Куда бы ни занесло ветром
Глава 15
Из дневника Глуми Аугуст.
Возвращение друзей принесло мне душевный покой. Знаю, знаю, кажется, что я их почти не знала, но именно то, как мы познакомились, имеет значение. Принцесса Кейденс говорит, что есть какая-то непонятная мне наука о разуме. В трудные времена, например, во время приключений, отдельные пони инстинктивно объединяются в стада. Это происходит в гвардии, и это происходит с пони, которые случайно сталкиваются друг с другом, а затем вместе встречают жизнь и смерть. Или просто путешествуют по дороге во враждебной глуши. Все обычные правила взаимоотношений отменяются, и происходит то, что принцесса Кейденс называет экстренным импринтингом; формируется особый тип стада. Хотела бы я понимать это лучше, но я не принцесса Кейденс.
Однако во время пребывания в Кристальной империи я наблюдала эту динамику. Принцесса Кейденс, когда лечила солдат, пострадавших в бою, тех, кто получил действительно ужасные травмы, держала целые отряды вместе, чтобы изучать их. Те гвардейцы, с которыми рядом были их отряды, их друзья, их стада скорой помощи, выздоравливали быстрее, поправлялись лучше и продвигались по пути к здоровью, как называла это Кейденс. Те же, кто выздоравливал в одиночку, восстанавливались не так быстро, исцелялись не так хорошо, и, как я узнала позже, когда она проводила со мной свои доследования, эти гвардейцы не прошли путь к здоровью. Проблемы мучили их, как и с телом, так и с головой.
Наверное, мне повезло, что друзья пришли именно тогда, когда пришли, потому что они были нужны мне для восстановления. Каким-то образом я сломала свой разум и повредила сердце. Прошла ли я путь к здоровью? Мне хотелось бы думать, что да. Но я не нормальна. Я видела всякое. Уход из дома изменил меня. Столкновение со смертью изменило меня. Узнав, что один пегас может все изменить, я изменилась.
Становление матерью изменило меня.
Это была не столько беременность, сколько трансформация и путешествие в неизведанные небеса. Проверялась моя стойкость, моя решимость, мое все. В какой-то момент, очень рано, я начала превращаться в ту пони, которую мой муж, мой любимый Вормвуд, хотел видеть своей парой. Нужно быть смелой и отважной пони, чтобы взять себе в спутники ночного пегаса. Большинство пони боятся таких как он. Но я изменилась. Я оторвалась от того, что является нормой, и стала кем-то другим. Чем-то лучшим. Я больше не была робкой дневной жительницей, а начала исследовать неизвестную ночь.
Когда я смотрю на Вормвуда или Сильвер Лайн, я не вижу существ, которые могут меня съесть. Я вижу своего мужа и свою дочь. То же самое можно сказать и о Хатико. Бедняга, ему так трудно добиться признания. Но я заметила, что он хорошо ладит с пони, которым приходилось путешествовать, с пони, которые понимают угрозу и опасность. Хатико — хороший компаньон на дорогах, в дикой местности, но если вы никогда не выходили из дома и не чувствовали опасности, то бедный Хатико, вероятно, покажется вам большой страшной собакой.
Но я доверила ему свою жизнь и жизнь своей дочери, когда она была в самом хрупком состоянии.
Миссис Милквид была сегодня в прекрасном, бодром настроении, и именно она подавала чай. Собравшись за столом, Глуми обрела счастье: ее старые друзья и новая подруга прекрасно ладили друг с другом. Особенно хорошо ладили Джаспер Пиклсворт и миссис Милквид, причем она подтрунивала над ним за его сварливость. Глимгуд был в прекрасной вежливой форме и светился изнутри от счастья. Хатико сгорбился на слишком маленьком для него стуле, за слишком коротким столом, но он справился.
Чай быстро становился образом жизни Глуми, который никогда раньше не утруждала себя чайным ритуалом. Но жизнь в Кристальной империи состояла из чая и сочувствия. Это давало пони повод собраться, поговорить, излить друг другу душу. Завязывались новые дружеские отношения, а некоторые даже влюблялись. Миссис Милквид считала, что ежедневный чайный ритуал способствует сплочению стада и поддерживает хорошие отношения между пони.
