Восхождение Тьмы

Разрушение

Сан Лайн оказывал им великую честь. Сан Лайн снизошел до того, что решил поделиться с ними своими представлениями о новом Верхнем Городе. Сан Лайн, архитектор-дизайнер, недавно приехавший из столицы, обнародовал свои первичные идеи по преобразованию покоренного, разрушенного города в вечный мемориал славы и согласия.

Беда была в том, что Сан Лайн находился довольно далеко, а его голос был едва слышен. Блу Пайперу приходилось вытягивать шею, и он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, чтобы хоть что-то увидеть. Собрание проходило на центральной городской площади, к северу от дворца. Середина дня только что миновала, так что солнце стояло в зените, обжигая палящими лучами базальтовые башни и городские дворы. Высокие стены обеспечивали немного тени, но сам воздух был горячим и почти неподвижным. Время от времени доносилось дуновение легкого ветерка, но и он обжигал, словно перегретый пар, и только поднимал с земли облака мелкой пыли. Особенно досаждала пороховая гарь, неизбежное последствие недавних сражений; она казалась всепроникающей и висела в воздухе легким туманом. Горло Блу пересохло, словно речное русло в период засухи. Да и все остальные вокруг постоянно кашляли и чихали.

Все присутствующие, числом около пяти десятков, прошли строгий отбор. Три четверти аудитории представляли собой местную знать: вельможи, потомственные дворяне, торговцы, члены свергнутого правительства, представители Шестнадцатой экспедиции, которые были обязаны наблюдать за новыми порядками. Все они были приглашены официально, чтобы хоть пассивно участвовать в неизбежном обновлении общества.

И еще присутствовали архиваторы. Некоторые из них, как и Пайпер, воспользовались первой предоставленной возможностью хотя бы ненадолго ступить на недавно заново покоренную землю. Но если это все, что их ожидало, считал Блу Пайпер, то можно было не спешить. Не очень-то интересно стоять в раскаленной печи и слушать нечленораздельное бормотание старого придурка.

Похоже, большинство местных жителей из числа приглашенных разделяли его мнение. Всем было жарко и скучно. На лицах, приглашенных не было улыбок, а только тяжелое и мрачное выражение долготерпения. Выбор между гибелью и согласием не делал последнее более приятным. Они потерпели поражение, лишились возможности вести привычный образ жизни, а впереди их ждало туманное будущее. Они попросту устало переносили унижение, которым сопровождалось присоединение к возрождающейся Эквестрии. Время от времени раздавались хлопки, но исходили они только от предусмотрительно расставленных в толпе ораторов и подставных. Зрители беспорядочно столпились вокруг специально воздвигнутой для этого события металлической сцены. Над помостом были установлены проекторные экраны, на которых демонстрировались объемные модели разных частей будущего города, а также оригинальные геодезические инструменты из блестящей стали и латуни, которыми Сан пользовался в процессе работы. Эти сложные, напоминающие переплетение спиц предметы, вызвали у Пайпера ассоциации с орудиями пыток.

Ассоциации показались как нельзя более уместными.

Сан, мелькавший иногда между головами зрителей, был приятным на вид коротышкой единорогом светлого зеленого, почти салатового, окраса с изысканными манерами. Пока он рассказывал о своих планах, несколько ораторов, стоящих вместе с ним на сцене, меняли изображение на экранах и жестами привлекали внимание зрителей к демонстрируемым моделям. Но слишком яркое солнце мешало добиться качественной проекции, и картины будущего города надставлялись несколько размытыми и трудными для восприятия. С системой воспроизведения звука, используемой магией Сана, тоже было что-то неладно, и то немногое, что проходило через магический артефакт звукоусилитель, только показывало, насколько докладчик неспособен к публичным выступлениям.

«…Всегда залитый солнцем город, своего рода подношение солнцу, как можно убедиться и в этот день. Я уверен, что вы не могли не отметить триумф солнца. Город света. Господство света над тьмой – это благодатная тема, что относится и к господству света науки над тьмой невежества. Местная архитектура произвела на меня огромное впечатление, и я намерен использовать все увиденное в своем проекте…»

Пайпер вздохнул. Он и представить себе не мог, что станет восхищаться деятельностью ораторов, но эти мерзавцы хотя бы умеют выступать перед аудиторией. Сан Лайну следовало оставить доклад ораторам, а самому ограничиться демонстрацией наглядного материала.

Внимание неудержимо рассеивалось. Пайпер перевел взгляд на геометрические очертания высоких стен. Освещенные солнцем участки приобрели розоватый оттенок, то, что оставалось в тени, было угольно-черным. Он отметил выбоины от снарядов и копоть от пожаров, испещрявших базальт, словно оспины. Невидимый за стенами дворец находился не в лучшем состоянии – пласты штукатурки висели клочьями, словно змеиная шкура в период линьки, а большая часть окон превратилась в слепые проемы.

