Школа принцессы Твайлайт Спаркл для фантастических жеребят: Зимние каникулы

Глава 47

— Танцы — это высшая форма самовыражения двух пони, — негромко сказала Пеббл. — Мне ли не знать, ведь я происхожу из семьи танцоров, которая насчитывает несколько поколений. Танец может состояться только тогда, когда между двумя пони царит гармония.

Сумак не смог опровергнуть утверждение Пеббл. Он, Бумер и Пеббл сидели на широкой мускулистой спине Лаймстоун. Пеббл сидела позади него, крепко прижимаясь к нему, и правила были четко определены: они должны были оставаться на спине Лаймстоун в течение всего вечера, по очевидным причинам, с которыми невозможно было спорить.

— Итак, вы считаете, что между сестрами снова царит гармония? — спросила Лаймстоун, поворачивая уши назад, чтобы лучше слышать голос племянницы.

— Если мать с отцом танцуют, значит, они помирились, из-за чего бы они ни ссорились, — ответила Пеббл, приведя неопровержимое доказательство своего утверждения. — Октавия и Винил тоже. Октавия придирчива, и если ее раздражает Винил, это видно по тому, как она танцует. Она не успевает, неуклюжа, и в ней нет текучести.

— Ха. — Восклицание вырвалось у Лаймстоун с шумом, ее ребра то расширялись, то сжимались. Ее голова откинулась набок, уши заметались, фокусируясь на разных звуках, включая гул волынки, и после нескольких секунд раздумий она кивнула, как бы соглашаясь с Пеббл.

С логикой Пеббл спорить было трудно, а то и вовсе невозможно.

Наблюдая за ушами Лаймстоун, Сумак вспомнил о своих собственных ушах и о том, как сильно они двигаются. Обладая всенаправленным слухом, он был вынужден поворачивать уши в сторону того, к чему хотел прислушаться, а Пеббл находилась у него за спиной. Это служило прекрасным отвлекающим маневром и занимало все его мысли — внезапное чувство стыда за то, как активно двигаются его уши. На самом деле, обратив внимание на уши, можно было понять, слушает ли тебя пони, хотя профессиональный бездельник мог бы приучить свои уши оставаться сосредоточенными, даже если его ум не сосредоточен.

— Мне кажется, я не в ладах с другими пони, — сказала Лаймстоун, пока Сумак исследовал самые дальние уголки космоса. — Для меня нет партнера по танцам. Забавно… может быть, в словах мамы есть что-то такое. Единственный пони, с которым я хорошо танцевала, был Тарниш… но я также хорошо танцую с моими сестрами, так что, может быть, это просто семейная близость?

— А может, ты просто не очень стараешься, тетушка Лаймстоун?

— Ауч, Пеббл… следи за своей откровенностью, ладно?

— Этот закат… — Пеббл выдохнула эти слова.

— Я знаю… — Повернув голову, Лаймстоун тоже посмотрела на угасающий огонь на западе неба. — Я уверена, что сестры работают вместе, чтобы создать это удивительное небо. Только посмотрите. В такие моменты, как этот, я бы хотела, чтобы у меня был особенный пони, с которым я могла бы разделить это, но я еще не готова остепениться. У меня есть дела, о которых нужно беспокоиться.

Сумак обратил внимание на землю примерно в то же время, когда Лаймстоун сказала "дела", и несколько раз моргнул, пытаясь собраться с мыслями. Ощущение магии было ошеломляющим, только исходило оно не из окружающего его эфира, нет. Оно исходило из-под земли, глубоко внизу, под горой, затаившись в ее толще. Он отчетливо осознал, что это Терра, планета, тянет за собой солнце и луну. Влияние на орбитальные тела перекинулось на него, и он снова оказался в космосе, а его разум отправился в грандиозное путешествие по касательной через космос разума.

— До восхода луны пройдет еще какое-то время, — сказала Лаймстоун, наблюдая за угасающими полосками розового, золотого и светящимися лентами яркого фиолетового цвета. — Пойдемте перекусим.

В воздухе витала магия. Настоящая магия, реальная магия, а не просто чувство возбуждения или предвкушения, о котором пони говорили, когда в воздухе витала магия. Она была сырой, непредсказуемой, и Сумаку, как и почти всем остальным присутствующим единорогам, было трудно себя контролировать. Для Сумака это было первое зимнее солнцестояние, когда он осознавал свою магию, и сложное волшебство, направленное на сокращение дня и продление ночи по всему миру, внесло сумятицу в происходящее.

По крайней мере, для единорогов.

Пеббл и Лаймстоун вели себя странно; как именно, Сумак сказать не мог. Они не были похожи на себя, и Сумак предположил, что странная магия влияет на них по-разному. Хотя он не мог сказать наверняка, земные пони казались ярче, живее, красочнее. И уж точно более привлекательными в каком-то странном, не поддающемся определению смысле. В Пеббл была какая-то притягательность, какое-то чарующее качество, которое заставляло Сумака хотеть быть рядом с ней. Но дело было не только в Пеббл — то же самое можно было сказать и об Лаймстоун, к большому смущению Сумака, и было что-то в том, как Лаймстоун пахла. Что-то земляное, как земля весной после дождя, и это заставляло его думать о зеленых растущих вещах.

