Двойные Вечеринки и Мерцающие Бриллианты: Варианты и Последствия
В Поисках Звёздочки
Копыта сами несли его к ответам.
Она полагала, что сможет скрыться от него? Пусть так, но он не устанет преследовать.
Она смела думать, будто у него не возникнет вопросов? Как наивно с ей стороны.
Она считала, что им действительно можно манипулировать, и что ради неё он бы пошёл воистину на всё? О да, это оказалось чертовски верно.
Он уже не видел ни кобылки, ни звёзд, он не мог одним прыжком перескочить галактику, его одолевали усталость и боль, и лишь темнота и свист ветра в ушах были его немыми спутниками. Но разве это всё могло его остановить? Разве он не заслужил хоть немного чёртовой правды?! Разве он сделал что-то не так?!!
— ДАЙМОНД!! — неожиданный крик пронзил его слух.
Его будто выдернуло из тьмы. Мир снова наполнился цветом и реальностью.
Первое, что он смог заключить — его действительно звали Даймонд. Дабл Даймонд, если быть точнее. Второе — он стоял прямиком перед зияющим чернотой входом в знакомую до боли пещеру.
— Дайми? — раздался тихий голос прямо за его спиной — не под стать тому, что заставил его очнуться.
Жеребец развернулся. Перед ним стоял единорог, чья грудь вздымалась и опускалась с бешеной скоростью; он очень часто и прерывисто дышал, периодически заходясь кашлем и жмуря глаза от натуги.
Парти Фейвор.
То было ранее утро — все нормальные пони ещё досыпали свои сны, и ночь ещё не вполне была убита солнечным светом. Небесное злато потихоньку губило пока ещё явные признаки небесного серебра — грядущий день медленно переплавлял сумерки в свет. Хладный ветер мёл будто бы по всей Эквестрии и во все пределы, вселяя холод в тела и души всего и вся. Даймонд поёжился под его ледяным напором, его объял озноб, и при этом его бил жар, распространяемый по телу чудовищно быстрым биением сердца.
Но о себе он и не думал.
— Парти! — жеребец бросился к единорогу и обнял, пытаясь сокрыть его тело от ударов жестокого ветра. — Что ты тут делаешь? Тут холодно! Ты заболеешь!
— Нет… это ты… что тут… делаешь?! — ещё не отдышавшийся единорог слегка отстранился от друга. — Упал с кровати… перепугал меня… перепугался сам… и рванул со всех копыт… сюда! Еле… догнал!
— Я... это трудно объяснить. Но тебе надо идти домой, сейчас же. Прости…
— Никуда я не пойду… без тебя! — с надрывом прикрикнул сумевший возыметь контроль над дыханием единорог, заставив белого жеребца вздрогнуть; Даймонд впервые увидел гнев в его глазах. — Селестия тебя дери! Ты хоть знаешь, каких трудов мне стоило тебя нагнать? Не все из нас прирождённые спортсмены, знаешь ли! Если бы я тебя не догнал, ты бы забежал в пещеру, а ты не хуже меня знаешь, что оттуда не возвращаются!
Дабл Даймонд взглянул на зияющий за его спиной проход. Уж он-то знал, что оттуда ещё как возвращаются.
Именно возле этой пещеры он впервые встретил Старлайт. Насколько он знал, она некоторое время скиталась по ним, пока не вышла здесь. Тут же она и скрылась, когда её обман раскрылся.
Это место имело дурную репутацию, потому что многие пони, которые хотели сбежать из их городка, часто избирали для побега именно эту пещеру, и никто никогда не пускался на их поиски, так как система этих пещер была чрезвычайно разветвлённой.
И никто из тех, кто туда убегал, более не возвращался — и никто не знал, то ли потому что их побег увенчивался успехом, то ли потому что они больше никогда не находили оттуда выхода. В любом случае, Старлайт запретила всем даже приближаться к этому месту, мотивируя запрет тем, что это якобы «во избежание худшего».
Как бы то ни было, сгинула ли там Старлайт, до сих пор ли блуждает или выбралась ли в иные места — он должен был последовать за ней, а иначе…
— Парти, мне жаль, что я так тебя напугал, но мне нужно туда. Я пойду в пещеру, а потом вернусь, вот увидишь. — Дабл Даймонд попытался нацепить на себя обнадёживающую улыбку, но он готов был поклясться, что вышла скорее ухмылка безумца.
— Ты с ума сошёл? Да, точно, ты помешался, ну-ка иди сюда… — Парти подошёл к жеребцу и положил копыто ему на лоб, после чего констатировал, — да, точно помешался. У тебя жар, ты не в своём уме! Пожалуйся, пошли домой, успокоимся, а потом, если ты так хочешь, мы попросим помощи у принцессы…
Он был прав. Белошкурый действительно весь горел, в теле поселилась ломота, и даже такой родной и дорогой ему голос Парти Фейвора резал слух своей громкостью. Но он всей душой, каждой своей шерстинкой ощущал, как с каждым мгновением Старлайт становилась всё дальше и дальше и дальше… он должен был её догнать. Он должен был её увидеть. Он устал довольствоваться её образом лишь во снах и орать на пустоту.
— Нет! — отрезал его Даймонд. — Я должен сделать всё это сам, один…
— Это опасно! Ради чего ты хочешь подвергнуть себя такому риску. Это всё из-за Неё, да? Из-за… С-Старлайт?
Парти произнёс её имя впервые за очень, очень долгое время, но Даймонд забыл придать этому значению, ведь время, как ему казалось, всё ускользало и ускользало.
— Я должен увидеть её, Парти. Я должен получить ответы. — Сказал он, и бросился в пещеру, но магия окутала его задние копыта и его распластало по земле.
— Тогда и я иду с тобой.
— Исключено!
— Думаешь, у тебя одного есть вопросы? А мне тоже есть, что спросить. Например, почему нельзя праздновать день рождения. Серьёзно, что плохого ей сделали дни рождения? Это же самый лучший праздник в мире! Даже лучше, чем День Согревающего Очага!
— Нет! Она должна передо мной объясниться! Лично! Один на один! — Дабл Даймонд пытался вырваться из хватки единорожьей магии, но Парти был на удивление силён. Воистину, единороги слишком могущественные существа. — Пусти, мне нельзя ждать! Пусти!
— В очередь! Мне тоже есть, что с неё спросить! — Парти подошёл ближе к барахтавшемуся жеребцу. — Почему это тебе можно требовать с неё объяснений, а мне нельзя?!
«Почему? ПОЧЕМУ?!»
Злость предала ему сил. Он в очередной раз дёрнул задним копытом и наконец сорвал с себя магические оковы, однако не рассчитал сил и лягнул стоявшего за ним единорога прямо в нос.
— И ты ещё спрашиваешь?! Я был её правым копытом! Я был с ней с самого начала! Мы вместе основали этот чёртов город! Я разделял все её идеи! А вы? Малейший провал — и вы стремитесь всё забыть! Потеряли идею, потеряли смысл жизни, каждый день прозябаете без цели! Вы… предали её!
