Служанка
Интерлюдия I. Вершина
Неожиданно? Возможно
Краски в сумках не было.
Пич раскрыла трясущимися копытами сумки и как можно скорее просмотрела содержимое. Мокрое полотенце соскользнуло на пол от резких движений и обнажило розово-рыжий круп, заставив и без того напряжённую лань рыться в вещах быстрее.
Но краски в сумках не было.
Часто дыша, Пич вытащила всё, что было в сумках, на скамейку. Мысленно произнесла по названию каждый предмет. Расставила их так, чтобы всё было видно.
Но краски среди них всё ещё не было.
В отчаянии Пич едва ли не закричала, но вовремя прикрыла рот — не хватало, чтобы кто-то пришёл на её крик и увидел её круп! Ох, что же тогда произойдёт, что же тогда произойдёт! Стыд, да и только!
Глаза снова метнулись на пустые сумки. Или не пустые? Пич кинулась на них, вытряхивая, выворачивая наизнанку, принюхиваясь — была же в них краска, была, куда она?..
И в самом деле была. Едкий запах краски всё ещё шёл от сумок. Более того, шёл не только запах, но и… сама краска — по стенкам одной из сумок к краю тянулась тонкая белая линия. Надежда озарила Пич, и та принюхалась, а затем посмотрела на пол. Практически незаметная на светлом мраморном полу белая полоса шла вперёд, от скамеек, от сумок, в… баню? Обратно в баню? Но Пич не брала с собой краску, кто тогда?..
— Ха-ха! Ты теперь вся белая!
Лань как можно тише подкралась к двери — и увидела несколько сильфид, столпившихся вокруг одной из купален. Они окружили кольцом пара раздражённую наяду, чьё синее тело и мордочка покрыли белыми пятна и разводы… краски. В ушах нарастал неприятный гул, пока Пич осознавала, что наяда в той самой, её краске. Она поняла это, ещё до того, как заметила плавающую в купальне баночку, вокруг которой по воде стелилась белая плёнка.
— Хм… — фыркнула обидчицам наяда и, глубоко вдохнув, выплеснула из своей макушки воду, как дельфин или кит. Фонтан воды, смешанный с белыми сгустками, опустился на сильфид, и те поначалу засмеялись… прежде чем заметили, что краска растекалась по их воздушным мордочкам, пачкая их, и не растворялась в воздухе. — Ха-ха-ха! Это игра на двоих, девочки! — засмеялась наяда и продолжала брызгаться, прогоняя сильфид…
Но лань не видела этой сцены — она спешно собирала сумки и судорожно думала, где сейчас её багаж. Нет, это не могла быть единственная баночка краски, всегда есть запасная. Пич не настолько глупая, всегда должен быть…
Нет, она и в самом деле глупая! Она и в самом деле прозевала миг, когда наглые сильфиды стащили её краску! Она забыла застегнуть сумку как следует или спрятать её в шкафчике, понадеявшись на безопасность дворца! Как она могла быть такой… дурой! Зажмурившись, Пич захныкала и залилась слезами. Она попыталась заткнуть рот копытцами — но скулёж и рыдания предательски пробирались сквозь них, привлекая внимание… которое сейчас лани было совершенно не нужно. Ведь как только сильфиды заметят её, они подлетят к ней и увидят, что у неё…
Розово-рыжий круп!
Этого нельзя было допустить!
Сглотнув горечь, Пич поскорее накинула на себя белый плащ и соколом вылетела из бани. Нельзя было медлить — с каждой секундой рос риск, что её заметят. Что на неё обратят внимание… что на неё будут смотреть, её окружат, кто-то обязательно посмотрит под её плащ и…
Нельзя этого допустить! Нельзя!
Но она же во дворце! Почему она сейчас должна идти за краской? Неужели то, что Пич не сможет нанести краску на свой круп до того, как придёт к Лесному Херрену, будет означать конец всего?
Да, будет! Он наверняка попросит её повесить плащ — и затем увидит её круп, когда начнёт оглядывать! А затем он будет смеяться! Смеяться, как и другие до него! Он будет смеяться над её крупом, будет спрашивать, часто ли пороли её в детстве и не состоит ли Пич в родстве с макаками из Зелёного Океана? А может, её просто так часто кололи в зад осы, что краснота до сих пор не прошла? А что, если…
Нет, Херрен не стал бы такое спрашивать. Он же мудрый. Он правитель Кервидерии. Он старше самой Конкордии! Он не станет насмехаться над ней и задавать такие нелепые вопросы, он же не какой-нибудь задира или хулиган… нет, конечно же, нет…
Он всего-то заставит её пройти через весь Летний Дворец и Арборион так, чтобы все до единого, от искателей приключений и дипломатов до простых горожан увидели, что у Пич розово-рыжий круп! Он не будет осуждать её — нет, он превратит её в посмешище и заставит всех обратить на неё внимание! Всех! Сначала весь Арборион узнает о том, что у Пич розово-рыжий круп, затем эта весть пройдёт по Сердцелесью, по всей Кервидерии, по провинциям, а затем покинет границы государства — и все, все в этом мире узнают, что у бедной Пич Бранч!..
