Через тернии
Глава вторая. Перемены
Темнота сменилась светом. Холод позднего вечера резко стал согревать. Бредово звучит. К черту метафоры.
Впереди меня тянулся туннель, верхнюю его дугу обвивали ржавые трубы различной толщины. Помещение казалось узким и сковывающим, но я не страдал клаустрофобией, просто туннель – он и должен быть таким, узким и сковывающим. Ха-ха.
Я включил фонарик, который светом проложил мне путь. С потолка капала вода – верный признак того, что ливень снаружи стал неприлично сильным. Я отряхнулся от влаги, что накопилась в одежде и в шерсти еще на улице, и зашагал по сетчатой ржавой решетке, устилавшейся под ногами.
Недлинный туннель заканчивался своеобразным тупиком – железной дверью с кучей замков по другую сторону. Я постучал копытом в дверь, и та тут же отозвалась глухим «бум-бум-бум». Висевшая под потолком камера зашипела механизмами, и уставились своим оптическим глазом на меня. Из динамика гаркнул голос:
— Представься.
Ах, да. Эту процедуру я прохожу в сотый раз. Охранник не блистал оригинальными словами.
— Имя «СтранжСоул» сойдет?
— Вполне, – ответил он. – Слово-ключ?
Контрвопрос. Ладно, это ведь элементарно. Или нет? Пароль был связан с сидром вроде как?
— Яблочный сидр, – ответил я.
Замки защелкали, дверь тяжело открылась. Я зашел в холл и, не разглядывая окружающих меня пони, решил идти к Снепсшоту. Мой вид, ясно, оставлял желать лучшего, но эта мелкая проблема меня мало волновала и Снепсшота, уверен, немного грязи тоже не смутит. Офис Снепса находился недалеко – в конце коридора, куда я и направился. Коридор освещал свет палкообразных люминесцентных ламп, протянувшихся лесенкой по всему потолку. И этот свет неприятно бил по глазам, заставлял жмуриться и глядеть в пол.
Я снова постучал в дверь, на этот раз с табличкой «Работает с двенадцати до двенадцати» и затем вошел в кабинет. Комната освещалась такими же лампами как в коридоре, глаза болели от бесконечного слепящего света. Когда же я перестал щуриться и расслабил веки, – привык к яркому свету – то смог рассмотреть кабинет.
По стенам хозяин развесил кучу фотографий с разной тематикой. На одних были портреты каких-то пони, на других городские пейзажи, на третьих же – непонятное абстрактное изображение. Не знаю, откуда у него эти снимки и зачем он их расклеил по всей комнате: мечтал ли он быть фотографом, или был им когда-то? Снепсшот казался мне странным (гораздо менее странным, чем я сам), но я его уважал.
Стол, за которым сидел Снепс, находился точно в центре офиса, три угла которого прикрывали горшки, с торчащими из них зелеными столбами высоких растений; четвертый угол закрывался широким кулером для воды. Несколько пустых пластиковых бутылей валялись неподалеку от кулера.
Снепсшот был занят – заполнял бумаги черной ручкой. Я не знал с чего начать, поэтому прочистил горло. Снепсшот, оторвался от работы, выплюнул ручку и произнес:
— Итак? – он глядел на меня спокойным, холодным взглядом.
Оу, только не робей.
— Эм-м… В общем говоря, консервы здесь, – сказал я, левитируя импровизированный рюкзак слева от себя. – Я могу идти?
Только не придерись, только не придерись, только не…
— Что это за херня, СтранжСоул? Где те седельные сумки, которые я тебе одолжил?
Твою ж мать. С невероятной скоростью в голове закружился рой мыслей, предлагавший разную ложь. Я попытался сконцентрироваться на одной конкретной лжи.
— Этот вопрос вызывает у тебя затруднения? – так же холодно поинтересовался Снепсшот.
Со стороны я, наверно, стал похож на манекен. Мозг все еще лихорадочно производил новые нежизнеспособные цепочки лжи. Выход у меня оставался один – говорить правду.
— Вышла неприятная история: меня заметил патруль, и мне пришлось удирать. Перевертыши разорвали седельные сумки, когда я их обронил. Когда они ушли, я собрал сумки в рюкзак и сложил еду, а затем вернулся к вам, – выпалил я на одном дыхании.
Пфф. Это звучало очень глупо и наивно, жеребенок соврал бы лучше. Рюкзак расклеился и вывалил содержимое на пол под громкий грохот. Время действия заклинания закончилось.
— Без тебя эта история не обошлась ведь, а? – Снепс не обратил внимания на россыпь консервов возле моих ног.
Так-то да. Очевидно же. Но он имел ввиду другое, и я ответил:
— Нет, мои копыта здесь не причем.
Я сглотнул. Конечно же он не поверил моему лепету. Несколько секунду он не спускал с меня взгляда и о чем-то думал. Я старался выглядеть спокойным, как он.
— Убери беспорядок и вали отсюда.
Я бы мог выкрикнуть «Да, сэр, так точно, сэр, будет сделано, сэр!», но мне хватило ума этого не говорить. Я и так выгляжу придурком в его глазах. Снепсшот сжалился надо мной (в кои-то веки). Он снова сжал в зубах ручку, подвинул бумаги к себе и принялся писать; мне показалось, что Снепс покачал головой.
Магией я сложил из консервных банок пирамиду около кулера для воды – Снепс сам распорядится, куда деть консервы. Кожаную тряпку я решил забрать к себе, чтобы потом сшить ее в полноценный рюкзак. Я вышел из кабинета.
Что сейчас в моих планах? Для начала я хотел принять душ, а затем завалиться на диван и ничего не делать. Так и собирался поступить, если бы не произошло следующего.
Поднимаясь по лестничной площадке на второй этаж, я услышал разговор двух пони, находившихся выше меня на этаж. Я не сразу обратил внимание на их голоса, но когда услышал «потерялся жеребенок», я сначала оторопел, а потом попытался вслушаться в слова.
