Солнце тоже преподносит сюрпризы
Глава 5
Вздохнув, принцесса Селестия посмотрела на свою дремлющую сестру и улыбнулась. Луна уснула за столом, ее голова покоилась на тарелке со сладкими булочками. При каждом выдохе и вдохе крылья Луны подрагивали у нее на боках. Бедная Луна так старалась быть бодрой днем, но в солнечную погоду у нее начиналась настоящая нарколепсия. Бесплотная грива Луны переливалась в стакан с водой, а крошечная мерцающая звезда заставляла напиток Луны сверкать как бриллиант.
Луна была счастлива. Она вообще стала счастливее, пони пришли насладиться её ночью, одиночество Луны было смягчено, а Селестия обнаружила, что её сестра была несказанно рада узнать, что Селестия встречается. Возле головы Луны дымилась наполовину выпитая чашка кофе — чашка, которая никогда не будет допита.
Пока Луна бодрствовала, она дала ей несколько полезных советов. Селестия вытерпела легкую ругань от Луны по поводу возраста. Если бы дело было не в его возрасте, Селестия призналась сестре, что нашла бы что-то другое, на чем можно было бы сосредоточиться, какую-то причину, чтобы попытаться отступить. Теперь Селестия понимала, почему Кейденс выбрала анонимность; если бы Селестия нашла какую-то другую деталь, на которой можно было бы сосредоточиться, она могла бы также использовать это как оправдание или причину, чтобы попытаться избежать этого. Луна каким-то образом восстановила уверенность Селестии; она умела это делать. Луна, у которой была своя собственная хрупкая уверенность, всегда знала, что сказать или что сделать. Луна знала, как исправить ситуацию и сделать ее правильной.
Селестия чувствовала себя гораздо увереннее на этом свидании. Все, что должно было произойти, должно было произойти. Она изо всех сил старалась не обращать внимания на напряженные мышцы и на то, что пространство под ее крыльями словно раскалилось. Она старалась игнорировать намек на головную боль, пульсирующую в основании черепа, тупой стук, отдающийся в голове и заставляющий ее не решаться моргнуть веками из страха разозлить затаившегося зверя.
В одиночестве, когда не с кем было поговорить, Селестия погрузилась в прошлое. Давным-давно она была общительной. У нее были друзья, друзья, по которым она теперь очень скучала. У нее было все: она ходила на балы, вечеринки, важные мероприятия, многие из которых проводились в ее честь. Именно ее популярность и общительный характер были источником ревности Луны, но Селестия не обращала на это внимания; она продолжала быть социальной бабочкой, порхая с мероприятия на мероприятие, она всегда была хозяйкой бала. Но после того, как Луна оступилась… Селестия моргнула и попыталась прогнать меланхоличные мысли из головы. Это были действительно темные времена. Она отступила, замкнулась в себе, Луна осталась одна на луне, а Селестия — одна в Кантерлоте.
Она наказывала себя за неудачу — проблему, с которой Селестия не могла справиться даже сейчас, проблему, которая все еще требовала решения, но Селестия никак не могла найти способ справиться с ней. Потянувшись крылом через стол, Селестия коснулась щеки сестры, которая была липкой и к ней прилипла изюминка.
Ждать оставалось всего несколько часов.
Ночной воздух был прохладным для ее разгоряченного тела, а сильный ветерок щекотал ее крылья. Сегодняшнее свидание проходило в саду, но Селестия не знала, в каком именно. Ей завязали глаза еще до того, как она вошла в карету. Воздух благоухал цветами, и сильный аромат щекотал ей нос. Зная, что ее не видно и не слышно, она расправила крылья и позволила прохладному ветерку пронестись под ними.
Некоторое время ее вели по гравийной дорожке, а потом она заметила прохладную траву под своими стрелками. Она старалась не захихикать, когда почувствовала, как колючая трава касается нежной плоти ее стрелок. Селестия носила обувь по практическим причинам — она боялась щекотки, а большинство пони этого не знали. Ее обувь была практичной и защищала ее от внезапного хихиканья в самые неподходящие моменты, например, при ходьбе по красным коврам с длинным ворсом.
