Весеннее обострение

Глава 3

Риппл Рашер была совсем не такой, какой ее помнила Баттермилк Оддбоди. Молодая кобыла, стоявшая на ялике во время отдыха, выглядела так, словно постарела гораздо больше, чем прошло лет с момента последней встречи с ней. В маленьком загоне возле руля теснились три жеребенка, причем старший был вполне развитым годовалым, а младший выглядел совсем младенцем.

— Рипл Рашер, это я… Баттермилк.

Признание промелькнуло, как огонь, разжигающий мокрые дрова, и пегаска Риппл Рашер протянула одно крыло, чтобы потереть подбородок. У Баттермилк защемило сердце, когда она посмотрела на трех жеребят и поняла, что ее подруга по детству — их мать. Вороньи лапки вокруг глаз Риппл Рашер стали еще глубже, а губы оттянулись от зубов в усталой, измученной улыбке.

— Баттермилк… прошла целая вечность. Как поживаешь?

И на это Баттермилк не знала, что ответить. Внешне она лишь слегка ерзала, но внутри у нее происходила сложная умственная гимнастика. Три жеребенка, каждый из которых выглядел немного голодным и очень скучающим, один побитый ялик, видавший лучшие времена, и одна пегаска, бока которой слегка округлились — признак недавних родов или очередной беременности — сказать было невозможно.

— Я в порядке. — Даже произнося эти слова, Баттермилк поморщилась — это было совсем не то, что следовало сказать старому другу, но что еще она могла сказать? Сейчас ей хотелось улететь и забыть об этом неловком и неприятном моменте, но ее нужно было попасть домой, и, возможно, Рипл Рашер нуждалась в ее подруге. — Университет. Это был стресс. Я вот-вот закончу, а потом, наверное, перейду к еще более напряженной карьере.

Молодая мама-пегас кашлянула, мотнула ушами и ответила:

— Я ничего не знаю об этом, об университете, но я знаю о работе и стрессе. — Рипл Рашер слегка хихикнула и оглядела свою старую подругу с ног до головы. — Ты так и не выросла и не располнела. Ты все такая же маленькая и неказистая кобылка, какой я тебя помню.

Покраснев, Баттермилк не знала, как реагировать, поэтому пропустила это мимо ушей и перешла к делу:

— Как думаешь, меня подбросят до дома? Я готова заплатить за проезд, по крайней мере, я надеюсь, что это будет справедливо. Я не знаю, сколько это стоит.

— Я с удовольствием отвезу вас домой, — ответила Рипл Рашер, кивая головой вверх-вниз. — Я перевожу все, что могу, чтобы заработать на жизнь, — и пони, и грузы, все перевожу. — Хихиканье пегаски перешло в заливистый смех. — Большинство моих заказчиков хотят только одного, а кобыла должна делать то, что должна делать кобыла, чтобы заработать на жизнь.

Стоя на причале, Баттермилк задумалась. Повернув голову, она посмотрела на Копперквика, щурящегося на солнце, а затем снова сосредоточилась на своей подруге по жеребячьему детству. Какой ужасной судьбы она избежала, покинув это место и отправившись на поиски образования? Здесь не принято было думать о благосостоянии — каждый пони должен был сам как-то справляться со своими обязанностями, и за неспособность сделать это от него открещивались. Оправдания были встречены насмешками и презрением.

Оправданий не было, и Баттермилк начала вспоминать, почему она покинула это место.

— Спасибо, Раши, я с удовольствием прокачусь с тобой. — Слова застряли у Баттермилк в горле, как деревянная морковка, которая не желала проглатываться, и ей было трудно смотреть в глаза своему старому другу. Но она все же посмотрела в глаза подруге, и Баттермилк постаралась быть как можно более сострадательной.

— Кто твой красавец? — спросила Рипл Рашер, и, насколько могла судить Баттермилк, на лице ее старой подруги читался искренний интерес.

— Это Копперквик. Он мне очень дорог…

— Да, но не надо его обманывать, слышишь? — Рипл Рашер наклонился к ней, и у Баттермилк заслезились глаза от вони ржаных паров. — Он выглядит как порядочный пони… не надо его портить. Я напортачила… Я отдала товар из-за обещания, и это обещание не было выполнено. — Глаза Риппл Рашер бросили косой взгляд в сторону жеребят, а затем она снова посмотрела Баттермилк в глаза, обдав ее прокисшим ветром.