— Так ты собираешься вырастить грифона? — Вопрос Джаспера прозвучал неожиданно, и его тон показался почти недоверчивым. Это заставило всех сидящих за столом замолчать, и ворчливый земной пони не сразу понял, что что-то не так. — Я просто в шоке, что кто-то заботится об этом, вот и все. Вся эта суета большого города. Никому больше нет дела до других пони. Харрумф.
Глуми, сама того не осознавая, облегченно вздохнула и напомнила себе, что если Джаспер ворчит, то не стоит думать о нем плохо. Он и раньше удивлял ее, и под его суровым внешним видом скрывался хороший пони… только немного язвительный.
— Даже я, признаться, удивлен, — сказал Глимгуд, его голос был мягким и лишенным обычного энтузиазма. — Когда-то грифоны были нашими врагами. Я родом из далекого прошлого, и это будущее порой кажется мне весьма запутанным. Трудно быть путешественником во времени.
— Пфф! — хмыкнула старая кобыла, и тут миссис Милквид разразилась горловым смехом. Подняв исхудавшую морщинистую ногу, она помахала Глимгуду ногой и опустилась в свое мягкое кресло с высокой спинкой. — Я и забыла, что ты старше меня. Как глупо, что я стесняюсь своего возраста, когда рядом тысячелетний пони. Да я практически годовалый жеребенок.
— Только по формальным признакам, — ответил Глимгуд, а потом добродушно захихикал.
Глуми немного растерялась, склонив голову набок, и попыталась понять смысл произошедшего. Глимгуду была тысяча лет? Он не упоминал об этом раньше, а ведь это казалось именно тем, что можно было бы упомянуть. Затем, после некоторого времени, проведенного в подземелье тупости и одухотворения, между ее ушами мелькнул огонек тепловатого интеллекта: Глимгуд родился более тысячи лет назад, когда исчезла Кристальная империя.
— О… — Она выдохнула это слово вслух и поблагодарила себя за то, что не дала повода подумать, что у нее перья вместо мозгов. Опустив уши, она, сама того не осознавая, озорно улыбнулась и получила в ответ любопытный взгляд Джаспера. Прежде чем Глуми успела сделать хоть что-то, что выдало бы ее, она отпила немного чая. Никто ничего не заподозрит, если она сохранит спокойствие.
— Так ты встретил Глуми в дороге? — спросила миссис Милквид.
— Да, — ответил Глимгуд. — Мы с моим спутником Джаспером нуждались в помощи и воде. Глуми дала нам и то, и другое.
— Приятно видеть, что доброта все еще остается добродетелью. — Старая кобыла вздохнула, еще немного посидела в кресле, а затем испустила усталый вздох, от которого, казалось, сжалось все ее иссохшее, морщинистое тело. — Так было не всегда. За свою жизнь я повидала многое… В какой-то момент мы стали так холодны друг к другу. Мы забыли уроки прошлого и повторили несколько ошибок. Потребовалась гражданская война, чтобы напомнить нам, как себя вести. Возможно, это бред старой дряхлой кобылы, но в той войне было и кое-что хорошее. Восстановительные работы принцессы Селестии вернули на землю много доброты и щедрости, которых так не хватало. Я видела это… Я видела все это. Пони должны были вспомнить, как быть добрыми друг к другу. Конечно, когда случилась война и раны были еще свежи, я не думала, что народ когда-нибудь исцелится.
— А когда король Сомбра стал жестоким и захватил власть в Империи, я не думал, что мы когда-нибудь освободимся. — Глимгуд кивнул, протянул ногу и похлопал старую кобылу по передней ноге. — А когда он потерпел поражение, доброта вернула нам надежду. — Глаза кристального пони на мгновение закрылись, а дыхание стало совсем поверхностным. — Чудесный акт доброты привел нас в современную эпоху. Слава богу, что есть мудрый Император и нежная Императрица.
Поскольку никто не ел, Глуми притащила целую тарелку сахарного печенья и принялась методично уничтожать его одно за другим. Она клала в рот целое печенье, немного сосала его, чтобы размягчить, и когда оно рассыпалось в мокрую, рассыпчатую, сахарную массу, только тогда она разжевывала остатки, чтобы их можно было проглотить. Содержимое тарелки исчезало с поразительной быстротой.
— А ты, тихоня? — спросила Хатико миссис Милквид. — Как поживает доброта на твоей родине?
