Грифонская ярость
Пролог: Конец Ноября.
Да здравствует день этот славный!
Да здравствует новый рассвет
Над нашей землёй благодатной
Где льётся река всех вольнее
Что дарит нам рыбу и рожь
Пшеницы копны золотые,
И сердца отрадную дрожь.
Но знайте — о Славные боги!
Не только лишь пахотный труд,
В почёте у жителей здешних
Не только лишь вишни цветут
В оградах церквей безмятежных.
В стране этой славной и честной,
Растут и иные цветы:
Не сохнут они и не тлеют
И солнца не надобно им
Не надобно почвы пригодной
Они не в земле окроплённой -
но в серце достойном растут.
То храбрости гордой цветы!
Ни пахарь, смиренной работой
Ни честной торговлей купец
Ни клирик, святым своим словом
Но рыцарь, клинок обнажив,
Щитом свою землю прикрыв,
Не бросив свой край на поживу,
Но воином храбрым прослыв,
Сберёг свою честь от позора.
Да здравствует имя его!
И добрая память живёт
В полях сиих безмятежных
И неба пределах безбрежных.
И пусть его праведный род
В земле этой мирно живёт
Как древо в саду расцветая.
Пусть верность и честь сохраняет.
И память о предках блюдёт."Стихотворение Рихарда фон дер Фогельвейде — рыцаря-поэта 5-го века.
Муза, скажи мне о том шлемоблещущем вое который,
С горькой тоской покидая свой пик белоснежный
Отчий наказ в завывающем ветре расслышал —
Чтоб со щитом возвращался он славой овеян победной
Иль на щите был внесён, волей чужою сражённый?
Много героев помнят горы и небо, что вечно
Сын за отцом улетали, зная подвиги предков нетленных.
Много дел благородных свершили они, прославляя родные пределы.
Бились насмерть с врагом, кого нет на свете достойней.
Враг тот храбр и силён, в ратном деле не знает он равных
Благородство и честь в нём едины со злобой коварной.
На груди носит панцирь, свой лик закрывает забралом.
В лапе держит копьё, коль сломает — за меч он берётся.
Верно бьётся с ним воин младой, от ударов его защищая.
Не боится он битвы лихой, не боится погибнуть достойно,
Бьёт не в спину, но шлемы крушит с оглушительным треском.
Коль он бит — признает пораженье, не бежит он из честного плена.
Но коль выиграл — то ужас творит. Грабит, жжёт и бьёт тех, кто в ответ не ударит.
А приходит он с дальней земли, что Кардией зовётся.
Агафон-периэк там бывал по делам своим мирным.
Ведал он, что страна та богата, что народ там пшеницу растит
Не боясь ни селей ни обвалов, но господ своих чернобронных.
Ведал он, что цветут города, что добро им везут из-за моря.
Но не ведал старик, почему, их архонты так злы и коварны.
И зачем, купаясь в богатстве, шлют те рати свои, славы кровавой желая..."
Отрывок из классической нимбусийской поэмы. Автор неизвестен. Датировка расходится в очень широком диапазоне.
1
— Да-а скажу я вам, нашим вымпелам в Хаукленде приходится туго... — Низкий и простуженно-хриплый голос морского офицера нарушал скромную тишину дневной трапезы. За окном шёл противный влажный снег, солнце тускло пробивалось сквозь седые облака и старинные окна.
— Помилуй Арктур наших моряков! — Воскликнул приятный женский голос.
— Нет нужды в божьей милости, фройляйн. — пожилой грифон улыбнулся своим слегка щербатым клювом. — Враг превосходит нас числом и в техническом плане, но у нас есть что противопоставить эквестрийцам. Герр Агриас, — моряк обратился к тёмной и невзрачной фигуре, методично и молчаливо расправлявшейся с третьим блюдом. Чейнджлинг оторвался от еды, взглянул на своего собеседника с умным интересом. — Вы сведущи в западных делах получше нашего. Что можете сказать о новых кораблях Эквестрии?
— Я офицер сухопутной армии, герр капитан 3-го ранга. Мне мало известно о военно-морском флоте. Так, пара статей в военных журналах, не больше.
