Алый Солнечный Свет - Том I: Расслабься / Scarlet Sunlight Vol. I: Relax, Take it Easy
Глава X ANOTHER BRICK IN THE WALL Часть I
ГЛАВА X. ANOTHER BRICK IN THE WALL
Часть I.
«Всякая жизнь в первую очередь ценна не тем, что её чудовищно трудно сохранить, а потому, что её чрезвычайно просто уничтожить»
Во тьме глубокой ночи, в непроглядно густой чаще вековых деревьев, заботливо укрытая покрывалом из крупных зелёных листьев и пышно раскинувшегося мха, подле Хакима стоит одинокая, но весьма уютная хижина. Окна сего монумента традиционной культуры пони, гармонично красующегося своей естественной красотой средь роскошного ансамбля природного хаоса, тускло подмигивают лесу вокруг тёплым лаймовым сиянием, в ответ которому слышится лишь завораживающий своей красотой полуночный зов обитателей, особенно успокаивающий слух стрекотанием мелких насекомых и треском сухих кустиков. Воистину волшебный лунный свет одаривает открытые поляны животворящим потоком серебристого света, и влажная травка будто бы оживает на глазах, будучи лелеемой широкими лепестками своих наиболее симпатичных подруг — пёстрых лилий, непомерно длинные стебли которых то и дело обматывают близстоящие деревья, сотворяя на девственной коре великанов завидные в своей естественной красоте изумрудные орнаменты. Еле завывающий в столь позднее время ночной бриз, нежно обдувающий жёсткую шёрстку местных зверьков и побеги живой растительности холодом далёких океанских волн, подобно заправскому художнику, пишет на гладких водах тонких ручейков и крохотных прудиков свои картины, узоры которых столь величаво блистают во тьме ночи, будучи освещёнными лучами матери Луны, что порой кажется, будто бы сам лес этот вовсе и не дикий, а весьма и весьма культурный. Будто бы в самой гармонии элементов этой самой дикой природы и есть величайшее проявление так называемого чистого искусства, сотворённого, однако, как бы то иронично ни было, без единого шага или вздоха цивилизованных пони.
Бульк! Из залов хижины, столь славно вписывающейся в необузданность нравов влажного леса, доносятся звуки усердной работы её вечного обитателя: изредка прерываемый тихими постукиваниями шустрых копыт, поистине очаровывающий своей необычностью гул разгорячённой варочной стойки. Не менее часто из-за оконных ставен, пропахших ароматными смолами и маслами естественного происхождения, доносятся шорохи сухого листа, вслед за которым обыкновенно следует тонкий хруст какого-нибудь растительного компонента, измельчённого копытами трудолюбивого зельевара до состояния удобоваримой трухи. Иной раз особенно удачливый взор проходившего мимо путника, оказавшись прикованным к чистоте внутреннего убранства столь загадочно расположившейся хижинки, имел возможность увидеть процесс сотворения волшебных эликсиров во всей красе своей простоты. Полный таинственности тёмный силуэт, стоя в отдалении от окон, удачливо вальсируя меж потоками света, дарованного восковыми свечами, то и дело помешивал своё варево уверенными взмахами крупной деревянной ветви, пока внутрь будущего эликсира всё интенсивнее сыпались тонкие побеги пёстрых цветков. Кружившиеся в урагане бурного течения лазурные лепестки источали в воздух над собой еле приметную полупрозрачную дымку, и потому всё очаровывающее великолепие и без того завораживавшей картины в момент созерцания подобного приукрашивалось толикой сказочности.
Однако внушающие страх легенды о неприступных чащах Вечнодикого Леса, вопреки всем красотам природы оных, и по сей день живут в сознании городских пони. И потому дремучие дебри этого опасного, но в то же время полного жизни заповедника дикой природы наиболее приближённые к цивилизации пони предпочитают обходить стороной, не имея никакого желания знать, что за красоты сокрыты во тьме запретных зарослей.
Дом Мисс Твитчинг Дэйлайт. Ранее утро. До пробуждающей звонкой трели будильника остаётся около часа. Лёгкими поглаживаниями заботливой небесной матери тёплое рассветное солнце, прорываясь в личные покои тихонько нежащейся госпожи сквозь полупрозрачные шторки с орнаментом желтоватой морской волны, не теряет попыток пробудить ту ото сна. Еле приметный холодок утреннего воздуха гладкими дуновениями зелёной улицы касается растрёпанной гривы спящей особы, изредка содрогая её пурпурные локоны, в то время как само тело расслабленной леди, под стать её строгому характеру, не позволяет себе лишних колыханий в час тишины и покоя. Подле широкой двуспальной постели, на высоком комоде, искусно выкрашенном оттенками тёмного елового одеяния, выжидая своего часа, лежит гламурный журнал новинок провинциальной моды, из-под громких заголовков которого, цепляя взор пёстрым одеянием и элегантно подмигивая фотографу, выглядывает юная кобылка в тонком вечернем платье, обворожительно склонившись ниц в весьма горячую соблазнительную стойку. Чуть поодаль, словно бы сопровождая своего соседа по моде, на верхушке прикроватного шкафчика, накрытого белой скатертью с тонкой голубенькой каймой, виднеется грубо огранённая стеклянная ваза, полная алых роз. Иной раз глядя на пышные соцветия этих рубиновых красавиц, может показаться, будто бы сам воздух спальни, полный нежности их медового амбре, соткан из незримых ароматных нитей природного изящества…
В самом деле, отточенной годами дисциплинированностью мисс Дэйлайт в ситуациях, подобной этой, остаётся лишь тихо восторгаться, потому как, глядя на сие впервые, любой здравомыслящий пони поставит под сомнение сам факт её расслабленности. Обездвиженные сладкой негой[1] конечности, кажущиеся болезненно скованными, еле подёргивающиеся мышцы строгой мордашки, лишённой всяческих эмоций, точное и ровное дыхание, подобное работе часов, – всё, казалось бы, однозначно указывает на сбой релаксационных процессов в теле мисс Дэйлайт. Быть может, так оно и есть: в конце концов, даже у столь крепкой и физически подкованной особы могут возникать проблемы со сном, обусловленные её шаткой психикой. Однако, если же расценивать слова самой Дэйлайт как истину, её ночной отдых не терпит никаких проблем: подобная строгость, взращенная в ней с годами, вопреки мнению многих, позволяет ей избавить себя от нежеланного дискомфорта, лунатизма и даже травм, что могут ожидать её в качестве последствий «дёрганого» сна. Так или иначе, столь строгая поза, в коей, подобно восковой фигурке, привыкла восстанавливать свою бодрость жёсткая леди, вопреки всем странностям оной, вызывала искреннее умиление.
— Доброе утро, мисс Дэйлайт! – тихонько прошептала на ухо своей пациентке бесцеремонно нависшая над постелью Прудэнс, неспешно оправляя свободным копытцем строгий салатный хвостик своей мягкой гривы. – Вы помните, что сегодня за день, а, мисс Дэйлайт? – не теряя надежды воззвать к подсознанию своей собеседницы, безо всякого стыда продолжала низенькая психолог, приковав свой ехидный взгляд к тонким ворсинкам напольного ковра, собравшего на себе тёплые, но тусклые лучи только подоспевшего рассвета. С не менее высоким интересом засматриваясь на красочные пейзажи утреннего Хакима за окном, юная земная пони попыталась обратить внимание спавшей особы на лазурь ясного неба, потирая копытцем еле приметные тени от цветочных горшков на белёсом подоконнике спальни. – Сегодня день вашего визита к господину Ричу, помните? Вам нужно вставать! – и, начав потряхивать тельце славно отдыхавшей леди, испытывавшая судьбу Прудэнс, еле сдерживая смех, расположила на полу пред собой ведро ледяной воды.
Горевшие от стыда щёчки земной пони тут же залились алым румянцем, и, пока её счастливый взор наблюдал за лёгким пошатыванием тонких оконных шторок, в комнату влетела крохотная пушистая птичка бурого оперения, внешне походившая на мягкий шарик с вздёрнутым кверху коротким хвостиком. Забавно озираясь по сторонам, маленький зверёк, попавший в спальню через приоткрытую входную дверь, осторожно вышагивал по низенькому журнальному столику подле зеркала для макияжа, изредка пачкая свои тонкие непутёвые лапки желтоватой пудрой из раскрытой косметички. Вдоволь насмотревшись на то, сколь неловко себя чувствует милая кроха, оказавшаяся в липком креме, нежно просмеявшаяся психолог, предварительно отдышавшись, наконец принялась за дело. Желая вернуть своей пациентке должок, она в очередной раз небрежно нависла над неподвижным телом сурово выглядевшей единорожки, принявшись щекотать ту её половину, что соседствовала с вёдрышком, полным бодрящей ледяной водицы. Не в силах сдержать свой смех, веселившаяся земная пони то и дело останавливалась, тихонько отсмеиваясь внутрь рукава белой рабочей рубашки, пока её длинный галстук продолжал небрежно свисать с шеи, подобно её гриве, коль та была бы распушена, касаясь тела спящей особы где-то в районе шеи.
Глаза Дэйлайт, туго обхватившей ненавистный галстук полем могучего телекинеза, молниеносно распахнулись, явив ясному взору остолбеневшей Прудэнс донельзя сухую морду только проснувшейся пациентки, за пеленой нейтральности которой, однако, безо всяких сомнений горело желание уничтожить то, что посмело нарушить её покой. Прудэнс нервно сглотнула. Дэйлайт же, медленно оборачивая свою тяжёлую голову в сторону прикроватной тумбочки, первым делом кинув пустой взор на круглый будильник со смешным носиком, спустя пару тяжелейший секунд молчания, отрезала:
— Мисс Прудэнс, уж простите за вульгарность, но какого сена вы забыли у меня в спальне в такое ранее время?
— О-оу, м-мисс Д-дэйлайт! – тут же изрекла напуганная психолог, к своему счастью, приметившая, что ведёрко ледяной воды находилось вне поля зрения её собеседницы, полуприкрытые глазки которой, меж тем, вкупе с лёгкой озлобленностью на мгновение внушили в низкую кобылку истинный ужас. – А-а я пришла пробудить вас! – восстановив своей речи должный уровень уверенности, ловко подметила та, что, впрочем, не было так далеко от правды. – У вас же сегодня важный день, и потому я пришла удостовериться, что ваше утро пройдёт, как по маслу! К тому же, — гордо взведя к потолочной люстре ведущее копыто, она прикусила свою нижнюю губу, готовясь произнести нечто совершенно важное, — мои наблюдения за состоянием вашего тела во время сна позволило мне собрать немалый объём важных данных касаемо вашей болезни!