— Она умерла, — ответил Хатико с грустью и отстраненностью. — Она была одной из первых жертв, когда из моря поднялся великий дракон-черепаха Тосо. Однажды Тосо вышел на берег и задал первый из многих вопросов, разорвавших Инудзиму на части. — Конечно, — сказал он, — самураи имеют право на большую долю труда земледельцев, ведь без них у земледельцев ничего бы не было. Поэтому даже если самураи берут много, а крестьянам оставляют мало, все равно мало — это больше, чем ничего, что они имели бы, если бы не было самураев. Так стоит ли оскорблять самураев и не отдавать им должного? Почти в одночасье почтенные псы превратились в бандитов, жестоких и жадных.
Джаспер покачал головой, вздохнул и закатил глаза.
Затем Тосо принялся за софистов, говоря:
— Конечно, знание — это сила. Разве власть не должна принадлежать тем, кто наиболее способен и наиболее ответственен? Какая необходимость в знаниях у земледельца, выращивающего рис? Разве от этого рис становится вкуснее? Зачем отдавать власть? Не лучше ли отдать ее тем, кто может сделать с ее помощью больше? А кто может сделать больше? Те, у кого есть деньги и ресурсы. — Даже самые мудрые и ученые поддались на слова Тосо, и таким образом ученые оказались во вражде со всеми, включая воинов.
Госпожа Милквид прикрыла рот копытом, а ее глаза казались… печальными.
— Так софисты быстро оказались в разладе с самураями, которые не договаривались и не просили. Когда ученые отказывались делиться своими знаниями, когда они не отдавали свободно свои секреты, самураи-бандиты расправлялись с ними… Так начался конец Инудзимы. Тосо посеял жестокость, жадность, обман, вероломство, несчастья и раздоры в нашем островном государстве и тем самым навлек на всех нас гибель.
— Противоположности Великих Эквестрийских Добродетелей. — Миссис Милквид претерпела любопытное превращение, и что-то в ней стало казаться более шкодливым, чем все остальное. — Доброта, щедрость, честность, преданность и смех. И, наверное, магия. Я не очень люблю единорогов, потому что всегда больше верила в то, что можно разделить трапезу, чем в то, что можно произнести заклинание.
Обведя виноватым взглядом стол, Глуми поглотила последнее сахарное печенье.
Моргнув несколько раз, старая кобыла вздохнула, потом зевнула, а затем позволила своему телу откинуться на мягкие бока кресла:
— Хатико, для меня большая честь познакомиться с тобой. Никогда не забывай историю своего рода. Делай все, что должен, чтобы передать ее. Теперь будь хорошим щенком и слушайся меня. — С этими словами старая кобыла замолчала, черты ее лица потемнели, и она подняла чашку с чаем, чтобы отпить из нее.
Изящный поклон головы Хатико излучал почтение, уважение, и он тоже поднял свою чашку. Он поднял ее в знак уважения, поднес к носу, понюхал и отпил глоток. Тем временем Глуми принялась разглядывать бутерброды с огурцом и маслом, нарезанные аккуратными треугольниками.
Миссис Милквид поставила пустую чайную чашку, улыбнулась, и ее правая передняя нога опустилась на мягкий подлокотник кресла. Джаспер, выгнув бровь, пододвинул тарелку с бутербродами с огурцом и маслом поближе к Глуми, а Глимгуд, казалось, изучал каждое движение Хатико. После нескольких глотков Глуми поддалась искушению и принялась поглощать тарелку с бутербродами.
Джаспер прокашлялся, потянулся, почесал шею чуть ниже челюсти, а затем посмотрел в свою чашку с чаем, стоявшую на столе прямо перед ним:
— Этот черепаховый дракон, этот Тосо, он очень похож на Дискорда. Мне говорили, что Дискорд стал другим, но я не верю ни единому слову. Он создает проблемы ради проблем. Мы, земные пони, не терпим нарушителей спокойствия. Ты держишь свой нос у земли и работаешь. Если бы каждый пони делал то, для чего он предназначен, не было бы никаких проблем.
— Не у всех нас судьба так четко определена, — сказал в ответ Хатико. — Некоторые из нас проводят свою жизнь в поисках цели, как, например, монахи, жившие когда-то на моей родине. К сожалению, они тоже стали мишенью для Тосо и были уничтожены.
