Блюз с ароматом яблок
Extra sensum
— Но зачем ты это сделал?
— Ты не поймёшь.
Ночь, почти утро. Комната БигМака была озарена стоящим на прикроватном столике светильником, который притащила Эппл Блум. Лампа едва-едва давала свет, погружая помещение в зловещий полумрак. Сама же кобылка лежала на кровати брата, прижавшись к его горячему боку.
Жеребец лежал под промокшим от пота одеялом и дрожал от бившего его озноба, пытаясь сдерживать стоны — в конце концов он не хотел пугать малышку.
Эппл Блум протирала платочком мордочку брата, покрытую целой россыпью всё ещё кровоточащих царапин. Она знала, что ещё больше ран было на его теле, но оно было сокрыто под мокрым одеялом. Кобылка тихонько всхлипывала — так, чтобы не услышал Мак.
— Всё равно, я уже не маленькая! Пожалуйста, расскажи! Прошу тебя, БигМак! Мне страшно! Я… я боюсь за тебя!
— Не бойся, моя маленькая кобылка, не бойся… — ответил он, с величайшим трудом повернув голову к Эппл Блум.
Он увидел, как слёзы тихо стекали по её щекам, и сдался. Всё-таки он очень сильно любил Эппл Блум.
Приобняв её, он зашептал свой рассказ…
Он не помнил, как оказался в Вечнодиком Лесу.
Была тёмная ночь. Молнии делили небо пополам, ярко озаряя тёмные тучи, и только в эти моменты он мог видеть, куда бежал. Гром грозно сотрясал землю, но этот звук был сладким мёдом для его ушей — так он заглушал его рыдания.
Была тёмная ночь. Проливной дождь превращал почву в грязь, качал деревья в неистовой пляске, гнул их, заставлял поклоняться земле. Но он был только рад быть частью бури, он благодарил её за бичевания и смывал слёзы небесной влагой.
Была чёрная безлунная ночь, когда некому освещать пони их путь, когда всякая живая тварь сидит дома или прячется в укрытиях, когда тучи, небесные странники, похищают ночное светило, дабы оно не смело созерцать творящийся на земле ужас. Но ему было плевать — он бежал сам не знал куда, бежал прочь от привычного ему мира.
Он не видел дороги, драл шкуру о тернии и густые ветви вечнодикой флоры, ежесекундно сбивал копыта об корни и падал в грязь, но вновь поднимался и скакал. Ему было больно дышать, он содрогался от мороза и неконтролируемых приступов плача, копыта болели, сердце готово было разорваться в груди, но он всё никак не мог остановиться.
Ему было грустно, тошно, больно, ужасно одиноко — поэтому он бежал ото всех и от всего. От мира, где не было места таким, как он.
Ну почему, почему он не мог родиться нормальным? Зачем, зачем ему суждено вожделеть жеребцов? За что, за что ему судьбой велено стенать от позора за свой грех, который он несёт на себе с самого детства? Что он сделал неправильно?
Где ответ?
Ответа нет.
Но это уже было неважно. Суета сует, всё суета. Да унесёт Луна его тайну в гроб.
«Жеребята не должны целовать жеребят!».
Он сгинет в Вечнодиком Лесу. Бабуля Смит никогда не покроет себя позором за то, кого она на самом деле воспитала. Его сестре и подруге Эпплджек, героине всей Эквестрии, никогда не придётся отрекаться от него. А над Эпплблум никогда не будут смеяться из-за него. Нет, он не опозорит свою семью, память своих родителей, свой род. Уж лучше пусть все они думают, что он сгинул где-то в глубине Вечнодикого Леса, пусть оплакивают и стенают по любимому брату, внуку, кузену, родичу, другу, а не несут до конца жизни бремя его мерзкого греха.
