Песнь угасания

Стих 3. Сестры

Шел семидесятый год с момента воцарения сестер, когда Эквестрия узнала про загадочных существ, обитающих где-то далеко за северною границею страны. Считалось, что жизнь там невозможна, однако все чаще с пограничных земель до принцесс стали доходить сообщения о «темных силуэтах» и «незнакомцах из тьмы». Тени, как их вскоре прозвали, никакого интереса к Эквестрии не питали, на контакт не шли, самих эквестрийцев словно не замечали. Бродили, прямо как призраки, будто искали что-то, но всё никак не могли найти. Естественно, такое поведение создало у пони не самое приятное мнение о тенях; они сторонились их и опасались.

Когда принцесса Селестия отправилась далеко на север, в общину новых соседей, дабы наладить с ними контакт, ее ожидания были только самые оптимистичные. Разведка донесла, что тени разумны и даже понимают эквестрийский, и Селестия не видела никаких препятствий своей цели, тем более что дипломатия всегда была ее коньком. И поначалу все шло хорошо, но затем… Когда принцесса предложила новым соседям дружбу, те отвергли ее с презреньем, ни с того, ни с сего напавши на стражу. Не будь Селестия аликорном, она бы тоже не выбралась оттуда.

С тех пор ни одна тень больше не промолвила ни слова. Они никогда не угрожали и ничего не требовали. Ни дань, ни уступки, ни земли, ни мирное сосуществование — ничего их не интересовало. Они желали лишь одного: полного истребления тех, кто не сделал им ничего плохого.

Пони не верили, что тени отвергли дружбу. Не верили и сами принцессы. Они искренне желали взаимного процветания, но никак не войны! Страна не была готова к подобному. Война — почти позабытое явление, пугавшее пони больше всего на свете, даже больше, чем чудища, обитавшие в дальних уголках мира, — стала реальностью. Просить о помощи было некого: Эквестрия жила в изоляции и ничего не знала о мире вне границ. Привыкшие во всем полагаться на защиту принцесс пони внезапно осознали, что сестрам-аликорнам не справиться с захватчиками в одиночку, и были вынуждены сделать то, что претило самой их природе: взяться за оружие.

И началась долгая кровопролитная война. Как бы яро ни было желание эквестрийцев прогнать теней, они проигрывали. Проигрывали, ибо были ужасными воинами. Однако со временем худо-бедно понимает даже самый худший ученик. Натиск теней усиливался, но пони все же сдерживали их, где-то хитростью, где-то ценою огромных жертв. Им удалось затянуть войну на годы, добиться патового положения, но на большее — на то, чтобы переломить ее, — они способны не были…

В покоях было тихо и очень тускло. На туалетном столике горела свеча — одна единственная на все необъятное помещение. Луна заканчивала приготовления ко сну и так глубоко задумалась, что не сразу почувствовала нежные прикосновения к гриве. В отражении зеркала она заметила сестру. Морщины Селестии разгладились, взгляд потеплел, и не чувствовалось более в нем прежнего беспокойства, и выглядела она гораздо живее, чем часом ранее.

— Почему бы тебе не поделиться думами со мною, сестрица? — мягко спросила она, продолжая водить гребешком по Луниной гриве, будто по морским волнам.

— Я думала… про них. Когда они только появились в нашем мире, их тела… не имели определенной формы. Помнишь? А потом они сделались похожими на нас, будто поняли нашу слабость…

Селестия замерла на мгновенье, хмуро взглянула на сестру через зеркало, но затем продолжила возиться с ее гривой, так ничего и не ответивши.

— Почему они хотят нас истребить? Ведь должна быть причина, которая лежит в основе их ненависти! Что им нужно от нас? Какую цель они преследуют? Если им нужны наши земли, почему они не сказали нам? Они же прекрасно понимают нашу речь! Мы бы стали жить вместе, у нас много свободных земель! Зачем у… — Луна осеклась, но затем все же нашла в себе силы выговорить сие тошнотворное слово: — Убивать друг друга?

Даже сейчас, находясь в безопасности, рядом с Селестией, она не могла отдыхать. Голову невольно занимали тяжелые думы об Эквестрии.

