Осколки

Осколки

Посвещается жизне.

Небо было серым, тяжелые свинцовые тучи низко простирались над Понивилем. Я сидел у окна и слушал шум дождя. Капли мягко барабанили по стеклу, в такую погоду жутко хочется спать, кажется, что все вокруг впало в какое- то оцепенение. Люблю ненастные дни. В один из таких, я появился на свет. Когда наблюдаешь за тем, как тонкие нити струятся с серого неба, на душе делается спокойно, уютно, что ли. В голову приходят различные мысли. Вот и сейчас, я обдумывал, обгладывал, как огрызок яблока, свои воспоминания. Мое прошлое- это осколки большого зеркала: пытаешься взять их и режешься об острые края, при этом видишь в них отражение, способное свести тебя с ума или сделать свободным — открыть глаза на все твои поступки и понять ошибки.

Пластинка легла в проигрыватель, и послышался мягкий треск, сменившийся слегка приглушенной, приятной мелодией. Звуки арфы, виолончели, саксофона, переплетались в причудливый букет. На стене мерно тикают часы, гармонично сочетаясь с песней дождя, в камине жарко пылают дрова, потрескивают, озаряя комнату мягким равномерным светом. Вся эта обстановка, настраивала меня на одухотворенный лад. Отхлебнув из своей чашки горячего чая и бросив взгляд за окно, я взялся за перо.

Меня зовут Борн и эти записи — осколки, осколки моей души. Я бывший офицер королевской стражи. Все началось с нападения. Оглядываясь назад, я вижу глубокую пропасть, в которую мне приходится заглянуть, опуститься на самое дно, чтобы найти ответы.

Из той передряги, как не противно осознавать, я вышел не то, что сухим, а даже героем. Главнокомандующий королевской стражи умеючи обставил все в лучшем свете. Но мы оба знали, что на моих копытах достаточно жизней, чтобы запятнать душу. Я не стал пользоваться ситуацией и полностью снял с себя офицерские полномочия, перейдя в должность рядового стражника. Мне хотелось забыться, я просто устал нести ответственность за кого либо. Как же приятно исполнять чьи-то команды, а не ломать голову.

Как я, наверное, говорил, дождь — вот что я люблю. За плотной пеленой очень легко спрятаться от посторонних взглядов. В ту ночь, я патрулировал окрестности Кантерлота, шел по мостовой, опустив голову. Мимо меня текли ручьи, уходя, словно сквозь песок, через решетки канализации. Мой постоянный спутник – дождь, привычно напевал свою песню, стуча по покрытию форменного шлема. В моей голове лениво кружились мысли, как стаи мотыльков, привлеченных ярким костром. Вокруг небыло ни души, никому не хотелось выходить в такую погоду. Так я думал, по крайней мере. По ушам резанул женский пронзительный крик, после которого, я немедля, бросился к источнику. Лишь бы успеть, мелькнула тогда мысль в моей голове, когда заворачивал за угол какого- то ресторанчика. Трое ублюдков, как дикие звери, окружили одинокую кобылку. Да, я люблю дождь, ведь он может покрыть все — это его главное достоинство и в тоже время проклятие. Как много зла совершается под водяным покровом. Я оценил ситуацию: меня заметили, повисла тяжелая, почти осязаемая тишина, прерываемая раскатами грома, а кобылка смотрела на меня, в ее глазах читался испуг, растерянность и что- то еще. Ее глаза, вот что меня привлекло — они были прекрасны: глубокие и серого цвета. В них можно было утонуть, как это банально и не звучит. Ее белая, с синеватыми полосками грива, намокла и повисла, пропитанная влагой, но это придавало кобылке необычный шарм. Меня вывели из ступора грубые, с хрипотцой, голоса. Не думал, что среди Кантерлотских зазноб, есть гопота. Но что- же удивляться, наверняка в любом городе есть свои трущобы.

— Эй, чего уставился, вали нафиг, пока по крупу не надавали, — заржал один из нападающих с кьютимаркой в виде граненой зеленой бутылки. Он был единорогом, а жаль. С ними всегда сложнее.

— Да это один из тех самолюбивых стражей, — весело воскликнул второй бандит. На его голове красовалась шляпа котелок. Его маркой были игральные кости – типичный уличный мошенник, — похоже, он сейчас и так схлопочет по полной, после того как мы разберемся с этой очаровательной леди. — После этих слов, последовал удар и вскрик кобылки.

