Цикл "Механическая рука"

Правильно

ЦИКЛ «МЕХАНИЧЕСКАЯ РУКА»

ПРАВИЛЬНО

автор Ivan_Magregor

— Эх, братишки, в Глинсайде и не того насмотришься. – доказывал крупный черный земной пони своим товарищам, потрясая в воздухе копытом. – Это еще что, вот пару лет назад было вообще жуть: недоросли распоясались, хоть не заходи туда. И ничего с ними сделать не могли, ну никакой управы, ей-же ей!

Он быстро сделал пару глотков из большой глиняной кружки с коричневой глазурью чтобы промочить горло. Слушавшие его более молодые коллеги по транспортному ремеслу украдкой бросали быстрые взгляды вглубь темного помещения, где в мягком полумраке и приятной тиши вкушали яства и вина знаменитости. Пока черный рассказчик пил квасок овсяный, слово перехватил пожилой серый земной пони небольшого роста:

— И что только с ними не делали: уж и стражники их сколько раз на горячем ухватывали, и родители настрого наказывали, даже много раз поколачивали, а им как с гуся вода. Уж недельку ль, вторую, пока круп саднит еще малость, да и не шалят, а там сызнова давай втихомолку похаживать, а там и больше давай на прохожих погуливать. Уж на что были детки разбойные, как бывало, и прохожего яйцами да зашвыривают, а то и мукою осыпят сверху донизу. Вот как я быти масти серою, масти серою, гривой черною, а с шалостей ихних и белым оттуда выйду, снежным-сизым, аки дед старобытный.

Посторонние, что краем уха заслышали чудную, непривычную речь пожилого пони, притихли и прислушались. Он же, между тем, смутился этого, заметив к себе внимание, и замолчал. Жеребцы, что сидели за его столиком, привыкли уже давно, и внимания на это совершенно не обращали. Черный здоровяк не смел перебивать старшего, хоть и был значительно крупнее, и смотрелся уверенней. Но серый пожилой земной пони был для него очень авторитетным, мало того, начальником их небольшой бригады. Наконец, видя, что серый рассказчик продолжать не намерен, слово снова взял черный, предварительно утерев губы внушительной пястью своей черной, как смола, ноги:

— Да, много чего они пакостили. А вот только прошло годков несколько, и все они подросли, и шалости свои бросили. Кто куда подались. Только история осталась про вожака про ихнего. Красивая история, необычная. – И он снова приложился к кружке с квасом. Молодые жеребцы, что до этого мирно поглощали вкусный обед, оживились начали наперебой выклянчивать:

— Расскажи...

— Дядь Лайн, ну пожлст...

— Ну дядь Лайн...

— Ладно, так и быть. Расскажу. – откашлявшись, ответил черный Лайн и подавил отрыжку, помня о том, где находится. Грузчикам, техникам, транспортным пони и прочему обслуживающему персоналу театра разрешали кушать в той же столовой, где и знаменитым драматургам, музыкантам и актерам. Естественно, ото всех требовалось вести себя культурно, и суровые жеребцы-тяжеловозы всегда трепетно выполняли нормы приличия, ведь тут можно было задешево откушать самые изысканные деликатесы в очень приятной обстановке. Мало ли сказать, что тут можно было всего за один бит отведать знаменитые грибы шиитаке с сыром касу, за три бита – пюре бижмон с самой свежей цветной капустою, а порция фруктового ассорти, которой хватало для насыщения двум крупным жеребцам, шла всего за два бита. Многие блюда, как например, белые трюфели Каркадо, можно было отведать здесь, и только здесь. И хоть заведение официально считалось столовой, но могло с легонцой заткнуть за передник многие и многие рестораны Филлидельфии. Жеребец Лайн нахмурился, вспоминая, и начал:

— Значит, дело все было годика полтора назад, как раз весна была в разгаре, и на полях бескрайним желтым ковром зацвели одуванчики... Гммм... – Лейн замялся. – Ну не могу я это так рассказывать. Про одуванчики эти, и розовые бантики. Не мое это. Ну разве нельзя нормальными, простыми словами? Баян, расскажи же ты. У тебя так оно все складно выходит. Расскажешь? – Лейн с надеждой посмотрел на серого своего начальника, и тот кивнул легонько, и повел своим высоким, чуточку скрипучим голосом:

— Отчего ж не рассказать? Сказ — он ведь и есть, чтобы сказывать.

Так вот, было это дело недавнее,

Хоть недавнее, а все прежнее,

Как и раньше на свете случалося,

Когда путь товарищей шел по разному.

Како шли года, детки прежние,

Что над прохожим бывало подшучивали,

Али добро, ли злобно мешавши им,

Росли быстро, а кто и помедленней.

Атаманом у них, как водилося,

Как и прежде бывало за правило,

Был пегас – крылья синие,

Крылья синие — крылья сильные.

Подстрекал ён их всех на шалости,

На разбойную тропку их важивал,

А носил он имя Тервия,

Имя Тервия, сын Викария.

А и стали детишки старшие,

Стали думу думать нелегкую:

Той ли ходим путем-дороженькой,

А туда ль поведет нас Тервия?

И не только думу думати,

Разговаривать стали долго ли,

И говаривать слова гневные,

Слова громкие да обидные.

И собралися как-то детушки,

И говорили они таки слова:

«Уж как мы, молодцы все писаны,

Да пойдем мы, молодцы, к Тервию.

Да зайдем в палаты белокаменны,

Да зайдем-тко во столовую, во горенку,

Уж поклон мы отвесим Тервию,

Да и скажем ему всей дружиною,

Что дела плохие и пакосные

Не пойдем мы за ним больше делати,

И отныне его слушати

Не сберемся отныне и к веку-то».

И собралися молодцы все писаны,

Да пошли все молодцы к Тервию.

Да зашли в палаты белокаменны,

Да зашли-тко во столовую, во горенку,

Уж поклон отвесили Тервию,

Да сказали ему всей дружиною,

Что дела плохие и пакосные

Не пойдут-ко за ним больше делати,

И отныне его слушати

Не сбираются отныне и к веку-то.

И возгневился тогда Тервия,

И грозился он им грозами,

И топтал копытом пол каменный,

И рек он им таки слова:

«А и сильные, и могучие,

Стали вы, жеребцы любезные,

А не помните, не сказываете,

А такими вы были ли с первого?

А не помните, и не сказываете,

Что водил я вас всех с первого,

А и сильными, и могучими,

Со мною вы стали, братие!

А теперь, когда силушку, мною данную,

Ощущаете, подарённую,

То меня, атамана Тервия,

От себя и погнать собралися?

Уж холил вас, лелеял ранее,

Уж водил с собою за силушкой,

Да ее и добыл как водится,

Уж как водится, получается.»

А ему отвечают товарищи,

Отвечают, глаза не прячучи,

Отвечают честно и прямо-то,

Отвечают таки слова:

«Уж ты гой еси, свет-Тервия,

Уж ты прежний атаман-то наш,

Не ты нам силушку нашу выведал,

Она с нами была с веку-то.

Не тебе ль было силушку дати нам,

А ты сам ее брал бессовесно

На дела нехороши, пакосны.

А теперь же не хочем силушку

На дела пускать на пакосны,

А хочем ее, родимую,

На дела пустить добры и правильны.

Ох ты гой-еси, сын Викария,

Уж ты Тервия – крылья синие.

Не хотим тебя больше слушаться,

И не слушаться – видеть нехотя.»

И обиделся тогда Тервия,

И расправил он крылья синие,

Улетел он свет за очи,

И доселе его не видывали.

Серый Баян закончил длинное и необычное повествование и допил свой квас. Даже музыка притихла, пока он рассказывал эту историю, а все посетители навострили ушки.

— Пожалуй, будем собираться, ребята. – резюмировал он, закончив обед.

-Так, быстро все доели! – скомандовал черный Лайн, и молодежь послушно зазвенела посудой, опустошая тарелки. Затем вся команда резво поднялась, отнесла посуду на мойку и удалилась по своим делам. Розовая единорожка-официант быстро прибралась за их столиком, принесла новых салфеток и удалилась на кухню. Несколько минут спустя она вновь появилась в проеме, левитируя перед собой поднос с закусками и горячими блюдами, ловко и грациозно пробралась между столиков и подошла к нужному. Тот стоял у самого окна, черный, тяжелый, с массивными гранеными ножками и немножко закругленными углами столешницы. Толстые багровые шторы вполовину закрывали высокое окно.

— Ваш заказ. – звонким голосом оповестила официантка.

— Благодарю вас. – ответила ей серая земная пони с длинной ухоженной гривой и розовой бабочкой на точеной шейке. Она расчистила место для яств, переставив специи и салфетки подальше, и помогла официантке разместить коврики, приборы и заказ на столе. Ее белая спутница-единорожка с короткой, стоящей торчком синей гривой, что сидела напротив, даже не повернулась, и продолжила изучение дерева в окне. Дерево было самым обычным кленом, разве что крона его была сформирована правильно и аккуратно, четкой красно-желтой сферой обвившей ствол. Огненные листья потихоньку сыпались с дерева, устилая брусчатку, да еще и мелкий дождик пустился.

— Уже принесли. – мягко напомнила серая поняшка единорожке, поднимая вилку.

— Еле половина зала набралась. – отрешенно ответила ей белая. – Совсем никуда не годится. Хорошо хоть это последний концерт в Филидельфии. Надеюсь, в Сталлионграде будет получше.

— Винил, давай покушай, все будет отлично, вот увидишь. – серая перехватила взгляд единорожки и улыбнулась еле заметно так, как это умела только она. – Как раз твой любимый соус пармезан к горячему.

— Ох мне эти соусы... – недовольно сморщилась Винил и обратила внимание на принесенные блюда. Фаршированные баклажаны дымились, маня запахом, призывно поблескивали фиолетовыми матовыми боками. Единорожка сглотнула слюну:

— Можно было просто чипсов с колой, это у тебя все эти... – она осеклась, заметив смеющиеся глаза Октавии. – Ладно, ладно. Выглядит действительно вкусно.

Октавия не стала медлить, быстро порезала первый баклажан на пять равных частей, отчего испарения многократно увеличились, в особенности от желтоватой начинки, подлила специальным ковшиком пикантного соуса и смачно захрустела, уплетая за обе щеки, наплевав на все рамки приличия. Винил Скретч не отставала от подруги, и за столом воцарилась тишина, прерываемая звоном посуды и пыхтением двух голодных поняш.

Наконец, с кушаньями было покончено, посуду унесли, на столе остались только большие чашки с латте и небольшой серебряный поднос с шоколадом. Винил Скретч, заметно повеселев после трапезы, расслаблено откинулась на мягком диванчике, обтянутом темно-красным велюром. Октавия могла поспорить о том, что Винил сейчас закрыла глаза и медленно впадает в дремоту, но за непроницаемыми очками подруги этого не было видно. Иногда серая поняша завидовала этим очкам: частенько приставучие фанаты и корреспонденты заводили длинные разговоры «за жизнь», и пока она, Октавия, вежливо поддерживала беседу, бесстыжая Винил просто дремала, самым непостижимым образом при этом сохраняя участливое выражение лица. Правда, как-то раз она захрапела прямо посреди интервью какой-то местной газетенке. Скандала не было, корреспондент оказался довольно милым жеребцом, и выразил понимание усталости таких занятых пони.

