В поисках сказки
II.
— Какое имя бы ты себе хотел?
Это было первое, что спросил человек у маленького флаффи, после того как привёл его в новый дом. Когда владелец задал этот вопрос своему пушистику, тот сидел подле него, на диване. Рядом лежал Банзай, с мордочки которого не сходила ободряющая улыбка, видя которую так и хотелось побежать навстречу и обнять пегарожика. Но флаффибёнок сдержался, усиленно подумав над вопросом, и итогом целой минуты размышлений и головной боли стал весьма незамысловатый, но неоднозначный ответ:
— Квасивое. Фваффи хосет квасивое имя.
Тогда Банзай спросил в ответ:
— А какое имя квасивое?
Над этим вопросом флаффи задумался с не меньшей серьёзностью, чем над первым, но единственное, чего он добился, так это того, что у него вновь разболелась голова. И видимо вся мука его размышлений отразилась прямо на лице, так что на выручку малышу пришёл Банзай, попытавшийся придать мыслям новообретённого брата направление:
— У меня квасивое имя?
— Да! Банзай — отень квасивое имя! Фваффи вюбит имя “Банзай”!
— Тогда квасивое имя — это такое имя, котовое флаффи будет любить?
— Навевное…
— Тогда, если флаффи понвавица новое имя, значит оно — квасивое?
Несколько секунд поразмыслив над вопросом, мшистый пони серьёзно кивнул:
— Есви понвавица — квасивое.
Карие глаза флаффи выжидающе посмотрели сначала на улыбающегося Банзая, затем на человека, который задумчиво потирал подбородок. Он-то наверняка сможет найти подходящее имя, неспроста ведь люди такие умные и у них не болит голова, когда они думают!
Флаффи ожидал, что с секунды на секунду человек огласит ему то имя, которое он будет носить всю жизнь, но вместо этого тот потянулся к пони и осторожно, потрепав по холке, взял в руку. Он мог легко раздавить пушистика, если бы захотел, но маленький пони знал, что этого не случится. Пусть человек ещё ни разу не улыбнулся и из-за этого он казался совсем не добрым, но флаффи знал, что он хороший и не обидит его. Так что пушистик с замиранием сердца позволил человеку поднять себя, а затем опустить на пол.
— Банзай, пригляди пока за братом, — распорядился человек, беря в руки крупного пегарожика и спуская его с дивана. — Покажи ему, что у нас есть в доме. Куда стоит лезть, а куда нет. Где лоток, где пить воду и где кушать. Я же могу тебе это поручить?
— Конечно, папа, — пообещал Банзай и крепко обнял человека за ногу, будто скрепляя своё обещание. — Пойдём, малыш! Мы отпвавляемся в путешествие по большой-большой квавтиве!
— В путисествие? Как… Как ковобок!? — возбуждённо подпрыгнул безымянный пони, но вспомнив, как кончил названный им герой, вдруг присмирел. — А фваффи не встветит звую хитвую вису, котовая скусает фваффи?
— Нет, не встветит, — заверил Банзай, приблизившись к новоявленному брату и потеревшись кончиком своего носа об его. — А если и встветит, то я надаю ей больших бобосек, так что она убежит от нас!
— Йей! Тагда пасви в путисествие!
Устало развалившись на диване, мягкость которого после целого дня ногах была сравнима с той, какая была у королевских лож, Людвиг молча наблюдал за тем, как пара флаффи выцокивает из комнаты в прихожую и как кончики их хвостов прощально исчезают за дверным косяком. И хоть пони не было видно, он отчётливо слышал их высокие возбуждённые голоса. Банзай был просто в восторге от того, что рядом с ним теперь будет маленький флаффи — хоть он и любил своего папулю, общества других пушистиков ему очень не хватало — и от переизбытка чувств он говорил громче обычного. Ну а безымяныш… У него на ближайшие несколько часов припасено достаточно поводов для изумления и восхищения.
— А што эта такое? Ствасненькое! И вытит!
— Эта — холодильник! В нём папа девжит нями и вкусняшки!
Даже слух не нужно было напрягать, что подслушать устроенную Банзаем экскурсию. Пусть и сам наслаждается ею, и радует новообретённого брата, который даже не испугался самого настоящего аликорна. Всё-таки пегарожики среди флаффи — это большая редкость, узреть которую готов далеко не только не каждый пони, но и человек. Поэтому один только Банзай, который даже не МЛПшной масти, стоил больше десяти наборов Элементов гармонии. Однако даже так, Людвиг любил его не за это. В конце концов, цени он в флаффи только их масть и редкость, то не взял бы себе заливающегося слезами отчаявшегося флаффибёнка за жалкие пятьсот рублей.