Двое продолжали смеяться, а третий направился в мою сторону. Его коричневая шкура, маслянисто поблескивала на свету от фонаря, который висел над нашими головами. Вот, этот — идиот приготовился к нападению, в нем ясно читалась решимость и самоуверенность. Эти безумцы не поняли на кого напали. Я был выходцем из старого поколения королевской стражи, тогда новобранцев обучали боевым искусствам на порядок лучше, нежели сейчас. Сегодняшняя молодежь — просто расфуфыренные показушники. Видимо гопники приняли меня именно за одного из новобранцев, а оно и не мудрено, для своих лет, я выглядел достаточно молодо. Страже разрешено носить легкие штурмовые шпаги, даже пускать их в ход, конечно в самом крайнем случае, да и то, об этом не распространялись. Он бросился на меня, к его копыту прикреплена заточка, я не стал уворачиваться. У меня небыло другого выбора. Сталь блеснула на свету и по моей конечности полилась теплая, густая, почти темная кровь. Алая жидкость смешивалась с каплями дождя, испарялась, как испарялись мои надежды в тот момент. И снова я слышу только шепот дождя. От веселости нападавших не осталось ни следа. Дальше было все как в тумане: со стороны единорога прилетела магическая вспышка, которая угодила мне в грудь, лезвие вошло в его тело, как нож входит в масло. Я быстро расстегнул кожаные ремни, что облегали мое копыто, окровавленная шпага со звоном упала на мостовую, словно змеи расползлись красные нити, растворяясь в луже. Нет, все началось с кобылки.

— Уходи, просто уходи, я не хочу причинить тебе вреда. – Я проговорил очень тихо, обращаясь к последнему бандиту, смотря на свое отражение в луже, которая уже успела приобрести багровый оттенок.

Зеркала, вот что действительно не соврет. Именно зеркала показывают то, что есть на самом деле. Молодой белый жеребец — в помятом и расстегнутом кители с прожженным пятном, стоял, опустив голову, и смотря в свое отражение в луже, по поверхности которой расходилась рябь от дождевых капель, видел монстра — убийцу. Он знал, что рано или поздно, ему пришлось бы сделать это, ведь долг службы обязывал его, но раньше надежда не покидала душу, что ему не придется взяться за оружие. Но лишить кого-то жизни — это не драку разнять и не на посту стоять.

— Спасибо, сэр. Вы не представляете, от чего спасли меня. Я хочу знать ваше имя. – Одиноко стоящая кобылка, окруженная двумя телами, обращалась к жеребцу.

Жеребец посмотрел на нее бессмысленным взглядом.

— Мое имя Борн, но какой теперь в этом смысл? – С этими словами жеребец сбросил шлем, подставив голову под живительную прохладу и отправился в темноту.

— Борн, я найду вас, обещаю. – Прокричала кобылка срывающимся голосом, но тот уже ее не слышал.

К дворцовым казармам, я вышел на рассвете, проходив по ночному Кантерлоту. Меня уже ждали. За мною была послана поисковая группа. Искали меня, а нашли лишь пару тел да окровавленную шпагу со шлемом. Меня отвели в отдельную камеру и оставили в полной темноте до дальнейших разбирательств, да я и рад был этому. Сидя в запрети — на холодном каменном полу, я потерял счет времени, лишь помню, как три раза мне просовывали в дверное отверстие миску с едой, но голода не было. Была апатия. Прошло очень много времени, но вот тяжелая металлическая дверь открылась с противным лязгом и мне по глазам ударил свет, последовал голос.

— Борн, выходите, вас велено отвести на допрос. У меня ничего не спрашивайте. Вопросы зададите на месте. – С этими словами, молодой пегас отстранился, давая выйти из камеры, похоже, он был моим конвоиром.

Я встал и шаткой поступью направился к выходу, сказывалось нервное и физическое истощение.

В допросной мне было велено сесть на жесткий деревянный стул, придвинутый к грубо сколоченному столу. Напротив меня сидел сурового вида жеребец. Его шкура имела темно зеленый окрас, почти болотный цвет, грива представляла собой короткий ежик волос соломенного цвета. Перед дознавателем лежал планшет с какими-то бумагами, где иногда он делал пометки, слушая мои ответы. После серий вопросов меня вывели из комнаты, чтобы конвоировать в другое помещение. На этот раз я не попал в темную, пахнущую плесенью камеру, меня поместили в довольно светлую и теплую комнату, с кроватью и тумбочкой, после чего заперли. Еще несколько минут, мне были слышны отдаляющиеся шаги, а затем я провалился в забытье.