Октавия пригубила немного кофе, запив кусочек горького шоколада, и теперь рассматривала столовую Филидельфийского театра. Она была тут далеко не впервые, но убранству этого помещения могли позавидовать многие рестораны, и она не упускала возможности полюбоваться интерьером. Высокие потолки с дивным гипсовым барельефом двухвековой давности в стиле барокко совершенно непонятно как, но гармонично сочетались с многоярусным люстрами в духе кубизма. Авангардистская мебель, совершенно не к месту, казалось бы, очень выгодно смотрелась на фоне размеренных готических стен со строгими светильниками. И дополнял уютный зал большой панорамный пейзаж-триптих в стиле классического реализма, расположившись в самом заметном углу, причем так, что первая и третья его часть заняли перпендикулярные стены, а средняя стала в угол под 45 градусов.

— Ах, Октавия, девочка моя! – донесся до поняш высокий с хрипотцой, отлично поставленный тенор, в котором, несмотря на всю мягкость, чувствовался металл. Октавия быстро обернулась на знакомый голос, Винил же отреагировала лишь небольшим движением пушистых ушек.

— Михал? – вскинула бровь серая красавица, расплываясь в улыбке.

— Октавия, душа моя, звезда моя... – к столику подошел высокий, стройный, даже несколько худощавый седогривый серый пони в дорогой шляпе с длинным коричневым пером, кьютимаркой в виде шпаги, улыбаясь в короткие аккуратные черные усики. – Это услада для моего сердца – видеть тебя в родных пенатах.

— Ох, Михал... Сколько же мы не виделись-то? – Октавия не скрывала своего волнения.

— Каждое мгновение, проведенное без твоего внимания – это мука для моего сердца. – улыбаясь, без запинки декламировал пони в шляпе, — Как роса иссушается утренним солнцем, как дерево теряет желтую листву в сию осеннюю пору, так моя душа теряется в этом безумном, жестоком мире без тебя, Октавия, душа моя, звезда моя...

Октавия с улыбкой слушала дифирамбы, отлично понимая тщетность любых попыток их прервать. Нужно просто дослушать до конца. Многие молодые кобылки таяли от таких слов седогривого жиголо, когда-то носившем черную растрепанную гриву, и умевшем рычать как тигр, но Октавия слышала это тысячи раз, а еще она слышала и многое другое от Михала, значительно менее приятное, поэтому воспринимала все как обычный ритуал. Винил же между тем напряглась и села в скованную позу, чувствуя такое давление незнакомца, вдруг обратившего свой взор не нее:

— Ах, Октавия, я просто неотёсанный болван, — хрипел Михал, тряся седой гривой, — Как мог я позабыть о твоей прекрасной спутнице? Ты можешь не представлять ее, ибо не знать ее может лишь болван и невежда, которого совершенно не помешает проучить как следует. Вы – Винил Скретч. Больше говорить нет смысла, ибо все этим уже сказано.

Октавия попыталась вставить словечко, но это было безнадежно, дерзкий напор серого пройдохи смог бы сдержать только он сам. Ну и еще директор театра.

— Позвольте же представиться мне. – Жеребец магией снял шляпу, и оказался единорогом. Шляпу он манерно прижал к груди и поклонился размашистым реверансом. – Меня зовут Михал Ярски, я руководитель и дирижер Филидельфийского симфонического оркестра, а также актер академического театра.

— Очень приятно. – напряженно ответила Винил. Октавия отодвинулась на диванчике дальше, позволяя Михалу присесть, что он незамедлительно и сделал. Сделав трагическое лицо, которому, впрочем, не было совершенно никакого смысла доверять, он продолжил:

— Ах, Октавия, ты даже не представляешь, какой утратой был для меня и оркестра твой уход. Но я понимаю, что ты переросла это. Я понял, что ты – птичка более высокого полета, и преступлением было бы насильно удерживать тебя в гнезде. Я счастлив, что смог воспитать такую талантливую, грациозную и гармоничную пони, которую сейчас вижу перед собой. – он приобнял ее, но она, смеясь, прижалась к нему.

— Да помню я твое воспитание. Когда мне во сне виделись твои «Тысяча чертей!», я чуть с кровати не падала...

— Тысяча чертей!!! – хрипло крикнул Михал, Винил подскочила от неожиданности, а Октавия и жеребец заливисто расхохотались. Краем глаза Винил отметила, как в центре зала в их сторону боязливо оглянулись несколько побледневших пони. Наверняка это был кто-то из оркестра.

— Душа моя, ты даже представить себе не можешь, как же я радуюсь твоим успехам. А радио — ... – он мечтательно закрыл глаза, — ... это услада для моих ушей. Сейчас я просто счастлив встретить тебя. Нет, не тебя – вас! Вас обеих рад я видеть. Винил Скретч, я теперь спокоен за свою Октавию, за ее талант, за ее судьбу.

— Вон как? – осторожно напряглась единорожка.

— Именно! – воскликнул Михал, снова вынудив подскочить Винил, а Октавию захихикать. – Именно, Винил Скретч. И ты есть та причина, по которой я спокоен. Если ты с Октавией, моей душой, то я могу расслабиться и заняться лоботрясами из оркестра. Тысяча чертей. – добавил он негромко, но теперь улыбались уже обе поняши.

— А что вы думаете о той истории, которую рассказал Боян? – неожиданно отвлекся серый жеребец.

— Кто? – не поняла Винил.

— Бригадир тяжеловозов. Во-он за тем столиком сидели, ушли когда вам принесли заказ.

— Ах, это. – Октавия расслабилась. – Ну что же, обычная история про хулиганов. Жалко, что не поколотили своего вожака – поделом бы ему.

— А ты что скажешь, Винил Скретч? – обратился Михал к единорожке.

— Не знаю. Как-то не досказано. Чего-то не хватает. Не мог вожак хулиганов вот так взять и улететь куда глаза глядят.

— Почему? – заинтересовался жеребец.

— А с чего вдруг? Ну послали его на дальнее облако, ну так ведь не конец же жизни. В конце-концов, мог успокоиться и остаться в компании. – Винил сдвинула плечами.

— Но он ведь хотел быть вожаком. – не унимался Михал.

— Ну так поступил бы в академию, не знаю, в вожатые для жеребят подался, что-ли. – Октавия непонимающе посмотрела на Винил.

— Да я думаю, он просто идиотом был. – резюмировала Скретч, — Или же там было кое-что еще, что не сказано. Какая-то загвоздка.

— Да, верно. – согласился жеребец. – Я пегаса этого знал, и его отца знал. И историю эту из первых уст. Да, Винил, все верно понимаешь. Не все там было сказано.

Михал погрустнел, и Октавия быстро перевела тему:

— Ты лучше о себе расскажи, Михал. Смотрю, совсем седой стал... –

— А, чего мне станется, а? Все наглецы и подлецы еще отведают моей острой дирижерской палочки, никакая каналья не посмеет филонить. Все как обычно, Октавия. Но вы же уже поняли, что пришел не для того, чтобы говорить о себе, о своей седой гриве, и о том, что есть еще порох в пороховницах. Я пришел послушать вас.

Октавия улыбнулась:

— А у нас все замечательно, заканчиваем турне, успех как обыч...

— Черт меня побери, половина зала – это успех?! – жеребец встряхнул своей гривой, отчего враз превратился из интеллигентного пони в натурального дикаря, — Октавия, ты можешь заморочить голову Винил Скретч, но не мне. Живо анализ ситуации!

Серая поняшка смутилась и начала мямлить:

— Оу... Михал, это так неожиданно, как-то даже и не дум...

— А ты думала? – бесцеремонно прервал ее Михал, обращаясь к белой единорожке.

— Пока нет. – хмуро ответила Винил.

— Думай! – повелительно прохрипел жеребец.

— Думать особо нечего. У нас нет ничего нового в репертуаре. – монотонно протянула Октавия.

— Так и есть! – воскликнул Михал.

— Значит, нам нужно придумать что-нибудь новенькое. Что скажешь, Окти?

— У меня есть одна идейка...

— Вы ведь завтра в Сталлионград отбываете? – бесцеремонно перебил Михал. – Вот и хорошо. Я, собственно, за этим и подошел. Вот тут, — он откуда-то пролевитировал небольшую, в пару дюймов, коробочку, отлично упакованную и перевязанную красной лентой. – Вот. Это посылка. Передать нужно срочно, почтой займет пару недель, вы же через два дня будете там. В концертном холле посылку заберут. Ну что, Октавия, выручишь старину Михала?

— Да какие проблемы. – равнодушно ответила Скретч, перехватывая коробочку и ставя ее на стол рядом с собой.

— Вот и чудненько. Так, мне пора, а то мои охламоны совершенно распустились. Чрезвычайно приятно было пообщаться, но нужно бежать. Каналья, как же нужно... – жеребец проворно выбрался из-за стола, опять снял шляпу и размашисто поклонился поняшам, и направился к столику в центре зала.

— Тысяча чертей! – донесся его рев. – Струнные, значит, уже перестали играть по соседям?

Группа пони быстро закончила трапезу и устремилась к выходу, подгоняемая проклятьями руководителя оркестра.

— Странный тип. – подытожила Винил, допивая свой латте. Октавия немного помолчала, съела еще пару кусочков шоколада, взглянула в окно и с улыбкой поведала:

— О, на самом деле странностей ты еще и не видела. О богини, одно время я его боготворила. Потом боялась. Жутко так боялась, от одного его крика меня бил мандраж, прямо как тех бедняг за столиком, которых он погнал на репетицию. А потом.. Потом я действительно переросла это все. И он стал чем-то обыденным, вроде так и должно все быть.

— Такое может стать обыденным? – Винил обратила внимание на шоколад и принялась живо его уплетать.

— О да. Всякое может стать обыденным. Даже Винил Скретч, знаете ли.

— Окти, ты меня недооцениваешь. – недобро усмехнулась Винил, но снова переключилась на шоколад.

— Знаешь, Винил, а ведь он прав. У нас сейчас отличная программа, но мы выступаем с ней уже год. Год назад эта программа вызывала дикий ажиотаж. Программа осталась все такой же...

— Клуфая плогламма. Эфифненько же. – с набитым ртом заметила белая единорожка.

— Да, программа не изменилась. Но пони переросли ее. Как я переросла Михала в свое время. Думаю, нам следует двигаться дальше. Этот Михал... Да, он странный, эксцентричный до ужаса, но у него всегда на все было чутье. И мудрость. – Винил вопросительно уставилась на подругу, оторвавшись от шоколада, которого на подносе оставалось совсем немного. – Да, да, мудрость. Перед самим своим уходом я приглядывалась к нему, и замечала, что он ничего и никогда не делает напрасно, и все его действия направлены на конечный результат. Иногда я не могла понять, зачем он делает то или другое, и лишь через месяц, два, а то и год, становился заметным результат безумного, как казалось в то время, поступка.

— Окти, только не говори, что ты в него втюрилась. – скривилась Скретч. Октавия улыбнулась и отмахнулась:

— Не говори ерунды. В самом начале, когда я считала его богоподобным существом, можно было предположить такое. И многие молодые кобылки сохли за ним. Да и сейчас таких много. Но уверяю тебя, Винил, стоит такой попасть к нему в оркестр, и всю романтику за месяц как ветром сдует. А сейчас я вижу в нем просто хорошего друга. Он ведь добряк, на самом деле, как и ты. Хоть и кажется злюкой поначалу.

— Хе-хе, ну ладно хватит. А то щас слезу буду пускать. – хихикала Винил, но у нее в самом деле поднялся к горлу комочек.