— Похвально, — выдержав достаточно тревожную паузу, сухо отрезала тепло улыбнувшаяся единорожка, медленно опустив свою тяжёлую голову назад на мягкую подушку, по всей поверхности которой тут же расстелились взъерошенные локоны лиловой гривы.
В следующую же секунду из-за спины тяжко выдохнувшей земной пони, прильнувшей всем своим весом к спасительному одеялу безопасной постели, бесшумно выглянуло то самое коварное ведро, охваченное победоносным пурпуром магии довольного единорога. И, пока скованность движений да устремлённый в покрывало взор хитрой кобылки позволяли нанести по той гарантированную атаку, Дэйлайт, еле сдерживая смех, вымолвила:
— Мисс Прудэнс, будьте добры, взгляните на дверь: мне кажется, к нам пожаловал гость.
— Ох, конечно, одну секунду! – безо всяких отлагательств принявшись за дело, довольно отчеканила та, после чего, встречая беду с улыбкой на морде, она обернулась на летевший в её сторону снаряд ледяной воды.
Крик до ужаса перепуганной юной кобылки, поплатившейся за свой собственный план хитроумного отмщения, вмиг заполнил всё пространство дома сверху донизу, и, затихнув столь же резко, как и воспламенившись, молчаливо замершая на месте пони лишь сидела, погрузившись в себя с головой, да обдумывала, почему этот мир так несправедлив. Не прошло и минуты, как, встрепенувшись, верный слуга мисс Дэйлайт ворвался в покои своей госпожи, держа наготове тупую деревянную шашку, что любезно была украдена тем около полугода назад с товарного склада поместья семьи Ричей. Обнаружив на месте предполагаемого преступника близкую приятельницу своей госпожи, Сурвайвор неловко замялся, не зная, что и сказать. Задумчиво поглаживая шашкой свой горячий лоб, раскрасневшийся пони, вежливо отводя шокированный сценой взгляд, негромко произнёс, заводя копыто за копыто:
— Вы уж простите, милые дамы… Я, наверное, не вовремя?
В самом деле, широко распластавшаяся на постели земная пони, обёрнутая своим пушистым хвостиком прямо к довольной морде задорно смеявшейся Дэйлайт, выглядела в глазах вошедшего джентлькольта не только необычайно уморительно, но и весьма обворожительно. Заплывшие спелым румянцем щёки в сочетании с невинным взором напуганной леди, обращённым к потолку, и того более подчёркивали остроту неоднозначной сцены. Довершало же сей чудный портрет утреннего пробуждения плотно приставшее к лиловой шёрстке мокрое одеяние юной особы, славно сочетавшееся с распрямлёнными прядями пышной салатовой гривы, что, будучи тяжёлыми в виду скопившейся влаги, красиво опускались до самой постели на не менее влажную простыню, близ которой на полу одиноко ожидала своего возвращения вечная спутница Диар Прудэнс – беленькая резинка для строгого укрощения излишне длинных волос. Наблюдая за сценой сверху, зацепившись лапкой за широкую люстру, с потолка забавно выглядывала робкая бурая птичка, уморительно попискивая своим мелким клювом на странную парочку.
— Нет, Сурвайвор, ты как раз вовремя! – незатейливо ответила уверенная в своих силах Дэйлайт, только её отпустили порывы ужасно заразительного смеха, немалую долю которых успела перенять и сама пострадавшая кобылка, пусть и нехотя. Вмиг вскочив с постели да телепортировав своего мокрого терапевта на ещё пока сухой и тёплый коврик, славно потянувшаяся единорожка, радостно вдохнув живительный воздух свежего рассвета, приказала. – Мне нужно, чтобы ты вывесил во двор для сушки моё постельное бельё, ему необходима сушка.
— Слушаюсь! – безо всяких промедлений отчеканил услужливый жеребец. Видно, то поистине впечатляющее шоу, что довелось видеть храброму искателю приключений накануне, и впрямь заставило его хорошенько пересмотреть свои взгляды на жизнь. – Это всё? – доброжелательно дополнил тот, просияв пред взором пары юных дам своим низким поклоном, в плавности движений которого, казалось, было не многим меньше грации, чем в реверансах самой Дэйлайт.
— Нет, — утвердительно отрезала хозяйственная госпожа в лиловой пижаме, поливая из забавной крохотной леечки подсушившуюся за ночь землю под ароматными культурными растениями экзотического рода. Затем, хорошенько оглядев просторы своей уютной спальни, она, не в силах сдержать смех, указала сиянием тускло искрившегося рога на низенькую кобылку, что, сгорая от стыда, зябло тряслась прямо пред носом неосмотрительного слуги. – Будь добр, выдай этой, хи-хи, «преступнице» новую одежду из моего гардероба да напои её нашим лучшим горячим чаем! – довольно быстро докончив свои обязанности по поливу зелёных обитателей её дома, Дэйлайт, элегантно позируя перед высоким нарядным зеркалом, притом ежесекундно меняя стойку, начала важно осматривать своё тело со всех ракурсов, раздумывая о наиболее роскошном костюме для деловой встречи с господином Ричем.
«…Подобно птице луговой,
Свободно в небе пролетавшей,
Лишён свободы наш герой,
С бедой помолвленный однажды,
И на груди его клинок,
Рассёкший черни сердца дважды!..»
В уютно подготовленной к завтраку гостиной комнате, вежливо засев за крупным столиком, плотно заставленным необходимым для трапезы сервизом, медленно лакая крепкий отвар изысканных листьев из горячей чашечки, земная пони, то и дело стыдливо прижимая копыто ко лбу, читала стихотворные писания трудившегося неподалёку пони-сочинителя. Помимо пергамента с небрежно нанесёнными на тот чернилами, что по воле их хозяина объединялись на холсте культуры в полные тщеславия и напыщенности забавно смотревшиеся строки, гостевой стол в первую очередь располагал непомерно большим скоплением самой разной посуды.
Фарфоровые чашки и тарелочки, щипчики для сахара, серебряные ложки, несколько кувшинов с водой, небольшой, но весьма ёмкий заварник – всё, в лучших традициях подобающего воспитанию Дэйлайт утреннему чаепитию, важно стояло на тонкой беленькой скатерти, красочно дополненной близ своих краёв узором голубой океанской волны. В помещении главенствовал чарующий аромат только заваренных мелких листьев, лёгкий, но весьма тонизирующий, дубильный вкус которых при должном стремлении было возможно прочувствовать даже через пазухи своего носа. В тёмно-красном отражении крепкой чайной водицы, еле колыхавшемся на поверхности невысоких чашек по воле слабого уличного ветерка, ярко блистало небесное светило, отчего казалось, будто бы напиток сей в важности своей был подобен самому солнцу. Что, однако, немудрено. По мнению заядлой любительницы традиций севера, мисс Твитчинг Дэйлайт, начинать свой день без чашечки крепкого чая было категорически воспрещено: и это самое первое правило!
«…И вновь я раб своей судьбы,
Зажав перо, пишу о важном,
Фортуна, помнишь, как-то мы
За волей к жизни шли отважно?
Азарт кипел в моей крови,
Брели копыта в путь вальяжно…»
Жадно поглощая излишне тщеславную поэтическую драму из небрежно выведенных пером закорючек на старой выцветшей бумаге, Прудэнс, плотнее укутавшись в закрома данного ей льняного покрывала, с каждой прошедшей минутой лишь сильнее краснела да тяжело вздыхала и, пытаясь осмыслить, на кой она вообще согласилась стать оценщиком сего произведения, опускалась тяжёлой головой всё ниже к поверхности низкого столика. В очередной раз пробегая болезненным взором по строкам иссушенного годами пергамента, земная пони, не выдержав всех скопившихся в той противоречий, вежливо обратилась к копошившему в чулане творцу, постаравшись изо всех сил не задеть его чувствительное эго:
— Вы уж не примите за оскорбление, мистер Сурвайвор, но, почему-то мне кажется, что стихи ваши… как бы выразиться… Не то чтобы плохие, но они… Передраматизированы что ли? – после чего, нарочито кашлянув в своё копыто, она шёпотом пробубнила своё настоящее медицинское мнение, сделав пару записей в личный рабочий блокнот. – Ну, вернее, если оценивать трезво, вам бы не помешало умерить чувство собственной важности, ну да ладно. Потому как, если так посмотреть, работа эта в целом походит на зачаток мании величия.
Со стороны кладовой комнаты, в доверху полных глубинах которой услужливый кавалер погряз с головой, изредка доносились его истошные яростные возгласы, тут же сопровождавшиеся шелестом пёстрого гардероба модной леди, улетавшего долой с его разозлённых глаз. Заваленный грудой застарившихся коробочек, использованных склянок от туалетного парфюма и покрывшихся годовалым слоем пыли пальто, ежесекундно терявший самообладание джентелькольт то и дело падал ниц, подобно рассохшейся кукле и безэмоционально утыкался тяжёлым взором в тёмный потолок, не в силах совладать с грузом своих обязательств. Однако, вспоминая то, сколь великодушна была его госпожа, верившая в силу его воли, он тут же вставал, возобновляя раскопки широких полочек, пахших закисшими яблочками, ощущая за своей спиной азарт некогда очаровывавшей его археологии. Но стоит отметить, что, в отличии от древних храмов и заброшенных руин, платяной шкаф Дэйлайт, укромно занявший своё положение в Селестией забытом чуланчике, обещал взамен потраченного времени ровном счётом ничего. И потому, под силой непомерно тяжёлого, и, что более уморительно, пустого труда захандривший пони вновь опадал камнем на пол, раз за разом всё сильнее теряя в себе всякую волю к работе. Как нетрудно было понять, одежды должных размеров в распоряжении Дэйлайт просто не было, а потому Сурвайвору, в адрес невезучей морды которого судьба уже навострила свой острый коготь, было необходимо перерыть всё возможное, дабы претензии в его адрес были аннулированы. Однако, как бы всё ни было печально, будучи жеребцом воспитанным, прилизавший свою шикарную гриву пони всё-таки нашёл время ответить на весьма резонно поставленный вопрос томно выжидавшей леди, в то время как не менее пришедшееся к месту высокое самомнение позволило ему сделать это весьма вежливо, но, к удивлению земной пони, без лишнего фарса:
— Может, может… Но вы ведь тоже должны понимать: в этой самой драме красота поэзии! Сегодня ночью меня посетило вдохновение, и я так подумал: значит, сама судьба приказала мне запечатлеть мою тяжкую долю в стихах! На мой взгляд, важность темы, которую они освещают, невозможно переоценить!
