Сквозь тысячелетия: Аликорн ночи
II. Ночь и её дети
Пик облаков… Файр Сплеш казалось, что такое название слишком тщеславно звучит для небольшой пегасьей деревеньки, которая пусть и заняла вершину небольшой горы, но отнюдь не достигала облаков. Однако главным её достоинством было отнюдь не название, а то, что с единственной на всё село улицы можно было лицезреть просторы не одной Эквестрии, а целых двух.
На юге густой лес редел по мере близости к горизонту, переходя в просторные поля и луга, которые предприимчивые дневные пони уже успели разделить на участки, огороды и пахотные уделы, а ещё возвести на них деревни и богатые поместья. И всё это — лишь порог дневной Эквестрии, жизнь в которой по ощущениям была беззаботной, а на вкус – сладка как медовуха. Тёплая, плодородная, мирная и спокойная, она привлекала к своим берегам путешественников из знойной Седельной Аравии, Гиппогипета, Пепельных драконьих земель и других стран. И во многом своей славой королевство пони было обязано своим правительницам, Королевским сёстрам-аликорнам, чьи имена звучали много дальше их владений.
И за блеском её славы не каждый мог разглядеть существование совсем другой Эквестрии, где жили преданные луне и теням ночные пони. Она скрывалась на севере, за грядой из остроскалистых гор, на которых лежал ещё не сошедший поздний снег и которые Файр Сплеш мог наблюдать стоя посреди деревни. За ними начинались холодные и богатые на просторы, но отнюдь не плодородные земли. И где-то там, за густыми лесами, полями, пастбищами, стремительными реками и тундрой находился Фестралисгард — столица ночной Эквестрии. Многое было говорено и говорилось о суровой красе этого города, и особенно о Звёздной цитадели, за врата которой не ступал никто из ныне живущих, ибо отвориться те могли лишь перед ликом Аликорна ночи, истинного правителя ночных. Так, во всяком случае, гласили предания, которые много древнее, чем сами Королевские сёстры. И одну из них, Принцессу Луну, некоторые пони почитали как сакрального Аликорна ночи, но горстки обожателей было недостаточно, чтобы пригласить её царствовать. Всё-таки ночные пони презирали Королевских сестёр ничуть не меньше, чем их подданных.
Зная что оказался у самых рубежей двух Эквестрий, Файр Сплеш не смог отказать себе в возможности насладиться их видами. Хотя уставшие, словно набитые песком глаза предпочли бы созерцать внутреннюю сторону век в часы позднего утра. Солнце уже спицы золотило, вышивая кройку утреннего неба, и пегому фестралу полагалось нежиться в постели, как и любому иному ночному пони, но вместо этого он стоял посреди деревни, как раз там, откуда открывались столь захватывающие пейзажи. Стоял, созерцал и размышлял — где бы остановиться на день?
Владелец местной корчмы, уже седеющий пегас, едва завидев на пороге своего жрально-спального заведения фестрала, поспешил заявить: «Бетпони комнаты на день не сдаём!» — и недовольно поджал губы. Косые взгляды редких, досидевших до утра постояльцев, лишь убедили Сплеша в том, что вступать в препирательства не стоит, хотя морда хозяина так и просила крепкого удара копытом. Хмыкнув и сделав такой вид, что удостоить пол заведения плевком — это слишком большая честь, пегой фестрал вышел на улицу, чувствуя, как от гнева пригорают кисточки на кончиках ушей.
«Бетпони... А что сразу не "мышь" или "крыса"? За такое обращение и перья можно повыдёргивать», — негодовал Файр Сплеш, видовая гордость которого требовала вернуться в корчму и рассыпать по её полу зубы владельца. Что же, было ещё одно место, под кровлей которого можно остановиться на день.
Чуть поодаль от деревни, будто сохраняя почтенную от мирской жизни дистанцию, высилась церковь, стоявшая на фундаменте из белого камня. Над лазуристыми куполами и шатром, под ярусами которого была расположена паперть, красовался причудливый символ в виде солнца, лучи которого напоминали колышущиеся языки пламени, помещённого в серп полумесяца. Стены были возведены из древесины, окрашенной в белый цвет, в сочетании с которым небольшие витражные оконца казались многоцветнее, чем они были на самом деле. И изображение стоявших на дыбах аликорнов — белого, над которым была позолоченная буква «С», и синего под белой «Л» — скрестивших друг с другом передние копытца под солнцем и луной, висящее под козырьком паперти, развеивало всякие сомнения по поводу того, кому была посвящена церковь.