Шайнинг Армор ничего не говорил, пока они шли, и было похоже, что ее ведет за собой призрак. Нервозность Селестии переросла в головокружение, а потом, что еще хуже, она подумала о том, что Кейденс говорила и о ней, и о Шайнинг Арморе. Не в силах остановиться, Селестия начала хихикать, пока ее вели.
Тут ее мягко подтолкнули в спину, и она опустилась на траву, стараясь не фыркать и не хихикать. Мир погрузился в тишину, и она даже не слышала стука копыт Шайнинг Армора по траве, когда он удалялся.
— И снова здравствуй…
По шее Селестии пробежал теплый румянец:
— Ну, здравствуй.
— Сегодня твой голос звучит гораздо бодрее.
Селестия удивилась тому, насколько более расслабленной она себя чувствовала. Ее уши не напрягались, чтобы слышать, и вообще она была довольно спокойна. Она подумала о возможном разоблачении, и эта мысль уже не пугала ее так сильно, как раньше.
— Сегодня мне лучше, — ответила Селестия.
— Мы с Кейденс сегодня долго разговаривали, и я кое-что прояснил. Прошлая ночь была действительно хорошей для меня, и я достиг прогресса в моем лечении. У меня отличное настроение.
— Я очень рада это слышать. — И Селестия, на самом деле, была рада это слышать. Она не просто вела светскую беседу, ее слова были искренними. Она опустилась на траву, перейдя из сидячего положения в лежачее, и скрестила передние ноги. Она глубоко вдохнула и попыталась понять, что за цветы она нюхает. Запах отвлекал, но это было хорошее отвлечение. Что-то в этом запахе настраивало ее на романтический лад.
Желая прогнать тишину, Селестия взяла инициативу в свои копыта:
— Я знаю, что у тебя лечебный курс, и знаю, что ты не знаешь, что делать со школой, но есть ли у тебя какие-нибудь планы или желания для себя?
После минутного ожидания последовал ответ:
— Я хочу создать семью. Даже если мне было больно, я все равно этого хочу. Боль не изменила этого. Я хочу стать отцом… ну, со временем. После нашего вчерашнего разговора я решил, что вернусь в школу, как только смогу, и буду изучать историю. После того, что ты сказала, я, кажется, обрел уверенность в себе.
Селестия улыбнулась, слушая:
— И почему ты хочешь стать отцом в таком юном возрасте?
— Я никогда не знал своего отца. — Наступило долгое молчание, и где-то вдалеке послышалась слабая музыка. — Моя мать была матерью-одиночкой, и она была самой замечательной матерью на свете. Но нам было трудно, хотя она очень старалась. Ей пришлось бросить школу, чтобы родить меня и заботиться обо мне. Но у нее все получилось. Я хочу стать отцом… потому что я думаю, что это поможет мне чувствовать себя лучше, и я хочу, чтобы моя мама гордилась мной. Мне очень важно, что мама думает обо мне, и я хочу, чтобы она мной гордилась. Я немного разочаровал ее, бросив школу, но после того, как все утихло, она признала, что это было необходимо. Я был в очень токсичной ситуации, и это вредило моему психическому здоровью.
— Ты всегда можешь вернуться в школу и заставить свою мать гордиться тобой. — Селестия, все еще улыбаясь, начала обмахивать себя крылом, пытаясь создать небольшой ветерок, чтобы охладить ее взволнованное лицо. — И я тоже буду гордиться. Должна признаться, что ты мой потенциальный жених, и у меня есть определенные стандарты.
— Правда?
— Правда. — Селестия кивнула, хотя ее не было видно.
— У меня тоже есть стандарты.
— Неужели? — Селестия, ухмыляясь, была заинтригована.
— Я хочу выйти замуж молодым и не хочу связываться ни с кем из пони, если они не готовы рассмотреть идею брака.
О, это было интригующе:
— Почему?
