Грифонская ярость

Пролог: Конец Ноября.

Да здравствует день этот славный!
Да здравствует новый рассвет
Над нашей землёй благодатной
Где льётся река всех вольнее
Что дарит нам рыбу и рожь
Пшеницы копны золотые,
И сердца отрадную дрожь.

Но знайте — о Славные боги!
Не только лишь пахотный труд,
В почёте у жителей здешних
Не только лишь вишни цветут
В оградах церквей безмятежных.
В стране этой славной и честной,
Растут и иные цветы:
Не сохнут они и не тлеют
И солнца не надобно им
Не надобно почвы пригодной
Они не в земле окроплённой -
но в серце достойном растут.
То храбрости гордой цветы!

Ни пахарь, смиренной работой
Ни честной торговлей купец
Ни клирик, святым своим словом
Но рыцарь, клинок обнажив,
Щитом свою землю прикрыв,
Не бросив свой край на поживу,
Но воином храбрым прослыв,
Сберёг свою честь от позора.
Да здравствует имя его!

И добрая память живёт
В полях сиих безмятежных
И неба пределах безбрежных.
И пусть его праведный род
В земле этой мирно живёт
Как древо в саду расцветая.
Пусть верность и честь сохраняет.
И память о предках блюдёт."

Стихотворение Рихарда фон дер Фогельвейде — рыцаря-поэта 5-го века.

Муза, скажи мне о том шлемоблещущем вое который,
С горькой тоской покидая свой пик белоснежный
Отчий наказ в завывающем ветре расслышал —
Чтоб со щитом возвращался он славой овеян победной
Иль на щите был внесён, волей чужою сражённый?
Много героев помнят горы и небо, что вечно
Сын за отцом улетали, зная подвиги предков нетленных.
Много дел благородных свершили они, прославляя родные пределы.
Бились насмерть с врагом, кого нет на свете достойней.
Враг тот храбр и силён, в ратном деле не знает он равных
Благородство и честь в нём едины со злобой коварной.
На груди носит панцирь, свой лик закрывает забралом.
В лапе держит копьё, коль сломает — за меч он берётся.
Верно бьётся с ним воин младой, от ударов его защищая.
Не боится он битвы лихой, не боится погибнуть достойно,
Бьёт не в спину, но шлемы крушит с оглушительным треском.
Коль он бит — признает пораженье, не бежит он из честного плена.
Но коль выиграл — то ужас творит. Грабит, жжёт и бьёт тех, кто в ответ не ударит.

А приходит он с дальней земли, что Кардией зовётся.
Агафон-периэк там бывал по делам своим мирным.
Ведал он, что страна та богата, что народ там пшеницу растит
Не боясь ни селей ни обвалов, но господ своих чернобронных.
Ведал он, что цветут города, что добро им везут из-за моря.
Но не ведал старик, почему, их архонты так злы и коварны.
И зачем, купаясь в богатстве, шлют те рати свои, славы кровавой желая..."
Отрывок из классической нимбусийской поэмы. Автор неизвестен. Датировка расходится в очень широком диапазоне.

— Да-а скажу я вам, нашим вымпелам в Хаукленде приходится туго... — Низкий и простуженно-хриплый голос морского офицера нарушал скромную тишину дневной трапезы. За окном шёл противный влажный снег, солнце тускло пробивалось сквозь седые облака и старинные окна.

— Помилуй Арктур наших моряков! — Воскликнул приятный женский голос.

— Нет нужды в божьей милости, фройляйн. — пожилой грифон улыбнулся своим слегка щербатым клювом. — Враг превосходит нас числом и в техническом плане, но у нас есть что противопоставить эквестрийцам. Герр Агриас, — моряк обратился к тёмной и невзрачной фигуре, методично и молчаливо расправлявшейся с третьим блюдом. Чейнджлинг оторвался от еды, взглянул на своего собеседника с умным интересом. — Вы сведущи в западных делах получше нашего. Что можете сказать о новых кораблях Эквестрии?

— Я офицер сухопутной армии, герр капитан 3-го ранга. Мне мало известно о военно-морском флоте. Так, пара статей в военных журналах, не больше.

— Но всё-таки, герр Агриас. Что вам известно?

— Мне известно, что флот Чейнджлингии не способен выдержать прямой бой с Гранд Флитом. Впрочем, как и любой другой флот. Поэтому мы топим их гражданские суда, минируем рейды их портов, атакуем единичные цели — не более и не менее.

— В Ванхувере ваша авиация выступила очень удачно... Было бы очень неприятно увидеть вымпелы западной эскадры на горизонте. "Император ожидает, что каждый грифон выполнит свой долг", но гибнуть вместе с кораблём без какого-то толка — глупо и неправильно.

— Сомневаюсь, что в случае выживания западной эскадры она была бы переброшена на восток. Пони готовили её к борьбе с нами, так что Королевский флот всё равно не пустил бы их в Хаукланд.

— Сомневаюсь, что ваша флотилия карманных линкоров и подводных лодок удержала бы "Солар Геральд" и "Сомнамбулу". — Офицер по-доброму усмехнулся. Агриас хотел возразить, но молодая грифина, до этого высказывавшаяся в поддержку имперских моряков, вновь подала голос:

— Хорошо, что вы выздоровели, герр Хольцен. Ваша рана была довольно тяжёлой. Как вы получили её и как вам удалось уцелеть?

Хольцен перевёл взгляд на девушку, его пожилое и доброе лицо несколько заострилось, помрачнело.

— Не могу врать, фройляйн фон Цапфель.

— Тогда скажите правду.

— Боюсь, что правда будет слишком тяжела для вашего слуха, юная моя госпожа. Служба на флоте тяжела даже с современными техническими достижениями. Даже неделя в открытом море может стать испытанием для неопытных и неподготовленных душ. А морской бой — это то, о чём говорить в этой доброй компании я нахожу едва ли не изуверской жестокостью.

— Но позвольте, сударь! Мой отец так же служит Императору, а мы с моей матушкой помогаем раненым солдатам, прибывающим из Аквелии.

— Этого недостаточно, чтобы понять то о чём вы просите меня рассказать. Имейте рассудок, юная госпожа. Никакой снарядный осколок сухопутного орудия и тем более ружейная пуля не могут быть поставлены в ряд с тем, что происходит с живым существом попавшим под волну от разрыва тридцатисантиметрового снаряда. Я был ранен при обстреле своего корабля, наша группа попала в переплёт и мы вынуждены были отойти в Скайфолл на ремонтную стоянку. Местные госпитали итак забиты кучей раненых, поэтому меня отправили к вам. Можете не волноваться, наша неудача была сущей мелочью. — Капитан снова улыбнулся, осматривая собравшихся за столом.

— Слава богам, что вам удалось уцелеть. — сказав это, молодая грифина немного сконфузилась и сделала паузу, на её лице отразилась тревога, но она продолжила: — Кстати, как там Альбрехт, ваш троюродный племянник? У него редко есть возможность писать. Думаю, вам известно о нашей помолвке.

— Видел его несколько недель назад, на стоянке близ одного из островов. Тогда была крупная стычка с Эквестрийцами и тогда мы победили. Он служит лейтенантом на одном из трофейных скайфольских крейсеров. Будьте уверены, случись чего — уж кто-кто, а эта посудина уцелеет. А если уцелеет посудина, значит уцелеет и Альбрехт. Ну, с большой вероятностью...

— Не нужно таких колкостей, герр. Я очень переживаю за него.

— Я тоже, фройляйн. Он мой родственник, причём довольно толковый. У меня в его годы, например, ещё не было невесты.

Обеденная беседа продолжилась, постепенно уходя в сторону мирских забот. Агриас быстро потерял интерес к нему, а интерес к еде улёгался по мере её поглощения. Он спокойно дождался момента, когда трапезничающие начали расходиться по комнатам, а после и сам покинул столовую. Внутри небольшой залы итак было сильно натоплено, а после плотного обеда жара и духота начинали казаться невыносимыми. За резными дверями не было коридора, но начиналась немного более просторная гостиная, из которой можно было попасть в спальные комнаты и кабинет полковника, либо спуститься на первый этаж, где располагалась кухня, прихожая и помещения, где когда-то жила многочисленная дворня Цапфелей. Сейчас там осталось всего несколько лакеев и кухарок, остальные слуги либо ушли от хозяев, либо уже жили в собственных домах и работали за жалованье. Когда-то в этом доме проводились балы, но те времена давно прошли, ведь в местной округе почти не осталось дворян — почти все разъехались по городам, либо просто умерли. Жизнь шла тихо, спокойно, размеренно, и только вечная суета у созданного недавно госпиталя для больных и раненых, пострадавших на войне, нарушала уклад крупного села Цапфельдорф, некогда бывшего собственностью этой семьи. Сейчас крестьяне стояле сами по себе, и, судья по всему, их это вполне устраивало.

Агриас вышел на лестницу, но пошёл не вниз, а наверх — в небольшую башенку, венчавшую крышу старого дома. Оттуда открывался вид на округу. Пришлось воспользоваться небольшой лесенкой, считавшейся грифонами неудобной, но отлично подходящей для невысокого чейнджлинга. Наверху было свежо, прохладно, даже холодно. Треугольные крыши невысоких крестьянских домов тонули в редкой дымке, на земле серел несвежий ноздреватый снег, сильно пострадавший от прошедшей недавно оттепели. На серо-белом полотне чётко чернела полоса просёлочной дороги, проходящая черед деревню как тонкое деревянное веретено. За домами виднелось широкое поле, оканчивающееся на горизонте тёмной грядой крупной еловой рощи. Там была граница с соседним имением. Сейчас ту землю занимали фермеры и дельцы, поместье старинного соседа Цапфелей раскупили на аукционе. По другую сторону от дома начинался вишнёвый сад и небольшой лесок, служивший некогда охотничьими угодьями. Говорили, что там развелось много зайцев и косуль, но, так или иначе, хозяев уже давно не интересовала охота.

Агриас спокойно рассматривал пейзаж, сырой холод вызывал у него почти рефлекторное желание закурить, на ум приходили разные мысли. В последнее время майора посещали разные мысли: о войне, о коллегах, оставшихся в полку, о далёком доме, где его несомненно ждали. Где сейчас 11-я дивизия? Наверное воюет, может быть уже берёт Кантерлот. Старые товарищи, батальонный командир — почему они приходят на ум вместе с Агриннис, отцом, матерью? Может быть, это тоже его семья?.. К новому году война в Эквестрии несомненно кончится, но что будет тут? Что будет потом?..

— Цапфельдорф — славное место, не так ли? — Ход мыслей цу Гардиса прервал тихий старческий голос. Он звучал хрипло, немного искажённо, словно автомобильный мотор, выработавший свой ресурс. Чейнджлинг обернулся и увидел рядом с собой невысокого сгорбленного грифона очень пожилых лет. Старичок стоял на задних лапах и опирался на трость, его левая лапа скрывалась в складках простого чёрного балахона, накинутого на такую же чёрную сутану. Голову грифона венчала шапочка такого же цвета. Агриас знал этого священника — он изредка присутствовал на обедах Цапфелей и считался другом их семьи. Он был сед как лунь и страдал от болезней, но его глаза всегда светились умом и энтузиазмом. Чейнджлинг уже как-то раз беседовал с ним, и тот случай ему не то чтобы очень понравился.

— Согласен, герр. Насколько мне известно — оно довольно древнее. — Агриас избегал называть грифонских священнослужителей так, как их называли местные. Религия оставалась для него странной и достаточно глупой вещью, к которой ему не хотелось иметь отношения.

— Не древнее многих других. Основатель рода сначала получил другой надел, но потом его выселили оттуда и дали ему это местечко.

— Что-то случилось? — Агриасу стала интересна история этого места. До этого он мало интересовался ей, но сейчас это было единственным способом скоротать время до вечера. Начинал поддувать ветерок, а он был в одном кителе. Хорошо, что он был сшит из шерстяного сукна, иначе перевёртыш бы совсем продрог. — Это было сделано в наказание?

— В архивах Кроны не указано конкретной причины. Император просто приказал пра-пра-деду герра фон Цапфеля передать старое имение другому дворянину, а в замен передал ему нынешний Цапфельдорф. Во времена первых Гроверов младшее куда охотнее слушалось Кайзера, а Кайзер не боялся им управлять. — старик замолчал и пару раз кашлянул, прочищая горло. — Мне кажется, господин военный, что он скорее помиловал этот славный род, чем наказал его. Только взгляните вокруг...

— Погода ужасная. — Признался чейнджлинг.

— Разве в вашей стране она не ещё хуже? — Спросил грифон, явно понимая, что имеет ввиду.

— Вы что-то знаете о Чейнджлингии?

— Конечно. — священник хрипло усмехнулся, смех старика тоже походил на кашель. — Я был там дважды. Ещё до того, как вы объединились в единое государство. Диртрисиум — угрюмое место, но меня принимали радушно. Глупо было слышать заверения моих соплеменников о том, что ваш народ презирает священнослужителей.

— Если вы пришли с миром — то нет смысла относиться к вам с презрением. Мне довелось общаться с пони из Эквестрии, ещё до войны.

— И каково?

— Неплохо. В Эквестрии далеко не все являются дураками и подлецами, как многие думают.

— Странно, что кто-то вообще так думает. Эквестрия — родина очень многих достойных существ, которых я был бы рад видеть в лоне нашей церкви. Признаться честно — мне неприятно знать о том, что наши державы ведут войну. Война противна богам, их дети должны процветать, а не уничтожать друг друга, какой бы важной политической цели перед ними бы ни стояло. Всё это — мирское, суета сует, ни один властитель не сможет овладеть землёй больше чем та, которую занимают его ноги. — Пастор снова задумался, глядя вдаль, где изредка мелькали зажжённые фары и огоньки в окнах. Агриас вопрошающе склонил голову, глядя на грифона чуть ли не с подозрением.

— Я не разбираюсь в ваших религиозных воззрениях, но насколько мне известно, Арктур — бог войны, следовательно война для вас — богоугодное дело.

Грифон отвёл взгляд от горизонта и взглянул на Агриаса: птичьи глаза пернатого были печально нахмурены и поблёскивали тусклым желтоватым пламенем. Несмотря на возраст — глаза грифона отказывались седеть.

— Это не совсем так. Вернее — кто-то из нашего священства действительно считает так. Но это не более чем следствие недостаточной образованности. Арктур — не бог войны. Он не одобряет войну как мясорубку, как братоубийство, как неправомерный захват земли и имущества. Он может благословить только справедливую войну — войну защитническую. Войну с целью обороны. Наш орден был основан воином, осознавшим свою греховность и нашедшем искупление в посте, отшельничестве и учении. Он узрел, что не одни лишь грифоны достойны света Божьего, но и иные народы. Даже пони Востока, так презираемые в этих краях, считались им достойными нашей веры. Наше орудие — не меч, но слово. Мы почитаем Арктурия как защитника слабых, а не как покровителя воинов.

— Послушал бы ваши слова кто-нибудь из тайной полиции... — Фыркнул Агриас. Грифон только улыбнулся в ответ.

— Да, я не считаю нынешнюю войну справедливой. Но в ней несправедливы обе стороны. За суетными оправданиями кроется лишь желание перекроить границы, установить свою власть над миром, либо сохранить и приумножить её. Дельцы называют это "конкуренцией". — старик проговорил это слово с неожиданно горькой иронией. — Раньше этим занимались булочники на рынке — а сейчас этим промышляют великие державы. По крайней мере, сейчас они заняты этим без всякого стеснения и полностью это осознавая.

— Наша Королева поступает справедливо, герр. Она ведёт войну с целью обогащения нашей нации и разгрома эквестрийской угрозы.

— С каких пор война обогащает, мой юный друг? Удел воина — терять. Я прожил долгую жизнь и прошёл многими её закоулками. Мне это известно куда больше чем многим другим. Пытаться обогатиться войной — всё равно что лить воду в дырявый сосуд. Сосуд так и останется пустым, а вода когда-нибудь закончится...

Агриас хотел что-то возразить, но потом понял, что что-то встало у него в горле. Старец не пытался его переубедить, не пытался спорить с ним — только тихо и спокойно отвечал на его доводы своими, находя на каждое его слово по десять своих. "Видимо, его годы действительно не прошли зря." — Решил про себя перевёртыш. К этому моменту на часах уже был ранний вечер.

Небольшая процессия автомобилей въехала в деревню и свернула к особняку. Едва завидев их фары, майор, понял, что приехали за ним. На бельведере уже не было никого. Поняв, что офицеру больше нечего сказать, и насладившись местной округой, отче скромно попрощался с ним и спустился вниз, жалуясь на ломоту в костях и необычно холодную осень. Когда машины въехали во двор, чейнджлинг уже спускался на первый этаж, чтобы встретиться со своим начальством. Там уже была Лиза и две её помощницы, лакеи в прихожей торопливо приводили себя в порядок.

— Герр Агриас, как дядя переменился за это время? Вы ведь служите при его полке, или уже нет? — Неожиданный вопрос сбил чейнджлинга с толку, поэтому тот предпочёл спрятать недоумение улыбкой.

— С ним всё хорошо, можете не волноваться. По крайней мере, я не заметил за вашим дядей ничего противоречащего ему.

— Он любил рассказывать мне об Аквелии, когда я была птенцом. Говорил что там красиво и хорошо, а сейчас там война.

— Да. Герр фон Цапфель действительно переживал об этом. Меня, как военного, такие мысли не трогают.

— Неужели? Разве вам не понравилось там? — Наивно спросила племянница.

— Мне не нравится там, где меня постоянно пытаются убить, фройляйн. — С усмешкой ответил чейнджлинг. И тут он вспомнил: просёлок, живая изгородь, они едут на машине, над головой свистят пули. На заднем сиденье Карл. Кстати, где он? Офицер с утра его не видел...

— Господин майор, там, кажись, полковник приехал, да не один! — Денщик показался как раз "вовремя", проникнув в дом через какой-то чёрный ход. За время пребывания в особняке и не имея никакой возможности прислуживать своему начальнику, Эрстфедер от скуки исходил всю округу и теперь неплохо ориентировался здесь. Как ни странно, но сейчас он выглядел вполне опрятно и по форме, видимо успел оправиться и почиститься перед приездом командира своей части.

— О, я смотрю вы даже трезвы, денщик! — Иронически заметил Агриас, уже слыша как за большой входной дверью складно стучат по ступенькам чьи-то военные сапоги. Карл понял юмор и улыбнулся, но лишь глазами, так как скрип открывающихся дверей вынудил его вытянуться по стойке "Смирно". Агриас так же рефлекторно подобрался и оправился, будто бы чувствуя на себе пристальный взгляд старшего по званию офицера.

— Ну здравствуй, отчий дом! — Как строчку из какого-то стихотворения проговорил пожилой полковник, входя в прихожую и снимая с себя форменную шинель. Из-за его спины вышла грифина в шубе с капюшоном. Агриас узнал в ней Марту, жену фон Цапфеля. "Видимо, заезжал в Гриффенхейм", подумал чейнджлинг, пристально всматриваясь в лица заходящих в помещение. Помимо пары полковых адъютантов, с ним был и другой грифон — похожий на Пауля, только совсем молодой. Чейнджлинг видел его всего один раз: давным давно, на балу у Сильберфедера. Почти сразу после его прилёта. Почти сразу после его последнего отпуска... Сердце чейнджлинга горько кольнуло, вспомнились беседа в бельведере. Цу Гардис не заметил, как на его лицо легла мрачная задумчивая тень.

— Здравствуйте, милый дядя! — Голос Лизы казался более тонким из-за переживаний. Чейнджлингу показалось, что в её юных глазах что-то блеснуло. Лиза была сиротой, матери у неё не было, а отец погиб на гражданской войне. Дядя, тётя и троюродный брат оказались единственными родственниками, кто не принял бы её за лишний рот или достойную партию для какого-нибудь пятидесятилетнего министра, с которым они были бы не прочь объединить гербы. Она готова была броситься на шею к полковнику, но сдерживала себя, следуя правилам этикета. Глядя на неё, майор снова вспомнил Агриннис, вместе с ней на ум пришло и то злополучное письмо... "Погода сегодня такая или просто день не задался..." — Подумал он, невольно копируя грифонскую привычку объяснять настроение погодой.

— Здравствуй родная, здравствуй. — Цапфель оставил шинель на крючке, оставшись в своём форменном буром кителе. — У нас тут пять голодных клювов, ужин готов?

— Если бы он не был готов, вашбродь, мы бы вас не пустили. — Сострил пожилой швейцар Кунрад. Старичок был ровесником Пауля и стал одним из первых его друзей. Несмотря на то, что последние годы полковник был вынужден жить в столице, старое товарищество дворянина и слуги пока не было намерено ослабевать.

— Эка! — Цапфель молодецки зыркнул на лакея. — Ну ты даёшь, старый грач. А вот при моём-то старике-отце...

— Да-а, вашбродь, ваш отец был даже не с железа — из камня вытесан... Суров был старый Цапфель, но нашего брата в обиду не давал... — Лакей сказал это уже не в шутку, скорее под действием воспоминаний.

— Правду говоришь. — Коротко ответил ему полковник, и больше они не обменивались словами. По взглядам было понятно, что оба грифона прекрасно друг друга поняли. Прибывшие ещё какое-то время провели в прихожей, а потом сразу пошли в столовую. Было видно, что Цапфель торопится. Агриас прекрасно понимал почему. Перед самым началом ужина, полковник объявил:

— Сразу после трапезы Я, Фридрих, герр Агриас и остальные мои подчинённые уедем на станцию, там нас ждут войска. Нам нельзя задерживаться, прошу нас извинить.

— Войска? На нашей станции уже дня четыре как войска. Раньше шли на запад, теперь идут на восток. В газетах ничего не пишут по этому поводу. Что-то случилось? — На лице племянницы отразилась сильная тревога. Пауль заметил это и коротко кивнул.

— Нас перебрасывают в Хелльквилл. Нашим союзникам требуется помощь.

— Там тоже идёт война?

— К сожалению — да. Надеюсь, мы быстро выведем речные земли из противостояния, у нас достаточно сил чтобы сокрушить их.

— Война разгорается как лесной пожар. — спокойно, и даже почти весело заметил Фридрих, сын полковника. — Но, насколько мне известно, речные пони не готовы к ней. Их армии малы, вооружены они плоховато, да и не нужно им это всё. Думаю, бросок на Зеештадт будет лёгкой прогулкой...

"Так же думали и про кампанию Аквелию." — Подумал Агриас, и вид его стал ещё мрачнее. От дурных мыслей странным образом усилился аппетит. Ужин вышел на удивление вкусным, и вскоре чейнджлингу уже надоело переливать из пустого в порожнее. Им предстояло много работы. Много тяжёлой, сложной, опасной работы, специфику которой ещё только предстояло выяснить. Всё происходило в большой спешке, скорее всего начальство не одарит их какими-либо конкретными формулировками до тех пор, пока они не прибудут на место. "Где твоя дисциплина, Агриас? К чему это уныние?" — Наконец укорил он себя, чувствуя удовлетворение от внутренней победы над собой.

Ужин, несмотря на тёплую встречу родных, всё же не продлился дольше чем следовало бы. Простившись с племянницей и женой, а так же испытав в приятное удивление от встречи с фон Хольценом, очередным старым знакомым, коих у него было множество, полковник и остальные военные двинулись к выходу. Прощание не было слёзным или торжественным — проводы на службу для женской половины рода фон Цапфелей были обычным делом, пусть и служба в последние годы стала куда более рискованным занятием. Офицеры оделись и вышли на улицу, где их уже ждала машина. Один из адъютантов сел за руль, другой — на заднее сидение, вместе с полковником и его сыном, пока имевшим лишь звание начальника штаба батальона одного из кронцплатских полков. Сам Фридрих не сильно любил свою должность и старался получить повышение, чтобы стать командиром или хотя бы штабистом более высокого порядка.

Когда машина тронулась в путь, на улице уже совсем стемнело, а дымка спустилась вниз и легла на землю густым молочным туманом. Агриас, занявший место на переднем сидении, проспал всю дорогу до самой станции.

Даже в холодную осеннюю ночь двери сельской кафаны всё равно оставались приоткрытыми. Внутри не только подавали хорошую выпивку, но и не жалели дров, поэтому некоторые жившие здесь сельяки заходили сюда просто хорошо погреться. Погода была не из мягких, но суровые зимы в этих краях вовсе не были какой-то диковинной редкостью.

Прокопий Астрапи вошёл в тесное помещение, впустив за собой двоих своих товарищей и студёный сквозящий ветер. Их епанчи покрыла быстро таявшая изморозь, сами они сильно закоченели и их шаги напоминали движения марионеток, которых неумело дёргали за ниточки. Недавно кончился дозор и их лохаг разрешил им отогреться в местной забегаловке. На улице было темно, в небе, даже на небольшой высоте, чувствовался мерзейший пронизывающий холод, поэтому в воздухе дежурили самые опытные и неприхотливые, а молодую поросль вроде них пожалели:

— "Пеший караул будет легче" — говорили они... — Раздражённо кашлянув проговорила Евгения, ставя в угол свой карабин и прикрывая его водонепроницаемым сукном епанчи. Остальные пегасы поступили так же, оставшись при холодном оружии.

— Всяко лучше чем мёрзнуть там, наверху. Погода паршивая... — Спокойно ответил ей Захарий. Прокопий бросил взгляд на них, расстёгивая шлем и водворяя его на пояс. Да... Судья по всему, они действительно начинали терять хватку. Здесь, почти в сотне километров от линии фронта, делать было практически нечего. Его назначили приглядывать за этой парочкой. Он считался более ответственным и более умелым, чем Евгения и Захарий, хотя они были ровесниками и прошли испытания в одну и ту же неделю. Странное дело, но опытным гражданам всяко виднее, чем молодняку вроде них.

Избавившись от лишнего груза и оставшись в кожаных нагрудниках, нимбусийцы направились к ближайшему столику. Стульев не было, у стены стояла лавка, так что всей троице пришлось садиться бок о бок в ожидании кафанщика, но его всё не было, видимо он был чем-то занят или просто не заметил их.

— Подождите здесь немного. Схожу, поищу его.

— Опять будете это сливовое пойло? — Евгения всё ещё не отошла от морозной сырости. Пегас мог стойко вынести холод, но жидкий холод не мог вынести даже пегас.

— Тут больше ничего нет. — Хмыкнул Захарий, глядя то на Прокопия, то на кобылу. Он уже почуял запах спиртного и слегка повеселел. Тем временем, их начальник нашёл кабатчика, но далеко не так, как хотел бы найти. Пони склонился над столом, за которым уселось несколько жителей деревни, которые громко что-то обсуждали. Подойдя ближе, Астрапи увидел, что в беседе участвуют не только пони, но и... Грифон?!

— Монах, Сивко, успокойтесь уже! Распугаете народ, сами ещё подерётесь — не хорошо же, сами понимаете ведь! — Унимал их хозяин кабака.

— Драться я не намерен, пан корчмарь, много чести! — Восклицательно, но не очень громко произнёс грифон.

— А вот я бы намял тебе бока, чёрт пернатый! — Резко отозвался другой спорщик, видимо тот самый Сивко.

— Не искушай... — Спокойно, но предостерегающе проговорил грифон. Он неплохо изъяснялся, но в его речи читался акцент. Слишком понятный акцент...

Астрапи в два широких шага оказался поблизости.

— Прекратить свару! — резко осадил он всех. Разговор оборвался как певчая струна: все умолкли и уставились на него. Вид у пегаса был неважный: грива скомкалась и промокла под толстым подшлемником и немного спадала на уставшие и раздражённые глаза. И тем не менее, все повиновались ему. "Видимо, за это меня назначили старшим." — Не без гордости подумал Прокопий. — Объяснитесь кто есть кто, зачем начали, почему отвлекаете кириоса кабатчика от работы? Кто будет отвечать?

С полминуты публика молчала, но затем сидевший за столом грифон спокойно стал со стула и кашлянул, привлекая внимание. Прокопий мотнул головой в его сторону, давая пернатому слово.

— Виноват, пан. Признаю, сам начал. Говорили мы о политике. Я сказал, что армия Коалиции проиграет.

— И зачем ты это сказал? Не со злым ли умыслом? — Гоплит окинул грифона с ног до головы. Одет он был в простую рубаху, расшитую красно-зелёными узорами вдоль прямого ворота. Он быстро узнал и рубашку, и выговор, и даже внешние черты грифона: "А не шпион ли ты часом?" — Промелькнула шальная мысль. — "Не хотелось бы встретиться с агентом врага сразу после изнурительного караула." Невольно пришлось вспомнить о накопытном клинке, свисавшем вдоль его левой ноги. Он не успеет, здесь тесно, да и нужен ли он?.. Захотелось позвать товарищей, но Евгения и Захарий уже были здесь и внимательно наблюдали за его действиями.

Грифон сверкнул глазами и широко улыбнулся. Ему явно захотелось засмеяться, но то ли он сдержался, то ли просто не имел сил для этого.

— Вы нимбусец, пан. Знаем мы вас хорошо, может даже лучше чем следовало бы...

— Не темни, говори прямо.

— Всю жизнь прямо говорил и всю жизнь корят, что темню. Это, пан, обидно. Если думаете что я тут крамолу какую-то делаю, то тоже зря. Мне врать нечего, а ежели и скажу дурь какую — так это не я вру, а мне наврали. Разница, есть трошки.Всяк норовит нашего обмануть, но наш чай тоже не глупый. А говорили мы о том, почему это всё и зачем, и как это всё кончится.

— И почему ты решил, что мы проиграем?

— Бывал я на войне, пан. Чую в воздухе, что если и не проиграете эту войну — то всё равно хлебнёте горя полной ложкой. Тревога у меня, панове. Столько сделал чтобы от смерти спастись, а смерть уже вот она... — Грифон поднял коготь и обвёл им вокруг, не имея ввиду что-то конкретное. "Странный он, но, вроде как, безобидный." — Наконец решил Прокоп. Ему хотелось верить, что перед ним какой-нибудь зафийский крестьянин, но какие-то неуловимые черты выдавали в нём воина, которых он не так давно встречал на степном рубеже. Эти встречи редко кончались кровью или даже перестрелкой, но именно тогда молодой пегас впервые услышал над головой свист настоящей пули.

— Ладно. Думай что хочешь, но имей впредь ввиду. Нас назначили охранять деревню. Ты находишься в её пределах — значит мы охраняем и тебя в том числе. А если мы тебя охраняем — значит ты должен нам подчиняться. У вас грифонов ведь так принято, если я не ошибаюсь?

Зафиец снова улыбнулся, пегас явно его веселил.

— Понимаю, пан. Понимаю.

Спор улёгся сам собой, спорщики разошлись по разным столам и благоразумно перевели разговор на другие темы. Пегасам так же было нечего обсудить — гарнизонная рутина, вот и все дела. Прокопий было хотел расспросить корчмаря об этом странном казаке, но тот ответил что тот живёт в бывшем доме уже давно съехавшего восвояси грифонского миссионера, старается держать в порядке местную часовню, за что его и прозвали "Монахом". Деньги у него водились, только не очень большие — грифон зарабатывал охотой и рыбной ловлей, от случая к случаю. Жил как с боку припёка, но местные уже давно привыкли к нему. Пегасы скупо общались между собой, обсуждая только смутные и противоречивые слухи с фронта. Иногда через деревню проходили маршевые роты, иногда в обратную сторону увозили раненых и больных, солдаты-йезерградцы рассказывали много всякого, но из их болтовни, вызванной точно такой же скукой, трудно было вычленить правду. "В таком случае, нам остаётся только ждать." — Наконец решил про себя Прокопий, допивая последнюю рюмку сливовицы. Где-то далеко грохотала война, а в этом местечке будто бы и не происходило ничего. Всё начиналось так ошеломительно, так волнующе, так внезапно, а в итоге он, и ещё сотня таких же как он, безвылазно сидели в этом тихом месте, ожидая исхода дела, которое практически от них не зависело...

Глава I: Кавалер в чёрном плаще.

Клятва Брата Ордена.

Я, рыцарь ордена Хеллквилла, клянусь перед Арктуром, нашим покровителем, и его наместником, Архонтом Катеринбуржским и его последователями в неуклонном повиновении и верности.

Клянусь, что буду защищать не только словом, но и оружием и всеми силами своими таинства и добродетели Святой Церкви, её постулаты, заповеди и учения.

И вместе с этим клянусь быть покорным и послушным, Магистру ордена и Его Императорскому Величеству, ведь так велит орденский устав, писаный святыми отцами в мудрости своей.

Обещаю, что не покину своего надела и не оставлю своего поста, что не ослушаюсь приказа брата-комтура, брата-магистра или иного благородного мужа, ежели буду поставлен под его команду.

Обещаю, что буду являться на сборы и смотры в полном боевом облачении и нести службу на пограничных рубежах, что не буду уклоняться от сбора, даже если отъезд навредит моему поместью. Обещаю, что в случае призыва на войну буду готов прийти в войско и идти в далёкие страны, переносить там тяготы, лишения, раны и болезни.

Обещаю, что буду соблюдать не только духовный, но и светский закон Империи, что не буду своевольничать на своей земле, что не буду оскорблять и унижать императорских чиновников и управителей, что буду решать тяжбы с ними мирно и честно, без бесчестья и кровопролития.

Обещаю, что буду готов понести как епитимью, так и светское наказание, ежели нарушу закон или устав Ордена. Обещаю, что не буду обжаловать решения старших братьев, а буду выносить их покорно и смиренно.
Клянусь, что всегда приду на помощь своим братьям и своим подданным, ежели нужно будет оборонить их от язычников.

Клянусь, что встретив троих язычников, я не поверну назад, а буду честно биться с ними.

Клянусь, что не продам и не заложу свой надел и не позволю, чтобы кто-либо иной отчуждал земли и имущество Ордена.

Клянусь, что я всегда буду честен, справедлив, храбр и скромен, что всегда буду блюсти трезвость и целомудрие, дабы не навлечь позор на своё имя и на имя Ордена.

Клянусь, что не изменю Магистру и Императору даже под пытками.

Клянусь, что я никогда не оставлю свой надел на разорение врагу, что буду защищать города и замки лежащие под покровительством Орена

Клянусь, что готов выручить духовное лицо в любой беде и от любой напасти.

Клянусь, что буду истово бороться с ворожбой, колдовством и язычеством в своём наделе и за его пределами.

Чистосердечно клянусь соблюдать всё это.

Агриас вышел на сцепку вагонов, в его зубах снова тлела сигарета. Сцепка грохотала и скрежетала, под ногами, подвывал неспокойный ветер. В таких условиях трудно было уберечь сигарету от затухания, но это вовсе не было проблемой для чейнджлинга. Он укрылся от ветра и принялся задумчиво курить, глядя на открывающийся пейзаж.

Справа от поезда темнела вода Гряйфкёника. Здесь он был немного уже, чем в Гриффенхейме, но могучая река всё равно уходила на сотни метров вперёд, её правый берег отсюда был виден как на копыте, но его белёсо-чёрные очертания было трудно разглядеть в утренних сумерках, оставляя различимыми только гребни лесов и рощ, обозначавших собой северный предел графства Лангешверд. По левую сторону реки лежали владения Хелльквильского ордена — широкие поля и холмы, покрытые свежим снегом, и серо-чёрные очертания города, вырисовывающиеся впереди. До недавнего времени река выполняла функцию границы двух марок, но теперь и на левом и по правом берегу Гряйфкёнига стояла одна и та же власть.

— Доброе утро. — Дверь вагона скрипнула и на сцепке показалась вторая фигура, более высокая и статная, чем Агриас. Это был фон Таубе. Майор пришёл сюда с той же целью — пустить немного дыма, чтобы на время забыть о завтраке, до которого оставалось ещё несколько долгих часов.

— Здравия желаю, герр майор. — чейнджлинг выдохнул облако дыма, тут же развеявшееся на ветру. — Что-то известно о том, где нас разместят и куда направят после этого?

— Никакого понятия. — смеясь, но с явным раздражением фыркнул Адриан. — Другие полки дивизии прибудут примерно в одно время с нами, и то это — вилами по воде...

— Будет хаос. — спокойно резюмировал Агриас. — А если ещё и встречающие припрутся...

— Спокойно вы об этом говорите. — Хмыкнул грифон, и крепко затянулся, чтобы успокоить напряжённые нервы. Офицеры полка не спали эту ночь. Эшелон делал короткие остановки на нескольких станциях и на каждой ожидалось поступление указаний от высокого начальства. Однако, ожидания не оправдались. Совсем.

— Посмотрим, к кому меня приставит полковник. Придётся сделать много скучной, дурацкой, рутинной работы. — Агриас посмотрел на товарища и улыбнулся, блеснув клыками.

— Для чейнджлингов даже штыковая атака не более чем работа, верно?

— Верно, герр майор. Причём вещь эта не менее грязна и рутинна, поэтому мы и не ходим в штыковые атаки.

Офицеры простояли на сцепке ещё некоторое время, наблюдая за пейзажем.

— Никогда не был в Хеллквиле. — Наконец сказал Агриас.

— В прочем, как и я. — Ответил грифон.

— Можете рассказать об этом городе? Хотя бы то, что знаете.

— Ну... — Адриан задумался, пытаясь что-нибудь припомнить. — Местечко тут в целом хорошее, город крупный, пусть и не сравнится с Гриффенхеймом. У них тут есть рынок сделанный из эллингов для дережаблей. Очень, говорят, солидно выглядит.

— Эллинги для дережаблей? Интересное они нашли применение этому старью. У нас их просто снесли и разобрали на металлолом.

— Развал империи вносит коррективы. Были бы они побогаче — тоже пустили бы эллинги на металлолом.

— Кстати, у них ведь тут власть поменялась, если мне не изменяет память.

— Что-то среднее между нашими шварценхундертами и чернорубашечниками Биколини. — Адриан проговорил это с явным пренебрежением. — Какая-то очередная дурацкая партия с амбициями до небес. Фон Оствальд считает их сволочью и не хочет воевать за них. Я согласен с ним, а такое бывает редко.

— И тем не менее, мы должны выполнить свой долг.

— Перед Императором и Протектором — может быть. Перед этими "союзниками" — уж точно нет. — Адриан задумался снова, глядя на пригороды Хеллквилла, постепенно переростающие в жилые и промышленные кварталы. — И тем не менее, мы — здесь...

Столица Орденской Марки, или "Орденштата", как его иногда называли местные, не выделялась какими-то архитектурными особенностями, и тем не менее, береговая панорама старого Хеллквилла выглядела очень пристойно: два собора, посвящённых Арктуру и Борею венчали город своими длинными и высокими шпилями, чуть ниже начинались округлые павильоны Рынка, переделанные из несколько укороченных, но всё же громадных ангаров. Рядом с рынком находился главный вокзал, ратуша и главная городская площадь. На берегах Гряйфкёнига стояли пристани с пришвартованными баржами и пароходами, что непрерывно курсировали по великой реке, перевозя грузы и пассажиров. На площади почти всегда хватало народу: там стояли торговые ряды, не вместившиеся в павильоны, там же заквлючались оптовые сделки, превращая это место ещё и в уменьшенную версию биржи. Конечно, торговля здесь знала и лучшие времена, но даже сейчас она заставляла сердце города биться, давая жителям всё или почти всё необходимое. Так или иначе, офицеры не могли увидеть этого зрелища, ведь въезжали в город с немного другой стороны.

Военный эшелон начал тормозить, пыхтя поршнями и приветственно гудя. В солдатских вагонах загремели офицерские команды — полк приготовился выходить, пользуясь оставшимся временем. Местные жители с интересом глазели на проезжающий поезд. Кто-то махал солдатам лапами, кто-то кричал приветственное "Хайль!". В иных местах поезд закидали бы цветами или всякими вкусностями, но здесь всё было намного скромнее.

— Всё, пора. — Кивнул Агриас, морально готовясь к тому, что ждёт их на вокзале.

— С Богом! — Бросил Адриан, и пошёл в соседний вагон, с целью осмотреть свой батальон перед выходом.

Агриас же вернулся в офицерский вагон, готовый выполнять распоряжения полковника, если это потребуется. Он встретил фон Цапфеля, когда тот выходил из общей комнаты и направлялся к двери выхода. С ним были Айзенкопф и Цеткин, но не было майоров, так как все разошлись контролировать свои части. Командир полковой батареи и вовсе решил переночевать среди своих расчётов в страхе недосмотреть что-нибудь во время выгрузки.

— Герр полковник, каковы будут указания для меня? — Агриас появился несколько внезапно, полковник посмотрел на него и ответил не сразу.

— Назначаю вас помощником начальника штаба. Проследите за выгрузкой полковой канцелярии, помогите Айзенкопфу.

— Вас понял, помогу. — Кивнул Агриас. Кивнул и Карл, старавшийся не отходить от начальника слишком далеко.

— Спасибо, господин полковник. — немного сонным голосом проговорил Айзенкопф. — Лишняя помощь мне не помешает, а вот остальным моим коллегам может лишь досадить.

— Довольно разговоров! — внезапно прервал его фон Цапфель. — Мы уже приехали.

Вокзал города Хеллквилл выглядел как полутораэтажное здание с невысокой часовой башней. Через него проходило не так уж много веток, поэтому он имел почти что провинциальный статус. Поезд остановился у перрона, уткнувшись в зад шедшему впереди грузовому составу. На перроне никого не было, если не считать дежуривших на месте бойцов вокзальной охраны. Грифоны в серых, поношенных шинелях, боролись с морозом при помощи ходьбы и остатков сигарет. Они встречали герцмейстеров угрюмыми, почти злобными выражениями лиц. Грянула команда — солдаты начали выгружаться. Уже одетые, с тяжёлыми ранцами на спинах, герцмейстеры покидали вагоны и строились на перроне, благо он был достаточно велик чтобы на нём поместилась тысяча солдат. Сначала выйдут батальоны, потом сгрузят пушки и обозные подводы. Этой работой должны были заняться нонкомботанты и помощники из вокзальной службы, но последних пока не было видно даже на горизонте. Агриас и другие штабные работники, быстро упаковали немногочисленную матчасть и тоже начали выносить её наружу. На чейнджлинга была возложена обязанность перепроверять и пересчитывать бумаги, с чем он быстро и качественно справился. Айзенкопф работал полночи, а остальную половину безуспешно пытался заснуть. В таком состоянии он наверняка что-нибудь забыл или перепутал. Может быть и нет, но полковник всё равно не хотел оставлять такую вероятность.

Хайнц, Вилли и остальные бойцы роты капитана Панкраца, теснясь и пыхтя, практически вываливались из поезда на свет Божий. "Не толпись! Не толпись! Глядеть прямо, на ноги не наступать!" — Капитан уже стоял на перроне, контролируя поток своих солдат. Они выходили из трёх вагонов и собирались вокруг взводных командиров, постепенно формируя и ровняя ряды. Перед ними виднелись другие перроны, к которым начинали подходить другие поезда с солдатами. Брецель не успел разглядеть всё происходящее вокруг, как тут же оказался внутри построения и потерял эту возможность. Солдаты ругались, кряхтели, ворочая тяжёлые полевые ранцы с притороченными к ним шлемами. Кто-то потерял каску и полез искать её на пути, кто-то полушёпотом молился, пока командиры отделений, взводные и наконец ротный ходили среди солдат и осматривали их, крича и ругаясь на тех, кто по той или иной причине не отвечал правилам внешнего вида. "Батальо-он!" — Зычно воскликнул выросший как из-под земли фон Таубе, идя вдоль ещё не совсем выровнявшейся шеренге и глядя не сколько на самих солдат, сколько на лейтенантов и сержантов, которые должны были отвечать за них. — "Равнение на пра-во!" — Хайнц машинально вытянулся и повернул голову туда же куда и все остальные. Адриан потребовал от ротных отчёта. Каждый отвечал в меру своей честности. "Хорошо. Отлично! До размещения в казармах выход из маршевой колонны запрещается под страхом полевого суда. Всем быть в сборе, никуда не разбегаться. Господа офицеры — держите ухо востро. Ну всё, пора. Батальон — нале-во! В затылок за первым батальоном, шагом — марш!"

Послышался характерный стук каблуков о вокзальную брусчатку. Колонна потихоньку начала маршировать. Кругом были поезда, вагоны, солдаты из других подразделений. Вот к соседнему перрону начал приближаться эшелон с каким-то полком из Бронцберга. Один из сидевших в вагонах солдат не удержал равновесие и упал животом прямо на стрелочный рычаг, проткнувший бедолагу насквозь. Карл и многие другие солдаты 4-го Кронского увидели это, по колонне пошли разговоры.

— Бедолага. — Сказал Вильгельм, глядя через плечо товарища.

— Как свинья на вертеле! — Сострил один ефрейтор из соседнего взвода, ему ответили сдержанные прыскающие смешки. Карл тоже улыбнулся, найдя сравнение если не забавным, то по крайней мере совсем не ложным. Полк уже прошёл бои в Волкенштурме и Аквелии, так почти все здесь видели на своём веку вещи пострашнее этого несчастного случая. Тем временем, к алмазному псу подскочил какой-то молодой боец из хеллквильской железнодорожной службы. Когда эшелон остановился и псы начали выгружаться, уже умершего к тому моменту товарища попытались снять, но часовой им в том воспрепятствовал, говоря на таком странном диалекте герцландского, что псы, тоже говорившие на диалекте, сначала не поняли его. Маленький молодой грифон с винтовкой на боку утверждал что-то о "Военной комиссии", но в конце концов на месте появился офицер и жёстко решил вопрос, послав горе-солдатика куда подальше. Кронцы успели увидеть только часть этой сцены, но её крайне трудно было вывести из памяти. Здание вокзала так и осталось для них загадкой: окна плотно заколочены, везде дежурят солдаты, злые и усталые после ночного дозора, ожидающие смену которая всё не приходила и не приходила. Колонна полка обошла здание и вышла на вокзальную площадь. Какое-то время они топтались там, а потом последовал приказ остановиться, сесть и ждать. "Что творится?" — Этот вопрос посетил многих, может быть даже почти всех. Но он остался без ответа. Псы тем временем выгрузились, построились и прошли мимо них, не тратя лишнего времени на ожидание чего-то. Мимо Хайнца и остальных проезжали их запряжки, их орудия, проходила пехота, всё ещё тихо переговаривавшаяся о недавнем несчастном случае. Имперская армия несла потери ещё даже не вступив в бой. Плохая примета, очень плохая...

— Слушай Вилли. — Брецель ткнул товарища в бок. Тот нехотя обернулся. — Что думаешь, тяжело нам будет?

— А чёрт его знает. Думаю, что не очень. Сила у нас большая — вон сколько солдат приволокли. — грифон мотнул головой в сторону колонны. — Так что, думаю что сдюжим. Офицеры нам объяснят что к чему.

— Главное чтоб самим офицерам объяснили, а то сидим тут как... — Начал было один из ефрейторов, но резкий окрик взводного заставил его замолчать.

Прошло чуть больше получаса перед тем, как полк снова подняли и построили. Пропустив двигавшиеся мимо них подразделения Кайзерхеера, Кронцы заняли отходящую от вокзала мостовую и пошли по ней. Вскоре они отошли от вокзальной территории и оказались на городских улицах. Народ глазел на них, были и те кто не скупился на радостные приветствия. Но всё это всё равно казалось каким-то кислым, скромным, будто бы их встречали не "свои", а "чужие", будто бы они шли по оккупированной земле где их скорее боялись, чем любили. Улица за улицей, перекрёсток за перекрёстком, небольшие площади, увенчанные статуями рыцарей в доспехах.

Адриан маршировал вдоль строя своего батальона, смотря то на тротуар, то на ряды своих бойцов. "Идём по старому городу." — Заметил он, осматриваясь. — "Таких домов не осталось даже в Гриффенхейме." И впрямь, до того прямая как линейка улица начала петлять, а дома из стройных и похожих друг на друга зданий времён Гровера IV превратились в не такие высокие и совсем не однообразные домики, тесно прижатые друг к другу и как бы нависающие над пешеходом, будто бы грозя обрушиться и раздавить его. Они были выкрашены в разные цвета, там где торчали вывески различных заведений штукатурку старались разукрасить покрасивее. Вот вытянувшаяся колонна прошла мимо рюмочной, на чьей стене был нарисован пышный луг и пасущаяся на нём корова. Внутри ещё пели песни, складно выстукивали каблуки чьих-то армейских сапог. Видимо, там ещё не кончилась ночная пирушка. "Чем занимаются местные военные? Судья по всему, враг не так уж далеко отсюда, а в городе будто бы совсем не думают об этом." — Мысли майора ушли от созерцания к более насущным вопросам. Да, они уже не раз пересекались с вооружёнными грифонами, но они более напоминали каких-то ополченцев, чем жандармов или полицейских. На них были чёрные плащ-палатки, кто-то из них носил ружья, иные же просто обходились пистолетами. "Те самые "чёрные плащи"? Интересно, на сколько их хватит, если неприятель окажется здесь? Им нельзя доверять. Они бесполезны. Мы здесь всего несколько часов, но это место уже перестаёт мне нравится..."

Пройдя несколько кварталов, полк пересёк центральную часть города и наконец достиг своей цели. Командование решило расквартировать кронцев в старых казармах, некогда выполнявших роль небольшой крепостцы на северном подступе к городу. С тех пор город серьёзно вырос и смысл в бастионе отпал, что не помешало превратить его в казармы для квартировавших здесь полков. Судья по всему, орденские полки покинули это место, а городской гарнизон размещался где-то ещё. Полк приблизился к мрачному строению и начал втягиваться в открывшиеся ворота. Глядя на толстые стены, солдаты приободрились: кто-то снова пошутил, кто-то снова посмеялся. Обычно на марше они вели себя намного тише, но простой переход от вокзала до казарм не воспринимался ими как серьёзный марш.

Вскоре, полк уже стоял во внутреннем дворе, ожидая дальнейших указаний. Обстановка не воспринималась как торжественная, но небольшой гарнизон из хеллквильских бойцов, оставшийся в крепости, считал иначе. Солдаты в сером выстроились перед солдатами в буром, причём стояли как на параде, будто бы перед ними был кто-то званием не младше генерала. Полковник фон Цапфель вышел перед строем:

— Господа! Мы прибыли в Хеллквильскую марку в качестве подкрепления для войск наших союзников. Мы не задержимся в этом городе надолго — завтра утром мы выдвинемся к фронту, он пролегает отсюда не так уж далеко, поэтому призываю всех быть начеку. После переклички и размещения у вас останется некоторое время на отдых. Оставляю его на усмотрение ваших батальонных командиров. Командиры батальонов — проведите перекличку. Нужно удостовериться в том, что никто не отстал и не потерялся.

Командиры батальонов начали пересчитывать своих бойцов при помощи младших командиров. Несмотря на большое количество солдат, пересчёт происходил достаточно быстро. Почти все офицеры знали подчинённых в лицо и по фамилии, а майоры помнили сколько конкретно душ служат в их частях. Однако, без проблем не обошлось.

— Господин полковник, мы недосчитались двоих солдат! — Раздосадованно доложил Цапфелю фон Оствальд, командир первого батальона. Пауль сверкнул глазами, но сдержал недовольство.

— Рядовые были во время переклички на станции?

— Их взводный отвечает, что были. Рядовые из их отделения утверждают, что те двое ушли куда-то в город когда полк ожидал приказа о размещении.

— Пошлите их найти пропавших. — Спокойно, как бы решая будничную проблему, сказал полковник.

— Как прикажете наказать их?

— Оставляю на ваше усмотрение. — проговорил офицер, а потом придвинулся к своему подчинённому поближе и сказал вполголоса: — Только, не извольте проявлять излишнюю жестокость. Оно не стоит того.

— Не запорю и не расстреляю, но уму-разуму научу, господин полковник. — Кивнул Оствальд и пошёл к своей части строя отдавать приказания. Остальные батальонные доложились о том, что у них никто не исчез. После всего этого, батальоны начали располагать по жилым корпусам, примерно в это же время нашлись и пропавшие. Как выяснилось, парни решили пообщаться с местными, может быть даже что-нибудь купить, в надежде что они всё успеют и ничего не вскроется. Майор последовал рекомендации полковника и не стал жестоко карать их — просто навсего назначил их на все возможные наряды на несколько недель вперёд. Все устали с дороги, особенно солдаты. Не было смысла карать их здесь и сейчас.

Казематы крепости отапливались при помощи труб металлических печей, недавно размещённых там. Они помогали лишь отчасти — у стен было тепло, почти жарко, но ближе к середине казарменного помещения начинала пробирать холодная дрожь. После помывки, получения свежего белья и обеда, солдаты разместились по этим помещениям. Агриасу полагалось место в офицерской комнате, но он не сразу пошёл туда, а вместо этого прошёлся по солдатским казармам, глядя как те располагаются. Многие из них уже спали, пользуясь возможностью растянуться на нормальной кровати, другие же о чём-то разговаривали, перекидывались в карты, откуда-то наигрывала полковая гитара. Не чувствовалось тревожного предбоевого настроения, которое периодически нападало на солдат в Аквелии. Противник не давал о себе знать, хотя, по словам Цапфеля, был "не так уж и далеко". Местный гарнизон так же проявлял спокойствие... Или ему так казалось? Странное дело. Может быть, он просто никогда не бывал в подобной ситуации чтобы что-то о ней судить.

— Карл, вот слушай. — Агриас обратился к шедшему рядом денщику.

— Слушаю, герр майор?

— Как тебе ну, происходящее. — Чейнджлинг повернулся и пошёл в сторону офицерских покоев. Свет всё меньше и меньше проникал в узкие окна-бойницы.

— Тревожно, господин майор. Народ какой-то тут зашуганный. — Карл уже знал, что если начальник начал говорить с ним — то нужно отвечать начистоту.

— Думаешь? Как по мне — грифоны как грифоны. Что в них такого?

— Им тут паршиво живётся. Видели эти патрули в чёрном? Местные от них как от огня шарахаются. Это даже не полиция, а что похуже, вот. Бандиты они, вот что я думаю.

— Кто-то из них вполне похож на военного.

— Но не все ведь. А надо чтоб все. Чтоб всё как положено, а не вот это вот всё. Плащи какие-то, ходят как павлины, ч-чёрт бы их... Сдаётся мне, что и власть у них такая же.

— Давай не будем рассуждать о властях, Карл. — Чейнджлинг и грифон остановились у одного из окон. Небо за ним уже начинало розоветь.солнце постепенно спускалось к горизонту. День прошёл незамеченным.

— Я слыхал всякое об этих реформатах или как их там. — Начал денщик.

— Реформистах, Карл. — Поправил его Агриас.

— Виноват, господин майор. О реформистах. Когда вы в части жили, я ведь на рынок ходил, помните?

— Помню. — Кивнул цу Гардис.

— Так вот, я на этом рынке повстречал как-то раз одного местного. Ну, отсюда, с Хеллквилла или Лангешверта — не помню уже. В общем, мужичок бедный был, работал где-то, уж не скажу где. Я с ним пил в местном кнайпе, поговорили тоже.

— И что же он тебе рассказал?

— Много всякого. Я слушаю — а у меня перья дыбом. — Агриас не заметил, как денщик перешёл на шёпот. — Они тут, говорят, местных целыми деревнями уничтожали. Не принимаешь их — тебе сразу пуля в лоб, без разговоров. Шовинисты они тоже, якобы хотят от пони избавиться.

Агриас хотел было хмыкнуть и сказать что-то одобрительное, но тон подчинённого почему-то не давал ему сделать этого.

— Если хотят — значит есть причина. Речноземье наверняка хотело поднять восстание или что-то вроде того.

— Не-ет, господин майор. Причины-то как раз и не было. Просто взяли и начали. Чёрт знает с чего. Он мне рассказывал что-то, мол, пони раньше работали на помещиков, отнимали работу у грифонов — ну и что с того? Наших пони в Гриффенхейме громили, потому что те богатые были и выступали за врага. А у тех ни страны своей, ни богатства — ничего. Живут в лесу, молятся колесу — вот тебе и вся их жизнь. А они взяли и...

— Ясно, ясно Карл. Прекращай. — Неожиданно резко проговорил Агриас.

— Виноват, господин офицер. Но вы ведь и без меня понимаете. Вы уж поумнее меня. — Последние слова ординарец произнёс как бы с упрёком. Чейнджлингу это не понравилось, но он промолчал.

— Мы тут не их защищаем, в конце концов. Речная коалиция нападает, мы отбиваемся. Думаешь, речным пони это нужно? Сомневаюсь, что им это нужно. Но если не встретить их под Хеллквиллом — то придётся встречать под Гриффенхеймом.

— И то верно, господин майор. — Согласился с ним денщик, не желая продолжать разговора.

В коридоре послышался гулкий стук шагов. Чейнджлинг обернулся и увидел грифона, одетого в тёмно-серый китель и фуражку с бледно-алым околышем. Кто-то из местного гарнизона, видимо ординарец.

— Господин майор, полковник 4-го Кронского вызывает вас на совещание. — Акцент военного сильно отличался от герцландского говора. Он звучал намного жёстче, грубее и чётче. С удивлением для себя, Агриасу показалось, что он понимает его лучше, чем коллег с которыми он общается уже несколько лет.

— Вас понял. Скоро буду. — Агриас отсалютовал грифону, и быстро пошёл вслед за ним. Денщик оставался подле него до самых дверей кабинета Цапфеля. Майор припозднился, все пришли немного раньше него.

— Виноват, герр полковник.

— Ничего, присаживайтесь. Это не военный совет, скорее наоборот.

Полковнику предоставили одни из лучших апартаментов в крепости. Здесь горел камин, а на одной из стен висел старинный портрет Гровера II. Офицеры сидели в креслах, Агриасу же негде было сесть, поэтому он остался стоять, внимательно слушая начальника. Фон Цапфель в свою очередь был спокоен, даже немного весел. Видимо, на сегодняшний день все вопросы были для него решены.

— Господа офицеры, — наконец начал он, поднявшись из своего кресла и встав перед присутствующими, — До завтра можем спать спокойно. Несмотря на худшие ожидания, войска Ордена сумели выиграть нам достаточно времени чтобы мы смогли развернуться на линии фронта и подготовиться к встрече с неприятелем. Никакого форс-мажора, всё как по учебнику. Но смысл нашего собрания не в этом.

— А в чём же? — Спросил фон Таубе.

— Как бы вам сказать... Руководство Ордена и его генеральный штаб дают ужин в честь нашего прибытия. Мы приглашены.

— Ужин? Перед лицом неприятеля?! — Агриас немного оторопел. Он ожидал, что тема совещания будет серьёзной. Хотя, судья по выражению лица полковника, она ею и была.

— Пир во время чумы. — Саркастически заметил майор Крамер. Майоры Оствальд и Таубе переглянулись, но не решились что-то сказать.

— Да, именно так. — Пауль усмехнулся меткому замечанию коллеги. — Тем не менее, они хотят видеть нас. А хотим ли мы видеть их — дела не касается. Можете считать это чем-то вроде укрепления боевого духа. Пообщаемся с теми, с кем придётся сотрудничать ближайшее время.

— Да, действительно. В этом есть своя выгода. — Заметил Агриас.

— К сожалению, господин майор, — вздохнул фон Цапфель, — Вам там делать нечего. Впрочем, как и офицерам из полков в которых служат алмазные псы. Вы останетесь в расположении на ночь.

— Что, они боятся клыков нашего коллеги? — Сострил Адриан, переглядываясь с Агриасом.

— Наверное. У реформистов в последнее время есть достаточно причин для страха. Так или иначе, вы остаётесь, господин майор. Оставьте тяготы светской жизни на тех, кто привык с ними справляться.

— Ладно. Это не проблема для меня, герр полковник. Я всё ещё нахожусь под началом у Айзенкопфа?

— Пока что да. Но фон Айзенкопф недавно информировал меня что намерен спать 12 часов без перерыва, а я не смог отказать ему ввиду объективных факторов. Поэтому, можете сами найти себе занятие.

— Вас понял, герр полковник. Разрешите идти?

— Что-ж, если вам нужно — идите. Нам нужно обсудить парочку подробностей которые вас не заинтересуют. Местные дела, родственные связи и прочая чепуха, о которой интересно читать в романах, но совсем неинтересно заниматься в реальности. И ведь наши славные предки жили в этом как сомы под речной корягой. В прочем, в местах вроде этого с тех пор поменялось не так уж и много.

Агриас покинул помещение лишь тогда, когда полковник закончил свою реплику.

— Итак, господа офицеры. Диспозиция следующая. Де-юре — Орден ещё существует, и Вингфрид фон Катеринберг считается его магистром, так что обращаться к нему следует только так, и, формально, этот господин для нас вовсе не выскочка с улицы, а очень солидный господин.

— Катеринберг... Это кто-то из родни безумной графини? — Спросил фон Оствальд.

— Двоюродный брат. — уточнил полковник. — Так или иначе, сейчас это родство не дает ему никаких благ и не является для него чем-то, на что он ссылается. По сути, сейчас он правит не от имени рода или орденского титула, а по воле своего окружения и силой своей власти. Он опирается на ряд структур разной степени независимости и военизированности. Главы этих организаций входят в некое подобие внутреннего круга и совместно с Вингфридом берут на себя ответственность за принятие решений. Для официальности они называют себя "партией". Недавно эта партия передрались внутри себя, несколько сподвижников фон Катеринберга вышло из его круга вперёд ногами. Теперь он опирается на личность некого фон Сильберкралле. О нём мало что известно, видимо господин совсем худородный.

— Понятно. То есть Вингфрид и его круг — всë равно дворяне, верно? Слишком много фонов для такого захолустья как Хельквилл.

— Да, господин Крамер. Скорее всего среди руководства Реформистов простогрифонов вроде вас нет вообще. Местные дворяне многочисленны, но бедны. Реформистами двигала тяга к авантюризму, желание славы и завоеваний, ну и, может быть, немного популярных теорий чтобы сдобрить все это современным духом. Кто же знал, что речные пони нападут первыми.

— Герр Вингфрид видимо дышал тем же болотным дурманом что и его кузина, не иначе. — Грубо пошутил фон Таубе. Полковник едва заметно улыбнулся.

— Не проговоритесь об этом на вечере.

— Я — не я, если допущу подобное. Конечно, там будет много этих мерзких стервятников, но ведь там должны быть не только они.

Майор фон Оствальд многозначительно поднял бровь, в глазах офицера вопросительно блеснули желтоватые языки пламени. Адриан спокойно вынес этот взгляд и едва заметно повел головой. Полковник тем временем взглянул на висящие на стене часы, подошел к двери и снял с вешалки шинель.

— Господа, машина готова. Вы поняли суть? Правила почти те же самые, но... Не уроните нашу репутацию, это главная задача на будущую ночь.

— Так точно! — Отозвались офицеры. Каждый понял слова Цапфеля по своему.

Машина стояла во внутреннем дворе, водитель лениво царапал клювом мундштук миниатюрной трубки. Таубе сел рядом с ним, остальные трое военных расположились сзади. Среди пожилых грифонов было распространено предубеждение на счет передних мест, поэтому они старались на них не ездить.

Автомобиль выехал из ворот и с негромким тарахтением покатился по брусчатке.

— Господин полковник, разрешите обратиться? — Фон Таубе обернулся через плечо и посмотрел назад.

— Разрешаю.

— Мне интересно, кто вам все это рассказал? Не похоже на то чтобы это все досталось к вам из штаба.

— Скажу вам так, мой юноша. Среди местного гарнизона ещё есть наша порода. Тот, кто уважает старые порядки всегда найдет друзей.

На тесных улочках старого города было совсем немного света: жители замуровали окна ставнями, немногочисленные фонари выключили в целях светомаскировки. Дорога перед автомашиной освещалась только её собственными фарами и фонарями патрульных, курсировавших по улицам и державшим под наблюдением каждый перекрёсток. Действовал комендантский час, причём довольно жёсткий. Это странно контрастировало с дневной беспечностью. Смотря на всё это, Адриан готов был поспорить, что пока они едут по тихим и охраняемым улицам, где-то в другом месте патрулей нет вообще, либо они работают спустя рукава. Невольно вспоминалась та разукрашенная таверна, в которой слышался стук отплясывающих каблуков. "Они пьют, а не охраняют." — С отвращением подумал грифон, разглядывая патрульных в чёрных плащах. Капюшоны скрывали их лица, свет фар и фонарей отбрасывал блики на клинках штыков.

Замок Хельквилл стоял на высоком речном утёсе, с которого было видно почти всю окрестную округу. Город на Гриффкинге начинался именно с этого места, но теперь едва ли можно было назвать грозную фортецию центром современного города. Автомобиль преодолел съезд и оказался перед барбаканам — предворотным укреплением. С невысокой, но приземистой стены на них упал свет электрофонарика, их узнали и пропустили. Стены крепости серьёзно отличались от привычных грифонских замков. Они были низкими, но широкими, и гнулись под острыми углами, образуя собой некое подобие четырёхконечной звезды. Ворота в замок больше напоминали собой подземный туннель — их пришлось преодолевать несколько минут. За такими укреплениями рыцари Ордена были очень хорошо защищены даже от современного вооружения, не говоря уже о том, какое было в ходу в те годы когда замок был построен.

По другую сторону ворот грифоны увидели крупное здание, напоминавшее своим видом небольшой дворец. На парковке перед ним стояли автомобили разной степени цены и качества, у дверей стояли военные в чёрной парадной униформе. Окна дворца горели тёплым жёлтым светом, изредка в них мелькали чьи-то спины и профили.

— Видимо, мы не опоздали. — Решил фон Цапфель, приподнимаясь над сиденьем чтобы разглядеть здание получше. Водитель сделал плавный поворот и заехал на парковку, аккуратно пристроившись сбоку от остальных автомашин. Грифоны молча выбрались наружу и спокойно пошли к дверям. В ворота продолжали заезжать всё новые и новые гости, офицеры 4-го кронского явились не превыми, но и не последними. При входе их встретили гвардейцы. Вперёд вышел статный офицер и попросил предъявить необходимые документы. Проверив их, он без всяких предисловий пропустил военных дальше.

В вестибюле было душно, жарко и даже немного тесно. Офицеры герцландских и хеллквильских подразделений, какие-то местные чиновники и дамы в простых белых платьях несколько устаревшей моды ожидали приглашения в главный пиршественный зал. Едва переступив порог, Адриан едва не оглох от гомона. Вся небольшая прихожая и парадная лестница были усеяны большими и малыми компаниями собеседников, и у каждой из них была своя тема. Адриан заметил наверху несколько грифонов, одетых в чёрное. Они шумно о чём-то балагурили, был слышен грубый скрипящий смех, присущий скорее солдату, чем офицеру. Вскоре майор догадался, что этих вояк в вестибюле немного больше, чем одна эта компания. Кто-то из них общался с грифинами, кто-то просто степенно расхаживал по помещению, видимо выискивая глазами кого-нибудь знакомого. Адриан не заметил, как отделился от своих сослуживцев и начал ходить по залу в полном одиночестве. Да, обстановка была немного другой, многих он видел здесь впервые в жизни, но это не отменяло того, что правила и обычаи этого вечера мало чем отличались от тех, что были приняты в Герцланде.

— О, я погляжу, к нам прибыли новые гости! — Из-за стайки грифин в белых и голубых платьях вынырнула чёрно-бордовая фигура хеллквильского военного. Он выглядел молодо и по-военному солидно, но вместе с этим нёс следы военных тягот: осанка воина была немного сгорбленной, видимо являясь следствием застарелой травмы, а ещё на его глазах поблёскивали очки, что навряд-ли было вызвано врождённой болезнью или бумажной работой — грифон где-то травмировал зрение, причём достаточно серьёзно. Адриан немного оторопел: ему на миг показалось, что перед ним стоит почти калека, постаревший раньше времени бедняга, видевший и испытавший слишком много для своих относительно молодых лет. Однако, в нём всё же чувствовался серьёзный характер, он не был похож на сломленного обстоятельствами.

— Здравия желаю, господин офицер. — Адриан твёрдо кивнул и приложил затянутую в парадную перчатку лапу к козырьку кепи. Его новый собеседник ответил похожим жестом, но выполнил его так, будто откидывал наверх забрало невидимого шлема, а не просто прикладывал когти к своему головному убору. — Чего изволите ожидать от моей скромной особы?

— Нет нужды лукавить, господин майор. Скромный герцландец это невозможное понятие, не в обиду Вам будет сказано, конечно. Я хочу представить вас нашему Магистру, пока у нас ещё есть время.

Адриан сделал над собой усилие, чтобы скрыть презрение, взыгравшее в нём после упоминания этого титула.

— Но позвольте, герр. Разве тут нет более достойных кавалеров? Насколько мне известно, сюда должны прибыть генералы, наше высокое начальство. Я всего лишь простой майор, на меня нет нужды обращать внимание.

— Вы дворянин, герр. В этих стенах это имеет первостепенное значение. Наше братство уважает не чин, но честь. Гроссмейстер уже встретился с вашими высокими чинами, он намерен увидеть в лицо каждого, кто прибыл в этот день. Можно сказать, что своим приездом вы уже выиграли войну. Разгром врага это вопрос времени, можете не волноваться об этом.

Фон Таубе крепко задумался: с одной стороны, ему хотелось отказать, но с другой стороны это могло бы сильно оскорбить хельквилльцев и ударить по репутации полка. По репутации в глазах тех, кого он считал преступниками и предателями, но обязан был считать союзниками государства, правителю которого он давал присягу. А если он давал присягу Императору, то эта присяга распространялась и на Регента-Протектора, а раз Регент заключил союз с ними, то...

— Что-ж, раз так — то быть посему. Не сочтите за грубость. И да, прошу прощения, но как вас зовут?

— Айзен фон Сильберкралле, к вашим услугам.

— А, это вы? — едва сдержав изумление спросил Адриан. — Я слышал от вас от командира гарнизона нашей крепости.

— Вы стоите в Нордшанцских казармах? Да, да, знаем. Ожидали увидеть кого-то более солидного, не так ли?

— Может быть. — Кивнул Адриан. Айзен понимающе кивнул.

— Знаете почему я ношу очки? — Внезапно спросил грифон в чёрном.

— Было бы интересно узнать.

— О-о, будьте уверены. В тот раз мне было совершенно не интересно чувствовать, как единорожья ворожба сжигает мне глаза. Подлые создания, господин майор. Очень подлые, и очень коварные. Мог бы рассказать вам больше, если бы не сковывающее нас время. Кстати, как вас?

— Адриан фон Таубе. — Скороговоркой произнёс майор.

— Да, я погляжу вы из небогатых семей. Что-ж, бедняк-дворянин в Хельквилле это совсем не сенсация...

Двое военных миновали несколько групп беседующих и подошли к началу ступеней лестницы. Там стояло несколько пернатых в чёрной форме. Вингфрид фон Катеринберг оказался не очень высок ростом, но очень крепок физически. Его кобальтовые перья в мягком свете люстр отсвечивали голубым. Увидев его, Адриан понял, что несколько ошибался в этой личности. Катеринберг выглядел как суровый и достаточно опытный военный, не изнеженный штабной работой и жизнью в тылу. Как будто на армейского ефрейтора нацепили маршальские эполеты.

— Господин Гроссмейстер! — Не тихо, но и не громко окликнул его фон Сильберкралле. Взгляните на ещё одного гостя. Это герцландец из 4-го Кронского полка. Очень прославленное подразделение, и сей господин вовсе не опровергает данную репутацию.

Вингфрид повернул голову и взглянул на Адриана. Фон Таубе спокойно вынес этот взгляд: несмотря на свой суровый военный вид, Гроссмейстер мало чем выделялся из рядов своих соратников.

— Здравия желаю, господин Гроссмейстер. — Коротко и чётко произнёс майор, отдавая честь и отпуская поклон.

— Последнее было лишним. — скрипуче-низким голосом осадил его магистр. — Мы переписали устав Ордена. Теперь поклон не требуется. Господин майор, что вы думаете об этом приёме? Как вам столица Орденштаата?

— Я не могу быть доволен, господин Гроссмейстер. — Прямо и твёрдо заявил Адриан. Кто-то из сопровождавших Вингфрида едва заметно отпрянул, двое других многозначительно переглянулись и вопросительно уставились на молодого командира. Катеринберг слегка наклонил голову и едва заметно прищурил глаза:

— Что же вас не устраивает?

Адриан понял, что оступился.

— Меня не устраивает ваша беспечность в виду неприятеля. Патрулирование города доверено полувоенным формированиям, которые далеко не всегда выполняют возложенные на них обязанности. К сожалению для себя, я вынужден быть излишне бдителен даже на таком прекрасном приёме как этот. Эта проблема касается в первую очередь бойцов, стоящих под моей командой и полка, в котором я имею честь служить, а так же о репутации Императора, которому я давал присягу.

Вингфрид понимающе закивал, на его лице отразилась холодная улыбка.

— Я не знаю, наказать ли вас за дерзость или наградить за смелость, но воистину моя десница не ошибся, когда представлял вас, господин фон Таубе. Мы все здесь настороже. Как видите, мы даже при оружии. — Адриан мысленно усмехнулся, поняв ироническое замечание. Все кавалеры в вестибюле действительно носили шпаги, но они носили бы их в любом случае. — К сожалению, обстановка на фронте вынуждает нас идти на то, на что мы идём.

— Надеюсь, что наши будущие успехи улучшат эту обстановку, господин Гроссмейстер. — Проговорил майор. Кто-то из окружения Вингфрида засмеялся, сам Вингфрид так же отреагировал на замечание положительно.

— В вас живёт грифонский дух, господин майор. Какой-нибудь жалкий пошняк низачто не решился бы на подобное высказывание в моём присутствии. Они боятся стали, как телесной, так и духовной. — С этими словами грифон вытащил из-за пазухи кителя небольшой отрезок бумаги и шариковую ручку, вывел на нём свои инициалы и протянул их фон Таубе. Тому не оставалось ничего кроме как принять нежеланный подарок.

Агриас выбрался на невысокую приземистую стену казармы. Наступала ночь, но спать ему почему-то не хотелось. Командиры уехали непонятно куда непонятно зачем, не оставив ему никаких инструкций, а он должен был что-то с этим делать. Карлу было легче — он спокойно спал, выполняя приказ своего непосредственного начальника, то есть его. Дул ветер, по стене ходили редкие часовые. Отсюда открывался вид на город и на чёрную громаду Замка Хельквилл, вовсе не похожую на романтический образ, некогда виденный им на страницах книг. Майор не заметил, как набрёл на надвратную сторожку. К его удивлению, там горел свет и были слышны разговоры. Чейнджлинг прислушался, но за толстой дверью речь была практически неразличима. "Может быть мне постучать?" — Подумал он, и не заметил, как сделал это. Беседа внутри прекратилась, кто-то встал со своего места, и, гремя оружием, подошёл к двери.

— Кто там? — С Хельквиллским акцентом спросил невидимый чейнджлингу голос.

— Я майор Агриас цу Гардис из 4-го Кронского. Виноват, что прервал вас, но...

— Хотите присоединиться? У нас тут небольшая попойка по поводу вашего прибытия. Здесь — Дверь немного приоткрылась и Агриас увидел пожилого офицера, в котором узнал командира маленького гарнизона Нордшанца. На Агриаса пахнуло запахом пива и копчёностей. Он вспомнил, что забыл поужинать, да и делать было нечего.

— Ну, если вы приглашаете — то почему бы и нет. — Улыбаясь проговорил офицер. Хельквиллец кивнул и впустил его внутрь.

За столом сидели четверо грифонов, двое из них были в бурых герцландских кителях, тогда как двое других являлись местными, среди них Агриас заметил офицера-ординарца, передавшего ему сообщение от полковника.

— О! Чёрт побери, это же наш майор! — К своему удивлению перевёртыш услышал голос Панкраца.

— Здравья желаю, герр капитан. — Ответил ему чейнджлинг, оставляя шинель у входа и подходя к столу. Один из сидящих было хотел встать и вытянуться по струнке, но вовремя передумал поступать подобным образом. Агриас узнал в нём одного из солдат батальона фон Таубе.

— Это Хайнц, — Панкрац показал лапой на рядового. — Караулил тут. Господин комендант решил принять его в компанию, что думаете по этому поводу?

— Ослабляете дозор. — С деланной строгостью проговорил чейнджлинг. Грифоны в караулке засмеялись.

— Одним больше, одним меньше. На куртине итак достаточно дозорных. И муха не проскочит. — Обнадёжил Агриаса комендант, садясь на один из стульев и подставляя чейнджлингу ещё один. На столе стояло три кувшина с пивом и корзинка с начинёнными шпиком пирожками. Ординарец коменданта наполнил кружки, а когда пиво в кувшине закончилось — недолго думая убрал тару под стол. Чейнджлинг с удивлением посмотрел на это действие, его взгляд перехватил один из Хельквиллцев.

— Рыцарский обычай! — Улыбаясь, заявил тот.

— Что в этом рыцарственного? — Скептически спросил Панкрац.

— Ну, рыцарственного может быть и немного, но деньги сэкономить помогает. Наши рыцари бедные, им каждый пфенниг важен. Мы сами и не рыцари, но тоже не из простых...

— Хорошо, что мы не рыцари. — менее весёлым тоном ответил ему седоватый комендант. — Меньше греха. Они сейчас распоясались, сидят в Замке как стая ворон.

— Да, герр Веттер, Орден уже не тот. Как Траппенфельд ушёл — так всё и покатилось...

— Траппенфельд хоть и предатель, но грифон не из худших. — Заключил комендант, делая первый глоток из своей кружки.

— Предатель? — заинтересованно спросил Агриас. — То есть вы поддерживаете герцландского императора?

— Мы? Ну, было бы неплохо если бы имперские порядки вернулись назад. Раньше было спокойнее, порядочнее. А сейчас ничего не ясно, комтуров старых разогнали, наприглашали всякого сброда беглого, пони истребляют... Зачем? Почему? Непонятно. Кажется мне, что покрышка нам пришла, что Ордена уже и нет вовсе, а мы сейчас так, доживаем за ним, делаем вид только. — Старик-комендант сделал ещё один хороший глоток. Чейнджлинг внимательно слушал его, отпивая понемногу чтобы не опьянеть раньше времени.

— Ничего, мы это дело поправим. — заявил Панкрац. — За нами сила и правда, а за этими воронами — ничего.

— Не скажите, герр капитан, не скажите. — Возразил ему другой хельквиллец. — Вы тоже не всесильны и у вашего протектора своих проблем уже по горло. Вы ведь тут скорее себе помогаете, чем нам, правильно?

Герцландец не сразу ответил, немного задумавшись.

— Ну, дел у нашего Протектора действительно немало. Но ничего, мы всё выдержим.

Стол был накрыт без особых изысков, но и не без вкуса. Когда в пиршественный зал вносили вторые блюда — Адриан в который раз поймал себя на мысли, что густой говяжий гуляш и мясные тефтели с соусом из каперсов привлекают его больше, чем дама, сидящая неподалёку от его. Где-то в конце стола по-дружески спорили седопёрые офицеры. В их возрасте аппетит уже не так силён, но молодой майор 4-го Кронского полка пока ещё не достиг его.

Вторые блюда расставили на столах, к мясу подали красное сикамеонское вино. Сидевший во главе стола Вингфрид встал, держа бокал в передней лапе.

— За успех кампании! За победу над врагом! — Его тост был коротким, но ёмким. Реформисту в этом деле сильно не хватало фантазии. Адриан машинально кивнул и сделал символическое движение, нехотя выражая солидарность. Тут сидевшая неподалёку грифина мельком взглянула на него, он принял взгляд и посмотрел на неё в ответ. Дама едва заметно кивнула ему, её лицо чуть-чуть изменилось, выражая скорее не улыбку, а хорошо спрятанный намёк на неё. Адриан внутренне обрадовался этому. К его удивлению, хельквилльские дамы казались намного манернее и элегантнее, чем их братья, мужья и отцы, чьё поведение пусть и отвечало всем необходимым стандартам, но не отличалось тонкостью и галантностью.

Приём второго блюда закончился, гостей начали приглашать за карточные столы и столы с десертами. Адриан и не заметил, как оказался очень доволен всем происходящим. Война и все связанные с ней тяготы находились где-то там, далеко. Он ещё столкнётся с ними, нечего думать об этом сейчас... Фон Таубе спокойно встал из-за стола и плавной походкой начал приближаться к даме, ответившей на его знаки внимания. Это была совсем молодая грифина, одетая в полном соответствии с простоватыми обычаями местной моды. В чертах её внешности читалось что-то знакомое, но молодой майор ещё не понял что именно.

— Добрый вечер, фройляйн. — Спокойно поприветствовал её герцландец.

— Здравствуйте, господин офицер. — с похожей интонацией ответила она. — Я смотрю, вам начинает нравиться в наших краях. Как вам город?

— Хорошее место, но видало и лучшие времена.

— Война уродует и уничтожает всё, чего касается. И Хельквилл не исключение. — С тенью печали в голосе проговорила фройляйн, направляясь к столу с мороженым, у которого уже вились её ровесницы.

— Но ведь на войне проявляются благородные качества кавалера. Да, она жестока, но мы можем взвалить на себя её груз. Тем более, сейчас война идёт во имя цели, достойной нас. Мы явились в этот край, чтобы помочь вам, защитить вас. Штаб планирует вышибить речных пони из Хельквилла и гнать его до самого Зеештатда, а если потребуется — то и дальше.

— Вы не понимаете, о чём я говорю. Я имею ввиду не только то, что происходит сейчас. — неожиданно твёрдо возразила ему дама. Фон Таубе заглянул в её большие зелёные глаза и увидел там что-то тоскливое и болезненное. "Что же ты имеешь ввиду? Что тяготит тебя?" — Подумал майор. — Посмотрите вокруг, посмотрите на господина фон Катеринберга, на моего дядю. Они чёрствые, озлобленные, они были такими ещё когда я была совсем маленькой. Они сражались почти всю свою жизнь и стали такими. Здесь уже тридцать лет как не спокойно — рыцари спорят между собой из-за земли, чести, нас, а потом улетают на границу, где сражаются и погибают.

— А что же насчёт тех, кто возвращается живым? — Спросил Адриан.

— Они ещё больше ожесточаются. — Печально вздыхая проговорила грифина. В этот момент фон Таубе заметил краем глаза компанию тех, о ком говорила фройляйн: Четверо мрачных воинов в чёрном с тяжёлыми шпагами на боках двигались к карточному столу, у которого собирались их товарищи. Лицо и шея одного из них было поражено чудовищной раной, напоминавшей ожог молнии, на месте одного из глаз зиял тёмный провал, который воин и не думал как-то прятать.

— Сударь, кто вы такой и как вы смеете стоять там где стоите, и приставать к прекраснейшей из всех дам мира — Терезе фон Сильберкралле?! — Резкий, почти визгливый голос огорошил Адриана со спины. Тереза испуганно вздохнула, её глаза пугливо взглянули на майора, а потом уставились на говорившего со скрытой укоризной.

— Прежде всего назовитесь сами, сударь. — С почти прямой грубостью произнёс майор в ответ, плавно поворачиваясь спиной к обидчику.

— Я — Хайнрих Рупрехт Райнер фон Фельсен, брат-рыцарь Хельквиллского Ордена и владетель поместья Фельсен. Вы нанесли мне двойное оскорбление, не назвав своего имени.

— Я — Адриан Карл Амадей фон Таубе, офицер 4-го Герцландского полка. Поместий не имею. — Адриан начал осматривать своего собеседника: перед ним стоял молодой юноша в чёрном кителе и такого же цвета накидке. Сзади плащ был оттопырен ножнами тяжёлой боевой шпаги. Лицо юноши расчерчивало два характерных шрама, выдававших в нём заядлого дуэлянта. Майор быстро понял, кто это. И это его вовсе не обрадовало. Серо-голубые, почти бесцветные глаза Фельсена смотрели прямо, холодно и злобно, придавая своему владельцу вид бронзовой статуи, но вовсе не живого существа. Майор хотел было попросить прощения, но вдруг его разум пронзила одна жестокая и неожиданно чёткая мысль: "Бесполезно. Этот птенец хочет твоей крови. Он не будет слушать тебя." — Сударь, я признаю свою вину, я ни в коем случае не хотел нанести вам оскорбления.

— Но вы всё же его нанесли. — ответил Хайнрих. Тереза посмотрела на него: "Остановись! Не доводи!" — Безмолвно воскликнула она. Молодая грифина готова была разрыдаться, но каким-то чудом ещё держала себя в лапах.

— И чего же вы требуете от меня? — Вызывающе спросил Адриан. Одно упоминание слова "дуэль" могло навлечь на обоих из них позорнейшую из смертей.

— Я требую от вас немногого... Господин офицер. — последние слова Фельсен произнёс откровенно презрительно. — Всё же, я не могу принять ваши обвинения здесь, ибо это уязвит мою честь в глазах других воинов. Предлагаю вам извиниться передо мной в парке этого замка. Думаю, небольшая прогулка и ночной ветер оставят это досадное недоразумение... Позади.

— Что-ж. Я с вами согласен. Здесь душновато и тесно для нас обоих. Ваше благородства не знает границ, герр рыцарь.

— Через тридцать минут, герцландец. — Последние слова рыцаря прозвучали как бросок перчатки. Адриан коротко кивнул, рыцарь повернулся к нему спиной и зашагал к двери.

— Он губит себя... и... других. — Задыхаясь от подступающих слёз произнесла Тереза.

— Не волнуйтесь по этому поводу, молодая госпожа. Он ваш жених?

— Хуже... Я — его дама сердца. — С этими словами, дама торопливой походкой пошла в сторону, не в силах сдержать эмоции. Адриан проводил её взглядом, тяжело вздохнул и двинулся к ближайшему креслу. Грифону казалось, что тихий звон ножен его шпаги с каждым шагом становится громче и громче с каждым шагом.

Разумеется, эта сцена ревности не осталась без внимания. Вингфрид фон Катеринберг задумчиво наморщил лоб и посмотрел на Айзена фон Сильберкралле.

— Это ведь ваша племянница, верно? — С присущей ему прямолинейной грубостью спросил магистр.

— Двоюродная племянница. — Поправил его Айзен.

— Кажется, сегодня ночью может пролиться кровь. Может быть, следует это предотвратить? Устав Ордена запрещает поединки такого рода.

— Думаю, что в этот раз следует сделать послабление, господин Магистр. — Бровь фон Катеринберга поднялась, он внимательно посмотрел на своего помощника.

— Данная ситуация очень романтична, два благородных господина скрещивают клинки за даму...

— И убивают друг друга? Нет, мне это не нужно.

— Я сомневаюсь в том, что они убьют друг друга. Этот герцландец — славный юноша. Он не даст себя в обиду.

Вингфрид ещё раз нахмурился, приказал налить себе стакан красного и молча сделал небольшой глоток, будто бы ожидая что вино придаст ему мудрости. Наконец, он снова опустил взгляд на Сильберкралле:

— Что-ж. Может быть, в этом всё-таки что-то есть. Но имейте ввиду — если Фельсен ещё раз вызовет кого-то на поединок — я прикажу повесить обоих на рыночной площади. Имейте это ввиду.

— Разумеется, господин Гроссмейстер...

Сонный Карл громко стучался в тяжёлую дверь надвратного укрепления, прислушиваясь к разговорам внутри.

— Кто там? — Спросил Панкрац, только что умяв очередной рогалик со шпиком.

— Это мой денщик. — произнёс Агриас. — Приказал ему спать. Вот что-то проснулся.

— Выпороть мерзавца! — Скорее весело, чем грозно крикнул один из хельквиллских офицеров. Остальные ответили ему развязным смехом.

— Смилуйтесь, господин офицер! Он же мой однополчанин! — Ответствовал ему Хайнц Брецель.

— Ладно, ш-шельма... Так и быть! Знаем вы вас... Двоих вон искали, а! Удрать хотели, не иначе.

— Обижаете-с! — Вступился за бойцов Панкрац.

— Виноват, виноват... Ладно. Господин комендант, разрешите господину майору открыть дверь?

— Разрешаю. — проговорил комендант, остававшийся самым трезвым из всех. — Господин майор — исполняйте!

— Слушаюсь! — Машинально отчеканил Агриас и двинулся к двери. За ней он обнаружил своего денщика, тот смотрел на него сверху вниз, выражая непонимание.

— Господин майор. Что у вас тут происходит? У нас всё уже устроено, решил вот вас найти.

Агриас бросил взгляд за спину и пожал плечами.

— Не знаю, Карл. Погода паршивая, тут тепло. Пиво будешь?

— Угощаете?

— Комендант угощает, он старше меня по званию, так что выбора у тебя, голубчик, нет.

— Вас понял. Разрешите приступить?

— Разрешаю.

Агриас повернулся к денщику спиной и вернулся на своё место. Карл вошёл в помещение и оставил свою шинель при входе и сам приставил себе скромную табуретку.

— Так скоро пиво кончится... — Посетовал ординарец коменданта.

— Если оно кончится — ты знаешь что делать, Венцель.

— Так точно, господин комендант. Прекрасно знаю.

Вечер продолжился. Карлу налили кружку, тот стесняясь принял её.

— Нашему брату много нельзя. Меня с одной этой кружки развезёт. — Попытался отнекиваться денщик.

— Давай, не стесняйся! — обнадёжил его Хайнц, уже успевший войти во вкус. — Эх, вот наш фельдкурат...

— Молчать! — Прикрикнул на него Панкрац.

— Что ваш фельдкурат? — Заинтересованно спросил хельквиллский офицер. Панкрац ругнулся про себя.
— Наш святой отец любит... Ну того. — Капитан провёл двумя когтями сбоку от своей шеи.

— Если уже в Гриффенхейме арктурианцы пьянствуют, то что же творится у нас... — Сокрушаясь заметил ординарец коменданта.

— Знал я одного лангешвердского попа... Бедный был как церковная мышь, жил в деревне вместе с пони. Проповедовал скромность, порицал прелатов и архонтов за богатство, распутничество и тому подобное. Говорят, что даже проповедовал им на их языке... А ещё просто по-чёрному квасил. Я сейчас не шучу, господа офицеры. Про него такое рассказывали... Так что, знаете ли, даже бореанца можно довести, а уж арктурианца и подавно.

— Да, господин комендант. Интересная история. — Панкрац уважительно кивнул. — А что с ним стало? Говорите так, будто бы его уже с нами нет.

— А... — Веттер помрачнел и махнул лапой, будто бы прогоняя воспоминание прочь. — Он погиб. Вместе с деревней. Рыцари пришли туда и всех там вырезали.

Агриас посмотрел на Карла — тот едва не поперхнулся, услышав эти слова. Майор и денщик многозначительно переглянулись.

— Отче был не из робкого десятка, он заступился за вартайцев, говорят даже грозил рыцарям анафемой, да какая уж тут анафема...

— А что случилось? Почему рыцари туда пришли? — С интересом спросил чейнджлинг.

— Они много куда пришли, господин майор. Видите ли, в том районе лютовали партизаны. В лесах и болотах их достать не могли — вот и уничтожали деревни, снабжавшие их. Пошняки, не пошняки, лояльные, не лояльные — всех под нож. Партизан в итоге вытравили, только если до того вокруг Висагинаса хоть что-то было — то теперь там одна чащоба и бурьян, а сам город стоит посреди леса как мираж в пустыне. У меня там зять жил. Тоже умер недавно.

Тем временем, ординарец разливал по кружкам последнее оставшееся пиво.

— Господин комендант, пива больше нет.

— Что-ж... В таком случае — предлагаю тост. — грифоны и чейнджлинг встали, держа кружки. Комендант поднял свою и начал говорить:

— За Императора, Отчизну и всех достойных кавалеров и простогрифонов что служат ей! За нашу славную Веру и всех, кто достойно её исповедует! За честь! За совесть! За нас!

Они чокнулись, послышался смех. Грифоны снова расселись и быстро осушили кружки. В конце концов, офицеры начали петь "Боги храните Императора Гровера". Агриас в это время тихо и незаметно от всех напевал "Славься ты в венце победном".

Среди живых изгородей было холодно, громко завывал сквозной ветер. Быстро и относительно незаметно покинув здание, Адриан фон Таубе торопливо шёл по мощёной дорожке, стараясь при этом получше размять все необходимые мышцы. Хороший ужин обернулся для него опасной слабостью: если его новый знакомый попадёт ему в живот — то он покойник без вариантов. С другой стороны, хотел ли этот Фельсен драться насмерть? Может быть, он просто сильно оскорбился, как это иногда случается с благородными особами?..

Офицер свернул с дорожки и ступил на влажную землю утоптанной тропинки, уходившей в сторону небольшого сквера. И вот, подле облетевшего вяза, Адриан увидел его. Чёрный силуэт стоял в ночной тишине, рядом с ним нервно переступала с ноги на ногу тощая и низкорослая фигурка, видимо принадлежавшая пажу брата-рыцаря.

— Рад видеть, что вы всё-таки явились. — Проскрежетал Фельсен своим скрипяще-визжащим тоном, слишком жёстким и грубым даже для Хельквилльца.

— Мало толку откладывать это дело. — с лёгким пренебрежением проговорил герцландец. — Предлагаю решить вопрос быстро, честно и без лишней крови. Уверен, что вам не нужна моя жизнь и вы так же намерены расстаться со своей собственной.

— Насчёт первого вы правы, насчёт последнего — тоже, но вот насчёт второго... — Фельсен издал что-то похожее на смех. В темноте блеснули холодные, полупустые глаза хищной птицы, напомнив Адриану те безжизненные бусинки, которыми токсидермисты одаривают свои творения.