— После того случая он пошел и рассказал всем пони, что мы сделали. Что я сделала. Он стал жеребцом с правами на хвастовство, а я… — Слова оборвались, Рипл Рашер кашлянула, и на ее лице появилась сильная горечь. — Я потеряла работу продавца в магазине посуды, потому что миссис Спул не одобряла этого. Передо мной захлопнулось множество дверей. Но я была глупа, не научилась и снова отдалась под честное слово, потому что была в отчаянии и нуждалась в папочке, и это совсем не закончилось хорошо. Я думала, что это может решить мою проблему.

— Раши, мне очень жаль. — Баттермилк было жаль, и теперь она чувствовала себя немного виноватой за то, что ушла в университет.

— Теперь у меня есть репутация, — сказала Рипл Рашер, и ее слова были пропитаны ржаным виски, сожалениями и печалью. — Теперь пони ждут от меня только одного, и я должна как-то кормить своих малышей. Это тяжело, Баттермилк… Мне так не хватало тебя рядом… чтобы было с кем поговорить. С кем-то разобраться во всем. Почему ты ушла? — Ее глаза сузились, стали расфокусированными, а уши опустились вниз, упираясь в обветренные бока морды.

Только бы не оказаться в таком положении, подумала Баттермилк, и тут же поморщилась от боли. Она не произнесла этих слов, но просто мысленно их произнесла — это было уже слишком. К собственному шоку, удивлению и ужасу, она обнаружила, что правда сама собой вырвалась из-под ее губ:

—  Мне нужно было кое-что в себе совершенствовать, сделать лучше, и я никак не могла сделать это в этом захолустье. Давай будем честными, ладно? От кобыл здесь не ждут образования, они просто послушны. Мы делаем то, что нам говорят, следуем правилам, и лучшее, на что мы можем надеяться, — это "уважение" за то, что мы не высовываемся, усердно работаем и делаем то, что от нас ожидают. Это то, с чем я не смогу жить, Раши.

— Что ж, добро пожаловать обратно в захолустье, мисс Оддбоди… все должно быть примерно так же, как и тогда, когда ты его покинула. — Рипл Рашер рассмеялся, циничным, сардоническим смехом, в котором не было ни капли радости, таким смехом, каким бывают слезы, притворяющиеся чем-то другим и выходящие в другом месте. — Надеюсь, моя дурная репутация не отразится на тебе.

Лодка с плоским дном скользила по воде, и Копперквику было интересно, но он беспокоился за Баттермилк, которая выглядела немного подавленной. Она была тихой, немного угрюмой и ничего не говорила с момента отплытия. Несомненно, ей нужен был чай, и тогда она будет как новенькая, вернется к своему веселому пегасьему облику.

Риппл Рушер управляла судном с поразительным мастерством и скоростью. Она упиралась передними копытами в заднюю часть ялика, и тот с кажущейся легкостью несся по воде, подруливая, чтобы избежать столкновений, и одновременно надавливая на заднюю часть, чтобы поднять переднюю и принять на себя набегающие волны и волнения от других судов. Она была хороша в своем деле, и он восхищался ее способностями. Пони-пегасы были прекрасным средством передвижения, двигатель работал на овсе, а не на угле.

Эсмеральда была напугана, но спокойна. Укрывшись в переноске, она смотрела на проносящийся мимо мир, широко раскрыв испуганные глаза и прижав уши к затылку. Копперквик обхватил ее одной передней ногой, чтобы она не шумела, и старался рассмотреть множество удивительных достопримечательностей вокруг. Некоторые из островов были достаточно большими, чтобы на них были улицы с повозками. Словно какой-то город был разбит на части, и его можно было собрать заново, как пазл. Здесь были универмаги, богатые заведения, признаки богатства, которые были бы неуместны в Кантерлоте.

Некоторые из островов, казалось, были сделаны пони: насыпи из земли и камня поднимались из воды, чтобы дать городу больше места для роста. На некоторых островах возвышались огромные поместья с дворянскими усадьбами, излучавшими спокойное достоинство старых денег. Теперь, когда они оказались в самом городе, вдали от железнодорожного вокзала, который находился в нескольких милях позади них, на воде было оживленное движение.