Холодильник… Такой большой, белый и… большой. Больше даже, чем человек. И флаффи определённо не обратил бы на него внимания, если бы тот не рычал, будто ему что-то не нравится. И маленький пони испытывал перед ним такой страх, какой некогда трогал сердца первобытных людей перед монолитами древним богам. Подходить к холодильнику решительно не хотелось даже видя, как Банзай беспечно цокает к мискам, стоящим прямо возле него.
И сковавшая безымяныша нерешительность не могла не укрыться от вострых, несмотря на косость, глаз аликорна. Было довольно забавно наблюдать, как он познаёт свой новый дом. Наблюдать и вспоминать, как он когда-то точно так же делал первые неуверенные шаги по этому полу, заглядывал за углы, с трепетом рассматривал мебель и прочие вещи, превосходящие его по размеру. Он ещё даже не представляет, сколь много причин для удивления и испуга ждёт его в этих стенах. И с каждым из них Банзай должен был помочь ему справиться.
— Баишься холодильника?
— Баюсь, — подтвердил мшистый пони, неуверенно переминаясь с одного копытца на другое. — Банзай бавьсой, сивьный и смевый. Ему не ствасна. А Фваффи мавенький.
— Не бойся, холодильник — ховоший. Был бы плахой, папа бы не хванил в нём нями и вкусняшки. Сматви, — Банзай подошёл и демонстративно дотронулся копытцем до дверцы холодильника. — Попвобуй ты.
Безымяныш полным сомнений взглядом посмотрел сначала на пегарожика, затем на всё ещё издававший утробный гул холодильник, потоптался пару секунд, но затем двинулся вперёд. С каждым шагом белый монолит словно становился выше, почти упираясь под самый потолок, который флаффи с низин крошечного роста казался столь же далёким и недостижимым, как серое зимнее небо за окном. Даже не верилось, что холодильник, такой огромный и величественный, хранитель человеческих нями, позволит ему прикоснуться к себе, но… эти сомнения развеялись когда копытце маленького флаффи, в диаметре бывшее не больше крышки от бутылки лимонада, упёрлось в твёрдое металлическое покрытие.
В эту же секунду каждая жилка в теле пушистика начала резонировать от испуганного восторга, который может испытать только укротитель диких зверей, приложивший ладонь к груди могучего льва или тигра, чтобы послушать его сердцебиение, дыхание… Страшно, волнительно, но именно это делало испытываемый триумф таким будоражащим. Маленький флаффи даже описался от восторга и не заметил этого, всецело увлечённый созерцанием рычащего под его копытцем холодильника.
— Написюлькал, написюлькал, — поспешил отметить наблюдавший за всем со стороны Банзай. — Нельзя писять на пол, надо делать это в лоток.
— Ой, — стыдливо пискнул безымяныш, низвергнутый с вершин своего восхищения вниз, на бренную землю, а если говорить точнее, то на залитый содержимым мочевого пузыря пол, — фваффи не хотел, фваффи нисяйна! Пвасти фваффи, Банзай!
— Я не злюсь, а вот папуле пвидётся за тобой пвибвать.Так что бовьше не писяй на пол и не какай, ходи в лоток. Ховошо?
— Ховосо, — утёр слёзы мшистый пони и в этот же момент из-за угла вышел Людвиг, на лице белом которого читалось явное неудовольство, один вид которого заставил бы флаффи описаться от страха, если бы было чем.
— Папувя, пвасти! Фваффи будет ховосым фваффи!
— Всё нормально, в следующий раз просто ходи в лоток, как тебе сказал Банзай, ладно? Иначе я очень расстроюсь, — сказал Людвиг, присаживаясь на колени перед парой флаффи. — Ты же не хочешь, чтобы я расстроился из-за того, что ты не знаешь, где нужно ходить в туалет?
— Ни хасю! Фваффи бовьсе не ваствоит папувю! Не сдевает пвохие пи-пи на пов!
— Надеюсь, а теперь пошли. Надо вытереть тебя, а потом уже сможете продолжить тут всё осматривать.
Да, совсем без казусов не могло не обойтись, так что Людвиг был готов к тому, что придётся прибирать за новым домочадцем внезапно оставленные им продукты жизнедеятельности. Весьма оперативно вытерев безымяныша и убрав оставленную им в подношение холодильнику лужицу, Людвиг вернулся на диван, откуда продолжил подслушивать квартирные приключения маленьких пони.