Рыцарь сбросил с себя плащ и бросил его пажу, следом раздалось тихое, но чёткое "з-з-з-ап" — в темноте блеснула длинная полоска холодной стали. Кавалер описал мечом несколько простых движений, будто бы лениво пытаясь припомнить то, чему его учили. Адриан резким движением выхватил свою шпагу — верное оружие, служившее его семье уже несколько поколений. Дуэлянты подошли к друг другу на несколько шагов, после чего резко остановились и поднялись на задние лапы, принимая исходные позиции. Фон Таубе трижды выкинул шпагу вверх и вперёд, приветствуя своего оппонента. Хельквиллец ответил ему одним небрежным приветствием, после чего сразу же перешёл в наступательную позицию, наклонив оружие острием вверх. Таубе отошёл на полшага и принял оборонительную стойку, выставив шпагу вперёд под прямым углом, не открываясь, но и не уходя в глухую оборону. Приглашая рыцаря напасть. Ночь, тишина, холодный ветер, мягкий свет далёких окон добирался до сюда жалкими почти невидимыми отблесками, слышен только шум в ветвях деревьев да стук собственного сердца. Удар, удар, удар...

Белая молния рвёт темноту в клочья, нога оппонента шуршит по опавшей листве. Первый парад отдался в ушах тихим скрежещущим ударом, первый рипост с таким же звуком прошёл мимо врага, найдя лишь сталь его тяжёлого оружия.

— Обмен любезностями окончен, герцландец! А теперь — давай попляшем!

Адриан так же машинально отразил первый выпад, второй укол не дал ему ударить в ответ, придя с противоположного направления. Третий выпад заставил его отступить на шаг, майор увернулся от острия вражеской шпаги, ловко ушёл в сторону, как вдруг краем глаза заметил, что враг наносит четвёртый удар. Это был не выпад, не укол, рыцарь бил лезвием, норовя разрубить оппонента от шеи до диафрагмы. "Что?!" — Адриан на опешил, глаза грифона распахнулись в удивлении. Миг, жалкая секунда вдруг растянулась в томительную вечность. Меч Фельсена опускался медленно, плавно, мучительно плавно...

Удар, скрежет, снопы искр. Адриан отбил клинок, но тот всё же попал по спине и крыльям. Грифон зашипел от боли и напряжения, но кровотечения он не чувствовал. Чёрная тень оказалась где-то позади. Майор резким движением обернулся — Фельсен стоял в боевой стойке, сокращая расстояние мелкими короткими шагами.

— Имейте ввиду, я не из этих штабных крыс, с которыми вы имели дело до этого! Я могу порвать пони надвое голыми когтями!

— Вы — трус и рогоносец! — Выпалил ему в ответ Адриан, отвечая оскорблением на оскорбление.

— Вы обознались, я не герцландец. — Фельсен поднял лапу вверх, но атаковал справа. Адриан отбил острие вбок и увидел, что в лицо ему летит витая гарда. Пернатый машинально повернул голову, чтобы удар пришёлся не на клюв, а на щёку. Что-то громко хрустнуло, из глаз посыпались искры, но каким-то невероятным образом фон Таубе остался на ногах. Грифон отскочил назад, сплёвывая кровь. Его лицо теперь точно не подходило для званого вечера. "Нужно его проучить, уколю его между рёбер." — Решил он, уже нацеливаясь на грудь соперника, но на деле желая проткнуть ему печень. Мысли о том, что рыцарь — его союзник уже не беспокоила фон Таубе. Интуиция подсказывала майору — это враг, он хочет его убить, иначе с ним просто не получится. "Получи!" — Прошипел герцландец, делая резкий широкий шаг прямо в сторону противника. Фельсен было клюнул на уловку, но в последний миг успел подставить под удар своё оружие. Мечи сцепились, начался короткий, но яростный клинч.

— Неплохо! Почти на уровне моего пажа. — Всё с тем же холодным презрением прошипел Фельсен. Адриан хотел было что-то ответить, но вдруг майор заметил, что левая лапа рыцаря тянется к небольшим ножнам.

— Мерзавец! — Крикнул фон Таубе и что есть силы пнул Хайриха прочь от себя. Кавалер было опешил, но миг спустя рванулся прямо на Адриана, сжимая в левой перчатке нож с узким тонким лезвием. У командира 2-го батальона не было своего кинжала, и тем не менее он выставил шпагу вперёд и приготовился защищаться. Рыцарский меч обрушился на него сверху и права, Адриан выставил шпагу и легко отразил удар, но его правая лапа уже не могла достать до подлой даги. Офицер не думая ни секунды подставил под выпад свою левую лапу. Шило пронзило сукно кительного рукава и впилось в плоть едва не пробив конечность насквозь. Грифон, с трудом соображая от боли, схватил вражескую лапу своей и попытался вывернуть Фельсену запястье. Тот резко выругался и машинально ударил Адриана крылом.

Оба соперника отшатнулись друг от друга. Один ещё был готов драться, другому уже пустили кровь.

— Вы изволили рехнуться?!... — Прошипел Хайнрих.

— Именем Гроссмейстера, что тут происходит?! — Уже более громко и твёрдо спросил офицер в чёрной форме, заходивший в сквер в сопровождении своего отделения патрульных. Адриан посмотрел на них и понял: всё кончено, они оба покойники.

— Везучий дьявол. — с ноткой усмешки проговорил фон Фельсен, в свете фонарей солдат отразилась его холодная невесёлая улыбка.

— Господа!.. Что вы тут натворили? Это же, это же смертная...

— Молчать! — Хайнрих резко накинулся на военного. Тот невольно выполнил приказ, в его глазах отразился ужас. — Немедленно забудь о всём, что видел здесь. Если я узнаю, что ты или твои щенки донесли на меня или на этого господина — то нас, конечно же, повесят. А вас выпотрошат как свиней, и это ещё мягко сказано. Ты меня правильно понял? Молчать!

Младший офицер явно был из городских и служил совсем недолго. Он не хотел проблем себе и своим товарищам, поэтому ему не оставалось ничего, кроме как уступить. Он хотел что-то сказать Фельсену, но вместо этого решил промолчать, от греха подальше.

— Идём ребята. Нам тут не на что смотреть. — Скомандовал он своим бойцам, и те послушали его. Рыцарь тем временем обернулся к Адриану и поднял свою шпагу, устремляя острие прямо на него. Таубе приготовился защищаться. Установилось прежнее напряжённое молчание.

— На сегодня наши экзерциции окончены. Решим дело в другой раз.

— Наконец произнёс хельквиллец, выходя из боевой стойки и осторожно убирая оружие в ножны. Адриану было нечего ему возразить. Он повторил за своим оппонентом, встал на три лапы, и прихрамывая поплёлся прочь, растворяясь в глухой ноябрьской черноте.

Глава II: Закон природы.

Смерть чëрной тенью над землëй летает
В монашьей ризе череп свой скрывает
Когда Ландскнехты в битву маршируют
Она за ними следует ликуя

Флюссланд в большой беде!
По Флюссланду мечется смерть.

По Флюссланду мечется смерть!

То не ветра над полем завывают
То смерть кровавый праздник предвкушает

То не вороны налетают с криком
То смерть ликует хохоча со скрипом
Ха-ха-ха-ха... Ха-ха-ха-ха

Когда смерть барабанить начинает
Солдата сердце в страхе замирает
И долго и громко разносится дробь
Когда рекой льëтся невинная кровь

Флюссланд в большой беде!
По Флюссланду мечется смерть.

По Флюссланду мечется смерть!

От первой дроби ноги подкосились
Упал солдат за миг лишившись жизни
Когда второй дроби бьëт яростный гром
Солдата кладут в заколоченный гроб

Флюссланд в большой беде!
По Флюссланду мечется смерть.

По Флюссланду мечется смерть!

А третья дробь течëт подобно песне:

Душа ландскнехта улетает в вечность
Та дробь звучит подобно колыбельной

Для тех кто спит в земле сырой и бренной

Фа-ла-ла-ла... Фа-ла-ла-ла...

Смерть то на пиках вражеских блестает
То смехом женским в танце утешает
То громче, то тише гремит барабан:

Кто жизнь отнимает — отдаст еë сам

Флюссланд в большой беде!
По Флюссланду мечется смерть.

По Флюссланду мечется смерть!

Флюссланд в большой беде!
По Флюссланду мечется смерть.

По Флюссланду мечется смерть!

Герцландская солдатская песня времён Речной войны.

— Господин фон Таубе, можете ещё раз мне объяснить, что там произошло? — Лицо полковника не было строгим, грозным или укоризненным. Фон Цапфель смотрел на своего подчинённого в полном спокойствии, но глупо было думать, что за этим выражением не скрыто недовольства. Остальные офицеры ушли, в кабинете было пусто. Где-то под окнами, на плацу, выстраивался полк, в скупые стёкла полковничьих покоев уже пробивались золотистые рассветные лучи.

— Я заговорил с дамой, потом ко мне подошёл этот господин и завуалированно вызвал меня на дуэль. Потом мы встретились в парке, сошлись в бою, потом нас застукали...

— И? — Бровь полковника поднялась, в голосе просквозило напряжение и тревога.

— Ничего не произошло. Этот рыцарь... Он просто послал их куда подальше, обещал перебить всех до единого, если те попытаются донести.

— А они?

— Испугались и послушались.

— И вот такие господа охраняли нас весь тот вечер, гм! — Пауль встрепенулся от одной только мысли об этом. — Ладно. То есть, вам повезло.

— Дважды, господин полковник.

— Я бы даже сказал, трижды. Я так понял, он вас чуть не убил? — Полковник бросил взгляд на белую перевязь, в которой покоилась раненая лапа майора. На память сразу же пришёл беспокойный отъезд, когда Адриан пытался выдать ранение за несчастный случай. Как птенец, ей богу...

— Да. Наверняка прикончил бы меня если бы не тот патруль.

— Ясно. Ну, что я могу вам сказать, Таубе... — Полковник медленно встал из своего кресла. Только сейчас в его осанке начало прослеживаться железо. Майор невольно испытал страх: гнев начальства был крайне редким явлением, но если это происходило...

— Вы подумали о своём батальоне, господин офицер? С какого рожна вы согласились на поединок, у всех на глазах? — Фон Цапфель сделал несколько шагов к окну. Его голос звучал жёстко, в глаза ему и вовсе лучше было не смотреть.

— Он навязывался, господин полковник. Этот желторотый рыцарёнок, этот чёртов...

— Он вас чуть не убил! Он чуть не обезглавил треть нашего полка, чуть не бросил тень на нашу репутацию, не поставил под вопрос наше достоинство. Интересные дела — двое военных решили подышать воздухом, но вдруг вы напали на него и были убиты, никто ведь тогда и не понял бы, что это была дуэль. А если и понял бы — то всё равно не придал бы этому значения, если вы понимаете, что я имею ввиду.

— Я понимаю вас, господин полковник... Но, позвольте мне себя защитить. Этот, с позволения сказать, господин — крайне вздорный тип. Может быть даже психический. Скорее всего психический. Ему хватило мизерного повода, чтобы решить меня прикончить. В тот момент мне показалось, что поступить иначе было бы оскорбительно и... бесполезно.

— Бесполезно? — С некоторым удивлением спросил полковник.

— Да, бесполезно. Я решил сразу разобраться с этим. Не затягивать вражду. Я не думал, что всё кончится кровью, а если и думал — то пусть уж лучше не моей. В языке моих вингбардийских предков есть замечательное слово, для описания переделки, в которую я попал.

— Вендетта — кровная месть. Обычай дикарей и уличных головорезов, не рыцарей.

— Может быть, Фельсен скорее относится к первым, чем ко вторым?

Фон Цапфель невесело усмехнулся.

— Может быть, господин фон Таубе. Всё может быть...

Сильный ветер гнул верхушки елей, небо закрыто серыми облаками. "Чёртова холодная баня." — Думал молодой рыцарь, разглядывая свинцовый полог холодным взглядом относительно опытного профессионала.

— Слушай, Хайнрих. А что случилось в Замке? В роте нынче стали поговаривать... — Сиплый, простуженный голос товарища по патрулю раздался рядом. Фельсен скосил взгляд в сторону, на угольно-чёрный кребскопф своего напарника по патрулю. Герхард фон Воллен — молодой мальчишка лет девятнадцати, полгода назад посвящённый в братья Ордена. Такое грубое и длинное имя не шло его виду, который по сравнению остальными казался почти что девичьим.

— Да сцепился опять с одной сволочью. — Бросил Фельсен в ответ.

— Как в прошлый раз? — Продолжал расспрашивать Воллен.

— Почти. — Уклончиво бросил в ответ его товарищ.

— Говорят — у тебя есть дама сердца. Говорят, что она племянница Сильберкралле или вроде того. Ты опять из-за неё подрался, верно?

— Откуда ты это знаешь?

— Ну, ты сам частенько о ней заявляешь. Ничего против не имею, тебе положено, брат-рыцарь.

— Ещё бы ты имел что-то против. — холодно усмехнулся Хайнрих. — Слушай, я не в настроении сейчас болтать. Если хочешь узнать, как всё было — спроси у моего пажа. Он всё видел, расскажет тебе в подробностях. От себя скажу — неважная получилась драка. Крайне неважная, я бы даже сказал. Но если хочешь знать — узнай, не запрещаю. Только не от меня.

— Ясно... Ну, ничего. Скоро будет вылазка — вот там будет дело.

— Хотелось бы, чёрт возьми, верить.

Дозорные уже возвращались со своей смены, перед ними уже показался лагерь Гроссмейстерской роты хельквилльских рыцарей, в которой они оба служили. На часах стояли послужильцы в чёрных форменных шинелях, между шатрами мелькали чёрно-серые фигуры облачающихся рыцарей. Где-то далеко, в сотнях километров к югу и востоку начали тихо побухивать пушки. Они били с одного и того же места в одно и то же время на протяжении нескольких дней, по началу их работы жители лагеря быстро научились высчитывать время заутрени. Герхард и Хайнрих молча возвращались к палаткам в которых располагалась их сотня.

— Ваше благородие! Дозорные вернулись! — Паж в простом домотканом пальто предупредил десятника об их прибытии. Вскоре двое рыцарей уже стояли перед своим начальником, Куно фон Эирбургом. Он был не намного старше них, единственное отличие в его снаряжении выражалось в простом белом пере, торчащем из задней части шлема.

У белых палаток собрались остальные кавалеры из их десятка: товарищи Хайнриха и Герхарда были посланы в патруль вокруг лагеря.

— Доложите обстановку. — Потребовал от них Куно. Молодые рыцари один за другим начали излагать то, что видели. Вскоре пришёл черёд Фельсена и Воллена.

— Мы ничего не видели, всё как обычно. — Кратко изложил Хайнрих, следуя своей не словоохотливой манере. Мало кто из его товарищей видел какой-то смысл в этих дозорах, ведь фронт был далеко впереди и в этом не было прямой необходимости. Тем не менее, их ротмистр решил иначе, видимо с целью поддержания дисциплины.

— Ясно. В таком случае — нет смысла больше тратить время. Не знаю, как там дела на фронте и у наших начальников, но, говорят, скоро пойдём в дело. Вы молодые, но не неопытные. Думаю выдержите, если придётся. За тебя, Фельсен, я вообще не боюсь. Славный ты вояка, умеешь тренироваться.

В глазах рыцарей блеснуло веселье, Хайнрих посмотрел сначала на одного товарища, потом на другого: "Знают." — Понял он, после чего решил больше не удивляться подобным вещам. Скорее всего, даже ротмистр Урлах уже знал о его ночном "подвиге". Был бы он армейским офицером — то уже висел бы где-нибудь на рыночной площади, но он был частью Ордена, частью рыцарского коллектива, а это означало то, что ему не угрожало ничего подобного. Слух о дуэли утонул в рыцарской среде как в болотной трясине, и навряд-ли кто-нибудь будет серьёзно разбирать это дело, которое так ничем и не кончилось.

— О Боги, спасибо вам за это утго, данное нам вашей милостью, дабы могли мы пгожить этот день славно и достойно, с хгабгостью вынеся всё, что ниспошлёт на нас судьба. Мы — воины, и ходим под взором Агтуга, мы рыцари Огдена Святого Алоизия Волькенштугмского, наши клятвы твегды и негушимы, мы кгепки духом и телом, и посему, о Агтугий — дагуй нам тяготы, достойные плеч наших, дагуй нам врагов, достойных мечей наших, дагуй нам почести по скгомности нашей, и поругание по гогдости нашей. Клянёмся тебе, что исполним заветы наши, або сгинем за тя... Благослови нас, о отец-Богей, мудгый владыка наш, смиги пыл наш в бесчестии, дай нам сил для подвигов пгаведных, не суди по делам детей своих, ибо грешны мы все, и каждый из нас грешен, ибо живём мы для дел гатных, ггехами наполненных, ибо чегны мы с виду внешнего, но чисты сегцем и духом своим, ибо хганим детей твоих от зла и газогения, на себя то зло пгинимая...

Пять сотен рыцарей в чёрных плащах собрались вокруг невысокого плоского камня, на котором стояли ротмистр и пятеро его сотников. С ними не было полевых жрецов, ведь братья-рыцари сами имели духовный сан и теоретически могли отправлять службы. Фельсен стоял среди своих товарищей и слушал, акцент ротмистра Урлаха ап Сирода не давал ему сосредоточиться как на словах молитвы, так и на собственных мыслях. Пожилой, почти старый рыцарь нараспев восхвалял богов, но при этом не забывал вглядываться в лица своей паствы. "Он знает, он тоже знает..." — Не шла из головы доставучая и болезненная мысль, не покидавшая его уже которые сутки. Интересно, что он думает по этому поводу? Наверное ничего, ведь судья по рассказам, в молодости Урлах тоже любил поединки и турниры, на ежегодном смотре 6-го мая у него редко находились достойные соперники. Как-то раз его одолел рыцарь по имени Рупрехт фон Фельсен. В тот год и в тот день у него родился сын — Хайнрих, стоявший теперь среди таких же как и он и занятый мыслями о том проклятом поединке, который он не смог завершить так, как хотел.

— ... Так помолимся же, хгабгые мужи и отгоки, ведь тгуден долг наш и доля наша, помолимся о благе ближних наших и о погибели врагов наших, помолимся о спасении душ наших, ведь тела наши тлеют, а душа несмертна...

Хайнрих снова взглянул на пастыря: Урлах возвышался над ним, солнце робко бликовало на его чёрной кирасе и богатом шлеме, который рыцарь держал в правой лапе. На чёрном плаще воина белел восьмиконечный белый крест — ап Сирод не принимал новых правил Вингфрида и отказывался становиться "чёрным плащом". Его мнения придерживались многие другие ветераны, тогда как молодые рыцари спокойно стали "чёрными", отпоров кресты. Мало кто понимал смысл подобного действия, но харизма фон Катеринберга могла сподвигнуть их и на большее. Вид железного старца невольно заставлял трепетать, но Фельсен почему-то не мог избавиться от мирских дум, разглядывая своего командира. Он думал о своём враге, избежавшем гибели. Тот офицер оскорбил его, оскорбил крепко, а потом ещё и не позволил себя проучить. Чем больше Хайнрих размышлял о той дуэли, тем несправедливее ему казалась эта ситуация. "Что за кощунственный идиотизм произошёл тогда! Сначала я решил его убить, потом он решил убить меня, не полная ли это глупость?! Надо решить это, решить достойно и по честному, но не сейчас. Пусть угли остывают медленно..." — Наконец решил Фельсен. Вокруг него уже начиналось тихое пение молитвы. Слова всегда были одни и те же, но произнося их каждый, как правило, имел ввиду что-то своё. Вставало солнце, где-то вдалеке рокотали орудия. Сегодня что-то должно было произойти.

После заутрени начались стрельбы. Они мало чем отличались от солдатских, но заканчивались быстрее, ведь рыцари экономили патроны и старались стрелять метко, а не много. Хайнрих встал на задние лапы, перед ним находилась мишень. Он достал из кобуры тяжёлый револьвер и начал методически заряжать его. Вчера вечером он сделал на патронах глубокие крестообразные надрезы, как недавно посоветовал ему командир его сотни, но оставил эту партию про запас, а пока использовал те, что не успел "модифицировать". "Шесть пуль — более чем достаточно чтобы свалить кого угодно." — Подумал он, и прицелился, держа револьвер на вытянутой лапе. Перед ним была простая набитая соломой мишень, за спиной Герхард разряжал в мишень свой десятизарядный "Блаушталь". Стрелял он неплохо, но слишком быстрый темп вредил точности. Фельсен сделал первый выстрел — пуля попала в границу центрального круга, лапу рыцаря немного откинуло вверх и назад. Хайнрих сделал ещё пять выстрелов — почти все угодили либо в цель, либо близко к ней. Он не считал себя хорошим стрелком — для существа, способного зорко видеть на километры, задача попасть в жирную точку со ста шагов казалась почти оскорбительной.

— Ты вытягиваешь лапу чтобы искры от вспышки не попали в глаза. Так в основном управляются со старыми пистолями, для револьвера это не требуется. — Сбоку послышался голос десятника. Хайнрих обернулся и вопросительно посмотрел на него.

— Дай-ка мне своё оружие, интересно посмотреть.

Фельсен недолго колебался, но всё-таки передал револьвер командиру. Тот внимательно осмотрел его.

— Гм! Гравировки. От них мало толку в бою. Но в общем — ты довольно хорош. В следующий раз попробуй держать рукоять немного иначе. Это поможет.

— Хорошо. Спасибо, брат рыцарь. — Ответил Фельсен, принимая револьвер обратно и убирая его в кобуру.

Тем временем, сотники собрались в шатре Урлаха. На раскладном походном столе была разложена карта, и то, что она показывала, не вызывало большого энтузиазма.

— Итак. — начал ап Сирод. — Пготивник пгодолжает наступление на юге, на севеге пока тишина, но заслоны тут становятся всё пгочнее и пгочнее.

— Могу подтвердить. — кивнул ротмистру сотник Манфред фон Пиркштайн. Туда стягивают резервные части, брешей во фронте осталось не так уж и много. У нас осталось не так много мест, через которые можно ворваться в неприятельский тыл.

— Что-ж, это пгескобгно. И тем не менее, начальство Ордена требует от нашей роты нового рейда в тыл вгага. — С некоторым недовольством проговорил Урлах, пытливо разглядывая карту, на которой недавно были помечены места новых вражеских заслонов.

— С прибытием герцландской армии у нас появляется шанс нанести контрудар. — Заметил другой сотник.

— Выходит, этот новый рейд — часть плана генерального контрнаступления? — Поинтересовался Манфред.

— Зная фон Категинбегга — сомневаюсь, господин сотник. Хотя, атака на йезеггадские коммуникации должна ослабить их натиск вдоль южного бегега Ггяйфкёнига.

— Герцландцы судья по всему намерены охватить йезерградцев с флангов, что-то на подобие того что они проворачивали в Аквелии и чейнджлингская армия в Эквестрии. — Предположил Пиркштайн.

— Может быть. Может быть. Так или иначе — силы нашей готы пгидётся газделить. Каждая сотня будет действовать самостоятельно. Наша цель — гайон вот этих большаков, котогые используются для снабжения и пегебгоски подгкгеплений. Задача пгостая — уничтожить как можно больше пегевалочных баз, обозов и вгашеских сил. Захват тгофеев пгиветствуется, но сейчас важнее, чтобы это всё не попало к пони, так что в случае невозможности тганспогтиговки всё захваченное должно быть уничтожена.

— Мы уже не первый раз действовали подобным образом, брат ротмистр.

— И, дай Артур, не последний. Когда выступаем?

— Завга утгом. На пгиготовления у нас есть эти сутки. Вы свободны, бгатья. Все, кгоме бгата Пигштайна. Бгат Пигштайн, останьтесь на пагу слов.

Рыцари один за другим вышли из шатра, внутри остались только Урлах и Манфред.

— Господин Пигштайн... — Ап Сирод прошёлся по по-походному обставленному помещению и присел на грубо сколоченный стул. Его лицо, как и всегда, напоминало полунепроницаемую маску. Трудно было понять, был ли он действительно спокоен или скрывал какое-то недовольство. — Ваш кавалег недавно "пгославился" своими выходками в Хельквилле. Что можете об этом сказать?

— Вы о Фельсене, брат ротмистр? — Пиркштайн насторожился.

— Именно о нём. Его нужно было наказать, но дело спущено на тогмозах. Если мы будем допускать подобное поведение сгеди молодых... Будет очень плохо.

— Я прекрасно вас понимаю, брат ротмистр.

— Хотелось бы мне вегить, что вы меня понимаете. Подобные занятия гаспгостганяются как чума, и богются с ними так же как с чумой. Если вы не можете спгавиться с нгавом одного хгабгеца, то сможете ли вы упгавиться с сотней таких же? Вот что меня настогаживает и гасстгаивает, брат сотник. Тем более, гегцландцы наши союзники, и таким образом мы невольно нанесли им оскогбление.

— Верно, брат ротмистр. Мы свободны от клятв императору, но это не значит, что мы не должны соблюдать приличия.

— И знаете, пгизнаюсь вам честно. Там ведь были Вингфгид и Сильбегкралле. Они могли это остановить, но не стали этого делать.

— Боюсь, если бы вмешался Гроссмейстер — то Фельсен уже болтался бы в петле.

Урлах невесело улыбнулся и утвердительно кивнул, видимо придав словам Манфреда немного другой контекст.

— Пожалуй, достаточно обсудили этот вопгос. Можете идти.

Фон Пиркштайн отвесил поклон и быстро удалился восвояси.

Падал снег, ветер почти утих. К всеобщему облегчению уже начинало порядком подмораживать. Землю сковало льдом и присыпало снегом, но небо ещё оставалось закрыто пологом облаков.

— Слушай, служивый, а какие облака, ну, на ощупь? — Прокопий стоял на посту у занятого гоплитами дома, когда к нему подошёл йезерградский пони в овечьем полушубке. Это был Сивко — его недавний знакомый. Сейчас он был весел и разгорячён, видимо возвращался с работы. Астрапи не заметил, как сдружился с ним. Сивко слыл как лентяй и пьянчужка, с женой и детьми вроде как ладил, жил он не то чтобы богато, но и не побирался с голода. Пегас покосился на приятеля из тени своего шлема. Длинная тяжёлая епанча почти полностью скрывала Прокопа, на голову помимо глубокой стальной каски был накинут просторный тёплый капюшон.

— Ну, как тебе объяснить. — начал было нимбусиец, желая разогнать скуку стояния на часах. Он не воспринимал это занятие серьёзно, скорее как некий отдых после длительного времени полевых патрулей. — Облака — это вода.

— Вода? Глуповато звучит.

— Ну, не знаю. Вы наверное думаете, что облака состоят из ваты или чего-то такого. Нет, они состоят из воды.

— То есть пролететь через облако и, допустим, искупаться — одно и то же?

— Почти. Я бы сравнил это с поливанием из лейки. Большой, громадной лейки. Лейки размером со вселенную.

— Ясно. Вы ведь ещё можете ходить по облакам, верно?

— Можем. Хотя по законам физики не должны. Вот Сивко, посмотри наверх. Что ты видишь?

— Облака, служивый.

— Самые паршивые облака, скажу я тебе. Хуже зимних облаков ничего нет. По таким и ходить мерзко, а летать в них — тем более. Облако оно как губка, влетел сухой — вылетел мокрый, а это всё ещё и морозом схватывает, крылья льдом покрываются... Весьма паршиво.

— Ясно, то есть вы летом летаете. Летом лучше, да?

— К сожалению, мы летаем тогда, когда того требует долг. Я уже не помню когда поднимался в воздух сам по себе. На границе со Степью хорошо — там сухо, тепло, ветер помогает. Но там опасность была ближе, чем здесь.

— Опасность она, служивый, и близко и далеко. Мы, служивый, давно уж так. У нас тут не то война, не то мир — вроде тихо всё, хорошо, спокойно. Мы и своих-то солдат видели от силы раз пять, не говоря уж о рыцарях. А ведь могут и прилететь...

— Прилетят — прогоним. — твёрдо и с энтузиазмом ответил Прокопий. "Эх, вот бы поскорей уже прилетели!" — Мелькнула в голове крамольная мысль.

Вспомнилось жеребячество, вспомнился солёный воздух приморских скал, милое солнце родины. Ему ещё пятнадцать, он и пара десятков его сверстников-земляков в гимнасии, удивлённо глазеют на нечто новое, интересное. известное им лишь по слухам да рассказам родственников.

— Вот это — доспех грифонского воина. — Престарелый пегас представил их любопытным взорам стойку, на которой висели стальные латы. Простые, без вычурной отделки, ещё хранящие на себе воронение. Они напомнили Прокопу панцирь какой-то донной морской твари: шлем имел гребень и козырёк, от затылка к плечам шли защитные пластины, напоминавшие рачью чешую, под козырьком находилось забрало, полностью скрывавшее лицо. Массивные наплечники защищали заодно и грудь и часть спины, множество маленьких пластинок поблёскивали на стальных рукавах, которые, казалось, могли гнуться в любом направлении и нисколько не стеснять своего владельца. Забавное зрелище, оно напоминало чучела, которыми илоты отгоняют птиц от своих пашен. Забавное, и одновременно страшное... У железной статуи не хватало только защиты нижних суставов задних ног, а в остальном она напоминала почти живое существо, просто замершее на мгновение.

— Видите вмятину? — их ментор показал на едва заметный след на гладко-чёрной кирасе. — Это — след от пули. Воин, который сражался в этом доспехе, храбро сражался и был взят в плен в битве на Кольтсовом поле триста лет назад. Тогда на нём насчитали ещё с десяток таких отметин, но наши кузнецы выправили большую часть из них. Эта отметина — не из того времени. Её сделал цельнометаллический патрон современной магазинной винтовки. Результат тот же, что и тогда. Какой вывод можно сделать из этого?

— Эти доспехи хорошо защищают от огнестрельного оружия. — Прокопий среагировал раньше всех и был удостоен вниманием.

— Верно, Астрапи. Грифонский доспех сделан из того же материала, что и наша защита, но грифоны используют особую магию, заставляющую пули отскакивать, а клинки соскальзывать в тех случаях, когда и те должны были попасть в цель. Поэтому, если вам доведётся встретиться с бронированным воином — то стреляйте и бейте так, чтобы поразить его наверняка. Кто предложит мне лучший вариант, как это сделать?

— Позвольте мне высказаться, о Гипполох! — На этот раз возможность дали уже Захарию. Гипполох молча кивнул и пригласил его войти внутрь круга.

— Что-ж, покажи нам.

Захарий подошёл к пустому доспеху и наклонил голову, будто бы пытаясь разглядеть его с другого угла. Он сощурил глаза, обошёл рыцаря кругом, будто бы пытаясь мысленно подковырнуть эту консервную банку, но куда бы он не взглянул — везде его взгляд наталкивался на хитрый и изобретательный ответ уже давно почившего мастера, умело прикрывшего все очевидные места, куда мог бы быть нанесён удар клинком. Наконец, Захарий покачал головой и произнёс:

— Если бы я встретил в бою такого, то сначала я дал бы ему выдохнуться, а потом... А потом я бы стукнул его копытом по башке. Вот сюда. — пегас осторожно дотронулся копытом до одной из полусфер чёрного шлема. — Тогда ему станет совсем плохо и его можно будет пленить. Ну или он упадёт на землю и у меня будет возможность добить его там. Доспехи хорошо защищают, но они тяжёлые. Килограммов двадцать, может больше. Такое на себе трудновато вынести, особенно в воздухе.

— Неплохая идея, юноша. Как видишь — на этом доспехе нет дыр кроме тех что были запланированы кузнецом. Рыцарь выдохся от боя со множеством врагов. Он утомился, оказался оказался окружён и отрезан от своих, он сдался так как не мог продолжать бой и прекрасно понимал, что не сможет победить. Таким образом мы видим, что для победы над врагом нужно в первую очередь поставить его в такое положение, из которого он не сможет выбраться. Обмануть его, превзойти его, несмотря на то как хорошо он вооружён и обучен. Это, юные граждане, и называется словом тактика...

— Эй, селянин! Иди отсюда, шу! — Лохаг Кирос появился из ниоткуда и как хищная птица накинулся на Сивко. Пони не испугался гоплита, но и не стал ему перечить. Он спокойно кивнул и удалился восвояси. Предавшийся воспоминаниям Прокопий попал в не лучшую из ситуаций.

— Виноват, о лохаг. Разговорились по пустяку.

— Не болтай — замёрзнешь. — серьёзно, но не без иронии заметил старший начальник. Он был в хорошем настроении, погода не так расстраивала поседелого, опытного воина, уже привыкшего не замечать подобных неудобств. — Знаешь, какой сегодня день?

— Первое декабря, начало зимы. — Почти вопросительно ответил Астрапи.

— Нет. — с улыбкой проговорил старший начальник. — Сегодня вы покажете на что способны.

Прокопий вопросительно посмотрел на своего начальника. Его взгляд, часто казавшийся глубоким и непроницаемым, теперь выражал лишь одну мысль: "Скоро будет драка." Это и пугало, и радовало одновременно. Пегас вспомнил прозвучавший только что разговор — слова отдавались в его голове ударами набатного колокола. Вот оно, дождались. Мечта стала явью, предоставив ему столько же возможностей прославиться сколько и опасностей, способных погубить его и его друзей.

— Не волнуйтесь за нас. — Прокопий неглубоко поклонился в знак уважения. В этот момент его командир уже смотрел в другую сторону и думал о другом. Вот Кирос услышал его слова, быстро сверкнул на него серыми как облака глазами и резвым шагом куда-то направился, гонимый грузом ответственности куда более тяжёлой, какую мог представить себе молодой гоплит.

Кровавая заря осталась где-то впереди и наверху, сокрытая густым пологом облаков. Где-то наверху завывал злобный холодный ветер, но здесь, над кронами деревьев, он не имел полной силы. Сотня летела параллельно земле, выстроившись в некое подобие колонны. Десятники находились не среди своих бойцов, а по краям построения, задавая ему направление и не давая рыцарям сбиться с пути. Высота давала отличный обзор, но она же и делала их заметными и уязвимыми, над облаками же было слишком холодно, а обзор и вовсе становился нулевым.

Ветер не шумел в ушах Хайнриха фон Фельсена — на нём был плотный ватный батват, стойко выносивший порывы ветра. Он молчал, не имея ни желания, ни возможности произнести хоть одно чётко различимое слово. В голове стучал азарт низкого полёта, крылья почти бесшумно рассекали воздух и рыцарь лишь иногда взмахивал ими, чтобы не напороться на верхушки деревьев. Его мысли сейчас занимало не так уж много вещей — он думал о войне.

О том, как бестолково она началась и как бестолково она тянулась день за днём, неделя за неделей... Там, где простого солдата или офицера поражала волна эмоций, там где он пугался, отчаивался, испытывал патриотический подъём, радость, ненависть — рыцарь думал о другом. Все эти серые фигурки, выстроенные в колонны, копошащиеся, суетящиеся как рабочие муравьи, как туристы или студенты-геологи, впервые увидевшие красоту гор. Прекрасно знающие об их существовании, но лишь со слов и из книг, они прикрываются своими поверхностными знаниями от реальности, деля страх пополам с дилетантским любопытством. Что-ж, там где армейцы были туристами (новое, дурацкое слово, придуманное дураками для описания дураков), рыцари были горцами, теми кто не ходит по краю обрыва, а живёт на нём, регулярно заглядывая в чёрную пропасть. Они не размышляли о "долге перед родиной" или "патриотизме", даже присяга и служба для них имела другой смысл, чуждый для полуграмотного крестьянина которому втиснули в лапы ружьё и бросили в топкое болото окопов. Их обязательства простирались дальше и глубже всех возможных текстов и фраз, они уходили корнями в века, в поколения их предков. Они были обязаны не магистру, не богам, и уж тем более не пресловутой "Родине", о необходимости борьбы за которую они узнали всего пару лет назад. Хайнрих очень смутно понимал за что он сражается, почему он поддерживает "чёрных плащей", к чему стремится нынешний магистр и его прихлебатели. Всё это казалось ему чем-то похожим на истории из прошлого: тайные интриги, заумные заговоры, планы и грёзы о господстве и могуществе, безумные, но великие, растущие как раковая опухоль по мере своего воплощения. Он знал их всех слишком хорошо, чтобы разбираться в их планах и понимать их. Раньше они воевали по чуть-чуть, мелкими рейдами, походами, "провокациями", как стало модно говорить в последнее время. Недавно война началась по-крупному. Они жались, отступали, многие их коллеги из Лангешверта остались без своих поместий, кто-то потерял там родню и деньги... Только эта мысль казалась Фельсену важной, животрепещущей. Было бы очень нехорошо, если бы и его родовой надел оказался в копытах врага. Остальное — лишь скучная и пустая возня армейских корпусов, проходящая под грохот пушек и стрёкот адских косильщиков. Они уступали в ней. Вернее, не они — а эти жалкие смерды, по какой-то ошибочной случайности назвавшие себя воинами. Рыцари Хельквилла в этой кампании пока что не понесли ни одного значимого поражения...

Лес кончился, сотня вылетела на широкий простор полей, запорошенных свежим снегом. Здесь возникала опасность быть замеченными, этот участок нужно было преодолеть как можно быстрее. Десятники, следуя жестам сотника, начали изменять направление полёта остальных рыцарей. Они заламывали очередной крюк, следуя по наиболее безопасному маршруту. Ветер хлестал Хайнриха в лицо, после поворота он начал бить в бок, по кирасе и длиннополому гамбезону, который был не только поддоспешником, но и достаточно тёплой курткой. Гряйфкёниг они пролетели почти сразу, с тех пор ветер дул в одном направлении — с востока на запад, будто бы пытаясь задержать их на своём пути. Время шло час за часом, привалы были редкими, но и снаряжение воинов позволяло им делать более длинные броски. Никаких подвод с поклажей, никаких запасных доспехов, никаких элементов роскоши или прочих излишеств. Не то чтобы кавалеры Ордена не любили всего этого, скорее они просто не могли себе это позволить.

Сотня тем временем уже добралась до опушки нового участка леса. Как раз в этот момент в воздухе появились приближающиеся разведчики: едва завидев их, фон Пиркштайн тут же приказал снижаться, летевшие в хвосте колонны поняли этот приказ по эволюциям крыльев десятников, передававших его по цепочке. Отдавать команды на ветру сложно и опасно, а им нужно оставаться незамеченными, хотя бы какое-то время. Фельсен начал замедляться, плавно тормозя крыльями о воздух. Отточенный приём, вошедший в привычку. Никакого шума, свиста, железного грохота — они садились на землю тихо, как ночные хищники. Хайнрих сделал несколько шагов чтобы затормозить окончательно, перед ним чернел затылок одного из его сослуживцев — рыцаря Курта фон Везера, приходившегося по совместительству его добрым соседом и троюродным братом. Паж Фельсена был младшим братом Курта, он сам должен был стать рыцарем после нескольких лет службы при старшем товарище. Почти весь десяток Хайнриха так или иначе состоял из его соседей и дальней родни, один его начальник происходил из другой области и не имел с ним никаких связей, кроме служебных. Они быстро построились, почти с каждым воином было по слуге-пажу, так что десяток в сотне насчитывал двадцать, а сама сотня не одну сотню, а две.

Провели перекличку, после переклички рыцари проверили своё снаряжение: Хайнрих убедился в том, что его оружие надёжно пристёгнуто к панцирю, его паж, носивший имя Сепп, убедился в том, что их худой походный ранец не распахнулся в полёте и всё осталось на своих местах. Щуплый, низенький юноша лет пятнадцати казался тенью по сравнению с крепким и рослым воином, облачённым в пусть и не полный, но всё-таки доспех.

— Всё на месте? — По своей въедливой привычке спросил у Сеппа Фельсен.

— Да, господин. Мне паж десятника посоветовал перематывать суму дважды — очень полезно, оказывается.

— А сам ты не догадался. Ну, когда я был пажом — меня частенько стращали и за меньшее. — Сепп коротко и благодарно кивнул, Хайнрих вдохнул холодный свежий воздух. Запах хвои едва пробивался через едкий запах пота, сапожной мази, оружейного масла и пороха. Сейчас их можно было бы вычислить исключительно по запаху. Хотя, судья по тому, как торопливо подлетали разведчики — что-то подобное уже случилось. Тем не менее, пока что рота спокойно распределялась по лесной поляне, рыцари располагались для отдыха.

— Костра не будет. Нет времени. — Строго проговорил Куно фон Эирбург, только что вернувшийся от сотника.

— Сколько времени у нас остаётся, в таком случае? — Подал голос фон Везер, любивший периодически спорить с десятником, всегда отстаивая своё право, но редко переступая черту.

— Примерно полчаса, не больше. Вам это понятно?

— Понятно, брат десятник. Сухари поломать успеем.

Куно отделался кивком и снова удалился, разыскивая затерявшегося среди чёрных фигур сотника. Его подчинённым осталось только по максимуму использовать оставшееся у них время. Почти все разлеглись на своих плащ-палатках, Фельсен тоже лёг, желая перевести дух. Глаза не смыкались, сон не находил. Слишком холодно, зябко, противно. Сухарная сумка пустовала, не было даже шнапса, чтобы хотя бы на миг согреть себя.

— Скоро будет дело, мне так кажется. — Неуверенно проговорил Воллен.

— Всем кажется. Не робей — руби наотмашь. Мы тут охотники, они — добыча. — фон Везер начал поучать товарища. — Побьёшь их, прогонишь — всё твоё, бери что вздумается, лупи кого хочешь, их-то точно боятся нечего, они сами себя боятся.

— Ну-у не скажи, брат-рыцарь. — заметил другой воин. Фельсен не видел его , так как закутался в плащ, но узнавал в его голосе голос одного из его десятка. — Иной раз и вилланы огрызаются.

— С таких вилланов я бы кожу сдирал и к столбам приколачивал. Мой троюродный братец бывал в Лангешверде — вот там всё было как надо — резали их как свиней, головы рубили — только свист стоял. Правда, Хайнрих?

— Зарубил 157 пони и ещё 50 вооружённых бунтовщиков впридачу. — Глухо заявил Фельсен из-под плаща. На ум сразу пришли недавние воспоминания, Хайнрих вспомнил то дикое чувство азарта, испытанное им тогда. Он холодно улыбнулся про себя, ему очень захотелось повторить тот опыт.

— Славно! Про тебя надо написать статью в газете или сфотографировать. — Заметил кто-то ещё.

— И это только подтверждённые. — Фельсен откинул плащ и сел. — Сдаётся мне, что я тогда убил больше. У нас тогда было просто, всякий кто бежит — бунтовщик, всякий кто стоит — дисциплинированный бунтовщик. С настоящим боем не сравнится, конечно, но практика — всегда практика.

— Жаль меня там не было. — Посетовал фон Воллен.

— Ты в том году был ещё пажом, тебя там и не должно было быть. Всем своё время и своё место, брат. Боги итак дали нам много шансов показать себя, нечего создавать их самостоятельно. — Говоря это, Везер едко взглянул на Хайнриха. Тот, казалось, даже не понял намёка брата-рыцаря.

— Господа! Вас вызывают к сотнику! — Паж Эирбурга появился достаточно внезапно. Хайнрих посмотрел на него с недовольством и презрением, но, понимая что он всего лишь передаёт приказ, начал подниматься с земли, сматывая свой плащ в некое подобие шинельной скатки. В полёте он был лишь помехой, поэтому в воздухе его носили через плечо. Рыцари и пажи направились к начальству.

Пиркштайн и командиры десятков собрались в центре поляны, к моменту прибытия Фельсена и остальных их совещание ещё не закончилось.

— Стало быть, нужно их выманить. Спровоцировать на атаку, верно? — Спрашивал сотник у одного из своих подчинённых.

— Да. Но они уже знают о нас, они нас видели и скорее всего — уже учуяли. Как думаете, братья, как будут поступать наши враги?

— То же что и мы. — подал голос другой десятник. — Они знают нашу тактику. Мы знаем их. У нас не так уж много времени чтобы что-то выдумывать.

Остальные десятники молчали, не желая разбрасываться своим словом когда всё уже было решено.

— Десяток здесь, ваше благородие. — Проговорил паж и указал на подошедшего Фельсена и остальных. Пиркштайн и Эирбург переглянулись, сотник глубоко кивнул и положил лапу на плечо подчинённого. Напутственных слов не было, достаточно было и этого.

— Все в сборе? Тогда пошли. План объясню позже.

Десятник возглавил отряд, и вместе они двинулись к опушке леса. Там, где деревья переходили в густой кустарник, воины остановились, кругом обступив старшего.

— Разведчики доложили о том, что пегасы занимают деревню в десяти километрах впереди. Скорее всего, там находятся вражеские обозы, поэтому её захват необходим. Выбить их оттуда не получится, остаётся одно — выманить и разбить в воздухе, по частям. Где-то в этом районе мы заметили их патруль. Они уже ищут нас, кто-то один должен послужить им приманкой, выманить их на засаду где их будут поджидать остальные. Перед тем как мы их поколотим они должны вызвать подмогу, чтобы их главные силы бросились им на подмогу. Остальное зависит от Пиркштайна. Он знает, что нужно делать.

— Как вы предлагаете их заманить? Просто показаться перед ними? — Задал неуместный вопрос фон Везер.

— Да. Притворитесь что сами не хотели этой встречи, а потом приведите их к нам. Понятно? — Везер кивнул. — Кто пойдёт добровольцем, в таком случае?

— Я, брат десятник. — спокойно произнёс Фельсен, до того молчавший. — Только мне нужен ваш старый пистолет. И ваша трубка.

— Трубка? — Куно был не то чтобы очень доволен предложением подчинённого.

— Да, это нужно чтобы привлечь их наверняка. Я бы использовал свою трубку, если бы она у меня была. Но её у меня нет.

Фон Эирбург хотел было посмотреть на Хайнриха как на сумасшедшего, но вдруг в его глазах сверкнуло понимание.

— Как же я сам не догадался. Усмехнулся он. Ладно, так и быть.

Десятка пегасов летела в разомкнутом строю, отдалённо напоминая клиновидный косяк перелётных птиц. Астрапи вёл своё звено, отдавая команды при помощи эволюций крыльев. Ветер сдувал слова в сторону, он при всём желании не смог бы докричаться до Захария и Евгении, будь они хоть в паре метров от него. Картина вокруг вызывала меланхолию: всё вокруг казалось пустым, безжизненным. Где-то там, по берегам далёкой и могучей реки тянулись вереницы сёл, деревень и хуторов. Здесь же их было немного, а те что маячили на горизонте — глухо молчали, закрывшись ставнями и дверьми от зимнего холода. Да, здесь действительно пролегали важные военные коммуникации, но и они сосредотачивались где-то позади них, вдоль крупных большаков, шедших из Йезерграда в сторону грифонских земель. Менее выгодная альтернатива речной магистрали. Менее выгодная и куда менее безопасная.

Маленькая чёрная точка замаячила на границе зрения. Прокопий обернулся и молча приказал своей тройке замедлиться. Это заметила остальная часть десятка — клин начал замедляться и заворачивать в сторону. Точка не оказалась обманом зрения: она неслась под облаками, описывая широкую дугу. Пыткие глаза гоплита впились в странный объект, постепенно становившийся всё больше и различимее. Вот от общего пятна отделились крылья, вот стали видны когтистые лапы, гребень и козырёк чёрного шлема... Это он. Один из них. Рыцарь. Астрапи быстро вскинул винтовку, но боковым зрением увидел немой приказ лохага: "Стой, подпусти." — Пегасы не стали стрелять, лох сменил траекторию, подстраиваясь под траекторию разведчика. "Преследование, будем брать языка!" — Вдруг понял молодой гоплит, чувствуя как по жилам разливается горько-сладкий азарт. Это он схватит его за шкирку, это ему будут воздавать почести! Он, Прокопий Астрапи, назначенный командовать, тот кому доверились, тот кто достоин славы! "За Нимбусию! За меня!" — В его сердце приятно ёкнуло, воин и не заметил, как на его лице расплылась улыбка. Всё происходило быстро и медленно одновременно, земля проносилась под ними за мгновения, тогда как их собственные движения были плавными и спокойными.

Рыцарь выдернул из-за белого кушака старинный пистолет. Прокопий не раз видал такие — из них стреляли не дальше чем на сто шагов, а между ними было не меньше двухста. "Дурак!" — Обрадовался пони, когда облако белого дыма вылетело и тут же было сметено порывом ноябрьского ветра. Пуля не вылетела, произошла осечка. Видимо порох промок, пока враг прятался в облаке. "Свернём петуху голову." — Прошептал пегас, бегло осматривая своё оружие. Винтовка была в целости и сохранности, короткий игольчатый штык блестел на её конце, отдалённо напоминая копья его славных предков. У рыцаря не было копья, его мечишко казался бесполезным по сравнению с более длинным и эффективным оружием пегаса.

Кайрос сделал резкий боевой разворот и повёл десяток наперерез одиночке. Астрапи приказал своему звену взять вправо, чтобы зайти к грифону со спины. То же самое делала и левофланговая тройка. Рыцарь продолжал лететь, будто бы не замечая того, что его окружают со всех сторон. Одинокий, почти безоружный по сравнению с десятком гоплитов, он выглядел как хороший "язык". Его "язык", его и только его. На боку Прокопия висел моток длинной и крепкой верёвки, один конец которой кончался петлёй, а другой был крепко намотан на его правое копыто. Хороший, крепкий аркан, позаимствованный у заклятых соседей из Зафии. Ещё по одному было у каждого в десятке. Не все умели им пользоваться, да и сам Астрапи не то чтобы надеялся на верёвку. Скорее всего они просто возьмут его под конвой, а он просто повинуется, ведь "глупая смерть для них равносильна бесчестью", как не раз было сказано его наставниками и написано в умных книгах.

Рыцарь тем временем остановился в воздухе, его лапа скользнула куда-то вниз и влево. Выстрел донёсся до пегаса лёгким незначительным хлопком, в этот же момент голова лохага Кироса разлетелась в кровавые ошмётки. Всё вокруг застыло, превратившись в дикое подобие чёрно-белой фотокарточки: мёртвое тело их командира, миг назад спокойно ведшего своих подчинённых тяжёлой бесконтрольной массой падало на землю. "Лохаг мёртв. Что теперь делать?!"

Над ухом пегаса просвистел выстрел Захарии, это заставило его очнуться и так же вскинуть ружьё. Ещё миг. Их врага уже не было там, где он находился миг назад: воин порхнул в сторону так, будто не был отяжелён ни доспехом, ни снаряжением. Над ним и возле него просвистело несколько пегасьих выстрелов — ни один не достиг цели. "Почему? Их ведь учили! Почему этот мерзавец до сих пор жив!? Нет... Нужно взять его живьём, выполнить приказ, иначе остальное вороньё смоется, сбежит!" — Лихорадочно думал Прокопий, беря упреждение и метя грифону в крыло. — "Это тебе за Кироса, скотина!"

Астрапи уже был готов нажать на спуск, как рыцарь пронёсся мимо одного из его товарищей, закрывшись им и сбив прицел Прокопия. Тот гоплит тоже метил в хельквилльца, его винтовка рявкнула, но пуля просвистела мимо, ушла в молоко. Хлопнул ответный выстрел — бедро пегаса взорвалось брызгами крови и осколками костей. Тот завопил от боли и внезапности и тоже топором пошёл вниз, видимо потеряв сознание от шока. Двое других гоплитов из тройки того бедолаги бросились на врага, норовя ударить его штыками своих винтовок. Рыцарь успел выхватить меч, но не успел ничего сделать — один штык ударил его прямо в грудь, другой попал по голове, но прошёл по касательной. Враг что-то вскрикнул, взмахнул клинком — голова ближайшего к нему пегаса полетела вниз в фонтанах крови, его напарник рванул вверх, спасаясь от смертоносного острия. Он действовал на рефлексах, лихорадочно вспоминая все свои прошлые стычки. Рыцарь не стал пытаться достать его клинком, одним движением выдёргивая кремнёвый пистоль из-за кушака и наводя его на противника. Боёк щёлкнул — вылетела струя белого дыма. Опять. На этот раз — по настоящему. Пуля попала пони в грудь, пробив кожаный панцирь и раскрошив ему грудину. У четвёртой жертвы не хватило доли секунды чтобы дёрнуть затвор винтовки и разрядить её в лицо мерзавцу. Всё это произошло быстрее, чем Прокопий успел нажать на спуск.

Вот слева от него что-то метнулось вперёд, он быстро понял — это Евгения. Крылья будто сами толкнули его вслед за ней. "Он устал, он ранен, он выдохся, на нём доспехи!" — Пытался он обнадёжить себя. Вот справа показался Захарий — он зажал ружьё в одной ноге, а другой в это время готовился применить аркан. Астрапи не стал ему запрещать — это действительно могло сработать. Они общались между собой без слов, ограничиваясь только жестами. Евгения решилась отвлечь его слева, тогда как Захарий должен был подойти с уязвимой правой стороны. Прокопию же оставалось только лобовое нападение. Где-то за спиной чудовища сейчас находилась левофланговая тройка. Они были недалеко, но времени оказать им помощь у гоплитов уже не было.

Евгения с криком врезалась в рыцаря, норовя вонзить штык в крыло или уязвимое сочленение кирасы. Грифон молниеносно огрел её витой гардой меча, крик быстро осел до громкого хрипа. Астрапи своим нутром ощутил как ломаются позвонки её шеи, как она в недоумении выкатывает глаза, тщетно хватает воздух... Гоплит разозлился ещё сильнее, на миг ему показалось, что он сам готов погибнуть, лишь бы этот бешеный погиб вместе с ним. Захарий попытался накинуть аркан: петля упала рыцарю аккурат на шею, но он тут же перерезал верёвку своим мечом. В тот же миг Прокопий со всего лёту ударил его. Не штыком, но прикладом, метя в хрупкие лицевые кости, желая убить его с максимальной жестокость. Вдруг, кто-то схватил его за ногу, стальная хватка заставила его резко замедлиться, удар не прошёл мимо, но и не нанёс и половины того вреда, который должен был нанести. Прямо перед ним раздался странный визжаще-скрежещущий звук, а потом одетый в стальную перчатку кулак вышиб из него сознание. Пегас кубарем понёсся к земле. Он рефлекторно пытался выровнять полёт, но вскоре врезался в густую крону раскидистой ели. Последовало ещё одно падение, он больно ударился о несколько толстых веток пока не угодил в сугроб. Как ни странно, Прокопий быстро опомнился и тут же взглянул наверх: он был уже не один. Их было уже десять, десять таких же как он. Захарий погиб почти сразу после его падения, левофланговое звено Адониса сделало несколько ретирадных выстрелов по врагам, а потом начало улетать в сторону деревни. Рыцари вяло преследовали их, несмотря на численное превосходство.

Опомнившись, Прокопий понял, что за ним следят. Он с трудом поднялся из сугроба, винтовки с ним не было — видимо ремень порвался где-то на моменте столкновения с деревом. Пони увидел сероватую фигуру в домотканом пальто и рогатой грифонской каске. Она не выглядела так опасно, как тот рыцарь, но всё равно представляла угрозу, так как была вооружена карабином. Хельвиллец любопытно взглянул на Астрапи, а потом начал осторожно подходить к нему, держа оружие наперевес. "Он хочет убить меня." — понял пегас. — "Он. Хочет. Убить. Меня!" — снова повторил он эту мысль, и на этот раз она показалась ему ещё страшнее. "Он хочет убить меня, того кого все так любят! Меня! Меня! Меня! Я не хочу умирать, я не умру здесь!" — Отчаянная храбрость, которую он испытывал миг назад, обернулась животным, всепоглощающим страхом. Пегас не думая сорвал со своей головы шлем и со всей силы бросил её в грифона и что есть мочи бросился бежать.

Фельсен яростно хохотал, рассекая клинком воздух. Сознание, миг назад спокойное и полное воинского хладнокровия, сейчас будто бы заволокло багровым дурманом. "Это моя натура, это я настоящий!" — Гордо и радостно думал он, раз за разом вспоминая прекрасные мгновения, каждое из которых могло стать последним в его жизни. Воля, азарт, близость смерти — о, как прекрасен этот мир! Теперь понятно, откуда брали вдохновение рыцари-поэты. После минуты настоящего, смертельного боя даже простое дыхание может показаться даром Богов.

— Фельсен! Сюда! — Донёсся до него крик десятника. Он тоже звучал весело, приподнято, видимо подоспевшие братья-рыцари дали взбучку оставшимся язычникам. Рыцарь неохотно опомнился от грёз и выполнил приказ. Рыцари собирались на окраине берёзовой рощи. Им нужно было перевести дух. Нимбусийцев застали врасплох, но дрались они очень недурно. Хайнрих надеялся на достойную встречу, на смех товарищей и уважительный взгляд командира, но стоило ему предстать перед Куно, как его тон быстро сменился с весёлого на резкий, осудительный.

— Фельсен рас-стак Эир-Борея! Ты, Маар бы тебя побрал, куда вырвался?! Да ещё и один, один на десятерых! Они тебя чуть на ремни не пустили! Ты это понимаешь, брат-рыцарь? Это не депоньские свинопасы, это, мать их, нимбусийские гоплиты, то что они тебя там же на месте не прирезали — это большая удача! — грозный, металлически скрипящий тон рыцаря немного поутих. Он оценивающе осмотрел подчинённого с головы до ног, потом из-под козырька шлема взглянул ему в глаза, пытаясь разглядеть в них какое-то понимание своих слов. — Такая удача, юноша, всегда берёт втридорога. Нельзя вечно полагаться на неё.

— "Клянусь, что встретив троих язычников, я не поверну назад, а буду честно биться с ними." — Хайнрих ответил цитатой из орденской клятвы. Эирбург поморщился.

— Троих, но не десятерых, Фельсен. Может твоя жизнь значит не так уж много для тебя, — десятник понизил голос, переходя на более "мирскую" тему, — но от неё зависит сохранность немалого участка земли, твоя семья и дворня. Тебя убьют, а твою усадьбу продадут с молотка какой-нибудь фермерской скотине, если, конечно, твоя жена не попытается отстоять хотя бы мизерную её часть. Ты чтишь своего отца? Скорбишь по нему? Вот имей ввиду, что старик хотел бы чтобы ты прожил ещё немного. Глупо гибнуть в двадцать лет.

— А тянуть до тридцати довольно скучно, брат-десятник. — Возразил ему фон Везер. Эти слова были встречены одобрительным смехом молодых рыцарей. По их глазам было видно, что бой Хайнриха оказал на них очень солидное впечатление.

— Отставить разговоры! — почти по-армейски рявкнул Эирбург на фельсенского кузена. Тот присмирел. После боя все были разгорячённые, злые. — Фельсен, трубка у тебя?

— Конечно. Вот. — Хайнрих вытащил из одного подсумка трубку брата-десятника.

— Ну, несмотря на всю излишнюю дерзость — ты всё-таки молодец. Перехитрил их по высшему разряду, я думал что язычники на это не клюнут. Приём хороший и стар как наш орден.

Вскоре, до рыцарей добрался гонец от Пиркштайна. Это был не паж, а сотенный прапорщик. Узнав, что задача выполнена и пегасы отступили для вызова подмоги, он передал приказ высокого начальства:

— Двигайтесь вдоль лесополосы на северо-восток, сотня поменяла диспозицию и готовимся напасть на деревню. Вам на замену будет послан другой отряд.

— Значит Пиркштайн принял решение выманить основные силы гарнизона и разорить деревню пока те будут гоняться за ветром? Очень хорошо. Отлично! — Заявил десятник прапорщику. Тот простовато кивнул, прямо воспринимая похвалу своему начальнику.

— Жаль! Я бы добыл ещё парочку язычников во имя Терезы фон Сильберкралле! — Раздосадованно воскликнул Хайнрих и тряхнул головой, бряцнув застёжками шлема.

— Спокойно, брат. Ещё успеешь! — Воскликнул Везер, хлопая воина по плечу тяжёлой латной рукавицей. Обращение "брат" в этом случае подразумевало не только орденское обращение. Так или иначе, приказ нужно было выполнять.

Десяток быстро поднялся в воздух и исчез с места стычки, следуя за прапорщиком как за проводником. Рыцари скрывались в широкой балкой, заросшей чёрным облетевшим кустарником. Эирбург не сразу заметил их с воздуха. Вскоре он уже докладывался сотнику, тот отряжал новую группу чьей задачей было манежить нимбусийцев как можно дольше и при этом уцелеть. В итоге решено было отправить храброго и опытного десятника фон Крахенбрюка с тридцатью рыцарями и сорока вооружёнными пажами. Хайнрих жалел, что он и его земляки не полетели вместе с ними, их клич: "Больше язычников — больше добычи!" отдавался в его сердце завистливой горечью. Греховное чувство, не достойное верующего, а ведь Фельсен более чем считал себя таковым. Спровадив отвлекающий отряд, сотня выбралась из укрытия и двигалась вперёд, постепенно разворачиваясь в разомкнутый порядок. Там, впереди, на обрывистом холме стояла их цель — одна из деревень, отмеченная ротмистром для атаки. В небе над ней десятками вились крупные птицеподобные создания, их серо-зелёные плащи смешивались с облаками. Всё новые и новые стайки существ поднимались в небо, формируя колонну, пока что свёрнутую наподобие змея-уробороса. Наконец — они понеслись на своих крыльях, двигаясь как раз туда, куда некоторое время назад направился Крахенбрюк. "Арктур, дай им сил!" — Полушёпотом проговорил паж Фельсена, осеняя себя тройным знамением. Воин понимающе кивнул, ему на ум пришла древняя молитва, которой он научился у своей матери ещё в глубоком птенчестве:

"Предобрая владычица Эир-милосердная и господь наш Арктур-победоносец..." — Нимбусийцы скрылись из виду, оставляя деревню практически без защиты. — "Благословите, о Боги наши, налёты меча божьего и братьев моих, кои со мною есть, облаком обволоки, небесным, святым, каменным твоим градом огради..." — Грянула команда сотника — рыцари и пажи начали переходить с шага на бег. — "Всемудрый Борей-вседержитель, ущити меня, кровь твою, и братьев моих на все четыре стороны: лихим тварям не стрелять, ни рогаткою колоть и ни мечом великим сечь, ни колоти, ни обухом прибита, ни топором рубити, ни саблями сечи, ни колоти, ни ножом не колоти и не резати ни старому и ни малому, и ни копытному, и ни пернатому; ни язычнику, ни колдуну и ни всякому чародею рогатому. Все теперь предо мною, мечом божьим, посироченным и судимым..." — Бег сотен ног продолжал ускоряться, ещё одна команда — воины расправили крылья, взмывая в небо, подобно туче гигантской чёрной саранчи. — "На небе на высоком, на облаке широком стоит столб железный. На том столбе Арктур-кузнец, подпершися посохом железным, и заколевает он железу, булату и синему олову, свинцу и всякому стрельцу: "Пойди ты, железо, в чёрну землю от воина святого и братьев его и слуг его верных мимо. И стрела стальная расщепись о бронь его аки деревянная..." — Прогремел яростный клич, мечи покинули ножны. В деревне их уже заметили, застигнутые врасплох жители метались по улицам, оставшийся в селе мизерные остатки гарнизона гоплитов с мрачной решимостью готовились продать свои жизни по-дороже. Фельсен потянулся к ножнам и выхватил своё оружие, одним клювом дочитывая последние слова молитвы: "Защити меня, слугу божия, золотым щитом от сечи и от пули, от пушечного боя, ядра, и рогатины, и ножа. Будет тело мое крепче панциря..."

Прокопий добрался до окраин деревни слишком поздно, разминувшись со своей сотней на значительное время. Первые минуты он не замечал своих травм, но время спустя его крыло, задняя левая нога и челюсть разразились страшной режущей болью. Вывих, возможно перелом. О травмах некогда было думать — пегас бежал и бежал, преследуя единственную мысль — добраться до товарищей, предупредить их обо всём. Даже если их давно предупредили до него. Он хотел к своим, хотел снова оказаться среди граждан, среди своих друзей и земляков, среди тех, кого считал братьями. Трусость? Возможно. Большей трусостью было бы сдаться, позволить убить себя уподобляясь безвольному животному на скотобойне. Он не таков. Его нить жизни прервётся уж точно не здесь. Не сейчас.

Когда раненый гоплит доковылял до стоявшего на окраине дома, боль стала практически нестерпимой. Со двора ему навстречу выбежала кобыла и молодой жеребец, почти жеребёнок. Они поддержали его, помогли войти. Вскоре показался и отец семейства, Прокопий не сразу узнал его. Это был Сивко. Боль застилала глаза. Тяжёло было даже говорить. Очнулся он уже внутри, когда чьё-то грубое, но выверенное движение вправило челюсть назад. Потом кто-то так же нехитро вправил ему ногу. Боль осталась только в крыле — самая мерзкая, и ненавистная боль, не дававшая ему даже пошевелить им.

— Не трогайте его... — прошипел он, сжимая зубы от боли. — Оно сломано, сделаете только хуже.

— И что с ним делать? — Спросил женский голос. Астрапи собрался с силами чтобы внятно всё объяснить.

— Нужна шина, примотайте его ко мне, зафиксируйте.

— Хорошо. Потерпишь?

— Давай уже! — Нахлынула боль, крыло немного приподняли, между его исподней рубахой (Кто-то уже снял с него кожаный нагрудник и ватную куртку) попытались втиснуть доску. Пегас поморщился, оскалив зубы.

— Не та сторона! Клади доску снаружи!

— Хорошо, хорошо...

Доску убрали и приложили снаружи. Доска попалась достаточно широкая и длинная — неплохая шина, если крепко примотать. Кто-то принёс бинты, видимо взятые из купленной в городе аптечки и начал аккуратно перематывать их вокруг. Боль не утихала, но и не усиливалась. Вскоре Прокоп почувствовал, что крыло крепко зафиксировано плотным слоем белой стерильной ткани. В мыслях он отдал должное местным жителям, крестьяне в Йезерграде может и не были самыми зажиточными в Речноземье, но тугие пояса заставляли их быть находчивыми, многое знать и многое уметь.

— Мы перевели на тебя всё, что у нас было. — Раздосадованно, но с чувством выполненного долга сказала нимбусийцу жена Сивко.

— Где это ты так? Что произошло? — Уже более настороженно спросил у него крестьянин. Прокопий взглянул на него, не зная что ответить. Всё, что он мог — это тяжело дышать и качать головой.

— Ладно. Биляна — оставь его пока здесь. Нужно передать военным, пусть отправят парня в госпиталь.

— Хорошо. Из меня неважный врач, не хочу ему навредить. — Проговорила она, явно чувствуя стеснение за причинённые пегасу неудобства.

— Эката... Мои товарищи, они в деревне? — Сумел выдавить из себя гоплит, вопросительно глядя на знакомого.

— Нет. Они улетели. Я спрашивал — сказали, что летят бить рыцарей. — Без какого-то бравура, просто и серьёзно проговорил крестьянин. Сейчас он не шутил и не воображал. Он говорил серьёзно, слишком хорошо понимая, о чём он говорил.

— Ложись, служивый. Не волнуйся. — Успокоила его кобыла, недовольно и взыскательно глядя на мужа. Астрапи благодарно кивнул хозяйке и своим ходом проследовал к кровати и осторожно прилёг на здоровый бок. Оба супруга покинули маленькую комнату чтобы не беспокоить раненого. Тем временем, за окном послышались отдалённые крики и характерные хлопки выстрелов. Прокопий прислушался, напрягся: что-то происходило, там снаружи. Разговор крестьян за дверью стих, они тоже прислушались. Время шло минута за минутой, крики не стихали, а становились всё громче и страшнее. Воин вскоре понял, что происходит там, и это осознание стало для него хуже любой пытки. Их обманули. Они проиграли. Задача провалена. Пегас напрягся и оскалился. "Они будут здесь. Я не должен даться им просто так..."

Кто-то большой и тяжёлый ступил на порог, входная дверь с треском слетела с петель, раздался выстрел из охотничьего ружья и крик перепуганной кобылы. Кто-то на улице попытался помешать невидимому врагу, но тот расправился с ним не заметив. Дробь тоже не причинила ему никакого вреда. Тяжёлые, звенящие железом шаги загремели по полу, раздались грубые, яростные слова на чужеродном каркающем языке. Крик Биляны не затихал, усиливаясь по мере того, как тварь приближалась к ней. Сивко не проявлял себя: "Напуган? Убит?" — Пегас понял, что если ничего не предпринять — он будет следующим. Крыло саднило, но эту боль можно было и проигнорировать. Гоплит встал с кровати и увидел, что его ремня с оружием нигде нет. Может быть он и был здесь, в этой комнате, но искать его не было времени. За дверью уже слышался шелест доставаемого из ножен меча. Он не хохотал, не глумился, только ругался по поводу лишних вмятин на своей броне. "Этот свиной хлев влетит мне в копеечку..." — Сетовал рыцарь, буднично готовясь прикончить кобылу, тщетно пытавшуюся вырваться из его хватки. Астрапи не дал ему договорить. Он быстро распахнул дверь и со всей силы ударил его в голову. Рыцарь оторопел и с металлическим грохотом повалился на землю. Пегас не стал разбираться в его реакции, не вникать в те эмоции, которые тварь испытала перед тем, как он свернул ей шею вторым метким ударом. "О Небо, что отродье!" — Подумал он, разглядывая убитого им грифона. — "Все рассказы о том, что у них есть понятия, кодексы, правила — всё чёртова устаревшая чушь! Они озверели, стали безумными мясниками. Честных воинов берут в плен, а бешеных собак — убивают."

Воин осмотрелся вокруг. Сивко поднимался с пола, он стонал и грязно ругался, держась за голову. Его жена забилась в угол и внезапно затихла, поражённая произошедшим.

— Надо уходить. Дайте мне моё снаряжение — скорее!

— Боян... Он остался снаружи... — Полушёпотом пролепетала жена Сивко.

— Он скорее всего уже умер. Рыцарь рубанул его по голове. — прямо и сухо проговорил йезерградец, пряча горе и печаль под вынужденным хладнокровием. — Пегас прав, нужно уходить в лес, пока живы сами.

Остатки гарнизона были перебиты достаточно быстро, их навыки оказались бесполезны перед волной атакующих. Потери были мизерными и лишь распаляли ярость воинов. В селе не было военных объектов. Ни складов, ни лазаретов, ни даже стоянок для подвод. Маршевые роты редко проходили здесь, а нимбусийцы квартировали главным образом с целью прикрытия других, более важных логистических узлов. С одной стороны — это была неудача, с другой — её горечь можно было выместить прямо на месте, выполнив тем самым приказ ротмистра. Манфред не стал отдавать приказов — его рыцари сразу всё поняли. Если они не смогут отнять у врага оружие и боеприпасы — они отнимут у него его дома, его хлеборобов, его женщин и детей. Они заставят его бояться, опозорят его в глазах тех, кого он должен был защищать.

Хайнрих плохо воспринимал происходящее вокруг: кровавый туман застилал его взор, он рубил, колол, резал, в его ушах стояли крики, мольбы и отчаянная предсмертная ругань. Всё как тогда, во время Вартайского восстания. Они разбегаются из своих домов как муравьи из подожжённого муравейника. Кто-то из них уйдёт, кого-то он обязательно упустит, но в этом нет проблемы — когда-нибудь они придут сюда и установят здесь свою власть. А те, кто ушёл от них сейчас — потом станут их верными крепостными. Он всё бил, бил и бил, не встречая сопротивления, поражая убегавших в спины и шеи. Он уже начал сбиваться со счёта, меч в правой лапе начал тяжелеть. Где-то рядом, на других улочках сновали его братья и пажи, пару раз он уже натыкался на них — с залитыми кровью мечами, с бешеным огнём в глазах, они кричали боевые кличи, поражая всё новые, новые и новые мечущиеся фигурки, не разбирая ни пола, ни возраста. Кто-то врывался в дома, кто-то рыскал по погребам и подвалам, выискивая прячущихся. Вот фон Фельсен увидел несколько необычных домов, не к месту напомнивших ему о своём родовом имении. Он увидел, как из дверей одного из зданий выбегала группа из нескольких десятков жеребят, в сопровождении взрослой кобылы. "Сельская школа." — С некоторым удивлением заметил кавалер, на миг воздержавшись от машинального решения продолжить убивать. Его заметили: маленькие существа начали кричать и плакать, учительница же выказывала спокойствие, продолжая направлять их прочь от этого места. Она не боялась его. Она не боялась ЕГО!

— Здрав будь пан-брат! — Фон Фельсен уже сделал первый шаг вперёд, как вдруг кто-то внезапно окликнул его. Он посмотрел в сторону, то что он увидел заставило его и удивиться и усмехнуться — дорогу ему загораживал другой грифон. Его сородич, если можно было так выразиться. Он был одет в сине-серый кафтан и опоясан кривой зафийской саблей. Он улыбался, но в глазах его не было веселья.

— Казак! — воскликнул хельквилльский рыцарь. — Порази меня Арктур, что ты здесь забыл?!

— Не злись пан-брат, но тебя я хочу спросить о том же. Вы, братья-лицари, трошки перебрали с этим делом. Оставь их в покое пан-брат, иди с миром.

— Извини уж, у меня приказ. — Каждое слово непонятно откуда взявшегося незнакомца всё сильнее раздражало Хайнриха. Он крепко сжал рукоять своего меча, казак тихим, но весомым жестом положил лапу на сабельную рукоять.

— А чей приказ? — Просто спросил он.

— Ой-ли не знаешь? — Едко спросил фон Фельсен.

— Знаю, вестимо. Мне лишь одно не ясно — ты же пан, ты же благородный. Так что, у тебя своего ума-совести нет? Окстись, не бери грех на душу.

— Убивать язычников — не грех. — парировал Хайнрих, делая ещё шаг вперёд. — А вот защищать их — очень даже. Кто ты такой чтобы указывать мне? Ты — восточный варвар без роду и племени! Вы живёте в диком поле, вы разбойники — не рыцари!

— Ну, пан-брат... — казак лениво вытащил саблю из ножен и встал в исходную позицию. — Ты, стало быть, не лучше нас.

Хайнрих ответил широким шагом вперёд, превратившимся в боевой выпад. Казак отскочил и рубанул сверху, рыцарь легко отразил первый удар оппонента. Фельсен кое-что знал о люшианской школе фехтования, которой пользовались прайвенцы, зафийцы и прочие любители сабель и шашек. Частые рубящие удары, много внезапностей, уловок — мало чётких правил и заученных движений. Быстрая, агрессивная, жестокая школа. Дуэли на саблях не обходились лёгкими колотыми ранениями, но влекли за собой куда более опасные "последствия". Действительно, за простоватой улыбкой казачка скрывались умение и опыт.

Они обменялись несколькими ударами — рыцарь наступал на него, делая выпады, пробуя атаковать с разных направлений. Зафиец же играючи отражал его атаки, продолжая рубить его то сверху, его сабля вилась в воздухе как ядовитая гадюка, норовя ужалить кавалера там где он не ждал. Рыцарю приходилось отворачиваться, отступать назад. Его прямой меч с трудом мог отбить удар, единственный способ защититься — нападать самому, но как? Нужно было его обмануть, перехитрить, но он не давался. Да уж, этот вояка был всяко умелее чем тот герцландский офицеришко, крепко битый им недавно. Ни секунды на размышления, ни секунды перевести дух — поединщики скакали друг напротив друга как дикие кошки, громко звенела сталь. Фельсену начинало это надоедать...

— Время игр кончилось! — Воскликнул он, взмахивая мечом и отскакивая назад. Казак в несколько коротких шагов подскочил к нему, блеснула гнутая молния, звякнула сталь. Хайнрих встретил удар клинком за миг до того как сабля коснулась его наплечника. Далее последовал удар локтём — казак ухнул, подался назад. Фельсен приготовился прикончить врага, но вдруг снизу вынырнуло лезвие. Какую-то долю секунды рыцарь жалел о том, что на его шлеме не было забрала или хотя бы его дешёвого аналога. Наносник оказался бесполезен против подлой атаки. Резкая боль пронзила лицо, правый глаз залило кровью. Другой бы на его месте взревел, отшатнулся, принял бы поражение, но Фельсен был не таков. Рыцарь ударил его в подмышку когда его правая лапа ещё находилась в замахе. Меч разрубил плотную одежду и плоть под ней, брызнула горячая кровь. Казак вскрикнул и повалился на снег. Оба понимали — после такого удара не живут.

— Зачем? Зачем ты защищал этих скотов?! — Утирая кровь с лица прорычал Фельсен. Рыцарь был впечатлён мастерством неприятеля. На миг в его душу прокралось некое подобие жалости. Казак не отвечал ему, продолжая странно улыбаться, будто бы насмехаясь над глупостью хельквилльца.

— Я помогал тем кто помог мне. — слабеющим голосом ответил Зафиец, — А ты губишь других... И себя.

Это были последние слова, произнесённые казаком по-герцландски. Он успел тихо помолиться на своем языке, которого Хайнрих не знал, после чего тихо умер, продолжая чему-то улыбаться.

Глава III: Кайфенберг.

"В лето девятьсот девятое от Херонейской победы подступило войско цесарское к Светиграду, и обложило его осадой крепкою. Было в том войске пятнадцать полков копейных да мушкетирских, три хоругви рыцарских и три на десять орудий от мала до велика. В граде том стоял Воевода Родолюб Светич с пятью тысячами войска и крепостным нарядом, да ещё с теми пушками, что смог тот из соседних крепостей вывезти. Сильно встретил он ворогов, и не решились те брать его приступом, а порешили взять измором. И начали они сидеть вокруг града-крепости, разоряя посады малые и сгоняя народ с земли. К осени подступило к Светиграду войско Рьекоградское, и решился Рьекоградский воевода согнать Цесаря от города, но бит был крепко и тяжело. Тогда стали рьекоградцы переправу речную налаживать, переправляя в город хлеб и пушечный припас. Пытались цесарцы не пущать их — но пушечным боем были отброшены. Так и потянулась осада, и шла она десять лет, пока не уступил Светич града и не вышел из него с войском, зарекшись боле не поднимать на Цесаря оружия и делам его ратным не перечить."

Запись из Нового Свода Йезерградской летописи. Текст сокращён и отредактирован.

"Ваше Императорское Величество! Спешу известить вас, что осада Лихтенштадта идёт успешно. Батареи уже целую неделю бьют калёными ядрами по речным пристаням, и пусть вражеский бой так же силён, зарево пожаров в районе речного порта говорит о нашем успехе. Я пишу вам по случаю отражения очередной попытки вражеского прорыва — неприятель в числе двух пехотных колонн и одного пегасьего баннера дерзнул напасть на наши осадные линии, две недели назад сильно пострадавшие в ходе вражеской вылазки из города. Атака была суровой и решительной, но Кронская терция фон Цапфеля, поддержанная вингбардийцами Пикколо и скайфольцами ван Хайка сумела устоять на своих позициях, остановив язычников у местечка Ретейниц и наголову разбив неприятельское войско. Все вышеуказанные господа заслуживают высочайшей почести, ведь действия неприятеля, признаваясь честно Вашему Величеству, оказались неожиданностью для моей ставки. Принимая в расчёт все наши последние удачи, я не склонен думать что наше сидение на берегах Гряйфкёнига продлится дольше следующей зимы. Болезни и перебои с провиантом, имевшие место последние три месяца сошли на нет, а в крепости, согласно донесениям лазутчиков, они сейчас в самом разгаре. Защитники, несмотря на речное снабжение порохом и провизией, всё же страдают от голода и нехватки боеприпасов. Как я уже замечал выше, их сопротивление не продлится долго..."

Отрывок из письма, посланного Эргерцогом Феатисским Гроверу II во время осады Светиграда. На тот момент до её окончания оставалось долгих полтора года.

Агриас открыл глаза и увидел прямо перед собой озадаченное лицо Эрстфедера.

— Господин майор, вы как? Не замечал раньше за вами... — Вполголоса проговорил денщик, продолжая смотреть на начальника с удивлением и опаской. В следующий миг чейнджлинг понял, что его лицо было перепахано таким жутким оскалом, что ему самому стало не по себе, когда офицер вообразил, как он только что выглядел со стороны.

— Что случилось, Карл? Всё нормально, вроде как. — Тоже вполголоса, сиплым и глухим тоном проговорил цу Гардис, поднимаясь со своего места. Он спал в кителе, накрывшись шинелью. В комнате ветхого крестьянского дома, в котором они остановились, было уже холодно: хозяева топили скупо, проходившие через их село армейские части реквизировали почти все дрова и хворост.

— Да нет, не скажу, что нормально. Вы тут рожи корчили, шипели что-то, ругались как... ну, я таких слов от офицеров никогда не слышал, а они, уж поверьте, не прочь... Я хотел было хозяев позвать или сам будить, но тут вы сами проснулись. Чертовщина какая-то, честное слово!

— Чертовщина говоришь? — Агриас покачал головой. Действительно, ситуация получалась не самая лучшая.

— Да. Дьявольщина, господин майор. Никогда такого не было... Может вам приснилось чего?

— Ну... — майор добросовестно попытался вспомнить свои грёзы. На ум пришло что-то чёрное, что-то въедливое и вездесущее. Не ожившая картинка из воспоминаний, но будто бы отражение чьей-то реальной воли, грубо попытавшееся вломиться в дверь его сознания. Зачем? Почему? Чейнджлинг не заметил, как почувствовал на языке одно неприятное ему, но распространённое у грифонов слово — ворожба. — Да, может что-то не нормальное. Всякое бывает, не так ли?

— Как бы вас так удар не хватил.

— Не хватил — и ладно. — Агриас резко встал со скромной кровати, неловко потянулся и начал застёгивать шинель. За окном ещё темно — раннее утро. — Не беспокойся главное попусту. А я пока выйду на улицу.

— Может ещё поспите? До построения часа два.

— Не могу спать, Карл. — Коротко проговорил чейнджлинг забирая со стола пачку сигарет и покидая комнату. В убогом подобии гостиной на полу и у стен спали и дремали денщики и адъютанты полкового штаба. Угли в камине почти остыли, поэтому ординарцы то и дело ёжились, ругаясь сквозь сон. Агриас тихо и осторожно прошёл мимо них и вскоре оказался на улице. Стояла спокойная зимняя ночь. Дорога, деревня, лес. Именно так выглядела далёкая Грифония в своём истинном обличии. Прекрасные города и городки с дворцами и соборами, сытые фермерские угодья, лежащие вдоль чёрных стрел железных дорог — всё это было лишь маленькими точками и узенькими линиями среди всеобъемлющей глуши, жившей не только наяву, но и в мыслях, в самом сознании. Агриас вышел на низкое крылечко и закурил, поёживаясь от утреннего морозца. Ему некогда было наслаждаться угрюмой природой вокруг, он думал о другом, и мысли его были далеко не самими спокойными.

"Сон. Что-то со мной случилось. Во сне. Тут скорее всего замешана магия, мы ведь воюем против речных пони..." — Начал размышлять он, вспоминая всё новые и новые подробности. Он вспомнил, что боролся. Боролся с каким-то наваждением, с чем-то что указывало ему что делать. Скрежет зубов, визжащие крики, белые призраки по ту сторону мира и оно. Оно говорило, но он не помнил что конкретно. Но помнил, что оно прощупало его характер и пыталось давить на слабое. "На семью, на карьеру... На мою неуверенность." — С недовольством понял перевёртыш. — "Душевные терзания, глупые мысли, переливание из пустого в порожнее. Из-за такого и становятся предателями." — Подытожил он. — "Теперь он меня не возьмёт. Может быть я и полный профан в магическом искусстве, но знаю что нужно делать в такой ситуации. Хотелось бы знать побольше, чтобы была возможность напакостить этой сволочи в ответ. Будет знать как лезть в голову Королевскому офицеру!" — Тут другая, менее приятная мысль задела чейнджлинга. — "Теперь придётся спать вполглаза. Это не простая забава какого-нибудь волшебника. Скорее всего этот парень военный, скорее всего он выполняет приказ. Нужно доложить начальству — пусть и оно навострится и ждёт подобного. Не нужны нам тут неожиданности."

Конечно, чейнджлингу было известно о подобном. Он довольно скоро понял, с чем имеет дело. Он читал о единорожьем колдовстве, изучал это в юнкерском училище. О теоретических возможностях единорогов, о конкретных случаях их применения этих возможностях, но при этом он не знал самой сути явления, с которым столкнулся. Так уж вышло — его специальность не сопряжена с магическим искусством, он не диверсант-гештальтвандлер и уж тем более не принадлежит ни к какому таинственно-забавному обществу, по какому-то недоразумению одевающемуся в военную форму и распространяющему о себе такой род слухов, от которого сначала пугаются, а потом превращают в анекдот. Он считал себя выше, считал что знает достаточно и даже больше, по крайней мере — до этого момента...

Забрезжил рассвет, из-за кромки деревьев начало подниматься громадное рыжее солнце. Пока полк ещё спал непробудным сном — деревня уже оживала. В тишине чейнджлинг слышал ворчание, тихие разговоры, шаги. В хлевах и амбарах начинала просыпаться скотина. Петух молчал — его вместе с курицами забрали на совсем те, кто был здесь до кронского полка. Так уж вышло — крестьянам не повезло жить на обочине большака, не повезло кормить злых и усталых солдат, чей голод перевешивал чувство национальной солидарности, казавшееся для Хельквилльских и Лангешвердских служивых не более чем очередной барской причудой. На улице не было никого кроме часовых, местные будто попрятались, не желая попадаться на глаза тем, кого им пришлось обслуживать. Перевёртыш сделал ещё одну затяжку, потушил бычок о перила и снова посмотрел вокруг. Небо розовело на востоке, тьма закатывалась за горизонт. Лирический пейзаж, достойный поэта. Хорошо ли, плохо ли, но Агриас поэтом не был. За его спиной послышался стук шагов часового: посты сменялись. Скоро прозвучит команда "Подъём!", произойдёт построение и они пойдут дальше. Карты устарели, где сейчас находился фронт — никто не знал. Кронцы рисковали столкнуться с йезерградцами нос к носу, рисковали так же и уйти дальше от своих соседей (если те вообще были), рисковали оказаться охваченными, одураченными, в общем — слишком многим они рисковали. Во всяком случае, сейчас у них был чёткий приказ...

С восточного конца дороги послышалось тарахтение мотора: Агриас прислушался, узнав в звуке машину полковых интендантов. Кто-то из них возвращается. Интересно, почему? Вот автомобиль въехал во двор, вот один из адъютантов распахнул дверь и торопливо подался наружу, выпуская своего начальника. Цеткин вернулся. Видимо, там что-то действительно произошло. Двое военных быстрым шагом направились к дому где располагался "штаб". Агриас молча проводил их взглядом, потом раздражённо зевнул и исчез в дверном проёме. Тем временем, внутри все ещё только просыпались. Денщики и штабные офицеры ворчали и ругались с холоду, пытаясь размять затёкшие и задубевшие лапы. Сапоги военных примёрзли к ногам и хрустели льдом. Камин пытались растопить остатками дров, но в этом уже не было какого-то смысла, ведь полудню их всех уже не должно было быть здесь.

— Сюда идёт старший интендант! — Произнёс Агриас, перекрикивая гомон штабных. Все затихли, ведь Цеткин всё-таки был старшим офицером. Вошедший Цеткин не отреагировал на любезность своего коллеги и бегло осмотрел помещение, выискивая глазами полковника.

— Где Цапфель? — Просто и грубо спросил он у чейнджлинга.

— Полковник у себя, — ответил майор, с любопытством всматриваясь в своего коллегу. Он не выражал волнения и тем более страха, но при этом явно торопился, — А что, собственно, случилось?

— Что случилось? — Переспросил адъютант. — Какая вам разница, господин советник. Я не хочу докладывать дважды одну об одном и том же.

— Справедливо. — Кивнул Агриас, занимая место в углу. Штаб тем временем не терял времени: с чердака выносилось телефонное оборудование и прочий скарб, вскоре этот процесс попал под контроль проснувшегося Айзенкопфа. Полковник появился в парадной чуть погодя, после того, как его оповестил денщик. Пожилой грифон выглядел весело и спокойно, как и всегда.

— Господин Цеткин, я ожидал увидеть вас на несколько часов позже. У вас срочные новости?

— Так точно, господин полковник. Деревня к востоку отсюда уже занята.

— Занята неприятелем? — Уточнил полковник.

— Никак нет. Там стоит штаб Хельквилльского полка. Не враги — союзники.

— Понятно... — кивнул фон Цапфель. — Ещё не известно, что из вышеупомянутого доставит нам больше проблем. Выходит, мы находимся всего в трети перехода от переднего края?

— Выходит так.

— Чудно. Стало быть — те вчерашние пушки были ближе, чем я по началу думал. Каково ваше мнение по этому вопросу, господин старший интендант?

— Самое что ни на есть паршивое. Нам в спину дышит чуть ли не половина всей Экспидиционной армии. Дорога забита, других таких же маршрутов в этой растреклятой глуши днём с огнём не сыщешь, а кормиться за счёт местных не получится так как те кто был здесь до нас ободрали их как липку. У них нет ни провизии, ни дров, кое у кого отобрали даже тёплую одежду. Патроны, снаряды, топливо для машин мной не упомянуты, знаете почему? — Интендант говорил эти слова сухо и строго, на манер рапорта.

— Конечно знаю, господин Цеткин. И всё же, в этой ситуации кое что нам всё ещё выгодно.

— И что же?

— Наш враг страдает от этого не меньше, а с вашей головой мы сможем свести эти недостатки к минимуму.

— Да, очень не хотелось бы подвести полк. — согласился с командиром снабженец. — Разрешите? — Цеткин кивнул на дверь, в которой уже толпилось несколько штабных, спешивших вынести всё нужное на улицу. Где-то во дворе уже грузились запряжки, готовясь выступать. Теперь пробуждался 4-й Кронский, и вместо утренних петухов солдат поднимали крики младших офицеров. Далее последовали обычные утренние процедуры: помывка, просушка, быстрый скудный завтрак и короткий утренний молебен. Пока что им везло достаточно, чтобы иметь время на всё это. Даже перекличка не кончилась ничем необычным: все солдаты до единого были в сборе, только несколько солдат-тыловиков сильно простудились за ночь. "На пра-во! Шагом-марш." — И длинная серо-бурая колонна угрюмо потопала вперёд, хрустя перчатками и сапогами по замёрзшей дорожной грязи. Пушки, подводы, редкие легковые и грузовые автомашины, приданные пехоте по остаточному принципу.

— Забавно это всё выглядит, господин майор. — Агриас и фон Таубе шли вдоль колонны, глядя то вперёд, то на неё. "Герцландец в третьем поколении" ещё прихрамывал на не до конца зажившей лапе. — Очень забавно...

— Что вас забавляет? — Спросил чейнджлинг.

— Даже не знаю с чего начать. — Проговорил грифон. Вид он имел неважный — зима никогда ему не нравилась. Агриас же напротив был бодр, воспринимая снег и мороз как нечто само собой разумеющееся.

— В нашем положении главное — не терять выдержки. Нам нужно просто скремниться и выполнить свой долг.

— Выполнить свой долг... — повторил командир 2-го батальона. — Смотря перед кем. Плохо когда отдаёшь долги тем, кому ты ничего не должен.

4-й Кронский полк подошёл к селу спустя два часа бодрого марша. У самой окраины колонну встретили бойцы комендантской роты, с их слов герцландцы узнали о том, что в пункте стоит штаб 19-го пехотного полка, там же их встретил офицер, сразу же предложивший штабу 4-го обсудить диспозицию с его начальством. Полковник фон Цапфель строго смерил военного взглядом, но согласился. Он, вместе со свитой из командиров и их денщиков, направился на встречу с коллегами.

— Хорошо, что вы прибыли, господин полковник, мы надеялись на достойную помощь от наших союзников. Благородные народы должны стоять вместе против варварских орд с Востока. — На асфальтово-серой шинели хельквилльца поблёскивали чёрно-серебряные петлицы с изображением черепа и двух перекрещенных костей. Скромная круглая фуражка, более похожая на гражданский картуз, так же была украшена этим символом.

— Варвары с востока, говорите. — Хрипло посмеиваясь проговорил фон Цапфель, заметив что собеседник раза в два младше чем он сам.

— Конечно. Они варвары, господин полковник. Разве вы не согласны с этим? Им чужда наша культура и наша вера, они молятся деревьям, колёсам и поганым идолам, они держат при себе ведьм и колдунов — это ли не угроза, достойная уничтожения? Тем более, есть у меня ещё кое-какое мненьице на этот счёт. Хотите его послушать, ваше превосходительство?

— Ну что-ж, порадуйте нас. — Кивнул фон Цапфель, не переставая иронически улыбаться.

Село Кайфенберг было намного крупнее того населённого пункта, в котором полк провёл ночёвку. Около сотни домов и старая церковь стояли вдоль дороги, лес близ неё сходил на нет и начинался лишь за тридцать-сорок километров к востоку, перемежаясь редкими сосновыми рощами, торчащими посреди сельского поля. В пяти верстах к юго-западу от села возвышался высокий поросший лесом холм — там когда-то стояла деревушка с таким же названием, но лет сто тридцать назад она начисто выгорела, а спасшиеся жители перебрались на другое место. Когда-то это село считалось одним из богатейших в округе, теперь же здесь хозяйничала солдатня. Пустующие дома и сараи растаскивали на дрова, во дворах дорезали и жарили последних поросят. Где-то кто-то из местных спорил с интендантами, пытаясь отбить своё добро, где-то какой-то офицер вымещал злость и раздражение на нескольких солдат, застигнутых им в пьяном виде. Солдаты Орденштаата ходили в серых шинелях и таких же серых фуражках, герцландцам они напоминали мышей, Агриас же испытывал острейшее чувство дежавю, ведь цвет формы орденской пехоты совпадал почти точь-в-точь с чейнджлингским фельдграу. Правда, по сравнению с чейнджлингскими солдатами эти ребята казались чем-то средним между народной милицией и бандой наёмников-головорезов.