От звука вспыхнувших аплодисментов Пайпер едва не подпрыгнул. Вероятно, Сан Лайн сподобился сказать что-то умное, и ораторы изо всех сил старались вызвать ответную реакцию у слушателей. Пайпер несколько раз покорно стукнул в передние копыта, обливаясь потом. Он устал. Он понял, что ни минуты больше не сможет оставаться под злобными лучами огненного шара, светящего с неба.

Пайпер взглянул на сцену. Лайн распинался уже пятнадцать минут без перерыва, но внимания заслуживали те, кто находился за спиной архитектора, позади сцены. Два воина в черных, словно ночь, доспехах. Два благородных воина из Преторианской Гвардии, Королевские Копья, гвардия Диархов. Вероятнее всего, они получили задание придать выступлению архитектора большую значительность. Пайпер также предположил, что преторианцам отдано предпочтение перед рыцарями Ордена, поскольку эти воины считались признанными гениями в искусстве фортификации и обороны. Преторианцы были хранителями и строителями крепости Диархов в столице, военными масонами, сооружавшими такие редуты, которые были не по зубам ни одному из противников.

Это должно было бы выглядеть символично: архитекторы войны слушают выступление архитектора мира.

Пайпер подождал, надеясь, что кто-то из них заговорит и выскажет свое мнение по поводу планов Сана, но солдаты молчали. Они стояли с копьями, такие же неподвижные и непоколебимые, как горы.

Пайпер повернулся и стал пробираться сквозь неподатливую толпу. Он направлялся к задней части площади.

Вокруг собравшихся пони в качестве охраны стояла цепочка солдат Королевской Гвардии. Их обязали надеть полный комплект брони, и бедняги настолько перегрелись, что вспотевшие лица приобрели уже заметный зеленоватый оттенок.

Один из охранников заметил Пайпера, проталкивавшегося через наименее плотную часть толпы, и подошел к нему.

– Куда вы направляетесь, сэр? – спросил солдат.

– Я умираю от жажды, – ответил Пайпер.

– Как я слышал, после презентации будут предложены прохладительные напитки, – заметил солдат.

На словах «прохладительные напитки» его голос дрогнул, и Пайперу стало ясно, что простых охранников это не касается.

– Ладно, я уже и так услышал достаточно, – сказал он.

– Но выступление еще не закончилось.

– С меня хватит.

Солдат нахмурился. На переносице, под самым краем золоченого шлема, собрались капельки пота. Шея и щеки порозовели так ярко, что кожа стала видна сквозь белую шерсть, и тоже покрылись испариной.

– Я не могу позволить вам уйти. Передвижение по городу разрешено только на отведенных участках.

Пайпер слабо усмехнулся:

– А я думал, что вы охраняете нас от неприятностей, а не караулите, чтобы не разбежались.

Гвардеец не понял иронии, даже не улыбнулся.

– Мы здесь ради вашей безопасности, сэр, – сказал он. – Разрешите взглянуть на ваш пропуск.

Пайпер вынул документы. Небрежно свернутые бумаги в кармане пальто стали горячими и влажными. Немного смутившись, Пайпер терпеливо ждал, пока гвардеец рассматривал пропуск. Он никогда не имел склонности к препирательству с властями, тем более на глазах общества, хотя толпа, казалось, совершенно не интересуется происходящим.

– Вы архиватор? – спросил гвардеец.

– Да. Поэт, – добавил Пайпер, не дожидаясь неизбежного второго вопроса.

Солдат перевел взгляд с бумаг на лицо Пайпера, словно пытаясь отыскать внешние признаки принадлежности к этой профессии, что-то вроде третьего глаза, или татуировку с серийным номером. Похоже он никогда раньше не видел поэтов, но и Пайпер никогда не приходилось видеть принцесс.

– Вы должны оставаться здесь, сэр, – сказал солдат, возвращая Пайперу документы.

– Но это бессмысленно, – возразил Пайпер. – Меня послали, чтобы увековечить эти события. А я ничего не могу рассмотреть. Я даже не могу как следует расслышать, что говорит это недоумок. Представляете, как вредно это может это сказаться на моей работе? Сан Лайн – это ведь не историческое событие. Он просто еще одно действующее лицо. Здесь я могу только запомнить его высказывания, да и то не совсем правильно. А я настолько удален от здешних событий, что с таким же успехом мог бы остаться в столице и смотреть в телескоп.

Солдат пожал плечами. Смысл слов Пайпера от него плавно ускользнул.

