Fallout Equestria: Фильмография Пустоши

Глава четвёртая «Безупречная война»

* * *

Оружие — потрясная штука. Вот мелкая хреновина, которая называется предохранителем, вот магазин с боевыми, вот крепление и приклад. Ну что, крысаны, погнали?! «Вррру! Вррру!» — поёт штурмовая винтовка, и с кактуса сыплются ошмётки. Летят камешки, пыль, дощатые куски. Щёлк, и магазин пустеет — с визгом за гусеницу танка прячется ошалевший слоупок.

Но стоп, одна волына, это не по-рейдерски. С хохотом она вскидывает пистолет-пулемёт. И снова это волшебное «Вррру-врррру», лязг бьющих по металлу пуль, чарующий визг слоупока. О да, это огневое подавление! Это зебра-стиль! Но она может и ещё круче. Крепление падает на песок, с громким лязгом отлетает приклад, и она стоит на задних копытах, сжимая в передних автомат. Щёлк. Вррру-врррру! Дрожит небо, дрожит земля — истинное искусство ган-каты является в мир!

Щёлк.

— Ну ёпт…

— Патроны закончились? — в тишине звучит приглушённый вопрос.

— Ага.

— Ты уверена?

— Абсолютно!

Она широко улыбается любимому жеребчику, когда тот выглядывает из под танка. Щёлк. Щёлк. Видишь? Патронов нет. А ещё её учили не наставлять оружие на своих — это реально опасно! Учили стрелять не целясь, за три мгновения выпуская в линию горизонта весь магазин. И учили бегать, бегать очень быстро, тут же меняя позицию — а потом орать артиллеристам: «„Выдра“! Группа пехоты на высоте „Плоская“! Рубеж „Акация“, дальше сто!»

Круто? Круто же! Совсем не то же самое, что в киношках про больших полосатых с огромными пушками и стальными яйцами, но тоже круто, когда маленькие пехотинцы вдруг собираются большой дружной стаей, с хитрыми ухмылками договариваются с артиллеристами, а потом герои со стальными яйцами смотрят на них и чешут в затылке. Пусть пехота маленькая, но когда пехота работает, герои не очень-то и нужны.

А если домик, то его тоже можно сложить залпом сто-двадцатых. Вжух-БУХ! Вжух-БУХ! И нет домика, кончился домик, а артиллеристы ещё и похвалят: им ведь тоже охренеть как нравится всё взрывать!

— Короче, ребята, это большая стреляла! — Джин вскинула винтовку. — А это стреляла малая. Они стреляют куда-то туда, а вы идёте вперёд, пока стрелялы стреляют. Потом вы кидаете гранаты, и всё, врагу пиздец.

— А если нет? — высунулась из-под Квинты совсем мелкая кобылка.

— Тогда нам пиздец! Но не ссы, у нас стрелял больше. Просто стреляй, и, мать твою, стреляй на ходу. Привычка стоять и целиться, это у понях слабое место. Они ещё не уловили суть игры.

Вообще тупые. Смотришь в бинокль на такого; чёрного-чёрного, с черепом на метке; а он ухмыляется в оптику и проводит по горлу крылом. А потом земные бегут по полю, гуськом выстроившись, весело пересекая рубеж первого, а через минуту и второго неподвижного заградительного огня. Вы там все и ляжете, идиоты! Но нет, не понимают: рассредоточились, довольные идут. Они совсем там позабыли, что увешанные оптикой стрелялы, это то же самое, что и стрелялы обыкновенные, только хуже, а ваши супер-прочные тяжеленные броники, это ваша смерть.

Пуля ведь дура, не она убивает. Пуля служит не для того, чтобы убить, а чтобы прижать к земле ту точку на горизонте, по которой уже через минуту прилетит тротиловый чемодан. Взаимодействие. Поддержка. Огонь на подавление. Вот что такое настоящая война. А ещё грузовик с боеприпасами, за которым следует второй, третий, десятый; а в каждом грузовике сотни тысяч патронов, а в минутном залпе батальона их десятки тысяч. Сотни пуль в каждую точку, в каждое движение, в каждый силуэт! И этот дым огневого вала на горизонте, под которым складываются дюны, а пустынные слоупоки жмутся к ногам и тихо, на одной ноте визжат.

Дракон, она полюбила войну!

А потом ей выдали кинокамеру. Мол, ты хороший инструктор, ты учишь маленьких правильно, но, как бы помягче сказать… ты ебанулась в край. Заканчивай с этим. У нас и патроны в столице не настолько бесконечные; и артиллеристы не настолько упоротые; и, вообще, даже пони не настолько враги.

— Эмм… ты о чём? — она заглядывала жеребчику в глаза.

Кумо пожал плечами.

— Ну снесём мы их пехоту. Не на учениях, а всерьёз. Раз снесём, второй, третий. А потом нас просто разбомбят с воздуха. И что мы им сделаем? Копытцем погрозим? У них пегасов в тысячу раз больше, чем у нас зениток и радаров при них.

— Это нечестно, — она пожаловалась.

— Пиздец как нечестно. Нам конец.

Сверчковый — кайфолом. Вот она сама — задница; Квинта — заноза; Тето — зараза; Арики — зануда; а «Сверчкоёб» Кумо — выдающийся кайфолом. Если Арики просто читала учебник и текла на тысячи танков, идущих по пустыне, то Кумо сначала молчал, а потом брал её зубами за холку и тащил к ближайшей колонне, где долго тыкал копытом в разбросанные взрывами башни и в эти тонкие дырочки в бронеплитах, которые оставляет кумулятивный поражающий элемент.

Почему полосатые БАХНУЛИ? Да потому что подгорело! А подгорело у них, как только пони научились воевать. По-настоящему воевать.

Всё ведь так хорошо начиналось: орды танков по пустыне, огонь от горизонта до горизонта, горящие города. Все эти Фениксы, Чарвили, Ошенсайды — откуда цветные бежали, тонко повизгивая, пока Железный легион кованным копытом давил тех, кто смел поднять оружие в ответ. А потом начались пегасы — сотни тысяч пегасов! — вся погодная служба, вся почта, вся курьерская сеть.

Отбиться ещё возможно, когда на батальон нападает десяток пегасов, или даже сотня, но когда всё небо в крылатых, уже не имеет значения, сколько у тебя зенитных установок и радаров при них. Просто снесут, а потом полетят к следующему батальону, и к следующему — открывая зияющую дыру во фронте, и остановить их сможет разве что изумрудный огонь.

Наконец, проходит время, рождаются в Зебрике новые полосатики, и начинают расспрашивать. Почему это ваше Хреноземье, имея дохуя танков и патронов, так жёстко сосало у Анклава: в пыль и в пепел, в каменный век? Да потому что одни летали, а другие ползали черепахами! И нет у черепахи шансов: ведь если собраться вместе, то кушать и пить нечего, а если порознь, то прилетят стаей и насмерть заклюют.

Словно жить в тени громады, которая сильнее: которая требует соблюдать правила игры, кои сама же и устанавливает; а чуть укусишь — насмерть уебёт.

Нахуй так жить?

* * *

И всё-таки ей хотелось нырнуть в это бесконечное море патронов. Стрелять по кактусам, дюнам, скалам, соревнуясь с пулемётной Тето; гонять на танке по пустыне, улыбаясь Квинте в её смешной шапочке механика-водителя; а потом играть в прятки с Кумо — который, как бы она ни маскировалась, всегда умудрялся отыскать.

Они починили танк! Свой собственный. Не чей-то там, а целиком и полностью свой. Ещё у Феникса, когда они ползли через пески, Арики всю ночь копалась у одного пустынного страдальца и долго бурчала, что, мол, этот неплохо сохранился. Дружно они уговорили танкистов взять его на колёсный прицеп, а потом вместе с ними месяцами вылизывали: меняя блоки, реле, патрубки и эти бесконечные мотки проводов. И он завёлся. В конце-концов он завёлся: шасси заскрипело, со скрежетом повернулась башня, и они все впятером повисли на танковой пушке. Вниз головами, вниз хвостами, любуясь перевёрнутыми кактусами, вращающимися вокруг.

— Вууу! — Джин орала, широко улыбаясь. И громким «Вууу!» отвечала полная гулями пустыня, а сверчки уже не лезли под колёса, а только тыкались в протянутые копыта и всё норовили облизать.

Как же клёво быть рейдером! Как же клёво, когда все вокруг свои!

Они ехали вместе. Следом за машинами танкового взвода, в арьергарде сопровождая неполную дюжину штабных грузовиков. Квинта валялась на броне, в тенёчке брезентового навеса, Арики раскладывала ракушки, а Кумо обнимал своего домашнего сверчка. О песок скрипели колёса под платформой, пока тягач с большим танковым прицепом тащил их «Коробочку» вперёд. Впервые они выбрались так далеко в пустоши третьей рокады, где до западного побережья оставались жалкие мили, а Кладж уже полмесяца как устроил им прощальный салют.

— А какого жеребчика ты хочешь? — спросила Тето.

— Голубого. С оранжевой гривой и пушистыми ушками.

Это клёво, что пони такие цветные, а у некоторых шёрстка словно утренний океан.

— Мне белого хочется, — Тето призналась. — Белого-белого, как снег с картинок. Чтобы вкусно готовил, заплетал гриву и делал массаж по вечерам. Такого я никому не продам. Я даже куплю ему кобылку, чтобы не было скучно. А пока кобылки не будет, можно, буду делиться с тобой?

— Конечно, подруга.