— Хотя нет, Винил Скретч. Ты все же лучше. Всегда и везде. Во всяком случае для меня. Он никогда не пойдет на то, на что пошла для меня ты, и я ценю это. Возьми шоколадку, белая ты егоза. – Октавия взяла последний кусочек с подноса и поднесла к губам Винил. Та аккуратно схрумала кусочек и облизала от остатков шоколада копытце Октавии.

Поезд живо нес музыкантов к Сталлионграду. К счастью, почти никакой аппаратуры с собой брать не пришлось, в концертном холле Сталлионграда устанавливали самую передовую акустическую систему, и Винил ерзала по сидению в предвкушении новой техники. В живую ее еще никто не пробовал, только заводские характеристики были известны, и Винил будет первой, кто ее протестирует. В Сталлионграде билеты на все пять выступлений были раскуплены еще неделю назад, ведь здесь с этой программой Скретч и Октавия с ансамблем еще не выступали. И по этому поводу настроение у всех было приподнятым. Более того, коронованная принцесса Твайлайт Спаркл лично будет присутствовать на первом концерте. Октавия удивилась такому ее стремлению, ведь через три недели такой же концерт будет в Кантерлоте. Но Винил подняла подругу на смех, удовлетворительно отметив, что новая принцесса плотно держит копыто на пульсе нового слова в музыкальной технике.

Винил и Октавия ехали в отдельном купе, обсуждая идею новой программы. Нотные листы валялись по всему столу, и даже на полу их было изрядное количество. Но разговор, тем не менее, не шел.

— Уж и не знаю. Винил, стаккато в таких местах просто недопустимо. Это настолько дурной вкус, что даже обсуждать это смысла не имеет. – Октавия говорила тихо, но манера отрывисто выговаривать слова выдавала ее раздражение.

— Не занимайся занудством. Ну сколько же можно зудеть – вкус, не вкус, послевкусие, блин. Ты не стряпню готовишь!

— Так тебе не нравиться моя готовка? Это уже стряпня? – Октавия подняла голос.

— Ну вот, приехали. К чему тут вообще это? Ты тут предлагаешь все медленно и тихонько обойти, но Окти, медленно и тихонько – это ведь не круто! Мы ведь не абы что пишем, а рок-оперу. РОК! Слышишь, рок! Рок не будет правильным, если он везде будет мягеньким, как твоя грива.

— Не пытайся подкупить меня такими дешевыми комплиментами, подруга. И про стряпню я еще никуда не забыла! – Октавия надула щечки и демонстративно уставилась в окно. За окном мелькали уже обсыпавшиеся редкие деревья севера, укрытые тонким слоем снега. Это немного успокоило поняшку, и она перестала злобно сопеть.

— Октавия, только давай не будем переходить на личности, занудство и и прочее, что совершенно не имеет отношение к будущей рок-опере. Ну Окти, ну ты же такая умница...

— Хватит тут сюсюкать! То, что ты предлагаешь – это неправильно. Это не по правилам, Винил. Так никто не делает, в музыке такое – недопустимо. Неправильно, и все тут. Везде есть свои правила, не нами писанные, но проверенные. И нарушать их как минимум глупо. – серая поняшка начала собирать разбросанные нотные записи.

— А то, что хочешь ты, тоже, между прочим, ни разу не по правилам. Ты лезешь в рок со своими правилами, но тут им ходу нет, они тут не работают. Оу, прием, Окти? Я говорю, что они тут в про-ле-те. Как фанера над Кантерлотом. У рока тоже есть свои правила, и я не стану допускать неправильного рока.

— Тогда забудь про оперу. Делай свой рок. А я буду делать свое. – злобно отрезала Октавия. На ее прекрасных глазках заблестели слезы.

— Ну и все. – надулась Винил, нахохлилась и отвернулась к окну. Комок также стоял у нее в горле.

Настроение было безнадежно испорченным. Через пару минут Октавия закончила собирать записи, вышла из купе и отправилась к своим ребятам. Белая единорожка сняла свои пурпурные очки и принялась утирать частые и крупные слезы, хлынувшие из глаз. До самого Сталлионграда Винил и Октавия не разговаривали.

В городе группу встретили тепло. Администрация заранее обо всем позаботилась, разместила артистов в гостинице недалеко от концертного холла. В самом здании, оказавшемся на удивление огромным, их встретил аж сам начальник – крупный, дородный красный жеребец с багряной гривой. Пока Октавия и Винил шли к центральному залу, он взахлеб рассказывал историю холла, а также нараспев нахваливал новейшую акустическую систему, которую совсем недавно разработал Ижемский завод.

— Систему уже смонтировали, но сейчас производится окончательная отладка и настройка. Так что до вечера она работает в тестовом режиме. Завтра же с утра вы сможете приступить к подготовке к концерту. – закончил начальник холла буквально в паре метров от кулис центрального зала.

— А как же я разберусь с незнакомой аппаратурой? – заволновалась Винил.

— О, не стоит беспокоиться. Завод прислал специалистов для наладки и обучения операторов. Завод все дела делает до конца и качественно, о том вам нечего беспокоится. За сим я раскланиваюсь и предоставляю вам возможность самим все увидеть. – начальник козырнул и отправился по делам.

Винил и Октавия медленно вошли на сцену центрального зала. Он был просто громаден.

— Я смотрю, в Сталлионграде просто обожают все громадное. – меланхолично заметила Октавия. Винил пустила это мимо ушей. Громадное, не освещенное пространство зала давило и завораживало одновременно.

— И сколько же пони сюда можно уместить? – хмыкнула белая единорожка.

— Четыре тысячи пони. – отозвался откуда-то из-за чудовищно больших колонок веселый, чистый низкий голос.

— Ого. – флегматично заметила Винил.

— Да, немало. – согласился голос из-за колонок. Также оттуда доносилось лязганье, шуршание и кряхтение. Наконец, кряхтевший выдохнул и направился в поняшам. Звук копыт был необычным, словно он приволакивал ногу или хромал. Наконец, он показался из-за колонки. Он действительно хромал на трех ногах, высоко поднимая правую переднюю ногу, обложенную какой-то странной металлической шиной.

Это был среднего роста серовато-белый единорог с коротко стриженными черной гривой и хвостом. Наконец, он протопал на своих трех.

— Приветствую вас. Я старший наладчик, я же буду вашим консультантом по первых порах.

— Очень приятно. – холодно ответила Октавия, косясь на покалеченную ногу единорога.

— Да, кстати, Ярски должен был передать мне ревербератор-эмиттер. Ну дирижер из Филидельфии, помните? Коробочка с красной лентой?

— А, да. Держи. – Винил вытащила магией из сумки коробочку. Единорог перехватил ее магией и поднес ближе к себе и открыл. Из коробочки медленно выплыл кроваво-красный светящейся рубин.

— Ну вот, последняя деталь. Без вас бы ничего не получилось. Так что вы молодцы. Вот мы его сейчас и установим. Хотите посмотреть?

— Без разговоров. – оживилась Скретч, но тут же отпрянула, когда металлическая конструкция вокруг «покалеченной» ноги единорога вдруг с тихим гулом ожила. Это была почти точная копия руки, какая бывает у грифонов, или драконов, но металлическая, с пятью хорошо развитыми пальцами и резиновыми подушечками на их окончаниях. Единорог ловко поймал этой рукой кристалл, и он встал в специальный паз на запястье, что позволило пальцам снова беспрепятственно передвигаться. Заметив реакцию поняш, единорог улыбнулся:

— Не бойтесь, это обычный рабочий инструмент. А теперь пойдем, я покажу вам как я им пользуюсь.

С этими словами единорог, несмотря на три ноги, довольно проворно подошел к центральной консоли в левой части сцены, и поняши пошли за ним. Там он принялся быстро выворачивать крепежные болты боковой панели при помощи это металлической руки, которая могла быстро вращаться вокруг своей оси. Сняв панель, он вернул в пальцы кристалл и стал аккуратно его монтировать, прикрепляя маленькими латунными крепежами. Наконец, все было готово, и он так же ловко вернул панель на место и завертел крепежи.

— Ну вот и все. Осталась самая малость. Кажется, я заслужил чай. А вы как? – Винил и Октавия замотали головами. Тогда единорог молча развернулся и отправился за кулисы по тайным переходам концертного холла.

— Странный тип. Не мудрено, что он якшается с Михалом. – заметила Октавия. Винил не успела ответить, потому что в дальнем конце зала появилась небольшое окошко света, возвещавшее о том, что в зал кто-то вошел. По залу шли двое, причем голос начальника угадывался явно. Кто был вторым, в темноте видно не было. Винил и Октавия молча ждали, кто же выйдет на свет из темноты. Возможно, кто-то из ансамбля Октавии. Слова же начальника расплывались в гулком пустом зале, и разобрать что он говорил было невозможно.

Наконец, на свет показался он и небольшая лавандовая единорожка, которой он без умолку что-то рассказывал. Поняши не узнали ее, поэтому переглянулись и собирались уйти.

— Это же принцесса Твайлайт. – укоризненно сказал им начальник холла. Поняши с удивлением заметили на спине лавандовой пони крылышки. Винил показалось, что они еле заметно подрагивали. Артисты поклонились юной принцессе, и Твайлайт засмущалась:

— Ну что вы, не стоит. Прекратите, все в порядке. Кстати, начальник, вы говорили, что здесь главный наладчик от завода. Где же он?

— Да вот только-что куда-то вышел. – ответила Скретч. – Буквально только-что ковырялся в этой штуке.

Начальник затараторил:

— Вы понимаете, ваше высочество, техники бегают по всем уровням, поймать их очень тяжело. Сейчас он тут, через минуту уже в другом конце холла что-то крутит. Пойди найди его тут. Если прикажете, я вызову его в приемную.

— Зачем же мешать. Просто хотелось посмотреть как они работают. Я догоню вас, начальник. – расстроено сказала Твайлайт и осмотрелась. Начальник вежливо поклонился:

— Я буду ожидать вас в буфете, ваше высочество. – и быстро направился к выходу.

— Простите, вы можете описать техника? – обратилась Твайлайт к Винил и Октавии.

— Конечно, ваше высочество...- начала серая поняша.

— Пожалуйста, просто Твайлайт. Не нужно всей этой... ну вы поняли. – попросила лавандовая пони.

— Да без проблем. – хмыкнула Винил. – То ли белый, то ли серый единорог, кьютимарку не запомнила.

— А имя?

— Мм... Забыли спросить. Мы сами тут пару минут как, так что особо не знакомились.

— Ясно. Ладно, извините, не буду отвлекать. – Твайлайт развернулась и двинулась к дальнему выходу.

— Да, еще обвешанный двигающимися железяками. – крикнула Винил вслед. Она не видела в темноте, как лицо лавандовой принцессы расплылось в улыбке от уха до уха.

Через минуту после того, как Твайлайт вышла, в проеме из-за кулис показался сам техник, сжимая железной рукой большую чашку, над которой клубился пар.

— Тебя тут искали. – заметила Скретч.

— Кто? – оживился единорог.

— Начальник и принцесса.

— Оу, принцесса тут? Странно, не слышал, что она должна быть. Кто, Селестия, или Луна? Каденс?

— Юная принцесса Твайлайт. – сказала Октавия.

— Твайлайт? Рановато. В газетах писали, что она должна быть на вашем первом концерте, а это послезавтра. И чего хотели?

— Посмотреть как работаешь.