— Мечтания, не имеющие ничего общего с реальностью, — промолвила старшая сестра. — И ты знаешь это не хуже меня. Мы с тенями отличаемся так же, как черное отличается от белого.

— Не мечтания, — тихо возразила Луна, — но вера в лучшее. Я не буду отпускать надежды до самого конца.

Губы Селестии превратились в тоненькую линию. Секундой позже она выдавила улыбку:

— Тебе не хватило сегодняшнего дня? Отвлекись. Давай поговорим о чем-нибудь, что не связано с войной.

— Но я ведь еще не рассказала тебе о том, что произошло на востоке.

Дыхание Селестии задрожало.

— Не стоило мне отпускать тебя, — прошептала она и резко остановилась, опустивши гребешок. — Как только ты отбыла, меня тотчас охватило плохое предчувствие. Ты знаешь, если я что-то предчувствую, это обязательно произойдет. Но я до последнего твердила себе, что дело не может быть в тебе, что для того нет предпосылок. А потом… беда случилась. Ах, Луна! Моя любимая сестренка! — Селестия заключила ее в горячие объятья. — Я не представляю жизни без тебя! Если бы… если бы!..

Слезы ринулись наружу. Они просились еще час назад, но тогда она удержала их в себе силою воли, ведь нельзя было раскисать на виду у подданных.

— Ты вся горишь, — ахнула Луна. — Ты не заболела? Тебе лучше прилечь!

В ответ Селестия прижала ее к себе еще сильней. Луна оставалась неподвижной, позволяя сестре выплакаться. Слушая тихие всхлипы, она вдруг вспомнила, как когда-то таила на нее обиду. Сейчас сие казалось диким, однако в то время она была твердо убеждена в том, что Селестия не нуждается в ней, и всячески ее игнорирует. Но потом, словно гром посреди ясного неба, грянула война, и Селестия прилипла к Луне, как смола. Она как будто стала любить ее с удвоенною силою — хотя то было совсем не так: она всегда любила Луну одинаково сильно. Просто раньше не показывала привязанность так явно и так часто, как стала теперь.

Наконец старшая сестра успокоилась, выпустила младшую из объятий и утерла слезы протянутым ей шелковым платочком.

— Спасибо, — промолвила она полушепотом. — Так тебе удалось очистить ту землю от порчи? Пожалуйста, скажи, что ты рисковала собою не зря.

Луна, уставши говорить с сестрой через зеркало, обернулась.

— Земля как будто пропиталась тьмою, — говорила она. — Не знаю, что тени с собою принесли, но природа продолжает стремительно увядать. Поскольку мы с нею более никаким образом не связаны, мы ничего не можем сделать, дабы обратить сей процесс. И когда я говорю, что она умирает, то подразумеваю не ту смерть, что происходит каждый год с наступлением холодов, а смерть окончательную. Ничего больше не вырастет и никогда не возродится.

— И здесь нас поджидала неудача… — покачала головой Селестия. — Мне не дает покоя другое: как тени смогли застать вас врасплох? Они не могли знать, что ты отправишься на восток. Только мы четверо знали.

— Этому у меня есть два объяснения. Первое — что тени перебросили часть войск с помощью драконов… или виверн, как настаивает спутница Найта.

— Драконы? — помрачнела Селестия. — Теперь у них есть драконы…

— А второе, — продолжала Луна, — что на нашей территории уже находились разрозненные отряды врага, выжившие с прошлых битв. В обоих случаях их привлекли огромные всплески магии, то есть мои попытки восстановить плодородность земли.

— Это имеет смысл, — промолвила Селестия задумчиво.

— …Ты была права. Не стоило там задерживаться. Тогда бы не было напрасных жертв.

Перед глазами у Луны возникло побоище с кружащими над ним воронами. Она мотнула головой, прогоняя его прочь.

— Они не были напрасны, — мягко возразила Селестия. — Пони отдали жизни за тебя, ибо верят, что ты закончишь войну. Благодаря их храбрости и самоотверженности, ты жива, и мы теперь знаем, что наш враг чувствует магию.