— Видите ли. — начал тем временем солидный юноша с красивыми петлицами. — На территории так называемого "Речноземья" находится много пригоднейшей пахотной земли. Русло Гряйфкёнига создаёт там прекрасные условия для производства тысяч тонн зерна, винограда и иных полезных культур ежегодно, а внедрение новых технологий даст этой цифре подскочить в разы. Захватив даже часть этих земель мы навсегда избавимся от проблемы голода, а то и вовсе спровоцируем демографический взрыв. Только подумайте об этом, господин полковник.

— Да, может быть в этом что-то есть. Но вы ведь ещё не закончили, верно?

— Пожалуй, да. Я не закончил. Беда в том, что у нас есть конкуренты. Те, что сейчас находятся в десяти-пятнадцати километрах от нас, а так же их жёны, дети и прочая погань. Они отнимают у нашего народа право на процветание и счастье одним своим существованием, одним фактом того, что они потребляют то, что могли бы потреблять мы, занимают то, что должно принадлежать нам по естественному праву нашей нации и нашей расы. Вот причина, по которой мы считаем их низшими существами. Они сознают своё вредительское, паразитическое положение, но упорно продолжают цепляться за него, не говоря уже об их желании уничтожить наш народ и разрушить нашу страну.

— Интересная проповедь, господин офицер. Из вас вышел бы хороший агроном или экономист, может быть вы даже нашли бы себя в науке. Офицерские погоны вас несколько... Тяготят. Вы так молоды, на вас такая большая ответственность. Кстати, как вас величать?

— Я Герберт фон Остенштайн, занимаю должность политического офицера при 19-м пехотном полку.

— То есть, вы из "чёрных плащей", верно?

— "Чёрные плащи"? Кого вы имеете ввиду? У нас много кого так называют.

— Ну, то есть вы из сторонников фон Катеринберга, из его "партии", выражаясь модными словами. Например, гарнизон Хельквилла и охрана самого Хельквилльского замка состоит из них.

— Вы имеете ввиду отряды охраны SG? Нет, я не принадлежу к этой структуре. Я из "Общих SG", то есть из регулярных полевых частей. — Компания подходила к зданию штаба. Занятный разговор уже нужно было прекращать. Майоры угрюмо слушали беседу, фон Таубе уничижительно поглядывал на юнца, сдерживая клокотавшую внутри ярость. Какой-то противный идиот бормотал сущий бред, не имевший отношения ни к текущей ситуации, ни к чему бы то ни было ещё. Агриас же не мог избавиться от преследовавшего его чувства дежавю.

— Спасибо за уточнение. Буду знать.

— Всегда рад вам помочь. — Кивнул Герберт.

Офицеры зашли на крыльцо, часовые без разговоров впустили их внутрь. Там, за широким столом располагался штаб полка. Их форма заметно отличалась от формы политического офицера. Они и держались иначе, казались более статными и высокими. Фон Остенштайн тоже имел дворянское достоинство, но то ли из-за своего небольшого возраста, то ли из-за того что его семья поднялась из зажиточных купцов-судовладельцев, казался на их фоне белой вороной.

— Здравия желаю, господа офицеры. Рад вас видеть здесь. — с порога их поприветствовал пожилой полковник — ровесник Цапфеля, а может быть и старше. — Положение у нас тяжёлое, вы прибыли очень кстати. Времени мало — нужно провести совещание и согласовать наши действия.

— Для этого мы и явились сюда. — кивнул герцландец, подходя ближе. — Как к вам обращаться?

— Меня зовут Карл Густав фон Мален, я командую этим полком. — Проговорил хельквиллец.

— В таком случае — моё имя Пауль Конрад фон Цапфель, я командую 4-м Кронским пехотным полком.

— Будем знакомы. — Кивнул Мален. Грифоны пожали лапы.

— Это случаем один из тех старых полков, что сражались за императора в Речной войне? — Подал голос Герберт.

— Вы абсолютно правы, это он и есть. — Ответил ему фон Цапфель, в то время как полковник 19-го посмотрел на политофицера если не с ненавистью, то с явной неприязнью. Этот взгляд трудно было не заметить. Фон Остенштайн попытался зыркнуть в ответ, но ему явно не хватало опыта чтобы составить фон Малену хоть какую-то конкуренцию.

Далее совещание пошло как по маслу. Фон Мален описал диспозицию своего полка и своих соседей, рассказал о полученных им указаниях и об общем состоянии подразделения, которым командует.

— Мы отходили на эти позиции достаточно быстро и успешно, потерь в штыках и материальной части удалось избежать. Однако, всё же есть одно обстоятельство которое вас не обрадует. — взгляд Малена показался Цапфелю несколько виноватым и сконфуженным. — И у нас, и у нашего врага очень мало патрон и почти нет артиллерийских снарядов. В приграничных сражениях мы израсходовали больше половины первого и около трёх четвертей второго.

— Как же так? — Спокойно, но всё же не без удивления поинтересовался герцландец.

— Логистика налажена очень плохо. Фронт нестабилен, а производство боеприпасов недостаточно чтобы покрыть расходы. И у нашей армии, и, судья по всему, у нашего врага запасов хватило только на месяц войны. Никто не ожидал что она растянется надолго. Мы взаимно полагали, что намного сильнее своих противников.

— А в итоге сели в лужу. Понятно. — улыбнулся Пауль и указал когтем на Краппа. Считанные месяцы назад майор выглядел молодо и щеголевато, теперь же на его лице лежали глубокие тени, а вид был более мрачным и угрюмым. Офицер до сих пор хромал после ранения на станции Ремье, но в целом не претерпел никаких особых изменений. — Господин Крапп командует артиллерийским дивизионом в моём полку. За время компании в Аквелии мы сумели отработать маневрирование огнём, поэтому его силы смогут оказывать поддержку не только нашему полку, но и вашему.

— От помощи не откажемся. Ваше командование выделило для вас очень удобные позиции. Там раньше стояли наши соседи, но их сняли и отвели в тыл. Вы разминулись буквально на сутки. Те позиции позволяют создать огневое взаимодействие и простреливать всё открытое пространство к востоку от деревни. Во вчерашней диспозиции враг бы имел большое преимущество перед нами, ведь мой сосед был очень сильно бит в прошлых боях, но с полнокровной частью вроде вашего полка мы можем рассчитывать на успех...

Разговор продолжился, военные уже близились к тому, чтобы обсудить все необходимые вопросы, как вдруг до этого молчавший Агриас подал голос:

— Герр полковник, разрешите? — Спокойно спросил он у фон Цапфеля. Тот мельком посмотрел на него и утвердительно кивнул.

— Этот офицер — чейнджлингский военный советник Агриас цу Гардис. Он не раз доказывал свою компетенцию, поэтому прошу прислушаться к его мнению.

Офицеры-хельквилльцы посмотрели на Агриаса с холодным недоверием, Остенштайн же и вовсе косился на него как на странную зверушку. Он молча подошёл к столу так, чтобы его все видели, прокашлялся и выждал несколько секунд, чтобы убедиться в том что его слушают.

— Господа офицеры. — начал он, используя более приятное грифонам выражение. — Я понимаю, что мои слова могут прозвучать глупо или даже, кхм, еретически. Но я всё же считаю своим долгом сказать...

— Я тут решаю, что ересь, а что нет. — холодно перебил его хельквилльский фельдкурат — суровый старик в чёрной униформе с наброшенной на шею белой столой. — Говорите прямо, господин советник, иначе от ваших советов не будет толку.

— Виноват. — бросил Агриас, не зная обращаться ли к священнику как к священнику или как к офицеру. — Суть в том, что кто-то пытался меня заколдовать пока я спал.

Чейнджлинг ожидал, что грифоны зайдутся хохотом или начнут ругаться, и герцландцы и хельквилльцы почему-то молчали.

— Я уверен в том, что это был единорог. И судья по его намерениям которые я частично понял — это был вражеский единорог. Я умею сопротивляться его магии и ему меня не взять, но я всё равно хотел предупредить вас всех об этом.

— Предупредить... — задумчиво и мрачно повторил за перевёртышем фон Мален. — Поздно об этом предупреждать, господин советник. Мы знаем о колдуне. Это виттенладнская ведьма, она очень опасна. Может заменить им батарею гаубиц и эскадрон бронемашин. Вы предупредили нас не о ней. Вы предупредили нас о себе. Имейте ввиду, господин советник, вы — угроза. Ваша воля может быть сломлена несмотря на любые ваши усилия и мы не доверимся вам несмотря на любые ваши уверения. Не стоит недооценивать виттенландскую ворожбу, А вы, судья по вашему возрасту и по вашему тону общения со старшими по званию — привыкли недооценивать опасность того, что вас окружает.

— Виноват, господин полковник. И что же в таком случае вы мне предложите? — Агриас хотел было разозлиться на Малена, но вовремя сдержался.

— Грифоны не могут пострадать от подобного, так как от ворожбы нас защищают боги и наша вера в них. — снова подал голос полковой священник. — Вам же я рекомендую держаться подальше от передовой, а ещё вашего денщика нужно снабдить соответствующими инструкциями на тот случай если вы не совладаете с ведьмой и станете её пешкой.

— Если для победы над врагом и безопасности моих коллег мне нужно будет отдать жизнь — значит так тому и быть. — Смело проговорил цу Гардис. Грифоны закивали, кто-то обменялся словами, кто-то переглянулся. Эта фраза была не более чем простой истиной и чейнджлинг проговорил её не задумываясь ни секунды. Грифоны с одной стороны были намного храбрее и решительнее чем его народ, но жизнь казалась им куда более ценной вещью, чтобы раскидываться ей по пустякам. Где-то в этом помещении находился Эрстфедер. Он не мог не слышать этих слов. Интересно, как он отреагирует?

Совещание вскоре подошло к концу. Майоры и офицеры двух полков получили указания и начали расходиться по своим подразделениям.

Линия окопов тянулась по окраине леса, теряясь среди кустарника и занесённых снегом оврагов. Сосны шумели, ветер завывал, метаясь меж их стволов.

— Как думаете, сколько времени ваши смогут выдержать против озерградцев? — Майор Август фон Моорсталь шагал по протоптаной снежной тропинке, его сапоги визгливо скрипели с каждым его шагом.

— Думаю, что мои смогут их погнать. — Заметил фон Таубе, шедший подле него и так же разглядывавший окопы, в которых суетились и перебегали солдаты, обживавшиеся на новой позиции.

— Интересное мнение. Надеюсь, вам не придётся его менять.

— Мы бывали и в худших переделках, уж поверьте мне. Аквелийцы будут поупорнее и поопаснее этих ваших йезерградцев. Кстати, а как они воюют?

— Примерно так же как и мы, если говорить начистоту. — вполголоса, будто не желая быть услышанным проговорил хельквиллец. — Только, как бы вам сказать... У них судья по всему хотя бы есть план, а у нас каждый тянет всё на себя, и в итоге нас бьют и отбрасывают.

— Интересное дело. — Заметил Адриан.

— В таких делах очень неинтересно участвовать, уж поверьте мне. Мы прекрасно знали о начале войны, мы готовились, нам даже удавалось наносить им поражения в первых стычках. — грифоны подошли к укреплённому штабному блиндажу. У входа стоял часовой. Моорталь кивнул ему и вежливо попросил Адриана войти. Внутри не оказалось ничего выделяющегося: обычная землянка, снабжённая всем необходимым для руководства войсками с относительно безопасного расстояния. Военные присели за стол, беседа продолжилась. — Но потом они подвели резервы, выбили нас с пограничных укреплений и погнали на запад. Наверху при этом творится полный кавардак — уж поверьте мне. Лангешвердцы не могут договориться с хельквилльцами, реформисты гнобят старых офицеров. Видели вы этого сопляка с черепами в петлицах?

— Остенштайн?

— Да. Знаете чем он занимается?

— Не знаю, наверное навязывает вам реформистские идеи. Мы ему двух слов сказать не успели, а он уже нагородил всякого бреда.

— Что вы думаете по поводу вот этого всего? — Хельквиллец вопросительно взглянул на коллегу.

— Странно и глупо. "Варвары", "Конкуренты", "Естественное право грифонской расы" — звучит как бред сумасшедшего. Они говорят так, будто у всех грифонов в мире есть общий интерес, и этот интерес — явиться в эту чёртову глушь чтобы с кем-то за что-то воевать, как будто мы живём в славные времена Гровера II, когда мои предки ещё говорили на Вингбардском и промышляли бретёрскими потасовками где-нибудь в Таллузе. Как они собираются уничтожить несколько миллионов речных пони? Штыками и саблями? Зачем вообще покорять земли которые невозможно удержать? Величайший из воинов не сумел одолеть речные страны, на что надеются эти болваны в чёрных мундирах?

Моорталь задумался и утнулся взглядом в стол.

— Они надеются на вас. Впрочем, как и мы. Только в нашем случае речь идёт не о "жизненном пространстве", а просто о жизни. Всё-таки, всей этой шобле нужно отдать должное. Пони напали первыми, уверен у них сейчас при власти кто-то смахивающий на наших "Чёрных". Хотят задавить нас силами своих союзников, хотят сварить свой котелок гуляша на этом мировом пожаре. А насчёт Остенштайна — он сволочь по совсем другой причине. Знаете, чем он промышляет у нас в полку? Выманивает хороших солдат. У меня в батальоне было два отличных гренадёра и один опытный пулемётчик. Всех силком загнал в SG, и так повсеместно. Хороших бойцов забирают в ударные части, а в простой пехоте остаются только дураки и неучи. В другом нашем батальоне батальоне убыл подпоручик — славный был мужик. Из крестьян, полуграмотный, но солдаты его за отца считали, из нашей батареи забрали пятерых пушкарей... — майор ещё какое-то время перечислял "потери", казавшиеся мизерными и единичными по отдельности, но в общем составлявшие чудовищную картину. — Так что не грешите на нас. Не мы в этом всём виноваты. И долг свой мы выполним, не перед Кайзером — так перед Орденом, не перед Орденом, так перед теми, кто живёт здесь, так как мы дворяне и мы клялись защищать народ своей земли.

— Дворяне... — повторил фон Таубе. — Вот бы все ваши дворяне говорили так как вы.

— Они все говорят так. Но не все так делают.

Пулемётная позиция пряталась в тени старой раскидистой ели. С поля она была почти незаметна: командир их взвода лично в этом убедился, проведя осмотр окопа "со стороны врага".

— Неплохое убежище. Можно переждать всё что угодно! — Хайнц Брецель с довольным видом полулежал на стрелковой ступени, поглаживая живот, набитый густым жирным гуляшом. Здесь было достаточно тепло, ветер проносился где-то сверху, не трогая засевших в земле бойцов. В этом окопе их было около полутора десятков — расчёт станкового пулемёта и приданное к нему отделение прикрытия. Были здесь и "лишние" — трое хелльквилльских солдат, один из которых был ефрейтором. Уже некоторое время между бойцами двух армий шёл довольно интересный разговор.

— Да-а, тот полк был справный. И офицеры, и солдаты — все молодцы. — Отвечал ефрейтор, доедая уже остывающий гуляш.

— Хитрые, гра-амотные. — Иронически заметил другой боец.

— А вы что, нет? — Удивлённо спросил у грифонов Хайнц.

— Нет, мы неграмотные, служивый. Мы — так. Читать, считать, своё имя начиркать — вот и вся грамота. Мы бы и рады учиться, но, видишь ли — война, денег нет чтоб нас учить.

— Да уж, нет. Нас и до войны не учили. Им нас нечего учить. Солдат глупый, офицер глупый — чему они друг-дружку научат-то? — Продолжал язвить один из серошинельников.

— Эх молчал бы ты, Венцель, а то клюв разобью. — Огрызнулся на него ефрейтор.

— Да ты мне за брата, Дитр. Ты мне клюв разбить хочешь, а был бы офицер — уже давно-б разбил бы.

Несколько герцландцев захохотало. На этот раз младший командир улыбнулся.

— Наши офицеры — тот ещё народ. — соглашаясь заметил Вильгельм, товарищ Хайнца. — Не стреляют, не порют, но народ строже некуда.

— А так бывает?

— Иногда бывает. — Усмехнулся сержант 4-го пехотного, командир Хайнца и Вилли.

— Ну, может быть. Может быть. — покивал менее язвительный хельквиллец. — В том полку ведь все были городские, культурные. Вы небось тоже пообразованнее нашего. Умному нечего кулаками махать — он и словом на место поставить может.

— Ве-ерно. — кивнул Венцель. — Только вот мы, знаешь ли, уж месяц как только и делаем что машем кулаками. Мы что, дураки получается?

— Получается дураки. Дураками уродились — дураками и помрём. — Мрачно резюмировал солдатик, доставая из кармана свежую самокрутку.

— А вы, выходит, не по призыву в армии служите? — Спросил ефрейтор у Хайнца, стараясь не особо слушать своих подопечных.

— По разному. Я вот сам завербовался. — отвечал Хайнц. — Пришёл вербовщик в нашу деревню — я и пошёл.

— Ну тебя и угораздило конечно. А семью ты получается, бросил? А земляков своих? Получается, Апфель, мы с тобой на свете не одни дураки.

— Ну, может я и дурак. Но в полки вроде нашего много кто идёт по собственному желанию. У нас служба очень солидная. Нас все уважают, да ещё и платят хорошо. — Хайнц не заметил, как начал говорить с сильным сарказмом. В последнее время их жалование то урезалось, то задерживалось.

— Да-а, а ещё мы воюем не за какого-то там магистра вашего, а за самого Кайзера Грифонского... — С деланным пафосом поддержал его Вильгельм.

— Да тьфу на этого магистра... — резко проговорил ефрейтор, выражая молчаливое мнение младших коллег. — До войны я рыбаком был, жил на берегу Гряйфкёнига. Мне что Хельквилльцы, что Лангешвердцы даже пони вартайские — все на одну морду, клянусь Троицей. Эта болтовня новомодная у меня уже в печёнках сидит, этот Остенштайн — барчук недоношенный, сам не солдат и ещё солдатам что-то рассказывает. Идейки все эти — они как мода. Сегодня все в чёрном ходят, завтра переоденутся в белое, а ведь морды те же, суть одна...

— Но язычники право черти, не могу о них думать иначе. Бьют нас крепко, сёла жгут, ворожбу творят всякую, чур меня! — Апфель резкими движениями совершил знамение и нервно выдохнул.

— Надо бы им тут всыпать, чтоб знали нашего брата. — Ободряюще воскликнул один из герцландцев.

— С нами божья сила! — Подтвердил второй.

— Kyrie Eleyson! — Гаркнул третий. Хельквилльцы с непониманием покосились на него, солдатик же довольно заулыбался. Его звали Фолькмар, до того как пойти в солдаты он год учился в духовной семинарии.

— Даст Борей — переживём и не такое... — Неожиданно серьёзным тоном сказал Венцель. Какое-то время солдаты глухо молчали, слушая вой ветра и приглушённое шушуканье окопных разговоров. Кто-то курил, кто-то дремал. Хайнц сомкнул глаза и примостился в углу, засунув лапы в карманы шинели и поджав ноги. Вокруг стоял противный декабрьский мороз, здесь же было сухо и тепло. Герцмейстеру стало жалко покидать это место, способное в любой момент превратиться в их братскую могилу. В дремлющем сознании роились тяжёлые и неприятные мысли, но он отгонял их, давил как надоедливых мошек. Последним делом сейчас было задумываться о чём-либо. Совсем рядом с ним были эти ребята — совсем молодые солдаты, младше даже чем он сам. Они никогда не хотели здесь находиться, никогда не думали, что их могут призвать и превратить в солдат. Он сам считал себя солдатом по призванию, они же были солдатами поневоле. Была ли между ними разница? Был ли в ней смысл? Не то чтобы. Хайнца так долго учили отличать своё от чужого, но теперь всё казалось вокруг ему похожим, если не одинаковым, а цель и необходимость выглядели размытыми и далёкими, как мираж в пустыне.

Тишина тем временем переменилась. Из спокойной она стала натянутой. Тихие разговоры смолкли, послышались команды офицеров. Сквозь вой ветра послышалось щелканье и шелест проверяемого снаряжения. Они напоминали зайцев, навостривших уши. Что-то произошло, они узнали об этом через несколько минут, когда в окоп ввалился запыхавшийся и усталый денщик ротного командира.

— Всем быть начеку! — передал он приказ Панкраца, уже услышанный и исполненный всеми остальными. — Нечего тут гуляш жрать, враг на подходе!

— На сколько он на подходе, Шиллер? — Спросил у него командир отделения.

— Думаю, дело начнётся к следующему утру. Вам понятна боевая задача?

— Подпустить на триста метров, а потом врезать из всего что есть и бить пока не побегут?

— Да. Именно. Угостим их по старому рецепту так сказать. — Кивнул денщик.

— Ладненько... — неожиданно мягким тоном ответил пулемётчик. — Поспим пока. До утра ещё далеко. Вдруг атака, а я уставший?

— Приказ полковника — быть начеку! — денщик укоризненно посмотрел на пулемётчика — старого опытного солдата, заставшего чуть ли не конец Гражданской войны.

— На это есть второй номер. — Пошутил пожилой.

— Ну, второй номер так второй номер. Ладно. Чёрт с вами, я пошёл. — Денщик кивнул и повернулся к герцландцам спиной.

— Не забудь сварить капитану горячего кофе, а то он с утра сам не свой! — Гаркнул ему в след Вильгельм, кто-то из бойцов поддержал его смехом. Но в остальном ситуация смешной не казалась. Хорошо хоть они знают когда будет бой. Быть захваченными врасплох было бы ещё хуже. Отвлечённые общим напряжением, герцмейстеры незаметили как хельквилльские бойцы выскользнули из их укрытия и куда-то делись. Что-ж, они умели избегать неприятностей раньше, чем они наступали по-настоящему.

Вечером молебен пришлось справлять прямо в окопах. Отец Фогелькац не мог присутствовать всей той длинной линии, которую теперь занимал 4-й Кронский. Где-то солдаты слушали его проповедь, где-то молились сами. Хайнц считал себя религиозным и вполне благочестивым, несмотря на то что это с трудом вязалось с солдатским ремеслом. Тем не менее, его набожность, а так же набожность его товарищей особенно возрастали в моменты, когда все приготовления уже выполнены, но до боя остаётся слишком много времени чтобы спокойно дожидаться его. Им предстояло столкнуться с новым врагом, может быть даже с чудовищным языческим колдовством, о котором так ярко рассказывали хельквилльские солдаты. Офицеры убеждали их в том что враг слабее чем аквелийцы, но Брецель слабо понимал разницу между ними. И те и те назначены их врагами, и те и те имеют тех кто заставляет их ползать брюхом по грязи и убивать тех кто пытается убить их. И у тех и у тех есть причина носить на спине ружьё и сидеть в промёрзших окопах. По крайней мере, они пока что в этом уверены. Хайнц тоже был уверен в своей причине. У него было помесячное жалование, крепко сшитая униформа, собственный чугунный котелок для гуляша, древнее знамя полка и древняя дружба с товарищами, присяга императору, который должен был править целым светом, но почему-то довольствовался лишь Герцландом и ближайшими окрестностями. Сейчас Хайнц призывал божью милость плоховато заученными молитвами на старогрифонском, но мыслями он уходил в себя, размышлял о своей судьбе, будто бы надеясь на то, что непостижимые Боги поймут его и помогут ему. Можно сказать, он не просто взывал к ним, но и вёл с ними обычный житейский разговор.

Её проекция возникала на границе зрения, постепенно проявляясь и обретая форму. Нет. Ещё ничего не закончилось, а то что было вчера представляло собой лишь авангардную стычку перед главным сражением. Вокруг него возникали размытые очертания деревьев, белой от снега земли. Он чувствовал звон в ушах и нарастающую головную боль. Пока что только здесь. Пока что. Ему всегда снились красочные сны, сейчас же не было ничего кроме мешанины чёрного и белого и мерзкой вездесущей боли, давившей на него как гидравлический пресс.

"Сдавайся, оборотень! Тебе нечего здесь делать!"

Он молчал, холодно и молча глядя туда, где у сущности должны были быть глаза. Не слушать. Не поддаваться. Игнорировать. Сопротивляться пока есть возможность. Тогда его застали врасплох, теперь он был во всеоружии. Перевёртыш до скрипа сжимал зубы, чувствовал как из ушей начинает идти кровь. Она пыталась раздавить его как букашку.

"Ты предал тех кто тебе дорог, ты предал сам себя! Твои амбиции не несут ничего хорошего, ты — никчёмный жалкий карьерист без чести и совести. Ты мнишь себя господином, но на деле ты не более чем жалкий бессловесный раб! Ты хуже раба, хуже нимбусийского илота, даже маленькие муравьи имеют больше чести и достоинства, чем ты! Враг себя, враг своих друзей, ты враг даже собственной стране! От тебя откажутся, тебя выбросят как рваное барахло, когда Моргенклау и его шайка будут разбиты. У них нет шанса, у тебя нет шанса!"

Последние слова разнеслись вокруг эхом, повторяясь тысячи раз и переливаясь разными оттенками звука и смысла. Агриас слышал эти слова сквозь звон в ушах и идущую кровь. Они шли не снаружи, а изнутри.

"Когда-то ты имел совесть, когда-то ты был верен тому, что считал правильным. Ты испорчен, растоптан своими собственными пороками."

Картина вокруг начала преображаться, расцвечиваясь яркими красками давно забытых воспоминаний. Братья, сёстры, умилённые лица родителей, потом академия, учёба, шумные вечера в компании верных друзей, не подводящих и не бросающих. Его первых, настоящих и верных друзей. Асилус, Кардия... Она выуживала его воспоминания и жонглировала ими, он знал этот приём: ведьма уже пыталась поступить так в прошлый раз.

"У тебя есть выбор, Агриас."

Она знает его имя. Что-ж, это неудивительно.

"Ты можешь жить тем, кто ты есть и умереть как скотина. Но у тебя есть шанс умереть достойно. Возьми своё оружие и иди в их штаб. Убей сколько успеешь. Ты умрёшь, но тебя запомнят навсегда. Когда мы победим — мы объявим тебя героем."

Агриас оскалился, выпучил глаза, из последних сил сдерживаясь от крика. Боль была чудовищной, нестерпимой, она проникала повсюду. Проекция колдуньи начала увеличиваться, постепенно обволакивая всё вокруг. Бесконечно высокомерное, гордое и могущественное существо навалилось на него всей своей мощью. Она не убеждала, она приказывала, под пеленой её уверений скрывалась сила. Действительно, добрым словом и ружьём можно добиться большего, чем просто добрым словом. Чейнджлинг уже не думал, он действовал рефлекторно, сопротивляясь скорее по инерции, чем исходя из какого-то плана или расчёта. Он пытался проснуться, но реальность будто бы скрывалась под непреодолимой толщей воды. Он чувствовал, что там уже что-то происходит, что его тело уже частично взято под контроль.

"Я не тебе не какой-то ярмарочный фокусник, Агриас цу Гардис! Не стоит меня злить, сдавайся сейчас же!"

Что-то переменилась. Её голос прозвучал в голове чейнджлинга несколько иначе. Она теряла терпение, он ей надоедал. "Шанс!" — Подумал Агриас. Он не знал, правильно ли поступает, не знал к чему это приведёт, но всё же он решил попробовать.

"Ну и что? Какая к чёрту разница? Плевал я на тебя и шла бы ты на ..." — Прошипел он сдавленно, но достаточно различимо. Проекция пошла сильной рябью, её глаза замерли и начали постепенно наливаться красным. Давление резко ослабло, будто бы она впала в ступор от неожиданного отпора. Агриас ощутил ошеломление, внезапное бессилие из-под которого безуспешно пробивалась взбурлившая ярость. Он понял, что другой возможности не будет, и тут по его щеке разлилась жаркая боль.

Чейнджлинг распахнул глаза, первым что он увидел было чёрное винтовочное дуло. Он лежал не на кровати, а на полу, кровь шла по его лицу и затекала за шиворот, по щеке ползла маленькая трещина. Глаза и уши глухо болели так, будто рядом взорвался пятнадцатисантиметровый фугас. Он был жив. Он был в сознании. Здесь. Сейчас.

— Слава богу... — Пробулькал чейнджлинг, бессознательно копируя привычку своих коллег.

— Что здесь происходит!? Что здесь происходит я спрашиваю?! — Откуда-то издалека послышался голос, в котором цу Гардис с трудом узнал Айзенкопфа. За время их знакомства начальник штаба никогда ещё не разговаривал так грубо и громогласно. Дуло винтовки исчезло. Сквозь красноватую пелену чейнджлинг увидел Карла: тот был порядком взъерошен, по его лицу тонкими красными змейками тянулось два или три пореза.

— Да вот... — Стеснительно и пугливо денщик обвёл лапой комнату. Айзенкопф было замахнулся на ординарца, но усилием воли сдержал себя, когда его взгляд скользнул по комнате. Он увидел лежащего на полу чейнджлинга, выражение его глаз не понравилось Агриасу.

— В госпиталь его, живо! — Крикнул он кому-то стоявшему в коридоре. Чейнджлинг тем временем более- менее пришёл в себя и увидел, что в углу помещения лежит ещё кто-то. Он стонал от боли, его травма казалась незначительной.

— Этого зачем прибил? — Спросил Айзенкопф у Карла.

— Полез не в своё дело, господин начальник штаба. Хотел моего майора пристрелить, даже пистолет уже достал, но я сказал, что нельзя. Он меня когтями полоснуть хотел, но я ему врезал. У меня удар не сильный, уцелеет.

Цу Гардис понял, что Эрстфедер говорит об их общем знакомом. Остенштайн, тот самый политофицер который встречал их на окраине деревни. Чейнджлингу на миг захотелось придушить его, хотя ещё недавно он сам говорил о том, что его жизнь не так важна как жизнь тех с кем он работает.

— Этот офицер намного старше тебя по званию. Ты это понимаешь?

— Так я не понял что это офицер. Так, чиновник какой-то да ещё и с оружием...

— Ладно, разберёмся. Господин цу Гардис, вы можете говорить?

— М-могу. — через силу проговорил чейнджлинг. К счастью, кровь шла изо рта не так обильно как из носа и ушей. В комнату почти ворвались двое медиков с носилками. Агриаса быстро положили на них. — Который час? Что происходит?

— Три минуты седьмого. Уже бьют пушки, скоро начнётся бой.

Серая цепь вышла с опушки леса и рассыпалась по полю. Они шли быстро, надеясь поскорее проскочить миномётный и пулемётный огонь чтобы вступить в бой на близкой дистанции. Их артиллерия дала несколько редких залпов по грифонским позициям, грифонская артиллерия пока молчала. Хайнц смотрел на наступающих в прицел винтовки. Он мог их разглядеть, но не сильно хотел этого делать. Единственное, что он отметил, это странные головные уборы, похожие на складные шапочки, бывшие в ходу у лётчиков. Остальное никак не выделялось — серые шинели, обмотки, винтовки с примкнутыми штыками. Он уже видел пони в Аквелии — то были бойцы иностранного легиона, их белые штаны ярко выделялись на фоне грязно-коричневой ничейной земли. Почти месяц они провели на тех позициях, занимаясь укреплением обороны. Наступление на западе встало, теперь все там только и делали, что норовили поглубже зарыться в землю. Здесь же всё было иначе. Здесь всё было хуже.

Ожила артиллерия, на цепи впереди посыпалась шрапнель. Пони залегли, послышались всполошённые крики. Дав несколько залпов пушки смолкли и загремели в другом месте, враг перегруппировался, пошёл дальше. Брезжил рассвет, впереди поднималось яркое жёлто-красное солнце. Где-то сбоку уже гремел бой, где-то вдали уже грохотала гулкая канонада. Хайнц уже видел, уже чувствовал подобное. Заговорили миномёты, где-то в стороне 19-го полка началась перестрелка. Вот настал и их черёд.

Пулемёт застрекотал, пони начали падать на землю, белый снег постепенно превращался в красный. Хайнц вместе со своим отделением поддерживали пулемётчиков из ружей. Йезерградцы отстреливались, их пули свистели над головой, но пока не попадали в цель. Пони обычно стреляют хуже, но это не значит что их огонь не может представлять опасности. Грохот боя нарастает, они подбираются всё ближе, несмотря на огонь. Их много и они очень мотивированы. Сбить спесь с этих язычников оказалось труднее, чем виделось на первый взгляд. Их обстреливали пулемёты, миномёты и орудия, они могли повернуть назад или атаковать дальше, и они выбрали второе. Раздался громкий крик ярости пополам ужасом, враг рванулся вперёд. Предстояла рукопашная. Все были готовы к этому, отделение уже примкнуло штыки. Начался гранатный бой, воздух заполнили хлопки разрывов, свист осколков, крики первых раненых и убитых. Несколько тяжёлых минут спустя враг уже подошёл к брустверам.

Последовали выстрелы в упор, йезерградцы прыгали в низ прямо на штыки. Среди невыносимого шума невозможно было услышать ни одного слова, общаться можно было лишь жестами и криками. Карл заколол одного врага, Вильгельм прикрыл его от удара второго. Пони плоховато орудовали винтовками в ближнем бою, видимо тоже были из мобилизованных, как и хельквилльцы из 19-го. Не солдаты — просто пушечное мясо. И тем не менее, герцмейстеры не намного превосходили их. Погиб старый пулемётчик, кого-то повалили на землю, кто-то отползал назад, раненый или оглушённый. Хайнц стоял на ногах и резкими лихорадочными движениями ломал шею уже второму солдату подряд. Тот дёргался с пеной у рта, безуспешно пытаясь спастись. Вильгельм, и остальные бойцы ещё были рядом. Они тоже дрались. Вот где-то снова застучало — пони подались назад, видимо пришла в себя одна из фланкирующих позиций.

Атака отражена, отделение приходит в порядок и снова занимает оборону. Убитого пулемётчика заменяет другой член расчёта. На его лице красуется отметина от удара копытом, но это мало его интересует. Сам Хайнц не ранен. По крайней мере, в этот раз. Вильгельма ушибли прикладом по левой передней лапе, стальной шлем спас от удара по голове. Минуты тянутся как часы, часы тянутся как недели. Вторая волна выкатывается из лесу.

— Чуешь? — Вилли смотрит на него. Он спокоен, по крайней мере хочет таковым казаться.

— Чую. Пахнет раками.

— Что за запах? Откуда? — Вилли переводит взгляд с Хайнца на поле. Его винтовка наготове, его взгляд устремляется в даль.

— Не знаю. Хотел бы я сейчас поклевать варёного рака. У нас помнится, были места...

— Смотрите! — Сержант ткнул пальцем на какую-то точку впереди. Его голос резко вывел Брецеля из романтического настроения. То, что они увидели, заставило солдат начать вспоминать молитвы.

Герцландцы и хельквилльцы снова открыли огонь из орудий, но фугасные снаряды падали на землю не разрываясь, будто что-то замедляло их в воздухе. Вместо фугасов начали стрелять шрапнелью, но стальной дождь тоже не причинял войскам вреда. Вражеская артиллерия принялась стрелять в ответ. Поблизости и в отдалении начали падать вражеские снаряды. Эта подготовка была сильнее прошлой, герцландцам пришлось залечь и укрыться в штольнях. Расстояние снова сокращается, они снова подходят вплотную. Их больше чем в прошлый раз. Они не потеряли порядка и готовы к бою. Грифоны снова открыли огонь, но их пули будто бы не достигают цели. Кто-то рядом визгливо выругался, Хайнц чувствовал как мерзкое чувство страха расползается по телу. Что творится? Неужели то самое колдовство, о котором все толковали? Что делать с этим? Ответа не было. Оставался только один выход — продолжать стрелять, стрельба помогала прогнать панику. Кто-то из пони падал, остальные же продолжали идти. Где-то пулемётчикам удавалось скашивать пехоту, где-то же их очереди не достигали цели. Вражеские порядки будто бы покрывал невидимый купол, не пропускавший ничего внутрь себя. Он постепенно сжимался, но в этом всё равно было мало хорошего.

Живая волна накатила второй раз, снова летят гранаты, снова гремят последние выстрелы перед рукопашной схваткой. В окопе Хайнца убито уже двое, по нему уже третий раз бьют прикладом, кто-то пытается вонзить в него штык, но один из товарищей снова спасает его. На этот раз их слишком много. Нужно отходить пока на то есть возможность. Они отступают в ход сообщения, сзади их уже прикрывают огнём товарищи. Хайнц рвёт чеку и бросает гранату в сторону оставленной позиции, она рвётся прямо в окопе, слышны крики агонии. Это должно отвадить йезерградцев преследовать их. Все смешалось, боевая линия 2-го батальона дробилась, частью отходя назад, частью — оставаясь прикрывать отступление. Позиции действительно позволяли это сделать, но второй линией обороны выступали только голые деревья да лесные овраги. Связь терялась, сражение разбивалось на отдельные очаги. Хайнц и ещё семеро оставшихся грифонов укрылись в яме из-под выкорчеванного дерева. Пулемёт каким-то чудом удалось вытащить вместе с половиной цинок — остальное пришлось в спешке бросить на поживу неприятелю. Пернатые заняли позицию и снова начали отстреливаться. Йезерградцы появлялись то справа, то слева, то спереди. Их товарищи из 4-го так же были повсюду, нужно было отойти подальше от вражеского огня чтобы перегруппироваться. Молодой пулемётчик стрелял длинными и частыми очередями, вскоре оружие перегрелось, пришлось засыпать в кожух снег и заливать воду из фляжек. Патроны кончались, противник продолжал наседать.

Вот среди деревьев мелькнул кто-то необычно одетый. Хайнц сначала подумал что это какой-то помощник фельдкурата или медсестра, а потом увидел рог, пылающий белым пламенем. Существо било холодными молниями куда-то в сторону, от них, поражая невидимые цели. Пули не долетали до него, вмиг останавливаясь и падая на землю. "Вот она." — Подумал солдат и указал на неё товарищам.

— Что будем делать? — Спросил Хайнц.

— Стрелять бесполезно... — Констатировал сержант.

— Надо сломать ему рог. — подал голос ефрейтор, доставая сапёрную лопатку. — Сломаем рог и он станет беспомощным.

— Хорошая идея. — кивнул Вильгельм. — Но подбираться нужно незаметно.

— Ты видел эту тварь? Она кажется вообще не понимает что творится вокруг. — Заметил один из солдат.

— Даже у ворожей бывает туннельное зрение! — Хмыкнул другой.

— Ты и ты — оставайтесь при пулемёте, не прекращайте огня. Остальные — за мной! Продвигаемся быстро, но осторожно. У нас и помимо неё предостаточно проблем!

Солдаты покивали, вскоре небольшой отряд из пятерых герцмейстеров выскользнул из оврага и двинулся навстречу своей цели. Вокруг свистели пули, стоял жуткий грохот, больше похожий не на разрывы снарядов, а на раскаты грома, в воздухе по мимо запаха пороха чувствовался запах грозы, как будто на дворе был не декабрь, а май. Вокруг этой твари всё казалось странным, всё отсвечивало колдовским пламенем, не похожим ни на что, виденное грифонами ранее. И тем не менее, они шли вперёд, превозмогая суеверный страх перед единорогом. Он не замечал их, сосредоточившись на другой цели, и это пока что спасало их. Вот они приблизились на шестьдесят шагов, заняли позиции за её спиной. Всё произошло молниеносно: команда сержанта, рывок вперёд и столкновение слились для Хайнца в один короткий миг. Он врезался в единорога, вцепился в него когтями и быстро повалил на землю. Существо запуталось в собственном балахоне и не успело среагировать, когда пернатый одной лапой прижал его горло к земле, а другой схватил за ещё светящийся рог. Витая кость обжигала, Хайнц почувствовал что его перчатка начинает тлеть. Нужно было действовать как можно быстрее. Он снял лапу с горла, выхватил малую лопатку и несколько раз ударил по рогу. В глаза ему брызнули искры, но брецель вовремя зажмурился и отвернул лицо. Колдунья громко закашлялась, кашель вскоре сменился всхлипываниями и какими-то тихими причитаниями на непонятном Хайнцу языке. Сломав рог, грифон встал и увидел, что остальные его товарищи всё это время держали единорога за ноги и туловище, не давая ему сдвинуться с места.

— Убьём её! — Разгорячённо предложил кто-то из бойцов.

— Нет, к чёрту. Возьмём её в плен. — предложил сержант, верно оценивший все затраченные усилия и риски. — Без своей ворожбы она беспомощна, сильнее ей уже не навредишь.

— Тогда добро пожаловать к нам в полк, фрау ведьма! — Издевательски крикнул ефрейтор, больно пиная единорога в живот. Та громко всхлипнула и застонала, подобного ответа грифону было вполне достаточно. Бой вокруг ещё продолжался, но чаша весов постепенно склонялась на сторону имперцев. Крапп пустил в ход неприкосновенный запас и накрыл старые позиции Кронцев огнём. Под мощным артналётом разрозненные остатки йезерградского подразделения были вынуждены в спешке отойти на исходные позиции. Стрельба какое-то время продолжалась со стороны деревни Кайфенберг, но к позднему вечеру она затихла и там.

Они сидели в маленькой и тесной комнате бывшего крестьянского дома. У дверей стояло несколько вооружённых солдат, за окнами так же дежурили. Допрос длился недолго: она не выложила никакой важной информации, то ли из принципа, то ли из банального незнания того, о чём её спрашивали. За это время она успела лишиться нескольких зубов, одна из её ног была сломана в нескольких местах, а от некогда красивой и уложенной гривы остались лишь рваные и спутанные клочья. Её исход был ясен ещё несколько часов назад, когда её взяли в плен. Она слишком опасна для них, даже израненный и беззубый лев внушает страх шакалам. Она ждала своей участи, но вместо неё пришёл он. Маленькое, тщедушное существо протиснулось между грузными и солидными грифонскими солдатами. Она узнала его почти сразу, как увидела. Он вызывал в ней странное чувство уважения и отвращения. Он с любопытством и страхом посмотрел на неё, после чего начал свою речь.

— Ради чего всё это? — Агриас говорил не узнавая своего голоса. Он очень давно не испытывал подобной нерешительности. — Тебя не должно было здесь быть.

— С чего это вдруг, господин майор? — Презрительно ответила она некогда красивым ртом.

— Я не намерен это объяснять. Ты сама знаешь почему. Объясни мне, виттенландка. Зачем ты, обладая такой силой, полезла на фронт, прекрасно осознавая свою судьбу?

— Потому что таковы были мои обязанности. Хотела бы я задать себе такой же вопрос, но мой дом не оставил мне такой возможности. Я никогда не использовала свою силу для убийства, но эта война и те кто её развязал заставили меня поступиться этим.

— Но вы ведь и развязали эту войну, вы ведь сами напали первыми! Зачем тебе, твоей семье, твоему дому, было потакать той сволочи которая решила устроить нам второй фронт? Вы ведь ненавидите Республику из-за Кольтстрима!..

— ... А ещё мы превращаем камень в золото... — колдунья хрипло усмехнулась. — Одни существа убивают других ради идей в которые никто верит, из-за причин которых не понимает... И всё же, я должна была оказаться там, где оказалась. Я погибну ради того, чтобы таких как Вингфрид фон Катеринбург и ты, Агриас цу Гардис, больше никогда не было на свете.

— Если за каждого подобного мне и Катеринбургу придётся убивать по виттенландской волшебнице — то в вашей стране единороги вымрут. — Мрачно пошутил чейнджлинг, уже не надеясь что-либо выудить из неё. Пони улыбнулась ему в след своей щербатой улыбкой. Расстрельная команда прибыла ровно через 15 минут.

Эрдбейрский лес,
Эрдбейрский лес,
Ты как большой,
Могильный крест...

Тихая и старая песня времён Грифонской Революции лилась над окопами, пока уцелевшие бойцы собирали и хоронили убитых. Грифонов складывали в специально вырытые канавы и оставляли на откуп полковым священникам, тогда как йезерградцам организовывали общие братские могилы, просто сваливая их в кучу и засыпая землёй. Хайнца час назад представили к награде, но от работы это его не освободило. Он, Вилли и остальные бойцы из отделения таскали трупы почти до темноты, и теперь собрались у костра, разожжённого где-то на краю позиций 2-го батальона. Здесь им повезло встретить знакомых из 19-го Хельквилльского, то были Апфель и ефрейтор. Они тоже отбились от своих и решили найти их уже утром. Венцеля с ними не было. Он погиб в бою, убитый шальным осколком. Хельквилльцам пришлось намного труднее, чем Кронцам. Язычники успешно прорвали их центр, несколько раз врывались в Кайфенберг, и их насилу удавалось выбить оттуда. У 19-го было меньше патронов и гранат, герцландская артиллерия так и не смогла оказать им достаточную поддержку. Они сражались из последних сил, и всё же каким-то чудом смогли удержать позиции и заставить врага откатиться за поле.

— Мы ребята, всё-таки из-за вас устояли. — проговорил ефрейтор, закуривая. — Верили в то, что вы сдюжите, не подведёте. Наш ротный вон вообще распереживался, когда мы на вражину со штыками шли — закричал по-вашему: "За Императора".

— А вы что? — Спросил сержант.

— А мы — подхватили. — спокойно ответил опытный солдат, выдыхая серый дым. — Я при империи вашей ни года не жил, вашей власти не знаю и надеюсь не узнаю никогда, но знаете — вам хотя бы верится. Может и не так уж хороша была ваша власть, но во всей этой дряни уж точно не она виновата.

— А правда, что кто-то из ваших ведьму в плен взял? — Подал голос Апфель. Кто-то из герцмейстеров мрачно кивнул.

— Правда. — Спокойно ответил сержант.

— И как?

— А вот взяли — и цап! — Шутя сказал боец, предлагавший убить кобылу на месте.

— Не-ет, это вам Арктур помог! — Заявил набожный Апфель.

— С нами божья сила! — Брякнул Хайнц, после чего все тихо засмеялись.

Опускалась ночь, дневной ветер затихал. Красное солнце тихо закатывалось за леса и холмы, оставляя в прошлом ещё один день кровопролития.

Глава IV: "Кто следующий?"

"Ох рябина красная что-ж растёшь среди болот?
Эй, эй, айа-яй, что-ж растёшь среди болот?

Ох матушка-матушка, зачем я родился здесь?
Эй, эй, айа-яй, зачем я родился здесь?

Рос я воином отважным среди леса чёрного.
Эй, эй, айа-яй, среди леса чёрного.

Как окрепну, выросту, так поеду на войну.
Эй, эй, айа-яй, так поеду на войну.

Первый затрубит рожок, когда я покину дом.
Эй, эй, айа-яй, когда я покину дом!

Второй затрубит рожок, когда князю покажусь.
Эй, эй, айа-яй, когда князю покажусь.

Глянет князь тот на меня, и пойдём мы с ним в поход.
Эй, эй, айа-яй, и пойдём мы с ним в поход.

Мы с цесарцами сойдёмся во широком полюшке.
Эй, эй, айа-яй, во широком полюшке!

Будем мы цесарцев бить, и наотмашь их рубить.
Эй, эй, айа-яй, и наотмашь их рубить!

Мы прогоним их с позором, а потом пойдём назад.

Эй, эй, айа-яй, а потом пойдём назад!

Князь наш храбрый, удалой, все мы за него горой.
Эй, эй, айа-яй, все мы за него горой!"

Песня времён Вартайского восстания, произошедшего в годы Речной войны. Позже распространилась среди Йезерградских и депоньских воинов, среди которых было немало бывших вартайских витязей, бежавших из родной страны под натиском грифонов. Позже песня получила вторую жизнь во время восстания пони в Висагинасе. Несмотря на то, что большая часть партизан придерживались левых взглядов, текст песни не претерпел каких-либо "революционных" изменений.

"Когда-то на востоке нес рыцарь свой обет,
Храня своим дозором от зла, войны и бед.
Но время то минуло, и храбрый кавалер,
Вернулся в дом любимый, и позабыл обет.

Века шли за годами, ветшал его надел,
Его народ покорный от дани оскудел.
Вслед за своею клятвой, тот рыцарь позабыл,
О храбрости и славе, о том что так любил.

И вот его потомки, оставшись без гроша,
Сражаются за крохи былых своих богатств.
Но время изменилось, и ждёт их новый век,
Вернуть былую славу, принять былой обет.

Вернётся храбрый рыцарь на брошенный свой пост,
Храня почёт традиций и мир земли отцов.
И если он погибнет в земле далёкой той,
То только лишь за края родимого покой..."

"Стража на границе" — песня, появившаяся в Хельквилльском журнале литературного общества "Кираса" вскоре после Грифонской революции и развала Империи. Несмотря на свою романтическую и патриотическую идею, текст был негативно воспринят как городскими властями, так и руководством Ордена, так как по мнению цензоров и местного отделения Имперской Тайной полиции содержал намёки революционно-республиканского толка. Действительно, в годы Гражданской войны в Хельквилле и Лангешверте было крайне неспокойно из-за локальных восстаний, полномасштабных боевых действий в соседнем Герцланде и периодических инцидентов на границе с Речноземьем, зачастую связанных с набирающими там силу радикальными группировками "Молодая Депония" и "Молодой Йезерград". Общество "Кираса" в свою очередь считалось про-Кемерскаевской группировкой интеллигенции, так как была не раз замечена в заявлениях о неприязни к Траппенфельду и предложениях о проведения реформ в управлении Орденштаата. По итогу судебных разбирательств общество было разогнано, части его членов был вынесен смертный приговор, который впоследствии заменили на десять лет каторжных работ. После прихода к власти Реформистов песня была заявлена как один из неофициальных гимнов "Чёрных плащей", но всё равно не получила широкой популярности, в том числе и среди самих рыцарей. Как позднее выражался Урлах ап Сирод, эта песня слишком отдавала "салонной витиеватостью", безуспешно пытаясь походить на настоящую рыцарскую поэзию.

Красно-оранжевый костёр потрескивал на холодном ветру, разгоняя темноту ночи. Подступали новогодние морозы, без тёплых вещей здесь было очень тяжело. Прокопий лежал на своей плащ-палатке и прикрывался ею же. Сломанное крыло саднило, эта боль не давала ему заснуть, вместе с ней приходили и неприятные воспоминания о том, что произошло за вчерашний день: напоминала о смерти друзей, страхе и вине за свои поступки. И тем не менее, пока что он был жив. Жив для того чтобы исправить свои ошибки или погибнуть пытаясь. У костра сидело несколько серо-синих силуэтов, закутанных одеяла и тёплую одежду. Несколько выживших. Те, кого они смогли найти. Таких маленьких горсток было несколько, они уже знали друг о друге, но пока не решали собираться вместе во избежание того, что их найдут. У крестьян не было больших денег или каких-то ценностей, единственное что рыцари могли взять у них — это их жизни.

— Холодно... — Грустно проговорил Сивко, смотря в огонь.

— Утром можно вырыть землянку. — Предложил Прокопий. Спать ему не хотелось, боль пока не унялась.

— Можно попробовать. А ты знаешь как? Тут лопаты нужны, а то и кирки.

— Да... Земля ведь ещё в ноябре промёрзла. — заметил кто-то из селян. — Копытами мы много не выроем, назад в Шуму лучше сейчас не соваться.

— Тянет гарью, подожгли уже. — Мрачно проговорил кто-то другой.

— Да чего ты, Павле, это от костра. — попытался успокоить его кобылий голос. — Не сожгут они ничего — побоятся!

— Да ну тебя... — Тем же тоном ответил Павле и больше не говорил не слова.

— Всё равно надо что-то соорудить, а то помёрзнем ведь... Да уж, холодновато, а мы в чём были — так и выскочили... Правильно этот пегас говорит, было бы чем... — Разговор более-менее оживился, Прокопию сначала захотелось заставить их всех заткнуться и как-то дисциплинировать эту разношёрстную массу, но вдруг ему подумалось: "Если я не смог спасти свою тройку, то как спасу их всех?". Такое обсуждение хотя бы имело смысл. Пони не спорили, не паниковали, а пытались найти решение проблемы совместными усилиями, а ведь они только что лишились домов, у многих погибли родственники, друзья...

— Я когда в армии служил, — начал очередной из спасшихся, — мы на учениях испытывали одну штуку. На вид на сетку рыбацкую похожа, но с выдумкой. Если её над чем-нибудь повесить, ну, допустим, над домом или блиндажом каким-нибудь, то сверху его не заметить. Вот у этой ёлки ветки — то же что и тот навес. Спрячемся под ней и сверху нас не увидят, а для укрытия и без землянки обойтись можно. Снег глубокий — выкопаем себе ямку и в ней укроемся. С костром правда надо будет осторожнее и места будет меньше, но всяко лучше чем мёрзнуть здесь.

— Хорошая идея. Как тебя зовут? — Прокопию понравилось предложение йезерградца. Они могли управиться с этим довольно быстро.

— Меня? А, я Радован, по батюшке — Петрич. Какая вам разница? У вас пегасов, говорят, память ни к чёрту. В одно ухо влетает — в другое вылетает.

— Не знаю как у ваших, но за нимбусийцами я такого не замечал. — Ответил Прокопий, понимая, что улыбается. Настроение крестьян тоже казалось приподнятым. Нет, с гибелью родного дома было нелегко смириться, но они всё-же смогли оставить это позади. Они боялись, они страдали, они лишились всего, но они остались живы и хотели жить дальше. Вскоре, общими усилиями под деревом вырыта яма, заново разожгли костерок. Здесь по крайней мере меньше задувало. Боль в крыле стала немного слабее, Прокопий успокоился и вскоре уснул.

Деревню зажгли уже ближе к вечеру, чтобы до последнего держать неприятеля в неведении. Крахенбрюк прибыл за десять минут до этого — его отряд немного поредел, но в целом их манёвр удался. Рыцари держались на расстоянии от пегасов, пажи поддерживали их огнём с макушек деревьев. Они не нанесли гоплитам больших потерь, но им удалось заставить их начать за ними гоняться. Гоплиты были быстрее, но рыцари умело маневрировали, заставляя сотню пегасов разбиваться на мелкие группы чтобы достать их. В итоге рота оказалась рассеяна, а Крахенбрюк быстро собрал бойцов и, заломив порядочный крюк, рванул к своим. "У нас не больше трёх четвертей часа — скоро здесь будет чуть больше язычников чем хотелось бы." — Доложил десятник фон Пиркштайну. Фон Пиркштайн принял решение, хельквилльцы подожгли селение, снялись с места и двинулись восвояси. Через сорок минут в ближайшем лесу собрался военный совет. В свете диковинных в этих местах электрических фонариков была разостлана карта, на которой село Шума уже была жирно перечёркнутом красным карандашом. Остальные сотни ап Сирода действовали к югу, северу и западу, сам Сирод шёл чуть сзади, составляя резерв.

— Нужно послать к нему гонцов, известить о положении. Двух или трёх кавалеров, на крайний случай — десяток. Мы ушли от нимбусийцев, но они это так не оставят. Старик должен знать, иначе может случиться беда.

— Ведь меньше сотни, что они сделают любой нашей роте в прямом бою? — Возразил ему один из младших десятников.

— Гоплиты — крайне опасный враг. Даже если они проиграют в бою с нами — то всё равно превратят бой в мясорубку. Потери нам не нужны, особенно если их можно избежать.

— Верная мысль. — кивнул фон Пиркштайн. — Надо будет послать десяток Эирбурга.

— Опять? — Спросил пожилой рыцарь с затаённым недовольством.

— Таково моё решение. — Спокойно проговорил сотник.

— Вам оказано высокое доверие. — Обнадёжил его опытный Крахенбрюк.

— Ладно. Я так понимаю — моему десятку надо будет сделать крюк вокруг этого района. — Десятник показал на обозначенные районы патрулирования нимбусицйев.

— Да. В этих районах враг не замечен. Сможете пробраться без помех.

— Что-ж, в таком случае — помогай бог... — Задумчиво проговорил Куно, глядя на карту и размышляя о чём-то своём.

— Куда в таком случае двинется остальная сотня?

— Дальше на юг, вдоль фронта. Цели-задачи те же. Доберёмся до села Копито — повернём назад.

— А что нимбусийцы?

— Либо сами улетят, либо будут разбиты теми тремя сотнями что двигаются позади нас. Они должны ударить на них все вместе. Если язычники заметят это и сами ретируются — это тоже хорошо.

— Где же армия? Ходили слухи, что с прибытием герцландцев начнётся наступление... — Посетовал один из десятников.

— Слухи на то и слухи, что верить в них нельзя. Даже при лучшем раскладе армия будет здесь нескоро. Их подхода ждать нельзя. Мы окружены врагом, времени у нас в обрез.

Установилось молчание. Все высказали всё, что хотели высказать. Карту свернули, командиры разошлись по своим подразделениям. Десяток фон Эирбурга находился неподалёку. На этот раз кавалеры не нашли темы для разговора. Говорить было не о чем: все устали и хотели отдохнуть. Хайнрих фон Фельсен спал крепким богатырским сном, он не ожидал, что побудку дадут раньше положенного. Эирбург поднял свой десяток и построил их: все были в сборе, пусть и выглядели несколько помято и устало.

— Завтра с рассветом выдвинемся на север. Рота летит на юг. Мы одни. Наша задача — передать сообщение. Скорее всего будет бой. Скорее всего придётся туго. Задача ясна?

— Ясна. — Почти в один голос ответили рыцари.

— Рад за вас. Тогда спите дальше.

— Как пожелаете, брат десятник. — Спокойно ответил Хайнрих, лёг на своё старое место, сомкнул глаза и уснул так, будто ничего не знал и ничего не слышал.

Утро наступило поздно и началось с того, что Прокопий услышал шум крыльев и сразу же понял, чьи они и что происходит. Он обрадовался настолько, насколько это было возможно, открыл глаза и осмотрелся. Крестьяне выбирались из-под дерева, Сивко уже не было рядом, у прогоревшего костра осталась только его жена.

— Биляна, где твой муж?

— На поляне, общается с твоими товарищами. Может быть и ты там нужен?

— Ну, раз мои прилетели, то почему бы и нет. Всё равно я сейчас не вояка. Без крыла как без ног.

Биляна пожала плечами, воздержавшись от комментариев. Прокопий поднялся на ноги, осторожно отряхнулся и пошёл туда, где говорили.

На небольшой полянке стояло около десятка гоплитов, напротив них стоял Сивко, Павле и Радован.

— Куда они могли направиться? — Басовито спросил у йезерградцев высокий воин, в котором Астрапи тут же узнал экатарха — командира своей сотни.

— Думаю — на юг. — Ответил ему Радован. "С чего бы это?" — Подумал Прокопий.

— А он дело говорит. — заметил один из гоплитов. — Рыцарям нечего лезть вглубь республиканской территории, их задача — расстроить армейский тыл, если они забредут слишком далеко, то станут лёгкой мишенью, и это им понятно.

— Ты прав. — кивнул экатарх. — Как до этого догадался, периэк?

— Как вы меня назвали, господин офицер? — Улыбаясь спросил крестьянин.

— Периэк. Не раб, но и не гражданин.

— С чего это я не гражданин? У меня и пачпорт есть, и голосовать имею право.

— В армии служил? — Спросил у него пегас, объяснивший причину отхода рыцарей на юг.

— Служил.

— Уволен в запас?

— Уволен, вестимо. Скоро, стало быть, снова призовут.

— Ну, тогда ты таки гражданин. Виноват, обознались.

Кто-то захохотал. Обычно нимбусийцы не смеялись над шутками, но в такой обстановке смех был практически необходим.

— Экатарх! — Прокопий поравнялся с йезерградцами и показался перед своим начальством. Экатарх знал его в лицо, но узнал не сразу.

— Астрапи, ты жив?

— Как видите. Жив, но бесполезен. Крыло сломано, нужен гипс, а то сломается ещё сильнее.

— Ясно. Тебе помог сельский фельдшер?

— Нет, скорее всего он мёртв. Мне помогла крестьянка, местная.

— Ясно. То есть ты уцелел. Что можешь сказать о неприятеле?

— Ну, одного я убил. А другой чуть не прикончил меня. Могу сказать что их много, может даже больше чем нас.

— Ясно. Стало быть — нам нужна помощь? — Спросил сотник.

— Я не знаю, экатарх. — Ответил Прокопий.

— А я не тебя спрашиваю, Прокопий. Ты помог нам достаточно. Сейчас из тебя неважный боец, у тебя нет ни оружия, ни шлема. Чем быстрее тебя увезут в тыл — тем лучше.

— Мне нужно свести счёты, экатарх. Одна сволочь должна ответить за жизни Кироса и остальных.

— Мы о нём позаботимся, не волнуйся. Кем бы он ни был — даже десяток таких как он ничего не смогут сделать если мы захватим их врасплох. Те кто убивают женщин и детей не заслуживают честного боя. Можешь не беспокоиться об этом, Астрапи.

— Верю вам, экатарх. Если вы решили, что моей помощи не требуется — то так тому и быть. Но всё же... Я не могу с вами согласиться. Я должен принять хоть какое-то участи в этом деле. Я не могу просто взять и уйти отлёживаться в госпиталь!

— А мы не можем удовлетворить твое желание попусту погибнуть, Астрапи. — Более строгим тоном осадил его сотник.

— Моя родня и земляки погибли вчера, экатарх. Я не могу просто так это оставить. Я чувствую вину за произошедшее и считаю, что выжил только для того чтобы загладить её.

— Что-ж. Если тебе так неймётся — оставайся с этими селянами, обеспечь их защиту на случай необходимости. У них как раз есть одно ружьё, ты с ним управишься всяко лучше, чем кто-либо из них.

— Хорошо. Так и поступлю. — Кивнул прокоп. Они с Сивко переглянулись, тот молча снял со спины двустволку и передал её гоплиту. Экатарх и Астрапи обменялись прощальными жестами.

— Сюда скоро придут солдаты капитана Ерохевича. Они попробуют собрать беженцев и переправить их в безопасное место. А до этого момента за них отвечаешь ты. Всё понятно?

— Понятно, экатарх.

— Надеюсь, что мы прощаемся не надолго.

— Я тоже на это надеюсь, экатарх.

Несколько гоплитов взмыли в небо и вскоре исчезли за лесом. Вместе с ними взлетела остальная сотня. Вид этих воинов должен был обнадёживать, но в последнее время он лишь разочаровывал. Они ещё не приняли настоящего боя, но уже смогли проиграть. Они допустили то, чего не должны были допустить. Пали жертвой недооценки тех, с кем столкнулись. Их провели один раз, на второй они уже не купятся. По крайней мере, в это хотелось искренне верить.

Прокопий, Сивко и остальные вернулись к костру. Еды не было, пришлось завтракать еловыми шишками. Астрапи очень не понравилась эта еда, но другой пока не было.

— Надо было попросить пегасов оставить нам что-нибудь. — Посетовал Павле.

— Бесполезно. — Ответил нимбусиец, размалывая шишку и пытаясь убедить себя в том, что это хоть как-то помогает ему насытиться.

— С чего бы это?

— Вся наша провизия осталась в вашем селе. Мы стараемся не носить при себе слишком много припасов если этого не требуется.

— Тогда ясно Но сухарями можно было бы поделиться.

— Им самим нужнее. Это мы сейчас здесь сидим тише воды ниже травы, а они ведь будут за этой сволочью гоняться. — вступился за гоплитов Радован. — Я в армии с пегасами общался, знаю какой у них аппетит. Часа два-три полетают, а потом уписывают всё что к полу не приколочено. Солдаты вообще прожорливый народ, а пегасы-солдаты — так вообще кошмар интенданта. Интендант ведь всегда норовит утаить, припрятать, обвесить пехоту. А пегаса не обвесишь, пегас сам тебя, кхе-кхе, обвесит за милую душу...

Прокопий никак не ответил на пассаж йезерградца, продолжая стоически хрустеть шишками. Сейчас он действительно не отказался бы от хорошего обеда.

— Я вот думаю... — начал он, когда Радован закончил. — Солдаты могут прийти днём, могут прийти вечером, а могут явиться только наутро. Скучно сидеть, не находите?

— Находим, служивый. Ты теперь наш начальник, что прикажешь?

— Павле, тебя ведь так зовут? — Прокопий обратился к самому молчаливому из жеребцов.

— Ну допустим. Что нужно сделать?

— Давай ты будешь смотреть на небо. Ну, на всякий случай.

— А накой мне это делать? Рыцари ведь улетели и навряд-ли...

— Слушай парень, — дерзость крестьянина немного разозлила Астрапи. — Знаешь какое расстояние могут покрыть грифоны за половину суток?

— Ну допустим не знаю. А какая разница?

— А такая, что они как улетят — так и вернутся. Не думай что опасность ушла навсегда.

— Я и не думаю, служивый. — Нехотя поднимаясь ответил ему Павле. Вскоре он уже стоял немного поодаль, всматриваясь в облака.

— А что мы? — Спросил Сивко.

— Пойдём осмотримся, может найдём кого-нибудь.

— Ты тоже пойдёшь? — Спросил у пегаса Радован.

— Придётся. — проговорил Астрапи, чувствуя что крыло всё ещё неприятно болит. Хорошо что оно было крепко зафиксировано, плохо что с такой шиной нужно было вести себя осторожнее чем обычно. — Отойдём метров на двести, потом вернёмся. Заодно наломаем валежника.

— Хорошая идея, — заметил стоящий неподалёку Павле, — Ветер крепчает, скоро будет метель.

Однако, солдаты явились раньше, чем пони успели куда-то выбраться: на поляне показалось небольшое отделение йезерградцев, среди которых выделялась фигурка молодой кобылы, одетая внакидку солдатская шинель очень ей не подходила.

— Мы от Ерохевича. — Доложил молодой сержант, стоя на морозе в одном кителе.

— Со мной группа выживших, её приказано передать вам. — Проговорил в ответ Прокопий, показывая на своих спутников.

— Очень хорошо. — кивнул сержант. — Налёт пережило больше народу, чем мы ожидали. Мы уже нашли многих. А эта храбрая кобыла и вовсе спасла почти всех сельских жеребят.

— Это наша учительница. — Благодарно улыбаясь сказал ему Сивко. Прокопий заметил, что пони о чём-то крепко задумался. Он взглянул на учительницу, потом упёр взгляд в снег. Судья по всему, он хотел её о чём-то спросить, но ещё решался. Наконец, он быстро подошёл к ней и о чём-то вполголоса спросил. Та тоже не сразу ему ответила, было видно что сначала она снова пережила всё что произошло вчера. Наконец, она что-то шепнула Сивко, тот закивал и отстранился.

— С вами кобылы, жеребята?

— Ещё три кобылы, сержант.

— Хорошо, то есть вас в общем семеро. Вы, я так понял, из нимбусийской роты, так?

— Так. У меня есть приказ передать их вам. Сколько вас, рота?

— Наша рота, а так же отряд надпоручника Влаховича. Рьекоградцы, тридцать-сорок штыков.

— Вас достаточно много. Может помочь в случае чего.

— Да какое там! — усмехнулся сержант. — Доведём вас до дороги, погрузим на запряжки, отвезём куда следует. Чего тут переживать?

— Я и не переживаю. По крайней мере, не вижу в этом смысла. — Серьёзно ответил йезерградцу Прокопий. Через некоторое время все его подопечные были в сборе, и отделение двинулось к точке сбора. Это всё казалось странным, почти неестественным. Пони общались так, будто ничего не произошло, будто всё должно быть так, как должно быть. Пегас читал немало трагедий, многие из которых ведали о войне. В них мирные жители всегда страдали от поборов, грабежей и разорения, всегда плакали, паниковали, не находя себе места среди развалин родных домов. По сравнению с тем образом крестьяне из Шумы казались буквально непробиваемыми. Казалось, что они относились к происходящему даже слишком спокойно, но это было вовсе не так, скорее они откладывали стенания и боль на потом, а пока боролись с ними путём деятельности. Спасти себя, спасти всех, кого можно спасти, по возможности вернуть то что было забыто и потеряно. Они не восстановят сгоревшие дома, не помогут тем кому уже нельзя помочь, но если они сами остались в живых — то им не остаётся ничего кроме как жить дальше.

Солдаты повели крестьян по лесу, в голове колонны встал сержант, Прокопий и Сивко шли посередине, вместе с остальными. Пегас взглянул на йезерградца и увидел на нём смешанное выражение облегчения и тревоги.

— Наш младший уцелел. — спокойно пояснил тот. — Убежал в лес вместе с остальными.

— Это хорошо. — Лаконично ответил нимбусиец.

— Да, неплохо. — кивнул крестьянин, и вновь о чём-то задумался, в его немом и помрачневшем выражении читалось тяжёлое и пугающее: "Что же будет дальше?"

Они вылетели за десять минут до восхода солнца, когда утренние сумерки смешивали их фигуры с серым покровом облаков. В карте не было необходимости, ведь она лежала прямо под ними. Чёрные линии дорог, белые проплешины полей, сереющие в далёкой дали деревни и городки — всё это казалось чуждым и знакомым одновременно. Теперь Хайнрих летел на правом фланге построения, выполняя роль наблюдателя и прикрывая своих товарищей слева и в центре. Их задача казалась плёвым делом, но всё равно наводила на нехорошее предчувствие. Их было всего двадцать, врагов же могли быть тысячи и они были везде. Кто-то боялся за себя, кто-то боялся за судьбу всей остальной сотни, но это не мешало рыцарям упорно бороться с ветром, дувшим то в бок, то в затылок. Полёт постоянно уносил Фельсена к мыслям, наводил его на странный, непричвычный ему лад. Он вспоминал те передряги, которые успели произойти за его короткую жизнь. Странное дело — иному грифону навряд-ли хватило бы удачи, чтобы пережить это всё. Как-то раз в предместьях Висагинаса его чуть не отравили, неделю спустя после этого случая он попал в перестрелку и истёк бы кровью если бы товарищи не вытащили его оттуда. Потом он долго рассказывал об этом Терезе, та скрывала лицо веером и молчала, то ли в стеснении то ли в испуге, не зная что ей сказать. Вот она — дама достойная поклонения и вечной любви. Он догадывался, что она не очень любила его, что ей трудно было выносить его присутствие, может быть она боялась его и считала чудовищем, может быть всё-таки любила и тяжело переносила каждую его выходку, не понимая их и переживая за его жизнь. Может быть и так — но для рыцаря это было не важно. Тереза — идол, прекрасное изваяние, которому нужно посвящать сонаты и приносить к его подножию цветы и воинские трофеи. Неважно что она думала о нём, главное — что она не отвергала его, считала его достойным себя. Этого Хайнриху было достаточно, остальное — не суть важно.

Ветер крепчал. Погода становилась хуже, на высоте это чувствовалось особенно остро. Вскоре они уже летели сквозь падающий снег, а видимость начала приближаться к нулевой. Хайнрих с трудом мог различить корпус летящего впереди рыцаря, снежные хлопья залепляли глаза и клюв, забивались в крылья, заставляя прилагать больше усилий. Можно было бы пройти сквозь облака, но тогда они окончательно лишились бы любых ориентиров и сбились бы с пути. Некоторое время они пробивались через стихию, но в конце концов Куно всё-таки решил повернуть на запад, обогнать метель и двигаться параллельно фронту. Хайнц понял это без слов и объяснений, просто в какой-то момент спина и крылья его товарища резко сместились влево, и он машинально последовал за ним. Вскоре снегопад сошёл на нет, ветер помогал им выйти из метели. Как позже выяснилось, тот же самый ветер гнал их навстречу опасности.

В небе замаячило несколько серых точек, они летели правильным клином, постепенно сближаясь с хельквилльцами. Вскоре в опасной близости от них засвистели пули. "Пользуются дистанцией, не хотят лезть на рожон." — подумал Хайнрих, проверяя своё оружие на наличие и пригодность. Пистолет лежал в кобуре, меч покоился в ножнах. Их настигло то, что они ожидали. Рыцари чаще замахали крыльями, пажи принялись отстреливаться из винтовок. Одна из серых точек резко остановилась и барахтаясь понеслась к земле, вскоре пуля отскочила от доспеха фон Воллена, тот грязно выругался, но его слова снесло ветром куда-то далеко в сторону. "Молодец, Герхард — ты теперь настоящий кавалер." — Подумал про себя Фельсен, плавно расстёгивая кобуру и вкладывая перчатку в рукоять. Старый герцландский револьвер, который пришлось очень долго доводить до ума. Знакомые оружейники говорили, что от этой развалюхи есть толк только на одной-двух сотнях метров, но Фельсен знал, что вернее всего стрелять в упор.

Одна пуля просвистела у него над головой, другая чуть не попала по крылу. К погоне подключилась вторая вражеская группа, они держались чуть ниже и могли стрелять в хельквилльцев как в уток. Нимбусийцев было немного, но орденцев было ещё меньше. Пришла бы сейчас хоть какая-то подмога — и проблема решилась бы сама собой. Но подмоги не было, а они не могли своими силами оторваться от погони. Воздух продолжали рвать выстрелы, их пока не окружили, но всё шло к этому. В конце концов, Эирбург передал команду: "Все вниз!"

Два десятка пернатых спикировали навстречу верхушкам деревьев. Шум, свист, в глазах плавают чёрные круги. Менее опытные летуны наверняка бы расшиблись о землю, но грифонов учили подобному с рождения. Брызги снега, треск ломаемых веток, посадка жётская — но не смертельная. Хайнрих пропахал клювом сугроб, в следующую секунду он вскочил на ноги и посмотрел вверх — пегасы по инерции пронеслись вперёд, тут же заходя разворот.

— Полетим между деревьев, за мной! — Эхом отдалась команда фон Эирбурга. Фельсен быстро нашёл его взглядом и понял, что все в сборе. Сейчас им предстояло нечто более опасное, чем обычная посадка. Рыцари сорвались с места и полетели в метре над землёй, петляя между деревьями. Они приземлились в сосновом бору, так что это не представляло серьёзной задачи. Направление сейчас не играло роли, смысл был только в скорости и расстоянии. Сосны постепенно сменялись ельником, здесь лететь уже было нельзя. Хайнрих увидел, как чёрная точка слева спереди от него взмахнула крыльями и резко остановилась. Скорее всего, так поступили и все остальные и мощным движением крыльев заставил себя остановиться в воздухе. Подобный манёвр мог бы вывернуть наизнанку какого-нибудь лётчика, но не того кто летал в том возрасте когда иные не могут ходить.

Рыцари снова взглянули в небо: погоня куда-то делась, оттенок облаков сменился на более тёмный: они снова приблизились к наступавшему бурану.

— Пегасы думают, что мы продолжили двигаться на север. — немного запыхавшимся, но довольным голосом пояснил фон Эирбург. — А мы свернули на восток.

— Они знают о том, что мы посыльные? — Спросил у него фон Везер.

— Может знают, а может и нет. Какая нам разница? Укроемся от них в этом ельнике, лес и метель отвадят их сюда соваться.

— Насколько я знаю — эти язычники проходят какие-то там испытания чтобы не бояться летать в такую погоду. — Заметил один из рыцарей.

— Ну и пусть тогда летают сколько хотят. В такой метели им бы друг друга не потерять, не говоря уже о том чтобы найти нас. Ладно, довольно разговоров, за мной!

Грифоны двинулись вглубь леса. Идти было трудно, троп здесь не было, а те что были наверняка занесло снегом. Сапоги кавалеров проваливались в сугробы, еловые лапы и кустарник приходилось раздвигать передними лапами. Чувство направления терялось, приходилось прилагать усилия, чтобы не начать ходить кругами. Хайнриху не нравилось всё это, он не любил пешие прогулки, особенно по такому глубокому снегу. Рыцарь чувствовал, что постепенно устаёт, это его раздражало. Ему хотелось было поговорить с Герхрардом или кем-нибудь ещё, но сейчас всем было не до этого, все были напряжены и ждали появления опасности. Ветер усиливался, начинал падать снег, пажи о чём-то шептались между собой, тихо подбадривая друг друга. Они были молоды даже по сравнению с рыцарями — среди них были взрослые и опытные бойцы, были и совсем молодые юноши большей части из которых ещё не было шестнадцати. Кто-то из рыцарей предпочитал брать с собой профессиональных помощников и умелых бойцов, кому-то же приходилось таскаться с мелочью, "ставить на крыло", как любили говорить старые и опытные рыцари вроде Урлаха ап Сирода или десятника фон Крахенбрюка. Фельсен тоже когда-то был таким подмастерьем, но на его пажество не выдалось никаких серьёзных дел — только скучная монотонная служба на границе, молитвы, тренировки, стрельбы. Изредка им приходилось гоняться за какими-то очередными вооружёнными нарушителями, но среди кавалеров это вовсе не считалось чем-то особенным и важным.

Вдруг, Куно кого-то увидел, тут же приказав всем остальным замереть. Кто-то маленький и оборванный скрывался среди деревьев. Он не был вооружён, но это не значило, что он не был опасен. Фигура дрожала то ли от холода, то ли от страха, то ли от всего вместе взятого.

— Эй ты! Керн! — резко окликнул его фон Эирбург на сильно ломаном йезерградском. — Подойти ко мне, будешь бежать — застрелю. — Слово "застрелю" кавалер произнёс наиболее правильно, давая понять на чём делает акцент. Неизвестный, понимая что выбор у него невелик, всё же решил податься вперёд. Им оказался пони в потрёпанном серо-зелёном пальто. Кроме одежды при нём ничего не было. Рыцарь внимательно осмотрел его с ног до головы. Взглянул на своих подчинённых и заметил, что те так же смотрят на него.

— Убьём его? — Наконец предложил Везер.

— Зачем? — ответил ему Куно, одновременно с этим молча приказывая своему слуге взять жеребца на мушку. — Язычники хорошо знают эти места, может этот пони окажется хорошим проводником.

— Он выведет нас в западню. Кругом враги, брат десятник. Зачем ему верить? — Везер зыркнул на йезерградца так, что тот вздрогнул, его глаза забегали от одного грифона к другому.

— Не волнуйся, я знаю подход к таким как он. — Улыбаясь проговорил фон Эирбург.

— Показать нам хороший тропа на северо-запад от этот место. Показать — не убью, награжу золотом. Не показать — убью. Соглашаться, керн?

Тот закивал и пробормотал что-то на йезерградском. Куно улыбнулся, ему всегда нравилось когда кто-то подчинялся ему.

— Он согласен. Пойдём пока за ним. Всем быть на чеку — понятно?

— В такой чаще бесполезно следить за флангами. — не без досады заметил фон Фельсен. — Ничего не видно дальше тридцати шагов.

Десятник никак не ответил, проигнорировав замечание. Его молчание нужно было толковать как повторение приказа. Двадцать пернатых продолжили путь, на этот раз следуя за своим проводником. Тот действительно повёл их куда следует. Ели начали редеть, под ногами обозначилось некое подобие звериной тропки, проложенной чьими-то копытами. Усиливавшийся ветер заметал их, уже начиная завывать среди ветвей. С неба посыпался снег — те самые белые хлопья, только что залеплявшие хельквилльцам лицо, будто бы снова решили повидать их. Редкая погода могла вызвать столько злости, как эта. Прошлая зима была влажной, тёплой, с частыми промозглыми оттепелями. Погода в те месяцы тоже стояла совсем не лётная, но теперь Хайнрих вспоминал о ней только с тоскливой добротой, как муж в разводе вспоминает ушедшую жену. Любой грифон мог бы рассуждать о погоде часы напролёт, Хайнрих же не любил о ней говорить. Он любил о ней думать. Скоро они снова взмоют в это неблагодарное, омерзительное декабрьское небо, полетят передавать приказ начальству, обладавшему не менее "приятными" качествами. Дурацкая, кровавая, тяжёлая работа. Как раз для таких как он. Лес нависал, лес шумел, тесно посаженные деревья и кусты рисовали странные и пугающие образы, вокруг завывала тишина, и эта тишина казалась хуже самого сильного грохота. Рыцарь не заметил, как насторожился. Мысли отошли на второй план, обострилось восприятие. Сейчас он мог бы различить цвет глаз у пони в трёх километрах от него, но проклятый лес не давал ему увидеть что-либо дальше сотни метров. Проклятый, проклятый лес...

Они вышли на небольшую поляну посреди леса. Метель уже вступила в свои права чуть более чем полностью. Однако, вскоре она отошла на второй план, ведь среди деревьев рыцари увидели серые шинели вражеских солдат. Они занимали позиции у деревьев и под ними, молча ожидая пока рыцари приблизятся. Йезерградец обернулся на рыцарей, потом посмотрел вперёд. Куно молча буравил его взглядом, его лапа тянулась к кобуре. Была ли это роковая случайность, месть или отчаянный акт патриотизма? Крестьянин уже навряд-ли думал об этом. Он вскрикнул и бросился от рыцарей наутёк. Фон Эирбург позволил сделать ему десяток шагов, а потом метко всадил жеребцу пулю в затылок. Падая тот перекувырнулся через голову, снег залила кровь.

Серые приближались, постепенно отрезая пути к отступлению. Опустив разряженный пистолет, Куно молча оглядел рыцарей и слуг. Кто-то из них ещё толком не понял, в какой переплёт они только что попали, кто-то машинально повторял под нос предбоевые молитвы, тщетно пытаясь сосчитать врага.

— Сколько у нас винтовок? — спросил Куно, вкладывая лапу в рукоять боевой шпаги. — Сколько у нас винтовок?!

— Десять! — Нетвёрдо ответил ему один из слуг.

— Сколько у нас мечей, пистолетов?!

— Десять! — Храбро и весело выкрикнул Фельсен, выхватывая своё оружие и взмахивая им.

— А сколько перед нами врагов?! — фон Эирбург обернулся к своим воинам, не обращая внимание на открывшегося неприятеля. В этот момент на них смотрели десятки ружей, но ни одно из них пока не решалось выстрелить.

— Многовато, сударь. — Посетовал фон Шварцеркелле, считавшийся в десятке вторым после Куно.

— Ну что, господа — "Встретив троих язычников я не побегу"? Или сдадимся на милость этой сволочи и расскажем им всё что знаем?! — Куно выхватил шпагу и взмахнул ей над головой. В его глазах читалось яростное отчаяние. Отрезанные от своих, в лесной глуши, почти без шансов выбраться и уцелеть во вражеской засаде. Наверху бушевала метель и поджидала погоня, спастись воздухом не было никакой возможности. — Я выбираю порубить их всех на гуляш! За мной! За Орден и Императора!

Фон Эирбург бросился вперёд первым, увлекая за собой остальных. Этот рывок стал чем-то вроде спускового крючка, вмиг вой метели разорвало десятком выстрелов, от кирасы Хайнриха с визгом и скрежетом отскочило сразу две пули. Рыцарь отступил на шаг, но в следующий миг сразу же бросился за остальными. Кто-то из пажей упал на землю, но большая часть следовала за своими господами, перехватив винтовки как подобие коротких копий. Враг ошибся с расстоянием. Первый и единственный залп потонул в визгливом крике хельквилльцев, ликовавших от чудесной силы своей брони. Готовы ли они были умереть? Скорее да, чем нет. Их готовили к этому с детства.

Фельсен наткнулся на двоих вражеских солдат, оба рефлекторно прянули назад, выкидывая ружья вперёд простыми заученными движениями. Хайнрих юркнул в сторону, уходя от одного удара и перерубая шею стоявшему слева неприятелю. Тот что стоял справа ткнул Хайнриха в нижнюю часть кирасы, но его штык соскользнул не причинив вреда. Второй пони увидел гибель товарища, его лицо перекосило, глаза стали похожи на большие блюдца. Рыцарь обратным движением разрубил ему кадык и оттолкнул от себя. Кто-то ударил его прикладом по голове: в глазах потемнело, тяжёлая дубина соскользнула с полушария шлема и упала на латный наплечник. Хайнрих ударил неизвестного крылом, потом обернулся в его сторону. Ударивший его солдат пытался встать и поднять с земли выпавшую винтовку. Фельсен со всей силы пнул его по уху — острый конец рыцарского сапога запачкался в крови, пони с глухим криком боли упал на бок.

"Тереза!" — Проорал Хайнрих, радуясь победе. Но на место павшего встало трое других. Один из них был офицером — два пистолетных выстрела отскочило от грифонской кирасы, сбивая чёрную краску и оставляя небольшие вмятины. Пони хотел было направить пистолет врагу в лицо, но Хайнрих рванулся прямо к нему и заколол его прежде чем тот успел среагировать. Кто-то из врагов ударил штыком в сочленение: бок пронзила боль. Трёхгранная игла проколола двадцать пять слоёв пуха и сукна задев плоть. Хайнрих стиснул клюв и не проронил ни звука. Кавалера начинала заливать ярость. Второй штык полетел ему в лицо, рыцарь схватил дуло винтовки латной перчаткой и мотнул его в сторону, схватил солдата за горло и бросил на острие меча, вогнав его в неприятеля по самую рукоять. Пони заорал, потом захрипел, когда кровь хлынула из его рта и ноздрей. Где-то оставался третий — Фельсен не без усилия выдернул меч из убитого и обернулся на того, кто нанёс ему укол. Тот пугливо выставил, сделал несколько неуверенных шагов назад. Рыцарь подался вперёд — жеребец бросил винтовку и побежал прочь. Язычники что-то кричали друг другу, их язык чем-то отличался от йезерградского. Рьекоградцы? Депонийцы? Бакарцы? Мало ли имён у этих варваров?

Справа от Хайнриха раздался грифоний визг: Герхарду фон Воллену всадили штык в лицо, его паж корчился на земле с пробитым животом. Тут и там на снегу чернели убитые рыцари и слуги, они дорого продавали свою жизнь, но врагов было слишком много. Казалось, что они только прибывали, что их всё становилось больше и больше. "Давай Фельсен! Вперёд!" — Фон Везер отстреливался из пистолета, от его нагрудника рикошетили пули. "Где твой слуга?" "Ему выворотило кишки, не протянет дольше пяти минут. Где твой?" — Хайнрих осмотрелся по сторонам: Сеппа нигде не было. Времени беспокоиться об этом не было так же. "Может быть, он уже в лучшем из миров." "Жаль! Славный был мальчуган. Таких не судят строго!" — Везер быстро пошёл вперёд, Фельсен последовал за ним, оглядываясь назад. Им быстро преградили дорогу: с десяток солдат выскочили на них, норовя обступить со всех сторон. Где-то впереди послышался крик фон Эирбурга: он то ли поражал кого-то, то ли был поражён сам. Вокруг него судя по всему ещё кто-то дрался, но в той стороне становилось тише и тише с каждой минутой.

— Мы остались одни. — Сказал он Курту, левой лапой доставая кинжал и готовясь к схватке.

— Ну, помяни Борей усопших! — Прорычал ему брат-рыцарь, заряжая пистолет и вскидывая его для выстрела. Он не успел нажать на спуск, пуля пробила ему колено и он с проклятьями осел на землю. Фельсен закрыл его собой. Кольцо штыков смыкалось. Против десятка не мог выдержать даже он. Рыцарь поднял меч и намотал плащ вокруг кинжала. Он не надеялся, о надежде тут не было и речи. Три удара поразили его в грудь, один соскользнул по нащёчнику его "рачьей спинки". За жалами винтовок не было видно врагов — они прятались за ними как старинные копейщики за пиками. Куда бы он не сунулся — везде его били, норовя оттолкнуть назад, и только полудоспех спасал воина от тяжёлых ранений. Фон Везер пытался подняться и прикрыть его спину, но с такой раной от него было ещё меньше толку. Смелый, достойный кавалер из очень хорошей семьи, его ровесник и духовный брат погиб на чужом снегу, заколотый толпой врагов. По крайней мере, о спасении его души уже можно было не беспокоиться. Фельсен грязно выругался и метнулся вперёд. Жители Марок были набожным, но малограмотным народом. Кабачные обыватели, а иногда даже богатые и образованные купцы иной раз мешали божбу с чернейшей руганью. Хайнрих презирал такое отношение, поэтому между молитвой и проклятиями он всегда делал чёткий и осознанный выбор.

Фельсен поднял лапу и уколол одного из врагов в глаз. Удар вышел не смертельный, но его было достаточно. Кто-то накинулся на него сзади и схватил за горло, но грифон перекинул его через себя, кто-то из солдат подался слишком далеко вперёд и получил удар мечом по голове. Фельсен вертелся волчком, отражая выпады. Его глаза наливались кровью, бок саднил, одежда в том месте уже пропиталась кровью. В какой-то момент, воин не успел увернуться и кто-то резко и быстро нанёс ему удар прямо в неприкрытый кирасой живот. Штык распорол белый кушак и вонзился в грифона чуть ли не по самую мушку. Хайнрих не сразу почувствовал боль — сначала пришло тупое мерзкое ощущение, которое трудно описать тем, кто сам не переживал подобного. Рыцарь опустил оружие, но когти продолжали машинально его сжимать. Солдат, проткнувший его, выдернул винтовку и отступил на шаг, рыцарь едва удержался на ногах, широко расставив их.

Вдруг он встрепенулся, заорал и бросился на жеребца. Тот подался назад и подставил под удар ружейное ложе, Хайнрих ударил по винтовке мечом, сблизился с солдатом и со всей силы всадил в него дагу. Один удар, второй, третий, грифон бил снизу вверх, превращая потроха в кровавую кашу. На него набросились со всех сторон. Удары сыпались на голову, плечи, торс — он игнорировал боль, травмы, не отворачиваясь и не защищаясь, вместо этого бил сам, со всей силы, насмерть. Одному Фельсен снёс голову, другому одним ударом перерубил позвоночник, третьего выпотрошил ударом в живот. Чей-то штык пробил ему бедро, чей-то тяжёлый удар вышиб дух из лёгких. Один язычник вцепился в его крыло, другой попытался вырвать меч из лапы, но тут же получил удар кинжалом в ухо. Через минуту схватки Фельсен почти весь был залит чужой и своей кровью, он продолжал драться за троих, рубя всё вокруг, не различая перед собой ничего, смертельные удары казались ему жалкими пощёчинами. В какой-то миг наступила тишина. Вокруг него не осталось живых, никто больше не нападал на него, никто не отдавал приказов. И всё же, кто-то смотрел на него. Он не видел их, его глаза застилала кровавая пелена. Рыцарь хрипел, из его рта выбивались клубы пара. Кровь стекала по одежде и доспехам, снег валил сверху, закручиваясь в причудливые спирали.

— Кто... Следующий?.. — Хайнрих скривился и поднял перед собой окровавленный клинок. Лапа слушалась плохо, оружие показалось рыцарю непривычно тяжёлым. Никто не ответил ему, вой метели разносился вокруг, перекрыв собой все остальные звуки. Мысли путались в голове, он больше не мог стоять на ногах. Мир смешался и разбился вдребезги, а потом наступила глухая тишина.

Глава V: Вражеские пределы.

"Летом 728-го года в семье грифонского императора родился мальчик. В честь этого был устроен пир и праздничный молебен. Кайзер собрал всех придворных на смотрины, дабы показать дворянам нового наследника. Вокруг птенца сновали слуги, гувернантки, стройной очередью к нему подходили господа в дорогих одеждах, хвалили его за крепость и отцовский взгляд. Взгляд у Гровера был действительно как у отца — холодный, бесчувственный, такой, каким смотрят орлиные чучела со стен гостинных. Он не плакал и не смеялся, гром фанфар не оглушал его. Он смотрел на господ и слуг одинаково, ведь для него они все были слугами. Он не начал смеяться и через год, когда его мать, оставлявшая его на попечение нянек и кормилиц, навещала сына по ночам, не начал и через четыре года, когда окреп и впервые встал на ножки. Он рос мрачным, угрюмым и озлобленным, уроки ему не нравились и даже семейные чувства были ему чужды. Однажды, юный кесарь спрятался в закоулке тёмного коридора, по которому ходил один из гвардейцев — высокий алмазный пёс, покрытый латами с ног до головы. Гровер подставил ему ногу, солдат запнулся и упал на пол с жутким грохотом. И лишь тогда Гровер начал смеяться и смех его был похож на скрежет, каким перекрикиваются вороны. Солдат разозлился на наследника и был за это казнён, а новая забава стала любимым развлечением Гровера. Его отец ходил в походы, его солдаты разоряли города и делали его империю богатой, а Гровер ловил и калечил кошек, издевался над придворными, а когда ему исполнилось четырнадцать — повадился палить из пистолета в ворон и галок, водившихся в дворцовом саду (с тех пор они там не водятся). Отец знал об этом и не беспокоился, ведь его собственная юность прошла в междоусобицах и разбойничьих набегах.

