Эквестрия: Будущее
Глава третья - солнечная
Селестия боялась кур. Куры наводили на нее понический ужас. Петухи же и вовсе одним своим присутствием повергали несчастную аликорну в шок, близкий к предсмертному.
И вот назло ей одна такая тварь, угольно-черная, с ярким хвостом, горящим словно пламень Тартара, расхаживала, сверкая шпорами, чеканным шагом по столу в ее, Селестии, спальне, держа в крыльях рэперскую изрисованную «металликой» гитару и заливалась соловьем: сидящий на люстре мелкий невзрачный птиц с невозмутимым выражением клюва лица раз за разом выливал на петуха ведра ледяной воды, что, впрочем, не наносило дворовому мерзавцу ощутимого вреда.
— Ночь пройдет, настанет утро ясное!
Содрогающаяся в ужасе Селестия, связанная по ногам и крыльям замысловатыми путами в стиле «шибари» по самый нос не могла даже закрыть уши, тоже обвитые веревочками, привязанными к рогу, и с вытаращенными от ужаса глазами слушала это, несомненно, романтичнейшее исполнение классики.
В лучших традициях выступлений расколотив гитару об стол, петух перелетел к Селестии и уселся на ее рог, пребольно вцепившись когтями.
«Тяжелый, гад!»
Хрипя и задыхаясь в петлях, стягивающих шею, аликорна мотнула головой, силясь сбросить петуха – тот, хлопая распростертыми крыльями, опрокинулся и повис вверх тормашками, не выпустив, однако, рог, и ехидно зыркнул на Селестию горящими как раскаленные уголья глазами.
«Да ты издеваешься!» — в немом бессилии взвыла аликорна, готовая откусить голову негодяю, виси он чуть пониже. И если бы у нее свободен был рот…
Метко тюкнув Селестию меж ноздрей, петух ликующе заорал. Или… нет, он просто разинул клюв, а вот крик петушиный, резкий, надрывный – донесся откуда-то со стороны, из окна, внезапно распахнувшегося во…
«Сне?..»
Вздрогнув, Селестия нехотя шевельнулась, ощутив, что путы исчезли, и вздохнула свободнее. Сон смазался и померк, теряя очертания, оплывая, растворяясь в нахлынувшем потоке пробуждающегося сознания.
— Почему я до сих пор не отправила его в мясной пирог? — пробурчала аликорна, потирая морду передней ногой. Петушиный вопль послышался снова, откуда-то с крыши.
— Противно орет, гад… и наверняка в пироге будет столь же противен на вкус, — от души фыркнув, Селестия потянулась всеми конечностями во все стороны, чутко прислушиваясь к залежавшемуся телу.
Ноет натруженный круп. Слегка саднит горло. Крылья – ну-у, терпимо... Видимо, минувшей ночью она все же слегка переусердствовала, пригласив в опочивальню сразу троих жеребцов. Но как же хорошо было расслабиться, всецело отдавшись их неукротимой силе, внимать целеустремленным движениям. Не приказывать, не следить за исполнением, не вынуждать партнеров преодолевать робость в присутствии царственной особы. А по-настоящему отдохнуть, ощутить себя простой Железной Кобылой, возможно, заезженной, местами чуть ржавой, слегка поскрипывающей, но наслаждающейся настоящим моментом бытия – и оттого абсолютно счастливой.
Довольно выдохнув, Селестия обмякла, как попало раскинув крылья и ноги, и прикрыв глаза осматривала обстановку.
Подушки и простыня смяты, вся кровать словно перепахана вдоль и поперек, заляпана подсохшими темными пятнами, а уж сопутствующие запахи – и вовсе оконительны. Особо мило на фоне любовного ипподрома смотрится стопка аккуратно сложенных чистых полотенец на прикроватной тумбочке, и там же – кувшин с водой, стакан, педантично рассортированные по блюдцам лекарства от головы, от температуры, от изжоги, и «от\для» чего-то там еще, что пояснялось прилагающимися записочками.