Луна привыкла, что из-за них постоянно умирают подданные. Раньше, в самом начале войны, сие приносило невыносимую боль. Но постепенно боль стала притупляться, пока вовсе не исчезла. Она привыкла к смертям. Они стали данностью. Такой же привычной вещью, как небо, денно и нощно сокрытое тучами.

— Ты же знаешь, что они не могут убить нас, — сказала младшая сестра.

Селестия невольно потерла правую часть живота, то место, где должен был находиться шрам, но которого не было, и на короткий миг предалась воспоминанию. Тогда все произошло стремительно. Вот она мирно говорит с тенями, и ничего не предвещает беды, а мгновенье спустя ее внутренности внезапно ощущают холодное железо.

— Истинно так, — отвечала Селестия, — но если они захватят нас с тобою в плен, это будет все равно, что смерть.

Луна, не желая пугать сестру, смолчала о том, что тени почти добрались до нее.

— Найт не допустит, чтобы с нами что-то произошло, — сказала она уверенно.

— Ах, твой верный страж… — изрекла Селестия с едва заметною улыбкою. — Готов ради тебя свернуть горы.

— Он слишком предан мне, и эта преданность однажды убьет его. Сегодня он едва не погиб.

Сие известие никак не отразилось на лице Селестии.

— Он всегда сражался самоотверженно.

— Его самоотверженность граничит с безрассудством. Он не испытывает к врагам ни капли жалости, у него отсутствует внутренний барьер, что сдерживает прочих. Будь у нас хотя бы тысяча таких, как он, — кто знает, каким бы сейчас было наше положение в войне.

Луна зацепилась взглядом за одинокий огонек в черном окне — костер на невысоком холме, окруженном редкими голыми соснами и елями. Капитан Найт и его огнедышащая спутница всегда держались особняком ото всех: пони приходили в ужас при одном только виде драконицы, сама она тоже недолюбливала их племя, как она однажды выразилась, «мягкотелых слизней». Единственным исключением был Найт. Она ли его подпускала к себе, иль он сам к ней навязывался, не желая оставлять одну, — Луна не знала. Знала только то, что сей холм стал для них излюбленным местом для ночевок и едва ли не домом.

— Порою мне думается, что он не так уж сильно отличается от своей подруги. В прежней Эквестрии ему бы не нашлось места. Он… — Селестия вдруг оборвалась на полуслове.

— Безумец? — подсказала Луна.

— Я хотела выразиться мягче.

— Ему все равно, что мы про него скажем или подумаем.

— Боялась задеть тебя.

— Но ведь ты права. С нашей позиции он именно что безумец, готовый убивать без задней мысли. Впрочем, дракон, похоже, совершенно иного мнения. Она считает его равным себе.

— Считает ли?

— Мне так кажется.

Между ними повисла тишина. Луна воспользовалась заминкой и переместилась на постель. Несмотря на ужасную усталость, спать ей не хотелось вовсе.

— Я побуду здесь еще немного, — молвила Селестия. — Подожду, пока ты не уснешь.

— Мне очень повезет, если удастся поспать хотя бы час… — пробормотала Луна, укрывшись одеялом. Она ворочалась некоторое время, пока в один момент не сдалась и не села на кровати. Свеча к тому времени уже догорела, и в покоях стало совсем темно.

— Еще одна бессонная ночь, полагаю? — послышался голос Селестии. — Не желаешь ли совершить прогулку вместе со мною?

— Пойдем, сестрица.

Вечер был темный и холодный, почти как зимою, с тем лишь отличьем, что шел первый месяц лета. Они побывали в саду, от которого осталось одно лишь название — несмотря на все их старания, сохранить его красоту не удалось. Цветы повяли и сгнили, трава торчала из земли короткими жухлыми колючками, деревья оперялись в последний раз лет пять или шесть назад, а вся живность давно исчезла. Принцессы не обмолвились ни словом, пока находились здесь.

Затем они пришли к вратам. Часовой встал по стойке смирно и отдал честь, бряцнув доспехом.

— Все ли спокойно сегодня ночью? — спрашивала его Селестия.

