Опасное вынашивание лебедей

Глава 40

Подняв голову и чувствуя себя при этом неловко, Селестия посмотрела в сторону Гослинга, когда наступило короткое затишье в натиске копытодробителей. На мгновение она позавидовала ему — это было очень болезненное чувство, оставившее ужасную тяжесть на ее сердце, — и ей захотелось иметь его чувство непринужденности в общении с незнакомцами. Он же, похоже, наслаждался каждой минутой, в то время как ей самой приходилось играть роль принцессы. По правде говоря, она не получала особого удовольствия. Очередь на лестнице была такой же, как и на прошлом торжестве, и на предыдущем, и на предыдущем. У нее уже пульсировали копытца и подколенные ямки, натертые теми, кто просто обязан был вцепиться в них сильнее, по сравнению с аликорном, и сжать так сильно, как только возможно.

Увы, она не могла сжать их в ответ — никто из них не пережил бы такой встречи целым и невредимым.

— Принцесса, я думаю, тебе нужно отдохнуть.

Повелительный деревенский говор заставил Селестию повернуть голову, и она увидела, что рядом с ней стоит Эпплджек. Странно, но она не заметила, как оранжевая земная пони подкралась к ней. Может, она отвлеклась? Возможно. Эпплджек, прищурившись, изучала ее, и Селестия, приподняв бровь, посмотрела на своего далекого потомка.

— В какой-то момент каждой матери нужен перерыв, — начала Эпплджек, излагая свою земную, деревенскую мудрость спокойным, медленным голосом. — Не поймите меня неправильно, я люблю своих девочек. Хидден Роуз и Амброзия — это лучшее, что когда-либо случалось со мной. Я их очень люблю, правда… но иногда, иногда… иногда эти маленькие кобылки становятся для меня занозой в заднице, и я начинаю от них уставать. Биг Мак говорит, что у меня такое выражение лица, и я считаю, что сейчас у тебя такое же выражение.

— Эпплджек… Я… — Ошеломленная, Селестия замолкла на выдохе.

— Когда мать устала, это не значит, что она стала меньше любить своих жеребят, это просто значит, что она устала. Когда я оставила Хидден Роуз и Амброзию с Тарнишем и Мод, я испытала такое облегчение, оказавшись вдали от этих маленьких вонючек, что чуть не расплакалась. И конечно, мои девочки подумали, что я чуть не расплакалась, потому что мне было грустно их оставлять, и, как ни странно, я позволила им думать именно так.

— Эпплджек!

— Отпустить — это важно. — Эпплджек откинула голову назад, покачиваясь и извиваясь в платье, и одно заднее копыто стукнуло об пол. — Черт возьми, я чувствую, как пот катится по моему животу, и ничего не могу с этим поделать! — Грубая кобыла не по-женски встряхнулась, а затем, прибегнув к отчаянным мерам, быстро почесала живот задним копытом.

— Насколько я могу судить, тебе пришлось нелегко. Была вся эта история с мистером Маринером, нас со всех сторон осаждают могущественные враги, так сказала мне Твайлайт, и пони сейчас очень недовольны тем, как обстоят дела. Все пони, похоже, ждут, что мама вот-вот займется магическим исправлением ситуации, но пока этого не произошло. Пони немного злятся на маму, и, похоже, мама злится в ответ. Сейчас у мамы такое выражение лица, и я, скажу как одна мама другой маме, вижу это как день.

— Вот только я не могу просто уехать и отдохнуть. Я застряла в доме, полном ссорящихся жеребят.

— Нет, я считаю, что ты не можешь, и да, я считаю, что ты такая, и, черт возьми, это несправедливо по отношению к тебе. — Фыркнув, Эпплджек попыталась разгладить платье, но каждый взмах копытом, казалось, еще больше усугублял проблему складок. После нескольких неудачных попыток она сдалась и перестала обращать внимание на смятое платье.

Внизу, у подножия ступеней, стражники стояли сплошным рядом, не давая прохода.

Жеребята танцевали друг с другом, а также с несколькими взрослыми. На другом конце бального зала Гослинг танцевал оживленную джигу с кобылкой, и Селестия наблюдала за этим, испуская тоскливые вздохи. Поняв, что что-то не так, Селестия быстро осмотрела комнату, а затем обратилась к Эпплджек.

— Где Пинки Пай?

— Ну, ей нужно было работать, — ответила Эпплджек, ее слова больше походили на вздох, чем на что-либо еще, и она подкрепила свои слова коротким вздохом. — А еще она жила у Тарниша, потому что еще одна мама попала в беду, и это Трикси. Она очень, очень исхудала, и мы все начали за нее волноваться. И тут снова начались… как это Твай называет? Согласованные усилия? Что-то в этом роде. В общем, Пинки работает в две смены, и она просто не смогла быть здесь сегодня.