— Может, если бы нам не стёрли память, всё сложилось бы по-другому?
Разъярённый жеребец поднял взгляд на единорога. Тот придерживал копытом нос, с которого капала кровь.
— Сколько книг, сколько статей я ни печатал, а вы так и не смогли её понять. Даже не попытались!..
— А ты смог?
Кровь струйкой стекала по копыту, оставляя на нём красную дорожку, и капала на землю, где тут же смерзалась в грязный лёд.
Даймонд посмотрел единорогу в глаза, ожидая столкнуться взглядом со своим оппонентом, но не нашёл в его взгляде ни злости, ни упрёка. Синие глаза, источавшие горькие слёзы, глядели на него с неприкрытой мольбой, но при этом в них читалось смирение, граничащее с безнадёжностью. Он будто всем своим видом молил не то Селестию, не то Дискорда вернуть разум обезумевшему другу, понимая при этом, что остановить его уже невозможно.
Это было неправильно. Боль не должна оставлять на мордочке Парти Фейвора столь глубокий отпечаток, из-за которого пони казался лет на пятнадцать старее своего возраста. Он ведь был создан для веселья, радости, счастья, ради смеха своих друзей и любви.
Но он вновь страдал, и вновь — по его, Дабл Даймонда, вине.
И его безукорный взгляд служил самым сильным упрёком этой вине.
Не в силах более молча взирать на страдания друга, он на всех четырёх рванул в пещеру, чтобы затеряться во тьме.
На этот раз никто не пытался его остановить.
«Идиот! Идиот!»
Ну почему, почему он не взял хотя бы факел?
Прошло немало времени, прежде чем глаза привыкли к темноте, но ситуации это не исправило. Он по-прежнему мало что видел и понятия не имел, как много развилок пропустил, пока держался исключительно правой стороны. Зато он точно мог сказать, что пещеры уходили глубоко вниз, и не только потому, что большую часть пути он спускался как бы по наклонной: было очень тепло. Поначалу это его несказанно радовало, ведь прошёл мороз, прошёл озноб, но последний вскоре дал о себе знать с новой силой, к тому же к нему присовокупились ещё головокруженье и такая чудовищная слабость, что он еле-еле переставлял копыта. Что уж там говорить про жар, который будто стремился расплавить его кости.
Нос не различал более иных запахов, кроме пыли, прочно осевшей как в дыхательных путях, так и на его шёрстке, что уже успела собрать, наверное, всю скопившуюся в пещере паутину. Он то и дело ощущал, как проползали по его ушам или носу надоедливые пещерные пауки.
Одним словом — прескверно.
Он старался не думать о том, что пути обратно он найти уже не сможет. Впрочем, он бы и не смог об этом долго думать (к тому же, он ведь обязательно куда-нибудь да выйдет). Все мысли вращались, словно на орбите, вокруг одной лишь Старлайт.
Он раз за разом представлял их встречу.
Он находит её измученной и истощённой в самых-самых глубинах, заключает её в объятья, и они вместе выбираются на поверхность, и ни слова упрёка не срывается с его губ; или: он набредает на её злодейское логово и бросается на неё с самыми суровыми обличениями, либо же преклоняется пред ней и молит о прощении. Нет, лучше сначала преклониться, а потом уже задать вопросы. Нет-нет, это она должна просить извинения! Пусть сначала ответит на вопросы, а потом он, быть может, сам извинится. А если её тут вообще нет?
Поиски в любом случае нужно было продолжать…
— Ох, вы посмотрите, кто это тут у нас! — услышал он прекрасный женский голос, который мог принадлежать лишь одной.
А затем его ослепило сияние — сплошная белизна перед взором.
Он прикрыл глаза копытом, но даже так свет был нестерпимо ярок. Он ощущал исходивший от него жар. Или же жар был от него самого?
Несмотря на невозможную яркость, он отвёл копыто от глаз и устремил взор на новое солнце, источавшее сладостный звон.
Она.
Стройное розовое тело, фиолетовая грива с бирюзовой прядкой — с такой же причёской, какой он помнил. И, конечно, выдающийся из гривы острый рог, с которого когда-то срывались самые изощрённые плоды магии.
Она странным образом мерцала, будто покрытая алмазной пылью, и восседала на плывшим над землёй белом облаке.
Что делать? Пасть ниц? Закричать? Заплакать? Ударить? Обнять? Убежать?
Помолиться Селестии?
А может, Дискорду?
— Дай угадаю: ты злишься за то, что я тебя якобы предала? Оу-у, какая жалость! — язвительно протянула она. Её голос эхом отзывался в его голове. — Ведь предатель здесь только ты!
— Н-не… не п-правда! — топнул копытом Дабл Даймонд, но его голос звучал на удивление жалко, словно у жеребёнка. — Я… Я БЫЛ ТЕБЕ ВЕРЕН!
Теперь же он был похож на истеричную кобылку.
— Мы почти достигли цели, мы могли пленить принцессу, и тогда бы вся Эквестрия постигла наши идеалы. Тебе нужно было лишь поверить, лишь вступиться…
— Но ты… ты ведь обманула меня!..
— Лишь поверить!
«Лишь поверить! Лишь поверить! Лишь поверить» — отдавало у него в ушах.
Облако начало удаляться, как и пленительный звон Её желанного присутствия.
Он побежал за ней со всех копыт, но ноги сделались словно ватными. Если бы у него был кнут — он бы сам себя им подстегнул.
— Я ВЕРИЛ ТЕБЕ! ВЕРИЛ! — вопил жеребец ей вдогонку, поднимая своим отчаянным бегом всполохи столетней пыли.
— Ты верил не мне, а принцессе.
Возразить он не успел.
Земля под ним разверзлась — точнее, то поломались гнилые доски. Дабл Даймонд зацепился передними копытами за край и пытался позвать на помощь.
Никто не ответил.
Передние конечности горели огнём, сознание помутилось, а края досок больно впивались в плоть.
Так вот каково это — висеть над бездной.
Он вошёл сюда без страха, готовый навеки сгинуть в этом лабиринте тьмы и пауков, а теперь он испытывал ужас, молил о спасении и из последних сил цеплялся за спасение, которому не быть.
«Я правда верил» — успел подумать он, но Старлайт не довелось услышать эти слова.
Он разжал копыта.
Куда попадают пони после смерти?
Пока что этот вопрос останется без ответа.
Боль. Вот то первое, что он испытал, когда прояснилось сознание.
Он с трудом разомкнул отяжелевшие веки и заметил, что упал прямо на проломившиеся под ним доски, которые теперь весьма болезненно вонзались в его грудь и брюхо. К счастью, сильно попортить здоровье жеребца они не сумели, и кровь лишь слегка запятнала белоснежный мех, хотя и раны, и невидимые занозы неприятно саднили.
Жеребец поднялся на трясущихся ногах и огляделся.