Файр Сплеш питал нежные чувства к Принцессам, как и большинство живущих под их покровительством пони, но пегой фестрал не настолько сильно обожал правящих Королевских сестёр, чтобы боготворить их. Однако именно этим занимались аликорнисты — пони, которые решили всецело посвятить себя восславлению монархов как бессмертных богинь и вечных правительниц Эквестрии.
У всего должен быть предел, и у той любви, которую подданные испытывали к своим покровительницам — тоже, а аликорнисты уже давно его потеряли. Ютиться под одной крышей с ними не было ни малейшего желания, как и сносить подозрительные взгляды сельчан. В случае внезапной беды или несчастья, деревенские пони быстро найдут виновного в чужаке, а уж тем более — в фестрале.
Однако, выбора у Файр Сплеша не было так что он, заранее готовясь к тому, что ему принесёт знакомство с местными фанатиками, направился в сторону церкви.
Тяжёлые деревянные двери фестрал отворил без стука. Зайдя внутрь, в нос ему сразу же ударила насыщенная смесь из цветочных ароматов, но особенно ярко пахли лаванды и лилии. Первые аликорнисты считали цветами Принцессы Луны, а вторые якобы олицетворяли собой Селестию с её белой шёрсткой и знаком отличия в виде солнца. Правда, сами венценосные кобылицы не спешили объявлять на всё королевство о своих предпочтениях во флористике, так что оставалось загадкой, почему были выбраны именно эти цветы, которые благоухали в висящих под потолком специальных чащах и в вазах, стоящих у окон и у алтаря.
Чуткий к запахам Файр Сплеш едва не опьянел от витавшего в помещении цветочного духа, чему способствовал болезненно свёдшийся желудок. Однако фестрал совладал с наваждением, тряхнул рыжей гривой и оглядел внутренне убранство.
Под копытами — выложенный узорчатой серой плиткой пол. Впереди — устеленная алым ковром солея, на которой возвышался величественный аликорностас, увешенный иконами, на каждой из которых были изображены Королевские сёстры либо вместе, либо по отдельности. Файр Сплеш не был знаком с иконописью аликорнистов, так что на какие-то секунды увлёкся зрелищем перед собой, угадывая мотив того или иного изображения. Вот икона в левом верхнем углу — Селестия воздевает солнце на небосвод. В противоположной стороне аликорностаса поднимала бледный диск ночи Луна. В самом верху аликорностаса — поражение Дискорда от копыт венценосных кобылиц. И в самом центре — одна большая икона, изображающая сидящих спиной к спине Селестию и Луну. Старшей сестре, сверкающей в лучах солнца, кланялись дневные пони, а младшей, скромно мерцающей в сиянии луны и звёзд — ночные.
— Приветствуем в аликорньем доме, дитя ночи, — зажурчал рядом с пегим жеребцом кобылячий голос.
— Чем мы можем тебе помочь? — спросил вторая служительница церкви таким же услаждающим слух напевом.
Мысленно Файр Сплеш отвесил себе хорошую оплеуху, какой был достоин всякий, кто метил на звание королевского гвардейца, но не заметил и не услышал парочку цокающих, шуршащих тканями одежд и звенящих цепочками медальонов кобыл, подошедших от куда-то с боку. Не просто просчёт, а профессиональное несоответствие! Хотя иные жеребцы на его месте были бы рады оказаться застигнутыми врасплох двумя прелестными кобылками.
Одной из них была сиреневого цвета ночная единорожка, укутанная в сине-голубую рясу из бархата. Пони изучала сородича пристальным взглядом добродушно переливающихся янтарём очей с узким зрачком и с улыбкой на острой мордочке. Компанию же ей составляла дневная земнопони с морковной мастью— зелёный волос и оранжевая шёрстка — которую дополняли бело-золотистые одеяния, фасон и покрой которых были аналогичны тем, которые носила ночная единорожка.
Весь внешний кобыл буквально кричал принадлежности к аликорнистской секте. А медальоны в виде солнца и полумесяца лишь подтверждали их причастность к вере.
— В вашей церкви не дают остановиться путникам? Я хотел снять койку в корчме, но владелец принципиально не хочет сдавать её ночному пони, — коротко и весьма сухо обозначил цель своего визита Файр Сплеш, переводя вопросительный взгляд с одной кобылы на другую.
