Скраппи Раг и загадочный бункер

Глава первая и единственная

Эквестрия. Бывшая, конечно же — теперь вместо нее то, что называют Пустошью. Наполненная радиацией, мутантами, бандами рейдеров и бывших военных, она поглощает и перемалывает все, что осталось хорошего и доброго в умирающем мире. Небо затянуто бесконечным покровом густых облаков, не пропускающих свет — говорят, это постарались пегасы, отгородившись от ужасов, воцарившихся на мирной когда-то земле. А может, это тонны радиоактивной пыли и снега, поднявшиеся под ударами бомб и мегазаклинаний, которыми обменялись некогда мирные, а затем озверевшие племена и народы.

От начала глобального катаклизма прошло всего двенадцать лет. Двенадцать лет в полутьме, среди снегов радиоактивной зимы, выкашивавшей всё и вся в Сталлионграде. Не покорившийся когда-то аликорну, город пал, как и прочие, под ударами безумия, охватившего умирающий мир.

Впрочем, поговаривают, что жар-бомбы тоже приложили к этому свою ярость.

Районы громадного города-государства были поделены между фракциями военных — единственными, кто мог еще удержать власть в эти страшные времена. Превратившиеся в лабиринт из полуразрушенных зданий, Сталлионград стал ареной для сделок, торговли, предательства и войн за территорию между крупнейшими группировками — Городским Советом Безопасности, Синдикатом Черной Подковы и Народным Комиссариатом. Словно полярные акулы, ощетинившиеся техникой и оружием, оставшимся с Последней войны, они без устали рыщут в руинах, собирая все, на что можно наткнуться среди завалов. Но как бы ни были они сильны, всегда найдутся те, кто будет следовать за ними, словно мелкие хищники, прячущиеся в тени крупных собратьев, и зорко стерегущие каждый их шаг, готовясь разорвать ослабевшего. Они терпеливо ждут, живя в тенях, не привлекая внимания и, пока крупные хищники рвут друг другу шкуры, не преминут ухватить оставшийся без защиты или внимания кусок.

Небольшая, но толстая, отдающая фиолетовым в свете одинокого фонаря, дверь раскорячилась в полуоткрытом положении, намертво сдавленная полом и просевшим от времени потолком. За ней царила густая, вязкая и какая-то недобрая тишина, но что было важнее всего — в оставшуюся щель не смогла бы протиснуться боевая броня.

“Придется пока оставить ее здесь” — вздохнула пегаска. Не то, чтобы ей вот прямо кровь из носу как хотелось лезть в этот сраный подвал, но… Судя по грохоту, доносившемуся откуда-то сверху, местные группировки вновь сцепились за территорию. Казалось, какое-то безумие охватило этот в прошлом мягкий, пугливый и дружелюбный народ, заставляя как ненормальных бросаться друг на друга в попытке урвать очередной кусок разрушенного войной и радиацией города. С патрулем она бы справилась и на земле, не беря в расчет забарахливший отчего-то костюм, как назло, решивший что некоторые системы ей в общем-то не сильно нужны. Но когда отказы последовали один за другим, стало ясно, что придется прятаться и убегать — не станешь же, в самом деле, пытаться кого-нибудь напугать парой пудов неработающего железа, таскать которое придется на собственном горбу?

Воспоминания о поимевших неприятности с роботизированной броней, и имевших несчастье попасться таким вот озверевшим головорезам, до сих пор не давали ей спокойно спать.

По-видимому, серьезных неприятностей пока не произошло — по крайней мере, на это намекал мигающий красным светодиодом резервный аккумулятор. Ячейки основного питания были темны, освещавшие их энергомагические кристаллы превратились в серую пыль, а значит, была надежда на то, что все эти сбои случились исключительно из-за недостатка энергии. Экспериментальная техника, так и не успевшая послужить поницейским, была найдена в одном из участков без какой-либо документации, поэтому осваивать ее приходилось как раз с помощью таких вот экспериментов.

“Что ж, значит, придется поискать что-нибудь энергомагическое” — подумала кобылка, осторожно сдвигая назад дверцу, прикрывавшую нежные механомагические потроха. План, родившийся в ее голове, был прост и незамысловат, как, впрочем, и все, что попадало в черно-белую пегасью головку — обшарить нижние помещения полуобрушившейся высотки, найти хоть что-нибудь энергомагическое, пусть даже лампочки, еще не успевшие разрядиться за эти несколько лет, и на “пердячем пару”, на остатках тлеющей в них магии, доползти до убежища или хотя бы границы владений Твайлайт, кои она столь ревностно пыталась поддерживать все это время. Еще раз вдохнув, она проверила, как легко вынимается из ножен импровизированный меч, переделанный из хорошенько заточенной автомобильной рессоры, сняла с предохранителя дробовик, и медленно двинулась в сторону двери, привычно поежившись от вида скелета, лежавшего в ее проеме.

Это могло быть недобрым предзнаменованием, однако выхода у нее просто не было — если ее не найдут победители в гремевшей где-то сверху, четырьмя этажами выше, войне, то очень скоро прикончит радиация или еще какая-нибудь напасть, неисчислимое количество которых развелось на этой несчастной земле, терзаемой радиоактивной зимой.

За проходом скрывалась узкая — в броне тут совершенно точно было не пролезть — идущая ещё глубже вниз лестница. Она вилась вдоль стен квадратного колодца, то тут, то там украшенная старыми, запылившимися провалами с торчащими местами кусками арматуры, а местами — металлическими столбами, оставшимися от архаичной лифтовой шахты. Эта дверь вела не просто в какой-то подвал — нет, она уходила глубже, как бы не в очередной бункер, построенный в довоенные времена ради изучения секретов далёкого прошлого. Вскоре нашлись и остатки лифта, когда-то ходившего тут же. Он неподвижно замер в одном из переходов, намертво перекрыв открывающуюся наружу сетчатую дверь, в которую вцепились остатки чьих-то рук. Скелет владельца рук лежал там же — внутри, да ещё и не один — прямо в немного опалённой, но узнаваемой форме комиссара, видимо, оставшейся стандартной ещё с тех далёких времен, лежащей поверх таких же подпалённых лабораторных халатов, что в свою очередь лежали на каких-то ящиках.

Униформа определенно выглядела знакомой, воскресив в памяти знакомого комиссара. Как же там его звали… Старх “Вилы” Джус, если память ее не подводила? Что-то с ним стало в пекле этой проклятой войны?

Кажется, бомбы застали этих бедолаг как раз в процессе подъема откуда-то из глубин черного, освещенного лишь совершенно не магическим фонарём на дробовике, колодца. Лифт, кстати, все ещё прекрасно держался намертво прикипевшими к железу тормозами, а на его крыше лежал длинный металлический трос вместе с промявшим ее двигателем, крепко засевшим в дыре, плоломленной в потолке. Застрял лифт со страшным содержимым немного ниже середины пути, умудрившись зацепиться за последние уцелевшие метры обрушившихся вместе с нижними лестничными пролётами металлической шахты.

Долго раздумывать не пришлось. Да и не привыкла она долго думать и планы составлять. Это у принцесс были планы. У Твайлайт были планы. У всех вокруг были планы, пока она брала и делала что-то. Что угодно. Первое, что приходило на ум. Бросалась, как бешеное чудовище на опасность, давая возможность остальным придумать свой план. Конечно же, гораздо более умный, чем ее метания.

Но все же ее иногда согревало чувство причастности к чему-то великому, что делали остальные.

Вот и теперь, долго раздумывать не пришлось. Подергать за трос, убедиться, что мотор достаточно тяжел для того, чтобы не упасть с крыши лифта, скинуть свободный кусок троса вниз и, зажав в зубах ремень оружия, начать осторожно спускаться по раскачивающемуся тросу, тихонько кряхтя и матерясь себе под нос.

Что, в самом деле, могло пойти не так?

Троса больше чем хватило до самого заваленного обломками дна шахты. Кажется, обвал пробил ещё один слой пола, поскольку колотого бетона и обломков металла с арматурой как раз хватало чтобы достать до почти не пострадавшей в результате этого события двери. Практически такой же как наверху, только на этот раз запертой, и с довольно пыльным и грязным, но целым по крайней мере на вид, если не считать немногочисленных царапин, штурвалом ручного управления. Что обещало, что внутри, если получится открыть простоявший десять лет без движения замок, будет как минимум куча оборудования, до которого никто не успел добраться за всё это время.

Штурвал, хоть и требовал для своего поворота немаленьких усилий,  поддавался удивительно легко для такой массивной и старой железяки, хотя при этом и скрипел как самая распоследняя сволочь. За дверью обнаружился небольшой тамбур с металлическими ящиками, составленными возле стены. На потолке едва горела почти севшая лампочка — не ахти какой, но источник энергии, пусть и находящийся на последнем издыхании. Оглядевшись, пегаска решила не трогать единственный источник света — кто знает, что там найдется дальше? — и решила забрать его самым последним.

В ящиках ничего интересного, на ее взгляд, не оказалось. Испортившиеся под действием радиации зелья, превратившиеся в колбочки с тухлой жижей, часть из которых разбилась или лопнула, изрядно испортив металлические стенки, и явно были непригодны для употребления. Стопки бумаг выглядели не лучше, поэтому ничем не заинтересовали пегаску, сунувшую в них свой любопытный бежевый нос. Склеившиеся между собой, наполовину размокшие, наполовину тронутые пятнами, подозрительно напоминающими плесень, они были исчерчены малопонятными строчками каких-то реакций и рукописных заметок, вчитываться в которые у нее не было ни желания, ни времени.

А ещё были странные, липкие черные пятна на полу, и ещё одна дверь, на этот раз соизволившая даже совершить попытку самостоятельно открыться перед пятнистой кобылкой с надсадным гудением едва живого мотора, быстро сменившимся громким хлопком, сопровождающимся запахом гари. Впрочем, даже и без автоматического устройства коридор позади почти открывшейся двери радовал глаз еще одной едва живой лампочкой и четко видимой развилкой с ярко подсвеченной цифрой “1” в дальнем конце коридора… как и многочисленными блестящими черными пятнами на полу, стенах и местами — даже на потолке.

О, а ещё тут не было ни одного скелета даже несмотря на наличие довольно фрагментированных остатков униформы там, где концентрация черных пятен была наибольшей.

Что ж, не нужно было иметь ученую степень для того, чтобы понять, что тут когда-то произошло. Умельцы изготавливали в этом бункере что-то алхимическое и наверняка незаконное — иначе для чего было бы им прятаться в подвале жилого района? — и начало войны застало их врасплох, заставив спешно готовиться к эвакуации. На всякий случай она потыкала черную гадость валявшейся неподалеку деревяшкой и, убедившись в том, что та не задымилась, не вспыхнула и даже не начала растворяться у нее на глазах, продолжила обследование коридоров, настороженно водя оружием по сторонам.

Заряженное крупной дробью, оно придавало ей уверенность в том, что любая кракозябра, решившая выскочить на нее из темноты, будет не рада познакомиться со старым-добрым двенадцатым калибром, оставляющим в теле дыры размером с немалое яблоко.

За первой же развилкой обнаружился план эвакуации целого этажа — одного из как минимум двух наличных, судя по обозначением двух лестничных пролётов с более низких уровней на нем же. Некоторые кабинеты на старом, ламинированном указателе даже были подписаны, пускай иногда и довольно странными для большинства аббревиатурами и цифро-буквенными комбинациями. Но даже так среди множества обозначений легко можно было найти кабинет интенданта, расположенный чуть в стороне по все той же развилке, мимо многочисленных и довольно однотипных комнатушек, представляющих собой небольшие склады со стеллажами, забитыми в основном испортившейся из-за несоблюдения условий хранения дрянью. Сунув нос в каждую, она разжилась только мешком полудохлых лампочек-кристаллов и, оставив в каждой широко распахнутую дверь в качестве пометки о том, какие из них она уже успела обшарить, направилась в кабинет местного начальника склада, справедливо рассудив, что все самое вкусное можно обнаружить разве что там, или в основном хранилище. Не то, чтобы пегаска была таким уж опытным сталкером, как любили называть себя в прошлом промышленные мародеры, но опыт сортировки пострадавших при массовых чрезвычайных ситуациях давал ей определенное преимущество перед остальными. Внимательно обшарив кабинет, она осталась разочарованной — кажется, это была обитель бумагомарателей и хранилище, а не поточное производство. Все еще работающий терминал был забит бесконечными копиями накладных, журналами учета и хранения, поддержания влажности и температурного режима — всем тем, что так дорого и мило любым проверяющим, и так люто ненавидимо остальным персоналом. Впрочем, в заметках обнаружилось упоминание об ожидании прибытия какого-то важного груза на минус четвертый, в связи с чем прочие, несомненно важные объекты хранения предписывалось переместить выше, на минус второй и третий этажи. Судя по накладным, там должны были обнаружиться и так необходимые ей магические кристаллы, и если никто не успел еще обнести этот склад, в нем можно было разжиться очень и очень полезными для Новой Зари вещами. Мысленно даже прикинув, где можно будет сложить их в собственной складской берлоге, она признательно погладила лежавший в кресле набор из черепа и костей, оставшихся от прошлого владельца, после чего, радостно подпрыгнув, устремилась навстречу с добычей.

И уже спускаясь по тускло освещённой лестнице с разгона влетела в черную, довольно чавкнувшую под ногами, черную жижу. О, её было немного — она едва могла скрыть своим слоем копыта — но она была вязкой, липкой и очень хорошо тянулась, явно не желая так просто отпускать неосторожную добычу, намереваясь оторвать ей хотя бы подошвы идущих в комплекте с костюмом ботинок. Ругнувшись от неожиданности, пегаска схватилась за поручни, едва не выпустив дробовик. Пришлось изрядно повозиться и изгваздать в черной гадости нож, прежде чем ей удалось выцарапаться из этого странного клея. К сожалению, ботинки пришлось оставить — лишившись подошв, намертво приклеившихся к полу, они стали абсолютно бесполезными даже в качестве ногавок, так и норовя сползти и уронить ее на пол. Обругав себя за поспешное решение, пегаска в сердцах плюнула в сторону клейких соплей и, лишившись первого элемента одежды, продолжила свой спуск.

