Вознесение Луны

Даркстоун

— Раз. Два. Три. Раз. Два. Три, — считала про себя Селестия цокот собственных копыт.

В покоях принцессы было свежо. Прохлада, красота и волшебство уходящей ночи заливали своим таинственным эфиром просторную комнату. Ночь шептала сны. Словно густой туман, она текла из распахнутого настежь окна и, едва касаясь тюли, растекалась по полу, заполняя собой пространство, становясь густой, затрудняя и движение и ход мыслей. Откуда-то издалека донеслись знакомые мотивы. Играла музыка. Если прислушаться, она всегда едва-едва касается слуха за полминуты до сна.

— Раз. Два. Три… — продолжала считать принцесса, понимая, что засыпает.

До восхода солнца оставалось каких-то полчаса, а Селестия со вчера так и не прилегла. Сперва она стояла на балконе, долго и пристально смотрела на луну, словно пытаясь уловить в ней хоть какой-то намек. Но луна была всё так же холодна, а теперь ещё и пуста, и не подала знака. Меряя свои покои шагами, принцесса безрезультатно пыталась понять, что же всё-таки произошло тем утром. Если это обида, то никому не было под силу вернуть Луну. А если нет…

А если подданные были правы? Что если бедная Луна сейчас скитается по городам, виня во всём случившемся свою сестру? И что если тёмная личность Луны вновь медленно, но верно завладевает слабой и ранимой душой принцессы, душит, питаясь её обидами, чтобы однажды обрести облик, свергнуть Селестию и погрузить Эквестрию в вечную ночь? Сколько остаётся ночей, прежде чем вскормленная обидами Найтмер вернётся?

«Сестра, сестра! Слышишь ли ты меня? — Мысли Селестии становились всё путаней. — Если слышишь, прошу, не держи на меня зла. Если не можешь простить меня, не надо. Прелесть жизни Аликорна в том, что можно перечеркивать прошлое и начинать заново много-много раз. Начни жить заново и постарайся быть счастливей… Молю, не потрать свою жизнь ни на месть, ни на вечную обиду…»

Порыв ветра ворвался в помещение, лизнул огни почти догоревших и истёкших воском свечей и ожившие тени запрыгали по комнате. Зашелестели свитки на письменном столе. Ветер подхватил и сбросил на пол пару исписанных листов.

«Дорогая Твайлайт!» — значилось на одном из них красивым каллиграфическим почерком. — «Я отказываюсь верить, что Луна собирается повторить свою ошибку вновь, и очень хочу, чтобы вы всецело доверяли мне. Флаттершай была совершенно права — та Луна, которая лежала перед нами, был в тот момент, вероятно, самой несчастной пони во всей Эквестрии. Она напугана. Она боится не столько наказания, сколько того, что оно будет незаслуженным. И после всего, что между нами произошло, у неё есть полное право опасаться и ненавидеть свою старшую сестру. Как и вас. Тех, кто беспрекословно обратит в камень любого, на кого укажет тиран Селестия.

И если есть хоть малейшая надежда, что именно это стало причиной побега Луны, я призываю вас приложить все усилия, чтобы не только вернуть мою сестру, но и восстановить гармонию Эквестрии, которая, я вижу, начнёт разрушаться со дня на день. Согласно моей просьбе, считайте причиной побега моей сестры — единственную озвученную мной, и никого не вините в этом, кроме меня. Также я хочу, чтобы завтра Пинки Пай организовала вечеринку, после которой вы все, кроме Пинки, останетесь бодрствовать до утра. И пусть организованная в Понивилле вечеринка будет посвящена возвращению Принцессы Луны.

Мои маленькие пони. Прошу вас искренне верить мне. Даже если эти строчки сейчас выводит за меня моё отчаяние, в эту трудную для меня минуту, не откажите вашей принцессе, наставнице и просто любящей вас всех пони в её простой, но, может быть, самой важной для неё просьбе».

…Принцесса мирно спала на вязаном коврике перед кроватью.

---

Солнце поднималось над городом. Первыми косыми лучами оно коснулось шпилей невысоких башен, позолотило купол здания ратуши и стало медленно спускаться, растворяя ночную тьму даже в самых тёмных переулках. Парой касаний оно преобразило угрюмый и мрачный лабиринт города, разбудило пони и выгнало их на широкие мощённые площади, на рынки, запрягло в плуги, вывело их на поля и, наполнив город суетой и пёстрыми толпами горожан, возвестило начало нового дня. Оно светило и в узкие бойницы, и в высокие окна богатых особняков, словно проверяя, не проспал ли какой-нибудь пони утренний восход? Не пора ли его разбудить? Не упустит ли он то, что подготовил ему грядущий день?

Долго и терпеливо оно неспешно двигалось по небу, заглядывая в каждый дом, пока, наконец, уже далеко за полдень, не добралось до комнаты, где, утопая в перинах и одеялах, спала Луна. Будто желая разбудить принцессу-соню, солнечный лучик медленно стёк по подоконнику, пополз по ковру, взобрался вверх по простыне на самую кровать и коснулся закрытых век Луны. Принцесса недовольно поморщилась и повернулась крупом к солнечному свету. Но лучик заскользил дальше по телу пони, коснулся ее спины, крыльев и добравшись до чёрного пятна кьютимарки, стал терпеливо нагревать Луне круп. Сперва принцесса крепилась, но как только стало горячо, недовольная, она повернулась другим боком и встретилась лицом к лицу со слепящим светилом. Звонко чихнув, Луна проснулась окончательно, а лучик, словно желая убедиться, что принцесса не ляжет вновь, ещё пару минут посидел на её подушке и медленно пополз дальше.

Кто-то нерешительно постучался в дверь. Луна тут же вскочила на копыта, едва не запутавшись в одеялах и простынях, глянула на себя в зеркало и, удовлетворённая своим видом, пригласила войти.

— Доброе утро, Ваше Высочество! — поклонилась ей бледно-голубенькая пегаска в передничке, войдя в комнату. — Теперь, по поручению Жерома, я — ваша служанка. Слышала, вы проснулись. Не угодно ли, чтобы Вашему Высочеству принесли завтрак?

— Как вас зовут? — спросила принцесса, выдохнув с облегчением — милая кобылка была гораздо приятней всех жеребцов, что она здесь видела. Не считая, правда, Жерома. Но едва ли Луне верилось, что подобных ему много в этом городе.

— Силвер Плэйт. Если Вам угодно, Ваше Высочество, то просто Плэйт.

— А меня Луна. Просто Луна, — улыбнулась Аликорн и ещё раз глянула на себя в зеркало.

— Ваша грива просто прекрасна! — сделала комплимент Силвер Плейт, поглядев в отражение, и сдержанно улыбнулась принцессе. — Если захотите завтракать, я могу провести вас в гостинную.

Принцесса молча кивнула.

Луна шла вслед за кобылкой-служанкой по длинному коридору. Стены его нижнего яруса были отделаны дорогой материей, а через окна верхнего светило солнце, заставляя сверкать паркет и тёмное лакированное дерево. Слева располагалась дверь, ведущая в комнату. Гостиная была не особо большая. Её тёмное оформление изобиловало множеством мелких деталей и предметов из дерева. Во всю длину стоял элегантный стол с белой скатертью и множеством стульев. Служанка провела Луну, посадив её во главе стола, и удалилась. Луна осталась одна. Но совсем ненадолго. Вскоре в дверях появился столик со множеством накрытых тарелочек. Кобылка осторожно разложила блюда перед Луной, откатила столик в сторону и осталась стоять.

Луна открыла одно из блюд. Признаться, ей совсем не хотелось на завтрак никаких изысков, но перед кашей с ягодами принцесса не устояла. Рядом лежали два тоста, которые она также с удовольствием съела. Единственное, что смущало Луну — стоящая рядом пегаска в передничке. Она словно ждала, когда гостья насытится и уйдет, чтобы убрать лежащую на столе посуду. А может, так было положено. Луна решила это выяснить.

— Плэйт, — обратилась к ней принцесса, и кобылка с готовностью подошла к ней. — Скажи, почему ты стоишь в стороне. Ты чего-то ждёшь?

— Так заведено. Когда завтракает хозяин, он хочет, чтобы я всегда стояла рядом. А мне было велено обслуживать вас так же, как и его.

— Ну, у меня, как бы… кусок в горло не лезет. Будь добра, садись рядом, — пригласила Луна, отодвинув магией стул.

— Но я… не могу, — попыталась отказаться пегаска, но Луна была настойчивей.

— Тогда, такова воля принцессы, — улыбнулась та, и дождавшись, пока пони сядет рядом, пододвинула ей тарелку с фруктами.

— А где же сам Жером? — спросила Луна, равномерно размазывая клубничное варенье по поверхности блина и стараясь казаться внешне невозмутимой, даже несмотря на тревожившее её количество вопросов и чувство необъяснимой тревоги. Она засела глубоко внутри и не давала покоя. Вчера Луна была пьяна и слишком устала, чтобы здраво судить о действиях Жерома. А вдруг он и правда продаст ее? Или её уже продали Жерому?

«Ну, продали, и продали, — подумала Луна, стараясь придать этому случаю оттенок комичности. С этими мыслями она отправила в рот ложку клубничного варенья. — Если меня будут так кормить и давать высыпаться, то я не против на первое время.»

— Мне не положено знать, куда уходит хозяин, — ответила пегаска, немного поубавив уверенности Луны. — У него много дел в этом городе. Иногда он целыми днями не выходит из своего кабинета, и тогда я ношу ему завтраки и ужины, оставляя под дверью на столике. А иногда уходит вечером и возвращается только под утро. Он очень влиятельный пони в этом городе. Говорят, что он работает на мэра, но я не знаю, насколько это правда.

— А ты никогда не пыталась узнать? — спросила Луна, наливая себе чай.

— Нет-нет, что вы! — замотала головой пони. — И вам тоже не советую.

— Глупости! — махнула копытом Луна, успокаивая не то служанку, не то себя. — Жером очень хорош и приятен в общении. А его повседневные дела обрастают слухами и тайнами только потому, что никто не решается его спросить.

— Если вдруг однажды вам случится увидеть его кабинет, вы поймёте, кто он, мой хозяин. Посмотрите, — продолжала пегаска, — даже в интерьере гостиной каждая вещь похожа на него.

Луна отвлеклась от завтрака и огляделась. Висящие по стенам картины в сдержанных черных тонах, их золоченное, но лаконичное обрамление, высокие, устремленные ввысь зеркала, в которых даже Селестия смотрелась бы маленькой пони, кованные люстры в сотню свечей с их завораживающей симметрией и дорогой, но сдержанный мрачный интерьер без единого сглаженного угла. И каждая деталь рвется кверху своими заостренными пиками, словно пытаясь коснуться самого потолка.

— А давно ты здесь? — вновь задала вопрос Луна, уже забыв про торт, который приметила ещё в самом начале и решила оставить напоследок. — Как ты сюда попала?

— Вам правда интересно? — спросила голубенькая пегаска, подсев чуть ближе. — Но в моей истории нет ничего примечательного.

 — Тем прекрасней твоя история, — ответила Луна. — Нам предстоит жить под одной крышей вместе, пока на то будет воля Жерома. Потому, чем лучше мы узнаем друг друга, тем лучше будет проведённое время.

 — Вы говорите совсем не как принцесса… То есть, нет, вы принцесса, но…

 — Что толку в том, что, будучи принцессой, я не поделюсь ни с кем и каплей того, что имею. Аликорнам не свойственно ни доказывать свой статус, ни утверждать его. Мы видим, как одни поколения сменяют другие. И большего не надо, чтобы понять, что ни власть, ни статус и никакие богатства мира не дадут пони то, что имеем мы. И оттого готовы делиться всем, что так ценно для мимолетной жизни пони, и не имеет значения для нас.

 — А хоть что-то для Аликорна ценно? — спросила Плэйт, подсев поближе. — В чем вы находите цель своей жизни?

 — Может, в тортиках, — кивнула головой Луна, глядя на сладкое на своей тарелке и пытаясь облачить многогранную, тонкую и неуловимую мысль в однозначное и почти материальное слово. Почему-то идея с тортиками казалась самой привлекательной. И Луна решила метафорически и полушутя ответить на вопрос, на который не хотела отвечать однозначно в принципе. К тому же, такой способ имел неоспоримое преимущество: высокие материи эфемерны. А тортики… Это тортики.

 — Понимаешь… Кусочек торта только тогда станет вкусней, когда рядом будет тот, кто его оценит. А для этого достаточно всего лишь им поделиться. Иначе даже самый лучший торт будет со временем покажется пресным. И бессмысленным. Бери, — предложила Луна, — расскажи мне свою историю.

 — Я… Не смогу рассказать так же красиво, как говорите вы… У меня нет образования кроме того, что дали мне мать и отец. Мать научила меня чтению, письму и счету, а отец воспитал, научил не бояться тяжелого труда и работать копытами. У нас есть немного земли за городом, где мы выращиваем картофель на продажу, и небольшой огород для себя. Любая семейная история начинается, к сожалению или к счастью, именно с этого дома.

Я не одна в семье. У меня есть два старших брата-земнопони, и младшая сестрёнка — пегаска, как я сама. С самых малых лет, изо дня в день братья помогали отцу на полях, перенимая его опыт и простую житейскую мудрость, а мы с сестренкой и матерью вели домашнее хозяйство.