«Снова Флешгет расстарался», — улыбнулась аликорна, телекинезом подхватывая стакан воды. Один из самых выносливых жеребцов, к Селестии он всегда обращался не иначе как «мать-настоятельница», отличался педантичностью, тактическим складом ума и стремлением предусматривать все наперед. Что никак не мешало ему зверствовать в постели. Наверняка и сотоварищей по родео, осчастливленных самой Селестией до потери сознания – из кровати утащил тоже он, дабы дать принцессе полноценно отдохнуть после скачек одной, не валяясь среди взмыленных тел.
Даже пребывая в длительном отпуске, солнечная правительница неосознанно пыталась поднимать и опускать Солнце – эта привычка давно была частью ее натуры, неотъемлемой составляющей жизненного цикла Селестии. К счастью, этому успешно препятствовало кольцо, созданное когда-то магом Санберстом: оно блокировало магию, направленную на взаимодействие с Солнцем, при этом не препятствуя телекинезу и любой иной магии. Таким образом, бывшая принцесса Эквестрии периодически дважды в сутки натыкалась на один и тот же блок, что всякий раз приводило ее в кратковременное замешательство.
Вот и сейчас, ощутив некое сопротивление, Селестия с недоумением глянула на рог и улыбнулась, увидев затухающие сполохи магии, скользящей по граням изящного артефакта.
— Сколько лет уже прошло, а до сих пор не привыкла, — вздохнула аликорна. — Что ж, новое утро, новый день, новая жизнь, которую надо прожить счастливо и с полной отдачей. Подъем!
Приняв душ и расчесав элегантно остриженные гриву и хвост, Селестия перестелила кровать, управляясь где-то магией, а где-то ногами и крыльями. Да-да, все те заботы, что обычно были отданы дворцовой прислуге, сейчас она разгребала самолично.
— Как же это прекрасно – просто жить и двигаться, — счастливо вздохнула аликорна, сматывая в ком простыни и наволочки, измазанные всевозможными жидкостями, кои обычно обильно источают одержимые любовной страстью тела, и с упоением продолжала диалог с самой собой. — За несчетные века правления я была лишена многих радостей бытия. Я даже не жила, а только и делала, что решала всякие хитровыкрученные проблемы страны. Я думала, что уже успела нажиться и пережить много всего задолго до своего воцарения в Эквестрии. Для обывателей я была богиней, авторитетом, спасительницей и культовой личностью, но… стоило ли оно того для меня лично? Или, единожды впрягшись, я просто не решалась шагнуть с накатанной колеи? Которую, впрочем, я же и накатала, стремясь к миру и гармонии.
Селестия улыбнулась, вспомнив, как когда-то пригласила ученицу и ее полудиких подруг на "ГыГыГы", и какой тыгыдык они в итоге учинили, стремясь воплотить свои мечты и планы. И успешно разнесли главный зал, который все равно давно нуждался в капитальной реконструкции, ибо неизменным стоял еще со времен короля Сомбры. И как придворным пони долго икалось после этого празднества, а газеты пестрели заголовками, уверяющими, что Кантерлот полностью уничтожен, а описываемые в статьях разрушения и жертвы достигали поистине космических масштабов. Ну, подумаешь, принцу Блюбладу прищемило хвост куском упавшей колонны, и станцевали галопом по больному самолюбию, но разводить из-за этого панику до луны?.. М-да. В любом случае, и этот момент, и многие иные в свое время доставили Селестии немало веселья.
Обитель оживала – хлопали ставни, двери и крылья, стучали копыта и тарелки, обитатели приветствовали Селестию, спустившуюся из спальни.
— Привет, брат Штормвинд, — улыбнулась аликорна. — Надеюсь, не сильно болит ухо, что я слишком страстно прикусила?
— Привет, сестра-настоятельница, — кивнул пегас с мешком муки, который он держал на лету всеми четырьмя ногами. — Премного благодарен за жаркую ночь. А ухо? Ну, оно того стоило.
