то решилась. Пусть всё идёт своим чередом.

— Ну, держись…

Немного ёрзанья, и головка ощутила горячее влажное место. Секунда давления, короткий выдох пегаски, и, как будто неохотно, она поддалась.

— Боишься что ли?

— В нос дать?!

— А сумеешь? — Сноудроп широко улыбнулась, прижимаясь носом о нос.

«Укусит? Не укусит?!»

Нет, кусаться не стала, только заёрзала, но это легко было исправить. Объятие покрепче, немного помощи друга, и накрепко обхваченная Пичи уже не могла сопротивляться. Крупная дрожь бегала по её телу, а задние ноги высоко задрало и широко развело. Дурацкая поза, зато подходящая для неумехи и ещё одной неумехи — которая ну совсем не годилась на роль жеребца.

Поэтому Сноудроп не спешила: очень плавно, очень медленно, она проталкивала свою жеребячью штуку через часто пульсирующий и неохотно расступавшийся туннель, с каждым входом продвигаясь на чуточку дальше и немного меняя угол давления, в точности как учил Джин. И, надо сказать, у него была хорошая школа. Полсотни неспешных движений — и мелкая пегаска наконец-то расслабилась, толчок о шейку матки — и заскулила. А стоило чуть растянуть, как вся затряслась.

— Аууу…

— Не спеши, — шепнула Сноудроп. — Мы же только начали. Мы вас с Винди столькому можем научить!

Сноу остановилась, облизывая мордочку подруги, часто возвращаясь к уголкам глаз. Станут солёными — значит всё неправильно! Станут большущими, значит всё отлично, так и надо продолжать. И прямо сейчас глазищи Пичи, огромные как блюдца, таращились в пустоту.

— Ты такая чувствительная…

— Живот… — пегасочка вдруг дёрнулась. — Больно… Ау, хм? Прошло?..

— Эм?

— Не бойся, Пичи. Это маленькие просыпаются, чтобы питаться твоими ощущениями. Они не ранят тебя.

Пичи сжалась, с усилием расслабилась снова, застонала. И Сноу вдруг представила потёртый такой клавишный орган, вокруг которого собралась толпа совсем мелких хитинистых жеребят. Их копытца мелькали, ударяя по клавишам, и Пичи доставалось: пегаску бросало то в зной, то в холод, то в радость, то в леденящий страх.

— …Поэтому, к слову, мы выбираем незрелых кобылок. Вы настолько податливые, что даже младенцы могут вами управлять.

— Гррр…

— Позволишь им это? Или покажешь, кто здесь власть?

Пичи выбрала второе. Рычание перешло в скуление, а всхлипы в яростно-шипящий звук. Мелкие явно не поддавались. Хитинистые же! И, искренне не зная, как тут помочь, Сноудроп решила продолжить. Медленно и плавно, вперёд и назад, вперёд и назад. Заодно поглаживая основания крыльев. Не очень сильно, не массируя, а только помогая расслабиться. В точности как мама делала ей самой перед сном.

— Аааууу…

— Нравится?

— О-очень.

Тогда, чуть больше ребристости, чуть больше глубины. И чуть больше уверенности! Сноу надавила, теперь уже не сдерживаясь: доходя до самого предела маленькой пегаски и возвращаясь, так что бусины на половых губах тёрлись о медиальное кольцо. Нормальные жеребчики ведь так и поступают?.. Она не знала. Всё, что ощущалось, это тепло, сильный обхват внутренних стенок, касания о преграду в глубине — и по-жеребячьи слабый подступающий оргазм.

— Эм, ты ведь не против, если я в тебя кончу?

Пичи громко рассмеялась.

— К слову, я могу и несколько раз.

— Криз была в десять раз крупнее!

— Ну… вруша, вовсе не в десять…

Поцелуй в нос, и пришлось умолкнуть. Лёгкий укус в губы — и язык обвился о язык. И это, блин, было самым сложным решением в жизни. Ну какая нормальная кобылка будет целовать ту, кто днём раньше откусила ей кое-что важное?! Но было волшебное слово «забыли»! А ещё ослиное упрямство, храбрость, и, спасибо другу, бесконечный запас запасных языков.

Больше Сноудроп не боялась: ни за Пичи, ни за себя. «Покажешь, кто здесь власть?» — предлагал друг мелкой пегаске. И это было уже не стыдное «кобылка-для-рождений». Это звучало как: «Глупая, ты — одна из нас».

Они и правда менялись. Всё, что она делала, было не зря…

— Давай втроём? — предложила Сноудроп. — Я помню, что должна тебе пломбирку. Но это ведь не так важно? Ребята, я люблю вас.

Мгновение сомнений. Вдруг откажет?.. И облегчённый выдох, когда шеи коснулось дыхание. Сноудроп откинула хвост, расслабляясь, и только чуть заёрзала, устраиваясь поудобнее под телом большого жеребца. А Пичи достался волчара. Массивный такой, когтистый и зубастый, от первых же ласк которого пегаска вся затряслась.

— Эм, мне вытащить? — Сноудроп оглянулась.

Поцелуй в лоб, и стало ясно — не стоит. Бугристый член волка прижался к её собственному, надавил, и слился, расширяя его. И в тот же миг в промежность вжались ещё две крупные штуки. Жеребец вошёл единым плавным движением, до предела расширяя и растягивая всё внутри. Но это не было больно. Странно, чуть жутко, но вовсе не больно. Друг нежно обнял их двоих.

— Вау…

Пичи запищала. В этот раз вход был быстрым, предельно сильным и очень, очень глубоким. Преграда на входе в матку не продержалась и секунды. Оба члена разом вошли, ударяясь концами о упругую тёплую стенку, а вокруг расступились обжигающе горячие шары.

— Эм, почему они жгучие?

— Злятся. Когда кобылка сопротивляется, они всегда злятся и обжигают её.

— Соснут, — возразила Пичи Петл.

— Уже осознали. Теперь испугать хотят, представь себе.

Пичи громко рассмеялась.

— Ага, вы стоите друг друга. Попробуй направлять на них чувства в отместку. Они просто голодные, а когда наедятся, то как довольные коты.

— О, я обожаю котов!

Сама же Сноу котов не любила. Хищные, самовлюблённые, мышек обижают. Да и вообще, пони не любили кошек — поэтому в Эквестрии было очень мало кошачьих народов, зато полные амбары таких же самодовольных грызунов. Они строили процветающие государства, отправляли торговые экспедиции, и даже клинопись, говорят, первыми изобрели именно они…

— Ааайй! — они с Пичи вскрикнули одновременно, когда друг плавно вышел, освобождая разом все отверстия, и снова столь же неспешно вошёл.

— Вспомни, Пичи. Транс называется «пространство подчинения». Его проще всего достичь через беспомощность и несильную, ритмичную боль. Не сопротивляйся. Сейчас ты не дракон, не пегаска, а всего лишь овечка в компании волков.

— Две овечки… — Сноудроп фыркнула.

— Три овечки, — уточнил друг.

В этот раз они расхохотались втроём. И Сноу продолжила, широко улыбаясь. Они были овечками — все-все-все вокруг. И не было в мире ничего кроме овечек. И пусть овечки изредка кусались — разные ведь! — но на самом деле никто не был плохим.

* * *

Сноудроп подмахивала, увлекаемая жеребцом то вперёд, то назад, Пичи вертелась под ней в крепкой хватке волка. Визжала она так оглушающе, что в ушах начинало звенеть. Пахло кровью, как от прокушенного уха мелкой пегаски, так и от следов когтей на её шкуре, которые Сноудроп тщательно вылизывала, отчего подруга принималась особенно восторженно пищать.

А ещё был запах пота, женьшеня и корицы; лишившееся шерсти тело пегасочки скользило о хитинистый живот. На языке было то солоно, то отдавало металлом, а в уголках глаз собирались непрошеные слёзы. И друг в его жеребячьей форме нежно слизывал их.

Сноудроп молчала. Чейнджлинг просил не отвлекать Пичи, так что она просто старалась доставить им удовольствие: одновременно и лаская крылья подруги, и думая о хорошем. О Криз, такой забавной в её шёлковом шарфе. О Винди, наконец-то подарившем любимой свадебный подарок. О Джин с его флегматичным товарищем. И даже о маме. Потому что мама — хорошая. Хотя каждая мысль о ней заставляла глаза мокнуть, а нос предательски течь.

«Посмотри на неё», — сказал вдруг чейнджлинг прикосновением.

«На маму? Но как?.. Я думаю… я смогла бы теперь ощутить цвета. Но я просто не знаю их! Их нет для меня, понимаешь? Нет розового, нет белого. И чёрного тоже нет».

«Это можно исправить. А сейчас взгляни на Пичи. Взгляни на неё».

«Взглянуть?» — Сноу не поняла в первое мгновение, но тут же вспомнила о крыльях.

Призрачные перья потянулись к телу подруги, схватили, оплели. Показался вихрь, что дрожал под касаниями бесчисленных щупалец, оболочку души раскрыло бутоном, а созданные Винди «струны укрощения» рвались. Одна за другой они звенели и лопались, а обрывки тут же превращались в новые нити, которые захватывал барьер Существа.

«Это ведь… их дружба. Зачем ты так?»

«Внимательнее смотри».

Она попыталась сжать перья, сосредоточить, и в тот же миг ощутила на границах сферы образы, к которым тянулись нити. Они были вроде как снаружи, а на самом деле глубоко внутри. Кобыла и жеребец с волчьими мордами, пегасята с лицами ребят, а по краям ряда две высокие фигуры — нечёткая, с дырчатыми ногами, и предельно ощутимая, в которой смешивались черты принцессы и юного рогатого жеребца.

«Что это?» — Сноу спросила.

«Твоя принцесса пыталась ей помочь. Во снах, полагаю, но не закончила. Винди использовал „Ловца“, всё смешалось».

«Это плохо?»

«Придётся переделывать. Не впервой».

Щупальца потянулись к образам друзей, коснулись, обняли. И они все вдруг очертились яснее; появился хруст снежинок, нежный персиковый аромат. Словно крошечные фигурки из пломбира, эти фантомы были хрупкими, нежными, любимыми — и каждой предназначались свои особенные нити, не сжимавшие, а всего лишь окружавшие защитной клетью: не столько прочной, сколько обозначавшей — «это свои».

Но были фигуры и вне клетей. Многие дюжины — нечётких, обожжённых, обезглавленных — они дёргались, ползали, тянулись к сфере, пытались ранить в отместку за собственные раны. Их было так много. В одной из них Сноу узнала себя саму.

«Это жертвы, — пояснил друг. — Она создаёт их, чтобы не ранить друзей».

«Это ужасно».

«Ужасно, — друг согласился. — Ужасно затратно. Её предел — полторы сотни знакомых. Почти все места забиты жертвами и врагами, а за друзей она держится из последних сил».

Щупальца коснулись жертв, обхватили, стянули их вместе. На краю слуха Сноу слышала, как друг нашёптывает маленькой пегаске: «Они все одинаковы, одинаковы, одинаковы…» — ритмично повторял он. И в такт словам черты лиц потекли: исчезли рты и носы, глаза и гривы — растаяло всё, что отличало одних от других. Толпа рвалась из пут, но тщетно, безликих пони всё сильнее вжимало друг в друга. Вскоре это уже была не толпа, а масса крыльев, голов, рогов и копыт — шевелящаяся, мерзкая до оцепенения.

Это было самым худшим, чего Сноу касалась в жизни. Даже страшнее, чем в тот день, когда в её сумку вместо полдника жеребята подбросили червей. Даже ужаснее муравьёв! Но Сноудроп всё равно обняла создание воображаемыми крыльями, а потом и всем телом, чтобы прижаться и хоть как-то утешить. «Массе» больно — она чувствовала — очень больно: той душевной болью, когда всю жизнь использовали, только чтобы в конце концов убить.

«Не рань их, пожалуйста», — Сноудроп попросила.

«Придётся. Смотри».

И она «смотрела». Не могла не смотреть.

Фигуры сливались, срастались одна с другой: сначала попарно, а позже и вокруг единственного центра. Сноудроп касалась его и едва сдерживала ужас — это был крупный, крепко сложенный рогатый жеребец. Её чудовище. Что оно делало здесь?..

«Что это? Почему?..» — она спросила.

«Шутки твоего восприятия. Не отвлекайся».

Да она и не отвлекалась: не было уже ни возбуждения, ни боли, ни даже собственного дыхания. Всё телесное исчезло, остались только ощущения в перьях и глубокий, ошарашивающий страх. Который усиливался с каждой новой поглощённой «жеребцом» жертвой. И вот последняя бьющаяся фигурка пропала, остался только один.

Тело Пичи дрожало от ушек до копыт.

— Все они одинаковы, — повторил друг. — Все они хотят тебе зла.

Вихрь рвался в путах, с такой дикой яростью, словно его уже не заботило: убить, или умереть убивая. И тогда щупальца вдруг разжались; Пичи с хрипом вгрызлась во что-то, зарычала; потоки жгучего пламени понеслись на жеребца. Но тщетно. Тот стоял скалой в огненном море: огонь только делал его сильней.

«Это неправильно!..» — ужаснулась Сноудроп.

«Доверься. Сейчас мы исправим этот ад».

Щупальца коснулись вихря, проникли, обхватили. И вихрь огрызнулся. Пламя обжигало отростки, испепеляло их, но следом за первыми рядами шли новые и новые, всё более крупные, уверенные, злые. А вихрь не мог оторваться от «жертвы», вся сила ударов доставалась стоящему впереди безликому жеребцу.

— Подчинись, подчинись, затаись… — нашёптывал голос друга, отдаваясь резкой болью и звоном в ушах.

И вихрь слабел: терял себя, угасал, метался. Потоки пламени уходили по щупальцам, чтобы скрыться за барьером Существа. Но не все потоки. Сноудроп ощутила, как восемь коротких отростков отделились, коснулись россыпи окружавших сферу шаров. Распухший от яиц живот Пичи забился в новом ритме: злом и резком, совсем как сердце в её груди.

«Главное сделано, — сказал друг касанием. — Теперь осталось последнее, самое сложное. Я возьму частицу твоей души и передам ей, а ты примешь часть её вихря. Без согласия это не сделать. Если не готова, можно отложить».

«Это сделает её добрее?» — спросила Сноу, борясь со звоном в голове.

«Нет, вскоре душа уничтожит чуждый осколок. Но пока он жив, а душа ослаблена, мы научим её по-новому смотреть на мир».

«Я готова. Действуй».

Щупальца потянулись к ней, проникли, обхватили. Сноудроп ощутило нечто чуждое внутри — липкое, недоброе — но вместе с тем до странного родное. Она выгнулась навстречу, обняла. И в тот же миг от вихря отделился крошечный язычок пламени — он сжался, словно ящерица, устремился к ней…

…И призрачные перья вдруг встали барьером. Обратились шипами. Ударили. Звон в голове перекрыл оглушительный пегаскин визг.

— НЕТ!!! — Сноу закричала.

Поток острых как льдинки перьев схлестнулся с щупальцами, рассёк их, продавил. Теперь он касался вихря, заставив его сжаться в ужасе. Пичи затихла, захлебнувшись криком. Она готовилась умереть.

— Нет, нет, нет…

Перья не слушались!

«Ударь меня», — велел голос.

Она успела, каким-то чудом успела отвести крыло. Шипы миновали вихрь, ворвались в сплетение щупалец, прорвали их — и разнесли в клочья стоящий дальше барьер. В морду ударило потоком морозного ветра. Загрохотало. Что-то хрустнуло вдали.

«Спокойно. Всё хорошо», — сказал друг.

— Я?!..

«Всё обошлось».

Сноу чувствовала трясущуюся в объятиях пегасочку, ощущала сотни щупалец снаружи и внутри. Они ласкали, кололись, заполняли чем-то — но ничуть это не помогало: кошмар не уходил.

Крылья тянулись вдаль, касаясь рассечённых деревьев, каменных обломков моста, вспаханных как огромным плугом холмов. А дальше, за горизонтом, кружилась зимняя буря. Она направлялась сюда.

— Что же мы наделали… — Сноу прошептала.

— Всё обошлось, — повторил друг вслух.

— Ты не понимаешь. Моя душа… принадлежит богине. Я оступилась в святом.

— Тогда извинись перед ней. Снежинкой. Прямо сейчас.

«Извиниться?» — Сноудроп задумалась, напряглась.

Богиня… не нуждалась в её извинениях, она ведь была совсем другой. Для неё не имели значения такие слова как долг, честь и гордость, вина и стыд. Она не знала границ между живыми и мёртвыми, между преданностью и предательством. Но всё-таки было что-то общее: увлечения, симпатия, изначальная как мир боль.

Они ошиблись, просто ошиблись. Потому что друг тоже не всеведущий: он часто ошибался, он многого не знал.

Чувствуя, как неохотно подчиняются перья, Сноу начертила снежинку: «Давай забудем это», — она попросила, а затем продолжила парадом следующих: «Нам больно». «Нам не на кого опереться». «Нам нужен верный сильный друг». Сноудроп приготовилась ждать: минуты, а может и часы — богиня ведь не любила спешки — но почти сразу же крыльев коснулся короткий образ:

«Жди».

* * *

Они лежали втроём, обнявшись и со всей силы прижимаясь друг к другу; текли минуты, а может уже и часы. Солнце припекало. Оно в зените — чувствовала Сноу — но не могла сказать, полдень ли сейчас, или Леди дня решила ускорить естественный ход вещей. Было страшно. Первый день зимы должен быть холодным. Обязан быть! Ведь как иначе пони сделают снежинки? А Солнце жгло так, словно вокруг не просто лето, а самый-самый медосбор.

Божества ссорились. И одна незрячая знала, кто тому виной.

— Ну как ты, друг? — спросила Пичи. — Ты всё молчишь.

— Размышляю, — волк ответил с досадой. — Ненавижу, когда план работает, а подправить уже нельзя.

Сноу потянулась, мотнула головой. В ушах звенело пуще прежнего, а Солнце, проклятое Солнце, давило сверху раскалённой плитой.

— Говори, что за план, — она пробормотала, стараясь совладать с языком. — Только в этот раз без своих «доверься». Я так больше не могу.

— Хорошо. Я создал серию приграничных конфликтов на севере Эквестрии. Позавчера, вчера, сегодня. Эпплвиль стал последним, худшим из них. Я хочу, чтобы вражда усилилась, а Солнце показало свою истинную мощь. Я хочу, чтобы Север признал Диархию за равного игрока.

— Не понимаю… — Сноудроп прошептала.

— Речь не о войне. Войны не будет. Но я не могу просто бросить Семью на волю твоей богини. Чейнджлинги должны стать ценными союзниками, агентами в Эквестрии, а не бесправными гостями, которым до пленников один шаг. Твоя гордая богиня не нуждается в союзниках. Я покажу ей, что она слаба.

— Ты ничего не знаешь о моей богине.

— К сожалению, да. Но она рациональна, этого достаточно. Если мы всё сделали правильно, она предложит нам союз.

— Сделали? — Сноудроп переспросила.

— Верно, теперь от наших действий ничего не зависит. Колесо событий раскрутилось, а нам лучше сидеть тихо, чтобы не попасть под него.

Как же всё это было сложно. Хуже чем в шахматах. Сноудроп всегда ненавидела шахматы, а принцесса каждую неделю затягивала поиграть — и неизменно выигрывала. Причём с разгромным счётом. Ну и что, если она хвалила за каждый выдержанный ход?.. После партии Сноу всё равно чувствовала себя униженной. Все эти игры в политику, все эти интриги — это было просто не для неё.

— А может… поебёмся? — предложила Пичи Петл.

— Да ты шутишь!

— Неа! Это же весело. Ещё можно сломать что-нибудь, трахнуть кого-нибудь на дороге, или хотя бы напугать…

«Каждому своё», — Сноудроп вздохнула, вспоминая эту фразу уже, наверное, в стотысячный раз. Другу подавай интриги, злой мелочи только бы ломать и портить, а ей просто хотелось делать снежинки. И она бы делала, но не решалась снова воспользоваться волшебными крыльями, да и перья в них таяли под жарким светом дня.

— Ну давай, Слоу, давай!

Пегасочка зафыркала, облизывая вымя; копыта поглаживали ещё не закрывшиеся дыры в ногах. И ладно бы это, но Пичи уже упросила у друга новый подарок — длинный и толстый — что теперь прижимался к бедру.

— Ладно, ладно! Сдаюсь, — Сноу рассмеялась от щекотки. — Я в твоём распоряжении. Только с тебя обещание! Я сделаю тебе причёску и хуффикюр.

— Замётано!

Грудь к груди, мордочка к мордочке, и о промежность заелозил пегаскин член. Пичи бы не попала с первого раза, но была услужливая лапа волка, которая и направила, и поддержала, и даже особенно приятно почесала когтями их бугорки.

А пенис, между тем, проник одним резким движением: дошёл до шейки матки, протолкнул её дальше, растянул. Подруга уже хотела качнуться обратно, как Сноу обняла её покрепче, не выпуская; внутренние мышцы напряглись.

— Ох, вау… — прошептала пегасочка.

Сноу попробовала погладить пенис от основания до головки. «Волна» не получилась, но очередной возглас подсказал, что всё путём. Тогда она напрягла внутренние мышцы снова, и снова, и снова — пока наконец-то не получился почти идеальный «прибой». Пичи восторженно застонала.

— Круто, а?

— Заааебись.

— А ты говоришь: «Трахнуть кого-нибудь». Разве случайная пони так сумеет?

— А? — пегасочка удивилась. — Я по голове трахнуть предлагала. Очень помогает, когда деньги не дают.

— Эмм… забыли.

Поцелуй в губы, и Пичи Петл хихикнула, потянулась.

После всего случившегося Сноу не решалась вновь коснуться её призрачными крыльями, но чувствовалось — подруге спокойнее. По крайней мере она отшучивалась, а не бесилась по мелочам. Хотя, может и просто побаивалась: по телу изредка пробегала мелкая, едва ощутимая дрожь.

— Пичи, хочешь снова втроём? — послышался отчего-то настороженный голос друга.

— Ещё как!

Ничего больше не говоря, он опустился на них сверху, крепко обнял. Пегасочка тихо застонала, потянулась, чуть дёрнулась всем телом — и через миг Сноу ощутила, как в её животе движется крупный бугор. Он смещался то чуть вправо, то чуть влево — одновременно и оттягивая её клитор из стороны в сторону, и поочерёдно толкаясь в соски.

Вместе с толчками изнутри это неплохо заводило. И даже увлекало, освобождало ото всех бед. Кто там говорил, что секс — гадкая штука?.. Она говорила. Но вот же, нашла своё удовольствие и уже ничуть не стеснялась животного: маленький чейнджлинг глубоко и прочно поселился в душе.

Вскоре Сноудроп уже постанывала на пару с Пичи, а та и вовсе вскрикивала, ловя один крошечный оргазм за другим.

— Ауууу…

С протяжным стоном подруга кончила ещё и как жеребчик, растянулась сверху. Горячие, густые струи несколько долгих мгновений били внутри. И друг, похоже, тоже излился: округлое брюшко Пичи ещё немного распухло, по бёдрам потекло.

— Любишь её? — тихо спросила Сноудроп.

— Очень. В тринадцать я подарю ей дюжину маленьких, в пятнадцать ещё дюжину, и ещё. Лет двадцать, и у нас будет рота собственной гвардии. А как подрастут её пушистые отпрыски, мы вырастим батальон.

Смешок, и Сноудроп улыбнулась:

— Друг, ты мог бы просто сказать «люблю».

…

— Люблю.

Друзья поцеловались, крепко-накрепко обнялись. И на душе вдруг стало до тихой радости спокойно: словно утром, когда она беззаботно прыгала по деревьям, или когда ребята отпустили Рэйни, доверившись её решению и не побоявшись рискнуть. Любить — правильно. Доверять — достойно. И глупо было бояться подарка только потому, что он оказался опасным как отточенная сталь.

Сноудроп вновь подняла призрачные крылья, коснулась обнявшихся друзей. Мелкая пегаска так мило тёрлась о грудь некрупного волка, и вихрь её не казался таким уж страшным, таким злым. Были искры, остались трещины в сфере, но уже не было того давления изнутри.

А друг… он был ранен. Перья касались пролома в барьере, изнутри вырывались потоки жгучих, словно бы пичиных искр. И хотя плоть сразу же заросла, тело восстановилась, но сквозное отверстие в его сфере не закрывалось всё равно.

Она попробовала проникнуть.

— Не делай этого.

— Эмм… — Сноу отвела перья. — Я вылечить могу. Наверное. Можно?

— Хм, — друг задумался. — Не стоит. Лучше займись мостом.