Быть может, он сейчас переломает себе все ноги и издохнет на месте, или же дикие звери затравят его и обглодают его кости, растерзают плоть. Он птицей полетит в глубокий овраг, камнем пойдёт на речное дно, истлеет от местной заразы, иль молния свершит свой приговор. А может, он до старости будет скитаться по рощам и роптать на свою судьбу, повторяя как слова давно заученного ритуала…
Насколько проще бы сложилась его жизнь, если бы ему просто нравились кобылы, если бы он был способен продолжить род, если бы видения преступных извращений не навещали его ночами иль посреди особенно ленивого денька, если бы круп Карамела, Брейбёрна или Соарина не кружил ему голову…
Если бы да кабы! Суета сует…
Селестия, молю: сохрани его тайну! Сомкни всем очи на его позор!
А ещё он думал о Блюзе.
Блюз.
Б-л-ю-з.
Губы делают смычку, затем язычок упирается в нёбо, пока струя воздуху проходит вдоль внутренней стороны щёк; затем язык немножко опускается и отодвигается назад, губы округляются… чтобы затем язык упёрся в частокол зубов, c претензией на звучное «з» издав приглушённое протяжное «с», прежде чем уста сомкнутся. Такое очаровательное, красивое слово… блюз.
Блюз.
Его он тоже подвёл. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что у музыканта была чистейшая душа. Он стремился к искусству — не к его атрибутам по типу денег, славы, почёта, достатка, но к искусству первозданному. Он был добр, благороден, смел, трудолюбив, умён, он надеялся обрести друга в фермере, который не разбирается ни в чём, кроме яблок и его побочных продуктов, а прекрасное видел в изврате.
Пусть он будет оплакивать друга и те черты в нём, которые его привлекли. Может, он сочинит о нём красивую песенку, в которой он, конечно же, будет лучше, чем в реальности. А может он и вовсе скоро забудет его, может он никогда больше не вспомнит БигМака и их беседу в ночном саду, их поход в бар, их весёлую игру… может он не вспомнит Мака… зачем ему вспоминать?
Эта мысль окончательно поразила его. Больной, израненный жеребец упал и больше не встал.
Была тёмная безлунная ночь. Дождь. Гроза. Ураган. Природа пела по нему панихиду.
Тёмной ночью жеребец оплакивал себя и думал о том, что его жизнь могла сложиться совсем иначе, если бы…
Если бы да кабы.
Суета сует.
Всё суета.
Он проснулся у ручья.
Природа замерла после потрясения. Лёгкий туман стелился по земле. Тучи давно покинули небосвод, вновь явив миру луну, серебрившую лес лунным серебром. Капли небесной влаги, застыв, словно божественный хрусталь, блистали на листьях, на камнях, на красном мехе. Капли были подобны рассыпавшемуся лунному ожерелью.
Ручей, тёкший перед самой его мордой, ласкал землю, утешал камни, вёл речь с воздухом, нашёптывал жеребцу что-то, чего он не понимал.
БигМак с трудом поднялся на ноги. Всё тело болело от многочисленных синяков и царапин, хлад глодал кости и бил судорогой, а голова раскалывалась так, будто её лягнула Эпплджек.
Он подошёл к ручью и вдоволь напился. До того, как его язык коснулся водной поверхности, он и не подозревал, насколько сильно хотел пить.
Затем он перешагнул ручей и медленно поплёлся в неизвестном направлении.
Он уже не хотел бежать, а даже если бы и хотел — не мог. У него не было сил на бег. Не было сил даже на то, чтобы о чём-то думать и что-то чувствовать. Он просто передвигал ногами в произвольном направлении.
Произвольное направление просто смещало свои координаты в его сторону.
Древесные волки просто окружили его на какой-то поляне.
БигМак не заметил, как оказался в окружении этих мерзких существ.
Древесные волки представляли из себя магических тварей. Существа ростом с обычных волков, повадками похожие на обычных волков и внешностью сильно напоминающие обычных волков. Единственное, чем они отличались от обычных волков, это то, что они были деревянными. Если быть точнее, их тела полностью были составлены из древесных веток, кусочков коры, поленьев и прочего древесного сора, правда их клыки и когти ничем не уступали аналогичным орудиям их меховых собратьев, а может даже были ещё смертоноснее.