— Это всё ясно как, кхе, день, мистер Сурвайвор, но я всё-таки, кхе, по другому, кхе, поводу негодую, — грациозными перекатами морского тюленя перебираясь с одного просиженного места на другое, дабы наконец просушить те непослушные клочки шёрстки, что до сих пор оставались влажными, да изминая в копытах всё тот же пергамент, изрядно потрёпанный небрежным отношением своего автора, Прудэнс, робко поведя бровями, подняла свой дёрганый взор на излишне напыщенного собеседника, с жалостью в глазах попытавшись донести до того простую мысль. – Но вы же пишите поэму о самом себе! Вы ведь шутите? Или же вы в самом деле столь высоко оцениваете трагичность собственной судьбы и важность собственной персоны?
— Я? – знатно призадумавшись, только и смог вымолвить сквозь белоснежные зубки вновь принявшийся за свои обязанности услужливый жеребчик. И, весьма галантно приложив копыто к своим серым губкам, элегантно скрученным в трубочку, он, воссияв в лучах рассветного светила не менее ярким фасоном чёрно-белой служебной формы, достойной новоявленного слуги покоев благородного аристократа, тут же гордо заявил, звучно цокнув язычком да пригладив серебристую гриву парой кратких движений ловкого копытца. – А разве такой речивый молодой жеребец с задатками истинного джентлькольта как я не заслуживает уважения? Да и к тому же, я совершенствую свою речь, и потому прошу вас, мисс Прудэнс, оценить сие творчество по достоинству! Вам ведь понравилось, не так ли?
«…Зальёт пусть алый свет былую тишь!
Я прокричу в ответ на то: «Неважно!»
Настанет день, и, заточенье, ты сгоришь,
Бессменным фартом сожжено бесстрашно!
И запах пепла мне отрадой будет в миг,
Покуда сталь в огне горит пейзажно…»
— Ну как вам, мисс Прудэнс? Вижу же, что неравнодушно вам сие произведение, хе-хе! Так что же вы всё таите и таите, м-м-м, дорогая мисс? – с опаской поглядывая на потускневшие глазки своего читателя, назойливо настаивал на своём Сурвайвор, орошая полки наспех разобранного шкафчика элегантными движениями пушистой метёлки.
— Даниэль, дорогуша, будь любезен, завари мне и моей уважаемой гостье по чашке моего любимого имперского чая для завтрака – я хочу хорошенько взбодриться и прийти в себя пред визитом к этому ханже Ричу! – подоспев аккурат к тому моменту, когда её приятельнице потребовался спасательный круг, нарочито важно приказала приодевшаяся Дэйлайт, спускаясь в гостиную под еле различимый шум лиловой пижамки, что своим широким подолом касалась гладеньких ступеней винтовой лестницы.
— Эх… как скажете, мисс Дэйлайт, – нехотя отсалютовав своей госпоже, с изрядной долей горечи повиновался так и не получивший желанной рецензии на своё творение горе-поэт, собирая на серебристый поднос необходимую утварь да, ловко лавирую меж стульями, протирая те от пыли и грязи. – Пять минуток, и будет готово! Что же касаемо вашего запроса на поиск одежды для мисс Прудэнс – я не смог отыскать одежды столь крохотных размеров, уж простите. Сделал всё, что мог! Вон – сами поглядите, ни одна сколь угодно малая блузка из вашего гардероба этой юной мисс под размер не годится.
— Эй! М-мне вообще-то двадцать два года о-от роду! – тут же возразила закутанная в тёплые покрывала земная пони, подобно оскорблённому жеребёнку густо покрывшаяся милым румянцем.
— Хм, чутка больше, чем я подозревал. Ну, а если так подумать, и что? Для меня вы весьма юны. Мне, если что, двадцать восемь, мисс, — неожиданно для обеих дам изрёк лишь слегка удивившийся жеребец, спокойный голос которого донёсся с кухни отзвуками густого эхо.
К тому неловкому моменту во взгляде и без того поникшего психолога без особых усилий можно было прочесть поглотившую ту эмоцию – стыд. Припущенные к жарким щекам пушистые ушки прелестно гармонировали с робким взором, опущенным на иссушенный годами пергамент, и, глядя на всё это со стороны, подсевшая за стол Дэйлайт не удержалась от смеха. Однако, как и подобает воспитанной леди, она, вдоволь насладившись моментом, лёгким касанием шелковистой магии обернула насупившуюся морду собеседницы к себе, указывая той на недопитый ранее чай.
Вопреки всем препонам злой судьбы эта парочка всего за одну рабочую неделю смогла неслабо породниться, и это читалось во взглядах обеих. Уверенный взор госпожи Дэйлайт, будучи доброжелательным, всегда казался её знакомым чем-то целебным: будто бы само солнце, полное жизни и энергии, одаривает тебя своим жарким лучиком, и оттого сама душа твоя начинает светиться ярче, а в редких случаях даже появляется желание жить. Именно таким взором и оглядывала свою гостью заботливая хозяйка, пока где-то на фоне, прорываясь сквозь приоткрытое окно, в просторную залу гостиной прорывался сухой ветерок жаркого летнего дня, пронося за собой сладкий аромат диких роз расцветшего накануне миниатюрного садика.
Позволив себе слегка приподнять уголки крохотных губок, вопреки поглотившему её стыду пред сидевшей напротив леди, Прудэнс всё же смогла скинуть с себя промокшее покрывало, дабы продемонстрировать единорожке пухлую седельную сумочку, из-под бурых стяжек которой еле приметно выглядывало нечто сдобное, наподобие хлеба или булочки. Изрядно надышавшись ароматом этих самых пекарных изделий, земная пони постепенно расположила на столике миниатюрную пирамиду из рыхлых пышек, щедро осыпанных сладкой белой пудрой. Наблюдая за восторженной реакцией высокой сладкоежки, Прудэнс ещё более раскрепостилась, рассмеявшись в копыто. И, почуяв с кухни пряный запах бодрящего отвара, она услужливо произнесла:
— Приятного аппетита, мисс Дэйлайт!
Получасом ранее в районе пригорода Хакима, осматриваясь по сторонам в поисках указаний к своей заветной цели, вдоль широких рядов шумной ярмарки, пестрившей изобилием самого разного художественного товара, расхаживал юный господин в тёмной робе, туго опоясанной толстым лиловым шнуром. Крохотные деревянные сооружения, наспех составленные предприимчивыми горожанами из всего, что имелось под носом, безусловно, выглядели хрупко и ненадёжно, однако с задачей своей справлялись на отлично. В углублениях низких торговых лавочек, развешенные вдоль несущей стены, картины художников местного отлива смотрелись весьма к месту, и, что наиболее важно, позволяли потенциальным клиентам усладиться красотой яркого холста ещё на момент незатейливой прогулочки вдоль этих очаровательно искусных рядов сельской культуры. Со стороны вечнодикого леса, востока города, еле тревожа покой тёплого дня, плавно подувал свежий ветерок, весьма кстати подходивший к утренней суете буднего дня. Однако никакой, сколь угодно прохлаждающий поток умиротворяющего бриза, не смог бы утихомирить тот злостный деловой говор, что обыкновенно имел место быть в этой обители, как всем казалось, высоких нравов. Со стороны прилавков, доверху забитых упругими, тяжёлыми холстами, то и дело доносились возмущённые возгласы недовольных покупателей, роптавших на необоснованно высокие цены сего провинциального творчества. Зачастую, однако, как бы то ни было, так называемые ценители высокого искусства, имевшие при себе от силы пару сотен битс в кармане, тоже были правы: иная картина, будь то по задумке автора пейзаж или портрет, походила, скорее, на несуразную грубую бумажку, о которую маляры обычно расписывают свои кисти в процессе затяжной многоплановой работы.
– Тыща?! Может, две сразу?! Да ты сдурела что ли? Ещё чего хочешь за эти каракули? Да у меня сын углём лучше накалякает, чем это вот твоё «искусство»! – буквально каждые пять минут от первых лучей рассвета до последней вспышки заката, в течение всего дня от угла к углу, от прилавка к прилавку неустанно кочевал непримиримый злой дух покупательского недовольства, цеплявшийся, однако, по обыкновению за облик тех скупых горожан, чувство прекрасного которых ограничивалось на цене картины, превосходившей стоимость полулитровой бутылки палёного пива.
– Ну тогда и просите у своего сына сами, уважаемый! Ко мне какие претензии? Я вам вообще ничем не обязана! – не всегда, но в большинстве случаев резонно парировали авторы своих работ, обращая критику своих глупых сограждан супротив их самих, приговаривая что-то в духе. – Ладно, Дискорд с вами и вашим сыном. Давайте тогда так: могу предложить по сниженной цене летний пейзаж хакимовского парка, выполненный маслом в тёплых тонах.
– О-пачки! Ну вот так бы сразу, эт по-нашему, хе-хе! – словно бы затишье перед грядущей бурей, даже и не подозревая беды, охотно отзывались привыкшие к естественной простоте природы довольные горожане. – Почём?
– Три тысячи золотых, – спокойно, будто бы заговорённые самим солнцем, отвечали те, гордо демонстрируя крупные холсты, отображавшие знаменитый зелёный монумент истории родного города, степень качества отображения которого, однако, здорово разнилась от места к месту.
Выслушивая ругань горе-творцом с чрезмерно завышенным чувством собственной важности и профанов-горожан, зачастую не имевших и гроша в кармане, но зато весьма кстати располагавших непреодолимым желанием принизить заслуги первых, кто на этом деле пытается заработать, земной пони в широкой робе и шёл на север города, то и дело ускоряя шаг, не в силах вытерпеть всю тяжесть того злостного стыда, коим воздух в сим округе был буквально пронизан.
