Сквозь тысячелетия: Аликорн ночи
I. Навстречу грёзам
В Эквестрии было немало провинциальных городков, которые были заложены предприимчивыми пони, отправившимися исследовать просторы королевства. И Битвин-Ривер – один из них. Он был расположен в самом сердце северной тайги, куда едва долетал ветер перемен. Лишь время от времени до него доносилось эхо громких событий, случавшихся в большом мире.
Жизнь большинства жителей Битвин-Ривера, так или иначе, была связана с шахтой волшебных кристаллов, залежи которых были обнаружены ещё во времена Дискорда первопроходцами и, по совместительству, будущими основателями города. И как они связали себя с шахтёрским делом, так же это сделали и их потомки.
Три поколения пони Битвин-Ривера уже спускались под землю, к неистощимым кристальным залежам. И вот, наступал черёд четвёртому готовиться к погружению в подземные недра, где они будут кирками кромсать жилы волшебной породы, а затем тянуть добытое на поверхность на тяжёлых вагонетках. Однако был среди них один пони, который решил положить конец этой преемственности. Хотя бы в своей семье.
Стоя у окна и созерцая открывавшийся вид на горящий в лучах закатного солнца город, молодой фестрал Файр Сплеш понимал, что не испытывает к нему ничего, кроме презрения. Как и к населявшим его пони. Жить на отшибе Эквестрии, вдали от цивилизации – это всё равно, что существовать под куполом, где ничего никогда не меняется от столетия к столетию. И именно это привело к тому, что среди провинциальных пони начала гулять одна мерзкая пословица, которую охотно из раза в раз декларировали старики:
— Где родился, там и пригодился.
А молодые пони были вынуждены молча внимать этой дрянной аксиоме, а с течением времени и вовсе принимать её как жизненную истину. Но только не Файр Сплеш, крылья которого уже давно ждали минуты упорхнуть навстречу большому миру, чего другие пони не понимали. Душная в своей неизменности провинциальная повседневность была понятна и не пугала их, в отличие от переменчивого мира за пределами Битвин-Ривера. И ничто их туда не влекло. В отличие от Файр Сплеша.
«Возможно, это последний вечер, который я встречаю дома… Если всё сложится, то в Битвин-Ривер я больше не вернусь», — подумал фестрал с решительностью судьи, вынесшего приговор своей собственной судьбе. И приговор этот был таков — отправиться на встречу своей мечте.
Однако он не мог это сделать, не распрощавшись с близкими, с которыми предстояло разлучиться на долгие годы. К счастью или нет, но из таких пони у Файр Сплеша была только его семья.
Выйдя из комнаты, он спустился в заполненый дневными пони зал трактира, где он — фестрал с тёмно-синей шёрсткой, которую пегие пятна окрашивали в белый цвет, гривой цвета листвы в середине осени, оттенок которых повторял знак отличия в виде волны пламени, глазами-янтарями и кисточками на кончиках ушей — особенно выделялся среди собравшихся пони. Как и рысившая в его сторону кобыла, которая сразу же разглядела любимое чадо.
— Сынок, добрый вечер, — поприветствовала Файр Сплеша ночная земнопони, тепло улыбнувшись сыну, несмотря на усталый вид.
И лицезрея насыщенные огневитым оттенком её гриву и хвост, не оставалось никаких сомнений в том, чьё наследие воспламенило волосы Файр Сплеша таким насыщенным цветом. Если что он и не унаследовал от матери, так это шёрстку светло-бежевого оттенка и зелёные глаза, которые рассекал узкий зрачок.
— И тебе добрый вечер, мама, — весьма сухо изрёк в ответ фестрал, сохраняя невозмутимое выражение лица при болезненно занывшем в преддверии расставания сердце. — А где отец?
— Отошёл ненадолго, скоро вернётся. Выбирай, чем будешь ужинать. Пусть я не успеваю, но для тебя я всегда найду время. Тем более в такую ночь, — кобыла ласково потёрлась о нос сына мордочкой.
— Овсянку давай. И хлеб с маслом и сыром.
— Всего-то!? — недоумевая воскликнула земнопони, обнажив длинные клыки. — Может тебе гречку по-графски сделать? Тебе всегда нравилось!
— Ма…
— Или голубцов тебе нафруктосить?
— Капуста с фруктами — это извращение какое-то, мама.
— О! А как насчёт печёных цветов с картошкой? Очень вкусно, между прочим!
— Мать, — фестрал раздражённо кацнул клыками. — Просто приготовь овсянку с бутербродом. Мне больше ничего не надо.
