FoE: Corrupted adve…adve-nnnn-chur…yeee! (Испорченное прику… прик… прик-к-к-люююю-ченне!)

Глава пятая. Bonk you, I’m gonna bonk you down… 18+

Предупреждение: в этой главе содержатся сцены немотивированного насилия, грубая лексика и всё то аниме, которого следует избегать добрым людям. Для тех, кто решит прочитать главу собственноглазно, я подготовил специальное слово, чтобы активизировать защиту от насилия и пошлости.

Чтобы не повторяться (хотя мне вовсе не лень растягивать количество слов, хи), условимся на том, что любые последующие главы, в которых будет твориться греховное непотребство, будут содержать «специальное слово».

Итак, специальное слово: член.

Взрыв. Звон. Все резко наклонилось. Или все прилипли к стене. Половина лица немеет. Он не понимает. Язык касается земли. Грязно. Перед левым глазом увеличивается красная лужа и… он видит кусочки зубов и лоскуты своей разорванной щеки, словно небольшой остров с зарослями среди темных вод и льдов. Ему не страшно. Он даже не понимает, почему все стоят под девяносто градусов? Это новая шутка? Аха. Аха. Х-х-хаааааааааааааааааа…

Гильза падает перед его лицом. Из латунного цилиндра все еще идет легкий дымок. Щелкает затвор. Такой старый, знакомый звук. Как открывание двери. Как перестук колес. Как зебринская пулеметная очередь по вагонам. Передние копыта прямо у его лица. Они грубо острижены, как будто кто-то обкусал их зубами. Со спортивными щитками. Видимо, единорог любит кататься на коньках…

Магия поднимает гильзу и прячет куда-то вверх. Одно из копыт поднимается и тяжело давит на лицо. Земля слегка разъезжается под черепом. Левый глаз уже видит темную почву и маленького червяка в расфокусе. Интересно, как они пережили все это? А единорог, что, типа пытается раздавить голову? О… так странно. Как будто массаж.

— Все еще дергается… — раздается глухой голос над головой. А, на ухо наступили же!

— Трай, давай я его копьем! Не трать пули! – на грани слышимости звучит другой голос.

Копыто уходит с лица. Как легко! Погоди, копьем?! КОПЬЕМ?! Я что, соломенное чучело для тренировок народного сопротивления зебр?! Ах ты сука!

«Что, уже лезешь в драку?», звучит голос. Он внутри башки. Ехидный и спокойный, как будто все вокруг – игра жеребят, а я теку малиновым вареньем. А, ебучая колючая боль приходит…

А ты кто?

— Только быстро… — звучит единорожий голос. Он, что, совсем списал меня со счетов? Я же встану. Встану и…

«Хочешь, чтобы я закончил это? Только скажи, и они исчезнут шоколадным дождем! Всего лишь одно слово», спокойно вставил голос.

Что за бред? Какой дождь? Еще и шоколадный? Неплохо. Вкусно. Но нет – я и лопатой обойдусь. И зачем тебе оно?

«Какой упрямый! Или жадина? Я «мистер-нет-веселым-внутренним-демонам»! Неужели ты не хочешь обрести великую силу?», передразнил внутренний голос. Обида неприкрыто сквозила сквозь надменность и ехидство.

— ДА НАХУЯ ОНА МНЕ! – заорал я на голос внутри. Судя по тому, как резко подскочили все пони, я сказал это вслух. Еб!

— Вали его!

Винтовка опять целится в лицо. Ну уж нет!

«Я все же помогу. Чуть-чуть…», недовольно сообщил голос и ловко щелкнул… чем-то.

«Дальше сам»

Дуло так и осталось темным – осечка! – и единорог принялся дергать телекинезом затвор в остервенелых попытках вытащить бракованный патрон. Острая боль, как кривые линии молний, вспышками прошла по левой стороне лица, и я чувствовал, что кожа неприятно свисает у подбородка, и во рту как будто дополнительное окно. Но… Боль не мешала лыбиться.

Я хотел сказать что-то вроде «Я вас всех переебу», но на меня налетели сразу трое земнопони с копьями и ножами в зубах, и единственное, что я успел – это лопата. Большего и не надо.

По центру зазубренное копье из лопаты, за которым трусливо пряталась злая сука в накидке на грудь из ковра, метило мне в глаза; слева какой-то рыжий шустрила в шипах пытался порезать мне ноги; справа второй копейщик, сильный тормознутый любитель кожи, готовился пробить мне грудь или шею. И все это одновременно.

В голове раздался тихий хруст попкорна, на который я даже не обратил внимание.

Я резко оттолкнулся всеми ногами, смешно размахивая мокрыми лохмотьями левой щеки – даже осколки еще зуба выпали! – перехватил по-боевому лопату, чтобы не грузить челюсть сильнее обычного, и сместился вправо. Тормозной силач будет первым!

«Ох… Как ты вообще мегазаклинание пережил! Ловкачей первыми!», не выдержал голос внутри. Но я уже летел на тормоза. Зря.

 Шустрила в шипах полоснул меня по боку, рассекая его до крови; злая сука с копьем больно чикнула меня по черепу, едва не пришпилив к земле, и мой хороший, абсолютно, определенно, позитивно нерассчитанный удар ушел по скользящей. Короче, любитель кожи на массе получил вместо «Бам!» «шлеп». Я цепанул его по щеке рядом с глазом, сильно попортив шкуру и глупо припал к земле, аккурат в тот момент, когда спереди один пони с праздничной битой для пиньяты хотел выбить из моей башки пару невкусных жирных конфет. Второй решил, что молотком можно не только гвозди, но и почки отбивать.

Время против меня. Его нет. Я пропускаю удар в голову. Искры, все поплыло. Увы, конфеты не полетели. Детям придется умереть без сладкого, в мучительной обессахаренной серости. Два пони не договорились, и удар биты спас меня от удара молотком, а моя лопата больно врезала по передней ноге обладателя молотка (одежды на нем не было, а цветом он был как замасленная серая ветошь), пока я пролетал мимо него с гудящей головой. Тот хотел крикнуть, но один точный удар задним копытом в челюсть уложил его на месте. Он забавно рухнул, как марионетка, над которой исчезли нитки, и больше не возникал. Осталось четверо земнопони и один дергатель «затворов».

Винтовка клацнула — новый патрон встал на место, и – бах! Что-то брызнуло на шею и гриву, но боли я не почувствовал. Пони с битой в зубах неуклюже осел в замахе. Я не особо приглядывался, но в его лице была такая дыра, что я бы без труда туда копыто просунул.

— Блять!

— Миночар, нет!

— Да еб!

— Завалю!

Я развернулся и хотел крикнуть: «Чего злитесь, сучки! Сами его грохнули!», но мне влетело копье в грудь. Хруст, острые искры боли, но копье вошло неглубоко. Я закашлялся, и лопата вывалилась на землю. Злая сука-копейщица протаранила меня, пытаясь пробить меня копьем навылет, но силенок ей хватило только на то, чтобы сдвинуть меня на полметра.

Единорог уже целился в меня. Шустрила в шипах заскакивал на злую суку, чтобы сделать мне ножевую лоботомию, а любитель кожи еще не успел добежать даже до хвоста своей злой подруги. Суки. Жеребенок смотрел на это все такими большими глазами, словно перед ним разворачивалась битва чуть ли не за всю Эквестрию. Я мельком увидел, что его ошейник был пристегнут к левому копыту единорога. Странно. Он же не собака.

— Сдо-сдо-сдохни! – крикнул шустрила, задними копытами отталкиваясь от хребта злой суки. Единорог выстрелил. Злая сука охнула (я бы тоже охнул, если меня использовал, как трамплин, крепкий жеребец), просела и выпустила изо рта копье, и шустрила оказался там, где была моя голова. Его переднее копыто взорвалось красными брызгами, нож рассек воздух вообще не рядом с головой, и пони кубарем покатился через свою боевую подругу, окончательно оторвав ногу. Позади него лежали «уснувший» и «убитый», и что удивительно, головы у них были на одной прямой…

Винтовка клацнула. Копье вывалилось из раны, расширяя ее еще сильнее. Я закричал, или кажется, что я кричал в тот момент. Боль притупилась, но мгновение длилось вечно. Как будто пытаешься открыть рот сильнее, чем вообще возможно. У меня вся шерсть на груди слиплась, кровь хлещет, как из чайника. Ноги стали как ватные. Мутило. Передо мной еще два с половиной противника, справа еще и единорог со своей сраной винтовкой, а я как будто в свинцовом костюме – ни скорости, ни ловкости. Все мое внимание на дульный срез винтовки. Криво срезал, ствол скоро растрескается по нарезам…

«Ну что там, не передумал? Всего. Лишь. Одно. Слово», спросил голос внутри.

Да как ты это успеваешь сказать! Меня тут убивают вообще-то!

Выстрел. Пуля прошла прямо перед носом, я даже успел почувствовать вибрацию и жар.

«О, сейчас будет весело…», возбудился в нетерпении голос.

Единорог что-то рыскал у себя в сумках магией, но его лицо неосязаемо перетекало из сосредоточенного в испуганное. Видать, патрон был последний. Жаль, что я уже…

Крики звучали сквозь толстый слой ваты. Все двоилось, как будто одно изображение было на прозрачной бумаге поверх другого, и оно постоянно перемещалось по хаотической траектории, добавляя причудливые «послеобразы».

Шустрила не сдерживался в выражениях и всеми способами пытался зажать отстреленную ногу. Копейщица укусом поднимала с земли мою лопату. Любитель кожи с копьем грубо толкнул ее и со свирепым мычанием дернул головой, запуская в меня копье.

«Я уклонюсь», подумал я и дернулся в сторону. Но уже после того, как копье больно стукнуло лезвием мне по лбу.

«Бамс!», отдался в голову глухой звук. Я осел на передние копыта. Копье с вибрацией шумно падает на землю. В левом глазу все мутнеет – это кровь с рассеченного лба попала. И то ли он плохо метал, то ли вообще не затачивал, но, кажись, рана не глубокая, может, вообще большая царапина на голове. Но как же больно! Как ножовкой полоснули!

Этот медленный пони в коже уже рядом. Уже замахивается передним копытом. Оно быстро увеличивается в размерах, пока не закрывает все поле зрения. Я тоже замахнулся, вдобавок отталкиваясь задним копытом. Сил осталось… да практически не осталось. Удар вышел слабый. Я, наверно, просто погладил его по зубам. Зато мне в нос прилетело… О-о, как прилетело!

Земля и небо вертелись перед глазами – я и не понял, как оказался в пяти метрах от любителя кожи с разъехавшимися ногами. Это финиш. Я не могу пошевелиться. Лицо онемело; во рту соленая мокрота; кажется, еще пара зубов выпадет. Все тело как веревками стянуло, а этот горе-копейщик сейчас добьет меня.

Он добегает, разворачивается, мышцы на его ногах натягиваются… Я… лечу?

Единорог, любитель кожи и копейщица стремительно удаляются в меркнущем и тускнущем мире, что-то больно бьет по спине – это толстая ветка дерева – все вертится, и я грохаюсь в каких-то мертвых кустарниках. Рядом лежит истлевший пони. Он похож на замусоленный ковер горчичного цвета. Время и паразиты поработали над телом. Резиновый жгут на одной из ног давно рассохся. Рядом несколько запыленных шприцов. Обезболивающее. Пустые.

«Гхм… Я, конечно, сказал, что помогать не буду, но… если ты отползешь на пару сантиметров назад и опустишь свою глупую голову вниз, то увидишь кое-что полезное…», устало произнес голос внутри.

Отползти? Да я ног не чувствую! У меня не тело, а одно желе. Чудо, что я вообще что-то еще вижу.

— Хард, на хера ты бил его задними ногами?! Ты еду всегда швыряешь за километр?! – долетел до меня слабый голос злой суки. Или он слабый, потому что я умираю?

— Зато он точняк труп, Евби. Я дуб ногой пробить могу!

Конечно, конечно… У меня ребра еще на месте.

— Тогда помоги перевязать Токена.