— Кха!..
Потонув в спирали разрушительных мыслей, Пич со всей силы в кого-то врезалась. Тряхнув головой, она по привычке, внезапно ставшей пагубной, оглянулась, а затем посмотрела на свой круп — всё ещё розово-рыжий! — и поскорее прикрыла его плащом…
И только затем увидела белого волка. Слепого волка: его глаза были перевязаны чёрной лентой, расшитой узором звёздного неба. Длинная тёмная роба укрывала его, а со спины на серебряных цепях свисали блестящие обереги, пара книг в металлическом переплёте… и каменный, грубо вытесаннй кубок. Тощая, узкая морда волка не смотрела на Пич — он принюхивался, подняв повыше нос. И только спустя две или три долгих секунды опустил голову, “смотря” на упавшую лань.
— Мммм? Пахнет пе-е-ерсиками, — вкрадчивым голосом с лёгкой хрипотцой произнёс незнакомец, ухмыляясь. — Неужели в меня врезалась дриада?
— Я… я… ххх… — пытаясь отдышаться, Пич с трудом выговаривала хоть какие-то слова. Любая фраза тонула в очередном выдохе, и вместо ответа лань просто поползла назад… — Ххххаааххх… уууххх…
— Ты боишься? — шагнул к ней волк. — Меня? Или чего-то, что тебя преследует? — Пич попыталась подняться, но дрожащие ноги сводило от бега, а сбитое дыхание не давало сосредоточиться. И, несмотря на слепоту, незнакомый волк будто бы видел её, ориентируясь исключительно по запаху. Пич снова отползла назад… и уткнулась спиной в стену.
— Хххх… хххх… — бежать было некуда. Не было времени для передышки. Но не было и возможности хоть куда-то уйти от него. Оставалось только…
— А-а-а, — он остановился. — Теперь я это слышу. Ты выдохлась. Позволь мне помочь… — протянул ей лапу волк. Пич опасливо оглядела её, худую, перевязанную льняными тканями, с широко раскрытой ладонью… и подала дрожащее копытце в ответ. Ухватившись за него, волк поднял лань на ноги.
— Мммф… кхех, — кашлянула вместо ответа лань, а затем, сосредоточившись, тихо выговорила. — Мне… надо… спеш-кхм-кхм… спешить…
— В таком виде никто далеко не убегает, хм-хм, — усмехнулся он и, стянув с цепей кубок, дал его Пич. Он был тяжелее, чем казался, и лань снова села, чтобы ненароком не упасть с ним, пока волк искал в складках робы. Наконец, он вытащил небольшой флакон и, откупорив, медленно наполнил кубок его содержимым.
Опустив взгляд, Пич увидела бело-серебряную, как жемчуг, воду. Мягко колыхаясь, словно жидкий шёлк, она отражала на поверхности цвета золотисто-жёлтых стен и фонарей. Они переливались в холодном, медленном танце, пока, наконец, не замерли, и на гладкой поверхности лань увидела неясную бежевую кляксу. Себя.
— Святая вода Белафрии. Другой у меня нет.
— С-святая… для кого? — прошептала Пич.
— Имеет ли это значение? — поднял уши волк. — А если и имеет, то святая ли она для тебя?
Клякса на поверхности воды приобрела более точные очертания, появились новые цвета, лань почти сумела различить свои глаза… прежде чем поднесла кубок к губам.
Холодная вода обожгла язык, нёбо, щёки, горло, стекала по внутренностям, покрывая их льдом. Пич ощутила, как всё внутри неё застыло, замёрзло, будто бы сейчас она превратилась в ледяную статую, поверх которой оставалась её цветастая шкура с её розово-рыжим!..
Терпение.
Пич медленно выдохнула застывший в лёгких воздух. Едва видимая струйка пара вышла из её рта.
Спокойствие.
