Сборник драбблов

4.8. Кому платить по счетам

Скуталу и Эпплблум в молчании отходили от больницы в кроваво-чернильный сумрак, льющийся со сгущающихся на фоне заката туч. Тихо ворочался гром. Холодный ветер гнал светлую пыль по потемневшей дороге, трепал и запутывал неудобными мелкими узелками хвосты и гривы. Впрочем, вряд ли он сильно смог бы попортить и без того вечно растрёпанную фиолетовую шевелюру. В отупевшую от горя голову под ней лезла теория с погодной практики: если гром — это результат нагрева до миллиона градусов, расширения и сжимания воздуха вокруг молнии, то где же тогда молния…

Если бы у неё были силы повернуть свисающую до земли голову или хотя бы скосить взгляд, чтобы увидеть глаза Эпплблум, она бы нашла ответ на свой вопрос.

Земная пони не торопилась, но тем было хуже. Её движения подходили для убийства. За размеренностью отсчитывающих пройденные пыльные ярды шагов пряталось прицеливание хищника. Со своей малиновой гривой и жёлтой шкурой, под которой обстоятельно перекатывались налитые фермерской работой мышцы, в угрюмом грозовом полумраке Эпплблум казалась львом с кровожадными огневыми глазами.

— Не отставай, Скут, — тихо произнесла она низким решительным голосом. — У омег, я слыхала, хорошая интуиция. Этот шакал может крупом почуять, шо мы по его душу прёмся. Скут?

Альфа остановилась, услышав, что шарканье по дороге копыт и хвоста, и без того вялое, окончательно стихло. Эпплблум вопросительно хмыкнула безо всякого энтузиазма и обернулась. Её уши медленно опустились. Скуталу стояла посреди дороги, продуваемая всеми ветрами, завесив поникшее лицо разрываемой в клочья чёлкой. Без своей привычной кожаной куртки несколько худощавая пегаска выглядела неожиданно уязвимо, и всё в груди Эпплблум кратко скорчилось от жалости. А затем развеваемую ветром пыль и вовсе плотно прибило несколько тёмных слёз.

— ЭйБи, — проскулила Скуталу совсем не по-альфьи, показывая сузившиеся в плаче глаза на мокром лице и подрагивающий нос. — Что, если Свити Белль была беременна?

Эпплблум хотела бы разозлиться. Ей следовало это сделать. Но она отчего-то не смогла.

— Нет, ты чё, — вытянулось её лицо в инстинктивной тревоге. — Канеш, нет. У неё не было течки, да и кончить в неё мы не успели…

Но темп речи сбивался на снижение, пока в разум Эпплблум ввинчивалась тревога. Выше здравого рассудка, сильнее времени и прогресса, неумолимо и назойливо передающаяся в наследство от поколения к поколению с дремучих времён, когда стадо было не озорным подростковым клубом, а единственной формой семьи и общества пони, столь могущественной внутри самой себя, но практически бессильной перед внешним когтисто-клыкастым плотоядным миром. И вопросом его выживания была защита омег любой ценой, потому что не останется омег — и рождать альф тоже станет некому… Зависимость, из которой нет выхода, альтернатива — смерть и вырождение, печать скрепления — узел, запечатывающий омегу в ликующей радости новой жизни.

Эпплблум не думала о жеребятах. Они сами — ещё жеребята. Но слова Скуталу пробудили в ней нечто, от чего она теперь крупно вздрагивала, не в силах это контролировать. Каждая мышца подёргивалась и горела, наливая тело беспокойным томлением и жаждой действовать, бежать, драться, отвоёвывать. «Но что, если бы Свити Белль действительно…» — Эпплблум было страшно даже додумывать.

Это не то, что требовалось облекать в мысли. Она бы либо не допустила этого, либо её сердце разорвалось бы на месте от горя. Чтобы их омега, чистая, нежная, замечательная, прекрасная омега, потеряла жеребёнка, пока хотя бы одна из них жива, чтобы хоть один волосок упал с её гривы…

И одно из этого уже случилось. Могильный холод, страшнее упущения и поражения, угрём прополз от затылка к репице хвоста и обратно. Эпплблум, не выдержав, ударила копытом и взбрыкнула, тряхнув толстой косой, словно дикая. Старый бант чуть было не слетел от настолько резкого движения.

— Пошли! — всхрапнула она сквозь воинственный оскал. Скуталу встрепенулась от повелительного возгласа, вскинула голову, разом перестав плакать. — Ну же, идём! Мы достанем его, чего бы это ни стоило!

Подавленная растерянность на лице пегаски стремительно переплавлялась в страшную роковую решимость. Лишь коротко кивнув на слова подруги, она одним могучим прыжком нагнала её — и обе альфы галопом помчались по дороге. Их юные тела стремительно рассекали влажную тьму, как подожжённые стрелы.

Дом Фезервейта уже мутным силуэтом виднелся за холмом, когда на полпути ярко брызнули во все стороны осколки расплавленного золота, а в эпицентре магического взрыва появилась Динки Ду. Оставив в размякшем без дождя грунте дуги борозд, альфы затормозили далеко по бокам от неё, вздыбили шерсть на хребтах и оскалили клыки.

— С дороги, Динки! — почти пролаяла Скуталу, агрессивно поднимая недоразвитые крылья. Согнутые острые суставы нацелились на единорожку, как копья. — Если попытаешься остановить нас, только хуже будет!

— Я не попытаюсь! — изогнула хвост коромыслом и задрала рог острым навершием в небо, показывая, что не представляет для них обеих угрозы, но и от своего лидерства отказываться не собирается. — Я пойду с вами.

Скуталу и Эпплблум коротко и недоверчиво переглянулись поверх гладкой бледно-лиловой холки.

— Хочешь проследить, чтобы мы не убили его? — презрительно выплюнула Эпплблум.

Динки, расслабив репицу и позволив хвосту естественно повиснуть, не стала отпираться:

— Это тоже. Но это не значит, что Фезервейт не заслужил суда. Вопрос лишь в том, что он должен быть справедливым, а то, что этот омега переступил черту, даже не обсуждается.

— Свити Белль в больнице из-за него, — глухо напомнила Эпплблум.

— И мы даже не знаем, насколько всё серьёзно на самом деле, — поддакнула Скуталу с другой стороны.

Они были на взводе. Но то, что не начали кружить вокруг, как акулы, уже было хорошим знаком.

— Вот и решим, чего он заслуживает, — негромко, но чётко произнесла Динки Ду. Безмолвно посовещавшись глазами, Скуталу и Эпплблум кивнули — и к дому омеги альфы прискакали уже втроём.

На подходе к крыльцу их галоп сдержался до рыси, а затем через шаг затих вовсе. В дверях зловеще белел горой мускулов Балк Бицепс. Его красные глаза, издалека вонзившие иглы враждебности в трёх подростков, по жути обставляли лазерные прицелы. Поводя чудовищно-массивной челюстью с кривым рядом жёлтых зубов, амбал наблюдал за всё более робким приближением незваных гостей.

— Фезервейт дома? — спокойно поинтересовалась Динки Ду, не выдавая, как сильно напугана.

«Он больше меня раз в пять, а нас всех вместе взятых — раза в три, — ненавидела она себя за своё умение в момент рассчитывать шансы. — Ему моя передняя нога на один зуб. Если он не заметит меня — а он может — и сядет, я могу только молиться, чтобы эта смерть была мгновенной, но безболезненной она не будет никогда».

— С чего бы вожаку стада интересоваться моим братишкой? — яростно выпустил пар из ноздрей Балк.

— Нам нужно поговорить с ним, — настояла Эпплблум, и она в присущей всем земным пони дерзости и самоуверенности не боялась вполне искренне.

