Триада Лун: Сбор обломков

Глава тридцать седьмая: Жертвоприношение

Внимание: это тёмная глава. Вы можете её пропустить, необходимые сведения будут повторены в следующих главах.

⚫⚫⚫

Ещё подходя к воротам покинутого убежища, они знали, что могут не вернуться: как минимум один из них уже точно не выйдет на свет Лун.

Более того, они знали, кто именно. Полагаться на случай и судьбу не приходилось — Спек вызвался сам.

В детстве он жил далеко от Метрополии, так далеко, что как Спек ни старался увидеть Её башни, поднимаясь выше и выше, Она оставалась за горизонтом. Тогда он мечтал спасти всех. Или помочь в спасении — но только чтобы не переселяться в город.

Он слишком любил свободу, простор на все девять ветров, берег океана — и сам океан. Рыбная ловля в обильный сезон, когда блуждающие острова тёмного льда смещают течения, а Синяя Луна, уважая их обитателей, надолго приглушает свет — это пища на сезон для всей семьи, это истории для обмена с друзьями по дальнему ветру, и одиночество для собственного сердца.

Городские приходили с гарпунами, рассаживаясь вдоль кромки лимана. Прибрежные с рождения знали и чувствовали, что вода не так уж отличается от воздуха, и оглушали рыбу в пикировании ударной волной.

Когда городские спрашивали, к какой из Лун он относится, Спек отвечал уверенно и открыто: «К Синей», не вдаваясь в подробности. Только однажды его поймали на лжи, и только тогда пони, лежащая поперёк его спины, настояла, что хочет знать правду — а узнав, не испугалась, и, в благодарность за всё, научила, как узнавать последователей Синей без слов.

С тех пор он обходил их — настоящих — по девятой дуге, а остальные вежливо не уточняли: в конце концов, каждый выбирает сам.

Впрочем, он был не так уж далёк от истины: в почти всех аспектах Синей — от медицины до творчества — Спек ориентировался, мог поддержать разговор, и даже сплести несложную магию, хоть и был пегасом. Для выгула городских этого хватало — их надо было всего-то довезти до дальней гряды, подождать у берега, пока соберут местные ягоды и повосхищаются хищными цветами, и вернуть на материк, не вступая в беседу, но зная, что деньги и статус заслужены.

Заходить в тёмные волны не испытывал желания никто из них, а тем более нырять — а те, кто знали, что вода совсем не так холодна, как кажется, держали это знание при себе и встречались со Спеком в совершенно других местах.

Именно поэтому, паря за спинами товарищей и над ними с камерой на голове, Спек не был испуган — он слышал голос Красной и раньше, когда они с родичами скрывались от блеска Лун в их полной силе под обманчиво-тонкой поверхностью воды. У него были вопросы к аликорну, но эти вопросы интересовали только его самого и не входили ни в очерченный план, ни в его собственное место в этом плане. Кроме того, он никогда не умел говорить красиво.

Говорить с Красной за всех должен был Энджи Фолт, что он и делал:

— Приветствую, леди. Мы пришли с ожиданиями и с надеждами.

— Я не исполняю желаний и не дарую сил, — мгновенно ответила Красная. — И не стану сильнее от вашей благодарности.

Единорог продолжил:

— А если, например, вернётесь на небо?

Красная шагнула вперёд, но белёсый воздух изнанки остановил её — и тем не менее Спек ясно видел, как поверхность зеркал выгнулась наружу, пошла радужными разводами; но Красная отступила, и граница осталась целой, хоть и потревоженной.

— Я… не нуждаюсь в этом, — ответила Красная, гордо подняв голову и шевельнув бесполезными крыльями. — Глазами ваших двойников, разводами ваших снов, отпечатками ваших страхов я и так вижу, что происходит в мире, и он мне неинтересен.

И всё же её голос дрогнул.

— Ученики? Последователи, как у прочих Лун, — осторожно продолжил единорог.

Красная чуть повернула голову, тем отвернувшись от Спека.

— Вы предлагаете себя? — безразлично спросила она, снова опустив взгляд к покрову почвы. Маленький вихрь ос сплелся перед её лицом, опустился на него; запутавшись в шерсти, они не жалили, и Красная их словно бы не замечала.