Поставив чашу на пол, Пич медленно поднялась. Мышцы больше не горели от усталости. Дыхание выровнялось. Мысли улеглись, перестав метаться в голове, как мотыльки. Что бы сейчас ни было внутри лани, к этому она внезапно нашла противовес.
Стойкость.
Волк перед ней был немногим выше самой Пич. На полголовы. Он и в самом деле её не видел — он даже не дёрнулся мордой, когда она поднималась, и теперь смотрел на её грудь или шею. Он не увидит ни одного недостатка — какими бы они ни были.
Терпение. Краска подождёт. Они не увидят ни одного её недостатка — а значит, нет смысла от них бежать.
— Спасибо, — протянула Пич пустой кубок обратно волку. — Теперь я знаю, куда мне нужно идти.
— Хм! — с приятным удивлением вытянул он морду и, взяв кубок, повесил его обратно на цепи. — В тебе веры больше, чем во всех, с кем мне доводилось говорить в Конкордии. Кроме самих Херренов, пожалуй, в них веры не меньше. И одной милой мне девушке…
— Печально это слышать, — вздохнула Пич и, округлив глаза, моргнула. Она бы не произнесла бы такие слова — не будь она настолько…
— Кейл! — взгляд Пич метнулся в сторону нового голоса, повыше и пожёстче, чем у волка. Из-за арки неподалёку вышла чёрная козочка с пронзительными жёлтыми глазами. Она была одного с Пич роста и, в отличие от волка, была одета более практично: оливково-зелёный жилет, серая хлопковая рубашка, тугие короткие штаны — и всё это подчёркивало подтянутую форму девушки. Седельный колчан со стрелами ясно говорил о том, кем она была. Равно как и висящий на том же боку обратный лук, сложенный полукольцом. — Грррх… — закатила глаза она и ровным, бесстрастным голосом обратилась к волку. — Я только отвернулась, а ты уже флиртуешь с первой попавшейся ланью.
— Она сама в меня врезалась, Кина! — с наигранной обидой возразил волк. — Кроме того, я как раз рассказывал ей о тебе! О твоих… многочисленных достоинствах, я бы сказал…
— Эта правда? — приподняла бровь коза, переведя взгляд на Пич.
— Эхеее… — хрипло выдохнула лань и беззаботно улыбнулась. — Да. Он говорил, что вы полны веры. Немногие в Кервидерии могут сказать про себя так же — если будут искренними, — уверенно произнесла она, поочерёдно моргнув глазами. Улыбка медленно сползла с неё, уступив прохладному, как её кровь, спокойствию.
— Мммф, — фыркнула Кина и медленно повернула голову к волку. — И это те самые многочисленные достоинства?
— Это вишенка на торте, Кинаранн, — лукаво ответил Кейл. — На торте из целеустремлённости, уверенности, хладнокровия, изящных ножек и рожек, прекрасных глаз и…
— Ты даже не знаешь, какие у меня глаза, пастор, — оборвала его спутница. — И чего это ты называешь меня по-волчьи? Ты бы хотел видеть меня волчицей, а не козой?
— Будь ты волчицей, я бы потерял ту самую Кина’Ран, с которой я прошёл полмира. Без которой я бы так и не узнал, что в Га’ановене есть что-то прекрасное, — улыбнулся волк, медленно метая хвост из стороны в сторону. — Будь ты волчицей, я бы потерял ту самую Кину, которая изменила мою жизнь к лучшему.
— … — лицо козочки казалось непроницаемым, неприступным, но Пич чувствовала, как что-то ползает под ним, пытаясь найти выход. Взгляд лани переходил с Кины на Кейла и обратно, и с каждым разом правда становилась всё более очевидной. — Ты просто ищешь очередную возможность перевести моё внимание куда-то ещё.
— А ты ищешь очередную возможность получить от меня комплимент, — довольно ответил Кейл. — У тебя очень красивые глаза, Кина. Я слышал это от других.
— Прошу прощения, — тихо произнесла Пич, и пара повернулась к ней. — Мне надо идти. Как я могу вас в будущем отблагодарить… Кейл? — осторожно обратилась она к волку.
— Его зовут Кейлтомб, и он жрец Волчьих Островов, — ответила вместо него козочка. — Наставляет на путь истинный, с переменным успехом.
— А её зовут Кина’Ран, она лучший из следопытов Га’ановена. Беспощадна, как гарпия. Бесстрашна, как дракон, — добавил волк, тихо хихикнув. — Ты ничего мне не должна, персиковая дриада. Я делаю то, что должно.
— Как и я, Кейл. Где я смогу вас найти? — вновь спросила Пич.