«Мостом?» — она удивилась, подняла крылья. Быстрая серия касаний, и вновь нашлась просека неподалёку: упавшие верхушки деревьев, обломки срезанной под корень сваи, срытая как плугом поверхность приречного холма. И там были пони — множество пони! В небе кружили крылатые, удивлённые земные чесали носы, а тракт переполняли телеги. Все болтали, грызли сухарики, то и дело возницы показывали кому-то грустному в доспехах на разрушенный мост.

— Кошмар… — Сноудроп прошептала.

— Да ладно тебе.

Глупая пустобокая! Знать она не знала, сколько сил пони тратили на великие стройки; сколько вложенных без остатка жизней лежало под трактами огромной страны! А принцесса зачитывала проекты: день ко дню, неделя к неделе — работа сотен и сотен инженеров, каменщиков, плотников, и целой армии обслуживающих их крестьян. Все они вложили в мост год жизни, а если чуточку пересчитать, равнялся этот год нескольким жизням, вложенным целиком.

Сноу касалась моста и сознавала — он помнит. Как его строили, как вкладывали души и помыслы, как стучали по старым камням бесчисленные копыта. И как разрушили в одно мгновение, потому что глупые жеребята не понимали ничего. Тогда она попросила прощения, а вместе с тем передала мосту сколько могла собственных сил.

Камни поднялись, заскрипели. Под ошарашенное молчание толпы мост восстанавливал себя сам.

«Я… создала жизнь?» — Сноудроп не могла поверить. Но уши не обманывали: мост не просто восстановился, а ещё и покачивался, шевелил опорами — устраивался поудобнее. Он стряхнул мусор с пролётов, обмыл в потоке мостовую, а теперь блоки выгибались и перестраивались, словно у моста было своё мнение, каким ему быть.

И нет, он не хотел быть мостом. Он хотел быть башней. Башней на вершине горы. И никаких увещеваний слушать уже не желал. Мост менялся, поднимаясь на парных опорах как сороконожка, рос в вышину. Он собирался уходить.

«Где же высшая вершина мира?» — мост обратился к ней.

— Эммм… там, — она указала в сторону Кантерлота.

«Благодарю», — прогрохотал мост.

Это было слишком дико, слишком даже для неё; но сколько ни мотай головой — наваждение не отступало. И тогда Сноу постаралась отвлечься. С друзьями. Самым естественным для маленького чейнджлинга способом — сексом, стало быть.

* * *

«Что делают хитинистые после хорошего совокупления?..» — когда-то этот вопрос её не занимал. Как оказалось, не так уж многое: служат королеве, служат Семье, ну или снова совокупляются. Потому что соитие, это счастье, это смысл, это знак верности друг другу, общим идеалам и общей мечте. «Совокуплений много не бывает!» — убеждал друг, и она в общем-то соглашалась. Ибо почему бы и нет?

Они шли мимо стоящих на дороге телег и удивлённых до крайности большеглазых мордочек. Десятки пар ушек оборачивались то на грохочущий мост, то на единственный голос в толпе.

— …Эндорфины должны работать, глупые принцессы этого не понимают, — рассказывал друг. — Эндорфинами мы называем крошечные тельца в вашей крови. Они появляются в ответ на опасность, боль, удивление, острую пищу, хороший секс. В малом числе они возбуждают, расслабляют, раскрепощают душу. В большом сужают восприятие, туманят разум, повышают болевой порог…

Рассказ продолжался, а пони вокруг смотрели на оживший, вставший на дыбы и с хрустом потягивающийся мост. Смотрели молча, неподвижно — никто не оборачивался на них, никто ничего не говорил.

Друг снова сменил форму. Высокая, изящно сложенная волчица шествовала по дороге, выбрав неспешный, плавный ритм шагов. Сноудроп прижималась ей к холке, обхватив копытами шею, а Пичи устроилась под животом и с явным удовольствием постанывала. Пахло сексом и корицей, щель волчицы была занята пенисом пегасочки, а загнутый кольцом пушистый хвост поглаживал Сноу сзади, заставляя волей-неволей ёрзать по уже намокшей шерсти спины.

Но всё это не возбуждало. Вот ничуть! Призрачные перья касались смотрящей на них толпы. Друг говорил, что всё будет в порядке, но холодок нет-нет, да и пробегал вдоль хребта. Пони вокруг не двигались, молчали, дышали часто и неглубоко. Сноу чувствовала себя в центре сотни взглядов, но каких-то чуждых, безвольных. Слепых?..

— …Пиковое воздействие сравнимо со сном, — продолжал друг. — Жертва забывает произошедшее, теряет волю, легко поддаётся внушению. Начни я сейчас петь, они подхватят. Прикажи им прыгнуть в реку — прыгнут. Хотя, конечно, спустятся пониже. Жизнелюбие сильнее «пространства подчинения», врождённые привычки преобладают всегда.

— Прыгнут? — спросила Пичи с сомнением.

— Не сейчас, — друг отмахнулся. — Вода холодная. Да и момент упущен, ещё пара-другая минут и они придут в себя.

Шаг ускорился, сменился на неспешную рысь, а за гребнем холма и на галоп. Пичи восторженно вскрикнула, застонала. И в тоже мгновение толпа очнулась: пони обернулись друг к другу, все разом загомонили — пегасы с криками непонимания закружили вокруг уходящего в горы моста.

Сноу чувствовала, как пара кобылок с последней телеги провожают их взглядами. Их глаза расширились на пол-мордочки, рты приоткрылись, ушки прижимались к головам; ощутимые перьями зрачки на мгновение приобрели ясность, но вновь опустели уже через миг.

— Снова отключились… — она пробормотала.

— Естественно. Мы вне их картины мира. Нас не существует, потому что не может существовать. Уверяю, мы могли бы пройти в таком виде страну от границы к границе. По всем трактам, селениям, городам. Это явление я называю «прятаться на виду».

Сноудроп внимала, боясь пошевелиться. Их троих ведь и правда не могло существовать! Потому что в мире не бывает пустобоких с открытой бусинами вульвой и огромным фаллосом, совокупляющихся с волчицей на бегу. Это было слишком безумно даже для эпохи Хаоса! Морок, мираж, фантасмагория — обман разума и обман чувств…

— Это неправильно, — наконец она пробормотала. — Нельзя так играть с чувствами других.

— Почему?

— Это глупо. Опасно. Наши предки не для того боролись с Хаосом, чтобы так ломать устоявшуюся жизнь.

— Мы не боролись, — ответил друг.

— А?

— Мы подчинились и стали тем, кого ты знаешь сейчас. Это было общее решение, принятое, впрочем, по моей вине. Неправильная ставка, закономерный итог.

Сноу вздрогнула, насторожилась. Что-то подсказывало, что этот разговор очень и очень важен. Словно сейчас решались судьбы её друзей, а может и целого народа.

— Ещё не поздно исправиться, — Сноудроп неуверенно улыбнулась. — Может, не нужно ссориться с Эквестрией? Просто доверься моей богине. Она защитит нас, она даст нам приют. А я буду говорить с принцессой, я сумею её переубедить. Моя принцесса бывает жестока, бывает безжалостна, но она не вероломна, она умеет прощать.

Друг мелодично рассмеялся. Низкий, чуть хрипловатый голос волчицы чем-то очень и очень напоминал мамин контральто.

— Я серьёзно, — Сноу продолжила упрямо. — Не нужно вражды. Умоляю, прости нас, прости нашу страну, мы ужасно ошиблись. Вы не заслуживали истребления. Никто не заслуживает истребления! Я объясню это другим, я заставлю их прислушаться. Пони обязательно примут вас как друзей. Только, прошу, доверься мне. Сделай шаг навстречу нашей культуре, как я шагнула к вам.

— Глупая-глупая Сноудроп, ты так ничего и не поняла, — друг вновь рассмеялся. — Я влюблён в Эквестрию! Я восхищаюсь вашей культурой и вашей страной! Да не нужна мне эта глупая вражда. Меня заботит только судьба дочери, только наше выживание.

— А?

— Я только и размышляю теперь, как нам влиться в покорившую мир страну.

— Влиться?

Волчица остановилась, когтистая лапа нежно коснулась щеки.

— Это неизбежно как дождь летом, или снег в зимние дни. Мы или присоединимся к Эквестрии на правах подчинённой расы, или умрём. Проблема лишь в том, что Сёстры желают нашей смерти. Мы должны показать им социум, где чейнджлинги не просто заботливы к скоту, а способны создавать с подопечными общие семьи. И достаточную военную силу, чтобы объединение было оправдано, а истребление не стоило бы сопутствующих жертв.

Сноудроп вздохнула. Вот не любила она слово «политика», даже ненавидела. «Сопутствующие жертвы», — это надо же придумать! А принцесса говорила и куда более страшные вещи. Жертвы бывали и «допустимыми», и «неизбежными», и даже «расчётными»: прямо как циферки в отчётах, где рядом стояли доходы провинций и стоимость лечебниц, а чуть дальше число смертей в год.

— Ты снова витаешь в облаках, Сноу. Готов поспорить, через три года учёбы Пичи превзойдёт тебя во всём.

Пегасочка хихикнула.

— Не обольщайся, это потому что ты как необожжённая глина. А Сноу с Винди словно кристаллы. У них уже есть своя честь, свои идеалы, сформировавшаяся личность. Не сломав их не перевоспитать.

— Ты… не обижай Винди.

— Никогда. Я обещал помочь ему с тобой, а в ответ он поклянётся нам в верности. Кроме королевы нашим пушистым понадобится и король.

— А я? — тихо спросила Сноу.

— А ты будешь защищать нас. Если случится ссора, ты нас рассудишь. Ты станешь моральным образцом для нашего народа, нашим учителем и нашим послом…

Друг принялся рассказывать дальше. О том как устроена власть в Эквестрии, как жили чейнджлинги в прошлом, что можно отбросить без жалости, а что следует перенять и сохранить. Теперь речь предназначалась не скучающей Пичи, а одной задумчивой слепой. Он говорил, что пушистым будет принадлежать «право отказа» и «право вето», а хитинистым «право первой ночи» и «право учить».

Она не очень-то поняла, что значит «право первой ночи», но, кажется, это была хорошая идея. Примерно как если бы пегасята и земнопони сначала дружились друг с другом, а если не получится, тогда, так уж и быть, выбирали бы из своих. А «право учить» значило, что все пушистые жеребята жили бы рядом с маленькими чейнджлингами: ели бы из одной миски и спали обнявшись, познавали бы искусство близости заодно с умением писать и читать. И чейнджлинги бы тогда не знали голода, а подопечные робости, смущения или стыда.

А ещё было «правило благодарности». Чтобы пустобокие сами просились к королеве, а взрослые им не мешали, каждый четвёртый в кладке предназначался родителю, а не Семье. Чтобы дружить, обслуживать, бегать по поручениям, приносить завтрак в постель и обнимать перед сном. Чтобы пони-для-рождений могли заниматься любимым делом, вместо забот по дому или утомительной работы на полях. И чтобы даже мысли не было о возвращении в Эквестрию, а вместо этого падкие до лёгкой жизни пушистые сами просились в далёкую беззаботную страну.

Всё это было так странно, так непривычно, в чём-то даже страшновато. Но, кажется, не было ничего такого, что пони не могли бы принять.

* * *

Друг рассказывал долго, а жаркое Солнце всё стояло и стояло в зените. В небе собирались тучи, налитые влагой, в мордочку бил пыльный ветер, а земля под лапами волчицы скрипела так, словно уже начисто высохла после недели бесконечных дождей.

Какой там первый день Зимы? Какая там «золотая осень»?.. Это была середина лета, и они спешили в Кантерлот, надеясь хоть в чём-то разобраться там. Стоило бы закончить путь на крыльях… Да что там, стоило бы и начать путь на крыльях! Но теперь уже смысла не было — они неслись вдоль опоясавшей склоны Кантеры «Королевской дороги», до города оставалось всего ничего.

Волчица бежала быстро и плавно, пегасочка постанывала у неё под брюхом, изредка крича. Они всё продолжали играть в «прятки на виду», попеременно меняясь: то друг чему-то хитрому учил Пичи, приняв облик огромного волка — тогда она вскрикивала особенно громко, срываясь на визг — то сама пустобокая покрывала длинноногую волчицу. А чтобы одна слепая не чувствовала себя лишней, мягкий пушистый хвост ласкал её сзади: то просто поглаживая, то проникая на всю глубину. Тогда она стонала тоже.

Эндорфины?.. Так назывались те волшебные штуки в крови? Пожалуй, они и вправду помогали. Должно быть страшно, но, напротив, Сноу чувствовала себя на редкость весело, свободно и легко. Как после называемого «марафоном» бега, которым принцесса мучила одну домашнюю слепую много-много раз. Чтобы не толстела на дворцовой кухне, потому что ученица богини должна быть образцом её силы, властности и моральной чистоты.

Но хватит о личном, вокруг уже шумели предместья столицы: мелькали ошарашенные мордочки, с неба падали пегаски, пони с писком захлопывали калитки придорожных постоялых дворов. Тракт вёл к «Воротам рассвета», волчица ловко лавировала между бесчисленных экипажей, бричек, фургонов и телег.

Как вдруг всё остановилось. Звуки толпы заглохли до слабого шума; вокруг наступила полная, прерываемая лишь их дыханием тишина.

— Эмм, что?

— Мы не одни.

Смешок. Ну, естественно, они были не одни! Она мысленно сосчитала до трёх, а затем развернула призрачные крылья. Совокупляться на виду у всех, это было так нелепо! Нет, одно дело в семье. Другое дело, если бы всем нравилось. Но пони ведь пугались, столбенели. И даже те две, у которых Пичи позаимствовала связку бубликов, смеялись лишь потому, что пытались так успокоить себя.

— Так глупо… — пробормотала Сноудроп.

Крылья касались одинокой пони на дороге. Бескрылой и безрогой, худощавой, рослой как никто другой. Вьющаяся грива скрывала обод, шесть обсидианово-гладких зубцов поднимались над головой.

Высокая пони молчала, разглядывая их.

— Моя… леди?

— Не совсем, — пони ответила холодно. — Но я — сильнейшая.

— Эмм…

— Меня уверяли, что эра хаоса закончилась.

— Пиздят, — возразила Пичи Петл.

Пони кивнула, прежде чем шагнуть к ним. Она остановилась бок о бок с волком, поморщилась; тело окутал колючий холодок.

— Вы можете прерваться?

«Прерваться?» — Сноудроп вздрогнула. Да она же совокуплялась! С длинным, пушистым волчьим хвостом, в то время как пара ребристых фаллосов доводили до предела пустобокую внизу. Так чейнджлинги начинают переговоры?! Нет, серьёзно, если чейнджлинги так начинали переговоры, она уже не удивлялась, что у них не ладилось с Эквестрией. Нельзя же быть настолько другим!

— Так вы можете прерваться? Я же не знаю ничего.

— Снежинка! Снежинка! Снежинка!!! — выкрикнула Сноудроп.

— Что?

Мгновение, и прилипшие к волчьим бокам копыта освободились. Шелковистая магия помогла встать на ноги, штуки сзади выскользнули, лапа подтолкнула о круп. Сноудроп ощутила, как мордочка прижимается к прохладной, твёрдой как камень груди. Шею чуть неловко, но нежно обняло.

Перья касались лица высокой пони; она так неуверенно улыбалась; а внутри её тела Сноу не находила ни сферы, ни вихря — только едва ощутимую для призрачных крыльев преграду, за который скрывались осколки в переплетении звенящих сталью нитей. Слабые, едва ощутимые фрагменты старых обещаний, привязанностей, идеалов — но больше чистое желание жить.

Только жизни не было. Эта пони была давно, очень давно мертва.

— Эмм… ты?

— Не важно. Лучше расскажи, что с тобой случилось, — пони погладила её приятно льдистым хвостом. — Не смущайся, начни с самого начала. Не бойся сбиться, если что я спрошу. И не спеши, времени нам хватит…

Голос звучал и звучал, повторяя то «не бойся», то «не спеши». Негромкий и ритмичный, этот низкий сопрано словно прохладой развеивал чувства. Всё уходило: и страх, и громовой стук сердца, и жар внутри. Сноу слышала, как с тихим-тихим перезвоном что-то слетает с шерсти, чтобы градинами осыпаться на землю. Исчез запах пота, корицы, дорожной пыли; Шум города затих.

— …Так значит тебя похитили, — уточняла холодная пони. — И похитители разделились на злого и добрых, чтобы тебе было за кого держаться и с кем воевать?

— А? — Сноудроп мотнула головой. — Ребята хорошими оказались, просто очень и очень чужими. А чудовище оказалось настоящим чудовищем. Такие не должны существовать.

— Ничего не бойся. Продолжай.

Так она и говорила, и даже пожелай того, не сумела бы остановиться. Воспоминания возвращались жгучим, бурлящим потоком: безнадёжность, боль, собственные крики — всё это звучало и звучало в голове. Она помнила речи рогатого чудовища чуть ли не дословно. Как он пытал её муравьями, а потом ложной надеждой, как успокаивал и снова пытал.

Она рассказывала, а льдистая пони молча шагала рядом. Но струны звенели, ей было не всё равно.

— Ты ведь убьёшь его? — Сноу спросила.

— Конечно, чуть позже. Ты говоришь, он отпустил остальных в город. Они сожгли дворец и архив?

— Ну, дворец каменный, что ему сделается. А с архивом печально получилось. Наверное, в канцелярии до сих пор полнейший хаос, бедные мышки днями не спят.

— Как думаешь, все три батальона гвардии в столице?

— Эмм… скорее всего. Нападение на дворец, удар по статусу, всё такое. Рогатых должны были призвать.

Кобыла рядом едва слышно скрипнула зубами, замедлила шаг.

— Что-то не так?

— Да всё не так, — она ответила холодно. — Меня призвали. Мне ничего не сказали. Меня кинули к тысяче разъярённых драконов. Выходит, он сам вас отпустил?

— Ага. На мне было какое-то заклинание…

— На тебе были сотни заклинаний, прививок, паразитов. Я убрала всё чуждое, ты чиста.

Тычок мордочкой о бок, и Сноу прошептала: «Спасибо», — а затем продолжила свой нерадостный рассказ. Она говорила, шагая рядом с окружённой холодом пони. Её длинный, вьющийся хвост касался шеи; звучали уместные, негромкие вопросы; а когда Сноу чувствовала, как к глазам подступают слёзы, мордочку чуть холодило, а уши ласкал едва слышный снежный перезвон.

Родственные души. Словно в тихой гавани посреди моря хаоса, рядом с этой пони было очень, очень спокойно. Сноудроп могла говорить и плакать, могла тереться мордочкой о чуть холодящий бок, могла просто идти, не думая ни о чём. Мира вокруг не существовала: не было ни забот, ни опасностей, ни рогатых чудовищ. А если чудовище вдруг придёт, то прямо здесь и сгинет — потому что рогатые были ничем в сравнении с наместницей Зимы.

Они шагали вместе, оставляя позади холодные, призрачные следы.

* * *

— …А потом ребята отпустили Рэйни, — закончила историю Сноудроп. — Знаешь, я не верила, что отпустят. Я сама боялась отпускать. Но друзья доверились мне, последовали за мной. Тогда я убедилась, что они хорошие. Доброта ведь не только в добрых поступках, доброта и в том, чтобы остановиться несмотря ни на что.

— Пожалуй, — согласилась Наместница.

— …Только, мы ещё кучу глупостей наделали. Мы такие бестолочи, мы в беде. Я подружилась с ребятами, но совсем не знаю, как их защитить, в том числе и от них самих.

— Ты смотрела их?

— А?

— Ты видела нити в их ауре?

— Эм… — Сноу мотнула головой. — Нет, не смотрела.

— Тогда с чего ты решила, что они твои друзья? Твари хаоса могут быть милыми, могут играть в благородство, но все они вероломны от природы.

— Неправда, — Сноудроп сжала губы. — А если и правда, мне всё равно. Если природа злая, значит её нужно исправить. И я работаю над этим. Пожалуйста, помоги.

Льдистая пони с шорохом кивнула, остановилась, заговорила: «Есть три решения…» — она начала издалека. Первое решение Наместница назвала жестоким, но необходимым; а второе и третье лишь отсрочкой перед грядущей бедой. А ещё были отступления: о готовности выслушать и понять, о решимости, о предвидении печального будущего — и о самопожертвовании, которым славились пони даже в худшие века.

— Да не томи, — Сноудроп прервала речь. — Я уже ничего не боюсь.

— Тогда позволь убить вас всех.

— То есть?

— И Утиного, и Рогатого, и прекрасную Рэйни Клауд, и чейнджлингов, и жеребят. Но первой — тебя.

Сноудроп потёрлась мордочкой о бок холодной пони, чувствуя запах пыли и старого льда. Лишь через несколько долгих мгновений она осознала сказанное. Но ужас не пришёл. Это было просто предложение — страшное, дикое, чуждое — но осмысленное: будто Наместница видела дальше, будто и правда хотела помочь.

Вопрос лишь — кому. Миру? Богине? Или, может, себе?..

— Мне рано уходить, — Сноу отстранилась. — И друзьям рано. Мы же совсем не жили, мы не хотим никому зла.

— Вы больны. Вы принесёте множество бед миру. Я вижу узел событий в ближнем будущем. Без вас он разгладится, но абсолютное большинство ваших решений закончится сотнями, если не тысячами преждевременных смертей. И вы будете первыми в их числе.

Сноудроп покачала головой.

— Понимаю. Второе решение. Мы вернёмся, возьмём твоих подопечных, исключая Утиного, а затем покинем эти края. Я перенесу вас к Радужным водопадам, помогу выжить и освоиться, но пока мой легион держит границы я никого не отпущу.

Умереть, или жить взаперти. Разве кто-то заслуживал этого? Разве они заслуживали этого?.. Сноудроп вновь покачала головой.

— Третье решение. Я убиваю Утиного. Вы свободны жить в моих землях, приводить кого угодно и когда угодно уходить.

— Что между вами не так? — Сноудроп спросила осторожно.

— Ничего. Прежде мы не встречались. Я не хочу, чтобы он манипулировал тобой.

«Манипулировал?» — Сноу призадумалась. Пони рядом казалась честной. Расчётливой, осторожной, дальновидной; но до странного, до фанатизма прямой. Она предлагала решения, приглашала поразмыслить над ними. И холод вокруг словно бы отсекал привязанности: любовь, ненависть, душевные раны. Почти исчезло чувство собственного тела, а разум стал таким ясным, каким не был ещё никогда.

— Манипулировать, — Сноудроп проговорила вслух. — Я не обязана выбирать из трёх, верно? Ты пытаешься загнать меня в рамки «ложной дилеммы»? Богиня велела тебе слушаться меня?..

— Верно, все три верно.

— Эмм… Тебя обязали говорить правду? Тебе не нравится приказ?

— Верно. И снова верно.

Сноудроп вдохнула и выдохнула.

— Если я освобожу тебя, ты нас убьёшь?

— Да.

В горле запершило, нос намок. Как будто мало на судьбу одной незрячей выпало испытаний. Почему все пытали её снова и снова?.. Даже собственная богиня, даже лучшие друзья! А если не её, то ни в чём не повинную пони рядом. Или даже повинную — не важно! Она не хотела никого держать против воли, но чутьё подсказывало, что спутница не шутит. Одна ошибка — и всё, конец.

— Почему все не могут просто делать снежинки?!.. — Сноудроп простонала. — Просто любить? Просто дружить? Разве так сложно сделать мир без политики, вот скажи?

— Я пыталась.

— А?

— Сделать мир без политики. Плохих пришлось убить, хорошие сбежали. Полагаю, мне не удалось.

Вздох. И ответный вздох. Одновременно, и жуть как неловко они хохотнули. Высокая пони стояла неподвижно, а Сноудроп вновь уткнулась носом ей в шею, чуть потёрлась вверх и вниз. На языке чейнджлингов это значило: «Давай дружить», — но вслух Сноу попросить не решилась. Вдруг согласится? Вдруг сочтёт приказом?.. Тогда этой пони придётся убить друга. Наверное, очень скоро, ведь друзья не держат друзей взаперти.

— Я попытаюсь что-нибудь придумать, — Сноу потёрлась копытом о копыто. — А пока, поверь, мне меньше всего на свете хочется неволить. Давай закончим с праздником и вместе придумаем, как нашей бестолковой компании меньше тебя обременять?..

— Было бы неплохо. Позволишь просьбу?

— Конечно!

— Пропусти праздник. Это узел событий, слишком сложный даже для меня. Я прошу тебя, Сноудроп, давай вернёмся, возьмём твоих друзей и все вместе отправимся к Водопадам. Пусть ловушка захлопнется без нас.

— Ловушка? — Сноу переспросила.

— Точнее не скажу. Предвидение — дар богини. Полагаю, ты тоже им не обделена.

