Блюз с ароматом яблок

Реконструкция

Была Эквестрия, была темнота, была ночь.

Под светом полной Луны БигМак блуждал по ферме среди яблонь, чью листву колыхал прохладный приятный ветерок.

Он хорошо знал этот сон и делал всё почти инстинктивно.

Вот он выходил из яблоневого сада к утёсу, с которого открывался вид на всю Эквестрию, подёрнутую густым белым туманом; садился на самый край утёса и смотрел на ночное небо с его мириадами звёзд, не фокусируя взгляд на чём-то конкретном.

И всё же ему нравился этот сон.

Ночь — прекрасное время суток, и жеребец даже немного понимал, почему давным-давно принцесса Луна затаила обиду на пони за то, что те спали вместо того, чтобы созерцать эту мистическую красоту — выложенные искусным мастером россыпи звёзд, серебристый лунный диск, источавший мягкий свет, и что-то такое неуловимое, что витало в самом ночном воздухе.

Он созерцал и слышал краем уха негромкий цокот копыт, ощущая незримое присутствие таинственного жеребца. Он знал, что стоит ему повернуть голову, как…

— Мак? — раздался голос за его спиной.

Мак инстинктивно обернулся — это было не по сценарию.

За ним стоял Блюз, который выглядел растерянно и… мило. Его грива была немножко растрёпана, и красному жеребцу это нравилось.

А ещё больше ему нравилось то, что сон не оборвался.

Он глядел на голубого жеребца секунду, пять, десять, а тот всё никак не исчезал.

— Агась? — ответил тот, когда молчание становилось уж слишком неловким.

— Какой интересный сон…

— Я часто тебе снюсь?

— Если бы ты только знал... стоп, а с каких это пор ты задаёшь такие вопросы?

— Но… это же мой сон, это ты мне снишься.

— Ситуация становится всё интересней. Встречный вопрос — как часто тебе снюсь я?

— Вообще-то впервые, но… я довольно часто вижу этот сон. Я гуляю, прихожу сюда смотреть на звёзды, слышу шаги а затем… просыпаюсь.

— Что-то не похоже, что ты проснулся.

— Агась.

Жеребцы присели на край утёса и стали вместе смотреть на идеалистический пейзаж, но БигМака он теперь мало интересовал — пони то и дело косил взгляд на Блюза, будто пытаясь отгадать, что он думал об образах в его сне. И он то и дело краснел и стыдливо отворачивался, когда ловил на себе встречные взгляды.

Он чувствовал странное умиротворение.

Он знал, что в реальном мире его душила лихорадка, пока его семья сходила с ума от тревоги по нёмю Быть может, он уже мог никогда не проснуться, но ему было всё равно, ему было… хорошо.

И он знал, что дальше всё будет только лучше.

— Говоришь, тебе часто снится этот сон?

— Агась… а что? Тебе не нравится?

— Нравится. Есть тут что-то такое… не знаю, как объяснить. Что-то такое…

— Волшебное?

— Именно.

Голубой жеребец медленно поднялся, Мак внимательно следил за его движениями.

Блюз долго стоял, смотря рассеянным взглядом куда-то вдаль. С каждой секундой его взгляд становился всё увереннее.

Вдруг ночной гость поднял переднее копыто и шагнул в обрыв.

Это был всего лишь сон, но Мак подскочил, готовясь схватить полоумного пони и вытянуть его обратно на утёс, но… но…

Тот не упал.

Его копыто как бы застыло над пустотой; едва заметная рябь, словно круги по воде, прошла от того места, где он ступил. Затем он сделал шаг другим копытом, ещё…

Он стоял в воздухе.

— Я не могу это объяснить. Просто почувствовал, что так надо. — Он повернулся к БигМаку и протянул ему копыто. — Идём со мной?

Он не колебался ни секунды.

Сновидец взялся за предложенное копыто и взошёл на дорожку, которая вдруг озарилась волшебным светом. Путь, сотканный из чистейшего лунного света, ласково мерцал, как бы приветствуя своих путников. Путь, ведущий до самой луны, был слегка извилистым.

Они ступали бок о бок, и ровно через двенадцать шагов БигМак осознал.

Он осознал, что любит Блюза всем своим сердцем. То чувство, что разливалось по его груди, томило его сердце, мутило его разум… это была любовь, настоящая любовь. Это нельзя было сравнить с тем, что он когда-то испытывал к Брейбёрну — то быль лишь детский лепет.

Блюз ему нравился, занимал все его мысли, волновал его чувства, но это не была похоть, от которой он привык изнывать. Да, ему определённо нравился его круп, но за этим стояло нечто гораздо большее. Мак готов был вечно гладить его гриву, гладить его животик и спинку, обсуждать с ним музыку, искусству, философию и всё-всё-всё, что могло прийти им на ум и составляло область жизни. Готов он был и хранить уста сомкнуты. Готов был творить и говорить что угодно, лишь бы в его компании. Он не мог объяснить это, логически осмыслить, но он просто ощущал, что испытываемое им чувство — светлое и доброе, а остальное уже не имело большого значения.

Да, он любил жеребцов, мечтал об извращениях, тем самым позоря свой род, но если он был способен на такие светлые чувства, на искренние порывы души, не значило ли это, что он был… не безнадёжен?

Жеребцы общались не знали о чём, смеялись не знали из-за чего и радовались не знали чему, поднимаясь по лунной дорожке, пока наконец мягкое серебро ночи не поглотило их.