— Лесной Херрен заинтересовался нашими талантами и знаниями. И предоставил место в Конкордии, — спокойно ответила Кина. — В “Садовых Покоях”, на этом… — она помедлила, подбирая слово. — Наверное, “ярусе”.
— Мы знаем то, чего не знает он. Мы говорим с теми, кто ему нужен. Мы здесь надолго. Ты легко найдёшь нас, — мягко кивнул ей Кейл. — Прощай, дриада.
— Ровной дороги тебе, лань, куда бы она ни вела.
— И вам доброго дня.
Попрощавшись, пара развернулась и медленно ушла по своим делам, продолжая препираться друг с другом. Проводив их взглядом, Пич поправила свой плащ и, по привычке оглянушвись назад, направилась к широким лестницам наверх. Чем выше она поднималась, тем меньше ей встречались олени, пони и прочие существа. Иногда мимо неё кто-то проходил по своим делам, и всё чаще это был не дипломат или дворянин, а какой-нибудь вычурный авантюрист, будто бы только пришедший из длинного приключения. Лестницы сменялись площадками, коридорами и павильонами, а в них разношёрстные компании культурно проводили своё время за разговорами, настойками и рассказами о былом. На самой вершине кроны были души, совершенно далёкие от светских законов и понятий, но Пич, как ни странно, это совершенно не смущало.
Лишь два или три раза ей попадались на глаза лани в тёмно-зелёных формах, наводящими чистоту в коридорах. Они казались незаметными, незримыми, и всё же Пич цеплялась за них взглядом. Словно за пауков, затаившихся в темноте и желающих оставаться незримыми, чтобы все могли видеть их работу — но не их самих.
В последнем зале, кругом, обширном, напоминавшим эквестрийский амфитеатр, не было совершенно никого. Три лестницы вели в него, и только одна шла выше, к широким узорчатым дверям высотой в пять-шесть ростов Пич. Две статуи суровых стражей стояли по бокам от двери в вечном дозоре, готовые напасть на каждого, кто потревожит их покой. Глубоко вдохнув, лань пошла вперёд и толкнула одну из дверей, открывая достаточно широко, чтобы пройти.
Она не была готова к тому, что увидела за ними.
Они стояли друг напротив друга. Массивная стальная гора и величественное золотое дерево. Зимнее небо льдисто-голубых глаз и жёлто-зелёные глаза ранней осени. Лавово-рыжая борода, ниспадающая водопадом, и чащобно-чёрная короткая бородка. Серповидные рога-месяцы с пурпурными огнями на концах и ветвящиеся рога с десятками зелёных листьев.
Два бессмертных оленя стояли друг напротив друга и смотрели так, будто каждый из них был отражением другого. Лживым, жестоким, кривым, но всё же отражением. Каждый стоял замерев, готовый наброситься в любой миг. Воздух вокруг них был настолько густым и резким, что время от времени в нём проскакивали молнии.
— И ты называешь это “всё под контролем”, — наконец произнёс один из них рокочущим, похожим на гром голосом, и его рыжая борода стала ярче. — Открытую вербовку ордена, о котором все давным-давно забыли, и под знамя которого тем не менее стекается всё больше наших подданных. И ты ничего при этом не предпринимаешь, — его губы сошлись в тонкую, бритвенно острую линию. — Ты можешь держать себя за дурака… но не меня.
— А у тебя же, в отличие от меня, всё в порядке, — иронично хмыкнул второй голосом, напоминающим сильный ветер, полный кружащей листвы. — Ни до чьих ушей не доходит речь Ордена. Все живут так, будто ничего не происходит. И никакие олени в чёрных одеждах со знаком дроблёной скалы не вламываются в дома и не ловят своих же сородичей. К кому после этого обращается наш народ? — приподнял он бровь и краешек рта. — К стражам, желающими защитить? Или к бунтовщикам, желающими перемен? Кто из нас дурак?
— Явно не тот, кто не обращает внимания на смутьянов. И точно не тот, кто не проявляет никакого внимания к проблемам, касающихся страны, — дёрнул головой первый и, поморщив нос, презрительно фыркнул, понемногу обходя собеседника. — Каждый день Конкордию и Рейн точат черви, желающие обрушить Кервидерию. Они хотят свергнуть нас, считают, что мы существуем слишком долго, что наше время прошло. Как мне воспринимать твоё бездействие, если не как согласие с ними… Верналис?
Тихая, неявная, но ощутимая дрожь пошла по воздуху, отдаваясь эхом в полу и стенах, в мебели покоев и костях спорящих. Долгие секунды отзвуки имени теребили их шерсть и гривы, и оба оленя терпеливо дожидались, когда всё стихнет.