Правда, на этот раз уже осторожнее и глядя, куда ставить оголившиеся копыта.

И если поначалу — пока кобылка шла по лестнице, это ещё было возможно, то  самое неприятное ждало впереди — в тусклом свете наполовину разрядившихся лампочек не было видно ни единого кусочка свободной от этой напасти пола. Напротив — местами жижа наползала на стены и двери, а где-то и на потолок, практически полностью затянув собой светящуюся цифру “2” размером во всю стену в конце ведущего от лестницы коридора. А вместе с ней и висящий рядом распределительный щит с распахнутой дверцей, в котором ярко светились стоящие двумя ровными рядами — не хватало буквально четырех штук из почти двадцати — заряженные магические кристаллы стандартного для носимого оборудования габарита, пусть даже и немного запачканные этой пакостью.

Увы для дальнейшего продвижения — и для того чтобы до этого куша добраться так или иначе, но требовалось в эту жижу наступить и проверить, как же она липнет к копытам. Да и ниже, не влипнув, было не спуститься — там жижа была даже на перилах. А к одежде, как показала практика, блестящая как резина пакость липла очень и очень хорошо.

Однако выход был найден — зря что ли этажом выше были сложены все эти ящики? Поднявшись наверх, пегаска налепила на каждую лестничную ступень по бумажке, заботливо прикрыв все найденные пятна, после чего принялась таскать вниз ящики с испортившимися зельями, из которых намеревалась построить мостки, по которым уже, без проблем, добраться до батареек. По ее прикидкам, этого ей должно было хватить на несколько дней эксплуатации бронекостюма, после чего можно было притащить в это место и остальных, выпросив у Твайлайт десяток-другой не слишком занятых пони, после чего, не торопясь, провести вдумчивую инвентаризацию, вычистив это место от всего, что не прикручено или приколочено меньше, чем на пару гвоздей.

Впрочем, как и раньше, пословица “Хочешь насмешить принцесс — расскажи им о своих планах”, оказалась рабочей, даже несмотря на случившийся мировой катаклизм.

Пыхтя и обливаясь потом, пегаска притащила десяток ящиков и с грохотом спустила их по лестнице, справедливо рассудив, что их содержимое ей нисколько не понадобиться, после чего, для лучшей устойчивости, перевернула каждый на бок, рассыпав и разлив их содержимое в черную жидкость. В полной уверенности что хуже от этого ни тому, ни другому уже не будет, она не слишком обращала внимания на волны, прокатившиеся по черной поверхности и, напевая что-то под нос, продолжала таскать железные короба, выстраивая из них безопасный путь над жижей, похожей на нефть или асфальт. Ящики были достаточно прочными, ржавая поверхность была абсолютно не скользкой, и даже капли черной жижи не падали с потолка — что может быть проще? Что ж, самоуверенность губила немало хорошо начинавшихся планов — не стал исключением и этот: ну кто бы мог предположить, что один из ящиков вдруг откроется, вываливая свое содержимое в черную дрянь? И это была бы не самая большая беда, если бы в этот момент на нем не стояла пегаска, разворачивающаяся для очередной ходки на верхний этаж.

ПЛЮХ!

Ноги пегаски поехали вместе с ящиком в одну сторону, тело в другую и, задергав всеми конечностями, кобылка с шумом плюхнулась в черную жижу. А та будто только этого и ждала, тут же намертво сцепившись с костюмчиком, дополнительно сковывая движения паникующей пегаски, мешая её попыткам подняться  и, кажется, даже начала подтягиваться к месту падения с других концов помещения, потихоньку затапливая ящики, или попросту их поглощая, что тоже было вполне возможно, учитывая неизвестную природу этого вещества.

“Оружие! Оружие!! Бердан!!!” — запаниковала пегаска, с перепугу путая все что только можно. Увы, найти свалившийся с плеча дробовик было решительно невозможно, как и отклеиться от густой черной жижи, мгновенно приклеившейся к сидевшей в ней по пояс кобылке. Дернувшись раз, и другой, она по-настоящему поддалась накрывшему ее ужасу, и с воплем рванулась к стене, где и прилипла окончательно, впечатавшись в нее с размаху спиной.

— Какого конского хрена?! — завопила она, дергаясь, будто пришпиленная к картонке злым энтомологом бабочка, стараясь отодрать себя от стены. Увы, черная жижа держала до неприличия крепко, подобно клею мгновенно проникнув в черную ткань и кажется, даже начав ее разъедать, с негромким шипением въедаясь в расползающиеся волокна. Замычав от ужаса, пегаска уже представила, как начнет сползать с нее обожженная неведомыми химикатами шкурка, как вдруг очередной рывок принес результат, позволив ей оторваться от липкой стены.

Впрочем, радоваться было рано — резкий рывок застал ее врасплох, отчего бедолага буквально кувыркнулась вперед головой, с самым беспомощным образом повиснув кверху задницей, запутавшись ногами в еще остававшихся целыми штанинах. Раскачиваясь носом возле черной поверхности, она с испуганным стоном лихорадочно задергалась, ощущая, как что-то теплое сползает со стены на оголившиеся ягодицы, и принялась изо всех сил дергать ногами и поясницей, то ли стараясь выскользнуть из прилипших штанин, то ли стряхнуть с себя непонятную тяжесть, прохладцей скользнувшую между сжавшихся ягодиц.

Наконец, ее рывки принесли свои плоды, остатки ткани не выдержали, и синий костюм с цифрой 12 окончательно растворился, распавшись на синие лоскутки. Голая, испачкавшаяся в черном кобылка вновь хлопнулась в жирную слизь и, не рискуя вставать, лихорадочно заработала всеми конечностями, бросившись по коридору в сторону выхода. Увы, в полутьме, разгоняемой разве что тусклыми лампочками почти разрядившихся кристаллов, она ориентировалась лишь на свет, оказавшийся не выходом на лестницу, а всего лишь открытым зарядным щитом, в котором приветливо светились и перемигивались полностью заряженные источники питания.

— “Оооооуууу, сука-нахуй-блядь-пиздец!” — скороговоркой выдохнула кобыла, опускаясь на свободное от черной субстанции место на полу. К шкуре и волосам она прилипала не так охотно, лишь пачкая их, как варенье или обувной крем, однако без оружия и одежды ее положение становилось куда как отчаяннее, и если здесь, под землей, было довольно тепло, то спустя несколько минут на поверхности она точно превратится в снеговика. Не спасет даже броня — она попросту не успеет починить ее в срок до того, как замерзнет или схватит чрезмерную дозу проникающего излучения, не говоря уже о том, что почти все изделия такого рода, так или иначе работали с надетым на оператора рабочим или защитным костюмом. Оставалось единственное — отыскать хоть что-то похожее на ее растворившуюся одежду, жалкие клочья которой еще виднелись на поверхности слизи, постепенно исчезая в лениво перекатывавшихся волнах.

“А ведь до этого поверхность была спокойной” — глядя на странные гребни на гладкой до того луже жирной субстанции, настороженно подумала Раг, передернувшись от никак не желающего отпускать ее ощущения чего-то живого, прикасавшегося к ее рукам и ногам, пока она ползла по этой слизи — “Надо срочно найти какое-нибудь оружие… А если оно тоже того, растворилось?”.

Эта мысль живо заставила ее подскочить, с омерзением глядя на черную гадость. Надо же, чего придумали, экспериментаторы хреновы! Наверняка очередной “гениальный” план как всех победить, никого не убить, и самим во всем белом остаться. Зарычав от глупости потомков, она с раздражением дернула пару энергоячеек и, убедившись что те легко выходят из пазов потрескивающей от напряжения зарядки, осторожно заглянула в проем, находящийся за цифрой 2.

Коридор там был таким же как и предшествующий — частично покрытые черной слизью стены, полностью покрытый ей же пол, и множество дверей, ведущих в боковые ответвления с надписями на металлических табличках. “Лаборатория экспериментальной алхимии”, “Лаборантская”, “Склад редких реагентов”... К сожалению, большая часть табличек с подписями была частично или полностью заляпана все той же черной пакостью, от чего большинство так и пестрели “отделами”. Особенно запоминающейся была табличка с каким-то особо длинным и заковыристым названием, из которой читаемыми были только буквы, складывавшиеся в слово “Т.Е.Н.Т.А.К.Л.Я”.

“Ахрененное чувство юмора. Для долбоебов” — пробормотала пегаска, осторожно спускаясь по короткой лестнице на минус третий этаж.

Лестница, поручни, да и сам пол — всё снова было покрыто толстым слоем липкой и блестящей жижи, только тут масштаб катастрофы был ещё больше, чем на втором этаже. Если там ещё встречались чистые места, то здесь их не было. То есть, совсем не было — да и сам по себе слой был гораздо, гораздо толще, от чего брести приходилось чуть ли не по колено в вязкой, волнующейся от каждого движения субстанции. Потолок был покрыт то и дело капающей с него жижей, местами свисающей с него самыми настоящими сталактитами. Стены были по большей части заляпаны ей же. Двери тоже периодически попадались, и даже открывались — но за ними ждала ровно такая же картина. Хотя местами именно на стенах — в особенности в кабинетах -  попадались относительно чистые, освещенные мигающим светом участки.

“Я затрахалась!” — гласила сделанная все той же черной жижей надпись на одной из них внутри одного из кабинетов, где на столе лежало разобранное энергомагическое ружье, подписанное в прилагающемся печатном документе, довольно неплохо сохранившемся кстати, как “Спарк-28, эквестрийский образец”. От вида чистых, но в беспорядке разбросанных по столу деталей кобылка лишь застонала — вроде бы вот оно, оружие, которым можно выжечь проход, ан нет — собрать такую сложную вещь мог бы только талантливый инженер, после которого можно было не опасаться, что первый же выстрел превратиться во взрыв, который оторвет тебе голову или руки вместо врага.

Следующий кабинет не смог порадовать ничем — кроме дополнительной фразы на стене — “Они войдут в тебя!”, криво начерченной буквами эквестрийского алфавита с помощью все той же черной жижи, в избытке водящейся на этаже.

“Они повсюду!”, “Ты в их власти!”, “Они заполнят тебя!” и ещё множество вариаций на тему пошловатых, но жутких надписей. Было ощущение что кто-то решил позабавиться, и просто налепил на стены всякого, чтобы как следует напугать пришельца. Казалось, все в бункере резко сошли с ума и принялись писать жуткие надписи, однако бредущая по слизи кобылка почему-то была уверена, что все это было куда как далеко от игры.

Наверное потому, что эти пони знали об этой слизи гораздо больше нее. Правда?

Последним в её маршруте стал, опять же, подсмотренный на чудом сохранившемся плане кабинет местной большой шишки. Некто “Карамель П.” — если судить по сохранившемуся куску таблички на дверях, была главой энергетической части комплекса, и именно её кабинет был затоплен больше всех остальных — слизь доходила отважной пегаске уже до середины бедра, а с потолка чуть ли не лил дождь из мелких черных капель. Книги в стоящих вдоль стен стеллажах, скорее угадывающихся чем действительно видимых под черной жижей, явно были давно испорчены, но вот терминал на её столе, сейчас находящийся практически на уровне поверхности слизи, стоял и даже светил через тонкий слой черного покрытия зеленоватым светом экрана. Снова включенный терминал, который просто не успели перевести в режим, когда потребуется ввод пароля…

Но больше всего привлекала внимание надпись на стене. Большими, жирными буквами, было выведено “ПОМОГИТЕ! ОНИ МЕНЯ…” — а дальше писавшая это рука резко ушла вниз — прямиком к жирному отпечатку верхней части кобыльего тела, сделанному все той же черной жижей. Выглядело так словно писавшую это кобылку просто прижали к стене, уперев в неё грудью и боковой частью мордашки, и прямо так…

“Что за хренова хрень тут творится?!” — лихорадочно оглядываясь, подумала Раг. Ее рука, поневоле, уже не раз и не два хваталась за отсутствующие ножны, каждый раз натыкаясь на голое бедро. Самодельный меч, хорошо сохранившийся дробовик, даже нож — все пропало, очутившись где-то в темной слизи и все, что ей оставалось — лишь брести дальше, надеясь на удачу и хотя бы капельку благосклонности пропавших принцесс.

Ну а после пришло время покопаться в терминале. Если из информации было понятно что ничего не понятно — понять подобные тексты могли только яйцеголовые, вроде Твайлайт, то вот вкладка “открыть сейф” приятно порадовала глаз… Хотя нет, не только она. Среди множества отчетов и научной лабуды затерялась пышущая восхищением запись о том, что им прислали какой-то странный и крайне мощный источник энергии с минус четвертого этажа, куда до этого уехал тщательно упакованный в оружейный кейс “артефакт неизвестного происхождения”. Тут же кобылка в своих личных записях пыталась прикинуть, что могло прятаться в столь интересном предмете. И она явно знала чуть больше, не раз упоминая в своих записях некий “характер магического излучения” и его “формы”. В общем — очень длинная подводка вела к тому, что в контейнере скрывался какой-то артефактный киринский меч, почему-то обязательно с мощным зачарованием конкретно на лезвии, который и должен был питать тот источник энергии… Бывший где-то в пределах третьего этажа. Указание конечно было куда более конкретным, но кобылка банально не знала где находится “испытательный стенд для высокомощных компактных источников энергии”. Тут же нашлись и изображения того источника, подозрительно напоминающее оголовье меча, пусть и довольно экзотического вида, будто предназначенного для навинчивания на рукоять.

“Сабля там у них что ли? Тогда почему такой ажиотаж? Я думала эпоха белого оружия миновала вместе со мною…”.