— Ну… — Последовала пауза, а затем усмешка. — Я говорю своей маме и всем пони, которые спрашивают, что это потому, что я хочу поступать правильно и следовать своим традиционалистским ценностям, но с практической точки зрения у меня есть определенные потребности, которые мне трудно игнорировать, и я не хочу оступиться. Я хочу оставаться верным тому, во что верю, но делать это становится все труднее. Я молод, и у меня есть все силы молодости.
— Очень честно с твоей стороны признать это, — сказала Селестия своему спутнику.
— Я на взводе.
Услышав эти слова, Селестия почувствовала, что у нее пересохло во рту, а ягодицы сжались.
— Я нахожусь в напряжении и очень боюсь подвести себя. Я не хочу поступаться своими ценностями. И мой терапевт, и Кейденс говорит, что мне нужно быть терпеливым, держаться и ждать, пока я не найду пони, которая разделяет мои ценности. Кейденс говорит, что когда я найду, она тоже будет в предвкушении от ожидания, и все будет стоить того, чтобы подождать.
— Я тоже ждала. — Селестия размышляла над тем, что сказать дальше, как много открыть, и не вмешается ли Кейденс, прежде чем слишком многое будет раскрыто. Несмотря на некоторое напряжение, Селестия чувствовала себя довольно спокойно.
— Я знаю, что ты уже была замужем, Кейденс говорила мне, и она сказала, что ты чуть старше меня. Я не возражаю, я знаю, что всякое случается. Пони умирают, разводы случаются. Я не против, что бы там ни было.
Что-то в словах жеребца привлекло Селестию, но она не могла сказать почему. Ее любопытство росло, и ей стало интересно, как он выглядит. Пока она сидела, размышляя, что сказать, и прислушиваясь, не прозвучат ли еще какие-нибудь ценные слова, она поняла, что чувствует запах гардений и магнолий. Воздух был насыщен их ароматом. Трава прохладно касалась ее живота и самых чувствительных, щекотливых мест, которые слишком долго не получали должного внимания.
— Тебе нравится быть в гвардии? — спросила Селестия.
Потребовалось мгновение, но ответ был получен:
— Я хожу туда-сюда. Бывают времена, когда мне это не нравится, но бывают времена, когда это здорово. Я достаточно умен, чтобы попасть в корпус связистов, поэтому мне не приходится беспокоиться о действительно тяжелых, трудных вещах. Я работаю с карандашом. Корпус связистов в шутку называют "силой стула". Я многому научился в области связи и посещал курсы по командованию и ораторскому искусству. Мой командир говорит, что если я поступлю в университет, то смогу остаться в гвардии и стать офицером. Я не знаю, буду ли я это делать, но, возможно, буду. Я просто еще не знаю.
— У меня есть некоторый опыт командования, — сказала Селестия негромким голосом. — У меня есть звание в гвардии, но я отошла от активной службы.
— Итак… ты занимаешься фьючерсами, ценными бумагами, управлением энергией, и ты была на службе. Признаюсь, я в недоумении. Я знаю, что ты честна со мной, Кейденс не позволила бы тебе лгать, но я не могу понять, как ты столько всего успела сделать. Все, что я знаю, это то, что я не в своей лиге, и я не могу дождаться, чтобы узнать тебя получше.
Селестия хихикнула и с трудом остановилась:
— У кобылы должны быть хобби. Мне нравится постоянно заниматься самосовершенствованием. Я читаю, когда у меня есть возможность. Я постоянно учусь в Кантерлотском университете. Тебе об этом не говорят, но если ты получишь план пожизненного обучения и хотя бы один пони, у которого есть план пожизненного обучения, порекомендует тебя, это будет довольно дешево. Ты можешь позволить себе это на свою зарплату гвардейца, однако тебе нужно будет найти немного дополнительных средств. Но они совершенно не афишируют это.
— Не могла бы ты поддержать меня? — спросил собеседник Селестии, ни секунды не раздумывая.
— О, я могла бы это сделать, — ответила Селестия. — Мы могли бы вместе ходить на занятия. Я нахожу интеллектуальные занятия стимулирующими.
— Правда? Ты бы ходила со мной на занятия?