Они разговорились. Спустя, без шуток, три года вместе, Тето наконец-то оттаяла. Она страшно ревнивая, как оказалось. Сжав зубы она держала в себе ненависть к сестрёнке, но ни разу не ударила её. А потом с ошарашенной мордой обнаружила, что штабные жеребята, вообще-то, не горят желанием быть натянутыми на большой взрослый хуй; а тем немногим, кто не против, в общем-то всё равно с кем ебаться. У них просто чешется, и они убегают то к рейдерам, то к зебрам, а потом удивлённо трогают подросшее брюшко и отчаянно плачут, когда оказывается, что беременным не место в походе, и батальон уходит без них.

Но таких всего трое: другие предохраняются, другие берут пример с Квинты и требует от своих жеребчиков пользоваться резинками. А те и не против. А Нир смотрит на это, сжимая зубы до желваков; долго считает на большом довоенном калькуляторе; а после собирает их всех вместе, чтобы сказать главное: «Племя выживет, если у нас будет хотя бы дюжина жеребят нового поколения. У нас родится — трое. Пути назад нет. Мы или выйдем в мир лугов, или племя умрёт».

Вот, даже так. И Квинта как-то виновато опускает взгляд, да и ей самой не всё равно. С одной стороны, три года, это целая жизнь; а с другой стороны, жизнь уже подошла к половине, и вот в горле начинает побаливать, на языке всё чаще появляется мерзкий привкус, а там и до первой опухоли недалеко.

«Бип!» — пискнула танковая рация.

— Ребята, готовьтесь. Место назначения отмечено как высота «Барханы». Мы выходим из построения с поддержкой «Выдры» и «Чайки». Меняем циркулярный позывной.

О, время переговоров! С Льдинкой, с Вишенкой, с остальными самодовольными кобылами, которые будут стоять в своих страшных чёрных доспехах и смотреть на них свысока. А сами скрытные-скрытные, всего боятся: открыто на камеру говорить не хотят, и даже рычат на Нира по рации. Мол, щенок, ты там совсем зазнался! Мол, нахрена план гробишь, думай что творишь!

Но наш светозарный тоже упёрся. К добру, или к пиздецу, но наместница всё узнала: и о том, как её снимать собрались, и о том, что поняхи — скоты без чести и совести, пока их кованным копытом не прижмёшь. В итоге столица расщедрилась: в наступательной операции «Ошенсайд» их сопровождал полный батальон танков железного легиона, тактические ракеты со специальными зарядами и даже истребители, аэродром для которых расчистили в песках.

А с той стороны работала пропаганда! Такая потешная, что они с Тето хохотали до колик, выкрутив радио так, чтобы слышали все. О, как пони заливали: «У нас все живут мирно и дружно, под одним небом и Солнцем, на общей для всех земле». — «А домик в Ошенсайде дадите?» — «Дадим!» — «Серьёзно? А два домика? Нас ведь много! Нас сто тысяч, самое меньшее! А можно весь Ошенсайд?!» — «Нуу… хуй вам, ребята. Может резервацию, а?»

Нет, так не пойдёт. Мы хотим сами покупать землю, где хотим и как хотим. У нас есть станки, есть заводы, нам найдётся чем заплатить! Мы хотим прав! Хотим уважения! А не ваших дурацких законов, которые обижают непонятно за что. Мы хотим взять Ошенсайд и назвать Капи-сайдом! Ну дайте пожалуйста! Мы даже забудем всё плохое и обещаем не резать пегаса на празднике большого Муураша. Вот видите? Мы не дикие! Сделайте же шаг вперёд!

Хуй там, не сделают. Шагают навстречу сильному, а маленького просто раздавят и дальше пойдут. Реально, господа. Дикость большого и сильного, это ко-ко-ко, его особенная культура! Это война благородных господ, правила, конвенции. А дикость ничтожества, это плевок в рожу, ошейник и клетка — чтобы сгнил там, скотина, не мешая благородным господам достойно жить.

Они старались быть сильными. Уже второй год они устраивали учения морда к морде с цветными, так что дрожали дюны. Манёвры, стрельбы, внезапные танки из песков. Да, мы тоже можем! Мы вас не боимся! И на пролёт разведчика над Кладжем мы можем ответить гонкой танков за вашим штабным броневиком.

Но когда пони в сто раз больше, это просто нечестно. Сколько мышке ни кусай кошку, исход один.

* * *

А здесь было шумно, в лугах, где начиналась граница Эквестрии. С громким жжу-жжу летали те забавные штуки, которых Арики называла шмелями; цвела лаванда; поглядывали зяблики из тимьяновых кустов. Вот только их домашний сверчок сбежал к ближайшей дюне и нервно смотрел оттуда, перебирая жвалами. И ей самой тоже было как-то неловко: все эти новые запахи едва не заставляли чихать.

— Ааа… кхм. Кумо, а представь на секунду, если вдруг окажется, что мы не созданы для чистого мира. Все эти хитрости с генами, которыми пичкали наших предков, все эти щёточки в горле, которые улавливают отравленный песок. Мы же дышим через тканевую маску в таких задницах, где пони откинется за час! Мы едим такую гадость, от которой их вывернет. Мы языком чуем яд в воде. Вдруг мы будем дышать, дышать, а потом падать, отхаркиваясь кровью. А вокруг будет колыхаться зелёная-зелёная трава.

Жеребчик молча указал на Нира и весело катающихся вокруг него близняшек. Все трое болтали о чём-то своём по-понячьи, развалившись на спинах, и ничуть не боясь моря высокой золотистой травы.

— Ну и кайфолом же ты.

Джин осторожно шагнула. Закрыла глаза. Побежала, И бежала до тех пор, пока кто-то не айкнул под копытом, а крепкие ноги Тето тут же сжались на боках. Они покатились вместе, сначала вдвоём, а вскоре и с присоединившимся к ним жеребчиком: который так смешно отбивался, когда они обе принялись облизывать и чесать.

Трава оказалась жёсткой, немного колючей, и почему-то солоноватой на вкус.

— Ребята, закругляйтесь! — это Арики орала. — У цветных от этого подгорает! А нам подгоревшие цветные не нужны! Нам нужны хорошие и ласковые цветные, которые всё подпишут, а потом не будут нарушать!

Кстати-кстати, это было её идеей: не бычить разом на всю Эквестрию, а прижать один маленький, приграничный Ошенсайд. Если вдуматься, какое им там в Новом Кантерлоте дело, что варвары кочуют? А тут очень конкретно, явно, зримо — варвары кочуют у ворот!

Чтобы поняхам не было так страшно, они накрыли танки маскировочным полотном, да и машины с тактическими ракетами запрятали подальше. Ещё очень важно, чтобы кроме местного мэра на встречу прибыли правильные пони: то есть те, которые знают Нира, и пусть люто-бешено на него злятся, но им хотя бы не всё равно.

А вот и они.

— Крысаны, стройся!

Она вскочила, подправляя шеврон. Другие тоже. Над золотистым морем дикой пшеницы вдруг поднялись десятки мордочек в парадных шлемах с латунными бляшками. А вот и планёр над головами — большой и серый, с торчащим из люка пулемётом — а на его крыльях полная дюжина пегасов в чёрной-чёрной броне. А из-за дюн выныривает второй планёр, третий, четвёртый — и какая-то совсем непонятная хреновина в арьергарде, которую окружают чёрные как дым словно бы живые облака.

— Раптор, — Квинта подсказала.

О, так вот как он выглядит, тот ужас времён Анклава. Джин о них читала, но никогда не видела сама. Впрочем, ракете похуй. У них были ракеты! Новенькие, переснаряжённые свежим топливом из Зебрики; а ещё снаряды, море снарядов для ствольной артиллерии, что так ждали гули Старого Ошенсайда. Которых пони обидели, что и стало поводом для больших совместных учений — а может и войны.

Планёры приземлялись, сминая траву. Пегасы тут же взлетали с их крыльев, начиная кружить свою большую карусель высоко в небе, поблёскивая оптикой и связками гранат; появились рогатые, по уши увешанные оружием; а потом и земные, таскавшие страшно массивную броню. А вот техники не было: дурные — между собой воевали — расколошматили себе всё.

— Ребята, я вас умоляю, стволами не тыкайте, — Арики отчаянно потела, расхаживая перед строем. — Всё должно пройти идеально. ИДЕАЛЬНО! А не как всегда.

Вот поднялась большая белая палатка, и от планёров к ним направилась троица переговорщиков. Впереди маленькая, некрасивая, с крошечным рогом; другая, в мундире, чёрная как смоль; а третья в чёрных-пречёрных доспехах. И ни одного жеребца в делегации. Ни одного жеребца! Эй, вы, поняхи, разве у вас здоровое общество, когда всем заправляют кобылы?! Нуу, у нас тоже наместница, но это вроде как исключение, — потому что такая мразь, что лучше уж власть дать, чем не давать.

Джин слышала, что главная у понях лично расстреляла сотни ни в чём не повинных рейдеров. Что разъебала и Анклав, и каждый свободный город на пустоши. Что все её теперь боятся и потому не хотят больше быть рейдерами. Что она старая-престарая, гораздо старше двадцати, а старой вовсе не выглядит, оттого что сидит в большой стеклянной банке, в какой-то летучей крепости, куда не пускают никого. Короче, вроде наместницы, воплощение зла.

Вот они встретились. С нашей стороны трое, где Нир был третьим; с их стороны тоже трое. Она прислушивалась, но слышала только отдельные фразы на понячьем, которого толком не выучила, да и те приглушённые. Ветер шумел. Ещё недавно она попробовала бы подкрасться поближе, но раз уж Арики так просила, не стоит. Они просто стояли, всей штабной ротой, напротив смотрящих с другой стороны поля пони в чёрной-пречёрной броне.

Она приметила того, с черепом на метке, который всё ловил её оптикой. Показала язык. Тот, чуть помявшись, показал тоже.