Безымяныша восхищали, пугали и озадачивали самые обыденные вещи. Больше всего восторгов пока удостоились обувь, ошибочно принятая малышом за домики для флаффи, и машинка-внедорожник на пульте управления. Последняя вызвала у пони столько восторга, сколько не вызвал бы у человеческого детёныша, если бы ему купили настоящий автомобиль. Какую-то долю внимания заслужила стиральная машинка, но ей ещё предстояло только подарить малышу целую палитру эмоций в тот день, когда Людвиг применит её по назначению. А уж что случится с рассудком крошечного пони, когда он увидит телевизор…
Но это потом, сейчас важнее подобрать имя, а оное не шло на ум так же принципиально, как гора к Магомету. Значит нужно взять пример с этого досточтимого пророка и самому прийти к имени для нового флаффи.
Серые облака куполом укрывали город, так что солнце прошмыгнуло через небосвод за горизонт практически незаметно для людских глаз, что уж говорить про табунчик из трёх флаффи, которые сквозь сон посапывали в подвале хрущёвки. Вернее, посапывали Снежинка и малыш-пегасик, в то время как Бублик сохранял чуткость и бдительность. “Адин гвазик спит — двугой смотвит, одно уско свусает — двугое не свусает”, — гласила одна мудрая поговорка (или пословица?) пушистых пони, к которой Бублик всегда прислушивался и старался следовать, искренне считая, что таким образом он наполовину спит, а наполовину бдит. Вот и сейчас он лежал в обнимку с сестрой, наблюдая за продухом подвала всего одним приоткрытым глазом и с некоторой долей еретических сомнений убеждаясь в том, что та мудрость, которой его научили, не такая уж и мудрость. Иначе бы его сейчас не одолевало желание поспать, пусть и проснулся он совсем недавно.
Какая-то странная тревога не давала ему покоя с той секунды, как он открыл глазки. Что-то беспокойно шевелилось в его крошечной груди, вынуждая оставаться настороже, вглядываться в виднеющееся в продухе полотно так поздно почерневшего неба и прислушиваться к доносившимся звукам.
Галдеют человеческие дети, вот звучит окрик человеческой мамули, зовущей своё чадо домой. С неохотой, но маленькие люди прощаются с покидающим забаву другом и голосов становится меньше, а потом и они пропадают. Остаётся лишь заунывный свист ветра, который время от времени заглушают заезжающие во двор машины. Пипи-монстры не пищат по углам подвала, а коварные мяу-монстры не пытаются в него проникнуть. Ничего необычного, ничего предвещающего об опасности, всё как прежде.
— Сердеську неспокойно, знасит нада его успакоить. Нада пайти и пасматветь, — прошептал Бублик, осторожно освобождаясь от объятий сестры и согревающих прикосновений шерстяного шарфа.
Тихо взобравшись на перекладину, единорожик лёг на ней и принялся наблюдать засыпаемый снегом двор, находящийся под бдительным надзором многоглазых хрущёвок. Из некоторых окон доносился свет, в других с праздничным озорством разноцветно перемигивались гирлянды, а в иных гнездилась неподвижная тьма. Такая же, какая надёжно укрывала Бублика от внимания сидящих на лавочке во дворе напротив него старух. Они о чём-то разговаривали, но с такого далёкого расстояния единорожик не смог различить ни одного слова, как бы сильно он не напрягал слух обращённых в сторону женщин ушей. Мимо них то и дело проходили редкие прохожие, возвращающиеся домой с работы.
Та же самая картина, которую Бублик наблюдал из раза в раз. Новых мазков и элементов в ней не прибавилось, так что подобное постоянство должно было утешить беспокойство молодого предводителя табунчика, но тревожный колокольчик всё продолжал и продолжал звенеть. Сыплющийся из-за век песок сонливости так и соблазнял вернуться в нагретое место, к сестре и малышу, но Бублик с невероятной для флаффи упорностью противился соблазну.
— Адин фваффи бдит, табунтик — спит. Адин фваффи бдит, табунтик — спит, — произносил Бублик, словно мантру, каждое повторение которой будто всё прочнее приковывало его к месту, с которого так удобно было обозревать происходящее на улице, — Луссе певебдеть, сем не добдеть. Луссе певебдеть, сем не добдеть, — вспомнил другую поговорку пони, когда бодрящее воздействие первой закончилось.