Ступая по мягкой городской тропке, плотно выстеленной из мелкого песка и крупной гальки, успевших порядочно нагреться за первые часы нового летнего дня, господин, морда которого была окутана мраком тени загадочной тёмной накидки, то и дело оглядывался по сторонам, разумно подозревая, что его необычный вид вполне может собрать на себе добрую дюжину взглядов прохлаждавшихся без дела зевак. И потому, постепенно переходя с прогулочного шага на рысь[2], таинственный путник, успешно скрываясь меж широкими стволами плотной зелёной заставы, будто бы вальсируя меж растительностью садов и парков, продвигался дальше, подобно ловкой птице вечнодикого леса. Так, вышагивая квартал за кварталом, выискивая свою цель по наводкам из найденного накануне листка под авторством малоизвестной леди детектива, некой «Лэ’тэт Би», земной пони в конце концов явился к самому порогу заветного дома госпожи Твитчинг Дэйлайт. Постучавшись, юный жеребчик обратил свой взор на росший под окнами дома колючий алый сад, медовый запах роз которого очаровал его дух ещё на подходе. Ветер раскачивал пышные бутоны этих крохотных созданий, в то время как их пыльца, живописно разлетавшаяся по ветру, еле приметная взору земного пони, сияла для него, подобно россыпи звёзд на ночном небе.
– Мисс Прудэнс, не помню, говорила ли я вам, но, думаю, в случае чего, повторить лишним не станет, – элегантно отпивая бодрящий отвар из разгорячённой чашечки, сиявшей пурпурным блеском еле приметного призрачного чародейства, довольно заключила леди-единорог, лестно для своей собеседницы оттягивая со стола уже которую по порядку аппетитную пышку, щедро осыпанную белой сахарной пудрой, что имела до неприличия приятное свойство нежно осыпаться на поверхность густого чёрного чая. – Ваши пышки просто великолепны!
– Хи-хи, а неужто вы успели забыть то яркое шоу, которые как раз-таки во имя ваших любимых булочек устроили, а, мисс Дэйлайт, хи-хи? – неустанно отвечала на положенные той комплименты ублажённая словами благодарности земная пони. И, видя поникшую мордашку трудившегося всё утро слуги своей пациентки, она, по зову доброго сердца предложила. – И да, меж тем, господин Сурвайвор, быть может, вы тоже желаете немного мучных сластей? – протягивая стоявшему подле стола слуге наполовину опустошённый поднос, ещё недавно казавшийся ей самой не съедаемым, мирно протянула улыбавшаяся до самых ушек щедрая особа.
БАХ-БАХ-БАХ
– Ох, ну Селестии ради! Кого ещё эта неделя принесёт ко мне в дом?! – готовая в конец потерять всякие силы сражаться за покой собственной обители, ни то устало ни то гневно выпалила схватившаяся за голову статная леди, несчастный взор которой, казалось, был готов пронзить своей пламенностью плитку пола. Но затем, погрустнев ещё пуще прежнего, не в силах принять подкрадывавшуюся где-то на задворках души истину, единорожка всё же спросила у своей приятельницы, подняв тяжёлый взор и надеясь на лучшее. – Я надеюсь, это не ваших копыт дело, мисс Прудэнс? Прошу, пусть не ваших: мне осточертел вчерашний день хуже некуда! – и, тяжело вздохнув да обернув взор на входную дверь, что виделась вдали, за основным коридором, она докончила. – Сурвайвор, дорогуша, будь добр, ответь им за меня, узнай, что кому нужно, и, если что, дай этим соседям уже их любимую соль – вон, я целый мешок специально под эту нужду купила – пусть только отстанут наконец.
– Соль? – непонимающе протянула мило прильнувшая мордашкой к столу земная пони, вглядываясь внезапно встрепенувшимся взором прямо в глубокие глазки своей уставшей пациентки, пока данная ею пышка уже весело уплеталась отсалютовавшим пони, что, как и следовало ожидать, начал выполнение порученного тому задания без единого пререкания.
– Обычная поваренная соль, – сухо отрезала попытавшаяся прийти в себя единорожка, потирая напряжённые виски плавными круговыми движениями обоих копыт да вовлекая себя в релаксационные техники дыхания, рекомендованные самой Прудэнс. – Честно признаться, не знаю, откуда пошла такая традиция, но почему-то у нас в Эквестрии нынче принято, если что, ходить к соседям за мукой, солью и тому подобным… Будто самим лень на рынок сходить, ну в конце концов. Но не в том суть. Суть в следующем, – выждав около пяти секунд томительной для обеих леди тишины, негодующая кобылка продолжила. – Ко мне за солью обращаются не ради горсти для супчика, не-е-ет! Берут мешками, мисс Прудэнс! Мешками! – продолжая активно жестикулировать бедной пышкой, гневаясь на беды своей чрезмерно хитрокрупой повседневности, единорожка хмурилась, то и дело поглядывая на что-то черкавшую в блокноте земную пони. – У меня порой такое чувство складывается, что мои соседи в край обнаглели и вовсе соль сами не покупают: всегда ведь можно у мисс Дэйлайт попросить! У неё много! Ещё возмущаются, чуть что, хитрецы такие – представляете? Мол, жалко мне, жадная, мол, – и тут в глазах Дэйлайт будто бы загорелся алый огонь душевного пламени, готовый сжечь всё на своём пути от мало до велика, стоило ей опомниться, какие пони давно её окружают. – Пожалуйста: мне не жалко! Да хоть всю соль мою заберите! Весь дом! По гвоздикам разберите! По дощечкам! Но только с одним условием… Когда вы, говоруны такие правильные, будете ко мне на приём в больницу приходить, когда захвораете, когда вам моя помощь нужна будет, только попробуете сказать, что я жадная. Нужны бы были мне ваши грязные деньги, я бы к вам в захолустье это шага ни сделала – я была рождена в Кантерлоте, как вы не поймёте, селяне! – и, оглядываясь по сторонам, будто бы ища кого-то родного ей по духу, кто сможет подкрепить её доводы личным опытом, она всё более падала духом, приговаривая. – А ведь что самое противное – даже такую простую истину им в морду не скажешь, ибо обидятся сразу: тут же сплетни пойдут, в духе «мисс Дэйлайт приехала из столицы разграблять их любимый Хаким!»... Я разве многого за свою доброту прошу? Приехала творить благие дела, ничего для себя не желала – один лишь покой, и того лишают на ровном месте, стоит только слово лишнее сказать… А потом удивляются, почему у меня характер таким скверным стал, – и, тяжело вздохнув да отложив прочь полностью осыпавшуюся за время бурного монолога уже теперь голую пышку, оставившую на столе след из белой пудры, Дэйлайт умиротворённо докончила, подняв утихомирившийся взгляд на не менее поникшую от сих откровений Прудэнс. – Мисс Прудэнс, вы уж простите, что я так рьяно, конечно, реагирую… Не знаю, что на меня нашло: давление, наверное, сегодня высокое, вот и сорвалась. Так или иначе, спасибо за чудесный завтрак – пышки эти, безо всякого преувеличения, просто великолепны, и это факт. Однако, зарубите себе на носу, если вы ещё хоть раз их принесёте ко мне в дом, я вас тут же из этого дома и выгоню, понятно?
– Ч-что?! – ничего не понимая, с ужасом выпалила психолог, внезапно оказавшаяся скованной страхом: её коленки вновь затряслись так, будто ту окатили ведром ледяной воды, а сама она, пытаясь осознать, что сделала не так, будучи бесшумной на протяжении всего чаепития, не менее напугано переспросила. – Ч-что?! М-мисс Д-Дэйлайт, что-то н-не так? Ч-что случилось? Я-я вас как-то з-задела этими п-пышками или ч-что?
И стоило только робкой речи зашуганной леди коснуться своим милым дребезжанием навострённых ушек встрепенувшейся мисс Дэйлайт, как та, изо всех сил пытаясь скрыть свой смех элегантным движением широкого копыта, незатейливо пояснила:
– Да всё хорошо, мисс Прудэнс, не беспокойтесь! Пышки ваши в великолепии своём подобны бессмертным произведениям искусства… Вот только есть одно «но»: я на диете, Дискорд вас побери! Вы с ума сошли? Это просто какое-то бессердечное преступление – приносить такие великолепные булочки леди, что изо всех сил старается сбросить лишние килограммы! – и, вежливо прокашлявшись, она пояснила повторно, однако, наиболее спокойно и размеренно, наблюдая за вальяжной походкой приближавшегося к ней Сурвайвора. – Так что, на благо моего благосостояния прошу вас, мисс Прудэнс, не смейте впредь одаривать меня этим непреодолимым искушением… Хотя бы в течение этого месяца, хорошо? Ладно? Вот и договорились, хи-хи! Чего тебе, Сурвайвор, дорогуша? – наконец завидев на мордашке своей блаженно выдохнувшей собеседницы должный покой, спросила у своего слуги только окончившая трапезу статная леди, в ярких голубых глазках которой буквально горел крохотный сапфировый огонёк настоящего счастья, порушить которое, казалось, не сможет даже самый назойливый сосед.
– Мисс Дэйлайт, некий таинственный жеребчик в тёмном одеянии, возжелавший остаться не названным, жаждет вашего внимания! Не знаю уж, кто это такой, но, судя по манере речи и голоску, ещё юнец совсем, а что касаемо его робы – это одёжка, наподобие тех, что обыкновенно носят подмастерья наших городских ремесленников. Передо мной этот господин отказался даже называть своё имя, что уж говорить о просьбах – пожелал лишь увидеться с «мисс Твитчинг Дэйлайт», однако лично. Уж думаю, дело какое есть к вам у господина, серьёзный весь такой из себя! – не переставая напыщенно болтать да заливать свою речь обилием самых разнообразных речевых оборотов и конструкций, стараясь показать себя с лучшей стороны, серенький кавалер указывал своей госпоже в направлении прикрытой входной двери, услужливо держа в копыте деловито выглядевшую деревянную шашку на случай возможного вооружённого конфликта.
– Молодой жеребчик, говоришь? – сладко потянувшись на стульчике, весело уточнила пребывавшая в добром расположении духа кобылка. – Ну что же, коли всё так серьёзно, мой отказ будет считаться проявлением дурного тона… Эх, делать нечего, пойдём, посмотрим, кто такой этот твой «таинственный господин»! И да, коли такое дело, может, объяснишь, чего это ты деревяшкой размахался с самого утра? Будь добр, убери это недоразумение с глаз долой – затею испугать гостя в первый же миг знакомства можешь оставить на меня… Уверяю тебя, если ты этого жаждал, получишь сполна, коли понадобится, а пока молчи, дорогуша.