Сплеш рассчитывал, что ласковая и готовая угодить почти любым его прихотям родительница, наконец-то, уступит его просьбе, но вместо этого её лицо в гневе вспыхнуло пламенистым оттенком, который был под стать цвету её волос. Узкие зрачки вдруг расширились, заслонив собой зелёную радужку, а губы недовольно искривились.
— Ты совсем обнаглел?! Я тут перед тобой распинаюсь, как в ресторане, а ты мне что?! Овсянку! Тебе не нужны голубцы, ему не нужна печёная картошка, ему овсянку подавай! А что дальше?! Вместо моих пирожков с капустой сухарей попросишь? — голос матери, доселе журчащий ласковым ручейком, вдруг упал на несколько нот, став по звучанию напоминать угрожающее змеиное шипение, которое не произвело на Сплеша никакого впечатления.
— Нет, попрошу только то, что сам захочу, — безразлично пожал крыльями Сплеш, — а прошу я овсянку с бутербродом.
— Нет, — рыжеволосая кобыла решительно шагнула вперёд. — Сегодня ты улетаешь в Кантерлот, так что ужинать будешь по-королевски! Я тебя Аликорн ночи знает когда в следующий раз увижу!
— Чем дольше ты стоишь на своём, тем больше мне хочется есть. Приготовь уже овсянку, а?
— Ну ладно, если не хочешь королевский ужин, тогда…
— Так, что тут у вас двоих происходит? Кто тут опять перед кем виноват? — внезапно вбил клин в разговор между матерью и сыном подошедший фестрал, который своей тёмно-синей шёрсткой и чёрным цветом волос напоминал облечённую в плоть тень.
Жёлтые глаза поблёскивали озорным огоньком, а на морде теплилась улыбка. И ростом, и мускулатурой, фестрал превосходил Сплеша, но при этом от него не веяло такой силой и стойкостью, как от сына. Фигура пегого фестрала сочетала в себе утончённость и жёсткую упругость, так свойственную тренированным телам, а тёмно-синий же при всей мощи мускул выглядел так, будто был готов рухнуть, словно… Словно шкаф, лишившийся подпорок.
— Он хочет овсянку, представляешь? — начала жаловаться рыжеволосая кобыла, от гнева которой не осталось и следа, лишь беспомощная обида. — Ему лететь до столицы непонятно сколько, а он овсянку! Чего там есть, молоко да хлопья одни!
— Сплеш уже не маленький, так что не надо наседать на него свой заботой, — при всей твёрдости своих слов, фестрал старался говорить мягко и нежно, успокаивая супругу.
— Но я же хочу как лучше для него!
— Я знаю, мышка моя, — ласково произнёс фестрал, приобнимая супругу крылом, — но Файр Сплеш уже не жеребёнок и сам может решить, что ему есть на ужин, завтрак и обед.
“Мышка” испытывающе посмотрела на невозмутимого сына, ожидая, что тот дрогнёт при виде полных любви и заботы материнских глаз. Однако, поняв, что этим его не проймёшь, а от мужа не стоит ждать поддержки, она пораженчески вздохнула и изрекла:
— Пусть он хоть королём Эквестрии станет и наживёт десять веков, для меня он всегда будет жеребёнком.
После чего удалилась, поцокав в сторону кухни, попутно обменявшись парочкой слов с несколькими пони.
— А всё-таки, мама права, — вдруг умозаключил старший фестрал. — Сколько бы тебе лет не было, для неё ты всегда останешься жеребёнком. Да и для меня тоже, если говорить начистоту.
— В отличие от неё ты понял, что я вырос, и больше не нуждаюсь в том, чтобы мне вытирали сопли, — надменно шикнул в ответ Файр Сплеш, подходя к стойке, за которой был вход на кухню.
— Твоя бабушка точно так же относилась ко мне, даже после того, как я женился, — хохотнул тёмно-синий фестрал, располагаясь на соседнем табурете. — И знаешь… Как бы тебя не раздражала мама своим отношением, лучше цени это, пока она есть.
— Нравоучение оставь для брата, когда вырастет, мне они не нужны, — фыркнул пегой жеребец.
— Не отказывай мне в удовольствии покапать тебе на мозги перед отлётом. Кто знает, когда мы увидимся. Да и увидимся ли…
— Увидимся. Конечно, если ты будешь следить за своим здоровьем. Тебе после того, как ты бросил шахту, вообще лучше не стало? — Сплеш вопросительно взглянул на отца.