Впрочем, делать было нечего — на третьем, похоже, располагались лишь офисы да прочие помещения, ценности в которых вряд ли можно было найти. Не относить же к ним мусор вроде вентиляторов и карандашей? Впрочем, их тоже можно было бы собрать и утараканить — но для этого нужно было отыскать хоть какую-нибудь приличную емкость, способную защитить содержимое от этой всерастворяющей разнузданной слизи, самым наглым образом налипшей ей на ноги от кончиков копыт почти до середины бедра, да и застывшей так в виде скользких внутри и снаружи чулок. Идти по полузатопленным коридорам так было немного легче, поэтому пегаска сдержалась, и решила пока не избавляться от них, несмотря на вызывающее мурашки ощущение едва уловимых прикосновений к внутренним поверхностям бедер.

Оставалось найти лабораторию. Она была уверена (а может, просто пыталась убедить себя в этом), что там точно можно было найти достаточно большую емкость, а может, даже защитный костюм.

Долго бродить правда, заглядывая в каждый кабинет не пришлось. Всего через пять распахнутых дверей, за которыми кобылка обнаружила несколько потенциально утаскивательных вещей, часть которых неплохо смотрелись бы даже на столе у аликорна, она наткнулась на какое-то сильно затопленное — почти до уровня кабинета начальницы — помещение с большим количеством довольно… монструозно выглядящего оборудования. Все оно было облеплено слизью. Местами через неё просвечивали различные кристаллы, но вот на одном из столов был закреплен полностью покрытый все той же дрянью искомый предмет, от прикосновения выскользнувший из ее пальцев, словно кусочек мокрого мыла. Пискнув перехваченным от негодования горлом, Раг бросилась за ним вслед и с огромным трудом поймала у самой поверхности большого сосуда со слизью, куда тот чудом не занырнул. Этот бросок, впрочем, не обошелся без последствий и разогнувшись, она поняла, что едва не нырнула туда с головой, отделавшись только густым слоем слизи, облепившей ее шею и обнаженную грудь.

“Ну вот, приехали! Интересно, а душа у них тут нет?” — с отвращением пытаясь стереть с себя скользкую субстанцию, подумала пегаска, но только еще больше размазала ее по неожиданно приятно скользящим под пальцами грудям — “Хотя кто знает, что тут идет у них из крана вместо воды?”.

Прикосновение к грязному телу придало мыслям необычное направление. Вот уже много месяцев прошло с тех пор, как она влилась в местное общество, грубо выдернутая из долгого полувекового сна. Увы, местная природа была безнадежно испорчена этими разноцветными засранцами, что с полосами, что без, и какого-либо намека на весну можно было не ожидать еще много-много лет. Но организму пегаски объяснить это было трудно, и он всяко имел свое собственное мнение на сезонность, погоду и гормональные волны, которые все чаще намекали ей на то, что вообще-то, на дворе давно должна была быть весна. От этого она стала более нервной, чувствительной, то и дело срываясь на окружающих, а о собственном состоянии вообще лучше было не говорить. Привычная рутина начала вызывать одно раздражение, одинокая койка откровенно бесила — что говорить, если даже дети перешли из разряда “Да ты грохнулась головой?!” в категорию “А ничего так вариантик. Давай, никто не узнает!”, не говоря уже о прочих, более-менее фигуристых жеребцах.

Жаль, что с этим у местных обстояло не очень, после произошедшего катаклизма.

“Ладно, спокойнее. Спокойнее. Однажды я разыщу какой-нибудь специализированный магазин…” — стараясь унять дыхание, сбившееся вдруг от ощущения скользнувших между пальцами напряженных сосков, подумала пегаска, вновь начав пробираться по полузатопленному помещению лаборатории. Увы, висевшие на стене костюмы хоть и сопротивлялись черному растворителю, но долго делать это не могли, и в какой-то момент уступили, превратившись в лохмотья. Найдя в одном из ящиков стеклянный контейнер, она побросала в него все, что смогла найти на верхних полках, до которых не добралась эта пронырливая субстанция, не забыв о самых чистых и хорошо сохранившихся кусках ткани, после чего герметично закрыв, потащила его за собой, надеясь, что стекло эта мерзость уж точно не сможет сожрать вместе с найденной ею добычей.

Оставалось найти то, что могло бы хоть немного компенсировать все, что выпало на ее долю.

“ОНО ПОЗНАЕТ ВАС ИЗНУТРИ!”.

— Тут определенно не хватало галоперидола в качестве дневной добавки к еде. — буркнула кобылка, пробираясь к дальней двери, возле которой было накорябано очередное предупреждение. Как раз здесь располагался переход на минус четвертый этаж, куда прямо по лестнице медленно, но верно стекал поток черной слизи. Жижа была слишком плотной и липкой, чтобы не потащить за собой неосторожно наступившую на ступеньку ногу, а из-за скудного освещения узнать о том что слизь в этом месте, вообще-то, движется было просто нереально. Тем более что на лестницах до этого она, несмотря на слой, порой формирующий иллюзию горки, лежала вполне спокойно, изображая из себя какое-то искаженное подобие снега.

— Кажется, мне скоро понадобится акваланг… — бледно пошутила она, едва не навернувшись на скользких ступенях, скрытых под поверхностью слизи, и лишь благодаря сохранившимся кое-где перилам устояв на ногах.

Из-за покрывающей все доступные поверхности слизи, оставляющей лишь редкие, слабые источники освещения, спуск был больше похож на вход пещеру, в которой обязательно будет поджидать какая-нибудь засада чего-нибудь… Не обязательно даже живого, но несомненно очень и очень злобного!  А учитывая течение с третьего этажа — подняться по лестнице обратно будет… довольно сложно. А если поддаться панике, то не факт, что вообще получится. В какой-то миг она остановилась и, вцепившись в перила, решала, идти вперед или вернуться назад, где попытаться собрать воедино части винтовки, заботливо собранные в контейнер, и уже потом попытаться взять штурмом это странное место. Впрочем, отсутствие каких-либо тел или хотя бы скелетов, заставило ее побороть панику и продолжить осторожный спуск — в конце концов, выбора у нее было не много.

“Может, хоть там найдется что-то, куда эта гадость еще не добралась?”.

Тем не менее глубина жидкости на минус четвертом оказалась примерно на том же уровне, что и на минус третьем этаже, несмотря на активное движение слизи. Возможно её что-то перекачивало выше, но факта это не меняло. Если на минус третьем этаже, за редкими исключениями, уровень доходил до колен, то здесь он был явно повыше. А ведь у кобылки не было даже направления, где искать сокровище, ради которого эти пони оставались тут даже после того, как случайно или нарочно, потеряли контроль над тем, что должны были хранить. И этажи, как показала практика, были достаточно большими, пускай и относительно схожими между собой по планировке.

Как и на лестнице, в этом коридоре было небольшое течение, довольно чувствительно взаимодействовавшее с ногами пегаски, и не просто подталкивало в своем направлении, а немного давило на внутренние поверхности бедер словно пытаясь заставить кобылку развести их пошире, чтобы не мешать движению. Решив, что хуже уже не будет, она решила довериться ощущениям, и двинулась в том направлении, справедливо решив для себя, что лучше уж увидеть вначале то место, куда ходить явно не стоит, а уж потом обшарить оставшиеся склады и кабинеты.

Возле первой же двери течение как бы раздвоилось — одна его часть направилась дальше по коридору, а вторая — увлекала за собой в приоткрытую дверцу, куда она не замедлила сунуть любопытный бежевый нос.

Удивительно дело — в этом кабинете освещение работало немного лучше чем в кабинетах минус третьего, освещая волнующуюся черную поверхность. Там же — на полках стеллажа в дальней от двери части помещения лежали почти нетронутые жижей магические  кристаллы, причем куда более яркие чем те что пегаска нашла на минус втором этаже, и куда больше похожие на те что давала Твайлайт для питания брони. Целых четыре штуки, они засияли в ее глазах подобно путеводным звездам, своим светом обещая не просто функционирование “Унитазика”, как ласково она называла этот тяжелый экзоскелет для подавления бунтов за своеобразную форму грудных и наплечных пластин, а включение всего, чего только можно, включая климат-контроль, который позволил бы гарантировано обходиться без комбинезонов, пропахших потом и кишечными газами всех предыдущих владельцев. А ввиду количества батареек — сделать это даже не в экономном режиме!

Правда и уровень жижи в помещении со столь многообещающим подарком снова, как и в самых “сочных” кабинетах минус третьего этажа, доходил до середины бёдер, и имел слабое течение, мешающее пегаске идти вперед, к законной добыче. Сама субстанция теперь казалась гораздо более упругой, походя на жидкую резину или застывающий клей, поэтому к стеллажам она добралась порядком усталой и взмокшей, с облегчением плюхнув на стол свой стеклянный контейнер.

А потом её ноги резко обхватило что-то длинное, теплое и упругое. Чем-то оно напоминало живые, внезапно взбесившиеся веревки, выдергивая пегаску из черной жижи не хуже иной морковки.

— Эй, чо за хрень?! — завопила та, хватаясь за стол и мало что не цепляясь за него зубами. К сожалению, завладевшее вначале одной, а затем и другой рукой нечто вздернуло ее в воздух, давая возможность в полной мере оценить что же притаилось у неё за спиной.

Щупальца. Или что-то похожее на них. Длинные, извивающиеся отростки один за другим появлялись из поверхности вздувшейся горбиком жидкости и, изгибаясь, плотно охватывали запястья кобылы, с недюжинной силой приподнимая ее над волнующимся черным потоком. Блестящие, круглые, покрытые черной слизью, без единой морщинки, они казались порождением чьей-то фантазии, однако та сила, с которой они потянули ее к потолку, явно давала понять, что дело вряд ли происходит во сне. Одно за другим, подвижные черные отростки ощупывали все вокруг, пока наконец не натыкались на дергавшееся кобылье тело, с протестующими криками баламутившее ногами волнующуюся слизь, стремительно и неожиданно аккуратно охватывая ее изгибающуюся фигуру. Подобно длинным пальцам, они с какой-то настораживающей, тошнотворной тщательностью ощупывали ее дергающийся живот, не раз и не два с интересом мазнув по щелочке пупка, вдоль и поперек обмерили талию и, наконец, скользнули выше, охватив вздымающиеся груди кобылы.

— Ааааа! Пошли в жопу, тентакли хреновы! — завопила пегаска, вновь начав дергаться, словно попавший на раскаленную сковороду таракан. Несмотря на обилие слизи, держали ее щупальца крепко, и все, что у нее получилось, это вцепиться зубами в один из черных отростков, оставившего грудь с затвердевшим соском, и двинувшийся дальше, к ее голове. — Грррр! Тьфу! Отвалили, сраные червяки! Всех сожгу, как двадцать шесть бакинских комиссаров!

Поверхность выстрелила в потолок фонтанчиком черной слизи, из которой появилось еще одно щупальце, остановившееся прямо напротив нее. Словно живая змея, оно покачивалось прямо перед носом поперхнувшейся от неожиданности пегаски и, секунду спустя, ринулось вперед, атакуя приоткрывшийся для протестующего вопля рот.

“Упругий. Плотный. Скользкий и почти безвкусный” — были первые мысли, что пронеслись в голове Раг. Нечто, проникшее в ее рот, было похоже на каучуковые другозаменители, имевшиеся когда-то в прикроватной тумбочке почти всех эквестрийских кобыл, отличаясь от них каким-то слабым химическим запахом и вкусом старой, засохшей жвачки, долго пролежавшей на дне банки с машинным маслом. Но от тех послушных бытовых предметов прошлого черное щупальце отличалось куда как большей самостоятельностью, с которой принялось обследовать так эстравагантно заткнувшийся рот. Немного поворочавшись и попытавшись поиграть с языком, оно неожиданно двинулось вперед, в глотку, заставив кобылку подавиться собственным визгом, превратившимся в какие-то животные, булькающие, тошнящие, и не имеющие определенного названия звуки, с которыми оно проникло глубоко в горло… и осторожно двинулось назад. Потом вновь рванулось вперед, остановилось — и снова потянулось наружу. Казалось, ему доставляло удовольствие слышать громкие давящиеся звуки, доносящиеся из носа и приоткрывающегося рта, а розовый, длинный язык, вытягивающийся из приоткрытого рта вслед за каждым его движением, заставил отросток буквально затрепетать от восторга, усиливая амплитуду и глубину погружений. Ускоряясь, оно извивалось, будто пытаясь проникнуть все глубже и глубже в растянувшийся рот и раздувшуюся шею, увеличивающуюся и опавшую в такт этим рывкам, буквально беснуясь и охватывая кольцами морду кобылы, пока, наконец, не рванулось вперед одним мощным броском, вызывая к жизни долгий, исполненный ярости и испуга, булькающий вопль, под который оно свернулось в один мощный клубок, заняв все горло и рот извивающейся в воздухе пегаски. Так оно и замерло, чуть подрагивая, в то время как из широко раздувшихся от страха и ярости ноздрей, вдруг, забулькав, рванулись черные струи, обильно оросившие щупальце, грудь и живот давившейся в его захвате пегаски.

Наконец, почувствовав, как начали слабеть движения жертвы, отросток неохотно начал покидать рот и горло кобылы, тотчас зашедшейся в кашле, с которым она рухнула на освободившийся стол. Щупальца, до того удерживающие ее вздернутой в воздух, отпустили подгибающиеся руки жертвы, но не отступили, а лишь на какое-то время отпрянули, после чего вновь попытались продолжить исследование вздрагивающей от их прикосновений пегаски.

“Пиздец! Просто… пиздец!” — произошедшее не укладывалось в голове, а попытки ругаться произвели на свет набор нечленораздельных звуков, с которыми Раг скатилась со стола. Лихорадочно оглядываясь по сторонам в поисках любых движений, она, задыхаясь, вывалилась из кабинета, напрочь забыв про добычу и необходимость чего-либо искать. “Прочь! Прочь отсюда!” — единственная мысль билась в голове, а безумные надписи уже не казались такими безумными, как раньше. От пережитого кружилась голова и темнело в глазах, а скудное освещение не давало возможности понять, куда следовало бежать, поэтому все, что она смогла, это вывалиться в коридор и, с полузадушенным всхлипом ломануться куда-то вперед, в дверной проем, маячивший неподалеку.