— Ага, это дело хорошее. Можно долго смотреть на огонь, на воду, и на то, как работают другие пони. Ладно, если начальству надо – вызовет. А не вызовет, значит, не надо. – единорог переключил внимание на дымящую чашку чая и принялся дуть и потихоньку пить.

— Железная логика. – согласилась Винил. Октавия водила вокруг скучающим взглядом.

— А почему вы молчите? – удивился единорог, — вас по радио послушать, то вы постоянно болтаете, что-то обсуждаете, шутите. А сейчас как воды в рот понабирали. Или чаю.

— Все в порядке. – нервно ответила Октавия.

— Ого, значит и впрямь проблемы? – удивился белый единорог, — Это никуда не годиться.

— Простите, но это не ваше дело. – огрызнулась серая красавица.

— Вот тут накладочка. Я вас с таким настроем-то к технике не подпущу. Техника она что?

— Что? – уставилась на единорога Скретч.

— Техника – она ласку любит. Ласку, и понимание. Гармонию она любит, иначе с ней никак. По хорошему с ней надо, тогда и она себя хорошо покажет. Ну а вы там себе где-то поругались, на технике будете вымещать, она и не сдюжит. А кто виноват? Ну конечно, завод ведь виноват, не то что-то накрутил. Нет, девоньки, так дело не пойдет. Или я вас к машине не допущу.

— Ну, это не вам решать. – Октавия хмыкнула.

— Ух ты, серьезно? Смотрите сюда, маленькие, если я не подпишу вот этот акт о том, что вы ознакомлены с правилами эксплуатации машины, — единорог извлек магией какой-то бланк и помахал им перед носом Октавии, отчего она попятилась, — То вы не будете иметь право даже включать машину. Так что о концертах можно забыть, будете сами разбираться с администрацией и рассерженными зрителями, и самое главное то, что мне за это ровным счетом ничего не будет. Ага. – единорог кивнул для внушительности. – А все почему?

— Почему? – хмуро выплюнула Винил.

— Потому что правила безопасности – первейшая вещь. Всегда и везде. Ну почти всегда и почти везде. – он несколько стушевался после этих слов.

— Чего ты хочешь. – устало сказала серая поняша.

— Хочу знать, какая собака между вами пробежала. А я пока чаю попью.

Октавия вкратце рассказала о сути конфликта, который возник в поезде, а единорог тем временем допил свой чай, отставил чашку и начал с кислой миной:

— Значит, неправильно. Ну что ж, серьезный повод. Правильно, неправильно. А что вообще это правильно?

— То, что нормально. То, что положено. То, что многие делали и у них получалось. – монотонно ответила Скретч.

— Вон как. Но разве может быть что-то, что правильно вообще? Что правильно в абсолюте? Нет, может, конечно, но уж точно оно не ограничивается рамками какого-то музыкального стиля.

— Не согласна. – перебила Октавия. – Правила могут появится только в условиях каких-то рамок, вне рамок нет правил, нет и возможности определить что правильно.

— Нет таких ситуаций, когда нет рамок. Уверяю вас, девоньки, даже те, кто кажется вам абсолютно свободными, и те скованы рамками, причем подчас гораздо более жесткими, чем вы.

— Все равно тогда выходит, что ты говоришь впустую. Отсюда выходит, что нужно судить исходя из выбранных рамок. Октавия верно сказала. – начала оживляться Скретч.

— Нет, не впустую. Я не говорил, что рамок нет, я говорил, что незачем ограничивать себя рамками лишними. Что является вашей целью? Зачем вы пишете рок-оперу?

— Ну как зачем? – удивилась Октавия. – Чтобы сделать красивую музыку и порадовать пони.

— Верно. А что в музыке главное? Стиль?

— Нет. – удивленно сняла очки Винил и захлопала глазами.

— А что же? – не унимался единорог.

— Неверное, красота. – тихо сказала Октавия.

— И гармония. – опустила глаза Скретч.

— Вот. Вот же. Гармония и красота. – Единорог вышел на центр сцены. – Но разве гармония и красота могут ограничить себя каким-то стилем? – он поднял правое копыто, и манипулятор сжался в железный кулак, — Разве будет гармония в том, что все будут одинаковые, с одинаковой прической, с одинаковыми вкусами и одинаковым характером? Ведь мир – он огромный. – единорог обвел пустой темный зал правым копытом, и железная рука распахнулась во всю ширь, Октавия вдруг заметила большой крестообразный шрам на его левой щеке, — Мир, он разный. Именно из этого, разного набора всяких разностей может получиться хаос, а может получиться гармония. И это зависит от вас, дорогие мои. Это зависит от того, что и в какой последовательности вы возьмете из этого большого, разного мира.

Единорог замолчал, а поняши посмотрели друг на друга. Они ничего не говорили, просто подошли и обнялись, и снова в их глазах были слезы. На это раз оттого, что они опять нашли друг друга.

— Прости меня, Тави. – шепнула в серое ушко Винил. Октавия не ответила, только сильнее прижалась к белой, такой любимой вредине.

— Кхм... Итак, все в порядке, как я вижу? Ну вот и ладушки. Начнем, пожалуй, обучение. – белый единорог с улыбкой подошел к подругам.

— Слушай, тебе никто не говорил, что ты обломщик? – бурчала Скретч, нехотя отпуская серую пони.

— О, да. Я такой. Обламывать романтику – моя профессия. Вторая. А первая – обламывать... а впрочем, не будем об этом. Что ж, дорогие граждане артисты, так как теперь вы обрели гармонию и можете нести ее машине, подходите, не стесняйтесь, будем учиться. Ученье свет, а неученье – платный свет.

— Слушай, откуда у тебя эти шрамы? – указала Октавия на странный крест на щеке.

— Ах, это? Пренебрегал техникой безопасности при аварийных и нестабильных режимах работы. И вы очень верно подметили эту важную, я бы даже сказал, животрепещущую тему, ибо именно с этого мы и начнем. С техники безопасности.

В дальней ложе, в самом тихом углу, стараясь не издавать ни звука, сидела принцесса Твайлайт, смотрела на сцену блестящими глазами и улыбалась.

Концерты ансамбля Октавии и Винил Скретч прошли в Сталлионграде с большим успехом, а новая звуковая техника Ижемского завода показала себя отлично, и многие заведения Эквестрии заказали себе подобные установки, особенно после крайне положительных отзывов Винил Скретч в прессе и на радио.

Винил Скретч и Октавия пытались пригласить странного единорога на ужин и пообщаться с ним поплотнее, но он больше не появлялся в музыкальном холле. Прибывшие утром наладчики сообщили, что старший наладчик, он же генеральный конструктор, выезжает на объекты только в самых исключительных случаях. Попытки наладить контакт через Ижемский завод ни к чему не привели: поняш отправляли в отделы закупок, разработок и продаж, но субординация и координация на предприятии были строгими, поэтому далее этих отделов никаких контактов им получить не удалось.

Через полтора месяца по возвращению из Сталлионграда Винил Скретч и Октавия поставили свою рок-оперу, что вызвало небывалый фурор и породило новый жанр в музыкальном искусстве Эквестрии.

Ходок

Есть немного гримоты. Но только чуть-чуть.

ЦИКЛ “МЕХАНИЧЕСКАЯ РУКА”

ХОДОК

Автор Ivan_Magregpr

Вагончики легко и быстро скользили по рельсам среди длинного и широкого поля, бескрайним грязно-белым одеялом простелившегося до самого горного кряжа, что подпирал небо непобедимыми исполинами гор, окутаных белой дымкой в вершинах. Мерно покачивались вагоны, успокаивающе постукивали колеса. Пассажиры уже устали разговаривать, кто задремал, кто просто смотрел в окно. Только жеребята еще не растратили всей своей энергии, то и дело что-то выкрикивая или высоко подскакивая.

— Не желаете ли чаю? — осведомился проводник, толкая впереди себя тележку с инвентарем и термосами.

Это вывело Рарити из лекгого транса, в котором она уже с добрых полчаса пребывала, глазея на бесконечное поле в проталинах, редкий лесок да горную стену.

— Да, пожалуй, — согласилась она. Проводник – фиолетовый, с матовой шерсткой кристальный земной пони в характерной фуражке уже начал приготавливать чай еще до ее согласия.

— Благодарю. – тихо добавила Рарити, когда чай был готов, и она подхватила стакан в забавном подстаканнике магией. Проводник кивнул и покатил свою тележку дальше, чтобы дать чаю другим пассажирам. Единорожка снова задумчиво уставилась в окно. Она тихонько дула на чай, желая немного остудить: она не была любительницей пить горячее, оно обжигало ей язык. Дома она задолго до чаепития заваривала напиток, чтобы он успел остыть. Теперь же оставалось только дуть. Если бы рядом был кто-то из ее подруг, она непременно начала бы ныть и возмущаться по этому поводу. Наверное, даже громко, на весь вагон – чтоб было веселее. Но плакаться было некому, и потому Рарити равнодушно дула на чай и полуосознано поглаживала мерно сопущий теплый комочек, что свернулся на скамейке подле нее. Она старательно избегала прикосновения к маленькому белому рогу, выпиравшему из сиренево-розовой гривы комочка.

Он вдруг заворочался, и Рарити немедленно положила копытце внутрь его, на животик, и сильнее прижала к себе. Комочек успокоился и снова засопел.

Рарити сначала не решалась брать сестру с собой, ведь она не на прогулку едет, и с жеребенком возиться будет некогда, хоть Свити Бель уже достала ее просьбами. Но Шайнинг Армор, гостивший в Понивиле, любезно согласился посмотреть за сестренкой. Понятное дело, смотреть будет не он, но какая разница: малышка будет во дворце или около него и под присмотром. Остальные меткоискатели напрашивались тоже, но безрезультатно.

Рарити снова легонько погладила спящую сестру и осторожно принялась за чай.

Дело спорилось быстро, Уокер был привычен к нему. Сумки уже собраны, вся необходимая поклажа – тоже. Для верности он еще раз все проверил и уселся привести себя в порядок. Он ухватил гребешок, совмещенный со скребком, и принялся разравнивать и вычищать свою густую коричневую шерстку и длинную прямую белую гриву. Чистить особо было нечего, но эта привычка его уже никогда, наверное, не оставит. Это постоянное желание почиститься и разровнять шерсть уже стало навязчивым. Оно приобретало размеры настоящей мании, мешало жить, иногда просто так в городе в самой безобидной ситуации желание это становилось настолько сильным, что путались мысли, и подумать о чем-то другом было просто нереально. Жеребец уже начал подумывать, что пора бы сходить с этим к врачу. Но что ему там могли сказать? Это было обычным делом для таких как он. Все, что там ему скажут, то только то, что все в прошлом, и глупо вспоминать. Это он и так знал.

Рарити, неслышно ступавшая по изумрудной мягкой и теплой травке, незаметно для Уокера подошла к его подворью, замерла на пригорке и невольно залюбовалась зрелищем того, как крупный жеребец с кьютимаркой кирки, и так ухоженый, самозабвенно приводил себя в идеальный порядок. Она решила подождать и посмотреть до конца, так мастерски у него все выходило, хоть и не было магии. Но щетка в зубах или копыте с мощным копытокинезом земного пони доставала везде.

Уокер заметил Рарити, когда в очередной раз повернул голову со щеткой в зубах, и был раздосадован тем, что его увидели в минуту его слабости, когда он снова поддался своей мании. Кобылка же несколько смутилась, что ее застукали за подглядыванием, но не подала виду, и спокойно пошла по тропинке дальше вниз, вроде она там не стояла, а так, приостановилась осмотреться.