Хороший послужной список, рекомендации со стороны коллег и замолвленное за меня словечко со стороны главнокомандующего стражей, дали свои плоды. Меня признали невиновным в тех двух убийствах, даже представали к награде, конечно тайно, ведь вся эта история не должна была распространиться среди гражданского населения. Вероятно, мог последовать скандал. Я отказался от офицерского чина и перешел в ряды простых стражников. Мне было противно от самого себя, я запил. Вечерами, после службы, я стал утопать в парах алкоголя в местных барах, стал устраивать драки, после коих меня выгоняли. Никогда раньше не думал, что смогу сказать это, но я сломался. Бывший офицер- пример для подражания многих молодых жеребцов, скатился, не смог совладать с собой, зная, что рано или поздно, ему пришлось бы совершить убийство. Возможно, моя жизнь и закончилась бы за барной стойкой, если бы не мой лучший друг. Большинство давно от меня отвернулось, но Хигвей — так звали моего друга, не терял надежду выудить мое тело и душу из болота, в коем я медленно и уверенно утопал. В один из субботних вечеров, когда я порядочно надрался яблочного сидра и уже готов подраться, Хигвей появился на пороге бара в своей форме почтовика. Подобно тени, он проскользнул мимо столиков, очутившись рядом со мной. В тусклом свете бара, его черная шкура, матово поблескивала, вдоль тела – от носа до хвоста, простиралась желтая полоса. Его марка – дорога, уходящая в закат, гармонично сочеталась с его внешним видом. Он сел на соседний табурет и заказал у бармена – серого единорога с густыми усами, чашку кофе. Бармен лишь кивнул, принимая заказ. Хигвей же, в ожидании напитка, задумчиво смотрел на меня, а потом заговорил, специально растягивая слова.

— Послушай, Борн. Сколько ты уже в таком состоянии? Все понятно конечно, у тебя душевная травма и все такое, но месяц – это уже перебор. Те дебилы сами виноваты, они были угрозой твоей жизни и жизни той кобылки, ты мог бы найти ее, кстати, замутить с ней, развеяться, в конце концов. Посмотри на себя.

Он что-то там еще говорил, но его слова очень плохо доходили сквозь вату в моей голове. Я сидел и смотрел, как Хигвей принял чашку кофе и отпил мелкий глоток. Его синяя куртка почтовика Эквестрии, сидела на нем, как влитая, черная грива уложена по пижонски, все кобылки просто вешались на него. Но что- то меня рассердило. Какого хрена он приперся сюда, пытается читать мне нравоучения. Пошатнувшись, я слез с табурета, захотелось сильно его ударить, но видимо Хигвей предугадал мои действия, судя по тому, как исказились его прекрасные черты лица. Хигвей был моложе меня на несколько лет, я легко мог побороться, правда, не в том состоянии, в котором находился. Хигвей вырубил меня одним ударом.

Запах тостов и апельсинового сока, пробуди меня. Яркое утреннее солнце обжигало глаза, проникая сквозь широко раскрытые окна. На прикроватной тумбочке лежали солнечные очки и пару пилюль. Я сполз с постели, и моя голова раскололась на несколько кусков. Не стоило делать резких движений. Очки были на мне, а пилюли обезболивающего проглочены. Я сидел на полу и оглядывал помещение вокруг. По слишком напыщенному интерьеру, стало понятно, что Хигвей приютил меня в своей берлоге. Вспомнились детали вчерашнего вечера, стало ужасно стыдно. Даже после того, как я попытался ударить Хигвей, он не отвернулся от меня, притащил к себе домой и уложил отсыпаться. Я почувствовал себя неблагодарной свиньей. Послышались шаги, и в комнату вошел собственно сам Хигвей, облаченный в смешной розовый передник. Я не смог сдержать улыбку, в ответ на которую получил смущенный взгляд.

— Что? Ну да, я люблю готовить, это разве плохо? Будешь и дальше сидеть или пойдешь завтракать? Стол давно накрыт. – С этими словами, Хигвей ушел на кухню.

Сидя за едой, я размышлял о дальнейших своих планах. Дело в том, что история в баре, меня кое — чему научила, я понял, что надо как- то выкарабкиваться из ситуации, налаживать старые связи. Надеюсь, Хигвей мне поможет. Я отстранился от тарелки с великолепным яичным тостом.

 — Послушай, Хиги, я хотел извиниться перед тобой, я был в корне не прав… — Друг не дал мне закончить.