А у меня длиннее, а у меня длиннее!

— Джин, ну и задница же ты.

Ага, задница. Зато с длинным гибким языком! Кто-то из понях чиркнул по горлу копытом, и Кумо показал ему тоже, что делает копыто, когда связать из цветастой верёвки петельку и через неё пропустить. Поняхи загудели.

— Ребята, магазины нахуй! Гранаты отстегнуть!

Послышались щелчки. С другой стороны тоже. А она, сжав зубы, смотрела на уже готовых ломануться на них понях. Сейчас будет больно. Сейчас будет страшно. Потому что мы маленькие, а они большие. Вот что Кумо без автомата сделает с тем бычарой, который его на голову выше и на два копыта шире в плечах? Подпрыгнет? Лягнётся?.. А тот будет бить и бить, пока не захрустят кости, а если захочет, то так ударит, что как тыква расколется голова.

Это нечестно, когда цветные сильнее. Старше, больше. Чище пьют, сытнее едят!

Одинокая окапи вышла перед строем.

— Тето! — зашипела Арики, — Нахрен убью!

Та глубоко вдохнула.

— Эй, кто из вас самая крепкая задница?! Голыми копытами разъебу!

— Ой дурная… — Квинта рядом прижимала копыто к лицу.

* * *

Поняхи — тоже рейдеры. Вот что было самым сложным и нечестным, к чему никак не получалось привыкнуть. Эти бычары, здоровые как бизоны зарокадных пустошей, увешанные бронёй и оружием, смотрящие свысока. Ан нет, не говно какое-то подземельное, а такие же пустынные рейдеры: вроде как честные и правильные ребята, с родителями которых торговали наши родители, и даже изредка дружили.

Её папа тоже был из таких.

В одной старой книжке они с Квинтой читали, что когда-то в мире была не просто война, а «война хорошая» и «война плохая». Хорошая, это в которой всё вроде как честно. Встретятся армии, подерутся, под ор сражающихся чемпионов чуть потыкаются копьями и побросают камни из пращ. А потом разбегаются зализывать раны: кто первый испугался, тот и проиграл.

«Плохая война», это война подлая. Это война, где слабый знает, что проиграет в «хорошей войне», но просто не может отступить. Тогда начинаются смерти, горят деревни, висят головы на шестах. Здесь, в южных пустошах, так не воевали. Слишком большой ценой давались маленькие, чтобы смотреть на их смерти, а потом на угасание племени, которое от гибели отделяла лишь неполная дюжина рождений в год. С другой стороны, пони, это признанные мастера подлости. Их не победить в плохой войне! Но и в хорошей тоже. Их же в сто раз больше! А ещё они сильней, гораздо сильней.

Была одна страна на полуострове, которую другая страна называла колонией. Одни выращивали хлопок и делали пряжу, а другие красили ткани и продавали их обратно; одни собирали чай, а другие пили его по утрам. Наконец, первые взбунтовались, но у них не было оружия против винтовок, да и вообще ничего у них не было, только молчаливый протест. Стреляйте мол, мы не будем. Стреляйте мол, мы не купим. Мы просто станем жить так, будто вас нет, а мы сами по себе. Захватчики не выстрелили. Они не были такими уж плохими. С другой стороны, будь захватчики хуже, они просто посмеялись и перебили бы всех.

Но та страна хотя бы была нужна Эквестрии. А окапи южного Хреноземья вообще нахрен никому не нужны.

— Так, слушайте сюда, ушастые, — с диким акцентом рычал цветной сержант. — Дерёмся до первой крови. Дерёмся, пока проигравший не вылетит за круг.

Ну, по крайней мере у них были правила. Правила, это ведь признак «хорошей войны»? Пока все собирались в большой круг, а старшие обговаривали условия поединка, она подошла к тому жеребцу с черепом на метке. Посмотрела снизу вверх.

— Не бегайте так, — Джина попросила. — Do not run like this…

— Чего тебе?

Оу, язык знает!

— Вы как мины расчистите, толпой бежите. А мы специально так мины ставим, чтобы вас всех миномётами накрыло. Вот ты смотришь на меня, кривляешься. А я смотрю на мертвеца.

Зачем она это сказала? Вот зачем?! Нуу… просто обидно, когда у других чушь в уставах, а самоуверенности выше крыши. Учиться не хотят. Да и этот — тоже. Только фыркнул и отвернулся, сплюнул на песок.

Жеребчики. Жеребчики везде одинаковы.

Она вернулась к Кумо и его сверчку, прилегла на траву. Круг уже расчистили, обозначили границы, а Тето стояла напротив какой-то мелкой и кривы ухмыляющейся пегаски, которая красовалась, поднимая свою огненно-рыжую гриву лёгкими взмахами крыльев. Встав на задние копыта Тето загорцевала на песку.

— Ей пиздец, — Кумо буркнул.

— Она троих таких как ты раскатает!

— А у той крылья. Тето пиздец.

Прозвучал гонг, двое рванулись. Схлестнулись в центре круга. И вдруг пегаска оказалась сверху, изогнулась, оттолкнулась — и кобылица в песчаной форме улетела за круг по высокой дуге.

— Стоп!

— Эй!.. — Джин вскочила.

Ошарашенная Тето поднималась, опираясь на жеребчика, в которого влетела; а пегаска в центре круга стояла на одном копыте, широко раскинув крылья, а гриву поднимая огненной волной.

— …Это нечестно!

Поняхи улюлюкали, стуча копытами. Жеребчики рядом сжимали зубы. Вот вышел кто-то старший из Долины озёр, которого Джин почти не знала. Снова прозвучал гонг. Разгон, оскал, два схлестнувшихся тела — и втрое больший жеребец улетает за круг, с отпечатками копыт на крупе, а пегаска хохочет, показывая белые зубы и широкий понячий язык.

— Я порву её.

Это снова Тето. У неё такие узкие, вдруг покрасневшие зрачки. Звучит гонг. Она бросается, Быстрее, гораздо быстрее! На мгновение Джин видит, как старшая окапи хватает пегаску за шею, и тут же та взмахивает крыльями. По высокой дуге они взлетают над толпой. Сцепившись, они падают, слышится хруст; а пегаска сверху; она бьёт копытами, снова машет крыльями, легко сбивая захват — и падает дальше, из разодранного носа хлещет кровь.

— Стойте! СТОП!!!

Мгновение, и Джин уже рядом. Второе, и открывает аптечку. А Тето встаёт. Чёртова дура вообще не чувствует боли, а задняя нога у неё вывернута, волочится по земле. Ширнулась! Дважды ширнулась — нет, трижды. Ещё и чем-то понячим, от чего вообще непонятно что давать. Нормализующие. Пока что только нормализующие — укол для сердца, чтобы не откинулась прямо здесь.

Она вырывается! Да так, что четверо жеребцов едва могут удержать. А пегаска с другой стороны хнычет, прижимая копытами к морде наполовину откушенный нос.

Охуеть как повоевали, просто охуеть.

* * *

Как только Тето, лёжа в объятиях сестры, чуть успокоилась, Джина прощупала ей ногу и наконец-то смогла облегчённо вздохнуть. Вывих, всего лишь вывих. Одним плавным движением она вправила кость, наложила шину. С вывихами ей приходилось встречаться так часто, что уже и бросила считать.

Краем взгляда она наблюдала, как понячий санитар — рогатая такая синегривка — латает свою пегаску: в облачке сияния держа хирургические иглы, и одновременно вливая ей в рот большую зелёную бутыль. Лечебное зелье. Раньше их доставляли ящиками, так что хватало на всех; но в этих песках лечилки так быстро портятся, что хоть в свинец заливай.

Так что прости, подруга, настоящее лекарства — для серьёзных ранений, а не для тупых кобыл.

— Это наши первые начали?

Её спросили. Сухой кобылий голос с акцентом прозвучал позади.

О да, она могла бы много чего ответить: и кто начал войну; и кто первым продался злым немёртвым звёздам; и кто бомбил их деревни насмерть, снова и снова, так что немногие выжившие жались к ущельям среди этих сухих, скалистых гор. Но она ответила кратко.

— Это я первой начала насмехаться. А что?

Показалось копыто в чёрной броне, на котором висела понячья аптечка первой помощи. Хорошая, годная аптечка, лучше чем у них самих. Джин забрала её всю, спрятала в рюкзак. Затем всё таки вытащила ампулу с одним из двух своих лечебных зелий и сделала Тето укол.

Это всегда такое дикое зрелище, смотреть, как мускулы под кожей напрягаются, шевелясь как выводок червей, а затем срастаются. Время для тела оборачивается вспять. И вдруг стало интересно, что если каждые несколько минут пить по одному лечебному зелью, можно ли так жить вечно? По-настоящему вечно, снова и снова реконструируя ткани до того состояния, в каком они были несколько минут назад.

— Можно спросить, — Джин обратилась. — Полторы сотни лечилок в день, это очень дорого? В смысле, в производстве? Можно ли построить большой завод, чтобы они были дешёвыми как ньюка-кола? Просто… они помогают. Если бы нам везли целые танкеры этих лечилок, мы бы их покупали, и никому не пришлось бы умирать.

— Хватило бы и полусотни.

— А?

Джин оглянулась, разглядывая высокую кобылу. Та стояла без шлема, но по-прежнему в своей скорпионьей анклавовской броне. У неё были белые-белые, ломкие на вид волосы, а в уголках глаз сеть тонких морщин.

— …Полусотни доз достаточно, чтобы продлить жизнь на фоне хронической лучевой болезни. Но я не знаю способа, каким производство можно было бы до газировки удешевить.

— Всё ты знаешь, — Джин буркнула.