Как оказалось, он не пал в бездну, а лишь спустился на нижний уровень таким вот неординарным способом. По потолку, словно огромный хребет, был протянул ряд магических фонарей — очень старых, судя по тусклости света. Вдоль всего туннеля была проложена шахтная железная дорога, на которой стояли насквозь проржавевшие вагонетки. По земле хаотично были разбросаны кирки, лопатки, кувалды и каски, на которых красовались остатки ныне неразличимых опознавательных знаков и цветов. Было ещё жарче, чем на верхних уровнях, по земле стелились клубы пара. К поту жеребца примешалась ещё и мерзкая затхлая влага местной сырости. Стены просто кишели огромными пауками, для которых столь влажная среда была сродни паучьему раю.
Дабл Даймонд медленно зашагал вперёд по тоннелю. Ноги всё ещё дрожали и так и норовили подкоситься в самый неподходящий момент, а раны на животе болезненно давали о себе знать. Но ему не было до этого никакого дела.
Ведь он уже убедился, что Она здесь была.
И в ней не было ни следа раскаянья.
Но что ещё важнее… она позволила ему упасть. Позволила ему покалечиться. Даже и не думала подать ему копыто помощи.
Значит, она настолько была убеждена в своей правоте, что желала его смерти?..
Осознав это, жеребец с трудом смог подавить горестный всхлип.
Он ведь действительно верил!
Даймонд ускорил шаг по нескончаемому туннелю. Умозаключения, к которым он пришёл, убедили его в том, что он должен был объясниться, должен был заставить её выслушать его.
Вскоре фонари становились всё реже, зато в стенах начали появляться всевозможные цветные камни. Красные, жёлтые, синие, белые, чёрные. Они отражали даже малейший свет и приглушённо мерцали в полумраке, маня к себе вместе с фотонами взор и пауков.
Хорошо, что Дабл Даймонд не страдал арахнофобией. По крайней мере, не при таких обстоятельствах.
Разглядывая самоцветы, пони не заметил, как врезался в препятствие. От неожиданности и слабости его ноги подкосились, он потерял равновесие и завалился на бок.
Он хотел было встать.
Как оказалось, «препятствие» тоже не желало более лежать на земле.
Серая куча, изначально принятая жеребцом за груду камней, вдруг зашевелилась, её поверхность заходила буграми. Затем «куча» тяжело засопела и заревела, у неё появились мощные лапы, каждая из которых была размером с упитанного пони. Ожившая фигуры развернулась, и жеребец осознал две вещи.
Во-первых, ему пришёл конец.
Во-вторых, он только что врезался в спящего медведя.
В очень страшного и несуразного медведя. Его покрытое серой от каменной пыли грубой шерстью тело было до ужаса огромным — наверное, с половину его дома, — однако голова для столь крупного тела была смехотворно мала, будто беспечный мастер приделал мишке голову ростовой куклы. Маленькие круглые ушки и глаза, которые были столь мелкими, что их было и вовсе практически не видно, дополняли комический эффект, вот только Дабл Даймонду было вовсе не до смеха: всё тело парализовало от ужаса. Он словно инстинктивно был готов сдаться возвышавшемуся над ним хищнику, который уже вовсю скалил бесспорно острые зубы.
Зверь не торопился к трапезе.
Он издал громоподобный рык, обдавший жеребца тошнотворным запахом гнилой плоти и давший его организму своеобразный сигнал к тому, что вот теперь-то можно начинать увлекательнейший бег с препятствиями в условиях спёртого жаркого воздуха. Ставка — одна пони-душонка.
Он сделал то, чему, как он подозревал, он тренировался всю жизнь — побежал с низкого старта как раз в тот момент, когда кошмарная звериная лапа уже чуть было не оттяпала его хвост.
Жеребец стрелой летел по прямой кишке туннеля, в спешке не обращая внимание на различные повороты и разветвления. Копыта едва касались земли в процессе безумного галопа, однако конечности отказывались ему подчиняться, поэтому он то и дело спотыкался и лишь чудом не застрял между рельс. Его непроизвольно мотало из стороны в сторону.
Вдогонку пони летели звуки покорёженного металла — тяжёлые стальные вагонетки отлетали в сторону, словно весили не тяжелее пуха. Такова была сокрушительная мощь медвежьего буйства.
Преследователю было решительно всё равно, с какой скоростью бежал его потенциальны ужин — одним своим исполинским шагом он покрывал больше, чем успевал пробежать набравший обороты жеребец. Если бы не вагонетки, белошкурого давно бы настигла страшная расправа, о чём ему неустанно напоминали безумный рык и сокрушительный топот, от которого как от судорог сотрясался весь туннель: ТУДУМ! ТУДУМ! ТУДУМ!
Он ощущал, как камешки вылетали из-под медвежьих лап и искрами били по крупу.
ТУДУМ! ТУДУМ! ТУДУМ!
Важное уточнение: он знал, как бегать — в конце концов, он был неплохим спортсменом (в определённый период жизни; но ведь бывших не бывает, так ведь?), но он всецело принадлежал стихии лыж. Горы, сопряженье безграничных пространств неба и земли, скрещенье копыт, чистейший воздух — всё это несколько отличалось от забегов по непредназначенным для этого местам. Однако…
ТУДУМ-ТУДУМ-ТУДУМ-ТУДУМ!
То был медведь? Или сердцебиение некстати разболевшегося сердца? Возможно, и то и то, ведь у него уже резало глаза, застилаемые неприятной красной пеленой. Все конечности, все мышцы горели огнём, будто их тёрли верёвками, а пазухи невыносимо жгло горячим воздухом, словно осколками расплавленного стекла; он до того надышался пыли, что лёгкие распирало от боли, и велик был соблазн поддаться приступу кашля, но жеребец твёрдо понимал: стоит поддаться этому порыву — и он не перестанет, пока не выкашляет собственные лёгкие; стоит остановиться — и он упадёт и более не восстанет. Что бы он ни сделал — угроза его настигнет.
Вдруг путь перед ним совершенно очистился — куда-то подевались вагонетки, оборудование, загородительные знаки; даже освещение стало настолько редким, что местами ему приходилось бежать в темноте, от огонька к огоньку.
А медведь будто бы прибавил скорости, предвкушая скорую трапезу, и с каждой секундой разница в расстоянии становилась всё менее очевидной.
Все чувства жеребца обострились до предела, он готов был сей же час заплакать от боли и ужаса, от ощущения приближения собственной смерти — до него дошло, что ему не быть победителем в этой гонке…
Впереди замелькал очередной поворот, которые он доселе предпочитал игнорировать…
…Ему не быть победителем, если играть честно.
Наверное, каждому из нас знакомо чувство страха перед чем-то новым? Часто мы идём по одному, уже неоднократно проторенному нами же или нашими предшественниками маршруту, с опаской озираясь на ещё не познанные пути. Мы решаем проблемы по определённому алгоритму; часто мы ходим в одни и те же забегаловки, где заказываем одну и ту же еду; в магазинах мы берём одни и те же продукты одних и тех же производителей, а потом идём в салоны красоты, где просим постричь наши гривы так, как стригли до этого. Это знакомо, это привычно. Это логично.
