Что-то о ком-то ^{завершен}

Этот рассказ о пони. О пони по имени Пустельга… Да, так его и звали, наверное. Пустельга жил счастливо, у него было много друзей, как у грифона вещей, много сестёр, а ещё сыновей… Вернее братьев и, конечно, мама с папой. А при чём тут грифон? Пустельга рос в атмосфере любви и добра, да сам он был тем ещё душкой.

Пустельга с друзьями всячески заботились о животных, а это совсем не просто. Нужно землю носом рыть, чтобы хоть немного добыть морквы для лисы, червячков для птенцов, а ведь ещё – труда, дабы выловить рыбок из пруда и мушек для гнезда лягушек… Тоже носом что‐ли?.. Какие же животные беспомощные! Как им повезло, что есть пони, которые, не жалея сил, готовы пестовать самых разных зверьков.

Пустельга с друзьями часто гуляли по лесу. Однажды, гуляя, они услышали жалобный скрипучий писк: птичка застряла в ветвях дерева – и как это они умудряются? Конечно, Пустельга вызвался спасать бедняжку – хороший он поняшка.

Герой взобрался на дерево. Ради других Пустельга готов на всё: не боится высоты даже. Но что если…

– Он свалится же! – вдруг кто‐то крикнул. И наш герой сорвался, полетел вниз, как жёлудь с дуба, и плюхнулся, оставив в земле оттиск сконфуженной морды.

– Улетел. Похож на маленького сокола.

– Отчасти так. Это была пустельга из семейства соколиных.

…

Ах да! Это птица такая, а не имя пони из рассказа. А как его звали тогда?.. Не помню… Смешная история была. К чему она? Для нашего пони‐имярека она была важной? Описывать её было бесполезно. Имярек, да, так и буду его звать.

Имярек прибыл на станцию Грифонстоуна. Зачем? По‐моему, он пропустил свою остановку – так глупо с его стороны! Он искал что‐то или кого‐то, когда к нему спикировал пегас, который тут же стал расспрашивать обо всём и ни о чём в то же время. Удостоверившись в чём‐то только пегасу известном, он вкрадчивым речами убедил Имярека следовать за собой, обещая помочь с поисками. Так пони попал к экстравагантной компании.

Пегас, как оказалось, был один из них, говорил без умолку и всё время летал, будто боялся коснуться земли, он всюду сновал, мелькая мордой – носился, как с писаной торбой. Другая же напротив больше молчала, обладала недюжинной силой, а её шкурка была чёрная, как копоть, – настоящая ломовая лошадь. Ещё был необычный пони, я про таких только слышал: опасные исчадия Тартара, их звали, то ли кира, то ли нира. Этот же был статным, говорил размеренно, смотрел на всех свысока, потому что был высокий, как каланча. Последний был лидером – зебра, он говорил заискивающе и рифмовано, лукаво смотрел и странно улыбался, носил вычурный плащ и полосатый плюмаж – точно франтом казался.

Они вели себя удивительно радушно, заговаривая Имяреку зубы. Торба его усадил, Ломовая наполняла кружки, Каланча подавал на стол, а Франт куда‐то ушёл. Сам пони‐потеряшка наивно со всем соглашался и пребывал словно в полусне – глупый простофиля! Не успел опомнится, как его подняли и затолкнули в какое‐то помещение.

Дверь захлопнулась. Комната была заполнена дымом горчичного цвета, где‐то в центре различался силуэт. Подойдя ближе, Имярек увидел маленький котелок, испускающий тёмно‐жёлтый чад, и зебру, который сидел над котелком, без огня бурлящем гадкой слизью. Зебра напевал с нарастанием в голосе что‐то наподобие:

Пустомеля дурачок

Пустельгою поглощён.

Пустяки, храни молчок.

Пустотою ум займём.

Пусть забудет жизнь, как сон.

Мгновенно дым вокруг пришёл в движение, и горчичные эманации пустились на Имярека, терзая голову тысячами обжигающих уколов. А затем было ничего, пустота с редкими просветами.

Ночь. Имярека приволокли к высокой каменной стене. Франт кивнул – Торба взлетел. Имярек вспомнил историю с пустельгой и захихикал, Ломовая опустила копыто ему на голову и вмяла мордой в землю, Франт велел заткнуться.

Звонко брякнул металл. Торба спустился, вертя грифонским шлемом в копыте, и довольно ухмылялся.

Неосвещённые коридоры, духота.

– Эй, а‐ну стоять! – крикнул, откуда ни возьмись, грифон‐охранник, угрожая сверкающим копьём, с ним были ещё двое. Вдруг Каланча выгнулся, пустил дым из ноздрей, встал на дыбы и мгновенно воспламенился ярким синем огнём. Имярек в ужасе упал и зарылся мордой в копыта, но то, что он слышал, позволило живо представить, как грифоны‐охранники с душераздирающим криком пытались дать отпор пышущему огнём чудищу, как звонко лязгал металл, и гулко трепетали крылья, и как сильнее распалялось пламя после очередного удара. Когда всё стихло, Торба толкнул Имярека и велел идти. Пони увидел, что Каланча снова выглядел обычно и сдувал синий огонёк с раздвоенного копыта абсолютно невозмутимо, а рядом лежали измученные опалённые грифоны, они еле заметно дышали, периодически вздрагивая всем телом.

Просторная светлая комната со всяческими сокровищами. Каланча взваливал мешки с золотом на спину Ломовой. Торба, смотревший за угол, вдруг засуетился и стал размахивать копытами. Франт велел убираться. Перед самой дверью зебра развернулся и сдул пурпурную пыль с копыта прямо в морду Имяреку, тот отпрянул и тут же упал ничком.

Яркий свет. Грифон с эполетами о чём‐то остервенело расспрашивал, распустив крылья. Он щёлкал клювом и визжал скрипучим фальцетом. Имярек вспомнил пустельгу и расхохотался. Его куда‐то повели.

– Имя?

…

Как же там… прямо‐таки на кончике языка вертится… Прескевю! Да, это правильное.

Прескевю очнулся из‐за громкого жалобного плача, доносившегося откуда‐то поблизости. Прескевю стало ужасно жаль несчастного пони, и он захотел утешить беднягу, но ничего не мог сделать из запертой камеры.

Охранник яростно забил по железной двери.

– Захлопнись уже! Раньше нужно было думать, подлый мерзавец! – крикнул он Имяреку.

Рыдания прекратились. Прескевю вытер щеку копытом – она была вся мокрая от слёз.

Но ведь Прескевю ничего не сделал! Прескевю ни в чём не виноват! Прескевю должны отпустить!

Нет же, нет…

Прескевю – слово такое, а не имя. Оно означает что‐то, как имярек – кто‐то, а пустельга – ничего.

Да как же его звали‐то?!

– Не хочешь говорить, так хоть напиши что‐нибудь! Может, тебе срок скостят.

Никакой надежды не выражали эти слова, но дурак ухватился за возможность, как за соломинку. С трудом устроившись, будучи прикованным кандалами за все копыта, он аккуратно выводил буквы, держа карандаш в зубах. Но вот беда! В голове путаница, ничего связного не выходит. Пустельга да чепуха, этот рассказ его не спасёт, зря старается. Не в коня корм. Он даже своего имени вспомнить не может! Погодите‐ка…

Так этот рассказ… обо мне.