— Когда как… Деду так же не здоровилось, когда он ушёл с шахты, но ничего, до восьмидесяти дожил. Если Аликорну ночи будет угодно, то я ещё дольше него протяну, — сказал старший фестрал и приобнял сына крылом. — Хорошо всё-таки, что мы отдали тебя на воспитание сиру Райзору. Благодаря ему, ты теперь будешь в гвардии у самих Принцесс. Хватит уже пони из нашей семьи ломать спину на этой вшивой шахте.
— Да, отец, хватит с нас этого, — согласился Файр Сплеш, с некоторой жалостью смотря на знак отличия родителя в виде вагонетки, которую надвое рассекал зарубцевавшийся старый шрам.
Один лишь вид отца посылал по спине Файр Сплеша целый рой холодных пугающих мурашек, ибо в нём было отражено то пугающее проклятие, что довлело над Битвин-Ривером уже долгие годы. И питала его не магия какого-нибудь злого духа или колдуна-единорога, а тот уклад жизни, который сложился в городе. И Сплеш бы тоже стал жертвой этого проклятия, если бы не нашлась та пони, которая вдохновила фестрала воспротивиться ему.
Пока постояльцы шумно напивались и наедались в общем зале, семейство ночных пони, держащее трактир, тихо сидело на кухне. Файр Сплеш — за овсянкой с бутербродами, а его родители — за чашками чая и булочками, присыпанными сахарной пудрой.
— Заработаю денег, — начал молодой фестрал, когда с кашей было покончено, — куплю дом в Кантерлоте и вы переедете в столицу. Хватит вам прозябать в этой дыре.
— Да мы тут с отцом как-нибудь свой век доживём, — с улыбкой сказал мать, прижимаясь боком к супругу. — Лучше брата к себе в столицу потом забери. Битвин-Ривер ничего не может предложить молодым пони, а в Кантерлоте школы хорошие есть, университеты…
— Да, в столице можно себе дорогу в жизнь проложить, ни то что здесь, — согласно кивнул отец и принял почти скорбный вид, пересчитывая, сколько таких дорог ему были закрыты только из-за того, что ему не повезло родиться на отшибе Эквестрии.
— Ну останетесь вы здесь, и что дальше? — не скрывая раздражения спросил Сплеш. — Будете до конца своих дней держать этот трактир, пока не передадите его мне или брату? Чтобы у нас был лишний повод иметь какое-то отношение к этому городу? Лучше продайте его кому-нибудь и на вырученные деньги переберитесь в Кантерлот.
— Ну не знаю, мой сладкий кренделёк, — неуверенно протянула земнопони и кончики ушей с кисточками поникли. — Тут у нас с отцом хоть какой-то заработок есть, а вот приедем мы в столицу и что делать там будем? Не сидеть же у тебя на шее!
— Ладно, давайте так, — перехватил слово тёмно-синий фестрал, переводя взгляд с жены на сына. — Если у Сплеша всё сложится, то мы подумаем. И либо переберёмся все вместе, либо отправим только младшего. Ни к чему загадывать наперёд.
— Да благословит Аликорн ночи, чтобы всё сложилось, — напряжённо вздохнула мать семейства, нервно покручивая кружку с чаем в своих копытцах. — В королевской гвардии хоть и платят хорошо, но и обязанности там соответствующие. Да и случится на службе что, так ты потом жалеть будешь, что не пошёл в шахту.
— Ещё раз скажешь что-то подобное, — недовольно зашипел Файр Сплеш, — И можешь забыть, что я твой сын. Я всю жизнь посвятил тому, чтобы уйти в гвардейцы, и не променяю свою мечту на шахту.
— Сын, мама просто за тебя волнуется, — мягким голосом вступился за супругу старший фестрал. — Мы дальше соседнего города, на ярмарку, никогда не ездили, а ты аж в столицу порываешься. Думаешь, так просто тебя отпустить в такую даль?
— Как-то же вы отпустили меня в путешествие с сиром Райзором, — сухо парировал Файр Сплеш, ни капли не поколебавшись от слов родителей, — а мне тогда даже десяти лет не было.
— Ты просто не видел, как мама тогда с ума сходила. Что тогда ей было непросто, что сейчас будет не лучше.
— Да и тем более, ты будешь охранять Принцесс, а с ними всякое может случиться… Вдруг какая напасть на них нападёт, так тебе придётся жизнью ради них рисковать!
— И какая, интересно, напасть может с ними случится? — с некоторой долей скептицизма спросил Файр Сплеш, запрокинув передние ноги за голову и откинувшись на спинку скрипнувшего стула. — Сколько лет уже правят Королевские сёстры, ещё никакая беда с ними не случилась.