— Но всё-таки, герр Агриас. Что вам известно?
— Мне известно, что флот Чейнджлингии не способен выдержать прямой бой с Гранд Флитом. Впрочем, как и любой другой флот. Поэтому мы топим их гражданские суда, минируем рейды их портов, атакуем единичные цели — не более и не менее.
— В Ванхувере ваша авиация выступила очень удачно... Было бы очень неприятно увидеть вымпелы западной эскадры на горизонте. "Император ожидает, что каждый грифон выполнит свой долг", но гибнуть вместе с кораблём без какого-то толка — глупо и неправильно.
— Сомневаюсь, что в случае выживания западной эскадры она была бы переброшена на восток. Пони готовили её к борьбе с нами, так что Королевский флот всё равно не пустил бы их в Хаукланд.
— Сомневаюсь, что ваша флотилия карманных линкоров и подводных лодок удержала бы "Солар Геральд" и "Сомнамбулу". — Офицер по-доброму усмехнулся. Агриас хотел возразить, но молодая грифина, до этого высказывавшаяся в поддержку имперских моряков, вновь подала голос:
— Хорошо, что вы выздоровели, герр Хольцен. Ваша рана была довольно тяжёлой. Как вы получили её и как вам удалось уцелеть?
Хольцен перевёл взгляд на девушку, его пожилое и доброе лицо несколько заострилось, помрачнело.
— Не могу врать, фройляйн фон Цапфель.
— Тогда скажите правду.
— Боюсь, что правда будет слишком тяжела для вашего слуха, юная моя госпожа. Служба на флоте тяжела даже с современными техническими достижениями. Даже неделя в открытом море может стать испытанием для неопытных и неподготовленных душ. А морской бой — это то, о чём говорить в этой доброй компании я нахожу едва ли не изуверской жестокостью.
— Но позвольте, сударь! Мой отец так же служит Императору, а мы с моей матушкой помогаем раненым солдатам, прибывающим из Аквелии.
— Этого недостаточно, чтобы понять то о чём вы просите меня рассказать. Имейте рассудок, юная госпожа. Никакой снарядный осколок сухопутного орудия и тем более ружейная пуля не могут быть поставлены в ряд с тем, что происходит с живым существом попавшим под волну от разрыва тридцатисантиметрового снаряда. Я был ранен при обстреле своего корабля, наша группа попала в переплёт и мы вынуждены были отойти в Скайфолл на ремонтную стоянку. Местные госпитали итак забиты кучей раненых, поэтому меня отправили к вам. Можете не волноваться, наша неудача была сущей мелочью. — Капитан снова улыбнулся, осматривая собравшихся за столом.
— Слава богам, что вам удалось уцелеть. — сказав это, молодая грифина немного сконфузилась и сделала паузу, на её лице отразилась тревога, но она продолжила: — Кстати, как там Альбрехт, ваш троюродный племянник? У него редко есть возможность писать. Думаю, вам известно о нашей помолвке.
— Видел его несколько недель назад, на стоянке близ одного из островов. Тогда была крупная стычка с Эквестрийцами и тогда мы победили. Он служит лейтенантом на одном из трофейных скайфольских крейсеров. Будьте уверены, случись чего — уж кто-кто, а эта посудина уцелеет. А если уцелеет посудина, значит уцелеет и Альбрехт. Ну, с большой вероятностью...
— Не нужно таких колкостей, герр. Я очень переживаю за него.
— Я тоже, фройляйн. Он мой родственник, причём довольно толковый. У меня в его годы, например, ещё не было невесты.