— Эх, Борн, все нормально, ты был неадекватен. Для меня самое главное, что получилось до тебя достучаться. Лучше скажи, что собираешься делать теперь? Оставишь службу или….

— Нет, нет, что ты. Да и будто я обучен чему другому? Нет, службу я не оставлю. – Я крепко тогда задумался.

После завтрака, мы договорились, что еще встретимся после обеда в маленьком кафе. На том и порешив, мы разошлись по своим делам. В замке проводился брифинг, когда я прибыл на свой пост. Созвали весь личный состав, нам рассказали, что требуются новобранцы для переброски на северные земли. Как нам сказали, грифоны стали проявлять подозрительную активность. Нам пояснили, что мы должны будем прожить ровно полгода на северных землях. Основной целью была разведка, без видимого вмешательства. Этого времени как раз хватало на то, чтобы собраться с мыслями. Я вызвался в качестве добровольца, к моему тогдашнему великому удивлению, никто не стал противиться. Хигвею очень не понравилось мое решение, но он смог понять меня, за что я ему и благодарен.

Поезд подъезжал к одинокой железнодорожной станции. Нас встретил угрюмый, каменистый пейзаж, окруженный горами. Серые краски преобладали в этих широтах. Мы прибыли в государство грифонов. Низкие серые облака висели над нашими головами, казалось, что небеса готовы извергнуть огромное количество снега. Выйдя из вагона и ступив на деревянный, обшарпанный и скрипучий пирон, меня обдул противный холодный ветер. Пришлось по крепче укутаться в плотную армейскую шинель. Погода явно была настроена не дружелюбно, чувствовалось, что сюда уже добралась осень и зима бала на подходе. Самое любопытное — погода жила своей жизнью. Многим этот край показался бы ужасным местом, но я не из тех пони.

Вся эта отчужденность, соответствовала моему духу. В последние дни, мои мысли были направлены в философском русле. Какой смысл, зачем существовать в этом мире, если ничего не вечно. Эх, тогда я не понимал, что этот вопрос не имеет ответа. В этот суровый мир Грифонов нас прибыло восемь добровольцев. Всего существовало пять аванпостов, на каждом восемь обученных добровольцев. Среди нас было: четыре пегаса, обязанность которых, было патрулирование воздушного пространства, два единорога, которые должны были обеспечивать нашу группу магическим прикрытием и двое земных пони.

Все-таки снег выпал. Сильнейший буран застал нашу группу на пол пути к аванпосту. Огромные снежные хлопья, залепляли нам глаза, попадали в рот. Сильный ветер сносил нас с дороги, пегасы пытались лететь по воздуху, но их прибивало к земле. Было ужасно холодно, не смотря на то, что на нас были одеты теплые шинели. Через час ходьбы, мы начали проваливаться — в снежных сугробы. Вокруг была кромешная тишина, и лишь магический свет, создаваемый ведомыми, чуть разгоняли мрак. Наша группа уже отчаялась добраться до спасительного аванпоста, как вдалеке показались мощные огни электрических фонарей. Нам говорили, чтобы мы не выделялись. Как же это смешно звучит, когда видишь электрические лампы. Но тогда мне было всеравно, мне было не до сарказма. Этот свет — был лучом спасения, кто- то ободряюще постучал сзади меня по спине и подтолкнул в перед. Усталые и голодные, основательно продрогшие, мы смогли добраться до оплота спокойствия. Впервые за долгое время, моя душа искала спокойствия.

Аванпост- это было громко сказано. То место, где нам предстояло жить, едва можно было назвать лагерем. Три общих барака с печками из дикого камня, пару ангаров с инвентарем, да здания для проведения брифинга с площадкой, занесенной снегом. Вся территория окружена деревянным частоколом. Массивные ворота и вышка с мощным прожектором, создавали иллюзию безопасности. Вот и вся архитектура. Нас встретили двое караульных. Нас отвели в один из бараков, служивший казармой. Сил разбираться с вещами небыло, мы просто легли спать. Сон ко мне пришел моментально, учитывая, что было слышно тоскливое завывание ветра в печной трубе. Мне снилась она. Та кобылка с бело- синей гривой, ее шикарные бездонные глаза, которые внезапно превращались в озера, я плавал в них. Потом кобылка просто смотрела на меня, на ее миловидном личике была едва заметная улыбка. Казалось, что она хотела что-то сказать, но не говорила. Но мне не нужно было речей, кажется, я знал, что выражают ее глаза.