Наши отношения с сестрой были особенными. Может, оттого, что я, как старшая сестра, оберегала мою Клауди от всего того, что заставило повзрослеть до времени меня. Знали ли вы тот короткий миг жизни, когда весь мир готов восторгать, как одно единое чудо, и всё кажется возможным? И я ревностно оберегала это чудо, создавая наш мир деталь за деталью, и он раздвигал свои границы из детской колыбели до комнаты, дома и затем нашего участка. С самого её рождения мы были неразлучны.

Мама смотрела на нас, вздыхала и говорила, что мы были рождены для жизни в Эквестрии. Из нас никто не знал, что такое Эквестрия, но мама не раз читала нам на ночь истории о её волшебном куполе, который держит Принцесса Селестия, не пропуская в свой мир ни злобу, ни страх. Я представляла этой принцессой себя. Моя маленькая внутренняя Селестия слушала эту историю и находила силы поддерживать для своей младшей сестры веру в абсолютное добро. И чем больше я узнавала внешний мир, тем более ревностно я оберегала Клауди.

И вдруг однажды случилось то, что должно было случиться. Какими бы прекрасными ни были стены моего бастиона и каким бы ни был прекрасным мир внутри, они — границы. А пегасы не любят границ. Никто не любит границ. И стоит всего лишь раз моей Клауди набрести на стену, как она начнёт задаваться вопросом: зачем в этом кристально чистом мире стоят такие неприступные крепости? И моя маленькая пони однажды подошла ко мне с листом бумаги. На ней были нарисованы облака. Вам стоило видеть тот рисунок. Трудно было поверить, что каждая деталь, каждая тень и каждый блик был старательно выведен этим жеребенком.

— Я хочу в художественную школу, — сказала она мне.

Да, у моей Клауди было увлечение — она обожала рисовать. Она рисовала на запотевших стеклах, на засыпанном мукой столе, когда мама ставила тесто, зимним утром на нетронутой целине снега. И на каждом рисунке были облака. Неудивительно, что даже полученная ей кьютимарка была облачком. В рамке. Но тогда родители не придали этому значения. Отец, простой на соображение пони, не любил поиски сакральных смыслов. Когда же наступил день рождения Клауди, я подарила ей бумагу и краски.

У нашей семьи были некоторые деньги, но никто бы из родителей не подарил бы такой подарок. Та самая житейская, бытовая мудрость подсказывала моему отцу, что любая купленная вещь — роскошь и удел городских транжир и пижонов, лишь доказывающее их беспомощность в этой жизни. Поэтому они перебрались в города, создали систему, в которой простой рабочий народ оказался прислугой хитрецов и проныр. Отец не любит больших городов и не любит всё, что было ими создано. Не любит искусство, считая его побочным, отвлекающим от дела занятием. Он презирает балет, а опера его просто смешит.

Так в тайне от отца я поддерживала мою сестру в ее увлечении. Клауди искренне верила, что не делает ничего плохого, и рисовала, рисовала и рисовала. Но если бы только отец узнал, в обмен на что были куплены эти краски, скорее всего, весь мой хрустальный купол, труд моих многих лет, был бы разрушен грязной волной гнева народного суда, захлестнув и сметя тот неповторимо чистый мир добра и искренности в котором жила Клауди, а я бы осталась за дверью, проклятая своим отцом.

— Я хочу в художественную школу, — сказала она однажды вечером, глядя на меня своим невинным взглядом. Клауди ожидала, что я, старшая сестра, поддержу её, как и много раз до этого. Она даже не догадывалась, чем грозят замаячившие на горизонте завтрашнего дня проблемы. Их не было видно из того купола. Я пообещала, что она обязательно туда поступит. Знал ли её маленький чудный мирок, что он, вероятно, доживает последние часы?

В ту ночь я не спала. У нас не было художественных школ. А ехать в большой город… Значит, показать его суровую реальность, и даже я буду не в силах уберечь Клауди. Завтра будет конфликт с отцом. Он будет бить копытом по столу, заявляя, что его прадеды, он и его правнуки., что он не потерпит подобной ерунды в своем доме, а мама будет вся в слезах сидеть чуть поодаль и смотреть на это, словно не веря в происходящее. И всё это волной обрушится на маленького жеребенка, который даже не будет знать, что он сделал не так.

Не знаю, представляете ли вы, насколько сложно создавать иллюзии. Как старшая сестра, всеми силами я поддерживала в ней веру в доброту, но это не могло продолжаться вечно. Однажды она вышла бы из-под моего крыла и поняла бы, что этот искусственно, кропотливо созданный мир, полный доброты и сострадания, взаимовыручки и отзывчивости, лишь маленький театр в реалиях настоящей жизни, далёкой от идеалов Эквестрии. И в ту ночь я осознала, что моя маленькая Селестия больше не способна удерживать хрустальный купол её волшебного мирка. И тогда я решила перенести нашу Эквестрию под своды настоящей, могущественной Принцессы Селестии.

— Клауди хочет в Школу Искусств Ванхувера, — сообщила я вечером, когда отец внимательно изучив рисунок моей сестры, отложил его в сторону и пристально посмотрел на меня.

Жеребёнок стоял рядом, ожидая восторга и одобрения родителей, ведь рисунок действительно того стоил, но ничего не последовало.

— Давно рисуешь? — спросил он, обращаясь не то ко мне, не то к Клауди.

— Больше года, — живо ответил жеребенок, а после добавил, — с тех пор, как сестра подарила мне краски.

— Почему Ванкувер? Почему Эквестрия? Это была твоя идея? — сурово спросил отец, снова впившись в меня взглядом.

— Это все глупости, глупости, — затараторила мама, словно пытаясь отвлечь отца, — у меня в трех милях отсюда хороший знакомый, маляр…

Отец поднял копыто чуть кверху, жестом заставив ее замолчать.

— Потому что Клауди не место в городах вне Эквестрии. Ты посмотри на неё.

Маленький жеребенок стоял и ждал. Его прежнее восторженное сияние растаяло. Он понимал, что происходит что-то нехорошее, но не понимал, что именно, и почему всех так расстроил рисунок с облаками. По щеке матери потекла первая слеза.

— Все мои прадеды, — тяжело начал отец, — я и мои будущие правнуки работали и будем работать здесь. На этой земле. Она — наша кормилица. А мы, земнопони, основа Эквестрии.

Отец замолчал. Нависла тяжелая пауза.

 — Но вы, — продолжил он, — пегасы. У вас за спиной крылья. Вы не приросли к земле и никогда не поймёте её. Как мне с земли никогда не понять, что вы увидели там, за облаками. Отпущу вас — и потеряю надолго. Не отпущу — потеряю навсегда. Летите. Плэйт, береги Клауд. И помните, что двери нашего дома для вас всегда открыты. Как хотелось бы, чтобы однажды двери вашего дома были открыты и для нас.

Через неделю мы покинули нашу маленькую родину и направились на поезде в Ванхувер. Школа Искусств Ванхувера — самая престижная во всей Эквестрии. Состоятельные пони могут позволить оплатить обучение своим детям, взять им дополнительные классы и даже комнату общежития на территории Школы Искусств, чтобы жеребята могли жить в творческой атмосфере среди своих единомышленников. Сказочная, волшебная, неповторимая атмосфера вдохновения. Но только для богатых. Ни у меня, ни у моей семьи не было денег, чтобы даже взять самый простой курс для Клауди. Незначительные сбережения кончились на третий день пребывания в Ванхувере и нам пришлось искать ближайший доступный по средствам город. Так я попала сюда, в Даркстоун.

За восемь битсов в день и проживание в тесной комнатушке на чердаке старого дома, его не менее старая хозяйка наняла меня домработницей. В то время для Клауди столкновение её мечты с суровыми реалиями казалось лишь очередным приключением. Её ничуть не огорчила смена номера на чердак — она не раз в наших с ней играх оказывалась и в роскошных дворцах, и в грязных темницах. И всё происходящее казалось ей лишь очередной игрой, которую я решила ей подарить. Так прошло три дня.

— А когда мы приедем в школу? — однажды спросил меня жеребёнок, и моё сердце упало. Этот вопрос должен был прозвучать рано или поздно, но я не могла и не хотела готовиться к нему заранее. Денег едва хватало на еду. Иногда мне удавалось сэкономить пару битсов, когда я приносила остатки блюд со стола хозяйки. Но поступление Клауди сейчас казалось далёким, как никогда.

— Мы обязательно попадем туда. Но поступить туда непросто. Помнишь, как я разговаривала в отеле с тем жеребцом в синей форме? Он пришел, и сообщил, что мы набрали сто очков, чтобы перейти на следующий этап игры. И предупредил, что старушка, с которой мы встретимся будет очень злая.

— Очень?.. — испуганно спросила Клауди.

— Да. На это раз нам придётся потрудиться и набрать пятьсот очков.

— Это так много… — расстроился жеребёнок.

— Но всего лишь пятьсот очков, и ты поступишь в Школу Искусств. Поэтому на это раз нам надо трудиться вместе. Ты рисуй. Помни, что каждый рисунок даст двадцать баллов. Но хозяйка очень строгая, рисуй старательно, чтобы она ни к чему не придралась. Договорились?

Жеребёнок кивнул.

Я возвращалась глубокой ночью. Каждый раз я сообщала о своих успехах, а моя сестрёнка — о своих. Она очень старалась, и рисунки выходили на совесть, одна работа лучше другой. И чем ближе были те пятьсот баллов, тем живее и восторженнее становилась Клауди, и грустнее я.

И одним утром, когда до роковых пятисот баллов оставался всего лишь один-единственный рисунок, я поняла, что во мне угас светоч, поддерживавший нас всё это время. Тем днём я ушла зарабатывать способом, которым когда-то получила краски для Клауди, хотя и знала, что даже этим я едва ли получу достаточно денег на обучение сестрёнки. Так я встретила Паука. Меня привёл к нему какой-то жеребец, лишь услышав о моём желании. Нас в комнате было трое, и Паук сказал мне продемонстрировать, на что я способна. Он сидел поодаль и наблюдал, а я стояла, каменная, и глядела на довольного жеребца. Было больно и унизительно, я рыдала, и Паук остановил моего мучителя, попросив удалиться.

— Я очень надеюсь, что он сделал тебе не очень больно. Правда. — Паук протянул мне салфетку, чтобы я утёрла слёзы и помог встать с дивана. — Этому неискушенному дикарю ты понравилась. Но мои клиенты не любят нерешительность и уж тем более слёзы. И если тебе вдруг не повезёт оказаться тут снова, вряд ли я смогу остановить этого жеребца во второй раз. Иди. Я тебя больше не задерживаю.

И тогда я сорвалась. Я рыдала. Я упала ему в ноги и просила оставить меня, но он лишь понимающе качал головой и ждал. Ждал, когда я выплачусь, и меня можно будет выпроводить. Я говорила сквозь слёзы о моей сестрёнке, об отце и Школе Искусств, и что я решилась на такое занятие только потому, что не могу разрушить детскую мечту Клауди. Но он был непреклонен. И я поняла, что надеяться мне не на что. Извинившись, я направилась к выходу.

— Школа Искусств? — внезапно переспросил Паук, и я кивнула. — Если тебя это успокоит, её бы всё равно туда не взяли. Мало уметь рисовать. Чтобы туда поступить, надо ещё научиться хорошо считать, читать и грамотно писать.

— Она умеет, — ответила я и шагнула за порог.

— А ты?

— Умею. Меня учила мать. Она читала нам книги и учила письму. Отец осуждал её за это, но никогда не запрещал. Свою первую книгу я прочла в шесть лет. Это был сборник сказок Эквестрии.

— В далёкие времена, волшебной страной Эквестрией правили две сестры…

— …старшая сестра поднимала Солнце и дарила пони новый день, — подхватила я, — а младшая заботилась о том…

— Пиши, — прервал меня Паук, взяв со стола перо и пергамент, — можешь сесть за стол.

Я ощутила, как во мне ожила надежда. Перо прыгало по бумаге, дрожа в моих зубах, отчего буквы вышли рваными и угловатыми. Когда я дошла до слов о Найтмер, волнение спало, почерк сделался уверенней, а ещё через пару мгновений Паук протянул копыто, чтобы увидеть, что я написала.

— Быстро пишешь, — оценил он. — Неопрятно, но сошлёмся на твоё волнение. А теперь скажи, на что ты готова, чтобы остаться у меня?

— На всё! Правда, на всё! Я не погнушаюсь взяться даже за самую грязную ра…

— Грязнее, чем я сегодня увидел, уже не получится, — ответил Паук, — давно на моих глазах никто так не извращал искусство доставления удовольствия. Хорошо, я оставлю тебя у себя…

— Спаси…

— Но не в бордель. Ты будешь моей прислугой. Отправлять письма, вести некоторые дела, поддерживать порядок в доме и заботиться о том, чтобы я ни секунды своей жизни не тратил на мысли о насущных делах. Твоя роль — понимать мои желания ещё до того, как я успел о них подумать. До самой моей смерти. Но важнее всего — молчать. Всё, что было увидено, сказано или сделано в моём доме должно остаться в моем доме.

— Я обещаю.

---

— А дальше, — продолжила Сильвер Плэйт, обращаясь к Луне, — я не могу рассказывать, что именно было сказано. Но он предупредил, что случится, если я нарушу обещание. И попросил считать, что Клауди уже учится в Школе Искусств, живёт в комнате общежития и может брать любые дополнительные курсы, какие только пожелает.