На склоне лет Гровер Первый добился многого: Аквелия, Вингбардия и другие грифонские страны принесли ему присягу, земли Йезерграда были разорены, народ Вартая превращён в крепостных для грифонских панов. Но император старел и слабел, и пусть в старости он был крепок — смерть всё же была близка, и он понимал это. К тому времени его сын уже вырос в крепкого мужа. О нём говорили как о красавце и хитреце, но душой он был чернее ночи. Дворяне боялись его, ведь он не любил их за то, что те распоряжались своей землёй без его ведома, народ же пугал им своих детей перед сном. И вот, когда Гровер Второй вступил в свои права, его аквелийские вассалы взбунтовались против господина. Аквелийцы были богатыми, честолюбивыми и не хотели видеть на престоле того, кто их не уважал. Они собрали войско, но Гровер разбил их и сжёг до тла Аквилу — их столицу. Многих дворян он казнил, многих подверг пыткам и изгнанию, а его солдаты награбили столько золота и серебра, что могли бы больше никогда не брать в свои когти оружие. В довершение всего, император решил взять в жёны аквелийскую принцессу Гвизельду. Ходили слухи, что та трижды пыталась отравить его, а потом умерла, рожая ему наследника. Но Кесарю было безразлична и смерть супруги и недовольство дворян — он неделями не покидал своего дворца, пребывая в тоскливой злобе. Стоило ему взглянуть на висящую на стене карту и увидеть на ней Речные земли — как он замирал, и стоял так часами, не позволяя никому к себе подойти. Он считал свои гигантские доходы, собирал у себя маршалов и коннетаблей, выезжал перед войсками. Наконец, он решил устроить пир, где во всеуслышание объявил о том, что хочет вторгнуться на Речную землю. Эта страна была богата и полна трудолюбивым народом, но что сильнее всего беспокоило его, так это то — что она не была ему покорна..."

Отрывок из исторического романа, написанного Рьекоградским автором в середине 10-го века и приобрёл широкую популярность благодаря забавному сюжету и патриотической направленности. Позже подвергся серьёзным нападкам, считавших произведение недостоверным с точки зрения исторических фактов.

"Молодой император с юношества отличался острым умом, природной храбростью и глубоким уважением к рыцарскому обычаю. В свои молодые годы Гровер II считался опытным поединщиком и одним из достойнейших кавалеров Герцланда. В 23 года он стал командиром рыцарской роты и прославился как отчаянный рубака, первым приходившим на поле боя и последним уходивший с него. Там где его отец более полагался на дипломатию, своих подчинённых и подавляющее превосходство сил — там Гровер II брал умениями полководца — дерзостью, храбростью и решительным напором. Когда Гровер I скончался, его сыну уже было немало лет, он уже был опытным и состоявшимся политиком, и взойдя на престол тут же начал закономерные для своей эпохи преобразования, а именно — централизацию государства через усиление бюрократического аппарата. Аквелийские герцоги, недавно побеждённые его отцом и недовольные своим униженным положением, восстали против занижения своих прав и горько поплатились за это, лишившись куда большего, чем могли бы лишиться прими они изначальные условия. Война в Речноземье так же была спровоцирована и со стороны речных пони, ведь те атаковали подконтрольные Империи территории. Гровер II, полностью осознавая тяжесть военного предприятия, но так же понимая выгоды, которые он может заполучить в случае успеха, решился на самую грандиозную авантюру в своей жизни..."

Отрывок из предисловия к биографии Гровера II за авторством Альберта Кони — видного герцландского учёного-историка, начавшего свою работу в годы правления Гровера IV. Несмотря на некоторые недостатки в его научных работах, сочинения Кони продолжали считаться основой для исторических трудов более поздних поколений.

С вечера до глубокой ночи в небольшом, но уютном помещении кабака пограничного городка Штагенрока не затихала громкая болтовня, звон кружек и раскаты пьяного хохота. Толпы офицеров, денщиков, среднего и малого начальства стекалось сюда ночь за ночью, проходя через кабак как полноводная бурая жёлто-бурая река, какие, как пишут в книгах, текут в далёкой Кирии. Одни приходили, потом уходили и на их место приходили другие. Красивая и статная грифина разносила стаканы по столам, пока кабатчик, мурлыкая от счастья, подсчитывал прибыль и беседовал с трапезничающими близ него посетителями. "Бурые" были лучше чем "Серых", им хотя бы было чем заплатить. Хотя и в те недолгие дни, когда у него гостила шумная компания язычников, он тоже не терпел особенных убытков. Предпочтения у йезерградцев были немного другие, иногда они перепивали, но такие проблемы можно было решить с помощью офицеров, если конечно те сами не становились жертвой зелёного змея, благо грифон неплохо изъяснялся на разных языках — такова была профессиональная необходимость.

— Когда всё это началось в городе было, прямо скажем, кисло. — с упоением рассказывал он паре необычных гостей. Оба были чейнджлингами, оба с интересом его слушали, периодически прикладываясь к местной настойке. Офицеры пили её маленькими рюмочками величиной с напёрсток, но всё шло к тому чтобы хозяин поставил им более вместительную тару. — Стрельба, грохот, пули свистят...

— Ну, это понятно. — Спокойно ответил один из них, одетый в серо-зелёный китель на котором блестели серебристые погоны.

— Хорошего мало. — Поддакнул второй, одетый в чёрную униформу с точно такими же знаками отличия. Он казался пернатому скромным и компанейским, наверное из-за своей более простой одежды.

— Соглашусь. Лично для меня ничего страшного не произошло, но и без крови тогда не обошлось. Чей-то дом разрушили, кого-то ограбили, а то и убили. Мы городок небольшой, для нас даже пьяная драка — трагедия. А тут вдруг солдаты, пушки — на кой чёрт мы им сдались?

— Всё дело в дорогах. — улыбнулся более презентабельный офицер. — Солдаты же не могут ходить по лесам и кочкам, им нужна дорога. Нынче война такая — если к вам ведёт дорога — значит к вам обязательно когда-нибудь придут. Не одни, так другие.

— Ну, хотя бы заработаю на вас что причитается. — немного подумав, проговорил хозяин кабака. — Здесь всё-таки никогда спокойно не было. У нас тут уже было всякое году эдак в седьмом, да и до него тоже. То одни забредут, то другие, то тех постреляют, то этих. Помнится, в седьмом году пришли эти, как их, реформаторы что-ли...

— Реформисты может быть? — Захотел было поправить его серо-зелёный офицер.

— У нас в батальоне их прозвали каркающей пехотой. — Хмыкнул второй перевёртыш. Никто не понял его юмора.

— Да, они. Устроили погром, побили пошняков, кого-то даже повесили. Потом пришли вартайцы, ну, красная вартайская армия, так они себя называли.

— Понятно, понятно. Знаем таких.

— Пришли, побили наших жандармов, а их у нас тогда был с десяток, не больше. Обвешали ратушу красными флагами, оставили тут отряд. А потом им кто-то донёс что сюда идут солдаты нашего графа и они дали заднюю. Ушли под вечер, а мы за ночь флаги убрали — от греха подальше, а то подумают ещё. Эти вроде как никого не повесили, ну, кроме флагов конечно. Может быть не хотели, а может быть не успели, чего не знаю — того не знаю. Знаю, что когда сюда Йезерградцы пришли, то вешать стали частенько. Солдат у них много, верёвки, кажись, тоже в достатке. У нас ведь раньше как было — есть за что наказать, но некем или нечем. А у этих всё при себе — вот и начали они наказывать...

— Йезерградцы те ещё злюки. — закивал второй чейнджлинг. — Воюют хорошо, получше некоторых.

— А что теперь, господа хорошие? — кабатчик посмотрел на гостей с тревожным любопытством. — Вы их получается прогнали, а потом и дальше пойдёте?

— Ну, тут уж как пойдёт. Выбьем их из войны, заставим платить контрибуцию. Может быть и вашему городу что-нибудь да перепадёт.

— Хотелось бы, чтоб перепало. Могли бы и лучше жить, если уж на то пошло.

— Все хотят чтобы им перепало. Поэтому народы и воюют между собой. — Снова усмехнулся чейнджлинг в простой униформе. Его серо-зелёный товарищ задумчиво кивнул.

— Ладненько. Может быть вам рюмочки побольше, господа офицеры?

— Изволь, а то мороз жуткий!

— Да уж, подмораживает нынче. Раньше было потеплее... — Хозяин подошёл к своему столу и взял с него две более крупных рюмки. Обычно подобное проворачивала официантка, но на этот раз он решил выразить приязнь к своим гостям. Он поставил чейнджлингам тару побольше и оставил их впокое. Они недолго думая наполнили рюмки и опрокинули их.

— Что думаешь об этом всём, герр майор? — Обратился к Агриасу его старый знакомый, с которым они вместе прилетели в Грифонию. При распределении он был приставлен к одному из танковых полков, где он был советником и инструктором. Они оба были в звании майора, но между ними было одно весомое различие — товарищ Агриаса напрямую и по-настоящему руководил танковым батальоном, не ограничиваясь одними лишь советами и рекомендациями. Если Агриасу пришлось уживаться с прожжёнными, закоснелыми ветеранами, то его хороший знакомый легко вил верёвки из призывников, недавно выпустившихся из Гриффенхеймского училища и ещё слабо понимавших, что такое армия, не говоря уже об экзотическом роде войск, в котором им предстояло служить. Каринкс гонял свою паству и не стеснялся учить их уму-разуму, если это было необходимо. Его уважали, его любили как учителя и командира. Агриас не сильно ему завидовал, считая что они оба делают свою работу, просто каждый по своему.

— О чём именно? О войне? — спросил Агриас, чувствуя как алкоголь развязывает ему язык. — Да вот приключилось тут со мной кое-что. Помнишь, что преподавали в академии на втором курсе?

— "Основы противодействия вражескому магическому воздействию." В жизни никогда так не высыпался.

— А мне вот это помогло. Я, понимаешь, столкнулся разумами с Виттенландским единорогом. Хотела она, видишь ли, приказать мне убить всех моих коллег, а потом самому застрелиться.

— А ты?

— А я её послал.

— И как же ты её послал? — Танкист растянул весёлую улыбку, герцландцы в бежевых куртках, сидевшие за соседним столиком, обратили на разговор внимание и стали внимательно слушать.

— "Ваша мать была хомяком, а от отца несло бузинными ягодами.", — Многозначительно проговорил цу Гардис, мягко намекая, какие именно выражения он использовал. Кто-то за соседним столом хохотнул, настроение танкиста тоже пошло в гору.

— И это помогло.

— Как видишь — более чем.

— Ну, стало быть, эти единороги — не такие страшные черти, как их малюют наши пернатые товарищи.

— Может быть, но не для тех кто из лекций по магической защите помнит только то, как отлично он спал. Говорю тебе как офицер офицеру — не воспринимай это как шутку или фронтовую байку. Подумай об этом серьёзно.

— Ну, это правда, Агриас. Нам единороги пока не попадались. А вот повоевать нам удалось очень даже неплохо. Прорвали их фронт, разогнали их тылы. Но знаешь что — будь у них хоть немного хороших противотанковых пушек — то нам пришлось бы туго. Танков они боятся как огня, но одно дело бояться танков, когда ты ничего не можешь им сделать, а другое — иметь пушки, бетонные бункеры, громадные, мать их, противотанковые ружья на полозьях — и всё равно бояться танков.

— Вспоминаешь Олению?

— А как же. Я помимо Олении ни в каких особых делах не участвовал.

— А Аквелия? Разве вы не были в Аквелии?

Танкист задумался, что-то тщательно припоминая. Наконец, он отрицательно помотал головой.

— Да, было дело и там. Но наш полк стоял в резерве, долго решали применить его или нет. В итоге решили не применять. А потом было уже поздно.

— Красивая страна с прекрасным населением. Я там чуть не погиб, причём дважды.

— Был бы у тебя танк или хотя бы бронемашина — не рисковал бы лишний раз.

— В танке можно и сгореть.

— Можно, если дурью маяться. Хороший танкист всегда найдёт способ покинуть машину. У меня механик-водитель — редкостный верзила даже для грифона, а вылезает быстрее всех. И ведь даже крыльями не цепляется — вот же прыть!

— Они все проворные как кошки. — заметил Агриас, пересказывая коллеге свои наблюдения. — И рост им в этом не помеха. Но слушай, давай поговорим немного о другом. Что думаешь обо всей этой свистопляске?

— То, что положено уставом. — усмехнулся танкист. — Повоюем с месяцок, управимся до весенней распутицы.

"И опять эта мысль... Почему это так похоже на самообман?"

— А мне, знаешь ли, паршиво. — признался Агриас. — То ли погода такая, толи дела мы делаем какие-то странные.

— Беспокоят союзники?

— И они тоже.

— Да-а, они всех беспокоят, эти орденштадцы. — согласился с товарищем Каринкс, тёзка старого подчинённого Агриаса, стоявшего у него под командой на протяжении Весенней войны. — А вот их, кажется, всё устраивает. Кому не нравится когда их проблемы решают за них? Речноземье теперь стоит за Эквестрию, видимо поддались на уговоры старой ведьмы Селестии. Нужно показать им, что они ошиблись. А все эти ребята в чёрном будут делать то, что мы скажем, ведь их жизнь сейчас в наших копытах. Это ли не хорошо, товарищ? Я не понимаю чего тут можно беспокоиться. Если думаешь, что здесь глушь — то ты наверное забыл как было в Олении.

— Королева Кризалис ожидает от нас многих вещей. — Агриас потупил взгляд и уставился в столешницу. — Впрочем, как и от Герцланда.

— Это точно. Королева никогда не ожидала от нас того, что мы не могли бы сделать. Так что — не волнуйся, товарищ. Давай давай ещё по одной.

Цу Гардис кивнул. Чейнджлинги наполнили рюмки и снова опрокинули. Агриас почувствовал, что с него уже хватит. Танкист же выглядел так, будто пил не водку, а простую воду.

— Да-а-а, неплохо нам воюется, а? Очень даже неплохо, я бы сказал.Мы столько трофейной выпивки, что хватит на ещё пару кабаков как вроде этого. Всё раздарили, перепало и Хельквилльцам. Пойло, прямо скажем, такое себе, но всяко лучше технического спирта.

— Пьянство убивает. — Менторским тоном проговорил Агриас.

— Мы и не пьянствуем, у нас за это розгами секут.

— А у нас, помнится, за это заставляли стоять по стойке смирно и наизусть читать устав.

— Это в одиннадцатой-то дивизии?

— Ну да. Могли ещё оставить без завтрака. Телесные наказания — они ни к чему.

— Смотря для кого. Национальные особенности-с.

— Кому как, кому как. — Покивал Агриас. Разговор по какой-то непонятной причине переставал ему нравится. Тёплая компания старого знакомого вовсе не мешала ему, но вот сама тема и то, как он общался... Что-то в этом было не так, с чем-то среди всего этого майор не мог согласиться. Танкист казался ему самонадеянным и излишне весёлым. "Может быть и я был таким года эдак три назад?" — подумалось цу Гардису. Алкогольный дурман и витающие в душном помещении клубы табачного дыма мешали ему хорошенько поразмыслись об этом ощущении. Это всё вызывало смертное желание выйти наружу, а потом хорошенько выспаться.

В кабак почти вбежал грифон в бежевой куртке и одетой поверх шарфе кепи. Он не стал вытирать обувь, снимать куртку и тратить время на подобные мелочи — он быстро пошёл прямо к их столу. Каринкс увидел его краем глаза, тут же резко встал и дождался момента, когда денщик подойдёт и приложит когти к козырьку своей кепчонки чтобы отдать салют одновременно с ним.

— Доложить! — Скомандовал танкист.

— Техника стоит в полной готовности, экипажи и ремонтная команда отужинали и спят. Штаб в порядке, всё собрано, готовы выступать точно по времени.

— Какое у нас время, ординарец? — Так же строго и взыскательно спросил чейнджлинг, не поминая подчинённого ни по имени, ни даже по фамилии.

— Четыре часа утра пятнадцать минут. — Срок выдвижения. На подъём и предпоходную подготовку уйдёт не больше двадцати минут.

— Отлично. Идём точно по графику. Вольно, ординарец. Разрешаю вам приступить ко сну. Утром вы должны быть во всеоружии, вам это понятно?

— Так точно герр майор! — Отчеканил денщик. Каринкс кивнул ему и смеясь подмигнул Агриасу. Тот смотрел на эту сцену и что-то неприятно покалывало его в сердце. "Это всё проклятая кабачная гарь." — подумал офицер и встал из-за стола.

— Мне пора, Каринкс. Кажется, я уже начинаю дуреть от этого места.

— В таком месте как Грифония сложно не одуреть, товарищ. Имей это ввиду.

— Я имею это ввиду с самого первого дня здесь, герр майор. — Смеясь в ответ парировал Агриас. Офицеры дружно отправились на выход. Снаружи было холодно, снег лежал сплошным серо-синим пологом, оседая пухлыми горками на покатых крышах домов. Где-то на улице чернели развалины, жёлтым светом горели огоньки патрулей. Город казался мёртвым и покинутым, а его скромный размер только усиливал это неприятное ощущение. Это было не вражеское поселение, население должно было встречать их как освободителей, но то ли его осталось слишком мало, то ли оно придерживалось несколько иного мнения на этот счёт. Мирные жители не казали носа из своих дворов и подъездов, Агриас уже слышал историю о том, как за отступающими йезерградцами ушло множество мирных пони, проживавших здесь. Они оставили несколько центральных улиц пустыми и бесхозными, теперь в их домах квартировала имперская пехота. Чейнджлинг не раздумывал о причине или правильности подобного поступка, но его коллеги из 4-го Кронского восприняли это не без оптимизма и доли юмора. "Скупые грифоны заставили бы нас платить, а пони просто взяли и оставили нам всё своё добро бесплатно!" — в своей странноватой манере подметил Цеткин. — "И после такого акта милосердия кто-то ещё хочет унижать и истреблять этот скромный и достойный народ?!"

— Ну Агриас, хорошо поговорили. — Выдохнул чейнджлинг, смотря на бледный и иссохший серп луны, тускло сиявший на подёрнутом облаками небе.

— Да, неплохо. — кивнул чейнджлинг, полной грудью вдыхая свежий морозный воздух. — Спасибо тебе. Хорошо что ты цел. Береги себя.

— Ладно, поберегу. — танкист рассмеялся. — Нас все берегут — "Не ходите туда, не делайте это, берегите технику." — Это всё можно понять, и тебя я тоже понимаю. Мы водим очень дорогие цистерны набитые по крышку отменно обученными и образованными существами, рискующими при этом погибнуть смертью хуже многих. Мы завидуем пехоте, а вы завидуете нам.

— С тех пор как мы разнесли к чёрту те танки под Эстскугом — я не завидую танкистам. — Признался Агриас.

— Это хорошо. Зависть — это большой грех, ты знаешь об этом? А знаешь, что у нас в полку есть священник? Наш полковник хотел было убедить начальство не приставлять священника к танковой-то части, но там наверху упёрлись и теперь с нами ездит поп. Не в танке конечно, но всё равно ездит. Я на него кошусь и он на меня косится, живём так уже три года.

— Ваш фельдкурат пьянствует? — Просто ради интереса спросил цу Гардис.

— Нет, ни капли не принимает. Всегда отказывается и других наставляет о том, чтоб знали меру. Танкисты от него плюются. Говорят что молодой больно, глупый, говорят что ему надо было на селе птенчат грамоте учить, а не околачиваться в армии. Я в этом ничего не понимаю и в дела эти не лезу. Мы с ним даже словом не перекинулись. Ни разу. Слышал я такое, что иной священник может и командира подменить при надобности — но наш не из таких, совсем не из таких.

— Понятно. Наш в этом смысле будет поавторитетнее. Солдаты над ним подшучивают конечно, но в целом уважают. Наш фельдкурат ведь и на передовой сражался, в его возрасте это почти подвиг.

— Небось со шпагой наголо?

— Со шпагой наголо.

— Ну ясно. Нашим офицерам шпаг не положено. Ходил правда слушок о каком-то фон-бароне который шпагу с собой в танк потащил. Так когда этот танк из пушки аквелийцы шлёпнули — шпага-то поперёк люка и встала. В итоге ни барона, ни шпаги, и танк выгорел так что один каркас остался. Хочется верить что это всё-таки байка, никому ведь не пожелаешь подобной гибели.

Каринкс примолк и полез за портсигаром. Темы для разговора закончились, пора было расходиться восвояси.

— Ладно, бывай. Не будь дураком, как тот фон-барон. — Агриас приятельски хлопнул танкиста по плечу, они по-чейнджлингски отсалютовали и советник при 4-м Кронском пехотном полку, быстро соскочив с крылечка, торопливо потопал к своим.

— Не мухлюй Йозеф, я же всё вижу. — Спокойно и будто бы совсем не обижаясь на знакомого проговорил Карл, переложив трубку с одной стороны клюва на другой.

— Извини, Эрстфедер. Тебя не проведёшь. — Кивнул Йозеф, служивший денщиком у Айзенкопфа. Грифоны сбросили карты и начали играть заново. Ставок никто не делал, игра шла на чистый интерес. Йозеф хотел было предложить игру на щелбаны, но Карл оказался против и Йозеф пошёл на попятную. Они сидели на том углу стола, который был ближе остальных к раскочегаренной металлической печке. Убранство комнаты было пугающе пустым, будто у прошлых обитателей было достаточно времени чтобы собрать весь свой скарб и смыться подальше от этого города. Мебель стояла пустой, с потолков свисали освежёванные абажуры с выкрученными лампочками и снятой с каркасов тканью. Герцландский штаб придал этому месту немного уюта, но в в этом не было особого смысла, ведь завтра утром предстояло выступление и марш.

Тут в дверь вошёл Агриас. Оба пернатых тут же вытянулись по струнке, карты полетели на стол.

— Как идёт игра? — Поинтересовался майор у захваченных врасплох денщиков.

— Хорошо, господин майор. — Уклончиво ответил Карл, забыв о шулерстве своего коллеги.

— Вот и славно. Карл, всё готово?

— Так точно, господин майор.

— Ты сам?

— Я тоже готов, господин майор. До отбоя ещё есть немного времени, вот мы с Йозефом и сидим тут.

— Ладно, хорошо. Я уж думал что вы пошли в кабак.

— Да ну, этого нам ещё не хватало. — Йозеф скривился, видимо вспоминая что-то неприятное. — Тратить казённые деньги на местное пойло. Лучше быть трезвым.

— Твоё дело. — Кивнул Агриас. Интенданты Цеткина как правило оказывались на месте задолго до остальных и по сути являлись чем-то вроде разведки. Обычно они первыми узнавали какого качества в округе алкоголь, много ли кабаков, публичных домов и прочего подобного. В Аквелии это вызывало зависть, но не здесь. Далеко не здесь.

Чейнджлинг вошёл в свою комнату, разделся до исподнего и лёг в кровать. Сон быстро настиг его — всё вокруг погрузилось в темноту. Сновидений на этот раз не было, и чейнджлинг был только рад этому. Он устал, ему надоело видеть дурацкие и омерзительные сновидения, которые периодически посещали его. Со дня той стычки с волшебницей прошло уже достаточно времени, он быстро поправлялся от нанесённого ей вреда, но с того времени он не мог избавиться от странного чувства непонимания и неопределённости. Он впервые почувствовал настоящую опасность, спасение от которой зависело только от его самого. Да, он победил — но какие на это были шансы? Он должен был быть готов к этому, он должен был перенести эти трудности с гордо поднятой головой, но почему-то сейчас чейнджлинг чувствовал себя более слабым и расстроенным, чем раньше. Это совсем не нравилось ему, а окружающая действительность вовсе не способствовала избавлению от подобных ощущений.

Утром чейнджлинг проснулся с небольшим похмельем. Голова болела, хотелось пить. Агриас быстро достал из-под кровати бутылку с эссенцией и сделал из горлышка пару глотков. Ощущения прошли как не было. За дверью уже стучали сапоги — он проснулся позже обычного. Видимо, Карл тоже куда-то делся, не ждать же ему пока его господин продерёт глаза. Странное дело, ведь раньше чейнджлинг вставал куда раньше, чем Эрстфедер. Чейнджлинг вытер голову и лицо мокрой тряпочкой, оделся и вышел из своей комнаты. Там начиналась уже ставшая рутиной процедура: штабные выносили чемоданы с документами и оборудованием на улицу. Их сапоги грохотали по лестницам и половицам, работая получше любого будильника. Снаружи всё тоже пришло в движение: колонны бурой пехоты шли по улицам, направляясь на восток. Батальон за батальоном, полк за полком, герцландцы покидали территорию Орденштата, направляясь в йезерградские пределы.

Агриас поздоровался с Цеткиным, тот сказал что начальник штаба и полковник час назад уехали на совещание к командиру дивизии. Штаб должен был собраться самостоятельно, чем в общем и занимался.

— Как выспались? — Поинтересовался Цеткин, явно проспавший как раз столько, сколько ему требовалось.

— Хорошо выспался. Спасибо за вопрос. Эрстфедер тут?

— Да, отнёс всю вашу поклажу в ваш автомобиль, а потом принялся помогать штабным. Зря вы так скромничаете, господин советник. Эрстфедер — отличный носильщик, может таскать на себе всё, что придётся.

— Помню, первые года полтора он носил с собой большой мешок со всяким скарбом. Сковородки, котелки, бельё...

— Так и надо. Для полевой работы такой мешок незаменим.

— Но у меня ведь не полевая работа, господин интендант.

— Может и не полевая, но ведь и полковой обоз с вами не всегда рядом. Знали бы вы, как неприятно мне каждый раз выписывать из вашего посольства форму чейнджлингского пошива. Может быть вы всё-таки переоденетесь в нашу?

— Не могу, тогда я предам Отечество. — Агриас иронически сверкнул глазами, Цеткин улыбнулся, но совсем не весело.

Полк поднялся, построился и выступил. Собирались неторопливо: дома в Штагенроке были очень неплохими по сравнению с тем, чем приходилось довольствоваться в окрестных деревеньках. Война в такие моменты принимала странный облик. Она выглядела так, будто её не вовсе не было. И только развалины вдоль дороги напоминали о том, что вокруг творится что-то непотребное. Солдаты весело шли, оставляя городок за своими спинами. Впереди начиналось голое поле, посреди которого длинной грядой тянулись холмы, на которых в старину, да и в более поздние времена стояли дозорные сторожки. Их чёрно-серые остовы виднелись и до сих пор, разрушенные то ли новой войной, то ли чьей-то предательской халатностью.

Полк миновал холмы и остатки пограничного КПП и вышел на бывшую нейтральную территорию. Фронт продвинулся уже очень далеко, и все дороги без исключения были задействованы для переброски войск. Отсутствие железной дороги между странами являлось палкой о двух концах: речноземцы медленно наступали, но их враги, ничем от последних не отличаясь, наступали так же медленно. Приняв участие в оборонительных боях Кайфенбергского сражения, 4-й Кронский и вся дивизия фон Кирхе не перешли в наступление. Танковые и мотопехотные части, переброшенные на восток по железнодорожным путям, атаковали язычников на флангах и лишили основные силы йезерградцев возможности эффективно сопротивляться. Местность сложная, лесисто-холмистая, язычники не смогли эффективно подстроиться под эти обстоятельства и тяжело за это поплатились. Их подразделения могли держать порядок только на просеках и вдоль дорог, но стоило загнать их в лес — и на незнакомой местности солдаты теряли ориентиры, начинали блуждать и паниковать. С герцландцами и хельквилльцами (которые так же в этих местах ни разу не были) была та же ситуация, но на их стороне была внезапность, численность и танки, способные валить деревья и прокладывать пехоте путь. Поучаствовали в разгроме и части SG, которых Каринкс обозвал "каркающей пехотой". Ударные части поддерживали технику не вызывая особых нареканий. Не мудрено — их ведь набирали из лучших, пусть и в ущерб остальной армии. В итоге фронт был прорван и откатился далеко на восток, а некогда грозная йезерградская группировка оказалась разбита и рассеяна среди Лангешвердских лесов. По сравнению с Аквелией успех казался ошеломительным. Но на празднование не было времени, ведь нужно было наступать, и чем быстрее — тем лучше. В итоге передовые силы союзников уже были на территориях Йезерграда и Депонии, а они вынуждены были их догонять.

Агриас ехал на табельном автомобиле вдоль полковой колонны. Шины скользили по обочине, но водитель был спокоен, ведь ехал с довольно низкой скоростью. Дорога обещала длиться довольно долго. Пейзаж вокруг был достаточно однообразен — поля, холмы, среди которых иногда виднелись руины и трухлявые брёвна брошенных деревень; леса, не подступавшие к дороге ближе чем на версту и серое-пресерое небо, сквозь которое тускло пробивалось белёсое негреющее солнце. Не было слышно ни рокота орудий, ни гудения аэропланов — только монотонный треск и хруст тысяч, тысяч и тысяч шагов марширующей колонны. Часы шли долго, тяжело, примкнутые штыки придавали строю грозный вид. Солдаты шли бодро только первые часы, потом они начинали уставать, из-за этого шаг постепенно сбавлялся. Агриас сам был ветераном подобных маршей, по сравнению с чейнджлингами грифоны ходили быстрее, но марш-броски почему-то всегда занимали у них больше времени. В одиннадцать часов пошёл снег: красивое, меланхоличное зрелище, описанное в стольких книгах и на стольких картинах теперь вызывала у всех злобу и раздражение. Снег шёл не то сухой, не то мокрый, вместе с ним пришёл холодный ветер, напоминавший дыхание какого-то гигантского ледяного великана, спавшего далеко на востоке. Что-ж, тогда Агриасу хотелось побыстрее добраться до него и приказать Краппу расстрелять эту сволочь из своих пушек!

К полудню снег ещё не перестал. До привала оставалось часа три, но солдаты уже начинали ворчать и грешить на судьбу, на начальство и на всё вокруг. В родном Герцланде даже снегопады казались какими-то другими, какими-то более спокойными, тихими. Здесь же любой снегопад мог привести за собой целую бурю и оставить после себя сугробы величиной с двухэтажный дом. Водитель Агриаса вскоре уже не мог ехать по обочине и вынужден был пристроиться в хвосте обоза. Вперёд вышел взвод солдат из батальона Оствальда: все были вооружены лопатами и принялись за работу с таким остервенением, что смогли бы заменить собой парочку бульдозеров. Тем временем тыловики ломами и лопатами помогали запряжкам выбираться из снега. Кто-то толкал, кто-то тянул, кто-то подбадривал всех отборной руганью. На их арьергард набрёл авангард шедшего сзади полка. Полковник Цапфель лично поехал в штаб шедших позади и договорился с ними о координации работы. Через три часа снег стал чуть пореже. Часы показывали уже середину дня, грифоны отставали от графика, но не так сильно как могли бы. Нужно было сделать привал, солдаты выдохлись ещё сильнее. Благо, они наконец дошли до какой-то деревни.

Деревня была крупной и до недавнего времени наверняка считалась хорошим и зажиточным селом. Разумеется они были здесь не первыми. На поверку оказалось, что в селе уже развёрнут склад снабжения и пересыльный госпиталь какой-то хельквилльской дивизии. Неподалёку от этого села было другое, где ремонтировали вышедшую из строя технику. Полковник воспринял это спокойно, командирам же это скорее не понравилось: "Опять эти проклятые орденцы." — сетовал фон Оствальд. — "Таким как они нельзя доверять не секунды!"

Но делать было нечего. Вокруг немного таких же удобных мест как это, и орденцы навряд-ли хотят уступать его. Полк остановился в этом месте на некоторое время, достаточное пропустить вперёд шедший позади полк и выдвинуться вслед за ним. Этого времени должно было хватить чтобы пообедать и привести себя в порядок.

— Всё указывает на то, что эта языческая страна пытается прогнать нас прочь, и знаете что, господин Агриас, мне кажется, что её намерения более чем серьёзны. — Агриас и Адриан фон Таубе шли по сельской улице к дому, предназначенному для штаба полка. Адриан сбивал перчаткой снег, его красивое офицерское кепи выглядело очень странно из-за налипших на неё белых комьев. Через шаг или два он пытался отряхнуться, но у него это не очень получалось.

— Ну, у нас по крайней мере есть лопаты. — Агриас выглядел куда бодрее коллеги. Подобная погода была ему привычна.

— Спасибо герру Цеткину! — Воскликнул фон Таубе.

— Спасибо герру Цеткину. — Кивнул цу Гардис. Чейнджлинг заметил, что командир 2-го батальона плотно замотался в шарф, оставив на лице только маленькую глазную прорезь. Он был одет даже слишком тепло, зимняя погода никогда его не радовала. До дома было ещё далеко, у них на глазах рисовалась обычная картина тылового быта. Солдаты разгружали вчерашнюю колонну, где-то в запряжки укладывали раненых. Госпиталь занимал бывшую сельскую аптеку на правой стороне улицы. Там постоянно кто-то толпился, по мере приближения к нему становились слышны стоны раненых. "О них не стоит волноваться, если они дожили до тыла." — Подумал Агриас, когда мимо них проехало несколько запряжек со свежими ранеными. Эти запряжки выглядели необычно: на них сидели грифоны в простых чёрных куртках домашнего пошива, не похожих на военную форму и не имевших знаков отличия. Адриан почему-то уставился на них, видимо вспомнив что-то неприятное и недавно произошедшее. Его взгляд долго скользил по лицам, мелькавшим в повозках, пока не замер на чём-то одном. Таубе резко остановился, его взгляд стал жестоким и холодным.

— Герр майор? — Агриас вопросительно посмотрел на грифона. — Вы как? Всё нормально?

— Всё нормально, господин Агриас. — глухо, будто бы не своим голосом проговорил майор. — Просто мне кажется, что сегодня я совершу самый идиотский поступок в своей жизни.

Медленно, но верно наступал вечер. Шедшая позади 4-го полковая колонна тянулась медленно и понуро, её марш обещал затянуться до ночи. Это значило, что у Адриана было достаточно времени чтобы провернуть дело, которое в миг схватило его так, что он не мог сопротивляться ему никакими правдами и неправдами. Он был здесь, этот чёртов бешеный пёс был здесь и он должен был остаться здесь навсегда. Майор спокойно расположился в выделенном для него помещении, после чего с десять минут глядел в окно, наблюдая за госпиталем. В здании не хватало места, часть раненых снесли в небольшой флигель, видимо отстроенный для хранения лекарств или чего-то наподобие. "Кто же расщедрился отстроить такой замечательный дом? Даже в некоторых городских районах нету подобного." — Мелькнула отвлечённая мысль. "Наверное местный помещик или кто-то наподобие. В этом чёртовом краю помещики повсюду, почему язычники должны иметь другой порядок?"

Вскоре Адриан знал, что его цель находится во флигеле. Неизвестно что врачи хотели с ним сделать, впрочем это сейчас его и не волновало. Если он не сделает то что должен, то что может случиться потом? Фон Таубе понимал, что совершает безумный поступок, но разве не безумцам так часто улыбается удача?.. Майор покинул помещение, вышел из дома и быстрыми шагами направился к цели. На него не обращали внимания либо вовсе не замечали, ведь вокруг уже опускались сумерки. Грифон резко перемахнул через аптекарский забор и, прижимаясь к стенам и минуя окна, двинулся к флигелю. В небольшую пристройку было два входа. Один соединял их главным зданием, другой был чёрным. Дверь в него не была заперта, ведь ей обычно пользовались чтобы вносить внутрь раненых. Сейчас никто этого не делал и никто здесь не дежурил. Тихо ступая по снегу, фон Таубе вошёл внутрь. Флигель был маленьким и тесным, здесь могло поместиться не больше трёх или двух тел. Вообще в госпитале было не так много раненых, как могло бы быть. Потери были не так уж велики в последнее время. Так или иначе, сейчас во флигеле лежал только один раненый, и Адриан быстро узнал его. Он лежал, завёрнутый в одеяла и смотрел на него своим обычным взглядом орлиного чучела. Он был в сознании, иначе и быть не могло. По его лицу было заметно, что он потерял много крови, но самих ран не было видно под одеялом. Адриан понял, что нервничает. А правильно ли он всё обдумал? А есть ли в этом смысл вообще? О Борей, неужели он сейчас действительно сделает это? Пойдёт против полка, против приказа, против того чему клялся на знамени...

Майор щёлкнул курком пистолета и замер в задумчивом молчании. Его враг продолжал сверлить его взглядом. Понимал ли он что происходит? Может быть, ему осталось жить не больше суток и к утру он уже отойдёт? Нет, такие сволочи живут долго и счастливо, такие сволочи могут пережить почти всё угодно...

Майор направил пистолет на лежавшего в кровати Хайнриха фон Фельсена, но пока не решался нажать на спуск.

— Что вы тут делаете? — Вдруг сбоку послышался чей-то голос. Таубе всего передёрнуло, и он так и не смог понять почему резкое усилие не заставило его выстрелить. Он повернулся к говорившему и увидел юношу в чёрной куртке. Он узнал его. Это был тот самый паж, свидетель их тогдашней дуэли. Он был удивлён происходящим, но держался со всей доступной ему решимостью. На его боку висела шпага, в одном из сапогов виднелся бинт с характерными тёмными пятнами: парень где-то отморозил ногу.

— Иди отсюда прочь. — Коротко и едко прошипел Адриан, невольно убирая пистолет в кобуру и оборачиваясь на пажа.

— Нет. Я никуда не пойду, пока вы находитесь здесь. — Твёрдо проговорил слуга и сделал шаг по направлению к герцландцу.

— Твой хозяин пытался убить меня. И наверняка попытается убить меня снова. Если ему плевать на законы, то и мне не зазорно плевать на них, верно?

— И всё же, я не позволю вам исполнить ваше намерение.

— Я убью тебя за полторы секунды. — Не подумав бросил фон Таубе и тут же пожалел о том что произнёс.

— Пусть. Но вы этого времени хватит чтобы вас успели схватить. Повторяю, господин офицер — я не позволю вам исполнить ваше намерение. Я чудом вытащил его из беды, я не хочу чтобы какой-то напыщенный имперец пустил на смарку все страдания которые мне пришлось претерпеть.

— В жизни бывают огорчения, мальчик. Этот головорез перешёл дорогу слишком многим чтобы иметь право оставаться в живых.

— Вы просто обижены и напуганы, господин офицер, а ваши оправдания не стоят и ломаного гроша. Мой господин, рыцарь Хайнрих Рупрехт Райнер фон Фельсен достоин жизни. Может быть не больше вашего, но это не отменяет моих обязательств перед ним. Я поклялся защищать его. А вы, господин с уязвлённой честью и подорванным самомнением, типичный герцландский индюк. Вы купаетесь в богатстве, но воете о том что вам чего-то не хватает. Рыцари Хельквилла живут в настоящей бедности и нам не до того чтобы считать оставшиеся у нас деньги. Вы сражаетесь за жалование, мы сражаемся за обещание оного, вы шлёте солдат на гибель, а сами боитесь смерти, мы же встречаемся с ней постоянно и если того требует необходимость — готовы погибнуть. Мы такие потому что нас разоряют и предают те кому мы обязались служить верой и правдой. И да, насколько мне известно, мой господин уже давно не держит обиды на вас за тот случай, поэтому вы в добавок ещё и поступаете как трус.

Адриан не сразу понял, что ему следует говорить. Паж изъяснялся очень чётко и ясно, и пусть его слова о бедности и трусости совсем его не трогали и не уличали, с каждым словом юноши намерение фон Таубе становилось всё менее решительным. Да, он поступит очень бесчестно, и даже не потому что замарает себя. Этот проступок ляжет пятном позора на весь полк, это может вызвать тяжёлые последствия. Майор вспомнил последний разговор с фон Цапфелем: тот был почти в ярости, а его гнев значил для Адриана многое.

— У вас есть семья, сударь? — продолжал паж. — Сомневаюсь, ведь на том вечере вы вели себя как повеса и развратник. У моего господина есть жена и дети, впрочем вас это не волнует, верно?

Адриан молчал. Он не знал, что сказать в ответ. Грифон молча застегнул кобуру, посмотрел на раненого, лежавшего так же неподвижно и продолжавшего сверлить его взглядом. Почему он молчал? Может потому что был слишком слаб, а может потому что не хотел вмешиваться в эту беседу.

— Ладно. — выдавил из себя майор. — В таком случае — до следующего раза.

И пернатый покинул помещение, плотно закрыв за собой дверь и будучи уверенным в том, что паж никому ничего не растреплет. Их дело пусть и являлось для всех секретом Полишинеля, но никто лишний раз не хотел распространяться о нём. В конце концов, Адриан почувствовал себя ещё большим идиотом, чем в тот миг когда идея пришла к нему в голову. Он не продумал очевидных вещей, да и на кой чёрт нужно было соваться в госпиталь, стрелять там из пистолета, ради чего? Ради какой-то идиотской обиды? Заслуживал ли рыцарь подобной судьбы, пусть и являясь при этом распоследней сволочью? Скорее нет, определённо нет. Но где-то под всеми этими мыслями и аргументами скрывалось тяжёлое осознание того, что вся эта свистопляска может кончиться только со смертью одного из них.

В комнате горела трофейная люстра, снаружи уже слышались окрики команд офицеров, строивших роты и батальоны. Привал затянулся на несколько часов, солдаты успели отдохнуть, отогреться и даже поесть. Снаружи закидывали костры снегом, нахлобучивали шарфы и кепи, здесь же пока что царила тишина.

— Я не философ, господин майор. — трескучим старческим голосом проговорил фельдукрат Фогелькац, тяжело опускаясь в кресло. — Мне трудно объяснить всё то, что вы мне рассказали. Колдовство — вещь опасная, его действие может не ограничиваться телесным вредом. Ворожба может повреждать рассудок, вызывать то, что врачи назвали бы душевными болезнями. После любого боя остаются шрамы, шрамы имеют свойство болеть и вредить задолго после их получения.

Чейнджлинг внимательно слушал священника. Обычно фельдкурат вёл себя странновато, что совместно с его склонностью закладывать за воротник производило не очень хорошее впечатление. Но когда он заговорил о магии — по его глазам стало понятно то, что он разбирается в вещах, о которых ведает.

— Странные это дела, господин фельдурат. Действительно странные.

— Почему это? — обнадёживающе улыбнулся священник. — Вы побывали в переделке, из которой имели все шансы не выйти живым. После подобных случаях конечно не сходят с ума, но чувствуют себя очень неуютно. Я знаю, что это за штука. Регулярная исповедь солдат — это не простое занятие. Поэтому мы, арктурианские жрецы, в каком-то смысле являемся воинами. Нам нужна твёрдость духа, чтобы облегчать ношу своей пастве. Мы сражаемся с их внутренним врагом — с их страхом и неуверенностью. А насчёт вас, господин майор, — фельдкурат встал и прошёлся по комнате. Его движения едва ли выдавали в нём преклонный возраст, — Вы не первый и не последний. Вы молоды, по-своему невежественны. Для таких как вы многое ещё в диковинку. Вы и Таубе — два оболтуса, прости Господи... — Фогелькац сделал длительную паузу, долго и протяжно глядя в тёмное окно, озаряемое снаружи мечущимися всполохами. — От себя скажу, что многие солдаты ищут спасение в вере. Вера и надежда спасает жизнь, и это не метафора. Император ожидает от нас многого, и несмотря на то что он — помазанник Божий, не всякий солдат может исполнить его приказ так, как это требуется. Я видел как лучшие солдаты ломались и сходили с ума, и это было задолго до того как все эти новомодные орудия убийства вошли в моду. Вы, чейнджлинги — рационализаторы, и для вас живое существо равно часовой машине. Вы боитесь того, чего не понимаете, а страх это прямая дорога к помешательству. Посмотрите вокруг — разве всё это может быть объяснено с точки зрения вашего ratio? Разумные существа достигли величайших технических достижений, открыли себе жизнь о которой их предки даже мечтать не могли — и всё для того чтобы уничтожить всё это, бросить в топку и прикрыть заслонкой пустопорожних оправданий? Это ли не безумие? Не это ли то самое время чтобы обратиться к вере, пусть даже за неимением чего-либо ещё? Мракобесие, темнота, суеверия — вы ведь наслышаны об этом, не так ли? Церковь боролась с этим задолго до всех этих хвалёных просветителей. Мы научили грифонов не рвать друг друга в клочья, научили их любить друг друга и познавать счастье жизни на свете Божьем. Мы построили крепкий фундамент, который не покорится безумию, пусть даже оно охватит весь мир. Этот фундамент — здесь, — грифон коснулся своего лба тремя когтями, — и здесь. — Он дотронулся до сердца. — И по этому мы никогда не уйдём по-настоящему. Здравомыслие, милосердие, совесть — это мы.

Агриас не знал что ему ответить. Разумеется, он не верил многому, что говорил Фогелькац, а его описания войны казались ему глупыми и преувеличенными. Старик умел убеждать, в этом была его профессия. Что-ж, может быть он и был в чём-то прав. Их беседа началась спонтанно, Агриас не ждал от него чего-то, способного как-то помочь ему. В прочем, он этого и не получил.

— Мудрые слова. — кивнул перевёртыш, не желая задевать того, кого всё-таки считал частью своего полка. — Я крепко о них поразмышляю, если на то будет время.

— Беседовал сегодня с местным священником. Пару часов назад они отпели троих мертвецов. Бедняг посекло осколками так, что те едва дожили до этого госпиталя. Недавно привезли новых раненых. Говорят, один из них рыцарь. Тоже страшно изранен. Отче готовился отпевать и его, но врач заступался и говорил, что кавалер выживет. Я не знаю, чем кончилась эта история. Эх, какие же они всё таки еретики — молятся на своём языке, думая что боги станут слушать...

Чейнджлинг понял, что фельдкурат более не в настроении разговаривать. Офицер отдал салют и удалился из комнаты в прихожую.

Глава VI: Приштиней.

"В последний раз мы видели Императора в половину второго дня. Он стоял в первых рядах Главной баталии вместе с остатками своей гвардии. Доспех государя был изломан многочисленными попаданиями пуль и вражеских наконечников, но Кайзер ещё находил силы стоять на ногах. В два часа началась главная вражеская атака: загрохотали пушки рьекоградцев, на нас обрушился колдовской огонь. К этому времени в Главной баталии оставалось немного орудий: почти все были потеряны в сражении. Неприятель окружил нас и наседал со всех сторон. Хельхеймский полк, в котором я служил капитаном, стоял по правую сторону от Кайзера напротив двух фальконетных батарей язычников. От моей роты осталось не больше шести десятков, моя кираса была пробита в двух местах, но мои раны ещё позволяли мне стоять и командовать в боевом строю. Вслед за обстрелом вперёд выдвинулись пегасы. Они быстрым рывком сорвали дистанцию и врубились в наши порядки, сминая и рубя пикинеров. Наша пушка окатила их картечью, но язычники накатили валом и этот выстрел не заставил их обраться вспять. Началась рубка: пегасы отскочили от нашей колонны, а потом ударили во второй раз. За вторым разом последовал третий. В перерывах между пегасьими атаками по нам бьют из пушек и мушкетов. Почти все стрелки в моей роте выбиты, пикинёры гибнут один за другим. Вскоре следует третья атака, а за ней на нас устремляется вражеская пехота. Пики против пик. Мой заместитель, трижды раненый ещё в начале сражения, гибнет от языческой пули. Мы уже не можем держать строй, углы нашего построения смяты, но отступать нам некуда и мы продолжаем драться, пока есть силы стоять на ногах. Я потерял Императора из виду, он остался сражаться где-то в гуще боя, вдохновляя всех, кто стоял подле него. Казалось, что бой длится вечно, меня несколько раз валили на землю и пытались взять в плен, но близость подчинённых не дала врагам сделать этого. Наконец, меня серьёзно ранили в лицо и оттащили вглубь строя. Там же я потерял сознание от упадка сил. Как я узнал потом — бой закончился через час после этого. Кронпринц собрал рассеянных врагом рыцарей и сумел ударить на окруживших нас язычников. В тот день погибло много знатных воинов с обеих сторон, среди них оказался и Император. Уцелевшие рассказывали о том, что он был в самом страшном месте сражения, что всякий кто подбирался к нему — погибал. Кто-то рассказывал, что его убили копьём, кто-то — что подстрелили из мушкета, уже к ночи того дня слухов накопилось великое множество домыслов. В тот день мы выстояли, но проиграли. В тот день мы лишились своего господина.

Запись грифонского офицера, датирующаяся следующим днём после битвы на Кольтсовом Поле.

Грохот, древесный треск, бессильный вой железа. Тяжёлая машина с шумом проваливается в заготовленную ловушку. К ней тут же бросаются поднимающиеся из снега фигуры в серых шинелях. Вокруг стрекочет бой, эхом перекликаются гвоздящие пулемёты. Где-то в отдалении залегает чёрная цепь, слева и справа виднеются другие танки: они беспорядочно бьют во все стороны, ломая деревья и кустарник. С ними немного пехоты: большая часть отстала, прижатая к земле внезапным огнём сидевших в засаде пулемётчиков.

Вот они подошли вплотную, из прорезей в башне в них пытались отстреливаться, но толку в этом было немного. Почти весь перед корпуса ухнул в большую волчью яму, и только боги могли вообразить, что сейчас творилось внутри громадины. Вот они уже у башни. Кто-то из солдат начал торопливо расстёгивать крючки шинели, пока остальные направляли дула в сторону башенного люка. Вот створки распахнулись, изнутри пахнуло гарью, спиртом и чёрт знает чем. Потом из круглого проёма появилась бурая перчатка, а в след за ней и голова в сбитой набок кепи. Когда из танка показался торс танкиста, йезерградец одним движением прыгнул на башню и накинул на неприятеля шинель. Всё произошло так внезапно, что грифон начал оказывать сопротивление только тогда, когда его уже прижало к земле двое солдат, а третий начал перематывать несчастного верёвкой. Остальной экипаж не заставил себя ждать, их встречали дула винтовок и пистолетов. Не желая бессмысленно расставаться с жизнью, герцландцы в лёгких бежевых куртках один за другим выбирались из машины и рассаживались на краю ямы-ловушки, в которую угодил их танк. Бой грохотал где-то вдалеке, его исход ещё не был решён, но для них всё, можно сказать, было кончено.

Сивко приказали их стеречь. Он был не против такого указания, пусть пленники и не могли не вызывать у него опаски. При виде их жёлтых глаз его копыто на спусковом рычаге начинало нервно подрагивать. Пятеро пленных болтали ногами, о чём-то переговариваясь. Сначала они говорили тихо, в полголоса, но поняв, что часовой не намерен их затыкать, немного осмелели. Ситуация, казалось, не сильно расстраивала их. Может быть они радовались тому, что уцелели или надеялись на то, что их освободят? Йезерградец почти не понимал их языка, но их тон был приподнятым, будто их и вовсе не брали в плен. Странно видеть врага в таком положении, когда он не просто не может навредить тебе, но и будто бы не хочет этого делать. Неужели они так сильно обрадовались тому, что их не прикончили на месте, что забыли обо всём на свете?

Бой продолжал рокотать. Судья по всему — их линия ещё держалась. Линия, если её можно было так назвать. Батальон Сивко рассыпался по лесу небольшими группами с приказом организовать засаду для вражеских танков. Лётчики и пегасы провели разведку и выяснили, что враг намерен срезать через лес и послал вперёд технику. Кто-то толковал, что цесарцы рвут к Понизаревачу, кто-то — что к Приштинею. Начальство же ничего им не объясняло, так как само ждало объяснений. Всё происходило быстро, сумбурно, вне всяких планов. Для Сивко было более чем справедливой характеристикой, ведь каких-то полмесяца назад он не подозревал о том, что его село сожгут, а ему самому придётся встать под ружьё и сражаться на передовой. Не подозревал он и о том, что передовая окажется на его родной земле...

Пони осторожно достал сигарету и закурил её, не спуская глаз с танкистов. Вскоре он понял, что они тоже не спускают глаз с него. Они смотрели не столько на солдата, сколько на папиросу, и взгляд у них был даже не молитвенный, а панибратский: поделись, мол, с нами. Всё равно вместе тут сидим. В колебании не было необходимости. Какая, в прочем, разница, с кем делиться? Может быть их завтра расстреляют где-нибудь у придорожной канавы, а может быть и не завтра, а через пятнадцать минут. Ни похорон, ни уважения, присыплют снежком чуть-чуть, и то забудут. Как-то так же убивали и его односельчан, так какая между ними всеми к чёрту разница? Сивко не чувствовал от них зла и не хотел делать зло в ответ, хотя ещё миг назад был готов стрелять по ним в упор, если те решат оказывать сопротивление. Не долго думая, солдат достал пачку во второй раз и успел поделиться папиросой с одним из танкистов, как вдруг из кустов на него вылетел табун бегущих. Это был его взвод. Впереди нёсся их лейтенант, за ним поспевали остальные. Видимо, их где-то прижали и теперь нужно было срочно отступать.

— Вучич, твою мать! За мной! — Рявкнул офицер, и рядовой, бросив всё, побежал за ним. Над ними уже свистели пули, врагу как-то удалось подобраться к их взводу близко и ударить по ним с удачной позиции. Вскоре к тому же самому месту врассыпную подбежала группа солдат в чёрных и бурых шинелях. Осмотревшись вокруг и отстрелявшись вслед отступающим, пернатые принялись высвобождать пленных. Сразу после поздравлений начались упрёки. Рослый крепкий офицер в чёрно-серебряной фуражке подошёл вплотную к пятёрке, после чего метким и отточенным щелчком выбил дарёную сигарету из клюва одного из спасённых.

— Это что ещё такое! — взревел он, разгорячённый и ещё не отошедший от пыла опасного броска вперёд и огневого боя с неприятелем. — Принимаешь подарки от врага, сегодня это — а завтра предашь и сбежишь к язычникам, растак Эир-Борея! Ты! — он ткнул в командира танка металлическим напёрстком военной перчатки. — Почему позволил своим подчинённым сдаться противнику!? Почему сдал танк врагу?! Почему...

— Отставить! — Рявкнул на него командир танка, глядя хельквилльцу прямо в глаза.

— Да как ты...

— Я старше вас по званию, герр подпоручик! Не сметь указывать мне что делать или я сообщу о вас куда следует.

— Это мне следует сообщить о вас куда следует!

— Какого рожна вы не сопровождали нас, почему позволили язычникам поймать нас в ловушку?! Вы — лошак, господин подпоручик, а ваш взвод — толпа чёрных крыс, которые боятся устаревших пулемётов и подставляют своих союзников!

Подпоручик SG сверкнул глазами и машинально потянулся к кобуре.

— Господа офицеры, имейте совесть! — осадил их подоспевший герцландский ефрейтор, шедший вместе со взводом орденцев. Танкист хотел что-то высказать и ему, но сдержался, не желая эскалировать конфликт. — язычники ещё там и они не выбьют сами себя из этого проклятого леса. Давайте лучше вломим им! — Его присутствие охладило пыл спорщиков и вынудил их замолкнуть. Танкист и штурмовик обменялись последними угрожающими взглядами, после чего их беседа подошла к закономерному концу.

Солнце проникало сквозь облака редкими тонкими лучами. Красивое зрелище, Прокопий любил его вне зависимости от места, где он находился. Вчера его гипс сняли, крыло ещё побаливало, но в целом было здорово. Пегасу повезло, что после стольких мытарств кости срослись правильно и не пришлось ломать их во второй раз. Перелом крыла — вещь очень неприятная. Ему повезло, что тогда он перенёс его в состоянии сильного шока. С мыслью о крыле невольно пришла и мысль о произошедших событиях. Астрапи вспомнил, как разминулся с Сивко.

В последний раз они виделись в Понизареваче, на призывном пункте близ городского вокзала. Они вернулись в город вместе выжившими из Шумы и солдатами Ерошевича. Как оказалось, туда стекались многие пострадавшие, ведь рыцари разоряли одно поселение за другим. Много кто из уцелевших записался в армию. Так же поступил и Сивко. Прокопия положили в военный госпиталь и держали там больше недели. Одно из худших воспоминаний в его жизни. Много тяжелораненых из разных частей и подразделений, говорящих на разных языках и происходивших из разных стран. Одного за другим их укатывали в операционную, откуда возвращались далеко не все. Некоторые кричали не столько от боли, сколько от страха и отчаяния. Слыша их, Прокопию было почти стыдно от того, что его травма была настолько глупой и незначительной. Военный госпиталь остался у него в памяти навсегда. Он не знал мест хуже, чем это. То вопли ужаса и агонии, то глухая, могильная тишина, прерывавшаяся периодическими всхлипами и тихими разговорами. Смерть витала в воздухе, скапливаясь в помещении как отравляющий газ. А во снах к гоплиту приходило холодное декабрьское небо и угрожающая чёрная точка, рассекающая облака.

Однако, всё это осталось в прошлом. Сейчас пегас стоял на стене старого крепостного бастиона и любовался видом на Гряйфкёниг — могучая река спала под ледяной коркой, напоминая гигантскую заснеженную дорогу. Отсюда река была видна целиком, когда-то со стены этой крепости смотрели пушки, державшие под контролем всякую живую душу, рисковавшую ходить по Гряйфкёнигу. Где-то там, на западе начинались владения их врагов. Казалось, что они далеко, но на деле они были куда ближе, чем хотелось бы. Сейчас крепость лихорадочно готовилась встретить врага, но пусть гарнизон и был достаточно крупным, но офицеры всё не могли найти между собой согласия.

— Мы завершили работы на отведённом участке, мои солдаты вымотаны от работы и им требуется отдых. — За спиной у Прокопия протопало двое высокопоставленных командиров. Реплика была произнесена по-рьекоградски, отвечали ему на йезерградском. Военные понимали друг друга легко не обращая внимания на языковые ограничения.

— Враг будет здесь совсем скоро и я не намерен давать подчинённым себе войскам ни минуты передышки. Сапёров и моих сил не хватает. Работайте!

Они остановились у него за спиной. Какое-то время оба молчали, видимо один остановил другого.

— Признаться честно, бан, — начал рьекоградец, — меня раздражает ваше отношение! Вы в курсе, что моих солдат обвешивают в провианте уже который день подряд? Это может кончиться плохо, так мы можем начать нести потери от истощения ещё до встречи с врагом.

— Не драматизируйте.

— Не замалчивайте правду! Вы здесь начальник, но я, между прочем, на том же ранге что и вы.

— И тем не менее в ваши права не входит критика моих решений, тем более если эти решения мне не принадлежат. Вы в курсе что недокармливают не только ваших сопляков, но и мой гарнизон так же? Меньше патрон, меньше снарядов, меньше еды — всего стало меньше! Надо затянуть пояса и работать до последнего, если потребуется — до смерти. Вам не следует критиковать меня в преддверии вражеской атаки, полковник! Иначе я имею право послать вас под трибунал.

— Чей трибунал? Ваш или республиканский?

— Коалиционный трибунал, полковник! Честно признаться, от вас одни проблемы. Главным оружием вашей нации всегда служили деньги, когда нет возможности откупиться — вы становитесь глупыми трусливыми нытиками, и подставляете этим остальных. Подставлять — национальная рьекоградская забава. Я говорю это вам как ваш непосредственный начальник, поэтому заткнитесь и идите выполнять мой приказ.

— Так точно, бан! За коалицию, бан! — Издевательски-глумливо проскандировал рьекоградец и пошёл в обратную сторону. Прокопий спиной чувствовал его недовольство и озлобленность. Такое настроение могло наступить само собой и зачастую являлось единственным, что было общего между солдатами и офицерами. С таким настроением нужно было бороться, но в Приштинейской крепости ему скорее потворствовали. Гарнизон был вовсе не маленьким, но состоял из различных лоскутов: отступившие части, переброшенные подкрепления, те части, что стояли здесь ещё до войны. Их было много, у них было общее руководство, но это не мешало им устраивать склоки, зачастую выраставшие буквально на ровном месте.

Недавно Астрапи узнал о том, как его рота ловила рыцарей к югу от Шумы. Он испытал немало эмоций слушая всё это, и сильнее всего его разочаровало то, что враг не был разгромлен. Их экатарх собрал силы из местных гарнизонов, раздал им указания и распределил свои силы так, чтобы следующая деревня стала для хельквилльцев смертельной западнёй. И рыцари явились, но они почему-то уже были готовы к бою и стычка с ними стоила экате дорого. Налётчики не смогли уничтожить важный пункт тыловых коммуникаций, но при этом им удалось уйти без особого ущерба. Знакомый Прокопия в красках описывал перестрелку, манёвры, но в общем всё это напоминало тот драматический момент, когда рыба срывается с крючка и бросается обратно в воду. Знакомый гоплит утверждал, что их подвели союзники, что из-за них они не смогли отслеживать врага. Виновата была и снежная буря, и направление ветра, и настроение воинов — всё у него было виновато, и всё он был готов проклинать. Прокопий разделял его чувства, он тоже злился на многое, но подобные доводы в его глазах скорее походили на оправдания. С другой стороны — в той драке они убили с десяток чёрных плащей и ещё примерно столько же их слуг, понеся при этом меньшие потери. Сильно досталось солдатам из гарнизонов: среди них были и убитые и раненые, но нимбусийцы не считали союзников за собственные потери. Разлад... Везде разлад и непонимание. По крайней мере, его эката ещё дружна внутри себя, и уж они-то точно не подведут друг друга.

— Кружит уже второй час. — К Прокопию подошёл один из его товарищей-караульных и указал копытом на едва заметную серовато-чёрную точку, летавшую высоко в облаках.

— Фотографируют. — С досадой проговорил Пегас.

— Как думаешь, а мы его догнать сможем?

— Ну сможем.

— А сбить?

— Не думаю. Опасно. Видишь какой он? У него два винта. Каждый винт как мясорубка, а мы ничем серьёзнее винтовок не вооружены. Тем более, мы не отрабатывали атаки на самолёты.

— На этой чёртовой войне часто приходится проворачивать что-нибудь новенькое. — Улыбнулся гоплит. Астрапи знал его, жеребец жил недалеко от родной горы Прокопия. Он ничем особенно не выделялся среди остальных. Разве что умел неплохо шутить, но на службе чувство юмора часто вырабатывается само собой.

— Только проворачивать будешь не ты, а тебя. Неплохой же фарш должен получиться, а, Грамматик?

— Сомневаюсь. Тем более, чтобы узнать об этом надо спросить какого-нибудь грифона или алмазного пса. С одними мы воюем, других я вокруг не примечаю. Как быть?

— Пока никак.

— Вот о чём я и говорю, Астрапи. Эта птичка уж очень раздражает, сбил бы её кто.

Но несмотря на замечания Грамматика, никто пока не торопился стрелять по вражескому самолёту. Его видели, на него глазели, кто-то громко приказал наводить на него ПВО, но в тот момент когда расслабившиеся расчёты уже начали наводить пушки, след разведчика простыл.

— И ведь скорее всего без бинокля. — Предположил Прокопий.

— Им бинокль нужен как линейка. Они с его помощью расстояние рассчитывают. Мне один йезерградец показывал грифонский бинокль.

— Где он его достал?

— Изволишь спрашивать?

— Ладно. Грифонский бинокль. И что он?

— Разлинован да исписан как чёртова логарифмическая линейка. Я от подобного ещё во время учёбы шарахался...

— А для кто-то с этим живёт и работает, представь себе. Те же артиллеристы, например.

— Или периэки. Кругом одни периэки, куда не плюнь. Даже грифоны периэки.

— Некоторые грифоны не периэки. Но они носят чёрные плащи и уничтожают мирное население.

— А ещё они водят нас за нос. — с досадой проговорил пегас. — Нет бы выйти драться по-честному!

— Для них это слишком дорогое удовольствие. Я слышал как один из них ворчал и ругался о лишней вмятине на своём доспехе.

— Да-а, странное время. А ведь раньше все эти князья, герцоги и императоры выходили в поле лично и отвечали за всё дело своей головой.

— Боятся повторить кое-чью судьбу.

— Может быть и боятся. Кто их знает?

Разговор сам собой сошёл на нет, уступив шуму. На пространстве перед ними мельтешили группы солдат, торопливо работая лопатами и кирками, насыпая землю в мешки и таская различные материалы. Пока одни работали, другие отдыхали прямо на месте, либо понуро возвращались в казармы-казематы. Самому старому бастиону Приштинейской крепости недавно стукнула вторая сотня лет. Новейшие укрепления отстроили за считанные недели перед войной. Некоторые из них ещё не имели электричества и вооружения, остальные же находились в той или иной степени боеготовности. Западное направление было перекрыто мощными ДОТ-ами и ДЗОТ-ами и большим количеством различных заграждений. Юг и юго-восток прикрывали лесистые холмы и наскоро возводимые линии укреплений. Местные селения в данный момент эвакуировались, дороги нужно было превратить в бурелом, но выделять на это силы пока не было возможности. Враг приближался с двух сторон и должен был быть тут как тут со дня на день. Командиры лихорадочно командовали, но подчинённые итак работали на пределах своих усилий. Часть сил было направлено на прикрытие города, часть сил пришлось рассеять на другие мелкие, но необходимые задачи. Ещё слишком многое нужно было сделать, а время убывало с чудовищной скоростью. Нимбусийцы при этом мало принимали участие в подготовке, ведь их определили в резерв и намерены были держать там до последнего. Экатарх обещал им, что скоро сюда подойдёт целый таксис гоплитов, но, судья по всему, их товарищи где-то задерживались.

— Противное это дело — ждать. — Наконец проговорил Грамматик. Прокопий молча кивнул, считая слова излишними.

— На данный момент, мы имеем в наших когтях новые директивы от высокого начальства... — Катеринский акцент генерала фон Эстеркорна вызывал раздражение почти у всех присутствующих. Генералы в бурых и серовато-чёрных мундирах стояли вокруг разложенной на полу карты местности. В толпе слышались тихие разговоры военных, почти все — отрицательного толка. Солидные пожилые мужи стояли здесь бок о бок с молодыми офицерами в вычурных кителях и фуражках с черепами. Были здесь и рыцари: точёные фигуры Урлаха ап Сирода и командира Катеринской роты фон Паппена напоминали восковые статуи каких-то исторических героев. Поседелые воины, казалось, действительно хотели сойти за статуи, лишь бы не выслушивать весь тот бардак, что происходил в этом месте.

— Сутки назад произошло очередное совещание Орденского генерального штаба и Гофкригсрата, окончательно определившее направления для ударов. Основной целью нашего корпуса вместе со всеми приданными нам силами является установление блокады йезерградского города Приштиней, а конкретнее — мощных фортификаций, расположенных к западу от городской черты. — Эстеркорн показал длинной указкой на схематически обозначенные районы укреплений, перекрывавшие все главные подступы к городу. — Приштиней — ключ к столице неприятеля — Йезерграду. Эти два города связывает железная дорога, способная обеспечить переброску войск на восток, что должно обеспечить успешный вывод Йезерграда из войны к началу весенних месяцев. Чтобы достичь этого успеха в срок, нам необходимо...

Агриас сдержал зевок. Генерал от инфантерии уже долго распинался здесь о различных вещах, и только сейчас он решил хоть как-то перейти к делу. Такие советы могли проходить часами и со временем превращались в нечто похуже самой омерзительной рутины.

— Протестую! — воскликнул молодой офицер в чёрном, носивший звание не ниже генерал-майорского. — Выбор данного района расценивается мной как ошибочный. Он полон просёлочных дорог и пересечённой местности, противнику не составит труда заметить нас и организовать против нас оборону.

— Неприятель в Приштинее слаб количественно и качественно. Если он рационально оценивает свои возможности, то он не будет рисковать силами вне укреплённой полосы. В обратном случае, какую бы удачную засаду язычники бы на нас не устроили — наше численное и огневое преимущество принудить их к отступлению или сдаче.

— Это приведёт к значительным потерям в личном составе с нашей стороны, ваше высокопревосходительство. Лобовая атака будет ещё более затратной, но местность перед Приштинейской крепостью довольно ровная и там достаточно дорог чтобы обеспечить снабжение войск боеприпасами и ...

— Ровная местность имеет преимущество не для нас, а для врага! — подал голос один из полковников дивизии фон Кирхе. Командир того самого эрдбейского полка, солдат которого Агриас поднимал вперёд поднятым пистолетом. В том бою офицер был ранен в глаз и теперь носил чёрную повязку. — А дороги никак вам не помогут. Язычники сделают всё возможное для этого, уж поверьте мне. В Аквелии стало кристально ясно, что на ровной местности пехота не имеет никаких шансов против вражеских укреплений, а лобовая атака губительна не только для отдельных солдат, но и для целых подразделений. Несмотря на всю трудозатратность, я поддерживаю план фон Эстеркорна. Пусть лучше пот сэкономит кровь, чем кровь сэкономит пот.

Начался короткий, но ожесточённый спор. Командиры приданных хельквилльских частей осуждали решение командира корпуса, справедливо опасаясь того, что союзники используют их как разменную монету. Полковник фон Цапфель в это время стоял в заднем ряду. Подле него был его сын Фридрих, чей полковник так же явился на совещание. Оба были немало рады встрече, оба разделяли комизм ситуации, оба выносили его со стоицизмом и спокойствием, терпеливо дожидаясь, пока будут вынесены конечные выводы. Военные советы не имели свойства затягиваться, но когда на них встречались противоборствующие интересы...

— Они боятся, что их пошлют в первой линии... — Сказал Фридрихсвоему отцу. Тот понимающе закивал.

— А ведь об этом даже речи не зашло.

— То, что хельквилльцев пошлют первыми — это кристально ясно. Командир корпуса — жёсткий прагматик и всем это известно.

— Посмотрим... Может быть наши союзники и смогут настоять на своём.

Дискуссия продолжалась ещё десять или пятнадцать минут. В конце концов, хельквилльцы примолкли, полностью капитулировав перед Эстеркорном. Его полномочия стояли выше их полномочий, спорить с ним было бесполезно, и этот факт сильно возмущал союзников.

— Итак, господа офицеры, я всё же решил оставить последнее слово за собой. — где-то за спинами и головами снова послышался надоедливый катеринский акцент. — Имея ввиду ваши замечания, я отдаю задачу наступления с юго-восточного направления дивизии генерала фон Кирхе. Хельквилльской дивизии будет отдан другой участок фронта, впрочем как и рыцарям. Основное наше преимущество заключается в том, что противник практически лишён укреплений на южном и юго-восточном направлениях. У него недостаточно времени чтобы это исправить. Наши силы прибудут на исходные намного раньше, чем язычники будут готовы. Как я уже выразился, время работает на нас, а что же до потерь в живой силе и технике... Их снижение ложится на командиров более младшего звена. Вы уяснили диспозицию?

Последовала серия утвердительных ответов. Условные обозначения на карте были сдвинуты так, чтобы в полной мере отражать план герцландца. Долгой осады не планировалось, крепость хотели ошеломить ударом с фланга. Агриас уже имел представление об этой задумке по той же причине, по которой его вышестоящее начальство знало об обстановке в Кронском полку. Он должен был оповещать командование о своей работе, докладывать о своих успехах и неудачах. Он впрочем и делал это, но из его докладов можно было узнать куда больше, чем казалось на первый взгляд. Это была очередная причина, по которой данный военный совет вызывал у него острейшее желание заснуть. План был хорош, но его следовало выполнять быстро, чётко, без промедлений, не затягивая его уточнение дольше необходимого. Грифоны часто поступали с точностью до наоборот. Вредная привычка, уж точно похуже курения.

Пройдя через битком набитую прихожую и выйдя на свежий мороз, Агриас, полковник и Фридрих отошли чуть в сторону от крыльца дома.

— Насколько я знаю, вашему полку немало везло последнюю неделю. — Проговорил Цапфель-старший.

— Это точно. — кивнул Фридрих. — Отсутствие перебоев со снабжением можно действительно считать везением. Патронный голод заразителен, мне кажется — скоро он перекинется и на нас.

— Верное замечание. Я недавно слышал, что даже в Аквелии уже начинаются проблемы со снарядами и боеприпасами, а там с подвозом намного лучше. — Ответил ему полковник, задумчиво глядя на утоптанную снежную тропинку.

— Тогда проблема не с только с подвозом, но и с чём-то ещё. — Заметил Агриас.

— В газетах наверное напишут, что виноваты пони и лично принцесса Селестия. — Невесело усмехнулся Фридрих.

— А что, звучит вполне правдоподобно. В такое не поверит только дурак!

Отец и сын переглянулись, между ними сверкнула искра взаимопонимания. Агриасу вспомнился его собственный отец, с которым у него были похожие отношения. Хоть что-то хорошее, в последнее время хорошие вещи довольно редко попадались ему на глаза. Вскоре Фридрих и полковник простились, перекинувшись несколькими короткими, но очень яркими словами. Чайнджлинг взглянул на своего коллегу и начальника, и ему показалось, что тот будто бы светится изнутри. Редкий командир был способен поднимать настрой одним своим присутствием. Даже такие страшные вещи как патронный голод, нехватка одежды и провианта в его устах не омрачали слух, а придавали уверенности в том, что это всё не более чем временные проблемы, которые рано или поздно решат. Иными славами — он никогда не паниковал сам и не давал паниковать другим.

Спустя несколько часов после этого совещания состоялся ещё один совет, но происходил он уже в полку. На дворе стояла ночь, батальоны расположили на постой в очередной захваченной деревушке. Солдаты обнаружили, что деревня полупустая. Как вскоре выяснилось — многие местные бежали от грифонов как от огня, прихватив с собой всё что можно быстро унести на себе. По округе распространялась слухи о грабежах, убийствах и поджогах. Селяне слишком хорошо понимали, что бессильны против захватчиков, поэтому принимали наилучшее решение — бежать, либо сидеть так тихо, как это только возможно. Штаб полка разместился в доме старосты, который не разделил всеобщей паники и решил остаться. Цеткин сначала решил отнестись к нему как подобает, но когда жеребец начал рассказывать о том, что у него нет еды чтобы кормить своих постояльцев — сразу же приказал провести обыск, и нашёл в закромах немало съестного. В основном это был хлеб и овощные закрутки, ведь пони не питались мясом. Майор фон Оствальд всегда питал слабость к маринованным огурцам, поэтому одна банка сразу же отправилась в штаб его батальона. Остальные припасы либо оставили на ужин, либо определили в продовольственный запас полка. Речноземцам осталось меньше четверти своих запасов, а староста получил строгий выговор от Цеткина. Он бы взял с него денежный штраф, но денег в деревне было немного, да и реализовать йезерградскую валюту было практически негде. Старший интендант остался в плохом расположении духа, возмущаясь тому, что местные были способны на всё вплоть до сжигания своих собственных домов, но не платить или помогать им. "Такое отношение доведёт до того, что их всех просто вырежут." Заметил один из его подчинённых, вспоминая взгляды некоторых хельквилльских офицеров на этот вопрос.

— Итак господа. Фон Кирхе получил приказ выдвигаться завтра утром — мы будем в первой волне наступления вместе с хельквилльской дивизией. Задача наших соединений — пересечь участок леса и занять позиции на высотах, удобных для артиллерийского обстрела Крепости. На данный момент задача такова. Айзенкопф — доложите о полученной вами информации. — Полковник стоял во главе стола, по правую лапу от него находился начштаба. Айзенкопф не присутствовал на совете в Корпусе, его задача была в том, чтобы получить информацию — фотографические снимки местности. К вечеру они уже были перенесены на бумагу и досконально изучены.

— Приштинейская имеет несколько колец обороны. — начал Айзенкопф, указывая на карту. Майоры, включая Агриаса, с интересом воззрились на неё. — С запада её прикрывают железобетонные укрепления, отмеченные как "Форт №1" и "Форт №2". Они перекрывают главные дороги, идущие вдоль Гряйфкёнига и сам Гряйфкёниг огнём своей артиллерии. С воздуха замечены закрытые позиции артиллерии тяжёлого калибра. Атаку с этой стороны должны будут осуществлять наши соседи из 8-го корпуса. За фортами располагается цитадель. Это старые укрепления, часть из них были построены ещё в 8-м веке. Так или иначе, в цитадели на данный момент располагаются мощные артбатареи, способные вести огонь во всех направлениях, в том числе и в нашем. Противник ведёт разведку регулярно и результативно, так что вражеский артобстрел — это то, с чем мы столкнёмся в любом случае. Цитадель со своей южной и юго-восточной сторон прикрыта линиями окопов и земляными укреплениями. Противник прекрасно осознаёт своё слабое место и понимает, откуда мы будем атаковать, поэтому делает всё, чтобы нам воспрепятствовать. С воздуха был замечена минимум одна вражеская застава в лесу, который нам нужно пересечь. Они намереваются превратить нашу хитрость в свою, заставить нас умыться кровью.
— И тем не менее, наша задача остаётся прежней, ведь так? — после небольшой паузы спросил майор фон Оствальд. — Как я вижу — нам выделен достаточно узкий участок фронта. Мы не сможем развернуть тут больше одного батальона, а остальные придётся построить в колонны в затылок друг к другу. Артиллерия, численное превосходство...

— Отметаются, господин майор. — кивнул фон Цапфель. — Пушки придётся вывести на передний край чтобы от них был какой-то толк. А это чревато многими последствиями, верно господин Крапп?

— Верно, господин полковник. — Кивнул Крапп, вспоминая бой у станции Ремье, в котором он получил ранение, потерял многих подчинённых и несколько орудий.

— В таком случае, можно рассчитывать на силы одной лишь пехоты. — Хладнокровно подытожил Крамер.

— Построим три роты от каждого батальона впереди и поведём вперёд в рассеянной цепи. Слева и справа нас прикроют, вражеские ловушки и засады можно будет преодолеть без проблем при должном внимании и бдительности. — Выдвинул своё предложение майор фон Таубе. Оствальд как обычно покосился на него, но на этот раз старый майор утвердительно закивал, ведь иной образ действий просто не шёл ему в голову.

— Герры офицеры, разрешите мне высказать своё мнение? Агриас поднялся со своего места. Все нехотя обратили внимание на него.

— Нам известен опыт чейнджлингских егерей, господин Агриас. — Предвосхищая слова советника заявил фон Оствальд.

— Вне всяких сомнений. — Кивнул майор.

— Вы предлагаете нам применить какой-нибудь чейнджлингский приём, господин Агриас? — С интересом спросил полковник.

— Я просто хочу немного скорректировать ваше решение. — вежливо, но твёрдо проговорил перевёртыш. — У нашей армии и у меня лично есть опыт войны в лесу и на сильно пересечённой местности. Лес разведан не до конца, это хорошо известно. Это значит, что перед основными силами было бы рациональнее послать пару-тройку команд разведчиков, чтобы те провели разминирование и демаскировали неприятеля. Леса в этой стране сильно напоминают мне Олению. Они холмистые и очень глухие, в таких лесах сложно поддерживать связь и руководить подразделениями более крупными чем небольшой отряд.

— Нам известно об опасности ведения боёв в лесу. Наш полк принимал участие в Эрдбейрском сражении во время Гражданской войны. Как вы знаете, сражение закончилось очень плохо для обеих сторон. Но, так или иначе, вы правы. Если лес является подготовленной позицией — то без разведки соваться туда смерти подобно. Я не думаю, что мы не додумались бы до этого без вашей помощи, но знаете — вы сэкономили нам время и силы. В своих указаниях господин фон Кирхе упоминал о том, что к этой проблеме нужен правильный и осторожный подход. Сомневаюсь, что мнение ваших коллег в других полках как-то отличается от вашего собственного.

— Вы скорее правы, чем нет. Нам это преподавали на учениях ещё давным давно. И пример Эрдбейрского сражения был разобран нами очень подробно. Как негативный пример, разумеется.

— Стало быть, вы уже учились на наших шишках ещё в то время, когда и помыслить не могли о том, что вас закинет сюда? — Ухмыляясь спросил фон Таубе. Агриас утвердительно кивнул. Остальные офицеры не разделяли веселья командира 2-го. Почти все принимали участие в том деле и слишком хорошо помнили его, чтобы позволять себе улыбаться при его упоминании.

— Лично вы в тот год могли набить себе шишку разве что выпав из люльки, господин фон Таубе. — спокойно, но с читаемым недовольством заметил командир 1-го. — А вот ваш батюшка там был, и проявил себя очень достойно.

— Упокой его Борей... — Фон Цапфель потупил взгляд и покачал головой. Он явно не хотел вскрывать эту тему, впрочем как и Адриан, чьё лицо так же стало пасмурным и грустным.

— От нашего нынешнего расположения до леса всего девятнадцать километров. Согласно приказу фон Кирхе, дивизия должна развернуться и подойти к опушке к полудню. Времени на сон немного — до четырёх часов утра. К началу светлого времени суток дивизия должна развернуться и быть готовой к действию. Так как полки на данный момент растянуты по двум дорогам в походных колоннах, то это может занять и больше времени.

— Главное, чтобы нас в этот момент не подвергли артобстрелу. — Весомо заметил Крамер.

— Трудно выдумать что-то хуже, чем это. — согласился с ним фон Оствальд. — И ведь наш советник не поможет нам с этим от слова никак. Придётся рассчитывать на удачу.

— Так точно, господин майор, так точно. Но вы ведь никогда не были против этого, верно?

Экатарх явился к воинам за час до полуночи. Его вид оставлял желать лучшего. Нимбусиец казался сильно уставшим и порядком раздражённым, но не выдавал этого.

— Воины. У нас появилась новая задача.

Чуть меньше сотни пегасов в исподних туниках сидела в неком подобие круга. Они уже собирались приступать ко сну, как им объявили об общем собрании. Была бы это какая-нибудь рьекоградская или йезерградская часть, приказ донесли бы до них только поутру. Лучше ли это было или хуже — никто особенно не задумывался. Таков был порядок — приказ нужно донести сразу же после того, как он получен.

— Времени на подготовку не осталось. — продолжал Экатарх, стоя перед подчинёнными. — Противник наступает с юга и комендант крепости принял решение выиграть ещё один день и задействовать нас как мобильный резерв. Наша задача — разбить передовые отряды неприятеля и задержать наступление вражеской армии. Нам помогут йезерградские пегасы Перовича, нам так же будут выданы телефонисты для вызова артиллерийского огня из крепости. Я понимаю, что вам вовсе неприятно это слышать, но скорее всего будут потери. Нам придётся столкнуться с сильным врагом и разбить его мы не сможем, но у нас всё ещё есть возможность расправиться с вражеским авангардом. На нашей стороне ландшафт и выучка. Грифоны озверели, они пресытились насилием и грабежом и теперь надеются на лёгкую победу. В нашей истории уже был случай, когда мы одержали над ними верх не имея численного превосходства.

Почти все в помещении сразу вспомнили о том, о чём говорил сотник. Почти пятьсот лет назад их предки остановили грифонское войско при Фермопонях, заплатив за это собственной жизнью. То сражение дошло до них из чужих свидетельств, ведь из того похода никто не вернулся. Прокопий тяжело вздохнул, вспомнив тот день, когда впервые прочитал об этом. Союзники тогда дрогнули и бросили их один на один с катеринцами, может быть экатарх говорил это всё намекая на то, что их друзья по коалиции так же ненадёжны? Не хотелось в это верить. У простых солдат намного больше общего друг с другом чем у их высокого начальства. Он общался с Сивко, Радованом — разве пони вроде них могут дать слабину? Разве могут они ненавидеть кого-то сильнее, чем тех кто нанёс им непоправимый вред, оказался причастен к гибели тысяч и тысяч их сограждан, земляков? Астрапи казалось, что солдаты сломаются намного позже, чем их нерадивое начальство, не способное вынести ответственность борьбы за свою страну. Рьекоградцы ругались с йезерградцами, намекали на то, что их присутствие на этой войне является лишним — но разве они не понимали, что уничтожив Город на Озере грифоны придут к ним?

Сон в эту ночь был в два раза короче. Ещё затемно пегасы поднялись в небо и вылетели на юг, занимать позиции. Через час, когда стало посветлее, вслед за ними вылетели йезерградские пегасы. Они были немного хуже обучены и плохо ориентировались в ночной темноте. Перович командовал полнокровным эскадроном, насчитывавшим около двухсот штыков при пулемётах и каком-то количестве винтовочных гранатомётов. У нимбусийцев тоже были пулемёты, но они оказались захвачены и приведены в негодность рыцарями когда те ворвались в Шуму. Их потеря были восполнена из крепостного арсенала. Модель у оружия была почти той же самой, отличаясь лишь парой особенностей, делавших транспортировку по воздуху более утомительной задачей. Телефонистам в свою очередь пришлось двигаться по земле. Разматывать проволоку в воздухе было настолько глупым решением, что о нём даже никто не задумался. Провод бы просто повис на верхушках деревьев, наверняка порвавшись бы во множестве мест и сделав бы сообщение со штабом невозможным. Несмотря ни на какую гордость, нимбусийцы понимали, что от поддержки артиллерии зависит их выживание. Лес и поле перед ним уже были хорошо пристреляны, поэтому о корректировке не было смысла сильно беспокоиться.

Эката затемно добралась до своей позиции, заготовленной для засады ещё вчера днём. Позиция находилась на небольшом пригорке, с которого просматривался узкий просёлок, пронизывавший лес насквозь. По гребню холмика тянулась цепочка стрелковых ячеек и небольших окопов, предназначенных для пулемётчиков. Вырыли так же укрытие для телефониста и командира. С воздуха был виден разве что лесной полог да дорога, которую пегасы использовали как ориентир.

Пегасы разместились на позиции довольно быстро. На земле гоплиты мало отличались от обычной пехоты и действовали схожим образом. Лохи объединились в подобие взводов и заняли каждый свой участок, пулемётные команды засели в своих окопах. Сектора обстрела были подгаданы удачно и заранее. Окопавшись на таком пригорке, даже рота солдат могла какое-то время продержаться против сил превосходящих их вдвое.

Ячейка показалась Прокопию тесной и достаточно непривычной. Он умел рыть окопы и не брезговал этим занятием, но в его родных горах даже никак не окопавшийся стрелок мог стать недосягаемым и неуязвимым для противника, если знал где прятаться. Странное дело — почти все гоплиты до сих пор носили при себе холодное оружие, хотя с течением времени стали больше напоминать снайперов или егерей. Пегас направил мушку в сторону дороги. Какая-то часть его сознания всё ещё пыталась доспать те часы, которое отняло у них раннее выдвижение, другая же была сосредоточена на узком окошке серо-белого пространства, попадавшего в прицел. Он понимал, что сейчас начнётся, это понимание не давало ему никакого преимущества, но и не несло в себе вреда. Было бы куда хуже, если бы имело место обратное.

Минут через тридцать по лесу начало разносится постепенно нарастающее эхо. Одно ухо гоплита навострилось и повернулось в сторону звука, странное двоякое ощущение ударило в голову и разлилось по телу. Он уже чувствовал что-то подобное. Свист пули над головой, грозная чёрная точка... Он уже знал, с чем имеет дело. По залегшей цепи прокатилась цепь немых команд, им последовали тихие щелчки винтовок — последняя предбоевая возня, нужная более для успокоения нервов, чем для чего-либо ещё. Шорохи и скрип снега становились громче. На дороге и в лесу с двух сторон от неё одна за другой появлялись серо-чёрные точки, постепенно обретавшие очертания. Чёрные точки. Опять. Астрапи покрепче взялся за ружьё и прицелился в одну из них, ожидая заветного приказа. С каждым мигом, с каждым их шагом время становилось всё медленнее, а воздух сгущался как будто вокруг пегаса вдруг оказалось плотное дождевое облако. Грифоны. Хельквилльцы. Пегас попытался сосчитать их, но на втором десятке недавно сломанное крыло начало нервно подрагивать. "Так не годится!" — С досадой подумал он, понимая что его захлёстывают гнев, страх и неодолимая тревога. Они становились всё ближе и ближе, а ему казалось что всё это уже происходит в десятый, в тысячный раз...

"Огонь!" — Прокопий не до конца понял, кто, как и когда отдал приказ. Он будто бы прозвучал у него в голове. Чей-то мимолётный жест на границе зрения, не требующий слов чтобы понять его. Он нажал на спуск, загривком чувствуя как почти сотня залегших близ него делают то же самое. Среди наступающих начали падать, послышались крики, визг и треск, похожий на треск рвущегося сукна. За одним залпом последовал другой, раз за разом пегас машинально, не глядя дёргал затвор, целился и жал, видя как очередной враг валится на землю как подкошенный. Грифоны метались впереди, залегая и прячась под деревьями. Пулемёты вступили в дело немного позже, их бой отражался эхом, извращённо напоминая стук обезумевшего дятла. Противник повернул назад: офицеры в серых фуражках размахивали саблями, поднимая своих солдат приказными окриками. Астрапи видел, как какому-то пернатого ударили клинком плашмя, где-то залегших поднимали за шиворот, с мясом срывая воротники старых шинелей. Поредевшая цепь сбилась в несколько отрядов и удалилась прочь. Гоплит обрадовался: с сердца вмиг схлынуло всё накопившееся, откуда ни возьмись появилась тяжёлая отдышка. "Подняться бы сейчас на крылья и рубить! Рубить! Рубить!" — Подумал он, выпуская ноздрями клубы горячего пара. Это был только авангард. Разведчики. Скоро придёт ещё. Целая армия шла сюда чтобы их уничтожить. Сейчас они доберутся до своих и всё им расскажут. "Будут обстреливать." — Подумал пони уже более спокойно, чувствуя как кровь отходит от сердца.

— Всем собраться и приготовиться к бомбёжке! — Приказал экатарх. Солдаты попрятались в ячейки, кто-то взялся за лопатки чтобы хоть как-то углубить их. Прокопий опустился на дно и надвинул шлем на нос. Где-то далеко слышалось что-то похожее на взрывы и пальбу: у Перовича тоже что-то началось. Обстрел неуважительно запоздал, его пришлось ждать около получаса. Когда первая мина прошипела над головой, Астрапи даже не сразу понял что это. Раздался хлопок, осколки с визгом полетели во все стороны, кромсая всё на своём пути. Другие мины разорвались неподалёку, их было три. По ним работала миномётная батарея. Мины падали с небольшим интервалом, за который в теории можно было совершить неплохую перебежку. Сейчас от этого было немного смысла: мины падали почти бесшумно и били насмерть. Пегасы прятались, не показывая и носа из ячеек. Они неплохо защищали их, осколки пролетали над ними, не причиняя вреда. Минута шла за минутой, грохот их карманной канонады внушал Астрапи какое-то подобие спокойствия. Бой продолжается, пусть они и не видят врага. На ум пришла цитата из поэмы о Леонеиде: "Если солнце закроет стрелами — то мы будем сражаться в тени" Поэма та была не нимбусийская, а рьекоградская, да и написали её лет на двести позже тех событий, но среди его домочадцев и земляков она всё равно считалась чем-то вроде классики. Рьекоградская поэма о Фермопонях. В некоторых преданиях говорилось о том, что они первыми дали дёру когда катеринцы на них ударили, в иных же — что это были йезерградцы, депоньцы, виттенландские маги. Хорошо хоть нимбусийцев не записали в "побежавших первыми", хотя, вспоминая недавний случай, Прокопий навряд-ли бы удивился и разозлился, если бы увидел что-нибудь подобное. Думать о книжках когда вокруг свистит смерть всяко лучше, чем думать о последнем, верно? Астрапи улыбнулся и даже захихикал, удивляясь самому себе. Действительно, думать о том что в любую секунду тебе может отсечь голову было уж слишком кисло.

Тем временем, сквозь грохот миномётного обстрела послышался сигнал "К оружию!" Грифоны были тут как тут. На этот раз их было больше, чёрные тени шли плотно сбитой толпой, выставив наперевес оштыкованные ружья. Они подходили не боясь огня, полагаясь на то что миномёты прижали врага к земле и им удастся подобраться поближе не встречая сильного обстрела. "Как же им так точно удалось засечь эту позицию?" — Подумал пегас, поняв что миномёты стреляют конкретно по ним, а не просто в каком-то определённом направлении. Видимо, среди той разведки кто-то всё-таки успел их засечь. Какими бы бездарными идиотами они не казались, их нельзя было недооценивать. Засадная позиция снова открыла огонь. Пальба была не такой плотной и скоординированной, как в первый раз, и её уже не было достаточно чтобы заставить противника залечь. Грифоны быстро сориентировались и начали стрелять в ответ. Миномёты вскоре замолчали, но это мало облегчало ситуацию. Снова застучали пулемёты: плотная цепь умылась кровью и снова бросилась в снег, но вновь поднялась на ноги, в дело вступили уже их расчёты. Прокопий всё это время продолжал стрелять. Он не мог понять, попадает он или промахивается. В таком бою от этого было немного толку. На одну выпущенную пулю в бруствер его ячейки попадало несколько вражеских пуль. Их позиция была почти идеальной, но враг превосходил их в количестве винтовок и пулемётов.

Как бы пегасы не отстреливались — с каждым моментом враг становился всё ближе, а их становилось всё меньше. Где-то уже оттаскивали первых нимбусийских раненых. Пулемёты начали бить реже из-за ответного огня и необходимости перезарядки. Грифоны не атаковали их только этими силами. Сзади их скорее всего подпирало ещё два эшелона. Батальон, выстроившийся в боевой порядок чтобы пробить пробку, созданную на его пути. Они должны были удерживать чёртов батальон...

— Передать по телефону — вызывать огонь по заданным ориентирам! — Скомандовал экатарх, пересчитывая наступающего неприятеля. Его ставка находилась чуть поодаль от боевой линии, здесь было чуть менее опасно, чем там.

— Господин офицер! — голос подал йезерградский телефонист. Он тоже был пегасом, но вместо эскадрона был направлен в связную часть. Его обращение было непривычным, гоплит отреагировал на него не сразу. — Господин офицер! Нам не отвечают! Та сторона молчит!

— Дай сюда! — рявкнул на него его более опытный напарник. Приложив ухо к трубке и послушав с пять секунд, он бросил на неё и громким шёпотом выругался про себя. — Провод перебит, господин офицер. Не слушайте этого лошака.

Нимбусиец кивнул и обернулся к кому-то из приближённых:

— Передай четвёртому лохагу — пусть выходит из боя и идёт чинить провода. Остальные пусть готовятся к отходу — будем вызывать огонь на себя.

— Не рано ли? — Спросил один из подчинённых.