Но иногда бывают и отступления от нормы. Можно всё же отважиться и заказать что-то новое, сходить в другой магазин, выдрать из гривы бОльший кусок, чем обычно — либо же наоборот, лишь подровнять кончики.
Всё то — безобидные эксперименты. А что стоит на кону? Несварение — либо новые гастрономические стандарты; уродство — или же новый стилевой ориентир.
У Дабл Даймонд же на кону стояла жизнь. Сценария было всего два.
Первое — за поворотом оказывался новый туннель, из чего проистекал целый ряд отдельных перспектив; второй сценарий был менее перспективен — тупик и смерть.
Не сбавляя скорости, пони завернул направо.
Медведь же по инерции пробежал вперёд огромной меховой шаровой молнией.
Жеребец остановился и ощутил, как сама его душа ушла в копыта, а желудок скрутило в тугой узел.
«Нет, нет-нет-нет… пожалуйста, это не может кончиться так!»
Ой-ой. Плохое решение, Дабл Даймонд!
Лопаты, мотыги, гружёная камнями вагонетка, заградительные знаки. И стена отёсанной горной породы — его надгробие, серость которого служила ему безмолвной, но символичной эпитафией: долгое время он жил в сером, теперь в сером же и умрёт.
Медведю потребовалось время, чтобы развернуться в тесном туннельчике.
Дабл Даймонд же подошёл вплотную к стенке, словно надеясь, что сейчас она разжалобится и расступится перед ним.
Увы, камень не знал жалости.
Зверь совершил свой манёвр по перестройке, оцарапав при этом стены своей наждачного вида шкурой, и медленно двинулся на жеребца, которому хотелось вопить при виде истекающей слюнями пасти, полной острейших зубов на мощной челюсти. Такими наверняка можно было перекусить целого пони, как зубочистку. Хрусть — и жеребец раздвоился. Хрусть-хрусть-хрусть — и от жеребца только рог да копытца. Впрочем, рога у него и не было, а медведь выглядел так, будто не погнушается и копытцами.
«Копытца…»
Откуда тут копытца?..
Взгляд Даймонда упал на два торчащих из-под каменной стены копыта. Затем он заметил, что выпирали не только копыта, но и задняя часть скелета некоего пони… почему-то пробитая вонзённой в землю киркой.
Недолго думаю, жеребец кинулся на землю и в мгновение ока оказался под огромным куском породы.
Не оценивший трюка с исчезновением медведь яростно взревел и кинулся к стене. Последовал сокрушительный грохот, а затем яростный удар лапой как раз по тому месту, откуда пони едва успел убрать задние конечности.
Ему стоило огромного труда протолкнуться дальше: тело страшно болело, конечности отказывались его слушаться, да и в целом здесь было достаточно тесно.
В какой-то момент он осознал, что больше не может двигаться. Нельзя было ни пошевелить копытом, ни повернуть головой, ведь сверху была беспощадная каменная порода, а снизу… та же самая порода, слегка посыпанная чем-то пытающимся казаться землёй.
И пахло от этой земли чем-то… сладким. Чем-то очень знакомым.
«Да это же…»
Он не успел закончить мысль, чудом родившуюся в голове на фоне надвигавшегося панического смятения. Его вдруг снова ослепило белое сияние, в ушах появился сладкий милый звон. А потом зазвучал знакомый голос.
— Надо же, в каком интересном положении ты оказался.
Он вновь увидел её. Она лежала прямо перед ним, а за ней были ещё многие и многие метры узкого пространства.
Она была всё такая же, как и раньше. Розовая, с фиолетовой гривой с бирюзовой прядкой; синие, лучащиеся недюжинным умом и столь же недюжинной колкостью глаза. Всё то же странное мерцание. Она выглядела так, будто вся эта грязь и пыль её просто не касались.
— Помоги мне, — пробормотал он, и только потом заметил, что плачет; даже хнычет. — Помоги мне, помоги мне, помоги…
— Ой, что такое, тебе нужна помощь? — спросила она с притворным удивлением. — Ой, а мне она, оказывается, тоже нужна была. Но ты мне не помог. Предал, как и все остальные.
— Я был с тобой с самого начала! — ответил он сквозь стиснутые зубы, глотая горькие слёзы, — мы вместе основали город, я приводил тебе всех этих пони, которым ты стирала память. Я честно распространял твои идеи. Я всегда был рядом, всегда! А ты никогда меня не замечала! Как будто я что-то делал не так! Как будто… я был таким же, как и все остальные!
— А разве это не так? Помнится, в тот день ты стоял в толпе вместе со всеми остальными, и вместе со всеми остальными ты втаптывал меня в грязь, и вместе со всеми ты плясал под дудку принцессы и её приспешниц. Что, стоило поманить тебя кьютимаркой, и старые принципы больше не имеют значения? Или ты так спасовал перед лицом королевской власти, м-м?
— Но что мне ещё было делать? Ты же нас всех обманула. Меня обманула!
— Ой, даже не знаю. Может, успокоиться и дождаться объяснений? Ох, о чём это я, это ведь слишком сложно. У предателей всё всегда очень просто и однозначно.
— Я… — он с ужасом понял, что ему нечего было возразить.
— Да, именно ты. — Кобылка улыбнулась и каким-то образом вдруг отдалилась от него. — Именно ты, дорогой Дабл Даймонд, сейчас станешь отличным ужином.
Жеребец навострил уши, который тут же упёрлись в потолок.
Медведь рыл подкоп.
— Помоги мне! Прошу! Помоги! — вновь завопил жеребец, безуспешно стараясь подобрать под себя задние конечности. — Я всё тебе объясню! Ты должна меня выслушать! Прошу! ПРОШУ!
— Я уже довольно выслушала. Поступки, знаешь ли, говорят громче всех слов. А теперь ползи, Даймонд, ползи! — её лицо вдруг страшно исказилось от гнева. — Пресмыкайся, как червь! Ощути то же, что ощутила я, когда вы все отвернулись от меня! Когда похоронили все мои планы, которые я выстраивала годами! Планы, которым не суждено сбыться из-за тебя, Дабл Даймонд!
Она отдалилась ещё дальше, а он пополз.
Боль была чудовищная.
Он обдирал шкуру о грубые камни, оставляя на них целые клочья меха и кожи, обильно смазывая их своей кровью. Но даже не ободранные до мяса спина и живот, не стойкое ощущение того, что ему придётся умереть тут, никем не найденным и не похороненным… и не прощённым Ею — не только это заставляло его буквально выть, пронзительно кричать и беспрестанно ронять потоки слёз, покорять каждый миллиметр ценой невыносимых страданий. Самая страшная боль поселилась в его правом заднем копыте, которое он не мог даже напрячь без того, чтобы не пасть в полуобморочное состояние — оно было повёрнуто под каким-то неправильным углом и просто волоклось вслед за телом.
В какой-то момент он вскрикнул в последний раз и провалился за грани сознания.