— Борн, — слышался шепот в моей голове, — я найду тебя, обещаю. Ты ни в чем не виноват, и знаешь, я благодарна тебе.

— Борн, Борн… Меня грубо выдернули из царства грез. Утро после бурана, выдалось солнечным, яркий искристый снег слепил глаза, нас построили на площадке и ввели в курс дела. На все полгода, что мы должны были прожить на аванпосте, нашим отделением руководил пегас средних лет и крепкого телосложения — полковник Хэмингвей. К великому удивлению, нам сразу объяснили, что здесь нет как таковой строгой субординации, но приказы выполнять придется. И если говорить без утайки, то та дыра, куда нас запихнули, ничем примечательным не отличалась, ближайшее поселение грифонов, располагалась в сорока километрах на север. Наша группа должна была быть обычным постом. После нас распустили, дав каждому свое дело. И потекли однообразные скучные будни. Раз в неделю, пару жеребцов, отправлялись к ближайшему поселению пони, чтобы пополнить запасы провизии. Также мы выполняли мелкие поручения, вроде ремонта прохудившейся крыши. Оставшееся время, посвящали оттачиванию навыков боевых приемов. Почти каждый день, погода одаривала новыми порциями снега и холода, я был не против. Сидя вечерами, после дневной работы, слушая шелест карт и разговоры сослуживцев, да шум ветра за окном, мне невольно приходили длинные, тягучие как мед мысли. Тот сон, что приснился мне в первую ночь, стал повторяться постоянно. Эти ее серые глаза, мне стало не просто любопытно, я горел желанием узнать имя той кобылки. Тогда я не понимал, был глуп и молод, но любовь приходит, когда ее не ждешь. Те связи- с другим противоположным полом, можно было назвать мимолетным влечением, моя душа не ведала истинного значения любви. Одно могу сказать точно: все время, проведенное на аванпосте, не прошло для меня даром. Я почти полностью смог свыкнуться с мыслью, что в ту проклятую ночь, избежать кровопролития не вышло бы. Мои сослуживцы поначалу пытались наладить со мною контакт, но на него я шел не охотно. На вопросы всегда отвечал односложно, просто так мне было легче. Так и прошли все эти дни. Словно какой-то монах отшельник, находящий отраду в тяжелом физическом труде, я восстанавливал свою душу из тех осколков, которые разлетевшись в дребезги от прямого попадания камня судьбы, лежали на различных полках памяти. Стоя на перроне, я с грустью смотрел на заснеженный край. Большинство из нас были рады убраться с этого клочка, но я чувствовал, что покидаю свой второй дом.

Как непривычно видеть обилие объектов, спустя длительное время, проведенное в месте, где почти ничего нет. Кантерлотский вокзал встречал шумом, суетой. Мне было тяжело сориентироваться в пространстве: толпы пони, яркие краски и многообразие звуков, сбивали, вводили в прострацию. Я застыл как истукан, но постепенно мой мозг стал адаптироваться к месту. Из общего шума, я различил знакомый голос.

— Борн, сюда, я тут! – В нескольких шагах от перрона, стоял черный красавец жеребец в сияющей синей форме заведующего почтовым отделением Кантерлота, золотистые пуговицы поблескивали на весеннем солнце, слепили глаза.

— Хигвей. – Только и смог выдавить, бросившись в его сторону. Именно этого жеребца, мне и хотелось видеть в тот момент.

— Ого, Борн, как давно мы не виделись, я знал, что сегодня ты должен приехать, давай уберемся отсюда, мне нужно многое тебе рассказать. – Хиги продолжал тараторить, не давая вставить мне и слова.

Мы вышли со станции и направились вдоль узкой улочки, вымощенной крупным камнем, с двух этажными домами, где обитали обычные работяги.

— Хиги, друг, я смотрю, ты продвинулся по службе, за то время, что меня небыло, да и форма тебе очень даже идет. Согласись, это не то, что та куртка. – Хигвей, слегка смущенно отряхнул пыль, со своего кителя.

— Ну, так, по статусу положено, — На самом деле, все обстояло на много проще, просто начальника почты повысили, дали место, аж в самом королевском замке, а меня на его место. – Хоть все это было произнесено с нотками смущения, но гордость слышалась отлично, — А что ты собираешься делать, твоя командировка принесла свои плоды?

— Думая да, Хиги. А что касается дел, думаю, продолжу свою службу.

Мы вышли из старого района, и попали на переулок, где строился новый, многоэтажный дом. Похоже на строительной площадке был обеденный перерыв, небыло слышно голосов и шума работы.