В тот день, когда я вернулась, Клауди принесла мне свой рисунок, которого как раз не хватало до пятисот очков. И мы, не теряя ни минуты, уехали в Ванхувер. Сестрёнка успешно сдала экзамены, поразив жюри своим портфолио. Оставалось только заплатить за обучение. Когда же вышли списки зачисленных, Клауди действительно была в них со всеми обещанными Пауком привилегиями. До учёбы оставался месяц.

— Значит, вы теперь не видитесь с сестрой? — спросила Луна.

— Видимся. Паук дает мне деньги на билеты до Ванхувера и обратно раз в три недели, и я уезжаю на пару дней, чтобы поговорить с сестрёнкой и поделиться новостями. Мы любим гулять по парку на окраине города. Она рассказывает мне о своих успехах, а я иду рядом, и понимаю, что даже если я больше не сделаю ничего значимого своей в жизни, я всё равно не провела её напрасно.

— Прошу прощения… А как ты оказалась у Жерома? И кто такой Паук? — смутилась Луна, понимая, что где-то потеряла нить повествования.

— Паук и есть Жером, — негромко сообщила Плэйт, чуть склонившись к уху Луны, — вы видели его кьютимарку?

— Н… нет… — подняла глаза кверху принцесса, пытаясь припомнить.

— Простите, — засуетилась служанка, соскочив со стула, — мне пора приступать к своим обязанностям. Я и без того, может, сообщила вам сверх мне дозволенного. Вам понравился завтрак?

— Очень! — кивнула Луна, осмотрев пять пустых тарелок. — Составь мне компанию и на ужин, если возможно. А я пойду, подышу воздухом…

— Простите, принцесса, но Жером… он… — опустила глаза в пол Плэйт.

— Против? — догадалась Луна. — Но ведь он не узнает. Верно?

Плэйт закачала головой и отошла к стенке.

— Я не хочу вас выдавать, но я не могу рисковать мечтой моей сестрёнки, — твёрдо сказала пегаска, и от её слов впервые повеяло холодом.

— Ну, нет, так нет, — нарочито весело отозвалась Луна, взмахнув крыльями, чтобы скрыть неловкость, — мне вполне хватит и этого дома. Я ведь ещё не была в ванной. Нет-нет, я прогуляюсь по дому сама.

Луна медленно шагала вдоль по залитому солнечным светом и блеском коридору. По обе стороны с дорогих полотен её провожали горделивым взглядом какие-то личности. Напыщенные собственным величием знатные и сказочно богатые особы, память о которых погибнет вместе с этими картинами. Но Луна на них не смотрела. Она шла, едва переступая с копыта на копыто.

«Вот оно, — думала принцесса, — истинное самопожертвование. А много ли героизма в том, чтобы делиться тем, что у тебя в избытке? Иметь короткий миг в этом мире, и тот отдать. Ради маленькой великой цели. Ради своей сестры.»

Крупные капли сбегали по щекам Луны. Ей больше ничего не хотелось. Она прибавила шагу, чтобы никто не увидел, как она плачет. Оказавшись в своей комнате, принцесса захлопнула дверь, упала ничком на кровать и поток эмоций, так долго сдерживаемый Луной вырвался наружу пронзительным криком. Ей было обидно. Обидно, что простые пони с их непростыми жизнями находят в себе силы и мужество понимать друг друга, любить, делиться своим временем и эмоциями. А два Аликорна, с их непостижимо длинными жизнями, лишённые житейских забот, умудрённые опытом десятков поколений не могут обменяться и парой мимолётных взглядов.

Почему? Ответа не было. И весь мир, казалось, смеялся над Луной, напоказ выставляя контраст отношений. Тысячу лет назад, когда Селестия и Луна беззаботно прыгали по тенистому саду, старшая сестра, как и Плэйт для Клауди, создавала Луне мир её детства. В нём не было отверженности и негласного самопожертвования. Мирная жизнь, лишенная проблем и бед никогда не давала возможности старшей сестре стать таким же полубогом для своей младшей. Но менее ли оттого ценен тот мир? Менее ли оттого значимы заслуги старшей сестры? Воспоминания детства — самое ценное, что осталось в памяти Луны, и самое ценное, что у Луны осталось в принципе. Но что толку в торте, когда рядом нет того, кто его оценит?

Жгучая досада на эту вселенскую несправедливость заставляла принцессу плакать навзрыд и поджимать под себя копытца, словно всплывшие в памяти воспоминания, уже никому не нужные, причинял ей физическую боль. Бессилие порождало исступлённое желание примириться, успешно борясь со страхом незаслуженного наказания. Незаслуженного ли? Принцесса глубоко в душе понимала, что она не виновата в том, что сотворила Найтмер, но не сознавалась.

— Это всё я, я… — била в подушку копытом Луна и продолжала рыдать.

Время шло, и порыв эмоций постепенно начинал затухать. Обессиленная принцесса лежала на боку и рассматривала узоры на простыне. В стороне одиноко лежала измятая подушка, терпеливо вынесшая истязания Луны. Перекошенная на бок, казалось, она ничуть не осуждала принцессу, а безмолвно сочувствовала ей. И принцессе внезапно стало её очень жаль. Она протянула два копытца, прижала подушку к себе и тихонько заплакала.

«Какая я Найтмер… Я сочувствую даже избитой подушке…» — подумала Луна и улыбнулась. Ей почему-то показалось это весьма милым и забавным.

Но объяснить ли это Селестии? Простит? Если она действительно любящая сестра, то простит. А если нет, то и жить Луне больше незачем — пусть делает с ней что хочет.

Пони, обычные пони готовы совершать безумные героические поступки только ради того, чтобы сохранить то простое счастье быть вместе с тем, кто им дорог. А эта глупая ссора с сестрой… для её разрешения не требовалось ни жертв, ни самоотверженности. Разве что немного смелости. И внезапно Луне стало очень стыдно перед Плэйт. Чего будут стоить все самые благие дела Луны, если за всю жизнь она так и не сделает самого простого и самого главного — не примирится с сестрой. Подойдет, положит голову на грудь и скажет: «Сестра, прости меня, я очень скучала по тебе». А Селестия накроет её двумя крылами и произнесёт: «Нет, моя сестрёнка, это ты меня прости. И я тоже очень по тебе скучала». Иначе и быть не может, ведь Селестия её любит.

— Селестия меня любит… — прошептала Луна, приподнявшись с кровати.

Ещё раз, словно извиняясь, Луна крепко обняла подушку и заботливо положила её к изголовью, в общество ей подобных.

В комнате стало светло. Словно весь мир стал ясен и прозрачен для солнечного света. Вскочив, Луна кинулась к окну и распахнула занавески. Лучи солнца, уже коснувшегося шпиля высокой городской колокольни преобразили комнату. Погнав по стенам соседних зданий два отражения-зайчика, стеклянные двери распахнулись, и Луна выбежала на балкон.

— Она меня любит! — прокричала принцесса на всю улицу, заставив обернуться даже самых угрюмых и спешащих пони.

Спустив себя магией с балкона, Луна гарцевала по мощённой площади и напевала какую-то задорную песенку из детских воспоминаний. Принцесса скакала между невысокими домиками залитого солнцем города, улыбалась и наслаждалась угасающим летним днём. Мимо проносились каменные ограды, немногочисленные фонари центральных улиц, красивые, опрятные здания и небольшие домики, стоящие вплотную друг другу. Они то расходились перед принцессой, то самыми крышами верхних этажей почти образовывали своды, оставляя улице приятный прохладный полумрак. На улицах пошире торговцы устанавливали небольшие палатки, и здесь всегда было много народу. Поправив упавшую у бакалейной лавки вывеску, Луна улыбнулась хозяину. Он помахал ей копытом в ответ, и кобылка вновь припустила по городским улочкам к самому центру.

День медленно подходил к вечеру. Но, несмотря на шестикратный бой курантов у городской площади, жизнь в городе не прекращалась. Пони спешили по улицам, а центральная рыночная площадь, уже стихшая после утреннего наплыва пёстрых толп праздно шатающихся зевак и шумных покупателей, сейчас представляла тихое и вполне сносное для прогулки место. Потому что, как понимал всякий приезжий уже на десятую минуту пребывания в этом городе, смотреть здесь более решительно не на что.

Уставшая от долгого бега, но всё ещё полная энергии принцесса, гарцевала между торговых прилавков, сгоняя сон с торговцев, которые увидев красивую высокую кобылку с черной, скрывающей спину и круп накидкой, тут же оживлялись и зазывали Луну отведать их товара. Крупные сочные фрукты отливали неестественным глянцем, словно с картины какого-то начинающего художника, и Луна решила обязательно попробовать пару красных яблок, обязательно взять ещё немного для Плэйт, может, для Жерома, и, распростившись с ними вскоре, отправиться в Кантерлот. К сестре.

Если отбыть сегодня же вечером, вне всяких сомнений, к пробуждению Селестии Луна уже будет дома. Она встретит свою солнцебокую у самых дверей спальни, и непременно приготовит ей какой-нибудь маленький сюрприз в виде пирога или тортика к завтраку, в дополнение к главному сюрпризу. «Я так по тебе скучала…» — слышала Луна голос сестры, и душа пела, хотелось сорваться сию же секунду и, может даже, не на поезде, а на собственных крыльях! Только бы выплеснуть эту неуёмную бурлящую энергию, которая наполняет тело и сознание, разве что только весной в далеком детстве.

Кто-то легонько дернул Луну за накидку, и принцесса, чуть испугавшись, отскочила, едва не сбив жеребёнка. Похоже, всё это время он стоял рядом и ждал, когда приятная на вид кобылка купит немного яблок.

— Ты, верно, голоден? — удивилась принцесса, протягивая ему яблоко. — А где же твои родители? Почему же ты молчишь? О… — протянула кобылка, — я тебя понимаю, поскакали за мной? Хочешь?

Как никогда казалась желанной мысль вернуться в детство хоть на час, лишиться забот и воспринимать мир во всех его красках, во всём многообразии и великолепии. Вернуть ту былую восторженность жизнью, и готовность искренне удивляться каждому её проявлению. Вскочить, сорваться с места и поскакать галопом, и никому не будет под силу остановить этот порыв! Превратиться в проявление чистой энергии, одним прыжком воспарить над землёй и слиться с попутным ветром!

Стены городского лабиринта теперь казались прозрачными, а запутанность улиц превратилась в тайну. Звонкий цокот копыт и радостный смех оглашали молнией проносящиеся улицы, а слабое загадочное сияние заходящего солнца заливало окрестность розовым туманом и размывало силуэты центральных улиц. Оно окутывало и растворяло пространство города, делая его неестественным и ненастоящим, и только там, куда неслись Луна и жеребёнок, их ожидало что-то действительно важное и нужное.

Обычное счастье легче воздуха. Оно как птица — не любит клеток и не терпит быть запертым в тяжёлых предметах из материи. Его не удержать в хрустале дорогих сервизов за стеклом, сверкающем блеске золочённых украшений, и даже высокие своды дворца с бесконечными залами-проспектами тесны для размаха его крыла. Но такие суждения о счастье прекрасны только тогда, когда это всё есть. И только беззаботное детство ни в чём этом не нуждается.

И именно туда неслась Луна. Она прыгала вслед за жеребёнком по каменным уступам водосточных каналов, слушала, как темные переулки и пыльные дворы оглашаются радостными детскими криками и как грязные лужи превращаются в огромные океаны для пущенных в плавание листиков-кораблей. Здесь любая фантазия — настоящая ровно настолько, насколько не нужны рамки материального мира. Здесь нет границ, и каждый — творец своей неповторимой вселенной под непроницаемым куполом маленькой Селестии.

Над городом спускалась ночь, заволакивая черным туманом всё окружающее пространство и загоняя пони под крыши маленьких домиков… но здесь это не имело никакого значения — ночь лишь становилась новым условием, и носившиеся до этого друг за другом жеребята с Луной во главе, теперь сидели во всё ещё теплой от летнего солнца пыли посреди каменных домов, и голосили наперебой, рассказывая историю и создавая незримый мир. От снежных пустошей до знойных пустынь, от великолепных дворцов до городских трущоб, он весь и полностью состоял из восторженных эмоций, живя лишь счастьем его создателей.

Вспышкой загорелся огонек в окошке второго этажа напротив, и в тусклом свете на шершавой стене вырисовались тени жеребят и Луны. Раздался плач испуганного вспышкой и тенями маленького жеребёнка. Плач от испуга — самый безобидный из всех. Достаточно маленького чуда, чтобы он исчез без следа. Создать маленькое чудо — большое искусство, но кому как не принцессе ночи было под силу сотворить его из пустоты, из своих воспоминаний, фантазий и умения понимать молчаливый язык жеребят?

А в воспоминаниях, давно, очень давно, Луна была хранительницей царства снов. В нём редко когда удавалось наперед различить, кому принадлежит сон — жеребёнку или взрослому пони, и, ошибаясь, Луна радовалась — значит, взрослые глубоко в душе всё те же дети. Значит, как сядет солнце, им вновь откроются порталы и пони, оставив свои насущные проблемы за пределами этого мира, смогут вновь почувствовать себя счастливыми. И в душе Луны начинала теплиться надежда, что всё можно вернуть. Как раньше.