— До тех пор, пока он не нашёл себе альфу, все вопросы можно обговорить и со мной, — с саркастичной любезностью уведомил Балк Бицепс.

Эпплблум выдохнула.

— Из-за него наша омега ща в больнице в тяжёлом состоянии.

— И? — наклонив голову, перекачанный пегас выкатил один глаз и испытующе уставился им на земную пони.

Кобылки растерянно переглянулись. Будь на его месте кто угодно другой, ответ бы не заставил себя ждать. Но попробуй скажи больше похожей на вагон, чем на пони, горе натренированных мышц, что собираешься его братишке отнюдь не копытцем погрозить. Поэтому Скуталу выпалила единственное, что оставалось в такой ситуации:

— У Фезервейта не выйдет прятаться вечно, рано или поздно он придёт — и ему всё равно придётся ответить за свои поступки!

— Неужели? — скептически протянул Балк Бицепс и облокотился о перила. Он сделал паузу, чтобы дать подросткам послушать, как натужно скрипит дерево под его весом. — Какие же?

— Для начала, — уверенно начала Динки, — он распечатал неприличные снимки Свити Белль и распространил их по всему городу.

— Это, конечно, плохо, но остаётся хороший вопрос, как добропорядочная омега позволит таким снимкам вообще оказаться в чужих копытах или вообще появиться, — издевательски рассудил Балк Бицепс.

Скуталу аж лязгнула зубами:

— И это ещё один пункт к вине Фезервейта, потому что Свити Белль — более чем добропорядочная омега, которая, в отличие от него, не пропадала сутками напролёт в компании сомнительных альф!

С ужасающей для своей массы скоростью Балк перепрыгнул ступеньки, оказываясь почти вплотную к подросткам. Волна землетрясения подбросила их, запутав им по паре ног, и обратно они приземлились в лучшем случае на бок.

— На что это ты намекаешь, цыплячья башка?! — заревел он так, что молодых альф оглушило окончательно. — Твоя омега шляется сразу с вами двумя и не думает это скрывать! Фезервейт всё правильно сделал, поняла меня?! А Свити Белль ещё и разбила его камеру, на которую я копил семь месяцев! Я думал отправить вам обеим всего половину счёта, но за это оскорбление вы выплатите полную стоимость или пожалеете о том, что вообще расчехлили свои причиндалы на эту мелкую тощую прошмандовку!

Несмотря на страх, Динки Ду оценила ситуацию молниеносно.

— Взбесите его как можно сильнее и отвлеките от дома, — торопливо зашептала она Эпплблум на ухо, пока Балк Бицепс орал на вжимающуюся в землю от такого Скуталу. — Я проникну внутрь, найду Фезервейта и телепортируюсь с ним в ваш клубный домик. Будет совсем невмоготу — бегите туда. Мне должно хватить самое большое минут пяти.

— Пять минут, пóняла, — энергично кивнула Эпплблум. — Зап-джем и то дольше варится.

Не теряя ни секунды, она бросилась наперерез Балк Бицепсу, а единорожка в это же мгновение юркнула ему за спину, доползла до лестницы и бесшумно проникла в дом.

---

Свити Белль с некоего момента стала самым ненавистным существом в жизни Фезервейта. Нет, в жеребячестве было нормально. Пока в игре участвовали лишь быстрые ножки и весёлые слова, никому, как правило, ни до кого не было дела, но вот туда включились сложные комбинации гормонов — и вскоре стало понятно, что тёплое место под солнцем уготовано не для всех, и даже в раю будут существовать страдания из-за того, что ты не любим тем, кого сам любишь.

Скуталу была крутой. Для неё хватало этой характеристики. Она вся была — дерзкий, яркий, затянутый в шипы и кожу катализатор омежьего сексуального возбуждения. Острая на язык, невозмутимая и оттого совершенно непобедимая. Магнетизм и свобода хлестали из неё гейзерами, опаляя всех вокруг. Безумные причёски — ирокезы, выбритые виски или затылок, ультра-короткий хвост, разорванные радужными брызгами пряди, — которыми она отмазывалась от занятий, потому что в таком виде её не пускали в школу. Пирсинг и татуировки, за которые любого другого подростка мамы и папы ещё и на порог бы не пустили. Изредка — броский тёмный макияж и всегда — вызывающая одежда в рванине, ремнях, цепях. Вечная пачка сигарет под дерзким коротким крылом, полнейшая неспособность упиться в хлам и то, как её глаза стекленели, когда она изредка затягивалась косяком с зебринскими травами — не оттого, что его так сложно было достать, потому что, кажется, с такими подвязками, как у Скуталу, не достать что-то было сложнее, а оттого, что она черпала кайф в других вещах. Убийственные трюки на самокатах и — с недавних пор — скутерах, гонки на роликах по раздолбанным провинциальным дорогам, безрассудные прыжки с высокой тарзанки при почти полном неумении летать или даже планировать… Лёгкие наркотики были лишь бонусом, способным изредка вывести её восприятие мира на новые высоты.

Потому что была та, что каким-то непостижимым чудом делала это всё остальное время, каждую минуту, якобы сама того не желая. Тяжёлое психотропное опаснее пегасьей пыли. Столь сильное, что при одном упоминании кофейные глаза Фезервейта подёргивались невменяемой рубиновой пеленой. Свити Белль.

Ей тоже хватало одной характеристики. Пустышка. Сладкая до приторности, нарочито-невинная в своей белоснежной шубке, которую ни в коем случае нельзя запачкать ни кляксой мазута, ни отдушкой табака. Прячущая капризность за скромностью, она якобы боялась пьяных и долгими стадными вечерами жалась к Скуталу под крыло, будто там ей самое место. Лезла целоваться, лыбилась, несла несусветную чушь, а потом вдруг уставлялась в пустоту с тупыми глазами и замирала, как в кататонии.

И глаза эти — стекляшки. Как разбитая пыльная пивная бутылка. Или вода в стухшем пруду, из которой ил копытом подняли. Зелень незрелая. Она сама такая же была — ей бы у папочки под бочком крестиком вышивать, или чем там эти единороги занимаются, а она всё к взрослым пони лезла. К двум сразу, чтобы наверняка.

А Скуталу, не дававшая спуску ни единой альфе, грудью лезшая на рожон и ни Найтмер Мун, ни Селестии в этой жизни не боявшаяся, шлюху у себя под носом не видела и пригревала прямо у сердца.

А она накидывала поводов продолжать это делать — такую нежную скромницу из себя лепила, что блевать тянуло. Избалованная. Требовательная, но как бы и стыдящаяся такого — а после пары матерных слов отодвигалась, мол, эти плебеи ей, королеве, не ровня. И красивая. Красивая, сволочь. Такая красивая, что ей даже обложки завидовали. Фезервейт однажды услышал, как один из понивилльских старожилов вздохнул, когда Свити Белль своей фирменной легконогой рысцой прогарцевала мимо него, тряся зефирными кудряшками:

— Помню её сестрицу. Сейчас хороша, а вот что в её возрасте — нет, и то не такой лебёдушкой была.

А на Фезервейта даже не взглянул. Будто и не было его. Сам себе сказал, не поленился, восхитился вслух. Будь больше веса и роста — разнёс бы его птичью лавку в пух и перья.

Свити Белль любила Скуталу, в это верилось. А кто же её, такую бойкую и волевую, не любил бы? А только этой суке переслащённой позволено кидаться к ней с испугом, быть трепетной до мерзости, хлестать нежностью, перья губами чистить, как будто понимает она, как это делается, как будто сама пытается стать пегаской. Сколько ниш она пытается занять? Не разорвётся? Или помочь?

