FoE: Corrupted adve…adve-nnnn-chur…yeee! (Испорченное прику… прик… прик-к-к-люююю-ченне!)

Глава четвертая. Never ever ever ever forever…

…в ответ на усиление напряжения в международных отношениях принцесса…

…лидер зебр *помехи* объясняет концентрацию вооруженных соединений на границе с Эквестрией (или страной поней?) ежегодными учениями…

«Вам кажется, что ваш дом недостаточно крепок? Ваш сарай падает от любого ветра? Тогда участвуйте в лотерее от Стойлтек и выиграете место в стойле. Стойло от Стойлтек – уютный дом, который не упадет, как бы сильно не дул ветер!»

…взрыв на открытии…

…Принцесса Селестия объявляет начало войны…

— …я не знаю, что за моральные принципы должны быть у существа, способного отравить газом жеребят…

— …распятым, чем полосатым!

…цены на товары первой необходимости…

…урезать…

…всеобщая мобилизация…

— …Рарити дарит фронту пятьдесят новых бронекостюмов для наших бравых солдат…

— …спасем Эквестрию вместе!

— Я… вынужден *нервно сглатывает* сообщить, что зебры запустили ракетные боеголовки…

— ОНИ ЗАКРЫВАЮТ СРАНОЕ НЕБО! А КАК ЖЕ ДРУЖБА!? КАК ЖЕ ВСЕ ЭТИ ИСТОРИИ ПРО ЕДИНСТВО!? ОНИ КИНУЛИ НАС! ЭТО БЕЗУМИЕ!

— …отсутствует. Для получения дальнейших инструкций пройдите в ближайший военный комиссариат или обратитесь к уполномоченному представителю власти в вашей местности.

— Внимание всем! Это автоматическое сообщение… Аха-ха! Повелись! Всем привет! Как вам новая погода за окном? Как вам солнце? Что?! Вы не видите его? Можете передать «спасибо» нашим крылатым друзьям, ведь солнечный свет теперь, походу, мы увидим за день до никогда. А эта пыль, от которой трещит дозиметр? Освежает, не правда ли? С вами диджей Пон-три! Это первый выпуск новостей. Но поскольку новости все очень хреновые, обойдемся теми, в которых никто не умер *шуршание бумаг*. А… таких нет. Тогда, я думаю, в первый раз обойдемся без новостей и насладимся довоенной классной музыкой. И-и-и – совет дня! – не пейте зараженную воду из унитазов. Даже если очень хочется. Но, если вдруг… используйте те прикольные обеззараживающие таблетки, что сделало для нас Министерство Мира. Вкус воды лучше не станет, а вот жизнь в новой Эквестрии станет чуточку... легче. А теперь один прекрасный пони споет нам о прекрасном и возвышенном…

— Смотреть, смотреть. Смотреть! А-а-а…

Тишина.

— Абуду. Абда. А. Точка. И-и-и!

Тишина. Давит.

— Уа-а… Болит…

Голос. Такой странный. Как со дна глубокого колодца.

— Ы-ы-ы…

Кто это?

— Рыр! Фы!

Неприятная вибрация. Больно. Нервы. Или струны? Почему струны?!

— Оч… нис… Будь ма… Пожалуйста, детка, не… — многоголосье впилось в уши. Радио? Да, похоже на него. Но откуда оно… здесь? А «здесь», это что?

Что-то стеклянное звякнуло и покатилось. И катилось. И катилось. В гробовой тишине этот лязгающе-ухающий звук вдавливал, втирал в панику. Вдруг стало мокро. Тону!

Он резко вдохнул, срываясь с места. Унитаз отшатнулся от лица. Он тут же болезненно скривился и упал: резкая острая боль раскалывала черепушку. Силы вытекли из него, едва он понял, что они были, и он превратился в лужу. В глазах танцевали черные пульсирующие медузы, и серость потолка угрожающе приближалась. Он хотел закрыться… но все тело превратилось в желе. Что он делал, что ему так плохо?

Да и кто он? Или что он?

Тишина. Звенит, смеется, но это… кажется, в голове.