Мак замер. Волки взяли его в полукруг и не двигались с места, лишь скребли лапами по земле да грозно скалились, будто бы смакуя момент и упиваясь страхом жертвы.
Но Мак не боялся. Он лишь устремил свой взгляд вперёд и напрягся, ожидая нападения. Было ясно, что первый, кто посмеет кинуться на него, рискует получить сокрушительный удар копытом.
Вдруг волки отступили на несколько шагов, образовав своеобразную полукруглую арену, и вперёд вышел, вероятно, их сильнейший боец.
Зверь был выше своих сородичей на целую голову, его тело было более вытянутым, а когти и клыки острее и смертоноснее — по крайней мере, так казалось жеребцу.
Пони и зверь смотрели друг на друга, и жеребец готов был поклясться, что видел что-то похожее на уважение в зелёных глазах.
Древесный волк аккуратной поступью зашагал в сторону, не сводя с врага глаз, и тогда Мак понял, что его хотел закружить, и ни на миг не выпускал монстра из поля зрения, так же осторожно переставляя копыта таким образом, чтобы его корпус был повёрнут к противнику.
Вдруг зверь сорвался с места и, совершив длинный прыжок, кинулся к жеребцу сзади.
Фатальная ошибка.
Конь инстинктивно лягнул нападавшего задними копытами, однако он не ожидал такого нападения и удар получился слабым — зверя лишь откинуло на небольшое расстояние.
Мак развернулся к волку слишком медленно — тот уже успел подняться и прыгнуть на пони, целясь пастью в горло. Конь поднялся на дыбы, он хотел огреть наглеца передними копытами, но не успел — волк «долетел» до него и заключил в своих когтистых «объятьях». Жеребец потерял равновесие, что сулило бы его верную гибель, если бы он каким-то образом не умудрился упасть не на спину, а на врага.
Волк завизжал и попытался ухватиться клыками за незащищённую конскую шею, его когти беспорядочно скребли по спине и бокам жеребца, не причиняя, впрочем, серьёзных травм.
Они обнялись как настоящие браться, но эти объятья были смертельны.
Жеребец, терзаемый когтями и болью, с силой сжал волчью шею копытами и ударил его об землю. Если бы силы не покинули его, одного такого удара хватило бы, чтобы размозжить деревянный череп, насколько бы магически укреплена она ни была, но он был на грани истощения, а потому удар повлёк собой лишь сдавленный визг.
Руки БигМака дрожали от усилия, чудовищная гримаса напряжения исказила его морду. Он вновь собрал остатки сил и ударил волка об землю, но добился лишь звука, похожего на треск.
Силы грозили окончательно покинуть его. Он понимал, что если ослабит хватку, зверь вцепится ему в горло, и уже ничто его не спасёт.
Нет.
Так дело не пойдёт.
Он был БигМаком из рода Эпплов, он делил кров, пищу и родственные узы с пони, без которой Эквестрии могло бы уже и не быть! Он практически в одиночку управлялся со всеми делами на огромной ферме, когда его сестра пускалась в долгие странствия, он пережил не один и не два апокалипсиса и, Дискорд побери, с детства нёс в своей душе страшную тайну! Что его какой-то волк? Пустой звук! Суета!
Ярость завладела им, он ощутил мощный прилив сил и, издав громогласный клич, дикий крик, в который он вложил всю свою боль и отвращение к самому себе, копившиеся годами, в который он вложил всю злость на себя, на глупых волков, даже на Блюза — за то, что он такой красивый, — и с этим криком он вновь оторвал волка от земли с тем, чтобы приложить его об неё.
На этот раз чудовище рассыпалось на веточки, голова превратилась в щепки, и Мак очутился на усыпанном древесными отходами земле.