Вот она, например, знала, что патронов на складах как грязи. Что есть подземные цистерны, где до сих пор хранится пересыпанное какими-то хитрыми взвесями дизельное топливо. Что были раньше две империи, которые клепали винтовки как детские игрушки, а жар-бомбы пекли как пирожки.

— Извини, Льдинка, — Джин прижала копыто к лицу. — Я просто всегда лезу в задницу. Нир мне о тебе расказывал, а меня Джина-алугви зовут.

Вот и познакомились. И вовсе не такой уж страшной оказалась эта кобыла, которая люто материла Нира по рации, а он ей с не меньшей яростью отвечал. Пони, вообще, такие создания, что под них нельзя прогибаться; выебут и не заметят; а если поставить перед фактом: что, мол, или публичные переговоры, или без переговоров, то как миленькие прилетят.

Только камеру у неё забрали. Всё снимали старшие: с одной стороны столичные, с другой стороны цветные; а мокрые от пота штабные крыски уже ставили и помост, и столики с микрофонами, пока их цветастые недруги с ненавистью оглядывались, нарезая вокруг лагеря круги.

— А ты на него не похожа, — Джин призналась. — Если что, я давно подглядела, как Нир красит гриву. Это только он думает, что мы не знаем, что он наполовину пони. Я тоже из таких.

Старшая кобыла подняла её мордочку копытом. Ощупала шею. Холодно заглянула в глаза. А вот фигу тебе — вовсе не страшно! Будь ты хоть трижды бабушкой Нира, и хоть сто раз той, кто приказывала своим жечь наши деревни — не страшно, и всё тут. У тебя, вон, тоже в глазах обида. На тех ползунов, которые вдруг восстали; которые взяли и бросили в клетку; откуда пришлось смотреть, как среди земных растут выебанные земными пегаски, а затем рождают нечистокровных детей.

И нет больше Анклава. Кончился Анклав. Осталась только Эквестрия, где крылатые вынуждены жить среди грязнокровного скота.

— Вы не в ту сторону воюете, — Джина шепнула. — Давайте объединимся! Давайте просто скажем им, что не будем сражаться, вместе возьмём Ошенсайд и заживём как захотим.

Ну серьёзно, почему бы и нет? Неожиданный, но закономерный союз. Да и там, негодяям из большой понячьей империи, будет проще разом перебить всех проблемных, чем терпеть их заморочки, ухаживать и кормить.

— А может остров завоюем? Отвоюем у тех же Атоли! Будем есть водоросли, мидий и тех креветок, которые так любит Квинта. А если не найдётся острова, можно будет собрать весь наш флот и сделать огромную платформу с поплавками. Мы ведь умеем, у нас есть заводы, есть станки…

Только если всё так просто, почему этого не сделали раньше? Это только кажется, что в мире море незанятой земли. Везде кто-то живёт, и этот кто-то живёт под кем-то большим и сильным, а большие и сильные не любят пиратов в нейтральных водах. Вот, те же Атоли, однажды плюнули и наняли грифонов — перебили почти всех.

А ещё эта пегаска. Смотрит на неё как на букашку на земле.

— Мы не такие плохие, — Джина поднялась. — Ну и что, если мы продаём своих в рабство? А что бы вы сделали, если зебры купят одного жеребчика, чтобы он работал снаружи, а он потом вырастит еды для двоих?.. Я знаю, что бы вы сделали. Вы бы отобрали еду! А вот хрен вам, мы не убиваем своих по указке цветных! Мы просто живём общинами. Племя — всё. Один жеребёнок — ничто.

Джина сжала зубы. Это — ложь. Она не верила в то, чему учат других. Но у неё не было иных оправданий. Наверняка всё можно было бы сделать лучше, умнее, добрее. Но не сделали: не захотели, не смогли.

— Твой отец тоже был беглецом из Анклава? — Льдинка спросила.

— А? Нет, просто рейдером. Очень хорошим. Я плохо его помню, я маленькой была.

Она стояла, подняв взгляд на старшую кобылу, и просто не находила, что ещё сказать. Та не отвечала. Крылатая смотрела, словно те старшие зебры с Работного рынка, которые щупали её, кололи иголками, заставляли сдавать тесты, а потом оценили в пять искр и отвернулись. Мол, всё равно никто не купит — так и делай что хочешь. Дружи там, спи вон на лежанке, ходи на уроки; можешь даже поработать, тогда монетку дадим.

А потом ещё удивляются, отчего ребята подожгли город. Равнодушие даже хуже, чем большой хуй в задницу и в зубы метлу.

* * *

Дипломатия, это скучно. Только взгляните на них: сидят такие, в парадных мундирах с золотыми воротниками, лыбятся то на камеру — не сломалась ли, развалюха? — то одни на других. И болтают, то на понячьем, неловко коверкая сокращения, то по-зебрински, путаясь в падежах. Это всё от нервов. Это оттого что все они белозубо скалятся, а сами только и хотят негодяев хуями покрыть.

Когда всё закончится, придут скучные техники из столичных, сделают свою нарезку выступления, а поняхи свою. Что не нравится, вырежут, что понравится, может даже и повторят. И будут смотреть, довольные, одни с большого проектора в Школе дружбы, а другие в кинотеатре Работного рынка — и вообще-то всем будет похуй: одни придут туда только за воздушной кукурузой, а другие за бесплатной палочкой жареных сверчков.

— Хотите, я ей нос подправлю? — Джина вновь смотрела на пегаса с черепом на метке. — Я умею. Я читала о пластической хирургии и сама правила несколько рваных носов и ушей.

Тот смотрел свысока.

— Ну, это лучше сделать сейчас, чтобы хрящ сросся правильно. Потом заново придётся ломать. Ваш командир дала мне аптечку для подруги, я хочу отплатить.

Вышла их санитарка, спрашивая по-понячьи, что, мол, это за жеребёнок такой потрёпанный и чего он хочет? Да сама ты жеребёнок! Зашить даже толком не умеешь! Рог из жопы, иглы дрожат. Короче — поругались, и ругались до тех пор, пока не явился Нир, лично зашивать кривоносую пегаску, которая до сих пор то плакала, то просила зеркальце, то вышибала его из копыт.

Какие мы неженки. Тьфу.

Она вернулась к Тето и всё ей высказала. И что эта дура не стоила даже того, чтобы марать копыта. И что тырить медикаменты из сумки Нира, это последнее дело. И что можно было бы просто попросить, и она сама бы дала такую бодягу, что из пегаски бы говно в перьях посыпалось. И вообще, пошли ужинать уже.

Ужин на всех готовили Штабные крысы. То есть Арики, Квинта, и ещё полдюжины мелких кобылок, которые пока не удостоились того, чтобы по именам называть. Но со своим подай-принеси они отлично справлялись, и только Арики как всегда беспокоилась, расхаживая перед большим прицепом с походным котлом. Это сложно, знаете ли, приготовить ячменный плов, чтобы был вкуснее рисового. Чтобы мелкие суповые сверчки казались кусочками особенно нежного овоща, а дольки печёного ямса напитались пряностями и таяли во рту.

Поняхам понравилось. Ещё бы им не понравилась, когда они специально отбирали самый чистый ямс и самых-самых сочных сверчков, на которых дозиметр даже не пикает. Лишь бы неженки не просрались. Вот видите, мы заботимся о врагах! Если бы все противники заботились друг о друге, то плохие войны бы закончились — да и «хорошие» тоже: ведь на того, рядом с кем уже год как бегаешь по дюнам, как-то и не хочется оружие направлять.

Если что, то за драки их не сильно наказывали, а за направленный ствол — очень сурово. Чтобы как инстинкт было — видишь пегаса в чёрном, махни копытом, оружие опусти. Ну и с той стороны тоже. Такая вот странная подготовка к войне.

— Не понимаю… — Тето рядом клевала носом. — Честно, вообще не понимаю, что я должна делать, а что не должна. Защитить честь наших? Честь ведь для папы самое важное. Или никого не ранить, как он просил. Избить эту сучью недотрогу, которая нас убивает? А почему тогда он сам её не изобьёт? Почему все ей подлизывают, а никто не слушается меня?

Ну, блин, сложные у неё вопросы. Смотришь на эту кобылицу, смотришь, а у неё в глазах то мириады звёздочек преданности, когда любимый рядом; то это смущённое непонимание, а затем и вовсе апатия, когда остаётся одна. Словно взяли большую пушистую собаку и запихнули под шкурку маленькой окапи. А потом ещё Арики показывает тот учебник, по которому их Нир воспитывал. Который так и называется: «Дрессировка и натаска охотничьих легавых собак».

Хороший, кстати, учебник. Это очень благородно и правильно, когда младших воспитывают по учебнику, а не просто по наитию: не делая страшных ошибок, не причиняя лишней боли — и превращая в достойных окапи из племени Карии-атеки. Каждая из которых может погибнуть, но племя должно уцелеть.

Джин протянула подруге сахарок.

— А, спасибо большое, — та захрумкала. — Я должна извиниться перед той пегаской?

— Нет, не должна.

Извиняться перед пегаской. Хрр-тьфу! Всегда у них с Арики такое: с одной стороны Школа дружбы, где суровые Черри вбивают в головы, что мол, все разные, но все должны жить дружно; а с другой стороны отец с его военными заморочками и собственными хотелками, который так натянет, что под хвостом болит. А Тето потом признаётся, что ей просто хочется жить правильно и достойно, но она не совсем понимает, как работает разное у всех «правильно», да и «достойно», это как?

Может, когда приятно, да и друзьям хорошо?..

* * *

За один день переговоры не закончились, так что они укладывались спать прямо здесь же, поставив большую взводную палатку среди пшеничного поля и чирикающих вокруг лагеря сторожевых сверчков.