Сноудроп задумалась, прислушиваясь к себе. Ничего особенного она не ощущала: только привычное смятение, страх встречи с принцессой, беспокойство за друзей. Вспоминалось, как рогатый называл её интуицию опасной. Ну и что — Рогатый?.. Рогатый как рогатый. Надо убить, это они с Наместницей уже решили. Дни врага были сочтены.

А значит, не в Рогатом дело. Дело в разумности, взвешенности решений, в их последовательном исполнении, без глупого следования ходу событий, которые явно были против них. Принцесса говорила: «Никогда не играй на чужом поле», — и значило это, что не нужно прыгать пешкой на доске шахматиста. Надо просто встать и хорошенько лягнуть этого урода в лицо.

Первое — безопасность друзей. Второе — отправить письмо принцессе и перенести праздник. Третье — избавиться от Рогатого. И вообще-то последнее тоже можно сделать письмом.

— Вы правы, леди, — Сноудроп поклонилась. — Возвращаемся.

Оборот вокруг копыта, шаг обратно, вытянутые вдоль дороги крылья. Сноудроп ожидала наткнуться на удивлённо-молчаливые мордочки друзей, но не нашла никого. Был только пустой тракт, уходящий в бесконечность, тишина, безветрие и снежное марево вокруг.

— Эмм… ребята?

— Они отстали, — объяснила Наместница. — и, мнится мне, уже на пути домой. Если желаешь их опередить, представь место назначения, коснись его и открой проход.

Хмм… Представить. Двор на холме у лесной опушки. Камень водостока и брусчатые стены. Дверь и закрытые ставнями окна, тёс на крыше, скруглённая глиняная труба. А дальше дубовая роща, где живёт филин; вязы у проселочной дороги; невеликая речушка; уездный город под названием «Эпплвиль».

Крылья чего-то коснулись, ощупали, открыли — и призрачные перья потекли дальше, мириадами касаний изучая до боли знакомый двор. Там стоял планёр, бегали с корзинами сонные жеребчики, а одинокая хитинистая в шарфе раздавала указания. Сноудроп хотела коснуться её лица, но тут же ощутила, как по телу подруги пробегает волна дрожи — Криз принялась оглядываться вокруг.

Разбег, прыжок, взмах крыльев — и удивлённый возглас. Сноу покатилась по траве, обнимая любимую всей четвёркой копыт. Мордочка касалась мордочки, живот часто дышащего бока, а ещё было чувство в груди — такое жаркое и до горечи болезненное, какого она не знала ещё никогда.

Да потому что не было в ней сейчас никаких дурацких эндорфинов! Ничего чужого не было. А любовь была.

* * *

Они дышали друг другу в мордочки, сопели, ворочались. Толпа удивлённых жеребчиков уже собралась вокруг, а Кризалис всё ничего не говорила, словно не в силах поверить собственным глазам.

— Это ты… — она прошептала наконец.

Сноудроп улыбнулась, лизнула в нос.

— Ага. К драконам праздник! Подождёт. Сначала я хочу убедиться, что вы в безопасности. А потом напишу принцессе и мы перенесём праздник к Водопадам. Ну и что, если Зиму встретят месяцем позже?.. Моя богиня не злюка, она всё поймёт.

— Но ведь… — Кризалис вдохнула и выдохнула. — Мы так не договаривались…

Дрожь пробежала по телу подруги, она вся напряглась, отстранилась. Мгновение, и Сноу поняла, что Криз смотрит на кого-то позади.

— А, это Наместница. Она не обидит тебя.

— Бросайте всё и в портал, — велела льдистая пони. — Немедленно. Селестия в Эпплвиле, она уже чует нас.

— Твоими стараниями.

Вдох и выдох, ветер над жеребячьей толпой. Призрачные перья метались вокруг и находили сотни уток — волк с удивлённой пегасочкой появился в двух шагах.

— Десять. Девять. Восемь… — Наместница начала считать.

— В портал!

Вихрь перьев, хлопки крыльев. Утки кинулись на жеребчиков, потянули их; магия подхватила бесчисленные корзины, мешки, бочонки; с хрустом ломая крылья планёр улетел в холодный разрыв.

— Пять. Четыре. Три…

Сноу ощутила, как её подхватывает тоже. Вместе с крепко-накрепко прижавшейся Кризалис. Мгновение, счёт «два», и тело снова окунуло в холодный, неподвижный воздух. С треском нечто схлопнулось позади. И всё затихло. Удивлённо молчали жеребчики, часто дышала Криз — а двора с домом уже не существовало, вокруг осталось только снежное марево, прохлада, и уходящий в бесконечность булыжный тракт.

— Фюх, неожиданный поворот, — послышался знакомый голос. — Ребята, перекличка! Пичи, живая там?

— Йеп!

— Криз?

— Ага…

Винди Кэр называл имена, а ребята откликались, приходили в себя. Пусть все и так лежали тесной толпой — перекличка помогала: не столько сосчитать друзей, сколько успокоиться. Дошла очередь и до волка, который ответил, перекатывая репу лапой. И даже Наместница представилась, в странном жесте склонив голову на бок и разглядывая юного жеребца.

Вокруг валялись корзины, пахло связками пряностей, и даже подбитые ватой плащи кто-то запасливый захватил. Сноу всякое слышала о магии, но и представить себе не могла, чтобы один единственный жеребчик мог разом перетащить не только товарищей, но и припасы на зиму, и инструменты, и — вот чудо — небольшую железную печь!

Страшно было, наверное. Она тоже слегка побаивалась леди Дня.

— …Сноудроп? — вдруг прозвучало её имя.

— Здесь.

— Отлично. Веджи?

— Здесь.

Сноудроп неуверенно улыбнулась, подошла к льдистой пони. Прерывать перекличку не хотелось, поэтому она только прошептала терзавший душу вопрос:

— Шшш, скажи, а у тебя есть наковальня?

— Что?

— Ну, наковальня. Нельзя без наковальни, а мы забыли купить.

— Найду, — прозвучало со вздохом, а затем Наместница продолжила, тоже на ухо шепча: — Я передумала. Я не хочу вашей смерти. Если освободишь меня сейчас, будет вам обещание защиты и заботы, и дружбы когда-нибудь.

— Эмм, почему?

— Скучно, — она призналась.

Что-то зашуршало, захрустело, дыхнуло морозцем в лицо. В удивлении Сноудроп подняла крылья, и тут же они наткнулись на парочку фигур. Сотканный из снега мост шествовал через горы, легко пересекая провалы и уступы, а вокруг него мошкой кружилась крошечная аликорница. Её принцесса. Она то ли увещевала, то ли обещала «пряники», то ли даже угрожала «кнутом»; но убить не хотела, не могла так с другом поступить.

А Наместница поддерживала решимость моста, вливая в него всё новые и новые силы. Она едва сдерживала смех.

— Итак, — льдистая пони продолжила негромко, — я вас не трону, только сделай шаг навстречу. Разве не так поступают друзья?

Сноудроп потёрла копыто о копыто, ушки поджались. Вот она, смерть — вопило чутьё — смерть бессмысленная, жалкая, никому не нужная. И Криз подошла ближе, встав бок о бок — она дрожала; волк под касанием призрачных крыльев покачал головой.

— Другого шанса не будет, — продолжила Наместница. — Против богини я безвольна, но у меня есть собственная честь. Я не нарушаю обещаний.

«Честь», — повторила Сноу мысленно. Она не хотела быть бесчестной. Она уже пренебрегла праздником, а ведь так нельзя, пони расстроятся. Потому что «честь», — это не просто слово, это договор, это устои общества. Это то, что помогло Эквестрии победить Хаос: дружба, верность, и, превратившая толпу в великое государство, честь.

— Я обещаю защищать вас, — вновь заговорила Наместница. — И ваших потомков, и потомков ваших потомков. В меру своих сил. Я буду прислушиваться к твоим просьбам, если они не убийственно опасны. Я буду…

— Можно без казуистики? — попросила Сноудроп. — Я клянусь защищать тебя.

…

— Я клянусь защищать вас.

Чувство опасности вопило, едва не заставляя голову раскалываться от боли, но Сноудроп уже нащупала нить между ней и новой подругой. Единственную, совершенно чуждую нить. Она взяла её в крылья, натянула — и рассекла.

И ничего не случилось. Все вокруг были живы. Она тоже осталась жива.

— Какая же ты… неисправимая, — пробормотала Кризалис.

— Сама ты неисправимая. Что ты там едва не натворила? Признавайся давай.

Хитинистая со свистом вдохнула.

— Хорошо. Мы подстроили ловушку в Кантерлоте. Наместница должна была умереть, тогда ты стала бы вместо неё. И ты защищала бы нас, и жила бы вечно. И навсегда осталась бы со мной.

— Понимаю, — Сноудроп вздохнула. — Ты ведь простишь нас? — обратилась она к леди Льда.

Глупо было бы ждать волшебного слова «прощаю», розовых вендиго с цветочками, а потом счастья даром и для всех; но Наместница ответила: «Может, позже», — и этого одной усталой слепой было более чем достаточно. Ведь даже маленькая победа, это всё равно победа, особенно когда побеждает дружба: и никого не нужно неволить, никому не нужно умирать.

— Джин остался в столице, — сказала Кризалис.

— И, позволь угадать, ваш товарищ в беде. Ты подставила друга. Самого бесполезного, полагаю? Или нелояльного? Или он в постели тебе не услужил?.. — льдистая пони говорила сухо, пугающе зло.

— Хватит.

— Нет, Сноудроп, взгляни правде в лицо. Это у них называется политикой. И поэтому я как-то раз вернула Селестии головы её послов.

Кризалис выругалась, зашипела. Она не постеснялась сказать о «промороженных мозгах», о «тупых как пробка пожирателях», и даже о «самовлюблённых дурах, не стоящих и волоска с хвоста моей любимой Сноудроп» — и льдистая это молча выслушала. А после тоже высказалась: о жалких букашках с мозгами в яйцекладе, о примитивных как амёба хаоситах, о многоходовочках в многоходовочках, которые даже «тупая пробка» ломает одним щелчком хвоста.

К чести друзей, они так обсуждали спасение Джинджера. Криз хотела запутать всех в тайной канцелярии, льдистая обещала провернуть с порталами хитрый финт, ну и от других слышалось, мол, жучары своих не бросают — хотя, конечно, кобылок-для-рождений в бой никто не собирался отпускать. Было так шумно, так многословно, так запутанно, что Сноудроп в конце концов отвернулась. Она представила, как на её месте возникает молчаливая фигура, а сама пошла обратно по глухо стучащему под копытами пути.

Она остановилась, когда споры позади стихли, задумалась, сжала голову в крыльях. Впереди ждала развилка: два очевидных решения — и она не знала, какое выбрать из них.

— Я могу открыть портал и выйти к принцессе, — Сноу пробормотала вслух. — Она же не чудовище, не злодей. Я попрошу отпустить нас с Джин, и нас отпустят. Какой смысл теперь-то нас держать?..

— Мудрое решение.

Волк стоял в паре шагов.

— …Я могу пойти в город. Просто найти Джин, коснуться, вызвать портал. И всё, друзья рядом. Совсем не страшно, совсем не сложно. Раз плюнуть для могучей меня.

Волк ничего не сказал. Наверное вновь считал своё «пространство вероятностей», в котором даже стократ могучая Наместница не видела верных путей. А что, если все они в той или иной мере неверные? Что, если принцесса права: «И чем выше ты забираешься, тем глубже море крови внизу»? Сноудроп не хотела такой правды. Но ведь живущие на мосту рачки погибли. И попавшие под опоры букашки тоже. И даже звери в лесах Эпплвиля по её вине могли пострадать.

Как ни поступи, другие страдали. Иногда прямо, иногда опосредованно, а нередко и «взмахом крыльев бабочки» из прошлых времён. Поэтому пони придумали честь, законы, обычаи — которым все следовали и всем не так уж плохо жилось. Закон велел — попроси помощи. Это ведь так просто, достаточно сделать один шаг. Один единственный, проклятый, шаг. Попросить помощи у одной принцессы, либо у другой — либо у обеих сразу: расстояние ведь теперь ничего не значило для неё.

Вот только все в мире ошибаются: нередко из лучших побуждений, нередко из страха за любимых, нередко из неведения. Ведь у каждого свой взгляд. И нет правильных взглядов: есть родственные, есть далёкие, есть чуждые, а кроме того один единственный особенный — свой. И поэтому — Сноудроп убедилась — в мире можно доверять только себе.

Она вспомнила: склоны Кантеры, булыжники «Королевской дороги»; богатые фахверки пригородных сёл; сливы и персики; вездесущий аромат лаванды, мяты и поздних генциан. Мгновение, напряжение призрачных крыльев — и портал открылся, жаркий воздух полудня обдул лицо.

Долгий путь закончился, Кантерлот ждал.

Глава двенадцатая «Сети судьбы»

Сноудроп не любила дождь. В детстве без особой причины, в недавнем прошлом потому что простывала в осеннюю сырость, а теперь ещё и за всё плохое. Небо ведь просто так плакать не будет. Если стихийно начинался ливень, значит в мире что-то ломалось: кому-то было грустно, страшно, больно, кто-то умирал.

А пони, что пони?.. Они ничего не знали. Кольцевые великого города переполняли сотни, тысячи прохожих: там и здесь рысили единороги с зонтиками заклинаний; силами пришлых земных поднимались навесы над рядами «Овечьего базара»; а жеребята, так-то по-праздничному опрятные, через лужи, чердаки и крыши стекались в дворцовый парк. И в удивлении замирали. По уши закованные в бронзу стражники высились фалангой, а среди них скрывались рогатые в плащах и невыносимо жгучей на ощупь броне.

Гвардия, косые стяги второго батальона — Сноудроп хорошо их знала, ведь все роты гвардейцев поочерёдно охраняли дворец. Она чувствовала, как обжигающе-быстрые нити заклинаний встречаются с её перьями, и перья отступают, не в силах им противостоять. Воспитанники леди Дня, этим всё сказано: они чуяли магию вендиго, они поворачивали головы вслед её полёту, но не вмешивались. Гвардейцы ждали.

«Приди», — они намекали? Или тянули до возвращения принцессы?.. Не важно! Сноудроп не собиралась так запросто лезть в пасть льву. Чуть накренив крылья, она планировала вокруг города, вместе с сотнями удивлённых пегасов. Круг следовал за кругом, дождь бил в лицо. «Праздник что, отменяется?!» — слышались вопросы одних; другие несли закутанные в рогожу корзины, полные подтаявших снежинок; а третьи… узнавали её.

— Да что случилось, Сноу? Что с тобой?! — спрашивали близняшки-распорядители, летя с ней крыло к крылу.

— Ничего. Я скажу что делать. Оставайтесь со мной.

Во внутреннем ухе звучали голоса друзей. Кризалис уже не требовала пустить в город, а только стремительно диктовала приказы: что говорить, кем воспользоваться, кого поставить и куда. Изредка вмешивалась Наместница, поясняя план с колдовской стороны; а друг лично был рядом — утки слетались в дворцовый парк.

«Триста секунд, — говорила Наместница, — Портал продержится ровно триста секунд. Если не успеешь, прорывайся к щиту, я пробью его. Я вытащу тебя…»

Друзья такие друзья: не хотели они меняться. Никто даже мысли не допускал, что можно обойтись без боя; никто не хотел верить, что гвардейцы, чёрт побери, тоже пони! А пони на то и пони, что не воюют против своих. Ну, кроме одного единственного негодяя.

Призрачные крылья касались марева над дворцовым парком, особенно тонкие перья проникали сквозь него — и Сноудроп находила ненавистного рогатого, рядом с которым стояла до боли похожая на неё маленькая пегаска. А дальше, у входа когда-то её собственного дома, разговаривали двое. Высокая, настороженная крылатая — мама; и касающаяся её пушистым крылом Рэйни Клауд.

«Что за безумие? Почему она здесь? Почему рядом с ним?!..» — преследовали вопросы. Но Сноу только мотала головой. «Нельзя. Глупо. Рано», — снова и снова она повторяла себе волшебные слова. Вокруг собирались пегасы, сотни пегасов: намокшие под дождём кобылы, удивлённые жеребцы из погодной службы, жеребчики с базарных рядов. Все, кто пришёл на праздник. Это была не армия — конечно же не армия! — но и далеко не просто толпа. Эти пони верили ей.

И вот, наконец-то внизу появились кожистокрылые тени. Две, четыре, восемь пар — один полувзвод, а за ним и второй, и третий. Фестралы быстро её нагнали, поравнялись, подозвали к себе.

— Да что здесь происходит?! — перекрикивая свист ветра воскликнула кобылка.

Голос был смутно знаком.

— Где командир, лейтенант? — Сноудроп приблизилась к ней.

— Я не…

— Где дежурная рота, где командир?!

— Да нет никого! Все в деле! — фестралка заорала на ухо. — Хаоситы озверели! Видела бы ты, что видела я!

Кожистые крылья, пушистые ушки, расширенные на пол-мордочки глаза. И ничуть не атлетичное сложение, тонкий до писка голос, нескрываемый страх. Да это же была совсем юная особа! Не старше Рэйни, лишь чуть взрослее её самой. И никакой тебе роты арбитров, никакой ночной стражи — бери свою канцелярскую мышку и радуйся, что хоть кого-то из судебной власти утки сумели найти.

Сноудроп едва не всхлипнула, сложила крылья.

— Ты чего?!

— Слушай сюда! — она схватила фестралку, снизившись до пригородных крыш. — Общая тревога! Предательство в гвардии! Предатель хочет начать войну!

— Что?!..

— Меня похитили. Меня пытали. Друг в беде.

Сноу широко распахнула веки, полетела с фестралкой нос к носу. И — Криз не солгала! — это подействовало: послышался сдавленный вдох, выдох; а затем мышепони схватилась за висящий на шее амулет. Что делать, она не спрашивала: на всё были инструкции — в том числе и тайные, с которыми принцесса лишь недавно ознакомила младших учениц.

— Восемь, дзета, восемь… — диктовала фестралка в амулет. Шифр был недолгим, но она повторяла его снова и снова, не слыша ответа. Перья мешали?.. Сноу старалась держать призрачные крылья подальше от города, но всё равно амулет отвечал только пронзительным свистом помех.

Наконец, сигнал пробился, отзыв получен — мышепони закрыла амулет. Теперь начиналось самое сложное. Когда инструкции исполнены, а последний резерв ночной стражи введён в дело, оставалось ещё окно во времени; всего лишь несколько минут; и одна ошарашенная фестралка, которая не знала, куда ей приткнуться, или куда бросить своих горе-бойцов.

— Нет времени совсем, — снова заговорила Сноудроп. — Друг в беде. Друга убьют! Пожалуйста, останься со мной.

— Аа… х-хорошо.

— Просто, будь со мной.

Касание носом о нос, ничуть не ложные слёзы, и Сноу отпустила испуганную мышку. Призрачные крылья показывали, как фестралка, дрожа под ливнем, следует за ней. Значит — всё готово: собрать толпу, поймать кого-то с судебной властью, глубоко вдохнуть. И спуститься в город, молясь всему сущему, чтобы в гвардии был единственный негодяй.

— Все готовы? — Сноудроп спросила тихо.

«Полностью», — послышался голос Наместницы. И утка, дёрнув шарф, опустилась позади головы.

Теперь чуть вверх, подзывая толпу, и вниз, к мраморным шпилям внутреннего города, между которыми колючей полусферой поднимался барьер. Сноудроп ощутила, как шерсть щекочут заклинания — улицы под касанием перьев словно мутью заволокло. Тут же она призвала портал. Один внутри, второй снаружи; тонкая нить связи, слабый льдистый поток; и триста секунд надежды — не единственной, но главной из всех.

Всего лишь добраться, коснуться, и уйти с Джин. А дальше пусть разбирается ночная стража, пусть принцессы судят негодяя: хоть запрут, хоть казнят — не важно, она будет уже далеко. Только, никто не должен пострадать. Она никогда не простит себе, если хоть кто-то из доверившихся ей умрёт.

Но… гвардия ведь защищает пони, разве не так?..

Потом. Все мысли — потом. Она летела: над внутренними кольцами улиц, полумесяцем парка, высокими шпилями дворца. А ещё был хруст, свист, скрежет — сверху и снизу, повсюду вокруг. На тридцатой секунде щит над городом поднялся, на шестидесятой начал твердеть. Но поздно, предсказуемо поздно. Строй пегасов замкнулся, сотни разогнавшихся в пикировании крылатых кружили уже под щитом.

В ушах гремел ветер. Сноудроп уже ничего не слышала, ничего не ощущала, но знала, что пони её «армии» испугались, начали отставать. Она сама с трудом пробивалась через жгучие сети заклинаний. Гвардейцы хватали её, опутывали, тянули вниз — но не пытались убить.

«Время», — велела Наместница.

— Снежинки!!! — заорала Сноудроп. И некоторые — немногие! — ещё не испугавшиеся пегаски подхватили её крик.

Звонкое эхо перекрыло ветер, корзины открылись, подтаявшие куски снега полетели вниз. «Испорчены!» — жаловались пегаски, но как бы ни так, сегодня Сноу собиралась показать городу всё величие Зимы. И пусть хоть все рогатые мира против — снежинки — вот на что она тратила собранное в портале море сил. Потому что снежинки, это символ, а не оружие! Снежинками нельзя убить!

Ослабленные, скованные защитой города, но по-прежнему бесчисленные перья поднялись вокруг, чтобы коснуться каждого комка подтаявшего снега, а следом за ними и капель, летящих с высоты. Комок к комку, капля к капле, льдинка к льдинке — узорчатые шедевры распрямились, выросли, понеслись на ветру. В вихре треска и звона, снежинки пролетели над окончанием «Королевской дороги», взяли вираж, закружили над дворцовым кольцом. Парк окутало прохладой, накрыло, замело.

«Триста секунд», — сказала Наместница.

Портал открылся в полную силу, ещё больше снега понеслось вниз. Миллиарды, миллиарды снежинок! Весь ливень, весь проклятый ливень! Все тучи! Вся залившая крыши вода!.. Словно сама Богиня вселилась в её тело, словно лично явилась в мир. И не было уже ни города, ни страха, а только бесчисленные дороги сквозь снежное марево, что переплелись и сместились, открывая новые пути.

Щит над городом пал.

* * *

Пегаски кричали. Восторженно. И жеребята на крышах катались в мягком пушистом снегу: не холодном, почти не тающем, зато по-особенному, по-праздничному пластичном и хрустящем. Словно её любимый сливочный пломбир — целое море пломбира, что Зима сотворила для своих подопечных, потому что хотела и могла.

А ещё было чувство опустошения; ослабшие, бесформенные обрывки перьев; и сотни большеглазых, отряхивающихся от снега гвардейцев внизу.

«Шестьсот секунд», — сказала Наместница.

«Что?!»

«У тебя шестьсот секунд. Богиня вмешалась, небо сияет. Сёстры скоро будут здесь».

Из огня да в полымя. Сноудроп мотнула головой, сжала зубы. Она неслась над кронами заснеженных падубов, едва не касаясь их копытами — парковая аллея вела ко дворцу. Обрывки перьев подсказывали направление. Тропинка вдоль стенки акаций, накрытый сугробом фонтан, крыша «Сахарного домика»; и вираж, резкий до боли, бросок вниз.

Стук копыт о землю, пробежка, скольжение. Со вскриком она растянулась в сугробе, едва успев прикрыть морду от острых ветвей.

— Сноу! — кто-то позвал сверху. — Сноудроп! — испуганно вскрикнули позади.

А она только и могла, что отплёвываться от сладкого на вкус снега, пока что-то грубое и жгучее не обхватило тело. Её потянуло наверх, мир сомкнулся, последние осколки перьев таяли как в огне.

— Сноу, ты!.. Это ты! — голос мамы, объятие. И тут же возглас второй, совсем неуместной здесь пегаски. Пушистые крылья Рэйни на холке и спине.

— Тебя обманывали! — пегаскин крик в ухо. — Это всё жуки! Он не виноват!..

«Пятьсот секунд».

Время. Проклятое время! Сноудроп мотнула головой, вскочила, сорвала с себя хватку волшебства; а заодно и объятия обеих пегасок: и маму, и Рэйни с силой оттолкнуло в сугроб.

— Ты что?!

Перья поднялись барьером, снежинки взметнулись, рыская над парком, но Сноудроп не находила Джин. Одинокая юная крылатая — её не было здесь! Не было в городе! Вьюга не ощущала никаких порталов, никаких следов перехода; только вихрь жгучих нитей, пятачок земли под копытами, и приближающийся ужас впереди.

«Уходи, — велела Наместница. — Бери родных и уходи»,

— Где Джин?! — Сноу закричала. — Ты обещал не брать заложников! Клятвы ничто для тебя?!