— … Пропал и все. Здесь все обыскали, но так и не нашли, – сказала пони.
— Он снаружи? – сказала другая (?). Голоса их были удивительно похожи – оба мягкие и тихие.
— Именно, но никто об этом не чешется.
Похоже, что собеседницы заметили меня, потому что стали говорить тише. Однако услышанного мною хватило, чтобы меня завалили вопросы. Первый вопрос. Как жеребенок прокрался через дверь, открытие и закрытие которой контролируется охранниками? Второй вопрос. Почему не отправят поисковую группу? Третий и последний. Неужели всем безразлично? Эта мысль обожгла сердце как кипяток.
Я проследовал по коридору и добрался до своей комнаты. Без настроения я кинул взгляд на зеленый диван-кровать, на котором еще недавно предвкушал отдых и сладкий сон. Затем сбросил одежду и принял душ. Ощущение чистоты так же не принесло определенной радости, как и вид дивана. Еще недавно медленно накапливавшаяся в голове чаша сна оказался выплеснута. Да как сейчас можно спать? Я снова магией склеил лоскуты сумок в рюкзак, натянул на скользкое от воды тело шерстяной свитер и покинул комнату.
Не буду рассказывать, как я ругался с охранником, требуя, чтобы меня выпустили наружу. Я добился своего, закидав пони в униформе доводами о том, почему мне нужно было наружу. Сейчас я стоял у входа, втягивая свежий ночной воздух ноздрями – пахло прошедшим дождем. Ветер разогнал тучи, и было видно, что небо усыпали звезды и созвездия, как сахарной пудрой посыпают пирог. Окрестности отзывались темно-синими тенями и силуэтами на фоне более светлого неба.
Насколько далеко мог забрести жеребенок? Где его вообще я должен искать? Ответ пришел сам, но он не обнадеживал. Жеребенок должен быть где-то близко. И все же ничтожно малы шансы, что я его найду. Но стоило хотя бы попытаться.
Отправной точкой моего путешествия в ночи стало включение фонарика, который я практически никогда не снимал. Я медленно двинулся вдоль тротуара, прокручивая варианты того, куда из этой линии магазинов мог забраться жеребенок. Мой взгляд и кружок света от фонарика скользили по вывескам – мозг сигнализировал, что маленький пони мог забрести сюда – а затем спускались вниз и вариант отпадал – входы были заколочены. Эту процедуру я терпеливо повторял несколько раз, пока не наткнулся на заброшенный магазин одежды «Полис», по витринному стеклу которого прошла паутинка. Дверь подперли изнутри. Все было просто – отыскать предмет потяжелее, а затем громко дать знать улице о тебе. Если бы я мог двигать предметы через стекло…
Звон падающего стекла нарушил тишину. Подождав секунду, пока не стихнет, я прыгнул в небольшое помещение.
На полу валялся различный хлам, когда-то предназначавшийся для городских жителей: рваные платья и наряды, мятые цилиндры и смокинги, запачканная ткань, больше похожая на тряпку для уборки. В углу, который я только что осветил, ютились сломанные манекены, а возле них красовались их части тел – будь то кусочек уха или голова. Немного цинично звучит, да? Следующей остановкой был шкаф с запачканными разноцветными рулонами шелка. Подойдя к ним, я так и не понял, что за пятна на них были. Пахло неприятно, – керосином с примесью гнили – но пятна были жирными и серыми. Дальше я посмотрел на оголенные вешалки, неприкрытые одеждой, взгляд на них не задержал, и перешел к месту, где обычно покупатели платили за приглянувшуюся шмотку. Разбил приемник кассового автомата, из которого тут же высыпалась горсточка золотых битов. Сильно я не обрадовался, однако монетки, тем не менее, сунул кармашек на свитере. Затем я осмотрел несколько полок и выдвижных ящиков и не нашел ничего не интересного: подмятые листы бумаги, отчеты о прибыли, таблицы, и – о, Богини! – сраный кекс, который попадается мне второй раз, в похожем ящике. И хотя при виде еды у меня заурчал желудок, я не рискнул притронуться к кексу. И все же сохранился кексик неплохо. Не зачерствел.
Плюнув на неавторитетное мнение желудка, я продолжил рассматривать помещение. Я прошагал к обувному отделу со странной мыслью найти себе сапоги. На входе остановился и навострил уши: мне послышался какой-то звук. Тишина, лишь ветер проникает через окно и навевает чувство беспокойства. Мысленно я хотел, чтобы все закончилось побыстрее: жеребенок нашелся, мы вернулись бы обратно и, с чувством исполненного долга, я бы выспался. Но я немного ушел от реальности. Наивно полагать, что маленький пони сам найдется, появится посередине ночной дороги и скажет: «Дядя, я здесь!».
Так, сапог своего размера я не нашел, ну и к черту. Остался склад и второй этаж. Первым делом, ясно, я проверил прочность двери, ведущей на склад, и остался недоволен. Дверь не поддалась ни разу, пока я долбил ее ногами. И оно было понятно: дверь была закрыта сразу на несколько замков, которых я не заметил. Что делать? Подниматься наверх. На втором этаже я ожидал увидеть те же вешалки со старой полуистлевшей одеждой, но оказался удивлен. Второй этаж встретил меня матово-стеклянными дверьми, где чуть выше висело горящее табло «Администрация». Да, горящее, мать его, при отсутствии электричества в этом районе! А что еще было приятнее, так это то, что здесь на дверях никаких замков не было. Табло продолжало желтеть, а вот лампы на потолке – не горели, и не собирались гореть. Я продолжил рассеивать тьму фонариком, который подсвечивал не только интерьер, но и пушинки пыли, медленно ниспадающие перед моим носом. Я снова перевернул все ящики, потревожив спокойствие этого места, еще не тронутого кем-то ранее.