Жеребец спрятал щетку в сумку с поклажей, неторопливо подошел к невысокой калитке и отворил ее. Рарити еще некоторое время спускалась с пригорка по извивистой тропинке, пока достигла ее.

— Ты Рарити? – сипло спросил Уокер, пропуская белую единорожку во двор и затворяя за ней немного скрипевшую калитку.

— Да. Мистер Уокер, давайте будем на «вы». – ответила она спокойным, ровным тоном и принялась осматривать двор.

— Как пожелаете, мисс Рарити. – так же спокойно, без эмоций ответил жеребец.- Прошу в беседку.

Рарити молча последовала за ним. В беседке Уокер предложил гостье теплого молока с печеньем, и развернул карту.

— Значит, это здесь? – осведомилась кобылка, проглотив песочное печенье.

— Да, это здесь. Некоторые опасные участки нам не обойти, но не стоит беспокоится на этот счет.

— О вас я слышала самые лестные отзывы, мистер Уокер. – кивнула кобылка и принялась за молоко.

— Благодарю, мисс. Я рад, что вы согласились выполнять все мои требования. – жеребец флегматично рассматривал карту, ведя уже до автоматизма заученный диалог.

— Это ведь непременное условие любой вашей экспедиции, не так ли?

-Верно, мисс Рарити.

— И я теперь должна выполнять любые ваши пожелания?

— Это было бы весьма уместно, мисс. – ответил Уокер не поднимая глаз от карты, сознательно пуская мимо ушей ее тон, придававший неоднозначность диалогу.

— Тогда хорошо. – снова ответила кобылка равнодушно, ощущая некотрую досаду из-за сухости в интонации жеребца.

Пока Рарити пила молоко в невысокой беседке, Уокер проводил лекцию по технике безопасности. Это было очень скучно, но Рарити изображала заинтересованность. Наконец, пришло время окончательных сборов.

— Это ужасно. – ворочалась единорожка под тяжелыми сумками. – Знаете, лучше бы я взяла свою одежду. Это же сущая безвкусица.

Жеребец ничего не ответил на это, лишь туже затянул ремень, и Рарити поморщилась. Серая толстая ворсистая попона с капюшоном, свернутая в трубочку, покоилась на спине и вызывала бурю негодования кобылки. Но все это было тщетно. Вот сборы и закончены. Жеребец замер и пристально посмотрел на единорожку:

— Мисс Рарити, мы уже обсуждали этот вопрос в письмах, но давай все же отложим на месяц поход. Подождем пока весна настанет нормальная. Вам оно что, так сильно горит?

Рарити хмыкнула:

— На месяц? Это исключено. Я согласилась предоставить вам довольно щедрое вознаграждение, мистер Уокер. От такого не отказываются. – И она демонстративно отвернулась. Жеребцу снова жутко захотелось рассчесываться, и он замотал головой, проганяя эти проклятые мысли.

Попоны пригодились сразу, как только пони вышли за пределы города. Мягкая зеленая травка сменилась мерзлой землей, укрытой мокрым слежавшимся снегом с частыми проталинами. Весна позже приходила в эти северные земли, но погода все-же была приемлемой для похода.

Одежда, при всей своей неказистости, довольно хорошо сохраняла тепло и не пропускала холодный порывистый ветер. Ворсистая ткань иногда порождала разряды статического электричества от трения о шерстку, еле слышным потрескиванием возвещая о его искорках. Прессованый снег не проваливался, прогалин же путники избегали, ибо там собиралась вода.

Небо, несмотря на все еще студеную пору, было по весеннему голубым, и даже ни единого облачка на нем не было. Идти было легко, правда, далековато. Проводник Уокер дал большой крюк, объясняя эту необходимость наличием коварных топей на пути, так что до восточного горного хребта они добрались только к вечеру. Там Уокер провел кобылку узенькой тропкой к маленькой уютной пещере, где они и встали на ночлег.

Рарити осмотрелась в этой небольшой пещере, и обнаружила, что она не единожды использовалась пони: место для костра было выложено, возле него расположилось несколько лежанок с потрепаного вида мастрасами. Даже перекладина над костром была на месте, более того – железная.

— Это ваше место? – спросила она у проводника, уже сгружавшего свои сумки на небольшой плоский камень, вполне пригодный в качестве стола.

— Я им пользуюсь, но тут бывают многие. Сейчас, конечно, до наступления тепла тут никто не бывает. Да и летом эти горы не особо популярны. Иди сюда, я помогу тебе снять поклажу. Вам, простите мисс. – добавил он. Рарити молча подошла и подождала, пока он распустит ремни и снимет сумки. Когда ее глаза немного привыкли к сумраку пещеры, она обнаружила немаленький запас дров в углу.

— А кто принес сюда дрова? – поинтересовалась она.

— Я, Уилли и Малыш Грей. Мы натаскиваем все нужное летом, чтобы всегда было под копытом. Можно даже сказать, что в основном это работа Малыша – он притащил больше половины всего, что тут есть. – жеребец принялся распаковывать провиант.

— Вон как? Самый маленький притащил больше всех? – удивилась кобылка.

— Это кто ж маленький? Грей-то? – жеребец усмехнулся, и это была первая его улыбка, которую видела Рарити. Он очень красиво улыбался, не ржал, сдержано и скромно, но выходило как-то... величественно,что-ли? – Грей такой маленький, что если б взять тебя, да меня, да еще жеребенка, и то меньше Грея получится. Он потому и Малыш, что огромный.

— Странно, зачем тогда Малышом назвали? – улыбнулась Рарити.

— Давай займись... займитесь едой, мисс, а я пока костер буду жечь. – сказал Уокер, когда сумки были распакованы. Рарити хотела было фыркнуть, и уже задрала было голову, но была остановлена колючим взглядом жеребца.

После ужина проводник расположил кобылку на лежанке возле костра. Матрас, несмотря на подуставший вид, был мягким и сухим. Набит он был соломой, но глупо было ожидать чего-то получше. И то хорошо, Рарити думала, что придется спать на камне. Сам проводник уселся на другом мартасе и поддерживал огонь, чтобы нагорело побольше углей.

— А холодно еще надворе. В пещерах, наверное, будет потеплее. – сказала Рарити и плотнее закуталась в длинную, теплую попону. Ей не было холодно, костер довольно быстро обогрел маленькую пещеру, да и одежду проводник выбрал подходящую. Хоть и безвкусную.

— Нет, мисс. В глубь камня будет холоднее. Там всегда холодно, даже в разгар лета.

— И ты там работал?

— Да, мисс. Приходилось.

— Тяжело было?

— Приятного мало. Королю нужны были эти редкие кристаллы, и мы их добывали.

— Почему же вы не убежали? Вас бы никогда не нашли в этих пещерах. – Рарити высунула мордочку из складок большой серой попоны и посмотрела на него пристально.

— А как же наши близкие, мисс? У меня старые родители, у брата – семья, трое жеребят. А еще четверо жеребят и жена двоюродного брата, который сидел в темнице. Что бы они кушали? Мы с братом кормили всех.

— Так вы всех сейчас содержите? – удивилась кобылка.

— Только я, мисс. Брата больше нет, а Стоун в темнице пропал. – Уокер ворошил веткой угли чтобы костер горел быстрее.

— О... прости. Поэтому ты ходишь в эти горы? Простите, вы. Впрочем, давайте уж на ты, чего уж там. – Кобылка нагрелась в своей «постели», и ее начало клонить в сон.

— Да, так лучше. – согласился жеребец и поправил белую гриву, загородившую глаз.

— Скажи, Уокер, вот у вас все пони земные. А не хотелось бы тебе иметь крылья там, ну или рог? Мне бы, например, очень не хватало бы моего рога.

— Не думаю, что мне может не хватать чего-то, чего у меня никогда не было. Я ведь даже не знаю, каково это – быть с рогом. Вот если бы у меня он был, а потом забрать, тогда да, я бы жалел. А так...

Рарити еще немного поглазела на огонь и тихонько засопела, погрузившись в спокойный сон после длительного пути. Уокер еще жег костер чтобы углей было побольше и не мерзнуть ночью, и посматривал на спящую Рарити. Убедившись, что она заснула, он тихо вытащил из своей сумки щетку и снова принялся чистить и причесывать идеальную шеколадного цвета шерстку, надеясь успокоится перед сном.

Уокер схватился с постели с выпучеными глазами. Он весь дрожал как осиновый лист. Опять. Опять!

Тихо, спокойно. Где щетка? А, вот она. Спокойно. В этих горах так бывает всегда.

Потихоньку он унял дрожь, вышел подышать морозным воздухом. До рассвета еще часа два. Ложиться спать он больше не будет. Лучше выспаться дома, или в поле, когда проклятые горы будут позади. Там такого почти не бывает. Почти.

Тихо, чтобы не разбудить Рарити, он развел костер и дожидался ее пробуждения, готовя завтрак.

— Тут аккуратно. Иди за мной, старайся идти в след. Говорить только тихо. Поняла?

Рарити кивнула. Они уже прошли несколько пещер. Магические фонари, которые достал проводник, были невероятно яркими. Рарити уже заметила, что он очень щепетильно относился к экипировке, и все, чем он пользовался в походе, несмотря на невзрачный внешний вид, было очень высокого качества. И немалой цены, стоило полагать.

Кобылка осторожно ступала за провожатым, с интересом осматриваясь вокруг. В этом хитросплетении ходов можно было заблудиться даже с картой. Сейчас же они проходили огромный зал с торчащими из пола огромными, а где и меньшими каменными конусами. Свод уходил куда-то ввысь, свет фонарей, ярко освещавший вокруг пространство, туда все-же не доставал. Зрелище было потрясающим, стены этого громадного каменного зала были утыканы самоцветами-самородками. Было странно, что никто не пытался их вытащить. Рарити так увлеклась, рассматривая их, что напрочь забыла о наказе Уокера.

— А! – завизжала она, провалившись в небольшое углубление. Тут же каменные своды застонали в ответ, и потолок пещеры захрустел. Рарити даже опомниться не успела, как ее что-то очень сильно и больно толкнуло вбок, отчего она отлетела на пару метров и перекатилась, запутавшись в накидке. Сразу за этим раздался громкий грохот, и вокруг рассыпалась каменная крошка. Кобылка быстро подняла голову, и в свете откатившегося фонаря заметила Уокера, который и толкнул ее. Он быстро схватился на ноги, подскочил к единорожке, одним рывком поставил ее на ноги и толкнул вперед, отрывая от созерцания громадного каменного конуса, торчавшего из того места, где она только что стояла.

Он быстро лавировал между сталагмитами, каким-то чутьем понимая, где будут падать острые каменные глыбы, и избегал встречи с ними. Он тащил и толкал Рарити как собачноку на поводке, держа зубами за длинный капюшон.

Наконец жеребец увидел в свете болтающегося на боку фонаря то, что хотел – широкую нишу в стене зала, — и устремился туда, петляя и дергая в разные стороны бедную кобылку, отчего она уже несколько раз чуть не свалилась с ног. Внезапно Рарити почувствовала, как сзади загрохотала очередная упавшая глыба, ее сильно дернули назад, и она упала. Она взглянула ошалевшим взглядом, и увидела, что проводника придавило, отчего он и упал, увлекая ее за собой. Он, тем не менее, быстро собрался, толкнул ее в сторону ниши, и та все поняла без слов, быстро преодолев оставшиеся до укрытия метры.