Он стянул глаза веками. Ни слезинки. Зато потолок не давит. Глаза болят, как будто он закрывает их наждачной бумагой. Сколько он так будет лежать? Тело не знает. Голова не знает. Он тоже не знает. И не хочет знать. Ответ его убьет. Или возьмет за гриву, протащит километров сто, сожрет его отбитое, изодранное мясо, а потом убьет. Что за…

Он резко изогнулся – все мышцы скрутило, и из него вышла какая-то темная дымящаяся бурда. На удивление, думать стало легче. В теле еще была слабость, но одного взгляда на жуткую лужу рвоты хватило, чтобы найти в себе силы отпрянуть от нее и уставиться в любое другое место. Рот и нос все еще жгло, и дышать – пытка еще та, но он чувствовал себя чуть лучше.

— Уже не желе. – подбодрил он себя и снова поморщился: точеное, зубчатое лезвие боли полосовало ему мозги, как пила мягкий брус. Несколько секунд боли, и снова все прошло. Он осторожно перекатился на четвереньки и загрохотал пустыми бутылками.

Голова взорвалась множеством злобных фейерверков из булавок и лезвий; он беспомощно осел, сдерживая копытами череп от раскола и одним глазом проводил шумно катящуюся бутылку.

«Яблочная водка» в коричневом стекле прошуршала по полу до другой такой же и остановилась, тихонько звякнув. За ней стояли еще два, пять… десять… сто таких же бутылей без крышек. Глаза заболели от одного вида такого количества спиртного. Он краем глаза оглядел комнату.

Почти весь пол был коричневый от «яблочной водки». Ни в одной не было и капли спиртного.

«Тут больше тысячи… Может, две тысячи бутылок», подумал он. Даже мысли давались через боль, как будто он вырезал их на своей шкуре.

В комнате темнота. Или что-то похожее на темноту. В темноте же не может быть видно столько бутылок и всю мебель? Неправильная темнота, короче. Слишком светлая.

Диван. Тумбочка с перекошенным ящиком. Радио. Окон нет. Только дверь. Подперта сломанным стулом.

Он поднялся и медленно прошел по комнате к радио. Маленький радужный кирпич с динамиком и антенной. Корпус пробит или прострелен. Треск из него доносился такой тихий, что он услышал его, только когда поднес приемник к уху.

«Я же слышал кого-то…», подумал он и положил радио обратно. Ему резко расхотелось находиться в этой комнате. Здесь было совершенно нечего делать.

Он потянул дверь на себя. Та не поддавалась. Он еще раз глянул на стул. Тот все так же не давал двери открыться внутрь.

Через минуту до него дошло. Стул упал, дверь открылась, и он пошел в полной темноте. Свежий воздух придал ему еще сил, и плевать, что он был пыльный и застойный.

Он выбрался в прихожую, неловко припав к стене. Разбитое заколоченное окно, из которого бил яркий свет. Сломанная мебель. Пространство болезненно бликовало и светилось, как миллионы ярких лампочек. Разбитая керамическая посуда, зеркала, какая-то краска на стенах, размазанная копытами, следы ударов. Воздух и правда казался свежим, и ударил в голову, как хорошее…

Его опять вырвало. На этот раз сил хватило, чтобы мужественно утереться и выйти.

Солнечные лучи…

Он непонимающе заморгал. Солнца не было. Был гнетущий серый день. Пуховый ковер из свинцово-серых облаков затянул небо от горизонта до горизонта, и только тот факт, что он видел все вокруг, говорил, что на улице день. Краем глаза он увидел фонарный столб, который согнуло и прижало к окну его дома куском сбитой небесной повозки. Фонарь почти вырвало из земли, но он упрямо продолжал светить в окно. Вся передняя стена дома была в мелких осколках, как веснушки на лице…

«А ты забавный»

Он дернулся, прорезая испуганным взглядом мир. Никого. Что-то тяжело ухало. А, это собственное сердце. Ему было, мягко говоря, не по себе. А если не мягко, то очень жутко.

— Кто здесь?! – крикнул он в пустоту.

Он посреди улицы, на перекрестке. Холодный порывистый ветер раскидывал мусор среди полуразрушенных, бледных домиков и неухоженных дорожек. Никого. Он один.

Ему казалось странным, что все вокруг застыло в какой-то мрачной мертвой серости. Он медленно прошел, цокая по дорожке, вдоль улицы в одну сторону, криком вызывая хоть кого-то на диалог. Потом в другую сторону.

Тихо. Пусто. Ни души. Он оббегал все улицы, но ни одно живое существо так и не попалось на глаза.