Улыбнувшись и помахав ухом, заклеенным пластырем, Штормвинд умчал на кухню. Загрузив простынями стиральную машину, на кухню пришла и Селестия.
— О, мама Селя, будем жарить блины?!
Единорожка Флеймстрим, юркая и неуловимая словно болотный огонек обладала невероятной способностью появляться одновременно в десятке мест разом, причем все ее «копии» могли заниматься разными делами, а «собираясь» воедино, она точно знала, где была каждая ее часть и что делала.
Способность эта у юной кобылки проявлялась чаще спонтанно.
«Единорожки нынче пошли какие-то несобранные...» – вздохнула Луна, приехав в очередной раз погостить и впервые узрев этакий разброс поняшки без применения каких-либо заклинаний.
На что Селестия тогда ответила: «Ну да, раньше и трава была зеленее, и фрукты фруктознее, и Твайлайт сумеречнее...» – после чего сестры выпали под стол.
Вот и сейчас одна Флеймстрим сидела возле печки, высыпая муку из мешка, другая выбирала сковородку, третья с любопытствующей мордашкой стояла перед Селестией, а четвертая в сполохе магии появилась на спине аликорны и радостно обняла ее за шею.
— Да, моя маленькая пони, — благосклонно кивнула Селестия. — Мы будем печь блины.
— Так, братец, разверни-ка подробнее идею, а то не догоняю я твоей грандиозной задумки. Ну, приехали мы в Лас Пегас, ну, почему именно в этот район? Ловить здесь, вроде как, нечего. Кроме блинов. Так у нас своих – завались.
— Вот в этом-то, блин, и все дело, братец – в блинах. Ты нос наставь против ветра и понюхай. Здесь пекут лучшие блины в Лас Пегасе, и они расходятся по всему городу. И если мы хотим дать лучший старт нашему делу, то начинать надо отсюда.
— Братец, а ты сам в курсе, что вот этот большой дом с садом, который ты намерен превратить в блинозавод – это монастырь имени Святой Молестии?
— Селестии, братишка, Селестии. Не «Молестии». Или ты тоже меняешь имя, когда прыгаешь с кобылой в кровать? Хе-хе…
— Да суть в другом. Если мы не вытянем спор, то не боишься, что она возжелает нас «вот этим самым рогом», а?..
— Вытянем мы, вот увидишь, потому что на нашей стороне сила науки и мощь технического прогресса. Не дрейфь, братец. Поехали.
— Мы к вам заехали на час, блинами накормить всех вас!
Высыпавшие из дома обыватели обступили массивную машину в виде огромного коня, что не стоял, но лежал, сложив ноги, на шестиколесной платформе. И слушали залихватскую речь двоих песочных единорогов.
— Мы Флум и Флом, всемирно известные братья!
— Что-то мне это напоминает… история имеет привычку повторяться, — проворчала Селестия, откладывая сковородку.
— Мама Селя, идем смотреть! — восторженно подпрыгнули все семь «копий» Флеймстрим.
— Малышка, запомни: крутые единороги не ходят на большие расстояния. Они телепортируются, — ответила аликорна, своей магией собирая единорожек в компактную няшную кучу и мгновенно перемещаясь со всем табунком к месту событий.
— А что? А где? А как? А куда?
«Всемирно известные братья» знатно олошадели, глядя на десяток кобылок, интенсивно изучающих их шедевр высоких технологий сразу везде, причем одна высунулась даже изо «рта» механизма, откуда подавалась готовая продукция.
— Братцы-акробатцы, а почему о вашей мировой известности мы узнаем лишь сегодня? — вопросила Селестия, невозмутимо изучая близнецов: одной масти, в одинаковых курточках, шляпах, отличались Флум и Флом только прическами и кьюшками: у одного ломаная зеленая стрелка на клетчатом фоне указывала косо вверх, а у другого такая же ломаная красная – вниз.
«И у обоих – обе указывают на зад», — про себя отметила мать-настоятельница.
— Что ж, все когда-то случается впервые… — ответил Флум. Или Флом?