Помню, что я еще раз хотел что-то сказать своему другу, но путь нам преградили шестеро крепких жеребцов в строительных касках. В их зубах были зажаты лопаты и молотки. Во главе всей этой бригады, стоял рослый единорог. От чего-то его лицо мне показалось знакомым. Длинная белая грива спадала, касаясь его шеи. Дернулась нехорошая мысль, в следующий момент она оправдалась. Без единого предупреждения, трое жеребцов бросились на нас. Я узрел, как синий китель Хигвея испачкался в пыли, когда хозяина сшибли с ног. От двоих, я смог бы отбиться, но противники были крупнее телосложением. Меня также как и Хиги повалили в пыль. В следующий миг, раздался голос.

— Вот мы и встретились Борн. Ты знаешь, зачем я тут? – Со мной говорил тот самый единорог, и я прекрасно знал, что он имеет в виду, но до моего рассудка не доходило, как связан этот парень с той злополучной историей. А меж тем единорог продолжал.

— Ну как, тебе было приятно, приятно чувствовать тепло чужой крови на своих копытах, вдыхать этот тяжелый аромат, чувствовать, как вонзается сталь в податливое тело моего брата и его друга? — Мои глаза были расширены от ужаса, теперь я полностью оценил ситуацию.

— Борн, Борн, Борн, а ведь я искал тебя очень долго. Я хотел посмотреть в глаза убийце, а потом медленно и мучительно наказывать, но каким образом не задумывался. – Единорог сделал вид, что поглощен раздумьями, затем бросил взгляд на лежащего в пыли Хигвея.

— Я знаю, что твой друг, тебе очень дорог, было бы обидно, если с ним что нибудь случится.

Единорог подошел к Хигвею, тот в свою очередь попытался дернуться, но тут же получил сильный удар по лицу. Из разбитого носа хлынула кровь.

— Эй, урод, оставь его, он тут совсем не причем, это наше с тобой дело. – Злость быстро вскипала во мне.

— ООО, милый Борн, вот я и знаю, как наказать тебя. Ты просто обязан почувствовать, что значит терять близких. Думаю, тебе будет интересно посмотреть, как разбираются с твоим дружком.

— Ты блефуешь, ты не осмелишься средь белого дня на убийство, слишком много свидетелей. – Все было сказано с величайшим призрением и ненавистью.

— Ты, правда, так считаешь, Борн. Этот район только застраивается. Здесь почти никого нет, кроме строительных компаний, но если дать кому надо взятку…

Как ни печально было осознавать, но он был прав. У меня небыло другого выхода, этот псих мог действительно убить Хигвея.

— Ты ведь знаешь, что твой брат сам был виноват? – Задал вопрос я.

— Плевать. – Процедил сквозь зубы единорог в ответ.

— Так знай, я просто наслаждался, когда убивал твоего драгоценного братца. Мне было отрадно ощущать, как его теплая, густая кровь, заливает лезвие моей шпаги, приятно чувствовать, как рвутся органы, как уходит жизнь из тела твоего ничтожного брата. О, да. – Все это я говорил с ярко выраженной злобой, призрением. И это подействовало.

Удары сыпались один за другим. Я, слыша, как первой сломалась кость ноги. Чувствовал нестерпимое жжение в желудке, когда меня били ногами. Даже показалось, будто услышал, как что-то лопнуло в нутрии меня. Мое тело били молотками и лопатами. Из под головы ужи натекла обильная лужа крови, правый глаз ничего не видел. Но мне было всёравно. Вид спасающегося Хигвея, смог облегчить мои страдания. Самое главное проклятие стражников – это преданность тому, кому они служат. Я служил дружбе. Красная пелена застилала мой взор, сознание уходило. Голос надомной прозвучал приглушенно.

— Достаточно, думаю, он усвоил урок. На последок я хотел бы закрепить результат. – Я не видел выражения лица своего палача, но чувствовал его ликование.

Острая, совсем невыносимая боль в месте, где находилась моя кьютимарка, пронзила мой круп. Красная пелена сменилась на сплошной белый занавес. Когда боль притупилась, перед своим лицом, я узрел частичку себя. Три дождевые капли — моя марка. Ее срезали с меня, как срезают скальп. Организм не смог выдерживать дальнейших пыток, унося рассудок в темные глубины.