Далекое и недоступное детство. Его счастье настолько естественно, что в отличие от всех иных попыток воспроизвести его первозданность, оно никогда не намекнёт о своём уходе, и кажется, что оно не кончится никогда. А кончается оно, именно в этот момент. В момент понимания, что оно всё-таки, не вечно. И все следующие за ним попытки вернуть ускользающую радость детства отпугивают своей искусственностью.

Луна скакала перед стеной, и тени странных сказочных существ прыгали по камню подвластно воле повествователя. Они то вскакивали, то покорно ложились перед Луной. Усилиями незамысловатой магии на стене появлялись тени гор и лесов. Появлялись села и очертания городов, так похожих на Кантерлот… И вновь, как бы счастливы ни были жеребята, и как бы радостно не восклицала принцесса ночи, вторя зрителям, она всё более понимала неподъёмность взятой на себя ноши. Но преставление продолжалось до самого последнего зрителя.

Скорей, скорей в Кантерлот, туда, где под огромным куполом живёт богоподобная Селестия, где можно ощущать себя очень нужной, где не придётся нести тяжёлое бремя самопожертвования. Медленно шагая обратно по темным и грязным улицам вдоль душных испарений водосточных каналов, Луна осознавала, что поступила правильно. С самого начала и до конца какая-то неуловимая интуиция подсказывала ей верный путь.

Нет, Луна не сдалась, и ноша клятвы не сломила её. Просто одна совершенно ничем не примечательная голубенькая пегаска показала ей, что, даже не обладая никаким могуществом, можно творить маленькие героические поступки. Отдавать себя всю, без остатка, и оставаться счастливой. И принцесса хотела быть счастливой. Вместе со своей сестрой.

---

Ночь давно вступила в свои права, и Луна не без труда нашла дорогу обратно. Как ни странно, даже в этом угрюмом, по уверению Плэйт, городе, нашлась пара прохожих, которые любезно указали синей единорожке путь к дому Паука, пару раз затем обернувшись. Не захотев расстраивать голубую пегаску, Луна решила попасть в дом не с парадного входа, а с того же, с которого он был покинут — через балкон.

С момента ухода принцессы ничего не изменилось — в распахнутые настежь двери, словно всё ещё махая вслед Луне, развевался легкий тюль. Войдя в комнату, принцесса закрыла двери и задернула их тяжелыми занавесками. Скорее всего, Жером уже был дома. И Луна поняла, что поступила совершенно безответственно. Бедный жеребец наверняка поднял на ноги всю свою стражу, уверенный, что его гостью похитили через балкон, и сейчас… Принцесса поняла, что надо исправить ошибку, пока не поздно, и, спешно проскакав мимо знатных пони на полотнах, проскочила в гостиную. Как она и предполагала, Жером был уже здесь. Но он ничуть не волновался. Он сидел за столиком в дальнем углу и читал письмо. Скорее всего, он даже не заметил отсутствия Луны, полагая, что принцесса ещё спит, и та вздохнула с облегчением. Увидев гостью, он отложил его в сторону, чистой стороной кверху, и встал в знак уважения к коронованной особе.

— Как Вам спалось, принцесса? — спросил он, внимательно наблюдая за мордашкой Луны.

— Я… — вдруг почему-то испугавшись, запнулась та. — Я привыкла спать на луне и вместе с ней, а сегодня… было немного страшно на новом месте, но спалось хорошо.

— Страшно? — удивился Жером, — вам снился этот негодяй Даст? Или смущал шум со второго этажа?

— Нет-нет, ваш город… немного страшный, — ответила Луна, — особенно ночью.

— Незнакомое всегда страшно. Но видели бы вы его при свете дня… Или на закате. Над этим городом всегда спускается легкая розовая дымка, тут неподалеку полно коптящих шахт… Впрочем, приношу свои извинения, я повел себя крайне нетактично, не встретив вас после пробуждения. Вы здесь, как-никак, первый день. Так что впредь постараемся быть с вами более обходительными. Хотите ужин?

— Да, я очень голодна… — закивала Луна, поняв, что разговор о её отъезде к Селестии лучше отложить до спокойной обстановки ужина.

— Плэйт! — подозвал Жером служанку. Раздалось цоканье копыт, и в дверях появилась пегаска. Уловив пару жестов жеребца, она кивнула, и вновь удалилась. Жером отодвинул стул, пригласив Луну во главу стола, а сам сел по правое копыто от принцессы.

— Должно быть, вы хорошо отдохнули? Как ваше самочувствие? — спросил жеребец, максимально непринуждённо, то смотря на принцессу, то бросая кроткий взгляд на бокал вина, удерживаемый магией.

— Вполне неплохо себя чувствую, — кивнула Луна, попытавшись улыбнуться. Но улыбка получилась натянутой, и Жером отпрянул, решив немного сбавить давление.

— Уже осмотрели весь этаж? — поинтересовался тот, стараясь меньше смотреть на Луну и больше на бокал. — Вам нравится?

— Честно говоря, я ещё плохо ориентируюсь в это доме. Но, живя во дворце, я поняла, что из всего множества комнат ты живёшь в пяти, посещаешь двадцать из них, знаешь о пятидесяти, а всего их сто. Так что в этих трёх этажах…

— К сожалению, — перебил Жером, виновато опустив глаза, — вынужден сообщить, что здесь всего пять комнат и один этаж. Другие этажи совсем не пригодны для проживания. И я бы также не советовал бы вам там даже появляться.

— Ваш дом опасен? — чуть обеспокоенно спросила Луна.

— Именно в этом доме вас схватил Даст. Но разговор даже не о нём. Никто из прислуги теперь даже не подышит в вашу сторону, принцесса. Тут скорее дело в том, что там…

— Я знаю, — ответила принцесса, опустив глаза, — там исполняются желания таких как Даст.

— Даст — бескультурный и необразованный дикарь, едва научившийся считать деньги. Почему я его держу? Да потому что только такой громила, как он, может найти управу на любого особо буйного. А учитывая, что мы разливаем не только изысканный глинтвейн, но и откровенное пойло, то его присутствие там банальная необходимость. Но я скорее к тому, что на втором этаже происходит то, отвращение к чему я сейчас читаю в ваших глазах. Прошу прощения, если эта тема сейчас совсем не к месту, — добавил Жером, наблюдая, как Плэйт ввозит столик в гостиную.

— Ничего, — помотала головой Луна. — Прошу вас, продолжайте.

— Туда приходят мои гости. Те, кому удовольствия первого этажа слишком просты. Пьянящее чувство страсти, самой разной страсти, крепче любого напитка. Могу вам предложить? — предложил Жером, и бутылка вина и пустой бокал Луны зависли в воздухе. — Настоятельно советую, двадцать лет выдержки и довольно тонкий букет. Такое не предложат даже на приёме нашего уважаемого мэра.

— На приёме мэра предлагают вино? — изумилась Луна, поздно поняв, что удивление было слишком явным. — Мне совсем чуть-чуть, разве что только чтобы распробовать, — добавила принцесса, видя, что Жером всё ещё ожидает.

— Таких гостей, которым предлагают, можно сосчитать скорее, чем вы выговорите любую скороговорку. Но могу вас уверить, теперь их стало на одного больше. Все мои гости — также гости мэра.

— Вы с ним хорошие друзья?

— Возможно, были. В политике и бизнесе друзей не бывает. Мы с ним хорошие коллеги. И иногда, случается, проводим время друг у друга. Как правило, он у меня, ведь мой товар желанней, как я уже говорил, любого напитка.

Луна недовольно поморщилась.

— Не воспринимайте так близко к сердцу. Товар — лишь услуга, а никак не те, кто ее предоставляет. На самом деле я ценю тех, кто ко мне пришёл, ведь мои filly настоящие знатоки своего дела.

— Это их призавние? — спросила Луна, сменив полупустую тарелку на другое блюдо.

— Да, именно.

— Но… Какая у них кьютимарка? Неужели…

— Чщщщ, — шепнул Жером, приложив копыто к губам, — не совращайте вашу невинную фантазию. Их кьютимарки ничем не примечательны. Ровно как и у других пони. Взять даже яблоко или клубнику. У каждой сотой пони на боку эта клубника. Что это? Она собирает ягоды? Или занимается их продажей? Или…

— Позвольте… — перебила Луна, почти шёпотом. — Всего один вопрос. Надеюсь, я смею его задать.

— Вы моя принцесса. А хорошая принцесса не задаст вопроса, за который придётся краснеть её подданным, — изящно парировал Жером, а после, чтобы сказанное не звучало уж слишком большой наглостью, добавил: — Задавайте, весь во внимании.

— А какая кьютимарка у вас?

— Я оскорблён! — заявил Жеребец, наигранно запрокинув голову и приложив копыто ко лбу.

— Правда?! — перепугалась Луна, засуетившись.

— Правда, — утвердительно ответил тот, улыбнувшись принцессе и глянув ей прямо в глаза. — Пони всех соседних городов знают мою кьютимарку ещё до того, как переступят границы этого города.

— Напугали же вы… — выдохнула Луна, откинувшись на спинку стула.

— Я пугаю всех приезжих. Как ни странно, исключением не стали даже вы. Паук. У меня кьютимарка Паука, плетущего паутину. «Будьте осторожны», — передразнил Жером голоса других пони, — «опасайтесь Паука»…

— Значит, кьютимарка сыграла с вами злую шутку?

— С какой стороны посмотреть. Страх — есть уважение.

— Но вас боятся окружающие… Неужели, кьютимарка сама по себе способна внушить такой страх? — спросила Луна с тенью сомнения.

— Меня боятся те, кто мне неинтересен. Мелкие торговцы, никчемные ремесленники и мелкие дельцы, не видящие дальше своего носа. Те, кто меня должен бояться, слишком горды, чтобы признаться себе в этом.

— Значит, всё-таки…

— Я вас прошу, принцесса… Это столкновения противоборствующих сторон, это мелкая политика. И там, куда не достает копыто неоспоримого монарха, всегда будет конкуренция. Они будут делить любой клочок земли, лишь бы подняться чуть выше.

— Неоспоримого монарха…- вздохнула Луна, вновь вспомнив про Селестию.

— Именно. Только конкуренция способна выбрать лучшего. А монархия не оставляет выбора, как довольствоваться имеющимся, — подтвердил свои слова Жером.

— Но, — вмешалась Луна, пытаясь выгородить сестру, — Селестия не просто монарх…

— А я разве упомянул Селестию? — смутился жеребец.

— Нет, — покачала головой Луна, — но…

— То есть, вы тоже считаете Селестию неоспоримым монархом? — перехватил инициативу Жером.

Луна совсем запуталась. Только что она хотела сообщить, что едет после ужина к Селестии, как разговор пошел совершенно в противоположную сторону.

— Селестия не неоспоримый монарх и не диктатор. Форма её правления, скорее, просвещенный абсолютизм, — попыталась склонить чашу весов в пользу сестры принцесса. — Диктаторам важна их власть, и они её будут удерживать любыми методами, а она…

— Диктаторам важна власть. А что же тогда важно для Селестии? — спросил Жером, пододвигая к себе десерт из сливок с ванилью.

— Мир и гармония во всей Эквестрии, — не задумываясь, ответила Луна, словно выдав заранее готовую реплику.

— Ценой чего?

— Эм…- Принцесса растерялась вовсе.

— Мир и Гармония в Эквестрии достигаются несменяемостью власти. Любой потенциальный конкурент будет сметён с пути за самые границы Эквестрии ещё до того, как он осознает свою власть. Меньше либерализма, меньше потрясений для маленьких поняш, — осмелел Жером, сам ощутив, насколько могут быть оскорбительны его слова. — Не налить ли чаю? — спросил он, желая сгладить ситуацию.

— Налейте, если не трудно. Скажите. Если это — плата за спокойствие и мир всей Эквестрии, разве это плохо?

— Вам лучше знать, принцесса Луна, — ответил Жером, сделав ударение на первом слове, и взгляды собеседников встретились. Наступила томительная пауза.

— Благодарю за ужин, — ответила Луна, пытаясь удержать разумный баланс между холодностью и благодарностью за всё, что Жером для нее сделал.

Жеребец лишь кратко кивнул, не став задерживать Луну. Он внимательно наблюдал, как принцесса вышла из гостиной и направилась в сторону своей комнаты. Когда из коридора донёсся щелчок закрывшейся двери, Жером подозвал служанку. Она подошла и встала перед ним по левое копыто.

— Скажи мне, Плэйт, — произнес он, чуть склонив голову на бок и разглядывая оставленные гостьей кушанья, — хорошо ли себя чувствовала сегодня принцесса?

— Да, мой хозяин, — ответила Плэйт, явно заволновавшись. — Она проснулась ближе к четырем и отобедала. На самочувствие не жаловалась.

— Она гуляла по дому?

 — Нет, — покачала головой Плэйт, — но я сообщила, что она вольна гулять в пределах дома, где
пожелает. Вместо этого принцесса отправилась обратно в комнату.

— Я понимаю, — кивнул Жером, — принцесса устала и ушла в свои покои. Всё-таки, как-никак, часы её бодрствования — ночные часы.

— Вероятно, хозяин.

— Последний вопрос, — произнес Жером, чуть приподняв копыто, — о чём вы говорили с Луной?

— Я встретила её, когда она проснулась. За завтраком она пригласила меня сесть рядом…

— Рядом? — слегка приподнял брови Жером.