– Доброе утро, уважаемый, – доброжелательно, однако далеко ни без толики присущей той вечной настороженности поприветствовала загадочную фигуру в тёмном плаще элегантно опёршаяся о стенку кобылка, вежливо оправившая пурпуром своей магии лиловые локоны пышной гривы, съехавшие на носик той по воле внезапно подкравшегося потока южного ветра. Её белоснежное матовое вечернее платьице, тонко струившееся вдоль форм высокого тела завидной красоты, будто бы парило над полом, будучи пронзённым рядом волнисто выглядывавших из-под поверхности оного серебряных шовных нитей, в то время как повсеместные нашивки, выполненные в формах неувядаемых алых роз, придавали тому ещё большую элегантность. Довершали же сие совершенство провинциальной дизайнерской мысли повсеместно возвышавшиеся кверху костюма ребристые линии стального корсета, формировавшие на боках экстравагантного костюма некое подобие золотистых крыльев снежного северного пегаса, плавно переходивших в широкий вырез на груди тела искусной госпожи, что не менее деликатно перекрывался широким воротником её личного фамильного повязания.
Знакомство этой вежливой пони с её новоиспечённым последователем, однако, не задалось уже с первых мгновений. Не успела мирно настроенная госпожа Дэйлайт сделать и шага в сторону таинственного незнакомца, как, грациозно сверкнув белёсо-вишнёвыми очами из глубокой тьмы чёрного капюшона, юноша тут же выкинул из-под широкой полы своего костюма некое обоюдоострое орудие, наподобие стального клинка, засиявшее в лучах утреннего светила ярким отблеском смертельной опасности. Тень от молниеносно взмывшего в воздух плаща закрыла собою лазурь чистого неба, и в ушках хозяйки сей, возможно, чрезмерно гостеприимной обители тут же, отзываясь эхом прошлых дней, послышался еле различимый шелест ветра скорой погибели. Силуэт гостя, прятавшийся от глаз своей цели на фоне пышных роз, обладая природной грацией, сравнимой разве что лишь с самим ветром, вспышками еле приметного света перескакивал от кустика к кустику, оставляя за собой след из блёсток того самого неизвестного клинка.
– Эй, ты, сволочь! – достаточно натерпевшаяся нежданных и, что самое главное, совершенно нежеланных битв за дни подходившей к своему окончанию долгой рабочей недели, грозно воскликнула рассвирепевшая Дэйлайт, разорвав в клочья вскинутый в небо тонкий плащ. И, пока её рог пылал лиловым пламенем самого Тартара, а животный взор её прожигал своей злобой пышный розовый сад, полный искренней доброты самой жизни, из-под её копыт показалось услужливое копыто таинственного незнакомца, вскинувшего над своей головой плотный листок, исчерченный грубыми линиями жёсткого угля. Не зная, как и реагировать на подобное, хорошенько вдарив по своему слуге, да так, что тот отлетел прочь в закрома безопасной обители, Дэйлайт и сама отпрянула прочь, материализовав пред собой тонкий сиреневый вертикальный щит, что как нельзя кстати перекрыл пространство меж ней и потенциально опасным свёртком, таившим в себе возможную погибель. И, глядя на вновь скрывшегося из поля зрения неприятеля, наученная горьким опытом, единорожка произнесла. – Кто ты такой, чтоб тебя?! Что за трюки, тварь?! Дай угадаю: эта бумага пропитана порохом? Или что похитрее? Яд? Быть может, просто отвлечение моего внимания? А? Ну-ка, быстро выдавай, что ты задумал, ирод! Ещё мне не хватало сегодня потратить полдня на разборки невесть с кем! Если у тебя хватает наглости нападать на Твитчинг Дэйлайт лично, тебе, должно быть, известно, что я слишком занята, чтобы затягивать дуэль, потому выходи и дерись, как жеребец, чтоб тебя!
– М-мисс Д-Дэйлайт, ч-что случилось? – не менее скованная ужасом, чем лежавший подле неё серенький прислужник, робко задала вопрос смиренным шёпотом прижавшаяся к полу психолог, изо всех сил стараясь наблюдать за ситуацией сквозь сомкнутые от страха глазки, помимо всего прочего, ещё и прикрытые от греха подальше мило дрожавшими ушками.
– Не лезьте не в своё дело, Прудэнс! – как и следовало ожидать от суровой кобылы, державшей своё пульсировавшее лиловое оружие наготове, та весьма жёстко и сурово отчитала свою собеседницу, не спуская взора с настежь раскрытой входной двери.
На плитке гостиной, сверкая лазурью чистого неба, отражался жаркий золотой солнечный диск, и лишь изредка задувал прохлаждающий ветерок, воздымая полу элегантного платья жёсткой леди, в то время как снаружи, преимущественно из-под окон второго этажа, доносились отголоски движений хитрого и ловкого оппонента. Вслушиваясь в каждое движение, Дэйлайт постепенно восстановила своё дыхание, а вместе с тем и настрой на битву, позволив покою души нести её по гребням тяжкого пути новых опасностей… Отчего её орудие совместно с блиставшим в лучах солнца монолитным щитом, казалось, стали светить ещё ярче, что непременно подметила наконец вкусившая дары своих учений на мгновение улыбнувшаяся Прудэнс.
– Стойте! – словно бы гром с небес, раздался посреди напряжённой тишины мирный голосок юного жеребца. Судя по его тревожности, настроем на битву тот не располагал от слова «совсем», что сильно удивило Дэйлайт, припустившую своё могущественное копыто ближе к полу. Впоследствии, стоило только взбудоражившимся пони в комнате принять факт внезапной смены настроений, этот голос послышался вновь, однако на сей раз с большей уверенностью. – Прошу, не нужно насилия! Я пришёл к вам с миром, мисс Дэйлайт!
Вместо напрашивавшихся в подобной ситуации вопросов, хорошенько призадумавшаяся леди, элегантно надвинув свои броские чёрные бровки ко лбу, лишь продолжила молчать, не спуская взора с заветной двери, не позволяя себе даже моргнуть под натиском возможной опасности. Однако, приняв во внимание факт растерянности своего собеседника, та всё же смогла вдохнуть спокойно, разрядив телекинетический снаряд практически в ноль, ожидая последующих слов дорогого гостя.
Но тут, в очередной раз удивив публику да задействовав грацию своих великолепных акробатических способностей, юный жеребец решил сразу спуститься вниз, ознаменовав своим великолепным сальто с крыши дома прямо на мягкий коврик гостеприимного порога первый шаг в знакомстве со своим почитаемым кумиром. И, стоя в золотистых лучах жаркого солнца так, будто бы ничего и не произошло, длинногривый красавец в обтягивающем малиновом комбинезоне, произнёс. – Рад познакомиться, мисс Твитчинг Дэйлайт! Меня зовут Блайнд Хироизм!.. Но вы можете звать меня просто, Хиро.
Посеревший взор окаменевшей от шока барышни, что только миг назад была непоколебимо сильна духом, насмерть застыл на сводах одёжки экстравагантного образа непередаваемо искусного мальчишки. Вытянувшись по направлении к своему кумиру, этот жеребчик, плотно объятый тугим матовым костюмом чересчур женственной окраски, застыл в элегантной позе, подобно звезде столичного журнала мод, пока его шёлковая грива цвета морской волны, нежно обволакивая формы подкачанного тела, струилась до самого пола, оканчиваясь красочно вплетённой в ту тоненькой серебристой заколкой, изрезанной наподобие стальной двусторонней кисти. Оправив своим низеньким копытом излишнее суетливые бирюзовые патлы, покрывавшие тому взор на шокированный лик госпожи Дэйлайт, Хиро блеснул предо всей публикой из двух пони своими тугими лазурными браслетиками, облегавшими его копытца столь гладко, словно бы сама природа нарастила те на ножках жеребца завидной красоты.
И, будто бы того было мало, выждав достаточно на благо любования милой дамой красотой его образа, излишне уверенный в себе мальчишка, вытянув некую крохотную серую палочку из узкого кармана своего сексапильного комбинезона, тут же развернул ту в узкий, но тугой стальной шест, довершавшийся на своём окончании сверкавшим, подобно самому солнцу, жёлтым драгоценным камнем, великим и ужасным заострённым топазом.
– Это для вас, мисс Дэйлайт! – гордо произнёс довольный собой Хиро, довершая акт самого экстравагантного в его жизни знакомства внезапным дарованием и без того обольщённому кумиру оригинала сотворённого им холста с великолепным угольным изображением образа храброй леди, сиявшего в отражении художественной черни блеском истинной отваги и благородства.
Мордашка Дэйлайт, от осознания самою ей истины, что та, не гнушаясь даже узнать подробностей визита таинственного странника, силой бесконтрольной животной ярости пыталась сразить его, искусного художника, выказавшего ей чести отразить её лик в чистом искусстве животворящей кисти, покрывшись пышным багряным румянцем, упряталась за локоны лиловой гривы. Опавшая с дубовых веточек мягкая зелень, касанием холодного листка, трепетно прошлась по жаркой щёчке застывшей от стыда высокой барышни, пока, любуясь новоявленным незнакомцем, лежавшая позади яркого шоу психолог, лишь шире раскрыв свои очарованные очи, произнесла:
– Как же он хорош…
Но тут, словно бы по велению грозного удара лучом бессмертного небесного светила, юного самоуверенного мальчишку, чья совершенная бирюзовая грива сияла в свете солнца ярче гранёного бриллианта, из его красочных мечтаний вырвало до боли резкое обращение любимого кумира, что в контрасте с его личными представлениями о леди Дэйлайт, полными блаженного благородства и неукротимой стати, неслабо ударило по его излишне романтизированному самомнению.
– Чего тебе надо, мальчик? – стоя пред летавшим в облаках неуклюжим юношей, помятый розовый комбинезон которого забавно выглядывал из-под изодранной шипами тёмной накидки, будучи облачённой в широкую, мягкую сиреневую пижаму, встретила своего гостя хозяйка уютного дома, левитируя в поле призрачного чародейства чашку тёплого чая.