Существует идея, что при появлении на свет, мы видим все вокруг расплывчато, очертания лиц и предметов не точны. И этот яркий свет, который слепит. Глубокая ночь, за окном местной городской клиники бушует самая настоящая буря. Струи дождя хлещут по стеклу, пространство вне здания время от времени озаряется вспышками молний, после следует гулкий раскат грома. Все это лишь накаляет обстановку в родильной палате. На кушетке лежит красивая единорожка, она готова принести на этот свет новую жизнь. Новая жизнь, здесь никогда не кончается. Врачи вокруг готовы принять роды, тонкий писк медицинских устройств точно определяют состояние рожениц. Внезапно сигнал прибора учащается, а лицо единорожки искажается. Но боль, которую она испытывала, нельзя сравнить со счастьем, кое получаешь, когда видишь новую жизнь. Яркая вспышка за окном сопутствующая раскатом грома, были спутником новорожденного. Молодой жеребец – счастливый отец, находился рядом со своей супругой. Но вот что-то пошло не так: приборы, восстановившие показатели сердцебиения и давления резко увеличили значения. Единорожка потеряла сознание, врачи стали суетится, но было слишком поздно. Одна жизнь сменила другую.

— Смерть наступила в ноль сорок, зафиксируйте в протоколе. – Эти слова были жестоким приговором из уст врача.

Доктора боролись за спасение жизни, но сердце не смогло выдержать нагрузки.

Я вспомнил этот момент, момент своего рождения. Было невыносимо больно. Воспоминания исчезли, оставив вокруг лишь непроглядную темень. На меня наскакивали различные видения, все худшие моменты моей жизни. Я заново узрел, как умирал мой отец, перед этим он, молча, спивался. Я переживал заново тот момент, когда стоя со шпагой, пронзившей мягкое, податливое тело, моя душа теряла надежду. И все видения сменялись самым страшным кошмаром. Приходили шесть фигур, укутанные черными балахонами. Они выскакивали из темноты, я пытался отбиваться, но долго продолжаться это не могло — меня сломленного, истощенного, валили и снова заставляли переживать кошмары прошлого. Так продолжалось очень долго, не знаю, сколько времени, да и небыло здесь никакого времени. Внезапно раздался голос, тот голос я ни с чем не мог перепутать. Он звал меня, а потом белый свет, прогоняющий тьму, очищающий и поглощающий. И эти большие серые глаза.

Я смотрел в окно. Мое тело лежало на мягкой кушетке, закрепленное гипсом. В палате освещение было отключено, но было достаточно света с улицы. Как странно наблюдать солнце и дождь одновременно. На белых стенах палаты, танец дождя и лучей, в совокупности создавали причудливую картину теней и солнечных пятен. Мне было хорошо, спокойно. Дверь в палату приоткрылась, в проеме показалось озабоченное лицо Хигвея. Хигвей был жив и цел, я был по настоящему счастлив. Мой друг, молча, подошел к кушетке, подвинул к себе стул и сел. Он хотел что- то сказать, а я не дал ему это сделать. Было очень тяжело, казалось, что в горло насыпали песок. Мой голос походил на скрежет железа.

— Хиги, как рад я тебя видеть, ты не представляешь. Рад, что ты цел. Я не смог бы потерять тебя. – Я закашлялся, с непривычки было больно говорить.

— Борн, ты был три месяца в коме, врачи сделали настоящее чудо, шансов на твое спасение просто не было. На тебе совсем не было живого места. Я успел убежать и позвать на помощь. Мне повезло, встретил стражников. Тех ублюдков убили на месте. Прости меня, Борн, что я сбежал.

По моей щеке скатилась слеза. Снова этот горький осадок.

— Хиги, я не злюсь на тебя, ты все правильно сделал, но… — мне было грустно в тот момент, — Снова из за меня кто-то лишился жизни, разве нельзя было их просто оглушить. – Хиги смотрел на меня с широко раскрытыми глазами, в них читалось огромное удивление.

— Борн, что ты такое говоришь, они едва тебя не убили, он отняли у тебя самое дорогое, твоя кьютимарка! Это — тоже самое, что отнять у пегаса крылья. И ты жалеешь тех мерзавцев? – Я не злился на Хигвея, он был молод душой, но я пережил достаточно, чтобы знать истинную цену жизни.

Потом Хигвей рассказывал мне дальнейшие подробности. Выяснилось, что все мои сослуживцы, прознав о том, что я в больнице, постоянно навещали меня. Я думал, что от меня все действительно отвернулись. Я слушал успокаивающий голос друга под аккомпанемент дождя.

— Хиги, как странно, я люблю дождь, он как бы часть меня. Но этот дождь, — я взглядом указал на окно, — он какой-то странный, нет тех серых цветов.