— Много больше. Ваша собственная школа. Открыто разрешённый путь для желающих связать себя с вами, хотя бы для немногих.

— Луны никогда не пойдут на это. Но вы меня заинтересовали, — тон Красной, впрочем, оставался сухим, безжизненным.

— А может, жизнь? — с ударением произнёс Энджи. — Что вы выберете, вернуться на небо, на место, что ваше по праву… или жить среди живых, а потом вернуться в поток возрождений?

Красная рассмеялась, коротко и зло, и Энджи отступил назад.

— Я давно уже среди живых и там останусь. Я ваша вечная спутница, ваша болезнь, ваше отражение. Вы думали, что я не найду ни одной лазейки?

Спек подкрутил фокус на лицо Энджи — прищур зелёных глаз, свет магической ауры, блеск многослойных защитных полей, бесполезных против Красной, и всё же могущих дать лишние три удара, чтобы выпасть с изнанки в реальность.

Единорог продолжил, потеряв волну разговора, но пока не сдаваясь:

— Значит, небо? Скажем… Несколько девяток циклов, назначенных вроссыпь по кругу, но каждый круг по столько. И в эти циклы вы сможете быть на небе.

Красная казалось, задумалась над предложением, но несколько ударов спустя подмигнула Энджи и снова рассмеялась:

— Я и так заберу небо себе — со временем. Мне незачем торопиться — время на моей стороне. Это вы пришли ко мне как просители. Меня всё устраивает, — и осы разлетелись в стороны, образовав узор шестиугольников, неровных и непостоянных. Голова болела от одной попытки всмотреться в них. — Вам нечего мне предложить. Говорите, что вам нужно, и закончим на этом.

Энджи вздохнул; сделал несколько шагов ближе к границе зеркал. Циклон спустился к совершенно обессиленной Верди, и остался рядом, ближе, чем это было бы вежливо, но ровно так, чтобы делиться теплом. Красная перевела на них взгляд, прошептала что-то, что не уловили ни микрофон камеры, ни уши Спека, и снова отвернулась; термиты сползлись к её груди, оформили собой щиток.

— Чёрная Луна хотела бы с вами помириться. По известным вам причинам, Она испытывает большую вину, чем…

— Мне безразлично, что она испытывает! — отрезала Красная.

Единорог кашлянул и продолжил:

— Она знает, что пока не время. Что вы чувствуете себя неуязвимой. Но позже — позже, когда другие пони предложат вам то, что будет вам нужно — вы примете их дар и не откажетесь из одной только злости.

— Вы закончили? — спросила Красная после молчания.

Энджи не стал отвечать, и Спек понял, что почти не дышит в ожидании.

Потом Красная продолжила:

— Я услышала, запомнила и даже впечатлена. Никаких обещаний — вы же первые будете в обиде, когда я их нарушу. Но вот мои условия. Выполнять их или нет, решайте сами. «Каждый выбирает сам», разве нет? — она улыбнулась, и в улыбке на мгновение промелькнула тоска. — И я ничем вам не обязана. Но вот мои слова для ваших Лун — усвойте их, примите как есть и передайте в точности, потому что других не будет.

Её слова выползали из зеркал, сплетаясь на полу в извращенном подобии знаков Чёрной Луны; штрихи пожирали друг друга и тут же размножались в растущей желтовато-красной массе, доносили до глаз лишь впечатление, но не истину. И всё же, в них звучало больше силы, чем мог выдержать обычный пони: Это были слова аликорна: Красная заявляла о своих правах, она коротко и ясно объясняла, чего хочет.

— Вы дадите мне время на небе, и тем право доносить мой свет и мои законы тем, кто хочет их слышать. Вы не сможете дать мне равное время, и о равенстве я не говорю — но волю уступить мне моё я увижу и пойму.

— Вы пожертвуете силой хотя бы одной из Лун, и тем осмелитесь нарушить равенство вашей Триады. Вы не сможете донести это до пони и изменить ваши каноны, о признании ошибки я и не говорю — но волю уступить мне моё я увижу и пойму.