А Скуталу как будто ослепла от того, что такая белизна вечно перед глазами маячит. Отдавала всю себя этой лживой слащавой паскуде, покупалась на красивые речи, целовала в губы, пока никто не видит, шептала, когда думала, что никто не слышит, в эти стекляшки зелёные нараспашку: «Душа моя, моя сладость, моё сокровище». Может, кто-то и не слышал, но Фезервейт всегда ловил от неё каждое слово. И эти шесть попали не в его уши, но именно ему сердце на части порвали. Потому что стало ясно: Скуталу тоже её любит. До безумия, до бреда, до глупых, жеребячьих речей. Она не влюбилась даже — втюрилась, вот так присюсюкивающе, несвойственно, диссонантно, как омежка сопливая, которая все свои куцые мыслишки доверяет розовому дневничку с замочком-сердечком. Изменяла себе. А Свити Белль ей изменяла, пока она не видит.

Чуть Скуталу не придёт к костру или на вокзал, задержится, потеряется — эта лицемерная мразина к её лучшей подруге точно так же клинья подбивает. Эпплблум, конечно, всегда была их общей лучшей подругой, но это ни в какие ворота не лезло. Она даже заморачиваться не пробовала — с теми же словами, с теми же ужимочками, с теми же взглядами из-под ресничек — сколько слоёв туши ты используешь, даже твоя сестра себе такого не позволяет.

А однажды Фезервейт такое увидел, что чуть было не выдал себя, свой шпионаж, чуть не выскочил из укрытия и не убил эту наглую кобылку прямо на месте. Он лишь по разговорам понял, что опоздал, что Свити Белль ушла от костра, а за ней одна за другой двинулись Эпплблум и Скуталу. У него аж сердце зашлось. И так ясно: как только они встретятся — всё сразу вскроется, сначала друг другу морды набьют, а потом за неё примутся. Ради такого зрелища Фезервейт припустил по свежим следам, спустился к пруду, продирался сквозь ивняк и рогоз… а услышав звуки музыки, обомлел.

Скуталу сидела по центру на берегу пруда и держала в копытах гитару. Закат высвечивал силуэты её и прижавшихся к ней по бокам Эпплблум и Свити Белль, как нимбом, как благословением, но гитара золотилась ярче всего. Она была сердцевиной. Чувством. Музыкой. Рыжие перья касались её струн, словно нервов, и она задыхалась, билась в экстазе, рассыпалась звуками под перебором.

А Свити Белль пела.

И Фезервейт, забывший, бьётся ли его сердце, не запоминал слов, но слышал идею. Слышал голос. Красивый. Красивый, блять. Такой красивый, что душу рвало, как бы она ни ненавидела, и вся эта ненависть не могла справиться с красотой, не могла пересилить её, но и поддаться было выше её гордыни. И она множилась стократно с каждой нотой, каждым словом, каждым чувством, что рождали славу и гимн безысходной эмоции. Любви. Жгучей, по-животному острой, ненасытной. К обеим альфам, что тянулись к ней копытами и крыльями друг через друга, через гитару, складывали высохшие от пения губы в мистический тройственный поцелуй…

Фезервейт не выдержал тогда. Сбежал. Но не смотреть не выдержал, а жить отныне с таким знанием. Что есть на свете такая любовь, что её всего двое не выдержат. Что его любимой альфе она предназначена, а ему самому там места нет.

И, когда его слепая месть свершилась, вышла из-под контроля, получилась даже лучше, чем он планировал… он испугался. Свити Белль лежала на истоптанном полу вокзала, ничем не отличаясь от этого пола, а Фезервейт бежал оттуда так, будто поднялся с её места. Побитой псиной, в такой истерике, что не замечал, как роняет с разбитой головы кровь, оживляя придорожную траву крохотными маковыми цветками.

Он ворвался в дом, не помня точно, как до него добрался — об сколько булыжников споткнулся, на каких пони заполошно налетел. Захлопнул дверь, закрыл на все замки и цепочки. Никогда такого не видевшая, она удивлённо скрипнула петлями, когда Фезервейт загнанно прислонился к ней спиной, растёр копытами лицо, запустил в клочковатую гриву. Почувствовав липкое, отнял от головы и рассмотрел. Кровь размазалась по кремовой шерсти ссадинами точь-в-точь, как на плечах у Свити Белль. Как будто сама это кровь была Свити Белль. На его, Фезервейта, копытах.

Насколько это было далеко от истины?

Он сглотнул, пытаясь избавиться от предобморочного шума морского волнения в голове, и вслушался в дом сквозь припадочный грохот сердца. Поскрипывая и полязгивая на громких нотах, крутило какую-то попсовую мелодию радио. Лёгкий шум Понивилля проникал через окно с ветерком, приподнимая запятнанные чем-то жёлтым газовые занавески. Размеренно скрипел старый силовой тренажёр, доставшийся в наследство от погибшего в горячей точке отца — брат дома. Тихо, чтобы не попасться ему на глаза, Фезервейт прокрался в чулан. Больше прятаться было не от кого. Папа увял в считанные недели тогда, после прихода похоронки.

Белый чемоданчик с красным крестом оказался плотно загнан между хлама на самую верхнюю полку. Фезервейт взлетел под потолок, схватился обоими копытцами-веточками за ручку и несколько раз с усилием дёрнул на себя, чуть не надорвав связки. Проклятая тяжеленная аптечка едва сдвинулась, раздвинув скопившуюся вокруг пыль. Омега здраво рассудил, что, если продолжит — она рухнет прямо на него и, в принципе, уже не понадобится. Но бинты в доме можно было найти только внутри неё.

— Балк? — крикнул он, надеясь, что полумрак чулана скроет его рану. Тренажёр перестал скрипеть. — Балк, это я. Я в чулане. Можешь достать аптечку? У меня, э, кажется… слишком рано начинается течка.

Сталь брякнула ещё раз, когда альфа без усилий сбросил снаряд на его место. Дверь вскоре открылась. Фезервейт сделал вид, что крайне заинтересован как можно скорее получить подавители, лишь бы не поворачиваться к брату разбитой стороной головы.

— А я-то думаю, чего ты так рано вернулся, — пробасил тот, вставая на задние ноги и передними без усилий выдёргивая чемоданчик. Брызнув полупрозрачными лучами какой-то трухи, он поддался — и уже через секунду стоял перед возликовавшим Фезервейтом. Богатырская мощь брата всегда, вне зависимости от обстоятельств приводила его в жеребячий восторг. — Если понадобится что-то ещё — обращ…

На его беду, Балку вздумалось любовно потрепать копытом стриженую под горшок каштановую шевелюру. Разумеется, он вляпался в кровь.

— Это что? — поначалу не понял красного на жёлтом альфа, рассматривая свою разом ставшую липкой ногу, а затем осознал и взревел: — Кто это сделал?!

Фезервейт весь сжался, обнимая аптечку, как единственный источник защиты. Поднимать карие глаза на брата он не осмеливался. Балк попытался взять себя в копыта, несмотря на хлещущую из глотки вместе со слюной и криками ярость:

— Ну же, братишка, ты же знаешь, что можешь мне рассказать. Просто назови имя — и от урода не останется мокрого места. Кто посмел, давай?

— Свити Белль.

Он помедлил, растерянно разинув рот.

— Как?

— Фотоаппаратом. Моим же. Он теперь вдребезги, — Фезервейт по привычке напоказ всхлипнул носом и сразу же отчего-то стал себе противен, но у Балка уже включился режим заботливого старшего брата.

Самостоятельно распахнув аптечку, он сдвинул в сторону подавители и отыскал моток чистого бинта.