Он остановился у вывески: «Добро пожаловать в Понивилль». Когтистые лапы голода скребли его потроха. Режущая боль была такая, будто в животе танцевали сабли. Унять эту жуткую, сводящую с ума резь было невозможно даже с силой сдавив копытами живот. От отчаяния он начал кататься по земле, тихо стонать и жрать бледную, темно зеленую траву. По вкусу она была как сухая бумага, но он выел приличный пятак у знака, и боль отступила. Он лежал, урча животом, и пялился в небо. Все то же депрессивно серое бугристое одеяло, или…

«Тону!»

Воздух пропал, небо стало внезапно жидким, текучим, постоянно мешающимся, как ртутный океан, на который он смотрел изнутри. В голове пронесся противный звон, и все вокруг странно закружилось. Он вжался в землю. Бежать! Небо падает! Почему так страшно?

И все внезапно кончилось. Небо замерло, а он лежал, как мокрая тряпка, тяжело дышал и пытался охватить все взглядом. Минута или час – и все – он снова на ногах. Пора что-то делать.

Он вернулся в Понивилль. Улицы все так же пустовали, и когда-то цветные хорошенькие домики теперь разрушены или стояли, дверьми нараспашку – все ценное давно вытащили. Он не мог понять, почему это место в таком ужасном запустении и разрухе, и что-то в памяти ныло ему: «Здесь все было не так».

А как было?

«Зачем ты ломаешь вещи других пони? Тебе вообще ничего не жаль?!», сурово допытывался чей-то голос. Он замер, резко развернулся, огляделся – никого.

Улицы пустые. Он обвел взглядом подозрительные дома с выбитыми окнами, и решил, что надо что-то поесть. Кондитерский магазин был основательно разрушен и разграблен: он копался в строительном мусоре, но не нашел даже хлебной крошки. Тогда он стал шибаться по домам, которые не были заколочены. В одном ему повезло найти немного засохшего печенья.

Он засунул самый большой кусочек камня… печенья в рот и долго его рассасывал, а остальное сунул в мешок, сделанный из дырявой наволочки. Слюна потихоньку размывала древний сахар, а он пошел искать воду.

И пришел к мэрии.

«Здесь есть чистая вода, еда и медикаменты», гласила на дверях старая бурая надпись. Вся лестница ко входу была усеяна следами грязных копыт; эти же следы были на входных дверях. Видимо, всем хотелось поесть. Под ногами попалась газетная листовка с вызывающе крупным заголовком:

«А ВАС ТОЖЕ БЕСЯТ ЛЕНИВЫЕ СЮЖЕТНЫЕ ХОДЫ?»

«Нет», вслух ответил он и толкнул дверь. Та осталась на месте. Закрыто.

Он толкнул изо всех сил. Не поддалась. Он начал барабанить копытом по ней. Настойчиво и громко. Толстая дверь глухо отзывалась на удары.

«А НУ ПРОСЫПАЙСЯ, ЭШ!», вдруг крикнул кто-то над ухом. От крика он подскочил, отпрыгивая в сторону, упал, перевернулся и встал в защитную стойку, или что-то, что показалось ему защитной стойкой.

Эш… Кто это? Имя? Его так зовут?!

«Эш», задумчиво произнес в пустоту он.

«Дедушка Эш», поправил в памяти чей-то высокий голосок. Кто этот жеребенок? Откуда вообще все эти голоса? Почему он их слышит?

Он решил ударить задними копытами в дверь, чтобы вынести замок или что бы там ни было, но в последний момент передумал – были же окна. Большинство окон были заколочены, а изнутри еще оббиты чем-то. Он обошел мэрию со всех сторон и все же нашел окошко в подвал. У проема были следы копыт, значит, кто-то все-таки оттуда выбирался и забирался.

Он выдавил окошко и медленно втиснулся наполовину в темноту подвала. В глаза как будто налили черной краски – он не мог понять, что вообще перед ним, но внутри не было страха. Только…

…стальной перестук. Луч света режет темноту, вырывая пылинки из пустоты. Ветер жжет и обнимает лицо. Все новые и новые шпалы исчезают под…

Он почувствовал внезапный прилив сил и какой-то необъяснимой злости и ввалился в подвал. В не проходящую черноту.

Вкрадчивые шорохи, тихий скрип дерева, тяжелый сырой воздух. Он замер и навострил уши. Здесь кто-то есть.

Из темноты, негромко вереща, выбежал таракан размером с небольшую собаку и замер перед ним. Это, как ни странно, его тоже не пугало. Даже не удивляло. Усы таракана задумчиво шевелились; он издавал странный щелкающе-урчащий звук, как будто кто-то совместил часовой механизм и живот голодного пони.