Обеденная беседа продолжилась, постепенно уходя в сторону мирских забот. Агриас быстро потерял интерес к нему, а интерес к еде улёгался по мере её поглощения. Он спокойно дождался момента, когда трапезничающие начали расходиться по комнатам, а после и сам покинул столовую. Внутри небольшой залы итак было сильно натоплено, а после плотного обеда жара и духота начинали казаться невыносимыми. За резными дверями не было коридора, но начиналась немного более просторная гостиная, из которой можно было попасть в спальные комнаты и кабинет полковника, либо спуститься на первый этаж, где располагалась кухня, прихожая и помещения, где когда-то жила многочисленная дворня Цапфелей. Сейчас там осталось всего несколько лакеев и кухарок, остальные слуги либо ушли от хозяев, либо уже жили в собственных домах и работали за жалованье. Когда-то в этом доме проводились балы, но те времена давно прошли, ведь в местной округе почти не осталось дворян — почти все разъехались по городам, либо просто умерли. Жизнь шла тихо, спокойно, размеренно, и только вечная суета у созданного недавно госпиталя для больных и раненых, пострадавших на войне, нарушала уклад крупного села Цапфельдорф, некогда бывшего собственностью этой семьи. Сейчас крестьяне стояле сами по себе, и, судья по всему, их это вполне устраивало.
Агриас вышел на лестницу, но пошёл не вниз, а наверх — в небольшую башенку, венчавшую крышу старого дома. Оттуда открывался вид на округу. Пришлось воспользоваться небольшой лесенкой, считавшейся грифонами неудобной, но отлично подходящей для невысокого чейнджлинга. Наверху было свежо, прохладно, даже холодно. Треугольные крыши невысоких крестьянских домов тонули в редкой дымке, на земле серел несвежий ноздреватый снег, сильно пострадавший от прошедшей недавно оттепели. На серо-белом полотне чётко чернела полоса просёлочной дороги, проходящая черед деревню как тонкое деревянное веретено. За домами виднелось широкое поле, оканчивающееся на горизонте тёмной грядой крупной еловой рощи. Там была граница с соседним имением. Сейчас ту землю занимали фермеры и дельцы, поместье старинного соседа Цапфелей раскупили на аукционе. По другую сторону от дома начинался вишнёвый сад и небольшой лесок, служивший некогда охотничьими угодьями. Говорили, что там развелось много зайцев и косуль, но, так или иначе, хозяев уже давно не интересовала охота.
Агриас спокойно рассматривал пейзаж, сырой холод вызывал у него почти рефлекторное желание закурить, на ум приходили разные мысли. В последнее время майора посещали разные мысли: о войне, о коллегах, оставшихся в полку, о далёком доме, где его несомненно ждали. Где сейчас 11-я дивизия? Наверное воюет, может быть уже берёт Кантерлот. Старые товарищи, батальонный командир — почему они приходят на ум вместе с Агриннис, отцом, матерью? Может быть, это тоже его семья?.. К новому году война в Эквестрии несомненно кончится, но что будет тут? Что будет потом?..
— Цапфельдорф — славное место, не так ли? — Ход мыслей цу Гардиса прервал тихий старческий голос. Он звучал хрипло, немного искажённо, словно автомобильный мотор, выработавший свой ресурс. Чейнджлинг обернулся и увидел рядом с собой невысокого сгорбленного грифона очень пожилых лет. Старичок стоял на задних лапах и опирался на трость, его левая лапа скрывалась в складках простого чёрного балахона, накинутого на такую же чёрную сутану. Голову грифона венчала шапочка такого же цвета. Агриас знал этого священника — он изредка присутствовал на обедах Цапфелей и считался другом их семьи. Он был сед как лунь и страдал от болезней, но его глаза всегда светились умом и энтузиазмом. Чейнджлинг уже как-то раз беседовал с ним, и тот случай ему не то чтобы очень понравился.
— Согласен, герр. Насколько мне известно — оно довольно древнее. — Агриас избегал называть грифонских священнослужителей так, как их называли местные. Религия оставалась для него странной и достаточно глупой вещью, к которой ему не хотелось иметь отношения.
— Не древнее многих других. Основатель рода сначала получил другой надел, но потом его выселили оттуда и дали ему это местечко.
— Что-то случилось? — Агриасу стала интересна история этого места. До этого он мало интересовался ей, но сейчас это было единственным способом скоротать время до вечера. Начинал поддувать ветерок, а он был в одном кителе. Хорошо, что он был сшит из шерстяного сукна, иначе перевёртыш бы совсем продрог. — Это было сделано в наказание?