— Из него много натекло… А у нас всего одно зелье. Мож добить!

— Себя добей! – взорвался шустрила и вдруг испуганно выдал. – Евби… Босс… Не-не-нет! Отъебись от меня, Хар! А-а-а!

И жизнь шустрилы оборвалась. У-у-у. Жестоко.

— О, сколько натекло… — со смехом заявил любитель кожи.

— Да уж, наедимся хоть. – обрадовался Босс и добавил кому-то. – Я даже дам тебе кусочек Токена, если будешь хорошим…

И после этого они начали шуметь. Кажется, вещами покойного.

«Да сдвинься ты!», прикрикнул на меня голос. Я попробовал пошевелиться. Голова весила, как колесная ось, и я думал, что она вот-вот отвалится. Но она – работала. Все, что ниже шеи – нет. Я медленно опустил подбородок к земле и начал им отталкивать свое тело назад. Яркая вспышка острейшей боли напомнила, что надо меньше получать по роже, и последующие пульсации не давали пошевелиться еще какое-то время. Интересно, сколько у меня его вообще осталось?

«Ну, минуты две еще они будут тупить, так что можешь не спешить…», ехидно заметил голос внутри. Почему-то я подумал, что он в этот момент занимается копытокюром. Или показалось…

«Не показалось».

Я сдвинулся на миллиметр. И силы ушли. Вдох, выдох, дать боли стихнуть. И еще миллиметр. А-а-а! Как же режет! Вдох. Выдох. Погнали! А-а!

Подбородок царапнул по чему-то. Я приподнялся на ногах, напрягаясь изо всех сил. И посмотрел на то, что было у меня под головой.

Исцеляющее зелье. Пузырек давно утратил товарный вид, но крышка еще была запечатана. И внутри что-то плескалось. Вот ведь удача, или…

«Не, мой мнительный друг, я тут не причем. Тебе очень сильно повезло, что лет десять назад на этом месте сторчалась одна любительница обезбола», поведал голос внутри.

А ты откуда…

«Я знаю все. А теперь заливайся зельем и воскресай!», заверил голос.

Хорошо-хорошо, мистер Всезнайка. Зелье надо выпить. Просто взяться зубами, откупорить и перевернуться. Медленно вцепился зубами в пробку. Казалось, зубы выпадут раньше, но они лишь чуть-чуть изогнулись, закровоточили, и в голову сразу полезла масса ассоциаций с пережевыванием стекла и бритвенных лезвий. Пробка выпала. Осторожно подцепил зубами, изо всех сил обнял горлышко губами и перевернулся. Тепло потекло в гор… кхе-кхах-кх… В нутро, короче. Я почувствовал ноги! Изображение собралось в кучу, кровь перестала вытекать изо всех щелей, раны начали ощутимо стягиваться. Смерть уже не грозит. Лицо все еще болело, и левая щека походила на разодранную мокрую тряпку. Я подцепил зубами тару от зелья и тихонько переполз подальше, в другие кусты, и постарался подмести за собой следы хвостом.

Так. Я выжил. Спрятался. Осталось вернуться за лопатой. А потом…

«Ну? И что ты там будешь делать? В этом своем «по-том»?», саркастично поинтересовался голос внутри.

Я… открою депо.

«А дальше?».

Надо рельсы осмотреть… Ой, да ладно тебе. Сначала надо открыть депо, а потом уже все остальное.

«Хорошо», уступил голос внутри и перевел тему, «А как ты вернешь себе лопату? Снова кинешься в лобовую? Или в лобовую? А может, в лобовую?».

Думаешь, я такой тупой?

«Я не думаю», произнес голос и как будто не договорил.

Ты не думаешь «что»?

«Это законченное предложение. Я просто хотел придать этому комедийный эффект», признался голос. Он был прав, и меня это бесило. Но не долго. Одного я вырубил. Второму прострелили голову. Третьего убили свои. Трое земных пони, единорог и жеребенок. Короче, четыре сволочи. Если бы я был в форме, то можно рискнуть в лобовой еще раз. Но – не сейчас. Придется действовать подло, как…

«ЗЕБРЫ НАПАДАЮТ В СПИНУ! БЬЮТ ИЗ ЗАСАДЫ! ОНИ БОЯТСЯ ЧЕСТНОГО КОПЫТНОГО БОЯ!», зазвенел громом глухой голос жеребца.

Черт, а это еще кто? Знакомый голос… Но кто? Какой-то военный из прошлого.

«Что, даже пятьсот бутылок яблочной водки не могут разрушить пропаганду в голове?», ехидничал голос внутри.

Брик Айронсайд. Командир четвертого ударного взвода. Все в силовой броне, а оружия, как у целой армии. Всегда идут туда, где зебры засели крепче заржавевших болтов. Он постоянно транспортировал их на бронепоезде, подвозя как можно ближе к линии фронта, и они превращали зебринские укрепления в горы песка и камней. Если бы у зебр не появилось антимехвинтовок, игра была бы в одни ворота…

Я подожду, когда они уснут и заберу лопату.

«Эта лопата так нужна тебе, что ты готов за нее умереть?», удивился голос внутри.

Это моя лопата. И это подарок.

«Я могу сделать тебе такую же лопату, если хочешь. И ничего. Ничегошеньки не попрошу взамен», предложил голос. Я чувствовал, что он не врет. Но… Мне нужна именно эта лопата. Как вообще может быть другая лопата такой же?

«Как знаешь».

Я перекатился еще на пару метров в сторону и решил наблюдать за ними до темноты. Боль утихла, и я смог проморгать кровь из глаз. Нюх тоже вернулся, но запах крови в носу, казалось, поселился навечно.

Группа с единорогом во главе потащилась в Понивилль, и расположилась внутри мэрии. Любитель кожи тащил на себе двух мертвецов, как самый здоровый. Я засел в здании на противоположной стороне улицы. Есть хотелось, но не так сильно. Видимо, Министерство Мира делает не только лечащие, но еще сытные зелья. Или это мне от голода уже любое пойло жирным мерещится.  Над мэрией закурился дымок. Что, они решили съесть своего?

«В мое время пони не опускались до каннибализма», заметил голос внутри.

Твое время? Да кто ты вообще?

«Да уж… Я думал, что ты будешь чуть умнее».

Но ты же не думал?

«Надежда была».

Время тянется очень медленно, когда нечем себя занять. Я замотал лицо какой-то более-менее чистой тряпкой, ощупал раны на всякий случай, и, пока на улице еще можно было отличить пони от кустов и бочек, наблюдал, как охрана иногда менялась. Обладатель молотка ходил с перекошенным раздутым лицом, на котором еще виднелся отпечаток моего копыта. Если они не обработают рану, то скоро он уедет вслед за шустрилой.

Потом заступил любитель кожи. Этот, в основном, сидел или гадил рядом с крыльцом. Наверно, задержись они тут на месяц, он бы загадил весь Понивилль. Днем злая сука принесла ему хороший кусок пережаренного мяса. Любитель кожи, или… как там его… Хер, вкусно чавкал, отдирая кусок мяса от ноги своего товарища. Я, конечно, сильно хотел жрать, но в голове знак равенства между другим пони и едой не думал появляться. Жаль, что война потравила почву, от яблок я бы не отказался…

«Жидких яблок?», хитро спросил голос внутри.

Нет. Нет. Не-не-не-нет. Алкоголь – нет.

«А несколько дней назад ты верещал, как маленькая кобылка «О нет, я их всех убил! Надо пить!»», передразнил голос.

А ты. Жестокий.

«Можешь разбить себе голову о ближайший камень, если не выносишь меня. Но сам я не уйду».

Почему?

«Не скажу. Но тут неплохо. Почистить место от кошмаров прошлого, провести освещение, сделать дополнительное окно, поставить рояль. И больше кустов. И будет хорошо».

Меня посетила неожиданная мысль.

«Да, та первая осечка – моя заслуга. Эти старые патроны и так не особо надежные, и ему сильно повезло, что винтовка не разлетелась у него в копытах».

То есть, ты изменил баланс в мою сторону?

«Не сильно. Чуть-чуть. Сам же не захотел, чтобы я вмешивался. Ему в этом бою везло гораздо больше, чем тебе. Знал бы ты, какие у него были шансы вообще попасть во что-то…».

Шансы? Чего?

«Потом узнаешь».

Ладно.

Я снова смотрю за пони-каннибалом. Жрет и не давится. Довольно рыгнул. Пошел гадить. Сука.

Вечереет. Теперь дежурит злая сука. В мэрии был какой-то шум. Но далеко.

Я прокрался ближе. Не легко ползать в темноте по грязи, но водить бронепоезд, по которому работают несколько антимехвинтовок – тоже не на облаке валяться. Я попробовал разбить склянку от зелья так, чтобы получить хоть один длинный осколок, которым можно больно ткнуть, но тара развалилась на кучу маленьких осколков. Не беда. Самые острые вдавил в левое переднее копыто. Это не особо больно, но неприятно. И если начать бегать, эта хрень вывалится. Честно, она вообще плохо держится. Но разбить рожу в кашу этому любителю кожи – хватит.

Хорошо, обойти злую копейщицу оказалось не сложно. Никто не стал охранять старый вход в подвал. Но лезть в темноте в подвал и шуметь. Нет. Хватит. Буду выщелкивать их по одному.

«Ты думаешь, что кусок дерева и стали стоит того, чтобы лишать кого-то жизни?».

Это не…

«Да-да. Подарок. Извини. От зебры, которой нет в…»

Замолчи.

По телу прошли волны жара. Мышцы натянулись. Хотелось драться.

«Хорошо-хорошо. Не лезу», и принялся нарочито громко хрустеть попкорном.

Крыльцо у мэрии было широкое, и даже в таком плохом состоянии я заскочил на него (будка бронепоезда была куда выше), тихонько скрипнув половицами. Злая сука не видела меня, но дернула ушами и схватила копье. Нос бешено заработал, но все вокруг завонял ее дружок.

— Кто здесь? – требовательно промычала она, стараясь не выпускать древко копья изо рта, и сделала предупредительный взмах полукругом.

Тихо. Не дышать.

«О, ты все же решил действовать скрытно?», удивился голос.

— Ты же все и так знаешь! – воскликнул я.

Ёб…

— А! Ты ж сдох! – обернулась злая сука. Копье выпало у нее изо рта. Теперь угрозы от нее было не много.

– Хард лягнул тебя так, что ты должен быть мертвее мертвого! Ты улетел метров за двадцать!

— Ага, а теперь я живее всех живых! Где лопата?

— Лопата? – вскрикнула она. Этот ответ мне не понравился. Наверно, слишком.

— Тихо, давай не будем! – злая сука отступила на шаг. Я подошел на шаг. Сбежать решила.

— Твоя лопата у Харда. Он внутри дрыхнет. – она отступила еще на шаг, уже задней ногой спустившись на одну ступень.

— Ты что, типа сбегаешь?

— А че? Я с тобой драться не хочу. – заверила она. – А на остальных похуй. Жеребенка жалко, а так – хоть в кровавый фарш все преврати. Мешать не буду.

«Ну дела…», произнес голос внутри. Злая сука уже разворачивалась и собиралась убегать.

— Погоди. – остановил я. – Ты копье оставила.

И толкнул копытом копье в ее сторону.

Она удивленно посмотрела на копье, хотела поднять, но передумала и спросила:

— А ты не ебнутый?

— Ась?

— Ты под чем? Дэш? Бак? Редж? – переспросила она.

— Эм?

— Ну… ты же идешь на трех сильных пони. Без оружия. Без дури. Они же тебя разорвут! Босс три патрона заново заделал.

Я посмотрел на нее.

— А, в пизду! Бывай. И, удачи там… — схватила копье и рванула во весь опор вдоль улиц в ночь. Остались только клубы пыли.

Чего это вообще было?

«Наверно, ты ей понравился, или ей очень надоела компания», предположил голос. Я не стал раздумывать, почему он так сказал, если все и так знает.

Больше волновали трое пони. Буду надеяться, что…

— Эй, Эвби, ты куда?.. — выскочил из дверей мэрии пони с распухшим лицом. Потом увидел меня.

