Опасный роман лебедей

Глава 17

---

— Он вернулся, — сказал гвардеец, просунув голову в комнату, где ждали Селестия и остальные. Гвардеец склонил голову, отчего верхний свет блеснул на его доспехах. В этой комнате не было окон, только укрепленный камень. — Похоже, с будущим консортом все в порядке. — Больше ничего не сказав, гвардеец удалился.

Вздохнув с облегчением, Селестия все же не была удовлетворена этим ответом. Она поднялась со своего места, выгнула спину дугой, издала совсем не кобылье ворчание и подошла к двери. Она ждала, пожевывая губу, крылья судорожно прижались к бокам, уголки глаз сморщились от беспокойства.

Рейвен вновь обрела внешнее спокойствие и ждала со стоическим терпением. Рядом с ней Твайлайт Спаркл читала толстый полевой отчет. Брови Твайлайт глубоко нахмурились. Шайнинг Армор сидел рядом с ней и читал через ее плечо. Кейденс выглядела почти сонной: ее глаза были почти закрыты, и она делала глубокие, регулярные вдохи. Луна, похоже, не спала и пила маслянистый коричневый кофе по четверти кружки.

Когда дверь открылась и появился Гослинг, Селестия двинулась с ужасающей, почти сверхъестественной скоростью. Она подняла его телекинезом, сняла с него шлем, а затем начала снимать с него остатки доспехов, осматривая его, изучая каждый сантиметр, ища раны, которых, как она надеялась, там не было.

Гослинг сначала был шокирован этим, но потом пришел в себя и, болтаясь в воздухе, потянулся и коснулся щеки Селестии:

— Я в порядке, но нас некоторое время преследовала группа странных пегасов.

В горле Селестии раздался низкий гортанный рык, когда она опустила Гослинга на пол и отбросила его доспехи в угол. Не в силах сдержаться, она навалилась на него, прижав к стене, и так и осталась прижиматься к нему, нуждаясь в том, чтобы чувствовать его, чтобы ощущать его дыхание. Она терлась о Гослинга почти по-кошачьи, и на ее лице читалось облегчение.

— Все стало белым, — напряженным голосом сказал Гослинг, оказавшись прижатым к ней. — Подтверждается белая погода!

Подошедшая Рейвен вытащила трубку со свитком из отсека на доспехах Гослинга, которые теперь лежали кучей на полу. Не теряя времени, Рейвен сломала сургучную печать, развернула свиток и начала читать. Деревянный тубус со свитком грохнулся на пол.

— Что там написано? — спросил Шайнинг Армор.

Рейвен ответила не сразу, продолжая читать отчет. Ее уши опустились, а на лице появилось выражение облегчения: она испустила мощный вздох, и ее грудь расширилась настолько, насколько это было возможно, прежде чем снова сжаться. Подняв взгляд от депеши, Рейвен прочистила горло.

— О погибших не сообщается, но ущерб очень большой. Пассажиры поезда были очень, очень храбрыми и сделали все, чтобы ни одна жизнь не была потеряна. — Рейвен свернула свиток и взяла его с собой, подойдя и сев за стол.

— Что только что произошло? — спросил Гослинг.

Повернув голову, Рейвен начала что-то говорить в ответ, но ее оборвал Шайнинг Армор, высоко подняв голову:

— Железнодорожная эстакада была взорвана, когда поезд проезжал по ней. Из того немногого, что мы знаем из первоначального сообщения, отправленного по незащищенным каналам связи, следует, что большая часть поезда уже была на эстакаде. Два пассажирских вагона и служебный вагон поезда свесились через край, когда мост взорвался. В отчете упоминается, что некоторые очень храбрые пони спасли тех, кто остался в вагонах.

Рейвен кивнула:

— Висящие вагоны тянули поезд назад в ущелье. Машинисту приходилось держать двигатель на полном ходу, чтобы поезд не сорвался. После того как все пони были вызволены, было принято решение отцепить два пассажирских вагона и служебный вагон. — Рейвен обмякла в своем кресле, и ее голова откинулась на спинку. — Никто не погиб. Хвала небесам.

— Ты очень вовремя добрался до сторожевого поста, — сказала Селестия Гослингу, усаживаясь рядом с ним на пол. Без всякого предупреждения она прижалась к нему, едва не раздавив его самым неподобающим для принцессы образом. — Твои крылья нужны не только для того, чтобы их показывать. — Не в силах сдерживать свои чувства, Селестия прижалась мордочкой к щеке Гослинга и поцеловала его, радуясь, что он жив и дышит. Ее не беспокоил тот факт, что она выжимает из него жизнь, и она не обращала внимания на его корчи и борьбу, а также на его широкие, выпученные глаза.