Впрочем, надобности в ней никакой не было, ибо вскоре на снежной дороге зашуршали шины выехавшей из-за угла Газели Бизнес, исписанной какими-то букавками и циферками. Бублик при всём своём не дюжем уме ни смог бы прочитать ни те, ни другие, но что он хорошо понял, так это изображения на кузове ощерившей клыки собачьей морды и нахмурившегося флаффи, которые были зачёркнуты красной линией.
“МОНСТРЫ!” — зашёлся в вопле голос инстинкт самосохранения, который обычно тихим и наставляющим шёпотом направлял Бублика, помогая выживать ему и табунчику. Единорожик сразу же поднялся на короткие ножки и побежал к сестре.
— Снезынка! Вставай! Монствы идут!
— Монствы!? — сиюсекундно воспряла ото сна флаффи, прижимая к себе беспокойно запищавшего пегасёнка и поднимаясь на ноги. — Што девать, Бубвик?
— Безать!
— Безать? Из поддомика? — казалось, что этому известию Снежинка ужаснулась куда сильнее чем тому, что по их с братом жизни кто-то пришёл. — Давай спвятимся! И тагда монствы не найдут нас!
— Гвупая Снезынка! Монствы пвисви за фваффи и ани будут искать, пака не найдут! — недовольно надул щёки Бублик, но именно негодование заставило его действовать быстрее.
Грубо отобрав из копыт сестры жалобно пискнувшего малыша, он положил его на спину Снежинке, как следует спрятав его в густом меху кобылы, а затем набросил сверху шарфик. Сестра принялась упрашивать брата остаться, но тот был неумолим, грубо пиная и подталкивая её под круп в сторону Мостика.
— Замалти, гвупая Снезынка, иви монствы усвысат, — недовольно процедил сквозь зубы Бублик, отвешевая сестре особенно болезненный удар копытцем по крупу.
— А нями!? Нями! Нузны нями! — роня с глаз целые горошины слёз проскулила флаффи и прикусила шарфик, придерживая его.
Бублик промолчал, лишь бросив на лежащие на пыльном полу выпрошенные сестрой у какого-то… человека бутерброды, один из которых пара флаффи уже успела покусать, и гречку, скудные запасы которой ещё оставались в мешке. Как бы сильно единорожик не хотел отдать предпочтение именно первым, он понимал, что не сможет унести их даже с помощью Снежинки, так что решил остановить свой выбор на каше.
Взяв мешочек в зубы, Бублик быстро взобрался на деревянную перекладину и затаился, присматриваясь и прислушиваясь. Позади разместилась Снежинка, сделавшаяся тише тишины. И брат, и сестра, во все глаза следили за тем, как к сидящим на лавке старухам подходит монстр, одетый в балоневые штаны и куртку, от широкого капюшона которой на его лицо ложилась обезличивающая его тень. Он о чём-то поговорил с ними и затем, вместе с одной из них, направился к подъезду. Под подошвами его тяжёлых ботинок снег скрипел с некоторыми нотками болезненности, будто ему было мучительно сносить вес ступавшего по нему существа. Однако куда больше обуви Бублика испугал небольшой кейс, который качался в одной из его лап, обтянутой перчаткой.
— Много их там? Чтобы знать, готовить ли клетки и вести их в центр, или так потравить.
— Да кто этих флаффи знает? Где один, там и стадо. Они уже там, в подвале, поди расплодились, — ворчала в ответ старуха, звеня ключом, — Всю еду уже у котиков пожрали, паразиты.
— Пожрали, не пожрали, а стоимость зависит от того, сколько их там. Я поэтому и спрашиваю. Ладно, когда закончу, тогда и посчитаем, сколько с Вас.
Щёлкнул замок и дверь пришла в движение, скрип её петель эхом зазвенел не только в холодном вечернем воздухе, но и в подвале, посылая мурашки по спинам маленьких флаффи. Если пони ещё питали какие-то иллюзии относительно того, что зиму удастся провести в поддомике, то в этот миг они рухнули окончательно. И даже готовая цепляться за возможность остаться в облюбованном подвале всеми копытами и зубами Снежинка поняла, что придётся убегать.
— Безым! — командным тоном шикнул Бублик и спрыгнул с продуха.
Снежинка, поколебавшись пару секунд, сиганула следом, надеясь что накинутый на спину шарфик и зарывшийся в мех пегасёнок не слетят с неё. Едва оказавшись на улице, кобылка ощутила как холодное дыхание ветра начинает обжигать веки, округлую мордочку, и как вновь под копытцами хрустит рыхлый придорожный снег. И чувствуя, как на меху таят последние остатки вынесенного из поддомика тепла, Снежинка окончательно поняла, что вновь ей с братом и малышом предстоит столкнуться с куда более страшным монстром, чем охотником на флаффи — с человеческим городом. С этой огромной, многоголовой химерой, готовой скушать и переварить всех, у кого не хватит воли, смекалки и силы выжить в её каменно-железных владениях.