— Рядом, — подтвердила пегаска.

— Продолжай.

— И попросила, чтобы я составила ей компанию.

— Хм… — значит, это полная правда, — отметил про себя Жером, бросив мимолётный взгляд на письмо. — Прошу прощения, задумался.

— И я ей рассказала о своём детстве. Она сама так хотела. Рассказала, что только благодаря вашей милости я живу и работаю здесь, а моя Клауди учится в Школе Искусств Ванхувера.

— Из всех тем, на которые можно было бы поговорить, ты выбрала именно тему близости сестёр?

— Да, хозяин… Я виновата?

— Едва ли, — небрежно бросил Жером. — Плэйт. Сегодня был приём у мэра. Мы кое о чём договорились, насколько то можно было открыто говорить в стенах мэрии. Так что этой ночью, ровно в час тридцать один пони будет ждать тебя у Чёрного Карьера за городом. Ты передашь ему свёрток, — сказал Жером, встав из-за стола и направившись к письменному столику.

Плэйт не могла видеть за спиной Жерома, чем занимается её хозяин. И удовлетворить своего интереса не намеревалась. «Чем меньше знаешь, тем меньше сможешь сказать, и тем более вероятно, останешься жива», — говорил ей хозяин, и Плэйт понимала, что уж кто-кто, а Жером поболее иных осведомлён в тонкостях этого непростого и опасного искусства.

— Передашь ему это, — сказал жеребец, протягивая перетянутый бечёвкой небольшой свёрток с личной печатью Жерома. — Выйдешь с чёрного хода. Вернёшься тем же путём. На улице ни с кем не разговаривай.

— Хорошо, хозяин, — кивнула украдкой Плэйт.

— Можешь приступать к своим повседневным обязанностям. И помни, что право принцессы свободно разгуливать по моему дому не даёт ей право знать всё, что в нём происходит.

Жером вышел из гостиной и огляделся. В коридоре было пусто. Дверь Луны была закрыта, и жеребец неспешны шагом направился к ней. Подойдя вплотную, он прислушался: внутри было тихо, и он чуть приоткрыл маленькую щелку. Принцесса стояла на балконе и смотрела на ночной город. Услышав щелкнувшую дверь, она обернулась.

— Тук-тук, — произнёс Жером, словно заигрывая со своей гостьей, — разрешите?

— Не могу не разрешить, — ответила принцесса, входя в комнату. — Всё в порядке? — спросила она не столько из беспокойства, сколько уловив, что Жером решил не заострять внимание на небольшом недопонимании за ужином.

— Очень благородно с вашей стороны, — улыбнулся жеребец, проходя в покои принцессы, — я присяду, если не возражаете.

— Нет-нет, ничуть, — спешно выпалила Луна, а после уже совсем другим тоном добавила: — Я повела себя не лучшим образом.

— Мы оба вели себя вызывающе, — одновременно принял и принес свои извинения Жером. — У меня выдался непростой день, а про вас и вовсе молчу. Но, говорят, тем и прекрасны ночные переговоры.

— Что вы этим хотите сказать? — поинтересовалась Луна, правда, без особого энтузиазма.

— Что уставшим под вечер собеседникам бывает слишком сложно преподносить свои слова под маской лицемерия, и разговоры выходят чуть более откровенными, чем то хотелось бы. Но надеюсь, наша взаимная искренность не повредила нашим отношениям.

— Ничуть, — покачала головой Луна, — меня всегда утомляли формальности, а теперь я и вовсе презираю их.

— И неудивительно. Ваш авторитет позволяет вам говорить то, что вы думаете безо всякого стеснения. И вам, может, жаль, что другие пони в отношении вас даже с вашего позволения, не поступят аналогично.

— Они думают, что мы — полубоги. Что нам под силу всё и мы требуем к себе особого отношения, — говорила Луна, смотря в пол, — а на самом деле мы такие же, как и они.

— Но мудрость десятков поколений…

— Эта мудрость лишает нас безумства. Мы, Аликорны, никогда никуда не спешим, в тот момент как другие боятся не успеть. А иногда нужно уметь просто поддаться порыву…

— Я уважаю взвешенный риск, но безумство и голый энтузиазм — удел недалеких личностей и безнадёжных романтиков. И вы явно не из их числа, принцесса. Лишь герои успешных подвигов могут похвастаться своей историей. Но никто вам не расскажет о тех, кто так и сгинул в геройском порыве, унеся свой печальный опыт с собой.

— Вероятно, — безучастно ответила Луна, — но один вопрос не даёт мне ответа…

— Принцесса, всё, что было в моих силах — дать вам пищу и приют, укрыв от гнева извне, я сделал. Но мне едва ли под силу справиться с вопросом, который и вас, аликорна, ставит в тупик.

— Опять формальности, — чуть не плача, произнесла Луна, — святая Лорен…

— Позвольте! — громко перебил Жером, отпрянув от спинки кресла, словно извиняясь. — Я готов выслушать ваш вопрос!

— Я хочу к сестре… — выдавила Луна, прежде чем по обеим её щекам побежали две слезинки. — Знали ли вы, каково это, быть разлученными так долго, так долго нести бремя ссоры, даже не имея возможности попросить прощения? Бедная Селестия… она даже не знает, что со мной, и где я. Разве это справедливо?

— Она не знает о вас совершенно ничего? — спросил Жером, проявив живой интерес к разговору.

— О, она в панике, наверняка в панике… Сначала я думала, что она пожелает меня наказать, и вместо себя я отправила одну пони, чтобы она передала принцессе мои извинения…

— Пони? Вы за такое короткое время уже успели сойтись так близко, чтобы доверять подобные послания? Кто же она, эта пони?

— Трикси. Фокусница по убеждению. В то время я была уверена, что меня ждёт очередная ссылка, но я хотела, чтобы сестра знала, что я прошу прощения и прощаю её, несмотря ни на что. А сейчас я понимаю, что Селестия…

— Вдруг стала относиться к вам по-другому?

— Нет. Я… может, ещё в глубине души боюсь, что меня не ждёт теплый приём в Кантерлоте, — соврала Луна, чтобы не выглядеть слишком простодушной и наивной, — но ещё больше я боюсь одиночества. А Селестия единственная, в ком я вижу спасение.

— Я знаю, — произнёс Жером почти шёпотом, — что мне едва ли понять ваше отчаяние, но отчаяние — это порыв…

— Я хочу отдаться порыву! Я хочу жить! — прервала его Луна. — Признайтесь, разве вам никогда этого не хотелось?

— Вы посчитаете меня лжецом или ханжой, если я скажу, что нет? Порыв — это удел…

— Не знаю, за что вас боятся другие, но я бы боялась вас за равнодушие. Этим вы по-настоящему страшны, — процедила Луна.

— Помилуйте, принцесса! Напомните мне, если где-то я упомянул, что мне безразличны вы или ваши отношения с сестрой! Или вы полагаете, что я откажу в помощи, если вы решите отъехать сию же минуту?

— Формальности, — махнула копытом Луна, — я ничуть не обвиняю вас. Но… я бы боялась стать такой же, как и вы. Равнодушным к потрясениям и эмоциям, безразличным в равной мере как горю, так и к счастью. Жить как по написанному сюжету, заранее на несколько шагов зная, что будет…

— Раз боитесь, значит, не станете. Однако же, принцесса, в вашем безоблачном мире Эквестрии совсем нетрудно быть великодушной и утончённой натурой. Кантерлот — прекрасное до приторности место с его дворцами, зеркальными залами, балами, наполненными беспечными прожигателями жизни, ведущими одни и те же разговоры о трудностях выбора платья для выхода в свет. Скажите, что я не прав. Неудивительно, что вы стали тем, кем ныне являетесь. А этот город, — произнёс Жером, проводя копытами, словно пытаясь охватить владения, — построен не в самом благополучном месте Эквестрии и не самыми благополучными создателями. Когда-то здесь было небольшое поселение. Настолько ничем не примечательное, что сейчас даже никто и не вспомнит его прежнего названия. Такие целыми сотнями разбросаны по всем уголкам нашей страны.

Поселение жило своей жизнью, ни в чём не нуждаясь извне — большие просторы посевных полей и искусные фермеры и земледельцы обеспечивали город всем необходимым, а изолированность среди непроходимых торфяных болот долгое время скрывали город от глаз чужака. Но потом в трёх милях отсюда нашли уголь, и в мирную жизнь добродушных поняш ворвались дельцы, предприниматели, инвесторы, государственные руководители, всем скопом ринувшиеся сюда в надежде урвать свой кусок.

И тут же в бурно развивающийся город, как спруты, потянули свои железнодорожные ветки крупные корпорации, частные и государственные. Разрастающийся город переименовали в Даркстоун, который стал если не вратами Эквестрии, то вполне перспективным и процветающим местом, вытянутым из средневековья усилием нескольких лет. Теперь Даркстоун с его окрестностями обеспечивал углем и торфом треть Эквестрии и часть приграничных зон. Сюда направлялись огромные железнодорожные составы, город называли угольной жилой Эквестрии, а рабочих, заключенных от солнечного света в глубоких темных шахтах — героями своей страны и её опорой.

Но как это всегда бывает, когда шахты исчерпали свой ресурс, выяснилось, что ни Даркстоун, ни его безыменные герои больше никому не нужны. Оказавшись выброшенным из поля зрения крупных инвесторов, город был вынужден вернуться к своим истокам и жить тем, что подарила природа. Но выйди за границы города — где посевные площади? На многие мили вокруг изрытая, непригодная для жизни культур почва. Где земледельцы? Их вытеснили мелкие разорившиеся инвесторы, никудышные дельцы, откровенные плуты и прочие обитатели эквестрийского дна, ныне делящие жалкие остатки уже никому не нужного угля.

Неудивительно, что я стал тем, кем ныне являюсь, — закончил Жером, и откинулся в кресло, словно передавая слово Луне.

— Мы воспитаны в разных условиях, но это никак не оправдывает равнодушия к жизни. И разве может сухой расчет и ясное сознание довлеть над душевным восторгом и порывом? Поймите, если бы я так считала, скорее всего, никогда, Жером, никогда бы с самого моего отречения и до моей смерти я бы не допустила и мысли о воссоединении с сестрой!

— Не сочтите за дерзость, но вы бы поступили верно.

— Что вы хотите этим сказать? — воскликнула Луна, пытаясь понять, реагировать ли удивлением или возмущением на подобное.

— Моя принцесса… — вздохнул Жером, намеренно тихо, едва слышно. — Если бы вы только понимали, насколько опасен ваш шаг…

— Если вы боитесь за меня, то не стоит. Я встречусь с Селестией вне зависимости от того, что меня ожидает. И если меня ждёт наказание, то так тому и быть, я встречу его достойно.

— Самопожертвование… — протянул Жером, — прошу вас, принцесса, к чему? Чего ради?

— Ради того, чтобы быть с сестрой, Жером. Я её люблю, а что есть любовь как не взаимное самопожертвование? Или по-вашему, у меня есть альтернатива? — с вызовом спросила Луна, повысив голос.

— Есть. Безопасная и верная. Поймите же, принцесса, если вы думаете, что я зачерствевший и бездушный жеребец, погрязший в склоках и разборках маленького городка, то вы ошибаетесь. Я как никто другой понимаю и разделяю вашу боль. Из всех прочитанных мной в детстве историй Эквестрии, история вашей судьбы вызывала во мне глубокое сочувствие. Я помню, ещё жеребёнком, меня отчитали перед классом за то, что я вопреки всем написал в сочинении, что сочувствую Найтмер Мун. Да, тогда я не был дипломатом, а порыв всегда заставлял говорить только правду. Но с тех пор прошёл немалый срок, и я всё так же люблю Найтмер. Но если вдруг на балу в Кантерлоте меня об этом спросят, то даже во внезапно нахлынувшем порыве откровения, я отвечу не более того, что сострадаю бедной принцессе, оставшейся без сестры. Скажите, Луна, как вы думаете, почему я против того, чтобы вы покидали пределы этого дома? Просто я очень хорошо знаю. И вас, и Селестию…

— Вы не знаете Селестию, — вступилась Луна. — Она не тиран.

— Может быть, — согласился Жером, — но она настолько добра к своим подданным, что сделает всё, чтобы на их век не выпало ни бед, ни переворотов, ни войн. Послушайте меня, принцесса, — перешёл на шепот жеребец, — я не хочу, чтобы вы рисковали собой. Если что-то случится с моей любимой Найтмер из детской книжки, смогу ли я себе это простить?

— Я не собираюсь жить без сестры, — упёрлась Луна. — Вы меня задерживаете? — уже с вызовом добавила она, теряя терпение.

— Ничуть. Вы всегда вольны покинуть мой дом. Но всего лишь немного времени… — проговорил Жером, словно прося об одолжении, но притом не теряя лица. — Откуда нам сейчас знать, как поступит Селестия? Если я до сих пор не получил ни единой весточки из Кантерлота, то вы тем более. А через месяц все её намерения наверняка станут известны далеко за пределами дворцовых стен. И вы, если захотите, вернётесь к ней.

— Но если придут не самые лучшие вести? Нет, уж лучше сразу… я не вынесу, если…

— Тссс… не озвучивайте — мягко произнес Жером. — Мы все верим, что принцесса великодушна, и всегда будет готова простить вас. А пока… — опять вздохнул жеребец, — постараюсь быть полезным вам всем, что смогу предоставить. Уверен, что этот дом удовлетворит любой ваш каприз, а его стены защитят от стражи Селестии… Мы ведь ничего не можем исключать, — пояснил Жером, улыбнувшись принцессе.