— Ты просто маленький и не помнишь, как вся Эквестрия сходила с ума из-за Долгой ночи, которая наслала эта… — кобыла опасливо оглянулась по сторонам, будто на кухне помимо них могло найтись место кому-то, кто мог подслушать разговор, после чего тихо шепнула: — Найтмер Мун.
Мама ошиблась. Файр Сплеш очень хорошо помнил и Долгую ночь, и имя той, кто повинен в ней.
Найтмер Мун…
Не было никого, кто не слышал бы этого имени с того самого утра, когда солнце вдруг не поднялось, оставив мир во власти тьмы, которую рассекал лишь алый блеск луны. Тогда она словно раскалилась докрасна от ярости и злобы, сводящя с ума каждого, кто не скрылся от её гневливого взора. Однако даже тем, кто спряталась под крышей родного дома и за занавесками окон не было покоя — всеми пони владел страх. Страх за себя, родных и завтрашний день, который мог не настать.
Сколь долго продлилась эта жуткая ночь? Никто точно не мог сказать, ибо тогда счёт времени остановился в ожидании рассвета, но в конце концов Селестия вновь возвела солнце над Эквестрией, начав новый день. Так завершилась Долгая ночь, которая до сих пор ужасом откликалась в сердцах и умах тех, кто застал её. И Файр Сплеш был одним из них. Он ещё даже не успел получить знак отличия…
Тогда на его глазах безмятежная серебристая луна вдруг налилась рубиновым цветом, а ночное небо вокруг неё начало опаляться кровавым отсветом, в котором чернели облака и выгорали звёзды. И он, будучи ещё пустобоким жеребёнком, в испуге глядел на это светопреставление, не в силах оторвать глаз… Ему это напоминало однажды виденную картину, как от неумелой работы кузнеца трескается и разваливается раскалённый докрасна металл. Также и в ту ночь он боялся, что шар луны расколется на кусочки и рухнет на Эквестрию, а из её недр на небосвод вытечет жидкое пламя, соприкоснувшись с которым тот сгорит с лёгкостью шёлкового полотна.
Файр Сплеш бы и далее лицезрел это зрелище, если бы родители не занавесили все окна в трактире и не закрылись вместе с ним в одной из комнат. И Файр Сплеш помнил то облегчение, которое они все испытали, едва из-за горизонта забрезжил гребень солнечных лучей, загнавший алую луну за горизонт. В ту минуту казалось, что о Долгой ночи отныне будут вспоминать, как о весьма скверном природном явлении, и так бы оно и было, если б по всей Эквестрии не разнеслось имя виновницы сего ужасного события.
Кто такая Найтмер Мун? Одни говорили, что это могущественная колдунья-единорожка, решившая свергнуть Принцессу Луну, другие — сам дух ночи, разгневанный не то самой венценосной Лунной кобылицей, не то народом ночных пони, иные же предполагали, что она — одно из последних порождений самого Дискорда. Многое было о ней сказано, но Сплеш подозревал, что в этих бреднях было столь же мало правды, сколько смысла в строевой подготовке для пони-летунов, которую вдалбливали в лётной академии. Ясность могли внести Их Высочества, но Луна сохранила молчание, а Селестия если и изрекла слово о Найтмер Мун, то его едва ли услышали в Битвин-Ривере, до которого ему ещё предстояло долететь.
Как бы-то ни было, Долгая ночь прошла, и после неё остались лишь мрачные, как о ночном кошмаре, случившимся наяву. Воспоминания да эхом раздававшееся имя — Найтмер Мун.
И вновь оно зазвучало здесь, под сводами трактира семейства ночных пони. На какой-то миг даже показалось, что веселящиеся за стеной пони притихли, но нет, они всё так же предавались еде и выпивке. Именно создаваемый ими шум да тепло разгорячённой печки помогло Файр Сплешу успокоиться. И совладав с внезапно накатившим на него страхом, он подошёл к матери и обнял её под одобрительный взгляд отца.
— Не волнуйся, мама. Я не просто так обучался и у сира Райзора и в академии. Я смогу защитить и Принцесс, и себя.
Когда настал час расстаться, семейство ночных пони вышло из трактира в полном составе. Впереди шёл Файр Сплеш, запряжённый сумками, выглядывающими под чёрным походным плащом. Позади него шли отец с матерью, в копытах у которой непонимающе хлопал зелёными глазами маленький чёрно-бежевый фестралёнок, укутанный в одеяльце.
— Когда долечу, то пришлю вам письмо. Не скучайте и не волнуйтесь обо мне, вам есть о ком заботиться, — напутствовал родителям Файр Сплеш, раскрывая кожистые крылья и начиная пошевеливать ими, разминая перед полётом.