— Она всегда делает гала-вечер таким оживленным. Я с нетерпением ждала, когда она устроит бедлам.

— Я вовсе не хотела оставлять Тарниша с двумя моими маленькими головными болями, но Мак был занят, а моя няня заболела гриппом. Я не хотела, чтобы бедняжка Трикси испытывала стресс и напряжение, но Тарниш настаивал, что все будет хорошо. По крайней мере, Сумак может провести время со своими кузенами. Хотя я бы хотела, чтобы они перестали его дразнить, они сильно раздражают.

Протянув одно крыло, Селестия притянула Эпплджек поближе, благодарная за то, что мудрая кобыла ее утешает. В задумчивом покое она наблюдала за гала-концертом, отмечая множество ярких, полных желания лиц. Маленькие единороги, которые однажды могут изменить мир. Вокруг многие делали робкие первые шаги в романтике, а немногие завязывали более прочные отношения. Рейнбоу Дэш рассказывала толпе маленьких жеребят-единорогов о том, как она спасла Рэрити от гибели и исполнила соник рейнбум.

Рэрити тоже не было видно, и это огорчало Селестию.

Блюблад работал с толпой, привлекая тех, кого Селестия совершенно не переносила, и спасая ее от их душераздирающей банальности. Блюблад был ловким оператором, и Селестия ценила его услуги. Запись на пластинке слегка поскрипывала, но никто, казалось, этого не замечал. Внизу голубки были слишком сосредоточены друг на друге, робкие — на своей храбрости, а танцоры — на веселье.

В углу Твайлайт устроила внеплановый вечер рассказов и читала книгу группе сгрудившихся вместе жеребят. Умница Твайлайт нашла способ, как застенчивым маленьким книжным червям приятно провести время и при этом пообщаться друг с другом. Селестию осенило, что кто-то из пони пропустил Эпплджек на лестничную площадку. Возможно, это была Твайлайт.

— Эпплджек… Я хочу признаться.

— Ну, говори, у меня у самой целая куча таких признаний.

Улыбаясь, Селестия сдерживала смех из-за ответа Эпплджек:

— Я не была матерью. Во всяком случае, не в традиционном смысле. Я жеребилась больше раз, чем могу сосчитать, но быть матерью — это больше, чем родить жеребенка. После жеребости мне всегда приходилось перекладывать заботу о своих малышах на сиделок, кормилиц и нянек. Целая армия гувернанток всегда воспитывала моих малышей. Это была необходимость, видишь ли. Вопрос управления временем. Другие вещи имели приоритет. Теперь я с трепетом отношусь к этому вопросу, и тень материнства пугает меня.

В ответ Эпплджек ничего не сказала, но, казалось, жевала нижнюю губу, а ее уши поворачивались, чтобы уловить каждый близкий звук. Ее грива, уложенная в огромный пучок, то и дело вырывалась из своих переплетений по несколько золотистых прядей. В зеленых глазах Эпплджек отражался свет, они мерцали, и она существовала, забыв, не осознавая и не понимая своей исключительной природной красоты. Когда одна золотистая прядь упала ей на лицо, она сморщила уголок рта и сделала несколько тщетных попыток задуть ее на место.

— Думаю, все будет хорошо, — сказала Эпплджек, прервав паузу. — Хотелось бы сказать, что сейчас все иначе, чем раньше, но я не знаю этого наверняка. Ты ведь руководишь школой, и, на мой взгляд, быть учителем не так уж сильно отличается от материнства. Ведь Чирайли — практически мама для большинства своих учеников. Я вырастила Эппл Блум, но когда пришло мое время, я до смерти боялась, что стану плохой матерью. Мне хочется думать, что я хороша в своем деле, но, возможно, это говорит гордость. — Через мгновение маленькая кобыла подняла голову и бросила косой взгляд на более крупную кобылу. — И не стоит забывать, что ты практически вырастила Твайлайт Спаркл. Твай не раз рассказывала мне истории.

— Спасибо, Эпплджек.

— Не стоит благодарности, принцесса.

— Это было именно то, что мне нужно было услышать.

— Я считаю, что иногда нам нужно напоминать об очевидном.

Селестия на мгновение задумалась и, положив крыло на крепкую спину Эпплджек, кивнула. Наклонив голову набок, она наблюдала, как Гослинг сидит на полу и играет в ладушки с голубой кобылкой с безумно розовой гривой. Его язык был высунут, а выражение лица — преувеличенно сосредоточенное, отчего он выглядел совершенно нелепо, что было как раз кстати. Гослинг был самым лучшим, когда был самым нелепым, и Селестии захотелось остаться с ним наедине.