– Сэр, вы должны остаться здесь. Ради вашей же безопасности.

– А мне говорили, что в городе стало спокойно, – настаивал архиватор. – До всеобщего Согласия осталось день или два, не так ли?

Солдат осторожно наклонился к Пайперу, так что стал слышен затхлый запах его пропитавшегося потом обмундирования и несвежего дыхания:

– Сэр, только между нами. Официальные сообщения подтверждают безопасность, но неприятные случаи нередки. Инсургенты. Приверженцы старого правительства. Так всегда случается в заново покоренных городах, насколько бы полной не была победа. Боковые улочки отнюдь не безопасны.

– Правда?

– Они утверждают, что верны старому строю, но это чепуха. Эти мерзавцы многого лишились и теперь очень недовольны.

– Спасибо за совет, – кивнул Пайпер и повернулся, чтобы снова влиться в толпу.

Пять минут спустя, пока Сан Лайн продолжал бубнить, а Пайпер уже был близок к отчаянию, одна из пожилых аристократок упала в обморок, чем вызвала небольшое смятение среди собравшихся. Гвардейцы поспешно подбежали к этому месту, чтобы проконтролировать ситуацию и унести старую кобылу в тень.

Едва солдат повернулся спиной, Пайпер быстро выбрался с площади и свернул в ближайшую улочку.

Некоторое время он шел по пустынным кварталам между высоких стен, где тень казалась прохладной, как вода пруда. Дневная жара ничуть не ослабела, но при движении она стала казаться не такой убийственной. Мимолетные порывы ветерка залетали в улочки, но не приносили никакого облегчения. Потоки воздуха были настолько насыщены песком и пылью, что Пайперу приходилось поворачиваться к ним спиной и, закрыв глаза, пережидать, пока ветер утихнет.

На улицах почти никого не было, если не считать случайных прохожих, бредущих в тени, да редких зевак на пороге дома или за приоткрытыми ставнями. Пайпер задумался, ответит ли ему кто-нибудь, если он подойдет ближе и заговорит, но испытывать судьбу не пожелал. Тишина казалась настолько пронзительной, что нарушать ее было все равно, что прерывать скорбное молчание на траурной церемонии.

Он оказался в одиночестве, впервые за целый год, и впервые стал сам себе хозяином. Ощущение свободы опьяняло. Он мог пойти куда угодно и тотчас воспользовался выпавшей возможностью, наугад выбирал улицы и шел туда, куда несли ноги. Первое время обломки высоких дворцовых башен все еще были видны, как своеобразная точка отсчета, но вскоре и они скрылись за крышами домов, так что Пайпер забеспокоился, как бы не заблудиться. Хотя это тоже стало бы своего рода освобождением.

Городские кварталы, через которые пролегал его путь, по большей части были разрушены во время военных действий. Здания покрылись белесым налетом песка и пыли, а многие дома были разрушены до самого фундамента. На оставшихся постройках отсутствовали крыши, чернели следы пожаров, были выбиты стекла и целые стены, так что внутренняя обстановка казалась декорацией к какой-то театральной постановке.

Выбоины и воронки испещряли поверхность тротуаров и проезжих дорог. Иногда эти отметины образовывали странные узоры, словно их расположение не было случайным, а подчинялось чьим-то замыслам и являлось секретными закодированными письменами, хранившими тайну жизни и смерти. В душном горячем воздухе чувствовался странный запах, сходный с запахами грязи, пожаров и крови, хотя чем именно пахло, Пайпер не мог определить. Все запахи смешались и стали старыми. Пахло не пожаром, а сгоревшими вещами. Не кровью, а засохшими останками. Не грязью, а развалинами канализационной системы, разрушенной при обстреле.

На тротуарах валялись узлы с брошенными вещами. Украшения, охапки одежды, кухонная утварь. Почти все брошено в полном беспорядке и, вероятно, было вытащено из разрушенных домов. Некоторые вещи, напротив, были аккуратно увязаны, уложены в чемоданы и кофры. Пайпер догадался, что пони собирались покинуть город. Они заранее сложили самое ценное из имущества и дожидались какого-то транспорта или, возможно, разрешения на выезд от оккупационных властей.

Чуть ли не на каждом уцелевшем здании виднелся транспарант или просто надпись. Все они были сделаны от копыт и носили отпечатки различных стилей и различной степени каллиграфических способностей. Надписи были сделаны смолой, краской или чернилами, даже углем и мелом. Последние, как решил Пайпер, появились после того, как возникли пожары и разрушения. Кое-что было написано совершенно неразборчиво и непонятно. Встречались смелые злобные граффити, содержащие откровенные проклятия в адрес захватчиков или воззвания к сопротивлению, адресованные выжившим горожанам. Они призывали к смерти, к восстанию, к мести.