Сам Уокер, немного повозившись, сумел подняться: привалило не его, а накидку, и только осколки сталактита откололись после падения и упали на спину. Он изо всех сил дернулся, и накидка треснула, освобождая владельца. Он не стал мешкать ни секунды, тут же пробежал оставшееся расстояние и укрылся в углублении, придавив Рарити к стенке. И вовремя: рядом с первым сталактитом упал второй, поменьше и потоньше, но зато острый как копье. Как раз бы хватило чтобы навечно пригвоздить к полу жеребца как бабочку в коробке коллекционера. Так они просидели пару минут пока обвал не закончился.

К счастью, больше ничего с потолка не падало, и Уокер осторожно выбрался. Прислушавшись, он побросал камни в разных направлениях, постукал по стене, громко прокашлялся. Вроде, прекратилось. Тогда он отправился в то место, где все началось, подобрал фонарь Рарити, который не разбился, а только укатился на пару метров, и вернулся.

Он молча поманил Рарити копытом, и та вылезла из укрытия. Он аккуратно укрепил фонарь на ее боку, и они так же тихо двинулись дальше. Когда опасный зал был пройден, в очередном переходе Уокер сказал:

— Тут есть небольшой зал. Устроим привал, перекусим.

— Прости, я не...

— Просто выполняй мои распоряжения, и тогда проблем не случится. Давай помогу. – он распустил ремни на перевязи Рарити, и ее сумки мягко скользнули на пол. Свои он опустил так же тихо и мягко.

— Если вздумаешь присесть – то только на каремат. Не вздумай садиться или ложиться на голый камень.

— А то что? – поинтересовалась Рарити.

— Жеребят хочешь иметь?

— Это, значит, у тебя такой стиль соблазнения? – Рарити подняла бровь.

— Это значит, что отморозишь все без каремата. – проводник достал зубами сверток, развернул его и бросил кобылке. По мере углубления в недра горы действительно становилось холоднее. В теплых попонах при движении это не чувствалось, но на привале давало себя взнаки.

Рарити устало присела на толстую прокладку лежанки. Уокер достал маленькую горелку и зажег ее. На нее он поставил небольшой чайник и наполнил его водой из фляги. Это даже была не вода, а кофе – кобылка сразу почуяла его вкусный аромат. Чайник вскипел быстро, жеребец разлил жидкость по чашкам, достал галет, и путники по-быстрому перекусили.

— Рарити, осмотри повреждения. Лучше обработать заранее. – попросил Уокер когда все собрали.

— О... я и не подумала... Тебя сильно ранило?

— Нет, но посмотри нет ли открытых повреждений.

Уокер снял накидку и сел, а Рарити осмотрела круп и спину.

— Несколько гематом, причем одна довольно внушительная слева на спине. Болит?

— Немного саднит. Сейчас смажешь мазью ее, и двинемся дальше.

Пока проводник доставал мазь, Рарити обратила внимание на снятую им накидку. Ткань оказалась совсем непростой: она специально была не очень прочной, и разорвалась именно там, где ее держал камень. Не сверху, не сбоку, а именно там, где оканчивался придавивший ее камень. Это позволило пожертвовать только небольшим куском накидки, и она все еще закрывала све тело, сохраняя тепло.

— Значит, это здесь?

— Да, мы пришли. Выбирай нужные тебе кристаллы, и будем выбираться из камня. – Уокер насторожено водил носом.

— Тут безопасно? – Рарити смиренно смотрела на проводника. После нескольких часов блуждания в недрах горы и пережитого обвала инстинкт самосохранения обострился до предела.

— Вполне безопасно. Если не делать глупостей. Ты можешь знать где и какой кристалл находиться, поэтому нужно только чуть-чуть сковырнуть породу. Вот если брать как раньше – все подряд, то да, очень опасно.

— Как спина, Уокер?

— Все в порядке. Сейчас достану инструменты и приступим.

Камни, которые находили в этох горах, и впрямь были необычными. Мало того, что они были аномально крупными и изумительно правильной формы, так еще и внутри у них были чудные символы и рисунки. Диковинные структуры, правильные геометрические фигуры, лабиринты, даже изображения фантастических цветов!

Иногда можно было найти камни, которые включали в себя один или несколько вкраплений других драгоценных камней! Не было решительно никакого научного объяснения этому, но вот он, этот чудный, редкий камень, и плевать он хотел на то, может или нет вся профессура Кантерлота объяснить его существование.

Рарити захватил настоящий азарт. Но когда обе сумки были наполнены этими неповторимыми шедеврами природы, которых нигде больше было не найти, кобылка успокоилась:

— Хватит, лучше потом еще раз прийти.

Сумки взял Уокер, и экспедиция двинулась назад. Когда все опасные места остались позади, настроение у Рарити стало просто радужным, у проводника также отлегло от сердца. Они устроили еще один привал, и вскипятили кофе. Кобылка улыбалась от уха до уха:

— Ты ведь не знаешь, зачем мне эти камни?

— Судя по твоей кьютимарке, ты занимаешься камнями. – хмыкнул жеребец.

— Вообще-то я дизайнер. Ну, одежду шью.

— Ага.

— Через две недели в Кантерлоте будет показ мод, и я хочу удивить всех своей новой коллекцией с этими чудными, неповторимыми камнями. Такого не будет ни у кого!

— Это точно. Сейчас здесь никто ничего не добывает. И правильно делает.

— Почему?

— Опасно. Сейчас, да и при Сомбре, все разработки велись в Западных горах. Тут, в восточных, работало только несколько десятков пони, самых опытных шахтеров. Тут ведь невольников не было – только добровольцы.

— Так ты добровольно тут работал?

— Да, приходилось. Я ведь уже говорил, что кормлю целую ораву жеребят. Двое, правда, уже подросли и в этом году сами смогут работать. А невольным трудом в этих горах много не накопаешь: неопытного рудокопа враз гора заберет. А опытного горняка особо не заставишь: год кайлом промашет – три камешка положит, и нигде его, шельмеца, не поймаешь. А вот по хорошему с ним – так за день тележку этих кристаллов вытащит.

— Значит, Сомбра с вами по хорошему обращался? – удивилась Рарити.

— Денег не скупился. Прихвостни его, опять же, нас не трогали, главное рот в городе не особо разевать. Просто нужны мы ему были, вот и позволял вольности.

— Значит, тут опасно?

— Ачей сама не видала? И кобылок сюда водить не люблю. Она их не любит. Уж сколько случаев было-то.

— А я думаю, сказки это. – Рарити принялась за кофе.

— Помалкивай, пока из горы не выйдем. Я вот тоже не верил, да вот первые, кто в этой горе работали, и рассказывали. Вообще, кобылок не любит она у себя.

— Кто она?

— Хозяйка. Я ее не видел, но горняки наши, говорят, видели, и даже разговаривали. Поучала она их уму-разуму как не пропасть в горе в этой, а они и нам рассказывали. Попервах ведь много нашего брата тут головы сложили. А потом, как расскзала она как да что – и меньше много стало пропадать. Редко кто, да и то по глупости.

— А что за хозяйка?

— Хозяйка горы. Ее, поговаривают, даже Сомбра боялся, вот и не совался сюда никогда. И прихвостни его тоже старались без надобности не лезть. Двух как есть задавило, причем там, где никак не должно было.

— Какая интресная легенда. – удивилась кобылка.

— Легенда – не легенда, а только злить Хозяйку не надо. И кобылкам осторожнее быть, да и вообще к горе не соваться. Но не тебя она не сердится, чем-то ты ей приглянулась.

— Хм, с чего ты взял? – заинтересовалась Рарити.

— Да вот как обычно – если кобылка заходит в гору, так стонет камень, под ногами порода крошится. Сам сколько раз видел и слышал. А с тобой – все тихо-мирно, и даже камни не поют.

— Что?

— Мм... Ну там, где месторождение, кобылка если – звенят камни драгоценные, дрожат. А при тебе тихо.

— Ну да, конечно тихо, — замеялась Рарити, — Пару часов назад чуть не раздавило.

— Это ты не путай, красавица. Тут ты сама сдурила, ни при чем Хозяйка. Наверное, оттого не злиться, что похожа ты не Нее.

— А ты что, видел? – развеселилась Рарити.

— Другие видели, вот и описывали. Тоже, мол, среднего роста, белая шерстка, синяя грива. А глаза синие-синие, как у тебя. И говорили, как посмотрит не тебя – утонуть в тех глазах можно. Вот.

— Так красиво рассказываешь... Знаешь, а я ведь даже не поблагодарила тебя. Ты ведь спас меня сегодня.

— Это моя работа, не стоит благодарности.

— Нет, стоит. В конце-концов я ведь Элемент Щедрости. – Она ловко поднялась и быстро поцеловала его в нос. – И я могу быть очень щедрой. – добавила она тише.

— Это все замечательно, Рарити, но давай сначала выберемся из горы, а там уже будет видно что и как.

— И ты всегда такой романтичный? – скривилась она.

— Я неуютно чувствую себя в этом камне. Потому давай выбираться. Да и холодно очень.

— Да, я тоже уже до ужаса замерзла.

— Говорил же, нужно было весну хорошую ждать. – вздохнул Уокер.

— И что нам теперь делать? – прижалась к нему Рарити, трясясь от холода.

— Пойдем к пещере, там есть запас дров, еды на пару дней хватит, а то и попостимся. Это ненадолго, весна ведь, максимум на сутки-двое. Ну неделька – это уж худшее. А там вьюга уляжется, потихоньку до города и доберемся.

Они надеялись, что станет теплее, когда они выберуться из горы, и к вечеру они уже будут в городе, но погода приподнесла им неприятный сюрприз. Внезапное похолодание, все небо затянуто тучами, вьюга и густой снег – вот чем их встретило небо. Совсем не то голубое и ясное небо, которое было вчера. Ветер стонал, крутил и переметал сугробы, которые уже успело навалить за ночь и полдня непрерывного снегопада. За серой стеной дальше ста метров полно было что-либо увидеть. Там, где еще вчера они легко, как по дорожке, шли легким шагом, теперь были глубокие барханы рыхлого снега.

Найти заветную пещеру не удалось: ветер перемел к скале горы снега, и пещера оказалась под многометровым его слоем. Да еще и Рарити поскользнулась, спускаясь со скалистого балкона, и теперь хромала на левую заднюю ногу, приволакивая ее.

— Вернемся в гору? – спросила кобылка, пытаясь перекричать свист ветра.

— Нет, нельзя. Без дров за пол-суток мы замерзнем, уже сколько раз бывало. – ответил Уокер. – Нужно пробираться к городу, иначе крышка. Искать нас начнут не раньше чем завтра утром, а замерзнем мы гораздо раньше.

— А почему же вы там дров не запасли? – хныкала Рарити.

— Там вообще-то нельзя жечь костер, дым и угар не выветриваются, идут внутрь, и потом можно задохнуться, даже через пару месяцев. Но сейчас, конечно, это было бы до фонаря. Поэтому только к городу.

— Хорошо, как скажешь. – ответила Рарити плотнее кутаясь в накидку.

Проводник бросил все сумки, оставил только фонари и одежду. Благо, был дополнительный комплект накидок, который они и одели. Уокер решил идти напрямую через топи: это было вчетверо ближе, да и во время вьюги запросто можно сбиться с дороги. А прямую линию жеребец умел выдерживать в пути. Рассчитать направление города от горы сложности для него ровным счетом никакой не представляло. И вот они двинулись.