— Нет… — простонал он, разворачиваясь. Я рывком развернул его обратно и заявил:

— Да. – и передним копытом зарядил в челюсть. Нет, не тем, в котором были куски стекла. Это для важных сволочей. Жеребец осел без сознания, но я успел его подхватить, чтобы он не грохотал по полу своей тушкой. Лицо у него стало такое умиротворенно-грустное, что я почувствовал жалость. Надо бы перемотать его по-человечески, а то загнется.

«Значит, все-таки в тебе осталось сострадание…», задумчиво произнес голос. Я вошел внутрь мэрии с мысленным вопросом: «Это ты к чему?».

«Я помню, как ты носился по округе, разрубая лопатой зомбированных поней, как будто салат готовил. Да, ты их закопал, но… убить столько… Лопатой. Война сильно тебя изувечила», рассказал голос.

Война кончилась. И я тоже. Кончился.

Вонь. Злобная, едкая вонь крови, гниения и жареного мяса. Надрывный детский стон из-за дверей какого-то приемного кабинета, где слабо горел свет. В главном зале, в тусклом свете костра установили из подручных палок вертел, на котором подгорали куски шустрилы. Убитый в голову лежал неподалеку. Его растянули вниз головой между двух скамеек, переделанных под верстак для разделки, и выскоблили внутренности. Даже на войне зебры до такого не опускались. Несчастный походил на скелет плоской рыбы на красном фоне. Я осторожно шагал, стараясь меньше наступать на копыто со стеклами. Только вернуть лопату и начистить рожу этому любителю лягаться.

Детские стоны и крики усилились, когда я подошел к двери. Кто-то ритмично хлопал.

«Эм… Хелбент. Я знаю, что сказал, и не хотел вмешиваться, но думаю, что тебе стоит сохранять трезвую голову», осторожно посоветовал голос внутри.

«В плане?», я глянул в приоткрытую дверь.

Ох…

— Да, да, да. Так его, Хард! – подбадривал единорог и массировал свое красное влажное хозяйство магией. Он сидел в углу, блаженно растянувшись в кожаном кресле, но рог аж светился от напряжения.

Хард рад был стараться. Зубами натягивая поводок, он насиловал жеребенка. Габариты поней настолько отличались, что взмокший от напряжения жеребенок со стонами и вскриками елозил по полу, как замусоленная швабра, даже не смотря на попытки удержать его на месте за заднее копыто или поводок. Свет здесь был слабый, но я все равно видел, что от крупа по животу жеребенка шли неровные, грубо сделанные шрамы. В какой-то момент Хард насел на маленького с такой силой и рвением, что тот истошно заорал, истерично забив копытцами по полу. Хард просто придавил его голову передним копытом, заржал и ускорился. По смиренному лицу жеребенка потекли скупые слезы, прокладывая в грязной шерстке маленькие русла рек.

«Хел, ты будешь стоять здесь и дрочить, пока они не порвут его, или развалишь им ебла!»

Внутри все кипело. Я вышиб дверь ногой. Бак, Дэш, обезбол – я бы выдул все запасы мира этой дряни, лишь бы заглушить тот огненный ураган в душе.

Единорог подскочил от неожиданности. Хард сделал еще одно движение и поднялся. Жеребенок соскользнул с его огромной красной штуки и сразу сжался на полу, коротким обрубком хвоста и всеми ногами пытаясь сжать зад.

— Ты же сдох! – заорали оба.

— ТАМ СКАЗАЛИ, ЧТОБ БЕЗ ВАС НЕ ВОЗВРАЩАЛСЯ! – на два голоса гаркнул я. Разорванная лицевая повязка упала. Щеку как ожгло. Чистейшая сила гнева вытеснила боль. Сил во мне было так дохуя, что я мог бы рельсу пополам перекусить!

Хард схватил мою лопату и ринулся ко мне. Я мгновенно оказался перед ним. Задние ноги четко сработали, как пружины. Оба передних копыта вошли в лицо, и мы покатились по полу. Он лежал, ошеломленный, без эмоций. Смотрел на меня своими мелкими бездушными глазками.

Я бил левой. Раз. Пухлые губы на крупном лице расплылись кровавыми пятнами. Обнажились зубы. Два. Губы срезало, обнажая массивные красные зубы, словно полотна от лопат. Некоторые десна кровоточили. По шерсти на щеках расходились красные толстые линии, как от маркера. Три. Верхние зубы исчезли в крови, один упал в горло. Хард закашлялся, выплевывая вязкие красные слюни. Четыре…

«Справа!», не выдержал голос.

А, что?

Выстрел. Шум. Звон. К лицу будто факел поднесли. Опять кровь в глаза течет. Лоб горит болью. Но она такая слабая… Я уже не чувствовал. Словно и не я это был.

Развернулся. Единорог стоял, винтовка левитировала рядом с ним. Жаль, что все стекло вылетело. Лопату. В зубы. Пора копать.

Винтовка клацнула. Новый патрон. Опять выстрел. Сквозь грудь словно прошел огненный лом. А я еще на ногах. И лопата на месте. Смешно. Иди-ка сюда, мой маленький единорожик…

Единорог пятится. Винтовка делает еще один выстрел. Коротко обжигает левое ухо. Что-то касается шерсти на левой ноге. Смотрю, ведь торопиться некуда. Серый волосатый листок, из которого вытекает красное.

Наши глаза встречаются. Единорог что-то кричит. Или умоляет. Что-то бросает мне в шею — не больно. Пытается магией вырвать у меня лопату...

Но. Хер. Там.

Бьет копытами наотмашь. Нос разбит, губы тоже – а я не чувствую. Теперь моя очередь.

«Бам!», говорит лопата.

«А-а-а!», хрипит единорог.

Лопата снова говорит. Звонкое «бам!». Что такое, босс? Почему у тебя лицо красное, а ты нет? Наверно, ты упал в краску? Ничего, сейчас мистер Лопата вытрет тебя…

Бам. Бам. Бам.

А, ты еще дышишь? Остатки носа похожи на красных мокрых слизней под током. Рот… Красный кратер. Много красного. Глаза заплыли. Частокол обломанных зубов. Рог сломан. Тело дрожит. Он уже не думает защищаться или дрочить.

— Нет… не бей… пощады…

Я даже не знаю. Лопата не знает. Не знает и голос внутри меня. Не знает, как красивее закончить.

Я склоняюсь над лицом. Точнее, над той красной маской, что единорог натянул на себя. Это, наверно, на праздник в честь Луны. Боится, что заберет? Но он же взрослый? А, не важно.

Полотно лопаты неспешно прислоняется ко рту. Единорог тяжело дышит. Уже не соображает. Даже не пытается закрыть рот.

— Просто скажи «а». – на два голоса говорю я, привстаю на задние ноги и одним ударом заднего копыта вгоняю лопату до самого пола. Единорог теперь может не дрожать. Я все еще на задних копытах. Неуклюже поворачиваюсь. Надо договорить с этим любителем кожи и жеребят. У меня и мистера Лопаты к нему есть пара вопросов.

Но жеребенок меня опередил. Пока я мирно общался с единорогом, тот с упорством горнопроходчика протыкал глаза Харда ложкой до самого затылка. Хард слабо дергался в конвульсиях, мотыляя шлангом, хрипел, но уже ничего не мог сделать. Сложно что-то сделать, когда умер.

Смешно. Я расхохотался и упал на четвереньки. Жеребенок увидел меня и пулей отскочил к стене, сжимая ложку в зубах, как будто это был зебринский клинок или боевой нож.

— Ты чего, ложкой меня порежешь? – удивился я. И захохотал. Жеребенок сжался, напрягся и с самым яростным криком прыгнул на меня.

«Это медленно как-то», подумал я. И вдруг жеребенок исчез. В следующее мгновение он уже стоит в стороне, переводит дыхание.

А в глазах что-то странное… Непривычное ощущение. Как будто соринка застряла… Я прикрываю левый. Все норм, но уже подрагивает и двоится от усталости.

Закрываю правый. Комната мутнеет, темнеет и рассыпается сильнее обычного, как в неполированном хрустале. Потом вообще пропадает. Что-то стекает по лицу. У меня есть одна мысль… Я копытом трогаю это «что-то». Подношу к правому. Внутри все сжалось.

Это мой окровавленный глаз. Похож на тающий снежок или желе. Ну, мелко-пони, погоди!

Жеребенок опять летит на меня. Опять кричит. Бам! Лопата его успокоила, хоть и удар был не самый лучший или сильный. Я чувствовал, как натягиваются все мои мышцы и жилы, чувствовал жгучую боль в груди, кровь толчками выходящую, и прочие мелочи ярости. Все мое тело хотело отправить в вечный сон еще одного пони. Но я – не хотел. Нельзя. Жеребенок лежал на спине неподвижно, слегка поджав ноги к груди. Нос разбит. Глаза закрыты. Как будто преспокойно спит сладким сном. Он бы даже не понял, что убит. Но все тело, что ниже живота… Шрамы. От зада до середины живота. Множество. Грубые, как у покойников, похожие на горные хребты или створки моллюсков. Чудо, что они вообще не загноились. Ох… а где? Как же он писает? Знал бы… смерть пришла бы к этим извращенцам куда медленнее.

«Это уже не важно. Тебе пора вырубиться от усталости», сообщил бесстрастно голос.

А? Почему? Зачем? Во мне еще остались силы…

Мир покачнулся, расщепился на множество своих отражений. Из тела вытекли все силы, на спину обрушился тяжелый атмосферный столб, и я рухнул без чувств.

Место странное. Одна белизна. Куда не глянь. Ни горизонта. Ни верха. Ни низа. Даже теней под копытами нет. Внутри все колотит. Это что, страх пришел ко мне?

Кто-то тактично кашлянул за спиной и любезно предложил:

— Поговорим?

Опять сзади. Я развернулся так резко, как только мог, но двигался, как в густом сиропе. И вдруг оказался в каком-то непомерно большом кресле, уютно свернутый калачиком. Передо мной стояло другое такое же кресло бардовой кожи, внутри которого сидело жутко длинное, змееподобное существо. Я пытался разглядеть его, но оно удивительно сильно расплывалось на фоне отвратительно четкого кожаного кресла.

— Кто ты? – спросил я. Или подумал о вопросе.

— Ты знаешь.

Чего? Я попробовал понять, о чем он. Голос был знаком, но ни одно из существ не было таким… вытянутым.

— Нет. Я не понимаю. Ты и есть тот голос внутри?

— О… — существо скрестило… что-то на уровне… груди… и продолжило. – Мозг все еще работает. Но жидкие яблоки сильно разъели его. Как ржавчина.

Я не знал, о чем можно спросить. Поэтому выдал первое, что пришло на ум:

— Почему ты следишь за мной?

— Ты забавный. – существо в одной размытой конечности материализовало маленького волосатого пони, грязно-серого, с темно-красными концами гривы и хвоста, с заросшим лицом. На другой конечности возникли разные препятствия, которые грязно-серый пони либо ломал своей головой, либо разбивал копытами.

— Упрямый. Упорный. Был.

Последнее словно полоснуло ножом. Я взбесился, но так медленно, что успел остыть и забыть.

— Был?

— Да, был. – пони на конечности внезапно очутился в темно-янтарной бутылке, в которой снизу поднималась темная жидкость. Когда она коснулась пони, тот начал метаться внутри, биться о стеклянные стенки изо всех сил, беззвучно орать и всеми способами выбраться. Темная жидкость поднималась и с легким шипением растворяла маленького серого пони. Удары слабели, а стекло даже не треснуло. Через полминуты пони исчез в темной жиже. Через секунду существо залпом осушило бутыль и выкинуло ее куда-то в сторону. Жутко громкий звон стекла, как будто тяжелый камень пролетел через кучу стеклянных окон, но ни одного осколка.

— И что это? Что это было?!

— Ты свалялся. – грубо прикрикнуло на меня существо. – И как ты еще живой ходишь? Держишься за глупые старые вещи. А ради чего?

Он молчал. Я ждал продолжения. А существо ждало ответа.