Арочные мосты соединяли некоторые острова, а разводные мосты позволяли проходить более крупным судам. В небе над водой летали пегасы и грифоны, и Копперквик узнал в некоторых из них работников службы доставки. Здесь был процветающий, шумный город, нуждающийся в сообщениях, в доставке товаров из одной точки в другую, и такому земному пони, как он, пришлось бы несладко, если бы он занимался доставкой.

Кантерлот был городом с огромным населением, теснившимся на одной крошечной территории. Десятки тысяч пони жили и работали в крошечном городке на вершине горы, построенном на месте, где никогда не должно быть города, — самом нелогичном фундаменте для города, который когда-либо был задуман. Это место, этот город, он был разбросан во всех направлениях, насколько это было возможно. От дома до магазина было не дойти, нет, на взгляд Копперквика, казалось, что выход из дома — это настоящее приключение.

От размышлений его отвлекла передняя нога Баттермилк, скользнувшая по его собственной, и когда он посмотрел на нее, то увидел, что ее глаза стекленеют от слез. Что-то было не так, но что? Эмоции из-за возвращения домой? Волновалась ли она из-за встречи с родителями? Она дрожала, ее трясло, а уши трепетали от сильного ветра. Когда она удвоила хватку, Копперквик начал беспокоиться и увидел, как уголки ее рта дергаются от судорожного напряжения мышц лица.

Когда вода стала неспокойной и ялик начал слегка подрагивать, Эсмеральда издала несколько тревожных бульканий, но плакать, к облегчению отца, не стала. Мимо проплыла лодка-домик, извергая черный дым из потускневших медных труб, сверкавших зеленым цветом в соленом влажном воздухе.

Сочувствуя своей спутнице, Копперквик попытался представить себя на ее месте. Возвращаясь домой после столь долгого отсутствия, он, наверное, тоже пытался бы сдержать слезы. Маленькая мисс Оддбоди была очень эмоциональной и носила свое хрупкое сердце на рукаве кардигана на всеобщее обозрение. Когда на глазах появились первые слезы, он, к своему стыду, отвернулся, боясь, что его постигнет та же участь. Он скучал по родителям, по дому и, немного похныкав, вернулся взглядом к Баттермилк, которая теперь прижималась к нему, пытаясь сдержать рыдания, которые не удавалось унять.

Соленые слезы скользнули в соленый воздух, и Баттермилк стянула крылом свои огромные очки в квадратной оправе. Они были засунуты в карман кардигана, а затем она зарылась лицом в бок Копперквика. Эсмеральда, видимо, почувствовав, что что-то не так, и не слишком довольная своим положением, начала всхлипывать. Не крик, не вопль, а просто тихое, измученное посапывание, которое было явным признаком того, что ей очень нужен сон.

С проплывающей мимо лодки доносились сладкие, успокаивающие звуки банджо, гитары и скрипки. Копперквику удалось услышать лишь короткую мелодию — достаточно, чтобы поднять настроение в этом странном месте, где горе и радость были почти в равной степени, — а затем песня растворилась в какофонии окружающего мира, когда лодка удалилась. Если бы Копперквик был настроен более философски, он мог бы поразмыслить над ситуацией и решить, что счастье приходит малыми дозами, оно бесценно, и каждой секундой надо наслаждаться.

Но все, о чем он мог думать, — это мокрое, заплаканное лицо, прижатое к его боку, и обессиленные всхлипывания дочери. Из своего маленького загона трое жеребят Риппл Рашер молча наблюдали за происходящим, ничего не говоря, почти не двигаясь и прижимаясь друг к другу, причем самый крупный пытался прижать к себе двух меньших, глядя на Копперквика широкими настороженными глазами — недоверчивое выражение, если таковое вообще могло быть. Если бы Копперквик был более внимателен к ситуации, он мог бы это заметить, но он был погружен в свои мысли, отвлекаясь на тех, кто был ему наиболее дорог.

Голодный, с пустым желудком, измученный путешествием Копперквик думал о том, что будет означать для него возвращение домой.