— В архивах Кроны не указано конкретной причины. Император просто приказал пра-пра-деду герра фон Цапфеля передать старое имение другому дворянину, а в замен передал ему нынешний Цапфельдорф. Во времена первых Гроверов младшее куда охотнее слушалось Кайзера, а Кайзер не боялся им управлять. — старик замолчал и пару раз кашлянул, прочищая горло. — Мне кажется, господин военный, что он скорее помиловал этот славный род, чем наказал его. Только взгляните вокруг...
— Погода ужасная. — Признался чейнджлинг.
— Разве в вашей стране она не ещё хуже? — Спросил грифон, явно понимая, что имеет ввиду.
— Вы что-то знаете о Чейнджлингии?
— Конечно. — священник хрипло усмехнулся, смех старика тоже походил на кашель. — Я был там дважды. Ещё до того, как вы объединились в единое государство. Диртрисиум — угрюмое место, но меня принимали радушно. Глупо было слышать заверения моих соплеменников о том, что ваш народ презирает священнослужителей.
— Если вы пришли с миром — то нет смысла относиться к вам с презрением. Мне довелось общаться с пони из Эквестрии, ещё до войны.
— И каково?
— Неплохо. В Эквестрии далеко не все являются дураками и подлецами, как многие думают.
— Странно, что кто-то вообще так думает. Эквестрия — родина очень многих достойных существ, которых я был бы рад видеть в лоне нашей церкви. Признаться честно — мне неприятно знать о том, что наши державы ведут войну. Война противна богам, их дети должны процветать, а не уничтожать друг друга, какой бы важной политической цели перед ними бы ни стояло. Всё это — мирское, суета сует, ни один властитель не сможет овладеть землёй больше чем та, которую занимают его ноги. — Пастор снова задумался, глядя вдаль, где изредка мелькали зажжённые фары и огоньки в окнах. Агриас вопрошающе склонил голову, глядя на грифона чуть ли не с подозрением.
— Я не разбираюсь в ваших религиозных воззрениях, но насколько мне известно, Арктур — бог войны, следовательно война для вас — богоугодное дело.
Грифон отвёл взгляд от горизонта и взглянул на Агриаса: птичьи глаза пернатого были печально нахмурены и поблёскивали тусклым желтоватым пламенем. Несмотря на возраст — глаза грифона отказывались седеть.
— Это не совсем так. Вернее — кто-то из нашего священства действительно считает так. Но это не более чем следствие недостаточной образованности. Арктур — не бог войны. Он не одобряет войну как мясорубку, как братоубийство, как неправомерный захват земли и имущества. Он может благословить только справедливую войну — войну защитническую. Войну с целью обороны. Наш орден был основан воином, осознавшим свою греховность и нашедшем искупление в посте, отшельничестве и учении. Он узрел, что не одни лишь грифоны достойны света Божьего, но и иные народы. Даже пони Востока, так презираемые в этих краях, считались им достойными нашей веры. Наше орудие — не меч, но слово. Мы почитаем Арктурия как защитника слабых, а не как покровителя воинов.
— Послушал бы ваши слова кто-нибудь из тайной полиции... — Фыркнул Агриас. Грифон только улыбнулся в ответ.
— Да, я не считаю нынешнюю войну справедливой. Но в ней несправедливы обе стороны. За суетными оправданиями кроется лишь желание перекроить границы, установить свою власть над миром, либо сохранить и приумножить её. Дельцы называют это "конкуренцией". — старик проговорил это слово с неожиданно горькой иронией. — Раньше этим занимались булочники на рынке — а сейчас этим промышляют великие державы. По крайней мере, сейчас они заняты этим без всякого стеснения и полностью это осознавая.
— Наша Королева поступает справедливо, герр. Она ведёт войну с целью обогащения нашей нации и разгрома эквестрийской угрозы.
— С каких пор война обогащает, мой юный друг? Удел воина — терять. Я прожил долгую жизнь и прошёл многими её закоулками. Мне это известно куда больше чем многим другим. Пытаться обогатиться войной — всё равно что лить воду в дырявый сосуд. Сосуд так и останется пустым, а вода когда-нибудь закончится...