— Что? – прервал молчание я.

— Я спрашиваю: ради чего ты живешь? Депо открыть? Рельсы посчитать? Паровоз запустить? Или ты надеешься, что придет нормальный крутой сценарист и подарит тебе хороший конец? Теплую сытую старость в постели?

Существо внезапно расширилось, так быстро и всесторонне, что не осталось ни одной точки пространства, не занятой его темно-серым телом. А жуткие глаза размером с две горы полностью держали меня под прицелом.

— ЭТОГО НЕ БУДЕТ.

Громко. Страшно. Но я не испугался.

— Ты позвал меня самоутвердиться или что? – произнес я.

Все пропало. Вновь белизна. Существо опять вальяжно растянулось в кресле:

— Нет. – протянуло существо. – Ты слишком плохо обо мне думаешь! Ты знаешь, где мы?

— Это сон?

— Нет. Это – твое чистилище. ТЫ мертв. – ткнуло в меня верхней конечностью существо.

Внутри все опало. Ка-ак? Когда?..

— У тебя дырень от винтовки в груди – там без шансов. Рассечено лицо, а еще пара ножей в шее застряло. По мелочи: сломаны ребра, и ты потерял где-то пятьдесят литров крови и страдаешь обезвоживанием.

Глаза… Мои глаза. Они, казалось, выпучились так сильно, что могли выпасть. Откуда во мне столько крови?!

— И по итогу – ты здесь. – существо скрестило верхние и нижние конечности.

— А что дальше? – мой голос был таким блеклым, что слова выползали изо рта.

— А, стало интересно! – ликующе произнесло существо. – А я уже думал, тебя не пронять. У тебя есть выбор. Дурацкий, но выбор. Ты можешь остаться здесь навсегда. Это, считай, финиш. Вечный покой. Ты даже не почувствуешь, как рассосешься в вечной пустоте. Без мучений. Без следов. О тебе никто не вспомнит.

А что за второй вариант? Что-то очень плохое?

— Или – ты проснешься там, где сейчас спишь. Второй шанс. Точнее, второй «второй шанс»: пить надо в меру. Смертельные раны исчезнут, и ты сможешь продолжить свой путь. Ну что, пустота или боль, мой глуповатый друг?

Какой-то жуткий выбор. Здесь ли все должно закончиться? Или я и правда смогу пойти дальше? Но какая ему выгода?

— А? Почему выбор? Что ты хочешь взамен?

Существо начало сгущаться, наливаться цветом. Делаться четким. Хитрые глаза, рога, хвост. Я видел его раньше. Но где?

— Удиви. Меня. – вкрадчиво произнесло существо и щелкнуло желтой лапой.

Я дернулся, чиркнул носом по полу. В правом глазу как будто раскаленным сверлом вращали всю ночь… а точно. Теперь остался только левый глаз. Обидно. Закашлялся. Жуткий, болезненный кашель, будто из меня выходил пучок рыболовных крючков. На пол полетели черные слизистые комки. Спекшаяся кровь. Я приподнялся на ноги и срочно ощупал место на груди, куда вошла пуля. Только розоватый шрам, похожий на рельефную спираль среди зарослей шерсти. Он ныл, но выглядел зажившим. Лоб внезапно зачесался, и я копытами соскреб кусок кровяной корочки, рассыпавшийся на полу. Там же лежали два окровавленных ножа, лезвия которых как будто растворились. От одного взгляда на них шея сильно болела сразу в двух местах.

А помещение действительно оказалось тем же самым. Только теперь здесь было темно и стояла гнилостная вонь. Вроде где-то была лампа… Я почти наощупь принялся рыскать по комнате, вспоминая, где именно она стояла. Лампу я нашел, но – пустая. Зато я нашел выход из комнаты.

В главном зале мэрии мясо на вертеле уже давно превратилось в угли, но огонь по-прежнему плясал среди древесины. Очень странно. Сделав из куска скамейки факел, я вернулся в комнату. Три тела в оранжевом прыгающем свете. На любителя кожи я даже не стал смотреть, а единорог задолжал мне лопату. Не знаю, из чего сделан пол, но полотно лопаты прорубило его до черенка. Череп единорога лопата даже не почувствовала.

Пришлось поднапрячься, чтобы расшатать и вытащить лопату обратно. К счастью, факел на полу так и не смог ничего поджечь, и я вновь был с лопатой. А стоило ли?

Тоска мгновенно накрыла. Столько смертей, а все ради куска металла и древесины. Я посмотрел на трупы. Это будет моим оправданием. Я затоптал факел, чтобы не спалить хорошее здание по тупости, переступил через жеребенка, дрогнувшего во сне, и пошел.

У входа в мэрию я остановился. Никто не лез мне в голову. И еще – пони с повязкой на распухшем лице куда-то делся. Я покрепче сжал лопату зубами и внимательно осмотрелся. Никого. Вышел на крыльцо мэрии – никого. Одна повязка. Одни загадки.

Серое утро. Такое же, как и вчера. Четкие свежие следы копыт были только от той злой суки-копейщицы, что вчера ускакала. Ну не улетел же он?!

Я еще раз глянул на повязку. Подсохшие темно-красные капли на затертой крашеной древесине вели к краю крыльца. У самого края на перекладине заметил кусочек шерсти. Внизу никого… а нет. Под крыльцом, жутко изогнувшись, лежал бездыханный пони. Голова была неестественно вывернута; в шее словно вырос неправильный горб; у рта натекла вчерашняя трапеза, которую поедали тараканы. Разъехавшиеся ноги делали тело похожим на перевернутый пьяный стул, или оскорбительный ответ всем пегасам.

— Теперь не будет болеть… — пробурчал я и задумчиво оперся на перила. Открыть магический барьер – нужен единорог. Интересно, хоть один выжил? Может, я убил последнего? Если нет, то надо искать где-то поблизости… Идти вдоль путей. Хоть один городок мог уцелеть. И карта. Надо помечать места, как это делала Эмри…

«Хел, возвращайся живым», зазвучал ее надломленный искренний голос в голове.

Сердце больно сжало. Внутри что-то щелкнуло. Бесячий, въедливый звон…

— ДА ЕБАНЫЙ РОТ! НЕНАВИЖУ! – и давай ломать крыльцо копытами. Подлое дерево. Убило пони, который даже драться нормально не умел! Сука-сука-сука! Толстые доски затрещали; таракан убежал. Я бил все подряд. Треск и грохот старых вещей занимал голову, запрещал мыслить. Хорошо.

Все в отпечатках копыт. На передние даже наступать больно. Накатила усталость. Сел на крыльцо. Ноги сбиты, охота есть, а рядом только трупы. Нельзя. Убивать тоже нельзя, мы ж типа не…

…зебры…

Не звери. Зебры ни при чем, хоть и полосатые. Нельзя есть своих! Нельзя. О, Селестия, до чего мы докатились…

Я подскочил. Надо было осмотреть, что у этих трупоедов из вещей. Лопату в зубы и обратно – в темные коридоры мэрии.

Из дверей, неловко переступая, вышел жеребенок. Днем он выглядел еще хуже. Глубокие тени под глазами, ребра торчат, ноги в порезах, тело в шрамах – если скелет пони обтянуть шкурой, то он будет и то здоровей выглядеть. Вообще, все тело жеребенка походило на словарь гадостей. Самыми частыми были «шлюха», «дырка», «плакса», «тварь», «жопа», «псина». Ближе к хвосту гадостей становилось много: их вырезали и выжигали на шкуре, чем придется, и все сливалось в неразборчивое безумное словесное месиво. Все это отпечаталось в моем сознании, хоть я и видел жеребенка всего секунду. Он тут же юркнул за дверь.

У него было что-то в зубах. Ремень, кажется… Или ложка.

— Эй… — я не горел желанием общаться, но жеребенок был на пути к вещам убитых, а в них могла быть хоть какая-нибудь польза.

— Эй, послушай. Я… — хотелось сказать, что не сержусь за порезанный глаз, но это будет вранье. Злое, беспонтовое вранье. Под веками – пульсирующие уколы боли, скрипучая влажность и странная пустота.

— Отъебись! – раздался истеричный вскрик из-за двери.

— Я не буду…

— Убирайся! Захуярю нахуй! – ярости в этом жеребенке было через край.

Не. Так не пойдет. Я снова хотел сказать что-нибудь, а потом подумал и молча прилег у двери, положив лопату под копыта. Сил особо не было. В правом глазу, а точнее, где он был, меня как будто тыкали кучей иголок. По щеке неприятно текла какая-то слизь… Я не хочу думать о том, что это может быть… Но, надеюсь, мне удастся это пережить.

Время идет, уже день. Опять серость. Легкий ветерок. Скучно, но я сижу. Думаю, что жеребенок немного остынет, и мы найдем…

— Хуя ли ты тут расселся?! Наебать хочешь?! – заверещал жеребенок из-за двери. Все еще злой. Да еб…

— Нет. – буднично ответил я. В глазу запалили факел. У-у-у, может, это загноение? Но почему-то не страшно.

— Нет? – из-за двери показалось маленькое окровавленное личико. – В смысле – «нет»?

— «Нет» значит «нет». Я не хочу тебя «наебать».

— Ты идиот. А еще тупой. И идиот. – сердито ткнул в меня копытом жеребенок. Во рту действительно была ложка, которую он ловко прижимал крайними зубами.

Я приподнял бровь в удивлении… Ах! Как будто все нервы в глазу кто-то резко дернул. Мир покачнулся, но падать уже было некуда. Я немного изогнулся и снова поднял голову.

— Ты умрешь, идиот. – сказал жеребенок. Наверно, мне показалось, но прозвучало это как-то огорченно.

— Да.

— Ты уберешься, если я принесу шмот? – гневно спросил жеребенок.

— Да. – правый глаз жгло и кололо, но я еще ясно работал головой. Жеребенок мигом удалился и через минут десять принес две сумки. За два броска он подкинул сумки мне и опасливо встал у двери в мэрию. Видимо, если я вдруг нападу, он убежит внутрь, чтобы атаковать меня там. Хорошо, что я не видел в этом никакого смысла.

Под присмотром злого мастера ложечного боя я осмотрел сумки мертвецов. Ничего интересного. Ручной станочек для перезарядки патронов, одна гильза – сильно мятая, запасной затвор, несколько кухонных ножей, стиральный порошок, пустой шприц, резиновый жгут, записка и зелье восстановление. Пустое. Во второй еще хуже. Куски веревки, запасной ошейник, грубый намордник и шило.

Ни еды, ни медикаментов. Если бы они попались инструктору по боевой подготовке, он бы заебал их еще сильнее, чем этого несчастного. На всякий случай я развернул листок с запиской.

«Заскочить к Роттену. Сказать про конвой» – и все.

Чего? Кого? Я смял бумажку и сунул обратно.

— Че заныкал?

— А?

— Ты что-то сунул. Что это? – указал носом жеребенок.

— Записка какая-то. Какой-то Роттен. Какой-то конвой. Знаешь про них?

Жеребенок задумался и быстро ответил:

— Нет.

— Ну вот. Тут ничего для меня полезного нет. Возвращаю. – я отодвинул копытом сумки, поднялся, взял лопату и отошел на максимальное расстояние от двери мэрии. Жеребенок был у меня в слепой зоне, так я еще и хвостом повернулся, но что-то говорило мне, что нападать он не будет. Надо до темноты найти где-нибудь воду. Я уже начал спускаться со ступенек, как вдруг…

— Эй! Ты куда?! – это была обида или злоба. Не понимаю.

— Я посмотрел шмот. Убираюсь. – пояснять было неохота. Голод. Боль. Но никакой злобы. Странно. Я помню, что вроде злился. Кого-то даже убил. Теперь это казалось каким-то дурным сном. Было ли это вообще?

— А, да. – теперь уже обречение или разочарование.

Уже почти сошел с лестницы…

— Удачи, идиот.

Я дернул ухом и улыбнулся, и даже лопата в зубах не помешала. Внутри стало чуть лучше. Глаз все же жаль…

«Я бы забил тебя лопатой до смерти, маленькое хуедрыгало!», гаркнуло что-то в голове. Гнева нет. Одна усталость.