Пегаска замерла над одним из холмов, лениво пробежалась взглядом по его поверхности и одиноко стоящему деревеву, зевнула, хлопнула крыльями, перевернулась в воздухе и на всех порах полетела обратно, широко расправив крылья и позволяя ветру ласкать каждое пёрышко.
— Эй, вон там хорошее место! — крикнула она тащившимся по земле теням и, провернув тот же самый манёвр, полетела обратно к холму.
На обратном пути ей показалось, будто она заметила у примеченного холма одинокую тень, однако у неё было занятие поинтереснее, чем слежка. Пегаска стрелой взлетела ввысь и вернулась, держа в копытах небольшое облачко, сотканное из разрозненных остатков того, что плыло в этот день по небу.
— Вау! Я ещё ни разу не лежал на облаках! Можно попробовать? Можно? — единорог запрыгал на месте, будто пытаясь допрыгнуть до облака, которое теперь раскинулось прямо на кроне одиноко стоявшего древа.
Пегаска улыбнулась.
— Прости, Парти. Облака только для пегасов.
— Это мы ещё посмотрим!..
Вскоре к облаку и пытавшемуся допрыгнуть до него Парти Фейвору подтянулись единорожка с парой седельных сумок и земной пони, чьи уши были заняты наушниками.
— Та радужная сказала, что где-то в Эквестрии есть целый город на облаках, где живут одни пегасы. Это же круто! Прикиньте, двадцать четыре на семь в небе, даже спускаться не надо. — Она слетела со своего облака и облетела вокруг холма. — Побывать бы там.
— А чего не полетишь? Мы же теперь куда угодно можем отправиться, даже в Мэйнхэттен. — Ответила единорожка, протиравшая вилки на расстеленном пледе. — Или в Кантерлот.
Пегаска вернулась на облако, стряхнула крылья и улеглась на спину, подложив под голову копыта. Её глаза были закрыты.
— Я там никого не знаю. А тут у меня по крайней мере есть вы.
— А можно было бы взять воздушные шары и отправиться туда вместе. — Предложил единорог. — Или привязать каждого из нас к двум-трём самым сильным пегасам. Или спустить этот город на землю, или хотя бы на воду. Облака это тоже своего рода вода.
— А я бы съездила в Кантерлот. Там наверняка есть шикарные рестораны, в которые ходят сами принцессы.
— А ведь чисто технически в твой ресторан ходила принцесса.
— Ой, Парти, перестань, — хихикнула единорожка, — какой у меня ресторан. Это так…
— Если уж встречаться с принцессами, я бы встретилась с ночной.
— С Луной?
— Днём слишком много пони мельтешат по своим делам, так что Селестии мы наверняка уже все жутко надоели. С другой стороны, ночью почти все спят, а те, кому не спится, заняты всякими интересными штуками. Может быть она даже замечает, как я летаю по ночам.
— А я слышала, что в Кантерлоте и Мэйнхэттене пони не спят по ночам. Они ходят в рестораны, на балы, вечеринки, концерты…
— Вряд ли принцессе Луне всё это интересно. Она наверняка из другого теста.
Пегаска потянулась и, приоткрыв глаза, стала всматриваться в безоблачное синее небо. Лишь изредка она подёргивала ушами, когда до её слуха доносились отголоски музыки из наушников земного пони, или когда Парти Фейвор, от умственной натуги задравший круп и махавший хвостом, звенел столовыми приборами, пытаясь выложить из них венок идеальной формы.
Единорожка, разбиравшая седельные сумки, вдруг замерла. С её лица пропала улыбка; стакан, охваченный магией, упал и покатился с холма, однако вскоре был пойман магией Парти.
— Ты чего это? — спросил пони, разрушив свою выложенную из вилок пентаграмму.
— Ох, поверить не могу. У меня была сама принцесса, а я кормила её… даже выговорить стыдно. Теперь, наверное, будет всем рассказывать, что у Шугар Белль — самые ужасные маффины в Эквестрии.
— Оу, не переживай, — Парти подскочил к расстроенной пони и заключил её в объятья. — Я уверен, что ей и без маффинов будет что вспомнить о нашей деревне. Мне они, кстати, вполне нравились. Хотя других у нас не было. И вряд ли предвидятся…
Шугар Белль улыбнулась.
— Спасибо, Парти. Ты всегда знаешь, что сказать.
— Кстати о кексиках, — пегаска слетела с облака и мягко приземлилась на плед. — Может, покажешь уже, ради чего все мы здесь собрались?
— «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»… — пропел вдруг земной пони, до этого ни разу не подавший голос.
Все уставились на него в недоумении.
— Ну, это типа песня такая есть, — поспешил пояснить он. — Там ещё так было: «качнётся купол неба»… нет, это совсем не мой репертуар… забейте… — он надел наушники и вновь отвернулся от компании.
— Вспоминает, кажется. — Еле слышно произнёс Парти.
— Теперь буду знать, что с помощью еды можно спустить тебя с небес на землю.
— Я всё ещё поверить не могу, что теперь можно жрать что-то помимо сена и тех ужасных маффинов.
— Эй! Я не виновата, что без моей кьютимарки они получались так себе!
— А самое главное, что теперь можно не прятать шо-ко-лад. Вот серьёзно, почему она была против шоколада? Как вообще можно быть против шоколада? Это же лучшее, что придумали в Эквестрии. Ну, после надувных шариков и пиньят. М-м, надувные пиньяты из шоколада… — единорог облизнулся, потирая копыта.
— Не знаю насчёт пиньят, но шоколада я не жалела. Итак, узрите же… шоколадный пирог!
Шугар Белль достала из сумки большой пирог, от которого по-прежнему исходил ароматный пар (магия единорогов, не иначе), дразнивший всех собравшихся вокруг него пони. Даже жеребец в наушниках покосился на него, но подойти не решился. Тут же над пирогом показался охваченный магией нож, поделивший его на части. Он тут же истёк горячим шоколадом, а наблюдавший за этим Парти Фейвор едва не истёк слюной. В мгновение ока увесистый кусок отправился в пасть голодного единорога.
— Эй, для кого я вилки взяла?
— Прошти, не ждержалшя!
— Ой, да ладно тебе, принцессы рядом нет, — ухмыльнулась пегаска, протянув копыто к лакомству.
— Зато тут есть я, — Шугар Белль стукнула её по протянутой конечности, — а я намного хуже принцессы.
— Это же брауни! — подскочил вдруг Парти Фейвор, расправившись со своим куском. — Ты уже прочитала книгу рецептов, которую я тебе дал? Обожаю брауни!
— Нет, даже не открывала, — ответила кобылка, левитируя вилку с кусочком истекавшего шоколадом брауни на ней, — я просто смешивала ингредиенты, как мне хотелось, и вышло довольно неплохо. Я даже не знала, что это называется брауни. Хм… — она пристально осмотрела нанизанное на вилку лакомство, прежде чем отправить его в рот. — Стоит отдать должное, название ему к лицу.