Были и листы со списками горожан, погибших на этом месте, были просьбы отыскать пропавших без вести, были записки, адресованные разлученным родственникам и любимым. Еще на стенах встречались листы со старыми сводками и переписанными на скорую руку отрывками из священных текстов.

Неожиданно для себя Пайпер обнаружил, что разнообразие и контрастность объявлений, заключенные в них чувства, полностью завладели его вниманием. Впервые после отъезда из столицы он по-настоящему ощутил свой поэтический дар. Ощущение взволновало его. Он уже начал опасаться, что мог случайно, в спешке, оставить свой талант в родном городе или забыть его распаковать и оставить среди напрасно взятых вещей в каюте корабля, вместе с любимой рубашкой.

Он понял, что муза вернулась, и улыбнулся, несмотря на жару и пересохшее от жажды горло. Появилась надежда, что чужие слова пробудят в нем собственные мысли.

Пайпер вытащил записную книжку и ручку.

Из-за сильной жары чернила тотчас высыхали на кончике пера, но Пайпер продолжал писать, почти точно копируя так поразившие его надписи на стенах, а потом старался повторить форму и стиль их написания.

Сначала он списал две или три фразы, проходя по улицам, потом увлекся и стал переписывать каждый увиденный лозунг. Занятие доставляло ему радость и чувство удовлетворения. Он почти физически ощущал зарождавшиеся в нем стихи, обретавшие форму по мере того, как слова настенных надписей ложились на бумагу. Это будет настоящий шедевр. 

После десятилетнего забвения муза снова осенила его душу, словно никогда и не покидала поэта.

Пайпер утратил чувство времени. Наконец он осознал, что, несмотря на жару и яркое солнце, уже становится поздно и пылающее светило почти завершило свой путь, склонившись к самому горизонту. Он исписал двадцать страниц, почти половину блокнота. И внезапно испытал душевное смятение, почти боль. А вдруг его таланта осталось только на эти оставшиеся у него двадцать страниц? Что, если это блокнот, купленный давным-давно, олицетворяет предел его творческой карьеры?

Несмотря на жару, Пайпер содрогнулся, словно от озноба, и отложил блокнот и ручку. Он остановился на пустынном перекрестке двух истерзанных войной улиц и никак не мог решить, куда идти.

Впервые после побега с презентации Сан Лайна Пайпер ощутил страх. Он почувствовал, как из пустых оконных проемов за ним следят чьи-то глаза. Архиватор повернул назад и попытался вернуться той же дорогой, которой пришел. Только один или два раза он останавливался, чтобы переписать в блокнот еще несколько строк граффити.

Некоторое время он бродил по улицам, возможно, блуждая по кругу, поскольку все улицы ему казались одинаковыми, как вдруг обнаружил харчевню. Заведение занимало первый и подвальный этажи высокого, выстроенного из базальтовых блоков здания, но не было отмечено вывеской. Его назначение выдавал аромат готовившейся пищи. Двери были распахнуты настежь, а несколько столиков выставлено на тротуар. Пайпер впервые за всю прогулку увидел так много пони сразу. Это были местные жители в темных накидках и шалях, такие же неприветливые и пассивные, как и те несколько личностей, которых он заметил раньше. Они сидели за столиками под драным навесом по одному или небольшими молчаливыми группками, прихлебывали выпивку из маленьких стаканчиков или ели свой ужин из глиняных пиал.

Пайпер вспомнил о состоянии своего горла, и его желудок не преминул напомнить о себе протяжным стоном.

Архиватор вошел в сумрачный полумрак харчевни, вежливо кивнул посетителям. Никто не ответил.

В прохладном полумраке Пайпер отыскал взглядом деревянную стойку и бар, уставленный бутылками и стаканами. Хозяйка, пожилая кобыла пегас в шали цвета хаки, подозрительно разглядывала его из-за стойки.

– Привет, – произнес Пайпер.

Хозяйка лишь молча нахмурилась в ответ.

– Вы меня понимаете? – спросил он.

Кобыла медленно кивнула.

– Это хорошо, просто отлично. Мне говорили, что большой разницы между нашими диалектами нет, но заметны различия в произношениях отдельных слов, – продолжал он.

Пожилая кобыла что-то произнесла, какой-то вопрос – «Что»?

– У вас найдется еда? – спросил Пайпер.

Кобыла продолжала его разглядывать.

– Еда? – повторил он.

Хозяйка ответила неразборчивым ворчанием, ни одного сказанного ею под нос слова он так и не понял. Или у нее нет еды, или она не желает его обслуживать, или у нее ничего нет для таких, как он.