Кружка тёплого чая в руках и печеньки с шоколадной крошкой в тарелке, стоящеей на подносе, разложенный мягкий диван, сидящие в ногах маленькие флаффи и включенная на широкоформатном жидкокристаллическом телевизоре рождественская серия мультфильма “My little fluffy” — где же кроется изъян в столь идиллическом вечернем времяпрепровождении? А в том, что Людвиг предпочёл бы уже в который раз наблюдать на экране приключение отважных хоббитов в самое сердце Мордора, чем смотреть на адаптацию МЛП для флаффи. Она была довольно потешной, а снявшиеся в ней пушистики отыгрывали свои роли убедительнее и харизматичнее, большинства современных актёров, но... Людвига это не цепляло.
Банзай был солидарен со своим папулей и предпочёл бы пересмотреть советский мульт “Двенадцать месяцев”, который благодаря ему стал традиционным новогодним смотривом, вытеснив попсовый и кровожадный “Один дома”. Банзаю не нравилось смотреть, как человеческий детёныш издевается над беззащитными грабителями, испытывая на них ловушки, до которых не додумался бы даже самый коварный вьетконговец.
И на такую жертву Людвиг с Банзаем пошли ради нового флаффи, которому они всё ещё не придумали имя. Пушистику, которому ещё не исполнился даже год, будет слишком сложно воспринимать нечто, что снимали для людей, посему придётся ему довольствоваться лопотанием флаффи Искорки, Рарити и прочих пони из шестёрки, отправившихся на поиски идеальных подарков своим друзьям. Это он хотя бы сможет понять…
— Вы — пвахие фваффи! — со всей серьёзностью, на какую были способны пушистые пони, заявила Эплджек, поправляя ковбойскую шляпу. — Падавки давзны давить вадость, а вы на них завабатываете!
— Фвем и Фвим хатят завабатывать денезки! — негодующе шевелил усами один из двух флаффи-близнецов, сидящий за прилавком с мягкими игрушками.
— Паэтому у вас такие пвахие пвюсевые двузья! — парировала в ответ Эплджек, глядя на стоящих на прилавке плюшевых зайчиков, из кривых швов которы хлез пух и глазки-пуговицы которых болтались на нитках. — Вы хатите денезек и паэтому не хатите девать квасивых пвюсевых двузей!
— Гвупая Эпвдзек! Пвюсевые — не двузья, а игвуски, знатит на них мозна девать денезки!
— Гвупые Фвим и Фем! — в сердцах воскликнул мшистый пони, вскачив на все свои четыре копытца и недовольно надув щёчки. — Пвюсевые двузья — не игвуски!
— Мозна, но тагда они не будут пвинасить вадости двугим фваффи! Вы хатеви денег, вы их павусиви, но не пвинесви вадость двугим фваффи! Вы — пвахие пони!
— Дя! Пвавивьна, Эпвзек! — одобрительно вякнул безымянный пони, подпрыгнув. Он явно был уверен, что участвует в разговоре наравне с персонажами на экране.
Детская вовлечённость в то, что происходило в телевизоре, вызвала улыбку у Банзая, с удобством разлёгшегося возле Людвига, который одной рукой поглаживал его и почёсывал.
— Пвавда он пвикольный, папа?
— Ага, — согласился Людвиг, похлюпывая чаем.
— Спасибо тебе, я тепевь стал ставшим бватом…
— Раз уж стал старшим, так и веди себя соответствующе, хорошо?
— Ховошо. Кстати, а мы пойдём искать двенадцать месяцев?
— Мы в прошлом году ходили и никого не нашли. Может в этом не пойдём?
— Пойдём. В этом году мы их точно найдём, — уверенно заявил Банзай, обратив на человека проникновенный взор своих раскосых глаз. — Бватик тоже хочет пойти искать их, он сам сказал!
— Ну хорошо, найдём мы этих двенадцать месяцев, и что дальше? — с искренним интересом полюбопытствовал Людвиг, делая глоток чая и оставляя кружку на поднос.