Осознание, что одно ухо у меня теперь короче, пришло, когда я прошел метров десять. Хоть не полностью отстрелили – и на том спасибо.

На паровозе было бы просто. Сел, угля вкинул, поддал пару, и ты уже в Апплузе. А вот на своих четырех… Надо есть, иначе финиш.

За Понивилем открывался странный мир дикой природы и заросших тропинок. Множество следов копыт вели сюда, и только четыре свежих отсюда – злая сука. По ним и буду идти.

Боль в глазу притупилась, веки слиплись и немного вибрировали на ветру, как обвисшие щеки старика. Может, все обойдется.

Деревья сгнили или раскрошились; трава до рвоты горькая и сухая, но выбирать не приходится. Пони нет. Зверей нет. Только ветер разгоняет мертвую тишину. Понивиль уже далеко. Несколько много километров. Или кажется. День все идет.

И резко ночь. Ни розовых облаков заката, ни вечера. Просто с ничего – ночь! Как лампочку разбили. В глазах еще пляшет тропинка. Какие-то деревья. Я припал и тут же перекатился в сторону. Сломал брюхом какие-то ветки. Темно. Хоть глаз ко… А, ну да. Воздух начал холодить. Сначала приятно, а потом нет.

«Что за шутки?!», закричал я мысленно. Ругаться с кем-то было странно, а как показал последний день – еще и опасно. Глаза… Глаз худо-бедно стал различать в темноте контуры объектов. Холод вернул силы. Вперед.

«Вперед! Вперед! Вы, что, хотите жить вечно!?», злобно скомандовал чей-то голос. Айронсайд, чтоб его.

Холодает. Быстро. Все в глазу прыгает. Камни, ветки, почва. Бежать-бежать! Лишь бы не околеть. Добежать до чего-нибудь. В почве появляются камни. Холод тонкими длинными когтями обнимает за бока. БЕЖАТЬ!

Тепло, даже горячо внутри. Как паровозный котел на остром паре! Легкие горят, пена изо рта. Лопату не выпущу! Сдохну, но не выпущу.

Кочка! М-мать!

Землю выдернули из-под ног. Лицом об камень. Да откуда он тут взялся!? Рот в крови. Солено.

Бежать! Хоть как-нибудь! ВСТАВАЙ И БЕГИ!

Лопата свистит на ветру; холод кусает сквозь шкуру, но бегу. Ноги отказывают, но бегу. Глаз начинает запевать «веселое сраное загноение» — бежать!

Темно. Холодно. Сколько бегу – хер знает! Стук копыт, как по брусчатке. Я прибежал куда-то. Контуры домов. Улица. Вперед!

Какой-то слабый огонек из-за дверей. На губах леденеет воздух. В легких гуляет злой колючий холод. Еще немного, и я внутри. Тепло. Живительное тепло. Благословенное тепло. Быстро закрываю двери лопатой. Тепло не уйдет. Все тело встрепенулось – как же хорошо!

— Какого хуя?! – вскрикнул за спиной жеребенок.

Что. Что?! ЧТО ЗА?! Почему я снова здесь?

Я развернулся. Коридор мэрии. Жеребенок в полутьме стоит между мной и костром. Взъерошенный, мелкий. Ложка во рту наготове. Его длинная тень пожирает меня.

— Я видел, что ты свалил! Как ты оказался здесь?!

— Солнце пропало. Холодно.

— И че? Выйди и сдохни где-нибудь, как дженткольт!

Легкий шумящий звон…

— Нет.

— Нет?! – разозлился жеребенок.

— Нет. Я не уйду. – голос мой стал таким жестким, как костыль с железной дороги, рельса или какая-нибудь мощная балка с опоры моста. Жеребенок припал к полу передними ногами, выгибаясь, как злая кошка. Я посмотрел на него оставшимся глазом. Не знаю, как это выглядело со стороны, но жеребенок в последний момент выпрямился и сказал:

— Хорошо. Оставайся – грей свои жалкие потроха. Если подойдешь ближе, чем девять шагов – я убью тебя. Усек?

— Да. – он был меньше меня в три раза, и я мог бы влететь в него, как зебринский легионер; разбить копытами голову или сломать с наскока передние ноги… но зачем?

«Если бы пони раньше не сдружились, нас бы не было», прозвучал знакомый теплый голос. Мама?..

Я прошел вдоль стены в главный зал, где горел слабый огонь. Жеребенок неотрывно следил за мной, словно стрелка компаса. Голод и усталость совсем замучили, и последнее, что я сделал перед тем, как лечь спать – сломал пару скамеек и подложил их в тухнущее пламя. Воздух резала гарь, жареное мясо и гниль. Голова гудела. То ли от боли, то ли от запахов.

Я улегся лицом к костру. Жареный пони давно обуглился и свалился в огонь, остались лишь желто-коричневые ребра и позвоночник, с которых неохотно срывались лоскуты черной плоти. Тепло. Голодно. Но я не умру вот так. Живот урчит. Прижимаю его копытами к позвоночнику и пытаюсь уснуть…

…Толпа. Большая. Разноцветные пони всех видов. Грифоны, яки, драконы, зебры и много-много всех. День залит радостным солнцем. Воздух пьянит. Реют флаги всех стран. Прекрасный замок высится на фоне.

Внутри безумное волнение. Но я не волнуюсь. Или волнуюсь, но это как бы не я. Словно все это не со мной. Мешковатая огнеупорная форма. Еще воняет углем и огнем. Закопченные счастливые очки Эмри на шее. Я стою на тумбе. Слева двое. Оба выглядят как манекены с витрины: один в красном с золотом, другой в белом с черными вставками – а я даже форму не успел отстирать. А толпа смотрит. Толпа гудит. На шее медаль. Второй.

Охереть…

Я резко открыл глаз. Правый слипся и так и остался закрытым, чуть-чуть побаливая. Надо мной навис жеребенок. Ложка метила мне в еще зрячий глаз. Его перекашивало от напряжения. Я бы ничего не успел сделать. Но и не хотел. Почему-то это было нестрашно.

— Ты в порядке? – спокойно спросил я. Жеребенок стоял так, что я мог рассмотреть на животе все шрамы, и ошейник, протерший шкуру до красной кожи. Наверно, это больно.

— Ты. Почему ты? – процедил он, едва сдерживая гнев.

Я приподнял бровь. В этот раз левую. Не в этот раз, глупый рефлекс.

— Ты так мирно спишь! Почему ты не боишься меня?! – сорвался на крик жеребенок. Ложка едва не касалась глаза. А я тупо смотрел на нее. Огромная темная лопата для мороженного.

— Не знаю. Зачем бояться?

— Я выколю тебе второй глаз.

— Тогда я не увижу тебя. И бояться будет некого.

Жеребенок отскочил на метр и гневно затопал ногами:

— Да чтоб тебя! Ты и правда идиот! Как можно не бояться!? Я мог тебя грохнуть столько миллиардов раз!

Я приподнял на него голову и произнес:

— Не знаю. – для меня и правда было загадкой, почему все вокруг такое. Нестрашное. Может, этот внутренний голос знал ответ. Но его не было.

— Ты. Должен. Сраться в ужасе! Почему?! Почему ты не боишься меня?!

— Я… — хотел сказать что-нибудь, но задумался, не получится ли опять какая-нибудь…

— Короче: не надо, чтобы тебя боялись.

Он мгновенно подскочил в упор – я даже не успел заметить. Дрожащая ложка опять смотрела мне в глаз.

«Сделай так еще раз. Сделай. Я так хочу бессмысленного насилия!», зловеще зазвенело в голове. Откуда? Что это? Надеюсь, я не сказал это вслух.

— А так? – не унимался жеребенок.

Это было близко. Опасно? Очень! Но я ничего не почувствовал. Я перевел глаз с ложки на его лицо и заверил:

— Это было страшно.

— Да ты пиздишь! – попятился от меня жеребенок.

— Извини. – буднично развел копытами я. Может, надо было как-то приободрить его:

— Я уверен, что любой пони на моем месте умер бы от страха.

— Правда?

— Абсолютно.

Жеребенок просиял от радости и едва не закружился на месте. Точнее, он начал крутиться, но в один момент, когда уже должен был повернуться ко мне хвостом, неестественно вывернулся в обратную сторону, как будто его сдерживала резиновая лента, и снова оказался лицом ко мне. Мы бы и дальше переглядывались в полутемноте, но надо было чем-то заняться. Что ж, раз мы не собираемся убивать друг друга, то…

— Слушай, у тебя есть имя? Меня зовут Хелбент.

— Имя? — жеребенок потупил глаза, замялся, потер копытом пол. – Имя… Меня зовут… Зовут… Зовут…

Его лицо перекашивало, словно смятый бумажный лист. На глазах выступили крупные слезинки. В шее напряглись все мышцы. Я уже подумал, что это была плохая идея, но он залпом высказал:

— МенязовутСлатти.

— Какое… интересное имя. – я с трудом просеял в голове слова и постарался напомнить себе, что его зовут… Салти… Слитти… Нет, не то. А, еб… ну нет.

Жеребенок странно посмотрел на меня.

— У тебя рожа, как будто потроха вытягивают? Ты чего?

— Я забыл, как тебя зовут. – признался я. – Я… плохо запоминаю имена.

— Я могу вырезать свое имя у тебя на лице! – грозно оскалился жеребенок. Я сдвинул брови. В правом глазу кольнуло. Опять этот странный звон…

— Я пошутил. – сдался жереб… Сл… султ… Салти?

— А! – шутка была очень скверная, но будет плохо, если я…

…выпотрошу этого уебка лопатой и буду хлебать его кровь во имя Найтмер Мун…

Такая дикая веселящая злость! Это внезапное желание убивать! Будто в кипящее масло грохнули стакан с водой!

Спокойно… Надо растянуть мысль. Не дать ей перейти в действие. Он же пошутил… Это всего лишь безобидная шутка.

— Хорошая. Шутка. Я. Даже. Поверил. – через силу выдавил я. Пот струился по лбу, выступил по всему телу. Тело рвалось вперед, а я сам себя удерживал за несуществующую упряжь. Что же это за херня такая?!

— Хел. – заметил жеребенок. – Ты определенно врешь.

Ах ты сука! Еще и обвиняешь меня во лжи! Да я растоплю твоей башкой этот костер!

Вдох-выдох. Держать себя. Держать.

— Вовсе нет. – сказал я почти спокойно. – Просто я очень хочу есть. И бываю…

…СДОХНИ!..

— …немного…

…В КИШКАХ ПОНИ МНОГО ПОЛЕЗНЫХ ВЕЩЕСТВ! ТЫ ДОЛЖЕН ОТДАТЬ ИХ МНЕ!..

— …раздражен.

Жеребенок опасливо указал на меня копытом.

— У тебя глаз дергается. Ты типа умираешь?

— Нет. Но хочу есть.

— Тут два трупа. Можем зажарить один. – спокойно предложил жеребенок.

— Но пони не должны есть друг друга! – возмутился я. Голос прозвучал довольно слабо, как будто я и сам не прочь отведать плоть брата своего.

— Но тут ни хрена нет! – возразил он.

— Всегда есть выход. – вздохнул я. Слабо. Очень слабо. Я бы и сам в такое не поверил.

Раздался низкий гул, встряхнувший тело. Свистящий протяжный вой, не принадлежавший ни одному живому существу, пролетел по темным коридорам мэрии. Жеребенок озирался с живостью воробья. Лицо перекосило. Глаза огромные. Паника.

Прежде, чем он успел что-то сказать, доски из окна вырвало, и внутрь повалили хлопья белого снега нескончаемым потоком. В главном зале все тепло за минуту исчезло, и остался только обжигающий, нестерпимый ледяной ветер, забрасывающий все снегом. Пламя от первого же порыва дернулось и исчезло. Шипящие угли и дрова закидало снегом.