— Молчать! — Рявкнул на него командир экаты, поражаясь глупости пегаса, служившего с ним бок о бок уже второй десяток лет. То посмотрел на него с явным непониманием, но возражать не решился.

Тем временем, помощник экатарха уже полз к стрелковым ячейкам, в которых залегал четвёртый лох. Отряд продолжал отстреливаться, на их удачу раненых или убитых среди них ещё не было. Адъютант подполз к ячейке десятника и быстро юркнул внутрь, заполняя собой остатки и без того скромного пространства. Приказ был передан быстро и чётко. Десяток начал мелкими перебежками покидать свою позицию. Их участок не имел критической важности, их можно было снять без каких-либо последствий. Завидев отступление, грифоны решились на рывок и напоролись на длинную пулемётную очередь. Они ещё не знали, что пулемётчики сами готовы отойти по первой команде, они ещё не знали, какую угрозу для них несла парочка резервистов, вооружённая маленькой шайтан-машинкой и километрами провода.

Десяток пегасов выскочил из боя, явился на командный пункт, а от него уже двинулся назад, по сути возвращаясь той же дорогой, которой они и прибыли сюда. Прокопию на ум пришёл ещё какой-то замшелый миф, но он уже не позволял себе отвлекаться на подобное. Рядом шёл Грамматик, вёл их невысокий лохаг по имени Андропий. Он был родом с соседней горы, Прокопий видел его раз-два в месяц, иногда в неделю. Он мало чем выделялся, хотя его назначение лохагом вызвало немало толков, в том числе и кривых. Он был не очень опытным, не таким умелым, как покойный Кирос, а Прокопий был младше его всего на три-четыре года. Разумеется старики сразу начали держать его за молокососа. Хотя он, к своей удаче, пока ни разу не подвёл своих подчинённых. Чёрный провод бежал под ногами, звуки боя становились всё более абстрактными, звуча повсюду: сзади, слева, справа, спереди. Лес отражал и искажал грохот, слуху больше нельзя было доверять.

— Мы уже далеко. — заметил Грамматик, оглядываясь назад. — Тут и разрывов не видно.

— И что с этого? — Не оборачиваясь и продолжая идти вперёд спросил Андропий.

— Кажется мне, что провод не снарядом перебило. — Продолжал Грамматик. Разговор был неприятен обоим сторонам. Явственно виделось, что они, как и все остальные, были вовсе не рады этом делу. Провод петлял между колючих кустов, кочек, оврагов. Нужно было починить связь быстро, незамедлительно, но это "незамедлительно" растягивалось на новые, новые и новые минуты, а провод всё тянулся, целёхонький, мать его, как будто новый.

Они наткнулись друг на друга внезапно. Две группы практически одновременно вынырнули на лесную поляну, по которой чёрной змеёй тянулась связь. Прокопий, Грамматик, все остальные поняли это только когда увидели пред собой бурые шинели и стальные каски-рогачи. Это были грифоны, но уже не хельквилльцы. Судья по всему, именно они являлись причиной потери связи, пусть это и не являлось их изначальной целью. Их было больше, но они не решались нападать первыми, стоя в шести-восьми шагах от своих врагов и внимательно их разглядывая. Их было где-то полтора десятка. Отделение или полувзвод. Разведчики, небольшой деташемент. Их основная группа наверняка была где-то поблизости. Эти мысли проносились в голове гоплита по мере того, как он разглядывал их. Оба отряда были на открытой местности, без явных преимуществ в укрытии или огневой мощи.

Астрапи захотелось попятиться назад, занять укрытие, и только потом вступить в перестрелку. Так же скорее всего думали и они. Их командир — рослый верзила с пистолетной кобурой на груди, сверлил взглядом Андропия. Наконец, он плавно поднял лапу и сделал ей какой-то сигнал: пернатые быстро приняли его и начали шаг за шагом отступать к краю поляны. Андроп же резко дёрнул головой в сторону, гаркнул что-то нечленораздельное и ринулся прямо на них, увлекая остальных за собой. Грифоны, вопреки своей манере, не приняли боя, а их осторожный отход превратился в яростный драп. Схватки так и не произошло: грифоны в пару мгновений разорвали расстояние, сугробы и сапоги будто бы вовсе не мешали им. Пони же хватило только на короткий рывок, после которого гоплиты залегли и сделали по неприятелю несколько выстрелов. Им в ответ так же прилетела пара-тройка пуль, но неприятель уже явно не собирался бодаться с ними. Трусость? Возможно. Глупость? Навряд-ли. У них не было никакого резона оставаться и принимать бой. Далеко не все пернатые были отягощены рыцарскими понятиями, и зачастую это приносило им больше пользы, чем вреда. Отогнав разведчиков, отделение продолжило идти по проводу.

— Грамматик, отрасти-ка себе рог! — С похвалой и укоризной проговорил лохаг.

— Обижаешь, лохаг. Я разве похож на шарлатана?

— Я бы сказал на кого ты похож, но твоя семья слишком хорошие пони, чтобы я говорил такое об их сыне.

— Благодарю покорно!

— Вот! Это здесь! — Вдруг подал голос один из бойцов, указывая на провод. Все тут же остановились и сгрудились вокруг.

— Наконец-то! — Выдохнул Прокопий.

— Надеюсь, линия порвана только здесь. Скорее! За дело!

В десятке Андропия было трое граждан, учившихся у периэков в Нимбуси. Где-нибудь в Эквестрии над их техническими знаниями посмеялись бы, но в Нимбусии даже такое образование считалось очень уважаемым и ценным. С починкой провода справился бы любой из гоплитов, но её решили доверить только тем, кто точно знал, что нужно делать. Повреждённый провод восстановили довольно быстро. Нужно было двигаться назад. Что сейчас происходило там, на позиции? Оставалось надеяться, что эката ещё держится. С той стороны ещё слышалась перестрелка и это сильно обнадёживало Прокопия и остальных.

Пегасы двинулись в обратный путь, но на этот раз они шли более осторожно, глядя во все стороны. Вражеская форма не давала маскировки зимой, грифонов можно было легко различить среди деревьев, тогда как серые епанчи пегасов выдавали их намного меньше. Нужно было двигаться быстро и смотреть в оба. Они возвращались той же дорогой, но на этот раз их порядок рассеялся, все ровнялись не на провод, а на шедшего впереди Андропия. Лохаг командовал быстро и чётко, ничем не уступая своим старшим товарищам. Время по прежнему поджимало, но приказ был выполнен.

Им осталось пройти совсем небольшое расстояние, когда над их головами послышался характерный свист падающих фугасов. Информацию передали. Крепостная артиллерия начала обстрел дороги.

— Пронесло! — Выдыхая, проговорил один из гоплитов. Другие ответили такой же реакцией. Десятка воинов бодро двинулась навстречу своим, но когда вокруг засвистели пули — их оптимизм сильно поубавился. Эката с боем отходила назад, стремясь разорвать дистанцию чтобы подняться в воздух без большой помехи. Бойцы двух сильно потрёпанных лохов тащили носилки с ранеными и убитыми, пулемёты, телефонное оборудование. Экатарх был с ними, его поддерживал второй лохаг, голова сотника была перевязана окровавленным бинтом. Самые боеспособные десятки прикрывали отступление, стреляя из винтовок. Иногда кто-то из них падал, некоторых не успевали брать с собой — времени уже не было.

Андропию с отрядом тут же был брошен прикрывать отход. Провод, который совсем недавно нужно было любой ценой починить — теперь был перерезан и брошен за невозможностью его эвакуировать. Грифоны были застаны обстрелом врасплох, но часть из них сумела проскочить огневой вал и продолжить атаку. Их было немного — всего-то семьдесят-восемьдесят штыков, может сотня. Бойцам четвёртого лоха не пришлось стрелять, вместо этого они занялись эвакуацией раненых. Их помощь оказалась очень кстати, благодаря им никто из нимбусийцев так и не попал к врагу. Эката ещё некоторое время отходила по земле, после чего несколько десятков воинов с трудом, но всё же поднялись в небо. Холодный зимний ветер ударил Астрапи лицо, знаменуя этим то, что сегодняшняя мясорубка кончена. Ему повезло поучаствовать только в её начале. Он не знал, как эката сдерживала хельквилльцев несколько часов. Не знал, что гоплиты так и не подпустили неприятеля на расстояние штыковой атаки, не знал как враги пытались обходить их с флангов, как они усиливали миномётный обстрел, как телефонисты чинили провод в других местах, рискуя жизнью под непрекращающейся пальбой. Других засад вдоль этой дороги уже не было. Грифоны пробили путь на Приштиней, но им это дорого стоило. Эскадрон Перовича ещё дрался где-то на других подступах. У йезерградцев было больше штыков и пулемётов, они могли выиграть ещё час-полтора. Нимбусийцы — нет.

Астрапи чувствовал себя устало. Эта свистопляска не закончилась здесь и сейчас, она обещала продолжаться ещё очень долго. Сегодняшний день был тяжёлым, они потеряли многих. Летящие слева и справа товарищи осторожно несли на себе раненых, некоторые раненые могли лететь сами, но летели плохо и медленно, поэтому тащились в конце. Шестнадцать гоплитов погибло на месте, кто-то ещё умрёт в госпитале. Тяжело. Очень тяжело. Они были не простыми сослуживцами, многих он знал хорошо и долго, можно сказать, жил с ними на одной улице. А теперь видел их здесь, на окровавленных носилках. Кто-то кричал от боли, кто-то ещё не успел понять тяжести полученных травм, кому-то уже было всё равно. Он не задавал себе вопроса "Почему?", ведь слишком хорошо знал ответ на него. Грифоны вызывали в нём всё больше чёрной ненависти, в каждой клювастой харе он видел того исчерченного шрамами ублюдка, который играючи прикончил его друзей, пользуясь тем, что они хотели захватить его как пленного. Много чести, слишком много чести. Рыцари, солдаты — все они не более чем мародёры и убийцы, кровожадные сволочи которые могут воевать только с тем, кто слабее их. Его эката побила и прогнала рыцарей несколько дней назад, сегодня они истребляли грифонов десятками, и только их число заставило пегасов отступить.

Ненависть переходила в презрение, презрение переходило в ненависть. Недавно вылеченное крыло едва заметно дрожало, сбивая равновесие. Пегас убивал их, они пытались убить его, но ничего не менялось, а Прокопий будто бы сгорал изнутри. Войне не было ни конца, ни края, она всем напоминала другую войну, кончившуюся триста лет назад. Та война тянулась десятилетиями, и каждый год нёс с собой разорение, голод и чуму. Астрапи поимённо помнил своих предков, сражавшихся с Гровером II. Два поколения его семьи сменилось за время этого кошмара. Сколько похожих ситуаций им пришлось перенести? Скольких друзей потерять? Скольких они хоронили, сколько погибло у них на глазах, в тех бесконечных и кровавых стычках и сражениях, когда они бились с предками всех этих хельквилльцев, лангешвердцев, катеринцев, герцландцев, всех этих "Дванадесять языцех", что пришли тогда в те же самые места с той же самой целью... Нет, он поступает не правильно. После драки не лягаются. Нет смысла ненавидеть грифонов больше, чем они заслуживают, ведь он не сможет перебить и прогнать их в одиночку, даже армия Коалиции не сможет добиться этого так просто. Нет смысла горевать по тем, кого не вернуть, особенно сейчас, когда тысячи и тысячи гибнут ежечасно. Пегас боролся сам с собой, но горечь и обида всё равно пробивались наружу.

Холодно, ветренно, противно. Из ноздрей и от всего тела идёт пар. Они вошли в небольшую деревушку, стоявшую на лесном холме. Несколько дворов, маленькие дома, небольшие участки. В Герцланде такое место с натяжкой назвали бы хутором. Вокруг тишина, воет злой зимний ветер. Жечь костры запрещено, приходиться греться куревом. Хайнц Брецель выкуривал уже вторую папиросу, но дрожь в теле не умолкала. Они несколько часов ползали по сугробам, сверялись с картами, блуждали по этому чёртовому лесу, надеясь больше на смекалку, чем на компас. Бой грохотал вокруг, деревья гулко рассказывали о невидимом сражении, в котором они не участвовали. Другие взводы где-то близко, но где-то далеко. Ничего не видно, всё относительно. Везде враг и смертельная опасность.

— Клюв Борея, мы их вплотную видели! — Не переставал тараторить боец из другого отделения, отходившего в сторону чтобы разведать справа от основной группы. Им повезло, они на кого-то наткнулись, перерезали какие-то провода. Странно, что все вернулись живыми.

— И какие же они? — Спросил его товарищ Хайнца.

— Язычники как язычники. Каски правда у них диковинные.

— Как у рыцарей небось? — Шутя поинтересовался ефрейтор.

— Не поверишь — но чем-то похожи.

— У нас пожарники носят что-то подобное. — Встрял в разговор ещё один паренёк. Один из свежего пополнения, призван из Кроны, как и кое-кто из "стариков". Хайнц сам был деревенский, но хорошо знал как Крону, так и Гриффенхейм. Крона никогда ему не нравилась. Небольшой, небогатый, скромный городишко, по крайней мере по местным меркам. Мало фабрик, больше кустарных мастерских и купеческих доходных домов. Народу там тоже немного, больше местных чем приезжих. Поручик, командир его взвода, любил Крону за "Тишину и покой", но он был дворянин и, судья по слухам, любитель погулять. Для таких как он тишина с покоем действительно были чем-то приятным, Хайнц же был сыт и тем и другим по горло. Тогда он хотел чего-нибудь диаметрально противоположного.

— Пожарные? В Кроне что, появилась пожарная команда? — Спросил Хайнц в удивлении. В его Кроне роль пожарных выполняли либо местные жандармы, либо и вовсе неравнодушные жители.

— Да. У меня там дядька служит. У нас теперь всё как в Гриффенхейме. Даже грузовик дали.

— Грузовик... — Покачал головой кто-то из старослужащих.

— Ага. Целый грузовик! И каски тож.

— Как у тех язычников? — Шутливо спросил Вильгельм.

— Аккурат!

— Ну вы даёте...

— Так, понятно. То есть у вас без драки обошлось. — Сержант отделения Хайнца обратился к бойцам уже более серьёзным тоном.

— Обошлось.

— И у нас, стало быть, тоже обошлось.

— Обошлось. — Покивали бойцы отделения Хайнца.

— У кого тогда не обошлось?

— Ну, Бергхофер дрался с вражеской засадой, другие группы тоже на них напарывались. Вроде целы-живы, добрались. Значит и стычки их были пустяковые. А вот хельквилльцы, судя по всему, встряли будь здоров.

— Это те самые хельквилльцы? — Спросил Брецель.

— Да, те самые. Из того полка. Мы ничего не видели, но грохотало там громковато.

— На засаду небось напоролись.

— Нет, чёрт побери, на колонну аквелийских шлюх!

— Это, вашбродь, похуже засады...

Кто-то посмеялся. Кто-то нет. Шутка вышла не такой уж уместной.

— Артиллерия у них хороша, однако. Зря аквелийцев помянули, очень уж по-аквелийски их там приняли!

— А что завтра будет...

Солдаты погрузились в тяжёлое молчание. Хайнц вспомнил утро этого дня, как они строились в потёмках, как они выдвигались. Они ничего не знали ни про крепость, ни про то, как она устроена и как они должны её брать. Эти разъяснения скорее всего отложили на потом, а может и вовсе отказались от идеи доносить их до солдат. Делай что должно и будь что будет — вот и весь сказ. Лес всегда губителен для армии, старики вроде самого полковника или командира 1-го батальона знали об этом слишком хорошо. Хайнц не застал мясорубку в Эрдбейрских лесах, но слышал о ней в красках и подробностях от солдат, заставших Революцию и Гражданскую войну. Хельквилльцы не имели такого опыта, несмотря на то что их армия находилась в боевой готовности последние тридцать лет. Почему? Маар его знает, может быть дело в деньгах, может быть в чём-нибудь ещё. Многие в полку презирали их, многие наоборот относились к ним дружески, Хайнц скорее склонялся ко второму. И завтрашний день, день штурма крепости, казался ему чем-то, чей исход не зависел ни от него, ни даже от целого полка. Начальство завалит язычников снарядами, потом в ход пойдут они — а там уж посмотрим, как это всё обернётся. Никому из кронцев не нравилось Речноземье, ещё и месяца не прошло, а многим уже хотелось поскорее закончить эту компанию и отправиться воевать куда-нибудь ещё, но только не сюда. В Аквелии их встречали с ненавистью, страхом и недоверием, здесь же их не встречали вовсе. Здесь их считали стихийным бедствием, чем-то вроде саранчи или мора. От них либо спасались, либо дрались насмерть.

Глава VII: Приштиней. Часть вторая: Жёлтый крест.

"Я тот, о ком вы слышали премного.
И пусть меня уж нет средь вас, позорных
Вы не устали, о вороны
Твердить, судить, кощунствовать над мной.

Три века я не властвую над вами,
Но лучше-ль вам с тех пор, когда я вас
Порол и жёг, гнал на войну кнутами
И отбирал последний грошь за час?

Умножили ли вы, мои потомки,
Всё то, чем красна мирная страна?
Мудрее ли вы стали, иль богаче?
Учились ли вы там, где ошибался я?

О нет! О нет! О чём я?!
Кому же как не вам на это не плевать?!
Когда гляжу я вниз с небес своих почётных,
Понять я не могу: Где мир тут? Где война?

Земля ваших отцов лежит в руинах!
Но не кровавый вождь их сотворил,
Но ваша ложь, и ваша гниль,
Сей жуткий тлен нелепо воплотили!

Как счастлив я тому, что умер не на одре,
Но средь моих друзей в бою лихом!
Не видел ни одной я вашей морды,
Когда под Приштинеем был сражён!

Не слышал я ни слова лживой скорби,
Но стали звон и смех дружины гордой
Стоявшей за меня средь полчища врагов.
И каждый враг был втрое вас достойней!

Не смейте поминать меня слезами,
Не врите, что жалеете меня,
Не думайте, что добрыми словами,
Прикроете, отбелите себя.

Забудьте свою ложь и оглянитесь,
Задумайтесь о собственных грехах,
Или поглубже в свой вертеп запритесь -

Борей судья вам, а Арктур — палач!"

Ансельм фон Леерланд. 975 год.

Ветер выл в кронах деревьев, пробирая до костей. На дорогах слышен скрип снега под ногами и колёсами, ставни домов плотно заперты, во дворах беспорядок поспешных сборов. Угрюмые колонны двигались по замёрзшим просёлочным дорогам, напоминая более селевой поток или грязную реку, нежели что-то обладающее жизнью. Чёрные жерла орудий смотрят в свинцовое небо, артиллеристы сидят на передках, куря и дрожа, ожидая приказа хоть к какому-то действию. Шинели не спасают, костры и печки тоже. Ветер вездесущ, недавно он дул с востока на запад, теперь дует с запада на восток. Он не несёт с собой метели — только злой режущий мороз, порывами сшибающий снег с еловых веток. Дни изнурительного похода сменились тяжёлой работой, а потом глухой и мерзкой бездеятельностью. Они молчали, либо тихо переругивались, поминая всё на свете от мороза и тяжести орудий до богов, своего начальства и персонально Государя-императора. Штурм крепости, которая находилась где-то впереди ещё даже не начался, а госпитали уже были набиты ранеными и больными. Вчерашний день должен был пройти в планомерной подготовке, без "сюрпризов", но в итоге всё началось только к вечеру и продолжалось всю ночь до утра. Сон одновременно манил и отталкивал: в такую погоду не мал был шанс заснуть навсегда.

— 19-й пехотный полк понёс серьёзные потери от артиллерийских налётов и засад противника. Другие полки моего подразделения ещё находятся на походе и смогут развернуться и сменить потрёпанную часть одиннадцати пополудни. — В душном и жарком воздухе натопленного помещения трещал голос командира хельквилльской дивизии. Это был относительно молодой военный сорока-сорока пяти лет. В Герцланде такие должности редко достигались кем-то младше пятидесяти, поэтому на офицера смотрели если не косо, то с явным интересом.

— Кого вы считаете ответственным? — Спокойным, но уже немного дребезжащим тоном спросил у него генерал Эстеркорн, сидя на грубо сколоченном стуле напротив него.

— Неприятеля. — Прямо доложил хельквиллец.

— Неприятеля? Интересно. Но напротив дивизии фон Кирхе так же стояли вражеские засады и артиллерийские корректировщики, а их потери, судя по всему, не так высоки. Стало быть, виноват не только противник, но и кто-то ещё. Вам так не кажется? — Манера Эстеркорна стала ещё более напряжённой. Его адъютанты, стоявшие у дверей, напряжённо переглянулись.

— Командир 19-го, полковник фон Мален, допустил оплошность в формировании боевого порядка. Его штаб рассчитывал на то, что засад не будет, либо их можно будет ликвидировать силами передовых разъездов. Я уже высказал ему это в штабе дивизии. Моей вины в этом нет.

— Ваша вина заключается в том, что вы не удосужились проследить за действиями вашего подчинённого, господин генерал. Очень нечестно валить вину на низшие чины, и я уверен в том, что вам это известно. — Эстеркорн поднялся со своего места и уставился на хельквилльца. Тот встретил его взгляд с недоумением. — Генерал-майор фон Кирхе контролировал действия своих полков и заставил их действовать так, как посчитал нужным. Вы же, насколько мне известно, не удосужились указать фон Малену на "оплошность", которая теперь привела к тому, что весь план атаки срывается только из-за вас.

— Страшно представить что бы случилось, если бы первыми пошли бы в атаку только хельквилльские части... — Ввернул другой герцландский генерал, стоявший около фон Кирхе. Последний молчал. Казалось, что он одновременно внимательно слушает и пытается не обращать внимания на происходящий разлад. Это был не первый спор Эстеркорна и командира хельквилльской дивизии. Они успели сцепиться ещё несколько часов назад, в ту бурную и суматошную ночь, когда артиллерия занимала позиции в деревне, а хельквиллец был срочно вызван "на ковёр" в ещё не расположившийся до конца штаб корпуса. Сначала орденец отчитался по телефону, потом прислал ординарца. Последнего Эстеркорн едва не приложил перчаткой по лицу, громко и ясно высказав юноше многое, что он думает о его начальнике. Тот парень наверняка готов был в чём-нибудь с ним согласиться, но вместо этого молча и обиженно козырнул и побежал назад, с приказом "Притащить этого идиота живым или мёртвым." Фон Кирхе неплохо знал старика-генерала от инфантерии. Он мог бы стать маршалом, но слишком много теней легло на его особу, и его вспыльчивый характер был одной из этих теней. Сейчас он был спокоен. Редко когда он был не спокоен, но те случаи почти никогда не забывались их свидетелями.

— Извольте не перебивать. — Эстеркорн обернулся к другому подчинённому. Тот кивнул и что-то буркнул про себя. Командир корпуса оглядел всех присутствующих: герцландцы, хельквилльцы, связисты, логисты, ординарцы, адъютанты и прочая и прочая и прочая глядели на него в ответ. Реальное положение трудно скрыть за разговорами, и все это слишком хорошо понимали. Наконец катеринец кашлянул, призывая к вниманию:

— Наше положение не является проигрышным, безнадёжным, неудачным, et cetera et cetera... — начал он. Его странный акцент не был похож ни на мягкий герцландский говор, ни на скрипяще-рычащий хельквилльский, но являлся чем-то средним, отличаясь от одного так же сильно, как от другого. — Всё упирается в то, что нам нужно больше времени. Почему нам нужно больше времени? Потому что неприятель его у нас выиграл. Почему неприятель выиграл у нас время? Потому что кое-кто из нас дал маху. Что из этого следует? Из этого следует, что надо импровизировать. Господа офицеры — ваше мнение?

— Нам нужно затянуть атаку на сутки-полторы, наши войска должны создать плотный кулак и ударить при массированной артиллерийской поддержке. Эта тактика будет наиболее эффективна против окопавшегося противника, а крепостная артиллерия пусть и мощна, но уступает нашей в численности. — Речь завёл генерал фон Кирхе.

— То есть вы предлагаете атаку в лоб, верно? — Переспросил у него Эстеркорн.

— Можно послать в первой волне рыцарей фон Паппена и ап Сирода... — начал развивать мысль Кирхе, как в коридоре послышались тяжёлые шаги и металлическое бряцание. Дверь открылась и в комнату втиснулось несколько слуг-пажей в чёрной и коричневой одежде. В след за ними явились только что упомянутые Сирод и Паппен.

— Вы опоздали. — Прямо доложил им Эстеркорн.

— Это нам известно. — Ответил ему ап Сирод. Его акцент звучал ещё более странно. Казалось, что старый рыцарь намеренно коверкает слова, чтобы напоминать всем о принадлежности к румейрскому народу. Он был в боевом доспехе, плащ по хельквилльской традиции был свёрнут в скатку и повязан на манер портупеи. С крыльев рыцаря ещё стекала вода и сыпались мелкие льдинки, казалось, что вся его одежда подёрнута замёрзшей влагой, быстро оттаивавшей в тёплом помещении.

— Нам так же известно о вашем решении послать нас в первой линии наступления. — произнёс фон Паппен. — Части наших рот только что проводили рекогносцировку. Как можете заметить — господин ротмистр участвовал в ней лично.

— Почему меня не известили?

— Потому что вы не известили нас. — Снова взял слово Урлах.

— Я ведь посылал к вам денщика, что случилось?

— Мои гыцари нашли его с тги четвегти часа назад. Он заблудился и пегедал новость с опозданием.

— Понятно. Что же вам удалось разузнать, герр ап Сирод?

— Язычники находятся в полной боеготовности и ждут нас. Вам известно о том, что опушки леса пгистгеливают? Дегевни вгоде этой скогее всего тоже записаны ими как огиентигы для агтналётов, поэтому нахождение здесь вашего штаба я бы счёл несколько негазумным. У вгага, нет недостатка в боепгипасах, кгепостные склады имеют большую защиту от снагядного голода, нежели агмейские. Это было известно ещё до войны, и вы скогее всего так же гаспологаете данной инфогмацией.

— Да. Это было известно. И вы, судя по всему, недовольны тем, что вас хотят послать в первых рядах?

Кавалеры не сразу ответили. Оба воина задумались.

— Скорее да, чем нет. — Признался фон Паппен.

— Больше половины в моей готе не имеют достаточного количества доспехов для участия в подобной атаке. Это чгевато тяжёлыми потегями.

— Прошу прощения, уважаемый шевалье, но ведь и нашим частям придётся нести на себе эту тяжесть! — Заметил командир ударной бригады SG, приданной корпусу в качестве части усиления.

— Ваши "части" намного легче восполнить. — С почти нескрываемым презрением парировал Паппен. Штурмовик внешне возмутился, но не сказал не слова.

— Было бы неплохо смешать рыцарей с пехотой. У вас есть доспехи... — В более вежливой манере попытался убедить его другой хельквиллец.

— В этом и проблема, у нас их нет. Вернее, их не достаточно для подобного. — Продолжал упираться фон Паппен. Его слова звучали как оксюморон. До чего должны были докатиться грифонские рыцари, что у них уже не хватало доспехов!?

— Но даже одного нагрудника вполне достаточно чтобы обеспечить бойцам приличную защиту в бою.

— Дело не в наггудниках, господин полковник. — снисходительно пояснил Урлах. Он с коллегой уже не стояли в дверях, а размещались в углу комнаты. Одоспешенный румейрец облокотился на стену, не решаясь садиться в присутствии командующего. — Дело в скогости, в полёте. Мы должны атаковать быстго, сгывать дистанцию до той, котогая нужна для мечей и пистолетов. Лет тгиста назад такой пгиём сгаботал бы, ведь гыцагь действительно способен поднять могальный дух пгостых солдат стоя с ними в одном стгою. Но, как не пгискобгно, в наше вгемя скогость важнее панциря, и следовательно, следовать в шаг с вашей пехотой мы не можем себе позволить.

— Понятно. Стало быть, хотите быть в резерве.

— У простого солдата намного больше шансов выжить под огнём. Он не отяжелён доспехом и ему не стыдно ползать по земле. — Иронически заметил фон Паппен.

— Ладно, — капитулируя заявил Эстеркорн, — заставить вас я мог бы, но если штурм в любом случае обещает кончиться большой кровью, то жертвовать вами я бы не хотел. Можете быть свободны, но не думайте, что я не найду вам применения.

— В конце концов, мы сами можем его найти. — Вежливо, но твёрдо заметил ап Сирод, кланяясь на прощанье. Рыцари ушли, оставив на полу крестьянского дома длинные водяные следы и занесённый с улицы холод. Их пажи торопливо последовали за ними. Странный народ, эти рыцари. В высшем обществе они считались образцом галантной вежливости, на войне же они часто были прямолинейны до мужицкой грубости, пренебрегая понятиями о субординации и чинопочитании.

— Предлагаю атаковать ночью. Могу ручаться за своих солдат — они уже проворачивали подобное. — Снова подал голос командир SG.

— Я уже не могу ручаться за кого либо, кто носит на себе хельквилльские погоны... — Пробормотал в клюв фон Эстеркорн. Старый генерал совсем скис, и наверняка бы уже давно накричал на присутствующих, если бы имел на то какие-то силы.

В дверях послышался топот сапогов, генералы снова оживились. В проёме появился замученный силуэт ординарца.

— Депеша из штаба армии по прочтении сжечь! — Одним махом выложил он всю подноготную своего прибытия. Военные переглянулись.

— И? Где депеша? — Эстеркорн встал и подошёл к посыльному. Тот потянулся за пазуху шинели и достал оттуда конверт. Генерал принял посылку нервным движением лапы. Тем не менее, он ещё сохранял спокойствие. — Как добрался сюда? Мотоциклист?

— Точно так, господин генерал от инфантерии! Добирался на мотоциклете, потом пешком.

— Что с мотоциклетом? Не бросил?

— Как же я его брошу?! — на усталом лице посыльного легла тень страха. — Он же казённый, за него с меня...

— Ясно. Молодец, солдат. Иди с миром.

— Служу Государю-Императору! — Грифон козырнул и удалился. Эстеркорн укоризненно посмотрел ему во след. К утру депеша была вскрыта, прочитана и приведена в исполнение.

Агриас медленно и осторожно двигался по лесной тропинке, на шее у чейнджлинга висел бинокль, остальным его спутником такие вещи были просто не нужны. Солнце вставало сбоку от них, вычерчивая силуэты окружающего мира. В такой ранний час редкое живое существо позволяет себе проснуться, и поэтому опушка леса, по которой они крались, давало ложное представление о тишине и покое. На самом деле никто и не думал спать. Кронцы копали весь вечер и полночи, а остальное время им не давал заснуть мороз. Противник тоже не спал. Час-полтора назад Крапп организовал им побудку и кинул им на головы дюжину шрапнельных гранат. Его пушки окопались удачно, их позицию можно было бы назвать почти безнаказанной. Майор фон Таубе решил выйти на разведку, Агриас вызвался вместе с ним. Все ждали приказа к атаке, штаб армии пока молчал, молчал и штаб дивизии. Они что-то решали, думали как быть этой ораве в пару десятков тысяч штыков, которую они пригнали в этот лес и не смогли применить так, как решили изначально. "В чейнджлингской армии это заняло бы намного меньше времени." — Думал чейнджлинг, разглядывая пейзажи. — "Чем дольше это длится — тем хуже для всех." — Снова подумал он.

— Согласен. — Коротко ответил Адриан, ёжась от мороза. Чейнджлинг не заметил, что сказал последнюю мысль вслух.

— Даже для пони это хуже. — Вдруг подал голос начштаба второго батальона.

— С чего бы это? С каждым часом к ним подходят подкрепления, с каждым часом они сильнее. — Возразил Агриас, не понимая логики коллеги.

— Негде их потом будет хоронить. Сила не в числе, а в положении. Мы приставили нож им к горлу, понимаете?

— Что-то не очень понимаю, герр офицер. — Признался майор.

— Чтобы их победить нам нужно ударить один раз. Им же для победы нужно стягивать подмогу, мешать нам, в общем делать всё то, на что у них нет либо снарядов, либо времени, либо сил. Чик — и всё! Крепость наша!

— Да, хотелось бы её поскорее взять. — простуженно посетовал Таубе. — Но вам, Бергер, стоило бы поменьше излагать своих мыслей в силу того, что они мне чёрт побери не нравятся.

Небольшой отряд остановился, взобравшись на возвышенность. Холм был ничейным. У южных склонов занимали позиции грифоны из кронского полка, северный склон же порос кустарником и представлял из себя крутой, почти отвесный обрыв. Враг стоял впереди, врага было видно отсюда, да и не только врага: с этого холма открывался неплохой обзор, по лесным меркам. Фон Таубе принялся за наблюдение, Бергер достал из планшетки карту, взял карандаш и принялся наносить на бумагу обозначения.

— А в Аквелии можно было бы пообщаться с местными... — Проворчал он, то и дело отрываясь от рисования и осматриваясь вокруг.

— И что? Их слова всегда приходилось проверять, разве не помните? Каждый второй крестьянин хотел нас облапошить.

— Славное было время. — вздохнул начальник штаба. — Погода, природа...

— Чем вам это не нравится? — Иронически спросил Адриан и показал на лес, стоявший вокруг них.

— Что может быть хуже чужой страны? Только пустая чужая страна. В этот лес мог бы влюбиться художник, но не я.

— Иногда вы звучите как художник, господин капитан. Иногда же, как душевно здоровый и уважающий себя грифон.

Эта колкость была последней.

— Впереди, смотрите! — Агриас, всё это время молча наблюдал в бинокль, не замечая ничего, чего не видели бы его коллеги. Они тут же оставили разговор и воззрились туда, куда указывал чейнджлинг.

— Что там? — Спросил Адриан, прикладывая лапу к козырьку кепи. До противника было около трёх-четырёх километров. Здесь могло подвести даже хвалёное грифонское зрение.

— Шевелятся... — спокойно проконстатировал Бергер. — Господин советник, дайте бинокль.

Чейнджлинг повиновался. Начштаба немного подкрутил агрегат и начал всматриваться.

— Уходят. Господин майор, язычники оставляют предполье. Видимо, сменяют потрёпанные части.

— Их на белом снегу не разглядеть. Прямо как зайцы какие-то. — Посетовал Адриан. Он был немного младше своего подчинённого, но он тоже не сразу сумел разглядеть происходящее.

— Мой отец любил поохотиться на зайцев. — Заметил начштаба, снова отходя от темы. Адриан продолжал наблюдение, не особо прислушиваясь к нему. Он видел, как серые точки поднимаются из своих укрытий и отходят назад. Их были десятки, сотни. Достаточно много.

— Передай на позиции артиллерии. — обратился фон Таубе к денщику. — Пусть положит ещё десяточек гранат.

— Не слишком ли расточительно? — Спросил фон Бергер.

— Ну, может чуть поменьше. Надо их прижучить. Очень удобный момент.

— А если ответят? Полковник не давал приказа. — Агриас тоже выразил недовольство решением майора. Таубе укоризненно посмотрел сначала на него, потом обернулся к денщику, ещё не понявшему, нужно ли ему выполнять задачу или нет.

— У полковника итак дел по горло. Исполнять!

Денщик быстрым шагом, почти бегом рванул под горку. Прошла минута, пять, десять, пятнадцать. Пони ещё копошились на передовой, быстро и торопливо покидая и занимая окопы. Часть сменяла часть. Для кого-то кончилась ночная смена в окопах. Их там было много, они могли сменяться хоть каждые три часа. Агриас принял от капитана бинокль и вновь уставился на изрезанное траншеями поле. Он видел вражеских солдат, он видел их не в первый и не в последний раз. Эти пони, судья по всему, немало отличались от своих эквестрийских родичей. Серые шинели, аквелийские каски, всё делают странно, неказисто, "не по-солдатски". Прошло двадцать минут. В отдалении ожил дивизион Краппа. Несколько снарядов просвистело по чистому синему небу и, разорвавшись в воздухе, осыпало всё под ними дождём шрапнели. Речноземцы услышали, заметили, дали дёру. На участке между первой линией и предпольем осталось с десяток изувеченных тел. Следом за шрапнелью последовали фугасы, но они дали неважный эффект: враг попрятался по штольням и ячейкам и огонь трёх-четырёх пушек уже не мог ему сильно навредить.

Агриас оторвался от бинокля и убрал его в чехол. Уши почему-то заложило, а дышать стало труднее, будто бы он снова оказался там, в селе Кайфенберг. Чейнджлинг покосился на спутников: грифоны были заняты делом, продолжали осмотр, обсуждали, куда им следует двинуться далее. Он же вдруг понял, что думает совсем о другом. Стержень внутри него, тот стальной офицерский стержень, что вбили в него годы учений и боёв, сейчас будто бы гнулся под чем-то, давал трещину. Вспомнился разговор с Фогелькацом, вспомнились недавние тяжёлые сны...

— Они бьют в ответ, назад!

Крик фон Таубе вышиб Агриаса из прострации, вместе с ним чейнджлинг услышал приближающийся визг. Нужно было драпать отсюда поскорее. Когда на макушке холма раздался оглушительный грохот и визг, офицеры уже находились у его подножия. Адриан, Агриас, Бергер и остальные лежали в истоптанном ими же снегу, закрыв головы лапами. Второй снаряд лёг рядом с передовыми окопами кронцев, третий улетел куда-то в тыл, отдавшись гулким треском ломающихся и падающих деревьев. Поняв, что продолжения не будет, военные стали вставать и отряхиваться. Первым подскочил фон Таубе. Он выглядел бодро, пелену скуки и раздражения сорвало вмиг.

— Обмен любезностями-с! — Весело воскликнул он, отряхивая снег с обмотанного вокруг головы шарфа. Агриас криво оскалился в ответ: улыбнуться по-настоящему у него не получилось.

— Такая перестрелка может длиться до ночи. — То ли посетовал, то ли просто заметил Бергер.

— Она и будет. Обычное дело. — Проговорил Агриас, отряхивая фуражку и осматривая себя.

— Ясно. Бергер, вы успели нанести на карту всё необходимое?

— Более чем. Можно передавать в штаб полка.

— Отлично. Стало быть, успели. — Адриан посмотрел на сопровождавших их военных.

— Никто не пострадал?

— Ударился башкой о корень, а так ничего. — В своей грубой и прямолинейной манере ответил капитан Панкрац.

— Лучше так. — Усмехаясь кивнул майор.

По проложенной ими тропинке быстро приближался ранее отосланный денщик. Из-под его лап выбивались небольшие столбы снега, это выглядело грозным и комичным одновременно.

— Вас в штаб полка! Срочно! — Запыхаясь крикнул он не доходя до начальства нескольких шагов.

— Сегодня нам прямо-таки везёт! — фон Таубе обернулся к своим спутникам. Единственным, кто не полностью разделял его подъём был отчего-то угрюмый Агриас цу Гардис. — Может быть, и эта крепость сегодня сдастся. Где-нибудь эдак к ужину.

Кто-то из офицеров заулыбался, кто-то счёл шутку недостаточно смешной. Так или иначе, компания быстрым шагом выдвинулась обратно в штаб.

Штаб 4-го Кронского полка стоял на небольшой лесной полянке. Всю ночь бойцы комендантской роты стеная и ругаясь рыли окопы, землянки и укрытия от авиационных и артиллерийских налётов. Фон Цапфель сразу решил, что план быстрой атаки провалился и они тут надолго. Это мнение передалось от него офицерам, от офицеров к солдатам. Быстрое взятие крепости уже не воспринимали всёрьёз, а поднимали на смех как нечто вроде бородатой второсортной шутки, по какой-то причине ещё не слезшей с языка.

Адриан и его подчинённые прибыли немного не вовремя, опоздав на несколько минут. Офицеры штаба уже собрались в наскоро вырытом блиндаже и что-то обсуждали. На границе поляны, под одним из деревьев, фон Таубе заметил мотоциклет с коляской у которого дежурил мелкого роста кадет, неказисто отплясывавший в попытке прогнать холод.

— Прибыли из штаба армии, не иначе. — С какой-то непривычной мрачностью сказал Агриас. По его голосу было понятно, что он этом не рад.

— Быстро же они... — кивая, прокомментировал майор. — Ну, это хорошо. Не так ли?

— Да, может быть и хорошо... — Уклончиво ответил чейнджлинг. Фон Таубе бросил на него серьёзный и вопросительный взгляд, но тот его не заметил. "Странное дело." — Мельком подумал пернатый.

Свежевырытый блиндаж не отличался ни удобством, ни уютом. Из поваленных ночью деревьев удалось наскоро оформить бревенчатые накаты крыши, пол и потолок. Агриас даже удивился тому, как быстро грифоны смогли это сделать. Бойцы комендантской считались лентяями и дураками, а любой чейнджлингский офицер наверняка бы ужаснулся от первого взгляда на них. И тем не менее, эта сотня лентяев и дураков под начальством сапёров и инженеров сумела за ночь вырыть неплохие окопы, в то время как обученные и "лучшие в мире" солдаты роты Агриаса не смогли управиться с похожей работой за более долгое и "тихое" время.

— Адриан фон Таубе, командир 2-го батальона прибыл!

— Мы вас ждали. — Проговорил в ответ полковник, теснившийся вместе с остальными командирами за походным столом. Агриас заметил новое лицо: сухой, тощий офицер с тонкой, но заметной щербинкой на клюве. На нём была непроницаемая маска высокомерной серьёзности, присущая всякому, кто имел отношение к такой вещи как штаб армии.

— Это тот самый майор, о котором вы говорили? — Спросил офицер. Его голос показался особенно скрипучим и сиплым даже для грифона.

— Да, это я, господин штабс-капитан. — Кивнул фон Таубе, подходя поближе к столу и стараясь не касаться узких стен из-за блестящей на них смолы.

— Славно, славно. О вас как-то раз говорили, и знаете — вам очень повезло, ведь ваше дело решено было не рассматривать.

Агриас удивлённо покосился на коллегу. Фон Таубе напрягся, но нашёл в себе силы кивнуть и взять под козырёк.

— Благодарю за информацию. Хорошо, что вы вообще здесь. Ваше прибытие — хороший знак.

— Может быть. Так или иначе, я намерен передать вам важную информацию. Я не посыльный и не ординарец, но никому кроме себя самого я этого доверить не могу. Дело в том, что генерал Сильберфебер очень обеспокоен происходящим в этом Бореем проклятом лесу, поэтому он выслал сюда подполковника Шеербрюхера и меня, как его прямого субордината. Вы получали какие-либо телефонограммы из штаба корпуса за эту ночь?

— Нет. Не получали. Связь протянута и работает хорошо. Нас никто не предупреждал по этому поводу.

— Ясно, то есть мне придётся ещё и пересказывать приказ господина фон Эстеркорна. Я прав, господин полковник?

— Определённо правы. — многозначительно ухмыльнулся фон Цапфель. — Нам не терпится услышать, чем мы обязаны таким вниманием.

"Он умудряется так себя вести даже здесь." — Удивился Агриас, наблюдая за военными.

— Ясно. — штабс-капитан достал из-за пазухи пакет, распечатал его и вынул ещё один, после чего разорвал и его. Наконец, на столе появился документ, отмеченный необычного и грозного вида печатью, изображавшей два скрещенных перегонных куба в венке и трав. Прищурившись, чейнджлинг успел выхватить из заголовка приказа два слова: "Жёлтый крест". Полковник, начальник штаба и командиры батальонов склонились над бежево-жёлтой бумагой, но офицер быстро взял её в лапу и прижал к груди, пока не намереваясь переходить к этой информации.

— Атака отложена на несколько суток. За это время к нам должны подойти части 2-го особого батальона, в членом которого являюсь я.

— 2-й особый батальон? — Айзенкопф нахмурился и взглянул на вновь прибывшего. Тот что-то прочёл во взгляде начштаба и отрывисто кивнул. Агриас тоже понял, о чём идёт речь. Он посмотрел на Адриана и тут же понял, что его взгляд тому не понравился. Командир 2-го батальона глядел в ответ вопросительно, не до конца понимая серьёзности, которая вдруг наступила в тесном и наскоро вырытом блиндаже. Вскоре совещание возобновилось, но в помещении уже висело какое-то особое настроение.

Ветер пронизывал до костей, где-то вдалеке гулко бухала артиллерия. Хайнц Брецель сидел на пне дерева и хлебал гуляш. Несмотря на отвратную погоду он чувствовал себя не так уж и плохо, ведь рядом были свои.

— Жидкая похлёбка... — Посетовал один из солдат, взвешивая в ложке свою порцию обеда.

— Хорошо хоть так! — одёрнул его кто-то другой. — У хельквилльцев вон вообще один котелок на двоих. Ходят как голодные собаки...

— Ишь ты! — удивился кто-то из офицеров. — У нас когда-то так же было.

— Лет тридцать назад-с. — Заметил другой начальнический голос, уже отдававший простуженной хрипотцой.

— Ешьте, чёрт бы вас! Радуйтесь, что хоть это доехало. — Снова вмешался какой-то начальник. По голосу Хайнц узнал Панкраца. Всё это происходило у него за спиной. Он не хотел оборачиваться, ведь с той стороны дул ветер.

— Долго это всё тянется. — Устало проговорил Вильгельм, сидевший поблизости.

— Долго. — кивнул Хайнц. — Дело затягивается, это верно.

— Попали же мы. — Посетовал товарищ, уплетая ещё дымящий, но быстро остывающий гуляш. Хайнц молча покивал, не желая продолжать беседу. Они действительно попали в серьёзный переплёт. Их роту на время отвели от передовой, но всё это трудно было назвать отдыхом. Вырубка шла вдоль дороги, по обе стороны находилось расположение батальона. Солдаты старались вести себя как ни в чём не бывало, несмотря на то, что они уже второй день безвылазно находились в этом лесу. Ни домов, которые можно занять, ни местных, у которых можно реквизировать провизию. Вернее, это всё было, но находилось там, далеко, в окружении линий траншей и тысяч врагов. Эта крепость могла удержать с десяток 4-ых Кронских, их силы казались крайне незначительными.

— Слышишь? — Хайнц оторвался от котелка и тронул своего товарища за рукав шинели.

— Машины едут. — Спокойно проговорил Вильгельм.

— Штук десять-двадцать. — Заметил кто-то ещё. Другие солдаты также начали прислушиваться. Со стороны леса нарастал негромкий рокот двигателей. Грузовые машины когда-то были в диковинку, Хайнц вспомнил, как его отец сотоварищи потешались над новой техникой, называя её "игрушечной", "ненужной". Может быть тогда это было так, но сейчас, в армии, машины ценились и ценились на вес золота. И тем не менее, грузовики приближались. Колонна показалась достаточно внезапно, вынырнув из-за поворота и глухой стены деревьев. Солдаты спокойно продолжали трапезу, никто не обращал лишнего внимания на это, еда была уж всяко важнее каких-то там грузовиков, чтобы не находилось внутри них. Колонна подъехала к вырубке, машины, осторожно притормаживая на снегу, остановились. Из головного транспорта выскочил грифон в форме штабного офицера и выкрикнул несколько команд. Из машин начали выскакивать бойцы в свежих незатёртых шинелях. Вслед за ними последовали громоздкие ящики, которые солдаты вытаскивали с особой осторожностью. В замыкающих машинах лежали какие-то необычные миномёты, чрезмерно пузатые и короткие. Оловянные солдатики быстро опорожнили свои грузовики, и построились вдоль колонны. Их было около полутора сотен, их внешний вид был настолько непривычен, что выглядел почти смешно. "Когда-то и мы выглядели примерно так же." — Подумал Брецель, вспоминая время, когда стирка одежды, помывка и приём пищи были чем-то регулярным и само собой разумеющимся.

— Отставить приём пищи! Стройся! — Резко скомандовал капитан Панкрац. Бойцам роты пришлось побросать котелки. Хайнц оставил свой на пне и побежал занимать своё место. Отделение собралось во взвод, взвод встал в построение роты. Кронцы встали напротив построения вновь прибывших. Ситуация выходила презабавнейшая: холёные, в свежих бурых шинелях резервисты стояли напротив потрёпанной, посеревшей пехоты. Одни по форме были одеты в стальные шлемы-рогачи, другие же носили их на поясе, не желая пользоваться ими сверх необходимости.

— Рота второго батальона четвёртого кронского полка, я не ошибаюсь? — Начальник, недавно замеченный Хайнцем у головной колонны обратился к Панкрацу. Тот лениво козырнул и протянул лапу.

— Никак нет, вы не ошибаетесь. — проговорил он. — Вам нужно попасть в штаб нашего батальона, господин штабс-капитан?

"О как!" — Подумал Хайнц, внимательно вглядываясь в нового начальника. То был уже немолодой, сухой и тощий военный. В каждом пёрышке его лица читалось, что он ненавидит беспорядок и делает это чуть более рьяно чем любой его коллега из строевых частей.

— Нет, не нужно. У меня при себе точнейшие инструкции из штаба армии, вашего корпуса, вашей дивизии и вашего полка. Поэтому, господин капитан, не разрешите ли вы мне им последовать?

— Конечно разрешу. — ухмыльнулся Панкрац. Во взгляде штабного отпечаталось такое жуткое негодование, будто он застал своего коллегу пьяным. — Мне тоже поступили инструкции от моего командира.

— Прекрасно. — Бросил штабной, понимая это слово в каком угодно, но не в прямом значении. Далее он обратился к кому-то в своём строю, подозвал к себе офицеров, передал своему заместителю полномочия и приказал им выдвигаться на позиции. Водители получили приказ отогнать грузовики на замаскированную стоянку, организованную имперцами не без сноровки. Всё это заняло не больше нескольких минут, вскоре дорога вновь была пуста.

— Итак. — продолжал военный. — Согласно моим инструкциям — помимо прочих приготовлений я обязан проверить у солдат их навыки работы со средствами защиты от отравляющих веществ. Господин капитан, разрешите приказать вашей роте надеть полный комплект химзащиты?

— Но у нас приём пищи. — Возразил Панкрац, будто бы немного скривившийся от слова "противогаз".

— Противнику будет на это наплевать. Рота! — штабс-капитан обратился к оробевшим солдатам. Хайнц смотрел на него и внутренне сжимался, ведь на накидку он ещё в Аквелии выменял бутылку красного, а футляр использовал чтобы прятать в нём всякий скарб навроде сигарет, сухарей, принадлежностей для шитья и много чего ещё. Вот он встретился взглядом с новоприбывшим. В холодном и строгом взгляде играло злорадство: штабной крысе хотелось утереть клюв Панкрацу. Предстояла показательная порка. — Команда газы!

Началось страшное. Солдаты бросились шариться по своим ранцам и сумкам, лишь немногие сразу нашли в футлярах маски и закутались в плащи из плотной материи. И те, скорее всего, сделали это недостаточно быстро. Остальные же, захваченные врасплох, бросились к местам, у которых они ели, начали шарить по оставленным там вещмешкам, будто бы забыв что так необходимые штабс-капитану противогазы могли находиться только в тех самых футлярах, которые солдатня набивала всякой всячиной. Брецель схватился за футляр, отвинтил крышку и увидел там три коробка спичек, портняжный набор и пустую пачку скайфольских сигарет. Противогаза там не было. Он пожал плечами, спокойно завинтил футляр и, понимая что выглядит как полный идиот, остался стоять на месте вопреки приказам свыше. Вильгельм тем временем надвинул себе на клюв шарф и встопорщил воротник шинели. Он, благоразумный малый, поступил согласно своей манере и променял накидку почти сразу же как получил её, сбагрив её каким-то аквелийским фермерам за кое-какие семейные ценности. Часть он загнал ещё кому-то, часть отправил какой-то фройляйн на которой за каким-то чёртом хотел жениться. Осень выдалась холодной, некоторые гражданские остались без гроша из-за войны и готовы были отдать любую ценность за такую простую вещь как непромокаемая накидка.

Наконец, солдаты кое-как построились вновь. На этот раз рота выглядела растрёпанно и по-дурацки. Кто-то был экипирован правильно, кто-то чёрт-те как завернулся в накидку, на ком-то были только накидка и противогаз, на ком-то же не было ни того, ни другого. Штабной офицер хищнически оглядел пёстрое построение.

— Рядовой!

— Я!

— Выйти из строя! Почему нет средств химической защиты?

— Сдал в обоз, господин штабс-капитан, виноват, штабс-капитан!

— Извиняться будешь перед своими лёгкими. Рядовой!

— Я!

— Выйти из строя! Почему нет средств химической защиты?

— Избавился от них, господин штабс-капитан.

— С какой целью?

— Мешают, господин штабс-капитан. Очень уж неудобно.

— В гробу тебе будет ещё неудобнее. Следующий!

— Я!..

И так продолжалось с четверть часа. Дошёл офицер и до Хайнца. Тот же вопрос — тот же ответ. Брецель ожидал, что на него картинно замахнутся лапой, но грифон стоявший перед ним, судя по всему, был противником подобного отношения к подчинённым. Наоборот, было видно, что он делает это не из формальности, а для дела. Наконец, осмотр был окончен.

— Итак, капитан. Что вы можете сказать по поводу данной ситуации?

— Я могу сказать, что мы оказались застаны врасплох. — Попытался оправдываться Панкрац, кривясь и распаляясь с каждым словом.

— То есть позволили угробить большую часть своей роты. Только три десятка бойцов соблюли все правила, остальным же придётся погибнуть. Можно было бы обвинить в этом их самих, не так ли, господин капитан?

— Никак нет. — твёрдо ответил Панкрац. — Виноват в этом я. И я вижу решение этой проблемы.

— У любой проблемы есть решение. — кивнул штабс-капитан, улыбаясь без веселья. "А так же имя и фамилия." — Додумал за него Хайнц. — Обратитесь к командиру вашего батальона, пусть солдатам выдадут всё необходимое. В матчасти вашего полка комплекты средств химзащиты должны дублироваться.

— Ясно. Прикажу исполнять немедленно.

— Пошлетё денщика или пойдёте сами? Просто интересуюсь.

— Нет, пойду сам. Мой денщик остался лежать на станции Ремье. А нового мне пока не назначили.

— Ясно. Как вас зовут?

— Иоахим Панкрац.

— Карл Габер.

— Очень приятно.

К вечеру солдатам выдали недостававшее снаряжение. Цеткин буквально отрывал его от сердца. Сначала он поругался с фон Таубе, а потом и с Панкрацем. Дело дошло до полковника и начальника штаба, но они никак не обозначили свою позицию, видимо молча приняв решение об усилении полковой дисциплины. Офицеры ворчали громко, солдаты ворчали потише. Прибывшие военные вызвали недовольство, кто-то в батальоне фон Оствальда даже грозился поколотить кого-то из них за "студенческую рожу", но в остальном его часть оказалась наиболее подготовлена. Командир 1-го был крайне суров ко всякому кто допускал потерю или "потерю" обмундирования, фон Таубе же проявил себя с совсем неважной стороны.

А его батальон тем временем учился заново. Солдаты по команде надевали маски, закутывались в накидки, потом сбрасывали их и подвергали "дегазации" (Габер приказал заменить специальные вещества на обычную воду в целях экономии). Это длилось до вечера. Незадолго до отбоя солдат построили и разрешили им разойтись по укрытиям. Под конец этой свистопляски Хайнц уже не мог ни ненавидеть, ни любить этого внезапно нагрянувшего перфекциониста, заставившего их ползать по снегу без перерывов на обед и ужин. Он чувствовал напряжение и тревогу.

— Слушай, Вилли. — Брецель полулежал на жёстком блиндажном топчане, одёргивая замотанные в портянки лапы от накалившейся стенки полевой печи. Он уже собирался заснуть, но вдруг задумался о чём-то, что раньше не шло ему в голову.

— Чего тебе? — Отозвался товарищ.

— Слушай... Я тут подумал... А мы ведь их... Как крыс получается травить будем? Как-то это не по-божески...

— Да, будут газом стрелять. — ответил Вильгельм, зевая. — Ну, с крысами ты удачно сравнил, наверное. Ты моришь крыс чтобы они не оставили тебя без еды, а мы будем морить язычников чтобы не помёрзнуть тут к мааровой тётке...

— Страшное дело... Паршиво даже как-то. Одно дело стрелять, драться... Мы солдаты, они солдаты. Мы видим, что делаем, мы можем пощадить, они тоже могут пощадить нас. А газ не щадит. Помнишь какие нам карточки показывали? Полная жуть...

— Главное чтобы они в ответ не начали. Учёба-то учёба, а кого-то всё равно задушит.

— Упаси нас троица... И что Борею говорить, если задушит? "Извините мол, ваш высокопревосходительство, виноват-с! Отравился-с неведомой дрянью-с! Не судите строго-с!"

— Не богохульствуй. — в разговор вмешался бывший семинарист. — У меня дядька тоже насмерть траванулся, а грифон был хороший. Так что извиняться тут не следует.

— А когда следует?

— Если ты, Хайнц, распоследняя сволочь. — В землянке послышался глухой смех, кто-то закашлялся.

— Ну, это правда. — Тоже развеселившись проговорил Брецель смыкая глаза. Тяжёлые мысли о предстоящем наконец покинули его.

— А сегодня первый день Голубой луны. — Заметил кто-то ещё.

— Да уж, хотелось бы справить её как-нибудь по-лучше. — Посетовал Вильгельм.

— Грифон предполагает, а Троица располагает...

Над ничейной полосой лежала мрачная ночь. Луна тускло светила своей бледной убывающей плешью. Ни воронок, ни укрытий — только остатки вырубки и мелкие складки местности. Лес скрывал неприятеля. Грифонам не требовалось много огней или регулярных осветительных ракет — им это было по просту не нужно.

Разведгруппа пробиралась быстро и решительно, держа на мушке смутные очертания вражеской позиции, освещаемые лишь редкими и робкими огоньками, прячущимися средь веток и стволов деревьев. Невольно брал страх. Страх нельзя уничтожить, нельзя исключить из уравнения. Бесстрашных существ не бывает, и даже громадные и ужасающие драконы, по слухам, способны перепугаться при виде мыши.

"Фонари стоят в неправильных местах, они нужны для отвлечения внимания. Все огневые точки и посты часовых замаскированы темнотой..." — Думал про себя Прокопий, осторожно глядя в прицельную планку. Острым глазом он различал бруствера, накаты, яркие светильники, но ни единой души. Нет. Это была не пустота. Противник был там и он ждал их. Он не упускал возможности чтобы заявить о себе.

В отдалении раздался протяжный визг и глухой грохот. Где-то шла ленивая ночная перестрелка. Для них — незаметный звук. Для кого-то — последняя секунда жизни. Приступ ещё не начался, а раненых уже было немало. Солдаты гибли не в сражении и даже не в мелкой стычке. Смерть просто падала им на голову и это происходило каждые несколько часов, в любое время дня и ночи. За последние три дня одних раненых набралось с полторы сотни. На малой родине Астрапи жило всего с шестьдесят или семьдесят граждан и примерно столько же илотов, плативших им оброк и помогавших им по хозяйству. В три дня такой войны могла погибнуть целая нимбусийская деревня, что если этих дней наберётся не три, а триста?

"Вижу движение!" — Лежавший рядом Грамматик бесшумно подал знак жестом и указал куда-то вперёд себя. Астрапи повернулся и заметил там бугорок с незаметно торчащей из него печной трубой. Вся вражеская линия чутко спала, но там что-то происходило. С ничейной земли можно было заметить немного: какие-то копошения, чьи-то бесшумные команды, верхние части грифонских голов мелькали над окопом, представляя возможность для меткого стрелка. Можно было бы ей воспользоваться, но начинать стрельбу первыми было безумием. Их враг умел, хитёр и зорок. А ещё их было больше. Намного больше.

"Что там?" — Командир уже здесь, он почти не заметен на тёмной земле, но Прокопий скорее чувствует его, чем видит. Во вражеских окопах тем временем что-то происходило. Грифоны копошились там, будто бы напяливая что-то на себя. Вот несколько голов скрылось за бруствером и появилось вновь. Те же каски. А вместо лиц...

"Маски!" — Тихо прошептал Грамматик подползшему вплотную лохагу, назначенному командовать разведкой. Это был опытный гоплит, ровесник покойного Кироса. Прокопий лежал рядом, смотря вперёд, но кося ухом в сторону. В стороне — тишина. Лохаг не давал приказа. Он молчал, и молчание это было хуже всего. Что это значит? Почему они это делают? Что они задумали?

"Назад. Нужно передать это как можно скорее."

Голос начальника прозвучал нетвёрдо. Это не обнадёживало.

"Уходим! Назад!" — Приказы повторяли другие, младшие лохаги. Пегасы начали тихо отползать. У Прокопия в глазах стояли грифонские маски. Что-то такое он уже видел, но этот случай ускользал из памяти. Голову не покидала одна мысль — эти вещи нужны для чего-то страшного.

Первая линия йезерградских окопов встретила их тишиной. Часовые молча обменялись с ними сигналами, и группа пегасов быстро и не отвлекаясь двинулась к третьей линии окопов, на которой в резерве находилась их эката. Командир сотни не спал, ожидая отчёта разведчиков. Он спокойно выслушал доклады прибывших.

— Значит, неприятель устраивает какие-то учения с газозащитными масками. — Проговорил экатарх, впервые за весь рапорт выражая обеспокоенность. Прокопий резко вспомнил предназначение тех агрегатов, и волосы зашевелились у него на голове.

— Нужно срочно доложить командованию крепости! — перебивая своего начальника воскликнул Андропий, выражая непривычный для себя пыл. — Цисарцы готовят что-то очень плохое. Это всё не зря!

Старший лохаг посмотрел на своего подчинённого с неодобрением, но экатарх кивнул.

— Верно. Я лично явлюсь в штаб.

— Экатарх, вы не спали ночь...

— И не намерен спать ещё с десяток ночей! — Резко возразил нимбусиец, поворачиваясь к остальным спиной. Собравшиеся вокруг граждане торопливо расступились, давая воину возможность разбежаться и взмахнуть крыльями. Вскоре его уже было не разглядеть под покровом ночного мрака. Немного повременив, в массе пегасов начали толковать о произошедшем, но ропот быстро стих, так как никто не считал это чем-то серьёзным.

— Да... Писали что-то про эти ядовитые газы. — весело улыбаясь проговорил первый лохаг — самый доверенный подчинённый сотника. — Это глупость, хоть и не выдумка. В крепости противогазов в достатке, так что мы сможем подготовиться. А эти дураки того и гляди — сами этой дрянью наглотаются.

Послышались смешки и одобрительные возгласы. Единственное, что омрачало дело, это то, что у пегасов не было своих противогазов и оттого приходилось уповать на крепостные.

Вместо экатарха к нимбусийцам явился посыльный ординарец. Это был пегас из эскадрона Перовича.

— Ваш командир передаёт приказ — срочно выдвинуться к крепостным складам для получения противогазных масок! Это приказ начальства!..

— Нам это ясно. — коротко одёрнул его первый лохаг. Ординарец коротко кивнул. — Возвращайся и скажи, что мы в пути.

— Вас понял! — Пегас отсалютовал и полетел назад. Летать даже в таком тылу чувствовалось не самой безопасной затеей. Казалось, что противник мог заметить их даже здесь.

— Всем собраться, за мной! — Первый десятник быстро взял командование на себя. Меньше чем через минуту вся эката была уже в воздухе, на пути к бастионам.

В крепости тем временем все уже стояли на ушах. Солдаты тащили во внутренний двор большие деревянные ящики и укладывали их штабелями близ крепостной железной дороги. Топот, крики, искусственный свет электрофонарей режет темноту и делает её ещё сильнее. Пегасы приземлились в самой гуще этого беспорядка. Их уже ждали.

"Берите эти ящики и тащите их на первую линию!"

"Где Перович?"

"Уже занят этим!"

"Эката, исполнять приказ!"

Экатарх был здесь, это обнадёживало. Хотелось расспросить его обо всём, но ни времени, ни возможности не было вовсе. Гоплитам пришлось взвалить на себя серьёзную задачу. В буквальном смысле. Прокопий вместе с Грамматиком смогли взять сразу два ящика. Они казались не такими уж тяжёлыми, но лететь с ними было неудобно. Вот они снова покинули пределы крепости и двинулись на третью линию окопов. Там их уже встречали тыловые службы, утаскивавшие ящики на первые линии. Позиции оживали, солдат торопливо поднимали и строили, стараясь при этом не привлекать внимания противника. И тем не менее, даже с внушительного расстояния было понятно, что защитниками постепенно овладевает переполох.

Первый "рейс" закончился, начался второй, третий. Ящиков было много, противогазов в них было ещё больше. Это обнадёживало. Где-то начинали грохотать разрывы снарядо: грифоны заметили движение и решили шугнуть расшевелившихся речноземцев. Прокопий с остальными был в воздухе, когда пара фугасов рванула поблизости от передовой линии. Сверху это выглядело иначе. Совсем иначе.

В конце концов, работа была окончена, так как кончились ящики. Эката спустилась на землю и тут же получила "свои" ящики. Их открыли — в одних были резиновые маски, в других — цилиндры, напоминавшие фильтры для воды.

— Разбирайте. Вы ведь умеете обращаться с этими штуками? — Спросил у бойцов йезерградский интендант.

— Маску надеваешь, фильтр привинчиваешь. — Ответил ему Грамматик.

— Верно! — Нервно посмеиваясь, заметил тыловик. Ему явно было жаль расходовать неприкосновенный запас, на котором он сотоварищи сидел уже не один год. Прокопий кивнул ему, кое-как свернул противогаз и убрал его в свою седельную сумку. Фильтр отправился туда же.

Время шло. На все торопливые приготовления ушло несколько ночных часов. Экату и эскадрон Перовича свели в единый отряд и поставили в старой крепости, на случай непредвиденного. Со стен бастионов было видно, как вспыхивают и затухают огни, как двигаются в темноте толпы живых существ, ошеломлённых внезапным приказом. Сказывалась несобранность защитников, недостаток их слаженности. Никто не был готов даже к подобному.

Нескольким нимбусийским лохам и йезерградским отделениям было приказано облететь первую линию, выяснить обстановку и привести её в порядок. Этот приказ не затронул лох Андропия, и воины просто наблюдали со стены за всем происходящим. Время шло, и всем уже хотелось, чтобы эта буйная ночь поскорее кончилась. Говорить не было желания. Все стояли в мрачном молчании.

Прошёл час. До рассвета оставалось около тридцати минут. Впереди всё чаще и чаще гремели вражеские разрывы. Крепостная артиллерия начала отвечать неприятелю своим огнём. Вот показались свои: несколько десятков летунов вернулось на исходную позицию.

Порядок восстанавливается, но по первой линии бьёт артиллерия! — Лихой и молодцеватый йезерградский лейтенант отсалютовал экатарху ещё в воздухе. Тот уважительно кивнул офицеру.

— Значит, порядок не восстановлен до конца? — Высокий и статный Перович громогласно спросил у своего подчинённого.

— Никак нет, но мы сделали всё что смогли! — Не теряя лица, но обеспокоенно проговорил лейтенант. Такой же ответ пришлось держать и нимбусийцу.

С каждой четвертью часа обстрел нарастал. Редкая и беспорядочная пальба сошла на нет, теперь грифонская артиллерия зарокотала по-настоящему. Мощный огневой налёт шквалом обрушился на первую позицию, потом такому же удару подверглась вторая. Ложные и настоящие окопы один за другим начали превращаться в месиво из снега и грязи. Противник не тратил снарядов впустую: он действовал экономно, но тщательно. Кладка крепостного парапета задрожала под ногами: древняя крепость будто бы боялась встретить новые удары по своим стенам. Крепостная артиллерия огрызаться: в крепости стояли тяжёлые дальнобойные орудия, предназначенные для контрбатарейной борьбы. Внизу прятались по казематам тыловые службы: следующие несколько часов обещали быть крайне опасными для жизни.

— Все в укрытие! — Экатарх быстро отдал приказ. То же сделал и Перович, резкой руганью сгонявший своих пегасов с парапета. Прокопий вместе с остальными рванул за ним. Его будоражила мысль о новом бое, а близкий грохот лишь придавал этому чувству азарта, опасности. Беспокоила другая мысль: что же творится там, на передовой?..

Вот они в укрытии: с низких потолков погреба-каземата осыпается белая штукатурка, по равелинам во всю силу молотят грифонские дальнобойные пушки, их снаряды падают редко, но тяжело, как мощные удары тяжеленной кувалды. Такие снаряды казались грозными, но их можно было услышать, от них можно было спрятаться. И тем не менее, от этих ударов становилось не по себе. Ожидание, похожее на то, что им уже доводилось выносить.

— После такого обстрела они пойдут в атаку. — Проговорил Перович, вслушиваясь в гул и гром, бушевавший снаружи. Он не предполагал, но утверждал. В компетенции этого офицера не приходилось сомневаться. В йезерградских пегасах гоплиты быстро увидели верных товарищей. Ещё один удар заставил всё вокруг содрогнуться. Прокопий почувствовал, как сердце уходит в ноги.

— Снарядов у них маловато! — смеясь и харахорясь заметил один из его подчинённых. — После такого фейерверка не могут не пойти!

— Ну мы их приголубим... — Вмешался в разговор кто-то из нимбусийских лохагов. Боевой настрой был налицо — за толстыми стенами никакой обстрел не был страшен.

— Чем-то несёт снаружи. — Вдруг заметил Грамматик.

— Взрывчатка нынче такая — вонь ещё та. — Заметил Андропий.

— Нет, это не порох! Пахнет... Как горчицей! — Возразил другой гоплит из его лоха, принюхиваясь.

— Странное дело, этот погреб ведь не продовольственный... — Произнёс Астрапи, тоже учуяв странный горчичный аромат, проникавший сквозь дверь погреба как запах дыма сквозь дверь горящей комнаты. Бравада тем временем поутихла, пегасы насторожились, не понимая причины этого запаха. А он становился всё сильнее и острее, вскоре не осталось тех, кто не чувствовал его.

— Чего ждёте, натягивайте чёртовы маски! — Вдруг рявкнул кто-то из йезерградцев, первым понявший природу горчичной вони. Это сработало как спусковой крючок: все находившиеся внутри потянулись за сумками, Прокопий не стал исключением. Он снял шлем, достал маску и начал натягивать её. Было неудобно: ремешки путались, сама маска воняла то ли пылью, то ли известью и разъедала глаза. "Где они её хранили!?" — Мысленно выругался пони, доставая фильтр и привинчивая его на место. Вдруг он почувствовал резкое удушье: на фильтре была плотная заглушка. Выдернув её, он резко выдохнул и зашёлся кашлем.

— Астрапи, ты как? — Рядом был лохаг, на нём уже красовалась маска из бурой резины. В купе с гоплитским шлемом это выглядело крайне дико. Прокопий закивал, ещё не находя сил говорить. Все вокруг были в масках: даже немногие укрывшиеся здесь тыловики успели натянуть их. Только сейчас стало заметно, что стоявшая в помещении пыль приняла зеленовато-желтоватый оттенок.

— Все наружу! — Рявкнул глухой приказ. Двери подались и в помещение вползло облако жёлтого тумана. Прокопий почувствовал мерзкий химозный привкус, отдалённо напоминающий горчичный. Он сделал вдох, и почувствовал как что-то горючее оседает у него в лёгких и начинает разъедать их изнутри. Может быть фильтр не работает, может быть ему кажется — неважно... Вокруг слышались крики, стоны, хрип и вой. На изувеченной снарядами земле лежали... нет, не раненые. Хуже. Они заливались кашлем, из их глаз и ушей шла кровь. Не все успели надеть маски. Кто-то успел, но всё равно погиб. Пегас не понимал, что видит перед собой. Он видел это впервые. Он и представить не мог, что может быть так...

"Что за чертовщина!?" — Выругался кто-то из йезерградцев. Пегасы Перовича дали слабину раньше. Кто-то залился истеричной руганью, кто-то бросился помогать отравленным. Прокопий ясно видел одного из них: солдат-тыловик, может быть кто-то из штабных адъютантов хрипел и корчился на земле, замедляясь и слабея с каждым движением. Яд будто бы разъедал его, выжигал изнутри и снаружи. Даже самая страшная рана казалась в десять, нет в тысячу раз хуже чем это.

— Всем собраться! Закутайтесь в епанчи! — Глухо, сквозь противогаз звучал голос экатарха. Епанчи... Да, в них был смысл. Отраве не нужно было проникать в лёгкие, чтобы убивать. Несмотря на ужасающую картину, вокруг всё ещё держалось некое подобие порядка: солдаты и артиллеристы утаскивали поражённых в госпитали, бойцы поджигали громадные кострища и собирали новые. Кто-то то и дело валился на землю, но остальные продолжали работать, не замечая гибели товарищей. Прокопий пригляделся и различил в мечущихся фигурах йезерградцев. Были и другие: они бежали, спасались в погребах, окопах и укрытиях, боролись с теми кто пытался их образумить, стрелялись сами и стреляли в других. Но их было меньшинство. Шансу выжить они предпочли гарантированную гибель. Несмотря на ужас и гибель, несмотря ни на что, остались те, кем всё ещё руководил жестокий и спасительный порядок. Пегасы ещё не знали своей задачи, но ситуация требовала от них сделать всё, что в их силах. В плащ-палатках и противогазах они имели неплохую защиту от тумана, но среди них вскоре тоже начали обнаруживаться поражённые. Газ проникал везде, он испарялся, превращался в едкую жидкость, вызывавшую язвы и слепоту. Вот к командиру экаты явился другой адъютант. Он был в противогазе, но по отдышке уже было ясно, что судьба его решена.

— Вам приказ из штаба! — уже хрипя, но с чёткостью начал он. — Всех... Эвакуируют... На передней линии... Чёрт-те что... Прикройте станцию! — посыльный глухо закашлялся, один из гоплитов попытался помочь ему, но толку от этого было немного. — Нужно п-прикрыть п-поезда!

— Понятно. — кивнул экатарх. Он один, казалось, не поддавался происходящему вокруг. — Вы двое — тащите его в лазарет! Остальным построиться! Капитан Перович — вы ещё с нами?

— Жив! — Гулко и чётко отозвался капитан. Его эскадрон рассеялся по внутреннему двору, но мог быть собран вновь.

— Собирайте свои штыки, у нас есть приказ!

Снова гулкие команды, размытые фигуры пробиваются сквозь жёлтый туман, собираются вместе. Кто-то хромает, кто-то кашляет — не всем достались целые и пригодные к использованию маски. Газ был повсюду: он проникал в казематы и заполнял собой каждый коридор, ни снаружи, ни внутри крепостных сооружений уже нельзя было найти спасения. Погибших было не так много, как отравленных, обожжённых, паникующих. Судья по всему — штаб пришёл в расстройство, и единственное решение, которое удалось принять — это решение об отходе. Оно не затрагивало пегасов. У них была другая судьба. Эката и эскадрон собрались и двинулись вперёд. Ворота крепости были забиты прибывающими ранеными. Кто-то кашлял, кто-то выл от страшных язв, кто-то держался за своих товарищей, не видя перед собой ничего кроме темноты. "Разойтись! Дать проход!" — Гаркнул кто-то из йезерградцев, и раненые начали жаться к стенам. Медиков здесь почти не было — их просто не хватало.

С позиций бежали, судя по рокотавшей впереди стрельбе — вражеская пехота уже была где-то там. Крики, вой, выстрелы в воздух — кто-то бежал, кто-то полз, кто-то пытался сохранять порядок. Йезерградцы держались лучше, сильнее всего струхнули рьекоградцы. Прокопий видел их, толпами сбредающихся к бастионам, пытающихся собраться и понять, что им нужно делать. Вспомнился спор офицеров: рьекоградский командир жалел своих, заступался за них. "Так жалеть — совсем не жалеть!" — Как-то высказался про него кто-то из бойцов Перовича. Теперь им всем пришлось за это заплатить. Железнодорожная станция находилась близ крепости, в сельском пригороде Приштинея. Она была прикрыта окопами и укреплениями, но оборона на том участке так же рушилась. Хаос царил везде. Приходилось спасать только самое ценное.

Бросок к станции занял немного времени: чтобы как-то компенсировать невозможность лететь, пегасы двинулись лёгкой трусцой. Прокопий не отставал от остальных, он туго воспринимал всё происходящее вокруг, иначе уже давно тронулся рассудком. "Если всё пропало — то последняя надежда на нас." — Тихо проговорил он, глядя сквозь клубы жёлтого тумана. В ум закралась мысль: "Значит, придётся умирать?" Сердце застучало сильнее, он вспомнил как спасался от врага, вспомнил как он любил жизнь в тот момент, как стремился сохранить её. Что же сейчас? С ней придётся расстаться? Может быть и нет, но... скорее да. Они должны задержать врага. Пожертвовать всем вплоть до жизни. Они — не исключение.

Позиции встретили их искорёженными лицами мертвецов. Газовый снаряд угодил прямо в траншею, никто не успел что-либо предпринять. Один вид погибших пугал — даже единорожья магия не могла убивать так жестоко и цинично. Экатарх и капитан отдавали приказы, их части быстро заняли оборону. Газ стоял вокруг особенно плотно, но постепенно развеивался ветром.

— Что-то жжёт... — Прошипел Грамматик не своим голосом. Прокопий бросил на него взгляд: за кожаной маской лица товарища не было видно.

— Дышишь?

— Да.

— Хорошо. Нарывы это не так страшно. Терпи.

— Потерплю...

"Бедняга, всё-таки траванулся." — Подумал Астрапи, чувствуя мерзкую и жгучую боль где-то в районе шиворота. Епанча не давала полной защиты, даже тяжёлый войлок не мог задержать всё.

Впереди показалась цепь врагов: они шли быстро, в полный рост, их было множество. В накидках и противогазах, со штыками наперевес. В этих существах трудно было узнать грифонов. И тем не менее, это были они. Прокопий сосредоточился на них: крики, паника, топот и суматоха остались позади. Здесь же осталась лишь тишина и летучая смерть, распылённая вокруг.

На фланкирующей позиции внезапно ожил пулемёт: часть цепи скосило в несколько секунд длинной кинжальной очередью. Кто-то из умирающих защитников Приштинея решил оставить гостям последний подарок. Несколько долгих минут пулемётчик бил по врагу, пока его не оставили силы. Прокопий не видел его лица, не знал даже его имени, но знал другое: его запомнят. Не свои — так чужие. В ответ замолкшему косильщику застучали ответные выстрелы: бессмысленная, безответная пальба трусов, уже решивших, что в крепости не осталось живых. Поредевшая цепь в плащах и масках откатилась назад и залегла, оставив на изувеченной земле россыпь собственных трупов. Опомнившись, они снова поднялись и двинулись вперёд.

Пегасы приняли бой. Они ударили по грифонам из ружей, но этого оказалось недостаточно чтобы опрокинуть их. Цепь начала огрызаться ответным огнём и быстро двинулась вперёд. Их намерения были ясны: выбить последнюю пробку на их пути не тратя время на стрельбу. Они падали на землю, вопили их раненые, но они уже не останавливались, наоборот — ускорялись, будто бы набирая темп. "Они хотят драки!" — Рявкнул кто-то из бойцов — то ли йезерградец, то ли нимбусиец, то ли рядовой, то ли офицер. Ответом этому крику был звук примыкаемых штыков.

— Грамматик! — Весело крикнул Прокопий товарищу.

— Что? — Отозвался тот.

— Уцелеешь?

— Хотелось бы!

— Пусть на моей могиле напишут, что я сражался здесь! Передашь?

— Постараюсь! — Сжимая зубы от боли проговорил гоплит. Прокопий последний раз взглянул на него. Сквозь линзы на Астрапи глядело два воспалённых и болезненных глаза. Славный малый, честный малый, как же плохо умирать!

Они обрушились на противника, или противник обрушился на них — в начавшейся свалке трудно было разобрать что-либо. Враг был остановлен этим ударом, но он дрался и дрался отчаянно. Противогазные линзы мешали обзору, существа били друг друга как слепые, катались по отравленной земле, мертвец валился на мертвеца, в ход шло всё от штыков до копыт. Техника, умение, опыт — всё это низводилось до минимума, ни победителей, ни проигравших — только туловища, лапы и пустые линзы кожаных и резиновых масок. Прокопий дрался штыком, нанося удары как придётся. Его били, он бил. Наконец чьи-то когти полоснули его по маске и залежавшаяся резина не выдержала удара. Пегас машинально вдохнул жёлтый пар и его лёгкие вспыхнули в агонии. Здесь и там падали его товарищи и сограждане, с вместе с ними храбро гибли йезерградцы. Целая улица пустых домов, целая мёртвая деревня. Сколько времени они выиграли этим? Стоило ли оно того? Астрапи упал на землю, чей-то каблук наступил ему на шею, он вслепую кого-то лягнул. Сознание покинуло его в жутком предсмертном припадке. Для него всё было кончено.

Схватка длилась недолго — меньше часа. Но перебив атаковавших, грифоны не двинулись вперёд. Сбившаяся, рассеявшаяся цепь начала приходить в себя. Раненые, убитые, отравленные из-за повреждённых средств защиты. Их было не сильно больше чем тогда, на станции, но возможность помочь им посреди этого кошмара казалась сомнительной. Нужно было наступать, но перед этим начальство приняло решение перегруппироваться. Раненых отправили в тыл, устроили перекличку. Где-то через 15 минут прилетел посыльный-адъютант, начал возмущаться, сказал что-то про время и график — командовавший цепью капитан не расслышал его из-за маски и выслал весового в пешее эротическое. Газ начал рассеиваться. Он не оседал, в такую погоду он не будет оседать ещё долго. Нет, он рассеивался по другой причине — жёлтое облако ветром сдувало на восток, в сторону стоявшего в низине города.

"Ну и день сегодня." — Думал про себя Хайнц. Из его отделения убыло трое: одного насмерть закололи штыком, двух других ранили. Сам он с какого-то чёрта остался невредим, разве что проклятая маска порядком натёрла ему затылок. Дышать в ней было трудно. В идеале лучше было бы вообще отказаться от дыхания как от рода занятий, но едва ли кто-либо мог себе это позволить.

Вдалеке слышалась беспорядочная стрельба, возня и крики. Вскоре раздались звуки, похожие на стук колёс. Где-то за пеленой тумана, в отдалении от них, вырвался из каменно-бетонной западни какой-то поезд. Может быть они должны были это предотвратить, в любом случае — они уже не могли помешать этому.

— А эти язычники те ещё черти... — Пробубнил кто-то из бойцов, с любопытством разглядывая трупы в вычурных шлемах, закутанные в тяжёлые шерстяные епанчи.

— Да, убили много народу! — Хмыкнул ефрейтор, пиная одного из мертвецов. Больше всего поводов злиться было у поручика: с него содрали накидку, из-за чего шинель, поясной ремень и позолота на шпаге пришли в абсолютно непоправимую негодность. Хуже него пришлось наверное только раненым и убитым.

Глава VIII: Голубая луна.

«Аквелийцы и герцландцы – громоздкие, тяжелые и медленные летуны; вингбардийцы ненадежны и бегают; сикамеонцы и зафийцы быстро рассеиваются в поисках добычи; прайвенцы не хотят уходить далеко от своих домов; пошняки продаются за небольшие деньги, а хельквилльцы – атакуют сильно и кучно, там, где это больше всего нужно, и почти никогда не сдаются... »

Гровер II

О ёлочка, о ёлочка,
Прекрасна твоя крона!
Не только летом зелена
Но и когда стоит зима.
О ёлочка, о ёлочка,
Прекрасна твоя крона!

О ёлочка, о ёлочка,
Ты нравишься мне очень!
Как часто в тихий зимний час,
Ты радуешь красою нас...

Холодный ветер выл и бесился в окнах и дымоходах покинутых домов. Редкие снежинки падали на мостовую, с тротуаров которой кое-где ещё не были убраны тела мертвецов. Ядовитый туман ещё стоял в подвалах домов, но в общем он уже давно выветрился. Где-то на железнодорожном полустанке кипела вечная суматоха и гудели поезда, в остальном же городе праздновали победу. Взятие Приштинея совпало с праздником Голубой луны, грифонским новым годом, справлявшимся всю последнюю декабрьскую неделю.

— Такова была военная необходимость... — Агриас шёл по неширокой мостовой, слушая гул пьяной болтовни и нестройное пение солдат. Произошедшее несколькими днями ранее, как ни странно, не особенно отразилось на нём. Он знал о горчичном газе уж всяко больше, чем о магии. Во время его учёбы в Академии на вооружении Королевской армии стоял хлор-бром (белый крест), позже, перед кампанией в Олении, появились горчичный газ (жёлтый крест) и фосген (зелёный крест). Все офицеры воинских частей прошли жёсткие инструктажи, и дивизия Агриаса не была исключением. Их инструктор не был слишком разговорчивым — за него говорили кадры диафильмов, на которых демонстрировались язвы, ожоги, облысевшая кожа в желто-заленых пятнах. "Это оружие последнего, крайнего случая. Королевской армии нет смысла применять его, но наш враг может его применить, поэтому вы должны быть готовы." — Так выразился этот офицер-теоретик, немногим отличавшийся от школьного учителя. Его слова вертелись у чейнджлинга в голове, но в целом в остальном он был спокоен. Газы не так опасны, если уметь защищаться от них. А научиться этому и научить этому солдат не так уж сложно. Война — очень эффективный учитель, им ли не знать.

— И всё же. Я считаю это скотством, господин майор. — Рядом защёлкал голос Адриана фон Таубе.

— Вы о газе? — Агриас понял настроение товарища. Он так же был расстроен, но по менее очевидной причине.

— А о чём же ещё? Вы видели, что эта дрянь делает с телами?

— Мёртвым всё равно. — устало выдохнул советник. — В конце концов, другие способы погибнуть на этой войне не сильно лучше этого.

— Возможно, не стану спорить, но чёрт возьми! — командир 2-го не переставал злиться. — Это против чести, это против правил. Конечно, на язычников эти правила распространяются в меньшей степени, но такое массовое истребление — это не война.

— Господин фон Цапфель похвалил бы вас за эти слова, герр майор. Но, насколько я знаю, ваше командование намерено завершить войну как можно быстрее, оно ставит эффективность методов выше их соответвия вашим понятиям. — Агриас хотел добавить что-то про сэкономленное время и сохранённые жизни солдат, но фон Таубе посмотрел на него с такой жёсткой укоризной, что перевёртыш не решился на эти слова. Батальон Адриана попал в серьёзный переплёт и потерял немало солдат от действий остатков защитников, прикрывавших эвакуацию крепости. Офицеры возвращались с обхода крепостных предместий: там уже несколько дней подряд проводилась дегазация: бойцы из особого батальона и привлечённые к этому делу солдаты из других частей счищали с накидок и противогазов ипритный налёт. Немного в отдалении были организованы могильники, куда сваливали горы найденных в окопах мертвецов. Их было много, похоронные команды едва справлялись. Над всём этим мрачно возвышались бастионы крепости, всё ещё окутанные остатками бежевого облака. Формально, она была за грифонами, но де-факто большая часть укреплений ещё были слишком загазованы чтобы пользоваться ими. Союзники добились лёгкой победы, но пока ничего не приобрели.

— Да, я вас прекрасно понимаю. — с непривычным для себя сарказмом проговорил фон Таубе. — "Война — это искусство обмана."... Но теперь нам следует ждать, что враг ответит нам той же монетой. Ожесточение войны не способствует её быстрому завершению. Мы не должны потакать этой свихнутой сволочи, которая притворяется нашими союзниками.

— Они идиоты, идиотизм заразителен...

Военные миновали улицу и вышли на другую. Солдатня была повсюду: десятки бойцов в буром и серо-чёрном пили и веселились, играли в снежки, кто-то наигрывал на гитарах, гармониках — на всём, что подворачивалось. Некоторые, особо набожные, пели гимны на старогрифонском и хельквилльском, правда, редко делали это в трезвом виде. Разумеется, посты и наряды были выделены, но даже там народ не особенно сдерживал себя. На всё это апатично и пугливо взирали немногие уцелевшие местные жители. Приштиней встретил солдат толпами раненых и отравленных, большую часть из которых либо добили, либо прогнали на мороз, подальше от города. Больше половины местных успела уехать ещё задолго до этого события, остальным же повезло намного меньше. Адриан не был в настроении разделять всё это веселье, он смотрел на всех вороном и зорко выискивал своих подчинённых, чтобы за что-нибудь их вздрючить. Это было не в его стиле, он посмеивался над любившими это дело Оствальдом и Панкрацем, но сейчас сам ловил себя на мысли, что намерен повторить их ошибки настолько точно, насколько это возможно.

"Знамёна ввысь, ряды сомкнуты плотно..."

У дверей одной из уличных забегаловок кто-то звонко и не очень складно выводил слова странной песенки, явно не вклинивавшейся в происходящее вокруг. Ему подпевало несколько голосов, уже не сильно различавших смысл и значение повторяемых ими слов. Майор фон Таубе, услышав эти слова и, главным образом, эти голоса, одновременно разозлился и обрадовался. Какая-то горькая и жгучая искра блеснула в его глазах.

"Сыны Отечества встава-а-айте,
Великий, славный день настал!"

На отличном аквелийском языке вывел командир 2-го. Первого куплета этой песни хватило, чтобы другая песня практически умолкла, а её исполнители резко протрезвели, услышав слова, за произношение которых иной раз можно было схлопотать петлю на шею. Та компания включала в себя несколько офицеров из батальона 4-го Кронского и одного хельквилльца в чёрной форме. Агриас сразу узнал его: возможно, голова этого господина ещё несла на себе след винтовки Карла Эрстфедера.

— Господин майор, это невежливо! — Остенштайн посмотрел на фон Таубе немного помутневшим взглядом. Агриас бросил взгляд сначала на одного, потом на другого — один был пьян, другой разозлён до крайности. Предстояла солидная перепалка.

— Вы поступили невежливо когда изгадили святую ночь своей мещанской песенкой!

— И-извольте! Я исполняю гимн своей организации! Это вы тут, извиняюсь...

— А я исполняю гимн ваших коллег и идейных товарищей. Какая между вами разница? Смойтесь отсюда к чёр-рту, юноша! Это расположение 4-го Кронского полка! Вы — пьяная свинья!

— Я имею право на это, господин майор. Мы одержали победу! С врагом было покончено в эффективной элегантной манере...

— Молчать! Мне противно видеть как чёртов мещанин рассуждает о войне. Из-за таких как вы гибнут ваши же солдаты, а наше командование превращает войну в скотобойню!

— Но разве наши враги не скот? Господин...

— Молчать!

— Знаете?! — Остенштайн встрепенулся, подбоченился и уязвлённо посмотрел на фон Таубе. — Знаете?! — снова проговорил политофицер, на глазах теряя запал и желание продолжать свару. — А ну вас, господин майор, куда подальше! — Реформист тряхнул головой и заскрипел восвояси, оставив новоявленных собутыльников наедине с их недовольным начальником. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Ладно, чёрт с вами. — Всё ещё едко, но как-то по-отечески проговорил Адриан. Его подчинённые покивали головами в знак признательности.

— Стало быть, с этим больше не пьянствовать. — Подытожил кто-то из офицеров.

— Вы его видели? Дурак он, выжига! — Посмеиваясь, заметил другой.

Агриас был свидетелем перепалки, вмешиваться в которую ему совсем не хотелось. Сегодня ему снился страшный сон, но не был напуган ведь то что было в кошмарах обычно мало отличалось от того, что происходило наяву, от того что являлось его долгом и работой. Он видел немало грифонов в день атаки: они боялись, бешено молились, кто-то даже ругался и пререкался с офицерами, и тем приходилось оголять шпаги чтобы привести их в чувство. А потом атака кончилась, задача была выполнена и теперь... Все просто успокоились и праздновали наступающий новый год. Чейнджлинг оглянулся вокруг: небольшая, тесная площадь, ставшая ещё меньше из-за гор убранного снега. Дома, явно грифонские, теснились друг к другу, будто жавшись от мороза. Среди них стояла скромная церковь, её ворота были заперты, а на паперти собралось какое-то количество молящихся солдат и офицеров 4-го Кронского и других герцландских полков. Внутрь их не пустили, ведь, насколько чейнджлинг был осведомлён, внутри местный настоятель приказал разместить больных и раненых. Взгляд майора зацепился за костёл. Что-то странное пришло чейнджлингу в голову, и он ещё сильнее погрузился в размышления.

Ветер продувал переулок насквозь. Он не чувствовал его — всё внутри горело. Стеклянные, невидящие глаза уставились куда-то под ноги, в когтях крепко зажат револьвер. Он дышал: глубоко, тяжело, выдыхая громадные клубы белого дыма.

"Ты об этом пожалеешь! Одумайся!"

Он вытянул лапу вперёд и молча нажал на спуск.

НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ НАЗАД

— За здоровье Государя-императора! — Уже немолодой, но крепкий офицер-катеринец поднял бокал прохладного тёмного пива. — Ему откликнулись остальные грифоны, сидевшие за небольшим столиком. Не считая катеринца, их было четверо. Они чокнулись и осушили бокалы до дна.

— Славно! — Морщась и щурясь проскрипел офицер из какого-то герцландского подразделения. Вид у него был больной и побитый: глаза слезились, дышал он тяжеловато и периодически покашливал, на клюве пернатого было много выщерблин и сколов, самые большие из них даже были зашпаклёваны. Несмотря на комментарий, пил он с отвращением, чисто "за компанию".

— Славно. Поддакнул ему более молодой и здоровый коллега, левая лапа которого покоилась в перевязи. На его белой рубахе был вышит значок SG. Третий собеседник вежливо кивнул и улыбнулся, четвёртый же просто вздохнул, наслаждаясь прохладой и запахом веников, пробивавшихся из-за двери вместе с паром. Баня — изобретение вартайских язычников, которое грифоны приняли с особой охотой. Об этом уже давно забыли, а если кто-то ещё и хранил память о происхождении этой славной традиции, всё равно не придавал этому знанию значения. Некоторое время пятёрка сидела в томном молчании, смакуя выпивку.