Ему не стыдно было признаться себе в том, что этот нелепый в своей детскости разговор доставляет ему своеобразное удовольствие, почти такое же, какое некогда приносили перестрелки игрушечным оружием с ребятами во дворе, который на какое-то время превращался в зону боевых действий или наполненный ордами зомби город. Реальность была лишь холстом, на котором детское воображение рисовало причудливые картины эпических баталий. И с кем из людей Людвиг сейчас, на рубеже тридцати лет, мог вновь предаться такому удовольствию, когда старые друзья, которые уже и вовсе не друзья, закабалены браком и работой? Только с маленьким Банзаем. Он хотя бы не будет действовать на нервы разговорами об отпрысках, жёнах, работе, размерах зарплат, машинах, кредитах и прочих темах, которые так любят обсуждать устроившиеся в жизни приматы человека для того, чтобы сравнить, кому повезло больше и потешить своё самолюбие. Ну или расчесать комплексы, если сравнение вышло не в их пользу.
— Мы с ними подвужимся.
Людвиг ожидал, что аликорн подкрепит своё желание ещё хоть каким-нибудь доводом, но тот молчал и выжидающе смотрел на человека.
— И всё?
— И всё! Двенадцать месяцев сидят в лесу воквуг коства и никто к ним не ходит… А! Ещё я бы попвосил, чтобы ненадолго наступила весна и я смог собрать подснежники.
— А зачем тебе подснежники? Падчерица в сказке пошла искать их потому, что ей мачеха приказала, иначе ей нельзя возвращаться домой. Тебе эти цветы зачем?
— Я никогда не видел их, хочу посмответь, — признался Банзай, поёрзав. — Пойдём? Бватик тоже хочет.
Людвиг не ответил, лишь озадаченно посмотрел на безымяныша, который настолько вовлёкса в развернувшуюся на экране драму с выбором подарка, что совсем не обращал внимания на звучащий рядом с ним разговор. Людвиг был не против лишний раз взрыхлить парочку сугробов в лесу (собственно, этим поиск несуществующих месяцев и ограничивался), тем более в обществе Банзая, но выдержит ли нечто подобное его новообретённый братик?
— Посмотрим. Если морозов не будет, то сходим, поищем месяцы.
— Йей! Спасибо, папуля! — аликорн приник к руке человека, стискивая её в крепких, но при этом очень мягких объятиях. — Я люблю тебя!
— Ну разумеется… Кого тебе ещё любить?
— Ещё — бватика, — с улыбкой отозвался пегарожик и посмотрел на мшистого пони, который со всей внимательностью смотрел, как флаффи вещают свои прощальные напутственные слова.
— И, мавенькие пони, знайте… — изрекла Искорка, посмотревшая на прибывающих по ту сторону экрана зрителей.
— …есви вы хатите ховосыми фваффи быть… — подхватила Пинки Пай.
— …на пваздник нузно подавоськи дарить! — продолжила Рарити.
— И мамувям, и папувям… — положила начало новому трёхстишью Радуга.
— …и сествёнкам, и бватискам… — нараспев произнесла Эплджек.
— …и сваим двузьям! — поспешила со своими словами Флаттершай.
— Штобы ховосыми фваффи быть! — закончили поучительный стишок все шесть носительниц Элементов гармонии и камера начала отдаляться от замахавшей ей вслед разноцветной компании пушистых флаффи, переходя на общий план посыпанного глазурью снега Понивилля.
— Да! Падавки дарить — ховосыми фваффи быть! — одобрительно продублировал мораль всей рождественской серии безымяныш, махнув копытцем. — Фваффи подавит подавок папуве и бватику!
— А на какие шиши, а? — с некоторой насмешкой спросил Людвиг, почесав спину маленького пони.
— Шиши? Што такое шиши? Эта фкусна? — сразу же заинтересовался незнакомым словом флаффи, обращая к человеку горящие от любопытства глазки. — Фваффи подарит папуве шиши!
Людвиг лишь вздохнул и покачал головой, а вместе с ней — длинными распущенными чёрными волосами. Эти непосредственность и несообразительность, которые так свойственны флаффи, а в особенности — совсем маленьким флаффибятам… Никогда не знаешь, до чего они додумаются своими крошечными мозгами и каким боком вывернут те догадки, до которых дошли своими неразвитыми умами. И чтобы безымяныш не застрял на низшей ступени своего развития, его нужно воспитывать и учить. Как раз можно будет заняться этим после нового года. А сейчас — пора укладывать малыша спать. Он как раз уже зевает и протирает копытцем глазки.
— Ладно, пора в постель, — распорядился Людвиг, отставляя поднос в сторону и беря маленького флаффи в руку. — Пока поспишь в переноске, а уже потом, когда подрастёшь, будешь спать на своей лежанке.