— А разве поиск цели не может быть твоей целью? — Лицо Джаспера сильно постарело всего за несколько секунд, когда сотни мелких морщинок разбежались от его нахмуренных бровей вниз. — Если ты где-то в стороне, размышляешь о своем пупке, то у тебя не так уж много шансов создать неприятности. По крайней мере, ты не мешаешь другим, и они могут заняться работой.
— А разве работа — это все? — спросил Хатико.
— Да. — Джаспер издал серию негромких ворчаний, фырканье, а затем хныканье.
— А как же досуг? — Алмазный пес наклонился вперед, его щеки напряглись в сосредоточенности.
— Это веселая работа. — Джаспер, вечно угрюмый земной пони, прищурился и уставился на алмазного пса через стол.
— А как же поэзия?
— А что с ней? — быстро ответил земной пони. — Разве нажимать на перо — это не труд? Сосредоточиться? Быть творческим? Разве это не усилие? Любой идиот может сочинить стихотворение, и в мире полно плохих поэтов, которые отравляют разум и глаза тех, кто читает их бредни. Но хорошая поэзия… это усилие, выраженное в чернилах. Это как ваяние зубилом. Все сводится к упорному труду. Нужно вырезать мелкие детали.
Хатико пожал плечами:
— Наверное, ты прав.
При этом морщины Джаспера исчезли, причем почти все, и из глубины его горла послышалось еще одно слабое хныканье. Его уши на мгновение приподнялись, повернулись вперед, а затем разошлись в стороны и оказались вровень с его головой. Казалось, что он не может подобрать слов, он опустил голову и стал прихлебывать чай.
— Мой дорогой друг, вы не привыкли к тому, что вам говорят, что вы правы. — Глимгуд улыбнулся, и его зубы любопытно блеснули. — Вы удивительно философичны для пони, торгующего огурцами.
— А ты мучительно эрудирован для пони, чей жаргон уходит корнями на тысячу лет в прошлое, — заметил Джаспер через несколько секунд после того, как Глимгуд произнес эти слова, глядя, как чай капает с его подбородка.
Хатико, жестикулируя лапой, мягко прервал разговор:
— Старая кобыла уснула. Говорите тише.
Конечно, голова госпожи Милквид покоилась в мягком уголке кресла с высокой спинкой. На ее губах играла слабая улыбка, и с них капала капля чая. Оба уха поникли, и Глуми не мог не заметить, как умиротворенно выглядит столетняя учительница. Запихивая в себя целый бутерброд с огурцом и маслом, прожорливая пегаска размышляла о том, как вся эта еда отразится на ее некогда подтянутой фигуре.
Джаспер вернулся к поглощению остывшего чая, а Глимгуд повернулся к Глуми, которая лежала лицом вниз на тарелке с бутербродами, исчезавшими, казалось, с ужасающей быстротой. Один бутерброд был перемазан маслом, и Глуми пришлось облизать губы, чтобы избавиться от этого. Глимгуд, настоящий джентльмен, подтолкнул копытом в сторону Глуми маленькую тарелочку с кубиками сыра.
— Ты ешь за двоих, — сказал кристальный пони, бросив взгляд на яйцо Глуми. — Когда этот… как его там называют, грифончик проголодается и не захочет спать, ты будешь благодарна за то, что ты упитанная. Времени на уход за собой скоро будет не хватать.
— По крайней мере, в сыре нет зубочисток. — Джаспер издал низкое ворчание и закатил глаза. — Я не единорог. Вытаскивать зубочистки — это мучение. Они представляют реальную опасность для нас, земных пони и пегасов. Просто нарежь сыр и покончи с этим. Никаких зубочисток.
Вытянув лапу, Хатико сделал размашистый жест:
— Мудрая собака говорит, что лучше потратить силы на то, чтобы разрезать торт, чем сыр. У собаки, которая режет торт, много друзей… А собака, которая режет сыр, воет в одиночестве.
— Почему… я сказал… — Глимгуд сел прямо, несколько раз моргнул, а затем повторил. — Почему… я говорю.
— Знаешь, — обратился Джаспер к сидящему за столом алмазному псу, — я и не подозревал, что у тебя есть чувство юмора.
— Мой хозяин был мудр. — Хатико показалось, что ему больно, и на мгновение он зажмурил глаза. Затем на его лицо вернулось спокойствие, но намек на боль остался. — Только когда комар сядет на твой каменный мешок, ты поймешь, юный щенок, что всегда есть способ решить проблемы без насилия. Будь мягким во всем, что делаешь. — Когда он снова открыл глаза, в их глубине была видна сильная боль.