— Вот, значит, для чего она спрашивала меня, где ты, — ошарашенно бормотал альфа, перематывая братишке голову. — Такого я не ждал. Свити Белль? Ты точно уверен? Она же всегда была такой…

— Милой? — зашипел Фезервейт, яростно отталкивая помогающие ему копыта. Моток бинта вывалился и размотался поперёк его носа, застлав глаза, как пелена гнева. — Красивой? Совершенной? Самой-самой?! Достойной получить единственную альфу, которая мне нужна, и заодно прихватив другую, потому что может?!

Он не выдержал, начав плакать. Не мог больше. Давние обиды и ненависть легли на утреннее перенапряжение и нашли выход единственным доступным, не попрекаемым у омег образом. Балк Бицепс же растерялся ещё больше, смутно начав догадываться, что всё гораздо сложнее, чем кажется, но успокоить Фезервейта и помочь ему было важнее, чем разбираться в подростковых страстях.

— Тише, тише, — неуклюже, но осторожно прижал к себе пегаса Балк; тот не отпрянул, прильнув к перекачанной широкой груди и пропитывая редкую белую шерсть слезами. — Всё образуется, ты не плачь, тише…

— Брат, они придут за мной, — зачастил лихорадочным шёпотом Фезервейт, вываливая громом поразившее его осознание. — Они придут за мной, потому что это я её убил, это я, это всё из-за меня, это я виноват в том, что она умерла.

Красные глаза едва не выкатились из орбит, потому что это уже звучало достаточно серьёзно, чтобы отвлечься от омежьих слёз. Балк отодвинул братишку от себя копытами за плечи и несильно тряхнул, но его голова всё равно описала болезненный круг и упала к груди.

— Так, теперь я вообще ничего не понимаю. Рассказывай с самого начала. Рассказывай, ну? Как я ещё смогу тебе помочь, если ничего не знаю?

К концу чистосердечного признания братья уже сидели на кухне. Младший с перебинтованной-таки головой дрожал на одной табуретке, сжимая в копытах выплёскивающийся из кружки чай, а старший сидел напротив него на другой и смотрел в окно, чтобы не пугать и без того доведённого до истерики омегу своим зверским взглядом. Снаружи сгущались тучи. Сбивчивый, эмоциональный и истерический рассказ умудрился занять целый день. Фезервейт то и дело соскакивал с одной мысли на другую, а затем повторялся, чувствуя, что недостаточно выразил свою злость, нужно попытаться ещё раз, хлеще.

— Меня посадят, да? — всхлипнул он в итоге. — Если найдут.

— Никто тебя не посадит, — членораздельно пообещал Балк. — Пока я жив, никто до тебя и копытом не дотронется, — он повернулся. — Честно, не посадят. Не за что. Омег и так не любят в темницы отправлять, а ты ещё и не сделал ничего.

— А как же… те газеты?..

— За такое не сажают, — отмахнулся Балк и поправился. — Ну, в смысле, будь ты альфой — может, и посадили за… опорочивание какого-нибудь там честного имени и разрушения репутации омеги, а ты сам омега. Для вас это по-другому классифицируют. Может, штраф заплатим — и всё. Но ты, конечно, дурость вытворил, — нахмурился он. — У нас и так битов не завались сколько, а тут ещё ты со своими охренительными планами. О чём ты думал вообще?

— Ни о чём, — бессильно выдохнул Фезервейт, потупившись. — Злой был, как древесный волчара. Она же ведь с ними… со Скуталу и Эпплблум… втроём сразу, понимаешь? В первый же раз! Я сам видел! Сразу с двумя! А я и с одним никак не могу, сижу в стригунках, как лох какой-то…

Он отставил чай на середину стола и уронил лицо в копыта. Балк Бицепс смотрел на угловатую чёлку, скелетоподобную фигуру, вспоминал торчащие передние зубы и не мог разрушить уверенность брата окончательно, сказав, что слово «как» в его сравнении немного лишнее. Хоть пытается — и то хорошо. Козни строит — уже не вены режет от безысходности.

— Тише, тише, — вновь неловко и нежно похлопал он Фезервейта по плечу. — Что-нибудь придумаем. Самое главное, что они тебе, в общем-то, сделать-то ничего и не могут.

— Но они сделают, — надрывно прошептал омега. — Даже я чую, что заслужил. А они сделают. Что Эппблум, что Скуталу… Брат, — взглянул он на альфу из-под бровей, — я не выдержу, если Скуталу меня возненавидит.

— Не возненавидит, — неубедительно отозвался Балк, и Фезервейт вспылил:

— А если бы я сделал так с тобой?! Если бы опозорил твою истинную и бросил её под копыта толпы — ты бы меня не возненавидел?! А?! Ну, скажи! Попробуй мне соврать! Не возненавидел бы?!

Альфа долго молчал, печально и совсем не по-своему глядя на распушившегося от ярости и стыда одновременно братишку.

— Ты для меня дороже любой омеги, — наконец тихо и предельно серьёзно ответил он. — Истинных можно заменить. А единственного брата — нет.

Прикрытые от переизбытка чувств глаза Фезервейта налились слезами. Он чуть повернул голову, чтобы было удобнее вытирать их копытом, и случайно посмотрел в окно. Шерсть на его холке мгновенно вздыбилась трясущимися иглами.

— Это Динки Ду. Это она так телепортируется, — зачастил омега, причитая. — Она пришла за мной! Я клянусь, за мной! Она пришла!

— Успокойся! — рявкнул Балк, бросаясь к нему через весь стол и хватая копытами за впалые щёки. Всхлипнув в последний раз, Фезервейт покорно затих. — Помни, что я тебе говорил: пока я жив — никто тебя не тронет ни копытом, ни искрой.

— Ты только про копыто говорил.

— Раз здесь Динки Ду, обещание расширяется. Всё, сиди здесь. Не высовывайся.

И он решительно и невозмутимо пошагал к двери, внушительно бугрясь мышцами. Его наказ же Фезервейт даже перевыполнил: не в силах справляться с паникой, забился в чулане. Неконтролируемый инстинктивный порыв побудил хвататься за любой находящийся там хлам и сгребать его вокруг себя. Гнездо, нора — разницы не было. Главное, что безопасно, неприступно и непреодолимо.

Закупорившись под кучей старой одежды, сломанных светильников и прочего мусора, выкинуть который не доходили копыта, Фезервейт решил, что замер и затих, но скулёж вместе с дрожью выдали бы его чуть ли не за километр. Никакие уловки не успокаивали, оставляя мучительно бояться каждого раздававшегося снаружи звука, особенно когда они перешли в не оставляющую сомнений драку.

Фезервейт не боялся за Балка. Он боялся, насколько всё может быть серьёзным, если недоформировавшиеся подростки не побоялись бросить ему вызов. Их решимость пострашнее его мускулов.

В коридоре раздались шаги. Осторожные, медлительные, словно вошедший боялся угодить в ловушку… или пропустить что-нибудь. Снаружи же не прерывался разъярённый, угрожающий рёв Балк Бицепса, перемещающийся туда-сюда в неких манёврах. Значит… по омежью душу пришли несколько. И сейчас кто-то отвлекал его брата, пока ещё один ищейкой крался по дому.

Фезервейт знал, что он должен был закричать. Или, по крайней мере, дотянуться до погнувшегося подсвечника, чтобы использовать его, как оружие. Но от дикого страха у него язык прилип к гортани, а копыта покрылись льдом изнутри, и мышцы, приводящие те в движение, больше не оживлялись кровью. Когда дверь чулана мягко, со звуком, который различают лишь всю жизнь прожившие в домах, растворилась, Фезервейт думал, что потеряет сознание от ужаса.