– О-оу! – наконец возвратившийся к миру реальному, испуганно проронил встрепенувшийся жеребчик, оправляя свой неряшливый костюм прямо пред ликом почитаемой им леди, вежливо, однако далеко ни без стыда наблюдавшей за его нелепыми попытками сотворить из выцветшей груды тканей нечто элегантное. – Д-добрый день, мисс Дэйлайт! М-меня зовут Блайнд Хироизм!
– Утро, – мирно исправила та, после чего, не проронив ни единого шума, аккуратно испила бодрящего чаю. – Слушай, а ты, случаем, не знаешь о приюте «Magic Sound»? – мысленно проводя параллель с тем, в коем паршивом состоянии находилось последнее пристанище городской доброты ещё несколько лет назад, здраво задала вопрос преспокойная единорожка, осматривая странный костюм жеребца да не прекращая любоваться красотами утреннего Хакима. И тут, подобно игривому листу расцветшего ясеня, с плеч и без того странно выглядевшего земного пони опала та самая грязная накидка, выказав усмехнувшейся госпоже довольно грубо пошитый розовый комбинезон, повсеместно свисавший с тела, подобно картофельному мешку. – Здорово как, – саркастично заключила улыбнувшаяся леди, в то время как стоявший подле неё Сурвайвор, кратким движением копыта выказав юному гостю уважение, ушёл прочь в дом, что, впрочем, помогло не сильно: заразительный хохот, оглушивший собою всю улицу, казалось, могли услышать даже в Кантерлоте.
Оказавшись далеко не в лучшем положении, далёкий от какого-либо красноречия и эстетики перфоманса мальчик, сдавливаемый давлением насмешливого взгляда своего кумира, смог вымолвить лишь:
– Д-да, знаю о приюте! Только о нём прочёл из записки о вас!
– Чудесно… Минуточку, а что за записка? – в одно мгновение переменившись в настроении, с лёгким подозрением спросила закутанная в спальные одеяния барышня. Но, оглядев длинногривого мальца от хвоста до кончика носа, хорошенько задумавшись, та с облегчением выдохнула, вновь опомнившись, с кем имеет дело. – Я поняла: ты, наверное, новенький… Странно, что меня вчера утром не уведомили о твоём прибытии, ну да ладно, – и, склонившись ниц так, будто бы та обращалась к несмышлёному дошкольнику, добрая кобылка изрекла. – Тётя Дэйлайт придёт к тебе через шесть дней, дорогуша, не бойся, никуда я не денусь, хи-хи! – одаряя своего шокированного собеседника самой лучезарной улыбкой, что могла предоставить эта суровая мордашка, Дэйлайт нежным касанием мягкого копытца тыкнула носик юноши, тихонько просмеявшись в воротник своей тёплой пижамки. – Тык носю!
Щёчки шокированного происходящим земного пони приняли густой алый окрас, всё его тельце задрожало, подобно осиновому листику, а сам он, озираясь по сторонам в поисках спасения от всеобъемлющего стыда, лишь учащённо дышал. Но в конце концов, Хиро нашёл в себе силы и, надвинув к милым глазкам обе тонкие чёрные бровки, грозно произнёс:
– М-мисс Дэйлайт! П-прошу прекратите! М-мне восемнадцать л-лет! – продолжая краснеть, на сей раз от осознания самой идеи, что ему потребовалось объяснять лелеющей его шёрстку леди столь простую истину, земной пони отряхнулся и, воспользовавшись моментом, достал из своего кармана крохотную миниатюру. На квадратном холсте размером чуть более головы самой Дэйлайт был изображён её портрет углём, содержавший элементы чрезмерно эротичного содержания: истекавший слюнками бархатистый язычок госпожи-единорожки, свисая с мягких губок, блиставших светом рассветного солнца, гармонично сочетался с её закатившимися от наслаждения глазками, в которых, отражаясь от глубокой черни зрачков, виднелся силуэт серебристой фарфоровой чашки. Долго не решаясь, стоит ли демонстрировать своему кумиру работу, созданную по воле его горячего сердца, жеребчик, нервно сглотнув, в конце концов всё же протянул той плод своего творчества, деловито закинув ногу за ногу.
– О-хо-хо, ну конечно, дорогуша, ты уже совсем взрослый! Но не беспокойся, тётушка Дэйлайт в равной степени любит сироток всех возрастов, поэтому не… Ух ты, а что это такое? – не позволяя себе и на секунду усомниться в мыслях, касаемого миловидного юноши ростом чуть выше её знакомой-психолога, затаив дыхание, приняла картину улыбнувшаяся до самых ушек довольная леди. – Ох Селестия, ты сделал для меня рисуночек? Мамочка моя, как же это мило! Разреши я на него полюбуюсь, а затем продолжим беседу, ладно, заенька?
Безмолвно махнув тяжёлой головой, в которой, казалось, иной раз не то что не было мозгов, а даже и самого воздуха, в коем могли бы, хоть изредка насвистывая мысли, пролетать тихонько жужжавшие мушки, Хиро, в очередной раз тяжело сглотнув, стал метаться взглядом меж сухим и жарким камнем тротуара и шокированной мордой госпожи Дэйлайт, что, казалось, с каждым поворотом взгляда наглого пони каменела лишь сильнее, в то время как копыто её прикрывало опадавшую к полу челюсть. Стоит ли говорить о том, что щёки остолбеневшей от увиденного кобылки окрасились розовым так, будто ту стоявший спереди юноша увидел без одежды на рабочем месте в будний день.
– Мисс Дэйлайт, уж простите, что встреваю, но что-то вы с ним надолго задержались, – плавно и нежно перебирая ловкими копытцами по гладкой плитке дома своей пациентки, Прудэнс бесшумно подкралась к месту событий. И, тут же с интересом обернув свою любопытную голову к сиявшему пурпуром холсту, на котором, изредка поблёскивая, виднелся загадочный угольный портрет, сотворённый искусным художником, земная пони, желая рассмотреть картинку поближе, незатейливо произнесла. – Ух ты, мисс Дэйлайт, неужто таинственный незнакомец решил одарить вас своим творчеством? Как щедро с его стороны! А, позвольте, я взгляну поближе? – начав тянуться своим копытцем к белёсому воплощению чистого разврата, произнесла Прудэнс, чем вызвала настоящий ужас в душе, казалось бы, весьма храброй леди.
Оказавшись в безвыходном положении, не имея и секунды на придумывание сколь угодно здраво звучавшей отмазки, Дэйлайт предприняла первое, что пришло ей на ум. Спешно призвав на бой с похотью своё лиловое копыто, объятое тонким пурпурным куполом рыхлой, можно сказать, слизеподобной фактуры, быстро среагировавшая единорожка, что было сил, вскинула в воздух лёгкое тельце юноши и, не жалея ни капли мощи, вдарила по тому силой своего могущественного боевого чародейства, да так, что тот, пролетая над восточными домами Хакима, подобно падавшей звезде, отлетел прочь в округ вечнодикого леса, оставив за собой след из сиренево-белёсой пыльцы.
БАХ
Следом, не прошло и мгновения, вдогонку за своим создателем отправился развратный холст производства бескультурного юноши, который, прекратив кричать, наконец упал на ветви некоего размашистого древа посреди густой чащи свободного зелёного леса.
Как только отзывавшиеся эхом крики о пощаде нахального жеребца утихли, на севере Хакима воцарилась блаженная тишь, идеально сочетавшаяся с добротой яркого солнца, бившего своим жаром по угрюмой мордашке тяжело дышавшей Дэйлайт. Прикрыв свои глаза, высокая леди, неспешно отряхивая от назойливых песчинок мягкий подол своего спального одеяния, постепенно восстанавливала сбитый ритм дыхания, изо всех сил стараясь закинуть память о произошедшем прочь, в темнейшие закрома своего пошатнувшегося сознания. Ошарашенные очи низенькой барышни, меж тем, впервые за свою жизнь узревшей столь виртуозный полёт мальчишки, ничуть видом своим не походившего на пегаса, чуть было не вылетели из орбит. И, не понимая, что только что произошло, психолог обратилась к своему пациенту:
– Мисс Дэйлайт?.. Я…
– Молчите, мисс Прудэнс, просто молчите, – тут же, смахнув со лба капельки холодного пота, жёстко рубанула утихомирившаяся единорожка, и, обернувшись ликом к ни то напуганной, ни то удивлённой собеседнице, добавила. – Быть может, вечером расскажу, а сейчас, уж простите, у нас есть дела. Если вы помните, мне нужно навестить захворавшего сына господина Рича, потому я, пожалуй, всё же пойду приоденусь соответствующе, и выдвинемся наконец.
Произнеся это, и по сей миг шокированная столь дерзким визитом леди, с клубничных щёчек которой, как назло, никак не смело сходить смущение вселенских масштабов, подобно бодрому весеннему ветру, припустила голову к полу и, не желая попадаться на глаза никому, залетела в дом, быстрой поступью ловких копыт забравшись в свою спальню под грохот ступеней деревянной лестницы. Сурвайвор же, на тот момент как его обеспокоенно вышагивавшая по дому госпожа, находясь явно не в лучшем расположении духа, словно армия самой Селестии, барабанила грозными копытами по всему, что могло предложить той такую возможность, упрятался под кухонный стол, храбро закрыв своими длинными копытами хрупкий чайный сервиз, да, заедая вкусными пышками страх смерти, молился всему, что только знал, понимая, что, чуть что, тот мог стать следующей жертвой её горячей крови.
Прудэнс же, медленно почёсывая загривок, лишь задумчиво оглядела горизонт и, завидев в километре к югу от центра города силуэт покошенного юношей дерева, по-настоящему остолбенела, совершенно не представляя себе, сколь могущественной и в то же время точечно срабатывающей магией рукопашного боя нужно обладать, чтобы запульнуть живое существо так далеко, не разнеся его в клочья. Однако, как бы то ни было удивительно, хорошенько прокашлявшись, в конце концов вернувшая себе самообладание земная пони возвратилась на пронзённую страхом верного слуги опустевшую кухню, дабы вернуть в своё распоряжение любимую седельную сумочку, ибо сегодня их с мисс Дэйлайт ждала поистине интересная встреча.
Часом позднее где-то среди густых дебрей вечнодикого леса.