Агриас хотел что-то возразить, но потом понял, что что-то встало у него в горле. Старец не пытался его переубедить, не пытался спорить с ним — только тихо и спокойно отвечал на его доводы своими, находя на каждое его слово по десять своих. "Видимо, его годы действительно не прошли зря." — Решил про себя перевёртыш. К этому моменту на часах уже был ранний вечер.
Небольшая процессия автомобилей въехала в деревню и свернула к особняку. Едва завидев их фары, майор, понял, что приехали за ним. На бельведере уже не было никого. Поняв, что офицеру больше нечего сказать, и насладившись местной округой, отче скромно попрощался с ним и спустился вниз, жалуясь на ломоту в костях и необычно холодную осень. Когда машины въехали во двор, чейнджлинг уже спускался на первый этаж, чтобы встретиться со своим начальством. Там уже была Лиза и две её помощницы, лакеи в прихожей торопливо приводили себя в порядок.
— Герр Агриас, как дядя переменился за это время? Вы ведь служите при его полке, или уже нет? — Неожиданный вопрос сбил чейнджлинга с толку, поэтому тот предпочёл спрятать недоумение улыбкой.
— С ним всё хорошо, можете не волноваться. По крайней мере, я не заметил за вашим дядей ничего противоречащего ему.
— Он любил рассказывать мне об Аквелии, когда я была птенцом. Говорил что там красиво и хорошо, а сейчас там война.
— Да. Герр фон Цапфель действительно переживал об этом. Меня, как военного, такие мысли не трогают.
— Неужели? Разве вам не понравилось там? — Наивно спросила племянница.
— Мне не нравится там, где меня постоянно пытаются убить, фройляйн. — С усмешкой ответил чейнджлинг. И тут он вспомнил: просёлок, живая изгородь, они едут на машине, над головой свистят пули. На заднем сиденье Карл. Кстати, где он? Офицер с утра его не видел...
— Господин майор, там, кажись, полковник приехал, да не один! — Денщик показался как раз "вовремя", проникнув в дом через какой-то чёрный ход. За время пребывания в особняке и не имея никакой возможности прислуживать своему начальнику, Эрстфедер от скуки исходил всю округу и теперь неплохо ориентировался здесь. Как ни странно, но сейчас он выглядел вполне опрятно и по форме, видимо успел оправиться и почиститься перед приездом командира своей части.
— О, я смотрю вы даже трезвы, денщик! — Иронически заметил Агриас, уже слыша как за большой входной дверью складно стучат по ступенькам чьи-то военные сапоги. Карл понял юмор и улыбнулся, но лишь глазами, так как скрип открывающихся дверей вынудил его вытянуться по стойке "Смирно". Агриас так же рефлекторно подобрался и оправился, будто бы чувствуя на себе пристальный взгляд старшего по званию офицера.
— Ну здравствуй, отчий дом! — Как строчку из какого-то стихотворения проговорил пожилой полковник, входя в прихожую и снимая с себя форменную шинель. Из-за его спины вышла грифина в шубе с капюшоном. Агриас узнал в ней Марту, жену фон Цапфеля. "Видимо, заезжал в Гриффенхейм", подумал чейнджлинг, пристально всматриваясь в лица заходящих в помещение. Помимо пары полковых адъютантов, с ним был и другой грифон — похожий на Пауля, только совсем молодой. Чейнджлинг видел его всего один раз: давным давно, на балу у Сильберфедера. Почти сразу после его прилёта. Почти сразу после его последнего отпуска... Сердце чейнджлинга горько кольнуло, вспомнились беседа в бельведере. Цу Гардис не заметил, как на его лицо легла мрачная задумчивая тень.
— Здравствуйте, милый дядя! — Голос Лизы казался более тонким из-за переживаний. Чейнджлингу показалось, что в её юных глазах что-то блеснуло. Лиза была сиротой, матери у неё не было, а отец погиб на гражданской войне. Дядя, тётя и троюродный брат оказались единственными родственниками, кто не принял бы её за лишний рот или достойную партию для какого-нибудь пятидесятилетнего министра, с которым они были бы не прочь объединить гербы. Она готова была броситься на шею к полковнику, но сдерживала себя, следуя правилам этикета. Глядя на неё, майор снова вспомнил Агриннис, вместе с ней на ум пришло и то злополучное письмо... "Погода сегодня такая или просто день не задался..." — Подумал он, невольно копируя грифонскую привычку объяснять настроение погодой.
