Прародительница

Обломанная Стелла

Селестия проснулась медленно, без спешки, словно её разум всё ещё балансировал между сном и реальностью. Она уже привыкла к мягкому ощущению меховых шкур, в которые погружалось её тело. Когда-то она считала подобные вещи грубыми, даже варварскими, но за прошедшие месяцы они стали её естественной частью жизни.

Тяжёлый вздох вырвался сам собой, когда она, наконец, поднялась, стряхивая с себя остатки сна. Потянувшись, она невольно положила копыто на живот, который заметно потяжелел. Чувство лёгкой тошноты снова дало о себе знать, подтверждая неизбежное.

Как бы она ни пыталась «цивилизовать» своего компаньона, это было бесполезно. Он оставался таким же, каким был в первый день: молчаливым, грубым, предпочитающим говорить на своём гортанном языке, в котором её имя заменяли рычащие звуки. Никакой нежности, никакой романтики. Просто примитивная потребность, которая со временем стала и её потребностью тоже.

Дверной проём, изначально грубо выдолбленный в стене землянки, теперь выглядел аккуратнее – она сама настояла на том, чтобы придать жилью больше уюта. Землянка была теперь совсем не той первобытной ямой, куда она когда-то попала: стены укреплены, пол устлан мехами, в центре – подобие очага, дающего мягкий, ровный свет.

Селестия подошла к столу – неуклюже сделанному, сколоченному под её чутким руководством, но всё же это был настоящий стол. Обычный, деревянный, пусть и с кривыми ножками, но её. Она накинула фартук, больше по привычке, чем по необходимости, и осторожно поставила на огонь тяжёлый котёл.

Варево внутри было далеко от изысканных блюд, которые подавались в Кантерлоте, но по сравнению с сырым мясом… да, это был настоящий деликатес.

Она помешивала похлёбку телекинезом, лениво размышляя о прошедшем времени. Конечно, Тразису было безразлично, что он ест. Порой, даже когда у них была нормальная еда, он мог взять кусок ещё тёплой плоти и без всякого раздумья впиться в него клыками. Похлёбка была куда менее отвратительной, чем сырое мясо, которое её спутник ел без всякого отвращения. Хотя, признаться, пару раз она сама поддалась искушению попробовать… и этот факт её слегка тревожил. С тех пор она твёрдо взяла на себя все обязанности по приготовлению пищи – это хотя бы давало ощущение контроля над ситуацией.

Она вздохнула. В конечном счёте, именно она взяла на себя все обязанности по этому… «дому».

Тразис не возражал. Ему было всё равно, лишь бы еда была, а кров даже в его первобытном виде его полностью устраивал.

Она вздохнула. Всё это… выглядело донельзя естественно. Она не так представляла свою пенсию. Но странным образом, жизнь здесь, в этом холодном и жутком мире, была… интересной. Впервые за долгие века она чувствовала себя свободной.

Свободной от дворцовых церемоний.

Свободной от бесконечных политических интриг.

Свободной от бремени власти.

Здесь всё было просто. Есть или не есть. Жить или умереть.

Она отхлебнула немного похлёбки, чувствуя, как тёплый вкус разливается по горлу. Её взгляд скользнул в угол комнаты, где лежало кремнёвое ружьё. Сделанное ею самой – благодаря магии и знаниям, накопленным за столетия. Оно было лишь одной из многих вещей, которые она создала, заполняя время между соитиями, строительством и улучшением жилища.

Но сейчас её беспокоило другое.

Обычно, даже если она просыпалась одна, к этому моменту он уже давно возвращался.

Она медленно поставила ложку, в первый раз за долгое время ощущая, как внутри зарождается странное беспокойство.

Вскоре она уже стояла у двери, чувствуя, как ветер борется с теплом очага, пробираясь в щели, змеясь по полу и неприятно царапая кожу ледяными лезвиями. Она вздохнула, крепче сжав ружьё в копытах.

Вначале она осторожно высунула наружу ствол, прислушалась. Лес вокруг жил своей привычной жизнью: где-то вдалеке ухала сова, шуршали листья, потревоженные ночными хищниками.

Пересилив себя, она выглянула из-за двери.

Пусто.

Ни в воде, ни на опушке, ни среди деревьев, окружающих их жилище, Тразиса не было.

Селестия захлопнула дверь, задержав взгляд на трещинах в деревянных досках, как будто ожидая, что он появится прямо перед ней.

Но этого не случилось.

Тяжело задумавшись, она опустила взгляд. Подняла копыто, осторожно провела им по своему животу, ощущая под мехом плотную округлость.

Пересилив нежелание, она натянула меховую накидку, прижав её к себе, словно щит. Затем, взяв ружьё, вышла наружу.

След Тразиса был заметен не сразу, но стоило подойти к тропе — всё стало ясно.

Он уходил быстро. Возможно, даже слишком быстро.