В один момент, пока я бегал глазами по строкам письма недовольного клиента, мне снова показалось, что я слышал чей-то вскрик. Меня пробила холодная дрожь, которая затем превратилась в тепло, я задышал часто и запаниковал, письмо упало на пол. Если бы не темнота, я и остался бы спокоен, но – черт! – теперь я был совсем не в своей тарелке из-за этого звука вкупе с темнотой, сдавливавшей обруч света на стене. Я забыл, зачем пришел сюда.
Спокойно. Сделав несколько глубоких вдохов, и резких выдохов, я унял ритм сердца. Затем вернулась и память. Я хотел найти ключи, чтобы попасть на склад. Но теперь мне страшно неохота было спускаться на первый этаж. Но пока это и не требуется, мне нужно закончить с администрацией.
Бумаги, бумаги, бумаги, убогие бумаги. Меня скоро стошнит. Снова бумаги, отчет, список сотрудников, их контактные телефоны – пошло что-то новое. И вот она, связка ключей, на рабочем столе сотрудника «Найт Флейм» – так гласила коротенькая табличка на краю стола. В связке болтались четыре разных ключа, как раз столько же, сколько замков на двери склада, поэтому я схватил кольцо в зубы. На языке сразу образовался неприятный металлический привкус. Пора было идти вниз по лестнице и тело снова вздрогнуло. Возьми себя в копыта, Соул. Я не заметил, как оказался на ровной, не ступенчатой поверхности, и мигом проследовал к складу.
Так, дверь передо мной, остается только подобрать ключи к замкам. Щелк – подошел первый ключ. Клац – второй замок не поддается. Мне потребовалось не более десяти секунд, чтобы открыть дверь и оказаться на складе.
Потолок здесь располагался гораздо выше, а все пространство занимали большие складские полки, с тучей разнообразных коробок. Эти полки были пронумерованы и подписаны буквами, к каждой приставлена скользящая вдоль лестница. В этом лабиринте мне стало совсем не по себе, в основном из-за того, что здесь кто-то и кричал, когда я искал ключи. Я двинулся вперед, освещая себе путь, и прошагал до конца рядов. Свет указал на выпотрошенные картонные коробки, разбросанные там и сям. Ничего необычного.
Честно говоря, я уже горел желанием поскорей уйти отсюда, так как то, что было сзади моего крупа сейчас не освещалось, а значит и не защищалось. Но все стало еще хуже, когда я услышал очередной звук (на этот раз внутриутробное рычание). Все тело резко отказало в движении, как бы говоря «хозяин, я нуждаюсь в отдыхе», – вот не вовремя! – зато голова и мозг продолжали работать. Я быстро вертел головой в поисках источника звука, и лишь удивлялся тому, как пучок света поспевает за мной. По близости никого не было, но вдруг я недоглядел? Я не сразу заметил, что стою прижавшийся крупом к стенке, а коленки дрожат.
Аргх! Успокойся! Собравшись духом, я проделал обратный путь, перешагнул невидимую линию, отделявший склад от холла и облегченно вздохнул. Тут места было гораздо меньше, и если кто-то и будет подкрадываться, то я его услышу, а уж потом замечу. Паранойя! Оставаться здесь смысла не было – я осмотрел все, что можно. Поэтому я перешагнул еще одну линию, гораздо более видимую, которая отделяла «Полис» от улицы.
Ветер игрался с листьями деревьев, посаженных в клумбы вдоль тротуара, отчего те слово шептались обо мне. Я бы нашептал им пару ласковых, если бы они меня понимали. Воздух не был таким спертым, как в магазине одежды, и первый его глоток показался мне спасительным. Я вдохнул полной грудью.
Вскоре я снова занялся изучением вывесок, и с каждой неудачей я все больше терял дух и шансы найти жеребенка (которых и так почти не было). Я начал корить себя за то, что рванул на помощь ночью. Правильней было лечь спать, а отправляться искать на следующий день с полными силами… А зачем я, собственно, ищу? Что мне будет от того, если я найду жеребенка? Мне это принесет какую-то выгоду? Твою мать. Глупые мысли продолжали лезть в голову, и дырявить ее своей тупостью. Я повертел головой и прогнал назойливые мысли.
Я поступаю правильно, в отличие от остального населения моего дома. Почему никто, кроме меня, и ухом не повел? А если и повел, то почему так и остался сидеть на месте? Меня раздражало чужое бездействие, безразличье к собрату. Может поэтому я так рьяно ринулся на поиски?
Из океана мыслей меня вытянула редкая цепь горящих уличных фонарей, которая начиналась с того места, где я стою и заканчивалась за горизонтом. Ближний ко мне фонарь светил неярко, иногда подмигивал мне, но стоя возле него, я испытывал некое умиротворение. Справа от меня находился подходящий магазин, дверь которого висела на нижней петле. Букв на вывеске я не разглядел, однако по ее цветастости понял, что передо мной магазин детских игрушек. Ох, жеребенок вполне мог быть здесь! Я зашел в магазин.
Из трех стен торчали полки, а на полках сидели медведи, кролики, котята и прочая плюшевая живность всех цветов радуги. Для жеребенка это место представляло бы несомненную ценность, если бы все мягкие игрушки были целы – у половины сидящих остались увечья, на месте ран торчал плюш. Для меня же, кроме кассового аппарата, ценности здесь ничего не несло. Я осмотрел аппарат, проверил на наличие битов, разочаровался.