— Здравствуй родная, здравствуй. — Цапфель оставил шинель на крючке, оставшись в своём форменном буром кителе. — У нас тут пять голодных клювов, ужин готов?
— Если бы он не был готов, вашбродь, мы бы вас не пустили. — Сострил пожилой швейцар Кунрад. Старичок был ровесником Пауля и стал одним из первых его друзей. Несмотря на то, что последние годы полковник был вынужден жить в столице, старое товарищество дворянина и слуги пока не было намерено ослабевать.
— Эка! — Цапфель молодецки зыркнул на лакея. — Ну ты даёшь, старый грач. А вот при моём-то старике-отце...
— Да-а, вашбродь, ваш отец был даже не с железа — из камня вытесан... Суров был старый Цапфель, но нашего брата в обиду не давал... — Лакей сказал это уже не в шутку, скорее под действием воспоминаний.
— Правду говоришь. — Коротко ответил ему полковник, и больше они не обменивались словами. По взглядам было понятно, что оба грифона прекрасно друг друга поняли. Прибывшие ещё какое-то время провели в прихожей, а потом сразу пошли в столовую. Было видно, что Цапфель торопится. Агриас прекрасно понимал почему. Перед самым началом ужина, полковник объявил:
— Сразу после трапезы Я, Фридрих, герр Агриас и остальные мои подчинённые уедем на станцию, там нас ждут войска. Нам нельзя задерживаться, прошу нас извинить.
— Войска? На нашей станции уже дня четыре как войска. Раньше шли на запад, теперь идут на восток. В газетах ничего не пишут по этому поводу. Что-то случилось? — На лице племянницы отразилась сильная тревога. Пауль заметил это и коротко кивнул.
— Нас перебрасывают в Хелльквилл. Нашим союзникам требуется помощь.
— Там тоже идёт война?
— К сожалению — да. Надеюсь, мы быстро выведем речные земли из противостояния, у нас достаточно сил чтобы сокрушить их.
— Война разгорается как лесной пожар. — спокойно, и даже почти весело заметил Фридрих, сын полковника. — Но, насколько мне известно, речные пони не готовы к ней. Их армии малы, вооружены они плоховато, да и не нужно им это всё. Думаю, бросок на Зеештадт будет лёгкой прогулкой...
"Так же думали и про кампанию Аквелию." — Подумал Агриас, и вид его стал ещё мрачнее. От дурных мыслей странным образом усилился аппетит. Ужин вышел на удивление вкусным, и вскоре чейнджлингу уже надоело переливать из пустого в порожнее. Им предстояло много работы. Много тяжёлой, сложной, опасной работы, специфику которой ещё только предстояло выяснить. Всё происходило в большой спешке, скорее всего начальство не одарит их какими-либо конкретными формулировками до тех пор, пока они не прибудут на место. "Где твоя дисциплина, Агриас? К чему это уныние?" — Наконец укорил он себя, чувствуя удовлетворение от внутренней победы над собой.
Ужин, несмотря на тёплую встречу родных, всё же не продлился дольше чем следовало бы. Простившись с племянницей и женой, а так же испытав в приятное удивление от встречи с фон Хольценом, очередным старым знакомым, коих у него было множество, полковник и остальные военные двинулись к выходу. Прощание не было слёзным или торжественным — проводы на службу для женской половины рода фон Цапфелей были обычным делом, пусть и служба в последние годы стала куда более рискованным занятием. Офицеры оделись и вышли на улицу, где их уже ждала машина. Один из адъютантов сел за руль, другой — на заднее сидение, вместе с полковником и его сыном, пока имевшим лишь звание начальника штаба батальона одного из кронцплатских полков. Сам Фридрих не сильно любил свою должность и старался получить повышение, чтобы стать командиром или хотя бы штабистом более высокого порядка.
Когда машина тронулась в путь, на улице уже совсем стемнело, а дымка спустилась вниз и легла на землю густым молочным туманом. Агриас, занявший место на переднем сидении, проспал всю дорогу до самой станции.