Он уже хотел либо кинуть в таракана чем-нибудь, либо пнуть его передним копытом куда-подальше, но тот ретировался в черноту. «Раз он может в темноте ходить, значит и у меня получится», решил он и шагнул в темноту.

Через полчаса жуткого грохота, кастрюльного лязга, множества глухих ударов о картотечные шкафы, и из двери, в клубах пыли, под визг разбегающихся тараканов, в темный коридор вывалился он. Грязный и облепленный кусачими тараканами. Невозмутимо стряхнув их, он сразу же пошел налево, даже не думая. Поэтому через метр влетел в глухую стенку. В отместку в грязных, когда-то красивых обоях, остался глубокий отпечаток копыта.

«Дурацкая стена», шикнул он через плечо и принялся изучать здание мэрии изнутри. Глаза уже привыкли к темноте, и хватало даже слабых лучей света, проникающих через щели в окнах. Множества следов копыт, какие-то темные разводы на стенах и полу, скрипучие доски, порезы на обоях на уровне головы, выломанные двери. Он коснулся дверного косяка, на котором каким-то чудом осталась петля, глянул на лежавшую рядом дверь – сломана пополам мощным ударом – и задумался, стоит ли идти дальше? Вдруг за очередным поворотом он найдет этого дверененавистника…

«Опять зацепил лопатой! Дурацкая дверь!», разъяренно крикнул кто-то в его голове.

«Наверно, я знаю этого пони, а раз так, то он не станет бить меня, как эту дверь», подумал он и уверенно зашагал дальше. Пара тараканов в коридоре в панике разбежались прочь, в куче маленьких кабинетов были и столы и тумбочки, но они были разрушены сильными ударами, и там не было ничего, кроме планшетов со следами зубов. На одной из стен обои были изрезаны в виде слова «Здесь». Чуть ниже очень коряво добавили «пусто».

Он обошел несколько подобных коридоров, и осмотрел кучу шкафов, столов и тумбочек, прежде чем нашел одну единственную полезную вещь. Жвачку. Она слиплась с упаковкой, и он жевал ее вместе с фольгой и бумагой. В тишине здания этот чавкающий звук отдавался болезненным оглушительным звоном, и через пару минут он удовлетворенно проглотил жвачно-бумажно-фольговый ком и пошел искать лестницу из подвала на главный этаж. С потолка на лицо свалился таракан, но он лениво смахнул его в стену и побрел дальше.

Главный зал мэрии и коридоры, ведущие к нему, были усеяны разными папками и листами бумаг, настолько истоптанных, что в них он с большим трудом различал краткие записи о других жителях Понивиля. Парадные двери оказались просто заперты на засов, который изнутри открыть не составило труда, но он пока не стал его трогать. Главный зал походил на помойку и пепелище. В воздухе все еще витала сильная гарь, а в центре зала из столов и скамеек кто-то сделал кострище, в котором тлели коробки с бумагами и ковер «Добро пожаловать».

Он подошел поближе и очень долго вглядывался в коврик, словно в окружающем мире существовал только он и этот кусок ткани. Пропали закопченные стены, разрушенная мебель, пол, потолок, освещение, вообще все пространство развалилось на части.

Буквы на ковре странно заблестели. Едкий, острый запах шилом пронзил нос; темнота вокруг зашумела, задрожала, закричала разными голосами. Мышцы завибрировали; по телу прошла горячая волна. Хотелось куда-то бежать и что-то делать. Кто-то зарычал, что-то глухо хлопнуло с металлическим отзвуком, раздался хруст и…

Все пропало.

Это был просто догорающий коврик среди картотечных записей.

Он повернулся. Посреди пустого зала стоял синий тощий единорог. От гривы до хвоста этот пони был в каких-то черных пятнах, вылезших через шерсть. Он пригляделся и понял, что это не пятна. Это кожа отвалилась, комковатыми мокрыми шматами. Бока тяжело вздымались, и темные влажные ребра натягивали ткани.

— Хел… — через боль прохрипел синий единорог. Сквозь зубы полезла какая-то густая черная слизь, огромной медлительной каплей стекающей с уголка рта по шее и на передние ноги.

— Тебе бы к врачу. – буднично посоветовал он. Синий единорог смотрел на него, но словно не замечал.

— Я… запер депо… Ты должен… открыть… — и тяжело закашлял, сжимаясь раза в два с каждым приступом.

