Опасный роман лебедей
Глава 31
Отвлекшись, Селестия осталась наедине со своими мыслями. Ей было любопытно узнать о многих вещах. Например, как получилось, что Кейденс стала частью твоей терапевтической команды? Пока Селестия читала гражданские предложения, которые были такими же, как и все остальные, она думала об этом. Она предполагала, что пациентов оценивают по их нуждам, точно так же, как оценивают и доводят до сведения Селестии перспективных учеников. У некоторых жеребят были проблемы с магией, и им требовалось специальное обучение.
Каким-то образом Гослинг попал в поле зрения Кейденс довольно давно. Селестия догадалась об этом сама. Прочитав, как одна пони пытается выпросить денег, Селестия начала подозревать, что Кейденс уже давно что-то замышляет. Селестия научила Кейденс играть в долгую игру: манипулировать событиями, пони и обстоятельствами так, чтобы получить желаемый результат в будущем.
Селестия отложила шаблонную работу по финансированию Короны и нахмурилась. Неужели Гослинга с самого начала готовили в надежде, что из него получится хороший консорт? Селестия начала задаваться вопросом, знала ли Кейденс, насколько сокрушительным было одиночество. Неужели ею все время играли? Селестия почувствовала, как по шее поползли мурашки. Да, подумала она, это все признаки любимого проекта. Гослинг сломался, и она сама пришла за ним ухаживать. Нахмурив брови, Селестия продолжала размышлять об этом, пытаясь понять, насколько сильно ее обыграли. Даже Луна была втянута, и нужно было разобраться со старыми костями из прошлого. Может быть, это и не было улажено, не до конца, еще нужно было разобраться с некоторыми эмоциями и, возможно, сказать несколько хороших слов, но проблема была решена.
И Кейденс одним махом избавила от одиночества не одну, а сразу двух кобыл. Луна получила помощь, в которой нуждалась, хотела она того или нет. Расстроенная, эмоциональная и не в себе, Селестия нуждалась в отвлечении. Ей нужно было прогуляться, подышать свежим воздухом.
По счастливому стечению обстоятельств, столь необходимое отвлечение было предоставлено.
Рейвен держала над головой сложенный лист бумаги с ожидающим выражением лица. Все еще чувствуя себя не в своей тарелке, Селестия взяла бумагу у Рейвен, развернула ее и спросила свою помощницу:
— Что это?
— Это открытое письмо для прессы… от Гослинга… и он просит разрешения на его публикацию, — ответила Рейвен, присаживаясь на подушку рядом с низеньким, богато украшенным столиком. — Гослинг, похоже, решил, что станет вашим супругом. Это точно. Мне кажется, он уже принял решение. Он использует свое лежачее состояние с пользой. Я одобряю.
— Ты бы… — Селестия раскрыла бумагу и поднесла ее к глазам. Текст был небольшим и довольно простым на вид. Он был написан авторучкой. Это был черновой вариант, явно нуждающийся в редактировании, и язык нужно было переработать, чтобы добиться правильного приложения усилий.
Дом пони — его крепость, а вы, невежи, в моем доме… — Селестия вскинула бровь и посмотрела на Рейвен, которая спрятала лицо за газетой. Она продолжила читать, не зная, как Рейвен к этому отнесется. В нем определенно чувствовался особый штрих Гослинга, прямо во вступительном предложении. … если вы планируете оставаться гостями в моем доме, вы будете подчиняться моим правилам, вы поняли? Вы будете уважать моих жен, обеих. Вы, репортеры, кажется, забыли, что вас пригласили в чей-то дом, в место, где кто-то живет. Не уважаете моих жен под моей крышей, и я сброшу вас с лестницы, с большой лестницы в большом бальном зале…
— Рейвен, это шутка? — Селестия несколько раз удивленно моргнула.
— О нет, я думаю, он серьезно. Возможно, он немного переборщил с лекарствами, но он серьезен, не сомневайтесь. — Голос Рейвен доносился из-за газеты, которая не двигалась с места.
Пони должны жить в этом доме. Это место, где будут расти мои жеребята. Это место, где живет семья. Так что вы, невежи, приходите в мой дом, в место, где живет моя семья, и проявляйте уважение. Поняли? Любой репортер, который забудет это простое правило, будет вышвырнут из моего дома и никогда больше не сможет вернуться. Вы пришли в мой дом как гость, ведете себя как гость и проявляете немного еб… Селестия вздохнула и подняла глаза от листа:
— Ну, тут придется прибраться! — … аного уважения, вы грязные, нехорошие, гнилые маленькие тв… — Селестия снова подняла глаза от бумаги и почувствовала, как по ее чреслам разливается маслянистая гладкость. Она откашлялась и продолжила. — ...ари. Я серьезно, я буду уважать свой дом и своих жен. Я отправлю тебя домой, еб… — Сердце Селестии затрепетало в груди, и она почти услышала голос Гослинга, читая его слова. — …анутая отрыжка. Я бы не пришел в твой дом и не вел себя так, нет, скорее ты бы меня вышвырнул. Поэтому я прошу того же в ответ. Бадабум, бадабум.