— Чточточтозахуйня?! – заверещал жеребенок. Снег был повсюду. Нагло лез в рот, забивал глаза и ноздри. Надо валить. Нет, надо съебывать! Нужные слова застряли в горле; я не успел ничего путного придумать и вцепился зубами в остатки гривы жеребенка и рванул из зала по коридору. Ветер бушевал, свистел и драл заколоченные окна почем зря, вырывая доски вместе с кусками стен – все, лишь бы завалить коридоры снегом. Кричащий от боли жеребенок весил так мало, что я мог бы таскать его хоть сутки в зубах, но нужно было протащить лишь метров двадцать.

Мы влетели в комнату; я тут же закрыл дверь и завалил ее мебелью, чтобы ветер не распахнул ее. Внутри лежали двое. Вонь гниющего мяса проедает глаз до рези, но здесь еще есть немного тепла. Оно уходит медленно, но уходит. Частички снега прорываются сквозь щели между дверью и косяком, и невидимые струи режущего морозного ветра больно гладят по шерсти, вплоть до костей.

Жеребенок в шоке. Он парализован. Он смотрит на меня. Или сквозь меня. Я срываю драное покрывало с дивана… или это была обивка дивана, и заматываю его в нее. Почему? Зачем?

…Он все равно умрет раньше…

Да кто это все время говорит за меня?!

…ему не жить…

— Это не тебе решать! – заорал я. Кому? Что? Да почему так холодно?! Ноги – я их не чувствую. Пар изо рта. Жеребенок выдыхает целые облака.

— За-за-за-замер-ззззаюююю… — жалобно протянул он. Комната стала как морозилка. Шерсть засеребрилась от инея. Дышать трудно и больно. Воздух жжется и холодит. Голова отказывается работать. Я не хочу сдохнуть так!

…хватит тупить – жалкая тварь!..

«А?», спрашиваю я у себя. Ничего не понимаю. Снаружи дикий холод. Все тело максимально сжалось, лишь бы не отпустить и каплю тепла. Что-то темное, тонкое накрыло меня. Защита хуже некуда, но холод притормозит. Одеяло? Или тот кусок ткани, в который я заматывал…

Что-то еле теплое прижалось к груди. Или я прижал…

— Сссуккка… — шипел жеребенок. – я тебе не блядская грелка! Отпусти!

Сильная дрожь. Все тело превратилось в отбойный молоток. Мышцы постоянно сокращаются, лишь бы не околеть.

— Нет.

Вдруг я почувствовал сильный укус в ребра и остервенелые удары копыт по животу. Он, что, пытается убить меня?

— Старый ебанат! Пусти! Я тебе хер отгрызу!

…как же это меня задрало…

— Ты околеешь, мелкий тупорез! – вдруг заорал я злобным звенящим голосом. И жеребенок резко оставил попытки выгрызть мое сердце. Кажется, он заплакал. Или просто трясся от холода.

— Тише-тише. Извини… – попытался успокоить я. Сколько будет этот дикий холод? Час? День? Два дня? Задние ноги уже потеряли чувствительность. Позвоночник стал длинной дугой льда. Затылок превратился в сосульку, и любой чих мог бы разбить мне голову на куски. В скулах ломило. Такой холод мне не пережить. Почему я пытаюсь согреть его?

— Хел… — раздался в холодной темной тишине шепот жеребенка. – Твой глаз… он вылечится, если ты выпьешь зелье?

Ну и время же ты выбрал…

— Не знаю. Лучше потом. Когда холод спадет… — мне было стыдно такое говорить. Ни слова правды. Никакого потом не будет. Час-два, и я просто примерзну к полу, отдавая последнее тепло пони, который одним ударом ложки сократил мой кругозор. И как вообще можно порезать что-то ложкой?!

Берег. Холодный. Серое, облачное небо. На горизонте темная, зловещая серость. Беззвучно вспыхивает молния в облаках. Ее звук так и не доходит до меня. Волны легонько щекочут черную гальку, играют и хрустят ей. Дело к шторму, но пока все тихо. Я присел на задние ноги. Черная крупная галька даже не дрожит под ногами.

Передо мной длинная фигура в черном узорчатом плаще. Хвост торчит из-под ткани. В глубоком капюшоне дырки для рогов. Из одного рукава львиная лапа тасует странную колоду карт в когтистую лапу в другом рукаве.

— Опять ты! – вскрикнул я.

— Да. – фигура в капюшоне выкладывает карты рубашками вверх. Узор такой прекрасный и невозможный, что в глазах рябит. Что-то темно-бархатисто-звездное, переливчатое. Как будто звездное небо неторопливо размешивают огненной ложкой.

— Даже околеть спокойно не даешь! – во мне кипит обида, но она какая-то… нереальная. Словно я обижаюсь на ерунду.

— Почему ты спас его?

— Почему? ПОЧЕМУ?! Сам же рвался в бой! Сучий сгибатель рельсов! Еще меня подначивал!

— Не надо тут! – больно ткнула в грудь фигура в капюшоне. – Я хотел убить их твоими копытами! Испытать это пьянящее чувство первобытной беспричинной ярости. Умыться кровью врага. Но не спасать.

Это сон. Но внутри все оборвалось.

— Да что же ты за тварь такая… — произнес я. – Разве это нормально – творить такое? Они же… он же…

Желтые горящие глаза зло смотрели из темноты капюшона.

— Даже игрушки так часто не штопают… Ох… — слова не находились, словно проклятый ключ на десять, все время ускользая из копыт на дне сумки. – Это неправильно. Так не должно быть.

Фигура в капюшоне перестала смотреть так злобно и медленно захлопала.

— Браво, Хелбент Кид. Похвально. Ты – настоящий, стопроцентный, абсолютный психопат-моралист. Убийца, что убивает только плохих пони. А что есть «плохо»? Ты уже определился? Или… — фигура сделала драматическую паузу и приблизилась. – Ты есть сам мерило добра и зла?

— Отъебись. – я чувствовал себя плохо даже во сне. – Ты испортил столько километров путей, что мы могли бы проложить вторую Эквестрийскую магистраль!

— Хел… — скрестила фигура лапы на груди. — Кто старое помянет, тому глаз вон… Ой!

— Чего ты хочешь от меня? К чему эти дурацкие вопросы? Ты теперь вместо Луны будешь лезть в мой каждый сон?

— Тихо-тихо. Давай по порядку. – остановила жестом фигура в капюшоне. – Приставать к умирающему от голода пони с перепоя оказалось плохой идеей, а вот во сне… здесь ты – не такой бесчувственный сухарь, как пытаешься казаться. И тут мы можем быть очень-очень-очень-очень долго. Здесь время – условно.

Звучало жутко. Даже озноб пробил… Стоп. Я что, испугался?

— Да. Это то самое! – щелкнула когтями фигура в капюшоне. – В тебе есть страх. Но похоже, что только здесь.

— Вопросы есть вопросы. Мне любопытно услышать то, что ты скажешь.

— Но ты сказал, что знаешь все наперед? Зачем тогда спрашиваешь?

— Хочу сравнить показания. Да и так приятно поболтать хоть с кем-нибудь через общение! – фигура довольно чиркнула по гальке хвостом, высекая снопы разноцветных искр.

— Ты уже знаешь, чего я от тебя хочу. Чтобы ты удивил меня. Я вижу каждый миг твоей крохотной жизни, но видеть ее твоими… твоим глазом — это совсем другое.

— Но я же замерз до смерти! Погода сошла с ума! – это звучало очень странно, как будто я не хотел делиться игрушкой с другим жеребенком.

— Не… не-не-не-не. Нет. Еще не замерз. Твое самопожертвование прекрасно. Безумно. Нелогично. Хаос так и струится лавовыми конфетти в твоей голове! – восторгалась фигура в капюшоне и вскинула лапы вверх. Молнии белыми ветками брызнули из каждой. Воздух резко стал свежим и приятным… запах кофе? Кофейные молнии? Что за…

— Я знаю, что ты туповат головой, мой дважды спасенный друг, но я объясню тебе кое-что. – фигура опустила лапы на карты и начала их медленно переворачивать. Первая: какое-то невозможное шипастое озлобленное существо, перетянутое поясными ремнями, исколотое ножами, мечами, кольями и столько раз перешитое, что разобрать, где какая конечность, я так и не смог.

— Это твой первый. – ехидно подмигнула фигура в капюшоне. — Демон боли.

— Слатти… — прошептал я.

— О, хоть где-то ты имена помнишь! – съязвило существо и перевернуло вторую карту. Что-то жуткое, ухмыляющееся, расколотое надвое, будто ударом молнии. С одной стороны картинка была с каким-то умиротворенным существом, а с другой – черно-красное струящееся нечто. Я попытался разглядеть картинку лучше, но изображение начинало рябить, ломаться, рассыпаться, множиться, странно и дико скакать – лишь бы на нем нельзя было сосредоточиться. Под картинкой была надпись в виде трех вопросов.

— Это будет второй. Демон любопытства. – существо пристально глянуло одним глазом на меня. – Хочешь узнать, кто это?

— Нет.

— Хорошо. Я бы все равно не сказал. – существо перевернуло третью карту. Карта сразу же загорелась, над ней начал виться жуткий огненный вихрь. Огненные языки в безумном танце пожирали друг друга. Внутри белело что-то странное. Неестественно чистое, спокойное. Через несколько секунд ярко-красный переливчатый ураган стих и прилип на карту, застыв карикатурным изображением. Внутри этого шторма огня безмятежно парило белое пушистое облачко, от одного вида которого внутри все успокаивалось.

— Это третий. Демон ярости.

— Четвертая карта не взорвется? – опасливо спросил я.

— О, что ты! Нет. Больше никаких спецэффектов. – существо перевернуло четвертую карту.

Что-то черное, щупальцеобразное, всепожирающее, как гигантская угольная амеба, тянуло свои «ложноножки» к горам чеканных битсов, мешкам с деньгами, драгоценностям и прочему. От этой карты становилось не по себе, как будто вглядывался в глубокий черный колодец.

— Четвертый. Демон жадности.

Существо отстранилось и крестило лапы на груди. Я покосился на остальные карты.

— А что, пятых, восьмых, десятых демонов не будет? – съязвил я.

— Попробуй пережить хотя бы его. – пробурчало существо и неохотно потыкало по карте «демона любопытства».

— Пережить? – я подумал, что ослышался. Что, все так плохо?

— Да, пережить. И хватит уже дрыхнуть! – существо громко хлопнуло лапами, и все утонуло в звоне.

Свежий воздух. Или очень влажный. Что-то мокрое с лицом. Как вода… Я попробовал слизать языком. Грязь скрипит на зубах, шершавит язык, но вкус – это вода.

ВОДА, МАТЬ ЕЕ!

Тело словно молнией шваркнуло. Я вскочил с пола. Шерсть на левом боку свалялась и примялась. Короткая вспышка боли. Клок шерсти влип в пол и так и остался торчать мокрыми вихрами из лужи.

Сал… Сил… Слот… Короче, жеребенок сонно поднялся, с диким хрустом потягиваясь. Все швы на его животе, груди и ногах натянулись. Он довольно вздохнул и… Встал на мостик. Швы вытянулись в белесые напряженные полоски, из пары свежих пошли маленькие красные капли. Кости захрустели. Веревочки мышц и сухожилий вылезли из шкуры, натянутые, как рояльные струны; все тело задрожало. Жеребенок резко вернулся в исходное положение, как отпущенная резиновая лента. Грязное от крови лицо довольно сияло.

— Как же хорошо!

Улыбка сошла с лица, когда он увидел меня над собой.

— А, ты еще не сдох?

Хотелось ему много чего сказать, а лучше…

…снести башку лопатой!..

…но я принялся лакать воду из лужи. Грязноватая, но жидкая. И вроде почти прозрачная. Лучшее, что я пил за последние… дни? Сил особо не прибавилось, но я теперь мог думать куда трезвее, чем обычно. Первым плодом трезвого ума стала попытка открыть дверь, чтобы проветрить комнату от трупного запаха. Снег все еще подпирал дверь, но уже начал таять. Верхний слой все еще был чистый и не успел вобрать грязь с земли и стен. Я думаю, что…

— Что ты творишь, тупица?! – разозлился жеребенок, обходя меня. Я вгрызся зубами в талый твердый снег, и мне было настолько все равно, что он там орет, что поебать. Ледяные куски воды больно скользили в пищевод, но это было так… вкусно. Как будто сама принцесса вдохнула в меня жизнь.