— О, конечно. — Селестия почувствовала растущее волнение. Это было не совсем планирование совместного будущего, но это было приятно, и это наполняло ее чувством надежды. — Когда мы узнаем друг друга получше, ты поймешь, почему все мои потенциальные спутники должны быть движимы желанием полностью реализовать свой потенциал. Если мы останемся вместе, я не могу обещать, что твоя жизнь будет легкой. От тебя будут многого ожидать.
— О, я понимаю. У меня тоже есть ожидания.
— Расскажи, — сказала Селестия самым заманчивым тоном, на который только был способен ее искусственный голос.
— Я хочу жеребят. Как я уже сказал, я хочу стать отцом. И я хочу, чтобы кобыла, на которой я женюсь, была хорошей матерью, но не просто матерью. Она должна быть учителем. Она должна прививать ценности. Она должна быть хорошим моральным ориентиром, потому что все хорошее в пони начинается дома, и обычно это начинается с того, чему мать учит своих жеребят. Возьмем, к примеру, мою маму… Она знает, что совершила несколько ошибок, когда была моложе, но она их признала. Она использовала их, чтобы научить меня, почему я должен быть ответственным, быть хорошим и стремиться делать правильные вещи всегда, когда это возможно. Она действительно особенная, и я ее очень люблю.
— Так ты действительно серьезно настроен создать семью, я так понимаю? — Селестия почувствовала растущее раздражение от своей повязки. Ей хотелось снять ее. Она хотела почувствовать прохладный ветерок на своем лице. Ей хотелось увидеть пони, с которым она разговаривала.
— Я как-то читал, что жеребята, выросшие у матерей-одиночек, по статистике сами становятся плохими отцами и рожают внебрачных жеребят. Я хочу доказать, что могу преодолеть эти трудности.
В жизни были цели и похуже. Селестия подумала о своем спутнике: он был целеустремленным, умным, и он ей нравился.
— Я должен доказать, что могу делать все правильно. Я должен доказать, что вся та тяжелая работа, которую проделала моя мать, стоила того. Все, через что мы прошли вместе, все жертвы, которые она принесла, как она страдала, я хочу, чтобы она знала, что все, что она сделала, было не напрасно.
Селестия ничего не сказала, но это были благородные цели и стремления, которые она могла поддержать. Она понимала и могла оценить то, что делал жеребец.
— Вот почему я посылаю маме большую часть своей зарплаты. Я не обязан это делать, она работала на стольких работах и тратила столько часов на тяжелый труд, чтобы заботиться обо мне. Теперь ей не нужно работать. Я посылаю ей достаточно денег, чтобы платить за квартиру и чувствовать себя комфортно, и она наконец-то может взять заслуженный отдых. Теперь, когда я решил вернуться в школу, я планирую сделать карьеру, которая позволит мне заботиться о ней. Она очень дорога мне, и я многим ей обязан.
— Я понимаю, что значит полностью отдать себя, чтобы заботиться о нуждах других. — Селестия глубоко вздохнула. — У меня есть… у меня есть много пони, о которых я забочусь и опекаю. Полагаю, ты можешь назвать их семьей. Признаюсь, я считаю себя их матерью и отдаю себя настолько, насколько могу, чтобы убедиться, что их потребности удовлетворены. — Селестия думала о своей школе, о своих подопечных и об Эквестрии. Она ничего не могла сказать о масштабах и количестве пони, которых она воспитывала.
— Кто заботится о тебе?
Селестия повернула голову в ту сторону, откуда слышала голос своего спутника. Она попыталась ответить, но слова не шли. Она почувствовала, как ее пробирает дрожь, а грудь затряслась.
Она изо всех сил старалась держать себя в копытах и после нескольких долгих мгновений затрудненного дыхания заставила дрожь утихнуть.
— Никто не заботится о тебе… это ужасно.