Джин долго смотрела на огни лагеря цветных по другую сторону речушки. Пересыхающей такой, не то что столичная, больше похожей на ручей. Она пряталась в кустах акации с биноклем, но тот пегас с черепом на метке всё равно как-то умудрялся её распознать. Лыбился, ухмылялся, показывал копытом — а потом наставлял на неё отсоединённый от винтовки оптический прицел.

Это нечестно. Как ему это удаётся?! Это пиздец как нечестно. В ответ она показывала ему язык.

— Джин?

— Как этот гадёныш меня находит, Нир? Это что, магия? Я слышала, у них какая-то хрень есть, которая ЛУМом называется, вроде как смотришь на экран, а там всех впереди видно. И ещё другая хрень, которая называется ЗУМом, или вроде того. Она время останавливает. Поэтому они на стрельбище нас обходят каждый раз.

— Не поэтому.

Жеребец поднял её, пересадив к себе на спину. Дал кусочек сахару, обёрнутый во вкусный мятный листок. Шею гривой почесал. Она обняла его тоже, прижимаясь разом и мордочкой о холку, и копытами о живот. Приятно же? Приятно! Кумо подрос, но и она тоже, так что любимый жеребчик отказывался таскать её на себе. Другие — тем более: особенно в племени, где две кобылки на одного жеребца.

— Давай меняться? — Нир заговорил, обернувшись к ней мордой. — Тето незаметно влюбилась в твоего жеребчика, поделишься с ней? А я буду твоим.

— Аа?!

Джин оцепенела.

— Но… это же неправда.

— Правда. Мне виднее, — жеребец потрепал ей ухо, а затем принялся объяснять.

Мол, любовь, подлая сука, и создающий её моноаминовый всплеск длится не дольше четырёх лет. Ровно того времени, которого в дикой природе достаточно на воспитания жеребёнка, после чего кобыла ищет нового партнёра, а старого старается избегать. Петелька становится суше, секс болезненнее, и удовольствия уже никому не доставляет, а мелкие подлые твари по имени «гены» зубоскалят изнутри.

— …Зная об этом, в Эквестрии я обучал дочерей слепой безоглядной верности. Но это верность мне, а не народу. Я боюсь, погибнув, утянуть их за собой.

Она обняла его крепче. Болтает, значит грустно. Вот она сама, например, делала подлости; Квинта замыкалась; Арики уходила в работу, а Тето пинала и пинала боксёрскую грушу с прицепленными крылышками, пока песок не полетит.

— Не получается? — Джин спросила.

— Ага. Говоришь с ними, говоришь, а в умах стена. Мы всё за всех знаем. Мы не ошибаемся. Мы сильнее, а значит мы правые, а вы будете жить по-нашему, хотите вы того, или нет. Стало быть умрёте до последнего, как бедные сайгаки. Слишком уродливые, чтобы хоть кто-то пожалел.

Сайгаки, это которые со смешными носами хоботком? Ага, так и оказалось. Нир был ходячей энциклопедией вымерших народов. Сохранить хоть что-то, сохранить хоть как-то — только об этом от него и услышишь. А личность, что личность, она как вспышка в ночи. Которая увидит свет, загребёт себе побольше личного счастья, да и угаснет, становясь ещё одной плиткой на ведущей к лучшему будущему дороге для своих.

— …Это игра с вероятностями, Джина, где только большие числа решают. Народ в полсотни тысяч, в нашем мире, это граница вымирания, которая лишь раз в столетие рождает гениев, равных мне. Десять миллионов — сила. Единственная доступная нам сила, которой мы должны как можно скорее достичь. Но не ценой счастья. Несчастная жизнь не стоит того, чтобы жить.

Он потёрся носом ей о лицо.

— Так что, Джин, махнёмся любимыми?

…

— Ну, не знаю…

Разве так, вообще, можно? Взять и перелюбить. Взять и по указке полюбить. Она спросила, и жеребец ответил: «Да, теперь можно». Быстрым шагом он нёс её к палатке, где уже поджидали все.

Большие как блюдца глаза Тето, вот что их встретило, когда они показались внутри. Высокая окапи подошла, осторожно взяла её за шкирку, стянула со старшего жеребца. Хлестнула по носу хвостом. Когда Нир подозвал настороженного Кумо, и взяв его сверчка на копыта начал говорить — Тето всхлипнула. Долго пришлось доказывать ей, что полуносая пегаска тут ни причём, что это не наказание, а всё ради её же блага.

Она не поверила. Собравшиеся вокруг ребята осуждающе заглядывали Ниру в лицо, но тот был твёрд:

— Хватит, друзья, хватит. Мы не должны ставить личное выше общего, ведь тогда не останется ни личного, ни общего, только кости на песке. Квинта, прислушайся и ты тоже. Я думаю, что нашёл решение нашей проблемы. Смотри.

Взяв свою докторскую сумку он достал жестяную коробочку из под менталок. Открыл, показал. Неровной грудой лежали маленькие таблетки, розовые такие, с оттиском улыбки на каждой из них.

— В одной дружба и терпимость. В двух нежность и глубокая, чистая любовь. В трёх — горечь за всех живых на этой земле.

Хмм… праздничные менталки? Нир так забавно смутился, когда она вспомнила это название. А потом принялся рассказывать, как уже третий год испытывает восстановленное по старому рецепту лекарство на пустынных слоупоках, добиваясь того, чтобы они выживали в естественных условиях, быстро вытесняя тех, кто доступа к менталкам не имел.

Эти большие, толстобокие создания становились умнее, доверчивее, нежнее к своим. И одновременно осторожнее. Если один погибал, другие не повторяли его ошибку. Если один обижал своих, то другие заставляли его принимать менталки, подмешивая в еду. После чего сразу же прощали. Они не мстили, а устраняли угрозы. Они не тащили себе самое вкусное, а делили пищу поровну на всех. Наконец, они помогали соседям, стравливая между собой худших и защищая тех, кто не ел других.

В конце концов они вернулись из пустыни, обчистили лабораторию с реагентами и угнали летучую лодку. Спустя три месяца из Эквестрии пришло письмо с извинениями, а потом и посылка, в которой было новое оборудование, бомба с менталками вместо тротила, и большой, украшенный ракушкой на голове глиняный слоупок.

Диверсия состоялась. Они… атаковали первыми в этой войне?

* * *

Джин лежала на ковре, смотря на баночку с полусотней таблеток. Нир приказал всем принять по одной, а когда Квинта вознегодовала, ткнул ей под нос копытом и всё высказал. И как она смеет презирать собственное счастье. И как смеет унижать других, старающихся ради неё. И как ради ничтожной гордыни губит девчонок, которые подняв уши слушают всё.

— Я?! Ты!..

Встав на дыбы, Квинта бегала по всем бешеным взглядом.

— Нет, ты! Ты показала нам, как мы ничтожны. Огромное тебе спасибо. Ну а теперь, когда мы нашли выход, время взять тебя за уши и тащить. Мы никого не оставим позади!

Он и правда взял зебру за ухо зубами. Но несильно, не больно. Крепко обнял.

— Мы все нуждаемся в воде и в пище. В общении, в безопасности, в близости и любви. В доминировании, власти, агрессии. В каждом из нас сотни потребностей. «Праздничные менталки» сделают устаревшими многие из них, зато усилят необходимые для выживания. Это чистый свет эмпатии, доступный каждому. Это кристально-ясный разум, нацеленный на сохранение жизни. Это счастье, бесплатное для всех.

Квинте вновь досталось копыто, прижатое к носу. Суровый-суровый взгляд.

— Трусить перед этим — позорно. Выбирай, ты с нами как равная, или будешь смотреть со стороны?

Она слизнула таблетку. Сглотнула. Показала пустой язык.

— Доволен?! — нос шмыгнул, слёзы выступили из-под квинтиных очков.

— Да просто счастлив! Мы их уделаем. Мы будем обаятельными, умными, внимательными. И они тоже, боясь нам уступить. Подсядут как миленькие, начиная с дипломатов и армии, и заканчивая стариками из парламента. С таким-то всплеском эмпатии они наконец-то прислушаются к нам, а мы сможем их по-настоящему простить.

Джин поморщилась. Вот любил Нир всё идеализировать, страшно любил. Хватался то за одно, то за другое — и чуть что получалось, уходил просто в жеребячий улёт. А между тем, мама учила её не трогать наркотики. Врачу — не положено, даже если очень хочется. Да и ребята из банды Горелых не раз подтверждали, какая же, дракон забери, это здравая мысль: укурятся до полусмерти, а ей потом откачивать, садя самых опиздошенных на цепь.

Она объяснила это товарищам. И отмахнулась, когда Нир горделиво указал на себя. Наварил — пробуй. Мир был бы лучше, если бы каждый горе-химик сначала сам пробовал всё, что другим наварил. Попробовал. Одну. Вторую. И даже третью. После чего подтянулись и самые настороженные ребята, и даже Кумо согласился, когда его домашний сверчок пожевал таблетку, чирикнул, но выплёвывать не стал.

— Дай угадаю, — Квинта хлюпала носом. — Теперь мы все перетрахаемся без резинок, наделаем племени кучу жеребят…

— Более того. Я синтезировал несколько довоенных противовирусных, у которых был указан занятный побочный эффект. После одних из них у окапи всегда рождаются двойни, а регулируя дозу другого можно выбрать, кого рожать, жеребчиков или кобыл. Наконец, третий работает как фильтр, давая быстрый и безболезненный выкидыш нежизнеспособного плода.