— Хорошие новости — наши войска подходят к вражеской столице. — Катеринец, как самый смелый и общительный, начал первым.

— Уже почти подошли. Осталось меньше двух десятков вёрст — поправил его иностранец. — Писали уже во фронтовом журнале. Будет осада.

— Что-ж, хорошо. А откуда вы знаете, что будет осада?

— Сослуживец передал, он недавно в этом госпитале.

— Как он?

— Без ноги. — Вздохнул офицер. — Надеюсь, его вытащат.

— Без ноги — это не без лёгких. Мне вот выпало... — Герцмейтер пару раз кашлянул. Раньше он кашлял почти без перерыва, с тех пор его дела стали немного лучше.

— Да, в Приштинее было то ещё дельце. — Согласился катеринец.

— Вы служили при штабе Эстеркорна, если мне не изменяет память. — Подал голос до этого молчавший грифон. Он выглядел крепче и выше остальных, его лицо украшало три зарубцевавшихся шрама.

— Да, герр Фельсен. Насколько мне известно, ваши братья-рыцари из Ордена тоже отметились там.

— Мы везде отличаемся — Кавалер слегка улыбнулся.

— Это верно. — кивнул иностранец. — Помню я один случай. Дело было года три назад, когда я только приехал в Хельквилл. Тогда в Лангешверте была война, вы охотились на лесных бандитов в окрестностях Висагинаса. И, значит, улица. Идёт по улице рыцарь. При мече, при латах, пистолет за поясом. А ему навстречу какой-то штатский — на студента похож. Так что вы думаете? Этот студент его не пропустил! Вернее, пропустил, но уж очень нерасторопно. Ну так рыцарь как дёрнет пистолет, как пальнёт! Пастолет — старый, кремнёвый, голова — в крошево!

— Так им и надо! — Вдруг выпалил катеринец. — Мой друг, сослуживец, он сейчас при генеральном штабе, этих штатских как свиней колол. Его даже под трибунал отдать хотели — благо господа вступились. Верно вступились, я считаю. Раньше они на нас смотреть боялись, а теперь пошли всякие студенты, механики, прочая шваль...

— Без механиков нынче никак. — Заметил четвёртый офицер. Он был младшим и по возрасту и по званию, к его мнению не то чтобы очень хотели прислушиваться. Военные перечислили ещё несколько случаев, когда офицеры избивали или даже убивали штатских, а потом избегали наказания. Фельсен слушал спокойно и с видимым удовольствием, иногда кивая и задавая уточняющие вопросы.

— От них все беды. — Наконец подытожил офицер SG. Дают им право, дают им образование, а они потом нож в спину... Так и загубили Брейтенфельд, всё из-за этих выродков. Мы их душили-душили, душили душили...

— Ничего! Кемерская разбили, Верани тоже разобьём, дойдёт и до росуфаймовской банды.

— Коммунизм придумали язычники. — подметил Фельсен. — Революции, бунты — это от них.

— Всей этой дряни скоро настанет крышка!

— Ad majorem Dei gloriam. — Подытожил отравленный газом, всё же чувствуя необходимость внести свою лепту в разговор. Снова установилась пауза. Жар спадал, становилось холодновато.

— А помнится, в Кроне какой-то поручик стрельнул штатского. — Снова завёл разговор катеринец.

— Интересно. — Кивнул Хайнрих. — И как с ним обошлись? Каков был повод?

— Не припомню повода. Говорят — он его чем-то оскорбил...

Офицер не успел закончить, так как в дверь постучали. Фельсен узнал этот стук. Он помедлил пару мгновений, после чего крикнул:

— Сепп, заходи!

Дверь подалась, в помещение вошёл Сепп, верный паж рыцаря. Он тоже был в больничном облачении, его обмороженная нога ещё не до конца выздоровела, но тот уже выполнял свои обязанности слуги, стоически игнорируя боль.

— Господин, вам письмо.

— Давай сюда. — Несколько развязно сказал кавалер. Сепп вытащил из кармана красивый накрахмаленный конверт и протянул его Хайнриху.

— Прошу прощения, мне пришло письмо.

— Славно, герр Фельсен, очень славно.

Последние слова катеринца Хайнрих услышал как будто издалека. Он увидел подпись на конверте, и понял, что внутри его не ждёт ничего хорошего. Рыцарь держал конверт в лапе, глядя на него в упор. Наконец, он убрал его в карман и сжал лапу в кулаке.

— Господа, я пожалуй пойду. — Не своим голосом, как-то глухо и злобно проговорил рыцарь.

— Что-ж, увидимся ещё.

— Будьте здоровы!

Офицеры проводили его тёплыми словами, которые, правда, не отличались особой искренностью.

Хельквилльский военный госпиталь, в отличие от многих других вещей в этой стране, был устроен очень неплохо. В нём работали отличные врачи, а о больных и раненых заботились вне зависимости от их звания и сословия, хотя офицеры и рыцари всё-таки располагались в отдельных палатах, а иногда и в отдельных конатах. Хайнриху фон Фельсену, быстро идущему на поправку и уже почти готовому отбыть обратно на фронт, выделили отдельные апартаменты. Всё в них было белого цвета, кроме, пожалуй, пола. Сам рыцарь сейчас сидел на кровать и смотрел на потолок. На улице уже давно было темно, в помещении горела слабая керосиновая лампа.

— Сепп, ну разве она не дура?

— Не могу сказать, господин. — Просто ответил паж, лежавший на второй койке, стоявшей здесь. Нога его ещё мучила, особенно под вечер. Хайнрих хмыкнул и криво улыбнулся. Действительно, с этой сестрой было трудно спорить, но кавалер никогда не отступал перед трудностиями. Часа два назад он пререкался с сестрой милосердия Марией Амалией, урождённой Клостерграб. Неприлично образованная, заумная и высокомерная старая дева — как такое существо могло связывать себя с каким-то там "милосердием"?! "Вы не можете покинуть госпиталь!", "Вы итак тут пьянствуете чуть ли не каждый день!", "Врач не давал разрешения!" — Хайнриха ещё сильнее перекосило от воспоминания о недавнем разговоре. Она не давала ему тренироваться c оружием, о полётах не могло быть и речи... Так или иначе, сейчас эти проблемы казались мизером по сравнению с последними известиями.

— Дела наши плохи, Сепп. Мне пришла долговая расписка. Этот купчина опять требует с меня кусок нашей земли, а ведь имение итак сдано под залог!

— И тем не менее, мы по крайней мере ещё живы, чтобы выйти из этого положения.

— Знаешь, мы не так уж и живы, Сепп. Эта выдра в юбке меня в гроб загонит своими распорядками дня!

— Те язычники в лесу сделали бы это вернее. — В голосе оруженосца засквозила обида.

— А где ты был пока они пытались это сделать?

— Я тоже дрался, но меня оттеснили далеко от вас и оглушили ударом приклада по голове. Я очнулся когда уже всё закончилось, нашёл вас окружённым трупами, а потом вытащил вас оттуда вместе со всем вашим снаряжением. Ну, с большей его частью. На вас не было живого места, я уж не знал, смогу ли вынести вас вместе с доспехом.

— Мог бы бросить латы там.

— НО как?! — Там же одна кираса стоит как вся моя одежда вместе с ружьём и аммуницией.

— Её теперь ни продать, ни починить. — Фельсен сказал это каким-то особо скучающе-озлобленным тоном. Он всегда говороил так, когда речь заходила о деньгах. — Шлем ещё можно как-нибудь исправить, а за кирасу с наплечниками придётся отдать пол-дома, а дворника выгнать или посадить на хлеб и воду.

— Ваш дворник итак лентяй тот ещё.

— Но дом я свой продавать не собираюсь! — Рявкнул рыцарь, демонстрируя этим, что устал от заумной болтливости своего пажа. Этот парень любил распустить язык, когда ему позволялось это сделать.

— Виноват, господин.

— Не виноват. Ты просто дурень, Сепп. Довольно, я лучше посплю.

— Я буду молиться за вас.

— Как хочешь — мне сейчас ни Борей, ни Маар не помощник.

Фельсен откинулся на кровать, больничное одеяло ему опротивело. Раны всё ещё давали о себе знать — богатырское здоровье и лечение ещё не доделали своего дела. А может быть это всё нервы? Хайнрих уснул, размышляя о том, кто бы из знакомых мог бы дать ему денег, но так никого и не припомнил. Во сне ему явился убитый Курт фон Везер.

Утро началось с отдалённого звона колоколов — где-то в центре города служили праздничную мессу. Хайнрих проснулся, встал с кровати, расправил крылья. Окно манило ломтиком голубого неба, стояла чудесная погода: светло, чисто, морозно — а летать ему нельзя! Рыцарь подошёл к окну, открыл его и сделал несколько вдохов и выдохов, чтобы прогнать сон. Он с детства любил летать в мороз, когда небо пусто и лазурно, а ветер дует так злобно и отчаянно, что ни один чёртов смерд не смеет казать клюва за порог своей халупы. А теперь... А теперь рыцарь был вовсе не доволен своим нынешним положением. Раны уже давно зажили, операции прошли успешно, он мог ходить, вошёл в силу, чувствовал себя в целом неплохо, но этим старикам в белых халатах всё казалось, что этого недостаточно! Нет, такое отношение уж точно было ему не по плечу.

Сепп проснулся немного раньше, и уже успел куда-то смыться. С обнаружением его отсутствия рыцаря посетило мерзейшее воспоминание под названием больничный распорядок. Он уже проспал время, которое было принято за время утреннего умывания, минут через тридцать должен был быть завтрак. Так или иначе, рыцаря это не очень волновало. Он открыл окно пошире и сделал зарядку, после чего умылся, и принялся ждать, пока сестра принесёт пищу. Вскоре вернулся Сепп, сообщив что еду уже несут.

— Где ты был?

— Ходил спрашивать по вашему делу, господин.

— То бишь? Поясни. — Хайнрих напрягся и грозно посмотрел на Сеппа. Тот впрочем не выказал страха.

— Ничего не сказали, говорят, что всё по решению врача.

— Ясно. Значит придётся сходить самому. Ты, птенец, наверное ничего толком и не объяснил, я правильно понимаю?

— Никак нет, я всё объяснил в точности, но мне дали от ворот поворот. Да и вообще я сёстрам не нравлюсь — косятся на меня как непонятно на кого.

— На кого они так не косятся.

К концу этого разговора явилась сестричка и принесла завтрак. Это была овсянка. Хайнрих любил овсянку — то немногое, что ему нравилось здесь.

— Сударь, вас хочет посетить какая-то молодая дама. Вы её знаете?

— Она представилась? — Фельсен оторвался от трапезы и с любопытством взглянул на грифину.

— Нет, она якобы инкогнито.

— Ясно. — рыцарь хмыкнул, встал и пошёл к шкафу, в котором были сложены его вещи. — Я знаю, кто это. Она идёт сюда?

— Да. Возможно она по вашему делу.

— Моему делу... — Фельсен вздохнул и мрачно сверкнул глазами в сторону беспечно кушающего Сеппа.

— Да, вашему делу, сударь. У вас, рыцарей, одно дело — долги. Вы не первый и не последний. — Сестра милосердия мягко улыбнулась. Раздражённый Фельсен молча пожал плечами.

— А каша хороша.

— Спасибо.

Сестра ушла, тихо прикрыв дверь. Через некоторое время в коридоре раздался занудный голос Марии Амалии, что говорило о том, что в её больничные владения кто-то вторгся. Попререкавшись с кем-то пару минут и выдержав тем самым приличия сестра дала пришедшему пройти дальше. Вскоре дверь маленькой палаты открылась, и на пороге показалась молодая дворянка в простом дорожном платье. На её лице ещё таял иней. Хайнрих встретил Терезу в своей военной одежде, посчитав больничную робу постыдной для себя. Они смотрели друг на друга мгновение, после чего рыцарь куртуазно поклонился и пригласил даму присесть на кровать Сеппа, которую тот незадолго очистил от своего присутствия.

— Госпожа, я очень рад вас видеть. — Проворковал Фельсен, подходя на шаг. Тереза протянула ему лапу, шевалье холодно, но учтиво взял её, прикоснулся к ней клювом, после чего помог Терезе сесть.

— Я вас тоже. — В своей стеснительной манере сказала дама. — Я переживала за вашу жизнь.

— Я переживал о вас не меньше, госпожа. Как ваше здоровье?

— Тереза смущённо и даже испуганно отвела глаза в сторону.

— Ничего страшного, всё как всегда. В эти святые дни я не могу чувствовать себя плохо.

— О, знали бы вы, как мучают меня эти стены! Даже молитвы не дают мне сил бороться с обитающими здесь фуриями. Знали бы вы, какие страшные раны я вынес, и всё ради того чтобы покоряться их занудству. Язычники окружили нас со всех сторон, и все кроме меня и Сеппа были убиты...

— Чудовищно...

— A la guerre comme à la guerre... — Выговорил Хайнрих на аквелийском. Знание аквелийского было одним из немногих пунктов его скромного домашнего образование.

Некоторое время они сидели в молчании, смотря куда угодно, но не на друг на друга.

— Хайнрих. — Наконец начала Тереза.

— Моя господа?

— Мой дядя, Хайнрих. — продолжала Тереза, глядя в пол. — Мой дядя хотел кое-что тебе передать.

— Ваш дядя? Фон Сильберкралле? — рыцарь озадаченно нахмурился. — Это касательно денег, верно? Чёртовы деньги, будь они прокляты!

— Да, это из-за денег. Дядя узнал, что вы в долгу у купца Циммермана.

— А Циммерман — его клиент. Это мне известно. — Тон Хайнриха изменился, теперь он не пытался говорить возвышенно и красиво, к нему вернулась та манера, с которой он говорил о деньгах.

— Да. А так же мой дядя знает что вы — полный банкрот и заложили всё что только можно заложить.

— Тогда пусть заплатит мне орденское жалование. Его выплачивали в последний раз где-то за месяц до того как началась эта проклятая война, с тех пор мы сидим на безденежье. Я надеялся поправить состояние за счёт грабежа — но эти чёртовы язычники бедны настолько, что у них просто нечего взять!

Тереза посмотрела на него как-то иначе. От этого взгляда у Фельсена зашевелились перья на голове. Она не хотела тут находиться, не хотела с ним разговаривать. Было видно — её вынудили, заставили. Она не относилась к нему так, как он относился к ней. Рыцарь понял, что видит этот взгляд не впервые, что он видел его и до того. Какое-то ноющее, непривычно тоскливое чувство проснулось в том, что можно было назвать его душой.

— Хайнрих. Я честно не знаю, почему мой дядя поступает так. И я честно вижу никакого способа помочь тебе с жалованием. Ты прекрасно знаешь, кто такой мой дядя и на что он способен.

— Ваш родич — подлая крыса, моя госпожа. От этого я и испытываю к вам такое сострадание. Но, что он вам приказал? Для чего вы явились сюда? Что Сильберкралле от меня хочет?

— Он предлагает вам выполнить несколько его поручений, вы ему понадобились для чего-то. Поверьте, я честно не знаю, для чего. Он не объявлял это орденским или партийным делом и всё в этом роде.

— Тёмные, кровавые дела. Кому-то надо, чтобы кто-то внезапно упал на меч. Видимо, всей той своры которую он набрал в "Чёрные плащи" уже не хватает. Ладно, а что он за это даст?

— Он скостит вам долг, либо даст денег на его выплату.

— Что за наглость! — Воскликнул рыцарь, чувствуя как гнев бьёт в голову. Он замахнулся лапой куда-то в пустоту, но тут же осел, увидев что Тереза пришла в ужас и отшатнулась в сторону.

— Я... Я отказываюсь от этого дела. Простите меня, моя госпожа. Я люблю вас чисто и искренне, но я не намерен убивать за монету.

— Но вы готовы убивать по своей прихоти. — с неожиданной твёрдостью огрызнулась Тереза. — Не стоит строить из себя благородного рыцаря из аквелийских романов, господин фон Фельсен! Вы — злобное и кровавое чудовище, вы губите других и непременно закопаете себя сами! Вы убили моего жениха на дуэли, вы чуть не убили того герцландского офицера! И только милостью моего дядюшки, которого вы ненавидите, вы ещё не оказались на виселице. Я не люблю вас, как и вы не любите меня. Я лишь боюсь того, что вы можете натворить и жалею вас, ведь вы сам не свой, вы потеряли себя.

— И тем не менее... Кем бы я ни был... Я стою на своём. Я скорее сам разберусь с этим проклятым ростовщиком, чем буду так унижаться...

— Вы хотите убить? Опять? А вы не думаете, что это может стоить вам жизни, чести, вашей семьи — того из-за чего вы "не хотите убивать за монету"? Мой дядя относится к вам как к храброму сумасброду, он ценит вас за вашу любовь к крови, но деньги для него всегда были ценнее чьей-либо жизни.

— Госпожа... Моя госпожа... — рыцарь говорил подавленно. Так, как никогда раньше не говорил. — Я всего лишь делаю то, для чего был рождён. Ежели вам более не угодно видеть меня, слышать о моих деяниях, ежели я стал вам омерзителен — то я не стану раздражать вас ни своим видом, ни своими делами. Нам обоим не повезло жить в этом проклятом месте, быть теми кто мы есть. Мы несём ношу своих семей, своих сословных обязанностей. И я, несмотря на всю силу Вашего убеждения, не могу изменить себе, как не смогли бы мой отец, дед и прадед. Я всего лишь пытаюсь оставить за собой право быть тем, кто я есть.

— Хорошо, Хайнрих. Только пожалуйста. Пожалуйста, во имя всех богов, во имя всех святых, во имя твоего ордена и твоей чести — решай это дело как тебе угодно, но не кровью. Пожалуйста, только не кровью.

— Ради вас... Только ради вас.

— Клянёшься?

— Клянусь. Я клянусь никого не убивать и решить проблему мирно.

Тереза встала и пошла к дверям. Спокойно наблюдавший за всем Сепп встал и приготовился занять своё место.

— Прощай, Хайнрих. Надеюсь — не навсегда.

С два часа комната находилась в полном молчании. Рыцарь и оруженосец покончили с завтраком, более не проронив ни слова.

— Ладно, Сильберклалле вы отказали. Какие ещё варианты? — Сепп закончил с кашей раньше, окончательно доконав аппетит своего начальника напоминанием о деле.

— Чёрт побери, Сепп! Я думаю об этом со вчерашнего вечера. Можно было бы попросить денег у твоей семьи, но вы не богаче нашего.

— Да уж, господин. Денег у нас не водится с прошлого лета.

— Все в долгах, все рыцари кого я знаю — либо мертвы, либо в долгах!

— Взять в долг у другого купца?

— Дурь! Верная смерть!

— Обраться в партию?

— К чёрту! Те же яйца только в профиль!

— Тогда что делать?

— Что делать... Можно назначить Циммерману встречу...

— Но вы же обещали...

— Замолчи!.. Хотя да, ты прав. Зная Циммермана, иного выхода не найти.

Снова молчание. Принесли обед, но аппетит от этого не появился.

— Ладно... Ладно, будь он трижды проклят! — Наконец прошипел кавалер, резко вставая.

— Как поступим? — Снова спросил Сепп.

— Собирайся, бесёнок. Мы идём в гости к господину фон Сильберкралле. — С горькой и едкой иронией проговорил Фельсен.

— Надо сначала как-то выбраться отсюда.

— Ничего, это решаемый вопрос.

Сборы прошли быстро: в госпитале при Хайнрихе было всё необходимое: Плащ, зимняя куртка, документы и портупея с кобурой. В кобуре лежал револьвер. Револьвер был заряжен. Меч тоже был при нём — он так и не позволил забрать у себя белое оружие, несмотря на всяческие возражения. Битва с сёстрами милосердия на этот раз была недолгой и его выпустили наружу. Его не любили здесь и наверняка были бы рады от него избавиться. Разумеется — всякий врач должен оказывать помощь своему больному, но у всего есть предел. В конце концов, последние несколько дней перед выпиской были чисто символическими, и в них не было особой необходимости. Рыцари всегда были на особом счету здесь, их повадки хорошо знали, и уступали им тогда, когда это было позволительно.

Госпиталь находился на юго-западной окраине города — в самой тихой и спокойной его части. Поблизости не было ни чадящих фабрик, ни поместий, ни дачников, только небольшой квартал "нового города", застолбленный за собой гильдией электротехников. Где-то здесь жили и врачи из госпиталя, а так же ещё какое-то количество мелких чиновников, счетоводов и прочих разночинцев. Хайнрих прошёл этот квартал быстро, ведь здесь никогда не было много грифонов, а те, что попадались ему на пути, своевременно и благоразумно убирались прочь. По дороге ехали фуры и подводы с раненными: сегодня их было не так уж и много, видимо где-то там, в сотнях километров к востоку, кровопролитие на какое-то время приостановилось. Местные старались пропускать транспорт и не вмешиваться в военные дела, но по мере того, как приближался центр города — это становилось всё сложнее. Всё было запорошено снегом, на тротуарах и мостовых властвовал гололёд. Иногда кто-то спотыкался и падал, Фельсену в его сапогах приходилось особенно ухитряться, чтобы не растянуться на пусть пока ещё не камнях брусчатки.

Народу становилось больше, толкучка нарастала, свет мерк, улица сужалось, нарастал грохот и гул грифоньей молвы. Вот из узенького переулка прямо перед клювом рыцаря выскочила какая-то мелкая и серая фигура и едва не угодила под колёса проезжавшей по дороге фуры. Неудачника тут же окатил руганью ближайший офицер. Он схватил неизвестного за рукав, дал ему пощёчину и повёл к стене, расталкивая прохожих. Кто-то на кого-то таращился, кто-то кого-то пихал. Граница мостовой и тротуара была мизерной, почти символической. Офицеры, гражданские — все спешили куда-то без всякого порядка. Самые торопливые и спешащие летали над головами, Фельсен хотел бы быть в их числе, но в толкучке уже сложно было расправить крылья. Народ шёл в центр города, к реке, к рынку. Здесь почти не было фабричных работников — в основном цеховики, купцы малого пошиба. Не была бы улица такой узкой — они наверняка не создавали бы такой плотной и злой толпы. Хайнрих смотрел сквозь толпу, полностью игнорируя окружающих. Они видели его одежду и картуз, шарахались в стороны, налетали на других, ругались, скандалили, наносили и получали оплеухи. Вот чью-то жену ударили крылом по лицу, вот кто-то из штатских завизжал о том, что его только что обокрали. Кто-то тем временем пытался не ввязываться в ссоры и праздновать, сквозь ор и ругань причудливо и фантасмагорично пробивались мотивы церковных гимнов и новогодних песен. Кто-то был уже пьян. Кто-то был пьян уже настолько, что даже удари прикладов не могли привести их в чувство.

Вот и главная площадь. Она же рыночная, она же соборная. Дома расступились, образовав широкое пространство, заполненное торговыми рядами. Где-то там, ближе к центру площади было что-то вроде аттракционов, где-то там же, ближе к пристаням, ровно покачивались на речном ветру прикрытые чёрными балахонами трупы. Рослый и возвышающийся над толпой Фельсен видел их даже отсюда: свежие клобуки мертвецов вдруг сильно напомнили ему о собственном ордене. Да... Если подумать — то они носили почти такую же обмундировку... Немного потолкавшись в потоках грифонов, кавалер пошёл в обход торговых рядов и громадных ангаров Рынка, к возвышавшимся башням соборов.

"Купите последние известия! Господин фон Катеринсберг постановил!.. Последние новости с фронта! Приобретите — будьте в курсе!.."

"Налетай, налетай, не обожгись! Свежее, горячее, по десятку марок за пирог! С рыбой, с говядиной..."

"Последние гороскопы, талисманы, толкование нитей судьбы! За сеанс цена договорная!.."

"Покупайте облигации военного займа! Нашим войскам на фронте требуется помощь в борьбе против языческих орд! Гражданин — знай! Сохраняя один пфенниг в своём кармане ты потеряешь тысячу марок в будущем! Именем троицы и всех святых отцов — поддержите наше оружие! Поддержите наше оружи..."

Фельсен шёл мимо этих окриков, стараясь не прислушиваться к ним. Этот город был мерзок, гнил и пропитан мещанством. Он ненавидел это место — это место ненавидело его и боялось его. Он чувствовал себя ужасно, каждый миг в этом месте делал его хуже, слабее, придавал ему сходство со штатскими. Война была единственным местом, где он был нужен, где ему были рады. На войне он чувствовал себя на своём месте, город же вызывал в нём отвращение. Вечная суета, чуждые и глупые переживания, мелкие крысиные интрижки безродной сволочи, чьи предки находились на положении бесправного скота, кормившего рыцарей своим трудом, а теперь отожравшегося до лоснящихся перьев, отстроившего омерзительно броские дома, в то время как их бывшие хозяева были вынуждены бедствовать и чуть ли не побираться. Неужели эти и есть пресловутая "Мирная жизнь"? Тогда лучше умереть в тифозном или сифозном бараке или получить пулю в голову, лучше месяцами жить в пограничной караулке, лучше голодать неделями — но не вариться в этой омерзительной каше. Этот город не хотел войны — он боялся и сторонился её как трусливое животное. Они были готовы продать всё за бесценок, вся эта золочёная и упитанная скотина первой бы вынесла врагу ключи от своего гадюшника, пресмыкаясь и подсиживая друг друга, выпрашивая очередных вольностей и милостей у новых хозяев. Орден звался именем Хельквилла, но Хельквилл не был частью Ордена. Город был сам по себе — заодно со всеми и против всех одновременно, летящий по ветру, плывущий по течению, бравирующий волей и богатством, но шарахающийся от лязга клинка, вынимаемого из ножен.

"Смерть мужикам и торгашам! Погибель горожанам!"

Хайнриху вспомнилась старая аквелийская поэма. Славная была страна, пока эта мразь не казнила своего правителя.

Кто-то схватил его за подол подол: Хайнрих обернулся и увидел, как Сепп отпинывает от него какого-то попрошайку: "Прочь от господина! Не сметь! Шпагой запорю, падаль!" — Рыцарь немного повеселел: его паж никогда не лез в карман за словом. У соборной паперти было много убогих, пытавшихся просить милостыню. Недавно Партия запретила это, и теперь местный гарнизон жесточайше отлавливал попрошаек, зачастую решая их судьбу на месте. Эти молодчики улыбались и козыряли кавалеру, его же от них корёжило. Площадь снова перешла в узкую улочку, и та повела Фельсена дальше, на другой конец города.

На юго-востоке Хельквилла начинались пригороды и дворы особняков. Солидные, старые дома, хранящие на себе чертвы старинных замков соседствовали с купеческими гнёздами, часто устроенными без всякого вкуса и порядка. Окупечившиеся дворяне, одворянившиеся купцы, высоченные заборы и злые сторожа — местечко достойное гадюки вроде Сильберкралле. Его дом мало отличался от остальных. Белые стены, бурая крыша, всё по-новому, по-идиотски, а ведь когда-то он тоже был рыцарем...

Хайнрих приблизился к воротам и тут же был облаян цепной собакой. На лай прибежал сторож:

— Кто таков? Зачем пришёл? — Нагло, не считаясь с титулами спросил пернатый.

— Я Хайнрих Рупрехт фон Фельсен — рыцарь Хельквилльского ордена и член Реформистской партии. Я требую встречи с хозяином этого дома.

— Его здесь нет, барин. Уходи подобру поздорову!

— Брешешь! У меня к нему важное дело. Я знаю распорядок твоего хозяина наперёд, и я знаю, что сегодня и в этот час он должен быть у себя!

— Сейчас все, барин, важные. — хмыкнул сторож и достал из кармана трубку. — Не сгорит твоё дело.

— А если сгорит?

— Ну и чёрт с тобой тогда. — Спокойно отвечал простогрифон, попыхивая белым дымом. Он был спокоен, даже весел. Глаза рыцаря сверкнули: он ухватился за рукоять меча.

— Зарублю! — Полувыкрикнул-полувзвизгнул кавалер, чувствуя как Сепп предостерегающе хватает его за правую лапу.

— Пожалей сабельку, барин. Ограда железная, кованая.

— Скотина... — Прошипел Фельсен.

— Вестимо, вашбродь.

— Шёл к чёрту!

— Нет уж, барин. Я лучше тут постою-с.

Хайнрих повернулся на каблуках и пошёл прочь.

— Застрелю как собаку, зарежу как свинью... — Бормотал он тихо и злобно, уже рисуя в голове план предстоявшего ему дела. Сепп смотрел на него с опаской, излишне косясь на рыцарский меч.

Встреча с Циммерманом была назначена на поздний вечер, когда народ уже не так буйно праздновал и большая часть кабаков уже не были так полны. Уютное заведение с нарисованной на внешней стене пасущейся коровой, в этот вечер было одним из таких. Внутри жарко, хмельно, молча и тихо пьют какие-то местные завсегдатаи, трактирщик сонный, разморенный, на его лице усталая и довольная улыбка.

Хайнрих Фельсен уже занимал один из столов, когда с улицы зашло двое. Один из них задержался у дверей, стаскивая с себя громоздкую шубу, другой же, его спутник, был одет проще: вместе с чёрной стёганкой он оставил у дверей перевязь с тяжёлой шпагой. Он первым подошёл к столу Фельсена, они обменялись взглядами:

— Как поживаешь, Арно? — Спросил его Хайнрих.

— Кабатчик! Двойную мне, и не дури! — зычно гаркнул вошедший, после чего тяжело опустился на стоявший у стола стул. Принесли двойную рюмку крепкой настойки. Арно одним махом опрокинул её и даже не поморщился: — Паршиво, брат. Очень паршиво.

Хайнрих понимающе кивнул: они знали друг друга уже давно. Когда-то Фельсен служил у Арно Вайсланда в качестве пажа и оруженосца. Трудно было назвать их друзьями или приятелями, да и виделись они слишком редко. Единственное, что Хайнрих точно знал об Арно, так это то, что у него всё всегда "паршиво". Видимо, бедный кавалер всё-таки докатился до нелестной участи наёмного охранника. В таком случае ему можно было лишь посочувствовать.

Кавалерам хотелось бы продолжить, но к столу подошёл третий собеседник: невысокий, чистенький, аккуратный господин в строгом чёрно-сером костюме с пёстро вышитым пухлым галстуком. Уже не молодой, но ещё не старый, с вечной сладковато-приторной улыбке на лице — Хайнриху пришлось сделать над собой серьёзное усилие, чтобы никак не раскрыть своего гнева по отношению к этой фигуре. Он лишь строго нахмурился и глубоко кивнул, приглашая господина присесть.

— Герр фон Фельсен. — вкрадчиво и вежливо начал Циммерман, раскладывая лапы на столе и жестом подзывая мальчишку-официанта. — Рад вас видеть в добром здравии.

— Взаимно. — Угрюмо выдохнул Хайнрих, ловя на себе напряжённый взгляд Сеппа, сидевшего в углу залы и старавшегося не отсвечивать. Купец тем временем сказал несколько слов официанту, после чего вернулся к беседе.

— На вас что-то нет лица, сударь. Вы обедали?

— Нет, не обедал.

— Могу заплатить за нас обоих.

— Прошу прощения, но я откажусь. Я не голоден.

— Решать дела на пустой желудок — гиблое дело. — Купчина продолжал улыбаться. На вид он был не слишком толстым, и не слишком тонким, но любви к еде не скрывал от слова вовсе.

— Не хочу оказаться у вас в ещё одном долгу. — Фельсен ухмыльнулся и сделал вид, что пошутил.

— Хорошо. Значит, можно, думаю, перейти к делу. Вам не нужны никакие предисловия. Ладно, давайте начнём. Я отправил вам письмо, где просил выплатить долг, накопившийся у вашей семьи за эти четыре года. Я смею предположить, что вы явились оспорить мои требования. Что-ж — я готов пойти на некоторые уступки.

— Мне нужна отсрочка, пока я не смогу выплатить этот долг. У нас нет денег — платить нечем.

— Как я уже упоминал — вы можете заплатить землёй. Мой агент доложил мне, что участок этот вами никак не используется. А продав его вы сможете покрыть все долги на пару лет вперёд, этот участок можно очень выгодно использовать и потому я заплачу за него щедро.

— Перепродать каким-нибудь очередным залётным фермерам? Как это уже было с остальными? И ещё, господин купец — Хайнрих начал говорить немного напряжённее. — Эта земля — последний участок, оставшийся в моей собственности. Я не могу его продать — иначе у меня останется только один мой двор.

— На оставшейся у вас земле на вырученные деньги можно будет организовать производство, начать получать доход...

— И разориться как Грюнеграб и Грауберг?

— Вы итак не очень-то богаты. Тем более, вы ведь можете добывать средства путём, гм, грабежа, вы ведь вернулись с фронта не с пустыми лапами, верно?

— В том-то и дело, что с пустыми. Мне не повезло, мы попали в засаду — выжил только я. Везер, Эирбург, Воллен и иные ваши знакомые — мертвы. Добычи нет, платить нечем.

— Экая оказия!.. — Циммерман удивился, или же изобразил это чувство.

— Вы хоть понимаете, чем сейчас вы занимаетесь, господин купец? — начал развивать тему Хайнрих после небольшой паузы. — Вы набиваете свои карманы, лишаете меня возможности служить, лишаете меня земли, которая принадлежит мне по моему праву. Знаете, что творится на войне? Та засада была мясорубкой, внезапной и кроваой. Я мог бы там погибнуть, а вам лишь бы деньги из меня вытянуть. Мы уже месяц сражаемся, только чтобы вас, господин купец, не порезали на ремешки проклятые язычники. Мы защищаем вас, а вы разоряете нас!

— Как-то странно вы нас защищаете. Мою мануфактуру Штагенроке сожгли йезерградцы, я теперь на мели, мне тоже нужны деньги — и я хочу получить их. От вас, господин Фельсен. Я получу их в любом случае, у меня есть все средства и связи для этого. Вам это понятно, господин Фельсен? — Лицо Циммермана резко утратило мягкость, стало холодным, каменным. Принесли еду — громадные картофельные клёцки со шпиком и стакан глинтвейна. Купец начал ужинать, его спутник же бросил долгий и тяжёлый взгляд на Хайнриха: "Не делай глупостей!" — Говорили его глаза. Циммерман ел быстро, аккуратно, еда явно ему нравилась.

— В общем, я могу вам дать небольшую отсрочку. — Промакивая клюв платочком проговорил купец. — До февраля. За это время вы отправитесь на фронт и обзаведётесь достаточным количеством добычи. Окрестности Йезерграда богаты — вы сможете устроить свои финансовые дела привычным вам способом и сохранить всё при себе. Вас это устраивает?

— Вполне.

— Хорошо, тогда вопрос исчерпан. Было приятно с вами повидаться.

— Взаимно.

Купец допил свой глинтвейн и снова подозвал официанта чтобы расплатиться. Вайсберг на прощание кивнул Фельсену, тот также кивнул ему. Циммерман и его телохранитель оделись и вышли, Хайнрих с Сеппом остались сидеть в кабеке. Прошла минута, потом пять минут.

— Будете что-нибудь? Наконец обратился к странному посетителю молодой официант.

— Нет. — бросил в ответ Фельсен и нехотя протянул ему серебряный. В Хельквилле с недавного времени ходили бумажные деньги, но Хайнрих не платил ими из принципа. — Сепп, пошли!

Воин встал, оделся и надел перевязь со шпагой. Из дверного проёма открывался вид на противоположную сторону улицы. Над домами возвышался к небу шпиль собора. "Может сходить туда, исповедаться?" — На миг заколебался рыцарь, перед тем как шагнуть через порог. — "Нет. Оставлю это дело между собой и Арктурием. Священникам нечего об этом знать." Более Хайнрих не колебался. У Циммермана есть "средства и связи". А у него есть пистолет. И он заряжен. Рыцарь быстро покинул кабак и увидел, что купец решил срезать через переулок. Отлично... Хайнрих знал этот переулок, знал как перерезать им дорогу.

— Сепп — пойдёшь прямо за ними. Я зайду с другой стороны.

— Хорошо, только...

— Только что?

— Только вздёрнут нас за это! — Тихо воскликнул паж.

— Ты несовершеннолетний, вали всё на меня. А пока иди и делай что говорят!

— Как скажете... — Сепп быстро двинулся к переулку и исчез в нём. Рыцарь же поспешил в обход и рванул сначала по улице, а потом свернул в другой проулок, бывший короче и грязнее того, который выбрал купец. Они идут медленно, они наелись. Эх, бедный Арно! Может быть, его не нужно будет убивать?..

Вот другая улица. На ней шумно: гуляет какой-то сапожный цех, зелёно-золотые флаги в жёлтом свете фонарей! Вот же сволочи! Вот же твари!.. Сердце снова обжигает ненавистью. Фельсен сделал ещё с десяток шагов и оказался в переулке. Где-то впереди слышались чьи-то шаги. Они здесь.

Чернота декабрьской ночи перед пробиравшимися по переулку грифонами стала ещё чернее.

— Стоять! — Рявкнуло чёрное пятно, загораживая собой проход.

— Хайнрих, не дури! — Спокойно, но твёрдо проговорил Арно. Громоздкая фигура Циммермана за его спиной пугливо попятилась назад.

— Сударь, я требую сатисфакции! — Громко раздалось в ответ. На лице опытного рыцаря отразилось горькое сожаление: он отлично знал своего бывшего подопечного. Он знал, что тот будет делать. Вайсберг потянулся к кобуре, но выстрел хлопнул раньше: пуля прошла мимо лапы и врезалась в бок живота. Арно тихо ухнул и упал на землю. Циммерман бросился бежать, но поскользнулся и со всего размаху грохнулся наземь. Фельсен был уже тут как тут: негоциант попытался вскрикнуть, но удар сапогом вышиб воздух из его лёгких. С другой стороны перекрёстка подходил Сепп.

— Вы ничего этим... не добьётесь, герр Фельсен. — корчась от боли прошипел Циммерман. — Сильберкралле за меня вступится!

— Ты знаешь, почему рыцари берут в долг у купцов, а не у банков, а на Сильберкралле мне наплевать.

— Скотская манера! Будь вы все прокляты! — Огрызнулся Циммерман. Фельсен снова пнул его и тот заохал.

— Ты разорил мою семью!

— А ты её угробишь... Фельсен, чёрт побери, подумай головой! Ты рыцарь, а не уличный головорез! У меня семья, они ждут меня...

— Ты об этом пожалеешь! Одумайся! — Воскликнул Циммерман, глядя в дуло направленного на него револьвера.

Рыцарь вытянул лапу вперёд и молча нажал на спуск. Пуля вышибла купцу мозги. Никто не прибежал на крики и выстрелы: кое-где кто-то взрывал петарды и шутихи, хоть и устраивать фейерверк было нельзя из-за войны.

— Дерьмо, а не жизнь... — Прохрипел Арно, привалившийся к стене дома. Рана была серьёзная, встать он не мог.

— Не болтай, Арно. Истечёшь кровью. — Глухо просипел Хайнрих, поворачиваясь к распростёртому на снегу товарищу.

— Циммерман был той ещё сволочью... Не думал, что погибну за него!

— Ты не погибнешь. Я приведу помощь. А ты скажешь, что это были случайные грабители. Дело не должно вскрыться. Не хочу умирать на виселице.

— А придётся... — Арно закашлялся. — Тебя выследят рано или поздно, в любом случае. А мне — всё равно. Я не скажу ни слова.

— Спасибо, брат.

Фельсен убрал пистолет в кобуру, жестом подозвал пажа и исчез в черноте ночи. Вскоре он объявился в своём имении, а оттуда отправился прямо на фронт.

Глава IX: На востоке и на западе.

"Премногоуважаемая и почитаемая мной сестра и владетельница Эквестрийская. Мы, Император Грифонский и Король Гриффенштайнский, намерены заверить вас в том, что мы чтим светлого предка нашего и нарушать его договоров с Вами мы не намерены. Предприятия же, кои направлены против вашего союзника, Княжества Северянского, есть действия частных лиц и предпринимаются они без нашего либо наших наместников приказа. Новая Грифония — есть место дикое и далёкое от Герцланда и иных коронных земель нашей державы, власти нашей оно в полной мере не подвергается. Полно оно лихим народом, и закон наш там претерпевает всяческие попирания, и наместник края этого по усмотрению своему действовать вынужден и указы наши исполняет плохо и неисправно, и пусть он верен своей присяге, но от кампании против ваших союзников он имеет выгоду и доход, поэтому пресекать свои действия он пока не намерен. Ваше высочества, была бы наша воля — и всякий, кто злоумышляет против Вашей воли был бы казнён, либо посажен в крепость, ведь сии воеводы бесчестны — сманивают моих солдат себе на службу и не платят пнам налога. Война, что я веду в Речной земле из-за них идёт тяжёло и хлопотно, пусть наше оружие ещё и не покинула удача. Могу дать вам своё слово, вернее, заверить вас в ом, что беспокоящие вас события кончатся для вас удачно, ведь войско то состоит из разбойников и дезертиров, устроена она плохо и Богов с ними нет."

Из переписки Гровера II и Принцессы Селестии.

"Друг мой и племянник, стратиг Нибусийский. Храбрец ты и смелейший среди язычников шевальер. Намерен известить тебя, что войску моему сопутствует удача, что Речной град взят в осаду, а полки мои стоят уже у границ твоей земли. Предлагаю тебе решить дело миром, ибо много копий сломано, и много храбрецов было убито и моей стороны, и с твоей. Войско твоё побито, сил у тебя немного. Выплати мне контрибуцию и принеси мне вассальную присягу. Народ твой достойный, а земля твоя велика и обильна, никаких неудобств и притеснений ты от клятвы своей не потерпишь. Если же не будешь мне присягать — то подвергну я твою страну разорению, а народ — насилию, и воспрепятствовать ты мне не сможешь. Войско моё велико и испытанно, и в добыче богатой всегда нужду имеет, и если откажешься платить нам мирно — то возьмём всё силой и даже втрое больше предначертанного. Известно мне, что ты, стратиг — не монарх и не государь, а избранный народный вождь. И раз тебя избрал народ — то о народе тебе и следует стараться, так что поступи мудро ибо благополучие оного зависит от тебя.

Из переписки Гровера II и нимбусийского стратега Олкиона.

"Шельма! Слышал я о твоём сиятельстве, и намерен заявить тебе прямо, чёрт ты феатисский, будь ты дурак — было бы всё дело провалено и поколотили бы нас и тебя жесточайше. В деле своём ты преуспел, и прибыла с тобой Божья милость, но удача — это вольная девка, и полагаться на неё нельзя ни в коем случае! Помню я твоего батюшку, помню что действовал он осторожно и рассудительно и отца моего в делах Арктуровых умело вразумлял. Ты же дерзок и храбра без меры, и в том я хвалить тебя не могу. В остальном же — будь здоров и всего тебе хорошего."

Из переписки Гровера II и Эргерцога Феатисского.

— Значит, вы направили ваших ищеек заниматься этим вопросом. Это неприятная проблема — её нужно устранить как можно скорее. — Вингфрид фон Катеринберг спокойно восседал в своём кресле, пока фон Сильберкралле измерял шагами кабинет. В помещении горел камин, за окном лютовала метель. Над входной дверью помещения висело два скрещенных меча и гербовый щит Хельквилльского ордена. Другую стену занимал камин, увешанный коврами и оружием, там же находились старинные портреты прошлых магистров ордена. Вместо портрета Катеринберга там висела окрашенная фотография в строгой чёрной рамке. У окна стоял стол, рядом со столом находился манекен для доспехов: там висел шлем, кираса с латными рукавами до запястий и стальной юбкой, набранной из тонких воронёных пластин. Доспех украшало несколько памятных вмятин и зарубок, его уже давно не надевали. Это был доспех Катеринберга. Привет из ушедшей молодости, когда всё было проще и понятнее. Хотя, чем больше он об этом задумывался, тем яснее понимал, что просто не было никогда. Сильберкралле тем временем продолжал ходить кругами, смотря то себе под ноги, то в окно, то на своего начальника.

— Да. Я именно так и поступил. Хельквилльский городской совет не имеет силы в подобной ситуации. Их решения де-факто аннулируются. Это не их дело — это дело государства, то есть Ордена.

— Дело государства. — Вингфрид холодно усмехнулся. — Это ваше дело, в первую очередь.

— Циммерман был отличной дойной коровой, господин гроссмейстер, он исправно обеспечивал SG своими средствами, был нашим голосом на всех купеческих сходках и проживи он на пару-тройку месяцев дольше — мы бы уже давно прижали бы всю эту гильдейскую шушеру к когтю!

— Не переоценивайте его возможности. Город серьёзно окреп после прибытия Имперской армии и ещё неизвестно, кого поддержит Фердинанд — нас или их.

— Он избавился от дворян в имперском сейме так, будто это были желторотые птенцы. Он может так избавиться и от нас. — Сильберкралле остановился на месте, стоя спиной к гроссмейстеру. — И у него предостаточно рычагов для этого. Городской совет, старорежимное офицерство, этот чёртов румейрец, который ещё командует нашими рыцарями!..

— Успокойтесь, всё могло бы быть намного хуже.

— Но всё могло бы быть и лучше, если бы этот проклятый мальчишка умерил свою спесь и не поступил как последний идиот. — Пробурчал шеф SG, снова начиная ходить по комнате.

— Когда-то вы были о нём лучшего мнения.

— Ему не следовало так поступать. По закону за подобное следовало бы покарать в первую очередь его семью — но я считаю, что это излишне. В конце концов, учитывая то, что говорят о Фельсене — навряд-ли его волнует чья бы то ни было жизнь или здоровье. Его храбрость граничит с безумием. Его давно следовало объявить вне закона.

— Вас тоже можно было бы привлечь к ответственности за халатность по отношению к нему. Вы пожинаете то, что посеяли. Вы одни ответственны за это.

Сильберкралле обернулся. Оранжевые всполохи отразились от линз его очков.

— Это уже решённое дело, господин гроссмейстер. Вы стоите над моей душой как палач над осуждённым. Вы вольны поступить со мной как вам вздумается — навряд-ли кто-нибудь из нашего окружения вступится за меня и ослушается вашего приказа.

— Поэтому я и приблизил вас к себе. — с прежним спокойствием проговорил Вингфрид, тяжело поднимаясь из кресла. — Вам не на кого опереться кроме как на меня. Вы будете мне верны или подпишете себе смертный приговор. Иного исхода не будет. — На лице реформиста отразилось угрюмое раздражение. Редкий грифон находит "уют" в такой погоде, скорее наоборот — костную ломку и головную боль.

Зазвонил телефон. Магистр сделал полтора шага по направлению к столу и взял трубку.

— Я слушаю!

— Господин гроссмейстер, прибыл регент Фердинанд Моргенклау.

— Прикажи проводить его в сабельный зал. Там уже должны собираться штабы армий.

— Слушаюсь!

Дежурный на телефоне щёлкнул трубкой.

— Этот проклятый альбинос решил навестить нас. — презрительно выговорил Сильберкралле. — Зря мы пошли навстречу этому бореитскому выкормышу. Был бы у нас другой выбор...

Вингфрид молча смерил своего подчинённого взглядом, надел фуражку и вышел из кабинета. Сильберкралле пришлось последовать за ним. Так называемый "Сабельный зал" находился на этаж ниже, и выполнял роль зала для совещаний. Сабельным он назывался потому, что на его стенах было развешано около двух десятков богато украшенных сабель, подаренных одному из хельквилльских магистров князем Люшианским. Красивое помещение, сошедшее бы за зал какого-нибудь музея использовалось в практичных и утилитарных целях. Вингфрид встретил делегацию Фердинанда Моргенклау у входа: Протектора сопровождало несколько адъютантов, сам он был в простом военном мундире, не блиставшем чрезмерной роскошью.

— Здравия желаю, господин гроссмейстер. — Фердинанд приложил лапу к козырьку. Хельквилльцы ответили на это сдержанными кивками. Военные вошли в помещение, где их уже ожидал высший командный состав: командиры армий, участвовавших операциях на восточном фронте. Среди них было двое герцландцев и один Хельквиллец. Так же присутствовали начальники генеральных штабов. Так как герцландский генеральный штаб был поставлен выше хельквилльского, вводный отчёт было доверено читать именно имперцу.

— Армия Сильберфедера блокирует Йезерград с запада своим центром и правым крылом, в то время как её левое крыло повёрнуто против войск депонийского королька. Его войска действуют пассивно, нерешительно и, судя по всему не горят желанием принимать участие в боевых действиях. На этом участке наши силы перешли к обороне и заняты блокированием Йезерграда с запада, северо-запада и севера. Эти линии пытаются прорвать йезерградцы и нимбусийцы, пока безуспешно. Армия Доннершванца и хельквилльская армия фон Ашенкампфа обеспечивают фронт к юго-западу от осаждённого города, опираясь на понецарскую и понезаревачскую железные дороги и действуют против вражеских укреплённых пунктов в Кикольтинде и Нейше. Бои идут упорные, для язычников эти города важны для снабжения осаждённого Йезерграда. На этом участке активно действуют главным образом рьекоградцы при поддержке нимбусийцев и виттенландцев, в то время как наиболее боеспособные йезерградские части сосредоточены к северу и действуют против армии Сильберфедера. Общая ситуация пока что складывается в нашу пользу, но вражеские группировки усиливаются, тогда как наши корпуса вынуждены экономить силы за неимением возможности своевременно восполнить оные. Пожалуй, наиболее удачно ситуация складывается для тех войск, что действуют против королевства Алмазных Псов. Усиленный корпус под командованием Бенедикта Шварценберга продвигается успешно, не встречая сопротивления и имея трудности только от особенностей местности и разрозненных остатков вражеских войск, удерживающих некоторые перевалы, высоты и населённые пункты. Этот регион не имеет высокого для нас значения, и господин Шварценберг сюда не приглашён. Поэтому обратим внимание на Йезерград, ведь именно от его взятия зависит судьба нашего военного предприятия. Если взглянуть на ситуацию стратегически — то положение наших войск неоднозначно, и грозит нам опасным кризисом. Запертые в городе войска язычников всё ещё боеспособны и устраивают против нас вылазки, последние попытки прорвать блокаду вылились в кровопролитные сражения и были выиграны только благодаря своевременным действиям командования. Попытка взять город с наскока провалилась, длительная осада невозможна из-за опасности прорыва осадных линий. Нужно выработать общий план действий, целью которого должно стать взятие города в кратчайшие сроки, по возможности с минимальными для нас потерями и затратами. Правительство Йезерградской Республики уже давно эвакуировалось из собственной столицы, но её потеря будет тяжелейшим моральным ударом по язычникам и их коалиционному союзу.

Всё внимание орденцев и имперцев устремилось на карту, на которой жирной чёрной точкой была отмечена столица Йезерградской республики, носившая точно такое же название. Город уже несколько недель находился в плотном кольце союзных сил. Коалиция обеспечивала осаждённых по льду озера Йезер и раз за разом пыталась прорвать блокаду. Попытки становились мощнее, спланированнее, опаснее. Они вынуждали торопиться. Выслушав высокопоставленного офицера, Вингфрид взял слово.

— Немалая часть проблем, с которыми мы столкнулись в нынешней войне с язычниками во многом произрастает из отсутствия взаимопонимания между нашими войсками. Немало идей и предложений, поступавших от моих генералов, находящихся ныне в составе герцландских корпусов и армий, было отклонено и даже осмеяно, хотя в последствии герцландские командующие всё же принимали их, якобы по собственной инициативе. В отчёте шла речь о логистических проблемах. Могу заметить — что проблемы с логистикой в большей степени распространяются именно на воинские подразделения Орденштаата, тогда как герцландским частям отдаётся приоритет. Это несправедливо, ведь некоторые хельквилльские подразделения никак не уступают герцландским и способны воевать наравне с оными. — Вингфрид начал свою речь в привычной манере. Это был уже не первый раз, когда он выступал с подобным заявлением и на этот раз оно было встречено герцландцами так же, как и в прошлые: все внимательно и учтиво прислушивались к его мнению, с твёрдым намерением забыть всё до последнего слова как только совещание закончится. Имперцы не говорили этого в слух, но многие из них уже считали себя прямым начальством над Хельквилльцами, всячески пренебрегая сложившимися орденскими порядками. Этому и возмущался Сильберкралле и многие другие помимо него. Так или иначе, пока превосходство было на стороне бурых мундиров, орденцам оставалось только лишь действовать в обозначенных для них рамках.

— Господин гроссмейстер, этот вопрос очень важен, но мы бы хотели услышать ваше мнение о конкретной ситуации, складывающейся вокруг нашего осадного корпуса под Йезерградом. — Фердинанд вежливо возразил реформисту. Его тон и его голос были твёрдыми и прямолинейными, как у опытного боевого офицера, но его глаза блестели хитростью, коварством. Он был Вингфриду союзником, возможно даже идейно близким политиком, но вовсе не другом.

— Я склоняюсь к мнению, что город нужно взять штурмом не раньше первых недель февраля. Для этого нужно лишить неприятеля продовольствия, заняв Кикольтинду и направив на лёд озера орудия. Для штурма Йезерграда можно задействовать силы нескольких полнокровных пехотных дивизий, коими мы пока что располагаем. — Вингфрид закончил говорить, когда увидел, что Айзен Сильберкралле хочет что-то добавить. Гроссмейстер кивнул, позволяя своей правой лапе высказаться.

— Так же хочу вас оповестить, господин Регент, что вирусологические исследования, которые вы отказались обеспечить средствами и специалистами, всё же увенчались успехом и к началу февраля мы будем готовы применить биологическое оружие против сил Речной коалиции, а к середине весны мы синтезируем такое количество вируса, что его распространение создаст очень большие неприятности для наших врагов.

— О каком вирусе вы говорите? — Брови Фердинанда плавно поползли вверх. Генералы начали настороженно переглядываться между собой.

— Мы уже применили химическое оружие в Приштинее. Вы не находите опасным то, как вы собираетесь разбрасываться такими не столько эффективными, сколько опасными средствами? — В разговор вмешался генерал Сильберфедер. В отличие от остальных, он не скрывал своего недовольства по отношению к заявлениям Сильберкралле.

— Речь идёт о печально известной Фиолетовой чуме. Она безвредна для грифонов и смертоносна для пони. Несколько лет назад к нам попали живые образцы этой болезни, и с тех пор наши биологи изучали её свойства. Могу вас заверить — грамотное применение этого оружия бросит Коалицию к нашим ногам за считанные месяцы. Вспышка скорее всего не будет продолжительной, но за это время количество вражеской живой силы сократится настолько...

— Диковинную болячку вы вывели — это верно. — криво ухмыльнулся генерал Доннершванц. — Только вы не учитываете того, что горы трупов разносят множество других вещей, которые пре-екрасно воздействуют в том числе и на грифонов. Хотите чтобы наши тылы было некому обеспечивать? Хотите чтобы вместо оккупированной территории нам досталась чёртова пустошь?

— Но таким образом мы сможем быстро закончить эту войну. Не это ли вам нужно? — Почти прошипел Сильберкралле.

— Нам нужно как можно быстрее склонить язычников к договору, заставить их капитулировать и заключить с нами перемирие. А ваши фокусы не вызывают у них ничего кроме желания драться до последнего солдата и патрона. Да и ваши идейки, мягко говоря, не помогают делу. Ваше стремление вырезать всех речноземцев до одного чуть не привело к тому что речноземцы чуть не вырезали вас, и благодарите Борея что...

— Господин Доннершванц, с вас хватит! — резко вмешался Моргенклау. Доннершванц осёкся и смерил протектора взглядом: гордый, молодой, из неблагородного семейства, яркий представитель "новой армии", выращенной чейнджлингскими советниками, он не боялся высказывать своё мнение, но сейчас был неподходящий момент для этого. — Господин гроссмейстер, господин приор (формально Сильберкралле являлся приором, заместителем магистра ордена), мы конечно имели представление о вашей деятельности, но не ожидали, что вы зайдёте так далеко. Биологическое оружие — опасный инструмент, как и я согласен с моими подчинёнными. Его использование бессмысленно и даже вредно, если мы хотим закончить войну на Востоке быстро и эффективно.

— Мы можем угрожать Коалиции применением этого оружия и принудить их к перемирию таким образом. — Предположил Вингфрид.

— Лучшим аргументом было бы взятие Йезерграда. — Заметил Ашенкампф. Сильберкралле посмотрел на него с недовольством: генерал был из рядов SG, и Айзен являлся его прямым начальником по этой линии, и это не помешало ему поддержать позицию Фердинанда. Мысленно приор ордена уже готов был выписать подчинённого из числа "доверенных лиц".

— Да, можно было бы использовать наличие у вас Чумы в качестве аргумента на переговорах, а её применение действительно могло бы нанести неприятелю тяжелейший ущерб и пошатнуть стабильность стран Коалиции, но болезнь нельзя контролировать. Скорее болезнь может заставить нас подстраиваться под себя, а это неприемлемо. Тем более, последние биологические исследования, надеюсь вы с ними знакомы, доказывают возможность подобных болезней менять свои свойства по мере своего контакта с окружающей средой.

— Фиолетовую чуму трудно назвать болезнью в биологическом понимании. — возразил Фердинанду Сильберкралле, явно подготовившийся к дискуссии именно на эту тему. — Она была создана при помощи ведьмовского искусства и может действовать только так, как предписал её создатель. Наши эксперименты над её свойствами оказались безуспешны. Чума не изменяется и всегда действует так, как должна действовать. Это именно что оружие, господин протектор. Оно было создано языческими колдунами для применения в своих междоусобных войнах, и оказалось столь эффективно, что они сами ужаснулись этому.

— То есть вы намерены применить средство, изобретённое теми кого вы считаете за скотину? — Снова вмешался в дискуссию Доннершванц.

— Как вам угодно, ваше превосходительство. Вам следовало бы придержать ваши колкости.

— Вам следовало бы не подвергать опасности тех, за кого я несу ответственность, своими гениальными идеями.

— Сударь! Вы младше меня по рангу, какого?!..

— К порядку! — Снова воскликнул Моргенклау. В Сабельном зале повисло молчание. Военные в буром недовольно смотрели на военных в чёрном, военные в чёрном недовольно смотрели на военных в буром. Фердинанд и Вингфрид встретились взглядами: гроссмейстер устало и многозначительно покивал.

— В любом случае. Халатность в этом вопросе недопустима. Мы должны подумать сто, нет — тысячу раз, перед тем как принять это решение. Этот вопрос следует вынести на отдельное обсуждение. А сейчас следует сосредоточиться на текущей йезерградской проблеме...

В пустом зале собраний гуляло эхо. Некогда освещённые со всех сторон, ныне покрытые полумраком очертания помещения выглядели совершенно иначе, чем некоторое время назад. Там, где часами напролёт звучали речи, зачитывались доклады и петиции, проводились голосования и выносились постановления, теперь царило молчание, пустота. В высоких окнах зияла январская ночь. Громада города снаружи была нема и черна — только немногочисленные лучи прожекторов буравили небо в поисках вражеских самолётов. Бомбёжек ещё не было, но к ним уже готовились.

— Йезерград в осаде. Вейвбрейкер требует помощи, ещё большей помощи. Генералы заявляют, что обстановка на фронте тяжёлая... — Плавный мужской голос нарушал непривычный покой этого места. Вместе с ним на ум приходили недавние события: шум, гам, бурные споры, в которых не чувствовалось смысла. В чём вообще был этот смысл? В каких поступках и решениях он заключался? Может быть, он покинул политиков и перебрался к военным? А может политики сами виновны в том, что не могут его найти?..

— Хорошо было бы как-нибудь облегчить эту ситуацию, не находите? — Ривер Свирл устало опустилась в своё кресло и окинула полузакрытыми глазами пустующий круглый стол. Выполнять свой долг перед Республикой и Коалицией становилось сложнее с каждой неделей. Только что закончилось заседание Коалиционного совета по вопросам последних событий. — Виттенланд не может оказать полной поддержки, силы Депонии и Поняйяна слишком малы, армия Алмазной горы разбегается, бунтует и сдаётся имперцам без боя, Бакара и Нимбусия делают что могут, и с их помощью, возможно, мы сумеем удержаться, как это сделали аквелийцы. Что думаете, бан Арклайт? По вашим прогнозам мы должны были занять Гриффенхейм к концу весны и поставить на этом кошмаре жирную точку. Что-то пошло не так, где-то мы и наши эквестрийские союзники сильно просчитались.

— От Эквестрии сейчас не стоит ждать помощи. Недавно стало известно, что чейнджлингов отбросили от Кантерлота, но ситуация там всё ещё прескверная.

— По крайней мере чейнджлингам не хватило скотства применить против эквестрийцев отравляющие газы.

— У чейнджлингов не было в этом нужды. В конце концов — они могли просто этого испугаться. Грифоны же намерены кончить войну как можно скорее, любыми методами, и они чувствуют себя в силе поступать так, как им вздумается. Насколько мне известно, временщик при их императоре уже давно не намерен потакать Катеринбергу и его воронам. Герцландцы взяли контроль над реформистами на их же территории, влезли в их дела настолько, что самостоятельность орденского правительства уже можно ставить под вопрос. И тем не менее, Орден нужен имперцам. Их генералы не хотят сваливать на своих солдат грязную работу, им нужны вспомогательные войска — каратели и борцы с партизанами. И для этого хельквилльцы подойдут очень кстати. От западных Йезерграда и Депонии они тоже не откажутся, им нужен весомый приз чтобы окупить эту кампанию и обеспечить армию продовольствием.

— Депоньский король объявил, что его страна не в состоянии предоставить помощь Йезерграду и Коалиции. Мы же уже направили туда столько сил, сколько могли.

— Депония — это самая мизерная проблема на данный момент. — Голос Арклайта то отдалялся, то вновь становился ближе и отчётливее. Он ходил по помещению, видимо пытался таким образом сбить нервное напряжение. Он понимал, что его не очень хотят слушать, но не придавал этому значения. — Вам известно о так называемых "продовольственных доктринах" неприятеля? Мне, к сожалению, известно. Некоторое время назад некоторые орденские деятели начали заявлять, что пони Речноземья являются своего рода "конкурентами" для грифонов, ведь они, якобы одним своим существованием, уничтожают пищу, которая могла бы пойти на прокорм грифонской расы. И следовательно, от этих пони следует избавиться. Желательно — полностью. Знаете? Герцландское командование очень даже не против подобного подхода. Им не нужны голодные рты на захваченных территориях, им не выгодно кого-то кормить, ведь им важнее кормить свою армию. Эту войну нельзя закончить так легко. Эта война — война на уничтожение, и на кону стоит судьба Коалиции и будущее Федерации.

— Мы втянулись в эту войну во многом началась из-за ваших усилий. — Ривер Свирл устало поднялась из-за стола и встретилась взглядом с шефом своей разведки. Этот разговор был не первым, не последним. Для неё он был не лучше вечных склок в Совете Коалиции. Но там с ней, по крайней мере, хоть иногда бывали согласны. Президент произнесла слово "ваших" явно имея ввиду не только Арклайта. — Вы проигнорировали предостережения о нехватке боеприпасов, о недостаточной подготовке армий Коалиции, не учли того, что враг может оказаться готов к этой авантюре. Как настолько всевидящий и всеслышащий жеребец как вы мог оказаться настолько слепым и глухим? Вас провели. Нас всех провели. Причём явно не Кесарь и не Орденские рыцари. Думаю, вы понимаете кого я имею ввиду, бан Арклайт. Мы должны были защитить всех тех пони, которые оказались по ту сторону фронта. Мы не справились с этим. Теперь никто в Коалиции не будет уверен в нас так, как это было всего лишь считанные месяцы назад.

— План был отлично выверен, и его провал я вижу исключительно в ошибках йезерградского командования. — Начальник ДОГ едва ли обратил внимание на последние слова президента. Это явно не казалось ему чем-то важным. Чем-то к чему следует прислушиваться. Кобыле это было вовсе не по нраву.

— Не валите всё на них. — Коротко заметила она.

— Йезерградская республика и лично господин Вейвбрейкер несут ответственность за свой народ. Да, мы в чём-то поступили безответственно, но в остальном есть вина исключительно их правительства и генералитета. Было бы неплохо их сместить и взять ситуацию вокруг Йезерграда в свои копыта. Я мог бы реализовать это меньше чем за двое суток.

— Но я не прикажу вам это реализовать. Не в этой жизни, бан Арклайт.

— Поймите, госпожа. — тон ДОГ-овца стал более натянутым, но в целом оставался спокойным. — Никто в совете уже не в состоянии выступить против этих мер. Мы можем не опасаться осуждения. Это позволит нам легче прорвать блокаду Йезерграда, мы сделаем это в интересах самих же йезерградцев, мы получим возможность отбросить врага, получить возможность продолжать войну, снова захватить инициативу. Поймите — просто так этот вопрос не решить. Забудьте о дипломатии, забудьте даже о совести и чести! У ваших врагов нет принципов. У ваших друзей нет принципов. Попытка уладить дело миром приведёт лишь к большим жертвам. Им не нужен мир, им не выжить без войны, передышка для нас — передышка для них. Я знаю, о чём вы думаете, госпожа президент. И прошу вас — оставьте это, отбросьте это, пока не поздно.

— Я так же знаю, о чём думаете вы. — Ривер Свирл смерила Арклайта долгим и тяжёлым взглядом. — Вы пытаетесь загладить свой огрех, и при этом стремитесь продолжать свою старую линию... Война с грифонами, война до победного конца. Война сейчас, именно сейчас, тогда когда это больше всего необходимо нашим достопочтимым заморским союзникам. Вы говорите о сохранности Коалиции и Федерации, но при этом пренебрегаете её членами, открытым текстом предлагаете мне учинить государственный переворот и заявляете мне, что это принесёт какую-то пользу? Может быть и принесёт, но не тем, ради кого я принимала присягу. Не думайте, что я брошу их так же легко, как готовы их бросить вы. Йезерград нужно отбить — это верно, и у нас есть достаточно сил и средств для этой операции. Отбросив имперцев от города мы получим право диктовать свои условия мирных переговоров.

— Сомневаюсь, что они пойдут на них в любом случае. — Проговорил Арклайт, теряя желание продолжать разговор. Ривер Свирл подошла к нему вплотную и посмотрела ему в глаза. Установилось молчание. Арклайт был немного выше президента Ръекоградской республики, но всё равно чувствовал, что на него смотрят сверху вниз.

— Не знаю как вам, бан, но Коалиции не нужна война. Вы не дурак, и во многом вы правы. "Суровые времена требуют решительных мер." — Это ведь ваши слова.

— Я имел ввиду совсем другое. — Мрачно проговорил шеф ДОГ.

— Я не знаю, что вы имели ввиду, бан. Но в сложившихся обстоятельствах не остаётся ничего, кроме как следовать этим словам...

Глава X: Осада. Часть первая: Солнце язычников.

"С того момента, когда я встал под знамёна императора прошло уже несколько лет. Я не помню точной даты — кажется,что это было давно, хотя я точно не самый старый в этой армии — я совершенно точно и не самый молодой. Последняя отлучка закончилась с полгода назад.с тех пор ничего не изменилось: мы всё ещё стоим под стенами этой растреклятой языческой крепости и ждём, пока все внутри сдохнут с голоду. В последнем приступе мы отбили часть равелины, но по нам начали бить картечью и нам пришлось отступить. В той драке жестоко ранили нашего капитана, на следующий день он умер. Погиб ещё много кто: легко сбиться со счету, но у нас в полку есть писарь, так что нечего мне заморачиваться этим. Погода стоит ужасная, а у нас в Сикамеоне наверняка все уже цветёт... Солнце не греет — это злое, мёртвое солнце. Ему плевать и на нас, и на них — оно светит для всех одинаково тускло. Кто-то считает, что оно создано таким в наказание язычникам за их ложную веру. Хотя, если послушать герцландских клериков — мы, сикамеонцы — мы, сикамеонцы, тоже почти что язычники и еретики, но почему-то наша родина утопает в солнце и погода там чудесная. Раньше я пенял на полуденный зной, но теперь я знаю что мороз и сырость хуже самой жуткой жары. Какое вообще отношение вера имеет к погоде? Может быть кто-нибудь это знает. Но не я. Иногда мне кажется, что к следующему году здесь вообще не останется живых. Они умрут от голода — а мы от холода, болезней и тоски. Край разорён: рыцари и казаки улетают всё дальше от осадных линий в поисках добычи. Мы ненавидим их за это. Как-то раз их разбили пегасы — и мы почти обрадовались этому. Эти кичливые вояки уже почти год воюют со стариками и бабами, настоящий бой с настоящим противником почти наверняка застал из врасплох. А потом они вернулись в лагерь и убили двоих из нашего полка. Четверо бойцов из нашей роты решились мстить, подкараулили двоих казаков и убили их. Среди них оказался какой-то десятник, так что смельчаков пришлось повесить. Вот бы кто-нибудь повесил ту сволочь, которая подняла лапу на моих однополчан! Казаки драчливые, недисциплинированные, от них вечно воняет. Редкое существо в этом краю ещё не завшивело, но казаки, кажется, относятся к чистоплотности с особенным презрением. Рыцари, как я понял, скорее всего относятся к тому ордену, который император посадил в западных землях язычников. Они отличаются белыми перевязями, а ещё они бедные и злые как бездомные собаки. От них меньше проблем, они кажутся более дисциплинированными и не лезут в драку без причины. Герцландцы их уважают и боятся, говорят что они храбрые и отчаянные головорезы, что они идут в бой первыми и последними из него уходят. Я ни разу не видел их в действии, может быть в чем-то они и правы. В любом случае — из-за них местные жители разбегаются во всё стороны или пухнут с голоду. У них не осталось даже запасов — нам просто нечего у них взять, даже если бы мы попытались. Наши подводы с провиантом доходят неисправно — приходится перебиваться хлебом и водой. Может быть, если бы рыцари не грабили местных, а охраняли наши обозы — дела бы шли удачнее. Я не понимаю, как эти северяне из Герцланда и Аквелии могут терпеть и воспринимать этих высокородных вертопрахов. На пути сюда я своими глазами видел как какой-то грифусский вельможа блевал через ноздри какой-то капустной кашей. "Добро пожаловать в Речноземье!" — Сказал мне десятник из полка алмазных псов. И как этим громилам удаётся сохранить дух и чувство юмора в этом тусклом и враждебном крае? Я слышал, что этот десятник ещё жив. Он большой молодец — хоть кому-то из нашей солдатской братии улыбается удача.
Недавно пушкари устроили в крепости пожар, и теперь они остались без дров и возможно без еды. Они шлют в предместья жеребят, те ищут еду, дрова, собирают пули и картечь, чтобы защитники могли использовать их снова. Если нам удаётся их поймать — мы убиваем их на месте. Иногда вылазки делают и солдаты, тогда нам приходится отбиваться и следить, чтобы они не испортили наш порох или не заколотили гвоздями наши пушки. Если у нас не останется пушек — нам придётся уйти отсюда не солоно хлебавши, хотя даже если мы и захватим эту фортенцию — скорее всего много не получим, ведь всё что могли съесть они наверняка уже съели, а золото и серебро втихаря вынесли и спрятали где-нибудь куда нам в жизни не добраться. Ходят слухи, что к крепости идёт сильная подмога, что скоро будет сражение. Слухов много, в основном они идут от герцландцев — они безграмотные и суеверные, от страха их спасает только опыт. Все тоскуют, скучают, злятся — вот и толкуют попусту. А ведь мои братья и племянники скорее всего уже озолотились на торговле с киринами. Я тоже должен был быть там, но в большей части фрегезий меня уже давно хотят видеть мёртвым... Здесь много таких как я. В моём полку есть и вингбардийцы, и фалькорцы, и цианолизцы — каждый второй задолжал свою голову у себя на родине, каждый первый пришёл на войну за деньгами. Что-ж, поначалу мы имели кое-какой доход, но потом случилась эта крепость и с тех пор мы не можем ни захватывать добычу, ни получать жалованье, впрочем как и все остальные в этой армии. Герцог Катеринский обещает всё выплатить, он делает это уже в третий раз подряд. Герцландцы шутят, что ему скоро придётся расплачиваться с нами украшениями своей жены. Герцландцы — крепкие и умелые воины, но относятся они к нам скверно, считают ни на что не годным сбродом. Может быть это и правда — кто знает? В любом случае, нам остаётся уповать лишь на то, что удача не до конца нас покинула."

Запись сикамеонского офицера, участвовавшего в осаде одной из рьекоградских крепостей. Помимо этой грифон сделал ещё несколько записей. Архивные историки причисляют их к мемуарам, несмотря на то что этот жанр во времена Гровера II ещё не получил популярности и распространения.

Небольшой отряд пехоты пробирался сквозь тёмную январскую ночь. Не было ни тропы, ни дороги — путь лежал по сугробам, кустам и засыпанным снегом развалинам домов. Эту местность невозможно было описать, особенно в тёмное время суток, когда даже зорким грифонам было проблематично что-либо разглядеть. Неясно где свои, неясно где чужие. Некогда живописный предместный городок превратился в горы однообразного мусора. И за это им нужно воевать?..

Поручик приказал всем остановиться и залечь. Отделения опустились на землю, сливаясь с развалинами и остатками живой изгороди. Хайнц, залегавший залегавший под стеной бывшего забора, приподнял голову и увидел впереди отблески света. Миг — и опять темнота. Там кто-то был. Какая-то позиция, может быть наблюдательный пункт. Может быть прямо впереди — может быть сбоку или сзади. Правду знал лишь поручик, увидевший кого-то и отдавший приказ. Офицер редко ошибался, им не оставалось ничего, кроме как верить ему. В глухой тишине принималось решение. Чернота кругом обретала форму, давила на них. Самая злобная и страшная драка в этот момент не показалась бы Хайнцу такой опасной, как этот момент тишины, когда даже ветер не осмеливался тревожить глухоту и покой. Где они? Кто они? Это враги прячутся от них — или они прячутся от врагов? Это была не первая ночная вылазка. Не была она и последний. Одни и те же места — но запомнить их трудно, практически невозможно. Каждая новая бессонная ночь оборачивалась новыми трудностями и опасностями.

И вот всё сдвинулось: двойка разведчиков тихо подалась вправо и скользнула в темноту. За ними последовало ещё несколько бойцов. Их было почти не слышно, ну или так казалось: пони слышали лучше грифонов. Несколько дней назад на этом попались разведчики из батальона Оствальда, когда вражеская застава сумела расслышать как один из бойцов щёлкнул затвором ружья чтобы дослать патрон в патронник и накрыла их позицию из пулемёта. Ничем путным дело не кончилось — пришлось уходить. А пока Брецель смотрел в темноту широко открытыми глазами, пока откуда-то не раздался заветный шелест: "Пошли!". Он, Вилли и остальные вытянулись вдоль развалин забора и пошли вперёд. Просто "вперёд" — ориентиров нет, любое направление это "вперёд". Забор кончился. За забором — пустота, некогда бывшая улицей. Или площадью. К чёрту! К чёрту! Какая разница?! Кто-то остался у забора прикрывать остальных, остальные же дружно нырнули в пустоту. Лапа сержанта махнула вправо: "Туда!" — И колонна бросилась влево. Стена ещё одного мёртвого дома, глаза окон выколоты и выжжены изнутри. Битые стёкла скрипят под сапожными подошвами — они уже внутри. У руины не достаёт одной стены, пол завален мусором и грязью, засыпан сероватым пачканным снегом. Сержант указывает путь. Он что-то знает, а может быть и нет. В любом случае — следование за ним отделяет смерть от жизни. Невысокая, сухопарая фигура обтянутая крепкой серо-бурой шинелью не давала сгинуть в темноте, не давала потерять себя. Хайнц снова заметил свет: теперь ярче, ближе. Где же свои? Где же другое отделение?

Секунда, две, три, внутренние часы тикают, идёт невидимая стрелка. Белые отсветы электрофонарика вдруг споткнулись и рухнули в темноту ночи, им навстречу пришла возня, борьба, глухие и гулкие удары тяжёлых прикладов. Отделение было там, где свет. Отделение и поручик живы и рискуют обзавестись хорошей трофейной лампой — что-ж, можно только порадоваться за них... Сержант с четверть минуты прислушивался к драке, после чего снова повёл отделение. Нет, они не поддержат товарищей. Не в этот раз — на них лежит другая задача. Они шли, шли, шли, прятались, смотрели по сторонам — никого не покидало странное и страшное чувство — ощущение того, что они сбились с пути, что они идут прямо на готового и окопавшегося врага, способного перебить их группу меньше чем за четверть часа. Вдруг, кто-то из герцмейстеров заметил странную канаву: она ползла прямо через бывшую улицу, значит это была НЕ канава. "Все — туда!" — и отделение повинуется, прячась в обнаруженном ими лазу, на ходу проверяя его на наличие ловушек и прочих "сюрпризов". В первые неделю осады этого можно было не опасаться, но с тех пор язычники многому научились... Окоп был низкого профиля, без бруствера, низкий и незаметный. Расчёт верен — нужно идти по нему. Ход извивается как уж на сковородке — от него отходят другие траншеи, в некоторых грифоны стараются оставлять растяжки. Командир сверялся с картой почти на ходу — останавливаться совсем не было времени. Иногда он делал быстрые пометки на ней, придавая окружающему миру более осмысленный, упорядоченный вид. Вдруг, шедший впереди замедлился, присел. Хайнцу, замыкавшему строй, всё равно передалось это холодящее, тревожное чувство. Траншея не пустая. Кто-то ждёт их впереди. Один вопросительный взгляд — "Давай туда гранату!"

Головной выдернул из-за пояса "колотушку", свинтил крышку на дне ручки, дёрнул шнур, не бросил сразу — стал ждать. Секунда, две, три — боец не замахиваясь посылает гранату вперёд, аккурат за угол окопа. Там слышится резкий вздох, что-то похожее на ругательство, гремит хлопок взрыва. Он кажется чудовищно громким, глушащим, хотя в другой ситуации Хайнц не воспринял бы его именно так. Тишина порвана, побита, выгнана взашей — теперь нечего бояться, остаётся только одно — идти вперёд, ведь поворот зачищен. Грифоны тихо примыкают штыки. На взрыв кто-то прибежал: гребень аквелийской каски тускло сверкнул в отблесках луны. Его закололи раньше, чем он успел что-либо сделать. Враги стали другими — теперь они метко стреляют хорошо прячутся. В ином случае взводу не пришлось бы красться через ночь. В ином случае грифоны не были бы такими осторожными. Они уже давно должны были отпраздновать победу. Уже почти месяц назад говорили о перемирии, сдаче города, но теперь, спустя недели тяжёлой борьбы стало понятно, что эти чумазые, низенькие и неказистые солдаты будут обороняться до последней возможности. Война продолжается — значит это кому-то нужно. Иначе их бы не было здесь. Хайнц не смотрел на дно окопа, машинально переступая через трупы. Рейд продолжается — отставить размышления! Ход привёл отряд к очередным развалинам. Вскоре обнаружилось, что они отлично обжиты язычниками и в их подвале обустроен их блиндаж. Трое часовых были застигнуты врасплох и быстро убиты. Дверь блиндажа взломали и осторожно вошли внутрь. Внутри никого, пусто.

— Склад. — Выдохнул ефрейтор, увидев стоящие на полу поддоны с прикрытыми брезентом армейскими ящиками.

— Консервы. — Заметил сержант, приоткрывая один из них.

— Да, тут должно было быть что-то такое. Отлично! Мы нашли вражеский блиндаж!

— Давно не было такой удачи...

— Отставить! Поручик и его отделение ещё не соединились с нами. Я не намерен самовольничать — и вы, следовательно, тоже! — Тон сержанта стал более жёстким, когда он заметил, что солдаты косятся на вражеские припасы. Армия снабжалась неплохо, но бойцы всё равно чувствовали себя вечно голодными.

— Вашебродь, у них тут ещё и гранаты с патронами! — подал голос бывший студент-семинарист. — Можно пусть тут всё на воздух...

— А консервы? — Возразил Вилли.

— Далеко не утащим, слишком много добра...

— Всем собраться и заткнуться! Занимайте оборону, не засматривайтесь!

— Жаль нет пулемёта. — Посетовал Хайнц, вспоминая что расчёт решено было оставить в тылу из-за тяжести неудобного станка. Без машинки и её крепкого расчёта Брецель всегда чувствовал себя немного кисло, особенно если приходилось лезть под пули посреди кромешной ночи.

Отделение заняло оборону у ходов сообщения, старшие чины остались в блиндаже, двое бойцов засели позиции для наблюдения. Среди этой пары был и Брецель. С остатков второго этажа открывался какой-никакой вид на округу. Отсюда было видно, как от дома паучьими лапками расползаются окопы. Вражеские окопы. Герцландских позиций отсюда не было видно. Не мудрено — ближний тыл. Потянулось прежнее время ожидания, но на смену тревоге пришла скука. Через пять минут солдатам уже захотелось курить.

— Что-то они до сих пор не спохватились. — Заметил напарник Хайнца.

— Мало ли что могло случиться. Помнишь недавний случай?

— Помню. Рьекоградцы напали на заставу соседнего полка, а пока пришла подмога от них уже и след простыл. Интенданты рассказывали — наврали, кажется, с половину дела. Хотя, чёрт их знает. Народ опытный, поопытнее меня.

— Поопытнее нас с тобой, я бы даже сказал. Там есть старики, которые служат ещё с кемерскаевской войны.

— Да, прямо как наш погибший пулемётчик. Без него как-то... Пусто.

— А до тебя у нас в отделении служил замечательный свистун. Мог насвистеть любую мелодию, пел тоже хорошо. Он погиб в Аквелии, как и многие другие.

— С такими потерями можно рехнуться. Я слышал, что солдаты возвращаются с войны немножко свихнутыми. Что думаешь об этом, Хайнц? Вон тот святоша уже близок к этому, уже готов взрывать еду — даже офицеры не доходят до такой дури.

— Помолчал бы ты, желторотый. — Осадил товарища Хайнц. Боец, с которым он дежурил, встретил под Кайфенбергом боевое крещение. Новичок, новобранец — такие обычно помалкивали, а этот почему-то заговорил, да ещё так по-дурацки.

— Извини, просто курить хочется. Я со школы курю — привычка.

— Терпи. Иногда приходится. Радуйся — ты у нас. В других полках хуже.

— Ну, до вас хоть доходит курево... А под той крепостью меня чуть не прирезали.

— Бывает.

— А ведь нам сказали, что сопротивления не будет.

— Бывает. Больше слушай.

— Стало быть, никому не верить? Даже начальству?

— Верь Богам, а остальным — как хочешь. Сам разберёшься, кому верить, а кому нет.

— Так и с ума сойти можно.

— Не захочешь — не сойдёшь. Завязывай с этой дурью, сам же не дурак, верно?

— Ну, может не такой уж и дурак. Кстати, Хайнц — что там? Кто-то идёт... — Боец показал когтем в окно, смотревшее на запад. Оно выходило на ход сообщения, по которому действительно кто-то шёл. Хайнц пригляделся и увидел: свои. Поручик с остальными. Явно не язычники. Идут быстро, озираются.

— Сообщи сержанту. — Бросил Брецель товарищу. Тот кивнул и спорхнул вниз. Там все явно выдохнули от этих новостей. Всё шло по плану, ну или по крайней мере, им удалось избежать неприятностей.

Два отряда соединились. Поручик, имевший слегка потрёпанный и побитый вид, вызвал к себе сержанта:

— Какого чёрта вы забрались так далеко в тыл? Сейчас здесь будет половина вражеского гарнизона, нужно выбираться отсюда и как можно скорее!

— Что делать с трофеями?

— Мы не в том положении чтобы брать трофеи, Люттих. Кстати, что там?

— В основном консервы и взрывчатка.

— Не больше одной банки на солдата. Остальное заминировать... Нет, не хватит времени. Просто подожгите! Тут есть горючее?

— Есть печка, дрова.

— Отлично! Исполнять!

Солдаты взломали два ящика и полностью их опустошили. Потом находившиеся здесь гранаты и патроны были свалены в кучу около входа. Рядом сложили дрова. Последний боец, перед тем как выбраться из подвала опрокинул раскалённую печь на дрова и бросил туда гранату. Отряд начал торопливо отходить назад. Откуда-то с юго-востока послышались запоздалые окрики неприятельских команд, но это вскоре было заглушено множеством хлопков и взрывов, пол дома рухнул, ночь озарило ярким пламенем. Пожар напомнил Хайнцу громадную новогоднюю ёлку. Через час они уже были на позициях своей роты, окопах, прорезанных по окраине опавшего и перекорёженного сада. Вперёд выдвинуты наблюдательные пункты, снайперы и корректировщики. На чердаках и в развалинах, изредка переглядываясь и перестреливаясь с коллегами другой стороны. Эта ночь прошла удачно, но то укрытие, из которого давеча подстрелили зауряд-офицера из соседней роты 2-го, так и не было найдено. Это местечко было рядом, поблизости. Они уже две недели охотились за ним, но терпели неудачу. Когда-нибудь они найдут стрелка, либо он уйдёт сам. Осада длится уже достаточно долго, они начинали к ней привыкать...

— У-у-у сволочи! Такую дуру сразу не заметишь! — пони аккуратно перерезал проволоку и поднял аккуратно заложенную гранату-лимонку, к чеке которой проволока была привязана. Солдат пригляделся, рассматривая её. — Наша, трофейная, хе-хе. Сняли ли её с кого-то, али продал кто?

— Не пыли. — Спокойно проговорил его товарищ. — Вон ещё одна, видишь?

— Вижу, кажись. Молодец, Сивко! Опасное дело!

Ещё одна ловушка обезврежена. Пара солдат двинулась дальше, лениво мотая головами и пристально смотря по сторонам.

— Ну, теперь наши будут без харчей. — Посетовал жеребец, споминая события прошедшей ночи. — А начальству хорошо, сытно — их склады далеко...

— Какого это начальство?

— Известно каких. Генералы, полковники — что я тебе тут рассказываю? Повара и посыльные трусеют, боятся огня. Пропадём без еды...

— Переживём.

— Ну, может быть и переживём... А! Вот ещё одна.

— И правда...

Ещё одна мина обезврежена. Работа продолжилась. Они не спали с прошлого вечера, позади была паршивая, глухая ночь, когда они носились по траншеям пытаясь найти их там, где их уже не было. Линия роты слишком растянута, посты слишком далеко друг от друга. Они не успели спохватиться вовремя, ведь спохватиться было некому. Враг даже не облапошил их — скорее просто воспользовался возможностью, которую давно имел. Какое-то время назад что-то похожее провернули рьекоградцы из соседнего с ними полка. Они об этом только слышали, может быть что-то такое и было. Эти рьекоградцы появились недавно, переправившись через озеро. Свежий, полнокровный полк. Там наверняка кто-то горел желанием что-нибудь отчебучить.

— А ведь им не лень было всё это ставить.

— Я знал одного грифона. У них шило в одном месте.

— Небось не так уж отличается на нас.

Сивко хмыкнул, кое-что припомнив.

— Ну, может быть. Тот грифон был... не таким уж и обычным. Я и других встречал.

— А-а, тех танкистов? Забавно вышло, если бы не было так страшно и паршиво. По крайней мере, теперь мы знаем что они курят те же сигареты что и мы. В любом случае — нас сегодня отводят в тыл. Хотел бы я поболтать с грифонами — жаль, что они хотят нас убить.

— Им за это платят, наверное. Иначе они бы сюда не полезли.

Товарищ Сивка взглянул на него и криво улыбнулся, задумавшись о чём-то своём.

— Смотри под ноги...

Бойцы очистили ход от ловушек где-то через час. Неприятельские ловушки наводили на неприятные мысли и недавние воспоминания. Отделение Андрича было уничтожено, погибло ещё несколько часовых из других отделений, среди которых была пара товарищей Сивка. Пару дней назад, в похожей ночной вылазке они потеряли ещё пятерых ранеными и убитыми. Сама рота за время пребывания на этих позициях уменьшилась на четверть. Многие погибли ещё до того, как они вошли в город. Отступление от Понизаревача было тяжёллым, кровавым, хуже могло быть только то, о чём рассказывали бойцы что выбрались из вартайских котлов. Этих смельчаков в частях было исчезающе мало, но они считались опытными и храбрыми бойцами, за которых держались более молодые и неопытные призывники. В роте Сивка их не было, но он пересекался с ними в городе. Воины могли поведать много важных и полезных советов, но для того чтобы общаться с ними нужна была храбрость, которая была не у каждого.

Вот и их рота: в тени порушенного дома вырыт в земле блиндажный городок. Рядом лежит перепаханное разрывами полотно дороги, у которой собрано несколько десятков пони. Их мало: около семидесяти. Им навстречу выходит из резерва сменная рота. Молодые солдаты мрачно разглядывают посеревшую горстку, оставшуюся от роты Сивка. Более опытные спокойно заводят разговор:

— Ну что, как вы тут держались?

— Помаленьку...

— Как там неприятель? Мы, помнится, ничего такого не застали.

— Ну и мы тож... А неприятель — дурень он.

— Ага — дурень! Ты, Илич, прошлую ночь забыл?

— Молчи, за умного сойдёшь... Ну побили, да. Но разведка у них — дрянь. Знали бы сколько нас тут — были бы посмелее. Их ведь там сотни полторы, не меньше, а нас... Сами знаете. Как кот наплакал.

— Ну что ребята, слышали? Вас теперь побольше! Нас цесарцы за роту считали, а вас будут за дивизию считать!

— Выбегут сдаваться всей своей чёр-ртовой армией!

— А-ха-ха!

Рота прошла вперёд, тогда как отряд капитана Самовича, в котором состояли Сивко и его товарищ, сам построился в колонну и пошёл в противоположном направлении — к городу. Предместья, чьи развалины служили для них домом, уже встретили их такими. Несколько недель назад грифоны рвались по одному из шоссе, ведущих в город и нарвались на это местечко и оборонявшиеся здесь части. В итоге цесарцы истратили много снарядов, но всё равно остановились, довольствуясь только третью городка. Остальная же его часть была за озерградцами. С тех пор боевые действия выродились в мелкие стычки и снайперскую войну, а две противоборствующие стороны стояли друг напротив друга, не решаясь на что-то более серьёзное. Такое положение тоже приводило к потерям, многие из которых приносили не вражеские пули, а вши, блохи, болезни и мороз. Еды, как ни странно, у обеих сторон было поровну — и осаждающие и осаждённые находились на положении близком к голодной пайке.

— Нам бы пополниться, а то растягиваем линию как бычий пузырь.

— Да... Без пополнений плохо. Они нас с трёх сторон обложили, а по озеру не всё можно доставить и не всех.

— Будут мобилизовывать местных, дадут нам под тридцатник дурачков, которые мушку от приклада отличить не смогут, а как вернёмся на фронт — так их же там всех и положат.

— Не хотелось бы. Но ничего — переживём!

— Как бы нас самих не пережили...

Пройдя полкилометра, рота вышла из предместий. Между городком и городом, на широкой столбовой дороге, недавно "обутой" в асфальт. Здесь творилось столпотворение: машины, подводы, пешие. Идут к фронту и от фронта, несмотря на то, что все были заняты, в этом живом потоке чувствовалась усталая ленивость. На городских окраинах, у остатков давным-давно срытых бастионных валов стоят батареи пушек. Артиллеристы бешено пляшут на морозе.

— Знаю эти места. — Товарищ Сивка заговорил с какой-то недоброй иронией.

— Какие места? — Сивко не сразу понял сослуживца.

— Видишь? Мы как раз идём мимо. Я тут был пару раз, до войны.

— Да, я помню что ты местный. — Сивко огляделся вокруг: справа от них была уже выкорчеванная вырубка и выстроенный там же блиндажный городок. У холма одного из блиндажей росла облетевшая вишня. Товарища Сивко звали Зоран. Он был жителем Йезерграда и сейчас по сути сражался за свою малую родину. Его призвали ещё в начале декабря и Сивко познакомился с ним уже в полку. О нём ходили кое-какие слухи, но он никак не подтверждал их, ничем не отличаясь от своих товарищей. Однако, в последнее время, видимо под давлением нахлынувших мыслей и воспоминаний, он несколько изменился, и это начало раздражать начальство. Офицеров правда осталось немного: лейтенант Милошевич ранен и лежит в госпитале, погибли многие сержанты и ефрейторы. Их пока некем было заменить. Офицерскому племени приходилось особенно тяжело на этом участке: ефрейторы, сержанты, прочие младшие чины, ответственные за командование солдатами непосредственно в бою, были приоритетными целями для стрелков, прятавшихся в развалинах. У них были свои стрелки, но грифоны могли позволить себе охотиться на них, выдвигать вперёд разведчиков и охотников. А пони было слишком мало, и они не могли позволить себе этого — иначе пришлось бы оставить важные позиции.

— Тут были хозяйства. Вишнёвые сады. Я выбирался сюда со своей невестой. Забавное было времечко — у нас даже как-то выгнали, назвали ворами.

— Я слышал про них. Марки почтовые продавали, вроде как.

— Кто не слышал? — Зоран усмехнулся. Он явно не был похож на того, кто жалеет о прошлом.

— У нас росла слива. Делали из неё настойку, продавали...

Зоран взглянул на товарища. Он знал, откуда Сивко и что случилось с его домом.

— Что, вспоминаешь?

— Да. Думаю, как будем отстраивать Шуму, когда война закончилась.