Увы, помещение не было дорогой к выходу. Всё что встретило пятнистую пегаску — это веселая капель черной жижи, уже успевшая перекрасить волосы в жирный черный глянец, свисающие с потолка сталактиты полузастывшей пакости, и едва угадывающийся прежний интерьер кабинета в виде едва торчащего над уровнем черной жижи офисного стола, спинки стула за ним, да стеллажа с парой точно таких же ярких светящихся кристаллов, как в помещении напротив. Тут же, вдоль стен, стояло ещё что-то, подозрительно напоминающее шкафы-картотеки, но они скорее угадывались чем действительно бросались в глаза. Завершающим штрихом над всем этим извращением удобно расположилась лампа, в окружающей темноте больше напоминающая зловеще светящийся округлый глаз, чем творение рук или магии пони. Впрочем, испуганной пегаске было не до сравнений интерьеров — постанывая от напряжения и страха, она бросилась к столу, с трудом выдергивая ноги из сгустившейся слизи, и даже не подозревая о волне, целеустремленно чертившей черную поверхность за ее спиной, едва не притрагиваясь к волочившемуся по слизи хвосту. Добравшись до стола, она взобралась на него и с испугом огляделась по сторонам, пытаясь найти хоть какое-нибудь оружие. Отблески на черной поверхности скрыли от ее взгляда волну, скользившую по поверхности слизи, с любопытством пробежавшую пару раз вокруг стола, по случайности или нарочно остававшуюся за спиной вертящейся на своем ненадежном убежище пегаски, после чего уверенно и достаточно сильно стукнувшую по подпрыгнувшей в воздух столешнице.

Издав испуганный вскрик, кобылка упала на четвереньки, изо всех сил цепляясь в пляшущий под ней стол, попытавшись утвердиться в его середине, но увы — из волнующейся жирной поверхности уже появились толстые щупальца, почти незаметно скользнувшие по широко расставленным ее ногам, канатами оборачиваясь вокруг бедер. Удивиться и вновь закричать она уже не успела — мощный рывок напрягшихся щупалец протащил ее по столу и поднял в воздух, на этот раз вниз головой, надежно удерживая свою жертву за судорожно стиснутые ноги и руки, скрученные за спиной. Ни рывки, ни судорожные взмахи крыльями не помогали — на этот раз неведомое существо не стало ждать очередного негодующего крика, а сразу выпустила очередной свой черный отросток, с булькающим звуком закупоривший рот барахтавшейся в захвате пегаски.

Однако на этот раз оно решило не останавливаться на достигнутом.

Неторопливо, уверенно ноги висевшей вверх тормашками кобылы разошлись в разные стороны, открывая для исследования ее потайное местечко, на которое тотчас же шлепнулась густая, черная слизь, будто привлеченная коротким, дерзким хохолком слипшихся лобковых волос. Пара черных отростков скользнуло, обернувшись вокруг бедер, вниз, принявшись по-хозяйски исследовать промежность дергавшейся кобылки, то проходясь по чуть приоткрывшимся губам, то с интересом упираясь в расположенное чуть ниже, туго сжавшееся колечко. Жирная слизь стекала по ее животу и груди, каплями падая с отвердевших сосков, и это странное ощущение отвлекло ее лишь на секунду, однако той самой секунды хватило чудовищу, чтобы вполне освоиться со своей новой добычей, и безо всяких церемоний, вонзившей в нее очередное щупальце, показавшееся из черного желе.

Содрогнувшись, пегаска выгнулась всем телом, распяленным над темной поверхностью живого озера и приглушенно завопила, давясь оккупировавшим ее рот щупальцем, в то время как еще один отросток, с другой стороны, прокладывал в нее себе путь. Толстый, покрытый густым слоем слизи, он уверенно, по-хозяйски влез в нее на всю глубину, упершись в самое дно, после чего завозился, будто устраиваясь поудобнее в полыхнувшем жаром кобыльем нутре. Убедившись, что дальше продвинуться не удастся, он чуть подался назад, и снова рванулся вперед, мягким, но сильным ударом заставляя взвизгнувшую кобылку рвануться в удерживающих ее путах. Такая реакция явно пришлась существу по нутру, и спустя миг, лоно пегаски превратилось в пульсирующий, судорожно сжимающийся тоннель, по которому, без остановки, скользил мощный черный поршень, раздвигая содрогавшуюся плоть. Вперед и назад, он долбил ее мощными, уверенными ударами, приподнимавшими изнутри подтянутый кобылий живот.

Словно сосредоточившись на этих движениях, удерживающие ее в воздухе щупальца расслабились, переворачивая и опуская на крышку стола, в которую она вцепилась руками, пытаясь противостоять этому неожиданному напору. Попытки свести разведенные ноги ни к чему не привели, и стоило ей лишь попытаться рвануться вперед, как ее тотчас же тянуло назад, буквально насаживая на долбивший ее слизистый поршень, каждый удар которого отзывался у нее глухими вибрациями между ног.

Улучив момент, она с негодованием вырвала у себя изо рта вяло шевелившийся черный отросток, отплюнувшись от черной струйки, которой то, в отместку, оросило ее грудь и лицо. Большего она сделать попросту не успела и смогла только судорожно вздохнуть, когда тяжелое, липкое нечто, будто огромная лапа, опустилось ей на плечи, прижимая к поверхности стола. Долбивший ее поршень вдруг начал замедляться и на секунду, ей показалось, что это уже все, что конец этому уже близок, и что она все-таки сумеет как-нибудь ускользнуть — но увы, у поймавшего ее существа еще не закончились планы на жертву, попавшую в эту жидкую паутину. Остановившись на мгновение, черный отросток рванулся вперед, вдавливая себя до отказа в жаркую, влажную глубину, после чего стал извиваться, понемногу, не торопясь, укладывая себя в попытавшееся судорожно сжаться кобылье нутро.

Вот теперь она завопила по-настоящему, когда ощутила, как дергающееся нечто извивается где-то внутри, заставляя содрогаться выпячивающийся живот. Как его становится там все больше и больше и, не в силах уместиться целиком, оно начинает барахтаться, раздвигая дрожащие розово-алые стенки. Тело пегаски подбрасывало над грохочущим, пляшущим в черной жиже столом, за который она судорожно цеплялась, в то время как ее раздвинутые ноги рывком подняли в воздух и непристойно распялили, будто давая возможность невидимым зрителям насладиться шокирующим, непристойнейшим зрелищем. Прижимающая ее плечи к столу, слизь будто облизывала ее ритмично содрогающиеся груди, болезненно трущиеся отвердевшими вдруг сосками о грубую поверхность стола, в то время как сзади, огромным поршнем, конусом, свитым из скрученных черных жгутов, трудился над нею самый толстый отросток, с непристойными, чавкающими и хлюпающими звуками долбивший кобылье нутро. Шум, плеск, хлюпанье и ритмичные хлопки заглушали ее стоны, вскоре слившиеся в один глухой, надсадный вопль обиды, страха и чего-то такого, что она изо всех сил пыталась в себе заглушить. Что-то темное, животное рвалось из нее с этим криком, напоминающий непристойный рев темной страсти, который контролировать она уже не могла. Образы мужа, тяжелым копытом вжимавшего ее в подушки, быстрые движения руками опытных подруг, и даже здоровенный резиновый другозаменитель — все смешалось в ее сознании, слившись в эту странную какофонию непристойных образов, непристойных звуков и непристойных желаний, распаляемых шлепками и чавканьем, сопровождавших каждый рывок. Поневоле расправившиеся крылья распахнулись в неудержимом, болезненном стояке — аналоге пегасьей эрекции, и она вновь не сдержала глубокий, надсадный стон, когда в такт очередному удару в утробу несколько меньших щупалец выскользнули из жирной темноты, прохладными лентами охватывая ее оперенные конечности.

Сколько она провела в этом странном полузабытье, сказать Раг не могла. В конце концов, удары в промежность превратились в беспорядочные рывки, приподнимающие ее вместе со столом и вновь обрушивающие обратно, широко разведенные ноги уже не хотели, не могли самостоятельно сойтись вместе, а брызги слизи долетали до самого потолка — это была вакханалия, какофония темной страсти, бессмысленного безумства, но как и всему на свете, даже безумству приходит конец. Свившись в один твердый, длинный кол, беснующийся в ней отросток замедлился, и снова рванулся вперед, нанеся ей десяток сильных ударов, потрясших пегаску до самых глубин, вырывая из дергавшейся вперед и назад кобылки непритворный вскрик боли, после чего замер, пульсируя и словно запечатывая в ней прохладу, начавшую наполнять измятое, истерзанное нутро. Тяжело дыша, она рухнула на разбитую, измочаленную столешницу, со стоном облегчения ощущая, как неторопливо начинает покидать ее длинный и твердый, а теперь уже мягкий и извивающийся отросток, с кокетливым чмоканьем вышедший из кобыльего нутра, напоследок будто лизнувший набухшие алым губки и истрепанный хохолок лобковых волос. Прижатый к столу живот ощущался немного округлившимся и даже пытался недовольно булькнуть, когда ставший мягким отросток вновь попытался пробраться между бедер пегаски, привлеченный капающей по ее бедрам струйкой черной слизи. Что уж он там хотел — вновь ли проникнуть в нее, или попробовать запечатать свои темные соки внутри жертвы, выяснять Раг не стала — ухватившись за дрогнувший отросток, она с криком отвращения и негодования сжала его, заставив конвульсивно дернуться в крепком, до боли в пальцах захвате и даже попытаться дернуться назад. Пальцы скользили, натягивая оказавшуюся достаточно крепкой но в то же время тонкой поверхность под пленкой слизи, заставив ее сжаться в какое-то странное подобие жеребцового органа, жалко и грустно скукожившегося от холодной воды. Это стравнение не умерило ее злости, но все же заставило нервно фыркнуть от пришедшего на ум сравнения, особенно когда часть щупальца в ее руке попыталось задергаться туда и сюда, словно виляющий хвост.

— Я тебе сейчас подергаюсь, сволочь! — прошипела пегаска, делая шаг назад для того, чтобы прислониться к столу, хотя бы немного обезопасив свои тылы от посягательства из-под волнующейся поверхности, после чего с размаху отвесила по своей добыче звонкую оплеуху. — Мерзкая дрянь! Да я за такое тебя… Тебя… Узлом завяжу!

В самом деле, другие угрозы она, при всем своем желании, осуществить бы вряд ли смогла. Поведя глазами по сторонам, она вновь закашлялась и, с отвращением сплюнув чем-то сколькзким и черным, вновь шарахнула по отростку, заставив его мотнуться в одну, и в другую сторону. Вокруг было пусто — “ни зарезаться, ни повеситься”, как частенько она говорила, поэтому ничего путного пока в голову ей ни шло. Оставалось только хлюпать носом от негодования и жалости к самой себе, вновь и вновь нанося звонкие шлепки и удары по дергающемуся щупальцу. Наконец, размахнувшись особенно сильно, она не удержалась на ногах и грохнулась в темную слизь, болезненно проехавшись спиной по окончательно развалившемуся столу — только ноги над головой и мелькнули. Очутившись в вязкой, темной как ночь темноте и глухой тишине, она выпустила из рук своего совратителя и, забыв обо всем, принялась лихорадочно барахтаться в черной жиже. Скользкий пол то и дело уходил у нее из-под ног, заставляя приподниматься и падать, с трудом выкраивая время на то, чтобы набрать в легие воздуха широко раскрытым ртом, время от времени показывавшимся на поверхности. Перестав понимать где она и куда вообще движется, пегаска с трудом приподнималась из жижи, лишь для того, чтобы спустя шаг или два вновь чебурахнуться в темную субстанцию, непреклонно текущую куда-то по коридору, волоча за собой кашлюющую, отплвевывавшуюся и всхлипывавшую от несправедливости этого жуткого мира кобылку.

Наконец, обессиленная, она рухнула на проржавевшую кучу чего-то, что раньше могло быть полками или стеллажами. Перекрученные, изъеденные временем и коррозией, они превратились в решетчатый лабиринт, омываемый слизью — проходя через него и вокруг него, булькающая жижа ускорялась и уносилась куда-то дальше, в темноту большого зала, часть которого была скудно освещена помаргивающими лампами. В их стробоскопическом свете она разглядела полнейший, не встречаемый ранее в этом бункере беспорядок. Стол лежал на боку, торчащие над жижей спинки стульев лишились всех деревянных частей, а стеллажи опрокинулись, вместе со шкафами и обломками мебели формируя какой-то безумный шалаш. Даже освещение, несмотря на поразительную живучесть, и то работало не везде, худо-бедно освещая лишь половину этого большого помещения, но даже оно было не в силах скрыть скорость течения, заметно усилившегося после открытия двери — казалось что-то втягивает черную жижу и все, что рискнуло в ней лежать, плавать или просто стоять, в сторону импровизированной решетки. Наверняка там должна была сформироваться целая гора этой слизи… Если оттуда она не утекала куда-то ещё.

Однако, даже в этом стробоскопическом свете моргающих фонарей, глаза Раг заметили что-то, не вписывавшееся в царившую в этом месте разруху. Что-то блестящее остатками былой роскоши, еще не разбитое и не испорченное, виднелось за поникшими механизмами, похожими на стадо отощавших слонов. Течение сбивало с ног, но, где рывками, где хватаясь за остатки манипуляторов, склонившихся, как на водопое, к поверхности обтекающей их слизи, она перебралась на другую сторону зала, с трудом подобравшись к стене. Возле нее, привалившись к сырому и перепачканному бетону, стояла некогда большая и чрезвычайно функциональная витрина или какой-то исследовательский прибор, выполненный в виде шкафа с прозрачными дверцами, внутри которого находилось множество манипуляторов. Большие и маленькие, они походили на лапки насекомых, навечно застывшие у стенок прибора. Но не они привлекли ее внимание, а то, ради чего здесь находилась эта исследовательская станция — в ее центре, на подставке, удерживаемый несколькими обрезиненными зажимами, находилось устройство, подозрительно напоминавшее грифонью саблю.