По крайней мере, если бы так и случилось, он перестал бы дрожать всей наваленной на себя кучей сломанных вещей. Динки Ду сначала подняла телекинезом её, а затем — свернувшегося на полу в позу эмбриона истерично колотящегося пегаса, и развернула к себе. Несмотря на серьёзность операции и опасность, которой перед крыльцом подвергались её подельники, она не могла не приподнять одну бровь с выражением крайней ироничности.

— Д-Д-Д-Динки, — задыхаясь, простучал зубами бледный, как молоко, Фезервейт. — Прошу, не-не-не выдавай меня! Скажи, что ты меня нигде не нашла, что меня здесь нет!

Он так замахал передними ногами, жестикулируя ими и скрещивая их перед собой, что единорожке пришлось отодвинуть его к стене, лишь бы омега не заехал ей копытом в лицо.

— До этого ты поступал слишком хитроумно, чтобы теперь косить под идиота, — резонно заметила она.

— Послушай, я всё для тебя сделаю, я всегда всё для тебя буду делать, — зачастил шёпотом пегас, — если хочешь, я стану твоим рабом, только не отдавай меня им!

— Ты же понимаешь, что…

— Сильвер Спун, — просияв сквозь испуг, перебил Фезервейт и бешено закивал головой. — Я знаю, что она тебе нравится! Хочешь, чтобы она была с тобой? Я всё устрою! Я сделаю что угодно, если ты сейчас положишь меня на место и уйдёшь!

Динки Ду смерила его взглядом, задумавшись. Омега молитвенно сложил копыта на груди.

— Я костьми лягу, чтобы вы были вместе. На одну ночь? Пожалуйста! На всю жизнь? Не важно, я устрою и это!

— Уговорил. Хорошо.

— Х… хорошо? — моргнул Фезервейт, не поверив своим ушам.

— Хорошо, — кивнула в ответ Динки Ду, и внезапно весь мир пегаса расплавился в золоте.

Когда драгоценная сверкающая муть рассеялась, он с ужасом увидел смутно знакомое помещение. Латаные-перелатаные деревянные стены, полая двускатная крыша, небольшое оконце, переносная доска, как в школе, куча подушек по всем углам, постеры Рэйнбоу Дэш… Динки Ду телепортировала их обоих в клубный домик Меткоискателей. И продолжила:

— Сейчас я посмотрю, как ты устроил свою личную жизнь на примере со Скуталу — и, если меня это впечатлит, я возьму тебя под свою защиту.

Фезервейт тяжело и часто задышал в настоящей панической атаке, бегая взглядом по сторонам и углам, а затем завизжал что-то насквозь нецензурное, бросился на вожака и был с обидной лёгкостью спелёнут в ловко притянутое магией одеяло. Судя по тому, насколько герметичным оказался кокон и как он ни в какую не желал выпускать своего пленника, Динки Ду наложила на него какое-то заклинание специально для этого. Она скептически фыркнула, левитировала в удобное ложе несколько подушек и устроилась на них, безмятежно подогнув под себя ноги.

Эпплблум и Скуталу явились лишь минут через десять, плотно прижавшись боками. Динки Ду приподнялась на передних ногах, подумав, что кто-то из них не может идти самостоятельно, но кобылки без каких-либо проблем разъединились — и со спины земной пони бессильно съехало страшно перемятое рыжее крыло. Скуталу поморщилась, болезненно оскалила зубы, когда оно упало вдоль её передней ноги, как тряпка, и, не обратив на испуганно присмиревшего одеяльного червяка внимания, отправилась искать что-нибудь для перевязки. Хоть бы оказалось, что Свити Белль и сюда притащила аптечку на всякий случай… да.

— Что у вас там произошло? — спросила Динки Ду, запоздало устыдившись того, что осталась прохлаждаться на мягких подушечках вместо того, чтобы телепортироваться обратно и помочь альфам.

— У, пиздец, — отмахнулась Эпплблум. Пока Скуталу рылась в частично просроченных медикаментах, она нашла пару жёрдочек и теперь примеряла их к крылу подруги.

— Полный, — подтвердила пегаска угрюмо. — Кто же знал, что этот хуеплёт здоровый будет зубами своими гнилыми клацать. Полнейший неадекват. Я думала, он сожрать меня хочет.

— Ты ж не думала, шо он до таких размеров на одном салатике с редиской дорос? Ему для этого нужен был ещё и протеин из…

— Пошутишь про курицу — я эту аптечку с тобой по-дружески разделю.

— Ладно, не шуми, — ухмыльнулась Эпплблум, садясь на пол и придерживая крыло за кончик задранной задней ногой. Передними она принялась приматывать поддерживающие жёрдочки по линиям костей.

— Давайте, помогу, — опомнилась Динки, сумевшая подавить хихиканье, и перехватила бинт магией.

— О, да, заебись, — прикрыла глаза от облегчения Скуталу. — Меня как бы не трогают и трогают одновременно, а дело делается.

Эпплблум не стала ревновать и покладисто отодвинулась в сторону, освобождая место для вожака. Она посмотрела на Фезервейта, и взгляд её похолодел, а черты лица медленно заострились так, будто сама смерть пришла и заточила их тем же, чем обычно обхаживала свою косу.

— Как вы удрали? — поинтересовалась Динки.

— А, Рэйнбоу Дэш прилетела на крики.

Теперь единорожка ещё сильнее жалела, что не пришла помочь. Несмотря на то, что Рэйнбоу угрожала ей, она от этого не перестала быть фанаткой.

— Ну, вернее, как, — продолжила Скуталу. — Из окна высунулся кто-то из цветочных омег — то ли Дейзи, то ли Лили, я не особо рассмотрела — и заверещал, что это происходит и почему один верзила пытается умесить двух пиздюшек. А ты же знаешь, как цветочные омеги вопить умеют. Не знаю, точно ли они родственники, извращенки бывают всякие, но я на всякий случай скажу, что это у них семейное. Короче, не услышать было сложно. И, бля, это было та-а-ак круто: в какой-то момент тишина, гул, по которому ясно, что где-то за облаками разгон по колоколу берут — и Рэйнбоу прорывает облака, оставляя за собой радугу, разворачивается в пикировании передней ногой вперёд, как каратист — это было просто не-ре-аль-но! — и отправляет Балка в нокаут!

— Воу, я верю, что это было круто, только не размахивай так копытами, я же неровно завяжу.

— Прости. В общем, «в нокаут» — это я немного приукрасила, вырубить такую машину непросто, она тупо скинула его с меня и начала с ним пиздиться. Я хотела остаться и посмотреть, потому что это было намного круче, чем в кино — даже спецэффектов не надо, — но ЭйБи потащила меня оттуда.

— Пока тебе второе крыло не откусили, — буркнула Эпплблум. — А вот с этим мы шо будем делать?

Скуталу посмотрела на Фезервейта так, будто впервые его видела. Эмоции от схватки, ранения и эффектнейшего появления кумира отпускали её слишком неохотно. Возвращение в отрезвляющую реальность оказалось подобно скоростному падению вскользь на каменную дорогу, сплошным ковром усеянную мельчайшей стеклянной крошкой.

Омега съёжился под направленными на него взглядами, недвусмысленно предприняв попытку улезть в пленивший его одеяльный кокон с головой.

До схватки с Балк Бицепсом Эпплблум и Скуталу ни на секунду не задумались бы над тем, как отплатить Фезервейту за то, что Свити Белль теперь находится далеко от них, возможно, на волоске от смерти. Но экстремальная драка выпустила их эмоции. Накал был уже не тот, да и слова его брата о том, что с точки зрения закона лично Фезервейт не сделал ничего, за что его следовало бы линчевать, умерило уверенность. Он по-прежнему оставался омегой, которых принято беречь и относиться к ним со снисхождением, а они — альфами, напротив, в любых ситуациях первыми отвечавшими по строгости закона. Тем более, если навредят омеге.