— Баиньки? Но фваффи не устал, — попытался возразить малыш, после чего снова зевнул, безнадёжно опровергнув своё заявление. — Мозна есё посматветь тюдо-ковобоську? В тюдо-ковобоське зывут двузья… Хатю сматветь!
— Завтра посмотришь, а сейчас — спать, — безаппеляционно распорядился Людвиг, чуть повысив тон.
— Слушайся папулю, бватик, он желает тебе только ховошего, — решил поддержать человека напутствием Банзай, провожая взглядом хозяина, который подошёл к стоящей у стены переноске и положил в неё безымяныша.
— Ховосо… — безнадёжно вздохнул малыш, в то время как заботливые руки принялись трепетно укладывать его в лежащий внутри шерстяной носок. — Мягенько, тепво…
— Для тебя старался, — бросил в ответ человек, поистине довольный импровизированной кроваткой для флаффибёнка. Много места ему не нужно было, а выстиранный и высушенный носок служил чем-то вроде смеси из одеяла и лежанки. — Всё, спокойной ночи.
— Папувя… А мы поедем в Понививь? Фваффи хосет в гости к Искавке, Вадуге, Вавити, Фватевсай, Эпзек и Пики Пай. Ани быви ховосыми двузьями, вот бы увидеть их снова, — с надеждой протянул флаффи, смотря усталыми глазами, как перед ним закрывается решётчатая дверца и раздаётся щелчок задвижки.
— Не знаю, малыш, не могу ничего обещать. А теперь… Спокойной ночи.
— Спакойной ночи, папувя…
Чугунные веки сомкнулись, словно створки окон. И когда это случилось, маленький флаффи испытал такое облегчение, какое не испытал бы сам Атлант, если бы спросил небосвод со своих могучих плеч. И там, во тьме по ту сторону век, усталое сознание флаффи начало меркнуть, словно свет гаснущей свечи. И когда уже последние его отсветы были готовы вот-вот исчезнуть, отдав пушистика во власть грёз, он разжёгся с новой силой, а всему виной были слова Банзая:
— Папуля, а гивлянды? Включи гивлянды! Будет квасиво и бватику понвавица!
Гирлянды… Мшистый флаффи не знал, что это такое, и предчувствуя новое открытие он из последних сил заставил себя открыть глаза.
— Почему бы и нет? — согласился Людвиг, увидев что новообретённый флаффи с затаившимся интересом наблюдает за ним из-за решётки.
Уже через пару секунд человек, пошёлкав кнопкой выключателя, зажёг сетку из гирлянд, которая доселе хитрым переплетением тёмно-зелёных проводов и лампочек висела перед окном. Полумрак комнаты, доселе прорезаемый лишь светом с экрана телевизора, просеяло вспыхнувшее многоцветие гирлянды, которое принялось медленно и незатейливо перемигиваться, сменяя оттенки.
— Тюдеса… — прошептал флаффи и, едва сомкнув глаза, провалился в бездну сновидений, мигающей ему сквозь чёрную пелену тусклыми разноцветными огоньками.
“Чудеса? Что же, если маленький флаффи хочет в них верить и видеть, то пускай. В отличии от людей, ему это даётся легче”, — хмыкнул про себя Людвиг, наблюдая как малыш обхватывает копытцами шерстяной носок и забирается поглубже в него.
Сколько ещё чудес ему предстоит узреть, которым вскоре предстоит утратить блеск своей сказочности и превратиться в нечто обыденное, что он будет видеть каждый день? Достаточно. А на каком году жизни он поймёт, что мир не столь прозаичен и сказочен, каким он рисует его в своей голове? Скорее всего, никогда. Удивительно, но даже бездомные флаффи, на себе испытавшие жестокость мира, сохраняли в себе это качество, продолжая удивляться увиденным неизвестностям. И это… очаровывало.
— Хорошо, что теперь есть ещё один флаффи. Теперь мне будет, с кем игвать и веселица, — вернул человека к реальности тонкий голосок Банзая, который смотрел на него с такой тёплой благодарностью, которая казалось могла растопить весь тот снег на улице, который так щедро высыпала сибирская зима. — Спасибо.
— Чего уж тут… — неоднозначно махнул рукой Людвиг, укладываясь на разобранный диван и выключая телевизор, намереваясь последовать примеру спящего в переноске пушистика и отправиться таки в царство Морфея. Или Принцессы Луны, один хер что первый, что вторая — выдумки.