“Нет, не сабля. Меч” — подумала пегаска, с тяжелым выдохом прильнув к стеклу, непроизвольно оставив на нем грязные разводы и отпечатки рук и грудей, скользнувших по недовольно заскрипевшему стеклу. Наполовину стерев, наполовину размазав по и без того не самым чистым дверцам черные слизь и налет, она всмотрелась в пульсирующий голубоватым светом прибор, отмечая высокое качество исполнения оружия, оценить которое могла, пусть и не на профессиональном уровне. Однако род деятельности, работа, которую считаешь любимой и которой отдаешься вся, без остатка, накладывает свой отпечаток, поэтому придирчивый взгляд ее долго скользил по мечу, отмечая идеальный, без единого изъяна, чуть изогнутый клинок с примечательной волнистой дорожкой, отмечающей поверхность заточки, чуть видимые узоры — не вытравленные нарочно, не выставленные напоказ, они были не слишком заметны непосвященному взору, но многое говорили опытному обладателю оного. Чуть синеватая сталь манила обещанием крепости, а идущая по обуху-спинке более светлая полоса заставила на секунду задуматься, для какой-такой надобности мастер приварил к нему ловушку для чужого оружия. Весь внешний вид этого меча, этой сабли до боли напоминал знаменитые в ее мире катаны — даже круглая пластинка цубэ, служившая упором при колющих ударах, имелась, как и рукоять, предназначенная для удобного хвата одной и двумя руками.

Но были и отличия, самым ярким из которых ей показалось лезвие меча, издалека напоминающее стекло. Стекло остро заточенное. Стекло словно растущее из его сердцевины, и не такой уж и тонкой, в два пальца, полосой, идущее вдоль всего лезвия, служа тому режущей кромкой. Казалось, весь меч, вся сталь была обернута и выкована вокруг этого полупрозрачного стекла или камня, служа защитой и поддержкой для того, что должно обрывать чью-то жизнь. Она впервые видела такое оружие, поэтому на какое-то время даже забыла о произошедшем, с волнением глядя на невиданный ранее…

“Киринский меч кайгунто, эпоха Кайдзю (1089 о.о.Э — по нынешн. врем.)” — сообщала бумага, лежащая возле меча. Прилепленная к стеклу клейкой лентой, со временем разложившейся на клей и ниточки ткани, она сильно пострадала от времени, черной плесенью пожирающего лохматящуюся травинками, дешевую бумагу — “Эталонный образец, проект FV15-A2. Ответственное лицо: Карпет Твист. Внимание: повышен…”.

Остальную часть важной заметки слопали плесень и время. Но это было не важно, ведь теперь у пегаски было, чем ответить на это неспровоцированное нападение, и ее мысли приняли совершенно иное направление, от жалкого побега cменившись на жажду мщения. Воля ваша, а такой вот — обесчещенной, раздавленной, облитой слизью с ног до головы, она не вернется к Твайлайт! Не после того, как она обещала взять ее в ученицы! Было противно и жалко саму себя, но она считала себя сильной кобылкой, и собиралась порыдать над столь мерзкой трагедией своей жизни наедине, в новом доме, забравшись под одеяло — но непременно утирая слезы шкурой с жопы убитого врага. Да, это было страшно, но это было привычно — прятать боль и отвращение к самой себе глубоко внутри, скрывая их под толстой коркой стали и льда, что, как броня, защищала истекающее кровью сердце, не позволяя ему разлететься на множество кровоточащих кусков. Обуреваемая жаждой мести, она попыталась открыть витрину-прибор, но натолкнулась на неожиданное сопротивление. Толстые стеклянные дверцы даже не шелохнулись, намертво влипнув в усиленные каучуковым уплотнителем пазы, электронный замок издевательски подмигивал алым светодиодом, а попытка шарахнуть по стеклу первой же попавшейся под руку железякой привела к тому что та, с царапнувшим уши визгом, отлетела далеко в сторону, едва не вывернув кисть из сустава, и с громким шумом шлепнулась в черный поток.

Ей показалось, или где-то недалеко раздался тяжелый, обеспокоенный вздох?

Услышав странный звук, кобылка отшатнулась и прижалась спиной к едва-едва поцарапанному стеклу. Тишина — только слизь катит свои волны куда-то в темноту, за которой слышался неприятный гул, похожий на шум отдаленного водопада. Взяв в руки очередную ржавую палку, пегаска до боли напрягала глаза и уши, неподвижно стоя в темной жидкости и, когда он собралась немного расслабиться и вновь заняться вскрытием непокорного аппарата, из коридора донесся приглушенный расстоянием грохот, сменившийся звуком чавкающих шагов.

Достаточно быстро приближающихся шагов.

Их было двое. Два довольно рослых пони, в массивной и явно герметичной черной броне, местами покрытой сколами и выбоинами от попаданий чужих пуль, но по прежнему способной защитить владельцев от очень и очень многого. Но даже эта броня медленно бредущих, внимательно заглядывающих с посильной помощью нашлемных фонарей в каждый закуток пони выглядела немного… грязной. Ребята явно столкнулись с особенностью слизи в виде её липучести — множество красных элементов брони едва угадывались под слоем тонкой черной плёнки, то тут, то там покрывавшей крашенный металл, и часто даже свисавшей отрезанными от основной массы лоскутами, приклеившимися к другим частям брони, местами казавшейся даже чуть-чуть оплавленной.

Видимо, слизь куда хуже ела металл, нежели ткани.

Но не они были главной проблемой. Рядом с пони плыла здоровенная зубастая тварь. Когда-то давно она явно была собакой из тех пород, что в пару укусов способны оттяпать пони конечность, но сейчас… Ооо, сейчас эта тварь представляла собой жуткую помесь собаки с крокодилом — огромные зубастые челюсти занимали, кажется, большую часть заметно более крупной, чем у привычной собаки, головы на относительно короткой шее. Туловище вытянулось в высоту и исхудало, взамен приобретя здоровенную грудную клетку, прикрытую то ли иглами, то ли мутировавшей шерстью.

Агрессивная зубастая бочка с ножками рвалась с привязи, явно чуя кого-то или что-то, но все равно продолжала шагать в жиже за своими хозяевами, злобно сверкая красными глазками, кристаллическими зубами и высоким гребешком.

— Контакт! — прорычал искаженный шлемом голос, уловив движение возле освещенной витрины. Увидев входящую в зал компанию, пегаска попыталась шмыгнуть за светящийся тусклым голубоватым светом аппарат, но проклятая слизь была слишком густой для подобных рывков. Не удержавшись, она громко шлепнулась в темную жижу, подняв кучу брызг. — Слева! Нет… Потерял.

— Пускаю Кусаку! — зарычала вторая фигура, отбрасывая поводок рванувшегося вперед мутанта, неловко, но очень целеустремленно запрыгавшего по слизи, разбивая тщедушной грудью скользкую массу, словно волнорез. В дергающемся свете фонарей он казался еще огромнее, а палка, которую Раг выставила перед собой, внезапно показалась ей уж слишком жалкой. Поднявшись, она попыталась было дернуться в одну сторону, затем в другую, но успела только ткнуть перед собой своим импровизированным оружием, целясь в раззявленную, клыкастую пасть, как в следующий миг ее сбили с ног, роняя в черную жижу.

“Вот пиздец…” — успела подумать она, когда на нее навалилась тяжелая туша.

Впрочем, псине тоже пришлось нелегко — в отличие от Раг, на ее измененном мутацией теле присутствовала боевая упряжь, за которую радостно ухватилась плескавшаяся повсюду слизь, с удовольствием начав приклеиваться к одному ремешку за другим. Словно специально, она тянулась черными тяжами за каждой пряжкой, каждой стальной пластиной, на глазах изумленной Раг опутывая крутившегося перед ней зверя будто муху, попавшую в паутину. Это было действительно необычно, особенно с учетом того как быстро тварь двигалась до нападения, но это был шанс, и пока хозяева твари замешкались, светя себе под ноги фонарями, она сделала пару шагов, пробираясь по черной жидкости, внезапно обретшей необычную густоту, и принялась лупить металлической палкой по голове рычавшего цербера, стараясь делать это как можно сильнее и чаще, памятуя о совете одного дрессировщика из своей прошлой, уже казалось бы прочно забытой жизни.

“Хищный зверь не привык защищаться — он либо нападает, либо пугает, либо убегает. Дай в лапы леопарду или шимпанзе простой нож — и они будут бить, бить и бить тебя этим оружием, пока не убьют или не сдохнут; в крайнем случае — попробуют убежать. Наши предки знали психологию зверя, они умели активно обороняться — то, чего не умеет ни одно другое существо — и тем самым возвели себя на вершину пищевой цепи. Просто нужно знать, как это делать. Как превратить оборону в оружие наступления”.

Что ж, на словах это звучало солидно и грамотно, возможно, лаская слух и самомнение их носителя — но он был профессионалом своего дела, поэтому она была готова простить ему определенный пафос и эксцентричность. Самой же ей этого делать раньше как-то не приходилось — под рукой обычно оказывалось настоящее оружие, и зоопсихология отходила на второй план, когда начинал разговор двенадцатый калибр — однако в данной ситуации выбор у не был небольшой.

Постаравшись как можно крепче утвердиться среди черной жижи, она попыталась увеличить темп ударов, нанося их по одному и тому же месту, опять и опять, много раз подряд. И наконец, это сработало — злобный рев сменился визгами боли, а затем испуганным воем, когда обессилевшая от множества ударов животина попятилась, сжимаясь в комок, а затем и вообще принялась удирать, нелепо и жалко вскидывая нескладные когтистые лапы, проваливавшиеся в черную слизь.

“Гляди-ка, сработало!” — обалдело уставившись на удалявшуюся тушу, сбившую с ног свою хозяйку, и с подвыванием скрывшуюся в коридорах бункера, подумала Раг, обессиленно опускаясь в хлюпнувшую под нею субстанцию — “Ну ничего себе!”.

— Кусака! Кусака, твою мать! — между тем, орали где-то впереди. Нацелившиеся было на место схватки, лучи света задергались, мельтеша где-то у входа и на потолке, оставляя пегаску на какое-то время в уже привычном до того полумраке. — Эй, помоги подняться! Быстрей! И убери уже от меня это дерьмо!

— Где? Что? — отозвался голос, принадлежащий резко вскинувшему оружие жеребцу, повернувшемуся на месте вокруг своей оси. Луч фонаря вновь прорезал зал, пронесся по неподвижно замершей на четвереньках пегаске, и двинулся дальше. Покрытое черной слизью, почти неподвижное тело прекрасно сливалось с окружением. — Чисто. На сканере сплошной шум.

— Тут что-то есть! Меня кто-то трогал за жопу! — донесся в ответ несколько истеричный кобылий голосок, чья владелица продолжала барахтаться, пытаясь вырвать конечности и тело из крепкой хватки черной слизи, пока напарник просто срезал ножом, пусть и вязнущим и прилипающим, но справляющимся со своей задачей.

— Тут. Чисто. — чеканя слова повторил жеребец, глядя прямо в линзы шлема напарницы и тряхнул её свободной рукой. Дробовик на время освобождения напарницы остался висеть поблизости, для максимально быстрого выхватывания в случае опасности, но уже не грозился направить ствол на любой шум… По крайней мере пока жеребец был занят делом. — Приди в себя, кобыла! Подумаешь, на провод упала!

— Но что-то же случилось с Кусакой что он так удрал. — достаточно громко пробормотала та в ответ, продолжая попытки встать при посильной помощи напарника. Получалось с трудом.

— Может, его тоже кто-нибудь за жопу потрогал, а? — закатил глаза под шлемом жеребец, что явственно слышалось в его голосе. — Я уже устал от тебя и твоей хреновой истеричной псины. Думаешь, я теперь буду лазать по этому дерьму и его искать?

— А мне потом за него отчитываться. — нервно буркнула наконец сумевшая подняться на ноги кобыла, кивнув на стеклянный контейнер. — Погнали лучше глянем, что там за хрень.

Раг поняла, что на этот раз ее точно обнаружат. Издалека заметить облепленную черной слизью кобылку, с трудом удерживавшую себя на поверхности черного потока с помощью проржавевшей трубы, возможно, и было бы сложно, но как только они подойдут ближе, ей уже вряд ли поможет эта невольная маскировка. В панике оглядевшись, она уже решила было нырнуть, и будь что будет, как вдруг, ее взгляд зацепился за что-то светлое, ярко блеснувшее в свете фонаря в самом конце зала. Часть стены в том месте обрушилась, и из пролома доносился неясный гул бегущей куда-то воды. Где-то там, среди мусора, намотавшегося на крючья изогнутой, выступавшей из стены арматуры, было что-то блестящее, напомнившее кобылке о странном восьмиугольном отверстии в электронном замке. Мог ли это быть ключ, или что-то иное? А может, это просто отсвет на темных бурунах, бурлящих в широком проломе? Кто знает. Но она почувствовала, что это мог быть шанс — тот самый шанс, который дается лишь один раз, после чего пропадает навсегда, безвозвратно, сожалей об этом или не сожалей. Можно было нырнуть и, рискуя вновь встретиться с щупальцевым чудовищем, попытаться проплыть мимо опасных пришельцев. Можно было попробовать затаиться, выставив на поверхности один только нос. Но каждый из этих путей, она понимала это, вел к гибели, словно крысу, провалившуюся в помойное ведро.

“Нет. Слишком жалкий конец после всего, что со мною случилось”.