Пауза затянулась.

— Для начала — зададим несколько вопросов, — выступила вперёд Динки Ду, и внезапно Скуталу её опередила:

— Откуда ты взял те фотографии Свити Белль?

Фезервейт сглотнул. Ему хотелось солгать, сочинить небылицу, достойную прожжённой шлюхи… Но то, как смотрела на него любимая альфа, чеканя столь простой вопрос, подсказывало, что она не поверит этому и не поверила бы никогда. Его нижняя губа унизительно задрожала при лишнем напоминании, где в картине мира Скуталу тащится он и где парит, как ангел, Свити Белль.

— Я сделал их сам, — обречённо произнёс омега.

— Как? — недоверчиво уточнила Динки.

— Давно, когда у неё случилась течка, и Скуталу потребовала проводить её до дома, — злобно блеснул он кофейными радужками.

Глаза пегаски распахнулись во всю ширь.

— Ёб твою мать, Фезервейт! — выкрикнула она, распахивая крылья и тут же ойкая от боли в перебинтованном, но это всё равно не отвлекло её от гнева. — Я же просила, чтобы с ней ничего не случилось! Какого хуя ты натворил?! Как ты…

— А ты?! — вызверился омега и выпутался из одеяла, разворачивая крылья в ответ — действие заклинания иссякло. — Ты что позволяла себе всё это время?!

Эпплблум и Динки Ду молча посмотрели друг на друга, не понимая, в чём дело. Фезервейт же продолжал обиженно и зло выговаривать, делая отчаянные выпады головой на каждой фразе:

— Ты меня мучила! Манипулировала мной! Играла с моими чувствами! Давала надежду, а потом надо мной смеялась! Я старался быть сильнее, старался быть ближе к тебе! Позволял швырять себя, как только тебе угодно! А что я получал взамен?! Унижения и ложь?!

— Да я не знала, как отвязаться от тебя, тупорылая ты глиста! — рявкнула в ответ Скуталу, но отшатнулась и начала пятиться под напором нового приступа ярости омеги:

— И ты думала, что я так просто откажусь от любви к тебе?! Что не приму тебя такой, какая ты есть?! Что не пройду через все испытания, не докажу, что никогда не отвергну тебя, как тяжело бы ни было?! Что я не буду с тобой, что бы на тебя ни нашло?! Разве Рэйнбоу Дэш не учила нас верности?!

— Рэйнбоу Дэш никогда не учила нас верности! — заорала на него альфа. — И Дискорда с два ты разбираешься в пони и во мне в частности, если ты так думаешь!

Фезервейт замер, распахивая глаза. Скуталу зарычала, зачёсывая копытом назад и так вздымающуюся гребнями волн гриву.

— Когда-то одна газета опубликовала скандальный рейтинг, — отвлечение дало ей немного спокойствия в голос. — Она расположила Элементы Гармонии по силе духа их обладательниц. И Рэйнбоу Дэш оказалась на последнем месте. Впервые в жизни, не считая… — пегаска осеклась, вспомнив, что это был страшный секрет вдохновляющей её омеги. — Просто впервые в жизни. И мы, её фан-клуб, пришли, чтобы её поддержать. Мы забрались к её облачному особняку, сказали по цепочке отрепетированную речь и только после этого поняли, что она не произвела такого впечатления, на которое мы рассчитывали. Рэйнбоу никак не изменилась. И, внезапно, не из-за того, что она была настолько подавлена. Ей тупо было всё равно — самой по себе. Знаете, что она сказала?

Эпплблум наклонила голову набок, а Динки Ду жадно откликнулась:

— О да, я была там, я помню. Она сказала: «Но они написали правду. Я действительно как нефиг делать бросила своих друзей в лабиринте Дискорда и до последнего хотела присоединиться к команде победителей, а не лузеров, на Эквестрийских Играх».

— Мы просто выпали там, — кивнув, усмехнулась Скуталу. — Мы забыли, как пасть закрывается. Мы-то рассчитывали, что она сначала устроит тем писакам разнос, а потом поблагодарит нас за поддержку, а она просто подтвердила этот сраный рейтинг и закрыла дверь, пока мы обсыхали!

Она эмоционально взмахнула копытом и вздохнула, беря паузу.

— Я две недели только об этом и думала. Словами не описать, как я была разочарована, но пыталась не подпускать это близко к себе. Рэйнбоу Дэш признала себя худшей в самом важном для Эквестрии деле! Это в голове не укладывалась! А через две недели…

Она подошла к постерам на стене. Один из них покосился и теперь висел на одном уголке. Скуталу встала на задние ноги, поправила его и воткнула кнопку на место, а из-под съехавшего плаката…

— …я вырезала этот рейтинг из газеты и повесила его здесь. Самой сильной тут значится Эпплджек, — альфа постучала пером здорового крыла по верхней позиции. — И, Эпплблум, не в обиду, я по себе же знаю, что быть честным на самом деле трудно, но для твоей сестры это норма. Она честная сама по себе. Ей не нужно переступать через себя, чтобы сказать правду, а когда она пытается напиздеть — поймёт даже новорождённый, и если Дискорд снова заколдует её — достаточно будет тупо переворачивать то, что она говорит, чтобы понять правду. Честность — это её естественная реакция на любое событие или слово. И это круто! Но если смотреть через это на её поступки, то это уже не так круто. Они ведь ничего ей не стоили. Она знала, что именно так сделать и нужно, и ни капли не колебалась.

Эпплблум открыла рот, но, подумав, тихо кашлянула и закрыла его, смиренно прикрыв глаза. Она бы солгала, если бы сказала, что принципиальность сестры всегда исключительно восхищала её.

— А быть Элементом Верности — это каждый раз выбор, — серо-фиолетовый взгляд устремился куда-то вдаль, сквозь стену домика и зашумевший снаружи дождь. — А быть Элементом Верности для Рэйнбоу Дэш — это каждый раз ещё и борьба с собой. Она знает, на что способна и чего в связи с этим заслуживает, но каким-то чудом каждый раз побеждает свою внутреннюю суку. И, несмотря на все соблазны и лёгкие пути, в конечном счёте поступает правильно. Знаете, почему так мало тех, кто открыто ненавидит её? Не потому, что она такая грозная или так хорошо дерётся. А потому, что, даже если она не нравится тебе, как пони, ты не можешь не восхищаться тем, как она раз за разом выбирает своих друзей — даже ценой своей минуты славы. Именно поэтому она — героиня: потому что героизма не бывает без борьбы, — взгляд Скуталу вернулся к Фезервейту из далёких странствий, где чистое синее небо терялось в радужных разводах от Соник Рэйнбума. — Она не учит никого верности, потому что ей бы самой этому научиться. Если уж она действительно чему-то учит… так это самоуважению. И в первую очередь — в вопросах выбора путей для достижения цели.

Фезервейт скривился:

— И к чему была эта проповедь? Я — тоже фанат Рэйнбоу Дэш. Хотя и узнал сейчас несколько новых для себя деталей, но в целом ничего в моём мнении о ней не изменилось. Она борется — и я боролся тоже!