— Сильное древо переживёт гнусных червей, что уж говорить о высокой горе, — медленно начал идти другой олень, синхронно с первым. — Ты считаешь, что преданность наших подданных шатка, а они поддаются своим желаниям. Но тогда скажи — почему мы всё ещё правим? Почему Конкордия и Рейн подпирают небо, а Новая Кервидерия не оставлена чужакам? Почему, несмотря на злобу, нас всё ещё уважают? Почему кервидерцы всё ещё гордо держат голову?
— Потому что они умеют давать отпор, а не терпят удары, — сделал выпад рогами в сторону соперника рыжебородый, подкрепляя этим свои слова. — Потому что они заслуживают каждый день своей жизни делами и деяниями, и потому что они не требуют большего и не желают чужого, но стоят за своё. Кервидерия стоит не потому, что она пытается раскинуть свои корни по миру, но углубляется в его твердь всё сильнее.
— И именно это делает кервидерцев сильными, — тут же подхватил его фразу. — Мы знаем, ради чего мы стоим. Мы знаем, что именно нас делает кервидерцами. И мы преданы чему-то большему, чему-то более значимому, чем титулы, чем слава, чем кровь и тем более чем Белый Дракон этого Ордена. И ты не найдёшь этой преданности в тех же эквестрийцах или грифенгардцах — ведь всеми ими правит ненасытность, неумеренность… и ненависть к чужому. Но есть ли эта ненависть в кервидерцах? И если нет, то кто ты… Монтем?
Новый отзвук прошёл по обширным покои, заставляя всё, что в них было, дрожать. Одно слово заставляло сам воздух трястись и меняться, сотворяя из напряжения маленькие тучи, оборачивающиеся мимолётными бурями. Выждав, олени продолжили свой разговор.
— Не путай ненависть и стремление защитить, — угрожающе пророкотал Монтем. — Я не стою в стороне, потому что в этом моя жизнь. Вся моя суть, которую я отдаю этой земле и каждому нашему сыну и дочери — это желание их защитить. И я защищаю их. Я укрываю их крылом тогда, когда они могут пасть. Я — рубеж, который помогает корням идти вперёд, который стремится не дать Кервидерии пасть в бездну, как это делают остальные. Меня знают как Синий Бастион и как Стальную Башню. Все понимают, что это значит — и доверяют мне. А что в ответ можешь сказать ты, брат? Что говорит твоя суть, пока черви глодают корни? Кто ты, “Золотое Дерево”? — фыркнул олень и стал терпеливо ожидать ответа.
Секунда. Вторая. Между их лицами проскочила зелёноватая молния, от которой густой воздух стал будто свежее. И горький, как могильная земля, ответ:
— Моя суть говорит “Я успел спасти Ссиан Вентрэ”. Моя суть шепчет “Прости меня, Аури, но я сделал всё, что мог”. Моя суть твердила “Оставь его в живых, похорони его в Обсидиановом Гробу”. И вовремя остановила словами “Доверься Хранителям Сезонов, как доверился им в первый день Кервидерии”.
Тяжёлая, звонкая слеза упала на ковёр с широкой щеки Верналиса. Губы Монтема расслабились, приоткрывшись, и он медленно моргнул.
— Девять тысяч лет назад я сразился с Сизой Императрицей на далёких берегах, чтобы ни одно копыто более не ударило кервидерца. Шесть тысяч лет назад я оставил от царя Соларона лишь душу, что ныне бьётся в Царе-Големе, чтобы его латунные дредноуты больше не поливали Кервидерию огнём. И три тысячи лет назад… я заточил мою единственную кровь в камень на три века, — ровно, неспешно произнёс ему Верналис. — Моя суть — вставать за каждого кервидерца грудью. Каждого, брат.
Тихий, почти неслышимый рокот вышел из рыжей бороды синего исполина. Его голова поднялась, и блестящие титаном рога с пурпурными огоньками на концах устремились в потолок. Вслед за ними поднялись и золотые рога, покрытые листвой.
Никто ничего не сказал. Никто больше ни на кого не смотрел. Воздух вдруг стал таким холодным и горьким, что в нём начали появляться маленькие красные снежинки, царапающие шерсть и кожу. Целую минуту слышались тяжёлые, громоздкие шаги Монтема к балкону, где он широко расправил крылья. Пара взмахов — и от него осталась лишь пара серо-синих перьев, кружащихся в воздухе.
— Можешь не прятаться, Пич. Заходи.