– А что-нибудь выпить? – спросил Пайпер.

Никакой реакции. Он жестом изобразил выпивку, а когда это не принесло никакого результата, показал копытом на бутылки в буфете. Хозяйка повернулась и вынула одну, явно считая, что незнакомец показал именно на эту, а не на напитки в целом. Сосуд был на три четверти заполнен прозрачной маслянистой жидкостью, поблескивающей в полумраке. Кобыла со стуком поставила бутылку на стойку, а затем подвинула к ней маленький стаканчик.

– Прекрасно, – улыбнулся Пайпер. – Очень, очень хорошо. Хорошая работа. Это местный напиток? А, что я спрашиваю, конечно, местный. Здешняя достопримечательность. Не хотите мне отвечать? Потому что не понимаете меня, не так ли?

Кобыла продолжала равнодушно смотреть на него.

Пайпер поднял бутылку и налил себе небольшую порцию. Напиток вытекал из горлышка так же неохотно и тяжело, как чернила из его ручки на раскаленной улице. Он поставил бутылку на место и приподнял стакан, приветствуя хозяйку.

– Ваше здоровье, – весело произнес он. – И за процветание вашего города. Я понимаю, что сейчас вам тяжело, но, поверьте, все это к лучшему. Все к лучшему.

Он опрокинул в рот стакан. Напиток отдавал корицей и легко проскочил в глотку. В пересохшем горле разлилось приятное тепло, а желудок затих.

– Отлично, – похвалил он напиток и налил себе еще порцию. – Правда, просто превосходно. Вы ведь не обязаны мне отвечать, верно? Я могу спрашивать о ваших предках и истории рода, а вы будете стоять, молча и неподвижно, словно статуя? Словно гора?

Он проглотил вторую порцию и налил еще. Пайпер чувствовал себя прекрасно, лучше, чем за несколько последних часов, даже лучше, чем в тот момент, когда вернулась муза. По правде говоря, Блу Пайпер предпочитал общество выпивки любому другому, даже обществу музы, хотя никогда и не признавал этого, как и того факта, что склонность к выпивке давно и эффективно мешала его карьере. Алкоголь и муза – две его привязанности, и каждая тянула в противоположную сторону.

Пайпер выпил третий стаканчик и налил еще. Все тело окутало теплом, внутренним теплом, гораздо более приятным, чем жар палящего солнца. Это вызвало на его губах улыбку. Приятное тепло заставило осознать, насколько непростой была ложная столица, насколько сложным и дурманящим оказалась покоренная земля. Пайпер ощутил, прилив любви к этому месту, острую жалость и непреодолимое расположение. Это место и эта харчевня не должны быть забыты. Внезапно он вспомнил кое-что еще и извинился перед кобылой, которая продолжала неподвижно стоять перед ним, словно истукан. Пайпер запустил копыто в карман. У него были деньги – новые монеты королевства. Пайпер сложил монеты в стопку и поставил их на испачканный, лоснящийся прилавок.

– Королевские деньги, – произнес он. – Но вы возьмете их. То есть, я хотел сказать, вы должны их принимать. Я сам слышал об этом от одного оратора. Новые деньги теперь заменяют теперь и здесь старую валюту. Селестия-милостивая, вы же меня не слушали, верно? Сколько я вам должен?

Никакого ответа.

Пайпер проглотил четвертую порцию и подтолкнул монеты к кобыле.

– Тогда сделаем так. Я забираю всю бутылку. – Он постучал острым краем копыта по стеклу. – Всю бутылку. Сколько это стоит?

Он с усмешкой кивнул на бутылку. Пожилая кобылица посмотрела на стопку монет, подняла худую ногу и взяла монету в пять битов. Несколько мгновений она разглядывала ее, потом плюнула на изображение гордого аликорна и бросила монету в Пайпера. Кружок металла ударил его в живот и упал на пол.

Пайпер изумленно моргнул, а затем расхохотался. Раскаты веселого смеха срывались с его губ, и он никак не мог остановиться. Кобыла все так же молча смотрела на него, только глаза ее едва заметно расширились.

Пайпер поднял бутылку и стакан.

– Вот что я скажу, – произнес он. – Забирайте все. Все деньги.

Он отошел от стойки и отыскал в углу свободный столик. Усевшись за стол, он налил очередную порцию и осмотрелся. Кое-кто из посетителей молчаливо поглядывал в его сторону. Пайпер приветливо кивнул.

Они выглядели совсем как обычные пони, решил он, а затем посмеялся над своими мыслями. Они ведь и были пони. И в то же время не были. Одежда тусклых цветов, безжизненные лица, такое же тусклое поведение, манера молчаливо есть и так же молчаливо смотреть. Все это придавало им некоторое сходство с животными, которые научились копировать поведение разумных существ, но не понимали смысла своих действий.