— Думаю, мы все знаем, кто в этом виноват, — сказал Шайнинг Армор.

— Мы не знаем этого наверняка, — ответила Рейвен, подняв одно копыто.

— С тех пор как Старлайт Глиммер попыталась изменить временную линию, все идет не так, как надо…

— Шайнинг Армор, не нападай на мою ученицу. — Голос Твайлайт был холодным и жестким, когда она обращалась к брату, а в ее глазах читалось строгое предупреждение. Она наклонилась вперёд над столом, и её уши нависли над глазами.

— Я не нападаю на твою ученицу, а говорю лишь о том, что она сделала. Она оставила нас ослабленными, с незащищенными брешами в броне. — Шайнинг Армор ответил сестре жестким, непреклонным взглядом. — Слишком многие считают ее мученицей, погибшей за их дело. Само ее имя стало призывом к движению за равенство. Слишком многие теперь хотят, чтобы наша монархия прекратила свое существование и весь наш образ жизни был свергнут. Нравится это тебе или нет, Твайлайт, но она сделала это с нами, эта чума, поразившая и наше общество, и нашу безопасность.

Проглотив гневную отповедь, Твайлайт ничего не сказала. Она отвернулась от брата и уставилась на какую-то несуществующую достопримечательность на стене. Суровый взгляд Шайнинг Армора стал извиняющимся, но Твайлайт этого не заметила. Шайнинг Армор опустился в кресло и вздохнул.

— Нам угрожает множество опасностей, — ворчала Луна, — эти пони, которые стремятся к равенству, но нападают на тех самых пони, которых, по их словам, они хотят защитить. Организованные преступные семьи в Мэйнхэттене, с которыми мы мало что можем поделать. Покончить с ними — значит ввергнуть город в хаос. Меня бесит, что мы вынуждены допускать их дальнейшее существование только для того, чтобы поддерживать порядок.

— Пока тебя не было, дорогая Луна, Эквестрия сильно разрослась, — сказала Кейденс. — Это уже не набор вотчин, которые можно держать под контролем с помощью армии гвардейцев и рыцарей. Шайнинг Армор совершенно не приемлет преступные семьи Мэйнхэттена и желает их уничтожить, но мы уже видели, что происходит, если нарушить тщательную иллюзию порядка в этом городе. Это не то, что мы можем позволить себе повторить.

— Такое ощущение, что чем больше растет наше население, тем меньше влияния и власти у нас с сестрой, — заметила Луна, сузив глаза и постукивая копытом по краю стола.

— Мэйнхэттен — дикий город, — сказал Гослинг, высказав свое мнение, пока Селестия продолжала неистово обнимать его.

— Я там вырос. Помню, несколько лет назад у нас была волна поджогов. Мама всегда волновалась, что наш дом подожгут. Эта земная пони, как ее там^[1], пошла войной на пожары в городе.

— Ммм, мой будущий принц — дикарь, пришедший из диких земель, — тихо прошептала Селестия. — Думаю, нам нужен мэйнхэттенец в замке. Немного дикости может пойти нам на пользу.

— Итак, если вы не возражаете, я спрошу, — сказал Гослинг, поворачиваясь, чтобы получше рассмотреть Селестию. — Что случилось с заголовками газет сегодня утром?

— Уф, у меня нет никакого желания говорить об этом, — с отвращением ответила Селестия.

— Ладно. — Освободив копыто, Гослинг прижал его к губам Селестии, чтобы заставить ее замолчать. — Ты не можешь говорить об этом. Кто хочет рассказать мне о том, что происходит?

Когда глаза Селестии расширились, а затем она несколько раз моргнула в шоке от того, что ее заставили замолчать, ответ дала Кейденс:

— Скайфайр Флэш сделала несколько ужасных заявлений о тебе, включая утверждение, что ты принудил ее к нежелательному сексу.

— Что? — Гослинг извивался в хватке Селестии, но большая белая кобыла удвоила усилия, отказываясь отпускать его. — Вся школа называла меня педиком, потому что я отказался трахнуть эту бабу! Это она пустила слух! — В гневе Гослинга его мэйнхэттенский акцент усилился. Его уши встали дыбом от гнева, а уголок глаза начал подергиваться. Он стал вырываться из объятий Селестии, но она была намного сильнее.