— Дают, мой брат по ночи, — кивнула единорожка. — Ты... Безклановый, верно?
— Верно. А что, это принципиально?
— Для нас — нет, мне просто любопытно, — мотнула головой единорожка. — Хоть деревня и находится на границе с землями ночных пони, они редко заглядывают. Захаживают либо одинокие странники, либо кочевники целыми таборами, но такие визиты можно по копытам пересчитать...
— Тут меня одного-то терпят кое как, кочевников-то здесь как выносили? Ладно, сколько у вас спальное место стоит?
— Нисколько, — отозвалась застигнутая врасплох таким вопрос не меньше своей сестры по вере земнопони. — Церковь помогает безвозмездно, так что ты можешь спокойно занять койку в гостевой келье.
— Безвозмездно? На что тогда живёт ваша церковь, если вы не берёте плату?
— Должны же в Эквестрии быть такие места, где пони могут рассчитывать друг на друга не за битсы, а просто потому, что они — пони, разве нет? — спросила единорожка.
— Тем более, что каждый из нас — Их подданный, — подхватила меж тем земнопони, метнув многозначительный взгляд в сторону аликорностаса, — и мы должны жить в мире и согласии, готовые протянуть друг другу копыто помощи. Зачем Им поддерживать гармонию в Эквестрии, если сему будут чинить помеху собственные подданные?
— Действительно... Зачем стараться ради тех, кто не ценит твоих усилий? — сухо согласился Файр Сплеш.
Впрочем, аликорнистки были рады услышать хоть что-то, в чём звучат хоть какие-то нотки солидарности и единодушия с их верой. Так что они проводили нежданного гостя в келью и пригласили на утреннюю молитву, на которую должны были прийти жители деревни.
Сплеш с самого начала заприметил по бокам примыкающие к церкви флигельные пристройки, отличавшиеся ёмкостью и компактностью. И как оказалось, именно они и отводились под жилые помещения для внезапных постояльцев. Они были оформлены полукругом и, несмотря на всю свою тесноту, вмещали до шести коек. На одной из них как раз устраивался жеребец, с которым Файр Сплешу предстояло соседствовать этот день, который он предпочёл бы провести в одиночестве.
— О, не ожидал я увидеть родича в столь поздний час! Привет тебе, брат! — приветствовал пегого фестрала сидящий на одной из кроватей ночной пегас, который выделялся на общем синевато-голубом фоне комнаты своей мастью, сочетающей в себе тёмно-фиолетовый цвет волос и блекло-серый окрас шёрстки.
— Добрый день, — монотонно ответил Файр Сплеш, вдруг испытавший острую необходимость спрятаться от пристального взора голубых глаз, которым незнакомец словно прощупывал его седельные сумки и без зазрения совести заглядывал под плащ.
А ещё очень сильно захотелось двинуть ему по морде, которой заострённая бородка придавала пижонское выражение. С такими же ухмылками в лётной академии расхаживали дворянские отпрыски и какие-нибудь повесы, привыкшие брать от жизни всё и смотрящие на Файр Сплеша, а так же на других пони из простого сословия, с некоторой долей самомнительного снисхождения. Так разве что гордый орёл мог смотреть на курицу, которой по недоразумению судьбы удалось воспарить под самые небеса.
— Эх, когда для нас, детей ночи, день был добрым? — саркастично поинтересовался пегас. — Хотя если бы та жрица Луны составила бы мне компанию под палящим солнцем, тогда да... день был бы добрым.
Сплеш не ответил, подойдя к ближайшей койке, которая располагалась как раз напротив той, которую занял пернатый летун, и сбросил на неё свою поклажу.
— Меня, кстати, Стики Хуф звать, — не роняя улыбки с морды представился пегас, подходя к фестралу и протягивая ему переднее копыто. — Тебя тоже хозяин той харчевни на день не пустил?
— С таким именем находятся пони, которые не против пожать тебе копыто? — холодным тоном спросил Файр Сплеш, давая понять, что он говорит вполне серьёзно, а не сорит саркастическими шутками. — Мне всё равно как тебя зовут и кто ты такой, так что можешь забить на все приветственные расшаркиванья.
— Да уж... — нахмурился пегас, глаза которого заслонила гневная тень, не предвещающая ничего хорошего. — Вы, пятнистые, все-такие засранцы, или ты один такой?