— Не можем… — согласилась она, — но, значит, мне нельзя будет выходить в город?

— Имею ли я право вас задерживать? Вы вольны гулять, когда вам заблагорассудится, но я бы категорически вам не советовал. Пожив в этом городе много лет, понимаешь, что стража Селестии, будь даже вы её самым заклятым врагом — далеко не худший вариант, который можно встретить в темных тупиках этого лабиринта. А вы… так кристально чисты, о, Луна…

— Бедная Селестия, — вздохнула она, — только дай знак, что ты меня прощаешь, и я тотчас же сорвусь с места и полечу к тебе…

— Не сочтите за фамильярность, но выше нос, принцесса! — подбодрил её Жером. — Я уверен, уже через три дня ко мне потянутся первые весточки из нашей с вами столицы!

— Спасибо вам… — улыбнулась Луна. — Вы так добры ко мне, как едва ли кто ещё в этом городе… Я вернусь домой, в Кантерлот, и отблагодарю, обязательно отблагодарю вас.

— О, это излишне! — произнёс Жером, поднимаясь с кресла. — Всё, что может дать мне казна Кантерлота, у меня есть, а всего добра в могилу не унесёшь. Высшая награда для меня — ваше счастье, принцесса! Мне больно видеть, как страдает моя Найтмер из той книжки…

Луна улыбнулась и протерла копытцами набежавшие слёзы. Она смотрела на Жерома так, словно вот-вот была готова подняться с места и обнять жеребца. И Жером это почувствовал.

— Теперь я вынужден проститься с вам, у меня ещё так много работы. Десятки писем уже недельной давности ждут ответа. Если вы меня отпускаете…

— Да-да, — кивнула Луна, приходя в себя, — если моя благодарность — ваше высшее счастье, то, должно быть, сейчас вы самый счастливый жеребец во всей Эквестрии!

— Большое вам спасибо, моя принцесса! Приятных вам снов!

Дверь закрылась, и принцесса осталась одна. Жером, как то ни было печально признавать принцессе, был совершенно прав. Нельзя появляться ни во дворце, ни в городе, пока не станут ясны намерения Селестии. Тяжело вздохнув, Луна приоткрыла дверь балкона, накинула черную мантию и села на пороге. Она смотрела в чёрное небо. Ей не хотелось спать.

— О, Селестия… Если бы ты только подала знак, что ты меня прощаешь. Любой знак, и я примчусь к тебе.

Но чернота неба хранила молчание.

---

В таверне, как всегда в такие часы, было оживлённо, но уже не так шумно. Всех, кого дешёвое вино сморило сном, лежали на столах, периодически просыпаясь и ища осоловевшими глазами полупустой бутыль. Иные же, кому зелёный змий, напротив, разогнал кровь, ушли выяснять отношения вне стен таверны. Следящий за порядком и разливающий напитки жеребец по имени Даст сидел в стороне и чему-то ухмылялся, ожидая, когда можно будет выпроводить гостей, привести таверну в порядок и часам к трём ночи уйти в свою подсобку сбоку от входа в винный погреб.

— Без происшествий? — раздался голос сзади, заставив жеребца медленно обернуться.

— Чего? — переспросил он, увидев, что передним стоит Жером.

— Ты что, пьян? — с презрением спросил единорог.

— Нет. Пару кружек не мешают мне надирать хвосты особо шумным! — ответил Даст, снова ухмыльнувшись.

— Великолепно. В таком случае, у меня к тебе есть дело, — сообщил Жером, понизив голос до шёпота, и его собеседник, поняв, что дело тайное, склонился поближе. — Сегодня с черного хода в час ночи выйдет пегаска. С собой у неё будет свёрток. Найди пару-тройку сам понимаешь каких парней, чтобы они отобрали…

— К чёрту парней! — рявкнул Даст, а после осекся и перешёл на шёпот: — Я сам могу разобраться с какой-то плешивой пегаской!..

— Болван! — перебил его Жером. — С пегаской я и сам могу справиться, раз уж на то пошло. Да только эта пегаска — Плэйт.

Морда Даста приняла озабоченное выражение, и трудные мыслительные процессы во всех оттенках отразились на ней.

— Она же твоя служанка! — воскликнул Даст, пытаясь понять, что же он всё-таки упустил.

— Когда ты пьян, ты более адекватен и жалостлив, чем когда трезв, — ответил Жером, — значит так. Находишь пару-тройку парней. Пусть они подстерегут её за углом и как следует попугают. Свою награду они получат в её свёртке. Начнёт кричать — пусть кричит, всё равно никто в этом городе даже в окно не посмотрит. Вполне может оказаться, что к ней на помощь придёт синяя единорожка. Тем лучше, награды в свёртке хватит на двоих сполна. Но смотри, если эти товарищи повыщипывают перья пегаске или хоть копытом тронут единорожку… — Жером развёл копытами, — то мне придётся всех вас проучить. Услышал?

Жеребец молчал, а после посмотрев на Жерома, произнёс.

— Они получат свои деньги в свёртке. А как получит свою долю Даст?

— Судя по тебе, своё ты и так получил сполна, — ответил Жером, кивнув в сторону кружки. — Проболтаешься, потеряв бдительность — в лучшем случае потеряешь и работу, — добавил тот, отошёл к дверному проёму, достал из кармана мантии монетку и подбросил её Дасту. — Ничего тебя не берёт, — удивился Жером, видя, что жеребец поймал подачку.

…Плэйт давно уже окончила свои дела и сидела в кухне, читая книжку. Она всегда так поступала в свободное от повседневных обязанностей время. Часть прочитанных книг она получила от Жерома из его личной библиотеки, а часть он ей подарил на прошлый День Горящего Очага, которые он купил, когда был в Ванхувере.

В основном это были книги по истории Эквестрии — общепринятой и альтернативной, философские тракты, энциклопедии, содержащие сведения от классификации пегасьего крыла до основ градостроения, коротенькие, но всегда качественные детективные истории и целые романы о дворцовых интригах, коварных заговорах и противостоянии влиятельных семейств в борьбе за сферы влияния.

— Безделье разума, — говорил Жером, — убивает в нас личность — то, что отличает нас от животных. Оно лишает нас способности мыслить и осознавать. Есть точка невозврата, роковая грань, после которой ты исчезаешь как личность. Именно её я и считаю датой смерти, потому что оставшееся время промелькнёт вспышкой и всё, что тебя отделяет от могилы — череда проносящихся, и не способных задержаться в сознании дней. Смерть таких пони — локальное горе для семьи, в то время как смерть личности — горе вселенского масштаба.

— Ты посмотри на них, — риторически предлагал Жером, стоя на балконе своего дома, — вот идёт пегас. Он тащит за собой телегу, уставленную бочками с водой. Скажи, счастлив ли он?

— Вероятно, хозяин, — отвечала Плэйт, украдкой взглянув в глаза Жерому. — Его кьютимарка — капля воды, и он не может быть несчастен, занимаясь делом по призванию.

— Кьютимарка… Она призвание и мечта, а мечта теряет свою суть, будучи подстроенной под жизненные обстоятельства. Его призвание — управлять погодой, гнать облака в засыхающие пшеничные поля, вызывать дождь или напротив, расчищать небо над целыми городами! Ему даны крылья, а он прирос к земле, но едва ли когда сможет от неё оторваться. Несчастен ли он? А ирония в том, что он не может быть несчастен в принципе. Ровно как и счастлив. Его жизнь уже давно превратилась в череду дня и ночи, замкнувшись в пространстве не больше этой самой бочки. Дом и город, город и дом…

— Его давит нужда, а пони в нужде не способны думать о чём-то, кроме их удовлетворения. Мыслить — привилегия средних и высших классов.

— Да? — удивлённо спрашивал Жером, словно давая шанс передумать.

— Может быть, хозяин, — отвечала Плэйт, вспоминая, что она сама родом из бедной семьи.

— А как ты думаешь, почему я тебя взял? — спросил жеребец, продолжая смотреть в окно.

— Возможно, вы увидели во мне качества, которые цените в себе?

— Смелое предположение, — улыбнулся Жером, повернувшись и окинув Плэйт взглядом, — и неоспоримое. Верно — я увидел, что ты способна мыслить. В отличие от своего отца, его прадедов и правнуков. Сейчас же ты живёшь в хорошем доме, получаешь жалование, да и твои нужды, как правило, удовлетворяются по первой же твоей просьбе. Плюс — именно ты обеспечила Клауди обучение в одном из самых престижных учебных заведений Эквестрии.

Так значит, не класс определяет способность мыслить, а именно образ мышления определяет класс, к которому пони принадлежит. Я делю пони не по их доходам или классу, как может показаться на первый взгляд. Просто так устроен мир, что состоятельным, как правило, становится именно осознанное меньшинство.

Этот диалог Плэйт вспоминала снова и снова, и тем загадочней и интересней казалась ей личность Жерома. В ней была какая-то особая смесь хладнокровия и аристократического высокомерия с чуткостью и зрелой обаятельностью.

…Плэйт взяла лежавший на столе свёрток — он был совсем небольшим и не тяжёлым. Положив его в сумку, она вышла с чёрного хода сзади дома, через таверну, провожаемая вечно ухмыляющимся взглядом Даста, и направилась вдоль по улице. Было темно, а вокруг — ни души. Но Плейт не особо сильно переживала — несколько раз она уже носила письма ночью. Крылья пегаса всегда могли её выручить в трудную минуту, главное, держаться подальше тоннелей и переулков, узких настолько, что в них невозможно расправить крыло и наполовину.

Плэйт завернула за угол, и вдруг кто-то резко дернул её к себе, перехватив оба её крыла. Пегаска даже не успела крикнуть, как к ней подскочил ещё один жеребец. Но Плэйт успела больно лягнуть своего обидчика, и отскочить в сторону. Однако бежать было некуда — два крепких земнопони и один потрёпанный пегас с асимметричными крыльями преградили ей путь.

— Дёрнешься — будет хуже, — предупредил он, угрожающе расправив крылья.

— Свёрток. Что ты там несёшь? Отдавай нам! — прикрикнул на неё земнопони, приблизившись к ней на шаг.

— Я… Я несу конверт моего хозяина. И вам лучше держаться о него подальше, — ответила Плэйт, понимая, что это единственное, что даёт ей шансы выпутаться из назревающей беды.

— Слышь, ты нас своим хозяином не запугивай, отдала свёрток! Живо!

— Жером! — прокричала пегаска, подняв голову кверху…

Волшебные эликсиры снов всегда приводили в благоговейный восторг принцессу ночи, словно творца, закончившего труд всей своей жизни, и не способного поверить в его завораживающую магию. Заключённые с хрупкие пузыри сны, носились в бесконечном пространстве, и среди всего их многообразия не было ни одного подобного.

В хрустальных сферах, словно отражения, мелькали причудливые домики с бесконечными лестницами, большие корабли, плывущие в облаках, леса с тысячелетними деревьями, подпирающими самое небо, и всё казалось очень знакомым, но совершенно непохожим на обыденные предметы, словно каждый сон пытался показать уже давно изученное с новой, ранее неведомой стороны.

Каждый пони воплощал здесь свои заветные мечты, погружаясь в волшебство царства ночи или переживали уходящий день, словно переосмысливая его события — такие сны отличались подробностью деталей и поведением пони — они редко когда догадывались, что находятся во сне, и изо всех своих понячьих сил старались вести себя подобающе. А сны-мечты всегда были причудливыми и словно мягкими на ощупь. Они не обращали внимания на детали, но умелыми мазками преобразовывали целые пространства в самые смелые формы и цвета.

Счастливая пони пронеслась по облакам. В её сумке лежало несколько писем и маффинов. Она куда-то спешила, и Луна, полюбовавшись забавной серенькой пегаской чуть отплыла в сторону. Мимо проплыл пузырик с красным аликорном-жеребцом, и принцесса улыбнулась. Пролетел жеребёнок-пегас с несоразмерно большими крыльями… Но не была сна, который так искала Луна. Сестра либо не спала, либо упорно не хотела демонстрировать свои сновидения… Или же она слишком устала чтобы их видеть? Луна начала переживать, и словно подвластно накатившему волнению, задрожали хрустальные сферы снов.

— Нет-нет-нет… — запереживала Луна, — я не хотела, мои маленькие пони… — добавила она, усилием воли остановив волнение и оставив незамеченой мелкую рябь в пространстве снов для большинства гостей царства ночи и сна.

— Луна! — раздался знакомый голос, словно пронизывая пространство. — Лу…!

Принцесса тряхнула гривой, и царство снов растворилось, вернув ее в настоящий мир. Было темно, и только падающий из высоких дверей комнаты свет освещал каменный пол балкона. Луна подскочила и огляделась.

— Жером, Луна! — раздалось откуда-то снизу из-за угла, и принцесса узнала Плэйт. Спрыгнув с балкона, принцесса расправила крылья, приземлилась, и поскакала на зов.

Она выскочила из-за угла и увидела Плэйт и стоящих над ней жеребцов. Они уже оттеснили её почти к самой стене, но увидев новую жертву, чуть отступили.

— А вот ещё одна! — хмыкнул земнопони.