– Так вот к чему приводят десятилетия изоляции? – громко воскликнул Пайпер.

Никто не ответил, некоторые посетители отвернулись.

Неужели это действительно результат десяти лет изоляции одной из ветвей их расы? Биологически они почти идентичны, за исключением нескольких наследственных генетических цепочек. Зато как сильно разошлись две новообразовавшиеся культуры! Перед ним сидят пони, которые ходят, пьют и гадят точно так же, как и он сам. Они живут в домах и строят города, пишут на стенах и даже разговаривают на одном с ним языке, и эта старуха не исключение. И все же суровое время, и изолированность вывели их на другую тропу. Теперь Пайпер совершенно ясно это понял. Они как отростки от одного корня, но пересаженные в другую почву, под другое солнце. Похожие, но все-таки чужие. Даже в том, как они сидят и пьют.

Внезапно Пайпер вскочил из-за стола. Его муза неожиданно затмила удовольствие от выпивки. Он схватил на две трети опустевшую бутылку и стакан и отвесил поклон пожилой хозяйке. – Благодарю вас, мадам.

А потом, покачиваясь, снова вышел на солнечный свет.

Через несколько кварталов, почти полностью разрушенных войной, он отыскал свободное от мусора местечко и уселся на обломок бетона. Осторожно поставив у ног бутылку и стакан, Пайпер достал из кармана наполовину исписанный блокнот. И снова начал писать. Первые строки поэмы уже сложились в его голове и были продиктованы как настенными надписями, так и его опытом посещения харчевни. Некоторое время стихи лились полноводным потоком, но вскоре иссякли.

В надежде пробудить свое вдохновение он сделал еще глоток из бутылки. Мелкие черные насекомые, муравьи, целеустремленно сновали вокруг него, пытаясь восстановить свой собственный крошечный город. Одного из них Пайперу пришлось стряхнуть с открытой страницы блокнота. Остальные продолжали энергично исследовать его копыта

Пайпер встал; это место не годилось для работы. Он поднял бутылку, стакан и выпил еще порцию, предварительно выловив языком насекомое, плававшее в выпивке и выплюнул бедолагу в груду мусора.

На противоположной стороне улицы возвышалось большое величественное здание. Пайперу стало интересно, что это за дом, и он стал пробираться ближе, часто спотыкаясь и едва не падая на обломках рухнувших стен.

Что же это такое – муниципальное сооружение, библиотека, школа? Он пошел вокруг здания, восхищаясь высокими стенами и искусно отделанными капителями колонн. Что бы это ни было, здание имело немалое значение. Оно чудесным образом избежало разрушений, почти полностью уничтоживших окрестные кварталы.

Вскоре Пайпер обнаружил вход, высокую каменную арку, перекрытую обитыми медью створками дверей. Замка не было, и он свободно проник внутрь.

Воздух за дверью оказался настолько прохладным и освежающим, что он даже открыл рот. Внутри пространство оказалось единым залом, перекрытым полусферой, поднятой на массивных мраморных колоннах, а пол был выложен прохладными плитами из оникса. Под дальними окнами виднелось какое-то каменное сооружение.

Пайпер поставил бутылку и стакан у подножия ближайшей колонны и прошел в центр зала. Для определения этого сооружения должно было существовать какое-то слово, только он никак не мог его вспомнить.

Сквозь мелкие переплеты рам с цветными стеклами в зал проник солнечный луч. Сооружение в дальнем конце зала оказалось каменной трибуной с искусной резьбой. Наверху лежала очень старая и очень толстая книга.

Пайпер с удовольствием потрогал хрупкие пергаментные страницы. Они были очень похожи на страницы его любимых блокнотов. Страницы были заполнены старыми, выцветшими черными строчками и цветными заставками, нарисованными от копыта.

Так это же алтарь! А это здание – церковь, собор!

– Луна-Великая! – воскликнул Пайпер и тотчас вздрогнул от раскатов гулкого эха, отразившегося от высокого купола.

Из курса истории он знал кое-что о религиозных верованиях и соборах, но никогда Пайперу не приходилось бывать в подобном месте. Обитель духов и богов. Он представил, как духи с неодобрением наблюдают сверху за его вторжением, а потом рассмеялся собственной глупости. Духи не существуют! Во всем космосе им нет места. Так утверждают всем известные истины.

Единственный дух, который здесь присутствует, это дух из бутылки, почти полностью переселившийся в его желудок.