— За всех не могу говорить, я ведь не засранец, — равнодушно бросил Файр Сплеш, доставая из сумки флягу и заботливо упакованный матерью пирожок с ягодой и цветочками. — Завтра меня здесь уже не будет, так что я не собираюсь забивать голову именами пони, которых больше не увижу, — сказал фестрал и, демонстрируя то, что для него этот разговор окончен, принялся за поздний ужин.
Пегас явно хотел сказать что-то ещё, но видя, что новый сосед — собеседник вредный и неотзывчивый, предпочёл вернуться на свою койку. И за это Файр Сплеш был по-своему благодарен сородичу. Последнее, чего ему хотелось, так это тратить своё время на разговоры с теми, до кого ему не было никакого дела.
И после трапезы было бы неплохо лечь спать, чтобы наконец-то отдохнуть, но было любопытно посмотреть на то, что из себя представляют утренние служения в церкви. Так что Сплеш, опрокинув в себя ужин и собрав последние остатки сил, вышел из кельи, готовый внимать таинствам церемоний аликорнистов.
— Игого, да славься Лучезарная Животворящая Солнцедержительница Селестия, Богиня-мать дневных пони. Игого, да осветится новый день твоею мудростью и милосердием, — в унисон и на распев затягивали молитву пони, заполонившие собой почти всю церковь. Хоть сколько-то места оставалось только на солеи, но та была предназначена только для стоявших за клиросами жриц Их Высочеств, которые и зачитывали молитвы. Толпа селян нескладно, но повторяла вслед за ними, не забывая на каждое «игого» припадать к полу в поклоне.
— Игого, да славься Белосиятельная Грёзотворящая Лунодержительница Луна, Богиня-мать ночных пони. Игого, обрети отдых и покой при свете солнца животворящего, волею сестры твоей воздетого на небосвод, — зачитала свою молитву ночная единорожка, на которую пегасы отозвались новой порцией поклонов.
— Игого, да сменит солнце златое на небосводе луну беломордую! Игого, да сгорит во свету нового дня старая ночь, ибо таков установленный Ими порядок, который был, есть и будет! — уже вместе закончили молитву обе жрицы, в то время как пони замерли в последнем и самом долгом поклоне.
Файр Сплеш, наблюдавший за сим сборищем со стороны, определённо не был готов к тому, что предстало его очам. Как и к тому, что услышит. От монотонного «игого» разболелась голова, а от той возвышенности и раболепия, которыми было пропитано каждое слово молитв, становилось стыдно, как за самого себя. Сложно было не трепетать в почтении перед Королевскими сёстрами, но вот так слепо наслаивать на них лоск обожествления, сдобрено усыпанный блёсками восхищения... Хотел бы Сплеш знать, что сказали бы сами Принцессы, если бы увидели это самодурство. Но об этом можно было подумать уже лёжа в мягкой постели, подальше от глаз селян, парочка из которых уже недобро посмотрела в его сторону. И среди них был хозяин корчмы, который явно ожидал подлянки от несостоявшегося клиента.
Как легко сон принял пегого фестрала в свои объятия, так же легко он его из них и выпустил. За окном уже был поздний вечер и лучесветный клубок солнца уже утянула за окоём Селестия, позволив сестре воздеть вместо него белоликую луну. И только увидев оное за витражом, Файр Сплеш почувствовал, как его сердце пропустило пару лишних суетливых ударов — он-то рассчитывал проснуться ещё до того, как стемнеет и полететь в Кантерлот. Отставать от собственного распорядка ночи он очень не любил, пусть это и позволило хорошо выспаться.
Под распеваемую из-за двери вечернюю молитву, провожающую ушедший день и приветствующую молодую ночь, Файр Сплеш приступил к завтраку, стараясь по-солдатской манере закончить с ним как можно скорее.
— Игого, да славься Белосиятельная Грёзотворящая Лунодержительница Луна, Богиня-мать ночных пони. Игого, да одарит она всяк дремлющего дневного пони своим визитом в Чертогах грёз, да окропит его своею мудростью и милосердием, — нараспев зачитывала молебен ночная единорожка, в то время как Файр Сплеш достал из сумки кусочек пирога с малиной и мятой, приготовленный и упакованный материнскими копытами, и принялся за него, запивая водой из фляги.