— Он не виновен! — крик Рэйни — Его не было там!..

Дура орала что-то ещё: про обман, про злых чейнджлингов, про жеребят в плену. А единорог уже стоял нос к носу. Сноудроп ощущала его дыхание, но не было слов.

— Где Джин?!

— В шаге от смерти.

— Он не враг! Говорю же, не враг!..

Быстрый вдох, выдох, призыв портала. Крик Рэйни оборвался, две пони исчезли в безопасности; но ни капли покоя это не принесло. Вокруг шумела толпа: смеялись пегаски, веселились жеребята, гвардейцы с фестралами пытались навести порядок. И никто, никто не должен был пострадать!

«Четыреста секунд».

Сноудроп не могла пошевелиться, тело трясло. Судебная фестралка куда-то подевалась, толпа смешалась с гвардейцами, все беззаботно смеялись. Не получилось никакого противостояния! Вообще! План полетел к Дискорду с самого начала — она оказалась наедине с врагом.

— Где Наместница? — спросил рогатый.

— Аа…

— Где эта тварь?..

Касание копыта о грудь, холод пробитой защиты. Единорог что-то колдовал. Что-то ужасное! Он мог убить её в единственный миг!

— Выбирай. Зови Наместницу, или Джин умрёт.

— Ты что задумал?!.. — выдохнула Сноудроп.

— Предать меня решили? Я ждал этого. Не пройдёт.

Да о чём он?! Она уже ничего не понимала, но должна была, обязана продолжать!

— Убьёшь меня?! — нос прижался к жгучему барьеру. — Я — наместница! До тебя ещё не дошло?!

— Чушь. Ты не убила бы её.

— А вот и не чушь! Ты силы хочешь?! Бессмертия?! Так забирай меня! Я всё отдам, только отпусти Джин!

Она кричала, со всей силы вжимаясь носом в защиту рогатого. Ослабшие до обрубков призрачные крылья уже и не пытались схватить врага.

— За дурака меня держишь? — голос единорога снизился до рыка. — Не понимаешь, что если мы не убьём её, она прикончит вас?

«Триста секунд, — Наместница заговорила быстро. — Утки успели. Ему не уйти».

Кто-то рядом вскрикнул, кто-то упал. Захлопали крылья. Обгоревшие перья отказывались служить, но Сноу теперь знала: фестралы явились — минута в минуту — ошарашенные гвардейцы не ждали удара от своих.

— Всем! — гаркнул рогатый. — Сложить оружие! Это свои! Свои!

— Что?!

— Тупицы.

Она ощутила хватку на шее, копыта оторвало от земли.

— ЭЙ! ЗАДНИЦЫ НОЧНОКРЫЛЫЕ! СЮДА! — громыхнул голос. — УБРАЛИ БАРЬЕР! ИЛИ Я УБЬЮ ЕЁ! СЛЫШИТЕ, УБЬЮ!

Сноу дрожала. Что-то страшное, жгучее до гари обхватывало голову. От этого не было защиты! А Наместница всё шептала через звон в ушах:

«…Обещай вывести его через портал. Я встречу. Он не успеет тебя убить».

— Поддержи меня, — рогатый сказал негромко. — Она же убьёт вас.

— Отпусти Джин…

— Позже! Прикажи Наместнице явиться. Это последний шанс.

Вдох и выдох, испарина на лбу. Сноу чувствовала вокруг бурю магии, готовую сорваться, слышала удивлённые возгласы жеребят. А рогатый держал её посреди собирающейся толпы, и будто готовился бросить невинных под заклинание, чтобы покалечить, чтобы убить…

— Прикажи ей, — он повторил.

— Она свободна. Она не придёт.

Сноу слышала, как фестралы растаскивают удивлённых жеребят и пегасок. Всё больше ночных стражников появлялось вокруг.

— Она свободна, — повторила Сноудроп. — А ты прекращай. В этом уже нет никакого смысла. Убей меня. Убей Джин. Она не придёт.

— Ты дура. Но не настолько.

«Двести секунд».

— Наместница, — Сноудроп сказала громко. — Приказываю. Явись.

Рогатый насторожился, задержал дыхание, заклинания ещё злее зазвенели вокруг. Но прошла секунда, вторая, третья — никто не пришёл.

— Веришь теперь? — Сноу продолжила. — Мы подружились. Не нужно убивать. И умирать не нужно. Просто скажи где Джин, а потом сдайся. Или, хочешь, через портал уйдём?

…

— Неплохая идея.

«Неплохая?» — Сноудроп неуверенно улыбнулась, повела крылом. И это получилось. Вокруг она нашла кучку испуганных пегасок, ошарашенных гвардейцев, а ещё много, очень много вооружённых до зубов фестралов, которые растаскивали гражданских, хватая их так крепко, что те даже не успевали запищать. Дворцовый сад быстро пустел.

— Слушай, безумная, — единорог заговорил быстро. — Джин умрёт через час. Ты откроешь портал за пределы города. Уходим вместе. Даю тебе две минуты. Не успеешь, убиваю себя.

— Эмм…

— Время пошло.

Портал из города? Без зимней дороги?.. Её же не учили этому! Но, кажется, было не лучшей идеей тащить рогатого к остальным. Льдистая пони мурлыкала в ушах: «Убью. Оживлю. Прочитаю. Вытащим мы твоего Джин», — но нет, не хотелось таких решений. Враг не тронул маму, не тронул Рэйни. Так может, не всё ещё потеряно? Она с детства знала — обижать мёртвых нельзя.

Тем временем фестралов вокруг собиралось всё больше, гражданские исчезли, толпа превратилась в настороженно замерший круг солдат. Кто-то заговорил, обращаясь к рогатому; тот ответил срывающимся голосом, хотя ничто на языке тела не выражало страх. Сноу чувствовала лежащее на груди копыто; большое и неподвижное; слышалось частое, но ровное дыхание, мгновения шли.

«Сто секунд, — вновь заговорила Наместница. — Немедленно уходи».

Она попыталась представить дорогу, но другую: лесную тропинку, снег с прогалинами, первые весенние цветы. И что-то ответило — изнутри и снаружи — фестралы затихли, голос Наместницы пропал.

— Занятно, — проговорил рогатый. — Я ждал предательства. Переоценил тебя.

— Дурак…

Она отступила, опустилась брюхом на снег. Всхлипнула. Друзья остались позади, город скрылся за порталом, вокруг была только мягкость сугробов и нарушаемая лишь дыханием тишина. Преследовало чувство, будто она ужасно сглупила, причём уже в сотый, стотысячный раз. Зато никто не погиб, пока что никто не погиб.

* * *

Крылья восстанавливались. Сноудроп ощущала, как пёрышко к пёрышку, льдинка к льдинке, они растут и крепнут, уже достигая и марева по краям бесконечной дороги, и множества расходящихся от неё путей. Такое странное место. Она не успела спросить Наместницу, как оно называется. Может, рогатый знает? Впрочем, пусть себе знает: говорить о пустом не хотелось — а всё важное уже было сказано сотню, тысячу раз.

Время не ждало.

— Джин в Бастионе? — Сноудроп поднялась.

— А как ты думаешь?

«Тебе так нравится издеваться?!» — едва не вырвался возглас, но Сноу сдержалась. Всё — потом. Здесь и сейчас у неё была единственная цель.

— Отведи меня к Джин.

— Слушай внимательно. Ты откроешь портал над центральной башней, так низко, как только сумеешь. Это кратчайший путь. На любом другом нас встретят вендиго. Там тоже встретят, но не умрут.

— Может я…

— Делай, что сказано.

Она сжала губы, отвернулась. Башня вспоминалась до мелочей: выбитый её же копытами прогнивший люк, щербатые камни, неровные зубцы парапета. А вокруг крики чаек, бьющие в скалистый мыс волны, галереи высоких стен. Ненавистное место! Где рогатый обижал её, где сломал её пломбирные фигурки. Правда, не он лично сломал, а дурацкая защита крепости — но всё равно…

— Быстрее, — приказал рогатый.

Так она и старалась, призывая всё новые и новые воспоминания, но проход открываться не хотел. Тогда Сноу представила, как поднимается выше, словно бы на восходящем потоке: через боль в висках, через дрожащие веки, через уходящие куда-то потоки сил — пока перья не нашли что-то. Вместо Бастиона стояла непроницаемо-злая сфера: в окружении сосновых огарков, бесчисленных озёр побережья, ручьёв среди скал.

— Не тяни!

Удар крылом, треск воздуха, крики чаек.

— Вперёд!

Её потащило, выбило дыхание; лицо обдало жаром, а затем и холодом; жгучие искры затрещали вокруг. Нечто хрустнуло, загрохотало, сомкнулось наверху. Сноу попробовала вдохнуть, и это получилось — воздух оказался чистым и свежим — но перья находили только обломки, пробитую насквозь крышу донжона, повисшую туманом каменную пыль.

— Зачем ты?..

— Молчи, пока я не заговорю.

Единорог вновь подхватил её, потащил за собой. По гудящей от ветра галерее, через дёрнувший хвост люк, вдоль знакомо-затхлых залов и коридоров. Пару раз казалось, что позади звучат голоса.

— Знакома с дилеммой заключённого? — рогатый вдруг заговорил.

— Да.

— Тогда учись мстить.

С грохотом распахнулась дверь, полёт прервался. Что-то мягкое оказалось под копытами, дрожащее, испуганно ойкнувшее. Джин! Юного чейнджлинга держало магией. Он не мог пошевелиться, не мог встать.

— Ты…

— Сейчас!

Портал! Снег, дорога, мордочки друзей. Она нашла, потянулась, поймала — и тут же что-то с огромной силой врезало в круп. Её отбросило, Швырнуло о стену, в носу хлюпнула кровь.

— Кхха… отпусти Джин.

Взмах призрачных крыльев, череда касаний. Она ощутила жгучие стены округлого зала, бесчисленные узоры потолка и пола, злые крупицы в камнях — сотни и тысячи заклинаний: одни из которых защищали рогатого, а другие только и ждали команды, чтобы испепелить её.

Враг стоял в центре залы, над растянутым на полу жеребчиком. Его рог горел.

— Да отпусти же! — Сноу поднялась. — Зачем тебе это? Она не придёт! Понимаешь?! Наместница не дура, она не придёт! И нас с Джин ты не убьёшь. Потому что тогда тем более никто в ловушку не полезет…

«Верно. Тяни время», — прозвучал голос Наместницы в голове.

— …Просто отпусти. Я не прошу сдаться. Уходи куда хочешь, у тебя ещё есть время. Но знай, я оставила послание с фестралами. Скоро, очень скоро Сёстры будут здесь.

Сноу вдохнула, чтобы продолжить, как вдруг её прервал шелест заклинания, треск, горелый смрад. И оглушительный, звенящий в ушах крик.

— АААААААааааа!.. — крик захлебнулся, тут же начался вновь.

Бросок вперёд, удар мордой о жгучую стену, вытянутые крылья. Сноудроп нашла рогатого, склонившегося над корчившемся в путах жеребчиком. Его ноги горели! Враг пытал его!

«Умри».

Перья в лезвия, лезвия в поток. Она нацелила удар на врага, пронзила, разорвала. Со звоном и хрустом разлетелись осколки. Удар ушёл дальше, пробив стену донжона, обгоревшие остовы сосен, землю и камень далёкого холма. Резкий выдох, и она отвела крылья, серия касаний досталась всему вокруг: оплавленным обломкам, провалу, звенящей пустоте.

Джин исчез. И враг… тоже. Эта штука не была врагом.

«Обманка, — подсказала Наместница, и тут же продолжила быстрым шёпотом: — Это зал перехода. Он связывает крепость с Кантерлотом. Уничтожь его».

«Уничтожить?»

«Двести секунд».

Ладно. Поднять крылья, развернуться, ухватиться. Вихрь касаний, острые лезвия, хруст каменных стен: очень крепких, жгущих перья — такие проще было не протыкать, а резать слой за слоем. Наместница подсказывала, что делать, но у одной слепой всё получалось дурацки: она кружилась волчком, а в носу хлюпало, смрад жжённого камня не давал толком вдохнуть.

Она не была солдатом! Убивать, уничтожать — не её призвание! Этому долго учили, а она не умела, не могла. И рогатый знал это. Чего он добивался?! Убить её вместо Наместницы? Убить в бою?.. Да проще чем обидеть жеребёнка! А он только и делал, что обижал жеребят!

Последний из узорчатых камней треснул, с грохотом обрушилась наружная стена.

— Ааапчхи! Готово! Что дальше?!

«Отлично. Теперь он заперт здесь. Уходи сейчас же, мои слуги закончат дело».

Уходить? Слуги?.. Сноудроп не могла сосредоточиться на мыслях, голова кружилась, обрывки перьев вихрем стелились вокруг. Она пыталась проследить, куда враг перенёс Джинджера, но проникнуть сквозь стены не получалось. Узоры были в каждом блоке, каждом камне — вместо «взгляда насквозь» всё приходилось ломать.

Но… Джин. Она касалась его. Не обманки! Настоящего! Живого! Враг его пытал.

— Где он? Где эта мразь?! — Сноудроп метнулась к двери, разорвала в щепки, перья захлестнули коридор.

«…Гвардия рядом. Это ловушка. Уходи».

Гвардия? Мысль зацепилась за единственное слово. Ещё одна выбитая дверь, лестничный колодец, галерея, и поток перьев встретился с барьером — три сжавшие губы единорожицы держали щит. А за ними стояли другие: пять, десять, двадцать настороженных рогатых в доспехах — они словно из стен появились! И ровной шеренгой перекрыли столовый зал.

Сноудроп метнулась к ним.

— Ребята! Стойте! — взрыв очередной двери, горящие обломки. — Друга похитили! Помогите! Это чудовище пытает его!

Единорожицы расступились, оскалились. Что-то жуткое поднималось от строя остальных.

— Ребята?!

«УХОДИ!»

Она упала, закрылась крыльями. Что-то сорвалось, ударило сверху. Обжигающе-злое. И давящее, давящее, давящее… Сноудроп чувствовала, как призрачные крылья прогибаются под ним.

— Стойте…

Крыло хрустнуло, льдинки сгорели. И вдруг что-то изменилось — мир остановился вокруг.

* * *

Она чувствовала нити. Тончайшие струны и смертельную опасность, лезвием нависшую над пучком впереди. А ещё были поджатые ушки, дрожащие ноги — и целиком призрачное тело, под которым лежала до боли знакомая кобылка, только и успевшая, что сжаться в комок. Её нити ускользали. Со звоном они лопались, одна за другой, пока под лезвием не остались всего лишь три.

Она потянулась к первой. Тело сместилось, плавно перетекая назад. Взмах оставшимся крылом, звон тончайших лезвий — и зал рушится, погребая обрубки тел.

«Нет!»

Снова зал, искажённые ужасом лица. Хруст второго крыла, мгновение удивления, смятое тело — и зимняя дорога: снегопад, одиночество, молчание. Попытки открыть портал, долгие долгие попытки — но тщетные. Всё закончилось, пути назад нет.

«Не так».

И вновь смертоносное заклинание впереди, остановившееся время. Плавный шаг назад, круг перьев, звон наскоро вскрытого прохода. Падение, удивлённые возгласы, объятия друзей.

«Нет же… Джин».

Сноудроп ощущала, как бесчисленные перья проникают в заклинания, чтобы найти хоть одно слабое место, хоть один узел управления. Но такового не было. Тупая сила: как лавина, как таран. Не отвести, не защититься, не закрыться порталом. Снежные узоры один за другим мелькали на краю разума, богиня искала выход, но не находила его.

Новое чувство пробуждалось в снежинках. Восторг. Богиня восхищалась врагом.

«Он не заслуживает этого».

Очередная волна узоров открылась осознанием — заслуживает. Враг предусмотрел всё: даже поражение в Кантерлоте, даже собственную смерть. Лучшие волшебники гвардии ждали в Бастионе: тайные комнаты защищали их, а зала порталов так и требовала, чтобы её долго, методично разносили изнутри. Причём своевременно, потому что Диархия на хвосте.

Убив рогатого, Наместница явилась бы лично. Тогда гвардейцы бы напали: внезапно, через пол и стены, единственным заклинанием с уймой вложенных сил. Вот только злые планы на то и злые, что никогда не срабатывают. Гвардейцы узнали слепышку из дворца, растерялись, а когда бить насмерть было уже поздно — попробовали схватить. Ну, схватить как наместницу, а не как хрупкую кобылку. У них же всё война, чудовища — не привыкли они хрупких кобылок хватать.

«А можно немного отмотать время? — Сноудроп спросила мысленно. — Я не буду пороть горячку. Обещаю. Спокойно выйду, спокойно объяснюсь».

Она ждала твёрдого «нет», но снежинки медлили с ответом. Пока не возникла единственная, что обозначала разом три смысла: свобода, ценность и цена. Кобылка по имени Сноудроп не стоила такой помощи. А Наместница и вовсе погибла бы здесь, потому что для неё не существовало бы ни первого, ни третьего варианта событий — она не заслуживала даже того.

«Тогда почему я?»

Вновь вихрь снежинок на краю разума, вновь нарезка чуждых чувств. Уступки вместо войны, доверие вместо круга взаимных предательств, новые возможности и новые ветви событий, которые со старой наместницей не сложились бы никогда. Лишь это было ценно, а всё прочее — доброта, честь, дружба — не значили для богини ничего.

Она специально указала на это в последних снежинках. Стеснялась, наверное. Сноу всегда знала, что подруга стесняется лучших чувств.

«Спасибо большое, — Сноудроп мысленно поклонилась. — Выведи меня. Придумаем что-нибудь».

Тело потекло, сместилось, в немыслимом прыжке вывернулось из под удара. В долю мгновения открылся и закрылся портал. Небрежный, ускоренный — она подумала в первый миг; но нет — вьюга подсказала — повреждённый. Под касаниями перьев дрожали и рушились заснеженные дороги, тысячелетняя паутина таяла ради двух особенных событий: спасения праздника в Кантерлоте и спасения виновницы всего.

Два парадокса времени обернулись морем хаоса, случайности уже не поддавались осмыслению. И богиня отступала: реальность не терпела грубой игры.

* * *

Она упала, стукнувшись носом, застонала. Шумел ветер, звенели снежинки, брюхо холодили булыжники зимней мостовой. Секундная тишина сменилась звоном голосов.

— Ты жива. Жива… — сверху прижалась Кризалис. — Что же мы наделали…

— Я же говорил тебе! Говорил! Выкарабкается! — радовался Винди, и остальные пушистые с хитинистыми вторили ему.

— Мы должны…

— Тише, тише. Дай подлечу. Не плачь.

Мордочка прижалась к мордочке, что-то шелковисто-нежное проникло в настрадавшийся нос. Сноу хотела отстраниться, но узкий раздвоенный язык уже вовсю гулял по зубам и нёбу, а объятия были крепкими как сталь. Совсем как в их первый раз. Как она тогда испугалась, как её тошнило, как мерзко было от хитинистых и от себя. А теперь она знала: подруга вылечит, а затем отпустит — потому что Джин ждёт помощи. Жучары не бросают своих.

«Я в порядке, — Сноудроп сказала жестом. — Как там мама? Что делали вы?»

Ещё пара касаний, мгновение головокружения, и объятия разжались. Криз заговорила, быстро и чётко: о том как приняли испуганных пегасок и отправили обратно к принцессам; о том как на призыв Наместницы явились сотни ледяных чудовищ; о встрече с крылатой разведкой и стоящих у мыса парусных судах…

— Постой, что?!

— Парусники. Ну, двухмачтовые и помельче. Как их там?

— Флейты и бригантины, — подсказал Винди. — Шестнадцать судов, полсотни плавучих планёров. Это третья флотилия в полном составе, плюс пара кораблей-арсеналов. Очевидно, оба ванхуверских полка крылатой стражи здесь, не считая пушкарей и пехоты. Может хоть ты скажешь Наместнице, что её тысяча вендиго, это не аргумент?

— Только не…

— Спокойно, — жеребчик коснулся шеи. — Это враг так прикрылся. Ванхуверские здесь на учениях. Пока вооружатся, пока очухаются, пока разведают. Сразу в бой они не полезут, не дурные. У нас есть пара-тройка часов.

Вдох и выдох, молчание. Сноу прикрыла глаза, отсчитала про себя десять секунд. Это была одна тысячная от обещанной «пары-тройки» часов, а десять тысячных, стало быть, одна сотая. Принцесса как-то говорила, что время — главное сокровище. Потому что, проклятье, время, это спасённые жизни! А ничего ценнее жизней в мире нет.

— Дай угадаю, — Сноу спросила, поднимаясь. — Вы взяли пленных. Пожалуйста, скажите мне, что никто не погиб.

«Живы они, — ответила Наместница. — Утиный допросил их и уже тащит обратно к флоту. Мы выпустим гвардейцев из окружения, обыщем крепость, прикончим беглеца и спасём твоего друга. Если повезёт, успеем до прибытия Сестёр. Не повезёт, придётся отступить».

— Но…

«Никаких „но“. У тебя нет опыта. Доверься мне и слушайся во всём».

Наместница объясняла дальше. О хитром плане, где утки притворились взводом фестралов, чтобы взять в оборот неосторожных разведчиков; о своих лучших сотнях, которые только и ждали приказа, чтобы захлестнуть крепость. И об отчаянно-глупых гвардейцах внутри, смерти которых никто не желал.

Она так и сказала: «Никто». Королева, убившая послов, не была кровожадным чудовищем. И рогатый тоже не был таким. В мире, вообще, не так уж много осталось кровожадных чудовищ: вывелись, поредели, не смогли уцелеть. Принцесса однажды рассказывала об этом. О том как пони строили на севере цепи бастионов, как держали там армии во главе с могущественными чародеями, чтобы встретить очередной прорыв вендиго на границе страны. А потом оказалось, что проще договориться, жить поодаль и никому не мешать.

«Договориться», — вот ключевое слово. Единственное значимое во всём этом хаосе ошибок и интриг. Сноудроп больше не слушала речь: мысли следовали за мыслями, выстраиваясь в цепочки, поступки Наместницы и Богини открывались с новой стороны.

Мир без зимы, это дорого и сложно. Мир без лета — пони не примут его. И вот, многолетняя война закончилась, на границе снова баланс сил. Можно вооружаться: делать больше и больше полков, флотилий, крепостей — но это не решение. Тогда противник начнёт то же самое: новые порталы, новые наместницы, орды всё более и более сильных существ. А можно договориться: одна наместница — один полк гвардии; одна армия — один легион; один праздник лета и один праздник зимы.

Доверие на доверие, предательство на предательство, прощение на прощение — вот лучшая тактика в игре под названием «политика». Игре, где века следуют за веками, события за событиями, а игроки не меняются. Поэтому репутация решает всё.

Задумчивая аликорница многое рассказывала о сути «Дилеммы заключённого»: естественном законе мироздания, по которому лучше быть хорошим в мире хороших, чем злодеем в мире плохих.

— Прости, — сказала Сноу.

«Что простить?» — Наместница прервала рассказ.

— Прости, я не понимаю. Все эти хитрости, манёвры, расстановки сил. Я не солдат, это не моё, — Сноудроп опустила голову. — И, пожалуйста, прости Богиню. Она не должна была предавать тебя.

Наместница промолчала. Да и что тут можно было сказать. Игрушка стала лишней, игрушку выбросили — как раз в стиле тех игр под умными словами, которые только прикрывают равнодушие к другим. Так не поступают с друзьями. А принцессы, увы, тоже поступали так. Поэтому никому не нужный рогатый жил в заброшенной крепости, поэтому выращивал чудовищ, лишь месяц в году скучая на бесполезной службе во дворце.

Пустота, скука, обманутые ожидания — и по-жеребячьи жестокая месть. Такими были его «цветы зла».

— …Так что, Сноу, ты слушаешь? — спросила Кризалис, лизнув в ухо.

— Аа?

— Ничего она не слушала, — фыркнул жеребчик рядом. — Видишь же, устала, поплыла.

Сноу хлестнула крылом на голос. Промахнулась, попала в пегасёнку. Но не суть! Главное, что крыло было настоящим, а вовсе не призрачным! И зубы на маховых перьях тоже оказались очень крепкими, горячими и злыми, как и прилетевшее за ними копыто в нос.

— Хватит! — Криз их разняла, схватив магией. — Повторяю для бестолковых. Ледышка устроит шумиху вокруг крепости, а мы тем временем прокрадёмся под землёй. Возьмём Джин, и ходу.

— Эм, — Сноудроп мотнула головой. — А договориться?

«Пытаемся. Не ладится».

Тупые. Упёртые. Гвардейцы. Сноу легко могла представить, как рогатый им втолковывает в подземельях: мол, никому не верить, стоять до конца. И ведь будут стоять, пока Сёстры не явятся самолично. Только жив ли будет Джин к тому времени? Каково ему там?..