— Так если ты запер, то почему я должен его открыть? – ему казалось странным, что он должен открывать что-то, что заперли другие.

— Магический барьер… — опять кашель.

— Да хорош уже кашлять! Говори нормально! – не выдержал он и подошел в упор к единорогу, чтобы схватить того за шею. Но едва он попытался коснуться жутко больного синего пони, как тот исчез без следа.

Он минуту стоял, не зная, что и думать. Потом сел. И все равно, не знал, как реагировать.

«Наверно, надо закричать», подумал он и развел копытами. Кричать не хотелось. Просто он… не знал, что делать со всем этим. Из него как будто вынули все кости, заменив жестким стальным каркасом. Он застыл в одной позе и не шевелился.

Здание вокруг шумело легким ветром, гуляющим под сводчатым потолком, изредка хлопали форточки наверху. Он уставился на пол и медленно выдохнул, изгоняя из себя все мысли.

Тихо.

Уши медленно прижались к голове.

Где-то шуршат эти большие тараканы, как шарики в деревянной коробке, если ей подвигать. Зачем он вообще это затея…

…Цокот копыт. Лопата грубо рвет тишину, протирая полосу в стене. Кто-то тихонько рычит. Глухой бумс! И все смолкает. Лопата с оглушительным грохотом падает на пол. Что-то тяжелое волочат по полу, скрипя досками… Волочат в депо.

Он резко встал, весь в воинственной решительности. Он не знал, и не мог понять, почему, но ему нужно было срочно выйти на свежий воздух. Запертые двери мэрии он вынес одним ударом задних ног и болезненно свалился на пол. Ноги походили на два гигантских камертона и гудели так же противно. Наружу он выполз, подволакивая онемевшую заднюю часть. Солнца по-прежнему не было, но серое облачное небо становилось все темнее.

 Он прилег на крыльце перед мэрией и помассировал ноги копытами. «Ты должен… открыть…», вспомнился ему голос того единорога. «На нем не было ни одного живого места. Интересно, он выжил?», подумал он.

Депо.

Что это?

Он посмотрел на обрывок газеты, прилипший к стойке. «Легкий бег продлевает жизнь и делает счастливым. Доказано Министерством мира», гласил мелкий заголовок.

Пришлось подняться. Он медленно прошелся от главной улицы по городу. Никого. По-прежнему. Света становилось все меньше, а он даже не знал, куда двигаться. Живот опять урчал и всячески напоминал о себе.

«Ничего, пару часов потерпит, а там сон», успокаивал он себя.

Через пару часов он валялся на грязном, пыльном полу, липкий от пота, а в животе шевелился шипастый шар, который никак не хотел успокаиваться. Резь сводила с ума, и он готов был перегрызть себе желудок, лишь бы унять хоть на секунду эту боль.

Он ввалился в чей-то дом, посшибал мебель и пыльную посуду на пол, следом завалился сам и долго катался в осколках. Кусочки обожженной керамики впивались глубоко в шерсть, до самого мяса, словно зубы тараканов, но то, что творилось в животе, перетягивало все внимание на себя. Каким-то странным движением он перекатился в соседнюю комнату, оставляя за собой мелкие красные штрихи по полу. Он свернулся в такую тугую спираль, что мог, не напрягаясь, укусить себя за круп.

«За что мне это!?», заплакал он. Из живота словно полез ворох длинных зазубренных гвоздей, и необъяснимое желание вывернуться выжало его, как тюбик пасты…

-…вытаскивай нас отсюда!

Все вокруг кричало злобными звуками. Щелкали и визжали трассеры; то тут, то там рвались фугасы; звездами падали осветительные огни, вырывая все новых и новых будущих мертвецов из темноты. Маленькие пони в ночи умирали, убивали, летели в атаку. Бронепоезд летел через все это безумие на прорыв. Он смотрел на полчища датчиков и стекол, но обилие цифр его не пугало. Он прекрасно знал, что делал.

— Мы не проскочим! Они перекрыли мост! – орал как безумный первый помощник, подбрасывая уголь в топку. Второй сидел в углу ватной куклой – в смотровую щель будки щелкуна пуля и оставила в голове глубокую красную вмятину. Не смертельную.

Паровая машина работала на пределе, перебивая все крики быстрым мощным чиханьем, и лишь чудом не плавилась от перегретого пара.

— Я проеду. – он напряженно вглядывался в ночь впереди, из которой в него летели огненные пунктиры пулеметных очередей зебр.