— Ааа…

— В столице я нашёл вирусный вектор с необходимыми генами, которые спасают зебра-капи от бесплодности. Это проблема была надёжно и безопасно решена. Полагаю, что наши потомки решат и проблему пони-капи, ценой чего будет всего лишь несколько десятилетий ожидания и несколько миллионов рабочих часов.

Квинта упала, прижимая разом оба передних копыта к лицу. Она как-то раз уже высказала Ниру, что, мол, ты начисто, просто в край ебанутый. Причём — на размножении! «Будто есть в мире что-то более важное», — он тогда возразил. Вот пчёлки тыкаются, цветочки тыкаются, сверчки тыкаются — а мы глаза завязали: ничего не видим, ничего не знаем, сидим в своём мертвячнике, и всё больше скатываемся к дикости, где остаётся только боль.

Или, хуже того, учимся у единственного толкового жеребца в племени, становимся умнее, получаем права и оружие, и уже вовсе не хотим рожать. Это ведь так низко, так унизительно — быть жертвой, плодящей новых жертв. И, безусловно, это так.

— Квинта. В нашу первую встречу ты говорила, что хочешь власти. Нет более достойной власти, чем власть над собственным телом, разумом и душой.

— Мне что, вторую съесть?!

— Хм… увлёкся, извини.

Джин сбегала за фотиком и щёлкнула это редкое зрелище. Стоят такие, друг напротив друга, и оба дёргают ушами, оба прижимают копыто к лицу. А лица пыльные, оттого что копыта не мытые: сухая белая приречная глина оставляет разводы на лбах.

— Я просто хочу нормальную семью, — Квинта вдруг сказала. — Ну, знаешь, зебра-папа, зебра-мама, трое маленьких зебрят.

— Расовые заморочки?

— Кто бы говорил!

Они убрали копыта от морд. Встретились взглядами. Кивнули друг другу. Да с таким видом, будто взгляд вдруг стал ясным-ясным, честным-честным, и передающим всё куда вернее слов. Квинта сбегала к своему рюкзаку и вдруг вытащила дневник, который никому не показывала, и даже ненавистных жеребчиков очень просила не трогать его.

Там были рисунки. Маленькая зебра с мамой, маленькая зебра с отцом — тоннели и снова тоннели рокадных бункеров, в которых Квинта находила что-то красивое, чего Джин никогда не могла понять. Но было и побережье, и фиговые пальмы, и даже домик, который выглядел как дверь бункера и холм с маленьким круглым окном. Рисовала Квинта не очень, но теперь просто показывала всем дневник и рассказывала, как сильно хочет большего. Более близкого. Более родного. Более своего. Не быть одной из сотни писечек чужого племени, а построить с любимым своей расы свой собственный дом.

— Нуу… извини тогда, — попросил прощения один жеребчик, который не извинялся никогда и ни перед кем.

Квинта приняла извинения, а потом извинилась тоже. За то что учит плохому, за то что не помогает, а только ест свой обед. Кто-то другой заплакал рядом, когда перед ним тоже извинились; а потом и другой, оглядывая всех вокруг взглядом больших как блюдца глазищ. Маленькую Люф долго утешали, когда она призналась, как же ненавидит это всё. Ниру тоже высказали, что с ним просто блядь страшно: оттого что такой здоровый, пристаёт к младшим, пользуясь своим авторитетом, а на мнение старших хуй ложил.

— Бери от жизни всё, — он напомнил.

— И от нас тоже?! — Квинта разозлилась.

— Вам мало того, что можете тыкать стволами во всё, что не нравится? Что выросли сильными, дружными и храбрыми? Что способны любого хищника нахуй послать?..

Кто-то прижал копыто к морде, кто-то фыркнул, кто-то зевнул. Но вот Арики рассказала пару историй о тётушке Черри из Школы дружбы, которая вроде и добрая: и слабого поддержит, и на плохого наорёт. Но сделать так, чтобы плохой поддержал слабого, хуй там, обломается. Вместо этого поставит большой штамп на бумаге, а после школы негодный жеребчик вдруг обнаружит, что у него один путь, в армию: служить на границы южного Хреноземья, где за один год платят как за четыре, а потом, отхаркиваясь кровью, помирать в двадцать пять.

Спор был жарким, особенно когда Квинта снова высказала своё. Но Арики с Ниром — умные, они умеют убеждать. И что львы нужны овечкам, и что овечки львам; и даже овечки с пулемётами могут вдруг обнаружить, что их стадо ведёт лев в овечьей шкуре, а под шкурой льва, если хорошенько дёрнуть, вдруг окажется испуганный черношёрстый баран. А затем всех хорошенько торкнет, и уже не важно будет, кто там лев, а кто овечка — все поднимутся над этой животной хренью. Ну а пока мы звери, почему бы и не трахать жеребят?..

Наконец, сверчковый Кумо сплюнул, да и притащил карту завтрашних учений. Развернул на столе. Смущённая Тето принесла фишки, разъярённая Квинта фломастеры. Послав к драконам львов с овечками все принялись чертить.

* * *

Всю ночь Джин смотрела, как ребята работают. Чертят, чертят, чертят — пути подхода, пути отхода. Чтобы если пони взбесятся, так ударить, что мало не покажется. А если не будут беситься, то ненароком кого-нибудь не зашибить. Кто-то приунывал, чуть ли не плача, насколько мы слабее, но ему давали очередную менталку, и уныние сменялось новой вспышкой ярости в глазах.

Джин считала. На бумажке она отслеживала, кому и сколько менталок достаётся. Она сказала «хватит», когда часы показали полночь, но нет — не прислушались. Второе «хватит!» она повторила в час, третье в два. Но когда очередной жеребчик пришёл к ней уже за четвёртой по счёту менталкой, просто дала по копытам.

— Всё! Кумо, отставить! Кумо, нельзя!

— Да не бойся ты так, — Нир вмешался. — там нет риска передозировки. От них сильная психологическая зависимость, но депрессии не будет, если применять регулярно. Это должно стать такой же естественной потребностью, как пища или вода.

Мог бы и помочь, наркоман упоротый! Она спрятала связку коробочек под себя, накрылась плащом, отвернулась. Всё, хватит, больше нельзя! Спать идите! Потом сами спасибо скажете, когда отходняк ебанёт.

И он ебанул. Оу, как он ебанул, как только наступило утро. Ошалевшие, большеглазые жеребята слегли пластами: никому ничего не хотелось, только плакаться перед испуганным сверчком, за всё то ужасное, что сотворили с природой. И перед зеброй, за то что сотворили с ней; и даже перед ней самой, за то что отворачивались от изрезанной шрамами морды; а Нир и вовсе клялся всё исправить, как только у батальона будет хоть сколько-то свободных средств.

— А теперь представьте, как вас эти менталки выебали бы, начни вы недельный заход.

— Слоупоки были в порядке.

— Да потому что они слоупоки, дракон забери! — Джин уже орала, обтирая влажной тряпочкой лица друзей.

— Плевать. Мы не в том положении, чтобы выбирать средства. С этим жить можно. Можно жить лучше, добрее, мудрее, а в будущем создадут и новые рецепты менталок. Это вопрос жалких миллионов, или пусть даже миллиардов рабочих часов.

Лады. Вот сделают — приходите. А пока берите пример с Квинты, которая только одну съела, и уже проплакалась, начинает помогать. И всё равно нехорошо ей, нерадостно: то на сверчка смотрит, бормоча что-то о бедных и заброшенных, которые кормили и оберегали всех; то у Нира спрашивает, как сильно его обижали в детстве, а когда тот отмахивается, мол, вовсе не обижали, сам всех обижал, Квинта не верит и ещё больше грустит.

Ёбаные экспериментаторы: даже от кошачьей дури был легче отход. Наконец, заглянула Льдинка, и Джин ей всё объяснила. Что всё, звездец, сегодня учений не будет — упоролись. А отойдут непонятно когда. Дальше они откачивали товарищей совместно с санитаркой из понячьей роты, которая и слов-то толком не понимала, так что пегасу с черепом на метке приходилось всё переводить.

Когда все наконец-то уснули, Джин просто растянулась снаружи, подняв копыта к глубокому безоблачному небу. Чирикали сверчки, напевали зяблики, Солнце уходило за горизонт.

— Как думаешь, кто из вас после Нира самые способные? — это Льдинка спросила, пристроившись рядом.

Такая странная особа. Она лежала, закинув копыта за голову, и даже не снимая свой силовой доспех.

— Да все мы, вроде как, лучшие. Кто совсем дурной, те в тыловой роте, кто поумнее, те в роте связи. В боевых ротах старшие, они совсем дубины. А в штабе — лучшие из лучших. Ну, какие есть.

С Льдинкой было неожиданно приятно говорить. Она всегда молчала, но в отличии от такой тихони, как Тето, спокойно отвечала на взгляд. А глаза такие глубокие-глубокие, как ночного океана холодная мгла. Страшная она, очень страшная — гораздо страшнее, чем младшие пони. Вроде как те могут ударить, а могут и не ударить, а эта бить не будет, просто сделает хрусть и шею к хвосту повернёт.

— …Нир пробовал гонять нас по военному. В шесть побудка, в семь пробежка, в десять в постель. Так себе получилось. Ребята не выдерживают, срываются на сверчках. Хреновые из нас вояки. Не думаю, что кто-то здесь в вашу военную академию вообще бы поступил.

— Я слышала, наместница убила твоих друзей.

— О да, — Джин ухмыльнулась. — Хорошо, что эта мразь уже помирает. Представляю, как она там ползает, отпаиваясь бочками лечебных зелий. Как её режут снова и снова, выбрасывая в вёдра чёрные комки. Как скоро она облысеет? Как скоро лишится кожи на морде, ушей, ног? Когда прекратит? Вот шутка судьбы — гулю не место у власти, а власть она любит, очень любит. Как думаешь, выйдет у нас безногий обрубок гуля, или же сдохнет совсем?..