Сноу кивнула себе, расправила призрачные крылья. Вновь она чувствовала это безграничное море сил, вновь ощущала нити. Она не солдат, но это и не важно, пока Богиня на её стороне.

— Я готова. Ведите. Я убью его.

— Стоп-стоп-стоп! Тебе никуда идти не нужно!

— То есть?

Кризалис потёрлась мордочкой о лицо, вновь лизнула.

— Мы справимся. Доверься. Во-первых тебе не подобраться скрытно, от тебя же за милю льдинками несёт. Во-вторых мы отлично знаем крепость. В-третьих мы, на секунду, уже годы как знаем врага. Да нет у него такого трюка, против которого у нас не нашёлся бы собственный приём…

Речь продолжалась: было и в-четвёртых, и в-пятых, и даже в-шестых — уйма умных, уместных аргументов, но значили они только одно: «Пожалуйста, останься — просила Криз. — Я боюсь тебя потерять». А за себя она как будто не боялась. Впрочем, Сноудроп знала: Джин оказался в Кантерлоте по приказу. Его использовали, обманули, предали. И хитинистая рядом теперь дрожала от ушек до хвоста — она всё поняла.

— Так… надо? — Сноудроп взяла утку в копыта.

— Пожалуй. Вы с Наместницей поддержите нас извне. У вас тоже ключевая роль.

Сноу неуверенно улыбнулась. Было страшно — до дрожи в голенях, до скрежета зубов — но всё перекрывало одно волшебное слово. Доверие. Доверие на доверие, предательство на предательство, прощение на прощение — и никак иначе. Потому что от преданного доверия в мире становилось столько боли, что даже циничные от природы божества не могли это принять.

Они спасут Джин. Не Богиня, не Селестия, не отчаяние рогатого — а именно они. Потому что, проклятье, так надо. Друзья помогают друзьям.

* * *

Вскоре Сноудроп убедилась, что если самым прекрасным на свете словом было «доверие», то ужаснейшим — «никчёмность». Наместница запретила ей выглядывать из портала, а сама молчала, лишь изредка отвечая: «Готовимся. Окружаем. Отпугиваем». Было много других слов, но… проклятый жаргон военных! Сноу не понимала ничего.

Утки ещё в прошлом году подготовили подкопы под Бастионом, каждая букашка в залах была глазами и ушами, но хитрый рогатый что-то намудрил с магией. Связи не было. И чтобы сделать эту самую связь вниз тянулись тонкие как нити… провода?

Сноу предложила перья, но друг мягко отказался; хотела напроситься к Наместнице призывать бурю, но та тоже справлялась сама; и даже ребятам помощи не требовалось. Восторженные жеребчики смотрели представление: из амулета слышались позывные военных, «окно» показывало шеренги огромных как слоны льдистых чудовищ, а далеко за мысом перестраивались корабли. Повсюду кружили пегасы.

— Хочешь страшилище пощупать? — предложила Пичи Петл.

— Хм?

— Жуууткое! — копытце потыкало в бок. — Ножки толстые, коротенькие! Грудина — кабанище! А ещё у него череп наружу, вообще охренеть.

— Это шлем.

Сноудроп покачала головой, отвернулась. Втихую она восхищалась терпению резервной сотни легиона: стояли ведь ледяными утёсами, молчали, не двигались — разве что изредка отпугивали нахальных жеребят. Пощупать живого вендиго, чем не достижение?.. И Сноу пощупала — не удержалась — а коснувшись кончиками перьев нашла такого же пони, разве что немного «кристального», ушедшего в метель столетие назад.

Время такое было; отчаянное; многие тогда уходили, потому что между льдом и хаосом ещё не было Эквестрии, а только россыпи селений, страдающих ото всех. И зимы настоящей тогда не было, и лета, и даже вместо дождя слёзы вперемешку с жабами падали с небес. Так получалось, что пони оставляли семьи ради хоть какого-то смысла, пусть даже в вечности на службе вьюге и пурге.

Наместница когда-то отдала душу. И сама Сноу… ну, тоже отдала. Вернее подарила первой настоящей подруге, как знак благодарности, доверия и любви.

Принцесса однажды назвала одну слепышку жрицей, совсем как старших из своих кожистокрылых фестралов, первой жрицей благополучного века. Потому что не было других. Ибо зачем познавать чужих, зачем дружить с чудовищами, когда репа спеет а рожь колосится. Смущённая аликорница в тот день призналась, что фестралов всё меньше, да и гвардейцы уже не те.

Теперь же Сноу повстречала тех самых. Прежних. Она касалась шеренги вендиго и находила единственное чувство — отвращение. К принявшим выводок королевы жеребятам, к сосулькогривой хаоситке, а в особенности — к пустоглазой впереди. «Будь прокляты такие потомки», — читалось в холодных лицах, ненависть крепла и росла. Но не прорывалась наружу. Пичи металась перед строем, жеребчики перешучивались, и никто не понимал, что перед ними стоит сотня скованных лишь обетами смертей.

— Сноу, а давай…

— Кончай.

— …Давай сексом займёмся! Ты, между прочим, обещала половину наших обслужить.

Ага, совокупиться на виду у сотни вендиго. Гробы, досточки, землица хладная, лопаты острые. Сноу помнила, что раньше мёртвых просто закапывали — не умели ещё по всем правилам хоронить.

— Ну давай, давай…

— Хочешь, чтобы тебя черви съели?

— Чего?.. — Пичи опешила.

— Если не хочешь, не дури.

Пегасёнка сглотнула, отступила. Несколько мгновений молчания, удаляющиеся шаги — и Сноудроп нащупала её сжавшейся в объятиях друга. Винди Кэр только что рассказывал что-то, но теперь напрягся, огляделся вокруг.

— Всё в порядке, — Сноудроп вернулась к ним. — Просто мы должны беречь Наместницу. Она хорошая, здесь всё держится на ней.

— Да кто же спорит, — он ответил уныло. — Скажи хоть ты ей, нельзя так плотно стоять. У неё не армия, а девять отличных целей. Огнём накроют же.

«Нельзя в рассыпном строю. Расстояние до флота ничтожное. Не успеем перестроиться, на копья возьмут».

— Да нет же, удара не будет! Сейчас огонь всё решает. Огонь. Видишь плоты на воде? Это арсеналы разгрузились. Два полковых боекомплекта, это три тысячи шрапнельных бомб, плюс ещё три тысячи зажигательных. А у нас всего две сотни под дальним утёсом. Тридцать бомб на каждого бойца, два-три прямых попадания. Они сметут оцепление первым же налётом, а потом перебросят пехоту в бастион.

«Сноудроп, — Наместница обратилась. — Ты восстановила силы?»

— Наверное.

«Примешь командование? Это просьба, не приказ».

Сноу оцепенела, уши поднялись торчком.

«Я готовлю заклинание, чтобы убить рогатого. Насквозь через защиту крепости, камень утёса и кладку подземных галерей. Всё, что мне нужно, это пара часов покоя, знать где враг, и чтобы рядом с ним не было заложника. Если чейнджлинги не справятся, я сделаю дело за них…»

Наместница предлагала ей власть: над легионом, над бурей, над переговорами с флотом — вообще надо всем. Только чтобы испытать единственное заклинание, которое до сих пор не применяла никогда.

— Я понимаю, — Сноудроп кивнула.

О да, здесь и глупая Рэйни бы осознала: Наместница не хотела быть крайней. Умрёт случайная пегаска — её обвинят; провалится план — её обвинят опять же. А она на это не подписывалась: ей не было дела до победы или поражения, до пленного Джин или рискующих собой хитинистых. Потому что дружба не строится за неполный день: нельзя схватить незнакомую пони и требовать от неё чего-то, а потом за все ошибки обвинять.

Это была не её война.

«Так ты согласна?»

— Да, — Сноудроп ответила кратко.

Был день, когда её похитили. Тогда она просто хотела уцелеть. Был шанс убить похитителей, но она не воспользовалась им, потому что пожалела. А потом за неполный месяц случилось очень и очень многое: её рвали в клочки и сшивали по-новому, предавали и окрыляли доверием, мучили и ласкали, но главное — поддерживали на краю. Страха не осталось. Вот ни капли. Напротив, борьба за друзей теперь стала смыслом всего.

Вот сволочь рогатый — конченая сволочь! — но в единственном не ошибался: мучительно больно быть никчёмной. Без ответственности жизнь не жизнь.

— Винди, — голос сорвался. — Можно за час сделать из тринадцатилетней кобылки полководца?

— Ха-ха…

— А придётся. Приступай.

Она обняла удивлённого жеребчика, да и поцеловала в щёку. Потому что тёплый. Пичи под крылом тоже была тёплой, тоже непонимающе посапывала, но вот не довелось ей поучиться в офицерской школе, не доросла она до лидерства в жеребячьей банде, да и умницей-шахматисткой она тоже не была. Все ведь разные — в чём-то слабые, в чём-то сильные — и поэтому утка так часто повторяла: «Доверяй друзьям».

— Винди, скажи, что бы ты сделал на месте Наместницы? Чтобы и пегасы не погибли, и наши бы не пострадали. Чтобы об этом… столкновении написали строку в учебнике, мол, постояли и разошлись.

— Я бы отступил.

— Хм?

— Пойми, они уверены в победе. Два полка против неполной тысячи, да в таком-то месте. Это триумф, это полная грудь орденов. Здесь и сейчас мы не угроза — мы трофей.

Сноудроп поморщилась. Военные? Что военные — они никогда не менялись.

— Ну а хотя бы часа три выгадать можно?

— Легко. Я уже в сотый раз ей предлагаю. Перехватить инициативу! Напасть самим.

Копыта прижались к мордочке, потёрли незрячие глаза.

— Повтори ещё раз.

— Напасть на флот, пока пегасы вооружаются. Два дежурных батальона нас не остановят. Нам не нужны суда, не нужны жертвы — мы выбьем только плоты с запасным боекомплектом. Тогда план врага провалится, а пока они восстановят построение и придумают что-нибудь новое, мы уже выполним задачу и уйдём.

— Ты это сам придумал?

— А то. Как говорил учитель: «Война, это путь обмана. Разбей замыслы противника, раздели союзы, и тебе уже не придётся убивать войска».

— А скажи… — Сноу запнулась. — Противник тоже у него учился? В смысле не как ты, с горящим хвостом через три года, а положенные десять лет, а потом ещё лет двадцать службы в войсках?

— Ага! — жеребчик задорно усмехнулся.

— Нам конец.

* * *

«Нас убьют. Мы убьём. Мы разжигаем войну!» — Сноудроп металась перед порталом. — «К Дискорду такие планы!» — хотелось воскликнуть, но военные и правда что-то затевали.

Она вытянула крылья во вновь открывшийся проход, ощупывая и скалы, и взволнованный под бурей океан, и нестерпимо жгучие на ощупь корабли. Их палубы занимали ровные ряды рогатых, а дальше лежали сотни и сотни точек: плоты, связанные канатами в огромную паутину. Они покачивались на волнах, а над каждым поднимались остроносые формы планёров. Где бескрылые, где бесхвостые — эти «планирующие бомбы», как их назвал Винди, строились за какие-то минуты: уже сотни орудий убийства были готовы и только ждали экипаж.

Сноу однажды была с принцессой, когда дорогу на кручах пробивали пороховыми зарядами. Жуткий грохот. Она до дрожи испугалась тогда, но потом оценила: нужная это была штука, пусть и опасная. Строители его любили, горняки. Ну, и военные. Она пыталась представить тот безумный разум, в который пришла бы идея запихнуть в пороховую бочку железные шарики, а потом саму бочку в планёр с пегасами. И заставить бедолаг нести бомбу до самой цели, чтобы в последний миг бросить, направив вниз.

Крылатый не мог такое придумать! И даже рогатый. Наверное это был злющий, обиженный на весь мир земнопони. И Сноу знала, что сделает сразу же после Бастиона. Попросит хитинистых разыскать его и пусть даже насильно привести к ней. Чтобы поговорить, объясниться, призвать к чувствам. А если не поймёт — запереть.

— Это ужасно неправильно, — наконец пробормотала Сноудроп.

— Что именно?

— Да всё — ужасно. И всё — неправильно. Как ты это там называешь? Расчётные боеприпасы? Огневое превосходство? Боевой потенциал?..

Детали ускользали, но, кажется, она ухватывала суть. Север соблюдал договор, а Эквестрия нарушала. Ибо какая разница, сколько у тебя полков и батальонов, если одни вооружены копьями, а другие обрушивают на них грохочущую смерть с небес.

И не было никакой силы против, кроме сжавшегося до жалкой тысячи легиона. Который не пополнялся уже добрую сотню лет.

Поначалу Сноу хотела отправить в атаку половину, но Винди Кэр приказал — всех. Она готовилась вести их, но это тоже встретило возражение: мол, место полководца со штабом. И даже послушав её наскоро придуманную речь жеребчик только засмеялся:

— Ты что, рыцарских романов начиталась?

— А что если и начиталась? — Сноудроп не смогла сдержаться. — Ты хоть раз слышал о Войне роз? Не о своих дурацких боевых потенциалах, а о чести, доблести, благородстве?! Знаешь что, права принцесса! Правы вендиго! Гвардейцы уже не те.

— Предлагаешь объявить: «Иду на вы»!

— И объявлю.

— В нос дать?

Она вдохнула, выдохнула, сдержала гнев. Нападать без предупреждения — вероломство. Но убивать вот так, взрывом — вероломство вдвойне. И принцесса как-то учила её, что нельзя отвечать на зло прощением — нужно бить в ответ, но с меньшим злом. Потому что прощение только подначивает злодея, а хороший удар в нос хотя бы заставит задуматься. А кто думает о других, тот уже не злой.

— Прости, — она обняла погрустневшего Винди. — Ты лучше знаешь, я подчинюсь. Только, пойми, мы не за орден сражаемся. Никто не должен умереть.

— Да знаю я, знаю. Просто доверься мне.

Вздох. Временами казалось, что во всём мире только одна слепая по-настоящему ценит жизни. Может, ещё принцесса: но аликорница на то и аликорница, что умела разделять мир на своих и чужих. А она не умела, да и не хотела уметь. Это только кажется, что для незрячей все далёкие: на самом деле мир становится очень-очень близким, когда каждая ветка может больно ранить, а каждый прохожий подсказать путь.

— Пора, — напомнил Винди.

Что же, он не зря торопил, все и правда были готовы. Перья касались мыса, внимание рассеивалось, и она находила свои сотни: одни за утёсом, другие у ручья выше, третьи на самой границе крепостных стен. Девять россыпей трескучих звёздочек, звучащих то как утренний иней, то как вьюга в ночи. А напротив них стоял флот — полумесяц с остриями баркентин и флейтов, и мягким центром в паутине арсенальных плотов.

Хотелось рассказать солдатам, что у пегасок впереди есть семьи: мамы и сёстры, родные сёла и будущие женихи. Что любая смерть будет оборвавшейся нитью, что лучшее будущее тогда обернётся морем слёз. Но она вновь коснулась резервной сотни — и передумала. Не поймут. У них ведь ничего не было: ни семей, ни маленьких, ни лучшего будущего. На самом деле им было так же пусто, как рогатому. Очень скучно и тяжело.

Могла ли богиня подарить кристальным живые тела, вернуть смысл и души? Это ведь проще, чем остановить время для спасения единственной глупой кобылки?.. Наверняка проще! Но позже, всё позже. В мире было великое множество важных дел: и если погнаться за всеми одновременно — никому не поможешь, никого не спасёшь.

Поэтому Сноу просто приказала:

— Не убивайте. Ломайте оружие. Начнём.

Девять россыпей точек оставили кристальных чудовищ, поднялись в небо; вскоре перья показали ровный, практически идеальный круг. Он перестраивался, прикрывшись метелью от лишних глаз. Две волны, как потребовал Винди. Первая, чтобы пробить защиту. Вторая, чтобы захлестнуть плоты. А потом по его просьбе Сноу добавила ещё и третью — не солдат, обманок — которые придётся вести ей самой.

Но как бы ни умелы были вендиго, построение требовало времени. А именно трёх с половиной минут. Это Винди рассчитал, как и многое другое: его окружали шуршащие свитки, а копыто то и дело потирало уставший от стремительной работы рог.

План сражения — так это называлось. И это поразительно напоминало архитектурные проекты, которые так любила принцесса; а для себя Сноу нашла другое странное сходство — отношения с Криз. Тяжёлая подготовка, финты, упрямство — а потом столкновение и проверка на прочность. На последнем этапе было до одури страшно. Как на экзамене! Но на самом деле не решалось уже ничего.

«Я могу продолжить», — предложила Наместница.

Ха, как своевременно! Не удержалась! Потому что нельзя просто так взять и отказаться от ответственности: она ведь пьянит, бодрит сотней чашек кофе, заставляет душу одновременно петь и в ужасе дрожать. Сноудроп касалась армии и понимала полководцев: действовать проще, чем ждать.

— Заклинание правда прикончит его? — Сноудроп спросила.

«Я не лгу».

— Тогда закончи пожалуйста. Я не подведу.

«Просто слушайся своего жеребчика. Это испытание не для тебя, а для него».

Сноудроп фыркнула, но промолчала. Наместница так сказала «своего», что и не поймёшь: то ли на дружбу намекала, то ли на службу. А может и просто хотела по-кобыльи задеть. Так наивно. Уж Сноу-то теперь знала, что одна земнопони ушла к Богине пустобокой. Потому-то и выросла ледышкой. Вендиго ведь почему такие злые? Да потому что не знали ни секса, ни нежности, ни романтической любви.

Многое Богиня знала о мире: о душах, о событиях, о нитях времени; но об отношениях — ничего.

* * *

Три ряда, строй длиной в милю, а за ними ещё три. Мгновение, короткая команда, и вендиго вырвались из под защиты снежной бури, воющим приливом потекли вперёд. Волны застывали под ними, океан покрывался трескучей корочкой льда…

— Сорок, — пробормотал жеребчик. — Будет сорок…

— Что?!

— …Сорок расчётных бочонков, в каждом из наших. Экви… валента пороха. Из воды. Как достигнут флота. Двести секунд…

Сноудроп сжала зубы, обняла товарища. Винди говорил что-то ещё, неловко засмеялся, но ни капли смысла в этом уже не было. Кончился жеребчик, поплыл. Теперь был только соперник впереди — собирающаяся стена крылатых — и её собственная стена. Две армии сходились.

Жгучие фигуры, жгучие копья — сотни и сотни — перекрывшая небо частая сеть. Она помнила как тренируются крылатые гвардейцы, она слышала тот грохот, с которым пики длиной в полдюжины пони врезаются в каменную кладку, и крепостная стена тает — удары разбивали булыжники в пыль! А ещё там были рогатые на подхвате, лежали носилки и ждали врачи. Каждый раз кто-нибудь калечился, каждый проклятый раз!

Батальон крылатых построился, направил пики. Они понеслись навстречу холодной волне.

Сноудроп ощущала мерзкий, металлический привкус: что-то текло в рот из зажатой зубами губы. Она пыталась схватить крылатых, вытянув к ним все перья, но не могла. Шестьсот сорок пегасов — ровное число — их было слишком много! Их доспехи жглись, их копья тянулись к волне льда, и они не останавливались — с застывшими от ужаса мордочками сотни Рэйни неслись навстречу ей.

Частое дыхание отмеряло кошмар. Шестьдесят вдохов — фигурки с иголку. Пятьдесят — с перо. Сорок. «Искра! Искра!» — крик из амулета. Трубный гул впереди. Тридцать секунд — слитное движение. Двадцать — полосы огня.

— Ебать твою дивизию…

Копья полетели, оставляя огненные следы, вырвались вперёд. Свободные от ноши пегасы взмыли в небо. Столкновение! Удары копий о покрытую изморозью воду, стремительный полёт вендиго, грохот позади. И ничего больше — копья промахнулись, взорвались впустую. Не попало ни одно из них.

— Не понимаю… — она пробормотала.

— Вот собаки!.. На понт брали! Вперёд!

Не важно! Впереди стяги второго батальона! Ещё больше копий, ещё больше испуганных лиц. Они тоже набирали скорость в пикировании, неслись навстречу холодной волне. Сорок секунд — и вдруг Сноу осознала, что ряды пегасов редеют. Крайние отворачивали крылья, отставали от своих. Тридцать секунд — копья полетели в воду. Обычные, без полос огня! Двадцать — роты лишились трети бойцов!

— Пугни их! — заорал Винди.

И опережая его вендиго завыли. Ужасающе, как сотни и сотни рвущихся из вьюги волков. Десять секунд — и небо очистилось. Осталось меньше сотни пегасов, последние десятки! Ошарашенные, потерявшие скорость. Сноу схватила их, толкнула вверх. Столкновение! И фронт вьюги прошёл через пустоту.

— Мы сделали их! Сделали!..

Из глаз текло, по губе и шее ручьём катились капли; Сноу тянулась вперёд, и находила сотни плотов, с которых воробьями вспархивали застигнутые врасплох пегасы. Без копий, без брони — они тоже бежали. И тут же на планёры падал ледяной ужас. Взрывы, гейзеры, щепки — громовой грохот вокруг — и невредимые вендиго, уже летящие к следующему плоту.

Рогатые на кораблях очнулись. Огненные нити поднялись сетью, сомкнулись, схватили; Сноу как на своей шкуре ощутила удары молний, пламени, давящую силу заклинаний; но в этот раз жертвой были безмозглые обманки — куклы из снега и ветра, которых она слепила для третьей волны. А вендиго уходили: стремительно проскользнув между ещё пары взлетевших батальонов, они неслись дальше в океан.

«Сколько их осталось? Сколько?!» — она не могла знать. Вендиго ушли, растворились в вихрях заката, но её битва только начиналась. Выиграть время, не дать очнуться, не дать умереть! В небе кружили сотни пегасов; батальоны смешались, испуганные снабженцы метались среди солдат; а снизу били пучки молний, чудом не попадая в своих.

— Да что вы творите! — она орала уже вслух. — Стойте! СТОЙТЕ!!!

Эхо голоса металось между кораблями. Перья прижались к океану, обманки развеялись, но глупые рогатые всё равно бросали заклинания вверх. Молнии, злые стрелы, жгучие лучи. Тысячи смертоносных снарядов! Только тогда Сноу поняла — они не видят! Вьюга накрыла флот, потоки снега били в лица. Рогатые целили сами не зная куда, а крылатые уже не находили ни моря, ни флота, только бесконечную снежную муть.

И тут она услышала вскрик — болезненный и резкий — в кого-то попало! Перья взметнулись, коснулись сотен нитей наверху. Но… все были целы. Только единственная пегаска летела неровно, ошарашенно мотая головой, её доспехи жглись вдвойне против других.

— Триста секунд, — быстро заговорил Винди.

— Что?!

— Наши возвращаются. Устали. Перехватят. Дай им триста секунд!

Только что сцена над флотом казалась хаосом, но тут Сноудроп осознала — безоружных среди пегасов уже нет. Батальоны выстраивались снова: один, второй, третий — а грохот заклинаний указывал им путь. Обратно к бастиону, и немного в сторону — где широким полукольцом над океаном вендиго возвращались в портал.

— Стоп, отмена! — жеребчик вновь воскликнул. — Отходи тоже! Они ждут повторной атаки. Преследовать не рискнут.

«Отходить?!» — что за дурацкая шутка! Она тут пинками и зубами заставляла бурю расчистить небо, она следила за нитями, чтобы ни один копейщик сдуру не налетел на другого; она держала перья в готовности, чтобы никто не упал. Она делала всё!.. Но… её помощи не требовалось.

Пони справлялись. Доспехи защищали от молний, на звуки труб крылатые находили своих, а кроме бьющих в небо единорогов были и другие, кто следил за океаном. Перья то и дело пересекались с нитями, но те не жглись — создавшие их рогатые как будто вовсе не были бойцами, зато очень хорошо умели ловить и держать. Они подхватывали неосторожных пегасов: никто не был ранен, никто не погиб.

— Отходи, Сноу, мы закончили. Не позволяй им тебя изучить.

Уже ничего не понимая, она отвела перья. Кажется, они победили — планёры разнесло на обломки, плоты арсенала дымили здесь и там. Кажется… они не могли проиграть.

— Что всё это значит? — она спросила тихо.

— Смелость, инициатива, напор…

— Что?

— …Сила, здравомыслие, воля к победе. И верность своим, — Винди закончил с придыханием. — Леди, ребята не сочтут оскорблением, если скажу, что работать с ними было честью для меня?

«И каково оно, предательство родины?»

— Не знаю. Я родился не в то время, не в той стране.