— С ума сошел! – истерично вскрикнул помощник, но он не думал злиться – он хотел сорваться сам. Ввалиться куда-нибудь, напиться и уснуть. Навечно.

— Хел, твою мать, там взрывчатка и пулеметы! – помощник не пытался скрыть панику.

— Я ПРОЕДУ.

— Они сраный мост взорвут!

— Я… — он встретился глазами с первым помощником. Почти черный от копоти, с грязными полосами по всему телу от пота, блестящий в сполохах пламени из топки, с обрезанной гривой и хвостом. Блеклая черта шрама на шее от клинка зебры, но глаза боятся его. Они смотрели всего мгновения друг на друга, и помощник сломался первым:

— Да понял я, что проедешь! – коротко выкрикнул тот и вцепился зубами в черенок лопаты, закидывая уголь с удвоенной силой.

Он снова глянул в смотровое, слева от котла, скрытого угловатым сварным бронекожухом. Очереди все так же пытались пробить котел спереди, и их бесконечный глуховатый барабанный бой напоминал крупный ливень. Позади, со второго вагона, громыхнула пушка по какому-то укреплению зебр на высоте, и он утонул в ее звоне, словно в тяжелом звуковом одеяле, которое быстро прогрызали звуки молотящей паровой машины. До моста оставалось метров пятьсот, и он крикнул помощнику:

— Хорош кормить эту жадину, хватайся!

— Ох ё… — помощник мгновенно бросил лопату, продел пару ног в страховочную веревку и как можно крепче прижал коллегу…

Впереди, из темноты, вылетали очертания моста, и в кабину бронепоезда зебры начали стрелять из всех орудий. Вообще всех. Словно небо сошло с ума и выкрутило яркость всех звезд на максимум, заливая жутким пороховым светом все пространство. В таком свете очень хорошо виднелись массивные бетонные блоки, что перегораживали железную дорогу.

За секунду до удара он видел лица зебр. Испуганные, удивленные, злые, ошеломленные, перекошенные, зашитые и простреленные, грязные и чистые. Он мог детально описать любое из тех лиц, словно это была вычурная фотография. «Вирас, прости», подумал он и жутким голосом яростно крикнул:

— НАПРОЛОМ!

…Он подскочил, как будто его только что скинули с самой высокой скалы в Понивилле. Все вокруг было темно. Стояла жуткая, убийственная вонь. Живот болезненно опустел и, казалось, через него можно было прощупать все позвонки. Но ему было лучше. Сильно лучше. Но эта вонь… Он наощупь выскочил из помещения, посбивал мебель – стул смешно закрутился в воздухе, прежде чем копыто раскололо его пополам – и вырвался на улицу.

Ветшающие дома добродушных жителей слабый бессолнечный рассвет вычерчивал контурами из темноты, и один лишь вид облачного неба вернул его к реальности. Хотелось есть. Все чесалось. Особенно, сзади. И он где-то оставил мешок с тем каменным печеньем…

 «Надо поесть. И помыться», услышал он свои мысли.

«ДЕПО!», влетела третья, и в голове все зазвенело, будто маленький камень ударил в лист металла.

«Но…», хотел возразить он, но мысль оказалась очень. Очень. Приставучей. Она даже звучала другим, более высоким голоском.

«ДЕПО! В ДЕПО!», вопил режущий слух тонкий голосок.

— А-а-а! Хватит! – он со всей силы ударил задними ногами вслепую и сшиб почтовый ящик, отправив его в окно домика. Звон стекла, шум грохочущей пустой жести. Он выругался. День обещался быть холодным, но он понимал это только по испарине изо рта: шерсть уже лохмами свисала с копыт, собирая всю грязь с земли, а остальное тело – он съежился, так как не видел себя в зеркало.

«ДА ИДИ В ДЕПО!», гаркнула на него мысль.

Он охнул и поскакал… по кругу. Где депо? Где вообще это? Что это такое?

«Закрой глаза и беги изо всех сил!», потребовала неуемная мысль.

«Я ж расшибусь!», возразил он.

«Глаза — закрыл! И вперед! Во весь опор!», собственная мысль была непреклонна.

Он взглянул на улицу, на свои копыта, сделал шаг назад, обреченно вздохнул, оттолкнулся, переходя на рысцу, закрыл глаза. И рванул так быстро, как только мог. Земля дрожала, внутри пищал страх врезаться в стену, но он все бежал и бежал, не сбавляя темп. В легких остро заболело, и грудь пыталась выдавить сердце через рот, но он все бежал и бежал, ни во что не врезаясь. Как ни странно.