2
Даже в холодную осеннюю ночь двери сельской кафаны всё равно оставались приоткрытыми. Внутри не только подавали хорошую выпивку, но и не жалели дров, поэтому некоторые жившие здесь сельяки заходили сюда просто хорошо погреться. Погода была не из мягких, но суровые зимы в этих краях вовсе не были какой-то диковинной редкостью.
Прокопий Астрапи вошёл в тесное помещение, впустив за собой двоих своих товарищей и студёный сквозящий ветер. Их епанчи покрыла быстро таявшая изморозь, сами они сильно закоченели и их шаги напоминали движения марионеток, которых неумело дёргали за ниточки. Недавно кончился дозор и их лохаг разрешил им отогреться в местной забегаловке. На улице было темно, в небе, даже на небольшой высоте, чувствовался мерзейший пронизывающий холод, поэтому в воздухе дежурили самые опытные и неприхотливые, а молодую поросль вроде них пожалели:
— "Пеший караул будет легче" — говорили они... — Раздражённо кашлянув проговорила Евгения, ставя в угол свой карабин и прикрывая его водонепроницаемым сукном епанчи. Остальные пегасы поступили так же, оставшись при холодном оружии.
— Всяко лучше чем мёрзнуть там, наверху. Погода паршивая... — Спокойно ответил ей Захарий. Прокопий бросил взгляд на них, расстёгивая шлем и водворяя его на пояс. Да... Судья по всему, они действительно начинали терять хватку. Здесь, почти в сотне километров от линии фронта, делать было практически нечего. Его назначили приглядывать за этой парочкой. Он считался более ответственным и более умелым, чем Евгения и Захарий, хотя они были ровесниками и прошли испытания в одну и ту же неделю. Странное дело, но опытным гражданам всяко виднее, чем молодняку вроде них.
Избавившись от лишнего груза и оставшись в кожаных нагрудниках, нимбусийцы направились к ближайшему столику. Стульев не было, у стены стояла лавка, так что всей троице пришлось садиться бок о бок в ожидании кафанщика, но его всё не было, видимо он был чем-то занят или просто не заметил их.
— Подождите здесь немного. Схожу, поищу его.
— Опять будете это сливовое пойло? — Евгения всё ещё не отошла от морозной сырости. Пегас мог стойко вынести холод, но жидкий холод не мог вынести даже пегас.
— Тут больше ничего нет. — Хмыкнул Захарий, глядя то на Прокопия, то на кобылу. Он уже почуял запах спиртного и слегка повеселел. Тем временем, их начальник нашёл кабатчика, но далеко не так, как хотел бы найти. Пони склонился над столом, за которым уселось несколько жителей деревни, которые громко что-то обсуждали. Подойдя ближе, Астрапи увидел, что в беседе участвуют не только пони, но и... Грифон?!
— Монах, Сивко, успокойтесь уже! Распугаете народ, сами ещё подерётесь — не хорошо же, сами понимаете ведь! — Унимал их хозяин кабака.
— Драться я не намерен, пан корчмарь, много чести! — Восклицательно, но не очень громко произнёс грифон.
— А вот я бы намял тебе бока, чёрт пернатый! — Резко отозвался другой спорщик, видимо тот самый Сивко.
— Не искушай... — Спокойно, но предостерегающе проговорил грифон. Он неплохо изъяснялся, но в его речи читался акцент. Слишком понятный акцент...
Астрапи в два широких шага оказался поблизости.
— Прекратить свару! — резко осадил он всех. Разговор оборвался как певчая струна: все умолкли и уставились на него. Вид у пегаса был неважный: грива скомкалась и промокла под толстым подшлемником и немного спадала на уставшие и раздражённые глаза. И тем не менее, все повиновались ему. "Видимо, за это меня назначили старшим." — Не без гордости подумал Прокопий. — Объяснитесь кто есть кто, зачем начали, почему отвлекаете кириоса кабатчика от работы? Кто будет отвечать?
С полминуты публика молчала, но затем сидевший за столом грифон спокойно стал со стула и кашлянул, привлекая внимание. Прокопий мотнул головой в его сторону, давая пернатому слово.