— Смотрите, как могу!..
Пегаска подбросила вверх увесистый кусок пирога, затем сама взмыла ввысь и пролетела над парящим десертом. Однако, когда казалось, что от вкусного десерта вот-вот останется лишь горстка крошек на земле, кобылка совершила петлю и, оказавшись вдруг под падающим куском, схватила его зубами на лету, после чего довольно приземлилась на облако. Впрочем, пара капель жидкого шоколада всё же оросила гривы сидящих внизу пони.
— Найт Глайдер! — воскликнула Шугар Белль, чья грива вдруг оказалась запачкана шоколадом.
— Упс! Прости, сахарок! — хихикнула кобылка без тени раскаяния на лице.
Рог единорожки окутала грозная магическая аура.
Пользуясь случаем, Парти взял небольшой кусочек и, положив его на тарелку с уже заранее подготовленной вилкой, подошёл к жеребцу в наушниках.
— Хей, Фэзер, — он легонько ткнул пони в плечо. — Хочешь пирог? Он просто объеденье. Шугар Белль явно не жалела шоколада.
— Хм, спасибо, Парти.
На горизонте простирались бесконечные пустые долины и горы, и Парти Фейвор не смог уловить, куда именно был направлен взгляд его друга.
— Ты уже вспомнил что-нибудь?
Жеребец вздохнул и опустил взгляд.
— Нет, чувак. Все эти песни звучат дико знакомыми, я даже типа что-то вроде ностальгии чувствую, но это всё равно, что пытаться вспомнить забытый сон, сечёшь?
— Ну-у… можно и так сказать. Я только что пытался вспомнить, как называется брауни.
— И как, вспомнил?
— Да. Ну, может, конечно, я его только что сам придумал, но мне почему-то кажется, что брауни точно называется брауни. — Единорог нахмурился и приставил копыто к подбородку, как бы в раздумье. — Где-то я уже точно видел это название, где-то в далёком прошлом, или… а, точно, в книге рецептов в библиотеке.
— А я вот боюсь, что уже никогда ничего не вспомню, — вновь вздохнул Фэзер. — Я чувствую, что эту песню я часто ставил на повтор, а вот эту всегда проматывал. Под это я флексил с братишками, а под это… тоже флексил, но один. А ту, что у меня играет сейчас, я включал, когда у меня был лютый депрессняк.
— Когда у меня депрессняк, я ем сладкое, особенно шоколад.
— Чувак, ты всегда ешь сладкое.
— Да? — Парти навострил уши. — А может… может, у меня всегда депрессняк? — Он вдруг стал ощупывать свою голову, будто пытаясь найти в ней секретную кнопку. — Что же делать? Ближайший врач находится в Мэйнхэттене!..
— Если у кого из нас тут и депрессняк, то точно не у тебя, — ответил Фэзер, слегка усмехнувшись.
— Ну, это утешает.
Единорог успокоился и продолжил спокойно сидеть возле своего друга, периодически бросая на него обеспокоенные взгляды и прислушиваясь к происходившей на фоне единорого-пегасной шоколадной войне.
— А что, если я никогда не вспомню? Что, если навсегда останусь в этой дыре?
— Ну, ты останешься с нами, своими друзьями.
— Наверное, не самая плохая перспектива, учитывая весь тот отстой, через который мы прошли.
— Не самая плохая? Шутишь? Проводить время с тобой, Шугар, Найт и, конечно же, с Дайми — это же просто мечта! Ты только…
Хрусь.
— Девочки, вы это слышали? — вскочил Парти Фейвор, навострив ушки.
— Что мы должны были услышать? — сквозь смех прокричала Найт, пытаясь выбраться из магической хватки.
— Там, за деревом!
«Дискорд побери! Как он вообще ЭТО услышал?».
Из-за дерева нерешительно показалась белая морда с белоснежной короткой гривой, а затем выступил и её владелец — белоснежный жеребец.
Все пони будто оцепенели на месте. Шугар Белль, изо всех сил магией тянувшая пегаску, осела на круп и уставилась на незваного гостя излучающим любопытство взглядом; Найт, которая секундой ранее чуть ли не задыхалась от смеха, вдруг посерьёзнела, опустилась на землю и, попытавшись придать своему выражению крайне озабоченное выражение, принялась сосредоточенно чистить перья у себя на крыльях. Фэзер Бэнг лёг, подобрав под себя копыта и вжав голову в плечи, словно надеялся слиться с травой.
— Дайми!! — воскликнул единорог и кинулся к другу на шею, едва не сбив того с копыт. — Мы думали ты сегодня занят.
— Закончил… пораньше… решил… прогулять… ся… — едва смог проговорить Дабл Даймонд, пытаясь не задохнуться от столь крепких объятий.
— Давай-давай, проходи. У нас тут ещё остался пирог. Брауни! Я, кажется, целую вечность не ел брауни, а ты? Ох, что это я, конечно же ты тоже. Знаешь, в прошлом я, наверное, ел его довольно часто, и клянусь, как же я скучал по его вкусу, сам того не подозревая. В общем, попробуй, тебе точно понравится. Шугар Белль постаралась на славу. Давай я тебе самый большой кусок дам, я всё равно уже больше не хочу. Нет-нет, не сопротивляйся…
Единорожка улыбнулась неожиданно пришедшему жеребцу, а Найт Глайдер вновь вспорхнула на облачко, чтобы понаблюдать с него за тем, что происходило внизу. Даже Фэзер, кажется, расслабился и больше не пытался стать травой.
— Как прошёл день, мэр? — вежливо поинтересовалась Шугар у жеребца, который уже вовсю жевал торт. — Есть интересные новости?
— Всё как обычно, ничего нового.
Ощутив на себе пытливый взгляд Парти, он всё же дополнил ответ:
— Поговорил с одним торговцем из Мэйхэттена, тот пообещал рассказать о нас одному торговцу из Кристальной Империи, который возит товары аж из Як-Якистана.
— А что там такого в этом Якистане? — спросила пегаска. — Разве что одежда потеплее. В небе ночью холодно.
— В Кристальной Империи живёт принцесса любви. Я бы хотел с ней встретиться. — Сказал Парти.
— Ну и какого сена тебе нужно от принцессы любви?
— Не знаю, но она наверняка такая весёлая. Когда я люблю, мне так весело, и хочется смеяться и радоваться, а потом делиться этой радостью с пони вокруг меня. Возможно, у этой принцессы так же.
Прошло некоторое время, и день стал клониться к вечеру.
Шугал Белль потихоньку укладывала вещи обратно в седельные сумки. Найт Глайдер мирно дремала на облаке, периодически открывая один глаз, чтобы посмотреть, чем там занимались её друзья. Фэзер Бэнг сидел, оперевшись на дерево, и внимательно наблюдал за близившимся закатом, что-то периодически беззвучно нашёптывая губами; на его шее болтались наушники.
Дабл Даймонд лежал, положив голову на копыта. Периодически ему казалось, что он засыпал — этому активно способствовали тишина, недостаток сна и тёплый единорог, который спал, положив голову ему на холку. Однако всё это время он размышлял.