— У нее очень замысловатая история, которую она рассказала газетам. — Кейденс молча надеялась, что Селестия сможет крепко держать Гослинга. Жеребец выглядел убийственно, и его гнев немного пугал Кейденс. Добродушного жеребчика, которого она знала и любила, больше не было. — Она сказала, что выдумала историю о вашей разлуке, чтобы защитить свою репутацию.

— Это самая глупая вещь, которую я когда-либо слышала. — Твайлайт с отвращением фыркнула и закатила глаза.

— Твайлайт, прочитав ее "интервью", я могу сказать, что она не кажется мне особенно умной. — Кейденс моргнула, затем повернулась и посмотрела на Гослинга. — И что же ты в ней нашел?

— Еб…

Гослинг замолчал, когда Селестия поцеловала его в губы достаточно долго, чтобы заглушить вырвавшееся изо рта слово.

— … если бы я знал, — закончил Гослинг, когда Селестия отстранилась.

— Она утверждает, что ей пришлось придумать изощренную историю расставания, чтобы сохранить свою репутацию в целости и сохранности. Она утверждает, что была хорошей девочкой, папиной дочкой, и что она не хотела, чтобы сердце ее отца было разбито, поэтому она все выдумала, чтобы защитить себя и защитить его. В своем интервью она несколько раз противоречит сама себе. Она утверждает, что ты изнасиловал ее, а когда она умоляла тебя остановиться, чтобы не быть беременной матерью-подростком, ты избил ее, несколько раз ударив по лицу, затем содомировал и оставил без возможности посещать школу в течение двух недель.

Гослинг снова забился в объятиях Селестии:

— Эта тупая баба упала и разбила себе нос, когда мы катались на коньках в Клопперфеллер-центре! А еще она сломала зуб и рассекла губу! Вот почему она две недели не ходила в школу… эта лживая, коварная ш…

Селестия снова применила цензурный поцелуй — быстрый нежный чмок, заглушивший нелицеприятное слово, которое произнёс Гослинг. Отстранившись, она прижалась губами к уху Гослинга и прошептала:

— Следи за собой, Гослинг. Вульгарность тебе не к лицу.

— Беременная мать-подросток… — Шайнинг Армор с отвращением поморщился и покачал головой. — Интересно, репортер ее наставлял, что говорить? — Единорог наклонился, потрепал сестру копытом и сказал: — Мне очень жаль, Твайли.

Повернувшись, чтобы посмотреть на брата, Твайлайт ответила:

— Я не сержусь… во всяком случае, не на тебя.

— Пресса все еще в сборе. — Лицо Рейвен превратилось в профессиональную маску. — Мы должны подготовить заявление о том, что произошло с поездом. Как мы это представим? Терроризм? Сочтем ли мы это случайной катастрофой и скажем, что мост просто просел, потому что он старый и дерево прогнило? Как мы это преподнесем?

— Мы скажем правду, — сказала Селестия, ослабив хватку на Гослинге. — Мы скажем им, что мост был поврежден, но мы не знаем, кем. Затем мы заклеймим всех виновных как трусов, бессердечных трусов, которые нагло нападают на беззащитных, безоружных гражданских лиц.

— Я сделаю это, — предложил Шайнинг Армор. — Я могу выступить в роли представителя высшего сословия, чтобы привлечь столь необходимое общественное сочувствие. Я могу стать тихим, спокойным голосом разума, который так нужен нашей нации в период национального кризиса.

— У тебя это очень хорошо получается, — сказала Луна, делая комплимент Шайнинг Армору. Она выглядела растерянной и расстроенной. — Мы оказались в самые трудные времена… — Она покачала головой и больше ничего не сказала, ее слова затихли.

Глубоко вздохнув, Селестия закрыла глаза, и ее уши прижались к голове:

— Прости, но я хочу побыть с Гослингом наедине. Придумай или скажи все, что нужно, чтобы оправдать мое отсутствие.

— Конечно, тетушка, — ответил Шайнинг Армор, пока все пони собирались уходить.

---

Оставшись одна, Селестия похлопала по подушке, на которой растянулась, приглашая Гослинга сесть рядом с ней. Он выглядел обеспокоенным, она видела и слышала в нем что-то новое для себя. Его уверенность в себе исчезла, и она увидела сердитого, обеспокоенного жеребчика. Это заставило ее полюбить его еще больше.

Когда он подошел и сел рядом с ней, то выглядел встревоженным. Было очевидно, что он не в духе, она видела боль в его глазах. Он начал расправлять крылья, но не в качестве извращенной сексуальной демонстрации, а от нервного беспокойства. Его движения были отрывистыми, неуклюжими, и она подумала, не чувствует ли он себя неловко из-за того, что прихорашивается перед ней.