Это было странное время, что несомненно.

Было много поцелуев, и никто не пытался это скрыть. Большие грубые небрежные поцелуи, такие, от которых Сумак чувствовал себя неловко, а его внутренности извивались, как скользкие змеи, и он не хотел видеть, как пони подставляют друг другу язык. Фу. Позади него Пеббл прижималась к нему — лучшего способа описать это не придумаешь — и продолжала обнимать его за туловище, а щекой терлась о его шею.

Трикси, Лемон Хартс и Твинклшайн сидели на полу, прижавшись друг к другу по другую сторону стола, и разговаривали друг с другом тихими голосами, которые Сумак не мог разобрать. У Лемон Хартс было липкое лицо, губы испачканы темно-красным вином, и при каждом движении она покачивалась. Твинклшайн, казалось, совсем разбушевалась и вцепилась в одну из передних ног Трикси.

Сколько вина выпили эти пони? Трудно было сказать. В воздухе витал запах приторно-пряной сладости. Он был настолько сильным, что, возможно, именно из-за него Сумак почувствовал головокружение, хотя точно сказать было трудно. Снаружи небо стало того же цвета, что и в хорошо освещенной комнате, когда Сумак зажмуривал глаза. Оркестр играл что-то дерзкое, смелое и задорное.

— Пора. — Голос Гослинга разнесся по залу, и все уши в комнате напряглись. — Пожалуйста, соблюдайте порядок и будьте вежливы с другими, когда проходите через выходы. Сегодня единственное преступление — испортить другим хорошее времяпрепровождение. Пожалуйста, присоединяйтесь ко мне на восход луны.

— Этот голос действительно можно мазать на хлеб, — заметила Лемон Хартс, за что получила добродушный толчок от Твинклшайн.

— Что-то в принце Гослинге очень возбуждает нашу Лемон…

— Трикси, — Лемон вздохнула, а затем заговорила томно, — это непристойно.

— У него довольно пышная грудь, — нерешительно призналась Твинклшайн. — Я имею в виду, это выглядит как приятное место для отдыха, когда ты обнимаешься. Как на ковре с длинным ворсом, что ли. Не знаю, что и сказать.

Лемон Хартс наклонилась поближе к Трикси и Твинклшайн и сказала:

— У него немного лохматые щетки, и когда он расхаживает, шерсть так шевелится, на что невозможно не смотреть. Он просто конфетка для глаз.

Рассматривая свое довольно обычное бежевое копыто, Сумак размышлял, будет ли он красивым, и испытывал смутное чувство беспокойства. Его можно было назвать только бледным. Дискорд назвал его бежевым. В то время как другие пони были яркими, привлекали внимание и имели такие шевелюры и загривки, что кобылам хотелось их потрогать, Сумак чувствовал себя довольно… невзрачным. В сарае, заваленном тюками сена, он мог практически скрыться из виду, потому что ничем не выделялся. Его беспокойство переросло в настоящий физический дискомфорт, и возникла ужасная, кошмарная, страшная мысль: возможно, ему следует почаще причесываться, а пока он это делает, вычесать и гриву.

Быть красивым — тяжелая работа, но, возможно, эта тяжелая работа того стоила.

Никогда еще небо не было таким ясным, как сейчас, и над Сумаком простирался океан тьмы, освещенный миллионами крошечных, сверкающих огоньков. Конечно, он знал тайну звезд и дорожил этим знанием. Его маленькие ноздри щипало от холода, но по большей части ему было достаточно тепло, хотя он и беспокоился за Лаймстоун.

Принцесса Луна стояла в ожидании на помосте, и Сумак не мог отделаться от ощущения, что она смотрит прямо на него. Свет многочисленных жаровен отражался в ее глазах, придавая ей жутковатый, потусторонний вид. Что касается принцессы Селестии, то она стояла в другом месте, а принцесса Луна была одна на помосте, потому что пришло время Ночной принцессы.

Когда его сняли со спины Лаймстоун, Сумак едва не издал изумленный вопль тревоги. Трикси подхватила его, как делала это уже много раз, и он заглянул в ее счастливые и грустные глаза. О чем она думает? Что чувствует? Она улыбалась, но это была не та улыбка, которая была ему знакома, и в ней было какое-то непонятное качество, наполнявшее его смутным чувством тревоги, что-то, что затрагивало его интровертность каким-то странным, фундаментальным образом.

— Звезды, Сумак… Звезды — мое наследие, — начала Трикси, ее голос был хриплым, а тон — меланхоличным. — Я одна из звезд принцессы Луны, и было сказано, что звезды помогут ей спастись. Пророчества полны превратностей. Но я отвлекаюсь. — Она вздохнула, устало, с придыханием, и от ее дыхания исходил сильный запах вина. — Принцесса Луна все еще восстанавливается после тяжелого испытания, и я, наверное, тоже. Ты сыграл в этом большую роль, Сумак. Эти звезды — мое наследие, я бы разделила их с тобой, если бы могла.