Детская комната – так говорила белая светоотражающая стрелка на стене – освещалась уличным фонарем, поэтому я выключил свой, головной. Толкнув стеклянную дверь правым копытом, я оказался в более просторной комнате. Я сразу отметил, что стою на разноцветном полу-пазле. По всему полу были разбросаны те же плюшевые игрушки, валялись ошметки лопнувших шариков, окно на всю стену открывало вид на дорогу. Глаза опустились на невысокий пластмассовый стол, с кучей фломастеров и карандашей на нем. Затем я осмотрел стены, на которые не обращал внимания до этой поры. На стенах были расклеены детские жизнерадостные рисунки: большинство из них назывались «моя семья» и изображали солнце, улыбающихся ребенка посередине и маму с папой по бокам. Я уже собирался уходить отсюда, когда одна из плюшевых пони, свернувшаяся клубочком, зевнула, как настоящая, а затем открыла глаза, вытянула шею, и удивленно уставилась на меня. В этот момент я едва не обделался со страху, но затем понял, что на софе лежит тот жеребенок, которого я искал. Мои эмоции, которые наводнили мое сердце, нельзя было передать словами. Если бы я был сейчас на месте маленького пони, то я наверняка смотрел на жеребца с широкой улыбкой на лице и, наверно, испугался бы такой страшной улыбке. Однако жеребенок не испугался и не двинулся, он просто продолжал глядеть на меня. Может он не верил своему счастью? Или происходящее казалось ему сном? Я медленно подошел к нему и приобнял, прошептав, что «все будет хорошо». Не знаю, поверил ли он, что я не желаю ему зла. Одно я понял: жеребенок теперь знал, что происходящее – явь. Неожиданно маленький пони заговорил.
— Я… – всхлипнул он. Только сейчас я заметил, что глаза его были заплаканы, – я… мама…
— Сколько ты здесь? – спросил я, обняв его крепче.
— Два дня, – продолжал всхлипывать он.
Два дня?! Богини, зачем же вы заставили столько страдать его? Он голодал два дня, а у меня, черт меня побери, куска хлеба даже нет! Я хотел спросить его, как он оказался здесь, но вовремя себя остановил – не в том состоянии был жеребенок, чтобы что-то рассказывать.
— Прыгай, – сказал я негромко, взглядам указывая на спину.
Жеребенок не ответил и залез ко мне на спину, обхватив шею передними ногами. Мы вышли на тротуар. Я вспомнил про кекс, оставшийся в одном из ящиков «Полиса». Мне совсем не хотелось возвращаться туда. Но что важнее: мой нежелание или жеребенок? Нет, я не мог заставить его голодать дальше. А с другой стороны, насколько этот кекс подходит для еды? С виду он был действительно неплох, каков же он внутри? Я накормлю жеребенка, при условии, что первым попробую кекс и что, тот окажется съедобным.
Мы двинулись в обратную сторону. Вернее, двинулся я, а жеребенок продолжал лежать на спине, не ослабляя хватки на шее. Судя по своим внутренним часам, сейчас было около часа ночи. Я включил головной фонарик. Небо местами продолжало быть таким же чистым, как и несколько часов назад. Я разглядел на небе Большую Медведицу и, убедившись, что жеребенок не спит, указал ему копытом на созвездие. Он ни разу не видел ночного неба, оттого не скрывал своего восторга и, похоже, повеселел.
— Дядя, а как вас зовут? – спросил он вдруг.
Стоило ли ему говорить? Я был немного удивлен неожиданным вопросом.
— Зови меня Соул, – точно, по правилам этикета нужно было спросить и его имя. – А как зовут тебя?
— Литлсквик, – ответил он и добавил. – Дядя Соул, а куда мы идем?
— Домой.
Я немного приврал. Мы подошли к магазину одежды и жеребенок удивился, когда мы остановились. Он помнил это место, когда проходил мимо него позапрошлым днем.
— Дом не здесь, дядя.
— Знаю, мне просто нужно сделать кое-что. И ты мне поможешь.
— Правда? – я повернул голову к нему и увидел сияющие глаза.
— Правда. Это не займет много времени, вскоре мы продолжим путь.
Фух. Я нервно сглотнул и шагнул в холл «Полиса». Тепло тела Литлсквика и его любопытное дыхание в затылок придавали мне смелости – не знаю почему. Я мигом проделал путь от разбитого окна до стойки продавца и отыскал ящик с кексом. Притянув пирожок магией к глазам, я принялся крутить и рассматривать его. Никакой плесени или каких-то черных вкрапинок, я понюхал его: пахло изюмом и сахаром – как же жалобно в этот момент заныл мой желудок! Я откусил самую малость, повертел кусочек во рту и проглотил. Мой вердикт – есть можно. Магией я протянул кекс жеребенку, но тот недоверчиво на него уставился. Да ладно, ты серьезно?!
— Ты ведь голоден? – спросил я лежащего на моей спине.
Он согласно закивал, когда я посмотрел на него.
— Ну так ешь. Ты ведь не хочешь заболеть?
Да же если я ошибся в свежести кекса, съесть его всяко лучше, чем истощать свой детский организм.
— Я не люблю кексы. Меня от них потом тошнит.
Прекрасно. Капризничать вздумал? И как его теперь заставить съесть? Ответ нашелся быстро.
— Ты любишь маму? – жеребенок кивнул. – Съешь кекс ради нее.
Кекс продолжал висеть около его головы, подсвечиваемый синей сгустком магии. Литлсквик опустил глаза и, через некоторое время, поднял на меня.
— Хорошо, дядя.
Банально, но действенно. Он подтащил кекс к себе, осмотрел, так же привередливо как я, и принялся есть. Острое желание поскорее выйти на улицу становилось невыносимым и сдавливало сердце тисками, но я не хотелось торопить жеребенка. Меньше всего я хотел того, чтобы он подавился. Когда он покончил с кексом, – это произошло очень скоро – я с чувством душевного облегчения вылетел вместе Литлсквиком из магазина.
На звездном потолке неба висела огромная круглая, бело-серая лампочка – луна, которая до этого застенчиво скрывалась за облаками. Дома, улицы, дороги – все осветилось лунным огнем. Головной фонарик выключать я все же не решился по той простой причине, что свет не дневной, и я мог что-то упустить. Я зашагал не спеша, всматриваясь в освещенную темноту.
С каждой секундой, с каждым шагом мне все сильнее казалось, что рисунок, на который я гляжу, не изменится, хотя я преодолел две улицы. Жеребенок на спине молчал и похоже, что уснул.
— Дядя Соул, а вы не тот черный пони с клыками?