Наместница негромко рассмеялась, а потом предложила жеребчику дружбу. Вот так, запросто: «А давай дружить?» — она сказала, и тут же получила ответ: — «Конечно, давай!» — и двое беззаботно разговорились, захохотали вновь, обсуждая такой дерзкий и очаровательно-удачный план.

— Наши в порядке? — спросила Сноудроп тихо.

— Конечно.

— Эмм… вы развели меня?

— Ага!

Она отсчитала десять ударов сердца, облизнулась, поморщилась. Тонкие кончики перьев касались флота: испуганных лиц, суетливых манёвров под слабеющей вьюгой, качающихся среди льдинок обломков плотов. Многие планёры уцелели — теперь она сознавала — целые и разбитые стояли вразнобой. И из уцелевших торчали неверящие мордочки.

Она просила не убивать — и никто не погиб.

Никто не погиб…

— Сноу, ты поранилась, дай перевяжу.

Тёплый нос коснулся губы, зашуршала нитка. Стало немного больно, но медная на вкус влага больше не сочилась в рот.

— Они бы напали? — вопрос вырвался против воли.

«Не знаю, — ответила Наместница. — Но я ненавижу бессильно ждать. Мои слуги — моя семья».

Сноудроп кивнула, лизнула стянутую швом губу. Хотелось много чего высказать, и о дурацком жеребячестве, и о том, как одна слепышка относится к обману, и что нельзя так цинично использовать других. Но, ладно, она всё понимала. Пока худшего не случилось, она могла простить.

— Маленькая просьба, — Сноу сказала, подняв голову, — совсем крошечная. Не играйте со мной, пожалуйста, я не потяну второй Криз. Да, я не согласилась бы с вашим планом. Но, поймите, я бы всё равно помогла! Я знаю, что часто ошибаюсь. Пожалуйста, примите моё уважение. Пожалуйста, уважайте меня.

«Хорошо».

О большем она и просить не смела. Ведь что есть дружба, это общие увлечения, уважение, помощь друг другу. Нельзя седеть в осаде и ныть, мол, я не солдат. Быть солдатом не так уж отвратительно: уж всяко не хуже, чем игрушкой в копытах жестокого жеребца.

Она постарается научиться. А пока перья возвращались к крепости и флоту, непрошеные мысли кружились в голове.

Офицеры были готовы к нападению — теперь она понимала — на каждый манёвр у них был свой ответ. Но солдаты подвели. Они не были гвардейцами, не были фестралами; простые Рэйни из окрестных поселений; их созвали, раздали копья, отправили куда-то на край земли. Может, они и правда смогли бы бросить бомбы, убить огнём, взрывом — но не встретить ужас лицом к лицу.

Эквестрия вооружалась не для завоеваний. Просто больше не было солдат.

Глава тринадцатая «День, когда никто не погиб»

Нити судеб, нити связей, нити возможностей и нити пределов — они опутывали мир: без них он был бы очередной пустыней среди внешних морей. Как-то раз принцесса рассказывала об этом. Она могла погубить всех. Да и не только она: один прилив тьмы, одна вспышка Солнца, одна-единственная вьюга от экватора до полюсов. Но зачем?.. «Лучше уж умереть, чем сделать такое», — сказала Сноудроп в тот день, и подруга согласилась: «Лучше». Боги ведь разные, а мир один.

Когда-то богов было больше, а нитей меньше. Эпоха хаоса — так теперь называли. Всякое тогда случалось: и Солнце сутками стояло в зените, и ожившие айсберги соседствовали с галеонами, и бобры строили шпили до небес. Каждому хотелось чего-нибудь особенного, а безграничная сила принадлежала всем. Только вот оказалось, что мир возможностей, это ещё не мир счастья: не было в силе радости — счастье нашлось в верности, в чести, в доброте. А ещё в дружбе…

«В единстве», — Богиня поправляла её.

Она была первой, как сама призналась: первой убеждала других, что все в мире — осколки; первой искала способ сойти с пути в никуда; первой нашла его и первой испытала, поглотив без остатка близких по духу друзей. Но это был не единственный путь. Зима обещала единство, а Сёстры — покой. Покой в пирогах с яблоками и празднике урожая, покой в честном труде и честной дружбе, покой в цикле жизни и смерти, любви, потомстве и предопределённой судьбе.

Эквестрия победила, но не только из-за многотысячных армий и выбравших метки войны чародеев. Просто, все сдались. Никому уже не хотелось той отчаянной безумной свободы, той ответственности и пустоты внутри. Осколки вернулись в мир большеглазыми созданиями, отдали свои души, но не богиням, а общему делу — благополучной стране.

И так получилось, что полдня стоящее в зените Солнце клонилось к закату: не потому что Леди дня так решила, а потому что пони устали — деревни Эквестрии укладывались спать.

— Так нам нечего бояться? Войны не будет?.. — Сноудроп переспросила вслух, вновь касаясь портала: бесчисленные перья уходили вовне, ощупывая укрытый жгучими щитами Бастион.

«Не будет», — вихрь снежинок ответил, развернувшись в ещё более сложную карту связанных нитями осколков. Тысячи их кружили над флотом, десятки ждали в цитадели, и лишь крошечная кучка собралась вокруг. Ясно стало, почему не будет. Некому воевать. Одна маленькая королева с парой уцелевших стражников и её грустная Снежинка, один жеребчик и его пегасочка, одна задумчивая утка и одна льдистая пони, которая мечтала быть где угодно, но только не здесь.

— Наместница, — Сноудроп обратилась к вернувшейся за портал подруге. — А ты можешь?..

— Скоро.

— …Можешь назвать своё имя?

— Хм.

Льдистая промолчала, что-то делая с накрывшей полуостров бурей. Изрядно усилившейся, выросшей уже за горизонт. И скалистую косу Бастиона, и покрытое горелыми соснами побережье, и даже границу Предгорья — всё замело снегом, а вьюга не прекращалась. Флоту пришлось отойти.

Винди Кэр зачем-то вычислил скрытые в буре бочонки: выходило такое безумное количество пороха, сколько — думалось Сноу — хватило бы на все дороги Эквестрии, и на все шахты, причём и на вырост, и на многие века. Здраво рассудив, что мешало попросить бурю разметать плоты ударами молний? Отпугнуть пегасов, отогнать флот дальше в океан? Но нет, лучше не стоит: буря на то и буря, что в любой миг могла сорваться и натворить бед.

Теперь Сноудроп лучше понимала, чем была «Эпоха хаоса». Океаны силы, океаны власти — и хрупкий, хрупкий мир внизу. А Наместница жила в то время. Её предки были первыми пони, ещё не знавшими, что это значит — быть пони. Она была пустобокой в мире бедствий и оживших кошмаров, где народы воевали друг с другом, а Зима назло Сёстрам морозила поля. И однажды одинокая кобылка ушла к Леди льдов чтобы выжить, пусть даже отдав душу в обмен на силу и власть.

Всякое бывало в жизни. Детство Сноу пришлось на три неурожайных года, когда все ели пустую кашу на завтрак и ужин, а пегасы Клаудсдэйла злились на зажимавших овощи земных. Лично она не обижалась — понимала. Бывали ведь и болезни, и природные бедствия, и даже землетрясение, закончившееся тысячами смертей. Эквестрия была островком покоя в океане хаоса, но главное — она была.

А Наместница помнила тот век, когда ещё не было Эквестрии, а только идея. И очень много ненавистников, целый мир бедствий вокруг.

— Извини, я забылась, — прервала молчание Сноудроп. — Твой выбор, это твой выбор…

— Фриск.

— А?

— Так меня назвали родители. Фантазия закончилась, полагаю, я росла в большой семье.

— Дружной? — Сноудроп неуверенно улыбнулась.

Она ждала молчания, но Фриск неожиданно ответила, что да — дружной. Почти как семьи яков, чейнджлингов или волков. В семье, а вернее в племени, поклонялись родовому древу, любили тыквы с кабачками, но не уважали яблоки, а груши и вовсе брали на ножи.

Жили они среди пары холмов и узкой долины, где до сих пор стоит разросшийся в селение форт. Семь поколений сменилось, все давно забыли беглянку по имени Фриск — а она изредка возвращалась. Там был холст на стене, что сохранил крошечный рисунок мордочки и лежащую под ним тупиковую ветку. Без подписи, конечно. Подруга подновляла рисунок, но так и не научилась по-эквински писать.

— Эм, а как ты правишь?

— Правлю?.. — она поскребла ногу копытом. — Я просто живу. Я же не всегда была главной. Просто, все ушли.

Сноу хотела спросить ещё, но передумала: историю Эквестрии она и так знала, а представить, каково пришлось льдистым, было не так уж тяжело. Легион воевал с Хаосом, но в один прекрасный день противника не стало. Ужасы закончились, сражения отгремели, на юге поднялась новая страна. Две юные аликорницы сделали то, что не могли тысячи сильнейших, отдавших души во имя борьбы.

Наверное, это было обидно. Сноудроп догадывалась, что чувствовали те пони: как они разом ощутили себя бесполезными стариками; как волна боли коснулась Богини, глубоко ранив её; и как она позвала к себе всех, готовых уйти. Но некоторые отказались. Младшие, свободные духом, просто испуганные — они попытались построить собственное царство среди Льдистых гор. Но не очень-то умели строить, больше убивать.

И как-то так само получилось, что сначала яки ушли, после них олени. Прибыли посланники Эквестрии: много говорили, много убеждали — может даже сумели кого-то зазвать к себе. Кого-то важного. Тогда терпение Наместницы лопнуло — она обезглавила послов. Льдистые горы закрылись: с одной стороны цепью бастионов, а с другой стороны уже просто равнодушием, помноженным на желание жить хоть как-то, но самим по себе.

— Заклинание готово.

Сноудроп вздрогнула.

— А?

— Всё готово, говорю. Твои товарищи давно ждут. Мои тоже готовы к штурму. Дать сигнал?

— Секунду.

Сноу вдохнула и выдохнула, обняла жеребчика рядом. Чутьё предупреждало об опасности, причём опасности повсюду. И в скором будущем, и в настоящем; и под стенами, и в подземельях крепости, и даже здесь, за порталом: будто кто-то кроме Сестёр мог вторгнуться на зимние пути.

Чутьё было голосом Богини, и Богиня настаивала — уходи. Но как бы это ни было дальновидно, она ошибалась. Друг не бросит друга, Семья не оставит своего в беде. Хотелось выйти из портала, снова обнять Кризалис — только это было бы пустой тратой времени, чего хитинистая уж точно бы не одобрила. И вдвойне она осудила бы ту слепышку, которая сначала учит всех верности, а потом мешает искомую верность доказать.

— Криз, слышишь меня? — Сноудроп сказала, поднявшись.

«Ясно и чётко».

— Мы готовы, начинайте. И, пожалуйста, не повторяй мою ошибку, не трать время на разговоры с ним.

Мурашки бегали по холке, уши дрожали. Теперь уже не только предвидение, но и всё внутри вопило — времени мало: оставались уже не часы, а минуты. Сёстры закончили с шумихой в Кантерлоте и направляются сюда. Пусть портал крепости не работал, пусть эхо сломанных путей мешало всем и всяческим переходам, но Ванхувер-то рядом, а соседний бастион и вовсе в полусотне миль.

* * *

Было одно правило войны, которое Сноу, лишь раз услышав, зауважало. Говори с врагом — оно гласило. Потому что враг, это такое же как ты создание: ему тоже страшно, тоже больно, ему тоже хочется, чтобы всё закончилось хорошо. Наместница — то есть Фриск — просила оставить переговоры на Винди, потому что он умница, и вообще. Но кем он был — всего лишь жеребчиком, а слепышку из дворца знали все.

— Тета-три, тета-три, — слышалось из амулета. — Цель «Хвостатая». Стремительно снижается…

Какие-то пони наблюдали за ними. Снег бил потоками, вьюга оглушительно выла — а эти видели: три странно-высотных планёра кружили на границе клубящихся туч. «Приземли их», — советовал Винди. Но нет, так не годилось: эти пони постоянно говорили друг с другом, а ещё флотские общались с ними чуть ли не чаще, чем между собой.

— Тета-два, тета-два, смещение подтверждаем, угол места…

— Кхм, — она вмешалась. — Ребята, мы начинаем штурм.

— Кто ты?

— Эмм, Сноудроп, можно просто Сноу. Я командую. Мы друга из плена спасаем, мы не хотим никому зла.

Молчание длилось несколько долгих мгновений, пока не прервалось эхом далёких голосов: «Дзета-пять, дзета-пять…» — звучали шифровки. Стараясь сдерживать дрожь Сноудроп ждала. Дюжина вдохов и выдохов — мысли о доме; снова дюжина вдохов — мысли об ужасе, о маме — мурашки от холки до хвоста; и наконец-то долгожданный голос в эфире, который обращался не к кому-нибудь, а именно к ней:

— …Так это и правда ты, — после приветствия сказала кобыла, смутно знакомая по дворцу.

— Я…

— Послушай, я не знаю, что там случилось. Мы же здесь просто на сборах. Ванхувер не отвечает, ничто не отвечает! Если можешь, пожалуйста, прекрати это. Давай встретимся, давай поговорим…

— Два батальона, — вмешался Винди.

— Что?

— Они подняли два батальона. Вооружены бомбами, обходят нас.

Сноудроп сжала голову в копытах, призвала перья. Да, она с лёгкостью находила крылатых на границе бури; а ещё крепость в центре, дрожащую под первыми ударами вендиго; дюжины злых точек на стенах — одна из которых отчаянно просила помощи, а флот клялся спасти.

И будто мало этого: было что-то страшное извне — со стороны заката — оно только что явилось, но не вмешивалось — ждало.

«Они здесь, — сказала Наместница. — Лучше отступить».

Конечно, лучше! Отступить всегда лучше!.. Нормальные пони всегда прятались, всегда бежали. Кроме того единственного случая, когда в опасности друзья.

— …Послушай, Сноудроп, — всё говорила флотская пони. — Отзови их, пожалуйста, мы должны поговорить.

И Винди шептал на ухо:

— Соглашайся. Мы теряем контроль.

Как сговорились! Отступить, подождать, договориться — а ведь проклятый рогатый ждать не будет. Раз, и нет хорошего жеребчика, который никогда не делал ей больно. Ни ей, ни кому-либо другому, потому что сам отлично знал, что такое беспомощность и боль.

— Криз, принцессы рядом, вы должны спешить.

«Держись», — только и ответила подруга.

Конечно, держаться. Проход вскрыт, кладка старых туннелей расступилась. Сноудроп как собственными перьями ощущала все эти переплетения подземных складов и коридоров, бывшие каменоломни и давно заброшенные водоотводы. По затопленному, забитому илом туннелю друзья спешили вперёд. Они уже не выглядели как пони, или даже как чейнджлинги — плавники густо покрывали змеистые тела.

— Они по шестой сотне ударят, — вновь заговорил Винди. — Второй волной перебросят подкрепление в Бастион.

А флотская пони всё бормотала своё:

— …Пожалуйста, останови это. Мы должны поговорить. Давай встретимся на краю мыса. Если хочешь, я прилечу одна.

Перья вытянулись на голос, отыскали на самом пределе сил. Кучка фестралов неслась от флота к кружащим на границе бури батальонам, среди них был планёр, в котором угадывались настороженно замершие фигуры — все молчали, а главная продолжала речь:

— Пойми, Сноудроп, мы не оставим товарищей в беде. Если вы не остановитесь, мы придём им на помощь. У них тоже есть мамы, есть дети. Пожалей их, Сноу, отведи ребят.

— А кто Джин пожалеет?..

Пони устало выругалась:

— Проклятый замкнутый круг. Мы не можем спасти пленника, пока крепость в осаде! Мы не можем явиться в крепость, пока буря над ней! Останови штурм, заклинаю, во имя всего!

«А мы не можем признаться, что атака ложная! Потому что каждая рогатая сволочь в округе слушает проклятый эфир!» — Сноудроп едва не прокричала это вслух. И вдруг осознала. Рогатый — слушает. И он не знает, что Сёстры явились. Если узнает, может убить Джин.

Принцесса всё понимала. Где-то в метели металась фестралка с зашифрованным посланием, но никак не могла добраться до них. А переговорщица… неужели?

— На краю мыса, говорите? — Сноудроп переспросила, едва сдерживая дрожь.

— Да, жду тебя. Жду твоего посланника. Кого-угодно, только бы это прекратить!

Испуганный голос, сбивчивый тон, повадки кого-то из офицеров флота. Сноудроп знала, как легко подруга притворяется другими. Ничуть не хуже чейнджлингов, не хуже самой Криз. Каждый день неприметная пони учила её, помогала с мороженым и книгами. И никто во дворце не догадывался, что Тёмная лично заботиться об одной странной слепышке: младшей из своих учениц.

— Я подумаю, дай мне время, — сказала Сноу, сжимая амулет.

Ей не требовалось лететь самой, не требовалось никого посылать. Достаточно лишь вытянуть перья, которые и без того касались летевшего на краю бури планёра. Мгновение, и с него спрыгнули с полдюжины едва ощутимых фестралов — они опустились на скалы самого дальнего в косе островка.

Посланники ждали.

* * *

Окончание уходящей в океан скальной гряды, граница Эквестрии и дикого севера, край бури и предел дальности для перьев богини — крошечный островок, едва не накрываемый волнами — такое место выбрала принцесса для переговоров. Несколько касаний, и последние сомнения развеялись: аликорница скрывалась под обликом высокой фестралки, но это была именно она.

— Моя леди, — поприветствовала Сноудроп.

Перья передали голос, от жеребчика рядом послышалось задумчивое «хмм».

— Послушай меня, — принцесса заговорила быстро и чётко. — Выслушай, пока не случилось непоправимого. Отзови своих. Я знаю, что ты чувствуешь, ты не можешь оставить контроль. Я тоже. Но один неверный шаг, и всё здесь как лавина сорвётся.

— Слушаю.

— Первое. Я в опале, армия подчиняется сестре. Второе. Весь полк гвардии здесь. Третье. Убийство Наместницы стоило бы и сотен жизней. Минут семьдесят, и вас отрежут от портала, затем атакуют со всех сторон.

— Что делать?

— Пропусти подкрепление в крепость, а затем уводи своих. В облике гвардейцев мои лучшие бойцы выйдут к предателю, он не успеет пленника убить.

— Но Джин…

— В целости и сохранности вернётся к тебе, как только всё здесь уляжется. Теперь делай, что сказано. Доверься моему решению. Позже у нас будет время поговорить.

Принцесса прервалась, чтобы ответить кому-то ещё, отправила другого с посланием. Островок на границе бури заполнялся всё новыми и новыми фестралами: уже и второй планёр приземлился, и третий — кто-то держал карту магией, кто-то слушал доклад от Теты-два. Здесь была вся верхушка ночной стражи — то и дело слышались знакомые голоса. Но не это было важно, поразило другое: принцесса… не пожалела её.

Перья касались стоящей на заснеженной скале аликорнице, и она казалась гораздо выше прежнего. Напряжённее, собраннее, злее.

— Сноу, — она вновь заговорила. — Через двадцать минут бомбы ударят вас на юге, на полосе между сдвоенной скалой и ручьём. Тогда же нам нужен свободный путь в крепость. Приземляться в такой буран смертельно опасно. Если ты можешь что-то с этим сделать, сделай сейчас.

Она могла. А ещё могла до предела усилить бурю, так что ни один пегас не рискнёт приблизиться, особенно неся в планёре живой груз.

— Я… — Сноудроп сглотнула. — Мы с друзьями подготовили собственный план. Штурм ложный, вендиго отвлекают гвардейцев. Мы найдём Джин, выведем подземным проходом, а рогатого убьём заклинанием снаружи, прямо через скалу.

— Сорок минут. Успеваете?

— Да…

— Хорошо, наши планы не противоречат. Вы убиваете предателя, мои бойцы занимают Бастион. Если вы не справитесь, мы поможем. Если твои друзья не смогут выйти, пусть сдаются, все вернутся к тебе.

«Так просто?» — Сноудроп не могла поверить. Друзья помогают друзьям — вот что было просто! Но она сомневалась, говорит ли сейчас с другом, или с принцессой, которая однажды приказала выжечь дотла город чейнджлингов. И те же самые фестралы стояли в оцеплении, пока гвардейцы убивали всех. «Почему?» — спрашивала себя Сноу ещё недавно, а теперь понимала — потому что хитинистые опасны. Смертельно опасны. И не только для неудачливых полосатых далёкого юга, но и для самой сильной в мире страны.

Одна юная королева месяц водила за нос обеих аликорниц и всю стражу столицы, с компанией жеребчиков она сожгла архив города, с поддержкой глупой слепышки едва не столкнула в бою гвардию и фестралов. Но не это было худшим: она похитила ученицу богини, она насиловала её — подчинила, испортила. Сноудроп пыталась представить себя на месте принцессы и всё больше ужасалась. Репутация — разрушена; доверие сестры — разбито; подопечная — в лапах врага.

Говорившая с ней аликорница была в ярости. Нет, в бешенстве. Холодном и запредельно злом, которое Сноу помнила по тому дню, когда бросилась с башни донжона. Чтобы лететь, пусть даже наперекор шторму — потому что покусившееся на святое чудовище должно умереть.

— Винди, — она сказала с дрожью в голосе. — Будь ты на месте принцессы, что бы ты сделал?

— Я бы пересмотрел ценности.

— А?

— Она хотела видеть тебя ставленницей на севере, верно понимаю?.. Теперь план испорчен. Ты не обратилась к ней за помощью, это первый знак. Ты, судя по всему, добровольно поддерживаешь чейнджлингов, это второй знак. Ты воспользовалась её фестралами в собственных целях, это знак третий. Что бы с тобой ни сделали, прежде чем разбираться, тебя нужно схватить…

Уши поджались, попытка сказать «хватит» сорвалась на писк. Сноудроп вновь затряслась.

Винди Кэр всё перечислял и перечислял признаки предательства, а следом за ними рассуждения принцессы — ровно такие, как если бы она была хладнокровным чудовищем. А сама Сноу с такой же лёгкостью представила подругу чудовищем бешеным, способным только из гнева убить кобылку: пусть даже хитинистую и изрядно сволочную, натворившую уйму неприглядных дел.

«Да что же с нами творится, дракон забери?!»

— Моя леди… — Сноудроп обратилась, стараясь не выдать голосом дрожи. — Пожалуйста, дай нам время. Я не могу пропустить в крепость твоих солдат.

— Резонно. Ты боишься, я тоже. Пока буря над Бастионом, я не рискну явиться сама. Посему прошу, если не батальон, пропусти хотя бы пару арбитров. Пожалуйста, пропусти.

Сноудроп закусила губу, скривилась. Если и было то, что она знала о наставнице наверняка, так это главное — она ненавидит бессилие. Да в точности как любая нормальная пони! Ведь нет ничего хуже, чем знать, что друг в беде, а лично не вмешиваться — потому что ответственности море, а жизнь одна.

Осколки бессмертны — утверждала богиня? Чушь. Смерть бывает разная. Смерть чести и смерть духа, смерть тела и смерть разума — а ещё самое ужасное: смерть в глазах друзей.

— Ты боишься потерять контроль, — снова заговорила принцесса. — Я тоже. Пойми меня и прими хотя бы эту малость помощи. О большем я не прошу.

Сноудроп кивнула, с новой силой прикусив губу. Чудовище мстительное, чудовище рациональное — аликорница могла быть кем угодно! За три года Сноу так и не узнала её. Но наставница дарила ей время — пару часов после полудня, полтысячи часов каждый год. Больше, чем любой другой ученице. Только эти уроки дали ей силы продержаться: не хрустнуть, как сотню раз сломалась бы прежняя Снежинка, а бороться до победного конца.

Впрочем, не в уроках дело, не в ценностях и даже не в дружбе. Принцесса была частью прежней жизни — вот корень страха — и Сноу вдруг осознала, что готова представить на её месте хоть какое чудовище, лишь бы не пони, которая боится и хочет помочь.

— Я принимаю помощь. Спасибо, что ты со мной.

Одна мысль, и снежинки на острове собрались воедино, Сноу представила фигуру — маленькую и дрожащую — а затем потянулась, сливаясь с ней. Шаг вперёд, и мордочка уткнулась в грудь подруги, большие крылья аликорницы накрыли бока.

Наверное, нужно было обговорить детали, но Сноу молчала. Здесь не было Селестии, да и Наместница едва ли вышла бы на переговоры. И вовсе не истина, что выйдя они смогли бы что-то решить. Все обвиняли друг друга, все держали смерть под крылом, все так долго ждали противостояния; и Хаос, несомненно, уже пробовал на прочность стены своей каменной тюрьмы.

Драгоценные секунды уходили с каждым вдохом и выдохом, тело дрожало, не было слов. Зато появилась единственная нить через море бедствий. Непрочная, кое-как связанная из обрывков, но она была.