— Грустишь?

— Моего старшего жалко, народ жалко. Остальное — дело исправимое. Мою семью вчера вывезли из города. Будут теперь в Светиграде.

— Эвакуируют народ... Тревожно.

— Лучше так. Там хотя бы не стреляют.

Йезерград встретил их угрюмыми лицами часовых на КПП. В городе тоже были разрушения, но обстреливали их не так активно. Грифоны сначала пытались высматривать всё с самолётов, но когда разведчиков начали сбивать — осаждающие начали стрелять почти вслепую. Склады, казармы и госпитали редко попадали под удар — в основном страдали обычные жилые районы. У цесарцев и орденцев были хорошие позиции, они могли достать до любой точки Йезерграда и у них были пушки, одним снарядом способные разрушить сразу несколько домов. И тем не менее... Они ещё не решались бить в полную мочь. И тем не менее, передовая — место, где опасность повсеместна, где нужно держать ухо востро и бороться за свою жизнь, постепенно расползалась всё дальше и дальше от линии фронта. И тем не менее, чем дальше они заходили в город — тем меньше они замечали признаков этой "передовой", в прочем как и самой войны. По улицам ходили местные жители, витрины магазинов ещё заставлены товарами, пусть многие из них либо подскочили в цене, либо выдавались по недавно введенным продуктовым карточкам, которые воспринимали как что-то дикое и сугубо временное, как что-то что пришло с войной и уйдёт с ней же.

Фабрики ещё работают, у торговых рядов ещё толкутся, торгуются горожане. Военные в этом круговороте живых существ не выделялись ничем особенным: серо-зелёная форма выглядела неприметно, а аквелийские каски в Йезерграде использовали не только солдаты, но и пожарники. Рота прошла и мимо пошняцкой церкви — одной из немногих в городе. У церквей собирались вартайские беженцы. К ним уже давно начали относиться к сочувствием, ведь вартайцы не хотели быть нахлебниками. Они шли в армию, в ПВО, в военные госпиталя, на военное производство. Их было не так уж и много, так что никто не был против. Раньше их было принято недолюбливать и даже презирать. Их считали кем-то вроде грифонских прихвостней и холопов, которые предали свою старую веру и утратили своё "национальное лицо". Когда в Речноземье поползли слухи о резне в Лангешверте кто-то даже назвал это "закономерностью" и даже "справедливостью". Знали бы они, как сильно этот почти исчезнувший народ был готов драться за то, что у него осталось. Знали бы они, какими трусливыми и лицемерными становятся главные "патриоты" и "обличители", когда угроза подбирается вплотную. Сивко не сильно переживал на этот счёт, у Зорана же было другое мнение. Он был грамотным городским жителем, фабричным работником в третьем поколении. Чувствуя вокруг себя родные стены — он не боялся выражать свою особую позицию, а она была у него была чуть ли не на всё на свете. "Мы подвели их." — вполголоса шепнул Зоран своему товарищу, глядя на беженцев. — "Наше начальство подвело. Говорили, мол, "поможем братскому народу", а теперь не поймёшь, кто кому должен помогать. То-то они спохватились, а? Раньше с грязью мешали, а теперь "братский народ"...".

Сивко лишь спокойно пожал плечами, и многозначительно кивнул Зорану в сторону шедшего неподалёку капитана. Самович был из столбовых дворян и питал жгучую злобу к любой форме вольнодумства. Благо, никто не стремился проявлять оное, ведь капитан был отличным начальником, которого вовсе не хотелось. С другим командиром они наверняка бы пропали, понесли бы больше ненужных и обидных потерь. Самович мало ценил мнение окружающих, но их жизни он ценил без всяких оговорок.

Роту разместили в казармах. Здесь помимо них стояла часть зенитчиков, а так же другие отряды из разных подразделений, выдернутые с передовой для отдыха и пополнения. Построение, перекличка — всё прошло как обычно. Капитана вызвали к начальству, остальных же вдоволь накормили и вымыли, кому-то даже досталась свежая новая форма, остальным пришлось стирать и залатывать старую. Особенно обидно было одному зауряд-офицеру, чьи тёплые краги потрескались и прохудились, а на замену им нашлись только старые-престарые обмотки, о которых бедняга было забыл как о страшном кошмаре. После этого оставался только сон. После длительного пребывания в окопах хотелось спать сутками, каждый час бодрствования на передовой мог сойти за два или три обычных часа, а сон в окопах был тревожным и коротким, едва ли походящим на отдых. Скорее всего они не отоспятся за время этой короткой передышки, но попробовать это сделать всё равно стоило...

Утро началось с побудки, на которую откликнулись не все. Военные зевали, кто-то втихаря ругался на то, что так и не выспался. Капитан, казавшийся ещё более измождённым и недоспавшим, тем не менее нашёл в себе силы отругать нескольких особо нерасторопных. Быт в тылу скорее походил на увольнительные, но армейский порядок всё равно приходилось поддерживать. Отведённые на перегруппировку части регулярно участвовали в тушении пожаров, разгребании завалов разрушенных зданий. Многим солдатам не удавалось сомкнуть глаз даже тут, так что Сивко и его сослуживцы уже могли считать себя везунчиками. В этот же день роту пополнили свежей кровью, к ней примкнул отряд из двадцати штыков. Пополнение не внушало большого доверия — солдаты были мобилизованы из городского населения и в основном являлись молодыми парнями, студентами и даже школьниками. На утреннем построении их представили остальным и ввели в состав подразделения. Стоя в строю, Сивко краем глаза заметил, что Зоран пристально вглядывается в новоприбывших, будто бы выискивая знакомое лицо. После построения, переклички, развода и прочих пунктов расписания, предшествующих завтраку, солдат наконец повели на приём пищи. Вскоре после того, как военные начали рассаживаться, Зоран вдруг кого-то заметил и быстро пошёл в ту сторону. Сивко, в попытке придержать его, пошёл за ним вслед.

— Эй ты! — Зоран резко окликнул какого-то молодого солдата, отрывая его от разговора с другими бойцами из пополнения. — Не ожидал меня здесь увидеть?

— Зоран? Чёрт побери, я думал ты околел где-то в лесах под Понезаревачем. — Солдат быстро узнал своего знакомого. Но по разглядев его лицо, он понял, что тот серьёзно изменился за всё это время.

— Мы только что стояли в одном чёртовом строю, а ты всё это время думал, что я где-то помер? Ну ты и даёшь, товарищ. Как тебя самого-то угораздило? Сам ружьё взял или всучили?

— Сам. Проявляю сознательность. Все наши тоже взяли, будем защищать город от грифонско-имперских захватчиков вне зависимости от ситуации внутри оного.

— Ясно. То есть все наши тоже теперь... Ладно, бывай! Не будем сейчас об этом деле...

Сивко вопросительно взглянул сначала на одного, потом на другого. Те его даже не сразу заметили. Наконец Зоран обернулся и спохватился о том, что он тут не один.

— А, вот смотри — это мой фронтовой товарищ, зовут Сивко Вучичем. Славный малый, понимающий.

— Здравствуй. — кивнул новобранец Сивку. — Меня зовут Ненад, фамилию мою ты потом узнаешь.

— Ну тогда, как говорят городские, "приятно познакомиться"...

Завтрак прошёл без особых происшествий. Старые солдаты начали постепенно знакомиться с пополнением.

— Знаешь, дружок, кто такие цесарцы?

— Ну, допустим знаю, а вам чего, господин водник?

— Ну и кто?

— Так грифонов называют. Ну тех, с кем мы воюем. У них главного зовут как-то похоже, то ли кесарь, то ли цесарь...

— А ты, дружок, ничего ты о цесарцах не знаешь. А ведь если ты к ним в плен угодишь — они тебя не пожалеют. Они не любят рогатых, сам знаешь. Так вот отпилят тебе этот рог, а тебя будут резать так что орать устанешь. Долго будут резать, — уж поверь. Они это умеют. Любят, я бы даже сказал. Уши отрежут, язык выдернут — ну ты понял.

— Не пугай молодёжь! Не видишь — он сейчас в обморок грохнется!

— Да не грохнусь я в обморок! Я из своего отделения лучше всех стреляю, знаете?

— А у них самый дрянной стрелок стреляет раза в два лучше чем ты. Знаешь, что они единорогов первыми выщёлкивают?..

Таких разговоров было много — салаги вызывали неприятное впечатление из-за своего малого числа, явной недообученности и старой обмундировки. Пусть сейчас рота и представляла собой вполне спаянный коллектив, но ещё относительно недавно она представляла собой крайне разношёрстное общество, сбитое из самого разного народа, сходного разве что по своему рабоче-крестьянскому положению и такому же прагматичному восприятию мира. Студенты и прочие "образованные" обычно были предметом злости, насмешек. Поэтому новобранцы, всё ещё хранящие остатки городских и студенческих привычек, казались первыми кандидатами в медсанбат или братскую могилу. Сивко, всё ещё находившийся в компании Зорана, спокойно и молчаливо разглядывал его знакомых. Ему не хотелось их пугать ради шутки или указывать им "их место", ведь второе он не считал своей обязанностью, а первое просто не находил весёлым. Рассказывать молодому дураку о том, как его убьют или поймают чтоб запытать до смерти — не по-скотски ли это? У них ещё несколько дней перед передовой — зачем пугать их сразу? Хотя, глядя на тех парней, с которыми только что повстречался Зоран — новобранцев было не так уж легко напугать, как казалось с первого взгляда. Они спокойно сидели за уже давно приконченным завтраком и обсуждали всякое. Товарищ Сивка расспрашивал их о делах в городе — они же интересовались у него обстановкой на фронте. Когда Зоран описывал бои в лесах Понизаревача, он упомянул и случай с Сивком и грифонскими танкистами. Ненад посмотрел на спокойно трапезничавшего Сивко и пару раз кивнул, что-то отметив про себя. Зоран рассказывал и про отступление, и про их позиции в предместьях, и про пару иных слухов, в которых он мог быть твёрдо уверен.

— Дела в городе становятся хуже. — отвечая на новости товарища говорил один из товарищей Ненада. — Продовольствия на складах ещё много, это проблемой не было — но всё портят спекулянты и ворьё. Говорят, что там много кто подосланный, много что говорят, но суть та же — моей семье, например, приходится покупать хлеб втридорога. Недавно кто-то слух пустил что скоро и дрова за деньги продавать начнут — это чуть до мятежа не дошло, нас даже хотели послать на усмирение.

— Об этом мы слышали. — Кивнул Сивко, приобретая интерес к разговору.

— Хорошо. Стало быть — всё вам понятно, господин сочувствующий врагам нации? — Жеребец иронически сверкнул глазами. Сивко простовато усмехнулся.

— Мы таких слов даже по радио не слышали.

— Нам от этих слов уже хочется повеситься.

— Ну или... — Зоран хотел было сказать что-то острое, но увидел поблизости офицера и вовремя отказался от этой идеи. — Или не повеситься.

Завтрак подходил к концу. Он не занял много времени, но в этот промежуток уместилось немало болтовни. Бойцы из пополнения начали более-менее свыкаться с ротой. Особенно досталось единорогам и обладателям очков. Завтрак подходил к концу. Он не занял много времени, но в этот промежуток уместилось немало болтовни. Бойцы из пополнения начали более-менее свыкаться с ротой. Особенно досталось единорогам и обладателям очков. Время потянулось своим чередом. Солдат посадили в казармы и приказали не отсвечивать. Сивко флегматично воспринял эту ситуацию как повод для сна. Через несколько минут он спал так крепко, что его не могли разбудить даже бурные разговоры сослуживцев, звучавшие почти у него над ухом. Кто-то из йезерградцев продолжал методически стращать вновь прибывших, кто-то разъяснял им, как и где можно разжиться сигаретами, сухарями и мылом, кто-то грыз эти самые сухари, рассказывая как анекдот о вещах, которые буквально пару дней назад казались совершенно не смешными, младшие начальники по утвердившейся привычке перекидывались в "двадцать одно". Единственной проблемой казалось отсутствие музыки — парню, умевшему играть на свирели раскроили голову сапёрной лопатой. Может быть это и к лучшему, ведь играл он не так уж и хорошо. Прошёл час, прошло два.

— С прошлой недели серьёзных обстрелов нет. — Ненад продолжал рассказывать Зорану о положении в городе. — Тишь да гладь, с тем что было, когда пытались бомбить склад у Озёрной пристани, не идёт в сравнение.

— Истратили снаряды, ждут новый подвоз. — Предположил кто-то из участвовавших в беседе рядовых.

— Это не тогда ли по вам из той дуры зарядили?

— Нет. То был другой случай. Два снаряда. Каждый, наверное, с телегу размером. У-ух, до сих пор припоминаю, до дрожи... — Ненад, до этого выражавший спокойную твёрдость, впервые обнаружил на своём лице испуг. — Одним они промазали — попали по озеру. Другим же сложили три или четыре дома в приозёрном квартале. Я был далеко, но... Прочувствовал на себе, так сказать.

— А что ты там делал?

— А что ты думаешь, приятель? Мы уже месяц не учимся — помогаем разгружать грузовики. Такие вот нынче дела у йезерградского студенчества.

— Почти как у нас, а!

— Мы с вами — один народ, между прочим.

— Ну, тут не скажи. Я ваших домов пятиэтажных отродясь не видел...

Вдруг, где-то вдалеке раздался жуткий грохот. Ненад сразу же вскочил на ноги, но тут же упал, когда пол начал ходить ходуном. Стёкла в помещении потрескались как от мощного удара, солдаты порядком переполошились. "Лежать! Лежать! Всем заткнуться, чёрт возьми!" — Офицеры тут же принялись осаживать тех, кто уже начинал носиться и паниковать. "Что это за чертовщина?! Откуда?! Как?!" Сивко проснулся от громкого звука шваркающегося об пол туловища. Он машинально захотел встать с кровати, но вовремя спохватился от того чтоб наступить на товарища, только что гробанувшегося с верхней койки. Он обнаружил полный бедлам: некоторые и тумбочки упали и лежали перевёрнутые, на полу лежали солдаты, закрывавшие головы копытами. Болели зубы, в ушах звенело — как будто рядом разорвался снаряд. Но снаряд разорвался совсем не рядом.

— Всем встать, построиться! — С помещении объявился капитан Самович. Он выглядел наименее всполошённо. Солдаты, привыкшие слушаться его указаний, принялись подниматься с пола и формировать построение вдоль проходной. Офицер осмотрел строй взъерошенных бойцов и понял, что на него глядят с немым вопросом. Ответ на этот вопрос был таким же немым. Через несколько минут рота уже маршировала по городской улице. Последствия происшествия были повсюду: битые окна, легкораненные и контуженные горожане. Постепенно разрушений и пострадавших становилось больше. Не мудрено — уже из окон казармы многие увидели, какой столб пыли и дыма поднялся со стороны квартала, к которому они сейчас двигались. Бойцы шли молча: только Ненад и ещё кто-то из новобранцев тихо матерились себе под нос. Обстановка вокруг всё более напоминала филиал ада: бойцы прошли мимо горящего автомобиля, повсюду попадались единичные трупы и лежачие калеки. Скорее всего многим удалось спастись, ведь тому мощному грохоту наверняка предшествовал чудовищный свист. По мостовой шли громадные трещины, становившиеся всё толще и крупнее по мере приближения к эпицентру взрыва. В воздухе было так много дыма и пыли, что впору было натягивать противогазы.

На место прибывали другие части. Военные, полицейские, пожарные — кто-то сразу принялся за дело, у кого-то же явно не было других указаний, кроме как просто прийти сюда. Вскоре нашёлся старший офицер, собравший других начальников. Самовичу и его отряду было приказано перекрыть одну из улиц и поредевшая рота двинулась туда. Глазам солдат вскоре предстала громадная воронка шириной почти в десять метров. На её месте явно находились какие-то строения, но теперь от них остались только горы шлака и клубы пыли. Дома слева и справа от чудовища так же были полностью разрушены, у тех что стояли чуть подальше недоставало стен и этажей. Сквозь дыры виднелись интерьеры жилых квартир, некоторые из них выглядели так, как будто ничего вовсе и не случилось, как будто в других комнатах всё ещё идёт такая же обыденная жизнь, как и в той, у которой только что стало на одну стену меньше. Это зрелище было трудно разглядеть из-за пыли и дыма, от которых не было спасения.

— Рядовой! — Отставить сквернословия в строю! — Один из офицеров жестко одёрнул Ненада. Тот посмотрел на него со странным безразличием. Глаза молодого солдата в этот момент напоминали два стеклянных шарика.

— В двух кварталах отсюда стоит продовольственный склад. На этом складе сторожем работает мой дядька, через улицу живут мои родители, а ещё через квартал — мастерская где они работает мой старший брат.

— Салага, мне наплевать! Что ты тут возомнил о себе?

— На кого вам тут ещё не наплевать, господин офицер?! — Вступился за Ненада его напарник. Зоран мельком покосился сначала на Сивко, потом на офицера. Офицер же не проявлял видимой злости, хотя явно постепенно закипал.

— О, какие мы. Ну ничего, салага. Пуля научит. — то ли про себя, то ли вслух проговорил командир взвода. Ненад хотел было высказать что-то ещё, но начальник, видимо понимая, что тот хотел сказать, продолжил: — Грифонская пуля. Они любят таких как ты, рядовой. Им нравятся образованные интеллигенты, вроде тебя. Вы мрёте как мухи, у них на вас уходит втрое меньше усилий и вдвое меньше пуль. Слова мертвеца не имеют смысла, а образованные мозги так же легко вышибаются как и безграмотные — всё тебе понятно?

— Понятно.

— Громче!

— Вас понял!

День прошёл как в лихорадочном припадке. Роте пришлось перекрыть улицу и не пускать к месту разрыва случайных зевак и прочую публику. Кто-то едва стоял на ногах от сильного кашля, на кого-то посреди всего этого снова накатил сон. Как Сивко узнал потом — здесь упал громадный снаряд грифонской осадной пушки. Она метила в тот самый склад, на котором работал дядя Ненада, но то ли снаряд сдуло ветром, то ли координаты опять оказались неверными — и громадный сорокадвухсантиметровый бетонобойник, созданный чтобы бороться с глухими железобетонными казематами, рухнул на жилой дом, оставив от него и всего вокруг него печальное воспоминание. После всего этого их отвели назад, а вечером роту отпустили "развеяться". Сивко помнил, как выпивший Зоран громко ругался с офицером жандармерии, как он поносил офицеров, генералов, снабженцев, власть. Он никогда не был таким буйным до этого. У него будто бы упала планка. Сивко помнил, как держал товарища, не давая тому влезть в драку. Помнил, что ему в этом помогли Ненад и его товарищи. После они говорили с ним о каких-то материях, в которых тот мало разбирался. Он не считал их плохими и даже в чём-то понимал, но вместе с тем они казались ему странными. Пони уже слышал что-то подобное, он знал, что за такие высказывания можно отправиться в тюрьму. Но от былых законов осталось не так уж много, особенно от их справедливой, милосердной части.

Громадное красное солнце закатывается за горизонт. Осаждённый город пережил ещё один день. Группа военных возвращается в своё расположение, с трудом разбирая дорогу, путая сугробы и лавочных охранников, прячась от полицейских патрулей. Ночь дышит холодным ветром, снег летит в лицо. Утро — не более чем начало завтрашнего дня.

Агриас молча смотрел в потрескавшиеся окна. В его зубах дымила недавно начатая сигарета. Вокруг стояла относительная тишина: штаб не бурлил активностью, в эти часы дня писарям и адъютантам просто нечего было делать, ведь связь молчала, а командиры либо были где-то на передке, либо дремали, наслаждается отсутствием оных. Ариас же... Агриас сейчас не горел желанием быть где-либо кроме как здесь. Голова гудела, остатки простуды проходили долго и мучительно, с тошнотой и головокружением, от которых хотелось лежать и не подниматься. Недавно он тяжело заболел и провёл в бреду целую неделю. Бред попался отборный: жёлтый туман, горы трупов, ожившие картинки из книг, которые он читывал ещё будучи юнкером. Высокие, грозные, закованные в латы фигуры кромсали кого-то беззащитного и бесчисленного, бьющегося под их стальными ногами. Одни смеялись, другие кричали. Смех первых напомнил майору кого-то из полкового начальства, а может быть и всех их сразу. Кто знает — может быть он четвёртый год не замечает, что все грифоны смеются на один манер?.. В конце концов, здоровье перевёртыша побороло всё это и он снова встал на ноги, но кое-какие видения всё ещё преследовали Агриаса во сне.

— Господин майор. — в дверях раздался голос Эрстфедера. — Очень душно у вас, разрешите открыть форточку?

— Разрешаю. — Кивнул Агриас не глядя на денщика. Чейнджлинг курил с закрытой форточкой и в комнате стояло облако едкого сероватого смога. Эта сигарета была уже второй по счёту. Денщик прошёл через помещение и приоткрыл окошко. Пахнуло холодным воздухом — облако нехотя начало выползать наружу. Карл же оставл в углу свой вещмешок и присел на офицерскую кровать. Агриас должен был дать на это разрешение, но он никак не отреагировал на своевольный поступок денщика.

— Наш полковой врач говорит, что курение не так уж полезно. После вашей болячки лучше вообще не усердствовать.

— Ну, может быть он и прав. — Отсутствующе проговорил майор, далая ещё одну затяжку. Эта оказалась не очень удачной: чейнджлинг закашлялся и с досады притушил ещё недокуренный бычок о лакированный подоконник.

— Какой-то вы странный стали, признаться честно. Смотрите куда-то, не говорите.

— Только сейчас понял?

— Все уже поняли. Просто не говорят.

Агриас повернулся к денщику: лицо офицера выглядело так, будто он бодрствовал несколько ночей подряд, хотя на деле он спал с десяти до десяти.

— Мне приснился ваш император. — Как бы в шутку произнёс цу Гардис.

— Нынешний?

— Нет, давнишний. Тот, который воевал здесь триста лет назад. Он осаждал этот город, до него здесь был его отец. А сейчас мы делаем это делаем, получается, уже в третий раз?

— Я не знаю, господин майор. — Карл пожал плечами. — Никогда не интересовался,. Был у меня один приятель, который взялся заучить наизусть все походы Гровера Великого. Заучить-то он заучил, только вот в башке у него ничего кроме этих походов и не осталось.

— Я помню, что выучил наизусть всех королев пяти главных ульев. А так же их годы правления, основные деяния и прочее и прочее. По крайней мере тогда мне этого не хватило чтобы рехнуться... — Агриас скривился в попытке улыбнуться.

— Вы образованной породы, господин майор. Вам с этим полегче.

— Думаешь? У нас, в Чейнджлингии, от "породы" мало что зависит.

— У нас в принципе тоже. Кто-то до сих пор считает дворян исключительными, особенными, но лично для меня они такие же как и все остальные. Трепетать перед белой костью — это по-крестьянски. А я городской, причём уже во втором колене, так что...

— Слушай Карл, а накой чёрт нам, мне, сдалось всё это? Зачем мы здесь? Сидим в чьём-то брошенном доме, говорим о вещах, которых может быть, никогда не увидим. Что вы думаете по этому поводу, господин казённый слуга?! — Агриас внезапно и довольно грубо перебил подчинённого. Раньше он почти никогда так не делал. Тема разговора съехала с ненадёжной колеи и разбилась вдребезги.

— Ну... — денщик потупил взгляд — он явно опешил. — Мы здесь по приказу нашего начальства. Я здесь потому что приставлен к вам как казённый слуга. Нам назначено жалованье, нам с вами его выплачивают. А присяга, которую мы дали, говорит нам идти туда, куда нужно и делать то, что от нас требуется... Здесь паршиво, чертовски паршиво, господин майор. Я ненавижу мороз, ненавижу снег, ненавижу эту тонкую шинелишку, на которую явно чего-то пожалели. Хотелось бы отсюда убраться — нам нечего делать здесь, ваша правда. Но присяга есть присяга, да и денег тут выплачивают больше, чем в Аквелии. — Эрстфедер хотел добавить что-то ещё, но увидел, что взгляд Агриаса проходит мимо него и упирается в треснувшую стену. Из стены торчал гвоздь — видимо когда-то здесь висела картина или фотокарточка.

— Это всё происходит уже в третий раз... — мысли чейнджлинга путались, он терял нить разговора. Часть его ещё не могла принять того факта, что перевёртыш не только допустил подобные мысли, но и выразил их вслух. Он был верен присяге, Королеве и товариществу по отношению к 4-му Кронскому. Его лояльность, его честь, никуда не делись — он не опозорил их ни одним своим поступком. И тем не менее — сейчас он говорил это. Неужели у него ещё остались какие-то иллюзии? Он хорошо, слишком хорошо знал, с чем имеет дело. Война и военная служба не покидали его жизнь уже несколько долгих лет. Он считал себя опытным, умудрённым офицером, которому уже нечего бояться, не от чего впадать в уныние... — Я, кажется, схожу с ума, Карл...

Денщик в удивлении склонил голову и задумался, разглядывая своего начальника. По нему было видно, что он сталкивается с подобным впервые. Он не ожидал такого ответа от своего начальника, ведь тот никогда не проявлял подобной слабости. Майор уже давно вёл себя как загнанный: он пугался громких звуков, плохо спал, потерял всякое чувство юмора. Что-то действительно с ним произошло — не иначе.

— Если так много думать о сумасшествии можно сойти с ума на ровном месте. — наконец выговорил денщик, всё ещё думая. — Не назвал бы я вас таким. Это всё началось после случая с той ведьмой, когда вы чуть не погибли. На вас всё ещё её ворожба, господин майор, но с ума-то вы не сошли. Вы не безумец — вы просто контуженный. От этого... Мало что помогает. Можно сходить к фельдкурату, помолиться, исповедаться. Наш фельдкурат имеет опыт — иначе полковник его бы не пригласил.

— Нет. Мы с Фогелькацем уже общались — ничего из этого не вышло. Он не знает ничего, чего я бы не знал сам.

— Светская беседа и исповедь — разные вещи. Вы общались с ним просто так — вот и вышло бестолково.

— А как надо? Упасть ему в ноги, молить прощения перед ним и его божками, которые ничего для меня не значат, рассказывать о том как мы траванули газом пятьдесят тысяч речноземцев, о том как мы закапывали их, как павшую скотину, выгоняли из домов, убивали раненых? Что он скажет? Неужели ему самому не это не известно? А может быть он даже осудит меня за то, что я считаю это чем-то плохим — ведь в его книжках не написано ни слова о запрете убийства живых существ отравляющими газами, а если эти существа были язычниками — то это наверняка ещё и поощряется. Ваши законы, ваша правда, определены волей существ, которые далеки от вас так же как небо от земли. Это противоречит логике, здравому смыслу. Была бы тут моя Королева, мои генералы, сограждане — может быть они смогли бы убедить меня в том, что я поступил правильно, исполнил свой долг, следовал приказу, плану, закону и справедливости. Но стали бы они допускать всё это? Сомневаюсь. Мы бы низачто не поступили так, как поступило ваше начальство, Карл. Мы не планировали использовать газ — только защищаться от него, ждали что какие-нибудь олени или эквестрийсцы рехнутся, решат воспользоваться оружием последнего шанса. А в итоге газ пустили вы. Наши союзники, которым было доверено наше оружие, специалисты, технологии. Это был наш газ, Карл. Газомёты и снаряды были собраны по нашим чертежам, химвойска обучены нашими офицерами!..

— Военная необходимость, иначе было нельзя. Вы сами сказали это майору фон Таубе.

— Было сделано то, чего нельзя было делать ни в коем случае, Карл. Теперь у врага есть все оправдания начать травить нас в ответ. Фон Таубе был прав — оно того не стоило. Газ — оружие последнего шанса. Его нельзя было применять вот так, бездумно — но его применили... — Тон Агриаса стал озлобленным, напряжённым.

— Знаете, господин майор. — Карл мягко перебил своего начальника, не давая ему закипеть. — Со мной недавно приключился один случай. Дело было буквально вчера. Давайте отойдём от этой темы — было что было, этого уже не вернуть. Хорошо конечно самому решать, прав ты или виноват — но уж слишком сложно это бывает, да и толку в этом маловато. Разрешите?

— Разрешаю.

Эрстфедер обрадовался. Его идея о том, что командир не так плох как кажется, начинала подтверждаться.

— Ну, значит дело было буквально вчера. Я бродил по окрестным деревням: найду, думал, вам чего-нибудь, да и себе тоже, чего уж. В окрестных деревнях живёт немало народу, я уже выменивал у них всякое добро, вот и тогда решил заняться этим делом. Местным сейчас паршиво, в тылу жизнь едва ли лучше чем на фронте. За банку консерв могут отдать всё вплоть до серебра и золота, но в основном расплачиваются водкой. Я там стал уже своего рода завсегдатаем — меня узнают, я уже их знаю тоже. Даже язык их понимать начал, хоть и со скрипом. В общем, суть в том что меня чуть не отравили. — Карл прервал повествование, ожидая комментария Агриаса, но тот просто кивнул:

— Продолжай.

— Хорошо. В общем — мог бы я там и остаться, ну или в госпиталь попасть — а это, наверное, была бы ещё большая неудача. Набрёл я на дом, а там вартайцы. Беженцы из марок. Ну, тех марок, за которые мы теперь воюем, сами знаете. Они говорят по-нашему, понимают тоже — я даже обрадовался, а то устал уже лапами махать и говорить по-ихнему — ничего же всё равно не выходит, они надо мной потешаются, говорят мол, что лучше б уж я их по морде бил — было бы понятней. Хельквилльцы те же, мол, вообще не говорят — сразу бьют или ружьё наставляют — с ними легче, сразу всё ясно. А я ломаю комедию, строю из себя толмача-парламентера.

— Один из интендантов Цеткина хорошо говорит по-йезерградски. Мог бы поучиться у него чему-нибудь.

— Это вы о Бауцене? Не-ет, у него мне учиться нечему. Я к нему на пушечный выстрел подходить не хочу. Он вояка неплохой, но... мы не друзья. Это мягко сказано.

— Ладно, к чёрту, продолжай. Чем кончилась та история с отравлением? — Агриас несколько заинтересовался историей денщика. — Их арестовали, отдали под суд?

— Но меня ведь приняли как гостя, предложили выпить. А я гляжу и понимаю, что там отрава. Знаете? Мне их стало жалко, и никуда я доносить не стал. Рано или поздно их повесят — не волнуйтесь по этому поводу, но ведь их тоже можно понять. Их грабят почти каждый день, им уже нечем откупаться. Они уже бежали как-то раз от этой серошинельной сволочи — а потом она пришла к ним. Такие эти хельквилльцы сволочи, господин майор! Грабят, убивают, а им за это ничего не делают. Говорят, что им недоплачивают, что еда у них дрянная. Только вот говорят это всякие интенданты и офицерье — сами в хороших шинелях, сытые, с прикарманенным добром, а к солдатам своим они хуже чем к местным относятся.

— Так доложил бы на них. Та деревня ведь была в нашем тылу, а не в их — в чем проблема?

— Бесполезно. Да и чревато. Не хотите ведь без денщика остаться, а? — Эрстфедер невесело хмыкнул. — Там их много, ходят они с оружием, и ничего с этим не сделаешь... Они мне напоминают кемерскаевцев. Помните как мы воевали в Волкенштурме? Против кого мы воевали.

— Помню. Наполовину армия наполовину банда.

— Тут то же самое. Раньше они ещё как-то держались, а теперь совсем озверели. Я это хорошо знаю. Нашу деревню сожгли кемерскаевцы, деда убили, кое-кого из родни тоже. Меня тогда ещё не было — отец с матерью бежали в город. А ведь то были наши, герцландцы, кто-то из них даже были офицерами, дворянами. А почему сожгли? Потому что в чём-то заподозрили. Так рассказывал отец. Меня там не было, я не знаю.

— То есть ты принял этих вартайцев как товарищей по несчастью.

— Вроде того. Говорю им, что бесполезно меня травить, говорю что грабить их не хочу и ничего мне от них не надо, раз им нечего дать. А они... Ну, им не то чтобы было что ответить. Тут уж не поймёшь — чего ждать. Я ведь мог убить их на месте — но толку?

— Спас бы кого-нибудь из твоих сослуживцев от подобной опасности. Что если они решат отравить кого-нибудь другого?

— Сомневаюсь. У них буквально нечего брать, и местные стервятники из хельквилльцев уже об этом наслышаны. Понимаете — вот они, кажется, забрались от войны подальше, даже кое-как устроились. А оно вышло так гадко, что и врагу не пожелаешь. Отличный повод, чтобы повеситься — не так ли?

— Оленийские офицеры стрелялись и по меньшим причинам.

— А они, тем не менее, ещё не повесились. В вашей стране всё хорошо, господин майор. По крайней мере, у вас есть страна. У них даже страны не осталось — а они продолжают жить. Когда-нибудь с ними что-нибудь да стрясётся, но пока этого не произошло. И дай Бог чтобы этого не произошло... А насчёт вас — в Кайзерхеере издавна было два способа бороться с подобным — либо вера, либо петля. Есть ещё пьянство, но пьянство мало чем отличается от последнего. Так что я всё же советую вам исповедаться. Просто советую — вы старше меня по званию, но я денщик, и моя обязанность — держать ответ за то, на что у вас, как офицера, нет времени и возможности затрачивать усилия. Так что, сами понимаете — если вы решите ну, повеситься, например...

— Довольно о виселицах. — С некоторой долей прежней шутливости проговорил чейнджлинг. Не то чтобы Карл вернул ему былое настроение — скорее напомнил чейнджлингу о его месте, и тому стало чертовски обидно за себя. Майор забыл о том, что он вокруг не один, что есть существа, которым приходится намного хуже, чем ему самому. Он устал, болен морально и физически, но он не имеет право проявлять эту слабость. Он не должен требовать помощи — он должен предоставлять её. Он — офицер. У него есть деньги, тёплая одежда, регулярный приём пищи, некоторая относительная безопасность. Он не несёт ответственности за какую-то конкретную часть, круг его обязанностей довольно узок — но что если бы он был именно боевым офицером? К чему подобные выходки могли бы привести? Можно сколько угодно думать о собственной достоинстве, чести и личной лояльности Королеве, но не в родной ли армии его учили, что офицер — это подразделение, которым он командует, к которому он приписан? Эгоизм губит офицера, а вместе с тем губит тех за кого он отвечает. Если война и приняла такой дикий оборот — то это лишь повод к тому чтобы работать как проклятый, чтобы полностью отдавать себя деятельности. Карл поведал ему о своих страхах, переживаниях. Парню повезло стать денщиком — в строевой части ему пришлось бы туго. В тылу у него было больше шансов уцелеть — но в тылу было много вещей, с которыми было крайне трудно мириться. Кто-то посмеивался над скупыми и вороватыми снабженцами, а Карл их ненавидел, ведь считал что тот, кто может ограбить местных жителей так же легко может наложить лапу и на армейское имущество, то за что они все отвечали головой. Ему нужно было выговориться, ему самому была нужна помощь. — Если ты подавал всю эту историю как нечто навроде притчи — то я с тобой согласен. Нужно как-то бороться с этим состоянием, а над тем, что ты мне предложил я ещё подумаю.

— Надо бы подумать, надо бы. Понятно, что вы не просто так хандрите, но выхода из этого есть два и я уже рассказал вам о них. Вы, господин майор, не верующий. Может быть в вашей чейнджлингской стране и есть какая-то пилюля от подобной кручины, но у нас её пока нет, видимо пароход кто-то утопил — наверное эквестрийцы, чёрт бы их побрал.

Агриас улыбнулся и вынул из кармана часы:

— Собирайся. Полковник отправляется на рекогносцировку через некоторое время. Думаю, я могу ему там понадобиться. Не знаешь, о чём говорят в армии? Я мало интересовался этим в последнее время.

— Речноземцы ворочаются на внешних линиях, видимо у них что-то готовится. Ну, будем, выходит, отбиваться. Если нас туда перебросят, конечно. Или если из города нападут. Но там не понятно — тишина и возня по мелочи. Солдаты сидят в окопах, все чего-то ждут, воюют потихоньку.

— Точно описываешь. Генералы с полковниками представляют ситуацию примерно так же.

— А как вы думаете, от чьих денщиков я всё это знаю? Пару дней назад, например, мы с денщиком фон Кирхе уговорили пол-бутылки сливовой водки.

— Не отравленной? И почему только пол-бутылки?

— А там денщик фон Оствальда намылился. Он там был по делам — искал для начальника какую-то посылку, в общем — был с поручением. Ну и увидел там меня, назвал меня бродягой и потребовал своей доли! А насчёт отравы — чёрт его знает. Не ослепли — и слава Богу. Бутылка была не очень большая, с какой-то маркой, стало быть — порядочная.

— Ясно.

Вскоре военные покинули помещение. Штаб стоял в в уцелевшем доме на окраине разрушенных предместий, так что офицеры и штабные могли позволить себе некоторые удобства. Агриас, как это иногда случалось, спохватился слишком рано. Полковник Цапфель ещё был занять дневной дрёмой, тогда как остальных здесь просто-навсего не было. Через некоторое время офицер очнулся, вспомнил о времени и приказал всем собраться. Цеткин, Айзенкопф и Крамер нашлись сразу, фон Оствальд явился сразу после них, за ним пришёл фон Таубе, Краппа же пришлось искать лишние полчаса.

— Наша задача такова. — начал полковник, поправляя ножны офицерской шпаги. — Нужно пройти вдоль шоссе, что идёт через наши полковые линии и оценить способность частей нашего полка перемещаться по ней в случае необходимости движения на северо-восток, в район предполагаемого деблокирующего удара неприятеля. Там будет генерал фон Кирхе и командование остальных полков дивизии. Приказ спущен сверху — мы, как всегда, на особом счету и от нас ожидают особого прилежания. Планируется большой и серьёзный выезд, с участием всевозможных начальников, в том числе и тыловых. Хочу напомнить вам о необходимости соблюдать осторожность — помните случай, когда нимбусийцы выкрали какого-то майора средь бела дня?

Фон Таубе улыбнулся, фон Оствальд взглянул на него со значением.

— Нашим кавалерам пришлось долго его искать. То ещё приключение, хорошо хоть вытащили — повезло!

Снаружи стояли автомобили. Офицеры заняли в них свои места и вскоре уже ехали по дороге. Шоссе было широким, заасфальтированным, а главное — свободным. За последние недели сапёры оборудовали укрытия для подвод и грузовиков, чтобы убрать их с обочины и прикрыть от предполагаемых артобстрелов и авианалётов. Если первое ещё периодически случалось — то второго ждали только потому, что где-то в районе Кикольтинды видели тройку вражеских бомбардировщиков. Эта новость пришла недели две назад, с тех пор — тишина. Снабженцам в последнее время весело, хорошо — ездить от железнодорожной станции ближе, чем тоскаться по дорогом от склада до склада, как будто на дворе восьмой век. Пейзаж похож на засвеченную фотокарточку — очертания странные, блёклые, фигуры солдат и гражданских напоминают приведений. Йезерград и его предместья — красивые и живописные места. Агриасу попадались почтовые марки, на которых розовыми морями цвела вишня, а Йезер величаво лежал в окружении господствующих высот. Он узнавал эти очертания, но то ли вишни уже отцвели, то ли всю красоту то ли местную красоту портила вездесущая военная форма — от былых видов не осталось и намёка.

Дорога, по которой ехал штаб 4-го Кронского, соприкасалась с его передним краем почти под прямым углом, после чего такой же ровной стрелкой тянулась до перекрёстка, где достигала крупной деревни, в которой располагалась новая ставка генерала фон Кирхе. Деревня располагалась на перекрёстке, от неё и до позиций Цапфеля было примерно такое же расстояние, как от неё же и до северо-восточных позиций имперцев — внешней осадной линии вокруг Йезерграда. Шоссе, пересекая идущую вдоль фронта рокаду, спускалось по склону холма, сворачивало влево и разветвлялось надвое, выходя к позициям имперских и союзных войск. Собрав подчинённых у себя в штабе, фон Кирхе зачитал недавние отчёты о пропускной способности и прочих качествах дороги, о состоянии частей герцландцев и хельквилльцев, державших северо-западную линию. Далее он вместе с целой свитой своих подчинённых принялся за личную рекогносцировку. "Наш участок считается самым важным и самым опасным. Спокойное время закончилось — нужно быть на чеку." — Сказал генерал, в последний раз сверяясь с картой перед тем как сесть в автомобиль. Около десятка машин, охрана из комендантской роты, в небе чёрными точками кружат рыцари-дозорные. Случай с похищенным майором был чем-то из ряда вон — с тех пор никто не стремился повторять судьбу того неудачника. Вскоре после начала разведки выяснилось, что значительная часть данных устарела и не соответствует действительности: многие просёлки просто потерялись под снегом, сама же дорога в некоторых местах становилась узкой, искривлялась — налицо была плохая работа тыловых служб. То, что может привести к затору и множеству других неприятностей. Несколько раз военные натыкались на странных хельквилльских солдат, ходивших по тылам поодиночке или мелкими группами. Они старались не попадаться на глаза. У немногих пойманных обнаруживалось ворованное имущество местных жителей, а так же то, что удалось на это имущество выменять. Хельквилльцы стояли бок о бок с дивизией фон Кирхе и давно начали становиться притчей во языцех. Генерал объявил, что проследит за тем, чтобы подобное поведение пресекалось поркой, и что ему плевать на чейнджлингское мнение о "бессмысленной жестокости" этого наказания. Навряд-ли он не встречался с этим явлением до этого, навряд-ли комдив мог с этим что-то сделать, но пообещать и пригрозить он мог всегда, чем и пользовался.

Части, стоявшие на северо-востоке находились в полном порядке и всерьёз ждали вражеской атаки.Там пребывал и полк, в котором служил Фридрих. В штабе, у фон Цапфеля снова получилось увидеть сына, тот был в хорошем настроении, рассказывал о недавних стычках, о вылазках их разведчиков. "Мы готовимся и они тоже. Господин полковник нервничает — хочет устроить контрудар, напасть на их передовые опорники. Идея хорошая — но добра не дают. Остаётся только копать и ждать с моря погоды." — На своём посту Фридрих фон Цапфель был очень кстати. Его явно не беспокоила скука — он всегда находил себе работу, либо смотрел как работают другие. Агриас уже давно заметил в нём большое сходство с Цапфелем-старшим, главным образом — в его манере общаться с подчинёнными. Фридрих не отличался строгостью, педантизмом, но по какой-то причине все кто был под его началом работали исправно и дисциплинированно. Соседями герцландцев были Хельквилльцы — они тоже не вызвали каких-то нареканий. Сказывалась нехватка провианта, солдаты казались более угрюмыми, но от этой проблемы так или иначе страдали все в окрестностях Йезерграда и внутри его. И тем не менее — фон Кирхе оказался очень озадачен результатами рекогносцировки. Вечером, на общем совещании было принято решение: провести манёвры силами малых групп с целью проверить коммуникации на практике. Силы неприятеля не показывались на глаза, день вышел тихим. Необычно тихим. Ходили слухи о крупных силах, собранных со всей Коалиции. "Мы готовимся. Они — тоже." Это максимум, в чем можно было быть уверенным наверняка.

Глава XI: Осада. Часть вторая: Тревожное утро 18-го января.

В года Эпохи раздора, когда правоверные страны угнетались язычниками, а владетели оных не могли с ними совладать, в рядах правителя Врангельского отличился воин, храбро бившийся в сражениях с оленийскими налётчиками. Воин отличался храбростью, и крепил на свой доспех жёлтую ленту, что почитал знаком счастья и удачи. Владетель даровал ему земельный надел, и с тех пор ратник и его потомки стали известны как де Хеели (Жёлтые — прим. пер.) Их родословная пересекается с такими семьями как де Линкеркюсты, де Верротбруги и Лагер-Врангели, а так же с многими другими семьями, почти все из коих за долгие годы растворились в иных линиях крови, либо полностью прервались. Изначально гербом Хеелей являлось чистое золотое поле, но со временем на него добавились чёрные колонны. От какой семьи был перенят этот элемент — доподлинно не известно. Семья правила своей землёй несколько поколений, родовыми именами Хеелей стали Руперт, Генрих, Аделина и Албертина.

< ... >

Рыцарский род фон Гельбов принимая участие в распре Катеринского и Ангриверского владетелей, перешёл на сторону первого, за что был лишён всех земель во владениях второго. В свою очередь, Катеринский герцог принял семью с радушием и пониманием, наделив их недавно отбитой у восточных язычников землёй наравне с рядом других бедных рыцарей, стремившихся стяжать славу и богатства, воюя в вартайской земле. Рупрехт фон Гельб указан среди воинов, принимавших участие во Флюссландских походах Катеринского князя. Переписчики при дворе владетеля приписали ему гибель в Фермопоньской баталии, однако в метрической книгах тех областей, где правила семья Гельбов записано, что Рупрехт фон Гельб пережил неудачный поход и умер значительно позже. Герб фон Гельбов представлял собой золотое поле с двумя чёрными колоннами и червлёным щитом — знаком семьи фон Катеринсбергов, коими пользовались все их прямые вассалы, а так же вассалы их ближайших родственников.

<...>

В 700-м году нашей эры, Катеринский кавалер Хайнрих фон Гельб взял в жёны дочь брата барона фон Гренцвальда (Гренцвальда-Лангсбаха — прим. пер.) и сделался его правой лапой и первым поединщиком. Через два года барон фон Гренцвальд, заручившись помощью наёмных вартайских язычников, напал на имение своего брата и обложил его замок осадой, в ответ на претензии своего родственника на его родовые земли. Гренцвальд-Лангсбах и его приближённые бежали из крепости. Герцог Катеринский лишил их всех привилегий и подверг опале. Тогда Гренцвальд-Лангсбах двинулся на юг, где присоединился к войску Гровера I, воевавшего тогда за трон своего владения против узурпаторов и бунтовщиков.

В 707-м году фон Гельбам возвращено их имение в маркграфстве Гренцвальд-Лангсбах. Император Всегрифонский покорил Катерин своей воле и раздал владения опальным рыцарям и баронам, до того бунтовавшим против герцога и искавшим поддержки в Гриффонштайне. В это же время Хайнрих фон Гельб задумал жениться второй раз, ведь его первая жена скончалась при родах. Рыцарь выбрал себе партию из семьи Гренцвальд-Лангсбахов, подтверждая этим свою верность маркграфу, но владетель воспринял это как попытку заговора, добился от церкви расторжения помолвки и изгнал кавалера, следуя старому катеринскому обычаю. Это деяние связывается так же и с тем, что рыцарь был крайне вспыльчив и свиреп характером, что и вызвало страх маркграфа, бывшего не менее мнительным, чем подверженный опале (но вскоре прощённый) Гренцвальд. Фон Гельб же подчинился, и покинул свои древние наделы вместе со своей семьёй и верными ему грифонами. Вскоре он остался без всяких средств к существованию и жил одной лишь милостью Кайзера, одарявшего его наградами в военных и усмирительных походах. В 730-м году Хайнрих фон Гельб скончался от тяжёлой болезни. Его сын гибнет через некоторое время в 747-м году, не оставив после себя никаких наследников по мужской линии. В свою очередь дочь Хайнриха была выдана за безземельного рыцаря Альбрехта по прозвищу Фельс ("Скала" — прим. пер.). Воин этот был знаком с семьёй Гельбов и даже дружен с ней, но не имел ни надела, ни уважаемой родни, ни даже гербового щита.
< ... >

В 801-м году, в списках дворян, набранных в хоругвь ордена Братьев Грифоньего Дома, отправившихся в первый поход Гровера II против язычников Востока упомянут дворянин Рупрехт Фельс. Он явился в одиночку, без послужильцев, и был вооружён лишь шлемом, кирасой и мечом, за что был подвергнут личному порицанию прелата Алоизиуса и поставлен в последнюю шеренгу. Позже воин отличился в битве при Приштинее, взяв в плен йезерградского дворянина и выручив с него большой выкуп. Далее он отличился во множестве других дел как умелый воин и поединщик, за что был награждён императором оружием и доспехами.

В 810-м году Фельсу пожалован надел в пять десятин земли, в тот же год рыцарю пожалован личный герб, что являлось и является для кавалеров Ордена большой и чтимой редкостью. С этого года род Фельсов стал известен как род фон Фельсенов — по названию речных скал, на которых было обустроено гнездовое имение. Рупрехт Фельс обосновался на новой земле и до 815-го года был занят устроением местных дел и тяжбами с проживавшими в округе язычниками. В 815-м году воин отбыл в войско Гровера II, и вскоре погиб где-то в Поняйянских горах, во время одной из дальних вылазок Ордена. Землю и титул унаследовал его сын Хайнрих, женившийся на местной дворянке — Амалии, урождённой Виннин. Хайнрих фон Фельсен, следуя примеру отца, в 826-м году отправился на Речную войну, где отметился беспримерной храбростью и рыцарским достоинством. Герб Фельсенов представлял (и поныне представляет) собой червлёную розу на серебряном поле, заключённую между двумя чёрными колоннами. Серебряное поле означает чистоту и благородство рода, роза же является символом дворян-переселенцев, получивших земли в Вартае после основания Хельквилльского Орденштаата Ордена Грифонского дома. (С 823-го года червлёная роза стала символом отложившегося от Орденштаата графства Лангешверт. Хельквилльский Орденштаат Ордена Грифонского дома — устаревшее название, более не использующееся. — прим. поздней редакции.

В 838-м году Хайнрих фон Фельсен гибнет в сражении, его сын Рупрехт отправляется на войну вслед за отцом и гибнет в 854-м году на Кольтсовом поле, участвуя в контратаке Кронпринца Гровера (Будущего Кайзера Гровера III) на порядки язычников. В 855-м году, после земельной тяжбы между братом Хайнриха, Хайнрихом фон Фельсеном-младшим и его сыном Рупрехтом побеждает последний. (Фельсену-младшему был дарован надел в Лангешверте и с тех пор эта семья известна как Фельсены-Кайфены (Род пресёкся в 901-м году нашей эры, их потомки известны под фамилиями Кайфенбахи, Нидер-Кайфенбахи и Обер-Кайфенбахи — прим. поздней редакции)) Рупрехт Хайнрих фон Фельсен не застал никаких воинских предприятий, поэтому провёл жизнь в мире, воспитывая наследников и неся дозор на восточных рубежах Империи. Народ и соседи запомнили воина как заядлого и умелого охотника. Фон Фельсен прославился тем, что выследил страшного волка, терроризировавшего его имение, а так же деревни язычников, находившиеся поблизости от оного. Согласно легендам — тварь в холке была ростом с взрослого грифона, и промышляла тем, что охотилась на крестьян, практически не обращая внимания на их стада. Рупрехт Хайнрих фон Фельсен скончался в 880-м году. Ходят слухи, что окрестные язычники до сих пор помнят о его подвиге. (После выселения вартайских племён из этой области данный факт крайне сложно подтвердить или опровергнуть. — прим. поздней редакции)."

< ... >

Отрывки из Гербовой книги Центральных земель Хельквилльского Орденштаата. Последняя редакция сделана в 970-м году ПИЛ. Данные отрывки не содержат значительного количества информации о гербах родственных семей, браках, родственных отношениях и проч. Согласно принятому в 891-м году Гербовому указу, все дворянские дома в Империи были занесены в унифицированные гербовые книги. Существовала градация книг по регионам. Например, в столице Аквелии хранились гербовые книги только с общей информацией о семейных древах и гербах дворянских фамилий, тогда как в административных центрах областей этого региона уже находились книги с более развёрнутым и пространным содержанием, но повествующие только о тех дворянах, что проживали в этой области. Когда те или иные семьи переезжали или пресекались — в книги вносились коррективы.

"Рупрехт фон Фельсен, решительно направляя сплотившихся вокруг него кавалеров Ордена и умело действуя белым оружием, вырвался из подземелий несмотря на сопротивление алмазных псов. Караулившая у выхода засада отказалась оказывать сопротивление и ретировалась в беспорядке и панике, несмотря на усталость и ранения, распространившиеся к тому моменту на всех, кто следовал за Фельсеном. Оказавшись на открытом пространстве, группа двинулась на юго-запад и через сутки была замечена заставами 2-й пехотной дивизии и вскоре вышла в расположение Главного Баннера. При воинах оказалось значительное количество трофеев, но все без исключения пребывали в состоянии тяжелейшего истощения (вплоть до потери сознания). Из этого события можно сделать заключение, что попытка наших действий против Хундсберга (грифонское название одного из поселений алмазных псов — прим. авт.) закончилась неудачей лишь частично, а все, кто был с Рупрехтом фон Фельсеном и он самолично заслуживают высочайшей награды за свою беспримерную храбрость.

Авторами данного прошения являются десятник юго-западного Баннера, кавалер Вингфрид фон Катеринберг, а так же сотник Вильгельм фон Штакельберг.
Res sola, quae graviter scio.

Девиз рода фон Фельсенов.

— Славно вы всё это обстряпали, господин фон Фельсен! — Два кавалера шли по занесённому снегом просёлку в сопровождении своих оруженосцев. Один рыцарь был в чёрном плаще Ордена, другой же носил тёмно-серый плащ, на котором была вышита красивая красная роза. — Только вот, вас за это явно не похвалят. Дело скользкое, очень скользкое, и вы, друг мой, на мушке! Реформисты особенно свирепы, если речь идёт о сохранности их денег и их денежных мешков. Я вам дам совет — лучше вам схорониться, мой юный друг. Моё имение пусть и потрёпано, но вы будете мне хорошим гостем, ну, когда война кончится и до тех пор, пока не уляжется вся эта буча с тем убитым купчишкой... К тому времени вы и залог добудете, найдете средства чтобы разделаться с долгами и прочими финансовыми проблемами.

— Сильберкралле серьёзно на меня обиделся. Спрятаться от него не удастся, да и залогом ему сойдёт разве что моя глава. Вы разве что можете попасть под горячую лапу, я даже не стал посещать своё имение — там скорее всего была засада. Надеюсь, мою семью не тронут.

— Они сойдут как заложники. — неожиданно спокойным тоном проговорил рыцарь с розой. Его весёлый тон резко сменился на абсолютно серьёзный. — Мы поможем вам, не беспокойтесь. Помню, лет пять назад подобное случалось каждый месяц или два, кого-то судили, даже казнили, но в основном удавалось уладить дело без проблемы.

— Господин кавалер, но ведь это было десять лет назад! Да и убитый купчик был не простой, так что... — Голос подал паж Фельсена.

— Ну и что с того? Будто ты, птенец, что-то тут понимаешь?! Господин Фельсен, мой юный друг, вам бы следовало научить вашего оруженосца уважать старших.

— Он родственник моего погибшего приятеля.

— И что с того? За встревание в разговоры кавалеров я бы выпорол даже собственного сына.

— Иногда он говорит по-делу. Например сейчас.

— Какая разница?.. Должен быть порядок.

Дискуссия на это тему продолжалась некоторое время, но вскоре сошла на нет. Хайнрих не горел желанием обсуждать это всё — он торопился, и случайная встреча со знакомыми лицами не сильно изменила его настроение. В собеседники ему напросился лангешвертский рыцарь по имени Рюдигер фон Курцвальд. Воин командовал десятком своих подчинённых, стоявших дозором на дороге. Оставив подчинённых на своём заместителе, он решил оказать знакомому товарищу услугу и проводить его до лагеря, заодно выяснив последние новости. Хайнриха несколько удивили слова о том, что здесь уже наслышаны о его деле. Выходит, даже фарбруксие бобры уже знают о том, что он убил Циммермана. И зачем он притворялся, выдумывал это всё? Он никогда не умел врать, а скрывать свои дела уж тем более.

Курцвальд был хорошо известен среди рыцарей. Он слыл шутником, балагуром и любил выпить, но когда дело становилось серьёзным — мгновенно трезвел, становился строгим серьёзным, а его шутки приобретали суровый оттенок. Они с Фельсеном были знакомы ещё с Висагинасского восстания, участвовали в рейдах, патрулях и боях против партизан. К их общим делам Хайнрих мог причислить парочку случаев, когда он чуть было не лишился жизни. Рюдигер был крепок, здоров и даже чем-то похож на коллегу, ему недавно стукнуло тридцать, но он всё равно звал Хайнриха "юным другом", говоря так скорее в шутку, чем всерьёз. Сапоги скрипели по снегу. Курцвальду надоело молчать.

— Да-а, я ведь помню как мы с вами влипли в положение в лесах у Купицшикса, мы ведь могли там остаться!

— Лесная деревня, пулемётная засада. Пять пистолетных в кирасу, одна пистолетная в каску.

— Точно! Я помню, как мы сожгли её. Весь лес пропах... Триумфом. А ведь когда-нибудь всё это кончится, и нам снова придётся стеречь чёртову границу...

— Я вижу, вы так и не поднялись до сотника.

— Признаться — мне уже и не хочется. Себе дороже, не так уж я и хорош для этого дела...

Лагерь хельквилльских и лангешвертских рыцарей располагался западнее северного шоссе, у наполовину выгоревшей йезерградской деревушки. В расположении находилось два баннера — всего около тысячи рыцарей, полторы тысячи пажей и слуг, а так же часть ПВО, располагавшееся в развалинах. Зенитчики устроились с умом: хорошая засадная позиция рядом с явной и желанной целью. В случае налёта вражеской авиации неприятелю пришлось бы несладко. Лагерь же представлял из себя некое подобие укреплённой крепости: он стоял на возвышении и был окружён земляным рвом и насыпью, имел несколько дозорных вышек, в свою очередь внутри тут и там тянулись ходы сообщения и противовоздушные щели. Рыцари и их слуги размещались в крепких и тёплых землянках, так же здесь была своя кухня, склад, кузница-мастерская и прочие атрибуты военной базы. Хайнриха и Рюдигера встретили дежурившие у ворот пажи. Обычное "Стой, кто идёт?" прозвучало скорее как формальность, чем как необходимость удостоверить чью-либо личность. Оказавшись внутри, воины не увидели снаружи кого-то кроме единичных часовых.

— Вы явились как раз к обеду. — Пояснил фон Курцвальд.

— Хорошо. — Кивнул Хайнрих, слушавший знакомого уже без какого-то особого внимания, ведь голову кавалера начали заполнять совершенно другие мысли.

— Я вернусь к своему дозору. Доложитесь сами, хорошо?

— Не проблема.

— Тогда увидимся. — Лангешвертец улыбнулся и учтиво кивнул. Рыцари, жившие на южном берегу Гряйфкёнига, не являлись военно-монашеским орденом, организовываясь по светскому образцу. И тем не менее, они уже давно переняли немало хельквилльских особенностей, вплоть до строго определённого количества пажей-оруженосцев, сокращённого у орденцев до одного.

Хайнрих двинулся вдоль рядов землянок, выискивая нужное ему место. В лагере кипела жизнь: где-то работал точильный круг, где-то кто-то о чём-то болтал, раз в час дозорные по цепочке перекликались о времени. У каких-то построек стояли часовые, где-то их наоборот не было. Небогато одетые, похожие скорее на солдат чем на рыцарей, кто-то со шпагами, а кто-то и без, вооружённые для дозора или назначенные в какие-либо наряды, для многих из них слова "обед", "молитва" и "ночной отбой" обладали куда более расплывчатыми понятиями, чем у их господ и старших товарищей, которые в данный момент собирались в трапезной. Она находилась не так далеко от ворот, и Хайнрих наткнулся на неё случайно. Здание было прочно вкопано в землю, изнутри доносился запах жирного свиного гуляша и звон посуды. Разговоров не было — по уставу рыцари должны были питаться молча. Столовая явно не могла вместить в себя всех: половина воинов скорее всего была вне лагеря и стояла различного рода патрулях и дозорах, лангешвердцы же предпочитали питаться в менее тесных компаниях и в менее молчаливой обстановке.

На часах у трапезной стоял паж. Он сразу узнал рыцаря и быстро пропустил его без всяких вопросов. Хайнрих снял шлем и отдал его Сеппу, батват же просто заткнул за белый кушак. Высокий, статный, одетый в чёрное, он вошёл в помещение и стоило ему сделать шаг — как голова кавалера повстречалась с неудачно торчащей балкой. Молчание, до этого бывшее спокойным, вдруг наполнилось ироническими искрами. Многие из кавалеров улыбнулись, глядя на вернувшегося из тыла брата. Однако, был и тот, кто не улыбался. Во главе стола сидел Урлах ап Сирод, глядевший на воина устало-скучающими глазами пожилого аристократа.

— Бгат Фельсен, не могу не заметить, что вы опгавились от своих ган в полной меге.

— Так и есть, брат ротмистр.

— Хогошо. После обедни я хочу видеть вас своём блиндаже.

Хайнрих учтиво поклонился, занял место за общим столом, надел трапезную шапочку и принялся ждать, пока ответственные по кухне не принесут ему еду. После обеда, от которого Фельсен не получил никакого удовольствия, рыцари покинули трапезную, после чего вместе с остальными обитателями лагеря собрались в центре базы, где ап Сирод провёл послеобеденную молитву. Хельквилльцы никогда не придавали этому действу какой-то лишней торжественности, и в этот раз всё прошло как обычно. После этого рыцари разошлись кто куда. У чьих-то десятников подходило время вылета на патрулирование, кто-то хотел унять скуку тренировками, многим другим же просто хотелось поспать лишний час, пока есть время до того самого момента, когда придёт их очередь рисковать жизнью. Однако, всё это не касалось прибывшего в лагерь рыцаря.

Воину не хотелось расспрашивать у кого бы то ни было о том, где что находится. Он не горел желанием вообще с кем-то говорить. Кто-то из его знакомых из сотни Пиркштайна хотел с ним поздороваться или предложить подраться на мечах, но после пары взглядов от Хайнриха всем стало ясно, что он будет этим заниматься только если ему прикажет кто-то в ранге сотника, не ниже. Сеппу от плотного обеда хотелось спать. Он с интересом разглядывал всё вокруг, и наверняка бы добавлял к наблюдению какие-то комментарии, но расстраивать своего господина ему так же не хотелось. Раньше ставка военачальника находилась в самом богато украшенном шатре, теперь же всем приходилось ютиться в почти что однотипных землянках. Это чертовски напоминало рыцарю лесные логовища вартайцев, чем вызывало у него брезгливое презрение. Скорее всего всё это вырыли солдаты, ведь рыцарь или паж низачто не опустились бы до такого занятия.

Прослонявшись с четверть часа и успев продумать свой разговор с начальством на десять шагов вперёд, Фельсен всё же нашёл блиндаж ротмистра, отличавшийся от остальных разве что меньшим размером. Навряд-ди фельсен чувствовал страх или тревогу, но то, что фигура ап Сирода заставляла его соблюдать осторожность, было очевидно.

Ротмистр спокойно сидел за столом и молча смотрел на карту. Его помещение содержало в себе все атрибуты штабного блиндажа, включая телефон. Сирод был не облачён в доспехи, на нём был простой чёрный сюртук с вышитым на груди белым восьмиконечным крестом. В помещении помимо него присутствовали пажи, более похожие на армейских денщиков. Ни сотников, ни других рыцарей — они с Фельсеном оказались практически наедине.

— Господин гыцагь, пгоходите. Чугствуйте себя как дома. — Спокойно, тихо, с едва заметной иронией проговорил старый кавалер. Фельсен мысленно искривился в лице. Дом. Его поместье. Его семья. Он был там недавно и проездом, сейчас там его уже ждали, ему повезло, что тогда он смог разминуться с погоней, убедиться в том что отосланные в поместье вещи пришли в целости и сохранности, взять с собой всё необходимое и вовремя уйти. Он видел огни позади него, слышал чьи-то отрывистые крики-команды. Его гнали как затравленного волка, загоняя в ловушки и перекрывая пути к отступлению. Но у них ничего не получилось, и он добрался до хоть какой-то безопасности. Оставалось надеяться, что жена ничего не расскажет. Он знал эту грифину относительно недавно и довольно плохо, но она казалась ему достаточно сообразительной чтобы не вестись на уговоры и посулы, которыми её обязательно завалят. Теперь же, попав из огня в полымя, Хайнриху оставалось только подойти немного ближе к столу и ждать приговора своего непосредственного начальника. Сирод уже перестал называть его "братом" — это уже говорило о чём-то.

— Скажите мне, господин Фельсен. Как вы думаете — у меня, как гыцагя-ветегана, командига баннега, потомственного двогянина, нагушившего пгисягу лишь дважды, есть повод для гогдости?

— Да, их у вас предостаточно. — Холодно ответил Хайнрих.

— Неужели? — Урлах недовольно хмыкнул. — Мою жену застгелили гумейгские бунтовщики, от моего года ничего путного не осталось, а в моём баннеге служите вы... Так какой у меня может быть повод для гогдости, господин Хайнгих Гупгехт фон Фельсен?

Молчание. Воины смотрят друг на друга не двигаясь. Паж, дежуривший у телефона, бросил все усилия на то, чтобы притвориться спящим.

— Что вы намерены со мной сделать? — Наконец проговорил Хайнрих, давая понять, что не намерен слушать философствования ротмистра. Урлах продолжил молча на него смотреть, ничего не отвечая.

— Ничего. — проговорил он. — Вы убили купца, котогый габотал на того, кого я хотел бы подвесить ввегх ногами на гыночной пгистани. Значит вы сделали мне услугу. Но есть нюанс — теперь ваша голова стоит догого, догоже чем я мог бы отдать за неё. Мы здесь не навечно. То, что будет происходить после того как вы вегнетесь — выше моей югисдикции и выше моей чести.

— Вы уже говорите о конце войны? Неужели она так скоро кончится?

— Эта война ещё долго не кончится. Но мы можем ожидать, что нам ского выпадет долгая пегедышка от неё. Пгидётся пожить по законам мигного вгемени... Сложная задача для вас, не так ли? Ваш отец отлично с ней спгавлялся, а вы всё не можете пегестать искать повод для того чтобы пгегвать чью-нибудь жизнь. Вы молоды, может быть даже слишком. Но что-то мне подсказывает, что со вгеменем всё только усугубится. Думаю, мне больше не о чем с вами газговаривать. Вы тепегь подчиняетесь десятнику Кгахенбгюку, отыщите его в лагеге, гасположитесь и ждите, пока вы и ваш начальник не понадобятся кому-нибудь. Пгинесёте нам всем пользу, пока ещё можете.

— Благодарю вас за снисхождение.

— Больше снисхождений не будет.

— Разрешите идти, брат ротмистр?

— Я уже сомневаюсь в том, что могу считать вас бгатом. Ступайте, Фельсен.

Рыцарь снова поклонился и покинул блиндаж. На душе у него ничего не было — он подозревал, что скажут ему именно это. Десяток Крахенбрюка располагался на юго-западной окраине лагеря. Бойцы встретили Хайнриха весело, даже обнадеживающе. Среди воинов к убийству Циммермана относились иначе. Проблема, с которой столкнулся Фельсен, была общей для многих из рыцарей, а убийство кредитора считалось почти что обычным делом. Единственной проблемой оставалось преследование — но и это казалось кавалерам чём-то обычным и само собой разумеющимся. Правосудие на востоке всегда считалось очень формальным и далеко не всесильным явлением. Вечером, десяток Крахенбрюка вызвали к Пиркштайну. Хайнрих в это время проводил в однообразной и монотонной отработке ударов, методически превращая деревянную мишень в изрубленное крошево.

"Задача такова. С переднего края одного из хельквилльских полков поступило донесение о том, что разведка, выдвинувшаяся на ничейную землю, выдвинулась и не вернулась назад. С передовых позиций было слышно стрельбу, главным образом автоматическую. Выша задача — выдвинуться туда и разведать обстановку, выяснить что случилось с разведчиками и, если они ещё будут там, уничтожить тех кого вы там встретите."

"Нам будет предоставлена поддержка?"

"К сожалению — нет. Вы отправитесь туда, выполните задачу, а потом сразу двинетесь назад. Почти половина всех рыцарей уже разослана по множеству подобных мест, мы стоим в дозорах у штабов, складов и перекрёстков."

"Чёртовы генералы..."

"Грифон предполагает..."

"Истинно так."

"Выдвигайтесь, герр Крахенбрюк. Ваши воины делали это уже в тысячу раз. Пусть Боги будут с вами!"

Тишину штаба нарушал размеренный стук офицерских сапогов.

— Ночка предстоит интересная. — Осторожно попыхивая сигарой заметил сидевший в углу майор фон Таубе.

— Ваш батальон готов? — Спросил фон Цапфель, ни минуты не сомневаясь в собственных мыслях по поводу тревожного затишья, установившегося с момента последнего донесения по телефону: фон Кирхе доложил, что все штабы всех полков и дивизий, даже Эстеркорн, встали на уши. В пол-пятого вечера над северо-восточными позициями речноземцев завис герцландский самолёт-разведчик. Летевший над облаками и тревожимый лишь скупыми очередями пулемётов ПВО, тихоходная этажерка чувствовала себя практически в безопасности. Спустя десять минут от лётчика начали поступать первые радиограммы: лётчик доложил о том, что начал фотографировать вражеские позиции. Так же он доложил, что враг "приходит в движение". Через пятнадцать минут в воздухе показались самолёты с сине-зелёными эмблемами на крыльях. Этажерку сбили быстрее, чем та успела набрать скорость и дотянуть до своих ПВО. Машина получила несколько очередей в хвост, задымила и начала падать. Лётчик кое-как сумел выпрыгнуть и спасся благодаря своим крыльям. Вскоре в вечерних сумерках показалась тройка чёрно-оранжевых самолётов, и между лётчиками завязалась драка. В воздух с обеих сторон поднялось ещё четыре тройки. То, что происходило в следующие полчаса можно было назвать одним из самых первых и самых кровавых воздушных боёв на Восточном фронте. Сбив две машины и потеряв одну тяжело повреждённой, герцландцы ретировались из воздушного пространства. Речноземцы попытались преследовать их, но попали под плотный огонь имперских зениток и не имея иной боевой задачи так же развернулись и улетели. Попытка разведки повторилась в другом секторе. Там враг так же "приходил в движение". Снова встреча, снова бой, на этот раз поровну — по две машины с каждой стороны дотянули до полосы дырявыми и дымящимися. Разведчик уцелел, но не успел сделать снимки.

С того самого момента всех солдат подняли в ружьё, а штабы начали бить тревогу. Все готовились к чему-то, но где, откуда, и как это "что-то" произойдёт точной информации всё ещё не было. Сорок минут назад погода стала окончательно нелётной. Пешие разведки уходили на нейтральную полосу, где пропадали или возвращались наткнувшись на "автоматический огонь". Обстановка была не радостная. Но именно на такой случай был положен план, рождавшийся всю прошлую неделю.

— Все три роты, батарея и обоз выведены в тыл. Части Оствальда и Крамера заняли мои позиции не привлекая внимания неприятеля.

— "Не привлекая внимания неприятеля."...

— Согласен, господин полковник. Это звучит довольно глупо. Надеюсь, они выдержат.

— Выдержат, не волнуйтесь. Враг в осаждённом городе слаб и малочисленен. Он силён в обороне, но атака должна вызвать у него затруднения.

— Хотелось бы верить, что нам не придётся жалеть об этих словах.

— Герр полковник, что известно на данный момент? — В беседу вмешался голос чейнджлинга.

— Ничего, господин майор. — Усмехнулся Пауль.

— Ясно, герр полковник. Разрешите присутствовать с батальоном майора фон Таубе. Думаю, моему коллеге может понадобиться помощь. — Агриас пропечатал несколько шагов по комнате и встал навытяжку перед полковником.

— Я как раз хотел послать вас туда. Вы ещё никогда нас не подводили, поэтому я уверен в вашей полезности.

— Быть бы нам уверенными в том, куда нам идти и что нам делать.

— Терпение, фон Таубе. Это не может длиться вечно.

Прошло десять минут. Каждую четверть часа телефонисты выходили на связь, тем самым подтверждая, что она есть и провода целы. Часы тем временем пробили одиннадцать. Телефон — единственная связь с большой армией и внешним миром, молчал как удавленный.

— Час до полуночи.

— Тишина...

Агриас подошёл к посту телефониста и хотел было попросить трубку, но был остановлен взглядом фон Цапфеля: "Не стоит торопить события." — Пожилой полковник сохранял выдержку, несмотря ни на что. Наконец, зуммер разразился противным треском, связист взял трубку и приник к мембране:

— Господин полковник, вас к аппарату!

Полковник в два шага оказался у трубки.

— Фон Цапфель у аппарата!

— Добрый вечер. — из трубки донёсся голос фон Кирхе. — Как обстановка на вашем участке? Что доносит разведка?

— Полчаса назад пришёл доклад. В нём говорится, говорится, что на нашей линии всё тихо.

— Лично проверяли?

— Никак нет.

— Хорошо. Видимость сейчас хуже обычного, лучше вам не рисковать. Батальон готов?

— Сосредоточен у дороги и готов выступать по первому вашему указанию.

— Он хорошо укрыт? От артиллерии, аэропланов.

— Насколько это возможно.

— Ясно. С моей колокольни ничего не видать. Ваши соседи не передают ничего нового. Корпус молчит. Армия молчит. — Тут Кирхе отвлёкся, в мембрану просочился отрывок адъютантского доклада. Когда Кирхе вернулся к телефону, его голос прозвучал почти радостно:

— Господин полковник, последняя информация! Враг активизировался. Наш план вступает в силу. Связисты доложили, что кто-то режет прово... — Соединение резко оборвалось. Пауль положил трубку и повернулся к замершему на месте Адриану.

— Айзенкопф! Связь с дивизией прервана.

— Пошлём команду на восстановление соединения.

— Усильте её взводом из 2-го батальона. Придайте им сапёров и два лёгких пулемёта. При встрече с противником принимать бой на свой страх и риск.

— Понял. Я распоряжусь.

— А для вас, фон Таубе, наконец появилась работа. Доберётесь до перекрёстка и поступите в распоряжение фон Кирхе как оперативный резерв. Двигаться быстро, но осторожно — не угодите в засаду. Агриас, вы с ним, поняли?

— Понял!

— Засаду? Да неужели! — Фон Таубе посмотрел на полковника с недоумением.

— Помните нашу хитрость в Сен-Шаре? Враг оценил её по достоинству.

— Понятно... Стало быть — враг теперь повсюду?

— Если эта мысль придаст вам осторожности — то да. Исполняйте!

— Слушаюсь! — Адриан убрал в планшетку карту, затянул портупейные ремни, проверил кобуру и двинулся на выход. Агриас и сопровождавший его Карл последовали за майором. Чейнджлинг заметил, что выйдя на мороз Таубе впервые на замотал лицо. Ему, казалось, было чертовски жарко.

"Батальо-о-он! Стройся!" — В потёмках, мрачных даже для грифонов, как из-под земли начали вырастать десятки и сотни фигур. Вскоре перед майором возникли младшие офицеры.

— Господин майор, взвод третьей роты...

— Хорошо! Геррат — на твоей ответственности пушки, обоз. Пойдёшь в арьергарде. Панкрац — двинешься в авангарде, Лангшнабель отвечает за центр. Идём быстро, смотрим в оба!

— Где будете вы?

— Я должен как можно скорее попасть на перекрёсток, восстановить связь и выяснить обстановку.

— Но господин майор!.. — Вперёд вышел начальник штаба.

— Знаю, но мы сейчас все рискуем. Вы тоже отправляетесь со мной.

Авангард колонны составили две легковушки и артиллерийский грузовик, переоборудованный для перевозки десанта.

Включённые фары, водители стоят на подножках, сзади уже ворочается, сдвигается с места пеший батальон. Шёл снег, но погода стояла не самая ветреная. Агриас, Карл и его водитель тряслись на обледеневшей трассе, по обе стороны от них чернел мрак январской ночи. Говорить на хотелось, слова не лезли в горло, Карл без конца пробирал винтовку, Агриас прикидывал, сколько ему потребуется чтобы выскочить из машины и открыть огонь. Очертаний знакомых дорог и высот смазались в чёрно-синюю снежную муть. Максимально короткий, прямой и безопасный путь. И тем не менее, когда впереди послышался визг тормозов, Агриас мгновенно понял, что происходит. Водитель фон Таубе рванул вправо, поскользнулся на оледеневшем шоссе и машина завалилась набок. Водитель цу Гардиса грязно выругался и резко зажал тормоз, одновременно выбивая дверь и подаваясь наружу. В следующую секунду пуля пробила лобовое стекло и свистнула над головой Эрстфедера. "Наружу!!!" — Рявкнул чейнджлинг и изо всех сил бросился со своего места в сторону. Машина остановилась достаточно быстро и резко, но к этому моменту её экипажа уже не было внутри. Агриас видел, как лобовое стекло продырявило ещё несколько пуль, а потом они начали шлёпаться в снег вокруг.

"Придорожная канава" — Промелькнуло в голове у майор, и сделал несколько перекатов вправо. "Сюда! Сюда!" — крикнул он своим, и те в меру своих возможностей начали отползать к канаве. Из-за снега кювет стал раза в два мельче, но там всё ещё можно было найти укрытие. "Дерьмо! Дерьмо! Мы пропали! — Скорее от боли, чем от отчаяния ругался водитель. Что-то было с его ногой, видимо он как-то повредил её — разбираться было некогда. Карл недолго думая вынырнул из канавы и вскинул ружьё, но рог Агриаса вспыхнул зелёным и денщик уткнулся в землю, придавленный невидимой силой.

— Не стреляй! Нас заметят!

— Понял, но...

— Одно ружьё против десяти! Даже не думай!

— Хорошо, хорошо...

Грузовику С охраной повезло больше: машина затормозила, водитель выскочил, снимая со спины ружьё. Солдаты быстро спрыгивали в снег, рассыпаясь поперёк дороги и принялись вести огонь. Противник стрелял спереди, и изначально его целью стали машины. Ближе всего к нему оказался перевёрнутый автомобиль фон Таубе. Отделение перебежками принялось продвигаться вперёд, но вдруг откуда-то с вланга застрекотал пулемёт. Один солдат упал, остальные залегли: Меткие очереди невидимого расчёта быстро прижали их к земле, вынудили прятаться, занимать оборону. Агриас никак не мог помочь, он ничего не мог сделать с этим положением. Вот близ машин замаячили фигуры в длинных серых плащах. Они постепенно подходили к перевёрнутой машине. Чейнджлинг вспомнил рассказ об украденном пегасами офицере и ему стало по-настоящему страшно: он не сдержал пыл Адриана, не уберёг его. Он один ответственен за это...

В чёрном небе мелькнуло нечто ещё более чёрное. Серые фигуры будто бы закачались, как мираж в пустыне, а потом начали стрелять куда-то в небо, постепенно откатываясь назад. Пулемёт замолк, потом начал бить в в другую сторону. Где-то впереди, судя по звукам, завязалась рукопашная. Всё произошло быстро, внезапно, Агриас приподнялся над укрытием и понял, что огонь почти прекратился.

— Вперёд, за мной! — Крикнул он залегшим солдатам отделения. Нужно добраться до перевёрнутой машины — может быть с майором и его штабом всё не так уж плохо...

Бой тем временем уходил всё дальше, в ночь. Слышались выстрелы, какой-то металлический звон, а потом всё стихло. Майора нашли в кювете, рядом с машиной.

— Вы как?! — Сержант бросился к канаве, но майор показал, что ему не нужна помощь.

— Я цел, я цел... Едва не напоролся на шпагу, но ладно... Помогите остальным, мой денщик, кажется, без сознания...

— Надо было отговорить вас ехать впереди.

— Надо было, Агриас! Надо было... Всё могло быть хуже, нам крупно повезло! — Фон Таубе вылез из канавы и потёр лапой голову. Он улыбался так, будто с ним вообще ничего не произошло.

Денщик майора действительно был без сознания. Он ударился головой, его шарф напитывался кровью. Начальник штаба батальона повредил крыло и переднюю лапу. Водитель же отделался только парой тяжёлых ушибов.

— Приветствую вас, дорогие союзники! — Откуда-то со стороны послышался зычный и незнакомый голос. Адриан обернулся на него и его лицо помрачнело. Со стороны дороги приближалось два десятка серо-чёрных грифонов, часть из которых были облачены в шлемы и кирасы. Рыцари. Неизвестно откуда. Неизвестно зачем. Странное дело!

— Ну здравствуйте, господа кавалеры, а что вы тут делаете?

— Летели в лагерь, увидели, что вы в беде и пришли на помощь.

— Как вас зовут, где ваш лагерь и какая у вас задача? Вы осведомлены о ситуации?

— Мы? О ситуации? Ха! Мы видели толпу зелёных шинелей четверть часа назад, они шли через нашу линию фронта как по ковровой дорожке. До этого мы были ещё в паре мест, видели много интересного, вот и летим докладывать.

— У меня в батальоне есть телефон...

— Пока эти связисты доложат куда надо — настанет чёртов полдень! Прошу прощения, но нет. Кстати, — старший рыцарь пригляделься к Адриану. Агриас заметил, что остальные рыцари разглядывают чейнджлинга со смесью презрения и любопытства. — Это вас чёть не заколол мой приятель, Хайнрих фон Фельсен?

— Вы его знаете, и об этом, получается, тоже?

— О, да вы у нас кто-то вроде местной знаменитости, в прочем как и Хайнрих. Вы — фон Таубе, верно?

— Да.

— Меня зовут Рудигер фон Курцвальд, я служу под баннером Восточного Лангешверта. Наш лагерь стоит к западу отсюда. Вы ведь из 4-го Кронского?

— Так точно.

— Хорошо, значит мы летим правильно. Удачи!

Кавалер витиевато поклонился и исчез в ночи. Враг не оставил тел, впрочем и рыцари тоже. В качестве трофея грифонам достался тот самый пулемёт, что так досаждал им: расчёт бросил его, но успел основательно сломать. Вскоре подошла рота Панкраца. Капитан доложил, что их тоже атаковали, убитых и раненых нет. В итоге батальон потерял четверых солдат и одного офицера ранеными.

Хайнрих Фельсен и его паж сидели на продуваемой всеми ветрами крыше покинутого крестьянского дома. Где-то внизу лежала дорога. Её очертания узнавались по телеграфным столбам и стоявшим у неё строениям. Всё остальное напоминало бесформенное белое ничего.

— Передай Крахенбрюку, что с моей колокольни ничего не видно. — Лениво проговорил рыцарь, оборачиваясь на Сеппа.

— Может спустимся на чердак? Холодновато тут, да и продувает.

— Ещё что скажешь?

Ответом Хайнриху послужил шум вспархивающих крыльев. Шла сороковая минута их ночного бдения. Откуда-то издалека изредка доносились звуки боя, по дороге периодически проходили и проезжали какие-то солдаты и офицеры. Они доносили крупицы информации: где-то на кого-то напали диверсанты, кто-то где-то перерезал провода — всё выглядело так, будто враг как-то просочился через линию фронта, что готовилась мощная фронтальная атака. До большой драки, о которой судачили уже неделю, оставалось совсем немного. Десяток Крахенбрюка отправился на задание, но на пол-пути их поймал вестовой: боец доложил, что посты на стыке его и соседнего полков перестали выходить на связь. Они располагались в роще, бывшей частью чьего-то загородного поместья. Местность позволяла укрыть там столько штыков, сколько потребуется, более того — там слышали тарахтение моторов... В общем, пришлось рыцарям рассыпаться по местности и вставить в дозор. Они перекрыли все просёлки, шедшие из той рощи, где-то их поддержали хельквилльские тыловики, но Хайнриху пришлось дежурить в одиночку. Это было одно из самых слабых мест в осадных линиях. Отсюда сняли батальон SG и послали его куда-то на восток, к Северному шоссе, ведь именно там и ждали удар. Кавалер остался один. Он продрог и глаза его слипались, но в перенесении лишений он видел какую-то гордость.

Минуты тянулись, Хайнрих определял время по наитию, внутренние часы редко его подводили. Пять минут, десять, десять и две... Где он? Может быть его поймали пегасы и уже выкалывают ему глаза? Что-ж, придётся искать себе нового пажа. Раньше он подобным не занимался...

— Господин Фельсен! — Голос оруженосца раздался прямо над ухом.

— Где ты был?

— Брат Крахенбрюк приказал нам сниматься отсюда и уходить. Там взяли пленного, какого-то язычника!

— Ясно. А я уж думал — тебя убили.

— Может быть, когда-нибудь. С вами не приходиться тужить.

Два грифона спорхнули с крыши и понеслись вдоль телеграфных столбов. На втором из них они забрали вправо и двинулись в сторону занесённого снегом здания, где сидел десятник Крахенбрюк. Дом превратили в огневую точку, где сидел расчёт лёгкого пулемёта и полтора отделения тыловиков, вооружённых пистолетами и игольчатыми ружьями. У дома уже собирались рыцари, их чёрные плази выделялись на фоне снежных заносов.

— Что, Фельсен, ничего не видел?

— Ничего.

— Не беда! Мы тут взяли кое-кого.

— Да я уже знаю. Что говорит?

— Пока ничего, но скоро заговорит — никуда не денется!

— Разве что в свой языческий тартар.

— Ха-ха-ха!

В доме собралось в три десятка грифонов, обступивших кого-то, лежавшего у стены.

— Часть, звание, ваша задача, ваша численность?! — Хайнрих никогда до того не слышал, чтобы Крахенбрюк марал свой язык речноземским языком. Ответом ему было молчание.

— Он не понимает, брат десятник.

— Сейчас поймёт. — Раздался звук пинка, что-то влажно хрустнуло.

— Нет, вы не поняли. Он не понимает языка. Это бакарец, брат десятник. А вы пытаетесь говорить с ним по-йезерградски.

— Бакарец? Хорошо. Герхард, отрежь ему ухо, так как ты умеешь.

— Погодите! Он, кажется, понял.

— Что-ж, послушаем.

Откуда-то с пола послышался тихий хлюпающе-шелестящий звук, на деле бывший речью пленного. С две-три минуты все в помещении молчали.

— Он брешет, брат десятник. Так просто быть не может, та брешь не настолько!..

— Отставить разговоры. — Внезапно негромким и напряжённым голосом проговорил воин. — Враньё это или нет — нам нужно предупредить ап Сирода. Сколько бы их ни было, их цель — наш лагерь.

— Понял вас, тогда что делать с пленным?

— Оставьте его в живых. Если он доберётся до своих в таком виде — то получит право пить из моей фляжки. — в помещении раздался чей-то хохот. — Господин подпоручик — помогите сударю выйти на крыльцо.

— Слушаюсь, вашбродь!

Десяток скоро летел по направлению к лагерю. Через некоторое время они встретились с другими разведчиками: в их строю недоставало одного пажа, а доспехи некоторых рыцарей были сильно иссечены пулями. Поговорить с ними удалось только в самом лагере, а пока пытаться до них докричаться было абсолютно бестолковым начинанием.

На базе, как ни странно, все уже были на взводе. Рыцарей держали на мушке почти минуту, пока не поняли, что это свои. Вскоре они уже докладывали своим сотникам об обнаруженном ими противнике. Именно тогда впервые прозвучало страшное слово "Танки".

Фон Пиркштайн почти вломился в штаб и обнаружил, что все остальные уже давно в сборе.

— Враг уже в четверти часа от нас. Количество боевых машин не установлено, как минимум танков три или четыре. Впереди, сзади и с флангов они отлично прикрыты многочисленной пехотой, усиленной автоматическим оружием. — В голосе одного из сотников промелькнула нервная дрожь.

— Брат Ротмистр! Рота противовоздушной обороны выходит на связь! — Только начавшееся совещание прервал телефонист. Все начальники уставились на его пост, ап Сирод же взял трубку.

— Слушаю. — С демонстративным спокойствием проговорил он. С минуту он молчал, выслушивая чей-то доклад.

— Но вы же подчинены нам, вы не можете так пгосто взять и отступить! В вашем подгазделении есть огудия, котогые могли бы боготься с техникой!.. Неизвестный тип?.. Они не могли пготащить чегез фгонт что-то тяжелее лёгкой техники, иначе их бы воспгиняли всегьёз ещё ганьше... Оставить одно автоматическое огудие... Ясно. Ясно... — Румейрец бросил трубку с такой силой, что его подчинённый всерьёз обеспокоился целостью аппарата.

— Что там, что они передают?

— Они уходят! — Резко бросил Урлах. После этих слов повисло молчание. Прошло пять минут.

— Господин ротмистр... Позвольте мне собрать свой баннер и ударить на них! — Первым подал голос ротмистр лангешвердцев. Глаза ап Сирода блеснули как горящие угли.

— Вы дугак, судагь!

— Возможно, но... Нужно принимать решение. Мы не должны...

— Мы не должны. Это вегно. Но ваша идея не приведёт ни к чему кгоме потегь. У вас есть план атаки?

— Никак нет.

— Будете гисковать своими гыцагями? Да у вас в панцыгЬ имеет только каждый четвёгтый!

— Виноват, господин ротмистр. Простите. В таком случае каков ваш план?

— Пусть командование пгишлёт помощь. Соедините меня со штабом дивизии фон Кигхе!..

Батальонная колонна медленно втягивалась в стоявшую на перекрёстке деревню. "Дорогу! Дорогу войскам! Пропустите!" — Орал шедший впереди капитан, заставляя загромоздившие проход подводы и машины дать колонне пройти вперёд. На перекрёстке не происходило того, что можно было бы назвать полным раздраем и беспорядком, но недавнее вражеское нападение заставляла торопиться и нервничать, даже если в этом не было необходимости.

— Генерал фон Кирхе на проводе, слушаю вас!.. Танки? При поддержке пехоты? Но вы же в глубоком тылу, такого там быть не может!.. Просочились сквозь брешь во фронте? Это какая же там должна быть брешь?.. Хорошо, хорошо, я вас понял. Помочь вам пехотой считаю нецелесообразным, артиллерия же дойдёт до вас не быстрее чем через полчаса. Но у меня на готове есть дивизионная артиллерия. Она может достать до вашего района, только пришлите точные координаты. Мы сможем развернуть орудия в вашу сторону за десять минут... Слишком долго? Прошу прощения, быстрее не выйдет. Хорошо, я уверен что вы справитесь, господин ротмистр. Да прибудут с вами боги! — Генерал фон Кирхе положил трубку. В коридоре появился адъютант.

— 2-й батальон 4-го Кронского полка прибыл, господин генерал!

— Майор Фон Таубе здесь?

— Майор фон Таубе просит войти, господин генерал!

— Пустите.

По полу застучали офицерские сапоги. Фон Кирхе обернулся и недобро взглянул на вошедшего грифона:

— Ваш поступок мог стоить батальону своего командира, господин майор.

— Виноват, господин генерал. Признаю просчёт. Какова моя боевая задача? Какова обстановка у нас и у соседей?

— Не перебивайте меня, это ещё не всё. Я считаю, что вы пошли на преступный, неоправданный риск, и поэтому я отстраняю вас от командования и ставлю вопрос о вашем разжаловании в капитаны.

— Что?! — Едва не вскрикнул грифон. Агриас с тревогой посмотрел на товарища: в моменты вроде этого фон Таубе был способен на какую-то глупость.

— Я старше вас по званию на два ранга. Вы подвергаете сомнению мои приказы? — Спокойно, полностью игнорируя эмоции майора проговорил фон Кирхе. Чейнджлинг не мог не отдать должное его выдержке: она могла дать фору да же многим его соотечественникам.

— Никак нет, господин генерал.

— Хорошо. Я ожидал, что вы будете протестовать дольше.

— Не здесь, не сейчас.

— Приятно видеть, что вы это понимаете. В таком случае — задача вашего батальона такова — необходимо восстановить нарушенное сообщение с герцландскими и хельквилльскими частями на северо-восточных линиях, в случае необходимости — перейти под их командование в качестве резерва. Телефонные провода частично восстановлены, но на линиях связи всё ещё действует враг, так что я заберу у вас два взвода. Остальную часть вашей роты, чей взвод восстановил связь и вышел к моему штабу. Для них ещё есть работа, их я верну ещё не скоро. Батарея у вашей части останется — используйте её с умом, если возникнет необходимость — передайте под начало артиллерии Герцландской 7-й дивизии. Передайте командиру первой роты, которому я передам командование, чтобы берёг артиллерию как зеницу ока и использовал её с умом.

— Ясно. Значит, я остаюсь с вами в штабе?

— Да, остаётесь. Господин советник — фон Кирхе обратился к Агриасу. — Передадите приказ? Я бы отдал батальон вам, если бы знал вас лучше. Вы, насколько мне известно, намного осторожнее и рассудительнее вашего коллеги.

— Так точно, я передам приказ. Разрешите идти?

— Разрешаю.

Агриас по-чейнджлингски отсалютовал и молча покинул помещение. Внизу, на улице, длилось напряжённое ожидание, и майор не намерен был тянуть с ним. Узнав о решении генерала, Панкрац ненадолго впал в непривычную для него задумчивость:

— Паршиво всё это. — Проговорил он, нервно куря папиросу.

— И тем не менее, у нас есть приказ. — Обнадёжил его Агриас.

— Ну, тогда помяни Борей усопших.

Батальон двинулся дальше, на северо-восток. Подразделение пошло дальше, осторожно спускаясь под гору. Вдоль дороги стояли подводы, на гребне высоты залегала комендантская рота: там недавно шёл бой, видимо перекрёсток тоже кто-то пытался атаковать. Суматоха, беспорядок, затор — вот чем можно было описать состояние дивизионных тылов. Однако, всё могло быть намного хуже. Впереди же шёл бой: его не было видно, но было очень отчётливо слышно. Спустившись с холма, батальон быстро двинулся вперёд. Хорошая новость состояла в том, что цель была уже намного ближе. Однако была и плохая — снегопад усиливался.