Наполовину прочитав, Селестия отложила бумагу:
— Рейвен… Я… эээ… ну, он затронул важную тему. В какой момент мы все забыли, что это наш дом и что мы здесь живем?
Рейвен опустила газету и посмотрела на Селестию через верхний край:
— Потому что это еще и резиденция власти, а все пони здесь относятся к ней, как к рабочему месту в офисе. Я не знаю. У меня нет хорошего ответа. Но я одобряю его идею сбрасывать непокорных репортеров с лестницы, а также считаю, что во дворе замка следует возвратить хранилища, как он предлагает на второй странице. Гнилые овощи, которые будут выброшены, можно будет продавать, а вырученные средства направлять на благотворительность.
— О боже, — сказала себе Селестия. Она не знала, что чувствует, кроме масла.
— Далее Гослинг предлагает, что если пресса хочет более конфронтационной обстановки, то это можно сделать за пределами замка, в другом месте, и все они могут собраться и подождать, не прибудет ли кто-нибудь из пони, чтобы ответить на их оскорбления. Далее он заявляет, что доступ в Короне — это привилегия, а не право, и если вы хотите, чтобы доступ продолжался, необходимо что-то изменить. Он говорит, что будет работать над хартией, чтобы гарантировать эту привилегию и даже расширить доступ к Короне, но только для репортеров с исключительно хорошими манерами, грацией и остроумием.
— Рейвен, как этот неограненный алмаз остался незамеченным? — спросила Селестия.
— О, его заметили, — ответила Рейвен, — Кейденс нашла его. — Рейвен пожала плечами и прочистила горло. — Он немного учится по книгам и очень нуждается в практическом опыте, но идеи у него здравые. Он хочет превратить доступ в соревнование на лучшие манеры, а в качестве приза — доступ к лучшим историям и лучшей информации. Он сочетает теорию игр с тем, что узнал о коммуникациях.
— Ты одобряешь? — спросила Селестия своего самого доверенного помощника.
— Думаю, его идеи нуждаются в доработке, но да, — ответила Рейвен. — Я думаю, если его идея будет реализована, все пони будут испытывать гораздо меньше стресса. Пресса получит нужные материалы, мы получим более приятных журналистов, а публика — необходимую информацию.
— Предвзятость будет проблемой. — Селестия отложила бумаги, которые удерживала. — Если Корона и пресса станут слишком дружны, их будут обвинять в предвзятости. Для некоторых пони истина может быть найдена только через агрессивную конфронтацию и открытые сражения между Короной и прессой. Общественность чувствует себя лучше, если информация была выужена не по своей воле.
— С этим можно справиться. У нас есть Блюблад. — Рейвен отложила газету. — Блюблад так любит свои хобби.
— Итак… пресса переходит от разборок к котильонам… — Селестия несколько раз моргнула, ее веки дрогнули. — Мне нравится, как это звучит. Мы ведь пытаемся поощрять именно это на вечеринках для прессы, но в итоге всегда получаем плохих гостей, которые кричат о свободе прессы, если их обвиняют в плохом поведении…
— А у прессы будет много свободы вести себя как придурки, просто им придется делать это в другом месте, — сказала Рейвен, закончив слова Селестии. — Когда никто не будет обращать на них внимания.
Поднявшись с подушки, Селестия прикусила губу, когда на нее обрушилось шелковистое, скользкое тепло между ее ног. Ей потребовалось время, чтобы прийти в себя. Миллион мыслей проносились в ее голове, как на дерби, где победившая мысль получает главный приз. Жеребость и материнство шли ноздря в ноздрю, а Грязные мысли шли по пятам.
Прикусив губу, Селестия задумалась, подойдет ли ей старая форма Вондерболтов. Она так давно не летала с ними. Но она не собиралась в ней летать… нет… она хотела надеть ее как подарочную упаковку, чтобы Гослингу было над чем поработать, чтобы ее содрать. "Грязные мысли" и "Изготовление Жеребят" теперь шли ноздря в ноздрю, а "Материнство" отставало на повороте. Селестия собиралась подстроить забег так, чтобы Материнство задержалось, а Грязным Мыслям и Изготовлению Жеребят нужно было больше времени на пастбище ее разума.
— Рейвен, извини меня, мне нужно выйти, — объявила Селестия, — мне нужен свежий воздух!
Кровать была тесновата, но Селестия справилась. Она прижалась к Гослингу в его постели, не обращая внимания на его ерзанье и протесты. Если Луна могла прижаться к нему, то Селестия тоже могла прижаться. Селестия лежала, прижавшись спиной к животу Гослинга, а его уши подергивались у ее мягкого горла.
— Что-то здесь не так…
— Тише, ты же спал с Луной вместе, — сказала Селестия низким, дразнящим голосом.