Холодная подстилка из мягкого лесного мха покалывала под влажной спиной захворавшего юноши. Отовсюду медленно завывали тонкие струйки неоправданно холодного ветра, в то время как недосягаемое знойное солнце даже и не думало показываться из-под вереницы густой зелени, плотно закрывшей собою родное голубое небо. Медленно перебирая своими вялыми копытцами в надежде нащупать под собой сколь угодно твёрдую землю, неуклюжий жеребчик не раз смехотворно соскальзывал и, будучи не в силах как-либо воспротивиться силам природы, продолжал молча лежать на своей укромной постели, устланный покрывалом из присушенных древесных листков. Где-то вдалеке, звонко подбираясь к его подбитым ушкам, подобно эху минувших дней, слышалась полная жизни и радости трель дикой канарейки. И всё же, даже будучи обласканным касанием самой жизни, мальчик, заподозривший неладное, будучи испуганным до мурашек столь благостным развитием событий, не спешил открывать трясшие в панике глазки раньше времени. Он слушал.
Чуть поодаль от него раздавались отчётливые звуки ходьбы уверенного в себе пони. Что более страшно, этот самый вольготно расхаживавший по лесу незнакомец, исходя из представлений чутко вслушивавшегося в каждую деталь Хиро, явно уединился с захворавшим мальчиком неспроста. Воздух пронзал загадочный аромат некоего полусладкого полу-терпкого колдовского варева. Обладая особенно чутким слухом и обонянием, иной мог бы представить себе нечто наподобие целебного эликсира, кои в пору эпохи просвещения были особенно популярны среди лесных отшельников. Так или иначе, одного лишь осознания сего неоднозначного факта бравому жеребчику хватило, дабы тот, отважно схватившись за еле сотканное покрывало… еле-еле, аккуратненько раскрыл свой глазик, дабы взглянуть-таки, что происходит.
– Если ты думаешь, что лес не видит тебя, друг мой, то ты глубоко заблуждаешься, – стоя прямо напротив робкого взора трусливого героя, очень сухо, но в то же время загадочно произнесла доброжелательно настроенная леди, неспешно стягивая с дрожавшего мальчика тонкое покрывало. – Верь мне или нет, но, коли твоё присутствие приметили даже юные птенцы с другого конца этой чащи, стало быть, и мне доподлинно известно, что ты не спишь уже около часа, – медленно, обращая пристальное внимание на каждое слово, что доносится из её уст, продолжала по-сказочному спокойно стелить еле улыбавшаяся земная пони, элегантно заводя одно копытце за другое да меж делом припевая расслаблявшие своей загадочностью странные коротенькие мелодии.
– К-кто т-ты т-такая! – боязливо выпалил, запищав, ужавшийся в стену шаткой лачужки Хиро, после чего, крепко вцепившись зубами в тонкое одеяло самого леса, прикрыл своё оголённое тело, словно устыжённая перед публикой хрупкая леди.
– Я – та, кто тебя спас, дорогой, – не позволяя своему доброму настрою претерпеть фиаско, на благо самого же непутёвого мальчишки тихо вторила загадочная целительница, продолжая стягивать с зашуганного мальчишки трескавшееся по швам покрывало. – Моё имя Инчантинг Ларч. Я хранитель традиций и порядков былой Эквестрии, отчасти выполняющий роль лесничего Хакимского вечнодикого… Ну или, проще говоря, лесной отшельник. Но для тебя в данный момент я просто Ларч. Я та, кто поднимет тебя на копыта и отправить туда, откуда ты смел пожаловать в обитель гордого леса.
– …Ух ты! – тут же засияв сильнейшим интересом, подобно солнцу, внезапно показавшемуся из-под серой тучи, безо всякой доли стыда выкрикнул взволнованный Хиро, ушибы которого резко умерили пыл, заставив того вновь прижаться к еле остывшей постельке и таки позволив местному обворожительному знахарю оголить своё покорёженное падением тело на благо долгожданного исцеления.
– Так-то лучше, дорогой, – изрекла довольная пони, просияв улыбкой тёплого одобрения. – Сделай мне одолжение: не дёргайся, мне нужно удостовериться, что я правильно определила твои ушибы подле того огромного древа.
Если бы у отмиравших останков былого леса в пору резко скакнувшего технического прогресса могла быть реинкарнация, заселявшая бренное тело самой обычной земной пони, безо всякого преувеличения, это была бы красавица по имени Ларч. На её доброй бурой мордашке, расписанной соками сочного зелёного одеяния, сияла незатейливая улыбка, а её роскошную гриву, припадавшую своими тонкими кончиками до самого пола, украшала самодельная древесная шляпка. Подобно фамильным знакам зебр, всюду на теле приверженки натурального образа жизни красовались чёрные отметины в формах элегантных древесных листков, символизировавшие чистоту её помыслов и искренность души, главным же из этих символов оказалось могучее солнце, сиявшее на щеке милой дамы. В то время как для иного жителя Хакима её распущенная грива могла показаться чем-то несуразным, самой красавице, впрочем, как и многим другим отшельникам, такой вольный стиль казался поистине чудесным. На её гладкой шее, красуясь зеленью природы, стремительно уходившей в небытие, гордо висел тонкий берёзовый листочек, и лишь буро-зелёная кофта, приобретённая Ларч при случае у бродячих торговцев, выдавала в ней жителя цивилизованного государства. Что, впрочем, не помешало той навешать поверх серьёзного одеяния символы единения с матушкой-природой: начиная с воротника и оканчивая рукавчиками – большая часть униформы, призванной сделать ту незаметной, как бы то ни было иронично, была обнесена знаками вечного зелёного мира. И даже запах, что исходил от этой прекрасной дамы, вопреки ожиданиям прикрывшего носик юноши, не казался чем-то столь ужасным. Безусловно, этой даме было чуждо такое слово как «духи», однако, судя по всему, с задачами личной гигиены находчивая лесничий справлялась на ура, потому как, помимо естественных запахов леса, зачастую от тельца спокойной земной пони исходил стойкий запах сухой берёзы.
Взглянув на своего изрядно ослабевшего за время осмотра пациента золотистыми очами, Ларч, недолго думая, отошла прочь в комнату, из которой доносился аромат того самого колдовского варева. И, возвратившись с целебным отваром, она, медленно растирая холодную консистенцию по телу, начала обработку ран бедолаги, не обращая никакого внимания на сумасшедшие гримасы, что тот умудрялся строить по ходу весьма неприятного, но терпимого процесса.
– М-мисс Ларч! П-прошу! ХВАТИТ! ОЧЕНЬ ХОЛОДНО! ЛЁД! – завопил, что было сил, невоспитанный мальчик, закусив от дискомфорта свою нижнюю губу всеми зубами верхней челюсти. – С-сколько э-это ещё б-будет ПРОДОЛЖАТЬСЯ?!
Не желая показаться грубой, зелёная кобылка лишь легонько отпряла от необузданного тела и, придумав про себя гениальный план с изрядной толикой вранья, взглянув золотом своих глубоких очей в душу юноши, произнесла:
– Друг мой, прошу… если ты сейчас же не прекратишь кричать, я могу ненароком навредить твоему телу… Как бы тебе объяснить-то… В общем, это зелье обладает свойством обращать пол пони супротив него самого…Говоря проще, если ты сейчас же не прекратишь кричать, подобно плаксивой девочке, сам же в неё и превратишься, так что в твоих же интересах помолчать, пока я пытаюсь помочь тебе, дорогой!
– А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!! – внезапно со стороны вечнодикого леса, распугав чуть ли не всех птиц в округе, раздался оглушительно громкий рёв, напомнивший мисс Дэйлайт и её верной компаньонше Прудэнс пронзительный писк испуганной кобылки.
Остановившись подле широкой реки, величаво стелившейся на границе известнейшего во всей стране зелёного леса, остолбеневшая пара, оглянувшись в сторону его густых чащ, застыла на месте и не решалась проронить ни слова. Наблюдая за тем, как из-за высоких крон пышных растительных гигантов шумно вылетают чёрные вороны, замолкнувшая от ужаса пара лишь насмешливо взглянули друг другу в глаза и, завидев во взорах своих схожие настроения, быстро пришла к выводу, что подобное следует оставить воле мудрого леса
Прокашлявшись, первой явно затянувшееся неловкое молчание решилась прервать, как бы то иронично ни звучало, почитатель блаженной тиши, высокая леди-единорог, припав к гладкому камню весело журчавшей речки:
– Мисс Прудэнс, как вы думаете, мне идёт моё одеяние? Только, прошу вас, не спешите ответом: будьте добры, оглядите его внимательно, в делах моды важна каждая деталь! – спросила она, элегантно распластавшись всем своим тельцем на фоне влажной травки полу-песчаного берега, пока за её головой, еле касаясь кончиков длинной лиловой гривы, то и дело переливаясь солнечными бликами, плескалась холодная вода, подгоняемая настроями своего хозяина-леса.
Лазурь глубоких очей галантной единорожки блеснула в жареве небесного светила чистотой благородной души, пока её солнечная мордашка расплывалась в тёплой улыбке. Костюм мисс Твитчинг Дэйлайт, воистину, подходил образу её преспокойного изящества как нельзя лучше. Высокое белое платье, с широким подолом, в пышной форме наливного яблочка, пронзённое искусным рядком гордо сиявших алых крестов – вечных спутников бессмертного искусства исцеления, плотно облегало стройную талию нежившейся леди. Сиреневые локоны мягкой гривы, значительная часть которых была эстетично скована милой повязкой в форме золотистого крестика, выглядывали из-за ушек барышни, подобно затуплённым лезвиям опаснейших шипов, однако выглядело это весьма и весьма изящно. Угольно-чёрный опал на шее единорожки задорно блистал чернью ясного неба, отражая ясное небо и обжариваясь на солнцепёке, подобно рабочему знойного юга, в то время как на плечи красавицы мерно ложились заведённые за спинку шёлковые пряди лиловых волос. Довершалось же сие великолепие провинциальной дизайнерской мысли двумя видными бордово-белёсыми серьгами да начищенными до скрипа и отполированными до блеска серебристыми накопытниками.