Ещё пару дней назад он с тяжёлым сердцем отважился принять судьбу изгоя. Весь город будто по-прежнему боялся его, а возможно и презирал, а он при этом будто не мог определиться. Иногда ему казалось, что окружающие его пони и он в том числе — жертвы тирании одной возгордившейся кобылки, в копытах которой он был орудием. По приказу которой он творил страшные вещи. Непростительные. Все они творили, но разве это его оправдывало?
Не успевал он раскаяться, как ему вдруг думалось, будто бы все они вовсе не жертвы, а сбившиеся с пути овцы, а он среди них — пастырь, который должен указать им на правильный путь, но не может. Старлайт всегда говорила, что нет ничего хуже, чем знать истинный путь и не указать его другим.
Какой расклад не избери — на нём лежала тяжкая вина, поэтому, как ему казалось, все пони чуждались его по вполне справедливым причинам. Поэтому он должен был безропотно служить им всем во благо, чтобы хоть отчасти искупить свою безусловную вину.
Но этот единорог… Парти… почему он был к нему так добр? Почему, сколько бы он ни вглядывался в эти прекрасные, как само надгорное небо, глаза, в них никогда не было ни доли осуждения? Почему этот жеребец никогда не вздрагивал, стоило Даймонду коснуться его? Почему он так сладко спал в объятьях своего мучителя? Даже сейчас — он ввёл его в круг своих (а теперь и его) друзей и спокойно дремал у него на спине. Это какая-то злая насмешка?
— И всё же я бы съездила в Кантерлот. — Произнесла вдруг Шугар Белль. — Пинки рассказывала мне, что там проводятся соревнования по выпечке, на которых судит сама Селестия. Уж я бы поборолась, помяните моё слово.
— Спорим, что завтра будет дождь? Ветер такой хороший, я это чувствую. Немного дождя этой пустыне точно не повредит.
— Дождь это хорошо, красиво, особенно на заказе. Знаете, когда ещё не всё небо затянуто тучами. Солнце подсвечивает их так, что они становятся золотыми, розовыми, и сам дождь цветёт в лучах солнца. Это волшебно. Я представляю в такие моменты, как принцесса Селестия стряхивает капельки воды с гривы. Хочется об этом спеть…
— Парти, ты не видел ещё одну вилку?
— Сейчас поищу, подруга, — моментально очнулся ото сна единорог, — а, вот же она, в моей гриве.
— Фу!
— Если бы моя грива была спагетти…
— …Я представлял её скорее как сладкую вату, чем спагетти, — зевнул Даймонд, несколько раздосадованный тем, что Парти более не согревал его своим теплом.
— …Ха, я представил спагетти из сладкой ваты. По-моему, такое уже существует. Может, закажем как-нибудь в Мэйнхэттене, а?..
— Чуваки, чуваки, я вспомнил! Я вспомнил! — воскликнул вдруг Фэзер Бэнг, вскочив на четыре копыта.
Все повернулись к нему. Дабл Даймонд ощутил, как встал дыбом его мех.
«Неужели…»
— Существует такой приём… я забыл, как он называется. В общем, когда автор сыплет кучей диалогов ни о чём. Персонажи как бы общаются между собой на абсолютно отвлечённые и не связанные с сюжетом темы, и со стороны кажется, будто в произведении ничего не происходит, но это совсем не так. В этих отвлечённых диалогах офигеть сколько всего происходит, просто этого не видно сразу! Это типа такой психологический приём, типа вот персонажи кушают, говорят всякое, а тем временем решаются их судьбы! Типа вот персонажи говорят-говорят, говорят-говорят, сами Дискорд знает о чём говорят, и слушают друг друга, а не слышат. Они не могут услышать друг друга и не могут быть услышанными, и типа это жутко, если задуматься.
— Святая Селестия, я и так-то читать не то чтобы люблю, но сплошные диалоги это же вообще скукота.
— Знаю, чувиха, но прикольно ведь! Всю главу говорили, кушали, а сколько всякого из этого вынести можно…
— Фэзер, я понял! Ты был режиссёром в музыкальном театре, поэтому ты вспомнил! Как мы сразу не догадались!
«Хах, если бы. Ты сбежал из дома из какой-то деревни, чтобы поступить в известный театральный колледж в Мэйнхэттене. Не получилось, не поступил, дома тебя уже на ждали, зато тебя заприметил какой-то вшивый продюсер, которого очень заинтересовал твой круп. Поигрался, записал с тобой пару треков, которые устарели ещё до того, как вышли в свет, да и бросил тебя. Побитого, осквернённого, без средств к существованию. Ты готов был пойти за любым, кто поманит тебя, и тебя поманил я. Таких Фэзеров, как ты, пол Мэйнхэттена».
— А я наверняка владела пекарней, или была ведущей кулинарного шоу, или продвинутой домохозяйкой, или…
«Тебя соблазнил какой-то негодяй, одарил тебя жеребёнком. Твоим родителям не нужен был лишний рот, а избавляться от своего дитя ты не хотела. Устроилась в какую-то забегаловку, пахала как не в себя. Результат известен — выкидыш. Потом помешательство. Ты отчаянно хотела начать новую жизнь, умоляла забрать себя. Впрочем, уговаривать меня не пришлось…».
— Мне кажется, я наверняка успела вляпаться в кучу неприятностей в прошлой жизни…
«В точку. Ты настолько одурела от свободы, что подсела на наркотики, перепробовав в конце концов всё, что только было можно. Дошло до того, что ты готова была отдаться за дозу мне. Я выполнил твоё желание… очень своеобразно».
— Не знаю, кем был я. Наверняка кем-то очень несчастным.
— Почему ты так думаешь?
— В противном случае я бы не пошёл к Ней. Наверное.
«А ты… кем был ты, Парти?».
Шугар Белль закончила складывать всё в седельные сумки. Найт Глайдер слетела с своего облака. Они все вместе, бок о бок, сели у дерева и стали наблюдать за закатом.
— И какова мораль? — спросил вдруг Парти Фейвор.
— В смысле?
— Ну Фэзер сказал, что в длинных диалогах есть двойное дно или типа того. Мы тут немало наговорили, и какой в этом смысл? Какое тут действие?
— Чувак, мы же не на сцене. И не в книжке.
— А мне кажется, — неожиданно для себя самого произнёс Дабл Даймонд, — что смысл в том, что всё прекрасно, и дальше будет ещё лучше.
Никто не стал с этим спорить.
— Парти?.. Парти, нет!..
Его конечности дрожали мелкой дрожью от ужаса, усталости и боли, а правое заднее копыто лишь беспомощно волочилось вслед за ободранным телом, но он всё равно откуда-то нашёл в себе силы, чтобы со всех копыт рвануть к знакомому единорогу, что лежал среди груды белых костей.
— Я же говорил тебе не идти за мной… о нет, что я наделал? Это всё из-за меня, опять из-за меня!..