— …Так что и наша слава наконец докатилась и до вашего города, — закончил Флом. Или Флум?
— И если вы уберете жеребят…
— …на безопасное расстояние…
— …мы покажем вам…
— …на что способна наша техника!
Пособирав молодняк, всепони расположились полукругом в ожидании демонстрации.
— Итак, узрите чудо инженерной мысли! — пафосно провозгласил один из братцев. Селестия решила не утруждать себя выяснениями, кто именно, и просто смотрела и слушала, между делом вспоминая заклинания «щита» на случай, если эта самоходная фабрика вздумает рвануть.
— Это «Блинопечка 40.000», полностью автоматизированный маготехнический комплекс, предназначенный для изготовления всевозможной выпечки: блинов, оладьев, пирогов, кексов, тортиков! — продолжали вещать братцы, не замечая, однако, как мгновенно насторожились рог и уши Селестии, сидящей напротив них.
— «Блинопечка 40.000» за день способна выдать до сорока тысяч блинов, этого достаточно, чтобы накормить всех пони в городе в десять раз больше Лас Пегаса.
Селестия подняла крыло, желая задать вопрос.
— Да? — тут же метнулся к ней один из братцев.
— С количеством понятно, — вдумчиво и с расстановкой произнесла аликорна. — А как насчет качества?
— Конечно, вы сможете проверить и лично убедиться в высочайшем качестве изделий, выпускаемых нашей «Блинопечкой 40.000», — заверил Флум. Или Флом. — Подойдите, мы покажем.
Вместе с гениальными инженерами Селестия осмотрела часть фабрики, куда закладывались исходные продукты. Поразмыслив, попросила одного из пони принести еще муки, благо, мешок на кухне как раз был открыт. Дозарядив отсек продуктов, аликорна перешла к пульту с меню. К этому времени к ней подтянулось немало любопытствующих, во все глаза рассматривающих кнопки и переключатели.
— Для обывателя здесь все сделано предельно просто: вы выбираете раздел «Выпечка», затем нужное изделие и желаемое количество, — объясняли братцы.
Селестия смерила скептическим взглядом возвышающуюся над ней махину, прикидывая, сколько в нее вложено ресурсов и магии, если она умеет хотя бы половину из того, о чем нарассказывали эти двое из ларца.
— Хорошо, пусть будут эклеры, десять штук.
— Запускаем! — братцы синхронно кивнули, словно кхоньтайские болванчики. И запустили.
«Блинопечка 40.000» мерно загудела, ожили табло и циферблаты, замерцали лампочки, сообщая о различных текущих в машине процессах.
Готовка длилась около минуты. Селестия с видом ревизора ходила вокруг «коня», внимательно рассматривая решетки, трубы и циферблаты, вслушиваясь и отмечая одной только ей понятные моменты. Зрители, подтянувшиеся за ней просто стояли и перешептывались.
И вот, наконец, «конь» открыл рот, и долгожданные эклеры сошли с высунутого механического языка на предусмотрительно подставленный Флэшгетом поднос.
Не глядя взяв один, аликорна пристально осматривает его – он безупречен, идеален, восхитителен. Что ж, не найдя изъянов, Селестия осторожно пробует эклер на вкус. И кажется, весь мир замирает в ожидании вердикта Владычицы тортиков.
— Превосходно… — тягучее и мягкое, как крем, слово похвалы неспешно сочится с уст Селестии, прикрывшей глаза в наслаждении.
Украдкой переглянувшись, Флум и Флом сдержанно выдыхают, хотя на самом деле готовы прыгать до небес от радости. Другие пони подходят и тоже разбирают эклеры с подноса, всюду слышны возгласы одобрения.
— Скажите, а может ли ваша печка сготовить, скажем, мясной пирог? — поинтересовалась аликорна.
— Эгм-м? — братцы снова переглянулись. — Технически, конечно, может, но практически – мы не выясняли. Не предполагали такой необходимости.