— Ты не боролся, пизданутик, — смерила его тяжёлым взглядом Скуталу. — Ты просто терпел. Ты думаешь, что позволял мне вести себя с тобой, как мудиле — а я тебя, вообще-то, и не спрашивала. Ты каждый раз прощал меня за то, за что я, блять, вообще прощения не просила! У тебя не было никакого выбора, и ты не стремился его добыть. Ты был, как навоз в проруби. Куда тебя понесёт — туда ты и прибьёшься

Она наступала на него, теснила к противоположной стене, с ненавистью жестикулируя уцелевшим крылом:

— Ты, сука, сейчас героем себя пытаешься выставить? Мучеником? Что якобы делал для меня всё, что мне было надо? Спасибо большое. Только мне в хуй не упиралось, чтобы ты это делал. Я тебя не просила. Ты мне вообще никогда нужен не был, а в качестве коврика под копыта — не был нужен вдвойне! Блять, ты о чём думал вообще? Что, если будешь вечно крутиться рядом, узнаешь меня получше? Что, если достаточно потерпишь — я исправлюсь? Пиздец ты еблуша.

— Я был таким, каким тебе было нужно! — заплакал Фезервейт, крича. — Я был сильным, я выдерживал все твои подъёбы, я перебарывал себя, чтобы быть тебя достойным! Я старался быть таким же крутым, как ты!

— А с хуя ли ты взял, что мне это было нужно?!

— Да потому что только такой омега и мог быть рядом с тобой! Привыкший к опасности, невзгодам, неудобствам! Чтобы всюду за тобой — и в гараж, и в путешествие, и в драку: без соплей, без колебаний!

— И ты возомнил себя моим личным фэйс-контролем и решил убрать Свити Белль, потому что она не проходила по критериям?! — орала на него Скуталу; её хвост в исступлённой ярости хлестал по кьютимаркам и полу.

— Она не была достойна быть рядом с тобой! Что она могла тебе дать, чего не могу дать я?!

— Любовь.

После дикого скандала это слово, спокойное и твёрдое, казалось застывшим на грани слышимости. Ошарашенный его уверенностью, не требующей подкрепления повышенными тонами, Фезервейт захлопал мокрыми глазами. Его голос упал.

— Я любил тебя. Я любил тебя сильнее. Я любил тебя так, что сходил с ума.

— Поэтому стучал на меня моим матерям, не слышал моих требований оставить меня в покое и в конечном итоге натравил несколько альф, чтобы они превратили меня в отбивную? — горько усмехнулась Скуталу. — Кем ты меня видишь, Фезер? Термейнатором, способным только и делать, что влезать в драки и вечно доказывать своё превосходство?

— Ты — ультра-альфа, — потерянно мяукнул тот. — Ты и так постоянно это делаешь.

— Ну это же не значит, что я буду счастлива, если таких приключений мне будут день за днём накидывать, как лопатой! — простонала она, запуская обе передних ноги в свою гриву. — Ты утверждаешь, что любишь меня, а сам позволил всему этому случиться и теперь вообще не думаешь о том, насколько мне, блять, больно.

Крылья омеги, ослабнув, медленно провисли. Он шокированно смотрел на концентрацию крутости, живое воплощение альфьей брутальности, которое внезапно сквозь грубость и оскорбления показало у себя чувства, и чувствовал то же самое, что чувствовала Скуталу, когда Рэйнбоу Дэш лишь пожала плечами на унизительный ТОП.

Пытался не подпустить к сердцу разочарование.

— Свити Белль тебе видится слабой, да? — пьедестал, на котором стояла эта эффектная, впечатляющая альфа, шатался всё сильнее с каждым заикающимся спотыканием в её голосе. — Недостойной, слишком хилой, чтобы выдерживать мой характер и мои увлечения? Бля, да меня саму бесит, когда она снова разводит кудахтанье по поводу того, что мои трюки становятся всё опаснее и опаснее, и я как-нибудь шею сломаю. Но какого-то хуя ты, в отличие от неё, одобряющий всё это, организовал для меня групповое избиение, а она, всерьёз считающая нюхание цветов хобби, пошла бить тебе за это морду. И набила! И, блять, она только за это — самая крутая омега, которую я знала!

— Не считая Рэйнбоу Дэш, должно быть, — ворчливо пробормотала Динки и повернулась к Эпплблум. — Эй, а разве тот мордобой не из-за фотографий был?

Земнопони лишь шикнула на неё. Она могла бы пояснить, зная Свити Белль, что фотографии просто стали последней каплей, но не хотела лишний раз прерывать разнос. Скуталу быстро утёрла копытом обозначившуюся в уголке глаза слезу, продолжая его:

— И за неё я буду пиздить. Я и тебя, сука, за неё буду пиздить. Я бы прямо сейчас тебя раскатала ко всем хуям, но ты, к твоему счастью, пока что живым нам нужен.

— Боишься моего брата? — холодно осведомился Фезервейт и шагнул вперёд. — Не переживай насчёт него. Я могу отмазать тебя перед ним. Давай, бей. Я заслужил. Только потом не забудь въебать каждой из омег, которая потопталась на твоей несравненной. За их родственников я поручиться не смогу, но ты же всех за неё будешь пиздить, да?

Динки Ду раздражённо всхрапнула, вышла вперёд и встала между ними, широко расставив передние ноги с симультанным цоканьем:

— Хватит въёбывания. Мы сами достаточно из-за него въебались, чтобы лишний раз разводить.

— Ну хоть разок-то этого пидораса треснуть можно? — указала на Фезервейта подошвой копыта Скуталу. — Он так заманчиво предложил, что я уже настроилась.

— Да, ударь меня, — выпятил грудь омега. — Упади ещё ниже — и, может, я смогу тебя разлюбить.

— Заткнулись оба, — авторитетно сверкнула рогом Динки Ду. — Больше никаких ёбаных драк в моём стаде, тем более — между альфой и омегой. Мы должны закончить это, а не вывести на новый уровень.

— И шо ты предлагаешь? — потёрла переносицу Эпплблум. — Мы ж его для того и выцепляли, шоб прикус подправить.

— Или ещё больше разворотить, — пробормотала в сторону Скуталу, но Динки Ду услышала и заклинанием застегнула ей рот на молнию. — Мхм-м!

— Фезервейт, — властно обратилась к пегасу та, — сейчас ты идёшь в школьную типографию, печатаешь опровержение, извинения и то, как на самом деле у тебя оказались те фотографии, и разносишь выпуски в каждый дом. Это ты умеешь.

— А минет с хороводом тебе не засобачить? — насупился омега.

— На следующий день, — невозмутимо продолжила Динки Ду, — ты выступишь перед всем стадом и повторишь то же самое вслух. Когда Свити Белль вернётся, ты перед ней извинишься. При всём стаде.

— А ей ещё и отлижу, да, разумеется.

— Ваще-т, ты зря ёрничаешь, — влезла Эпплблум, внезапно широко улыбнувшись. — Потому как я ток шо придумала оч хорошую причину тебе всё эт выполнить, — она рысью подбежала к Динки Ду и зашептала ей на ухо. Лицо единорожки вытягивалось, но глаза озарялись каким-то маргинальным интересом. — Смогёшь?

Альфа почесала копытом подбородок, прикидывая в уме:

— Это звучит по-настоящему извращённо и аморально, и я не хочу знать, как тебе такое пришло в голову, но я определённо сумею модифицировать одно заклинание для этого.

— И что ты им сделаешь? — фыркнул Фезервейт. — Выгонишь меня из стада? Попросишь Твайлайт Спаркл пригреть мне место в тюрьме? Продашь в рабство к альфам?

Эпплблум ухмыльнулась и задом наперёд отошла от вожака.

— Нет, это было бы: слишком просто; слишком коррумпированно; слишком незаконнно, — отмерила копытом три отрезка в воздухе та. — Я превращу твой цикл в линейность.

Пегас непонимающе поднял бровь:

— Чего?