— Так точно, Ваши Высочества, — отвечал часовой, взволнованный их появлением.

Они двинулись дальше, вдоль толстых стен, что оберегали их от еще более холодной темноты.

— Я на короткий миг решила, что ты собралась наружу, — заметила Луна. — Даже испугалась, что ты не до конца отдаешь себе отчет в том, куда идешь. Как ты себя чувствуешь? Дай температуру проверю.

Селестия остановилась, и Луна потрогала ее лоб. Горячий, как кипяток! Но сие, возможно, кажется из-за холодного воздуха…

— Мне гораздо лучше, сестрица. Будь покойна.

Луна не поверила, но спорить не стала, ибо знала, что все равно не переспорит Селестию. Они дважды обошли весь внутренний двор, мертвенно тихий, будто никто, кроме них двоих, здесь не жил.

— Подождешь меня тут? Я кое-что забыла сделать.

Не дожидаясь ответа, Селестия куда-то телепортировалась. Через несколько мгновений она с мягким вспышкой оказалась на том же месте; окутанная облаком левитации, рядом с нею, словно на волнах, покачивалась плетеная корзина с хлебом.

— Ты чего вдруг? — пришла в недоумение младшая сестра.

— Вспомнила, что не отблагодарила их, — ровно ответила старшая и снова исчезла во вспышке света.

— Нет, ты точно не в себе! — воскликнула Луна и последовала за Селестией.

В следующий миг она оказалась рядом с потрескивающим костром. Драконица, лежавшая на холодной земле, впилась в младшую принцессу глазами. Найт, как сидел возле огня, так и остался сидеть, не шелохнувшись, — лишь приподнял взгляд. Смертоносная двоица тоже не спала, что немного удивило Луну. Она-то думала иначе.

— Вы, верно, голодны, — промолвила Селестия негромко и поставила рядом с единорогом корзинку.

Драконица фыркнула.

— Хлеб меня не насытит. Утолю голод в битве. — Она опустила голову на передние лапы, закрыла глаза и более в разговор не вступала.

— Благодарю, — сухо ответил единорог.

— Нет, я должна благодарить вас. Если бы не вы… я… я боюсь представить, что могло бы случиться… — в спокойном голосе Селестии вновь стали слышны нотки ужаса. Луна коснулась ее плеча, напоминая, что она здесь, рядом, и помогла сестре овладеть собою.

Огонь живо потрескивал, но почти не согревал воздух. Несколько мгновений Найт и Селестия в молчании смотрели друг на друга, пока принцесса не спросила:

— Почему ты не ешь? Этот хлеб прямо с нашей кухни. Лучшего хлеба ты не найдешь нигде.

Найт поглядел на корзину, молча взял буханку в копыта, откусил от нее и стал пережевывать. Тяжело было сказать по его серьезному лицу, что он чувствовал в тот момент. Селестия неотрывно наблюдала за ним, словно матерь за сыном, желавшая убедиться, что ее чадо не уйдет из-за стола голодным. Так, под внимательным надзором, он съел всю буханку.

— Здесь небезопасно, Ваши Высочества, — только и сказал он.

— Ты прав, — ответила Селестия после небольшой заминки. — Спокойной вам ночи.

Когда сестры снова оказались внутри стен, Луна высказала строго, будто она была старшей:

— Более я твоих отговорок не приму. Тебе пора в постель, а иначе ты вытворишь новую глупость. И скажи мне, что это была за сцена?

— Найт наш подданный, — отвечала сестра. — Может, он и безумец, как ты выразилась, но мы все еще несем за него ответственность. Он такой же, как и мы, просто… другой.

Луна не могла с этим поспорить. Селестия медленно выдохнула, и в воздухе заклубился пар.

— Совсем холодно стало, — промолвила она. Луна заметила, что у сестры покраснели щеки, и без предупреждения начала тереть их копытом — сначала одну, затем другую. Терла она нещадно, добрую половину минуты; Селестия даже не пыталась сопротивляться.

— Теплее? — спросила Луна, наконец сжалившись над сестрой. Уголки губ Селестии плавно поползли вверх. Впервые за день ее улыбка не была запятнана печалью.