* * *

Они обнимались долгие, долгие мгновения. Сноудроп так отчаянно сжимала снежную фигуру, что уже чувствовала, как она тает под крыльями, но не могла остановиться. Принцесса поглаживала её носом по кончикам ушей. Кисточек, увы, не было — не фестралка же! — и даже вместо тепла остался только холод. Но, буря с ним, — Сноу любила обнимать снеговиков.

— Взаимодействие… — пробормотал Винди Кэр.

— Что?!..

— Нет, ничего. Просто слово хорошее. Разбей замыслы, раздели союзы, так меня учили. Я думал на твою принцессу, но, видимо, она здесь ни при чём…

Сноудроп поморщилась. Сначала научат жеребчиков войне вместо дружбы, а потом удивляются, почему вырастают злюками, ждущими предательства ото всех. Ей, например, месяца с головой хватило, а у сотен таких как Винди этот месяц растягивался на долгие-долгие годы. Заботы, приказы, наказания — а ещё эти дурацкие доспехи, которые делают всех на одно лицо.

Разве это нужно жеребчикам?.. Жеребчикам нужны кобылки! А ещё дружба, которая, на секунду, строится на общих увлечениях. И что же, очередной Винди заканчивает офицерскую школу, по праву гордится собой — а спустя годы находит себя одиноким. Обласканным вниманием, может даже семейным, но одиноким. Потому что по какому-то дурацкому стечению обстоятельств, страна кобылок имеет армию, на три четверти состоящую из жеребцов.

— Кто-то играет с нами, — продолжил Винди. — Это серии атак, метко нацеленных, из неясного источника. Твоей богине нет резона, она прямая как лом. Жучарам тоже — слишком высоки ставки. А Луна проигрывает, каким бы ни был расклад…

Нос ткнулся в шею жеребчика, Сноу вдохнула его аромат. Изрядно потный, но всё ещё чуть пряничный, такой домашний. Мята и патока, миндаль и корица, и едва ощутимая нотка липового мёда — которого остался неполный горшочек, а может и вовсе не осталось: ибо пахнущие мёдом жеребчики, это неспроста.

А между тем Винди всё бормотал:

— …Так ведь и для старшей это лишнее. Не понимаю. Если Луна при всех раскладах проигрывает, то Селестия побеждает. Убьют Наместницу — отлично; не убьют — тем лучше: больше уступок, больше доверия. Погибнешь ты — прекрасный расклад, время марша на север; не погибнешь — тоже замечательно: пара поколений и Север сам падёт…

— Винди…

— Да, блин, я завидую! Рвёшь тут задницу, пытаешься всё уладить, а кто-то сидит на крупе ровно и всё-то у неё получается. А они потом ещё спрашивают, чего это у меня ухо дёргается, почему бояться надо, почему чуть что бежать.

— Винди!

— А?

Она чмокнула жеребчика в щёку, покрепче обняла. Кто там говорил, что жеребцы храбрые? Она бы рассмеялась ему в лицо. Да пусть хоть трижды храбрые, зато кобылки стойкие. Где жеребчик сломается, там кобылка выдержит вдвое больше, пусть даже размазывая сопли по губам.

Именно поэтому в батальоне фестралов всех было поровну: а семьи сама принцесса помогала создавать. Любящие — опора для любимых, а маленькие фестралики с пушистыми ушками — смысл и надежда для всех. Ведь что армия — армия на то и армия, что стоит напротив сильного и злого врага; а фестралы встречались с побеждённым противником лицом к лицу: с его слезами, мольбами и просьбами — даже с невинными глазами — но всё равно держали взаперти. Потому что убить, это просто, а переубедить и не поддаться, вот что по-настоящему тяжело.

— …Это наверняка жучары, — Винди забормотал снова. — Когда терять нечего, тогда терять нечего. Они не ждали такого успеха, а теперь останавливаться поздно. Хороший план на то и хороший, что работает сам по себе…

Сноу прервала его поцелуем в губы, чуточку потрясла. «Хватит паники!» — хотелось воскликнуть, но нет, так тоже не годится: временами выплакаться требовалось всем. В минуты боли она злилась, могла даже обидеть другого; а Винди, вон, — паниковал.

В этом мире хаоса каждый боялся по-своему. Хитинистые рыскали в туннелях, утки молчали, Наместница осаживала самых яростных бойцов. Даже принцесса то раздавала приказы, то обнимала снежную копию — и всё бы ничего, но в этом был жутковатый ритм. Дюжина вдохов — объятие; дюжина выдохов — и на последнем короткий приказ.

— Сноу… — послышался голос, самый близкий из всех.

Сноудроп затряслась.

— Послушай. Он не виноват, его там не было! Я всё проверила! Его весь месяц не было там!..

Рэйни, милая Рэйни. Сноу помнила, как спасла бедолагу вопреки её собственной воле, а теперь стражница, сама того не осознавая спасала её. Спасала от мамы. От этого ужаса, с которым нужно встретиться лицом к лицу.

— Мама, прости… — Сноудроп пролепетала.

— …Я была в архиве! Я опросила друзей сестры! Ну не мог он быть одновременно с послами и там… с тобой.

— Прости, пожалуйста. Я не могу выйти лично. Я ужасно… боюсь.

Сноудроп касалась холодной мордочки, чувствуя слёзы на лице. Мама тоже плачет, она знала, но снеговик — дурацкая игрушка! — не мог он ничего передать. Хотелось сейчас же сорваться, бросить всё, и лететь к маме. Которая тоже терялась, тоже просила простить!..

Принцесса — ужасная пони. Потому что хорошая пони никогда не позволила бы ей появиться здесь…

Или позволила бы?

— Сноу, пожалуйста…

— Я не могу. Они — мои друзья. Я не бросаю друзей. Не бросаю…

Сноудроп шмыгнула носом, едва не разрыдавшись.

— Где ты? Пожалуйста, скажи, где ты?

«Где?» — Сноудроп ужаснулась. Мама хотела быть рядом. Так и Рэйни тоже напрашивалась, а потом они обидели её. Издевались, пытали, потрошили — и насиловали, потроша. После такого не оправдаться, и даже сказав волшебное слово «забудем» — не забыть. А глупая пегаска всё говорила и говорила, перебивая маму: что-то о рогатом, которого обманывают, о пленных жеребятах, о подлых жуках…

— Сноу, — вмешался голос. — Очнись!

— А?

Винди схватил её за шею, да так сильно, что дыхание перехватило. Голос жеребчика дрожал:

— Слушай приказ. Проведи их сюда, а фестралов в крепость. Прикажи Криз отступить.

— Что?..

— Это чёртов узел. Пересечение. Здесь никто уже не управляет событиями. Мы должны выйти из боя, пока не потеряли всё!

— Но…

— У нас нет выбора. Будет хуже, если не уйдём.

Сноудроп сжала зубы. Всё — паника победила жеребчика, и лишь едва не побеждала её саму. Но кобылки стойкие — она могла держаться: как держалась на пытках, как держалась против худшего на свете врага. И как бы ни был крут Винди, у него не было такого опыта. Она сражалась, чтобы такого опыта не было ни у кого!

— Мы спасём Джин. Затем уйдём.

— Да хрена мы тут кого спасём!..

Она обхватила жеребчика крыльями, прижалась лицом к лицу.

— Мы — спасём.

Она напомнила главное: Жучары своих не бросают. Потому что к чёрту разум, если друг в беде! Ведь почему пони победили Хаос — Самые храбрые что ли? Самые умные?.. — нет, — самые верные. Ничто не стоило предательства. И пусть хоть все твари мира хохочут: коварнейшие планы ломались, когда с одной стороны одиночки, а с другой все стеной стояли за своих.

Стоило сказать это жеребчику, и он отпустил, замкнулся. Очевидно, понимал. И мама тоже понимала, как и глупая-глупая Рэйни. Они хотели быть рядом, и перед их верностью даже самый тёмный ужас отступал.

— Я… буду рада, — Сноу сказала, дрожа всем телом. — Я… проведу.

Нечто колючее отозвалось в груди — пути пересеклись, нити сомкнулись — и вскоре пушистые крылья мамы уже лежали на холке и боках.

* * *

Сноу догадывалась, что будет дальше. Мама стояла рядом, обнимая, — и Сноудроп ничуть не сомневалась, что вскоре Кризалис достанется по носу. И Криз зашипит в ответ, а после снова получит, сама бросится в драку. Королева в своём праве — Семья поддержит её. Но Наместница — Сноу знала — встанет против, чтобы наконец-то слить накопившейся гнев. И всем будет больно; ещё больнее, чем прежде; ничто в мире не решалось битьём в нос.

Ужасное будущее: бессмысленное, неотвратимое. Теперь Сноу понимала Богиню как никогда прежде. Конфликты, конфликты, конфликты — а потом боль, расставание и снова боль. И единственный выход — сблизиться друг с другом так сильно, как не решался ещё никто прежде. Чтобы и иголки обломались, и тела слились, и души зазвучали в том особенном резонансе, где личные помыслы растворяются в общем для всех желании — счастливо жить.

Странная мысль пришла в голову. Может, все ошибались, и Леди вьюги вовсе не была воплощением стихии, а всего лишь потерявшейся в мире бедствий богиней любви?

— Мама, — Сноу сказала, ещё сильнее уткнувшись носом в пушистую шею. — Пожалуйста, не спеши с выводами. Криз не такая, как рисуется. Она — моя любимая, моя Семья.

— Они обманули тебя!

— Очнись, Рэйни! Это тебя обманули! Навешал он тебе лапши на уши, а ты и повелась. Хороший пони, что, будет прикрываться жеребчиком?! Будет держать взаперти?! Будет пытать?!..

— Я!..

— Посмотри на ребят!

По молчанию Сноу поняла — посмотрела. И присмотрелась. И наконец-то увидела не своих воображаемых бедняжек, а детин, которым бы дружинниками подрабатывать, и пару сестричек-земнопони, которые за раз плюнуть могли бы вспахать поле для всей Семьи. Ну а Пичи, что Пичи, она была лишь вишенкой на торте. Пегасочка уже поясняла стражнице: в какой жопе она видала её заботу и как глубоко туда ей следует идти.

Два полюса встретились, схлестнулись бурями на экваторе — и вскоре уже забыли обо всём: чуть младшая и чуть старшая — они шипели, дыша друг другу в носы.

А мама молчала. Уж Сноу-то знала, ей есть что сказать, но было только дыхание — частое, прерывистое — и мокрые дорожки на щеках. «Сначала выслушай, позже скажи», — так её учила мама. И теперь Сноудроп ощущала, как дрожат её уши — старшая пегаска осматривала всех.

— Хоть кто-то нормальный… — Винди Кэр приблизился. — Пожалуйста, леди, — он обратился к маме, — вели ей всех отозвать.

— Кого именно? Я не знаю…

— Зато я знаю. Это последний шанс!

Сжатые губы, прижатая к щеке мордочка, постепенно успокаивающееся дыхание. Мама промолчала, покачав головой.

— Безнадёжно, — жеребчик скрипнул зубами, отвернулся. — Хотя, да пошло оно всё…

Он резко выдохнул, набрал воздуха, с гулким стуком ударил в камень мостовой.

— Ребята, тихо! Пичи, Рэйни, слушайте меня! Мы идём в крепость! Нас могут убить там, но к чёрту, мы идём!

«Что?!» — Сноудроп оцепенела.

— Мы пойдём впереди Льдинки, рядом и позади неё. Ни отходить ни на шаг! Молчать как тени! В лица гвардейцам не смотреть!

— Что ты несёшь?!

— Наместница!.. Фриск! Нам нужно поговорить!

Уже ничего не понимая, Сноу коснулась жеребчика перьями, потянулась глубже. И вихрь — яростный, жестокий — до вскрика обжёг её. Винди был в бешенстве. В том особенном, в котором пони могли убивать. И он раздавал приказы: как идти, как держать головы и крылья, как пробить строй, если против них окажется полная рота бойцов. И его слушали! Пичи встала бок о бок, Рэйни с другой стороны.

Зазвенел воздух, хрустнули льдинки — Наместница явилась из пустоты.

— Итак, расклад, — начал Винди, шагнув к ней. — Жуки сработались с рогатым. Они хотели убить тебя, и даже теперь не могут остановиться. Сейчас они готовят очередную ловушку, они не оставят тебе выбора, тебе придётся спуститься в Бастион. В крайнем случае они начнут умирать. Джин, Бигзу, Веджи — три жертвы за твою голову. Ты не просто угроза, ты их подарок Селестии, ты их надежда спасти Семью…

— Очнись, Винди, это чушь.

— …Мы сыграем на опережение. Берём фестралов, идём все вместе вниз. Проходим гвардию, не убивая. Находим рогатого, не убивая. Забираем его с ребятами и возвращаемся в портал.

— Допустим, не находим? — Наместница сказала ровно.

— Тогда убираемся отсюда.

— Идёт!

Двое ударили копытом о копыто, созвали остальных. Стремительно они раздавали приказы: резервной сотне, ротам в оцеплении, паре угрюмых фестралов под стражей вендиго. Вся армия разом пришла в движение, а одна кобылка только и могла, что хлопать незрячими глазами — никто её не слушал, никто не замечал.

— Почему… они?.. — она спросила маму.

— Мы тоже пойдём?

«Пойдём?» — Сноудроп задрожала. Её даже не спросили: она была в центре, и вдруг оказалась слепышкой посреди жеребячьей толпы. Лидерство. Она вновь утратила его! Поддалась, уступила, слишком долго ждала. «Здесь уже никто не управляет событиями», — говорил Винди, и, проклятье, он был прав. Она подняла крылья, чтобы вмешаться, но тут же ощутила себя в крепком захвате магии — Наместница держала её.

— Отпусти.

— Нет. Предлагаю выбор. Идём с нами, или прикрывай снаружи. Бурю и армию я тебе передам.

— Но я…

— Мои слуги справятся не хуже. Выбор за тобой.

Ха, очередная ложная дилемма! Вот тебе паршивый вариант и совсем паршивый — выбирай на свой вкус. Или просто… доверься: как друзья доверяют друзьям.

— Ребята, доверьтесь Криз!

Они даже не прервались. Сноу попыталась предупредить Кризалис, но Наместница держала так крепко, что ни пёрышка не протолкнуть. Вновь ощутить себя бесполезной, беззащитной — вот чего Сноудроп боялась больше всего на свете, а друзья не понимали! И только мама тёрлась мордочкой о шею, не позволяя расплакаться. Быть сильной — она учила её.

Но… разве сила, это не власть?

— Ребята, — Сноудроп обратилась. — Я… с вами. Я поведу.

— Не дури, мы все пойдём впереди.

Слишком опасно! Как они не понимали?! Богиня спасла её однажды, но сказала — второго раза не будет; а у глупых жеребчиков не будет и первого раза. Все пойдут — все умрут. И она встала бы на пути — сотню раз встала бы! — но её держали. Она была слабей.

— Я… — Сноудроп коснулась жеребчика. — Я пойду рядом с тобой.

Она встала, обняв его крылом. Мама бок о бок; чуть дальше Наместница, Рэйни, Пичи; и много, много почти незнакомых, отчаянно решительных жеребят.

Лица обдуло холодным ветром — к воротам Бастиона открылся портал.

* * *

Сноудроп дрожала, глотала слюну и снова дрожала. Она слышала, как громко говорит поднявшаяся на стену фестралка; как второй, немолодой по-дыханию, работает с воротами впереди. У фестралов были ключи к каждому Бастиону — и сейчас посланник Принцессы снимал защиту: одно заклинание за другим. Его могли убить в любое мгновение — десятки злых точек ждали на стенах — но не убивали. Боялись. Ждали.

Винди обменялся с посланниками всего парой слов, но этого хватило. Всем приказали молчать, не разделяться, идти позади. Живая стена вокруг Наместницы — вот чем они были, и Сноудроп отчаянно молилась, чтобы стена оказалась достаточно крепкой. Ведь пони не убивают жеребят…

Хруст, скрежет, грохот цепей. Ворота крепости открылись, нос поймал запах пепла, озона, палой листвы. Шаг, и второй — скрип копыт по влажному камню — тёплый воздух прикрытого от вьюги внутреннего двора.

— Сноу, — обратилась Наместница. — Разрешаю вызвать их. Здесь лучшее место для переговоров. Откажутся, пойдём вниз.

— Хорошо.

Хватка магии разжалась, перья неловко заметались по двору. Вот нить и ещё нить, связанные ими букашки, касание и далёкий голос Криз.

«Вы обезумели!? Что вы творите?! Вас же убьют!»

— Выходи, — сказала Сноу. — План меняется. Мы возвращаемся домой.

Криз выругалась, засопела, хотела что-то возразить, но времени уже не оставалось. Сноудроп заговорила громче, обращаясь к рогатому жеребцу:

— Всё кончено. Я уже ничего не решаю. Если хочешь, выходи, мы обещаем тебе защиту. Если хочешь, отпусти Джин…

Она говорила дальше, что Принцессы здесь, что битвы не будет, что Наместница не хочет зла. Сама Фриск молчала, но зато был голос фестрала, который призывал к переговорам: зачитывая и послание Диархии, и скреплённый высшей печатью приказ. Минуло несколько минут, формальности уладились, и злое дыхание гвардейцев вокруг наконец-то затихло. Все ждали; а Криз не отвечала, да и Рогатый, кто бы сомневался, не спешил выходить.

— Защита. Правда? — послышался негромкий голос. Но в этот раз спросила не Кризалис, это был Джин.

— Очевидно, да. За кого вы меня держите?.. — Фриск сказала устало. — Нет, я не убиваю без причины. Нет, я не умираю по приказу. И нет, я не попадаюсь в тупые ловушки. Так сложно признать, что прожившая сотни лет пони в чём-то умнее вас? И, кстати, то что вы обо мне ничего не знали тоже не было случайностью. Знания — сила. А за просто так силой я не делюсь.

Наместница закончила речь, текли секунды. Но ответа не было, все молчали вокруг.

— Не выйдут, — сказала фестралка, — позволишь их найти?

— Хорошо.

Толчок в плечо, и Сноу поняла, что Фриск ждёт её помощи. Медленным шагом они вышли вперёд. Товарищи остались позади, слышались обрывки слов, гудели едва сдерживаемые заклинания — но всё это было уже не важно. У неё были перья — и настало время им поработать, а инеистая грива подруги уже стекала в цитадель.

Попадались препятствия: двери, жгучие камни, марево в тайных проходах — но Наместница подсказывала, как всё это разбивать и развеивать, а сама Крепость как будто с отвращением ждала. Сноу вдруг осознала, что Бастион — тоже живое создание, которое уже давно не знает, кого ему защищать и чему верить. Ему было грустно, одиноко, и по большей части всё равно.

— Попались, — послышался голос.

— Хм?

— Я покажу дорогу, — фестралка встала рядом. — Времени мало. Они собираются бежать.

Стоп. Нельзя сделать полсотни маленьких чейнджлингов, а потом просто взять и сбежать! Или… — Сноудроп вдруг узнала голос, вздрогнула — рядом стояла непростая фестралка. Принцесса вернула собственный облик; высокий, крылатый, слишком жгучий для перьев; облик разъярённого аликорна, указывающего крылом на вход в цитадель.

— Идём?

— Идём, — согласилась Наместница.

Скрипучий иней покрыл стены донжона, с грохотом открылась лестница вниз. Сноудроп ощутила, как два клубка ненависти поднялись, сменили форму, и разом потекли вперёд.

— О нет… — Сноудроп затряслась. — Криз! Слышишь?! Ничего не делай! Вообще, ничего! Я вытащу вас!

Она метнулась вниз: в колодец лестницы, дальше по покрытому инеем коридору. Перья ощупывали проходы, две злые точки впереди стремительно удалялись. Она едва не влетала в обломки, нос ловил очень старый, затхлый и пыльный смрад. Снова поворот — и чихание: мельчайшая каменная крошка клубилась вокруг. Она бежала, помогая себе крыльями, голова то и дело билась о низкий потолок.

— Стойте! А-а-апчхи! Да стойте же! Не троньте друзей!!!

Нельзя убить, начав переговоры — так гласили законы войны. Но где война — забыта, и Сноудроп уже ничуть не сомневалась, дай этой паре хоть малейший повод, не пожалеют ведь. Убьют.

Она бежала, задыхаясь. Голоса слышались через нити вокруг.

— Эй, союзники! Вас не учили, что клятва — обоюдоострый клинок?!

— Не нападать, — голос рогатого.

— Верно. У вас нет ни шанса!

— Напротив. Умру я — умрут все.

— Ложь! — голос Наместницы звенел гневом, а Принцесса что-то молча колдовала — и вот это было в стократ страшней.

Крылья взметнулись, Сноудроп уже не бежала, не летела, а тянула себя, держась за нити и пересекающиеся пути. Быстро, до боли и свиста в ушах, до сбитого дыхание и обожжённых боков — она всё-таки успела. Ворвалась в зал, упала, встала между взбешённой парой и кучкой прижавшихся к единорогу друзей.

Она уже не знала, что тут правда, а что неправда, кто кого предал и кто кого использовал. Да и не важно всё это! Сегодня никто не должен был умереть.

— Хватит. Просто… хватит.

— Верно, — сказала Принцесса. — Не здесь и не сейчас. Мы возвращаемся в Кантерлот.

— Поправлю. К Водопадам.

Наместница говорила, едва сдерживая заклинание. Сноудроп чувствовала портал позади неё, готовую к бою резервную сотню, а ещё нити чего-то жуткого над бурей. Удар был нацелен и на чейнджлингов, и на Принцессу, и даже на неё саму…

— Зачем тебе эта морока? — сказала аликорница негромко. — Сноу не займёт твоё место, это ясно как день. Остальные до ужаса боятся. Отдай их мне, живи как прежде. Обещаю, с ними будут обращаться достойно. Никто не останется в одиночестве, никто не умрёт.

Наместница обернулась к аликорну.

— Это моё дело.

— Моё тоже.

— А ещё моё, — Сноудроп отступила к товарищам, подняла крылья. Кризалис встала рядом, прижавшись боком и крупно дрожа.

* * *

Перья метались вокруг, касаясь стен, обломков и испуганных мордочек. Грубо вырубленный зал каменоломни заполняли замершие словно статуи утки: сотни и сотни пернатых — они не вмешивались, ждали. И вдруг нечто изменилось. Сноудроп ощутила, как буря над крепостью получила новый приказ. Развеяться. Нити заклинаний растаяли, портал закрылся. Резервная сотня не пришла.

Единорог заговорил:

— Вижу, старшие договорились. Теперь силы равны. Вы можете напасть, кого-то из нас убьёте, но мы отбросим вас. А можете и отпустить, тогда никто не умрёт.

Сноу слышала голоса вдали, чуяла дрожь в воздухе, напряжение магии вокруг. Принцесса готовила что-то страшное, Наместница тоже не собиралась отступать, и Кризалис больше не дрожала. Они собирались… драться? Ради чего?! Ради мщения?!.. Да что за глупость! Пони не поступали так никогда!

— Пожалуйста, — начала Сноу. — Мы так старались, чтобы никто не погиб. Пожалуйста, хватит.

— Я никого не убью, — сказала Принцесса. — Но чтобы другие не пострадали, нельзя их отпускать.

— Да никто не уйдёт! Чем вы думаете?! Разве мама бросит жеребят? Разве друг бросит друга? Это называется «отступление», а вовсе не «бегство»! Криз вернётся! И я не позволю держать друзей в каменном мешке!

— Дружба, это верность, Сноу. Если ты верна мне, встань рядом со мной. Если они верны тебе, они тебя не оставят. Свободы я не обещаю, но никто не останется в одиночестве, никто не умрёт.

Сноудроп сжала зубы. Хотелось объясниться, хоть как-нибудь, но уже не было слов. Принцесса ведь права. И Наместница права тоже — молча приглашая присоединиться: чтобы жить на краю мира, пусть в холоде, зато самим по себе. Сейчас она стояла одна, но какие-то минуты, и в зал ворвётся толпа жеребчиков во главе с Винди, а после гвардейцы, фестралы — и три точки треугольника превратятся в ощетинившийся копьями строй.

— Простите, я погорячилась, — аликорница вышла к центру залы. — Давайте отложим решение? Идём все вместе к Водопадам, а там уже договоримся. Такие споры нельзя решать здесь и сейчас.

Сноудроп неуверенно улыбнулась. Сначала пугнуть, а потом обнадёжить — в этом вся подруга. Да и Наместница использовала те же приёмы. Двое кивнули друг другу, сблизились, и теперь стояли в центре залы, ожидая их.

— Криз…

— Лучше умереть, чем жить взаперти.

— Нет, не лучше.

Сноу обхватила шею подруги крыльями, потянула за собой. Но та принялась упираться. Встала — вот прямо как коза горная, а остальные зло ощерились вокруг.