Что? Откуда он мог про них знать? О, что за наивность, Соул. Конечно же он мог видеть их во время своего путешествия. Но почему он спрашивает? Неужели он знает, что перевертыши – перевертыши? В голове забился рой вопросов. Я посмотрел в глаза Литлсквику.
— Нет.
— Правда?
— Да, иначе бы я не стал тебе помогать, понимаешь? Но… – я не знал, стоит ли ему задавать вопрос. – Откуда ты знаешь, что черные пони умеют принимать чужой облик?
— Мама мне рассказывала. Она всегда говорила, что эти пони изменяются, что они злые и что с ними нельзя дружить, – он опять начал всхлипывать. – Я не верил, что пони могут быть такими плохими. И я пошел узнать, почему все так, – на глазах жеребенка выступили слезы – ему было больно вспоминать произошедшее.
Мне стало грустно и больно оттого, что я своим вопросом расстроил Литлсквика, расковырял корку незажившей душевной раны. Я принялся его успокаивать. Не сказать, чтобы у меня всегда это хорошо получалось, но, тем не менее, я оказал жеребенку поддержку. «Все будет хорошо, не плачь» – повторил я снова.
Я решил отдать ему свой свитер – становилось холодней, но, Богини, по-хорошему свой свитер надо было отдать еще тогда, когда я нашел Литлсквика: почему я подумал об этом только сейчас? Жеребенок утонул в шерстяном одеяле, оно больше походило на тулуп или даже на платье с длиннющими рукавами. Жеребенок настоял на том, что будет идти сам, и я не стал возражать, потому что у меня уже покалывало спину. До дома оставалась совсем немного.
Чувствуя, что я начинаю просыпаться, я одновременно почувствовал режущую боль в затылке. Затем понял, что лежу не на кровати, а на полу, холод которого ощущал животом. «Меня угораздило свалиться с кровати ночью, ну и черт с этим» – подумал я. Сделав вдох терпкого и душного воздуха, я перевернулся на спину. Сон пропал совсем, но тело все еще не отзывалось на мои команды. Как вчера мы дошли с Литлсквиком? Я ничего не мог вспомнить. Не уж-то я напился? Я прислушался к своему организму: следов похмелья не нашлось. Я лениво приоткрыл правый глаз и, ожидая увидеть свою небольшую комнату, увидел стальную дверь перед своим носом. В моей комнате нет стальных дверей!
Резко проснувшись, я отпрыгнул от двери, глаза заметались, осматривая камеру. Через пару секунд у меня не было сомнений – я в тюрьме, но как?! Какого хрена я тут делаю?! Я напряг память, но та предательски отказывалась мне помогать. Я не помнил ничего, что произошло после... Еще одна мысль просверлила мозг со скоростью падающей звезды: где Литлсквик?! ГДЕ ОН?! О, Богини, этого не может быть! Я не помню последних событий, не знаю в безопасности ли жеребенок, сижу в тюрьме, неспособный действовать! Только сейчас я заметил, что на меня удивленно таращатся две пони. Первая была молода, с золотистой шерсткой, огненно-рыжей гривой и кьютимаркой в виде перца чили. Что могла значить ее кьютимарка? Она продавала чили? Или являлась чемпионкой по скоростному поеданию этого перца?
Другая пони была чуть старше первой. Шерсть имела салатовый оттенок, изумрудная грива заплетена в косу. Ее кьютимарки я не мог разглядеть из-за надетой на нее заплатанной куртки. Они глядели на меня с каким-то недоверием и непониманием. Но что я им сделал? Неужели я сотворил нечто ужасное, после чего мне отшибло память? Рыжая пони открыла было рот, готовясь что-то сказать, но была прервана пони в куртке, которая нашептала ей на ухо: «На твоем месте я бы молчала». Конечно же я слышал, потому что сказала она это шипя. Окей, а что если я выступлю инициатором разговора?
— Эмм… – промычал я, не зная как начать разговор. – Что случилось?
Молчание. Я почувствовал, как в горле становится все суше и пустыннее.
— Все несчастья из-за тебя, – робко, но быстро и смело выпалила рыжая пони.
Что? Этого не может быть! Значит я, все-таки, в чем-то серьезно виноват? Но это бессмысленно! Как? И кто эти пони? В горле стало еще суше, хотя, казалось бы, суше было некуда.
— Я… я не понимаю. Почему?
— Ты шутишь? – начала пони в куртке. – ПеперсСид, я и еще около полусотни пони теперь будут рабами сырного тирана, и все – благодаря тебе и твоей продажной душе. Твоя жажда наживы погубила нас.
Сердце воспламенилось белым огнем негодования и чувства клеветы. Я готов был разорвать эту пони в клочья за столь наглую клевету! Как он могла такого наговорить? И это все – благодарность за мои ежедневные вылазки за сраными консервами? Черт возьми, нашел чем гордиться! Почему же козлом отпущения оказался я, обычный пони? Внутри все кипело.
— Не верю. Я этого не делал, – произнес я настолько спокойно, насколько возможно.
Пони фыркнула, а затем ответила:
— А ведь мы еще считали тебя одним из нас.
Как я мог расценивать такие слова? Как оскорбление? Признание меня изгнанником? Или она намекала на то, что все, кого я «предал», являются моими сожителями по укрытию? Мысль проткнула сердце, как кинжал. Нет, я бы ни за что не предал свой дом!.. Или предал бы? Раз все винят меня – значит, я все-таки предал? Мысли-тараканы заполнили черепную коробку и грозили разорвать ее своей численностью. ПеперсСид смотрела на меня то ли с опаской, то ли с любопытством.
— Я этого не делал, – повторил я.
— Продолжай об этом говорить, но я тебе не поверю, – тут же отозвалась пони в куртке.
Подавись своим неверием. Я лег в углу, положив голову на передние сложенные ноги. Я мог бесконечно лежать и думать о том, что случилось, пока я был в отключке (а у меня не оставалось сомнений в этом – шишка на затылке, потеря памяти говорили за себя). Сколько я пролежал без сознания? Полдня? День? Два дня? Неделю? В камере тяжелым грузом нависло молчание. Почему я так разозлился на пони в куртке? Я не знал, но похоже что, я не хотел принимать правду… Правду ли?