— Что-то случилось с твоим хозяином? — Джаспер навострил уши и, опираясь передними ногами на край стола, наклонился вперед.
— Его убили за разбой. — Ответ Хатико не содержал ни малейшего подобия эмоций. — Убив фермеров, он перестал быть моим хозяином и стал разбойником. Мне хотелось бы думать, что в те последние мгновения, когда мы скрестили клинки, когда я пронзил его, он снова стал моим хозяином и гордился мной. Это глупость с моей стороны.
— Я не хотел вас прерывать, — сказал Глимгуд, перебивая. — Миссис Милквид не спит.
— Не спит? — Джаспер повернул голову, и его глаза расширились.
Глуми подняла голову от своей кучи бутербродов, чтобы взглянуть.
Старая кобыла выглядела так, словно спала. Она была спокойна, неподвижна и улыбалась. Но что-то было не так, и даже Глуми заметила это, когда обратила внимание: Грудь миссис Милквид не поднималась и не опускалась. Ее ноздри не раздувались при каждом вдохе, потому дыхания и не было. Глуми охватило сильное оцепенение, когда она поняла правду, — оцепенение, которое показалось ей необычным, потому что она ожидала грусти.
Но грусти нигде не было.
— Ну вот и все… — Потянувшись, Джаспер передней ногой откинул гриву с лица и покачал головой. — Она прожила достаточно долго, чтобы стать чужой для своей семьи, и умерла здесь, в одиночестве, и только мы были ее последней компанией. Надеюсь, мое настроение было не слишком ужасным.
— Чужой для своей семьи? — При этих словах Глимгуд выглядел озадаченным. — Я не понимаю.
— Я видел это раньше. — Джаспер вздохнул и повернулся лицом к своему другу. — Ты живешь так долго, как она, ты пережил некоторых своих жеребят, а может быть, и некоторых своих внучатых племянников, и связь ослабевает. В какой-то момент ты перестаешь быть матерью, потому что все твои жеребята ушли. Затем, со временем, связи продолжают разрушаться. Ты перестаешь быть матерью или бабушкой и вместо этого становишься той милой старушкой, которую все просят уважать, но прямые связи между ними уже не действуют. Ты становишься обузой, которую все терпят.
Глимгуд расстроился и стал теребить свои щетки:
— Но как такое может быть? Я даже не понимаю, как пони могут жить так долго. Как можно разорвать эти узы?
В ответ Джаспер пожал плечами:
— Не знаю, но так оно и есть.
Не зная, что и думать, Глуми по-новому взглянула на материнство, глядя на неподвижное тело миссис Милквид. У нее пропал аппетит, и она оттолкнула стоявшие перед ней тарелки с едой, которые зазвенели при соприкосновении друг с другом. Когда грива упала ей на глаза, она не стала ее убирать, а продолжала смотреть сквозь нее.
— Ее последние слова были обращены ко мне. — Хатико склонил голову и добавил: — Это большая честь для меня.
— Один из нас должен найти кого-нибудь из пони… возможно, кого-нибудь из дворцового персонала. — Глимгуд протянул копыто и положил его на переднюю ногу старой кобылы. — Надеюсь, мы были приятной компанией. Если бы мы знали, что это будет твой последний чай, мы могли бы сделать больше, чтобы он был особенным.
— Она ушла…
— Да, Глуми. Мне жаль. — Уши Глимгуда извиняюще опустились.
— Я никогда раньше не дружила с пожилыми пони и не знаю, что мне чувствовать.
Глимгуд кашлянул:
— Я считал себя пожилым… так и есть… Я прожил очень долго… чуть больше двух десятков лет. Я жил и терял… как и многие, я потерял очень много. Но потом мы вернулись, и император с императрицей исцелили нас, дали нам лекарства и вылечили нас от наших недугов… это было чудо. Я снова был молодым. Моя жизнь кажется такой короткой по сравнению с ее.
Оттолкнувшись от стола, Глимгуд вытер глаза передней ногой, встал и отряхнулся:
— Я сейчас же пойду и найду кого-нибудь из пони. Прошу меня извинить.
Глуми в замешательстве облизала губы, покачала головой и попыталась разобраться в своих чувствах.
Примечание автора:
Когда заканчивается одна жизнь, начинается другая. Так оно и случилось.