Сразу стало ясно, что Рарити очень плохо переносит холод, и брести в сугробах для нее оказалось очень сложной задачей, даже несмотря на то, что Уокер пробивал путь. Уже очень скоро ее ножки озябли в снегу, и плохо слушались свою хозяйку, а поврежденная нога с каждым шагом со все меньшей охотой удерживала вес кобылки.

Но самое страшное ждало путников, когда они добрались до топей. Хоть это и означало то, что пройдено около трети пути, но из-за сугробов совершенно не было видно полыней и лоханей, обильно раскинувшихся в топях. Несчастные пони то и дело проваливались в тухлую студеную воду, иногда до половины корпуса. Через десять минут ножки Рарити охладились, и отказались слушаться. Она упала на них и тихо плакала. Не потому, что было больно – она уже практически не ощущала ног, — ей было очень жалко умирать вот так. Она так бы и замерзла, но проводник вовремя заметил ее отсутствие, благо, он был значительно выносливее и привычен к холоду.

После нескольких попыток поднять кобылку на ноги ему стало ясно, что идти она не сможет. Тогда он быстро продырявил зубами свои накидки, взвалил кобылку на сильную спину и продел в прогрызенные дырки ноги Рарити, чтобы они грелись о его бока, иначе через пару десятков минут они будут полностью обморожены.

Убедившись, что Рарити не замерзнет на спине, Уокер двинулся через топи далее. Нужно успеть добраться до темноты, иначе температура значительно упадет, и тогда даже он не выдержит.

Тяжело было не только кобылке: ему самому было очень сложно. Рарити шла с опущенной на мордочку накидкой по его следам, ему же приходилось смотреть во все глаза. Без очков в его большие глаза попадали мелкие ледяные осколки и травмировали их. Левый глаз совсем уже заплыл и непрестанно слезился.

Наконец, топи были пройдены, и оставалась только треть пути. Проводник был полон решимости пройти этот путь.

После того, как кончились топи, Рарити почувствовала себя значительно лучше: ножки отогрелись, почти не болели, и она уже пробовала понемногу шевелить ими.

Уокеру же лучше не становилось: промоченные ноги и грудь на морозе быстро охлаждались, все тяжелее было вдыхать морозный воздух. Иногда казалось, что вместе в воздухом вдыхаешь боль, а самого воздуха не хватает. Он понимал, что это начинается пневмония, и нужно спешить. Но обмороженные ноги отнюдь не стремились спешить. Да и травмированная камнями некогда крепкая спина, на которой он нес драгоценный груз, дергалась и грозила изломиться.

Последние пару километров показались ему тысячами миль непрерывных страданий. Он уже сам не понимал, и даже боялся думать о том, каких усилий стоит ему каждый шаг.

Последние свои десять метров он отчетливо понимал, что это конец, и больше он этими ногами не пройдет, даже если обе Богини и и Сомбра будут заставлять и одновременно кричать прямо в уши. Эти последние десять метров пути вдруг его мысли обрели просто кристальную ясность. Четкость. Последовательность. Он знал, что нужно делать.

— Рарити. – сипло, но громко сказал он.

— Что. – кобылка наклонилась к нему чтобы лучше слышать.

— Ты уже можешь идти?

— Да, думаю, мне уже лучше.

— Сейчас пойдешь прямо, не сворачивай. Тут уже недалеко. — и силы покинули его. Проводник рухнул внезапно, словно его ноги в мнговение ока испарились. Словно их и не было. Удара он не почувствовал, ощущения были такими, столно он рухнул на легкую, воздушную перину после утомительного дня, и сладостная истома понесла его на волнах сновидений.

Сон. Опять этот сон. Всегда, когда он бывает в горе. Он отлично понимал, что спит, но даже не пробовал проснуться. Он знал, что это тщетно: сон не прекратится, пока он не увидит все снова.

— Слышал, сегодня король прибывает. – говорит бригадиру стражник. Уокеру безразлично, как зовут стражника. Шахтеры зовут их ублюдками. Просто и со вкусом, да и зачем еще с их именами заморачиваться.

— Слышал, слышал. Работы бы приостановить, слышь-ко что наши говаривали про короля? – а вот и Руф, авторитетный шахтер. Все жеребцы наши его уважали.

— Но-но! – повысил голос стражник.

— Не нокай тут, не у себя дома. Хочешь в горе остаться? Я тоже не хочу. В общем, идите там готовьтесь. – он махнул копытом, и стражник удалился.

— Эй, народ! – гаркнул бригадир. – Добираем тележку и все на сегодня. Выходной.

— А за полдня кто нам заплатит? – бурчит Уиллис, брат Уокера.

— Всех денег не заработаешь. Кому надо – потом сверхурочно поработаете. Не бойтесь, не обижу. – Руф примирительно машет копытом, и все вновь принимаются за работу.

— Жеребята, а слышали че? – вдруг озывается худой Тарил. Не стоит оценивать его внешне. Этот щуплый жеребец не просто сильный – он прямо двужильный. Все просто диву давались, откуда у него такая сила?

— И че? – радостно отвечает ему Уокер. Радостно, потому что только что отбил из породы великолепный рубин в форме сердца. Наверное, кристальное сердце тоже отсюда, из этой горы.

— Вроде как Эквестрия нашему королю какие-сь ноты пишет. Кума вчера вечером сказала, она в конторе писемной служить. Они что, музыкою общаются, или чаво? – да, хоть силы Тарилу не занимать, а вот мозгов бы не мешало.

— Это документ такой, дубина ты! – гогочет Уиллис, — Нота протеста. Не поделили чего-то. И король на нашу гору-то какие-то надежды имеет. Что-то тут такое интересное есть, а то ведь с Богинями тягаться — не запросто дело.

— Хорош языками чесать. Тележка доверху. Поехали отседова. – командует бригадир, и два десятка горняков покорно осталяют инструменты и двигаются к выходу. А Тарил и Уиллис, как самые разговорчивые, тащат тележку с породой. Бригадир собрал камни, и Уокер проследил, чтоб рубин на него записали.

На полпути заметно шевеление стражников.

— Наверное, уже тут. – занервничал бригадир, и эта нервозность передалась всем остальным. – Так поднажмем. Ребята, оставляйте телегу, завтра вывезем. Выпрягайтесь, кому сказано! – повышает он голос.

Все идут быстрее, но не успевают. Камень застонал и задрожал. Уже было поздно.

Все срываются на бег. Сзади слышен грохот. Уокер повернулся, и увидел, что брата завалило, и он потерял сознание. Уокер тащит брата из завала, и даже получается вытащить, но от тащит только его половину: камнем его перебило надвое, передняя, обмякшая и безжизненная его половинка оставляет на камнях кровавый след.

Уокер окаменел от такого зрелища, но оплеуха от Руфа возвращает его к реальности. Руф тащит его за гриву, и Уокер без какой-либо соображалки бежит дальше.

Ребята бегут в проверенный склеп, а вот и он. Но забежать успевают не все: обвал преграждает безопасный путь. Тарил под завалом, в опасности остаются Уокер, Руф и еще трое шахтеров. Тарила удается вытащить, благо, он худой как щепка и везде пролазит. Все бегут дальше, остается только одна дорога – к выходу из горы, через зал со сталактитами. И они, как и ожидалось, летят с потолка как дождь. Но выхода нет, и нужно рискнуть. И вот накрывает Руфа. Многотонная глыба плющит его как лепешку, и его ошметки разлетаются вокруг. Что-то мягкое и теплое ударяется по бокам, отчего Уокер приспускает быстрее. Снова грохот. И теперь ошметки еще одного шахтера словно душем обдают Уокера. Еще удар. Еще.

Остались только двое – Тарил и Уокер. Скоро конец зала, и Тарил вырывается вперед, не зря же двужильный. Но зря, как оказалось: глыба настигает его, и какие-то бурые ленты из его живота летят во все стороны, закручиваются вокруг шеи Уокера, путаются в ногах...

Коридор, в конце его – свет. Это выход. Но что-то не так. Что-то висит на шерстке Уокера. Что-то, что не его. Но тоже теплое. Наверное, живое. Или было живым. Оно хлюпает, чавкает и раздает вокруг нестерпимый запах.

Вот и выход. Стражники. И Сомбра. Стражники пятятся.

— Снимите это! – плачет Уокер, но они шарахаются от него как от чудища.

— Убери это! – кричит он и бежит прямо к Сомбре. Стражники даже не пытаются преградить ему путь.

— Убери это с меня! – хнычет шахтер, а Сомбра пятится, в его глазах больше нет злобы, только страх.

— Уберите это с меня! – еле слышно сипит Уокер и просыпается.

— Он пришел в себя. Зовите врача, врача!

Вдохнуть нормально не выходит. Ужасно болят ноги. А правая передняя чешется просто ужасно. Ну хоть жив. Значит, таки дошел.

Открыть глаза сразу не получается. Вернее, получается, но видеть получается только через минуту. Да и то только правым глазом. Очень больно смотреть поначалу. Все белое. Потолок, стены, простыня.

Уокер попробовал двинуться, и это было больно. Медсестра – розовая поняшка – с некоторым волнением смотрит на него. И ноги. Болят ужасно, особенно возле копыт. Да и не мудрено.

Наконец, зашел врач, в синей накидке, синей шапочке, с синей шерсткой.

— Как самочувствие? – весело спросил он. Бравада врача – скверный признак.

— Да так себе. – сипло ответил Уокер, — Бывало и получше. Странный, непонятный свистящий оттенок его голоса и непривычные ощущения привлекли его внимание. Как и пыхтящие звуки рядом. Он повернул голову, и заметил какую-то гармошку, непрерывно двигающую круглыми мехами. «Легкие» — догадался он.

— Вы нас удивили. Если четно, я не думал, что в вашем случае можно выжить. – так же весело продолжил доктор, но Уокер перебил его, пытаясь привыкнуть к странному поведению голоса:

— Что с Рарити?

— О, с ней все в порядке. – уже боле спокойно, без наигранного оптимизма ответил доктор.

— Что вообще произошло?

— Она дошла до города и позвала помощь. Никаких повреждений, небольшой ушиб ноги.

— Сколько я не дошел?

— М... полтора километра. Да. – доктор снова замялся.

— Говорите, я не жеребенок. – вздохнул, если это можно так назвать, Уокер.

— В общем, сильное обморожение, пневмония, частичный некроз...

— По простому, доктор. Пожалуйста.

— Эх... Понимаете, сильная вьюга, следы Рарити замело, и вас нашли не сразу...

— Доктор, я прошу.

— Ммм... мы пыталиль, но ткани полностью разрушены... Мы были вынуждены ампутировать все конечности на 60-80%, пришлось удалить левый глаз... Легкие частично отказали, пока вы на аппарате искуственного дыхания... Но есть надежда на восстановление дыхательной функции. Ну, и общее истощение. Левая почка была отбита, но уже все в проядке. Да, простите, мы сделали все, что смогли. Чудо, что вы вообще остались живы. – доктор вздохнул.

— Спасибо, я понял. Мои родные знают?

— Да, конечно. Мы сейчас же оповестим их и мисс Рарити о том, что вы пришли в себя.

— Она еще здесь?

— Да, еще здесь. Кстати, если желаете, к вам уже могут приходить посетители. Один вас дожидается.

— Вот так вот сразу?

— Да, конечно. Так что, вы хотите видеть посетителей?

— Если дожидается – то пускай. Я же не король Сомбра, чтобы ко мне в очереди на прием стоять.