Через два часа – по моим ощущениям – принесли обед. Завтрак я естественно, пропустил, пока валялся в отключке, оттого при мысли, что наконец-то поем, я почувствовал, как мой желудок выжигается изнутри. Тарелки и стаканы просунули через небольшое отверстие в двери. Я придвинул тарелку к себе и посмотрел на ее содержимое. Густая серая жижа разлилась по тарелке, пузырясь и источая непонятный запах. Что за фигней они нас собираются кормить? Я взглянул на соседей по несчастью (их несчастьем являлся я, ха-ха), но те не подали виду, и, кажись, были удовлетворены такой едой. Да ну вас! Я принюхался к серой жиже: едкий запах гари ударил в нос так, что я отпрянул. Желудок презрительно отверг еду, перестав урчать и завывать, как бы говоря: «Хозяин, я не хочу насиловать себя таким деликатесом». Однако я понимал, что не ел уже давно, и неизвестно, когда появится новая возможность.
Залпом, стараясь не обращать внимания на вкус, я проглотил всю порцию. Если бы у желудка было лицо, он скривил такую кислую мину, что лимон бы ему в подметки не годился. На языке осталось неприятное послевкусие… соплей? Я принялся плеваться, нашел глазами стакан с водой, притянул его магией к себе и осушил. Слава Богиням, это была простая вода. Сырая вода, но большего мне и не требовалось.
Я стал томиться в ожидании чуда. Да, я настолько наивен, что ждал чуда. Час, два, три. Нету чуда. Тело затекло, я встал, чтобы размяться – походил кругами по камере, сопровождаемый непонимающими взглядами двух пони. Лег, поджав ноги под себя. Сделал магический прыгающий мячик, поиграл в хуфскип со стенкой. Твою-ю-ю-ю-ма-а-ать. Я умирал со скуки.
У ПеперсСид были игральные карты. И эти две пони играли во что-то, но меня, конечно же, не приглашали. Кто захочет играть в карты с предателем? Никто. Мысль о предательстве заставила меня снова напрячь извилины и попытаться восстановить недостающие частицы памяти. Но результат остался тем – такая же пустота на этом промежутке, как и раньше.
Вечером, на ужин, нам давали переспелые бананы. Вы любите бананы? Я люблю бананы, даже если вместо мякоти банановый джем, поэтому растянул удовольствие.
С этого дня моя жизнь стала однообразной: я просыпаюсь с утра, завтракаю, страдаю фигней, обедаю, страдаю фигней, ужинаю, снова страдаю фигней, а потом ложусь спать. К четвертому дню я готов был лезть на стенку и грызть металлическую обшивку двери от скуки. ПеперсСид и пони в куртке продолжали общаться друг с другом, но игнорировали меня.
Ка-а-а-к ску-у-учно. В шестой и седьмой дни ПеперсСид пару раз предприняла попытку заговорить со мной (видать компания одной пони ей надоела), но пони в куртке оба раза их пресекла, заткнув ее рот копытом. Я лишь усмехался и продолжал практиковаться в задержке дыхания.
На восьмой день, в полдень (наверно в полдень?), когда я заканчивал с обедом, допивая сырую воду, часовой сообщил нам, что нас собираются перевозить в Кантерлот. От неожиданной новости я обрызгал всю стену водой, не зная, что мне теперь делать: радоваться или плакать?
Когда нас вывели из этой душной узкой камеры, я обрадовался новой обстановке, как жеребенок первому снегу. За столько дней мне не удалось нормально поговорить с двумя пони. Нас вели по длинным однотипным коридорам, в каждую стену которых были вмурованы железные двери с номером. Единственным моим собеседником за последние дни являлся перевертыш-надзиратель, шедший возле меня. С ним я перекинулся парой фраз – узнал у него, каким способом нас собираются переправить в Кантерлот. Мы были чем-то вроде живых мешков, и добираться мы будем в вагонах грузового поезда. Перспектива неприятная, но что я мог поделать? Шагая в колонне пони, я постоянно слышал нелестные отзывы о своей персоне. Поначалу мне хотелось дать по морде то одному типу, то другому – и не важно, что они мои собратья! – но затем привык и просто не обращал внимания.
Ах да, отправлялись мы утром, чтобы ночью быть в Кантерлоте. На месте перевертышей я поступил бы наоборот – заключенным будет тяжелее сбежать утром. Я собирался бежать при первой же возможности, а при еще одной возможности бежать не один.
В воздухе пахло утренней росой, по телу скользили прохладные волны ветра, порывами трепавшие гриву; глаза слезились от яркого солнечного света, ноги сковывали ржавые кандалы. Передо мной шел единорог ярко-синего окраса, он медленно и лениво перебирал ногами, впрочем, как и все идущие спереди и сзади меня. Я же постоянно вырывался вперед, как будто оков и вовсе не было, отчего сбивался ход всей колонны, и выглядел веселее других (что казалось странным не только мне). Может я немного успел сойти с ума, пока отсиживался в камере? Перевертыши не могли не заметить, что колонна движется неровно и, поняв, что виновником являюсь я, жестко указали мне, как стоит себя вести, а заодно предупредили, что, если так повторится еще раз, то наказания мне не избежать. Всего надзирателей я насчитал десять, нас же было раз в пять больше.
Когда из-за статуи, изображающей старика в конусовидной шляпе и с длинной бородой, вырисовался вокзал, я упал духом – путь до Кантерлота был долог, а если вспомнить в каких условиях нас собирались туда доставить, так и вовсе хотелось лечь и немедленно уснуть, желательно надолго. Стараясь не нарушать тот темп, который задавался впереди идущими пони, я задумался о том, что буду делать, если мой план побега (которого не существовало – все основывалось на чистой импровизации) сработает. Возвращаться обратно – бессмысленно, впрочем как и оставаться в Кантерлоте: ни тут, ни там у меня нет укрытия. И вообще, какая она, столица Эквестрии? О, поправка, столица… Чейнджлингии? Я не знал, как называется наше новое государство, черт возьми.