— Хорошо сказано, сын. Удачи тебе, — пожелал отец, заключив пегого фестрала в крепкие объятия, чуть пошатнувшись при этом.
— Береги себя, лунышко, — тепло пожелала мать, приникнув к спине Сплеша своей длинной шеей. — Пиши нам с папой почаще. И будь поосторожнее там, в Кантерлоте.
— Непременно, мама, — пообещал молодой жеребец, запечатлев на щеке кобылы поцелуй. — Не накручивай себя лишний раз.
— Будут свои жеребята — поймёшь, — парировала в ответ ночная земнопони, так же поцеловав сына.
— Не дождёшься, — хмыкнул в ответ фестрал, обращая взор жёлтых очей к маленькому жеребёнку, наблюдающему за ним из-за края одеяльца своими большими, несмотря на малый возраст, глазами. — До встречи, мелкий. Надеюсь, когда увидимся в следующий раз, ты уже научишься говорить, — позволил себе намёк на скупую улыбку Файр Сплеш и наклонился, чтобы потереться своим носом о крошечную мордашку брата.
Однако жеребёнок такой жест принял по-своему и стоило старшему приблизиться, как младший, обнажив крошечные клычки, укусил его под родительские смешки.
— Из него вырастет не пони, а кровопийца, — беззлобно хмыкнул в ответ Файр Сплеш, отстраняясь от жеребёнка. — Пришлю ему какую-нибудь игрушку из столицы. Бывайте, — распрощался фестрал и так резко сорвался с места одним взмахом крыльев, которые с громким хлопком подняли позади Файр Сплеша огненный всплеск, волной пламени поползшей по земле.
— Не зря он себе имя поменял, — вздохнула кобыла, успокаивающе покачивая забеспокоившегося малыша и провожая взглядом стремительно удаляющуюся точку на ночном небе, сквозь сумрак которого ей помогало зрить острое ночное зрение.
Летя сквозь вату ночных облаков, Файр Сплеш невольно вспомнил, как иные кадеты и даже инструктора пытались повторить его манеру оставлять при взлёте огненный шлейф. И с каким бы усердием они не старались, ничьи крылья не могли создать даже крошечной искринки, чего уж говорить о целой волне пламени. Особенно пытливые донимали расспросами самого Сплеша, на что тот беззатейливо отвечал:
— Просто машешь крыльями и всё.
Памятуя об этом, Файр Сплеш не испытывал ни самодовольства, ни гордости… Вообще ничего. Каждый раз, когда он взлетал подобным образом, каждый раз, когда он демонстрировал то, за что получил клеймо своего таланта и почему он носит своё имя, в его голове раздавались слова, которые навсегда будут предназначены лишь его ушам и которые никогда не звучали на бренной земле:
— Не знак отличия определяет пони, а пони определяет свой знак отличия. Ты спросил как его получить, и Мы дадим тебе ответ. Живи. Просто живи. Делай то, что тебе нравится, становись лучше и совершенствуйся, и в конце концов получишь тот знак, который достоин тебя. И выбрось из головы мысль, что от этого знака зависит твоё будущее. Отметина на заду — не клеймо и не приговор. Какой бы она не была, ты можешь жить вопреки ей и так, как сам захочешь. В конце концов, ты сам творишь своё будущее.
Эта слова прозвучали много лет назад, но каждый раз, когда Файр Сплеш вспоминал их, они будто раздавались вновь наяву. Раздавались в обрамлении ноток того же бархатистого голоса, который был слаще любых песен заливающихся соловьём менестрелей. Голоса, который звучал лишь из уст той достойной кобылицы, ради которой Файр Сплеш пренебрегал всеми остальными. Пренебрегал с такой глупостью, какая свойственна лишь ослеплённым чувствами юнцам, готовым многое положить на алтарь своего идеала. Всё потому, что Сплеш верил в то, что его жертва приблизит его ко встрече с аликорном, явившимся к нему во сне в отроческую пору. Такую далёкую, безвозвратно унесённую в прошлое разноцветными ленточками ветром времени, против которого сейчас Файр Сплеш старательно летел, пока тот не отобрал у него лета горячей энергичной молодости. Всё-таки аликорны, как известно, бессмертны, а посему могут не спешить в делах мирских, в отличии от смертных пони, которые могут мчаться навстречу новым свершением только тогда, пока в них пылает юность.
И пока она не погасла в сердце Файр Сплеша, он должен найти бессмертную, повелевающую снами. Должен потому, что только тогда освободиться из плена чарующих бирюзовых глаз, что манили его из сумрака прошлого, вынуждая лететь навстречу грёзам.