— Гослинг…

Жеребец не ответил, но сильно дернул за одно из своих взъерошенных маховых перьев. Она услышала, как он сдавленно вскрикнул. Она сидела, застыв в нерешительности, не зная, что делать. Он был так похож на нее некоторыми своими манерами. Она тоже иногда была слишком грубой, когда прихорашивалась в напряженные моменты.

Она не хотела, чтобы он начал ощипывать себя.

Чувствуя себя очень похожей на испуганную школьную кобылку, Селестия перебралась на подушку и приблизилась к Гослингу. Она глубоко вздохнула, облизала губы, а затем сделала то, что, пожалуй, было самым интимным, что могли сделать друг с другом два пегаса. Она взяла его крыло своей магией, оттянула его от тела и начала его расправлять. Он застыл, когда ее нежные прикосновения коснулись его. Она принялась за работу, расправляя его перья — они были в довольно запущенном состоянии после всех полетов, которые он совершил за этот день. Она почувствовала, как сердце забилось в горле. Она боялась, что он может отстраниться, что он может сопротивляться ее ухаживаниям. Ее собственное напряжение возросло до такой степени, что она боялась расплакаться.

Но он не отстранился. Он сидел, застыв, с широко раскрытыми глазами, словно не мог поверить в происходящее. Селестия наблюдала за ним, пока работала. Она ощущала вкус соленого пота на его крыльях, а от пыли, грязи и копоти у нее на языке оставалось неприятное ощущение. Это был странный момент, и Селестия была в замешательстве. Было ли это материнство? Пегасы прихорашивали своих малышей до тех пор, пока те не становились достаточно взрослыми, чтобы делать это самостоятельно, а потом эта практика прекращалась. Это было очень интимное действо — прихорашивание других. Она надеялась, что не будет его матерью, ему достаточно материнской заботы от Слит. Она хотела дать ему что-то еще. Она придвинулась поближе, чтобы было удобнее.

В ушах у нее звучали звуки его дыхания, каждый вдох и выдох был прерывистым. Она чувствовала, как дрожит все его тело. Она старалась разгладить его взъерошенные, запущенные перья и чувствовала, что между ними что-то есть, какая-то искра, какая-то связь. Она принюхалась, и в ноздри ей ударил безошибочный запах мускусного мужского возбуждения.

Подняв голову, Селестия одарила Гослинга самым пылающим, манящим взглядом, на который только была способна. Она смотрела в его глаза, пытаясь заглянуть в его душу. Он дрожал, и, даже не глядя вниз, она поняла, что он пытается спрятаться от нее, часть его души выплеснулась наружу. Запах его нетерпения будоражил ее чувства.

— Гослинг, если бы твоя принцесса велела тебе взять ее, ты бы взял? — тихим шепотом спросила Селестия.

— Нет, моя принцесса, я бы не стал, — ответил Гослинг хриплым, писклявым голосом.

— Если бы я предложила тебе себя прямо сейчас, ты бы мне отказал?

— Да, отказал бы. — Гослинг сглотнул, и Селестия увидела, как комок спускается по его стройной шее.

— Мы оба знаем, чем это закончится. Мы будем вместе… У меня есть потребность, я могу сказать, что она есть и у тебя… И Кейденс даже говорит, что пара должна посмотреть, как все устроено, прежде чем пожениться. — Селестия почувствовала растущее тепло в животе, когда подошла к Гослингу. В нем было столько юношеского энтузиазма. На мгновение она прикусила губу, размышляя о том, как все могло бы быть. В голове пронеслись лихорадочные образы неуклюжих, но ласковых сплетений, в ушах слышалось тяжелое дыхание, а сердце стучало о ребра.

— Моя милая, — сказал Гослинг тихим, напряженным голосом, стараясь держать себя в копытах, — ты полюбила меня таким, какой я есть. Если бы я изменил свою сущность, я бы не был тем пони, в которого ты влюбилась. Если бы я изменил свою сущность только для того, чтобы удовлетворить тебя, я бы предал тебя, а ты — меня, потому что мы оба оказались бы в постели с незнакомцем.

Приостановившись, Селестия заглянула ему в глаза, и ее мордочка оказалась в нескольких сантиметрах от его мордочки:

— Тогда, полагаю, есть только одна вещь, которую мы можем сделать, чтобы исправить эту ситуацию, мой дорогой Гослинг…