— Двигай, пони, – похоже, эти слова адресовались мне.
На меня глядел перевертыш, и его взгляд был строг и не предвещал ничего хорошего. Я послушно прибавил шагу, потому что пока я размышлял, я не заметил как стал идти медленнее.
Гремя цепями, мы стал загружаться в вагоны поезда. На один вагон десять пони. Поднимаясь, я поглядел в сторону и увидел двух поразительно похожих жеребцов. Цвет шерсти, гривы, радужки глаз, даже кьютимарка – и та одна на двоих! Неужели у близнецов кьютимарки не отличаются? Надзиратель прервал мои мысли и протолкнул в вагон.
Внутри пахло гнилым сеном и сыростью, да и вид вагона изнутри глаза так же не особо радовал. Кандалы мне порядком надоели – они натерли ноги, кожа под ними жутко чесалась. Для девяти пони, которые ехали со мной, я не существовал. Больше всего меня настораживало, так это то, что все поголовно знали меня в лицо. Все. Может они сознательно меня не замечали? Да Дискорд их знает.
Я свернулся клубочком в углу между пустыми мешками, наблюдая за остальными невольниками. По вагону раздавались грохот цепей и звон железных оков, легкий цокот копыт и беспокойные фразы, брошенные пони.
Вагон дернулся, пол задрожал, а колеса заскрежетали – поезд медленно тронулся с места. Я не мог видеть, как мы удалялись от города, как поезд все быстрее набирает скорость. Я представил, что мог бы видеть поля, смешанные леса, высокие горы, острые наконечники которых белели издалека; озера и реки, переливающиеся хрусталем на солнце – все это было моим воображением. Совсем скоро стук колес о железнодорожные пути застелил слух и вернул меня в реальность.
Пыхтящая машина остановилась и зашипела. Приехали. Деревянный заслон отодвинулся, вагон залил свет луны. Я приподнялся, и в следующий момент свет заслонила тень.
— На выход! – сказал черный силуэт перевертыша.
И мы безвольно подчинились ему. Пони зашептались, началось копошение. Я оказался первым в заново построенной колонне. Мое разочарование нельзя было передать словами – теперь я точно не убегу.
Я застыл на месте, озираясь по сторонам. Сейчас была ночь, но какой-либо городской постройки я не отметил. Я сделал вывод, что поезд остановился, не доехав до конечной станции. Почему мы остановились? Произошла какая-то авария? Впрочем, почему меня так волнует причина? Судьба дала мне шанс, и я должен им воспользоваться. Но я слишком рано и слишком сильно раскатал губу.
— Хватит таращиться, мул, – сказал впереди стоящий перевертыш с ноткой отвращения в голосе.
Я стал медленно перебирать ногами и вел колонну туда, куда направлял меня перевертыш, парящий в воздухе около меня и постоянно оглядывающийся назад. Одна пони спросила, почему поезд остановился и куда мы сейчас идем, на что сырник раздражился и сказал, что идти мы будем до Кантерлота пешком, не ответив ни на один ее вопрос. Я старался держать определенный ритм, весь этот поход напоминал мне марш-бросок, а сами мы были кем-то вроде солдат… или стражников, если угодно.
Громады елей и лиственниц устремлялись вверх, чернея на панораме звездного неба и закрывая его своими обширными кронами. Я всей грудью вдыхал лесной воздух, как бы пытаясь очистить легкие от той вагонной плесени и пыли, отчего у меня кружилась голова, и слегка темнело в глазах. С каждым вдохов мне все сильнее хотелось упасть и заснуть.
Через несколько часов размеренного шага, когда копыта горели и ныли, а места, натертые кандалами, чесались так, что хотелось обрубить ноги по то место, перевертыш сообщил, что на опушке леса мы разобьем лагерь. Эта новость охладила мои копыта и встряхнула разум, угрожавший отключиться и отправить меня в сон. Несколько пони натаскали хвороста и мы развели костер, который трепетал малюсеньким раскаленным угольком, если посмотреть на опушку издалека, и испускал извивающуюся струйку дыма в небо.
Я оказался отделен от костра, лежал далеко и мерз. Но я понимал, что могу стерпеть это, при возникавшей мысли о бегстве. Я постарался снова придумать план побега, который так и не удался в поезде. На импровизации я далеко не уйду, но, тем не менее, именно этот способ являлся самым подходящим. Других вариантов не было. И в голову ничего не приходило. Я не сплю. Я притворяюсь, что сплю. Шестеренки в голове бесцельно крутятся и не могут заставить механизм собраться воедино и работать. Щелк, клац, щелк. Я даже слышу, как они вертятся вхолостую. И почему я был так спокоен и весел до отправки?
Я спонтанно пошевелил ногами и понял, что они совершенно свободны. Грудь захлестнула волна непонятного чувства, смешавшего в себе радость, непонимание, сильное удивление. Я смотрел на одного из пони-близнецов, во рту уже крутились слова благодарности, которые я собирался высказать, а затем расцеловать спасителя. Он сказал: «Помоги остальным». Пожалуй, это было меньшее, чем я мог выразить ему свою признательность. Я понял, что он – единорог, когда связка ключей, охваченная зеленым пламенем, подплыла ко мне. Я поднялся, ощутив полную свободу движений, принял у этого пони ключи и принялся вскрывать замки другим узникам. С каждым из них происходил тот же алгоритм, что и со мной: удивление, а затем радость, и лишь единицы, просили оставить все как есть и не трогать кандалы. Пока я делал моих братьев по несчастью свободными, из пучин моего подсознания неожиданно и стремительно всплыли вопросы. Почему мы спокойно расхаживаем по лагерю, а перевертыши так и не заметили шатания? Где эти надзиратели сейчас? Как пони-близнец снял кандалы? И что самое главное: куда мы теперь пойдем? На последний вопрос я ответил сразу – пойдем в Кантерлот, но не прямым путем, как собирались это сделать надзиратели. Аргх, я опять загадываю наперед, притом не зная, как обстоят дела. К тому же, кто станет меня слушать? Пони-предателя никто не будет слушать, поэтому я даже не стал предпринимать попытку высказать свою идею.