— Отпустите нас, — попросил Джин.

Целый, на ощупь здоровый, но очень-очень испуганный, он схватил свою королеву за хвост, тоже упёрся. Криз болезненно застонала.

— Знаете что?! — Сноу тряхнула всех хитинистых разом. — Достало! Вы меня похитили, теперь я похищаю вас.

— Но…

— Никаких «но». Рогатый может сваливать, скатертью дорога. А вы останетесь, потому что я вас люблю.

— Отпусти. Ну отпусти же…

Хитинистые такие хитинистые. Говорят им «доверься» — нет, не доверяют. Говорят «не обидим» — кусают в нос. А потянешь за собой — так стоят на своём, словно козы на дворцовом приёме. Потому что страшно. Да — страшно. Ей самой было ничуть не легче! И, проклятье, с миром что-то не так, если добрые только и говорят «доверься», а плохие до ужаса боятся их.

— Криз?..

— Пожалуйста, отпусти.

— Нет.

К чёрту перья! Зубами за шкирку Сноу схватила подругу, и помогая себе крыльями потащила за собой. А за ней и всю остальную троицу. Злую, жужжащую, упирающуюся изо всех сил.

— Сноу…

— Месяц. Всего лишь месяц. А там сами решайте. Помните это ваше, «друзья не держат друзей взаперти»?

— Я не…

— Да хоть раз представь себя на моём месте! Я же тебе доверялась снова и снова. Да, блин, меня могут предать. Меня могут отбросить как букашку. Но, просто, доверься мне.

Сказать главное, а потом зубами за шкирку, вновь стрекот и несколько шагов. Ещё пара фраз, и снова зубами — чтобы прониклась — и вновь хоть маленький, но шаг. Минута работы, и пот уже стекал по щекам, смешиваясь со слезами, но пол-пути было уже позади.

В зал ворвались жеребчики во главе с Винди, а за ними гвардейцы, фестралы. Все они непонимающе останавливались, кто-то неумный захохотал. А утки, что утки — эти не вмешивались. Разве что одинокая кряква села на пол рядом с Наместницей, но её едва не затоптали — в зал набилось слишком много пони: и своих, и чужих.

— Ладно, — прошептала Кризалис. — Я не брошу тебя. Только… ты меня возненавидишь.

— Я тебя… Кхх… уже давно ненавижу. А всё равно люблю.

Последний рывок, и всё, победа. Одинокий рогатый остался у своего никому не нужного выхода, вокруг собрались жеребчики, кто-то кого-то обнял, кто-то радостно закричал. И плевать, что Принцесса закрыла морду крылом, плевать, что Наместница кривилась как от зубной боли — их сомнения уже ничего не значили.

В мире не было по-настоящему свободных. Нити дружбы связывали всех.

* * *

Они лежали вместе, в круге хитинистых и пушистых. Криз ничего не говорила, только тёрлась и тёрлась мордочкой о шею. Никто не мешал. Сквозь голоса вокруг слышался тихий свист, шелест — такой похожий на пение поздних цикад. Кризалис плакала. Сноу пыталась объяснить, что Фриск вовсе не злая, что она не сделает им ничего плохого — но Криз не слушала. Они лежали вдвоём, обнимаясь как в последний раз.

В зале собралась уйма гвардейцев, фестралов. Винди кое-как организовал своих, и теперь жеребчики стояли нестройным рядом, отделяя друзей от не-совсем-друзей. Мама разговаривала с Принцессой, Наместница ходила кругами, а ещё были утки, сотни уток, которые словно в смятении перелетали то туда, то сюда.

— …Теперь осталось последнее, выбраться отсюда, — говорил Рогатый. — Портал выведет нас в Предгорье. Воспользуемся им?

— Очевидно, нет, — Фриск ответила скучающим тоном. — Сколько раз повторять — не попадусь. Ты можешь хоть на секунду представить меня противником, а не трофеем на стене?

— Нет.

— Что же, мир полон ничтожеств.

Наместница замолкла. Она вновь и вновь пыталась призвать портал: в этот раз собственный, без помощи Богини — но тщетно. Защита крепости поднялась, буря развеялась, а высунься наружу — Сноу не сомневалась — зной будет такой, что и Кантерлотский полдень покажется нежным вечерком. Впрочем, Леди дня не спешила являться. Она, в общем-то ленивая пони, не любила спешить.

Но хватит лишних мыслей — подруга плакала рядом. И Сноу начинала понимать — почему. Поначалу думалось, что Криз до слёз боится Принцессы. Но нет — не боялась. И Наместницы, и Селестии, и вообще никого, кроме одной единственной пони. Сноу касалась и находила бесчисленные нити страха, направленные на неё. Но подруга не извинялась, просто плакала — оттого что есть в мире вещи, на которые ещё можно сказать волшебное слово «забудем», но нельзя простить.

Недавно одна глупая слепышка обидела наставницу недоверием. И теперь чувствовала себя очень, очень виноватой. Так вот, в нитях страха была та же вина, только умноженная в сотни, тысячи раз.

— Милая, вставай, — мама прошептала на ухо. — Мы должны идти.

Сноудроп поднялась, опираясь на неё, и ощутила, как не разжимая объятий встаёт Кризалис. Другие собрались рядом, позади фестралы, гвардейцы вокруг. Шум жеребячьей толпы чуточку поутих.

— Слушайте, ребята, — начал Винди. — Пойдём по двое, держась за хвосты идущих впереди. Никаких слов, никакой магии. Все выберемся, тогда отметим победу. И нет, мы не сольёмся на последнем этапе! Мы сделаем всё чисто, пацаны!

Всё же хорошо, когда пони занимаются своим делом. Метки ведь не просто так даны: кому-то командовать, кому-то делать снежинки, кому-то судить и спасать. Вон фестралы очень помогали — уже успели и проход расчистить, и светильники развесили. Ей-то ничего, а многие жеребчики поранились — пару вывихов пришлось вправить, а потом утками лечить.

Утки не возражали. А когда мордочкой о шею потёрся Джинджер — наконец-то повеселевший — Сноудроп убедилась: они победили. Все победили сегодня: и плохие, и хорошие — всё для всех закончилось хорошо. И никто уже этого не испортит, а если и попытается, они дружно дадут ему в нос.

Сноудроп шла молча, уже не пряча улыбку. Нос тыкался в бедро Джин, Криз отчаянно обнималась, позади шла мама. И снова в душе кружилось то особенное чувство. Торжество. Как в тот день, когда она впервые бросала снежинки. Как в тот день, когда убедила друзей отпустить Рэйни. И теперь в копилку особенных воспоминаний добавилось третье — замечательное, неповторимое.

День, когда никто не погиб.

Она шла, и чувствовала нити. Вот первая, где она лично обрушивает град на Великий город. Рогатый погибает, а грустная Кризалис идёт рядом с ней. Вот вторая, где Наместница врывается в Крепость, и умирает, захватив с собой десятки других. Вот третья, где она спасает Фриск, но кровь пролита, и аликорница рядом качает головой. И четвёртая, и пятая, и шестая — смерти, смерти, смерти, которых только благодаря огромной работе каждого удалось избежать.

Что бы там ни задумали Криз с Рогатым, они на это не решились, в конце они хотели только бежать. Кем бы ни была Наместница в прошлом, она не отчаялась, честно ответив добром на добро. И Богиня не оставила, и Принцесса помогла. А уж Винди Кэр — он памятника заслуживал. Ну, или пломбирной фигурки. Все здесь заслуживали пломбирных фигурок, и Сноу решила, что сделает подарок для каждого вокруг.

Десять тысяч пломбирных фигурок. Великая задача! Но тридцать в день, это не так уж сложно. Ещё будут подарочные коробочки и письма, споры на верхах и хвастовство военных пегасов, а после короткая строка в учебниках истории: мол, в двести таком-то году две армии встретились, постояли, да и разошлись.

— Замечательный день… — Сноудроп прошептала в нарушение правил.

Впрочем, уже можно, нюх её никогда не подводил. Ветерок снаружи приносил запахи океана, палой листвы, настороженных пони — а кроме того чего-то льдистого, стоящего вопреки этой чуждой теплоте. И вот копыто стукнуло о последнюю ступень лестницы, позади остались двери донжона, заскрипела трава.

Две пони встретили их. Одну Сноудроп почти не знала, а вторая коснулась мордочки пушисто-льдистым крылом. Приветствие, любопытство, оттенок гордости — такой привычный язык градаций холода и инеистых узоров, который был гораздо полнее и глубже, чем меняющиеся из года в год диалекты живых.

— Помирились? — Сноудроп неуверенно улыбнулась.

Нет, не помирились — вскоре она убедилась. Обе богини стояли буками, заставляя и гвардейцев, и вендиго дружно дрожать под бронёй. Разве не стыдно?.. Наверное, следовало поклониться — но не хотелось. Может, стоило бы дать в нос за всё хорошее. Обеим. Но это было бы нечестно. Бывают засухи, бывают и вьюги, бывает слякоть и дожди. Богини ведь разные и мечты у них разные, а чья справедлива — кто разберёт.

Покой, или единство — иногда хотелось и того и другого, а изредка и просто борьбы.

Но хватит на сегодня. Последние жеребчики вышли наружу, доспехи гвардии сменились одеждами послов. Эти рогатые чуть нервно прохаживались, но твёрдо намеревались идти следом. А ещё были фестралы — целый взвод — и раздражённые мордочки морских пони, которых, вообще-то, тоже коснулось сражение на границе между Сушей и ещё одной Сушей, где кто-то с кем-то повздорил, а дельфины жалуются именно им.

Послышался треск, лицо обдало холодом — Богиня открыла портал на зимние пути. Право Наместницы — ступить первой, но как-то так получилось, что одну слепышку вытолкнули впереди толпы. Ну и маму, конечно, и вцепившуюся железной хваткой Криз.

Они шагали, ведя остальных, Кризалис молчала и ждала.

* * *

Водопады. Ещё с неделю назад Сноу не могла поверить, что у неё теперь есть собственное владение, а стоило ступить из портала, как стало ясно, почему «Радужные водопады» до сих пор никто не заселил.

Грохот. Ужасающий. Словно ливень и град одновременно, словно лавина и вой ветра среди гор. Уютное место, они говорили?! Трижды ха! Несколько шагов по гальке, касание копыт о траву — и Сноудроп уже ничего не слышала, Только грохот, грохот, грохот, который скрывал и шаги, и дыхание, и даже стук собственного сердца. Если бы не перья, её мир сжался бы в крошечную точку, дрожащую посреди пустоты.

— Криз, умоляю. Если можешь что-то сделать с моими ушами, сделай это сейчас!

— А?.. Поняла.

Касание, дрожащие копыта на шее, и наконец-то поцелуй в ухо. Несильная боль.

— Что вы делаете? — спросила мама.

Вздох, и Сноудроп объяснила — всё как есть. И как Криз училась лечить на умирающих, и как обижала её, и как они вместе обидели Рэйни. Мама знала историю — с чужих слов — но до сих пор Сноудроп никому не рассказывала, что думала и на что надеялась, где падала против воли, а где сама хотела упасть.

Объятие стало крепче, но не было слов.

— Я не тупая, — Сноудроп поморщилась. — Я уже поняла, что не Рогатый меня мучил. Криз, признайся, это всё с самого начала задумала ты?

— Да.

Кризалис закончила со вторым ухом, отстранилась. Она касалась груди, но теперь только кончиком крыла.

— Да, — ответил второй голос. Утка опустилась рядом, зашуршала травой. — Мы с дочерью всё придумали от начала до конца…

Он рассказывал дальше: и как фестралы подбирались всё ближе, и как единственный союзник бездействовал, и как времени оставались недели, а бежать уже не было сил. Потому что чейнджлинги не бегут, если могут сражаться. Чейнджлинги бьют в слабейшее место врага. И тоже знают, что такое жестокая, изощрённая месть.

Вот они и отомстили. Плакали и мстили, потому что так надо. Надо предавать и жертвовать друзьями, использовать и обманывать, мучить и ломать. И даже убивать надо, ибо враги на то и враги, чтобы стравливать их между собой и смотреть свысока.

— Необучаемая порода, — заключила Сноудроп.

Захотелось извиниться — и она извинилась. Захотелось обнять кого-нибудь, и она взяла утку в копыта, несильно сжав за грудь. Гнева не было, как и обиды. Просто очередной ушат мерзости в морду, который мог бы стать последней каплей. Но не сегодня. Не в этот замечательный день.

— Криз, а ты меня любишь? Или… просто нужна?

Королева молча опустилась рядом, коснулась груди. Странно коснулась — и только спустя пару мгновений пришло осознание — это слово. Криз приглашала: «Посмотри».

— Ты разрешаешь?

— Да. Просто сделай это… — Кризалис прервалась. — Знаешь, я могу сказать — ты меня любишь. Вот прямо сейчас любишь. Даже сильнее чем прежде. Потому что я нужна тебе, точно так же, как нужна нашему рогатому другу. «Цветы зла», помнишь? Вам пусто без нас. А мне без тебя пусто. Это называется любовью? Если так, то люблю. А точнее не знаю — зеркал не завезли.

Касание мордочки о мордочку, вздох мамы, но ничего кроме. Слов не требовалось, чтобы сказать главное: «Возвращаемся домой», — она просила. Забудем это, и пусть всё будет как прежде. Мороженое в пустом парке, снежинки и вечера вместе, уроки с принцессой и полёты по утрам. И пусть со всем здесь разбираются мастера своего дела. Ведь послы должны быть послами, а простые кобылки простыми кобылками. Мир был бы лучше, если бы каждый занимался только своим.

А с другой стороны — Винди справлялся, да и Наместница как-то умудрялась держаться разом и против Принцессы, и против кучи наседающих послов. «Верните жеребят», — они упрашивали. «Не ваши, не вернём», — им отвечали. Рэйни что-то требовала — Рогатый возражал. А здесь, под брызгами водопада, было тихо: никто не приближался, никто не мешал.

— Сноу, я в тебя постоянно смотрю. Это честно. Не трусь.

— Хорошо.

Касание крыльев о мордочку, лёгкое марево, проникновение внутрь. И странный, очень странный вихрь в глубине. Не яростный, как у Пичи, и не холодный, скорее пустой. Вихрь тьмы, который стягивал нити, кружащие лица. Вот добрая Криз, вот наивная, а вот расчётливая и злая — маски и снова маски, а под ними нечто чужое: далёкое и хищное, равнодушное почти ко всему.

Немногое требовалось этому созданию. Пища и безопасность, потомство и влияние, орудия и марионетки. А ещё игрушки, в одной из которых Сноу узнала себя саму. Любимые игрушки: тряпичные и хрупкие, знакомые до каждой царапины — из которых она сама когда-то создавала целые миры.

— Ты тоже любишь ролёвки?

— Аа?.. Да. Обожаю придумывать, как сделала бы что-то, если бы была кем-то другим.

Сноудроп обняла подругу, потёрлась носом о шею. Она слышала о злых жеребчиках, которые могут сломать игрушку: выкинуть, отдать другому. Да что там, последнее и она сама нередко делала. Где та заветная коробка?.. Сменилась снежинками, а мелкие тряпичные лошадки давно достались незнакомым жеребятам. И не знала Сноу, будут ли они их беречь.

Все для Криз были такими же игрушками, ценными лишь пока она была маленькой. Но это время прошло. В других игрушках подрастали орудия, которые вскоре станут продолжением её воли, а редкие нити дружбы сменятся паутиной семейных забот.

Печально, наверное. Но разве не все меняются?.. Сноу знала, что ей бы уж точно не понравилось, если кто-то вздумает лезть в душу, чтобы переделать на свой вкус.

— Эмм… друг? — она обратилась к утке.

Как-то странно было называть «другом» чудовище, которое причинило ей столько боли. Но привычка — великая сила, и она даже смогла улыбнуться, переломив последние остатки отвращения внутри.

— Если бы всё вернулось в прошлое, ты бы снова мучил меня?

— Да.

Она кивнула. Должно быть Утиный был по-своему счастлив. Семья в безопасности, границы открыты, Наместница нуждается в чейнджлингах, а значит и не убьёт. Это называлось победой — неполной, висевшей на волоске, но всё-таки победой. Бог истреблённого народа исполнил своё предназначение: и вот, скоро, совсем скоро маленькие хитинистые снова будут бегать по весенней траве.

Он изнасиловал, предал, воспользовался — и гордился собой.

Сноудроп нежно вернула утку на землю, потянулась, поднялась. Вновь она ощущала нити: пути в пространстве вероятностей, где убивает, убивает и снова убивает. Тысячи Снежинок на других линиях времени убили бы врага, но сотни бы пожалели. Потому что убийство, это не решение, а только новый комок боли — предательство себя и предательство друзей.

Были в мире существа, которые не знали благородства, жалости, чести — да и не хотели знать. Но разумные тем и отличаются от безумцев, что освоили «Дилемму заключённого», пусть даже не как закон существования, а как простой по сути и содержанию, но крайне эффективный инструмент. Доверие на доверие, предательство на предательство, прощение на прощение.

Предательство на доверие давало скоротечные победы, но в долгой стратегии выигрывали только те, кто заслуживал доверия — кто доверял.

* * *

Сноудроп стояла, обнимая одновременно и маму, и дрожащую от гнева Кризалис. Обе уже высказались, чего «не будет, потому что не будет». Обе уже сказали, что «моя Сноу не такая». И как бы она ни увещевала — обе остались при своём.

— Я возвращаюсь в Кантерлот, — наконец решила Сноудроп.

— Но…

— На неделю. Потом на неделю останусь здесь. Криз, хочешь с нами? Тогда будь паинькой. Мама, пойми пожалуйста, это относится и к тебе.

Старшая пони вздохнула, но больше не спорила. «Гордись своим упрямством», — она учила когда-то. Ну, что же, Сноу могла только неловко улыбаться, говоря «нет», а потом снова и снова «нет». Неделя на неделю, это ведь честно?.. Но ни Криз, ни мама не были довольны. Впрочем, не зря говорят, что дипломатия, это искусство уступок: обе любимые расстроились, обе разочаровались — зато ни один нос не пострадал.

Сноудроп ощупывала всё вокруг уже такими привычными перьями: находила удивлённых жеребчиков, собиравших голубику; чуть дальше шатры посольства, тянущую снедью печурку — а за стенами ущелья сотни и сотни неподвижных фигур. Вендиго смотрели и ждали. И Сноу чувствовала в них слабую, слабую надежду, что, может, главная всё-таки образумится и вышвырнет пришлую сволочь прочь.

Увы им, Наместница не спешила. Льдистая стояла рядом с тёмной аликорницей, они обсуждали что-то, но уже не спорили, а всех прочих отослали подальше от «Полога тишины». Фестралы грустно прохаживались рядом. Так-то они должны были убедить жеребят вернуться, но уже осознали, как это будет нелегко. Семья, или приют. Свобода, или законы. Горный воздух, или подворотни. Чтобы выбрать, право же, не требовалось великого ума.

Вон и Пичи, довольная собой, возвращалась рядом с нахохлившейся пегаской. Утка поправляла ей ухо, оборванное на конце.

— Эй, Сноу! — Рэйни Клауд позвала, — Подожди минутку!

Она взмахнула крыльями, оказалась рядом. Дыхание выдавало едва сдерживаемый гнев.

— Необучаемые?

— Необучаемые… — пегаска вздохнула. — Слушай, ты можешь отправить нас обратно к Бастиону? Мне нужно повидать семью.

— Нас?

Перья нашли Пичи, весело болтавшую с уткой; пару патрульных фестралов; корзину, позабытую на траве. И наконец, одинокого рогатого — он направлялся к ним.

— Один маленький вопрос, — Сноудроп обратилась. — Вы, добрый сэр, вернулись до моего побега из Крепости, или после?

— Днём раньше. Защита сработала, уничтожив твои снежные фигурки. Той же ночью я уже был там.

И не помог. Вернее помог, но совсем не той, кто молила о помощи. А потом… Нет, лучше забыть! Или не прятаться за волшебным «забудем», а просто признать, что в мире есть плохие пони. Очень плохие, просто ужасные, которых почему-то спасают благородные пегаски.

Рэйни тёрлась носом ему о грудь. Рогатый торжествовал.

— Ты понимаешь, что если вернёшься в Эквестрию, тебя будут судить?

Что-то зашуршало, развернулось перед ней. Касание перьев, и стало ясно, это свитки. Печать «высочайшего помилования», а рядом вторая — «неприкосновенности посла». А под печатями подписи, рельефные и чёткие, скреплённые жгучим сургучом. И Сёстры, и Наместница, все решили, что именно этот «почтенный» будет посредником между двух государств.

Мир несправедлив.

Нет, она могла понять, что выбрали «кого не жалко». Могла понять и помилование, ведь не каждый пони убьёт своих, чтобы спасти детей. Но, проклятье, почему не выбрали её? Слишком маленькая что ли? Слишком жалкая?! В такие мгновения хотелось просто сжать зубы, сплюнуть, да и обнять такого жеребчика как Винди Кэр.

— Криз, ты со мной?

— Ага.

Подруга уже не боялась, просто не отставала ни на шаг и часто, очень часто дышала. Нервы, усталость — хитинистые ведь не железные. Да и она сама чувствовала, как слипаются веки: слабое, сотню раз избитое тело просило отдохнуть.

Сноудроп вызвала портал, с удовольствием чувствуя, как воля направляет скрытую в перьях огромную силу. Ещё недавно она побаивалась, что раз всё закончилось Богиня заберёт подарок, но нет, та не стала. Слепышка больше не была слепой. Она могла сломать, а могла и исправить, а ещё могла полететь хоть на край мира, чтобы узнать как выглядят все деревни и города…

Лучший подарок на свете! Вот бы у всех был такой! Вот бы все могли совладать с таким, не превращаясь в Рогатых. Она не превратилась — теперь она знала. И Рэйни тоже. А другие?.. Где-то в хаосе прошлого они выбрали свою судьбу. Не ей с этим спорить. Просто, иногда хотелось, чтобы метка магии принадлежала всем.

— Милая, — мама погладила шею. — Ты на ногах не стоишь.

— Ага.

Касание о грудь, приглашение, и Сноудроп забралась на мамину спину. Нос уткнулся в холку, мягкая грива окутала лицо. Сколько раз она так засыпала?.. Да сотни, тысячи — почти каждый день, когда они летали по вечерам. Чтобы ощутить то самое чувство. Последние лучи Солнца на мордочке, свист ветра, небо, простор. Каждый заслуживал этого. Каждый имел право жить с кем хочет, любить свободно и идти, куда зовёт душа.

— Криз. Всё что я наговорила недавно — забудь. Я никому не позволю запереть тебя. А если они посмеют — я спасу.

— Я тоже.

— Тогда можно ещё одну маленькую просьбу?

— Дай угадаю…

— Ага. Похищать можно. Но, пожалуйста, не насилуй и не убивай.

Касание о бок, пара быстрых жестов, шуршание крыла. «Обещаю», — сказала подруга, а после добавила: «Слово королевы«.

— Круто. Вот бы я тоже могла так сказать: «Слово Сноудроп».

— А что мешает?

А действительно, что?.. Это несправедливо, что какого-то там Рогатого назначили посланником. В мире, вообще, случались несправедливые вещи: кто-то кого-то недооценивал, кто-то кого-то ненароком обижал. Можно утереться и идти дальше, можно требовать справедливости, а можно и работать, чтобы эту справедливость лично установить.

И нет, волшебные перья тут не помощник. В мире было много волшебных созданий, и что из этого получилось — едва не порушили всё. Потому что были сильные, но не очень умные. В «Эпоху хаоса» немногие умели писать. Она умела: она знала три языка в совершенстве, а полдюжины на слух. Она знала законы и обычаи, логику с философией, историю народов, экономику государств — многое и разное, что занимало мысли в тяжёлые часы. И мир прояснялся.

Не вера, не честь и даже не ослиное упрямство, а именно знания дали ей силы пройти через всё. Наверное, другая Снежинка бы сломалась. Наверное, другая стала бы убивать. И сама поставила бы точку над своим миром боли, одиночества, темноты. А она справилась — потому что не боялась учиться, потому что многое выучила и многое хотела узнать.

Нужно знать себя, чтобы не переступить пределы. Нужно знать других, чтобы принять в них чуждое себе. И нужно знать законы мира, чтобы найти общее даже в самых чуждых умах. А когда «чужие» идут рядом, нечто в мире меняется, и в душе растёт то особенное чувство — торжество.

Прав Рогатый — от этого не отказаться. Нельзя выбрать покой, когда внутри такая-то буря; нельзя забыться в снежинках, пока рядом сотни неизведанных путей. Поэтому она не останется в Кантерлоте. И с Семьёй тоже не останется.

Она будет послом.