— Простите меня, — шепнул Жером, наблюдая за сценой из занавешенного окна своей спальни на третьем этаже, — но я не могу допустить, чтобы ты ещё раз вышла гулять по городу, будучи самой разыскиваемой пони. Пусть это станет лишь маленьким безболезненным уроком, — добавил он, выжидая момент, когда его появление на сцене будет максимально эффектным.

— Отпустите её! — попросила Луна, и сделав шаг в сторону закрыла Плэйт собой.

— Конверт, а потом поговорим, — ответил крупный жеребец, ничуть не смутившийся подоспевшей на помощь пони, — лучше бы ты не приходила, — добавил он, — теперь у нас есть выбор…

— Мне единорожку, — облизнулся пегас, — а конверт и пегаску делите между собой.

И трое дружно засмеялись.

— Заберите это, — шепнула Плэйт, передавая Луне сверток, — это письмо от Жерома к одному пони…

— Хорош валять дурака, — рявкнул земнопони, решительно приближаясь к двум пони.

— Уходите, — твердо произнесла Луна, и её решительный голос заставил остановиться здорового жеребца. Но ещё раз взвесив расклад, он лишь глянул на своих товарищей, кивнув головой в сторону Луны.

— Уходите, — ещё более грозно повторила принцесса, нахмурившись, но это уже не возымело действия. Жеребцы приблизились к Луне и Плэйт почти вплотную.

— Пора, — шепнул Жером на выдохе, и его магия уже была готова распахнуть окна…

— Я не стану вершить зло даже во имя правосудия. Пошли прочь! — вскричала она кантерлотским голосом, от которого задрожали стёкла соседних домов, и скинула свою мантию, расправив два огромных крыла.

Изумление и ужас отразились на мордах троицы, застывшей на месте, а Жером лишь сжал губы: элементарный план дал просчёт. Жером предполагал, что Луна будет сопротивляться, но он был уверен, что Луна без крайней необходимости не станет проявлять ни сильную магию, которая может выдать принцессу, ни, тем более, демонстрировать свои крылья. Не теряя ни секунды более, жеребец решительным скачком прыгнул в темноту комнаты.

— Ты в порядке? Плэйт? Всё хорошо? — обеспокоенно спросила Луна, оглядывая голубенькую пегаску. — Негодяи, подлые негодяи… — говорила она, глядя вслед растворившимся во тьме беглецам.

— Вы целы? Что там у вас? — выскочил из-за угла Жером, держа магией огромный кинжал. — Быстро в дом! — приказал он, стараясь собой закрыть крылья принцессы. — Вы не пострадали? — обеспокоенно спросил жеребец, убедившись, что дверь таверны заперта.

— Всё в порядке… — ответила Плэйт, едва переводя дух. — Они задели мне крыло…

— Мерзавцы, — выругался Жером. — Принцесса? Вы?

— Я в полном порядке, — ответила Луна, озираясь на закрытую дверь.

— Принцесса, пройдёмте в гостиную, — спешно подозвал её Жером, — надеюсь, никто вас не видел… Плэйт, проследуй в мой кабинет, я должен осмотреть твоё крыло. Прошу прощения, принцесса, буквально пару минут… — извинился жеребец, оставляя Луну одну в гостиной.

Свет камина слабо освещал темную комнату. Луна ещё не отдышалась, и только треск пламени и глубокое дыхание нарушало тишину. Всего два дня прошло с момента появления принцессы в Эквестрии, судьба уже наградила её массой развивающихся одно за другим событий, словно решив наверстать упущенную тысячу лет.

Но всего один вопрос не давал принцессе покоя — почему Плэйт вышла в столь поздний час? Неужели дело было такой важности, что не могло подождать до утра. Луна подняла крыло, и на кресло выпал пергаментный сверток. Внимательно его оглядев, принцесса не нашла ни одной записи. Только печать с изображением паука.

И вдруг тонкая навязчивая мысль коснулась разума Луны, полностью им завладев: навязчивая мысль шептала ей, что именно в этом конверте может храниться вся информация о намерениях Селестии… Ведь Паук сам говорил о каких-то связях и весточках из Кантерлота. Но развернуть свёрток, не повредив печати было невозможно, и Луна только вертела его в копытах, не зная, как поступить.

Если Жером забыл о конверте? Нет, он не из тех пони, которых даже сегодняшнее событие может так запросто сбить с толку. Сказать, что конверт отобрали? Почему бы нет? Сказать, что отобрали, никто не узнает… Надо только прочесть, что там…

Луна решительным рывком сорвала печать, испугавшись содеянного. Но пути назад не было. Наспех развернув пергамент, принцесса обнаружила три монетки. Тридцать битсов. И никаких секретных писем, никаких шифров и даже росчерков. Даже на просвет бумага не выдавала своих тайн…

— Что за нужда была нести какие-то жалкие тридцать битсов в такое время? — шепотом спросила Луна, сама испугавшись этого странного вопроса. Наспех свернув пергамент, принцесса спрятала его обратно под крыло, решив соврать, что свёрток забрали.

Где-то в коридоре приоткрылась дверь — скорее всего, из кабинета выходил Жером, осматривавший крыло Плэйт. Значит, она ему сообщила, что письмо у Луны. И принцессе стало нехорошо. Пытаясь в панике придумать, как быть с поломанной печатью, Луна решила воспользоваться магией. Но печати на то и печати, что восстановить их невозможно. До Луны донёсся скрип закрывшейся в коридоре двери. Оставалось всего пятнадцать секунд…

Когда Жером вошёл в комнату, Луна выглядела подавленной, ещё хуже, чем прежде. Жеребец внимательно глянул ей в глаза.

— Скажите, принцесса, вам точно ничего не надо?

— Спасибо, всё хорошо… — ответила Луна, попытавшись улыбнуться.

— Но ваше состояние говорит об обратном, — ответил Жером. — Я волнуюсь за вас…

— Правда, не стоит… Я высплюсь, и всё будет в порядке…

— Вы, принцесса ночи, хотите спать? — спросил Жером, бросив кроткий взгляд за окно, за которым была кромешная тьма.

— Да, — ответила принцесса, глупо улыбнувшись и пристально глянув Жерому в глаза.

— В таком случае, — ответил он, — не смею вас более задерживать. Разве что… Плэйт передавала вам свёрток? — спросил Жером, всё той же невозмутимой интонацией, которая не могла выдать его состояния.

— Да, она сказала, что там важное письмо… — ответила Луна, и увидев, что Жером протянул копыто, продолжила: — Поэтому, я его сожгла…

— Сожгла? — изумился Жером, глянув в ослепляющее пламя камина: в огне догорал уголок пергамента, печать кипела на поленьях, каплями стекая в раскалённые докрасна угли, а под ними едва заметно блестели три монеты.

— Да, — призналась Луна, — я была напугана, и мне ничего не оставалось, как показать грабителям, что я Аликорн, чтобы защитить Плэйт и себя. Но я поздно осознала что меня могли увидеть. А это бы значило, что стража Селестии явилась бы сюда в считанные минуты. Я не знала содержания письма, но посчитала, что и для меня, и для вас будет лучше если я его уничтожу.

— А ты быстро учишься, — улыбнулся Жером, оценивающе глядя на Луну, — иди к себе. Я не знаю, были ли это грабители или же шпионы Селестии, но стоит ли говорить, что теперь тебе не следует даже подходить к незашторенным окнам?

— Нет… — виновато произнесла Луна, потупив взгляд.

— Я всеми силами стараюсь уберечь тебя. Хотя бы до тех пор, пока ситуация не прояснится. Но помни — если сюда нагрянет стража Селестии, даже я буду не в силах защитить тебя. Принцесса, — произнёс Жером, сделав акцент на обращении, — берегите себя.

— Хорошо, Жером… — ответила Луна и медленно зашагала в свою спальню.

…Жеребец ещё долго сидел и смотрел в пламя камина. Надеяться на то, что безрассудный поступок Луны остался без внимания было весьма легкомысленно. Вероятность, что кто-то подскочил к окну, услышав кантерлотский голос, была отнюдь не маленькая. В запасе у Жерома было время до рассвета, и за это время следовало что-то предпринять. Ситуация не то чтобы совсем выходила из-под контроля — Жером попадал в переделки и похуже — но становилась потенциально опасной. Следовало снова взять её под контроль.

Жером глянул на стену соседнего дома — раньше она была едва заметно озарена светом, падавшим из окон Луны. Но сейчас стены было не разглядеть. Он накинул свою чёрную мантию, скрепив её на груди тяжёлой брошью, и покинул дом.

Было темно, но Жером не освещал себе магией дорогу. Непроглядный мрак, даже напротив, играл в его пользу, ведь чем меньше будет свидетелей, тем лучше. Только один раз, когда он решил сократить длинную вереницу домов через узкий проход между ними, на него налетел какой-то пьяный. Испугавшись и громко выругавшись, Жером отпрянул назад и пошел более безопасной дорогой. На всякий случай.

Если в таком городе в каком-то доме горит свет после полуночи, значит, там что-то происходит. Как правило, случаи самые что ни на есть обыденные вроде шумных гулянок или чьей-то болезни, но Жером знал, что свет в комнате мэра сегодня горит совсем не просто так. Подойдя к самой двери, Жером постучал.

— Утро доброе, — улыбнулся он рослому жеребцу, открывшему дверь, — проходил мимо, решил заглянуть на чашечку чая, — не спрашивая разрешения, он зашёл внутрь. Пройдя по коридору вверх по лестнице без всякого сопровождения, Жером свернул вправо и вскоре оказался у дверей кабинета. «К. Мэйджор» — значилось на золочённой табличке. Жером постучался.

— Какого чёрта?! — раздалось из-за двери. — Я же сказал, занят, не беспокоить!

— Настолько занят, что не примешь старого друга? — поинтересовался Жером, бесцеремонно входя внутрь кабинета.

В помещении было тускло и горело лишь несколько свечей — на письменном столе мэра и на журнальном столике между двумя стоящими друг на против друга креслами. Кабинет был просторен, но его убранство не выглядело богато — забитый какими-то бумагами шкаф, массивный стол, пара картин на стенах и нелепая люстра под потолком. Даже паркет под ногами больше напоминал простые половицы.

— О, Святая Тия! — воскликнул жеребец-земнопони, подняв голову. Он был полноват, но выглядел весьма солидно. Аккуратно уложенная грива, строгий черный пиджак и белый воротник под ним делали его схожим с судьёй.

— Проходил мимо, вижу — свет горит. Значит, старина Мэйджор опять добрался до бутыля.- произнёс Жером, кивнув в сторону письменного столика с бутылкой и полупустым стаканом. — Вот и решил составить ему компанию.

— Не-не-не, — отрицательно покачал головой тот, вставая из-за стола и предлагая гостю сесть в одно из кресел, — это было давно и неправда. Сейчас если я ночью встану, то разве что за пирожными…- оправдался Мэйджор, и плюхнулся в кресло напротив.

— Лучше бы ты пил, — усмехнулся Жером, пристально взглянув на едва сходящийся на собеседнике пиджак.

Комната наполнилась раскатистым басистым смехом, который одолел мэра в несколько заходов. Остановился тот только чтобы отдышаться и протереть лоб платочком.

— Но я знаю, что ты у меня явно не по поводу пирожных. Жером, старый ты лис, только не говори, что ты мне сейчас расскажешь про того Аликорна! Хотя я ничуть не удивлюсь, если у тебя уже есть на него досье, — сказал мэр, и снова потонул в приступе смеха.

— Досье у меня есть на любого в этом городе, — улыбнулся Жером, когда смех стих. — Но шутки в сторону. Мне нужна помощь, и очень серьёзная помощь.

— Ты же знаешь, я до сих пор ещё ни разу не заплатил тебе за твоих кобылок… Так что вопросов нет, выкладывай, проси, что хочешь. Виски будешь?

— Благодарю, но сейчас нам обоим нужен ясный ум. Я пришел просить тебя о защите.

— Ну, не хочешь, как хочешь, а я, пожалуй, выпью. Ты о телохранителях? Без проблем, старина. Запишем это в список расходов на городскую стражу! Которой отродясь не было! — добавил мэр, собираясь вновь залиться смехом, но серьёзный тон Жерома его остановил.

— Нет, мне нужны не только телохранители. В первую очередь мне необходимо твоё покровительство.

— Брось, — махнул копытом Мэйджор, — мы поделили этот городишко ещё десяток лет назад. Назови мне пони, способного составить конкуренцию хоть одному из нас, и я лично, черт побери, вызову его на дуэль и завяжу узлом хвост этому негодяю!

— Дело связано с Аликорном. Послушай. В прошлую ночь на торфяные болота попала одна пони. Бог её знает, как она оттуда выбралась, но я сам видел её копыта. Эту грязь и запах не перепутать ни с чем. Ни один пони в здравом уме не уйдёт в болота. Она скрывалась. После эта пони пришла ко мне. И сейчас она прячется от принцессы Селестии.

— Ты опять скрываешь беглую пони от правосудия? — настороженно поинтересовался мэр.

— Нет, Мэй, на этот раз ставки высоки как никогда. Такой шанс выпадает раз в жизни, и то лишь тем, кто будет готов поставить на него всё.

— И кто на это раз?

— Сбежавшая принцесса Луна.