— Игого, да славься Лучезарная Животворящая Солнцедержительница Селестия, Богиня-мать дневных пони. Игого, сомкни очи при луне беломордой и дай себе отдых, как и дети твои дневные, — продолжила жрица-земнопони, а рыжегривый жеребец уже наполовину одолел кусочек лакомства.
— Игого, да сменит луна беломордая солнце златое! Игого, да смеркнется старый день, чтобы засияла новая ночь, ибо таков установленный Ими порядок, который был, есть и будет! — окончили службу аликорнистки и, почти единовременно вместе с ними покончил с завтраком Файр Сплеш.
Строгий к себе ничуть не меньше, чем инструктора в оконченной академии, он уже было накинул на себя плащ и сумки, намеренный продолжить путь, но вдруг замешкался. На языке всё ещё таял вкус сладкого пирога, в келье никого, кроме него, не было — Стики Хуф либо уже улетел восвояси, либо сейчас по ту сторону двери подбивал клинья к служительнице Луны. Не важно, где он был, одно лишь его отсутствие подкупало задержаться и поесть ещё, наслаждаясь и едой, и уединением. Всё-таки выпечка матери была такой вкусной.
Наевшись досыта, Сплеш направился к выходу из церкви. Открывая входные двери, фестрал ожидал что слух ему начнёт ласкать привычный ночной оркестр, в котором разыгрывают свою трель сверчки под уханье сов, но вместо этого его ушей настигли заходящийся в брани повышенный голос, принадлежащий недружелюбному трактирщику. Пони целенаправленно цокал в сторону церкви, сопровождаемый двумя молодыми пегасами, не иначе как своими сыновьями. И глядя на их озабоченно-целеустремлённые морды Файр Сплеш подумал, что не стоит ждать ничего хорошего.
— Вон! Это он обокрал нас! — поспешил броситься обвинениями трактирщик, едва завидев рыжегривого фестрала.
— Ну конечно... — сорвался с уст шахтёрского сына удручённый вздох. — Только случается какая-то гадость, нужно побыстрее найти ночного пони, на которого можно всё свалить.
Жеребёц повёл крыльями, разминая суставы и готовясь к тому, что разговор может очень быстро перейти на язык грубой силы.
— Обокрал, значит? — с деланным безразличием спросил фестрал, когда процессия из трёк крылатых пони подошла ближе. — Ну давай, доказывай, что это я.
— А чего тут доказывать? — злопыхая парировал трактирщик, стоя чуть ли не нос к носу с несостоявшимся постояльцем и явно пытаясь морально задавить его разницей в размерах, которыми природа обделила Файр Сплеша — он был на голову ниже большинства пони. — В нашей деревне все друг друга знают. Сколько жил здесь, никто ни у кого и ни то что деньги, яблоки из огорода не воровал! А стоило только появиться дрянным бетпони... — старший пегас демонстративно сплюнул под ноги Файр Сплешу.
— Молоко не забудь потом проверить, говорят оно тоже из-за нас скисает, — равнодушно отозвался в ответ фестрал.
— Ты это, — решительно шагнул вперёд один из младших пернатых, — не дерзи. Ещё как бы можно всё мирно решить, без стражи.
— Деревенщина обвиняет меня в краже только потому, что я родился ночным пони, а мне ещё и не дерзить? — зашипел Файр Сплеш, недвусмысленно продемонстрировав острые клыки. — Стражи хочешь? Давай, зови. Только в Эквестрии действует презумпция невиновности. Знаете, что это значит? — вопросительно оглядел сельских пони пегой летун, довольный замешательством в их глазах. — Это не мне придётся убеждать всех, что я невиновен, а вам придётся доказывать то, что я обокрал вас, — просветил деревенщин фестрал, делая решительный шаг навстречу и смело упираясь своей крепкой, пусть и небольшой грудью, в покатистую грудь трактирщика. — Будут доказательства или свидетели, которые подтвердят, что это я совершил преступление? Или ограничитесь только своей расовой неприязнью, а?
Воинственный гонор, который распылял недовольство хозяина выпивального заведения, сразу же пошёл на убыль. Иного же расположения духа был один из его сыновей, демонстративно повёдший крыльями:
— Я тебе такую презумпцию невиновности покажу, мать родная не узнает.