— Это не совсем так. Есть те, кто заботится обо мне. Хотя, наверное, я упрямая, и стараюсь их тоже опекать. На самом деле я не позволяю им заботиться обо мне и сопротивляюсь, если они пытаются. Это… трудно перестать быть опекуном после того, как ты делал это так долго. — Селестия начала думать, какие последствия могут быть, если она снимет повязку. Не то чтобы она это сделала; она никогда бы не проявила неуважения к Кейденс таким образом, но она не могла не задаться этим вопросом. Хотя анонимность имела свои прелести, Селестия хотела видеть лицо пони, с которым разговаривала. Она хотела заглянуть в его глаза. Она хотела услышать его голос.
Селестия обнаружила, что немного увлечена. Как бы странно это ни казалось, она не могла этого отрицать. Несомненно, Кейденс уже знала об этом, и Селестия получит по ушам. Она с нетерпением ждала этого разговора, потому что хотела похвалить Кейденс за все ее труды.
Лежа в траве, вдыхая сильный, пьянящий аромат цветов магнолии и гардений, Селестия начала размышлять о том, каково это — быть влюбленной. Ей стало интересно, какой может быть совместная жизнь. Она начала проявлять любопытство и открывать для себя возможность романтики.
— Стало тихо, — сказал жеребец.
— Я думала о том, чтобы узнать тебя получше, — ответила Селестия. — Должна признаться, ты меня заинтриговал.
— Ты меня тоже заинтересовала, — признался он. — Знаешь, молчание гораздо заметнее, когда тебе завязывают глаза. Не на что смотреть и нечем заняться, а разговоры избавляют от скуки.
— Мне так страшно, — пролепетала Селестия, и она была уверена, что если бы у нее был ее настоящий голос, то он был бы ломающимся. — Я хочу, чтобы ты знал, кто я, но я так боюсь, что когда ты увидишь меня, все шансы на то, что мы будем вместе, разобьются о скалы.
— Мне тоже страшно, — ответил ее собеседник, — я не хочу разочаровываться. Я молод, а ты, судя по всему, немного взрослее меня. Я не знаю, что из этого следует, но я беспокоюсь, что ты увидишь меня и подумаешь, что я слишком молод, а мне очень нравится разговаривать с тобой, с тобой так легко общаться, и я не хочу разрушать то, что у нас уже есть.
— Есть только один способ узнать, сработает ли это. — Селестия почувствовала растущий ком в горле, пока говорила, и снова ее стрелки стали потными. — Я не знаю, справедливо ли продолжать это… скрывать наши личности. Чем больше я думаю об этом, тем больше понимаю, что это нечестно по отношению к тебе — не знать, с кем ты имеешь дело…
Губы все еще шевелились, и Селестии понадобилось мгновение, чтобы понять, что ее заставили замолчать. Она ничего не сказала, и ей стало интересно, рассердилась ли Кейденс. Ее уши опустились, и она надеялась, что сможет заслужить прощение Кейденс.
— Прежде чем я скажу что-нибудь еще, я не сержусь, — сказала Кейденс негромким голосом с некоторого расстояния. — Но я думаю, что была высказана хорошая мысль. Похоже, вам двоим комфортно друг с другом. Вы оба — сильные, исключительные личности. Хотите ли вы снять повязки?
Наступила тишина. Мертвая тишина обеспокоила Селестию. Под повязкой ее лицо было горячим и покрасневшим. Она почувствовала жуткий страх, который сравнился с тем ужасом, который она испытала, услышав безумный смех Луны более тысячи зим назад. Это было смешно и нелепо, но она не могла этого отрицать. Когда повязка с глаз была снята, она никак не могла понять, что произойдет дальше.
— Я сделаю это, — сказал жеребец. — Мне надоело бояться. Я хочу знать и хочу видеть.
Не имея возможности говорить, но не из-за заклинания молчания, Селестия кивнула, зная, что Кейденс увидит. Она ждала, не зная, что сейчас произойдет, и ждала, когда с нее снимут повязку.
— Думаю, вы двое готовы к предстоящему зрелищу. Гослинг, приготовься к небольшому шоку, — сказала Кейденс твердым командным голосом. — Я собираюсь представить тебя моей тете.
Селестия почувствовала, что ее повязка на глазах дернулась…