— Так… это… её видели? — пробормотал мэр, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. — Мать твою кобылу, отвечай, это её видела половина города? Ты безумец! — вскричал мэр, вскочив с кресла слишком проворно для своего солидного статуса. — Черти бы тебя побрали, Жером! Ты рехнулся? — кричал Мэйджор, мечась по комнате.

— А что? — намеренно спокойно спросил Жером, пытаясь выразить искреннее недоумение.

— Что?! Да?! — подскочил к нему мэр, зависнув прямо над ним. — Ты, чёрт побери, скрываешь беглую принцессу, а я — ни сном, ни духом! — Мэйджор приложил все усилия, чтобы произнести это шёпотом. — И ты думаешь, что Селестия спустит тебе это с копыт? Тут камня на камне, Жером, не останется, тут весь город перевернут вверх дном, и мы можем лишиться всего! Всего, мать твою, Жером!

— Высокие риски принесут большие доходы. Что мне твой террариум? Опять сливать торги? Или стравливать инвесторов? Вот здесь, — произнёс Жером, указывая копытом на горло, — вот здесь мне эта мышиная возня. Каждый день быть на волосок от провала и на волосок от триумфа — вот моя жизнь. И я всю жизнь ждал, чтобы сыграть по-крупному, и теперь готов поставить всё.

— Всё?! Поставить всё? А меня ты спросил? Как старому другу тебе прощались любые выходки в этом городе, но сейчас ты перешагнул через меня! У меня всё уже есть, я хочу оставаться мэром этого проклятого городишки, получая чёртову долю с окрестных шахт! Мне ничего больше не надо!

— Боже, с тем ли Мэйджором я разговариваю? — воскликнул Жером. — Ради святой Селестии, только не говори, что ты вышел из игры! Вспомни же…

— Да, Жером, я вышел. И то, что я покрываю твои делишки в этом городе, не значит, что я участвую в этой игре.

— Но разве она не прекрасна? — протянул Жером, артистично раскинув копыта и запрокинув голову. — Скажи, что ты делаешь целыми днями? Кутишь в этом доме? Пристаёшь к служанкам и два раза в неделю выбираешься на прогулку по перекопанным шахтам? Ты когда читал последний раз?

— Какое тебе, черт побери, до этого дело, оставь меня в покое со своими интригами! Я ими насытился по горло!..

— Ты пропадаешь. Ты пропадаешь как личность. Ещё пять лет, и от прежнего Мэйджора ничего не останется! В моей памяти ты был бесшабашным жеребцом, готовым плести самые коварные замыслы (конечно, после меня). Но ты решил осесть. Я видел всё это, но глубоко в душе верил, что ты в любой момент готов тряхнуть стариной! Ну же, дружище! Вспомним молодость!..

— Ты, верно, забыл, Жером, что я на этом свете пожил поболее твоего, — злобно прошептал мэр, — и мне твои нравоучения.! — Мэйджор сплюнул в сторону.

— Селестия прожила без малого тысячу лет, а всё такая же недалёкая наивная кобылка, свято верящая в силу гармонии и магию дружбы из стен своего радужного Кантерлота. Мэйджор, не принимай на свой счёт, но не количество прожитых лет определяет пони, а количество полученного опыта. Можно прожить с твоё и остаться полным идиотом…

— Ч-что?.. — Мэр опешил от такой наглости. — Вон!.. Вон из моего дома!

— Боже, Мэй, что с тобой? — произнёс Жером, и на его морде впервые мелькнули оттенки искреннего недоумения и замешательства.

— Я не позволю тебе оскорблять мэра Даркстоуна!.. — грозно заявил тот.

— Никто не собирался тебя оскорблять, — улыбнулся Жером, пытаясь вернуть собеседника к диалогу. — Ты просто пьян…

— Выметайся! — прикрикнул Мэйджор, сделав два шага в по направлению к двери, давая тем самым понять, что разговор окончен. — Я сказал — выметайся!..

— Я вижу, сейчас ты не в себе, — произнёс Жером, поднимаясь с кресла, — но я всё же зайду к тебе ближе к утру. Мы сядем и всё как следует обсудим. Мы в одной лодке, Мэйджор, — тихо напомнил он, поравнявшись со своим старым другом, — и если утону я, скорее всего, следующим на дно отправишься ты. Подумай на это счёт. И завязывай… с этим, — кивнул Жером в сторону пустой бутылки в углу. — Лучше начни читать или стихи хоть какие -нибудь пи…

— Какие, к чёртовой бабке, стихи?! — взбесился мэр. — Чтобы к утру ноги твоей тут.! — вышел из себя Мэйджор, схватив передними копытами стул, и Жером спешно, но не теряя достоинства, удалился.

— Ты слышал меня?! — кричал мэр из окна вслед уходящему Жерому. — Чтобы к утру ноги твоей тут не было, иначе ты сильно пожалеешь! Не вынуждай меня!..

Мэйджор остался один. Он дышал тяжело и качаясь, едва смог добраться до кресла, бессильно упав в него. Сухой платок, которым он протёр лоб, сделался насквозь влажным, и мэр бросил его на пол.

— Стронг!.. — прокричал мэр упавшим голосом, и через десять секунд дверь распахнулась, и на пороге появился телохранитель Мэйджора.

— Я здесь, хозяин, — отозвался рослый жеребец, занявший собой почти весь дверной проём.

— Налей мне чего-нибудь покрепче и… это… — мэр водил копытом в воздухе, словно пытаясь облачить свои мысли в форму жестов, — оставь, к черту. Просто налей мне чего-нибудь покрепче и возвращайся.

Мэйджор почти залпом осушил поднесенный стакан и, откашлявшись, вернул его своему телохранителю.

— Вам нужно вызвать врача, — посоветовал он.

— Жерому вызови, — небрежно бросил Мэйджор, всё ещё приходя в себя после выпитого.

— Я всегда говорил вам, что Жером самый мерзкий тип в этом городе…

— Молчать! — взревел Мэйджер, — Жером — мой друг, и это не ставится под сомнение!..

— Так точно! — вытянулся жеребец.

— Брось кривляться!.. Лучше сядь и составь мне компанию. Ну, что ты стоишь?.. Вот, так-то лучше, — начал приходить в себя мэр, увидев наполненный стакан. — За Жерома, — произнёс мэр, поднимая стакан, — не чокаясь…

В комнате повисла тишина. Стронг сидел в кресле, уставившись в картину напротив, то и дело поглядывая на своего хозяина. Мэр же смотрел в сторону, подперев подбородок копытом. И молчал.

— С Жеромом плохо? — решил показать своё небезразличие к проблеме хозяина Стронг.

— Хуже не бывает. Он заигрался…

— Я вижу, Жером доставил вам много хлопот, хозяин. Но мне кажется, кто выдумал проблему сам должен знать, как из неё выпутаться.

— А куда прикажешь деть Аликорна? — вновь завёлся Мэйджор, но очередной стакан его успокоила. — Он прячет в своём притоне беглую принцессу Найтмер Мун. И всё это у меня за спиной. А сейчас приходит ко мне и хочет, чтобы я тоже участвовал… это… видите ли, тоже участвовал в этом балагане!

— Жером — хитрец, а такие не пропадают. Поберегите лучше своё здоровье.

— Да какое к чертям здоровье!.. Завтра тут камня на камне не останется! Перероют всё, найдут принцессу Найтмер, а Жерома и меня отдадут под суд!

— Вы не участвовали в сокрытии Найтмер, и к вам не должно быть вопросов.

— Да?! Это ж что, значит, получается? Выйди на улицу, — с вызовом бросил Мэйджор, взмахнув копытом и попытавшись удержать равновесие, — её видела половина этого проклятого города! Половина города, значит, в курсе, а мэр не в курсе?!

— Вас не было в городе, — предложил Стронг.

— Да кому какое дело?! Когда решаются такие дела, летят головы всех, кто оказался рядом, а не тех, кто виноват!.. Да, что уж тут говорить, ты копни, тут что ни бумага, то липа… Будто за нами и без этого Аликорна грешков не водилось. Сколько мы слили аукционов? Сколько?.. — мэр выдохнул, пытаясь собраться с мыслями, — когда начнут копать, мне бы лучше быть далеко-далеко отсюда… И всё из-за этого болвана, чтоб ему пусто было! — выкрикнул Мэйджор, попытавшись вскочить с кресла, но немалое количество выпитого виски не дало ему вновь повторить свой трюк, и он повалился обратно, как мешок картофеля. — Собирай… Собирай свои вещи, и мы уезжаем отсюда…

— Хозяин. Сейчас вы не в состоянии никуда ехать, — не дрогнув, ответил Стронг.

— Что ты хочешь? Это ты сейчас смеешь говорить мне, что я пьян? — с вызовом спросил Мэйджор.

— Никак нет Мэр. Я говорил, что в этом городе вы родились. В этом городе родился и я. У меня здесь семья, а у вас…

— Уволю ко всем чертям!.. Дармоеды! Трусы! Предатели… — снова завёлся мэр. — Меня окружают сплошные предатели… — простонал он, заплакав от бессилия.

— Я готов служить вам! — заявил Стронг, оскорблённый, что его назвали предателем наравне с Жеромом.

— Так собирай мои вещи и жги бумаги! Если мы не покинем город до рассвета, то мы его вообще больше не покинем!

—  Я обещал быть преданным вам и защищать вас, как свою семью. Но моя семья в этом городе, и вы заставляете меня выбирать.

Мэр лишь покачал головой. Сейчас он лежал в кресле, подперев лоб копытами. Ему было совсем не до проблем Стронга.

— Но решение есть всегда, — твёрдо сказал телохранитель, взглянув на мэра. — Вы слышите меня?

Мэр кивнул, даже не взглянув в сторону жеребца.

— Я сохраню свою семью и должность, а вы сохраните своё влияние в городе, и вам не придётся бежать. Отправьте письмо в Кантерлот. Доложите её Высочеству что вы обладаете сведениями, что беглую преступницу Найтмер скрывает некий пони по имени Жером.

Похоже, Мэйджор уже с трудом понимал, что происходит, и ещё некоторое время с каким-то глупым недопониманием на морде смотрел на своего телохранителя. Наконец, он изменился в лице. До него всё дошло.

— Я сказал не сметь ставить его под… — Мэр махнул копытом. Связная речь плохо давалась ему, и, чтобы освежить мысли, мэр осушил очередной стакан.

— Жером сам избрал такой путь. И так на вашем месте поступит любой. А Жером — в числе первых.

— Да? — удивился мэр, а после добавил, — собственно, да. Если я его покрываю, то мы идём на дно вместе. А если нет…

— …то у вас есть шанс хотя бы спастись самому.

— Но он — мой друг… — зашевелились в затуманенном сознании Мэйджора проблески совести и рассудка. — Я не могу так поступить… Мы с ним вместе дружили так долго. Разве так положено поступать со старыми друзьями…

— На кону стоит ваша карьера и, может, даже, жизнь, — напомнил Стронг.

— Я не могу, не могу, — зарыдал Мэйджор, не в силах принять решение. Меня никто не знал так, как он… Да и кто у меня был? Меня либо боялись, либо ненавидели, а жизнь утекает… жизнь уже прожита… Жером, чтоб тебя, прости, старого дурака… я прогнал тебя, но как же ты был чертовски прав… Ты запросто водил за нос весь город, и лишь мне одному не соврал ни разу… Единственный, кто не лицемерил и не пресмыкался передо мной… Прости, я не могу, я не имею права… — говорил Мэйджор, закрыв морду копытами.

— Вы должны принять решение, — давил Стронг.

— Не хочу принимать решений, я не подставлю Жерома! Пусть, пусть случится то, что должно, я не возьму на себя эту грязь!..

— Мой хозяин, сейчас не время геройствовать. Жерома на спасти. Вы не измените его участь. Спасите себя. Или он, или вы оба. Никто никогда не узнает о вашем доносе и не осудит вас. Разрешите подать вам бумагу и чернила. Вы в состоянии написать письмо?

— К черту чернила! Сам пиши. Я подпишу и поставлю личную печать, и хватит этой солнцекрупой! Пиши!.. Принцесса Селестия! Сегодня я узнал…

«…сегодня мне сообщили…» — писал Стронг.

— …что Жером в борделе скрывает принцессу…

«…что некоторый пони по имени Жером скрывает от правосудия…»

— Дай бумагу! — сказал мэр, когда письмо было окончено, и протянул копыто. Получив письмо, он постарался прочитать написанное. Не сумев этого сделать, мэр взял перо, поставил подпись и скрепил свиток печатью.

— Самому быстрому пегасу!.. Пусть через два часа уже будет в Кантерлоте!

— Мой хозяин, но даже самому быстрому пегасу до Кантерлота четыре часа лёту!

— Плевать!.. — взревел мэр. — Чтобы через два часа!..

— Будет исполнено, хозяин. А теперь разрешите проводить вас в вашу спальню. Боюсь, вы не в состоянии сделать это самостоятельно.

— Ты хочешь сказать, что я пьян? — с вызовом спросил Мэйджор. — Ты назвал меня пьяницей?.. Уволю к чертям!.. Пошёл вон!.. Исполнять, что приказано!

Дверь захлопнулась, и брошенный мэром стакан упал на паркет, даже не долетев до двери. Мэйджор прислонился к подлокотнику и заплакал, но закономерно пришедший сон развеял все его переживания.

…А вскоре на востоке появилось солнце и разогнало лучами ночную тоску, возвестив начало нового дня.