— Виноват, пан. Признаю, сам начал. Говорили мы о политике. Я сказал, что армия Коалиции проиграет.
— И зачем ты это сказал? Не со злым ли умыслом? — Гоплит окинул грифона с ног до головы. Одет он был в простую рубаху, расшитую красно-зелёными узорами вдоль прямого ворота. Он быстро узнал и рубашку, и выговор, и даже внешние черты грифона: "А не шпион ли ты часом?" — Промелькнула шальная мысль. — "Не хотелось бы встретиться с агентом врага сразу после изнурительного караула." Невольно пришлось вспомнить о накопытном клинке, свисавшем вдоль его левой ноги. Он не успеет, здесь тесно, да и нужен ли он?.. Захотелось позвать товарищей, но Евгения и Захарий уже были здесь и внимательно наблюдали за его действиями.
Грифон сверкнул глазами и широко улыбнулся. Ему явно захотелось засмеяться, но то ли он сдержался, то ли просто не имел сил для этого.
— Вы нимбусец, пан. Знаем мы вас хорошо, может даже лучше чем следовало бы...
— Не темни, говори прямо.
— Всю жизнь прямо говорил и всю жизнь корят, что темню. Это, пан, обидно. Если думаете что я тут крамолу какую-то делаю, то тоже зря. Мне врать нечего, а ежели и скажу дурь какую — так это не я вру, а мне наврали. Разница, есть трошки.Всяк норовит нашего обмануть, но наш чай тоже не глупый. А говорили мы о том, почему это всё и зачем, и как это всё кончится.
— И почему ты решил, что мы проиграем?
— Бывал я на войне, пан. Чую в воздухе, что если и не проиграете эту войну — то всё равно хлебнёте горя полной ложкой. Тревога у меня, панове. Столько сделал чтобы от смерти спастись, а смерть уже вот она... — Грифон поднял коготь и обвёл им вокруг, не имея ввиду что-то конкретное. "Странный он, но, вроде как, безобидный." — Наконец решил Прокоп. Ему хотелось верить, что перед ним какой-нибудь зафийский крестьянин, но какие-то неуловимые черты выдавали в нём воина, которых он не так давно встречал на степном рубеже. Эти встречи редко кончались кровью или даже перестрелкой, но именно тогда молодой пегас впервые услышал над головой свист настоящей пули.
— Ладно. Думай что хочешь, но имей впредь ввиду. Нас назначили охранять деревню. Ты находишься в её пределах — значит мы охраняем и тебя в том числе. А если мы тебя охраняем — значит ты должен нам подчиняться. У вас грифонов ведь так принято, если я не ошибаюсь?
Зафиец снова улыбнулся, пегас явно его веселил.
— Понимаю, пан. Понимаю.
Спор улёгся сам собой, спорщики разошлись по разным столам и благоразумно перевели разговор на другие темы. Пегасам так же было нечего обсудить — гарнизонная рутина, вот и все дела. Прокопий было хотел расспросить корчмаря об этом странном казаке, но тот ответил что тот живёт в бывшем доме уже давно съехавшего восвояси грифонского миссионера, старается держать в порядке местную часовню, за что его и прозвали "Монахом". Деньги у него водились, только не очень большие — грифон зарабатывал охотой и рыбной ловлей, от случая к случаю. Жил как с боку припёка, но местные уже давно привыкли к нему. Пегасы скупо общались между собой, обсуждая только смутные и противоречивые слухи с фронта. Иногда через деревню проходили маршевые роты, иногда в обратную сторону увозили раненых и больных, солдаты-йезерградцы рассказывали много всякого, но из их болтовни, вызванной точно такой же скукой, трудно было вычленить правду. "В таком случае, нам остаётся только ждать." — Наконец решил про себя Прокопий, допивая последнюю рюмку сливовицы. Где-то далеко грохотала война, а в этом местечке будто бы и не происходило ничего. Всё начиналось так ошеломительно, так волнующе, так внезапно, а в итоге он, и ещё сотня таких же как он, безвылазно сидели в этом тихом месте, ожидая исхода дела, которое практически от них не зависело...