Бабочка, пролетавшая подле застывшей в нерешительности мордашки Прудэнс, мягким движением пёстрых крыльев спикировала на разогретый носик земной пони и, позволив той выйти из глубоких дум посредством писклявого чиха, в ужасе улетела прочь, оставив за собой лёгкое сияние полупрозрачных крылышек. Прозревшая психолог же, показательно прокашлявшись, наконец спросила:
– Мисс Дэйлайт… Я, конечно, всё понимаю, – томно протянула она, протирая обсушенные жарой глаза краем мягкого копыта. – Но, будьте добры, ответьте: какого сена было заставлять меня рассматривать ровно тот же самый костюм, в котором вы и так каждый день ходите со мной на работу? Я с вами неделю знакома мисс Дэйлайт, что за абсурд! «Оглядите внимательно» …я пыталась найти хоть одно отличие в течение пяти минут! Это шутка такая что ли? Не спорю: времени у нас вагон, но… может, не стоило тратить столько на осмотр и без того знакомой мне униформы… Да, костюм хорош, но, вы же сами понимаете, я успела налюбоваться им уже в первый день!
– Хе-хе, выходит, вы абсолютно уверены, что лик мой со дня судьбоносной встречи не претерпел ни капли изменений, так, моя дорогая Прудэнс? – загадочно поведя прищуренными глазками, упрекнула свою недальновидную собеседницу статная леди. И, отправившись в путь да подозвав за собой извечную спутницу её рабочих будней, Дэйлайт добавила. – Знаете ли, я боюсь показаться грубой, поучая вас тому, что вы же мне и преподали, однако… Не вы ли цените пони по красоте их духа?
– Не понимаю, к чему вы клоните, мисс Дэйлайт, – неловко поведя головой, спешно выпалила развеселившаяся психолог, в считанные секунды догнав свою компаньоншу ветром короткой пробежки, исполненной грации изящной рыси.
– Ну как же так, дорогая моя? – недоумевающе намекала Дэйлайт. – А если вы приглядитесь ко мне ещё разок? – не переставая стелить фантомными высказываниями, нагнетала единорожка. – Быть может, это станет для вас не самым очевидным откровением по первости, однако… Кто бы ни старался уверить вас в обратном, любой костюм, сколь бы красноречивыми ни были его роскошные формы и благородные цвета, – в самом своём прямом значении – лишь пустой и серый отзвук чёрствого мира, в котором нам всем так или иначе приходится выживать.
– Что за чушь вы несёте, мисс Дэйлайт?! – не на шутку поражённая столь бесчувственным отношением её пациентки к элитарному искусству, с глазами навыкат пророкотала испуганная земная пони. – Так, вы меня совсем запутали! Ничего не понимаю… О чём вы?! Вы с ума сошли?! Я имею в виду… Вы же сами любите искусство, подобно эстетам столичным дворов высокого быта! Вы не раз поправляли меня за мои пристрастия к «низкому», а о том, сколь великолепны ваши импровизированные платья, даже упоминать не стоит! – в самом деле не понимая, что нашло на её собеседницу, Прудэнс была готова воссиять отвагой и экстренно погрузить захандрившую пациентку в сет на благо медитативной практики, однако, к сожалению или к счастью, того не потребовалось.
– Вы не поняли меня, мисс Прудэнс, – не позволяя себе такую звенящую пошлость как преподнесение трудной философской мысли безо всяких изощрённых метафор, упрекнула свою простушку-собеседницу леди-единорог, глядевшая на рельеф резных колонн роскошного особняка. – Как бы вам так объяснить… вот смотрите: видите этот особняк господина Рича? Разве вы не согласитесь с тем, что он великолепен?
– Да уж, тут поспорить сложно, – уныло прошипела земная пони, припуская свою тяжёлую голову к горячей земле.
– А чем он видится именно вам? Какие мысли, какие ассоциации какой отклик и, что более важно, какие чувства на душе вызывает у вас сей архитектурный шедевр эпохи просвещения? – облокотившись спинкой о железную оградку массивных ворот двора семьи Рич, всё так же, с изрядной долей мистики в игривом голосе, вопрошала Дэйлайт, высматривая в отдалении, где-то за густыми чащами свободного леса знакомый силуэт родного хакимского дома.
После долгого затишья со стороны обеих, в ходе которого тёплый воздух широкой улицы, овивая локоны красавиц, ни раз сотрясался по воле ледяного ветерка дикого леса, Прудэнс, наблюдая за плеском роскошного фонтана подле ограждённого входа, всё же произнесла:
– Знаете, если бы я была пони лживой, тщеславной, бесчестной, а, проще говоря, обыкновенной, коих и без того можно сыскать на каждом углу, то вы бы тут же услышали от меня слово «безразличие», однако… Я не привыкла лгать в глаза тем, кто доверяет мне свою собственную жизнь, мисс Дэйлайт, потому отвечу так, как велит мне моё сердце. Я не аристократ, подобно вам или господину Ричу. Я не гений инженерной… да что уж там инженерной, я не гений какой бы то ни было мысли… а вы ведь только вспомните мистера Хэда, который, вопреки всем его несуразным привычкам, просто поражает чистотой философских помыслов. И даже природной красотой, подобно той, что блистает ваш покорный слуга Даниэль, я не располагаю. Я лишь простая пони. И потому, как, думаю, вы и ожидали, этот особняк вызывает у меня только две эмоции: зависть и боль.
– Ну вы даёте, мисс Прудэнс, – искренно сожалея своей спутнице, с изрядной толикой тоски выстелила рогатая леди, наблюдая за тем, как в просторных окнах её пациента Рича горит свет золотых канделябров. Однако, найдя в себе силы возвратить беседе былую непринуждённость, она, громко усмехнувшись, добавила. – Впрочем, про «философские» высказывания мистера Радиохэда вы, конечно, на мой взгляд, изрядно преувеличили. Боясь осрамить ваше достоинство, я, конечно, высказываться напрямую не стану, однако… Думается мне, далеко неспроста вы вчера весь вечер строили ему глазки, хе-хе! А это обращение: неужто «Радиохэд» для вас ныне стало лишней формальностью, м-м-м? Хе-хе, да я посмотрю, у вас с господином «Хэдом» дела поистине идут в гору!
Залившись густым румянцем, земная пони, пойманная с поличным, не зная, что и противопоставить вескому слову Дэйлайт, лишь неловко помычала, прикрыв гривой алую мордашку. Прохладный ветер, пожалуй, был единственным спасением от жары, объявшей милый лик Прудэнс в тот миг, и потому, выжидая благоприятного момента, она молчала. И всё же, спустя время оправившись от потопа нахлынувшего стыда, съедаемая интересом, психолог невзначай спросила:
– Так или иначе… К чему вы всё клонили, мисс Дэйлайт? Особняк – особняком: стены яркие, лужайка светлая. Уж не знаю, как вы там считаете, а, как по мне, смысла мудрить здесь нет совершенно, – желая поскорее оправиться от того стыда, что буквально пронзал всё её нутро, красноречиво чеканила психолог, изо всех сил затирая из памяти собеседницы след о только произнесённой подколке. – Выкладывайте же скорее, не томите!
– Одну секунду, мисс Прудэнс! – жёстко отрезала Дэйлайт, подтягивая к своему ушку сиявший лучами ядовитой звезды, а порой и языками кислотно-изумрудного огня, переговорный камень. – Господин Рич? Ох, слава Селестии, я уж было думала, вы не объявитесь… Да… Да, с собой… Господин Рич, будьте добры, распахните ворота, я… Конечно… Благодарю! Что же, в таком случае, ожидаю, ваше высокоблагородие! – выказав своему излишне самолюбивому пациенту должное почтение в форме формального обращения по гражданскому чину, Дэйлайт заглушила чары прикреплённого к стене переговорного устройства, потому исходившие от того салатово-еловые потоки полупрозрачного эфира вмиг затухли, оставив за собой лишь мерцавшие отголоски магии, изредка блиставшие, подобно далёким звёздам, пока само устройством лишь тускло подмигивало природе могучего леса тусклой, но весьма ядовитой зеленью новомодной магии под чутким взором барышень завидной красоты.
– Так в чём же заключается секрет вашего нового одеяния, мисс Дэйлайт? – нарочито медленно вопрошала встревожившаяся Прудэнс, потягиваясь на влажной травке да оправляя свою неряшливую одёжку пред визитом к богатейшему пони во всём округе Хакима.
– Во мне, мисс Прудэнс, – победоносно сверкнув ярчайшей улыбкой искренности, что имела честь лицезреть её прозревший психолог, гордо произнесла Дэйлайт. – Помните, что я всегда говорила вам, мисс Прудэнс? Всегда, прежде чем приступать к выводам, необходимо познать суть дела до самого конца… И в этом красота всего сущего, моя дорогая, – то и дело оглядываясь назад, дабы, наблюдая в лучах дневного светила силуэты загнанной прислуги, снова разочароваться в нравах высшего общества, восторженно изливала душу призадумавшейся собеседнице леди-единорог, выкручивавшая в поле магии бутон алой розы. – Разве можно воистину насладиться всеми прелестями живой природы, не осознавая про себя то, сколь близки нравы её к тому миру разума, в котором живём все мы? Разве можно по-настоящему крепко услаждаться сладостью многолетнего игривого вина, не понимая то, сколь щедра была история наших народов, даровавшая свету дар прелестного алкогольного напитка? – её поистине искренний взор, полный открытости и счастья, буквально пронзавший небесную гладь порывами благородной души, мерцал в свете солнца, пока та, грациозно подобравшись к апофеозу своей идеи, плавно обернулась и, глядя вглубь растаявших очей собеседницы, победоносно произнесла. – И, что самое важное, разве можно глубоко, искренно, сердечно наслаждаться внешностью знакомого пони, в самом деле не осознавая красоты той души, что эта самая внешность призвана отображать, подобно крохотному зеркалу во тьме гнетущей ночи? – произнеся это, галантно склонившаяся над журчавшим ручейком леди оставила беседе пару мгновений на обдумывание столь резко прозвучавшей высокой мысли и, как только туман сомнений развеялся, она, нежно усмехнувшись в копытце, прибавила. – Впрочем, поскольку именно вы, дорогуша, приложили столько усилий, дабы признать меня во всей красе моих своеобразных нравов… выходит, секрет моего «нового» одеяния лежит не только в красоте моей души… Ровно в той же мере он лежит и внутри вас, дорогая, в благодетели вашего всеобъемлющего терпения, мисс Диар Прудэнс.
[1] Нега – наслаждение, удовольствие.
[2] Бег рысью