— Сколько там у вас украли? Две, три сотни битсов? — как бы невзначай спросил Файр Сплеш, начиная шарить копытом во внутреннем кармане плаща. — Наверняка немало, да? Иначе бы вы так не верещали. Что же, пересчитывайте, — фестрал демонстративно потряс худым кошельком, — но учтите, если там окажется меньше, чем у вас увели, к страже пойду уже.
— Это с какого Дискорда? — удивился один из младших пегасов.
— А с такого, что обвинения без доказательств — это клевета. А за неё тоже полагается наказание. И будьте уверены, я смогу доказать вашу вину. Ну так что? — Файр Сплеш демонстративно подбросил жалостливо звякнувший кошель, в то время как троица пегасов неуверенно переглянулась и отступила от фестрала, жёлтые глаза которого довольно блеснули. — То-то же.
— Что здесь происходит? — робко показалась во входной двери церкви сиреневая мордочка жрицы Принцессы Луны.
Стоило только служительнице церкви предстать перед очами главы обокраденного семейства, как тот переключил своё внимание на неё. И видимо у неё был кредит доверия, поскольку пегас не стал бросаться обвинениями и лишь грубо осведомился:
— Где второй? Я знаю, их двое у вас остановилось! Куда второй делся?
— Стики Хуф? Не знаю, улетел, видимо...
— В какую сторону?
— Я была на службе, так что не видела. А что такое? Не приведи Её Сиятельство Луна, случилось что?
— Случилось. Обокрал, крыса, — процедил трактирщик, ненавидящим взором смотря на горы вдалеке и на густой чёрный лес, расстелившийся до самого его подножия.
— Ну что, па, полетим за ним? — норовисто спросил один из сыновей.
— В ночи мы скорее сами потеряемся, чем его найдём, — цыкнул в ответ отец с таким видом, будто был готов кого-нибудь ударить.
Он посмотрел на сыновей, затем на Сплеша, будто решая на ком из них выместить накопившееся негодования. В итоге выбор, как и удар копытом, пал на половицу паперти.
— Живёшь себе, как честный пони, зарабатываешь, копишь деньги и какая-то крыса просто так на них копыто накладывает, просто потому, что захотелось. Завтра чуть свет — полетите в город за стражей.
— А они его вообще найдут? — скептически поинтересовался один из молодых летунов.
— Пусть ищут! На кой мы тогда налоги платим, если стража ничего сделать не может!? — в сердцах вопросил трактирщик и пошёл обратно в деревню, оставляя на крыльце удручённую жрицу и Файр Сплеша, который с оскорблённой издёвкой подумал, что перед ним могли бы и извиниться.
Проклиная про себя тупых деревенских провинциалов, мыслящих стереотипами и предрассудками, Файр Сплеш сошёл с крыльца. Расправив крылья и приготовившись сорваться в последний полёт до Кантерлота, его вдруг остановил тихий и обречённых вздох сиреневой единорожки:
— Когда уже, во имя Её Сиятельства, это всё закончится?
— Что именно? — помимо воли откликнулся на стенания кобылы рыжегривый фестрал.
— Когда одни пони перестанут относиться к другим с предубеждением. Если ночной пони, то обязательно — вор, жулик и шарлатан, ну а если дневной, то...
— Мягкотелый легкомысленный лентяй, привыкший всеми четырьмя копытами загребать блага жизни, — Файр Сплеш сложил крылья и направился к единорожке, пойманный на крючок разговора. — Знаю я их. Насмотрелся в лётной академии.
— И что, каждый встреченный дневной пони был именно таким?
— Зачастую — лишь дворяне. Те, кто простого происхождения, с куда меньшим гонором. Но и среди них хватало идиотов, которые относились ко мне и другим ночным пони с предубеждением. Однако у каждого пони есть свои недостатки, в том числе и у ночных. А предрассудки... — Файр Сплеш принял задумчивое выражение, — Ими удобно жить. И они, — фестрал махнул кожистым крылом в сторону семейства пегасов, скрывающихся в дверях трактира, — подтверждение моим словам.
— А они же в свою очередь скажут, что Стики Хуф — подтверждает стереотипы про наш народ. И к чему мы придём, если каждый пони будет пытаться искать подтверждения своим худшим предубеждениям? — довольно серьёзно спросила служительница Лунной кобылицы. — Если бы только пони не относились к другим так, как не хотели бы, чтобы относились к ним самим... Буду надеяться, когда-нибудь это случится. Лети себе, брат мой по ночи. Пусть мать наша, Грёзотворящая Луна, хранит тебя, куда бы крылья тебя не принесли.