— Полагаю, мой перерыв должен закончиться… — Селестия убрала крыло, прижала его к боку и глубоко вздохнула. — Спасибо тебе, Эпплджек, за все.

— О, яблочки, это ерунда. — Ухмыляясь, она добавила: — Я собираюсь пойти и устроить соревнование по рыганию вон у той чаши с пуншем!

С этой высоты, с этого ракурса Гослинг был великолепным созданием. Доступный, дружелюбный, ласковый, теплый, искренний, добрый — список можно продолжать бесконечно. Такой маленький размер позволял видеть мир с уникальной точки зрения, напоминая о том, что жеребенок видит его совсем иначе, чем взрослые. Гослинг, с его резиновой уточкой на кьютимарке и глупой ухмылкой на лице, был из тех взрослых, к которым легко подойти.

Здесь же весь мир был другим. Взрослые были гигантами, иногда доброжелательными, иногда страшными. Для жеребенка узкая щель, которую взрослый видел под кроватью, становилась огромной, зияющей пропастью, полной чудовищ, теней и тех, кто бродит по ночам. Этот самый бальный зал, довольно просторный по меркам взрослых, был просто ошеломляющим, если смотреть на него глазами жеребенка.

Оставшись одна в толпе, кобылка озиралась по сторонам, ее широко расставленные глаза моргали только в случае крайней необходимости, а уши с большим подозрением прислушивались к каждому звуку. Даже простое выискивание потенциальных угроз становилось намного, намного страшнее, когда ты такой маленький, и опасность, реальная или воображаемая, казалась намного больше. Разум в этом теле хотел фантазировать, притворяться, он требовал игры и полета фантазии. Этот разум тоже был молод, как и тело, и у него были свои потребности. Эти потребности отвлекали, мешали, потому что не было времени сказать жеребятам, что они воняют, или полюбоваться на новые фасоны грив и хвостов на хорошеньких кобылках.

Оставалось только постоянное, нескончаемое напряжение ума, давление почти до предела. Заставить его подчиниться, заставить соответствовать, подавить все остальное — все это становилось довольно утомительным и представляло собой борьбу без конца и без передышки. Отдавать себя на волю прихотей того тела, которое носилось в тот момент, было опасным и сомнительным занятием. Можно было попросить о том, чтобы подняли, или о любой другой неловкой и ужасной вещи, и тогда барьер становился тоньше. Если барьер когда-нибудь прорвется, это может привести к потере себя, а может, и к худшей участи.

Исход был неизвестен.

Эта двойственность? Множественность? Это бесконечное состояние вечно меняющегося, вечно изменчивого существования грозило разрушить разум, но это было необходимо. Подняв голову, кобылка огляделась, и ее разум, и без того измученный усталостью, попытался отсеять потенциально враждебные мысли. На мгновение ее решимость ослабла, и сотни мыслей нахлынули на нее разом, нефильтрованные, необузданные, и все их крики эхом отдавались в каньонах ее сознания.

Прелюбодеяние! Скандальные мысли! Распутные извращения! Ужас! Любовь! Тепло! Дружба! Возбуждение! Желание! Страх! Похоть! Ужас! Разбитое сердце! Внезапный прилив эмоций грозил полностью подавить ее разум, и только с большим напряжением кобылка вновь обрела контроль над своими чувствами. Но одно из них было особенно ярко выражено — это чувство страстного желания к ней. Испугавшись, что она может стать мишенью для какого-нибудь гротескного жеребца, кобылка сосредоточилась на чувстве желания и увидела кобылку, которая сидела в очереди, ожидая Гослинга.

Она была маленькой, уязвимой, испуганной и испытывала сильное чувство желания к другой кобылке. Если копнуть глубже, то обнаружились смятение, вина, стыд, страх и сомнения. Ужасное чувство, что что-то не так, что-то неправильно. С этим потоком эмоций постепенно пришло осознание: эта кобылка еще не примирилась с тем, кто она есть, и ее снедает страх. Какие страшные сны она навевала, какие ужасы призывала на себя.

Невзрачная кобылка моргнула один раз, а затем замерла на месте. Она знала о страхе жеребенка-единорога и о своей нераскрытой сущности. В этом теле, с этим разумом чувство понимания было почти непреодолимым, почти слишком сильным, и с большим сожалением связь была разорвана. Она мешала, отвлекала, и ее пришлось отбросить. И все же было приятно поймать взгляд какой-нибудь кобылки, стать объектом здоровых, нормальных эмоций. Не все пони были испорчены, и в мире еще есть добро.

Двигаясь медленной, методичной походкой, маленькая неприметная кобылка обследовала толпу…