И на полном скаку влетел во что-то очень твердое. И даже отскочил. Глаза все-таки придется открыть. В десяти метрах перед ним возвышалось странное большое потемневшее от времени здание, похожее на собачью будку для дракона. К зданию вели рельсы, заканчивающиеся под тяжелыми створчатыми воротами. Рядом была обычная дверь с табличкой «Закрыто».

«Вот оно. Депо», облегченно вздохнул он. На стене потемневшего здании какое-то неровное красное пятно метр на метр смотрелось очень странно, но все равно – он был рад, что нашел депо и теперь мог заглянуть туда в поисках еды и воды…

Он уперся в воздух носом. Красное пятно со стены здания прыгнуло в сторону и повисло в воздушной пустоте рядом с ним. Он попытался шагнуть вперед, но безрезультатно. Он протянул вперед копыто. То уперлось в воздух, как в самое чистое прозрачное стекло. Он постучал. Никакого звука. Он утер разбитые губы и слизал соленую кровь. Красное пятно в виде отпечатка его носа и рта смотрелось настолько неестественно посреди ничего, что он еще минуту пытался осознать этот факт. Потом все же его отпустило, и он осмотрелся. Аккуратно под пятном и вокруг всего депо трава приобрела странный цвет. Она пожухла и выглядела болезненно.

Снаружи этой преграды все было вытоптано ровной окружностью, аккуратно в десяти метрах от стен депо, словно кто-то пытался всеми силами найти внутрь проход. На земле лежала измятая стальная табличка:

ЗАПЕЧАТАНО!

СОБСТВЕННОСТЬ МИНИСТЕСТВА МАГИИ

ПОПЫТКА СНЯТЬ БАРЬЕР БЕЗ ОФИЦИАЛЬНОГО РАЗРЕШЕНИЯ РАСЦЕНИВАЕТСЯ, КАК ГОСУДАРСТВЕННАЯ ИЗМЕНА

ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЯВИТЕ РАЗУМНОСТЬ И ПОНИМАНИЕ

«Угу», подумал он и медленно прошелся вдоль барьера, искоса поглядывая за четкой линией, где трава переходит в плохую высохшую почву. Он не заметил, как поднялся на небольшой холмик и чуть не оступился. Взгляд на секунду отцепился от травы и посмотрел вперед…

Что-то очень странно-бугристое, много чего-то…

Потом резко вниз на копыта. Ему показалось, что он увидел… он снова посмотрел вперед, теперь уже осознанно.

Луг когда-то зеленой травы. Сломанные иссохшие деревья. Тяжело нависшие серо-стальные облака до горизонта, будто стеганное одеяло. И множество земляных холмиков с покосившимися досками. Неровные ряды перекопанной земли походили на будущую лесопосадку, но внутри холодело.

«Там не семена деревьев лежат…», вкрадчивым ледяным шепотом сказал внутренний голос, и медленным, неотвратимым, колючим костюмом тонкие иглы затянули его с ног до головы.

Могилы. Одна. Пять… Десять… Пятьдесят… Сто…

Жуткий крик раздался внутри головы. Он не сразу понял, что произошло, и попытался найти источник вокруг. Ни души. Он посмотрел наверх.

Небо летело на него, как падающая бетонная плита. Пространство поплыло, и…

…множество трупов…

— Я вас, суки, всех закопаю…

Крики, вой… Безумный топот…

Свист лопаты…

Ноющая боль от укусов…

Удары копыт…

Влажный хруст… Разрыв мокрой тряпки…

— Спаси нас! Помоги! – многоголосый хор водопадом залил уши; острая боль пронзила голову. Он пошатнулся и покатился со склона, собирая камни и коряги своими боками.

Пространство вертелось и скакало, превратившись в полосатую грязную бочку, в которой он беспомощно крутился. А голоса продолжали жалить со всех сторон:

«Спаси, Хелбент!»

«Мы не прорвемся, Хел!»

«Ты – наша последняя надежда, Хелбент Кид. Никто не вывезет нас отсюда…»

«Хел, помоги!»

«Поведешь ты, Хел!»

«Монстр!»

Он треснулся лицом об камень, крутанулся и распластался у подножия. Соленая кровь затекала из носа на язык изнутри, наполняла горло горячей жижей, от которой першило и становилось дурно. В глазах все крутилось. Небо было неподвижно. Серые барханы и не думали обрушаться на него.