Льдинка поднялась, натянула шлем.

— Извини, если прозвучало грубо. Не принимай на свой счёт.

— Да нет, я узнала, что хотела. Добрых снов.

Приятная, вежливая пони. Совсем не та, что материла Нира по рации. Вот бы все были такие! Вежливо бы пришли, вежливо бы познакомились. Угостили бы вкусным эпплвильским яблоком, а увидев, как мы тут живём, отозвали бы своих смертников от границы — они-то в чём так провинились? — и просто, дискорд их забери, дали бы всем право селиться в лугах и жить так, как нравится им.

Это что, так сложно, разрешить общинам собственные законы? Ну и что, если где-то там насилуют жеребят — пусть себе насилуют. Ну и что, если кто-то там упарывается? Да и хрен с ним, вдруг и правда упарываться лучше, чем не упарываться. А если кто-то с кем-то воюет, ну, ёпт, бывает и такое, что одни в сердцах убивают других.

Свобода же, дух Пустоши, все дела.

Пожалуй, было бы одно единственное, что она бы запретила. Рабство. Если жеребёнку хреново, на это есть волшебное слово «отъебись». А дальше плащ, дорога, тёплое Солнце на небе и дикие кукурузные початки, которые ничуть не хуже тех, что растут на полях.

Но что делать, если жеребёнок упоротый? Если его режут на части, а ему заебись. Что делать, если в войне нет ни капли рыцарства, а только обман, цепи и опустевшие дома. Кто-то становится сильнее, затем давит тех, кто послабже, а чтобы новые не поднялись, — объявляет Закон. Закон един для всех. Закон справедлив. Он гласит: «Слуги Императора достойны жизни». Закон суров: «Жизнь только для Императора и его слуг».

И вот, поздравляю, теперь у вас есть Император, который насилует непокорных жеребят. Который смотрит своим всевидящим взглядом из каждой камеры улиц и площадей. Который пустил свои щупальца вам в жилище, спальню, кошелёк. Который может отличить вас от миллиона других по тексту в полторы тысячи слов, по лицу, походке, мышлению. И раздавит, конечно же. А вы бы на его месте не давили в зародыше каждого потенциального врага?

Может, Пустошь не такое уж говно?

* * *

С одной стороны ужаснейший Император, совсем как его наместница из столичного бункера, а с другой стороны Дух пустоши, у которого жадная до жеребячьей плоти гнилозубая пасть.

Говорят, что был путь между этими двумя мясорубками. А ещё говорят, что Новая Эквестрия, помня старые ошибки, пытается его найти. Ну, и мы туда же. Нир всё возился со своими Праздничными Менталками, пытаясь их от чего-то там очистить, чтобы и отход был лёгкий, и торкало зашибись; а Льдинка тянула на себе все переговоры и организацию учений с обеих сторон.

У старшей пегаски даже стало что-то получаться. Мэр Ошенсайда ушла, успокоившись, а через пару дней из города стали слетаться местные жеребята. Они кружили и кружили над полем на своих фанерных планёрах, щёлкали фотоаппаратами, просили потрогать танки. Зебры из соседнего батальона слали их нахрен, но по крайней мере один единственный танк им трогать никто не запрещал. Ага, их собственный командирский танк.

Квинта даже фоткалась в своей водительской шапочке, в окружении удивлённых цветастых лиц.

Все быстро привыкли, что по лагерю штабной роты ходит неприметная пони в доспехах, которая подсаживается к разным жеребятам, расспрашивая обо всём. «Так будем город брать?» — у неё спрашивали. — «Будем, но потом», — отвечала Льдинка, забавно шевеля скорпионьим хвостом доспехов, и вежливо отстраняя тех жеребчиков, кто слишком досаждал.

Были стрельбы. Были манёвры танков по пустыне. Была и совместная с гулями Старого Ошенсайда артиллерийская подготовка, которая огневым валом дошла до очерчивающей границу Эквестрии реки. И вдруг, в один прекрасный день, обещанное «потом» состоялось.

— Эмм… ещё раз. Мы входим в город, а пони уходят? — Квинта охреневала, глядя на горделивого Нира большими как блюдца глазами. — Без взрывов. Без резни. Без стрельбы?

— А зачем? Они знают, что разъебут нас, потеряв с полтысячи пегасов. Мы знаем, что снесём Ошенсайд до основания, если до такого дойдёт. У нас есть жар-бомбы. У них мегаспелы. Нам всем есть что терять.

Кажется, это называлось миротворческой миссией. Вот приехали к гулям Старого Ошенсайда артиллерийские снаряды, и те очень хотят ими воспользоваться. Что их остановит? Мегаспелы? Хуй там. Родные окапи на улицах соседнего городка. Мэр которого ворчит, пыхтит, краснеет мордой, но признаёт, что загнали в угол. Танки-то рядом, а Новый Кантерлот далеко.

— Джин, да улыбнись же наконец! Первый шаг сделан! Скоро, очень скоро мы вернёмся с инженерной техникой. Мы будем строить Новый Кладж у излучины большой, красивой реки.

Ей казалось раньше, что она видела счастливого Нира. Неа, не видела. Он гладил радостно стрекочущих сверчков и таскал на себе улыбающуюся до ушей Тето. Он бросил наконец-то свои проклятые менталки, и просто рассказывал им об Эквестрии по вечерам. Рассказывал о цветных, среди которых есть и старики, по уши умывшиеся кровью; и совсем мелкие жеребята, которым стоящие у власти старшие уж точно не желают зла. Рассказывал о том, что драться с местными можно и нужно, но того, кто будет тыкать заряженной винтовкой, он лично до полусмерти уебёт.

— А что, если они выстрелят в нас? — спросил Кумо. — Если станут стрелять с воздуха? Если это будут не местные, а прилетевшие с другого края страны пегасы? Если изобьют насмерть, просто потому что могут и хотят?

Ёбаный кайфолом.

…

— Поэтому вы всегда и повсюду будете ходить вместе с ребятами Льдинки. Спать вместе с ними, есть из одного котла. Провокации будут, это я вам обещаю. Но первый выстрел предоставьте им.

Что же, было чертовски страшно, когда они с друзьями возвращались к танку, чтобы снять его с прицепа. Ещё страшнее, когда батальон миновал вторую рокаду, и травянистая пустошь вокруг вдруг сменилась на каналы ирригации и тянущиеся по обе стороны от автострады пшеничные поля.

Они миновали селение. Огромное, больше самого Кладжа, где на крышах сидели сотни разглядывающих танки цветных, а затем и второе, где колонна ненадолго застопорилась, когда вооружённая толпа попыталась её остановить. Но выстрелов не было — не успели. Пегасы в чёрных доспехах раскатали их в единственное мгновение, просто пройдя над толпой так низко, что скорпионьи хвосты сдёргивали шляпы, а крылья били по ушам.

В самом городе, где их встретила набережная белых лодок и ярко-белёных шестиэтажек, уже никто не мешал. Им дали целое здание, полное больших общих комнат, откуда, как видно, совсем недавно выселили жильцов. Им дали и площадь, чтобы поставить машины, где с одной стороны виднелись вереницы дощатых амбаров, а с другой стороны два высоких арчатых крана строили верфь.

Это напоминало столицу. Только без бункеров, без рабских татуировок, без трущоб.

Дни сливались, было непросто. Чтобы выйти за стены батальонного лагеря, нужно было получить сразу два разрешения, и пару-другую мрачных пегасов, которые смотрели так люто, будто здесь не окапи, а пустынные гули, которые ходят по улицам их родного городка. Чтобы поговорить с местными, нужно было… да лучше и не пытаться. Джин очень долго вымывала из гривы тот липкий, мерзко пахнущий помидор.

— Да что с ними не так? Всё же так хорошо начиналось?! — она трясла Нира уже через дюжину дней.

— О нас пишут газеты. А что пишут, можешь прочесть, но лучше не читай.

Она читать не стала. Всё равно по-понячьи не умеет. Квинта, вон, прочитала, и потом отворачивалась, пряча заплаканные глаза. Никто не выходил из лагеря, так что и драк не было, только толпа местных за воротами, и мелкие подлые пегасы, которые летали с полными корзинами тухлых помидоров над головой. Плац вонял как помойка. Они пытались его почистить, как только заходило Солнце, но на следующий день грязь приносили вновь.

Наконец, спустя две недели после прибытия в город, зашевелилась эквестрийская армия. Выглядывая из окон они видели корабли на горизонте. Один, второй, третий и пятый — и шестой, особенно огромный, который щетинился орудиями словно настоящий линкор. А на востоке, с другой стороны невеликого города, всё небо клубилось чёрными буревыми тучами. Огромные металлические конструкции показывались в облаках.

— Нам конец, — бормотал сжимавший своего сверчка Кумо, — Нам конец.

— Ну, с честью уйти, это тоже искусство. Прецедент создан. По машинам, друзья.

Нир приказал это на пятнадцатый день, когда Солнце уже клонилось к закату, касаясь стоящих на рейде кораблей. Все страшно спешили. Сама Джина потеряла подаренную Льдинкой аптечку, которая так и осталась где-то на батальонном медпункте, Квинта свой шлем, а Арики, позор на её голову, — всю униформу. Хорошо хоть догадалась влезть в запасной комбинезон одного из льдинкиных бойцов.

Кто-то заварил замок на выездных воротах, и они попросту снесли створки танком, кто-то встречался на пути, и они просто отшвыривали их с дороги, хватая зубами за крылья, и бешеными взглядами зыркая в глаза. Выстрелов не было. Один ведь не считается?.. Тот жеребчик держал револьвер в зубах, а увидев выныривающий из темноты танк, наверняка сам до икоты пересрал.