— Значит, прямо сейчас и выясним, — самой себе кивнула Селестия, проглатывая последний кусок эклера, и исчезает в сполохе телепортации. С заднего двора слышен гвалт, вскоре охотница возвращается к братцам, крепко держа магией большущего черного петуха. — Так-с, подскажите, куда его положить?
Всепони с недоумением смотрят на свою настоятельницу. Братцы дружно сглатывают, но когда аликорна вопросительно приподнимает бровь – молча показывают. Селестия заряжает приемный лоток живым петухом словно артиллерийским снарядом, закрывает и целеустремленно направляется к панели управления.
— Выпечка… пироги… пирог с курицей, ага… один… Н-на, гад!
Белое копыто утопило кнопку «Пуск».
«Блинопечка 40.000» мерно загудела, ожили табло и циферблаты, замерцали лампочки, сообщая о различных текущих в машине процессах. Внезапно все индикаторы засияли алым, испуганными мышками заметались стрелки, из вентиляционных решеток повалил дым, и «конь», надрывно взвыв, отрыгнул пирог через полдвора.
Братцы ломанулись к печке – все отключать и спасать от перегрева. Присутствующие наперегонки помчались к пирогу. Селестия, впрочем, особо не спешила, сперва наколдовав силовой щит между агрегатом и своими пони.
Двор огласило разноголосое поническое ржание.
Полуощипанный, дымящийся петух стоял, тараща глаза и пошатываясь на подкашивающихся ногах, от хвоста его остались тлеющие лохмотья. А телом петух прочно застрял в середине большого подгоревшего пирога, отчего теперь выглядел одетым в кружевную «балетную пачку».
Ржала громче всех, конечно же, Селестия. От души, до слез, до икоты, хрипоты и состояния полного нестояния, когда уже ослабевшие ноги не могли держать ее и она валялась на боку, утирая слезы крылом.
Братцы понуро плелись со двора – инициатива упущена, презентация с треском провалилась, как и претензия на мировую известность. Но вдруг врата монастыря имени Святой Селестии, направляемые сияющим потоком золотой магии захлопнулись пред их носами, отрезая путь к свободе.
— Ну вот, я же говорил тебе про тот самый рог, да?..
— Говори-и-ил, ага… но…
— Куда вы собрались, дорогие наши гости? — полюбопытствовала мать-настоятельница, подходя к «гостям». Поняв, что обескураженные братцы будут блеять в ответ что-то невразумительное, Селестия телекинезом зажала им рты и мягко продолжила сама. — Вас, братья Флум и Флом, мы попросим остаться.
Дождавшись, пока страх в глазах пленников сменится смирением и пониманием безысходности, аликорна взглянула на «коня».
— Да, печка ваша чуток ушатана, вышла, скажем так, за пределы возможностей, но вы же сумеете ее починить?
Безысходность сменяется неуверенностью, а далее любопытством и надеждой, когда аликорна ослабляет магическую хватку. Братцы смотрят на свое творение, затем один на другого и дружно кивают Селестии. Та гасит рог и с улыбкой отступает с дорожки.
— Пожалуйте к нам, обсудим перспективы в обеспечении всех пони хорошей едой. Место найдется и вам, и вашей технике, чтобы она не заржавела — порой случается, что стальной конь тоже ржавеет. Только, для вящей благозвучности переименуем «Блинопечку 40.000» в… — Селестия призадумалась, потирая копытом подбородок.
— «Эпона»! — хором предложил табунок Флеймстрим, заставив братцев вздрогнуть при виде такой слаженности.
— Можно и так, — милостиво согласилась Селестия, величаво качнув длинным рогом.
Постепенно монастырский двор опустел. Отогнав печку под навес, потушив петуха и избавив его от пирога, пони вернулись в дом. Селестия вошла последней, и прежде чем закрыть дверь, оглянулась, провожая взглядом воплощение своих былых страхов, потрепанное, но гордое, степенно ковыляющее к курятнику. Аликорна осознала, что более никогда в жизни не будет бояться кур.