— Хелбент… — глухо произнес он в небо. Хрипящий шепот едва не тонул в звоне головокружения и голода, но он слышал себя. Неужели так его зовут? Зебры и пони обращались к нему так. На темноту его воспоминаний словно пролили отбеливатель. К нему начала возвращаться память.

Мама… Папа… Паровозы… Зебра… Война. Смерть. В глазах закололо до слез. В сердце тыкал невидимый острый штык.

Он закопал столько пони… Они умерли, но все еще бродили по улицам. Пришлось много поработать лопатой.

Жгучая ненависть вспыхнула в нем, как угольная пыль. Он заорал в небеса. Липкие противные слезы мазали глаза и лезли в рот.

Он должен был забыть это! ВСЁ ЗАБЫТЬ! Столько алкоголя! Он выпил все, что мог найти! Почему!? Почему смерть не забрала его?

Он закрыл глаза и вырубился: навалившееся воспоминание окончательно разбило его.

Короткий сон, где он гонял кого-то или летал, успокоил его и чуть-чуть выкопал из той безумной черной ямы, куда он падал. Мир был по-прежнему серый и унылый, а перед ним было целое кладбище.

Из одной кучки земли торчала короткая лопата. Ржавчина уже тонким слоем расползалась по ней, а деревянный черенок усеян глубокими следами зубов.

Он медленно подошел к лопате. Голод отошел на второй план. В теле вновь появились силы и… какое-то злое возбуждение. Вцепился в нее зубами и долго стоял, вглядываясь в далекий дикий лес. Ему хотелось что-то разбить или порубить этой лопатой, и ее острые кромки были для этого как нельзя кстати.

«Добро пожаловать обратно», оскалился он сам себе, прикусив сильнее черенок. Склон с этой стороны осыпался, но он заскочил на него, словно по ступенькам, ловко отталкиваясь от коряг.

«Значит, надо открыть депо. Интересно, там остался хоть один паровоз?», спросил он то ли у себя, то ли у пустоты, то ли у запечатанного магией здания. Никто не знал ответа.

Рельсы очень сильно пострадали, а деревянные шпалы разлезлись, и он мог расколоть их, просто наступив копытом. Вместо этого он решил пройти по рельсам до станции Понивилля, чтобы оценить ущерб и найти хоть что-то съедобное.

Память, хоть и вернулась, но ответ, как он мог бы снять защиту, не приходил. Он земной, и магии в нем никакой нет. Только подступающий голод и склад плохих воспоминаний, в которые он не хотел ни погружаться, ни заглядывать. Как назло, тишина на разбитых временем путях в этой бесконечной серости толкала на плаванье в темных уголках памяти, и он попробовал отвлечь себя попытками жонглировать лопатой.

После нескольких десятков попыток, он смог поставить себе лопату черенком на нос и ходить по рельсе, не спотыкаясь и не глядя вниз. Это занятие настолько увлекло его, что он, мало того, что забыл о мрачных думах и осмотре путей, так еще и дошел до станции.

Здесь все было еще хуже, чем в городке. Станции пришел полный конец. Крыша ввалилась внутрь, и из стен осталась только лицевая, с окошком кассира. Ничего съедобного внутри не было.

Он прошел вдоль перрона, соскочил вниз, цепанул полотном лопаты за край — что тут же отдалось в зубы – и услышал странный звук. Как будто что-то стучало или земля вибрировала. Или кто-то бежал сюда…

Кто-то! Может, еда у них есть?

Он удивленно выругался и сорвался с места. Звук нарастал, голод скреб желудок, лопата тяжелила голову и со свистом раздвигала воздух. Пара холмов, вытоптанная тропинка, мертвый кустарник, сваленные деревья и…

Они.

Семеро пони. Шестеро взрослых и один жеребенок. Все в странной одежде, особенно жеребенок. Зачем ему ошейник?

Он фыркает, восстанавливая дыхание, и бросает лопату на землю. Улыбка растекается по его лицу. Вперед выходит щетинистый единорог в каком-то стальном нагруднике и куда крепче телом, чем он видел раньше.

— Добрый день… — начинает он, но единорог грубо обрывает его:

— Еда, вода есть?

— Нет. – отвечает он. Его глаза округляются от удивления.

На него в упор смотрело сильно укороченное охотничье ружье.