— Чо это? Херли ты меня игноришь?!

— Попробуй. – хрустя льдом, предложил я. Он толкнул меня и откусил небольшой кусок льда. Лицо свернуло

— А! Еб! Холодно! Я замерзаю! – он начал вопить, кашлять и кататься по полу, как в припадке. Я молча смотрел на него, пока он не успокоился и не поднялся снова на ноги, стыдливо стиснув все четыре ноги. Наши глаза встретились.

— Это… какая-то… жесть. – заявил он. Дальше мы молча разгрызли остаток снега со льдом у двери. Живот болезненно сводило, но талая вода – это все равно лучше, чем сосущая пустота.

Коридор был полностью во льду. Ветер подгонял холодный воздух к ногам, холодными невидимыми когтями щекоча тело. Сл… Соти… Салти скользил, как по…

«Когда я изобрету заклинание нулевого трения, вы все будете стоять…», зазвучал чей-то голос в голове. Я застыл. Я знал, чей он. Но – имя… оно исчезло. Я помню, как выглядел пони, что сказал это. Он был такого… цвета… который такой, как у… чего? Я помню. Его лицо было таким… таким… Да что же это за херня!?

— Эй! Хел… — жеребенок опасливо подошел ко мне, чуть не распластавшись на полу. Я не сразу посмотрел на него. Все в глазах было как в тумане. Одно мое копыто проделало в стене глубокую дыру. Внутри все звенело и щелкало, как заевший механизм. Он оценил удар, потом посмотрел на меня тревожно и спросил:

— Все хорошо?

Эту дырку сделал я? Почему я помню результат? Как мое копыто засело в стене, будто это плотный снег или размокший глинозем? Почему?

Стены пропали… Подо мной лежал на примятой траве какой-то бородатый крепкий пони. Один его вид вызывал во мне неописуемую ярость. Я бил его копытами в лицо со всей силой. Его лицо становилось все менее и менее узнаваемым. Я придавал ему новый, упрощенный вид. С каждым ударом в моей голове вспыхивали колючие, непроходящие искры боли. Я помню, что повернулся. Испуганный и озлобленный молодой пони чем-то замахивался на меня. Что-то тяжелое вошло в скулу. Кажется, это был молоток. Я помню, что они все чем-то меня жутко разозлили… Что же это было?..

— Тупица? Идиот?.. Хел? – жеребенок каким-то образом забрался по моему копыту и был настолько близко к моему лицу, что я чуть не вздрогнул от испуга. Испуг… Я так давно его не испытывал. Он стоял на моей ноге, и весил так мало, что, наверно, белобрысая кошка той портной с фиолетовой ухоженной гривой весила больше.

— Что?

— Ты ни с того, ни с сего ебнул копытом в стену. Ты на чем-то сидишь? – обеспокоился жеребенок. Уже не так сильно он меня ненавидит. Это что, прогресс?

— Я? Нет. Я не сижу ни на чем. – я замялся, придумывая ответ. – Просто, эта стена… я подумал… что в ней не хватает дыр.

Жеребенок понимающе вздохнул и многозначительно кивнул:

— Да, эти тупые стены без дыр вообще не тема. – и соскочил с моей передней ноги, как всамделишная кошка, даже не цокнув копытами по полу. «Так не бывает… но слух еще при мне и работает. Так что – бывает и так», произнес я про себя. Пока жеребенок весело скользил по заледеневшему полу, из которого жутковато торчали деревянные доски, что пурга выдула из окон, я медленно прошел на выход. Лопата вместо засова даже не треснула, хотя петли на массивных дверях заметно расшатало. В противовес этому, вытащить лопату оказалось довольно трудно: двери расклинили ее, и только после нескольких ударов задними ногами та выпала сама.

— Ты, это, все подряд ногами бьешь? – спросил за спиной жеребенок. Я промолчал, взял лопату в зубы – холодная, мокрая древесина – и открыл двери.

Понивиль. Опустевший. Запыленный. Полуразрушенный. Забытый. Выцветший городок под этим дурацким серым небом. Сегодня оно было особенно темным и холмистым, как заезженная дорожка, по которой перевозили уголь для паровоза. Душный теплый тяжелый воздух. Земля местами во льдах, местами уже просто мокрая.

— О, кажись, дожь будет! – обрадовался позади Слат…

И тут небо заревело каскадом громовых ударов; все засияло от множества острых белых ветвей молний. Воздух задавливал барабанные перепонки в голову до болевых ощущений; жеребенок позади закричал, но так, будто это доставляло ему удовольствие.

— А ЧЕ ЕЩЕ ПОКАЖЕШЬ, ЗЛОБНАЯ СУЧКА!? – заорал жеребенок на небо, угрожающе выставив ложку во рту. Тяжелые крупные капли упали на нос, одна весомо шибанула меня в глаз, и, не успел я проморгаться, как все вокруг наполнил оглушительный шум дождя. Повезло, что вода была не ледяной. Отросшая шерсть намокла и потяжелела, а засохшая кровь и заскорузлая грязь медленно отставали.

Где-то позади весело скакал вымокший до нитки жеребенок. Его не брали ни близкие грозы, ни жесткий ветр, ни безумный рев природы. Мощный ливень быстро оттер грязь с его… светло-желтой шкуры, где она еще не вылезла от… нездорового образа жизни. Остатки черной гривы прилипли к шее, но его это не волновало. Целые ведра воды лились с неба, не переставая: гнули деревья, взламывали черепицу на крышах, затапливали улицы Понивиля… а он – озорно хохотал, крутил колеса и фляки наперекор всему.

Я… я, честно, охуел. Еще недавно эта дистрофичная, зашуганная мелочь безвольно лежала на привязи, а теперь гарцует при гиблом урагане.

Ливень медленно втаптывал меня в размокающую землю, но я тоже чувствовал себя лучше. Словно пегасы решили устроить день водных процедур. Такой дождь не помню даже до войны… Стоп.

Все звуки затухли. Цвета посерели. Вода просачивалась под правое веко и неприятно холодила все внутри, будто я набрал полный рот воды, но только глазницей. Нервы и мышцы внутри вновь ожили и слабо заискрились – даже дыхание перехватило. Вся боль ушла. И это было только ради того, чтобы в голове прозвучало: «Надо сберечь воду».

Бутылки!

— Сати! За мной! – крикнул я и побежал сквозь водяную завесу вперед, по памяти, к тому дому, где я топил себя в алкоголе.

— Каво? Чего? Ты куда? – вопрошал криками жеребенок позади. Я почти его не слышал, но чувствовал, что он полетел за мной. Неожиданный водопад сильно размыл дорогу, и бежать сломя голову между заброшенных домов наперегонки с грязными ручьями оказалось непросто. Дышать одной водой я не умел, и старался очень медленно делать вдохи, чтобы не захлебнуться. Что там пережил этот светло-желтый малыш – даже не представляю.

— Куда ты так рванул?!

Потом отвечу. Надо наполнить как можно больше бутылок. Дождь такой силы не будет длиться вечно. Молния шваркнула в крышу одного из домов совсем рядом, взрывом разметав черепицу и куски дымохода. Ливень даже на секунду уступил ей главную звуковую роль, чтобы мы точно поняли, что смерть всегда ходит рядом.

Дом. Дом. Да где же этот дом?! А, вот фонарь в окне торчит!

Я влетел внутрь, домчался до комнаты и забив на затхлую вонь, начал выносить охапкой бутылки. Снаружи нещадно барабанил ливень, но я все равно четко расслышал жеребенка:

— Ну и вонища! Откуда тут столько водки?!

Хотел бы я и сам вспомнить.

— Хватай бутылки и наружу. Надо наполнить как можно больше!

— Зачем? Можно ж напиться и так? – недоумевал жеребенок.

— А что ты будешь пить через пару дней? – сердито посмотрел я на него. Он странно посмотрел на меня и задумчиво сел, потирая копытами голову. Я оставил его в прихожей дома, а сам принялся выносить коричневое стекло наружу.

Площадка у дома была не особо ровная, и по началу несколько бутылок смыло небольшим уличным ручьем. Я разломал несколько досок из ближайшего заборчика лопатой и копытами, соорудив наскоро что-то вроде обойменной пачки для ранней антимехвинтовки, чтобы бутылки не шатались. Влезало штук восемь, и ливень наполнял их так быстро, что я тратил времени больше на то, чтобы отнести полные бутылки обратно в дом и принести новые. Жеребенок быстро отошел от рассуждений и подключился, поднося и унося новые бутылки. Теперь запас воды был.

Через полчаса дождь начал быстро стихать, и воды падало не больше, чем с капающего крана умывальника. Небо даже стало светло-серым, и казалось, вот-вот солнечный луч разверзнет облака, и легкая радужная дуга посетит Эквестрию. Но так не случилось. Погода успокоилась, и просто все стало мокрым и свежим.

Не знаю, как, но мы смогли наполнить все, что было в той комнате. Полные бутылки янтарным океаном поблескивали в прихожей-кухне. Моя импровизация из досок размокла и превратилась в труху. Я и жеребенок сидели на крыльце, благословенно высыхая под тишину.

— Я – Слати. – сказал он.

— А? – повернулся я на него. В глазу щипало – дождь будто высосал всю влагу из него, а шерсть местами смешно встопорщилась.

— Ты назвал меня Сати. А я – Слатти.

— У меня плохо с именами. Трудно запоминать. – пояснил я. Что-то прокралось в голос. Я что, извиняюсь?

— И че? Я ж не называю тебя Хер-бент! – обиженно съязвил жеребенок, очень сильно изменив голос.

Я чуть не подавился со смеху, бесполезно задавливая продирающийся сквозь горло хохот. Но – это казалось таким смешным, что я не выдержал и упал на спину, стуча копытами по крыльцу.

Хер-бент!

— Че ты прешься? Я тебя оскорбляю вообще-то!

Меня разорвало. Никогда еще мышцы живота так не болели, как сейчас. Наверно, я слишком долго не слышал никакой речи, и даже такая хрень кажется уморительной. Жеребенок тоже заулыбался и заржал, выронив ложку. Потом упал на бок и начал неистово хохотать, до слез из глаз.

— Сука, заебал ржать! Прекрати! Хер-бент! – с трудом, задыхаясь, кричал он и продолжал хохотать. Мы продолжали наперебой коверкать мое имя самыми разными голосами, ухохатываясь в еще более сильную гипоксию. Через минут пять приотпустило. И мы снова расселись.

— Пожалуйста, скажи еще раз, как тебя зовут? – после всего этого я должен был хотя бы попытаться запомнить его имя.

— Эй, Хе… лбент, чего значит: «пожалуйста»?

Я покосился на него. Жеребенок не пытался шутить или издеваться. Он смотрел с самым искренним непониманием, которое вообще может иметь пони на этом свете.

— Это… Слово вежливости.

— Веж-ли-во-сти? – не понимал жеребенок. Я совсем его смутил. Ох, чувствую, что мои познания сейчас будут проходить самую серьезную проверку.

— Вежливость… — я пытался найти какое-нибудь объяснение, которое примерно понимал сам. – это такая штука, которую ты можешь выразить словами или жестами другому пони, если уважаешь его или благодаришь за… что-нибудь.

Большие глаза жеребенка скосило к носу, и он очень медленно замычал, пытаясь понять, что он только что услышал.

— «Уважаешь», «благодаришь»… — он произносил эти слова так медленно и осторожно, словно они весили несколько тонн, были хрупче стекла и могли взорваться от любого чиха.

«Что-то мне не нравится это все… Как будто общаешься с чужаком, непонимающим языка», подумал я. Легкая искра гнева проскочила в моей голове: я подарил тому единорогу слишком легкую смерть. Надо было вскрыть его брюхо, как рыбу, и всыпать горящих углей!

А ну, тихо. Я вздохнул и решил пойти другим путем.

