Записка о походе за горный хребет на северных границах

Хозяйка

От неожиданности я замер в той позе, в которой заметил пришельца. Или пришельцем был я? Это была светло-бежевая земнопони, с гривой и хвостом цвета шоколада, на боку у неё была метка в виде одного кустика ландыша. Я ни за что не отличил бы её от любого другого обитателя Эквестрии, если бы не удивительно длинная и густая шёрстка на туловище и ногах.

Я повернулся к ней и совершенно не мог представить, что делать дальше, — пони очевидно спала. Похоже, она устроилась ночью с подветренной стороны шалаша. Она лежала, подложив под себя ноги, с одной стороны ещё было немного вчерашнего снега.

Без предупреждения она, покачиваясь, выпрямила ноги и встала. Глаза у неё оставались закрытыми, но она безошибочно повернулась в мою сторону и что-то проговорила. Я не разобрал ничего. Слова, даже интонации были мне совершенно незнакомы. Отдельные сочетания звуков напоминали речь в некоторых удалённых уголках Эквестрии, но это могло быть и простым совпадением.

В глубине души я понимал, что именно на такой результат я и надеялся, собираясь в поход за Эверхуфский хребет. Именно так, стоять и слушать непонятную мне речь древних сородичей, ставших почти чужими. Пони что-то говорила, обводя копытом небо, а затем ткнула ногой в сторону гор и завершила речь словом — непонятным по смыслу, но понятно-твёрдым по интонации. Всё это время пони не открывала веки, что вносило неловкость. На звуки её монолога стали выходить из шатра мои пони. При появлении каждого следующего, длинношёрстная пони водила головой, словно пытаясь разглядеть чужаков без помощи глаз. Когда все, кроме раненого земнопони, вышли, и установилась тишина, хозяйка шатра (а в этом не могло быть сомнений) обвела нас невидящим взглядом и, кажется, повторила всю свою речь. Только теперь в ней слышны были уже упрашивающие, почти молящие нотки. Закончила она так же, и затем ещё раз повторила конец, ещё раз недвузначно ткнув ногой в сторону гор, в сторону перевала.

“Эээ, шеф, она, кажется, сказала ору́с”, — начал один из моих земнопони, — “моя бабка так называет самые крупные валуны на каменных полях. Ну, знаете, за которыми обычно кочуют и другие камни?”

Нет, такого я не знал и не встречал. В моей голове, правду говоря, по-прежнему с большим трудом укладывается то, что камни можно, и для чего-то нужно, пасти.

“Прост это единственное, что я понял, шеф. Подумал, вам может быть интересно”, — флегматично добавил пони и продолжил жевать свой вечный колосок. Откуда он их вообще брал?

Услышав слово, длинношёрстная пони с энтузиазмом замахала копытом в сторону перевала. “Орус, орус”, — только и было слышно. Она умолкла и подняла с травы свёрток. По размеру он напоминал среднюю почтовую посылку, его покрывала плотно навёрнутая грубая ткань, внутри ощущалось что-то твёрдое. Подарок? Припасы? К сожалению, я вынужден оставить своё описание туманным, ибо лишь только я потянул за конец схватившей свёрток тесёмки, как пони резким движением и отрывистыми словами заставила меня остановиться. Она показывала то над головой, то на свёрток, то на перевал, и всё что-то приговаривала.

“Шеф, по-моему, она не хочет, чтобы мы это открывали,” — вновь вступил мой осмелевший земнопони. — “Сюрприз до дома, наверное?”

Признаться, первое я понял сам, а вот до последнего — вряд ли дошёл бы. Со словами глубокой благодарности я телекинезом вызвал свои сумки из шатра и стал укладывать свёрток в одну из них. И нельзя же оставлять подарок без ответа! Я решил оставить кое-что из наших припасов и инструментов, без чего мы наверняка сможем обойтись, но, словно почувствовав мои намерения, хозяйка шатра замотала головой и повела копытом из стороны в сторону, усилив посыл отрывистыми, рублеными высказываниями.

В обратную сторону мы шли медленно. Хозяйка шатра почти что ногами заставила нас не мешкая собраться и выдвинуться в дорогу, за всё это время так и не раскрыв глаз. Меня это немало смутило, но у всех свои обычаи. Мы проделали бо́льшую часть пути к перевалу, но были вынуждены остановиться на ночёвку прямо в скалах. Всю дорогу я нет-нет да и оглядывался назад, чтобы найти сначала дымок, что вился из отверстия в крыше шатра, а ближе к вечеру — мерцающую звёздочку фонаря.

Ночёвка выдалась не освежающей, а скорее выматывающей. По темноте вновь пошёл снег, вновь поднялась пурга. Ночью меня мучали неясные кошмары. Во сне холодные тени сновали взад-вперёд, а сам я раз за разом находил оборванный силовой пояс; мне снились худшие варианты нашего возвращения, какие я даже не мог себе представить. Простите меня, Ваше Высочества, но там были и Вы… Наутро, судя по унылым, осунувшимся мордам остальных участников, я рискнул предположить, что беспокойство мучило не меня одного.

Несмотря на казавшиеся такими реальными, такими пророческими сны, подъём к перевалу прошёл на удивление легко. Больше меня терзало то обстоятельство, что я больше не мог различить на равнине ни столбика дыма, ни огонька свечи. Конечно, мы уже довольно далеко ушли, но душу мою это не успокаивало. Могли ли мы, сами того не ведая, подвергнуть опасности хозяйку приюта? На перевале Бизона, когда вся группа уже переправилась на другую сторону опасной долины, неясное беспокойство заставило меня задержаться. Я должен был радоваться. Я должен был чувствовать себя триумфатором! Мои смелые гипотезы нашли подтверждение, я ступал по землям, недоступным пони Эквестрии, я в целости вёл свою группу домой… Но не на такую встречу с неизведанным я рассчитывал. Мог ли мой поход тщеславия повредить незнакомым мне, живым пони? Я чувствовал себя безответственным жеребёнком, который в незнании тычет шестом в муравейник ради забавы и наблюдает за произведённым переполохом.

Но кое-что я ещё мог сделать. Переправился я последним. Наша верёвка осталась на месте, так что это не составило никакого труда. Тогда я бросил последний взгляд сквозь рога праотца всех бизонов на лежащие по ту сторону земли… и с силой дёрнул за свободный конец верёвки, расправляя узел на той стороне. Мы забрали переправу с собой.

Дальнейший путь описывать не вижу смысла, так как не нахожу в нём решительно ничего примечательного. При виде родных лесов и полей, совсем другого, более тёплого и понятного солнечного света, лунного блеска, угрызения мои быстро сошли на нет. Настроение в группе быстро улучшилось, и мы ещё больше недели, пока ожидали поезда, изрядно радовали компанией семью Смотрителя. Были ли мои опасения напрасны? Перечитывая записи, я не могу вновь найти те чувства, что гложили меня в горах. Но кое-что осталось неизменным. Тот свёрток, что столь поспешно отдала мне загадочная пони, по-прежнему лежал на дне моей сумки. Я понял её по-своему и прошу Вас, Ваше Высочество, закрытым принять его в дар, как результат моего предприятия.

Ваш верный подданный, Каулик.

Мой дорогой скромный картограф Каулик, веками Эквестрия живёт добросовестным трудом и добротой своих обитателей. И нет такой силы, и не может быть столь могущественного её обладателя, что сумел бы лишь своей волей хранить нашу землю от невзгод. Благодарю тебя за твой дар и за твою мудрость в обхождении с ним.