Доктор и медсестра потихоньку вышли, впустив кого-то. Уокер не видел кто это, только слышал тихие шаги. Потом услыхал, как кто-то забирается на скамейку слева. Вполне возможно, что ему это мерещится. Но он решил проверить и повернул голову, чтобы посмотреть оставшимся правим глазом. На стульчике, сердито на него уставившись, сидел небольшой жеребенок. Белый единорог, очень похожий на Рарити, только маленький, и глаза зеленые.

— Ты кто? – просипел жеребец, вернее то, что от него осталось, и жеребенок вздрогнул от неожиданности. Но быстро собрался:

— Я Свити Бель. Я заместо Рарити тута. Пока сестра на вокзале встречает там своих подружек. А я тута.

— Что, сестра напрягла дежурить? – догадался Уокер.

— Да, напрягла. – подтвердил жеребенок. – Сама тута постоянно сидела. А щас надо на вокзал – так говорит чтобы я посидела. Это точно нада – постоянно сидеть?

— Нет, не обязательно. Если не хочешь, то можешь бежать по делам.

— Ага, она мне потом такое задаст. А ты без ножек за меня не заступишся.

— Это точно. – подтвердил Уокер.

— А как ты без ножек будешь бегать?

— Да вот, наверное, никак.

— Совсем?

— Ага. –просипел жеребец.

— А что ты будешь тада делать?

— Не знаю. – честно ответил он.

— А принцесса Каденса гаварит, че ты должен гордится, и тебе надо дать медаль. Будешь гордиться?

— Буду, куда уж деваться.

— Но все равно бегать лучше, чем гордиться. Я бы лучше взяла ножки, чем медаль.

— Ну, уж что дают. Видно, ножек на склад не подвезли, одни медали остались. – Уокер улыбнулся.

— Да, она говорила, что даст тебе медаль. А еще я попрошу, чтобы дала ножки, когда на склад привезут. Она меня послушает, она очень хорошая. – жеребенок завертелся на месте, представляя, как он будет пробивать ноги со склада.

— Ты ее знаешь? – удивился Уокер.

— Да, мы с ней все эти дни так весело играли. Тетя Твайлайт говорит, что она – лучшая няня на свете.

— Круто, наверное, было. Слушай, а давно я тут? Ну, Рарити давно в больнице сидит?

— Уже четыре дня. Постоянно плачет. Ты что, ее обидел?

— Нет.

— Я вот тоже думаю, что нет. Она говорит, что обязательно вылечит тебя. Говорит, что наймет лучших этих... ну которые лечат. А потом на склад подвезут ножки, и принцесса их тебе даст. И ты снова будешь бегать.

— Да, точно.

— Тот синий дядя говорил, что послал за твоей мамой. А она не будет плакать, что у тебя нет ножек?

— Будет, наверное. – Уокер помрачнел.

— А братик у тебя есть? Чтобы с ножками? Чтобы она не так плакала?

— Был. Ладно, Свити Бель, я немного устал, да и ты, неверное. Иди отдыхать.

Жеребенок вприпрыжку убежал, медсестра осведомилась, не нужно ли чего, и в палате воцарилась тишина. Только аппарат мерно пищал, выбивая ритм здорового сердца, да шумели меха искусственного легкого. А Уокер размышлял.

«Лечение недешевое. Наверняка Рарити платит за лечение, но ведь новые ноги не вырастут. Буду калекой, обузой своим близким, а ведь раньше я был главным источником доходов. Что я еще умею делать? Да ничего.

Рарити, опять же, вбила себе в голову заботиться обо мне. Благородство, все дела, еще подруг сюда вызвала. Не надо ей связывать себя с калекой. Молодая, красивая, умная и смелая кобылка – вся жизнь впереди. К чему ей портить жизнь?

Медаль еще какая-то. Если эта малая знает принцессу, то и Рарити знает. Авось не оставят моих без денег. Мокки и Вайро уже подросли, оба в гвардию хотят. Медаль моя им, надеюсь, зачтется, и смогут остальных кормить. Заначка моя, опять же, на пару лет хватит перебиться, пока жеребята старшие на ноги встанут. Ну а если начнется история с лечениями – быстро она выйдет вся. Уж знаю я своих, до последнего гроша будут рыпаться. И Рарити тоже по миру пойдет. И, главное, какой смысл? Калека и есть.

Как ни верти, а ты отходил свое, Уокер. Всем полегче будет. Поплачут немножко, да и дальше жизнь пойдет. А так мучиться вокруг тебя будут. Да и сам ты не сильно порадуешся жизни — даже в туалет сам на выйдешь. А здоровьице ты свое знаешь – еще принцесс переживешь, хоть и без ног. Так что лучший выход для всех ровно там же, где и вход. Остается придумать как».

Жеребец повертел головой, ворочая глазом. Наконец, он увидел то, что хотел. Уокер вытянул шею и дотянулся до провода питания аппарата искусственного дыхания. Приловчившись, он вытащил шнур из розетки и поудобнее перехватил его зубами у самой вилки.

На тревожный зов пульсометра, завизжавшего когда остановилось сердце, прибежала медсестра, потом врач, и напрасно они пытались выдрать шнур, в который мертвой хваткой вцепился Уокер.

Звуки их возни он воспринимал все более спокойно, как будто это было ужасно далеко и его не касалось.

Боль.

Вспышка.

Ярость.

Боль.

Видит.

Уокер вдруг увидел окружающие предметы. Странно, он чувствовал, что глаз был закрыт. Для верности он открыл его и убедился, что он тоже видит. Но по нормальному

Снова закрыл и удивился тому, что может видеть незрячим глазом, да еще и закрытым. И как-то странно видеть. Будто все и сразу, без фокусировки на чем-то. Внезапно в поле зрения показался коричневый жеребец — единорог с черной гривой и левитировал перед собой серую палочку.

— Фокус! – громко сказал он, и Уокер с ужасом увидел, как вокруг палочки появилась квадратная зеленая рамка и замигала.

— Отмена. – так же сказал единорог, и рамка пропала.

— Фокус! – снова сказал он, и рамка обвела палочку.

— Ведение. – раздался его голос, и палочка при этом начала перемещаться в пространстве. Рамка следовала за ней, кроме того возле нее появились и замелькали какие-то зеленые цифры.

— Отмена. – скомандовал единорог, и снова видимость стала нормальной. Ну почти.

— Ну что у нас, Варон? – донесся откуда-то сбоку мягкий и жёсткий одновременно голос.

— Просто отлично. Выход из анабиоза без проблем. Приживаемость стопроцентная. Адаптивность превосходная.

— Вот и хорошо. Думаю, можно запустить часть моторики.

— Запускаю.

Тут же Уокер почувствовал небольшую боль в шее и легкое головокружение. Постепенно он понял, что может шевелить шеей. Он повернулся и посмотрел на второго. Это был грязно-белый невысокий единорог.

— Где я? Что произошло? – выдавил из себя Уокер.

— Все в порядке, вы в безопасности. – заверил его белый.

— Я умер?

— Официально – да, уже более полугода. Фактически же вы живы и здоровы, о чем мы рады вам сообщить.

— Полгода? Что это все значит?

— Вы были в анабиозе – состоянии, очень близкому к смерти, и практически неотличимому от него без очень точного оборудования. Уж простите, что мы проделали это без вашего разрешения, но все это время мы ремонтировали ваше тело и готовили части, которых ему эм... несколько недоставало.

— Вы что, приделали мне ноги?

— Не только. Зрение, дыхание. Более того, эти функции значительно модифицированы, так что ваши возможности значительно расширены в сравнении с обычными пони.

— Ничего не понимаю. А и дискорд с ним. Вы не знаете, что с моими родными?

— Прошу не беспокоиться, с ними все в порядке. Государство взяло их на полное обеспечение, более того, мы озаботились их стабильным заработком. Их материальное обеспечение значительно лучше, чем было по последним вашим данным. Конечно, они скорбят за вами...

— Они не знают, что я жив?

— Нет. И не узнают. Во всяком случае, до поры-до времени. Мертвым лучше не возвращаться.

— К чему такая секретность? Это что-то противозаконное?

— Нет. Но секретное. Знать об этом нужно далеко не всем. Надеюсь, вы понимаете меня.

— Да, я знаю. Только зачем это? И почему я?

— Зачем? Хочешь мира – готовься к войне.

— Что это значит?

— То и значит. Ну а почему вы, то могу вам много польстить. Варон, обьясни наши причины. Только без терминологии.

Красный жеребец прокашлялся:

— У вас невероятные биологические показатели. Вы выжили в условиях, в которых это невозможно. Вы сохраняли двигательную активность в условиях, когда это невозможно. Вы производили быстрые и точные аналитические расчеты в условиях, в которых обычный пони впадает в ступор. Ваше здоровье позволяет прижиться практически любому импланту, а нервная система адаптируется для его управления, причем распознает и приспосабливается самостоятельно даже когда вы без сознания.

— Ого. Сколько всего разного для простого шахтера. – хмыкнул Уокер.

— Да, да. Но это не главное. Решающими были ваши нравственные и волевые качества.

— Чего? Что еще такое?

— Уверен, мы еще не раз обсудим это. А сейчас приготовтесь встать на ноги и пройтись. – с этими словами белый единорог подошел с Уокеру, странно цокая правой передней ногой. Потом он поднял ее, и Уокер заметил на ее конце непонятную механическую руку, которой тот быстро и ловко что-то делал на его груди, и оттуда доносилось щелканье и гудение. – Ну вот, готово, можете вставать. Управление бионикой в обычном режиме ничем не отличается от управления обычными конечностями.

Уокер напрягся, перевернулся и встал на ноги. Ничего необычного не произошло, разве что ноги были очень легкими. Он нагнул голову и посмотрел на них. Лучше бы не смотрел: вид этих сложных механических конструкций вгонял его в депрессию.

— Вы говорили, в обычном режиме? – переспросил он.

— О да, режимов есть несколько. Кстати, если вы огорчены внешним видом бионики, то это отладочный прототип. Рабочие бионические протезы не будут отличны по виду от обычных конечностей.

— Хорошая новость. – Уокер попробовал пройтись, вполне успешно, потом быстрее, а потом и вразвалку.

— Кстати, — вспомнил он, — А что с Рарити? Она в порядке?

— Физически в полном. Но, кажется, она очень близко к сердцу приняла вашу инвалидность и смерть. Часто ездит к вам на могилу. Полагаю, она винит в произошедшем себя. В хороших отношениях с вашими родными.

— Бедная кобылка. Я думал, она угомонится, когда платить долги будет некому.

— Кстати, ее вы можете частично посвятить в нашу деятельность, ей станет значительно легче.

— Что? Почему? А как же секретность. – удивился Уокер.

— Скажем так, она частично посвящена в некоторые аспекты нашей деятельности, и успешно хранит их. Поэтому я не вижу причин не доверять ей. Да и видеть ее страдания мне прискорбно.

— И что мне делать? Я думаю, это не лучшая идея.

— В любом случае, решать это вам. А сейчас пойдемте ужинать.

Таверна между Мэйнхэттеном и Кантерлотом

Blue Angels

Забытые катакомбы.

Моя маленькая месть

Одно пропавшее письмо

Маяк

Дружба — это натурфилософия / Friendship is Physics

Сектор "Эквестрия"

Окаменение

Школа принцессы Твайлайт Спаркл для фантастических жеребят

Цикл "Механическая рука"

Правильно

Ходок