Стараясь не выдавать себя плеском, она осторожно разжала пальцы, по самую шею погружаясь в прохладную слизь, немного остудившую ободранную собачьими зубами шкурку, после чего, замерев, стала следить за неуклюжими фигурами,  подходящими все ближе и ближе.

“Ну же… Ну же… Левее возьмите — там такая интересная витрина…” — думала она, мысленно уговаривая неловко двигавшихся по клейкой, да ещё и двигающейся субстанции рейдеров Черных Подков продолжать ковылять по клейкой грязи — “Нечего смотреть по сторонам. Вот так. Вот так. Еще немного… Пора!”.

Дождавшись, когда шлепающие мимо рейдеры отвернутся, направляясь к освещенной витрине исследовательского терминала, она развернулась и, стараясь не шуметь, наполовину поплыла, наполовину поползла по расступавшейся под нею жиже в сторону пролома с шумящей водой, изо всех сил надеясь, что привлеченные магическим оружием Подковы не обратят внимание на то, что творится у них за спиной. Может, в тот день звезды расположились удачным для нее образом, а может, богини с небес присматривали за своей непутевой подданной, но до груды обломков она добралась безо всяческих приключений. Еле слышный плеск движений кобылки заглушался рычанием разочарованных голосов, время от времени прерывавшихся звонкими ударами — похоже, рейдеры решили пойти самым коротким и надежным, как им казалось, путем. К счастью, не срослось и, несмотря на звон и крики, зачарованное стекло не поддавалось, поэтому пегаске оставалось надеяться, что эта какофония продлиться как можно дольше, отвлекая внимание Подков от остальной части зала, пока она, осторожно, ступала по ржавым останкам стеллажей, добираясь до темного пролома.

— Эй, а эт че такое?! — дернув ухом, пегаска передернулась от неприятного ощущения, пробежавшего по спине. Неужели она ошиблась, и рейдеры тоже что-то нашли?

— Не вижу! Помехи!

— Да вон, вон там! — нет, она не могла ошибиться. Ключ был тут, недалеко от нее — сверкающий кристалл на цепочке, вместе с каким-то выцветшим пропуском, болтался на изогнутой, проржавевшей арматурине, выступавшей из пролома в стене. Ей осталось преодолеть всего пару десятков футов, и…

Яркий свет уперся в нее, заставив замереть в достаточно нелепой позе, стоя на одной ноге, на краю обрыва, с протянутой вперед рукой, уже схватившийся за оказавшийся достаточно увесистым камень. “Словно балерина” — невольно подумала она, вспомнив старую фотокарточку в спальне Твайлайт, на которой та была изображена в балетках, пачке и очень идущем ей обтягивающем трико.

— Эй! Ты! А ну, стоять! — так и не успех схватить ключ, она опрометью рванулась назад, но резко затормозила, издав короткий взвизг, когда обломки перед ней разлетелись подобно взрыву, разорванные на части зарядом крупной картечи, вслед за чем по залу разнесся раскатистый рык дробовика. — Во, видела? От это птичка попалась!

— Какая-то полукровка из полосатых. — проворчала кобыла, вслед за жеребцом пробираясь по залу. Их движения становились все медленнее и скованнее, когда все больше слизи наматывалось на их и без того нелегкую броню, однако их неуклюжесть вполне компенсировалась двумя стволами, неотрывно глядящими на пятившуюся от них кобылу. — Ты че, правда хочешь за ней лезть? Уже не знаешь, куда дружка своего пристроить?

— Я еще до такого не докатился. — Проворчал ее напарник. Дойдя до завала, рейдеры остановились, но надеждам Раг как-нибудь ускользнуть сбыться было не суждено — опытные вояки по одному забрались на хрустящие под их копытами обломки стеллажей, все время держа ее под прицелом, и вынуждая отступать все дальше и дальше к дыре в стене зала. — Да, похоже на то, что нужно. А что до этой — я ж не зверь какой-нибудь, оставлять ее так, словно крысу.

— Хе-хе-хе. Ты думаешь о том, о чем, я думаю, ты думаешь? — С неприятным смешком поинтересовалась кобыла, не отводя оружия от отступающей пегаски. — Ну так что, тварь полосатая? Что выбираешь — честную пулю, или крысиную смерть?

— Да хотелось бы еще немного помучаться, знаете ли! — огрызнулась та цитатой из какого-то древнего фильма. Отступая, она пошатнулась, когда одно из ее копыт, вместо хрустящего и прогибающегося металла ощутило под собой пустоту, заставившую ее остановиться, хватаясь за куски арматуры, торчавшие из стены. Краем глаза она заметила яркий предмет и, не думая, ухватилась за него, рывком сдергивая с металлического стержня.

— Ах ты…

— Стоять! — ожидая неминуемого выстрела пегаска на секунду зажмурилась, но мгновения текли одно за другим, а она все еще стояла на краю обрыва. Вновь открыв глаза, она увидела, как облаченный в боевую броню жеребец спрыгнул в темную слизь, оттесняя плечом беснующуюся кобылу, без сомнения, готовую нажать на спусковой крючок — Стоять, я сказал! Ты! Ну-ка, давай сюда эту штуку!

— Выпустите — отдам. — Почему-то Раг ни на секунду не сомневалась, что выполнять свои обещания эти пони не будут. Не после того, как насмотрелась на то, что оставалось после их “освободительных” набегов на подземные станции полуразрушенного города. Но все же не могла не попытаться поторговаться. — Иначе разожму руку, и ищите тогда ее до посинения в этом говне.

— Отвали! Она блефует! — продолжала орать кобыла, отпихивая со своего пути жеребца. — Никаких разговоров! Смерть полосатым! Или ты забыл?!

— Нет, не забыл. Значит, так тому и быть. — Без злобы и в целом какого-либо чувства, проворчал рейдер Подков. Убрав плечо с дороги рванувшейся вперед напарницы, он поднял свое оружие, уставившееся на кобылку равнодушным провалом черного дула. — По ногам.

Раг знала, что сейчас произойдет. Что сделает на этом расстоянии с ее конечностями крупная дробь. Вспомнила останки тех, что попадались на пути охваченных безумием толп “освободителей”.

Вспомнила. Поняла. И прыгнула.

— Сууууукаааааа!!... — отдаляясь, злобный вопль слился с грохотом двойного выстрела. Широко раскинув руки, она летела спиной назад в чернильную темноту, ощущая, как стальная метель рвет ее грудь и плечо, еще дальше забрасывая во мрак. Голову ударила пронзительная боль, сменившаяся ощущением холода и распирания где-то в носу и глотке, когда ее голова соприкоснулась с чем-то твердым, скрытым под темной водой. Или это была не вода, что приняла ее в свои объятья на дне пропасти, скрывавшейся за провалом? Сил на то, чтобы дернуться уже не было, и ей оставалось лишь задыхаться, захлебываясь хлынувшей в рот ледяной жидкостью, в которую медленно погружалось ее слабо подергивавшееся тело…

“Перелом основания черепа. Или шеи. Вот и все” — страха не было, лишь нарастающее сожаление от того, что она больше не увидит Твайлайт. Уходить было жалко и глупо, но решать было уже не ей, поэтому пегаска лишь булькнула, выпустив из ноздрей последние пузырьки воздуха, и закрыла глаза.

Когда-нибудь и к ней должен был прийти вечный покой.

Если это и было посмертие, то дискордовски хреновое, как ей показалось. Не так легко смириться с тем, что вместо полета в воронке смерча, или бега по темному коридору туда, вперед, к яркому свету, ты барахтаешься в полумраке, выблевывая из себя остатки жидкости, самым жалким образом вися над поверхностью взбаламученной, темной воды. Мимо проплывали каменные стены, покрытые узорами мха, разгонявшего полумрак миллионами светящихся голубым огоньков, напомнивших ей Колодец Душ в одном старом замке на краю эквестрийских болот — затухая и вспыхивая, словно в такт биению сердца, они мерцали в странном резонансе с ее собственной болью, рвавшей на части голову, руку и грудь. Но еще больней были прикосновения к запястьям и голеням — словно веревки, тащившие ее вверх, к полосе болезненно-желтого света, острым лучом пронзающему темноту.

Или же кандалы.

“Надо же — не успела попасть в местное чистилище, а меня уже на дыбу поволокли” — мелькнула в голове мысль, еще более неуместная потому, как смешивалась та с какой-то иррациональной гордостью — “Ох-хо-хо, похоже, я у них буду почетный клиент”.

Как бы то ни было, с почетной клиенткой себя так не вели. Уж наверняка не швыряли в холодную слизь, будто пруд, затопившую большую часть уже знакомого зала. Старый, гнилой металлолом, до того кучей лежавший возле левой стены, теперь в беспорядке лежал возле пролома, плотиной перегородив выход слизи, поднявшейся едва ли не по пояс шлепнувшейся в нее пегаске. Скосив глаза, она увидела множество круглых щупалец, подобно чудовищным волосам горгоны, перекрывавших пролом и вновь ощутила накатившее сожаление от столь глупо заканчивающегося приключения. Монстр не просто прятался в слизи — он всегда был здесь, он и был слизь, а она теперь могла лишь лежать и глупо моргать, пытаясь подтянуть к себе не желавшие слушаться руки и ноги.

— И чего же ты ждешь, сволочь? — дернув уголком рта, проскрипела она, жалея, что вокруг нет ни гранат, ни оружия с одним-единственным патроном. Его должно было хватить за глаза. — Рождества?

Словно ожидавшие этого приглашения, щупальца двинулись вперед и нырнув в черную слизь, сомкнулись вокруг тела кобылки, мгновенно скрывшееся в темной глубине. Не торопясь, они медленно вились по ее телу, словно сонные змеи, неторопливо закручиваясь вокруг каждой руки и ноги. Их прикосновения, вначале сильные, заставили ее застонать от боли, с которой те сжали искореженную грудь и плечо, будто пытаясь выжать ее, подобно яблоку, приготовленному для пюре, и ей показалось, что она захлебывается в крови, окрасившей окружающую ее слизь в темно-алый… Но вскоре это ощущение притупилось, рассеялось, когда жесткие, будто ветви деревьев, щупальца вновь стали мягкими, осторожно свиваясь и проходясь вверх и вниз по рукам. Происходящее настолько напоминало осторожный, умелый массаж, что пегаска даже забыла о том, что должна была бы уже задохнуться, но подвешенная, распяленная в безмолвной, оглушающей тишине, вдруг почувствовала себя парящей в невесомости космоса. Одна, в безграничной темноте, где нет ничего, кроме осторожных прикосновений невидимого существа. Тем временем, щупальца оставили ее руки и столь же осторожно, сколь и целеустремленно, обвили тело, попавшее в их захват. Двигаясь словно десяток ладоней, они массировали ей живот и бока, приходились по позвоночнику до лопаток и, наконец, скользнули по дрогнувшим грудям, игриво касаясь затвердевших сосков. Подобно жадным ртам, они приникли к наливавшимся вишенкам, принявшись ласкать и посасывать их, пусть и неумело, но с подкупающим энтузиазмом. Задергавшись от неожиданности, пегаска попыталась протестующе закричать, но хлынувшая в рот слизь заставила ее отказаться от этой затеи, ограничившись протестующим бульканьем — она и забыла, где на самом деле находилась все это время. Вопрос, почему она не захлебнулась, было решено отложить на потом, когда она не будет столь занята, отрывая от себя настырные отростки. Увы, похоже, что непонятное существо восприняло всю эту возню как приглашение к более близкому знакомству, и вскоре его щупальца уже массировали внутреннюю поверхность ее бедер, то тугими кольцами сжимаясь вокруг них, то расслабляясь и скользя по набухающим губкам, дерзко решившим узнать, не на свидание ли собралась эта глупенькая пегаска, цепляющаяся за какие-то очень соблазнительные предметы.

Впрочем, той было совсем не до шуток, когда извивающиеся щупальца приподняли ее над темной поверхностью, пытаясь вырваться из крепкого захвата сжатых ладоней, но в пылу этой борьбы она не заметила, как поглаживающий ее ягодицы отросток чуть отстранился, будто набирая силу и разгон, после чего рванулся вперед, упираясь в судорожное сжавшееся колечко ануса, преодолевая его сопротивление и, уже по-хозяйски, не торопясь, начиная исследовать внутренности бешено задергавшейся жертвы. Обильно истекающий слизью, он двигался вперед и назад, неторопливо, но неуклонно продвигаясь все глубже и глубже, заставляя пегаску судорожно, напрягаясь всем телом, стремиться вперед, будто птичку, попавшуюся в капкан. Но из этой ловушки вырваться было непросто — пара щупалец обвила судорожно вытянутые ноги и потянула ее назад, еще глубже насаживая на упругий кол, шевелившийся у нее в животе. Через мгновение, к нему присоединился второй, а затем и третий, вызывая к жизни громкий, протестующий визг, раскатившийся под сводами зала. Увы, ошибку она осознала лишь позже, несколькими мгновениями спустя, когда ее рот атаковало еще одно щупальце, мгновенно заполнившее его мягкими, шевелящимися складками дрожащей от вожделения инородной плоти. Подавившись собственным криком, она смогла издать лишь протестующее мяуканье-стон, дернув за обвивавшие запястья отростки, когда еще несколько черных органов существа, одно за другим, оказались у нее во рту, своими движениями оттопыривая раздувающиеся щеки. Распяленная, словно на дыбе, с судорожно раскрывшимися крыльями, она стонала и металась в удерживающем ее захвате, в какой-то момент обнаружив себя лежащей на поверхности темной жижи, окруженная десятком щупальцев, будто часовые, замершие на этой сюрреалистической арене. “О, богини! Хуже уже просто не может и быть!” — успела подумать она, однако жизнь, как это водится, тотчас же доказала ей совершенно иное, когда еще несколько щупалец появилось из темноты. Пройдясь по содрогающемуся животу, в котором уже хозяйничали их товарищи, истекающие слизью отростки пригладили кокетливо топорщащийся хохолок лобковых волос и, облизнув прохладной волной сжавшуюся промежность, не останавливаясь, с ходу вонзились, ударили, ворвались в содрогающееся кобылье нутро.