На лице Хигвея появилась довольная ухмылка.

— Я знаю Борн, разве не могу сделать подарок своему лучшему другу. У меня есть знакомые в метеобюро, вобщем я поговорил, и бригада пегасов согласилась сделать тебе погоду на заказ.

Я довольно рассмеялся, Хиги как всегда оригинален, он действительно мог порадовать.

— Знаешь, Хигвей. Когда я был в коме, мне открылась вся моя жизнь. Я смутно помню, что снилось мне, но помню, что меня кто-то звал по имени. И там была она, ты ведь помнишь, я о ней тебе рассказывал? – Я смотрел с надеждой на своего друга. Заметно было, как переменилось его выражение.

— Ээээ, Борн, наверно я должен был тебе сразу сказать, ту кобылку зовут Хлоя. Она каким-то образом нашла тебя и не отходила от тебя почти все время. Вчера я настоял и отправил ее домой, но она обещала прийти сегодня вечером, примерно к шести часам, – Хиги посмотрел на часы, висевшие возле кушетки, — Ого, а ведь уже время.

У меня небыло слов. Значит то, что было в моих видениях, вероятно, было, в самом деле. Может это она звала меня. Скрипнула входная дверь и на пороге палаты предстала ты самая кобылка. Ее бело- синяя грива аккуратно уложена, но весь ее вид выдавал дикую усталость.

— А вот и Хлоя, не буду вам мешать, лучше схожу за кофе. – С этими славами Хигвей скрылся в коридоре.

Я смотрел на нее, ощущая какое- то щемящее чувство.

— Борн, я… — Я не дал ей ничего сказать.

— Хлоя, я все знаю и искренне тебе благодарен, не спрашивай за что, просто выслушай меня. В тот вечер, когда я тебя увидел, твои глаза и твою беззащитность, во мне что- то пробудилось, но я тогда этого не заметил, не понимал. То, что я совершил, было, ужасным поступком, но послушай. Вероятно, ты сочтешь меня психом, но я видел тебя в своих снах. Я постоянно корил себя, а ты не давала мне погубить себя, — Я смотрел прямо ей в глаза, — Твои глаза, они прекрасны. Я долго не мог себе в этом признаться, но кажется, я в тебя влюбился. И если ты меня отвергнешь, я смогу понять.

— О, Борн, — Она стояла перед моим жалким телом и из ее глаз текли слезы, — Я каждый день молилась принцессе Луне за тебя. В тот вечер, на меня напали. Мой брат связался с мафией и занял большую сумму, а потом его убили. Долг перешел ко мне, у меня никого небыло, я была одинока, никто не стал бы заступаться за меня. Когда ты появился, у меня загорелась надежда.

Хлоя подошла ко мне и обняла, она смотрела в мои глаза, и в них я читал лишь счастье. Наши губы соприкоснулись, и возникла та самая искра.

— Ну, ребята, мне как, бежать заказывать ресторан и кольца? – На пороге стоял Хигвей, подле него лежал поднос с чашками дымящегося кофе. И как всегда на его лице легкая ухмылка и мы все дружно рассмеялись, просто дождь закончился.

Я поставил жирную точку и отстранился от рукописи. Последний глоток чая, не принес ощутимого удовольствия, мои глаза начали болеть, особенно правый, которым я и так плохо видел. Вот вы и знаете историю моей жизни. Зачем я это написал? А хрен его знает. Входная дверь хлопнула, и раздался приятный женский голос.

— Борн, дорогой, мы дома. Пинки как всегда устроила великолепную вечеринку. Наша дочь была просто в восторге. Я позволила Лоре остаться на вечеринке, думаю, ты не против, тем более, что она осталась со своим крестным Хигвеем. – Хлоя появилась в гостиной, с ее дождевика стекали капли воды.

Хлоя окинула меня взглядом и посмотрела на рукопись.

— О, Борн. Ты не можешь этого забыть, но ведь это было так давно. Пожалуйста, ради меня и нашей дочери. Не приноси эти черные воспоминания в нашу новую жизнь. – Она ушла на кухню, но я видел, что она была расстроена.

Я сидел перед жарко пылающем камином и держал свиток. Решение не заставило себя долго ждать, огонь поглотил бумагу. Я смотрел на огонь и чувствовал, как сгорает мое прошлое.

Хлоя стояла рядом со мной, и мы оба прошептали: — Все хорошо, теперь все хорошо.

Конец.