Пайпер снова взглянул на страницы книги. Вот она, истина! Вот решающее отличие его от местных жителей. Они оказались верующими. Они продолжают разделять религиозные предрассудки, давно отвергнутые основной частью эквестрийцев. Вот она, вера в загробную жизнь и вечную душу, вера в непостижимые явления, вера в принцесс двигающих светила и бессмертие.

Среди жителей объединенного заново королевства Эквестрии, как было известно Пайперу, осталось немало пони, жаждущих возврата к старому. Все воплощения богов во всех пантеонах давно вымерли, но пони до сих пор стремились к таинственному. Несмотря на грозящие наказания, в различных городах и деревнях постоянно возникали и распространялись новые религиозные течения и верования. Самым сильным из них был Культ Диархов, учение которого проповедовало божественное происхождение Принцесс Селестии и Луны. Богинь-Принцесс.

Сама эта идея была смехотворной и официально запрещенной. Диархи не раз отвергали ее в самых решительных выражениях и опровергали домыслы о своем божественном происхождении. Некоторые утверждали, что их божественность проявится только после смерти, а поскольку Принцессы были фактически бессмертны, то и предположения на этот счет казались бессмысленными. При всем своем могуществе, величии и гениальности самого выдающегося вождей всех рас пони, Диархи не были богами. И они не переставали напоминать об этом при каждом удобном случае. Таков был официальный эдикт, разосланный во все уголки возрождающегося королевства. Диархи есть Диархи, великие и вечные.

Но они не Боги и отказываются от любых проявлений религиозного преклонения по отношению к себе.

Пайпер сделал глоток и поставил опустевший стаканчик на краешек каменной трибуны. «Божественное Откровение», вот как они называются. Нелегальная тайная религиозная секта, которая пытается установить Культ Диархов против их собственной воли. Говорят, что это течение поддерживают даже некоторые члены Совета Лордов.

Диархи как Божества. Пайпер едва удержался от смеха. Пять тысяч лет культурного развития, войн, падений и взлетов цивилизации ради того, чтобы изгнать всех богов, и вдруг правительницы, достигшие этой цели, предстают в образе новых божеств.

– Насколько же глупы пони?! – со смехом воскликнул Пайпер, наслаждаясь звучанием собственного голоса в пустынном соборе. – Насколько же они опустошены и безрассудны? Неужели нам нужны боги, чтобы заполнить пустоту? Неужели это неотъемлемая часть нашего мышления?

Он замолчал, раздумывая над заданным самому себе вопросом. Хороший вопрос, прекрасно аргументированный. Интересно, куда подевалась бутылка?

Да, тема оказалась великолепной. Может, в этом и состоит основная слабость Эквестрии? Может, это один из основных принципов пони – верить в некий высший порядок? Возможно, вера – это нечто вроде вакуума, который в отчаянном порыве всасывает чужое легковерие, чтобы заполнить собственную пустоту. Наверно, это заложено в генетическом коде пони – потребность, тоска по духовному утешению.

– Наверно, мы прокляты, – вещал Пайпер, обращаясь к стенам пустого собора, – раз нуждаемся в том, чего не существует. Нет никаких богов, демонов и духов, а мы все это выдумываем, чтобы утолить свою жажду.

Собор был равнодушен к его разглагольствованиям. Пайпер подхватил пустой стакан и нетвердой походкой вернулся к колонне, возле которой оставил бутылку. Надо еще выпить.

Он покинул собор и выбрался под слепящие солнечные лучи. Жара обрушилась на него с такой яростью, что пришлось сделать еще глоток.

Пайпер прошел несколько улочек, а затем уловил громкое шипение и рев. Немного погодя он обнаружил команду гвардейцев. Раздевшись, оставив лишь шлемы с алыми плюмажами на головах, с помощью магии они пытались стереть надписи на стенах. Похоже, они так и шли вдоль по улице, поскольку на всех стенах позади солдат остались почерневшие следы.

– Не делайте этого, – попросил Пайпер.

Солдаты повернулись на голос и один из них угрожающе наклонил голову с мерцающим магической аурой рогом. По одежде и манере поведения они поняли, что перед ними не местный житель.

– Не делайте этого, – повторил Пайпер.

– Таков приказ, сэр, – отозвался один из гвардейцев.

– А что вы здесь делаете? – спросил другой.

Пайпер покачал головой и оставил их в покое. Он снова побрел через узкие переулки и открытые дворики, время от времени отхлебывая из горлышка бутылки.

Он отыскал чистый участок, похожий на тот, где сидел раньше, и снова плюхнулся на неровный осколок базальтовой глыбы. Вытащив, из кармана блокнот, Пайпер прочел написанные им стихи.

Они были ужасны.