Вот теперь ее заполнили всю, без остатка. Издав животный визг страха, она рванулась вперед, затем назад, и заплясала в удерживавших ее путах, пытаясь вырваться из этого чудовищного захвата. Увы, ее сопротивление лишь раззадорило существо, и вскоре зал наполнили звуки странного, сюрреалистического соития, раскатывавшиеся под сводами зала шумом плеска, хлюпанья, рвотных позывов и стаккато ритмичных шлепков. Распаленное многорукое чудище, доведенное до неистовства, исступленно атаковало внутренности бившейся в его захвате жертвы, то ослабляя хватку и погружая пятнистую пегаску в темную слизь, то вновь поднимая ее над поверхностью, растягивая во все стороны, обнажая самые сокровенные места на ее теле. Налившиеся силой и похотью, его отростки то медленно, со знанием дела, крутились у нее внутри, будто устраиваясь поудобнее в новом, живом, теплом логове, то вдруг, после паузы, будто данной на передышку, свивались и принимались таранить нежную розовую глубину. Превращаясь в громадные, покрытые мягкой черной кожей и слизью органы размножения, они до предела устремлялись вглубь жертвы, раздвигая трепетавшую плоть, и вновь двигались обратно, зарождая у той ощущение, будто все у нее внутри устремляется вслед за ними, выворачивая наизнанку. Движения эти были ритмичными, мало похожими на деликатные толчки жеребцов — схватившее и покорившее ее существо распоряжалось телом кобылки как полновластный хозяин, без осторожности, то и дело заставляя издавать приглушенный стон, когда очередной удар приходился в чувствительное местечко. Перебирая руками и ногами, она то лежала на поверхности черной слизи, ощущая, как нечто чужеродное шевелится у нее внутри, проникая все глубже и глубже; то начинала биться, поднимая в воздух фонтаны брызг, когда нетерпеливые щупальца растягивали ее в разные стороны, чтобы возобновить ритмичные толчки, отдававшиеся во всем ее теле. В конце концов, достигнув наивысшей скорости ударов, отростки на секунду замерли, после чего внутри нее взорвалось что-то холодное, в считанные мгновения заполнившее ее всю, целиком. Рванувшись вперед, кобылка издала громкий стон, превратившийся в бульканье, когда из ее носа и рта брызнули черные струи, фонтанчиками окатившие ее грудь и надувшийся живот. С трудом дотянувшись до морды, она попыталась выдернуть из себя обмякшие щупальца и закашлялась, жадно глотая затхлый, холодный воздух подземного зала.

Увы, это было еще не финал. Спустя несколько долгих минут кобылка с трудом смогла перевернуться и даже попробовала вытащить из себя остававшиеся в ней отростки, как несколько новых опустились ей на спину, вжимая в податливую слизь, явно сообщая о том, что все еще только начиналось. Кашляя и проваливаясь руками в черную субстанцию, она издала измученный, протестующий, и вместе с тем удивленный стон, когда почувствовала, как переднюю половину ее тела прижимают к упругой поверхности текущей куда-то слизи, а заднюю, самым вызывающим образом, поднимают повыше за хвост. Понимая, что же последует за этим в следующий момент, она издала злой, протестующий визг, сменившийся протяжным животным воплем, когда ее внутренности вновь атаковали извивающиеся отростки. Проникнув за колечко дергающегося ануса, они приподняли ее над поверхностью слизи, расшатывая крестец, чтобы дать возможность чему-то огромному начать неторопливое путешествие внутрь нее. Ей показалось, что что-то громадное, словно колонна, уперлось в ее натертые, жарко горевшие губки и, секунду помедлив, неторопливо и непреклонно двинулось вперед, тараня судрожно сжимавшуюся плоть, отвергавшую подобное вторжение. “Словно роды наоборот” — проскочила быстро пропавшая мысль. Оглянувшись, пегаска вновь завопила от ужаса, когда увидела, как внутрь нее, неторопливо, вдвигается черный отросток, размером не меньше руки. Его лоснящаяся кожа натянулась, обнажая сетку пульсирующих сосудов, когда пугающих размеров член с чмоканьем вышел из нее, уставившись в глаза перепуганной пегаски грибообразной головкой с пульсирующей каймой. Странный вздох вновь прокатился по залу, когда ей на спину опустилась уже привычная тяжесть, а на бесстыже поднятую и распяленную в воздухе задницу брызнуло несколько холодных струй, вновь заставивших пятнистую кобылку протестующе завопить от подобного непотребства. Как выяснилось, долго выслушивать эти вопли существо не намеревалось, и в следующий момент ее рот снова наполнился парочкой мягких, извивающихся отростков, погрузившихся в горло захлебнувшейся от неожиданности пегаски, в то время как гиганский член за ее спиной снова начал прокладывать себе путь в ее розовую, содрогающуюся глубину.

На этот раз поселившийся в ней орган не останавливался — дойдя до самого конца, он двинулся дальше, растягивая забившуюся на нем жертву так, что она почувствовала, как натягивается ее живот, пытаясь уместить в себя этот огромный черный фаллос. Дойдя до какой-то точки он наконец остановился и, неторопливо, двинулся назад, чтобы, дойдя до самого выхода, вдруг вновь, резко, рвануться вперед, с глухим ударом добивая до самого дна, до глубины души дергавшейся в захвате кобылы. Вперед и назад, удар за ударом, чудовищный член лишь наращивал скорость — казалось, его не волновали ни протестующие вопли дергающейся жертвы, заглушенные черными отростками, оккупировавшими ее рот, ни попытки той вырваться, дергаясь в захвате неведомого существа. Черные щупальца танцевали в темной слизи, удерживая и ноги, и руки, и тело пегаски, бившейся над ее упругой поверхностью. Шум и плеск вновь разносились по залу, сопровождаемые мычанием и стонами пятнистой кобылки, заглушая которые, по всем его уголкам разносились ритмичное хлюпанье и шлепки — это черный таран, без устали, входил и выходил из розовеющего нутра, каждым своим ударом выдавливая из того струйки слизистой смазки и забавные, соблазнительные, неприличные звуки растягивающейся и сокращающейся плоти. Не отставали от него и отростки поменьше — проникнув под хвост, они бешено извивались, с каждым ударом черного члена продвигаясь чуть дальше, и уже вовсю хозяйничали в животе, растягивающемся и опадающем в такт неумолимым ударам. Изнемогая, кобылка повисла, распяленная над темной поверхностью слизи и, уже не сопротивляясь, приняла в себя упругую громаду, казалось, лишь возбудившуюся от покорности жертвы, и удвоившую свой темп. Удерживающие ее щупальца уже не тянули так сильно, позволив ей коснуться поверхности слизи, мгновенно налипшей на тяжело колыхающиеся груди, парой жадных ртов приникая к болезненно твердым соскам. Опустив голову, она могла видеть, как между ними, то появляясь, то исчезая, выпячивался ее живот, в чьем лоне хозяйничал новый повелитель, каждый удар которого отзывался во всем ее теле. Мягкие отростки, проникшие в ее горло и рот, едва давали ей дышать, каждым своим движением, каждой попыткой проникнуть еще глубже вызывая к жизни булькающие, тошнящие звуки, и ей начинало казаться, что еще немного — и они окажутся в ней целиком, встретившись с теми, кто так настойчиво проникал в нее сзади, втягиваясь в протестующее нутро. Щупальцам уже не приходилось держать ее за ноги — она и сама бы не смогла их свести. Не с тем огромным жгутом щупалец, переплетавшихся у нее под хвостом, и не с тем громадным фаллосом, что превратился в упругий таран. Освободившиеся от покорно качавшейся и дергавшейся над темной поверхностью ноши, щупальца охватили ее ноги и тело, принимаясь ласкать внутреннюю поверхность бедер и груди, тяжело колыхавшиеся в такт ударам невидимого монстра. Их скользкие прикосновения становились все интенсивнее и сильнее, крепче сжимая тяжелую, налившуюся грудь и постепенно она поняла, что по-настоящему возбудилась. Шлепки и урчание трудившегося над нею фаллоса смешивались с хлопками и хлюпаньем растянутой пегасьей утробы, коим вторили те тошнящие звуки, которые она и могла только издать между короткими, позволенными ей вдохами, и вся эта какофония, многократно отражающаяся от стен и потолка, превратилась в громовой шум неестественного, ужасающего, но оттого чем-то очень привлекательного соития. Привыкшее к эквестрийской деликатности прошлого, тело заново привыкало к покорности и невольно бесило пегаску той готовностью, с которой оно отдавалось напору неизвестного существа. Ощутившее в себе чей-то орган размножения, тело до боли распялило крылья и, не слушая возмущенных хрипов и бульканья хозяйки, едва ли не радостно принимало боль перерастянутого естества и утробы, надувавшегося и опадающего живота, набухшими сосками и потяжелевшей, солидно колыхавшейся грудью отвечая на посыл таранившего ее “жеребца”, с постыдной готовностью приготовившись исполнить свой главный биологический долг.

И это не прошло незамеченным. Будто почувствовав долгожданные изменения, фаллос напрягся, его размеренные, размашистые движения ускорились, превратившись в короткие, быстрые толчки, с которыми он внедрился, и уже не уходил из вытянувшегося живота — казалось, он пытался как можно крепче и надежнее утрамбовать в него что-то, еще не пришедшее, но уже кипящее внутри, по всей его немалой длине. Отростки, заполнявшие ее кишечник и горло, рванулись вперед и кажется, наконец соединились друг с другом, подвешивая ее над бешено забурлившей слизью. Судорожно ухватившись обеими руками за что-то скользкое, сжимавшее и разжимавшее набухшую грудь, кобылка издала неистовый, булькающий, животный вопль, полный страха и похоти, ставший пиком, крещендо этого пугающего соития — вибрирующий в такт бешеным ударам черной плоти, она судорожно развела и без того распяленные ноги, уже не ощущая, что сама, по своей воли забросила на спину разметавшийся хвост, сжавшись, застыв в самой древней, призывавшей к зачатию, позе. Весна ли была то, или проклятое тело решило за нее все само — она уже не осознавала, ощущая лишь круговерть и биение в голове, призывавшие все ее существо сосредоточиться на одной-единственной точке, расположенной в животе, до которой так страстно пыталось добраться таранившее ее существо. Сила и скорость его ударов наконец-то достигла своего пика, вдруг, неожиданно сменившись секундной паузой, показавшейся ей бесконечной — он медленно, неторопливо потянулся назад, растягивая внутренности забившейся от ужаса и наслаждения пегаски… И вновь рванулся вперед, тяжело, уже не торопясь и с какой-то обрекающей завершенностью, нанося ей несколько тяжелых ударов, с хлюпаньем и урчанием добравшихся до самого дна, как это сделал бы в конце акта любой жеребец. Задергавшаяся в судорогах накатившего на нее тяжелого, неожиданного оргазма, пегаска вновь издала громкий, захлебывающийся вопль, ощущая, как пульсирующая головка монструозного члена целует устье ее матки, прижимается к ней, стараясь стать единым целым, обволакивая полыхавшие внутренности чем-то холодным, толчками наполняющим увеличивающийся живот. Задергавшись, она попыталась было вырваться, сама не зная куда и зачем, разумом понимая всю неестественность подобного соития, но предательское тело ответило лишь слабым подергиванием и еще шире развело бесстыдно распяленные ноги, с животной радостью приветствуя свое оплодотворение, вспышками гормонов удовольствия отвечая на что-то тяжелое, холодное, жирное, что накачивали в ее подрагивавшую от неожиданного груза матку. Запутавшись в собственных чувствах и ощущениях, пегаска могла лишь висеть и, захлебываясь, глухо стонать, когда хозяйничавшие в ней отростки извергли в нее копившееся в них содержимое, очень быстро перепонившее возможности новой хозяйки, и выплеснувшееся из нее упругими черными струями, рванувшимися из носа и рта. Захлебываясь и хрипя, она ощутила, что почти задохнулась, но в то же время чувствовала никогда не испытываемое ранее ощущение наполненности. Остановившийся и замерший внутри ее орган обмяк, и уже не терзал так ее утробу, но в то же время оставался внутри, и откликнулся лишь слабым движением, когда она опустилась во взбаламученную слизь, со стонами принимаясь извлекать из себя более мелкие отростки чудовища. С трудом перевернувшись на спину, она с негодованием отбросила от себя те, что так нагло и беспардонно пытались ее задушить, и уже решила приступить к освобождению остальных своих укромных (когда-то) местечек от всяких там членообразных вторженцев, как вдруг ощутила, как ее ноги и таз вновь поднимаются из черной жижи.

“Ох, нет-нет-нет!” — хрипло проскулила она, хватаясь за медленно зашевелившийся отросток, все еще остававшийся у нее внутри. — “Да что тебе еще от меня нужно?!”.

Как оказалось, ему нужно было больше — намного больше. Прикосновение к черному фаллосу лишь ускорили его пробуждение, и вскоре, он вновь предстал перед нею во всей своей чудовищной красоте. С громким чмоканьем выйдя из своей жертвы, он прилег на припухший лобок и уставился ей в глаза коротенькой трубочкой уретры, так похожей на ту, что она привыкла видеть у жеребцов. Не сообразив, что делать дальше, она лишь пораженно икнула, когда этот наглый черный орган, поигравшись с топорщившимся хохолком лобковых волос, неторопливо оттянулся назад — поняв, что произойдет в следующий момент, она попыталась свести вместе ноги и протестующе завизжала, и вскоре ее крик сменился жалобами и стонами, заглушая которые, по всему залу вновь разнеслись хлюпанье, щлепки, урчание и ритмичный плеск слизи.

И снова, и снова, и снова.

“И как это меня угораздило?”.