Тето обезоружила его мгновенно. Они с Ниром шли впереди колонны, не доверяя драки с местными уже никому. Если толпа не отступала, следом шёл наскоро оснащённый бульдозером танк. Квинта тихо дрожала на месте механика-водителя, но масса машины делала своё дело: наскоро собранные из бетонных блоков и арматурин баррикады складывались как карточные дома.

Улица армейского городка; набережная белёных шестиэтажек; снова улица дощатых амбаров и пустых рыночных рядов — и они вырвались. Новый Ошенсайд остался позади.

* * *

Никто не стрелял им вслед, никто не преследовал. Были только пегасы: сотни и сотни крылатых, чьи силуэты закрывали ночное небо. Они кружили огромным водоворотом, выкрикивали что-то сливающееся на своём певучем языке. В бинокль Джина видела у некоторых из них винтовки, но эти летели в их крылатой буре самым нижним слоем, сдерживая остальных. Пушки танкового взвода смотрели на удаляющийся городок.

— Мы облажались, — бормотала Квинта. — Но в чём мы облажались? Что мы сделали не так?..

Она не знала, что ответить, а устроившийся на броне Нир просто часто и глубоко дышал. Джина осмотрела его. Не ранен ведь? Не ранен?! Нет, только тот блеск в глазах, как у Тето во время драки с пегаской, и трущее морду копыто, из-за которого выглядывали сузившиеся до точек зрачки.

Без помех они миновали первое селение, и второе. Мост через реку. Границу необжитых холмов. Пегасы отстали, когда небо осветилось прожекторами, а зенитные установки второго батальона подняли многоствольные стволы. Вместе с зебрами они отступали дальше, вдоль границы Старого Ошенсайда, мимо воющих вдоль дороги одичавших гулей и покрытых настороженными сверчками пустынных дюн. Яркий полумесяц освещал заранее размеченный танковый путь.

— Мы… победили? — всё оглядывалась Квинта. — Мы возвращаемся домой?

— Да, мой нежный цветок пустыни, мы победили. Скоро мы будем праздновать этот день, как день воссоединения народов. День, когда полосатые рейдеры провели хуём по нежной понячьей писечке, а когда та испугалась, потрепали за ушком, да и оставили недоумевать.

Ну, вообще-то это выглядело так, будто они драпают, роняя кирпичи.

— Мы возвращаемся домой. Дипломатия за Льдинкой и Наместницей, но и нам с вами тоже многое предстоит сделать. Первое — праздничные менталки. Мы сделаем их лучше. Мы сделаем счастье доступным для всех. Второе — восполнение племени. Я вижу теперь, что работа растянется на многие годы, Новый Кладж на реке мы увидим уже глубокими стариками. Поэтому наши дети должны жить. Думаю, менталки нам здорово помогут. Наконец, третье, мы не должны терять единство и силу. Без помощи псов с их туннелями и кошачьей отвлекающей атаки близ Хуффингтона, операция «Ошенсайд» не состоялась бы никогда.

Тяжело дышит. Нехорошо.

— Арики, останови колонну. Нужно сделать перекличку. Нир, Тето, пошли в медпункт.

Она стащила их с брони, цепляя зубами за солёную, насквозь промокшую униформу. Осторожно подталкивая повела. Было очень страшно, что кого-то потеряли, что кого-то оставили позади, но когда они добрались до машины с алым знаком медпункта, перекличка уже закончилась. Ранений не было, все нашлись на своих местах.

— Джин, выслушай. Главная цель Льдинки в том, чтобы вытащить своих пегасов из ловушки этой мертвящей пустыни. С ней можно сотрудничать. Верных она не предаёт. Второй нашей целью было показать Эквестрии, насколько же её нынешняя армия нерасторопна. Их единственный батальон специального назначения надорвался бы против механизированной пехоты, резервисты не были готовы, а авиация ничего не могла сделать, пока нас прикрывали толпы запертого в городе мирняка. Мы теперь на передовицах мировых новостей. И да, старуху Айс Бриз выслушают, а её реформы армии по образцу Анклава примут, хотят они того или нет.

Как же всё у них сложно. Слишком сложно! Мама как-то раз говорила, что в политике, наоборот, всё очень просто: слабых ебут, сильные крепчают — а сложности городят только слабые, и не от большого ума.

— Кроме того, Джина…

— Слушай, мы справимся. Тебе нужно поспать.

— Хорошо.

Она уложила их с Тето на большом надувном матрасе. Том самом, который сначала с ней и Квинтой, а потом и в фургончике медпункта, проделал долгий-долгий путь. Успокаивающее друзья принимать не захотели, но и кот с ними, она и не ждала.

— Присоединишься? — Тето вдруг предложила.

К морде внезапно прилило кровью. Нет, просто нет! Джин выбежала за дверь.

Тихо она возвращалась к танку, вдоль стоящей с потушенными огнями колонны. Вот чуть забеспокоился сторожевой сверчок: из под песка показалась парочка совсем уж древних пустынных гулей. В балаклавах, в шлемах, почти совсем слепых. Что поделать, она подошла, позволила себя обнюхать. Своя мол, своя, уже столько надышалась, что и восьми лет не пройдёт, как буду с вами. Поэтому отстаньте, пожалуйста, не сокращайте и без того мимолётную жизнь.

— Город на берегу в той стороне, — она указала. — Вам совсем недалеко осталось.

Не понимаете? Ладно. Вууу! Копытом правым, копытом левым — вон туда, куда показываю, и говорю понятное всем «Вууу!» А это «вууу!» значит красивые закаты, набережную и столики, большой кинотеатр и много новых друзей. Так яснее? Вроде яснее. По крайней мере отстали, и уже не оглядываясь на колонну дальше побрели.

— Джина!

Оу, Тето. Растрёпанная бежит.

— Уже оттрахал?

— Слушай, я согласна! Забирай, если вы так друг другу нравитесь. Я всё понимаю. Вы оба пони-окапи. Вы роднее, ближе друг к другу. А мы с сестрой просто приёмыши. Мы даже никогда не узнаем, кто из рейдеров наш настоящий отец.

А вообще, классный был бы отец. Если бы не пичкал штабных крысок менталками, не грузил бы охуительными историями и не насиловал бы жеребят. Вот её отец, например, был супер-классный. Разве что убивать любил. Рейдеров там — нехороших — работорговцев, грязнопони каких-то в силовых доспехах, какие уже и не водятся теперь.

Наверное, они были вроде сайгаков. Слишком уродливые, чтобы хоть кто-то пожалел.

— Джина, ты, вообще, меня слушаешь?!

— А? — она мотнула головой. — Слушай, а мы правда в Ошенсайде никого не убили? Вообще никого?..

— Ну, вроде, даже никого и не ранили.

Вообще ошалеть. Провели танки в город мирового гегемона, просидели там полмесяца, под тихое охреневание всех мировых СМИ. А потом показали им хвостиком. И никого не убили. Вообще никого. Если бывает война хорошая и война плохая, то это тогда что? Идеальная война? Единственная достойная война?..

А они поймут, чего нам это стоило? После всего, что они с нами творили. Вспомнят? Захотят понять?.. Нет, конечно же, всем похуй на слезинки слабых. Но резко становится не похуй, когда проводят хуями по морде. И вот уже скоро рассвет, на восточном побережье встаёт Солнце, а большая белая пони удивлённо таращит глаза.

— ВОЗДУХ!

Свист. Огненные линии — струи бьющих в небо трасс. И вдруг удар, падение: Тето сверху, прижавшая её к земле. Взрыв в небе, и тут же следующий, грохот на земле. Эта плотная волна, вдруг ударившая по ушам, отрезавшая все звуки и оставившая только тонкий, пронзительный писк.

Джин видела, как что-то горит, оставляя всполохи, как проносятся рядом пехотинцы боевых рот. Как грузовики сходят с дороги, а танки выбрасывают из дымогенераторов густые, плотные облака. Она пыталась подняться — место санитара на медпункте! — но жёстко ухватив за холку Тето потащила её прочь.

Из безлистых, колючих кустов они видели рассеивающуюся по пустыни колонну. Пуск пары зенитных ракет, и единственную точку на дороге, которую поперёк пересекали кратеры, разметав довоенную насыпь. Обломки разбросало повсюду, догорало топливо попавшего под удар бомб заправщика и медицинского грузовика.

Звуки вернулись.

— …Слушай, Джин, всё хорошо. Всё в порядке, — говорила Тето. — Ты должна будешь опознать тело. Ты скажешь всем, что это он. А мы должны уходить, здесь нельзя оставаться. У них уйма планирующих бомб.

— Аа?

Она прижала копыта к ушам, пытаясь проморгаться. Кобылица с узкими как точки зрачками смотрела в лицо.

— Всё будет хорошо. Когда будет нужно, он отдаст приказ… через меня. Я следила за тобой. Ты точно не предатель. Не ты им выдала, что у нас есть ракеты. Не ты раскрыла, что мы пойдём здесь. Не ты подсветила цель лазером.

— Сколько… менталок ты съела?

Тето двинула губами, будто пытаясь подсчитать. Затем мотнула головой.

— Мы не тронем предателя. Благодаря нему батальон в безопасности. Мы возвращаемся домой.

Все вокруг шумели, все расходились в боевой порядок. Джин слышала, как Кумо через танковую рацию орёт приказы, а Арики с громкоговорителем передаёт команды отставшим бойцам. Взлетела осветительная ракета, перекрывая своим белым светом всполохи пламени. Пустыня была полна закутанных в песчаные плащи и блестящих оптикой фигур.

У них были погибшие. Были раненые. Нир погиб.