— У меня есть мать, я знаю её имя, и она не Принцесса Луна, — вопреки своей выдержке клацнул клыками рыжий жеребец.
— Может и так, но в конце концов все мы живём под луной и звёздами Её, — сказала жрица и, смиренно поклонившись на прощание, скрылась за дверями церкви.
Закатив глаза, Файр Сплеш взмахнул крыльями и с пронзительным хлопком рванул навстречу усыпанному звёздами небосклону, оставив после себя лишь небольшую волну расползающегося по земле пламени. Огонь не смог зацепиться за траву и быстро рассеялся в воздухе, но вот в груди пегого летуна разгорелось самое настоящее пламя негодования.
Настолько чокнуться на любви к Диархам, чтобы называть их матерями... Может конкретно этой жрице и не повезло со своей родительницей и мысль о том, что она происходит от одной из правительниц приносила ей утешение, но Сплеш не мог сказать такого про себя.
Ночные пони с незапамятных времён тяготели к теням и мраку, находя в них укрытие от глаз чудовищ и врагов. Под их покровом дети мрака расправлялись с неприятелями и вершили месть за причинённые обиды. Дневные же пони дрожали перед ликом тьмы, тщательно рассматривая в нём угрозы, реальные и выдуманные. Посему они тянулись к солнечному свету, который, как они думали, убережёт их от тёмных сил. И это было глупо. Солнце обличало в первую очередь самих пони, затем их слабости и всё это видели те, кто прятался в тени. Те, кого они так боялись просто потому, что привыкли опасаться.
— Ущербные создания, — презрительно хмыкнул Файр Сплеш, вспоминая своё путешествие с наставником и годы, проведённые в академии.
Всюду его преследовали эти страхи и предубеждения, которым так охотно верили дневные пони. В сире Райзоре, благородном фестрале, которого верность рыцарским заветам и Её Высочеству Луне оставила с несколькими шрамами, пони видели дебошира и разбойника, а в сопровождавшем его Сплеше — его же собственного сына, который непременно пойдёт по преступным следам своего «отца». И становясь объектом подобных пересуд за своим крупом, в рыжегривую голову тогда ещё жеребчика закрадывалась идея — почему бы не подтвердить самые худшие опасения? Если они не ждут от ночных пони ничего хорошего, так почему не сделать им то, чего они так бояться?
— Выбрось из головы этот бред, Сплеш, — сказал сир Райзор, когда воспитанник поделился с ним своими мыслями. — Каждый пони сам определяет свою судьбу и жизнь. Ты позволишь каким-то бестолочам, которые мыслят стереотипами, определить, кем ты станешь в будущем?
И Файр Сплеш внял словам наставника, вновь устремившись к путеводному свету своей мечты. Хотя порой химера гнева, злобы и презрения оживала в его сердце, требуя удовлетворения. Однако каждый раз, когда это случалось, Файр Сплеш находил к ней подход, успокаивая. Вот и сейчас ему с этим помогли виды, открытые с высоты подоблачного полёта.
Деревня Пик ветров и гора, на которой она была возведена, остались где-то там, позади. Как и густые северные леса. Теперь вокруг расстилались просторные поля, исходящие холмами и рощицами. Виднелись обширные пахотные участки, крупные поместья. По левое крыло от Файр Сплеша причудливым зигзагом изгибалось русло широкой и смирной реки, воды которой рассекали корабли. У берега горел в свету уличных фонарей какой-то город, который пролетающий над ним ночной летун никогда не отметит своим копытом.
«Хотя было бы любопытно приземлиться, пройтись по улицам и посмотреть, что там и как», — с некоторой мечтательностью подумал Файр Сплеш и с особым усилием взмахнул крыльями, прибавляя ускорение. Если он поспешит, то долетит до Кантерлота и уже к рассвету будет нежиться в мягких объятиях постели какой-нибудь столичной таверны.
И хоть Файр Сплеш смог совладать с оставшимися после общения с обварованными пегасами тёмными чувствами, их место вскоре заняло одно жгучее и нетерпеливое желание — зарисовать окружившие его виды ночной Эквестрии. Однако сделать это не позволяли спешка и отсутствие красок, холста и кисти. Последнюю Сплеш уже даже забыл, как правильно держать в копытах.