Эта мысль никак не хотела уходить из головы пегаски. Устроившись полулежа в упругой слизи, словно на удобном диванчике из дворцовых покоев, она приходила в себя после всего, что случилось. Она уже слабо представляла себе, сколько времени прошло с момента спуска в этот заброшенный бункер, превратившегося в извращенный весенний марафон оплодотворения, продолжавшийся так долго, что она уже не могла и сказать, сколько раз ее подвешивали, скручивали и растягивали над этой темной поверхностью, бесстыдно исследуя самые сокровенные уголки ее тела. Темные соки покрыли ее всю, изнутри и снаружи, подсохнув, превратившись в тонкую черную пленку, и теперь она чувствовала себя какой-то секс-куклой, предназначенной для удовлетворения жеребцов.

“Утроба. Жаждущая соития и зачатия утроба” — подумала она, бездумно скользя взглядом по окружавшим ее щупальцам — “Вот во что я превратилась этой весной”.

Она по-прежнему была не одна. Все так же бежал в пролом поток черной слизи, все так же тускло светили разряженные светильники под потолком, но теперь под темной поверхностью угадывалось движение иной жизни — той самой, что теперь окружала ее островок частоколом черных отростков, будто бдительные часовые, торчавшие из непроницаемой для взгляда жижи.

— “Сволочь ты все же” — хрипло, выдохнула она, с трудом напрягая растянутое горло. Двигаться никуда не хотелось, чему немало способствовал заметно округлившийся животик, протестующе булькавший при каждой попытке пошевелиться, не говоря о том, чтобы куда-то лететь или бежать. Хотелось вскочить и рвать эти мерзкие, гадкие, пронырливые, гибкие, упругие, влажные…

“Так, стоп!” — оборвала она поток мыслей, почти незаметно свернувший куда-то не туда, и вместо кровавой расправы воскрешавший в сознании ощущение мощных, сотрясающих тело толчков. И звуков — всех тех хлюпающих, чмокающих, шлепающих и урчащих звуков, с которыми она так отвратительно покорно отдавалась этому… Этим… При мысли обо всем, что произошло, она покраснела и спрятала мордочку в ладонях, пытаясь скрыть от самой себя жарко полыхнувшие щеки. Смущение, стыд — и постыдное удовлетворение, сытость, как назвала она это про себя, вспомнив старый, потасканный анекдот. Наверное, это было то самое слово, которое наиболее полно отражало ее состояние в этот момент. Но несмотря на нелегкое признание самой себе, она все же постановила когда-нибудь да подняться, и оборвать этому щупальцеобразному гаду все то, чем он так старательно ее уестествлял и накачивал — знать бы еще, что это за черная дрянь, похожая на силиконовую смазку.

“А в выносливости ему не откажешь” — подумала она, погладив обозначившийся животик, недовольно булькнувший у нее под рукой.

Вставать не хотелось, но нежиться в прохладной, упругой слизи, похожей на надувную кровать, ей было нельзя. Где-то тут скрывались боевики одной из двух самых сильных фракций Сталлионграда, шарился убежавший мутант, и кто знает, сколько еще вооруженных существ решат исследовать этот бункер. Не говоря уже о том, что улетевшую в патруль пегаску наверняка будут разыскивать и кто знает, не наткнутся ли разведчики на отступающие войска. Подставлять своих было нельзя, но для того, чтобы выбраться из этого бункера, было необходимо пройти через его, пожалуй, единственное препятствие — хозяина этого подземелья, чьи щупальца внимательно следили за нею, покачиваясь над поверхностью слизи.

— Сволочь ты, понял? — сердито буркнула она, пытаясь хоть как-то себя разозлить, вырывая из вялой, довольной апатии. — Ты хоть понимаешь, что сотворил, и что с тобой теперь будет?

По залу раскатился тяжелый вздох — словно кит, на секунду вынырнувший на поверхность.

— Ты хоть понимаешь, что я сейчас с тобой сотворю, слизняк ты многосуставчатый? — сердито вопросила пегаска, с кряхтением приподнимаясь со своего упругого ложа, идеально принявшего форму ее спины и сложенных крыльев. Где-то на середине пути силы ее оставили, и она снова опустилась на прежнее место, издав разочарованный вздох — не в последнюю очередь из-за необычного, тянущего ощущения между ног. Не то, чтобы раньше она не оказывалась под жеребцом немалых размеров, но она определенно могла поклясться, что даже ее личный каучуковый “мужезаменитель”, когда-то бывший эталоном измерений среди подчиненных и сослуживцев, и близко не достигал героических размеров того черного фаллоса, которым ее отымели. Именно так — только таким словом, без скидок на изящную словесность и такт, могла бы она описать эту жуткую оргию. И теперь, вместо того, чтобы стр-рашно отомстить этому чудовищу-членоносцу, она сидит тут, пригорюнившись, и даже не знает, радоваться ей или грустить! Окончательно запутавшись в собственных мыслях, она грустно вздохнула, и даже не вздрогнула, когда плеснувшая слизь исторгла из себя давешний отросток, что не так давно так настойчиво старался слиться с нею снаружи и изнутри. Уменьшившись в размерах до средней кобыльей руки, он неторопливо подплыл к ней, и осторожно коснулся пегаски, мгновенно отпрянув от малейшего шевеления пальцев.

— Ага. А теперь ты прямо такой застенчивый стал, да? — неизвестно, понимало ли существо ее речь, но спустя какое-то время отросток потанцевал вокруг нее, то приближаясь к полулежащей кобылке, то вновь отдергиваясь при виде приподнятой руки, после чего вновь исчез. Утомленная, она опустила руку, морщась от болезненного ощущения в области груди и плеча, после чего провела ей по едва заметным ямочкам, отпечатавшимся на шкурке. — Воспользовался мной, хотя я и так чуть не сдохла. Хорошо еще, что по касательной задело…

Дрогнув, рука остановилась, а затем гораздо тщательнее ощупала пострадавшие места.

“Не может такого быть” — взволнованно подумала пегаска, внимательно разглядывая плечо и грудную клетку. Ни ран, ни корки крови, ни рубцов — ничего, за исключением неприятных ощущений от порядком помятых грудей, вместе с животом намекавших на то, что их следует на какое-то время оставить в покое, и желательно отдельно от разных пятнистых сумасшедших, вечно ищущих проблем на свою задницу, тоже немало перенесшую за это “приключение”. За свое относительно недолгое время пребывания вне заморозки Раг успела насмотреться на разные виды ранений, поэтому раз за разом ощупывала себя, пытаясь понять, как могли исчезнуть раны от выстрелов в упор из дробовиков, которые, в таких случаях, попросту отрывали от подвернувшейся под выстрел цели конечности, превращая остальное в искореженный, нашпигованный дробью фарш. Два выстрела, почти в упор — она еще помнила это онемение и пришедшую за ним боль, а потом… Потом…

— Как? — непонимающе спросила она, когда на поверхности слизи вновь показался главный отросток. По крайней мере, она решила считать его таковым из-за тех действий, которые он так трудолюбиво исполнил, и мысли о которых заставили полыхнуть щеки кобылки. Впрочем, не так чтобы надолго — в конце концов она, как и многие ее товарки, искренне считала такой вот орган главным у всех самцов, к какому бы виду они ни принадлежали. Ни боли, ни следов ран или увечий — только две или три дробинки, случайно запутавшиеся в шерсти как напоминание о том, что произошло, и что могло бы произойти. — Ты и в самом деле как-то сумел?..

Ответа не последовало. Щупальце, не торопясь и явно осторожничая, приблизилось, опустив головку, согнувшись и вообще, всем своим видом старательно изображая раскаяние, заставив дрогнуть краешки губ пегаски в бледном подобии ухмылки. Сколько раз она видела такие вот позы у виноватых жеребцов, не исключая провинившегося супруга. Видимо, и это чудовище мало чем отличалось от остальных — осторожно приблизившись, отросток улегся ей на лобок и повозился там, устраиваясь поудобнее, щекоча своими движениями лохматый бежевый хохолок.

— Жеребцы! Зла на вас не хватает! — демонстративно нахмурясь, пробормотала она. Словно услышав какую-то перемену в ее голосе, тот снова нырнул, скрывшись в темной слизи. Но не успела она подобраться, уже приготовившись издать протестующий вопль в ответ на неминуемое вторжение, как тот вновь появился обратно, но на этот раз с украшением, намотанным позади головки, гордо уставившейся на застывшую от неожиданности пегаску.

— Это… Это что, мне? — запнувшись, удивленно выдохнула она, недоверчиво притрагиваясь к обмотавшейся вокруг щупальца цепочке. На ней, посверкивая, висел тот самый кристалл, который она посчитала ключом к непробиваемому стенду для испытаний, заметно потянувший вниз принявшую его ладонь. — Ничего себе. Даже если это стекляшка, то выглядит внушительно.

Впрочем, определенно стеклом камень не был, как-то совсем по-особенному лежа в руке, необычной своей тяжестью и особенным блеском говоря: “Я настоящий”. Никаких обозначений, знаков и надписей — сложно было заподозрить в этой гигантской драгоценности самый обыденный ключ. Скудные лучи светильников играли загадочным желтым блеском, дробясь и множась в его глубине, и лишь потрогав пальчиком твердые грани алмаза она поняла, что за секрет скрывали работавшие в лаборатории пони, ощутив покрывавшие каждую едва заметные выемки и зубцы. Многократная защита, физическая и магическая, да не одна — это и в самом деле было сокровище уже само по себе, и без содержимого полузатопленной в слизи витрины. Не выдержав нарастающего возбуждения, она со стоном воздела себя с нагретого ложа, и не без содрогания поползла по темной, холодной жиже, ругая про себя всех на свете похотливых самцов, после которых приличной кобылке даже бедра трудно свести, а не то что встать на ноги. Выемка была на месте и, благодаря всех богинь за то, что пропавшим куда-то придуркам не пришло в голову ее разломать, она вставила ключ в замок.

Не заиграла музыка, не разверзлись небеса — просто что-то сверкнуло внутри замка, тонким алым лучом пройдясь по многочисленным граням, отражаясь в каждой из них, на секунду сформировав идеальную паутину из света. Щелчок, другой, третий, и… Мгновение спустя пегаска уже стояла возле полузатопленного стенда, со стонами и сердитым рычанием раскапывая облепившую его слизь, раз за разом натекавшую в откопанные ею ямки. Неизвестно, как долго она могла бы копаться в черной грязи, если бы не очередной гулкий вздох, с которым вынырнувшие из нее щупальца не поддели заевшую крышку, распахивая перед отшатнувшейся пегаской непокорный исследовательский стенд. Вместе с ним, на поверхности показался прозрачный, пускай и порядком заляпанный контейнер с вещами, которые она успела набрать, и который считала безнадежно пропавшим. Надо отдать ей должное, долгие размышления никогда не были сильной стороной пятнистой кобылки, и стоило ему распахнуться, как перепачканные в черном руки проворно схватили зажатое в защелках оружие и, дрожа и стуча туговатой резьбой, несколькими движениями присоединили навершие к рукояти.

“О, да-а-а!” — пронеслось в голове у пегаски, когда повинуясь нажатию попавшейся под палец кнопки, свет пробежал по кристальному лезвию, алой полосой прочертив полумрак. Меч и в самом деле был магическим, и на мордочке пегаски появилось очень недоброе выражение, соответствовавшее хищному свисту меча. Удобная рукоять для двуручного хвата приятно ложилась даже в одну руку, упором в предплечье обещая многократно усилить удар, а слегка изогнутый клинок с негромко гудевшим лезвием выглядел способным разрубить самый камень. “Катана, как есть катана!” — то ли подумала, то ли удовлетворенно простонала кобылка, опуская глаза на щупальца, глядевшие на нее снизу вверх. Парочка даже оплелась вокруг ее ног, подобно экзотическим украшениям, и оставалось лишь взмахнуть своим новым оружием…

Поднявшись, рука с киринским мечом дрогнула, и медленно опустилась.

— Сволочь ты все-таки, понял? — спустя какое-то время проворчала пегаска. Раскатившийся под сводами полузатопленного зала, ее голос разогнал вязкую, недобрую тишину и казалось, даже свет мигающих плафонов стал ярче, когда она медленно побрела по вязкой черной субстанции, одной рукой придерживая свое новое оружие, а другой прижимая прохладный контейнер к недовольно побулькивавшему животу. Вслед за нею потянулись и щупальца, самое большое из которых то и дело поднимало к ней грибообразную головку, словно и в самом деле прислушиваясь к ее словам, в то время как остальные следовали чуть позади, словно почетный эскорт. — Гад ползучий! Похотливый козел! Все вы, жеребцы, одинаковые. Главное, кобылку надуть, а дальше — хоть трава не расти. Ты хоть понимаешь, что будет, если… Да ты у меня на алиментах разоришся, резиновый многочлен!

Голос удаляющейся кобылки еще долго разносился по комнатам и коридорам. Путь ее лежал назад — туда, где она оставила часть добычи. Она возьмет ее не всю. Почему? Ну, потому что это место уж очень удобно расположено для того, чтобы организовать вспомогательный склад. Или пункт наблюдения. Или убежище, если вдруг все пойдет абсолютно не так. По пути она встретит странные силиконовые фигуры, в странных позах приклеенные к потолку, и с ног до головы покрытые застывающей слизью. Тяжелое дыхание и мычащие стоны вызовут у нее лишь сардоническую ухмылку — кто бы что ни говорил, а такое вот наказание ей покажется абсолютно заслуженным, поэтому она запрет их в этом бункере, и выбросит из головы. Быть может, такой же судьбы удостоились те, чьи кости она встречала при входе в убежище, ведь покусившись на чью-то жизнь, будь готов отдать свою взамен взятой. Так думала пятнистая кобылка, медленно проходя по уже не пугавшим ее коридорам, и мысленно оказавшись уже в Новой Заре, прикидывала, как объяснит свою длительную отлучку близким и Твайлайт. Но главное — она поняла, что еще вернется сюда, в этот заброшенный бункер и, возможно, даже не раз.

Возможно, даже не дожидаясь новой весны.