— Остановитесь! Остановитесь! Там впереди враг! — Откуда-то сбоку донёсся крик с резким хельквилльским акцентом. Панкрац увидел, что в придорожном кювете лежит несколько чёрных фигур. Впереди, на обочине дороги в полузапрокинутом состоянии лежала машина: лобовые стёкла и тент были простреляны. Капитан взмахом лапы приказал идущему вереди дозору рассыпаться и залечь, назад по колонне был передан приказ остановиться и приготовиться к бою.

— Эй вы! Выползайте к нам! Немедленно! — Панкрац громко скомандовал залегшим.

— Не выйдет, ваше высокоблагородие! Там этих сволочей как... Как саранчи!

— Сколько?

— Чёрт его!..

— Говори точно, собачий сын!

— Ну, пулемёт, может ещё несколько ружий...

— То есть не снайпер?

— А?

— Ну, не меткий стрелок?

— Эти черти меткие, но с пулемётом.

— Ясно, ясно, так поползёшь?

— Черта с два, ваше высокоблагородие!

— Ах ты дрянь, тогда откуда стреляют? Мы по ним из пушки ударим!

— Там, впереди. Отсюда не увидеть. Засели на повороте, ждут когда подойдёте поближе. Расстояние от нас шагов сто, от вас — двести-двести двадцать. Там должна была стоять придорожная застава, но её похоже всю вырезали.

— Ясно. Вы чьи?

— 12-й отдельный Батальон усиления, ваше высокоблагородие! Мы обозники. Ехали в тыл порожняком — попали под раздачу.

— То есть впереди ваши?

— Хельквилльцы, да. Герцландцы дальше на восток должны быть. Вы же герцландцы?

Последний вопрос не получил ответа. Панкрац принялся отдавать приказы. Передовой дозор, над которым принял команду поручик, осторожно двинулся вперёд, присматриваясь к каждому сугробу. За снегопадом почти ничего не разглядеть, но и враг навряд-ли бы их увидел. Из тыла подтягивали орудия, с целью применить их против засевшего впереди врага.

Однако, подойдя на сто метров, взвод не попал под огонь, на расстоянии в восемьдесят метров этого так же не случилось. Батальон, на ощупь, вслепую двигаясь за заставой, подтаскивая готовые к работе орудия, готовился к серьёзным неприятностям. Вот впереди замаячили очертания дома, превращённого в блокгауз: у дороги стояла будка и поднятый шлагбаум, окна чернели выбитыми стёклами. Тишина. Огня всё нет. В конце концов, всё дошло до того, что взвод подошёл к зданию вплотную. "Ушли?" — Подумал Агриас, пытаясь различить хоть что-то из того что происходило впереди.

"Тра-та-та-та-та-та-та!" — Короткая очередь протрещала откуда-то справа. Кто-то закричал. Передовая застава залегла и собралась было открыть ответный огонь, но был нюанс — целей не было видно. Панкрац нервно выругался: "Первая рота! Рассыпаться в цепь! Мы идём на помощь авангарду." — Грифоны начали перестраиваться, гремели резкие команды поручиков и сержантов. Ударила пушка: Где-то впереди взметнулось пламя, но пулемёт продолжал бить. Это длилось долго, но в итоге всё не кончилось ничем. Враг просто растворился в темноте, оставив за собой нескольких убитых и раненых герцмейстеров. Делать было нечего — нужно было продолжать путь. Агриас смотрел по сторонам, от гремевших вдали выстрелов и разрывов голова уже начинала болеть. Он не сразу понял, что стрельба звучит не так уж и вдали. Батальон подходил к хутору, превращённому осаждающими в укреплённый пункт. Там уже что-то горело, на фоне пламени метались чёрные крылатые силуэты, из окружавших поселение окопов во все стороны велась ружейно-пулемётная стрельба.

— Проклятье... — Прошипел Панкрац, вглядываясь в происходящее. — Там идёт бой, причём тяжёлый.

— Так чего же мы ждём? — Негромко спросил Агриас, примыкая к биноклю.

— Как бы нас свои же не перестреляли... — капитан покачал головой и что-то коротко ответил денщику. — Ладно. Идём вперёд. Развернёмся двумя эшелонами. Моя рота развернёт три взвода в первой линии, остальные пойдут во втором. Артиллерия пойдёт между ними. Стрелять по моей команде — залпами.

— Как по учебнику...

— Они не дураками писаны. Отправляйтесь в тыл — побудете с капитаном 2-й роты. Времени нет — их там трут в порошок!

Батальон развернулся к бою, бойцы пошли вперёд через глубокий снег. Грянула первая команда — залп. Второй залп. Третий залп. В ответ засвистели ответные пули. Враг частично развернул свои порядки и принял бой, но когда цепи оказались в непосредственной близости — серые призраки отказались драться насмерть и стали отходить. По цепям открыли огонь с флангов, снова начались потери, но батальон продолжал идти вперёд, не отвлекаясь на фланкирующий огонь. Пули начали лететь спереди, но хельквилльцы быстро опомнились: от окопов послышались радостные крики: "Сюда! К нам!" Пахнуло жаром боя, неопределённость постепенно развеивалась: всё становилось чётко, понятно. Эффект внезапности, страх перед неопределённостью сходил на нет.

Оказавшись в кольце союзников, офицеров удивило то, что никто не вышел к ним с докладом.

— Скорее всего местный командующий где-то в укрытии. — предположил Агриас.

— Отыщите его?

— Попробую.

— Берите отделение моих бойцов и пройдите по окопам.

— А вы?

— А я попробую сделать этот бардак чуть менее бардачным.

— Ясно. Я пошёл.

— Идите.

Обстановка на позиции невольно навевала безумие: ругань, мат, крики раненых и умирающих, вонь от горящего дома, свист шальных пуль и разрывы мин ярко характеризовали положение, в котором оказались грифоны на этом пятачке земли. Около полутора сотен солдат, казалось бы, воевали сами собой, без офицеров и руководства, пока со всех сторон их поливали огнём и засыпали снарядами. К чейнджлингу пришла мысль, что так жарко не было даже в Аквелии. Агриас спустился в добротно отрытый окоп и пошёл по нему, ориентируясь на близкий стрёкот пулемёта. Ему навстречу попадались подносчики боеприпасов, на стрелковых ступенях стояли и сидели бойцы, о брустверы щёлкали и рикошетили пули, гремели однозарядные ружья, щёлкали магазинные "Блауштали". На бурые герцландские шинели почти никто не обращал внимание. Скорее не из глупости — больше из усталости.

Через несколько минут чейнджлинг добрался до пулемётного гнезда. Некоторое время назад к очередям стала примешиваться злобная ругань. Как оказалось, она принадлежала пулемётчику.

— Получай, получай гнида! Страшно тебе, страшно?! Получай, ...! Получай! Получай! — Грифон бил и бил из своей машины, несмотря на то что от ствола уже шёл пар. Его второй номер нервно хлопал его по плечу:

— Успокойся, успокойся, чёрт тебя, Ганс! Он зовёт на помощь, ему уже хуже не сделаешь!

— Что тут творится? Солдат!.. — Агриас подался к пулемётчику, тот обернулся и зыркнул на него с такой ненавистью, что майор едва не отшатнулся назад.

— Молчи, мразь! Зарежу!

— Ты это майору говоришь! — Проревел Эрстфедер таким голосом, которого цу Гардис до этого никогда не слышал.

— Он мне не офицер! Морда рогатая!..

Сержант, командовавший герцландским отделением молча вынул пистолет. Пулемётчик, оказавшись на мушке, несколько умерил пыл.

— Там языческий солдат, он застрял в нашей колючке и не может вылезти. В этой чёртовой метели ничего не видно. Орёт, псина, да ещё и кроет нас! Не могу достать! Не вижу!

— Прекрати стрелять, дай прислушаюсь. — Сержант подошёл к пулемётчику и жестом приказал ему сползти на дно окопа. Пулемёт умолк, воцарилось некое подобие тишины. Сержант осторожно приподнялся над бруствером окопа и принялся слушать. Тут-то Агриас и услышал крик, доносившийся со стороны врага. Пони выкрикивал какие-то слова, из которых чейнджлинг не узнал почти ни единого. В конце концов, до ушей сидевших в окопах донеслось чёткое и разборчивое: "Реформисты, идите ....!" Герцландец достал из-за пояса гранату, дёрнул шнур и метко бросил её куда-то за бруствер. Грянул взрыв. Крики прекратились.

— Так им всем и надо... — Прошипел второй номер, вслушиваясь в воцарившееся молчание.

— Кто здесь командует? — Сержант задал вопрос, который должен был задать чейнджлинг.

— Разве не вы? — На лицах пулемётчиков проскочило недоумение. Отряду пришлось продолжить обход несолоно хлебавши. Командир вскоре нашёлся: он сидел в блиндаже и пытался дозвониться до штаба какого-то хельквилльского полка. Узнав о прибытии подкреплений офицер посетовал на то, что некоторое время назад они были бы намного более кстати:

— Враг отбросил нас с первых линий нашей обороны, на этом хуторе находится склад с боеприпасами и горючим, его мы и обороняем. Против нас действует несколько сотен вражеских солдат, при поддержке орудий, много автоматчиков — это вы знаете, так?

— Что с линией фронта? — Поинтересовался Панкрац, бросая взгляд на второпях разостланную карту.

— Она как минимум прогнулась, как максимум — прорвана. В поле справа от нас слышна какая-то стрельба, но мы понятия не имеем кто там и что там происходит.

— Там должны быть герцландцы, верно?

— Ну, вечером наши фланги соприкасались. — Кивнул офицер, на ходу пытавшийся как-то описать происходящее в его собственной зоне ответственности. Это был молодой военный лет тридцати-тридцати пяти, почти что ровесник отстранённого от командования фон Таубе.

— Нам нужно вырваться к ним. Такой приказ. Вам же нужно отогнать неприятеля от дороги и лишить его возможности передвигаться вдоль неё. Мы ошиблись направлением и вышли на ваш батальон, командир нашей дивизии, скорее всего, вообще без понятия о том, что тут творится.

— Но, под моим началом осталось меньше двух сотен штыков. Я не смогу удерживать эту позицию против таких сил!

— Тем не менее, вам придётся. Враг не так опасен и многочисленен, он не смог воспрепятствовать нашему прорыву. Мы поддержим вас огнём нашей батареи — дадим им понять, что вы куда более опасны чем кажетесь. А потом пойдём на восток, к своим. Остальное придётся оставить на волю Провидения и вашу удачу. — Последние слова дались Панкрацу нелегко. В этот момент Агриас увидел в нём неглупого и достаточно рассудительного грифона, и это даже удивило его. Любитель выпить, не самый обязательный, добросовестный и вежливый начальник, вечно находящийся в тени своего друга-майора, Панкрац пользовался возможностью проявить себя.

— Только этим и сыты, герр капитан, только этим и сыты. Кстати, а куда делся командир вашего батальона? Почему им командуете вы?

— Его отстранили от командования за безрассудство. — Не секунды не колебаясь ответил капитан.

— Не удивлюсь, если вами командовал тот самый майор, который резался с нашим кавалером, пару месяцев назад.

— Не могу знать какого майора вы имеете ввиду. Я лишь докладываю вам то, что имею.

— Приятно видеть честного офицера. Идите и исполняйте ваш приказ.

После прибытия подкрепления бой повернулся в сторону грифонов: получив в помощь две сотни штыков и четыре орудия, хельквильцы заставили врага откатиться назад. Пока неприятель перегруппировывался, у батальона появился шанс двинуться на восток — к гремевшим где-то справа выстрелам, которые могли обозначать дравшиеся там части герцландских полков. Просившись с "Серошинельниками" и оставив им пару станковых пулемётов, роты и батарея двинулись поперёк дороги. Их снова встретил огонь из засады, но охранения не дремали и неприятель снова предпочёл отойти. На земле уже попадались трупы врагов — большая часть была в зеленоватого цвета шинелях, но попадались и бойцы в коротких полушубках, в которых кто-то из офицеров опознал морских пехотинцев или сапёров. Среди убитых и умирающих не было тел в длинных плащах — "серые призраки" скорее всего умудрялись забирать свои тела с собой. Это наверняка были те самые пегасы, о которых ходило так много слухов. Эти слухи подтвердились — умелые, бесшумные, невидимые среди снежной бури — эти дерзкие разведчики заставляли всегда быть на чеку.

— Стой! Кто идёт? — Из темноты раздался голос с родным сердцу Панкраца гриффенхеймским акцентом.

— Солдаты императора! Мы от генерала фон Кирхе! — Откликнулся он. Их опознали достаточно быстро. Вскоре взводы уже втягивались на позиции, наскоро вырытые в промёрзшей и занесённой снегом земле. Кронцы наткнулись на цепочку низеньких индивидуальных окопов в которых мёрзло несколько десятков стрелков в бурых шинелях. Капитана встретил поручик с окровавленной повязкой на голове.

— Доложите о ситуации.

— Держим оборону, мёрзнем. Холод сучий, ваше высокоблагородие! Батальон растянулся отсюда и до высоты 900. Там артиллерия и штаб. Где-то на запад от нас хельквильцы, их там бьют...

— Уже не бьют, мы как раз оттуда. Связь у вас есть?

— Связь есть, слава Эир-заступнице! А вот насчёт этих паршиво, значит сейчас нас бить начнут. Мы отсюда дорогу контролируем, бьём по ним из миномётов. Не будет нас — и они дальше пойдут, прорвутся!

— Стало быть, у вас тут настолько опасно?

— Настолько, насколько есть. Вы в полный рост не ходите — убьёт ещё. Капитана нашего щёлкнули, и вам тоже остеречься следует. Он не глупый, он видит...

— Нас прислали к вам как раз для того чтобы усилить такие слабые места. Я прикажу моему батальону занять позиции на пространстве между вами и дорогой. Хельквилльцы скорее всего смогут её перекрыть, но они слабы в числе, так что им доверять не стоит. Артиллерия пусть тоже останется здесь. Я пошлю доверенного вестового в штаб, доложить обо всём. Если нам прикажут перейти на другой участок — нам придётся уйти.

— Ясно... Ну, хорошо господин капитан. Действуете как считаете нужным. Нам от этого хуже не сделается в любом случае.

Батальон принялся исполнять приказ, занимать линию обороны. Пушки вкопали в снег, артиллеристы Краппа получили от миномётчиков точные пристрелочные данные и вскоре уже готовы были работать по неприятелю. После этого заработала связь: сообщение о прибытии Панкраца было передано в батальон, из батальона оно поступило в полк, а из полка ушло наверх — в дивизию. Это всё длилось достаточно долго, невольно вспоминались слова рыцаря Курцвальда о том, что пока телефонисты донесут депешу куда нужно успеет настать полдень. Наконец, из полка спустилось сообщение, в котором требовалось выслать в штаб на высоту 900 доверенного офицера для получения приказа. Трудно вообразить, какой ад предшествовал всем этим событиям.

— Цу Гардис, для вас задача. — Панкрац обратился к майору, в этот момент разглядывавшему цепь стрелковых ячеек, тянувшихся почти на километр.

— Слушаю? — Чейнджлинг обернулся к капитану. Он казался немного рассеянным, но это не имело значения.

— Идите на высоту 900. Получите спецпакет и вернётесь.

— Хорошо. Я всё получу и вернусь, но почему я?

— За одну чёртову Аквелию я уже лишился двоих вестовых. А вас, господин майор, кажется вообще невозможно убить. Расскажете мне о том, что происходит у них там, может быть дадите им какой-нибудь совет. Если встретите сына нашего полковника — передайте ему сердечный привет от всей нашей братии.

— Понял. Разрешите идти?

— С богом, господин советник.

Агриас, Карл и несколько проводников из "местных" двинулись по свежепротоптанной тропинке. То далеко, то близко, слышались звуки боя, чёрную ночь резали трассеры и разрывы, изредка рядом с ними о снег бились залётные пули и осколки. Нутро чейнджлинга подсказывало ему, что что-то тут всё равно не чисто. Враг наступает здесь одной пехотой, даже без поддержки тяжёлой артиллерии, будто бы намеренно не надеясь на прорыв и успех. Да, в тылу резали провода и нападали на обозы — но не делается ли это специально, чтобы убедить грифонов в том, что именно здесь и будет главный удар? Самое узкое место, самое очевидное место, первое говорило за, второе — против. Речноземцы раньше были более понятными, прямолинейными, воюющими только по учебнику и то так-сяк. Теперь же... Теперь же творилось что-то неладное.

Майор не заметил, как начал подниматься в гору. Линии ячеек и окопов остались внизу, тропинка же шла вверх, к гребню холма. Высота 900 напоминала потревоженный муравейник: опоясанная траншеями, утыканная блиндажами, освещаемая ракетами и разрывами мин, она являла собой ещё один орешек, который пони стремились расколоть.

— Опять атакуют, сволочи! — Выругался один из сопровождающих Агриаса — опытный ефрейтор на чьей каске красовалось пулевое отверстие.

— Не атакуют, скорее делают вид. — заметил Агриас, присматриваясь к происходившему впереди. Они уже двигались по спрятанным в снегу ходам сообщения. — Бьют из миномётов, смотрят как вы поведёте себя.

— Верно говорите, вашбродь. Он на такую крепость не полезет, да и не обойдёт, а лбом об неё биться даже рога не помогут.

Штаб располагался на обратном скате Высоты 900. Поблизости от него находилась артиллерийская батарея. Там, несмотря на грохот обстрела, всё выглядело вполне естественно и спокойно. Между блиндажами перебегали связные, судя по всему штаб работал в обычном режиме. При входе в штабной блиндаж сопровождавший Агриаса ефрейтор доложился, козырнул и удалился восвояси, готовясь так же вести офицера назад. Чейнджлинг же вошёл в землянку и обнаружил там нескольких офицеров, склонившихся над картой и что-то обсуждавших. Одного из них он узнал почти сразу — это был Фридрих, сын полковника фон Цапфеля.

— Здравия желаю, герры офицеры! Майор Агриас цу Гардис из 2-го батальона 4-го Кронского полка прибыл с целью получения боевой задачи.

— Полковник Георг фон Раттен, здравия желаю. — Старший из офицеров выпрямился и взглянул на вошедшего.

— Я ожидал увидеть вас здесь. — Усмехнулся младший фон Цапфель, только что пояснявший присутствовавшему здесь майора суть одной из точек на карте.

— Я вас тоже. — кивнул чейнджлинг. — Капитан Панкрац передаёт вам привет.

— Ваши указания уже запечатаны и готовы. Вот они. — Фридрих протянул чейнджлингу пакет. Тот принял его и быстро убрал в планшетку.

— Кирхе прислал батальон очень кстати. У нас нет каких-то опасных брешей, но разрыв у просёлка близ хутора Зелен следовало бы заткнуть силами повнушительнее. Как мы поняли, вам известно положение хельквилльцев — они ещё держат оборону?

— Да, они пока держатся, но им требуется поддержка. Можно было бы накрыть неприятеля в том районе огнём артиллерии. Наступавшие на них части наверняка отходят для перегруппировки к оставленным орденцами позициям.

— Если позволят обстоятельства — мы так и поступим. — полковник вполголоса что-то сказал майору, убрал за пазуху какие-то документы и вышел из-за стола, сопровождаемый своим денщиком и адъютантами. — Фон Цапфель, останься здесь и продолжай следить за обстановкой. Батальон фон Кирхе теперь в твоей ответственности. Мне нужно проведать другие наши позиции, там не менее опасно, чем здесь.

— Ни пуха ни пера, господин полковник, не нарвитесь на засаду!

— Цапфель, идите к чёрту! — В шутку выругался и офицер и покинул помещение. Агриас почувствовал, что здесь он уже не то чтобы и нужен.

— Как обстановка у вас? — Наконец решил спросить он у Фридриха.

— Не очень хорошо. — посетовал он. — Пришлось оставить часть позиций и согнуть фронт в бараний рог. Но пока что это неприятель не предпринял ничего действительно серьёзного. Моё личное предположение состоит в том — что самое весёлое они берегут на светлое время суток, до рассвета впрочем ещё много времени, так что мы можем чувствовать себя вполне неплохо. Вас, я так понял, прислали именно потому что вам нужна была такая информация. Так вот — я её вам и даю. Пусть Панкрац спокойно выполняет приказ — это единственное что сейчас действительно нужно. Кстати, что с фон Таубе?

— Он жив и здоров, но его отстранили от командования. Попал в засаду по собственной вине, чуть не погиб.

— Генерал фон Кирхе бережёт своих офицеров. Приятно слышать об этом.

— Я немного волнуюсь за фон Таубе, признаться честно.

— Этот господин — последнее, о чём следует волноваться. Вы, господин советник, очень мягки душой... Ладно, идите. Увидимся, думаю, достаточно скоро.

Агриас отсалютовал и двинулся к выходу. На последок он обернулся и взглянул на Фридриха фон Цапфеля, продолжавшего спокойно выполнять свою работу. Чейнджлингу нравилась эта способность, когда-то она являлась для него чем-то само собой разумеющимся, присущим всем или почти всем офицерам его армии. Он вспомнил битву за Эстског, вспомнил спокойный голос майора Альшписа, направлявшего его действия, не дававшего оступиться, заставлявшего думать, работать, играть свою роль. В этом и заключалось то, что принято называть "военным искусством". Тревога слабела, уступая место решимости действовать.

"Ложись! Ложись!" — Где-то поблизости разорвалась очередная мина. Они находились под обстрелом уже длительное время, по крайней мере, так казалось им самим. Роты автоматчиков высыпали из кюветов, оврагов и оставленных зенитчиками развалин деревни и принялись осыпать лагерь очередями. Они охватывали базу по флангам, норовя подобраться поближе. Пажи и рыцари пытались отстреливаться, но толку было мало: автомат против ружья, одна пуля против десятка. Их было много, по крайней мере — так казалось на первый взгляд. Под прикрытием их огня ко рву лагеря медленно, но верно катились танки. Рыцари не боялись их грохота и лязга гусениц, они боялись того, что им нечем поразить эти машины. Пришлось быстро сооружать связки гранат, но даже в этом было немного толку, ведь подобраться к танку на расстояние броска — та ещё задача. И тем не менее, нашлись те кто был готов эту задачу выполнить.

Это был не первый раз в его жизни, когда Фельсен вынужден был сидеть в засаде. Правда, был один нюанс — на этот раз они сидели в своём собственном лагере, и противник скорее всего был более чем осведомлён о том, что ему следует ждать нападения. Укрытием кавалеру, а так же остальным бойцам десятка Крахенбрюка служили щели и окопы, вырытые близ землянок. Двадцать рыцарей и пажей рассеялись по укромным местам вдоль одной из проходных лагеря, напротив оставленного стрелками участка вала. Сейчас сапёры подорвут или засыплют ров, и танки начнут карабкаться на вал. Хороший момент для атаки — но тех кто попытается скорее всего изрешетят пулями. Мысль об этом заставила рыцаря с горечью припомнить избитый до непригодного состояния нагрудник: его не брали даже винтовочные пули, теперь же его может подстрелить любая тварь, чья душонка не стоит и подмётки его сапога. Когда-нибудь он его починит, если удастся пережить всё это...

Земля вздрогнула, вверх взметнулись горы снега и земли. Эскарп взорван. По периметру лагеря, в других местах уже трещат очереди, идёт бой: они почти окружены, загнаны в угол, какая ирония — уйти от погони своих только для того чтобы попасть в западню язычников. Хотя, навряд-ли гибель от лап прихвостней Сильберкралле показалась бы Хайнриху более почётной, чем от языческой пули.

Грохот нарастает, в нём угадывается лязг гусениц. Вот над гребнем вала показывается перед танка, а в следующий миг машина грузно опускается на обратный скат. Она напомнила рыцарю длинную сороконожку: с невысокой вытянутой назад башней, короткой пушкой и выдающимся вперёд треугольным носом, танки выглядели необычно, но вместе с тем довольно внушительно. Крахенбрюк отдал приказ: ждать и затаиться. Вот показываются вторая, третья машина, за ними уже начинают маячить фигурки пехотинцев. Повезло: пехота отстала, видимо карабканье на вал стало для автоматчиков несколько более сложной задачей. Следующий момент должен был стать моментом истины.

Спрятанная среди землянок зенитная автопушка ударила головной машине прямо в лоб. Бронебойные болванки прошили слабый бронелист и превратили всё внутри в кровавую кашу. Башенный люк откинулся, оттуда показался командир: он бы выбрался, если бы его ноги не превратились в крошево из мяса и костей. Второй танк остановился, довернул башню: грохнуло, пушку разнесло в клочки. Машины двинулись дальше, скатывавшаяся с вала пехота теперь уже прикрывала их со всех сторон. Танки же принялись бить из пушек и пулемётов во все стороны. Страшно было представить, что бы они учудили, окажись перед ними не блиндажи, а обычные матерчатые палатки. Их нужно было уничтожить. Сейчас. Как можно быстрее. Любой ценой.

Из одного из укрытий вырвалась группа рыцарей и пажей, между ними и танками было меньше пятнадцати метров, но заметившие их автоматчики успели повалить двоих перед тем как в шедший справа танк полетела пара связок с гранатами. Промах: машина проехала вперёд и гранаты разорвались на земле. Крахенбрюк выругался, после чего выхватил меч и громко, едва не сорвавшись на визг, скомандовал атаку. Противник не сразу понял, что происходит, но стоило рыцарям показаться — как их встретил автоматный огонь. Фельсен бежал так быстро, как никогда в своей жизни не бегал. За ним со связкой гранат поспевал Сепп. Кто-то падал на землю, кто-то уже заливался кровью, ор, крик, лязг, пальба, рикошеты пуль. Боевого клича не было — рыцари атаковали в глухом, сосредоточенном молчании. Первого своего бакарца Фельсен рубанул походя, даже не глядя на него, так же он разделался и со вторым. Стрельба медленно, но верно смолкала, сменяясь звуками рукопашной: несомненно, многие погибли, но теперь у них есть преимущество — они добрались на расстояние удара. Один из танков сдал назад и на кого-то наехал, другая машина предпринимала попытку развернуться и ударить по атакующим из пулемётов. Врагов было слишком много, а десяток уже понёс тяжёлые потери. Перерубая горло уже четвёртому неприятелю Хайнрих услышал приказ отступать. Потерпев неудачу рыцари принялись разбегаться во все стороны, преследуемые снопами трассирующих пуль.

— Сепп! Сепп! Ты тут?

— Да!

— Ты не ранен?

— Нет, не ранен! — Сбоку от себя рыцарь услышал винтовочный выстрел. Кавалер убрал меч в ножны, выхватил пистолет и сделал несколько выстрелов в сторону противника. Их преследовали, а может нет. Какая к чёрту разница?

Пятеро воинов укрылись в одном из окопов, подавленные сильным автоматным огнём. Каким-то чудом, никто из группы Крахенбрюка не погиб и даже не получил ранений. Сам десятник выглядел ужасно: его чёрный нагрудник поймал с дюжину выстрелов, намотанный на плечо плащ напоминал дырявую мочалку. Воин выдернул из-за кушака старинный колесцовый пистоль, не глядя выстрелил в сторону противника и, судя по всему, попал. Отстреливались и остальные: преследовавшая их группа речноземцев, натолкнувшись на точный ответный огонь, потеряла к ним интерес. Нужно было отходить к точке сбора, перегруппироваться и придумывать что-то новое. В лагере гремели танковые пушки, стрекотали танковые пулемёты, обстановка походила на безнадёжную. Под прикрытием снегопада и импровизированной дымовой завесы, рыцари пробирались между блиндажами и укрытиями. Вскоре они соединились с остатками десятка Крахенбрюка, к ним присоединились уцелевшие зенитчики и лангешвертские рыцари, оставшиеся в лагере, в то время как остальная их рота выдвинулась на восток, прикрывать тылы. Потери оказались внушительны: больше трети из десятка Крахенбрюка погибло в схватке с атакующими. Оплакивать их просто некогда — нужно действовать.

Новую засаду организовали примерно так же, благо удачных мест было множество. Танки, под прикрытием групп пехоты разъехались по разным направлением и теперь крушили всё, что попадалось у них на пути. Это давало шанс уничтожить их по частям. Наконец, одна из машин остановилась около места очередной засады. Снова команда. Снова рывок навстречу опасности. Сепп бросает связку гранат на заднюю часть танка. Он попадает: заряд тлеет считанные секунды, а потом гремит взрыв. Рыцарь рефлекторно пригибается и растягивается на земле. В ушах звон, боль, в глазах всё плавает. Кто-то бросился к нему, в темноте и мути Хайнрих разглядел петлицы и шевроны с изображением штурвала и морской волны, поэтому не раздумывая врезал подошедшему латной перчаткой. Символами рыцарей был белый крест и скрещённые мечи, в крайнем случае — красная роза, всё, что не относилось к такой символике могло обозначать только врага.

— Вы не ранены? — Рядом показался Сепп. Теперь настала его очередь задавать вопросы. Немного поразмыслив на эту тему Фельсен понял, что постепенно приходит в себя. Он осмотрелся: рядом с ним стоял паж, у ног которого лежало двое заколотых штыком автоматчиков. Танк напоминал громадную металлическую печку, из его башни вырывались столбы пламени и чёрного-пречёрного дыма.

— Слава Арктурию! Остался ещё один. — вдруг рыцарь услышал голос... Эирбурга. Вскоре показался и он сам: статный, крепкий, и главное... живой. — Фельсен, это твой паж закинул на него гранату? Удачно! Очень хорошо!

Хайнрих увидел своего убитого десятника, спокойно и бодро шагающего по направлению к нему. Он, как и многие другие из давно погибшего десятка, уже не раз приходил к нему во снах, но увидеть такое наяву... "С нами божья сила! Свят! Свят! Свят!" — Нервно, и даже с некоторой опаской пробормотал кавалер под нос.

— Брат, ты чего шарахаешься? Меня что, осколком полоснуло? Да вроде как нет... — Голос Эирбурга сменился более низким и хриплым голосом Крахенбрюка. Рыцарь моргнул — и наваждение рассеялось. Он с привычной уже спокойной безучастностью пожал плечами и сослался на какую-то мелочь. Бои в лагере продолжались, у них появился шанс отбиться и отбросить неприятелей назад.

Последний из трёх танков даже не пришлось уничтожать. Машина наехала на один из блиндажей, но не рассчитала собственного веса и так и осталась там в полностью обездвиженном состоянии. Экипаж успел вовремя смыться, но пехотинцы-автоматчики в укороченных шинелях достаточно долго не подпускали рыцарей к оставленной машине. Хайнрих пополнил свой счёт двумя новыми жертвами, не отставали и остальные. Лишившись танков и излишне растянув свои силы, попадая в засады и неся потери от внезапных штыковых атак, неприятели вскоре действительно принялись отступать. Это можно было бы назвать победой, если бы не цена, которую пришлось за неё заплатить. И тем не менее, где-то через три четверти часа бой превратился в охоту за заблудившимися и отставшими. Захватить штаб, командира батальона или высокопоставленных офицеров не удалось, немногочисленные пленные не смогли предоставить ничего важного и вскоре были казнены. Урлах ап Сирод, командовавший обороной из своего блиндажа, но позже возглавивший орденскую контратаку, убедился в том, что неприятель отброшен и собрал уцелевших в центре лагеря. Зрелище было печальным: от пятиста остававшихся в лагере рыцарей уцелело около трёх сотен, некоторые десятки полегли целиком, было много небоеспособных раненых. Особенно досталось двум сотням лангешвертцев, отправившихся на восточные подступы. Там они попытались организовать засаду, но в итоге сами оказались в западне и вынуждены были принять бой с многочисленным отрядом пегасов. Они убили около двух десятков рыцарей издалека, а потом навязали им ближний бой, пытаясь прорваться к лагерю и поддержать атаку бакарцев. Из кровавой рубки неприятель вышел с большими потерями, но и от некогда полнокровного и достаточно многочисленного баннера остались лишь остатки. Погиб и ротмистр, предлагавший Урлаху ударить на танки и пехоту в палаши.

После боя время потянулось как-то странно и тоскливо. По местности перед лагерем отработала артиллерия дивизии фон Кирхе, вскоре на высотку потянулись подкрепления из пехоты, противотанкистов, приехало даже целое танковое отделение. Они не успели, причём казалось, что не успели они намеренно. Пришедшую "помощь" провожали иронически-злобные взгляды кавалеров.

— Эй! Эй ты, фотограф! — Рюдигер фон Курцвальд окликнул затесавшегося среди прибывших военных военкора. Он мало напоминал типичного крючкотвора-журналиста, скорее какого-нибудь младшего офицера, просто с фотокамерой. — Иди к нам в блиндаж, у нас важное событие!

Корреспондент, пожав плечами, повиновался. В одном из уцелевших блиндажей собралось около десятка рыцарей и пажей: все сидели вдоль стен, многие из них от усталости уже спали, остальные тоже чувствовали себя не лучшим образом. У дальней стены блиндажа стояло два стула, на одном из них полулежало что-то, закутанное в чёрный плащ. Рюдигер присел на второй стул.

— Это — мой приятель. — Сказал он с нескрываемым энтузиазмом, после чего сдёрнул плащ. На стуле сидел труп пони в укороченной сине-зелёной шинели. Его голова была раскроена палашным ударом и представляла собой жуткое месиво. Военкор было отшатнулся, но возникший в дверях высокий кавалер с тремя шрамами на лице загородил ему проход. Курцвальд же продолжал свою речь.

— Он здесь почётный гость. У него сегодня день рождения. В честь него мы закатили солидную пирушку!

В блиндаже раздался хриплый смех нескольких глоток, ухмыльнулся и громила, стоявший в дверях.

— С днём рождения, свинособака! — Кто-то из кавалеров иронически взглянул на мертвеца и изобразил что-то вроде официального поклона.

— Я никогда не забуду эту ночь. Ночь, когда я пришёл под город Йезерград и зарубил там миллион речноземцев! Я на самом деле люблю этих маленьких языческих отродий. Как солдаты — они такие же серьёзные бойцы как вартайские лесные бандиты. Мы живём в прекрасное время, братья! Весёлые чёрные гиганты летят над землёй с оружием в лапах! И твари, которых мы рубили сегодня — это лучшие пони из тех кого я знаю. Когда мы вернёмся обратно — нам будет очень не хватать тех, по кому можно пострелять!

— Браво, Рюдигер! — Гаркнул кто-то, и все в помещении снова залились хохотом. Фотографу пришлось сделать пару снимков, после чего его отпустили восвояси.

Бой длился довольно долго: начавшись после полуночи, он продолжался почти два часа. Медленно, но верно подступало утро, и несмотря на весь творящийся кавардак фронт, судя по всему, не был прорван. Связь восстанавливалась, возвращались не успевшие добраться до лагеря патрули. Наконец, пришло очередное указание: роту Пиркштайна собрали, в очередной раз пересчитали.

— Наша новая задача: выдвинуться к командному пункту полка фон Раттена, расположенному на высоте девятьсот. Там происходит нечто требующее очень срочного вмешательства. Резервы, танки, пехота — просто не успеют туда. У нас нет времени — выдвигаемся сразу по моей команде.

Сотня угрюмо построилась и приготовилась подняться в небо, но вдруг к Пиркштайну явился вестовой и приказ отменили. Видимо, было решено, что на кавалеров сегодняшней ночью уже хватило проблем.

Агриас быстро шёл по уже известному ему маршруту. Его сопровождал капитан Панкрац. Некоторое время назад 2-му батальону пришлось выдержать серьёзный бой, линии связи снова оказались кем-то перерезаны, и пока их не восстановили — командиры приняли решение лично отчитаться перед командованием на высоте 900.

На обратном скате холма, в уже знакомом Агриасу блиндажном городке, стояло глухое молчание. Первым, что чейнджлинг заметил сразу было то, что стоявшие неподалёку орудия были явно взорваны или по крайней мере тяжело повреждены. Повсюду сновали медики и санитары, у дороги стояла машина с красным крестом.

— Что случилось здесь? — Агриас подошёл к взъерошенному и сосредоточенному часовому, которого запомнил ещё во время своего прошлого визита несколько часов назад.

— Атака, ваше превосходительство! Ударили с неба, летуны чёртовы! Насилу отбились...

— Вот дрянь! — Выругался Панкрац. Они с чейнджлингом переглянулись, надеясь понять собственные мысли.

— Вы не видели начштаба полка? С ним всё хорошо?

— Не могу знать, честное слово не могу знать!

Офицеры прошли мимо бойца и устремились дальше. Фридрих нашёлся довольно быстро: его обступили штабные офицеры, на них не было кепи: они держали головные уборы в лапах.

— Как он?! — Панкрац подошёл к одному из штабных вплотную и едва не схватил его за воротник шинели. — Что с вашим начальником? Он выживет?

— К сожалению — нет. — Проговорил тот и потупил взгляд в землю. Сын полковника фон Цапфеля лежал навзничь на медицинских носилках. Его глаза уже были закрыты, а лицо и шея обезображивали чудовищные раны от какого-то клинкового оружия. От одного взгляда на погибшего у Агриаса подкосились ноги: в тылу, в безопасности, в окружении подчинённых, готовых в любой момент прийти на помощь — почему именно он?! Почему именно сейчас, когда конец этой чёртовой ночи был уже близок, когда враг уже почти остановил свой натиск?! Не имея никакой серьёзной причины, чейнджлинг почувствовал себя мерзейшим из трусов. Он плохо знал Фридриха и редко видел его, но Фридрих был сыном офицера, которого он уважал. Здесь, на этом окровавленном снегу, ещё ничего не подозревающий полковник лишился того, что ценил может быть, больше всего на свете — единственного сына. Агриас никогда не поймёт, какого это. У него было много братьев, он никогда не был единственным и самым любимым, но сейчас... Сейчас ему очень захотелось хотя бы сделать вид, что ему не всё равно.

— Как погиб начальник штаба? — Нарочито сухим и безэмоциональным тоном спросил майор. Ему рассказали, как их атаковала мощная группа диверсантов, как вся комендантская рота полегла в бою с врагом. Фридрих мог остаться в живых, у него была возможность спрятаться за спинами подчинённых, а пегасы хотели не убить его, а взять в плен. И тем не менее, когда они подошли к штабному блиндажу — он встретил их пистолетным огнём, а потом принялся отбиваться шпагой. Его пытались схватить, но он не давался, и тогда им пришлось убить его. Быстрый и лёгкий рейд за пленными и документами обернулся для них кровавым побоищем: герцмейстеры стояли насмерть, и врагу так пустили кровь, что он даже не смог забрать с собой все свои трупы.

К утру бои стихли: пробитая во многих местах, прогнувшаяся и окровавленная линия грифонского фронта всё же не поддалась. Речноземцы отошли на северо-восток, после чего война на этом участке большей частью стала воздушной. Бои ещё грохотали на других участках линии, ходили слухи о ещё больших силах, о танках, о мощных артиллерийских обстрелах, но этого всё же не выпало на долю корпуса Эстеркорна, что не помешало ему сполна умыться кровью.

Глава XII. Осада. Часть третья: Грифонская ярость.

"Город пал, а я ещё нет."

Слова последнего йезерградского князя во время первого разорения Йезерграда в 752-м году. Оставшись без какой-либо возможности отбить приступ ворвавшихся в город имперцев, князь присоединился к защитникам и погиб на улицах города.

— Наше положение на данный момент... Оставляет желать лучшего, но могло бы обойтись нам куда тяжелее. И поэтому я считаю план нашего начальства оправданным, лучше продумать операцию в подобных условиях было бы очень, очень сложно... — полковник фон Цапфель стоял над картой местности, за недавнее время претерпевшей некоторые изменения. Позиции имперцев несколько сместились к югу, а к черте города тянулись стрелы, указывающие направления будущих действий. — Если не взять Йезерград сейчас — то новая возможность может нам больше не представиться.

— Видимо, неприятель уже наслышан о таких намерениях. — Заметил Айзенкопф, когда где-то над ними раздался гулкий грохот разрыва, а с кирпичного подвального потолка посыпалась пыль и штукатурка. Громыхать начало ещё ночью, орудийный бой со стороны осаждённого города с короткими перерывами длился уже почти три четверти суток.

— Крапп отстреляется через час-полтора. Этот огонь по воробьям его не то чтобы беспокоит. У них хорошая разведка, но плохая техника. Но в остальном вы правы — если верить данным авиаразведки, то враг прикрывает такими действиями собственное отступление... — Фон Оствальд деловито посмотрел на часы, потом на карту: взгляд опытного майора пробежал по исходным позициям 1-го батальона, стоявшего на правом фланге.

— Фоторазведка... — с невесёлой иронией повторил фон Цапфель. — Теперь наш неприятель не так уж и беспокоится о ней. В прочем — не сейчас об этом. Задача нашего полка заключается в том, чтобы прорваться через эшелонированную оборону речноземцев, войти в черту города и занять пункты, о которых мы уже говорили ранее. Времени на планирование у нас осталось не так уж много, так что поймите уже сейчас — действовать скорее всего придётся отдельно друг от друга. Нам попался хорошо укреплённый участок, в городских кварталах так же оборудованы огневые точки и баррикады защитников. Однако, у неприятеля нет ни резервных позиций, ни подкреплений, так что разбив сопротивление на окраине города нам смогут противостоять разве что полиция, пожарные и гражданские, а это вовсе не в их интересах. Я надеюсь на вашу храбрость и решительность. Мы прошли сотни вёрст по чужой земле и победа находится прямо перед нами. Было сделано и сказано достаточно, теперь главное для нас — не осрамить чести нашего знамени и не замараться позорной неудачей. Идите в батальоны, господа офицеры. Растолкуйте бойцам обо всём, что услышали здесь. Они знают свою работу, они ценят свою честь и они пойдут за вами в любом случае. Следующее совещание назначено на полночь.

Офицеры молча покивали и взяли под козырёк. Полковник был прав — они уже достаточно долго обсуждали задачу, полученную ими недавно, и сейчас всё уже было решено. Был там и Агриас, но участвовал в этом всём он не очень охотно: его давила тоска и желание поскорее уехать в отпуск. После недавнего боя он твёрдо решил, что достаточно насмотрелся на происходящее здесь, и завершение кампании было достойным поводом для того чтобы отбыть на заслуженный отпуск. Трусость? Малодушие? Возможно, но держаться молодцом после всей внезапной жестокости того удара было довольно сложно. Не только Агриас, но и все остальные офицеры имели достаточно помятый вид, а последствия ночного сражения ощущались в полку до сих пор. А ведь в ту ночь и в последующий за ней день они имели все шансы оказаться в окружении, ведь тот удар, что они с таким трудом отбили, был лишь отвлекающим. Речноземцы обманули их ловко и умело, и только ценой тяжёлых потерь удалось избежать самого худшего. Чейнджлинг не знал подробностей того, что в тот момент происходило к западу от них и какие жертвы принесло их командование чтобы не дать вражеским частям соединиться. В ежедневных отчётах и рапортах писалось что-то о умелых действиях танкистов и катеринских рыцарей, о том что герцмейстеры опять встали насмерть и удержали на себе чуть ли не целую вражескую бригаду. Всё это явно составлялось в нетрезвом состоянии, сразу после боя — поэтому и эти документы более напоминали статейки в пропагандистских журналах. Подумать только — его коллегам из армейских и корпусных штабов чуть ли не в первый раз за долгое время удалось побывать в бою, ведь едва ли был штаб или командный пункт, который не был в ту ночь не был под атакой или под обстрелом. Враг рвался на них невзирая на укрепления и пулемёты комендантских рот. На ум сразу пришла гибель Фридриха — нимбусийцы предприняли дерзкую, почти самоубийственную вылазку, убили важного офицера и ещё много кого — и только ради того чтобы отвлечь их внимание от реального прорыва?.. В любом случае, тогда они не взяли верх, а о погибшие уже получили свои почести. На голове старого полковника прибавилось седых перьев. Гибель сына явно отпечаталась на Цапфеле, но он не позволил себе эмоций, удержал всё в себе, и выдержал, но явно без последствий. "На Речной войне мой предок тоже лишился почти всех своих детей. Таков удел воина, присягнувшего императору. Мой сын поступил так, как должен был поступить офицер имперской армии. Он не струсил, не сдался, и сделал всё, что мог. Я горжусь им." — Вот и всё, что Цапфель-старший сказал по этому поводу.

Военные откозыряли и разошлись по своим батальонам. Агриас хотел было остаться в штабе и поспать, но потом решил присоединиться к фон Таубе и посетить расположение второго батальона. Два офицера двинулись по глубокому ходу сообщения, петлявшему у стен разрушенных домов. Местами он был накрыт настилами, так что периодически рвавшиеся поблизости снаряды не представляли особых неудобств.

— Они тут неплохо освоились! — заметил фон Таубе, перекрикивая грохот. — Канализация, подвалы домов, окопы — всё соединено в такую сеть, что без карты не разберёшься. Не только вам, чейнджлингам, выдумывать что-то хитрое на этой войне.

— Согласен. Без таких позиций нам было бы намного сложнее под вражеским обстрелом.

— Кстати, где ваш денщик? Вы проиграли его в карты?

— Нет, он спит и я не намерен его будить.

— Ладно, знаем мы вашу манеру. Меня волнует вот что, — тон Адриана стал более серьёзным, — Мне кажется, что нам в этом бою солидно пустят кровь. "Брось своих солдат туда, откуда у них нет выхода — и они предпочтут гибель бегству", Верно я говорю?

— Этот кирин навряд-ли понимал, о чём пишет.

— Как будто мы сейчас понимаем больше! После недавних событий мне кажется, что нет твари более слепой и глухой, чем грифоны. Это же надо было так влететь... — Обоим военным снова пришла на ум та ночь, когда Адриана чуть не разжаловали в капитаны. Этого в итоге не случилось, да и фон Таубе не стал держать за это обиду.

— Кирины не выиграли ни одной войны, но всегда держались как властители мира. — хмыкнул Агриас. — Оставьте эти размышления, они заставляют нервничать. Это не нужно.

— Ха! Я не беспокоюсь по этому поводу. В этом мире не так уж много вещей, которые могут меня побеспокоить, и уж точно они не связаны с моей профессией, господин Агриас.

2-й батальон сидел в укрытиях уже почти целые сутки. Тем не менее, это им не сильно мешало, ведь в оставленных речноземцами укрытиях можно было сидеть безвылазно и под более серьёзными обстрелами. Наступала темнота, и пальба сходила на нет. После наступления ночи планировалось провести построение, а пока предстояло совещание с командирами рот. Солдаты не сильно беспокоились по поводу обстрелов, и несмотря на то, что за три недели они потеряли многих, это не заставляло их унывать. Первую роту Панкраца решено было усилить пулемётами и гранатами и пустить вперёд в качестве разведчиков и штурмовиков. Они должны были проникнуть в бреши между узлами вражеской обороны и окружить неприятеля, тогда как две остальные роты предполагалось направить в лобовую атаку. У солдат и младших командиров уже был опыт городских боёв, опыт штурма укреплений. Постепенно, этому опыту находилось всё более серьёзное применение. На совете Агриас дал капитанам в качестве примера штурм Эстскога, в котором ему доводилось принимать участие. Так же он привёл несколько цитат из чейнджлингских наставлений о формировании и применении штурмовых ударных групп. Его выслушали, его слова приняли к сведению. Потратив ещё какое-то время на общение с личным составом батальона, чейнджлинг спокойно удалился в штаб.

С утра до темноты грохотала артиллерия. Час за часом, белёсое солнце поднималось в зенит и спускалось в красноватое зарево, а на севере то и дело вставали клубы поднятого в неба грунта и каменной крошки. Пушки бьют, пушек много: несколько дивизионов старой, износившейся артиллерии истрачивают неприкосновенные запасы, чтобы хотя бы на день отбить у неприятеля желание рвануть в город по северному шоссе, а так же с пары-тройки других направлений, где ему мало что могли противопоставить. Пригород, за который три недели шла жестокая и неблагодарная схватка, покинут. Теперь они стоят там, где раньше находился тыл — на месте вырубленных вишнёвых садов. Вся линия фронта, опоясывавшая город, будто бы съёживалась, один за другим оставляя важные пункты, где можно было сидеть ещё дни и недели. Можно было бы. Но так не сложилось.

— Рьекоградцы уходят. — Ненад глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым через ноздри. Его глаза были закрыты — солдат отчаянно пытался совмещать служебную необходимость бодрствования с естественной необходимостью сна. На позиции редко удавалось вздремнуть, а если и удавалось — то толку от такого сна было мало.

— Им крепко врезали. Поддержали бы их нашими... — Сивко сидел в окопе, закрыв глаза полями стальной каски.

— Там не поймёшь, как бы было. — посетовал другой солдат, один из бывших новичков-студентов, поступивших в роту некоторое время назад. — Ночь, пурга, не видно ничего. Может быть и нашим бы врезали.

— Погнали их, суки железные, и ведь гнали почти до окраин... То же мне, воины. Союзнички, мать их растак! Уходят... И наших уводят... А нам тут, понимаешь, помирай...

— Помирай-помирай, вот ты и помирай, понял! — в разговор вмешался энергичный Зоран. — Ты здесь не ради своей дупы воюешь, за тобой город, за тобой народ! Ты об этом, товарищ, не забывай...

— Ну и что мне народ? И их убьют, и меня убьют. Я вообще не местный, сдалась мне ваша столица...

— Ну ты даёшь. — явно пряча за этими словами ругательство произнёс Зоран. — Вот Сивко тоже не местный, но он моё мнение разделяет и признаёт. Эй, Сивко! Сивко... — Пони коснулся сидячего копытом: тот уже храпел и не горел желанием просыпаться.

— Хорошо спит, все его в Светиграде, а все мои в Приштинее, ..., лежат.

Разговор мог бы продолжиться в том же духе, если бы на огневую позицию не вышел командир взвода. Ну, или того, что от этого взвода осталось. Отряд занимал укреплённую позицию, с которой можно было простреливать почти всю окрестность. Слева и справа от них тянулись линии окопов, но оборонять их было почти некому. До позиций другой роты их батальона было серьёзное расстояние, благо местность между их позициями простреливалась. У них есть пулемёты, вдоволь патронов и гранат. В случае чего они встанут у наступающих как кость в горле, не дадут им просочиться и будут драться до тех пор, пока не поступит приказ отступать на окраины города. Это вполне может произойти, более того — это произойдёт неизбежно. А вот выживут ли они — это уже другой вопрос. А пока офицер, носивший звание подпоручика, не нёс никаких новых указаний и не был расположен на разговор. Он спокойно сел на стрелковый приступок и принялся деловито закуривать. С такими глубокими окопами можно было не бояться того, что искры увидят в ночной темноте. Воцарилась тишина. Мёртвая, холодная, глухая тишина январской ночи. Зоран, исчерпав спор с сослуживцем, уснул. На его лице растянулась улыбка — пони представил, что сейчас не январь, а май, что нет ни голода, ни холода, а война — это страшное прошлое, о котором не говорят в слух. Цветёт ещё не срубленная вишня, всё вокруг покрыто розовыми лепестками, а пронизанный цветочным запахом воздух разрывает гневный крик ночного сторожа:

"Все по местам! Они идут!"

Сон сдёрнуло как занавеску. В уши ворвался глушащий стрёкот пулемётов и непрерывное щёлканье винтовок. Озноб, холод, кругом снег и пропахшие потом серо-зелёные шинели. Мир ограничен чёрным козырьком аквелийской каски, в копытах зажато ружьё, а ведь в них только что было нечто совсем другое... Вставая на ноги и бросаясь к своему месту, Зоран понял, что увидел этот сон очень, очень невовремя. Неприятель рванул в обход, с трёх сторон их позицию обстреливали из чего-то автоматического. Рядом с собой Зоран увидел Сивко — тот методично бил из своей винтовки, периодически укрываясь за окопным бруствером. В темноте мелькали мелкие точёные фигурки, луна высвечивала рогатые каски и клинки штыков. Они были справа, слева, спереди, они вели огонь, подавляли их. Кто-то упал, послышались крики, откуда-то послышалось характерное, до боли знакомое шипение имперской гранаты. Кто-то из защитников вовремя выхватил свою и выдернув чеку забросил её куда-то в ночь. Минута тянулась за минутой, их пулемёты уже начинали раскаляться и на них лопатами сыпали снег. Они несли потери. Их охватывали со всех сторон. Связь, судя по всему, пропала, а спереди, со стороны брошенных предместий. Луна осветила наступающие цепи неприятельской пехоты: отсюда они казались призраками, полуневидимой болотной тварью, но это было неправда. Они были вполне материальны. И они шли убивать.

Вражеская граната с шипением закатилась в одну из траншей и рванула там раньше чем её отбросили. Скоро там послышалась резкая грифонская речь. Они уже здесь. Они штурмуют окопы. Зоран дострелял вторую обойму и начал заряжать третью, когда к ним на позицию ворвалось несколько чёрных теней. Они хлопали крыльями и громко орали, в их лапах блестело оружие. Он не успел понять, как оказался в бою и врубил одному из них прикладом куда-то в район шеи или головы. Оно выронило ружьё, закричало от боли — теперь враг стал таким же, как и он сам. Может быть Сивко и прав — между ними и грифонами не такая уж великая разница...

"Назад! Назад! Уходим по ходам сообщения!" — Сквозь бой прорывается голос подпоручика. Всё кончено. Кто-то в ставке наверняка рассчитывал, что они будут держаться здесь сутками, но их едва хватило на пару четвертей часа. Нужно уходить. Уходить назад. К городу. Сердце жеребца застыло и ушло в ноги. Грохотала артиллерия, но артиллерия была не их. До рассвета оставалось совсем немного, скоро должно было наступить утро, неужели всё это кончится вот так!?

— Хайнц! Хайнц, ты цел!?

— Да, да, я цел! Меня ударили прикладом. Дыхалки нет...

— Вперёд! Вперёд! За ними! Прижучим их на месте, не дадим уйти!

Грохот перестрелки, чёрные контуры ходов сообщения, над головой свистят пули. Их отряд идёт вперёд, времени на заминку нет — нужно двигаться дальше, дальше, дальше и дальше, пока они не достигнут города. Где-то рокочут пушки, гремит стрельба. Армия наступает. Они идут впереди.

Хайнц поправил каску, продышался, утёр клюв и скоро побежал дальше. Под ногами трупы, оторванные ноги, осколки разорвавшихся гранат. Враг только что был здесь — но теперь уже отскочил куда-то далеко, в хитросплетение ходов сообщения, зигзагами ползущих к городу. Кто-то из солдат закинул ружья за спину и орудовал сапёрными лопатками и гранатами, у офицеров в лапах шпаги. Они не стреляют — стрелять некогда. Стрелять бесполезно. Стрельба выдаёт врагу, делает уязвимым, мёртвым. Ход за ходом, схрон за схроном, граната в каждую щель — враг откатывается, но и они несут потери. Одного товарища подстрелил снайпер, другой бросился на гранату, третий попал под пулемётный огонь. Это ощущается быстро, походя — так и должно было быть. Они знали, на что идут. Впереди нарастает громада города — там рвутся снаряды, что-то уже горит. Время идёт странно, неясно, быстро и медленно сразу.

Когда они добрались городской черты — небо на востоке прорезала красная полоса рассвета. Начинался новый день. Враг бил из подвальных окон пригородного дома, взвод герцландцев залегал на уличных тротуарах, пытаясь подавить неприятеля огнём. Но это не удавалось: каждое окно, каждая щель дома отстреливалась, не давая подступиться. Откатившись от передовых позиций, враг всё же закрепился, вцепился в землю и теперь с ним нужно было повозиться. Остальной батальон грузно поспевал к ним. Когда здесь окажется ещё несколько сотен ружей — может быть дом удастся подавить. Но это время. Много времени...

— Их оттуда не выкурить! Мы потеряли уже пятерых! — Сержант пытался докричаться до лежавшего на другой стороне мостовой взводного.

— Надо обойти эту сволочь! Где Панкрац!?

— Я здесь!

Капитан явился неожиданно, выскочил из какого-то переулка вместе с денщиком и несколькими бойцами, вооружёнными захваченными у речноземцев автоматами.

— Как поступим, вашбродь?

— Пулемёты — усилить огонь! Первый взвод — охватить дом справа. Попробуем их обойти.

— Штурм?

— Отставить штурм! Их там как тараканов! Пошлите вестового в батальон — передайте им, что штурм дома лежит на них.

Несколько пуль просвистело над головой Панкраца, тот пригнулся и выстрелил куда-то в сторону одного из окон. Хайнц тем временем достал пулей одного из оборонявших дом неприятелей. Язычники прятались и отстреливались весьма умело. "Полиция" и "пожарные" так не могли. Стало быть, в городе ещё присутствовали какие-то кадровые части...

Рота начала обтекать дом справа. Под прикрытием автоогня, воронок и брошенных машин, грифоны умудрились пробиться на параллельную злосчастному дому улицу. В них всё ещё стреляли — но огонь был неточным, пистолетным — сопротивление явно более слабое, чем то, что они только что встретили. Вскоре появились и первые пленные — к ним вышел побросавший оружие отряд полиции. Оставив их без шлемов и поясных ремней грифоны отправили их в тыл. Где-то в город уже рвались и другие части, судя по звукам — пальба шла не только позади, но и спереди от них. Продвинувшись на пару кварталов грифоны уже не встречали никакого сопротивления — только пустые улицы, перегороженные баррикадами, которые уже некому было оборонять. Вдруг, откуда-то послышалось что-то странное. Крики, выстрелы, грохот. Похоже, что там был бой или что-то вроде того, но уж слишком это всё было странно...

— Ты, бери отделение и проверь что там творится.

— Это где-то в двух-трёх кварталах отсюда. Там должны быть хельквилльцы.

— Выясни, что там творится, не нравится мне всё это.

Сержант взял под козырёк и принялся исполнять приказ ротного. Этот сержант был командиром отделения Хайнца. Думать было некогда — нужно было делать. Отряд двинулся по пустой улице. Эта часть города едва ли сильно пострадала от обстрелов, а из многих квартир на них смотрели испуганные и озлобившиеся на них мирные граждане. Большая часть из них благоразумно оставалась дома, но пройдя квартал — грифоны наткнулись на группу гражданских, в ужасе убегавших со стороны, откуда доносились выстрелы. Увидев грифонов, мирные оторопели, послышались рыдания и ругань, кто-то из них в отчаянии бросился на землю, кто-то попытался скрыться в переулке. "Стоять! Стоять!" — По-герцландски пытался их образумить сержант, но его не слушали. Более того — слово производило обратный эффект.

— От кого они бегут? — Вилли обратился к Хайнцу, дёрнув его за рукав. Ответ на вопрос появился сам собой — из-за угла выскочило несколько фигур в чёрных полушубках. Кто-то из них вскинул винтовку и даже выстрелил: пуля свистнула над головами герцландцев, сержант замахал пистолетом и обложил союзников последними словами.

— Что вы тут устраиваете!? — В возмущении крикнул офицер, широкими шагами подходя к одному из хельквилльцев, явно преследовавших убегавших.

— А вы?! — Грубо рявкнул их командир.

— Стреляете по своим, гоняетесь за мирными...

— Эти мирные убили двух наших бойцов! Эти мирные хотели бросить в нас гранату! Как вы смеете защищать эту мразь!? Мы вырезали под три десятка язычников, и уже поджигаем дома. Хватит с нас их скотского гостеприимства.

— Этого не было в приказе.

— К чёрту приказы! Мы три недели сидели в этих драных траншеях без еды и денег, а у этих мразей даже мебель дороже чем все наши жизни вместе взятые! Ваши приказы я видел у Маара в жопе, тупорылая имперская свинья!

— Ах вы ...ие овцекрады! — Сержант не выдержал и приложил хельквильца пистолетом по голове. В этот момент кто-то из них хотел было вскинуть винтовку, но Вильгельм подскочил к нему и врезал тому прикладом в грудь. Завязалась потасовка.

Рыцари ворвались на улицы города вслед за наступающими штурмовыми группами. Сопротивление защитников локализовали на окраинах Йезерграда. Кто-то пытался прорваться, повсюду вспыхивали яростные схватки, плавно переходившие в грабежи и резню местного населения. Хайнрих Фельсен уже не думал над тем, кого рубить. Любой пони попадавший под его меч падал замертво, будь то военный или гражданский, стоящий или бегущий. Проснувшись этой ночью, рыцарь понял, что смерть уже намного ближе, чем он ранее думал. Уже несколько дней и во снах и наяву к нему являлись погибшие кавалеры из его прошлого десятка: Воллен, Эирбург, остальные. Их тени заменяли собой живых, будто бы вставали на их месте. Это было странно, очень странно. Уже несколько дней на кавалера смотрели с опаской и даже, что особенно злило его, с какой-то странной жалостью. В любом случае — сейчас это не имело значения. Рыцарь рубанул наотмашь очередную выскочившую перед ним фигурку, брызнула кровь и существо повалилось наземь, не успев даже вскрикнуть. Их войска, эти омерзительные служки в идиотских касках и шинелях, продвигались всё глубже в город, а вместе с ними шли пожар, резня и грабёж. Неизвестно, кто спровоцировал всё это — но хельквилльские части уже было не остановить.

Рыцари вырвались на одну из площадей: около сорока кавалеров и пажей накинулись на пытавшихся закрепиться здесь полицейских и изрубили их не понеся никаких потерь. Остальная рота ап Сирода действовала в других местах — у них не было конкретной задачи: захват ключевых объектов поручили линейным армейским подразделением и герцландским шевалье, орденцам же оставалось только то, что они умели и знали лучше всего — зачистка. Прошёл уже почти час "сражения", и все ещё были на кураже. Отряд просвистел площадь наискосок и рванул по другому проспекту, паля из пистолетов и выкрикивая боевые кличи. Лихой храбрец Крахенбрюк был впереди и вёл всех за собой. Умный, сноровистый, умелый — при таком атамане можно было и вовсе забыть про собственную голову. Сопротивления уже не было, холод зимнего утра всё больше уступал место жаре — какие-то кварталы уже зажгли. Хайнрих ухмыльнулся при мысли о том, в каком бешенстве будет вся эта генеральская сволочь, когда узнает что их псы сорвались с цепей. Временщик этого дрянного мелкого кайзерёнка хочет захватить богатства города себе — черта с два! Пусть получит пепелище!

Ещё одна площадь. На площади церковь. Похожа на те, что стояли по всему Орденштаату. Хайнрих взглянул на черневшую в рассветном небе башню, и сердце его залилось ненавистью: "Пошняки! К чёрту пошняков! Руби насмерть!" — Проорал кто-то из рыцарей, и рванулся в сторону здания. За ним последовали остальные. В этот момент командование как бы потерялось, приказа от десятника не было. Когда хельквилльцы увидели, что между ними и папертью стоит плотная шеренга закованных в доспехи воинов.

— Стойте! — Крикнул один из них, выступив вперёд. Крик прозвучал с отчётливым катеринским акцентом. Почти все кавалеры опомнились от этого воззвания и действительно остановились. Хайнрих тоже, но первой его мыслью было наказать того, кто посмел ему приказывать.

— Господа кавалеры! — в рядах хельквилльцев послышался голос нагнавшего всех Крахенбрюка. — Мы хотим прорваться к этой церкви и зачистить её от неприятеля. Зачем вы нам препятствуете?

— Эта церковь принадлежит к ордену Бореитов, моему десятку приказано взять эту церковь под защиту и обеспечить полную сохранность её убранства...

— Тогда выдайте нам тех, кто прячется за вашими спинами! Это подлый народ, сударь! Среди них наверняка затесались бывшие бунтовщики, которых мы не дорезали несколько лет назад! Они все красные, и ударят вам в спину как только вы расслабитесь! — Один из рыцарей вторил Крахенбрюку.

— Мы не знаем об их намерении бить нам в спину, но уж точно осведомлены о том что ваш брат падок на грабёж церквей! — зычно и дерзко вторил катеринскому десятнику один из его подчинённых. — Нам плевать на вашу честь — вы потеряли её ещё тридцать лет назад, когда предали императора. Идите и марайте её ещё сильнее — но мы вас сюда не пустим.

— Ни вас, ни ту падаль, которую вы зовёте солдатами. Имейте ввиду — ваши деяния не останутся без внимания. Идите с Богом, господа кавалеры, и всего вам хорошего!

В воздухе повисло напряжённое молчание. Рыцари Хельквилла жадно смотрели на окна и витражи богатой городской церкви — сколько там было серебра, золота? Может быть этого бы хватило на то чтобы расплатиться с долгами на годы вперёд! Та самая, настоящая цель, ради которой они вообще пошли воевать теперь была отгорожена от них сытым и надменным кордоном коллег из Катерина, которые вовсе не разделяли этой проблемы. Наконец, Крахенбрюк махнул лапой куда-то в сторону и приказал полутора десяткам следовать за ним. Пять рыцарей и пять пажей решено было оставить на площади — для дополнительного прикрытия. В это число вошли наиболее запыхавшиеся, раненые, и Хайнрих Фельсен. Воин угрюмо провожал взглядом улетавших товарищей. Мысли роились у него в голове, и одна была паршивее другой. Он чувствовал обеспокоенный взгляд Сеппа: паренёк смотрел на него так уже который день, и за это ему хотелось срубить голову. "4-й Кронский." — Наконец всплыло в голове у Хайнриха. — "По плану здесь должен оказаться 4-й Кронский. Герцландцы... Он служит там." — Некоторое время воин измерял "за" и "против", но долго этого делать не пришлось. В такие моменты он никогда ни о чём не задумывался — не стал и сейчас. Фельсен направился по направлению к стоявшему у паперти оцеплению, и попросил одного рыцаря выйти из строя и подойти поближе. "Я хочу передать весточку одному моему знакомому." — Спокойно пояснил брат Ордена, и катеринец, не стеснённый уставными положениями и солдатской дисциплиной, спокойно дал понять, что выслушает и передаст. После того, как Фельсен закончил говорить, кавалер покачал головой и задумался: опытный шевалье, повидавший в своей жизни многое, некоторое время задумывался над разумностью своих и чужих действий, но в итоге решил не противиться. Одна единственная просьба явно обезумевшего мертвеца не могла сравниться с тем ужасом, что уже разворачивался вокруг.

— В ходе возникшей потасовке убитых нет, но рядовой Брецель с нашей стороны, а так же рядовые Апфель Бреннт и Йохан Кунц с хельквилльской понесли серьёзные травмы и их нужно отправить в госпиталь.

— Ещё подобные стычки были?

— Никак нет. Но солдаты и офицеры возмущены. В полосе хельквилльского наступления идут грабежи, поджоги и резня местных жителей. Это похоже на полномасштабный пунт. Кстати, куда мы направляемся?

— В штаб их батальона. Он должен что-то об этом знать. Он должен как-то это уладить.

— Не хотел бы я чтобы вы лезли к ним — видите ведь, какие дела творятся...

— Вижу, но это мой долг.

Майор фон Таубе и его адъютант шли по улице, контролируемой бойцами его батальона. Около часа назад кончился бой за дом, мешавший им продвигаться вглубь городской черты. Крамер и фон Оствальд завязли в серьёзных потасовках на окраинах города, тогда как хельквилльцы из уже знакомого им 19-го полка хельквилльской армии. Адриан считал солдат и офицеров этой части достойными грифонами, и теперь не понимал того, что они творили здесь.

Вскоре, герцландцы оказались на перекрёстке, контролируемом хельквилльцами. Окна ближайших домов были выбиты, на улицах и тротуарах лежали ещё никуда не убранные трупы гражданских. К ужасу Таубе — среди них попадались и грифоны — видимо кто-то из аквелийцев посольства или просто случайные путешественники, попавшие под каток войны. Их тоже не щадили. Раса и национальность уже не имела такого значения, которое красочно описывал словоохотливый, но глупый Герберт Остенштайн. Бойцы на перекрёстке отсалютовали и показали, где находится штаба батальона. Глядя в их осоловелые глаза, Адриан не знал, что думать. "Одних бросили на смерть, других отправили клевать трупы." — Со злобой и неохотным цинизмом подумал он.

Майор фон Моорсталь прогуливался по церковной площади, периодически поглядывая на часы и принимая донесения от подчинённых. Увидев подходящего фон Таубе, он сразу узнал его, но явно не был рад встречи, быстро поняв, с какой целью герцландский офицер хочет его видеть.

— Здравия желаю! — Орденец козырнул и встретил Адриана учтивым кивком.

— Здравия желаю. — Сухо и по-формалистски отрезал фон Таубе.

— Как у вас дела? По какому делу явились?

— Мои дела в полном порядке — боевая задача выполнена. У меня есть вопросы к вам — господин майор. Вы понимаете, что ваши действия, действия, которые допустили вы, или ваше начальство — я не знаю точно, но тем не менее. Ваши солдаты не наступают — а ведут себя как вороньё! Я видел своими глазами — они грабят, убивают, и из-за этого наступление тормозит...

— Значит вы беспокоитесь о наступлении? — майор невесело ухмыльнулся. — Значит дело в этом... Понимаете, мы все очень сильно устали от всей этой ситуации. Эта осада пришлась нам намного туже, чем вам, господа-герцмейстеры. Солдатам нужна плата за их страдания — так пусть берут её с тех, с кого это сделать выгоднее всего.

— Это противоречит всему!..

— Возможно. Но это славная традиция нашей армии — город сопротивляется — значит он заслуживает пламени. Это не мятеж. Мы не против вас — скорее, наоборот. Так что делайте что должно и будь что будет. В этом гадюшнике миллионы жителей, их всех мы точно не сумеем перебить, так что и за их сохранность можете не волноваться.

— Ну что-ж... По крайней мере вы не пытаетесь объяснить свои действия дешёвым бредом.

— Реформисты хотели бы видеть нас всех повешенными за то, что мои бойцы творят здесь и сейчас. Подумать только... Ненавистники пони протестуют против убийства пони... Эта мразь всё-таки заставила нас делать то, что ей угодно. Пусть насмотрится на деяния наших лап!

И Мооршталь засмеялся. Смех его был негромким и не весёлым, но Адриан, уже готовый схватиться за кобуру, всё-таки передумал это делать. С момента их последней встречи прошло немало времени. Всё изменилось. Все изменились. Вот так солдаты превращаются в кровавых убийц... Майор уже хотел уходить с площади когда его и его адъютанта вдруг нагнал один из пажей, стоявший вместе с рыцарями-катеринцами у паперти пошнякской церкви. Он попросил его подойти к кавалерам, ведь у одного из них было для него сообщение. Адриан, не долго думая, решил согласиться. Один из кавалеров отдалился от своих товарищей и около минуты беседовал с майором. По мере их общения, взгляд фон Таубе холодел, а клюв сжимался.

— Вы уверены, что пойдёте туда? — На последок просил у него рыцарь.

— Это уже давно не дело чести. Но если он хочет этого — то почему бы и нет.

— Вы хотите погибнуть?

— Нет. Хочу избавить его от мучений.

— Но господин офицер! Мы наступаем! Вам нельзя отлучаться! Да и дело это... Опасное. — В разговор вмешался адъютант. Фон Таубе смерил его спокойным взглядом и крепко хлопнул по плечу.

— Иди. Передай что я участвую в рекогносцировке совместно с командованием хельквилльского батальона. Передай, что дело важное и что меня не будет час. Может больше. Переложи командование на Панкраца. Это всё.

— Слушаюсь. Но осуждаю.

— Осуждай сколько хочешь, чему быть — того не миновать. — Майор отослал адъютанта обратно, а сам обернулся к катеринцу:

— Не знаю, стоит ли мне благодарить вас. Но мы ещё сочтёмся.

— Непременно сочтёмся. Возвращайтесь живым...

Фон Таубе уже знал, куда следует идти. Он знал это место благодаря подробной карте города. Это был небольшой сквер, разбитый близ одного из иностранных посольств. Это место было замечательно тем, что располагалось в близи от их предполагаемой полосы наступления. Во время изучения местности, в процессе подготовки плана действий, взгляд майора то и дело цеплялся за это маленькое местечко, а теперь ирония судьбы должна была привести его туда... На улицах творилось страшное — основные хельквилльские части, судя по всему, уже прошли вглубь города, и теперь здесь резвились трофейщики и тыловики. В домах били стёкла, выносили ценные вещи, прямо на улицах распиливали дорогую мебель, сдирали рамки с картин, вот какую-то кобылу тащат за гриву по земле, а потом закалывают штыками, вот пуля попала в очередного пытавшегося скрыться прохожего. Адриан тоже мог попасть под горячую лапу, но его не трогали — офицерские значки заставляли отморозков отстраняться. Минимум пару раз командир батальона видел, как ситуацию пытались взять под контроль политофицеры — их поднимали на смех, махали в их сторону оружием, одного из них даже избили, разбив бедняге клюв о фонарный столб. Стыла подходили резервы — части SG. Это всё могло вылиться в бойню и пальбу, но майора это уже мало интересовало.

Вокруг сквера лежало около двух десятков порубленных трупов, между чёрными стволами облетевших деревьев маячило две фигуры в чёрных плащах. Здесь оказалось неожиданно тихо: пони уже ушли отсюда, а грифоны ещё не пришли сюда.

— Фельсен! — Резко крикнул Адриан, даже не думая о приличиях.

— Рад что вы явились, сударь! Подойдите поближе! Перекрикиваться с такого расстояния было бы неучтиво. — Его вежливость казалась хуже самой отпетой ругани. Он стоял там. Он ждал его. Его фигура походила на сгорбившегося чёрного коршуна. Фон Таубе в несколько шагов оказался в сквере. Здесь же ему представилась возможность разглядеть своего визави поближе:

Хайнрих стоял на задних лапах и спокойно стирал с клинка кровь, мало обращая внимание на подходившего майора. Из доспехов на нём остался только шлем и латная перчатка, от кирасы же остался только чёрный стёганный поддоспешник. Плащ уже был отброшен в сторону, оруженосец тихо и спокойно наблюдал со стороны. Адриан взглянул на него, тот узнал его и спокойно кивнул: этот парень был смел не по годам, и невольно вызывал у офицера уважение. Но то, как он прислуживал этому ублюдку...

— Зря я не прикончил тебя ещё там.

Рыцарь засмеялся и описал клинком восьмёрку.

— Зря я не зарубил вас ещё тогда. Вы все — паршивые душонки, думающие только о деньгах и славе! Вы, ваша армия, ваш паршивый император — трусы и дрянь, об которую я с радостью вытираю ноги! Я плюю на сволочь, приказывающую мне так же как они плюют на собственные попранные ими же обеты! Вся эта дрянь... Вся эта шобла... Разорили и теперь хотят загнать в могилу. Хотят чтобы скотина вроде вас правила! В любом случае — это дело только между нами. Идеалы, понятия — всё это ложь, которую никто не соблюдает. Мне осталось недолго — Арктур хочет забрать меня к себе. А вас мне бы хотелось отправить к Маару. Так пусть лучший из нас победит! — Глаза рыцаря были воспалены, он тяжело дышал и явно не был в расцвете своей силы. Он встал в боевую стойку, выставляя вперёд острие клинка.

— Пусть. — Адриан плавным движением вытащил из ножен шпагу и выставил её перед собой. — Это кончается здесь.

— Хорошо... Давай попляшем!

С секунду дуэлянты стояли друг напротив друга, а потом набросились друг на друга как дворовые коты. Фельсен ударил сверху, Адриан уклонился и хотел было уколоть в уязвимый живот, но вынужден был уходить от второго удара рыцаря. Они кололи друг друга с меткостью умелых дуэлянтов, но с каждым ударом Хайнрих становился всё неаккуратнее, злее, разнузданнее. Он колол и рубил с трудом разбирая направление, его напряжённое сопение становилось всё сильнее и громче. Отразив несколько таких ударов, фон Таубе пришла мысль о том, что рыцарь вовсе не стремится одержать верх в этом бою. Кавалер уже не чувствовал превосходства своей силы, уже не насмехался над противником. Это был не тот гордый и надменный воин, что бросил ему вызов тогда, в ноября. Это было одичавшее, загнанное в угол чудовище, готовое сбежать от погони хоть на тот свет. Парад-рипост, парад-рипост — Адриан вдруг понял, что имеет реальную возможность уколоть неприятеля в живот и кончить этим всё дело. Майор сделал выпад — но рыцарь вовремя отскочил и контратаковал, едва не пронзив шею офицера. Снова череда атак — резкие, наступательные выпады, от которых было легче увернуться, чем отбить клинком. Адриан поймал себя на мысли, что сам начинает приходить в бешенство.

Фон Таубе улучил момент и снова сделал вид, что пытается колоть Фельсену в живот. Тот машинально выставил шпагу и начал отходить назад и не успел заметить, что атака сменила направление. Остро заточенное острие шпаги Адриана со всей силы впилось рыцарю чуть пониже локтя, отбрасывая переднюю лапу в сторону. Фельсен не заметил раны и спокойно продолжил бы бой, но было уже поздно — герцландский офицер резким ударом всадил рапиру ему в грудь. Клинок с трудом распорол поддоспешник и явно пронзил врагу лёгкие и сердце. Хайнрих оторопел от внезапной атаки, силы вмиг оставили его. Воин вытаращил на адриана глаза, схватился левой лапой за рану и повалился навзничь, не в силах проронить ни единого звука кроме тихого надрывного хрипа, у его клюва встала кровавая пена. В этот миг рыцарь напомнил Адриану застреленного бешеного пса.

— Добейте его! — Со стороны раздался голос пажа. Майор бросил на него взгляд и понял, что чувствует оторопь. Ярость спала, осталось только ощущение какой-то идиотской неправильности того, что произошло здесь.

— Добейте его, или я брошу вам вызов! — Не крича, но строго восклицая повторил юнец. Адриан коротко кивнул, скорее себе, чем оруженосцу, и нанёс удар милосердия.

— Только ради тебя, мальчик. — проговорил он, утирая тонкое лезвие о платок и убирая его в ножны. — Не хотелось бы оставлять здесь ещё один труп.

— Проявите уважение к покойнику.

— Может быть мёртвым он и заслуживает уважения, но уж точно не живым. Слушай, парень, а зачем ты прислуживал ему? Разве ты не замечал, что он сумасшедший? — Адриан сделал по направлению к Сеппу несколько шагов и остановился в полушаге от оруженосца. Тот спокойно встретил его взгляд, точно зная что ответить.

— Этот грифон приходился мне роднёй, другом моего брата. И знаете что — мне сложно сказать, что я его уважал, но я относился к нему... Как к старшему. В последнее время господин Фельсен влип в неприятности, и я пытался ему помочь. То, что разум оставил его — это не моя вина, но я всеми силами пытался этого не допустить. Мне жаль, что так вышло, господин офицер. Выходит, что он сам хотел лишь гибели...

— Такие как он кончают свою жизнь скорее рано, или поздно.

— Грифоны вроде вас тоже не так уж и долговечны. Рыцари на границе не живут долго — мой отец умер от того, что у него открылась старая рана, брат погиб в бою, моего господина убили вы. Когда-нибудь удача сыграет против вас — нужно ждать этого и быть к этому готовым. Господин Фельсен был из славного рода, и я не считаю, что такой исход был для вас необходим. Получается, вы пошли на поводу у того, кого так ненавидели? Он любил свою семью, как и все мы. Ему не было чуждо достоинство. Он хотел сразиться с вами лишь потому, что не желал умирать на виселице. — Паж говорил спокойно, без тени горечи и злобы, какая могла бы накатить на него в этот момент. Однако, в его словах чувствовалась явная укоризна.

— Жизнь — страшная и сложная вещь. — Наконец проговорил майор, после недолгого молчания.

— Что тут произошло!? — Грифоны не заметили, как к скверу подошла группа военных со знаками различия SG на фуражках и петлицах. Их вёл командир, чьё лицо при первом взгляде показалось Адриану смутно знакомым.

— Я был занят единичной рекогносцировкой. Вызвался осмотреть окрестности самолично, без чьей либо помощи. — начал Адриан, спокойно глядя в глаза нагрянувшим. Соврать им ему было вовсе не стыдно. — Потом на меня напал этот господин и мне пришлось защищаться.

— Я пытался пресечь кровопролитие, но мне это не удалось. — Вставил своё веское слово Сепп.

— Вы знаете этого господина? — Командир штурмовиков иронически прищурился.

— Нет. Вижу впервые.

— Тогда имейте ввиду, что мы гоняемся за ним уже почти что целый месяц! Это преступник, исключённый из партии за убийство важного должностного лица. Брать его наверняка стоило бы нам дорого, а вы облегчили нам работу своим абсолютно случайным поступком.

Среди молодчиков послышались смешки.

— Позвольте мне забрать оружие и доспех моего господина. Наказание ведь не распространяется на его семью, верно?

— Никак нет. Можешь об этом не волноваться. Нам нужен был только он, живым или мёртвым. В итоге мы получили то что нужно и нам даже не придётся тащить его с собой! Так и запишем — убит в бою. — Взгляд офицера вызывал у Адриана острое желание его зарубить. Странное дело — а ведь только что он был с ним почти солидарен. Бойцы SG подошли к трупу Фельсена, убедились в том, что это он, а потом ушли восвояси. Тому же примеру последовал и Адриан. Сепп же остался у тела рыцаря, ожидая прибытия орденцев. Их возмездия можно было не ждать — кто как не они разбирались в подобных случаях. Потом Адриана настиг Агриас с отрядом бойцов из 2-го. Они покрыли его валом вопросов и упрёков, а он с непривычным для себя стоицизмом пропустил это мимо ушей. В захваченных хельквилльцами частях города уже вовсю бушевали пожары, и происходящее вокруг уже давно не волновало майора фон Таубе, удачно воспользовавшегося случаем завершить свою месть.

— Как вас зовут? — Капитан Самович задавал этот вопрос чумазому и ободранному ополченцу, с которым они только что бок о бок руководили обороной целого дома на окраине города. Сейчас их силы сидели во дворе, который, видимо, остался в стороне от основных направлений грифонского наступления. Тот дом сожгли, и это стоило им жизней десятка бойцов.

— Меня зовут Арнас Скурвидас, как вы уже поняли, мои подчинённые — из Вартая. — Голос говорившего звучал хрипло и выдавал сильный акцент. Вартайски плохо понимали и говорили по-местному, и между собой всегда общались на своём языке.

— Приятно познакомиться. Дела у нас с вами совсем не хороши — вы это понимаете?

— Вполне понимаю. Прорваться к озеру уже вряд-ли получится. Судя по всему — они уже скоро будут там, а наша оборона в порту не удержится...

— Предлагаю прорываться в сельскую местность! Уйдём в партизаны! — Вдруг, из рядов солдат послышался чей-то молодой голос. Это был Ненад — раненый, с забинтованной головой, но ещё сохранявший присутствие духа. В ином случае капитан бы без раздумий заткнул его, но это явно был не тот случай.

— Прорваться в тыл будет намного легче, особенно после наступления темноты. — подал голос другой солдат, всегда державшийся Ненада. — Их сейчас там наверняка меньше, чем в городе.

— Можно будет добыть у них патрон, оружия, хлеба в конце концов...

— Но в лес... Он ведь далеко отсюда, да и партизанить — то ещё дело, а если наши о нас так и не чухнут?

— А как ты сейчас к нашим прорвёшься? В городе нас всех перебьют...

Обсуждения начались сами собой. К ним постепенно начали подключаться офицеры, до этого не разделявшие подобной практики. И только капитан Самович молчал, раздумывая.

— В моём отряде осталось три десятка мужчин. С каждым вторым из них я дрался за Висагинас. Остальным же можете доверять, как самому себе. — Скурвидас тоже выразил мнение по этому вопросу. Его бойцы не дискутировали — многие из них просто дрыхли, пользуясь свободной минутой. А время шло. Времени оставалось всё меньше. Наконец, капитан принял решение.

— Пойдём в лес. Может быть там нам удастся найти своих, по реке установим связь со штабом, может быть нам вышлют что-нибудь. Придётся тяжело, но это лучше, чем глупая смерть.

Остатки йезерградской роты встретили это решение со своеобразным облегчением. Даже Зоран, всей душой стоявший за родной город, в этот момент понял, что другого выбора сейчас у него просто не было. Сивко же в это время спокойно дремал, следуя примеру вартайских товарищей. Несомненно — жизнь жеребца сильно помотало за эти месяцы, но чего ещё он должен был ожидать? Слёзы бесполезны, паника губительна. Остаётся просто жить и переносить одну тяготу за другой не теряя энтузиазма. Этим Сивко и привык заниматься.

Эпилог: Война всё бушует вокруг.

"Согласно бухгалтерским записям, собранным за самый широкий период (с 8-го по первую половину 9 века) указывает, что экономические связи между Грифонской Монархией и Речноземьем были весьма обширны, несмотря на недопонимание и предрассудки, считавшиеся между двумя государствами традиционным явлением. Именно хельквилльское зерно спасло население южного Йезерграда от последствий засухи 901-го года, именно на торговле с Рьекоградом и Бакарой сделали состояние такие купцы и судовладельцы как Киршены и Гуттенфриды. За годы правления Гровера III только Йезерград и Империя трижды обменивались посольствами, не говоря уже об остальных странах нынешней Речной Коалиции. Отношения между Западом и Востоком, между грифонским миром и миром речных пони можно назвать двоякими. С одной стороны — годы кровавых войн и зверства обоих сторон в оных стали народными преданиями и никак не порицались. Но с другой стороны — триста лет мира принесли народам лишь взаимную прибыль и обогащение, и это намного превысило все военные трофеи вместе взятые. Хельквилльские рыцари превратились в зажиточных помещиков, а суровые нимбусийцы видели в былых врагах достойных уважения героев, разделяющих с ними лучшие воинские качества. Война обрастала мифами, уходило в прошлое, и та кровавая цена, которую нации уплатили за мир, казалась достаточной для того, чтобы он длился достаточно долго, если не до скончания времён..."

Из монографии эквестрийского историка.

Лёд сошёл с реки три недели назад. Стояла ранняя майская жара, дул слабый ветер. В воздухе пахло смрадом — гарью, вонью угольным дымом. Пароход медленно, но верно шёл на запад, оставляя Речноземье позади. Агриас вышел на палубу и потянулся в карман за сигаретой. Рядом стоял верный Карл. Юное весеннее солнце спускалось за горизонт, а тихим и широким водам реки плыло множество мёртвых тел.

На взятии грифонами Йезерграда война на Востоке не закончилась. Были какие-то попытки переговоров, но вменяемого перемирия так и не удалось заключить. Герцландцы начали уходить отсюда ещё в конце марта, а у хельквилльцев хватало сил разве что на удержание фронта. Речноземцам тоже было плохо — по всей стране, в том числе и на оккупированных территориях, бушевала эпидемия. Никто так и не заметил, как и когда она началась, но когда целые деревни начали вымирать — было уже поздно. Сначала начали умирать пони, а потом и грифоны — мёртвые тела становились разносчиками болезней, опасных для всех. Оккупационным войскам оставалось только сжигать могильники, а потом кто-то додумался бросать трупы в реку. Грифоны, речноземцы, местные партизаны — какая разница? Гриффкинг на многие километры оказался отравлен трупным ядом, и его продолжали травить. Такого мора не было даже во времена Гровера II, для кого-то это вполне могло сойти за картины апокалипсиса, но Агриасу уже давно было на всё это плевать. Он торопился "домой" — в знакомое и уже почти родное здание чейнджлингского посольства в Гриффенхейме. Ему выписали солидный отпуск и немалые деньги — но это его тоже не особенно волноваться. Они победили, война зашла в тупик, из которого уже навряд-ли выйдет. Хельквилльцы с каждым днём слабее, а отряды партизан в лесах — сильнее. Но какая им до этого разница? Задача выполнена, и им уже давно была пора уходить. Четвёртый Кронский уже ехал в эшелонах в Аквелию, Агриасу же пришлось задержаться по кое-каким канцелярско-бюрократическим делам.

Юное весеннее солнце медленно подкатывалось к горизонту, а речной смрад сводил с ума. Смрад отбивал наивность, развеивал иллюзии. Трудно было сказать, что чейнджлинг чувствовал в этом смраде свою вину. В последнее время ему было уже намного сложнее что-либо чувствовать. Докуривая сигарету, офицер не хотел ничего, кроме как вернуться к себе в каюту и забыться сном.

Речной берег в этих местах производил не такое тяжёлое впечатление: густая дымка, тёмная гладь воды. Очередной патруль, очередной дозор. Время тянется, как патока. Сивко спокойно проверил прицел своего ружья — старенькая винтовка, с которой он прошёл почти полгода кровавых боёв, спасавшая его от вражеской пули, голода, холода, выручавшая его везде с чем бы он не сталкивался. Старая, крепкая аквелийская винтовка. Лекарство от всех напастей. Утро выдалось хорошее — вонь от недалёкого пожарища начала оседать. С мыслью об этом пожарище пони нахмурился: многие умерли, особенно в больших городах. Как там Биляна, как его дети? Живы ли они, здоровы?..

— Пошли. Надо доложиться главному. — Охрипший голос Зорана звучит позади. Он недавно переболел сильной простудой, и с тех пор ещё не оправился. Последнюю неделю он проходил в гражданском пальто — старая шинель изорвалась, прохудилась, её уже нельзя было починить.

— А что докладывать? — Полушутливо спросил Сивко.

— Докладывать, что ничего не происходит.

— Ну, что-то да происходит. Просто не у нас.

— Не у нас...

Двое часовых поднялись со своих мест и спокойно, осторожно начали удаляться от берега. От этой тёмной воды не следовало ждать чего-то хорошего — весточки с "большой земли" приходили редко и толку от них было мало — больше помощи получалось от ближайших деревень — у депоньцев хотя бы была еда, и её было не так уж и мало, ведь грифоны ещё не добрались сюда.

Путь вглубь леса был неблизок — узкая, звериная тропа петляла между старыми деревьями и кустарником, здесь очень легко было заблудиться. Их встретил часовой — миниатюрная вартайка, сражавшаяся в отряде Скурвидаса. Её подобрали недавно — буквально вырвали из лап хельквилльских жандармов. Всего в отряде было с полторы сотни штыков — депоньцы, йезерградцы, рьекоградцы, вартайцы, обещали, что забросят каких-то иностранных инструкторов — но их уже давно не ждали, рассчитывая только на себя самих.

В последние месяцы случилось много плохого. Война продолжалась, затягивалась, гребла под себя всё больше жизней. Они скрывались в лесах вдоль реки и её притоков, иногда делая вылазки и пытаясь как-то навредить захватчикам. Их лагерь был довольно крупным и неплохо замаскированным. Самович всё ещё командовал отрядом, его заместителем и помощником выступил Ненад, проявивший недюжую смекалку и заслуживший уважение солдат. Многие пришли в их ряды из окрестных селений, многие же наоборот ушли — погибли от холода, голода, болезней и вражеских пуль. Сивко помнил многих из них, тогда как его самого считали одним из самых опытных бойцов, ведь многих в отряде и бойцами-то назвать было сложно.

Отчёт был краток и напоминал все остальные. В землянке капитана Самовича было сыро и пахло портянками. Слушая вернувших дозорных, офицер сильно дымил папиросой, а потом потребовал развернуть карту и начал раздумывать уже над ней. "Нужно раздобыть радио." — Вполголоса проговорил он, как бы сам себе. — "У отрядов к востоку отсюда оно уже есть, и действуют они хорошо. Не получим радио — пропадём."

К разговору подключился Ненад, предложивший несколько вариантов добычи оборудования. Началось обыденное совещание начальства, в котором ни Сивко, ни Зоран не хотели и не обязаны были принимать участие.

— Как думаешь, чем это всё кончится? — Спросил у Сивко его товарищ, когда они вышли из блиндажа.

— Тем же, что и всегда. — спокойно ответил крестьянин. — Восстановим всё, заживём по старому.

— Думаешь? Разве можно это всё восстановить? Я думаю так — все мосты сгорели, и дальше всё будет совсем по-другому.

— Будет так будет. Поживём — увидим. Главное дотянуть до этого времени — а там уже видно будет.

— Согласен, товарищ. Главное сейчас — это дотянуть...

Замерзшая надежда

Дом — это для слабаков

Мои маленькие принцессы: На лунуууу!

Рабочая пони

Жизнь, которая тебе дана

Самая короткая ночь

Богиня по совместительству (и Церковь Почты)

Песнь Гармонии. Легенды о четырёх принцессах

/҈̞̱̙͙̋̋̔̏̐̕͜?̶̫̥̲̲͚҇̆̿̽͜М҈̨͔̣̱̬̞̽̃̕@҈̛͖͍̣̳̰̿͋͢Т̴̢͈̖̤̝͕҇̂̔̆͌̏Р̷̰̭̭̲̰̍̑̓͜͞№̷̨̱̞҇̍͋͂Ц̷̡̙̖̲͍̥͌̊͌̋͗̕А̵̜̖̬̫̊͋͢͡#̸͖̤̳̲̉̔̎͆́̕͢

Цена жизни

Грифонская ярость

Пролог: Конец Ноября.

Глава I: Кавалер в чёрном плаще.

Глава II: Закон природы.

Глава III: Кайфенберг.

Глава IV: "Кто следующий?"

Глава V: Вражеские пределы.

Глава VI: Приштиней.

Глава VII: Приштиней. Часть вторая: Жёлтый крест.

Глава VIII: Голубая луна.

Глава IX: На востоке и на западе.

Глава X: Осада. Часть первая: Солнце язычников.

Глава XI: Осада. Часть вторая: Тревожное утро 18-го января.

Глава XII. Осада. Часть третья: Грифонская ярость.

Эпилог: Война всё бушует вокруг.