В горле Сумака образовался твердый комок, и он был вынужден сглотнуть.

— Не знаю, о чем они думали, отдавая тебя под мою опеку, но я рада, что кто-то дал мне шанс. Посмотри, как далеко мы зашли, Сумак. Посмотри, что у нас теперь есть. Своим особым способом ты помог нам достичь этого. Я хочу сказать, что мы сделали это вместе. Так что это наша ночь. Наша особенная ночь. Благодаря тебе я нашла себя. Благодаря тебе Лемон Хартс наконец-то смогла избавиться от пустоты, которая мучила ее так долго, слишком долго. Она хотела иметь семью больше всего на свете.

Сумак почувствовал, что начинает сопеть, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы не допустить этого.

— Благодаря вам Твинклшайн обрела свое предназначение и теперь может воплотить в жизнь свою жеребячью мечту — стать защитницей благородного дома. Это больше не мечта, не глупый полет фантазии, за который цепляется маленькая глупая кобылка. У всех нас есть мечты, Сумак… Я знаю, что у меня есть. — Передней ногой она указала на звезды над головой. — Мечтай, Сумак. Знай, что тебя любят. Я найду способ разделить с тобой эти звезды.

Затем последовал поцелуй, а вместе с поцелуем — электрические мурашки, заставившие Сумака вздрогнуть. Когда Трикси отстранилась, он потянулся к ней и, обхватив передними ногами ее голову, снова притянул ее к себе, и его тело оказалось окруженным и подвешенным в немного щекочущем поле магии. В голову полезли приятные мысли: время, проведенное вместе за учебой, Трикси, учившая его читать, уроки магии и истории… так много историй… Трикси знала столько историй о каждой интересной вещи, которую можно было обнаружить в дороге.

Обширные знания Трикси об истории и прошлом определили будущее Сумака.

Он прижался к ней, и треск ее рога, излучающего магию, звучал в его ушах мягким, успокаивающим гулом. Бумер корчилась между ними, пробудившись от дремоты, и из-под пончо Сумака доносился приглушенный, скомканный зевок. При виде шевеления Бумер Сумак задумался о семье, и грандиозность этого момента поразила его с потрясающей силой, выбив из колеи.

Принцесса Луна поднялась в воздух, ее крылья и тело застыли в изящной позе. Магия стала ощутимой силой, и Сумак прижался к матери, потрясенный, не в силах вынести всего происходящего. По телу Луны полыхнуло серебристое пламя, и из толпы раздался вздох. Сумак зажмурил глаза, потому что все это было слишком.

Сумак почувствовал, как взошла луна. Это ощущение, вдобавок ко всему прочему, едва не раздавило его. Мощная магия, хотя и отдаленная, ощущалась, воспринималась на самых краях его периферийного сознания. Принцесса Селестия предупредила его об источнике магии, но она ошиблась. Все последствия происходящего обрушились на разум Сумака. Как принцесса Селестия могла не знать? Как она могла не почувствовать, что происходит?

Слабый поток магии исходил от Трикси, как слабый аромат, унесенный сильным ветром, но Сумак чувствовал его. Впрочем, не только от Трикси; он исходил от Твайлайт Спаркл и Шайнинг Армора, а также из других источников, расположенных где-то поблизости в городе, о которых Сумак ничего не знал. Это был вид контролирующей магии. Откуда он это знал? Он понятия не имел. Но это не было источником потопа, нет, эта магия лишь направляла его воды каким-то непостижимым образом, который Сумак мог почувствовать, но не постичь.

Все земные пони вокруг Сумака практически гудели от магии, и Пеббл была одной из самых громких. Она исходила от них волнами, импульсами, и Сумак стиснул зубы, чтобы выдержать это. Магия поднималась из земли, проходила через тела земных пони, находила цель, смысл и оставляла их, чтобы снова течь через толщу земли и влиять на луну.

Сумак вспомнил кусочки истории о том, как единороги когда-то поднимали и опускали солнце и луну, но вскоре иссякли. Древняя магия единорогов исчезла. Принцесса Селестия и принцесса Луна, как утверждалось, могли поднимать и опускать солнце и луну без всяких усилий, но это было не так. Инструменты магии были просто переключены, переданы тем, кто способен выдерживать самые тяжелые нагрузки. Неужели это было сделано без того, чтобы сестры поняли, что именно было сделано?

Сумак наблюдал за работой живого двигателя и не знал, что делать с этим знанием.

Когда он открыл глаза, с далекого горизонта струился бледно-серебристый свет, и луна уже выглядывала из-за края видимого мира. В сознании Сумака, казалось, сгустилось еще больше странной магии, и его осознание этого росло. Какое-то присутствие, возможно, даже сама магия, подсказывало, что это гармония — множество частей, работающих вместе как единое целое. Магия земных пони принцессы Селестии и принцессы Луны работала в унисон с другими земными пони, чтобы поддерживать небесные тела в движении. Это было нечто настолько невероятно сложное, что Сумак сомневался, сможет ли он когда-нибудь выразить это словами.

В тишине Сумак наблюдал за восходом луны.