— Вы дадите мне место, и тем подарите земли, чтобы присматривать за ними и заботиться о них, — теперь слова Красной возвышались над ними на девять шагов, всё ещё оставаясь неясными, но пронзительными, как крик укушенной пони. — В реальности, кроме самого убежища, которое я не трону, земли на две трети рейда вокруг если не мои, то точно не ваши, и никто не строится на них и не заселяет их. Вы не сможете сказать, что это земли Красной, и об уплате цены я не говорю — но волю уступить мне моё я увижу и пойму.

— И наконец, я беру жизни, которые могу взять — тем более, что их предложили. Но я взяла бы и без этого. Четверо из вас посланцев — мои, а пятый донесет до Лун мои слова.

— Таковы мои условия. Я не обещала ничего в ответ, и этот путь для разговора больше не откроется, но если вы исполните их, а потом найдёте мою наследницу среди живых и предложите ей то, что будет достойно внимания — то к вам отнесутся так, как если бы вы меня не убили, и я могу решить, что вы стоите внимания, а мир — нашего сотрудничества.

Энджи, пятясь всё дальше и дальше в глубь изнанки от слизистой паутины слов, успел только сказать «Да, но...» когда паутина символов ринулась вперёд, распадаясь на глазах.

Разноцветная пёстрая масса — муравьи, пауки, осы, слизни, многоножки и их вьющиеся и низко жужжащие сочетания, которых не было и не могло быть в мире — выплеснулась из сети, нависла над пони, обрушилась и покрыла с головами. Над пегасом и земной пони два удара висело «окно», как будто Красная не хотела или боялась тронуть их. Спек увидел, как они смотрят друг на друга — снизу вверх и сверху вниз, тянутся друг к другу в страхе и любви.

Потом окно закрылось. Фрактал встал против волны, прижался к полу, выставив к туче лишь голову; невыносимо яркая неоновая синева его ауры в треугольных узорах окутала всех четверых и держалась достаточно долго, чтобы показаться неодолимой; он кричал, чтобы Энджи помог ему уйти, но ему было отказано: «Красная назвала свою цену».

Затем время иллюзии истекло, и свет погас. Из-под шевелящегося многоцветного хитина донёсся крик Энджи: «Улетай!»

Красная, видимо потеряв интерес, развернулась и скрылась среди сплетающихся теней. Только потом Спек понял, что крик Энджи был — для него.

Спек по инерции вёл съёмку ещё несколько ударов; и ещё девятикратно дольше — он ждал, что тоже погибнет. Потом метнулся к зеркалам и попытался уйти следом за Красной, вонзившись в них на полной скорости, как в детстве — в океанские волны; но уже не было ни леса, ни отражений, только бесцветный серый сумрак, и едкая кислая вонь позади.

До тех пор пока изнанка не выплюнула чуждую для неё жизнь вниз по течению в реальность, он отвлекал себя бесполезной уборкой, и невыключенная камера зафиксировала это тоже. К тому времени он уже начал каменеть, но не считал это особенно важным; в любом случае, процесс прервался, как только он выпал с изнанки, и он потерял только половину каждого крыла и часть передних ног.

Отряд дезинфекторов нашёл его на пороге лаборатории. С них началась восьмая эпидемия эры Умеренного Развития по исчислению Синей Луны. Третья по числу пострадавших, крупнейшая по ощутимой опасности и последняя, ускользнувшая из первичного очага. Последняя за всю его долгую жизнь, растянувшуюся на две последующих эры, почти на три квадратных девятки кругов, в три раза дольше среднего пегасьего срока, вдвое дольше официального рекорда.

Он донёс послание до каждой из Лун, и не один раз. Он не забыл ни слова. И больше никогда не поднялся в воздух на собственных крыльях: хоть камень со временем и уступил место плоти, а цвета вернулись на шерсть, холодная тяжесть неизбывно оставалась в нём до самой смерти, несмотря на все усилия Вестников.

Он принял это спокойно, зная, что дело не только в слишком долгой задержке на изнанке: знаки внимания Красной были Лунам и их последователям практически неподвластны. Но об этом он не сказал никому — Луны знали и так, а всех прочих это не касалось. Впрочем, со временем у него появились друзья, знакомые, ученики, и двое глубоко любящих его пони, чтобы вместе смотреть в небо.

Кроме того, всю жизнь он хранил молчание об ещё одной детали, упомянув её лишь в завещании.

В его редких, смутных и горько-радостных снах его бывшие крылья носила Красная.