Динки Ду подошла к доске, подсвечивая себе рогом, начертила ровный белый круг и принялась отмечать на нём цветные промежутки:

— Обычно жизнь омеги выглядит так. Приблизительно сто семьдесят пять дней длится лютеиновая фаза — это когда твоё тело совершает масштабную и безупречную подготовку к наступлению беременности. Не будем разбирать подэтапы, они не важны, потому что проходят крайне спокойно, и ты их почти не замечаешь, — она обвела зелёным мелком внушительную дугу. — Затем — неделя фолликулярной фазы, но это название используется редко, потому что после лютеиновой эта фаза кажется слишком крохотной для такого громкого имени: её чаще зовут просто «окном фертильности», — и впрямь, маленькая красная дужка, почти вплотную примыкающая к зелёной дуге. — Это та самая течка, в которой шансы на зачатие максимальны, и такая плодовитость накладывает на твой мозг отпечаток, с которым ты, разумеется, прекрасно знаком. Затем, если не наступила беременность — снова сто семьдесят пять дней лютеиновой фазы, а за ней — оставшееся окно фертильности: вторая и последняя течка в году.

Белый и зелёный мелок опустились на полку. Альфа посмотрела Фезервейту в глаза и членораздельно предложила:

— А теперь представь, что твоя жизнь будет выглядеть так.

И красный мел медленно, внушительно провёл под кругом длинную горизонтальную черту от края до края. Фезервейт сглотнул, зажимая хвост между задних ног, но расставаться с остатками бравады не хотел:

— Это что ты собираешься со мной делать? Превратить мою жизнь в вечную охоту?

— Да, — просто и добродушно подтвердила Динки.

— Да не пизди! Это невозможно!

— Видишь ли, — плавно положила и красный мел она, — мой отец — единорог, который сам не относится к сильным магам, но при этом впечатляюще умеет обучать их теории и практике. А моя мама — простая земная пони, очень близкая к природе. И телепортации, боевые и защитные заклинания, магия трансфигурации — это, конечно, то, что у меня тоже хорошо получается, но моё происхождение дало мне специализацию прежде всего в… генетике и органике. И в этом разделе магии, моём, разумеется, любимом, существует заклинание, которое обычно используют для суррогатных родителей или доноров яйцеклеток: оно либо ускоряет наступление течки, либо увеличивает их количество или интенсивность, чтобы можно было получить больше плодов. И я подумала, — разыграла удивление и восторг Динки Ду, приложив копыто к щеке и издевательски глядя на Фезервейта. — А что будет, если наложить его на одного пони двадцать раз подряд? Наверное, не стоит этого делать, потому что его телу будет слишком тяжело вырабатывать столько репродуктивного материала, но не так тяжело, как мозгу — бесконечно посылать системам сигналы возбуждения и похоти! Похоти бесконечной, невыносимой и неудовлетворяемой, потому что вещества-афродизиаки всё никак не перестают поступать в кровь, и, сколько бы пони ни пытался удовлетворить свои потребности — этого всё равно каждый раз будет мало, даже если с ним совокупится целый город альф и все неодушевлённые предметы толщиной в ногу в радиусе тысячи миль! И, знаешь, я понимаю, что не стоит этого делать… Но мы, единороги, такие любознательные…

Фезервейт хлопал сведённой от напряжения челюстью. Его поджилки тряслись так, что он не мог этого скрыть, а в глазах застыла чистейшая паника. Он и на обычные течки никак не мог найти партнёра, не будучи достаточно привлекательным и не обладая особо соблазнительным запахом, поэтому мысль о том, что в этом безысходном желании придётся провести всю жизнь, приводила его в ужас.

— Т-ты блефуешь! — прокричал он. — И это, по-твоему, законно?!

— Гормональные сбои бывают разные — кто же скажет, что это из-за меня? Скуталу, Эпплблум, вы что-нибудь подобное слышали?

— Ноуп, — лыбилась земная пони.

— В душе не ебу, на каком языке ты говоришь, — закатила глаза повеселевшая пегаска.

Динки Ду тихо засмеялась, запоминая бесценное выражение лица напуганного до ужаса Фезервейта, и погасила свет рога. Она подошла к нему и наклонила голову на уровень его роста, ласково добивая:

— Ну как? Достаточная мотивация принести подобающие извинения? Поиск причин затянувшейся течки займёт у рядовых врачей, на которых у твоего брата хватит денег, очень много времени, а снятие заклинания, если вы умудритесь добраться до кого-то, кто сумеет его обнаружить, без риска безвозвратно повредить твою репродуктивную систему — ещё дольше. Дешевле, наверное, быть хорошим омежкой и сделать всё так, как тебе говорят?

Улыбка для жеребят-имбецилов слетела с лица Динки Ду, и она впечатала Фезервейта в стену, боднув того рогом в лоб:

— А если это тебя ничему не научит, и ты снова разведёшь ебучую «Санта-Барбару» в моём стаде — мне придётся пойти на радикальные меры и оторвать тебе член. Ты меня понял? Умница. Теперь — бегом в типографию, тик-так, рассвет тебя ждать не будет, а горожане хотят начать утро с пикантных новостей.

Зрелище того, как Фезервейт со всех крыльев улепётывает под дождём и порывами ветра в сторону школы, окончательно подняло Скуталу и Эпплблум настроение. Они даже позволили себе радостное «Йей!», как в былые времена, подняли передние копыта для общего брохуфа и призывно посмотрели на Динки Ду, сияя улыбками.

Она ответила на их восторженные взгляды одним уставшим. Эта часть управления стадом никогда не вдохновляла альфу. Твайлайт Спаркл однажды прозорливо предупредила, что у неё сильная тёмная сторона, и её необходимо держать под контролем. Дозированная демонстрация тьмы внутри себя выматывала сильнее, чем разовое превращение в подобие Найтмер Мун. Динки Ду перевела взгляд с одной ждущей её копыта альфы на другую и лишь нехотя произнесла:

— Теперь — вы.

Что-то в её тоне заставило Скуталу опустить копыто.

— Шо — мы? — повторила жест за ней Эпплблум.

— Вы изгоняетесь из стада.

— ЧЕГО?! — в один голос, но с разными акцентами выдвинули к ней головы альфы.

— Если бы не вы со своей полиаморией, всего этого хаоса бы не было, — надавила Динки Ду. — Вы уже нашли свою истинную — супер, поздравляю, но в стаде вам больше делать нечего. Вы двое слишком проблемные. Меня достало слушать, как в вас обеих влюбляется одна омега за другой, и знать, что всё это безнадёжно, потому что вы уже заняты. Всё. Хватит шастать в место, где свободные альфы и омеги ищут себе пару. Вы свою, как я уже сказала, нашли — занимайтесь обустройством семейной жизни.

— Нам, блять, по пятнадцать, ты в своём уме? — красноречиво постучала копытом себе в голову Скуталу.

— Всему стаду — тоже! — раздражённо махнула копытом в сторону окна Динки Ду, как будто вся толпа ждала снаружи. — И вы этого не видели, но уж я-то знаю, как у них от ревности мозги плавятся. Селестия милосердная, и меня ещё подкалывают, что я влюблена в бету.

— Что ты, Динки. Тебя не подкалывают, — успокоила пегаска. — Тебя подъёбывают.

— Скуталу, заткнись и иди нахуй, — отмахнулась единорожка. — И Эпплблум не забудь прихватить.

— Лан, мы поняли, — обняла подругу за шею Эпплблум, утягивая ту на выход. — Эт справедливо, и пасиб за помощь. Ты ток не кипятись. А то вдруг и для нас какое заклинание сочинишь.

— Тебе было велено пиздовать за Скуталу, — огрызнулась Динки Ду, но Эпплблум и без заклинания фонарика видела, что она улыбалась.