Как же изменилась моя жизнь за такой короткий промежуток времени! Еще неделю назад у меня была репутация обычного пони, никому не мешавшего и не делавшего зла, а теперь я – жадный до денег и готовый продать свою душу ради них. Репутация сгорела в нещадном огне, я потерял доброе лицо. Теперь мое слово ничего ни для кого не значит. Еще сильнее меня убивало то, что память так и не возвратилась, и я даже не знал, что я сделал. И сделал ли на самом деле? Все же я уверял себя, что ни в чем неповинен, потому что оказался со всеми в одной яме.
Освобожденные пони собрались в кучу по просьбе единорога-близнеца, а сам он взобрался на импровизированный пьедестал. Я стоял далеко в стороне, но его слова доносились и до меня. Похоже, он решил стать кем-то вроде лидера нашего диссидентского движения. Я попытался разглядеть в толпе его копию и не нашел, ее просто здесь не было, хотя я видел, как ее загружали в поезд со всеми.
— Меня зовут Рэйни Смайл.
О’кей, Рэни, что интересного ты предложишь?
— Прежде всего, я считаю, что нам надо вернуться к поезду, – после этих слов я не собирался следовать за этим пони.
Мы совершенно расходились во взглядах относительно продолжения дальнейшего пути. Насколько хорошо он помнил путь от поезда до привала? Мне запомнились только кочки да липкая земля пропитанная болотом. И… таскаться с этим стадом я не хотел. Конечно, шансы на выживание выше и все такое, но мне гораздо привычнее и сподкопытнее действовать одному. Пусть я и сую нос, куда не надо.
Пока Рэни толкал речи толпе окруживших его пони, я сошел с опушки и оказался в дебрях леса. Каждый мой шаг сопровождали хруст и шуршание мха под ногами, сухие ветки мертвых деревьев, иногда встречавшихся среди рассады елей с пушистыми ветками, хватались когтями за тело и лицо, царапали их. Углубляясь в лес, я все сильнее чувствовал запах смолы и грибов, а свободного места между деревьями становилось все меньше. Я наступил на слишком, по первым ощущениям, большую кочку, та отозвалась неприятным шорохом, и, взглянув под ноги, я понял, что стою одним копытом на муравейнике. Бэ-э-э! Я брезгливо затряс копытом, пытаясь смахнуть обезумевших муравьев, которые не собирались прощать моего вторжения в их спокойную жизнь. Несколько муравьев оказались задавлены.
Я продолжал шагать дальше, мох сменился кустами различных ягод и я стал небрежно давить их. К тому же я не решился притронуться к ягодам, ни одну из них я не знал, поэтому боялся попробовать – а вдруг они ядовитые? Желудок недовольно бурчал и требовал экзотики. Привык есть серую кашу-массу, ага. Я следовал за скользящей по небосводу луной, круг которой рассекали ветки деревьев, и которая являлась моей путеводной звездой. Я не знал, куда она меня приведет, какие радости или несчастья сулит. Нет, несчастья сули точно. И вообще, что за чушь я несу?
Мне казалось (а может быть и нет), что я иду целую вечность, лес не собирался редеть, хруст моха измочалил слух. Так или иначе, эта вечность должна закончиться, ведь я иду по прямой – так ведь? Или я уже успел наворотить кругов, сам того не заметив? Я залез в колючий куст, потому что был верен своему наставлению – идти прямо и не сворачивать. Вылезши, я уткнулся в валун. Внутри меня упал другой валун, именовавшийся сердцем, но это меня не остановило. Я принялся карабкаться, хвататься зубами за небольшие выемки, пытаться обхватить весь камень. После десятка неудачных попыток, до меня дошло, что я мог просто переместить камень в сторону с помощью магии. Фейсхуф. Что со мной случилось? Я поглупел или устал?
Так или иначе, судьба оказалась ко мне благосклонна. «В очередной раз» – заметило мое сознание, и я с ним согласился. Деревья стали редеть, а мох перерос в каменную землю. Сколько еще одолжений мне сделает судьба? В какой момент я окажусь неудачником? Ноги болели, ныли, горели; глаза слипались, но я пересиливал себя и продолжал подниматься. На лице выступил пол, легкие просили остановиться и дать отдышаться. Я забирался в гору. Ну или каменистую возвышенность. Этого я так и не понял, хотя и пялился под ноги весь подъем. Не знаю, что тащило меня все это время, и почему я решил подниматься именно туда. Все! Не могу! Дайте отдохнуть! Однако больше усилий от меня не требовалось.
С этой точки обзора небольшой городок – скорее деревня – лежал у меня как на копыте. Почти посередине протекала река, делившая деревню на две дольки. С востока городок опоясывала цепь белоголовых гор, а на севере начинался лес, наверно гораздо больший, чем этот. Я сразу обратил внимание на ферму с красным перекосившимся амбаром и кучей яблонь по всей ее территории. В поле моего зрения промелькнул белоплечий орлан. Сердце бешено стучало в груди, и я рискнул взглянуть вниз: в двадцати метрах подо мной стояла брошенная тележка, а возле нее торчал стог сена. Сердце пригрозило участиться до дрожи. Твою ж мать! Я не собираюсь прыгать! Это безумие!
Я решил спускаться в обход, по дуге. Когда я это сделал (а это заняло не более десяти минут), я оказался у дороги, которая извилисто вела вниз, к деревне. Я взглянул деревянную стрелку-указатель приветствием.
«Добро пожаловать в Перевертышвиль!» – гласила она.