Парти Фейвор сильно изменился. И синего его мех стал угольно-серым, словно карандашный грифель, а грива будто потеряла объём. Казалось, он вобрал в себя всю пыль их шахты. Тем не менее, никаких видимых повреждений на нём не было, и это слегка утешило едва не пришедшего в полное отчаяние жеребца.
Дабл Даймонд приподнял голову единорога и склонился к нему, чтобы послушать, дышал ли он. Однако его собственное учащённое дыхание было до того тяжёлым и громким, что ему не удалось ничего услышать. Тогда он попробовал приложиться ухом к грудной клетке друга, но из этого также ничего не вышло: он слишком волновался, у него слишком болела голова, он слишком далеко зашёл…
— Я вытащу тебя отсюда, дружище, — прошептал он, стиснув зубы, — я не подведу тебя снова…
Даймонд одним ловким движением взвалил тело бессознательного товарища себе на спину. Впору было бы подивиться, что при таком состоянии, когда он едва держался на копытах, у него получалось тащить на себе что-то тяжелее слоя пыли, но…
«Какой ты лёгкий, приятель. И… холодный?..».
Жеребец замер. Он привык к тому, что Парти Фейвор всегда согревал его своими тёплыми и крепкими объятьями. Дискорд побери, да даже одной его улыбки, одного взгляда хватало, чтобы белоснежный пони ощутил, как по его груди разливается приятное тепло, переходящее во всё тело.
А теперь он ощущал лишь холод.
«Это неправильно, неправильно, неправильно… почему я чувствую что-то сладкое?»
В ушах раздался знакомый звон, рот наполнился вкусом чего-то сладкого.
Ослепительная белая вспышка.
Жеребец зажмурил глаза и попытался прикрыть глаза копытом, но непроизвольно переместил вес на увечное копыто и пал наземь, вскрикнув от боли.
— Оу-у, до чего же милая картина, — раздался знакомый голос. — Два ненавистных предателя валяются в пыли, как побитые псы, — протянул голос притворно жалобным тоном. — Так всегда происходит с предателями. Таков закон исторической справедливости.
— Парти никого не предавал! — крикнул Дабл Даймонд, сплюнув землю.
Он открыл глаза. Его взору предстала всё та же мерцавшая светло-розовая кобылка, восседавшая на облаке. Взгляд синих глаз был столь насмешлив и ядовит, что от него хотелось отвернуться и заплакать, но он сдержался.
— Поглядите-ка, предатель вступился за предателя. Неужто в тебе по-прежнему есть что-то вроде совести? Или это солидарность такая? Предательская солидарность, как звучит-то! Ха-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха-ха-а!
Чудовищный звонкий смех зазвучал прямо в его голове, едва не заставив черепную коробку расколоться от вдруг навалившейся болезненной мигрени. Несмотря на это, Дабл Даймонд ощутил удивительный прилив сил. Он аккуратно положил тело своего товарища на бок, а затем поднялся на трясущихся копытах — на этот раз они тряслись не столько от страха и боли, сколько от распиравшего его гнева, что шёл комплектом к всплеску силы.
— ОН НЕ ПРЕДАТЕЛЬ! — крикнул он так, что едва не сорвал горло.
Смех прекратился. Кобыла скинула бровь как бы в ожидании, её лицо выражало любопытство, хоть и насмешливое, судя по приподнятым уголкам губ.
— Он не предатель, — повторил он, глядя исподлобья на кобылку и пытаясь отдышаться, — он никого не предавал. Я не знаю, кто я — жертва твоих безумных людей или пропаганды принцессы, просто орудие в твоих копытах или же пастырь, который не может вернуть паству на верный путь. Я не знаю, предала ли ты меня, или я тебя, но я знаю, что Парти никого не предавал. — С каждым словом он говорил всё громче, его грудь вздымалась всё чаще, — Он всегда думал о том, как сделать всех нас счастливее. Всех! Даже ТЕБЯ, Дискорд подери! Он читал весь тот мусор, что я писал ночами напролёт в попытках хоть как-то вызвать твоё одобрение! Он знал все наши день рождения и радовал нас, как мог. Мы его за это наказывали, а он всё равно продолжал! Когда принцессе донесли, чем мы тут занимались, он пожертвовал собой, чтобы спасти от неминуемого наказания Шугар и Найт! Он весь день катался со мной на лыжах, замёрз, но не обронил ни единой жалобы, потому что знал, как я люблю лыжи, потому что не хотел меня расстроить! А знаешь, что самое главное? Он простил тебя, простил меня… я сам себя не могу простить, а он взял и простил!
Он топнул копытом и замолк, дабы отдышаться. Из-за пыли и травм было больно дышать, жутко першило горло, но он держался. Ради Парти.
Жеребец готов был продолжить свой горячий спич, но, подняв взгляд, он столкнулся лишь с непроницаемым презрением в глазах своего теперь уже бывшего идола. И готовая обрушиться на неё пламенная речь как-то сама собой умерла в его глотке.
— Если Парти Фейвор предатель, — гораздо тише сказал Дабл Даймонд, отведя взгляд, — то я вообще ничего не понимаю.
— Вау-у, как трогательно, я сейчас просто расплачусь. Мой глупенький Дабл Даймонд теперь умеет не только макулатуру портить, но и толкать спичи. Чувствуется влияние принцессы Твайлайт. Надеюсь, защищать свой круп от посягательств медведей она тебя тоже научила! Ха-ха-ха-ха, а-ха-ха-ха-а!..
И лицо кобылки, и облако исчезли так же внезапно, как и появились, а на их месте возникла медвежья морда. Маленькие чёрные глазки-бусинки будто пожирали жеребца своим взглядом. С торчавших из приоткрытой пасти клыков текли слюни.
В голове Дабл Даймонда вновь взорвался раскат смеха, от которого череп изнутри словно пронзили тысячи игл. Жеребец закричал и метнул медведю в морду горсть песка. Косолапый вскочил на задние лапы и раскатисто зарычал — его оглушительный рёв прокатился по сводам шахты угрожающим эхом. Пони успел отпрянуть в последний момент и утянуть за собой лежавшего без сознания единорога, прежде чем две огромные когтистые лапы обрушились на то место, где он только что стоял.
Бежать было некуда, да он и не мог.
Даймонд встал перед Парти, заслонив его своим телом, и посмотрел на медведя с вызовом. На теле не осталось места, которое бы не болело, он чувствовал, что задыхается, но ему не было страшно. В кое-то веке ему не было страшно, в кое-то веке он был уверен, что поступает правильно.
В голове вновь раздался смех, миллионы острейших игл сковали изнутри череп, рот наполнился кровью.
И тогда он закричал. Закричал на медведя, вздумавшего закусить им; на Старлайт, которая так его и не поняла; даже на Парти — за то, что тот никак не желал двигаться.
Вдруг медведя охватило голубое сияние. Он заревел пуще прежнего и забарахтал всеми лапами, будто в желе. Последовала ослепительная вспышка.
А за ней — темнота и забвение.