Волки, до этого молчаливо наблюдавшие за сражением, разбежались в разные стороны, пугливо скуля, и неизвестно, что именно их отпугнуло — то, что он так сурово разделался с их вожаком или то, что он всё ещё кричал даже после того, как его враг сгинул
Он снова шёл по лесу без цели и без мыслей. Даже только что произошедшая стычка не занимала его — всё, что напоминало о ней, это бесчисленные царапины на его спине, которые, впрочем, едва ли были болезненнее тех, что остались на нём от ветвей растений.
Он не помнил, как долго он ещё блуждал по лесу, прежде чем выйти к хижине Зекоры.
Зекора, хорошо знакомая всему Понивиллю зебра, жила в стволе большого векового древа. Она стилизовала своё жилище под хижину, проделав в стволе дерева дверь и несколько окон, из которых лился свет. Либо она не спала в сей поздний час, либо никогда не гасила свет.
Зекора. Всегда спокойная, доброжелательная, гостеприимная. Впрочем, не без чувства юмора и склонности к иронии. Она жила в Вечнодиком Лесу в полном уединении и гармонии с природой, и лишь редкие посетили тревожили её покой, либо же она сама изредка наведывалась в Понивилль по своим нуждам.
Она действительно принадлежала этому месту, в отличие от… него.
Он вспомнил рассказы своей сестрёнки Эппл Блум о том, как ей нравилось приходить сюда и варить зелья вместе с Зекорой. Вспомнил, как и Эпплджек не брезговала советами этой загадочной зебры.
Эппл Блум… о нет, нет-нет-нет… что же он наделал?
Как он мог так просто взять и бросить их? Ведь они любили его точно так же, как и он — их!
Он представил, как плачет, заливается слезами его маленькая сестрёнка, когда станет известно о его пропаже, как будет днями и ночами она стоять на крыльце иль у ворот и ждать его возвращения, не веря, что он их бросил. Или, что ещё хуже, сама отправится на его поиски.
Эпплджек вот точно отправится. Для этой кобылы не существовало абсолютно никаких препятствий, ничто в Эквестрии не было способно остановить её. Если бы для того, чтобы отыскать брата, понадобилось выкорчевать весь Вечнодикий Лес, она бы это сделала. Он знал, что она могла.
А Блюз? Как он мог так легко бросить новообретённого друга? Что же он за друг такой, если мог так поступить?
Мысль о Блюзе больно кольнула его сердце, и это стало последней каплей.
Пусть он и был нечестивым, он всё же имел представления о том, что такое хорошо, а что такое плохо, а это уже что-то. Может, однажды он сумеет перешагнуть через свой порок, а пока… что ж, он жил с ним уже на протяжении многих лет, и ради тех, кто так дорог его сердцу, он готов был нести это бремя хоть целую вечность.
Он зашагал прочь от хижины зебры по знакомой дорожке, осознавая, что ещё до рассвета доберётся до Понивилля.
Пусть Вечнодикий Лес будет во владении Зекоры и диких зверей.
Место БигМака было рядом с его близкими.
— Но… но зачем? Почему?
— Говорил же… не поймёшь.
Мак закончил нашёптывать свой рассказ, естественно выкинув из него все размышления.
— Главное… никому не говори.
Эппл Блум хотела задать ещё множество вопросов, главным из которых так и оставался «почему», но когда она подняла взгляд на брата, поняла, что тот уже провалился в глубокий сон без сновидений — даже у такого сильного и самого лучшего жеребца, как её брат, силы были отнюдь не безграничны.
Она ещё некоторое время провела рядом с ним, а затем взяла светильник и ушла к себе в комнату — впрочем, в светильники уже не было нужды, ведь на небе проглядывались первые признаки рассвета, до подъёма оставались считанные часы.
Этой ночью ей так и не удалось заснуть. Каждый раз, когда она прикрывала глаза, ей являлся образ её окровавленного исцарапанного брата, который пытался отмыть шёрстку от грязи и крови — именно за этим она застала его ночью