— Смотри, вот ты видишь какого-нибудь пони, например, меня. И говоришь: «Пошевеливайся, идиот!». Почему ты так говоришь?

— Ну, потому что ты тупой тормоз и бесишь меня! – сразу же ответил жеребенок и хмыкнул, словно его спрашивают о какой-то пустяковой ерунде.

— То есть, я тебя злю. Так?

— Бесишь, аж все горит! – возбудился он и подскочил с места. Я остался неподвижен.

— Во-о-т! А теперь представь, что я дал тебе вкусное яблоко.

— ЯБЛОКО! – завопил жеребенок не своим голосом и отскочил метра на три, исполненный чистейшей ярости и с ложкой наготове. — Я НЕНАВИЖУ БЛЯДСКИЕ ЯБЛОКИ! ТОЛЬКО ПОДНЕСИ! ХОТЬ ОДНО! Я ВЫПОТРОШУ ТЕБЯ, ЕБАНЫЙ ПСИХ!

Жеребенок мелко дрожал и больше походил на взведенную бомбу с мегазаклинанием, чем на маленькое беззащитное создание.

Что? Что я такого сказал-то?! Откуда такая злость?! Даже самый злой пехотинец не испытывал такого гнева к зебрам, как этот жеребенок к яблокам!

«Браво, Хер-бент! Браво! У тебе была одна попытка объяснить, но ты ее провалил!», саркастически объявил знакомый голос внутри под мерные хлопки. Нутро кололо от досады, обиды и злости, что я не могу ничего сделать…

НУ УЖ НЕТ!

Я отшвырнул лопату в сторону, перевернулся на спину и растопырил ноги, запрокинул голову назад, чтобы видеть жеребенка и крикнул:

— Если станет легче, убей меня! Вырежи все глаза, вынь кишки, сними шкуру! Да хоть разруби и раскидай по всей округе! Я свое отбегал! Но прости! Прости меня, пожалуйста. Я не знаю, что они делали с тобой, но я злюсь, что не могу убить их еще раз! Прости меня, Сталти!

«Ох, какой же ты странный…», обреченно вздохнул голос внутри.

Жеребенок молча осел, как сдутый воздушный шар. Ложка вывалилась изо рта. Он закрыл глаза копытами и болезненно скривился, пытаясь то ли закрыть рот, то ли открыть его.

— Сукасукасукасука… — шептал он. – Как… же… больно! Идиотина… КАК! Меня жгли, резали, кололи, хлестали… Но ты… ты… — бесцветные реки потекли из-под копыт. Я моргнул.

Он уже навис надо мной, сжимая ложку между копыт. Один замах – и конец. Но мне не страшно. Я уже умирал. Привык.

— Мое имя – Слатти. – лицо у жеребенка было непроницаемым, а голос отдавал металлом. Он походил на пони-землекопа, думающего, как перерубить корень гнилого пня.

— Слатти. – медленно повторил я и улыбнулся. Почему-то в этот раз я думал, что запомню это имя навсегда. Жеребенок ловко, но медленно, попятился на задних ногах и присел там же, где до этого плакал. Не издав ни звука.

«Ох, лучше бы тебе действительно не забыть его имя», посоветовал голос внутри. Я неловко перевернулся на живот и скрежетнул зубами: я обязательно запомню это имя!

Остаток дня я провел в молчаливом изготовлении пробок для бутылок, а Слатти, ничего не говоря, забрал с собой пару бутылок воды и удалился в сторону мэрии. Он выглядел, как маленькая злая грозовая туча, накопившая в себе такой статический заряд, что может вмиг расплавить землю до самых низов. Погода была хорошая, и ночь я решил встретить на крыльце, среди опилок.

Сон не шел. Вина неторопливой густой кислотной мазью растворяла все внутри, не давая мне времени на передышку. Работа притупила ее, но теперь, под вечер, реакция возобновилась. Мне было тяжело вообразить, что вообще мог пережить… Слатти, но одна мысль о том вечере, когда тот любитель кожи и единорог были, к несчастью, живы, разжигала меня в момент, как спичка винтовочный бездымный порох.

«Что, напрасно терзаешь себя, как привык делать?», заинтересованно прошептал знакомый голос в голове. Я подумал, что обладатель этого голоса сидит рядом, уж сильно явственно так чудилось, но рядом околачивались только сумрачная темнота и ворох стружки.

— Думаешь, он простит? – перевел я разговор. Голос вытекал изо рта тоскливо и устало, но – я устал. И мне было тоскливо. Ничего не попишешь.

«Ты, конечно, не мастер-психолог по работам с жертвами домашнего насилия, но шанс есть. Приятно знать, что в тебе осталось что-то хорошее. Например: мозги».

— Шанс?

«А чего ты хотел? Чтобы все удавалось с первого раза? Наивный болван! Даже пробки, что ты стругал, и то умнее. Не, ну, если хочешь, я назову тебе точный процент на то, простит ли он тебя. Это будет…», голос уже хотел сказать что-то, но я коротко оборвал:

— Не надо.

«А ты думал о том, чем он занимается в мэрии? Не хочешь пойти… пос-мот-реть…», подначивал голос внутри.

— Может, я и тупой, но даже я знаю, что нельзя перекалять котел! Слатти сейчас, как котел с заглушкой вместо предохранителя. Буду лезть – он вообще рванет. Я видел уже такое.

«Ой, да ладно. Я всего лишь предложил проведать друга и не имел ничего такого…», я не мог знать, чем голос занимался, но почему-то думал, что он жестикулирует, пытаясь выставить все невинной шуткой.

— Друг. – я думал, что должно быть после этого слова, но лишь молча вздохнул. На большее меня не хватало.

«Советую тебе ложиться спать. Диких зверей в округе точно нет», заверил меня голос внутри. И почему-то это было убедительно.

— А ты не…

«В эту ночь я дам тебе передышку. Твои риторические вихляния разбавили мою скуку. Так что сегодня ты просто нормально поспишь. И начнется это ровно через десять секунд».

— Думаешь, это возможно… — подобные заявления меня не убеждали, но внезапная тяжесть навалилась на меня густым обволакивающим тестом, и я грохнулся на крыльце без чувств.

Я открыл глаз под странное лязганье. В дневном свете облачной серости освеженного Понивиля, на крыльце, неподалеку от меня, сидело странное пониобразное существо.

— И как он что-то копал такой тупой лопатой?! Ей даже веревку не перерубить! – доносился сосредоточенный голос Слатти. Я проморгался, чтобы внимательнее посмотреть. Из спины странного знакомого оттенка торчали красновато-белые… ребра?! Их развели на манер перепончатых крыльев. Из шерстяного капюшона, надвинутого на голову, торчал острый кухонный нож на манер рога. Под «крыльями» из ребер была странная грубоватая конструкция из ремней и пряжек, уходящая к низу живота. Существо что-то сосредоточено затачивало.

— Слатти? Это ты? – я быстро поднялся, забыв про сон.

— А? – удивленно обернулось на меня существо в шерстяном капюшоне. Ох ты ж ё…

Это был не капюшон. Это была накидка из шкуры того любителя кожи! Он что, освежевал тех пони… Я почувствовал тошноту, и срочно хлебнул воды из ближайшей бутылки. Капюшон съехал на шею, и я увидел лицо Слатти, расчерченное красными боевыми полосами. Острый нож через пару самодельных ремней крепился к макушке головы. Между ног торчало тоже что-то похожее на нож или копье, прижатое к животу ремнем, но который легко можно было распустить. В передних копытах Слатти сжимал мою лопату и найденное хер пойми где точило. Край полотна остро улыбался и бликовал даже без солнечных лучей. Такой острой я не видел свою лопату никогда. Даже когда Вирас вручила ее мне.

Дыхание перехватило. Моя челюсть… А да, она заклинила в открытом положении.

— Теперь ей можно махаться! – довольно заключил Слатти, несильно взмахнув ей. Даже от такого несильного взмаха лопата со свистом рассекла воздух.

— Охереть… — и да, это все, что я мог выдавить из себя.

— А – еще… — Слатти зубами подцепил что-то с крыльца и положил рядом со мной. – Чтобы не таскать ее постоянно в зубах, а то ни хера не понятно, что ты там мычишь.

Он сшил мне простенькие ножны и сумку из… того единорога. Я странно покосился на эти, без сомнения, полезные вещи, но вот материал…

— Тебе не нравится? – обеспокоенно спросил Слатти.

Сумка из шкуры пони. Из. Шкуры. Пони.

— Нет-нет. – я, наверно, испытывал что-то похожее, на страх, или это был шок, но я не мог сопоставить шкуру пони, как материал для вещей… Он что, за ночь столько всего сшил?! За одну сраную ночь?! Он вообще спал?!

Слатти выжидающе смотрел на меня. Я выдохнул, утешая себя, что подарок – есть подарок, и очень медленно влез в ножны для лопаты. Жутковато, но – удобно. Черенок всегда под носом, но не мешается даже при наклонах. А сумка. Сумка как сумка. Но все же, шкура пони…

— Слатти, а где ты научился так шить? – я постарался отвлечь свои мысли от того, что ношу на себе кусок мертвого пони. Он был мерзок и отвратителен до самых глубин души, но носить его на себе, как вещь… Бр-р-р. Если найду лучше, надо будет обязательно сменить.

— Я поначалу себя подшивал, чтобы потроха не вылезли. – совершенно спокойно ответил он. Подшивал себя? Ох…

— А что это на тебе?

— Я – единорогий летучий пиздец. – деловито пояснил Слатти. Мир треснул и поплыл перед глазами.

— А… — я, кажется, проснулся не в том Понивилле, но боль в пустой глазнице, голод и всеобщая разруха напоминали, что моя реальность тут. – Может, аликорн?

— Али-корн?

— Ну, это то, что ты описал, но короче.

— Тогда я – аликорн! – гордо заявил Слатти. Я уставился на него, он, нисколько не смущаясь, уставился в ответ, словно чего-то ждал.

— Ну что, мы же пойдем в путь, или ты будешь куковать в этой разрухе до конца? – дерзко спросил Слатти. Кривая улыбка расползлась по моему лицу.

— Ты че? Меня на понт берешь?!

Бутылки с водой. В охапку и в сумку. Нагрузил до предела. На несколько дней хватит даже двоим, если не жадничать. Еды никакой. Карты нет. Куда идти – хер знает.

— Слатти, есть идеи, где могли остаться пони? Или осесть?

Мы стояли у приветственной таблички в Понивилль. Жеребенок в своем «боевом шерстяном худи» лучился какой-то злой веселой энергией. Сумка с небольшим запасом воды была и у него.

В голове боролись сомнения, мысли путались. Стоило ли вообще уходить? Но мне стоит хотя бы попытаться. Депо предстояло открыть. А я даже не помню, что было внутри. Нужно найти хоть одного единорога.

— Я помню пару мест, мимо которых мы проходили. Там вроде как осели пони на постоянку. Ближайшее в трех днях пути отсюда.

— Идем. Давно пора было покинуть это место.

Жеребенок затрусил рядом, а я за ним. Через метров двадцать я остановился: кто-то позади медленно, с оттяжкой хлопал.

Я остановился и обернулся. У знака «Добро пожаловать в Понивилль» стояла тощая высокая фигура, словно собранная из разных животных. И хлопала.

— Чего остановился? – отвлек меня Слатти.

— Там был… — я указал копытом на знак. Но там никого не было.

— Кто там был?

— Никого. Почудилось. – виновато отступил я. — Идем, надо успеть до темна хоть немного пройти.

Смотрите… Аха-ха! Читайте в следующих сери… главах:

— …одна простая работенка…

— …там мы сдохнем!..

— …мы верим, что земля очистится сияющим светом!

— Я тут вспомнил… Я ни разу еще не стрелял по жеребятам…

*звук нескольких циркулярных пил*

— …она горит! Горит!..

— …я жалею лишь об том факте гнусного коварства, что, когда я продал своих родителей – МНЕ НЕ ДОПЛАТИЛИ!

На этом пока что все. Большое спасибо за внимание.