— Папуля, вот ты купил мне бватика, купил двуга… Почему ты не купишь себе двуга? — необычайно серьёзно поинтересовался красно-белый пегарожик, застав владельца врасплох. — Я никогда не видел, чтобы ты общался с двугими людьми.
— У людей друзья не покупаются, Банзай. А если покупаются — то это уже не друзья.
— Не понимаю.
— Естественно не понимаешь, ты же флаффи, а не человек, — тепло ухмыльнулся Людвиг, потрепав аликорна по холке.
— Не понимаю, — кивнул Банзай, — но знаю, что у тебя совсем нет двузей. Хотя ты такой ховоший…
— Я хороший по отношению к флаффи, малыш, к людям — нет, — уточнил человек, укладывая возле себя пушистика и устремляя взгляд на окно.
Там, за разрисованным узорами изморози стеклом, шёл снег. И где-то там, в лабиринте тонущих в сугробах улиц, ютится в тёплом подвале троица маленьких флаффи. Надо бы дойти до них и проведать. Это человек может быть уверен в стабильной неизменности завтрашнего дня, но пушистые пони… Им всегда приходится быть готовыми к тому, что их жизнь может перемениться ежечасно.
Поздний вечер был окрашен во все те цвета, которым горели светодиоды вывесок магазинов. И иди люди к ним так, как мотыльки летят на свет, то в столь поздний час у каждого ларька было бы достаточно покупателей, которые легко пополнили бы кассу в преддверии праздника. Однако идущие с трудовой поруки работяги и с поздних пар студенты отдавали предпочтение продуктовым. Уставшие и желающие поскорее вернуться в свои дома да развалиться на мягких постелях, они быстрым шагом влетали в двери магазинов и, завершив обход прилавков, в не менее скором темпе покидали их, совершенно не замечая крадущихся сквозь тени флаффи.
Бублик, как всегда, восхитил Снежинку своим умом, решив пробираться по улицам либо вдоль домов, где тени были гуще всего, либо под пузиками бип-бип монстров, которые сейчас отдыхали после тяжёлого дня, проведённого на колёсиках. Злой монстр, пришедший за ними, остался где-то там, позади. Но он наверняка шёл по их следам, выслеживая со стараниями гончей, учуявшей добычу. И Бублик не переставал пугать сестру теми ужасами, какие монстр с ними сделает, если нагонит, так что троица пони перемещалась весьма быстро, не жалея ни горящих от усталости лёгких, ни коротких ножек.
На них они прошли не один тротуар и пешеходный переход. Последние Снежинка вовсе видела непреодолимым испытанием, но Бублик знал, как их переходить — когда на светофоре загорится зелёный человечек. И это было так волнительно — перебираться на ту сторону дороги под прицелом больших светящихся глаз железных монстров, пока те нетерпеливо рычали. Однако Бублик всегда сохранял спокойствие и Снежинка брала с него пример. Однако если испуг ей удавалось в себе подавлять, то вот усталость…
— Бубвик, много есё идти?
— Стовько, сковько сказет Бубвик! — вякнул в ответ единорожик, выпустив изо рта мешочек с гречкой. Хотя сам он был бы рад сказать сестре обнадёживающее и придающее сил “немного”.
Впрочем, прислушиваясь к тому, что говорил ему инстинкт, Бублик понимал, что идти и вправду оставалось совсем немного. Город, со всем своим буйством света и звуков, оставался позади, а впереди же мрачнела расположенная на окраине города деревня. Иные дома тонули под толщей снега, оставленные своими хозяевами на время холодной зимы, из окон других же раздавался свет. Кто-то особенно постарался и украсил крыльцо гирляндами, которые приветствовали троицу флаффи озорными подмигиваниями разноцветных лампочек.
— Тюдо… — вздохнула Снежинка.
— Эта свет, а не тюдо, — буркнул Бублик, осматривая прямую, почти как коридор улицу, и высматривая место, где можно было бы укрыться.
И выбор маленького флаффи пал на спящего у обочины бип-бип-монстра подле высокого сугроба, который служил хорошим прикрытием с той стороны, с которой дул холодный ветер.
— Здесь будет ховосо, — заключил Бублик, располагаясь под машиной вместе со Снежинкой.
Флаффи укутались в подаренный Снежинке шарф и обнялись, зажав между друг дружкой малыша-пегасёнка. Сегодняшний день приподнёс им подарок в виде вкусных нями, а когда они уже готовились ко сну, их постигла внезапная смертельная напасть. И это — обыденность для бездомных флаффи. Бублик это понимал и был готов к тому, что завтрашний день приготовит новые неприятности.