Из его груди вырвался стон, а потом Пайпер разозлился и стал рвать страницы. Он комкал плотные кремовые листы и швырял их в груду мусора.

Внезапно появилось тревожное ощущение, что из темных дверных и оконных проемов за ним наблюдают чьи-то глаза. Он едва мог различить смутные контуры фигур, но точно знал, что это местные жители.

Он вскочил и быстро собрал шарики скомканной бумаги. Пайперу почему-то казалось, что он не вправе добавлять свой мусор к этим развалинам. Затем он торопливо пошел вниз по улочке, а худые жеребята выскочили из укрытия и стали бросать ему вслед камни и что-то кричать.

Неожиданно для себя Пайпер снова оказался на той улице, где стояла харчевня. Она опустела, но он все равно радовался, поскольку его бутылка бесповоротно опустела. Пайпер вошел в прохладный полумрак. Внутри не было ни души, исчезла даже старуха-хозяйка. Стопка монет так и осталась лежать на прилавке, где он их оставил.

При виде денег он решил, что вправе воспользоваться еще одной бутылкой из буфета. Зажав горлышко копытами, он очень осторожно уселся за один из столиков и налил себе порцию напитка.

Так он просидел неопределенно долго, пока чей-то голос не спросил, как он себя чувствует.

Блу Пайпер моргнул от неожиданности и поднял голову. Команда гвардейцев, чистивших стены магией, добралась до харчевни, и пожилая хозяйка вышла, чтобы предложить им еду и напитки. Пони заняли места за столиками, а офицер подошел к Пайперу.

– Сэр, с вами все в порядке? – спросил он.

– Да. Да. Да, – невнятно пробормотал Пайпер.

– Прошу меня простить, но по вашему виду этого не скажешь. У вас имеется разрешение на посещение города?

Пайпер энергично кивнул и полез в карман за разрешением. Его там не было.

– Я должен был быть здесь, – заговорил Пайпер. – Должен быть. Мне было приказано прийти. Послушать Сан Лайна. Проклятье, не то говорю. Послушать архитектора Сан Лайна, как он представляет себе новый город. Вот почему я здесь. Я должен был прийти.

Офицер внимательно оглядел его.

– Ну, если вы так говорите, сэр… Говорят, Сан Лайн представил прекрасный план реконструкции.

– Да, совершенно удивительный, – кивнул Пайпер, потянулся за бутылкой, но передумал. – Чертовски удивительный. Вечный мемориал нашей победы…

– Сэр?

– Он не сохранится надолго, – продолжил Пайпер. – Нет, нет. Не сохранится. Просто не сможет. Ничто не длится вечно. Мне кажется, вы разумный пони, друг мой. Как вы думаете?

– Я думаю, вам пора идти, сэр, – мягко заметил офицер.

– Нет, нет, нет… Я о городе! Этот город! Он не сохранится, забери Селестия Сан Лайна. Все снова обратится в пыль. Насколько я видел, этот город был удивительно прекрасным, пока мы его не разбомбили.

– Сэр, я думаю…

– Нет, вы не думаете, – прервал его Пайпер, качая головой. – Вы не думаете, и никто не думает. Этот город был построен, чтобы стоять вечно, но мы пришли и все развалили, превратили его в руины. Даже если Сан его перестроит, все повторится, все повторится снова и снова. Творения пони обречены на гибель. Сан говорил, что по его замыслу город будет вечно славить Эквестрию. Знаете, что? Держу пари, что архитекторы, строившие этот город, думали точно так же.

– Сэр…

– Все, что создает пони, со временем разваливается на куски. Запомните мои слова. Город, город Сан Лайна, Возрожденная Эквестрия…

– Сэр, вы…

Пайпер, часто моргая и тыча копытом в собеседника, поднялся на ноги:

– Не перебивайте меня! Эквестрия разлетится на части сразу же, как только мы ее воссоздадим. Запомните это. Это неизбежно, как…

Внезапно боль обожгла лицо Пайпера, и он, ничего ни понимая, упал на пол. Он услышал неистовый стук копыт, потом на него обрушился град ударов. Разъяренные его словами гвардейцы набросились на архиватора. Офицер закричал и попытался оттащить своих подчиненных.

Затрещали кости. Из носа Пайпера хлынула кровь

– Запомните мои слова! – прохрипел он. – Ничего из построенного нами не останется навечно. Спросите у этих чертовых местных!

Копыто в стальном накопытнике врезалось ему в грудь. Кровь окрасила губы и подбородок.

– Отойдите от него! Прочь! – кричал офицер, стараясь образумить спровоцированных словами архиватора солдат.

К тому времени, когда это ему удалось, Блу Пайпер больше не пророчествовал. И не дышал.