— Это тоже было неправильно, но я ничего не смог с этим поделать. — Гослинг, у которого не было сил бороться, затих, прижавшись боком к передней ноге Селестии. Тепло ее тела успокаивало его. У него все еще болело все тело от сухого дыхания. Признаться, ему было приятно. Не в смысле чувственности, а просто приятно. Это успокаивало. Гослинг расслабился и позволил моменту произойти.
— Похоже, ты принял решение, — сказала Селестия, перекладывая голову на подушку и ощущая мягкую ткань на своей щеке. Подушка была еще прохладной, и ее не нужно было переворачивать. Пока не нужно. — Хочешь поговорить об этом?
— Что я могу сказать? — Гослинг чувствовал шею Селестии на своем затылке, между ушами. Он чувствовал ее дыхание, ощущение жизни внутри нее. Он прижался к ней головой и почувствовал, как его грива скользит по ее бархатной шерсти. — Я забрался так далеко… Я немного поскользнулся… — Голос Гослинга был хриплым и влажным, когда он говорил. — Но я не сдался.
— Я так много для тебя значу? — спросила Селестия.
— Тебе действительно нужен ответ на этот вопрос? — Гослинг вздрогнул, когда щекотка в горле стала болезненной. Его тело дернулось, и он прижался к Селестии, чтобы утешиться. Его желудок сжался в болезненный узел.
— Я могу быть кобылой с почти безграничной силой, но мне все равно нравится слышать, что кто-то хочет меня. — Даже когда она говорила, Селестия понимала, как уязвимо звучат ее слова. — Я хочу знать, что я особенная для других пони… Мне нравится это слышать.
Гослинг вздохнул и закрыл глаза:
— Я немного беспокоюсь о том, что от меня хотят.
— Гослинг? — Селестия сжала жеребенка в своих объятиях.
— Доктор сказал, что у меня проблема с ларингофарингеальным рефлюксом. Мало того, что мои легкие сожжены, так еще и эти маленькие трубочки, которые идут в уши… мои внутренние уши разъедены кислотой. Как раз перед твоим приходом пришел доктор и поговорил со мной. Возможно, это навсегда.
— О, я все еще могла бы любить тебя, если бы у тебя были проблемы с ушами, — сказала Селестия успокаивающим голосом.
— Нет, все гораздо хуже, — сказал Гослинг, плотнее зажмурив глаза. — Намного хуже.
— Насколько хуже? — спросила Селестия. Она почувствовала, как напряглись ее мышцы.
— Док говорит, что это будет похоже на постоянное пьянство. Мне будет трудно держать равновесие.
— А как же полеты? — Селестия почувствовала, как в ее груди становится все теснее.
— У меня не будет чувства равновесия. Док сразу сказал, что я, скорее всего, никогда не смогу летать. Не знаю, как к этому относиться. — Гослинг открыл глаза. — Мне дали успокоительное, прежде чем сообщить новость. Я просто чувствую себя каким-то оцепеневшим и не могу расстроиться из-за этого.
— Я даже не знала, что это может быть проблемой. — Селестия вздрогнула, осознав, насколько бесполезно прозвучали ее слова, только после того, как она их произнесла. — Это ничего не меняет, Гослинг. Мы тебя вылечим. Мы посмотрим, что может сделать физиотерапия. Возможно, есть лекарства, которые могут помочь.
— Док говорит, что теперь меня всегда будет тошнить, потому что у меня поджарились внутренние органы слуха. Вот почему я не могу избавиться от тошноты. — Гослинг почувствовал облегчение, просто выпустив все наружу. Еще большее облегчение ему принес тот факт, что Селестия все еще держала его в объятиях.
— Гослинг… дорогой… о нас…
— Да?
— Ты ведь посвятил себя этой жизни, не так ли? — спросила Селестия.
— Да, — ответил Гослинг.
— Хочешь ли ты продолжать ухаживать за мной? — Селестия почувствовала, как у нее сжалось горло.
— Нет.— Гослинг почувствовал облегчение, даже когда это слово слетело с его губ.
— Хорошо, потому что мне надоело ждать. Я хочу, чтобы ты лежал в моей постели и был рядом со мной.
— Я хочу тебя… сейчас и навсегда. — Гослинг закашлялся и подождал, пока пройдет тошнота. — Я останусь на посту, если ты позволишь.
— Знаешь, я возьму выходной… только для того, чтобы мы могли быть вместе… вот так. Мне это нравится. Я скучала по этому. — Селестия закрыла глаза и вдохнула, наполняя легкие. — К тому же, я думаю, что нужна тебе. Успокоительное не будет действовать вечно, и эти ужасные новости должны устаканиться, Гослинг. И когда это произойдет, я буду рядом с тобой.
— Я хочу спать. — Гослинг зевнул и почувствовал, что его горло горит, когда он дышит.
— Тогда спи, дорогой, и я буду здесь, когда ты проснешься. Обещаю.
— Я люблю тебя.
— И я люблю тебя, — ответила Селестия, слегка сжав Гослинга. — Как ты смотришь на то, чтобы сбежать? Кристальная империя прекрасна в это время года…