Лес сменился равниной, равнина перешла в холмы, а затем холмы поднялись в каменистые хребты. Дышать стало тяжелее, холод сильнее впивался в кожу, а небо над головой всё сильнее затягивалось мраком.

Несколько раз она теряла след, приходилось взлетать, окидывать местность взглядом, снова и снова находить едва заметные отметины. Она не задерживалась в воздухе дольше, чем это было необходимо — слишком хорошо понимала, что именно может привлечь внимание на такой высоте.

Например, драконов.

Мысль о них заставила её невольно усмехнуться.

Ну да, было бы забавно, если бы ей пришлось объяснять детям, что их жутковатый отец, пожирающий всех и вся, однажды ушёл… и сам стал чьим-то ужином.

По иронии судьбы.

Но чем дальше она шла, тем больше её улыбка тускнела.

След, который она обнаружила, уже не был просто тропой. Теперь это была алая полоса. Грубая, размашистая, засохшая на камнях тёмно-красной коркой.

Знакомая, густая, слишком тёмная, чтобы принадлежать кому-то другому.

Она сглотнула, ощущая, как ледяной ком сковывает горло.

Шаг за шагом, неосознанно замедляя дыхание, она следовала за ним.

И когда в конце пути перед ней раскрылась пещера, несущая жутким, мрачным смрадом.

Чем дальше Селестия продвигалась вглубь пещеры, освещая дорогу мягким золотым светом своего рога, тем гуще становилась паутина.

Она цеплялась за копыта, липла к шерсти, мешала дышать, и с каждым шагом внутри росло какое-то первобытное отвращение.

На стенах, в запутанных клубках, покачивались странные тени.

Она замерла, вглядываясь.

Остатки.

Обглоданные кости, застывшие в вечном молчании, скелеты мелких животных, а затем...

Пони.

Селестия сглотнула. Кожа на загривке предательски зашевелилась.

Они были покрыты коркой старой крови, выцвели, спутались с паутиной, но всё ещё сохраняли свою форму. Слишком отчётливо.

Она уже собиралась отвернуться, когда заметила — некоторые ещё дышали.

Тихо, едва слышно.

Но не было времени.

Пещера расширялась, стены, изрытые многочисленными ходами, уходили вверх, а затем впереди что-то зашевелилось.

Скрежещущий звук.

Чёрные тени.

Селестия вжалась в землю, поднимая ружьё, и тут же оглушительный выстрел разорвал гробовую тишину.

Паука, прыгнувшего со стены, отбросило назад, его хитиновый панцирь треснул, но он всё ещё извивался.

Второй был уже ближе.

Резкая боль пронзила бок — жвалы сомкнулись, разрывая плоть.

Селестия взревела, развернулась, и с дикой яростью вбила приклад ружья в его лицо.

Оно треснуло.

Паука отбросило к стене, он захрипел, но тут же вокруг зашевелились новые силуэты.

Она не успела среагировать — один прыгнул сбоку, ещё один со спины.

Но они не учли одного.

Магия вспыхнула, осветив пещеру золотым сиянием, и первый паук полетел назад, врезавшись в камень с сухим хрустом.

Второй завис в воздухе, извиваясь в телекинетическом захвате, прежде чем с силой был впечатан в пол.

Дыхание сбивалось, пульс стучал в висках, но Селестия не останавливалась.

Слишком поздно.

Слишком много.

В этой ярости, в слепящем свете своего рога, она даже не сразу заметила его.

В самой глубине.

Замотанный в кокон, без движения.

Но она знала кто это.

Сердце замерло, а затем бешено заколотилось, и, даже не думая, она метнулась вперёд, срывая плотные нити магией.

То, что она увидела, заставило её отшатнуться.

Он был изуродован.

Свежие раны поверх старых.

Одна из его четырёх ног — уже частично съедена.

Селестия вцепилась в него зубами, волоча, затем приподняла его, закинула на спину.

Её живот протестующе сжался — дети явно были не в восторге от нового веса.

Она пошатывалась.

Свет рога мерцал, но магические лучи всё ещё пронзали тьму, заставляя пауков пятиться.

Но их становилось всё больше.

Они облепляли стены, извивались, карабкались, шипели, заполняя собой пещеру, будто живая масса.

Селестия не могла понять, как они смогли одолеть этого странного архаичного родственника пони, но теперь понимала...

Их было много, очень много.

Они были организованы.

И они знали, что делать.

Рывок.

Ещё один.

Но прежде чем она успела добраться до выхода, резкая боль вспыхнула в крупе.

Жвало.

Селестия вскрикнула, споткнулась, почти упала.

Но тут же что-то на её спине заворочалось.

Глухой рык.

Движение.

И в следующее мгновение один из пауков с хрустом полетел в сторону.

Очнувшийся Тразис зарычал, его искажённое, искалеченное тело напряглось. Грохот шагов, дыхание, сорванное в крик.

Свет.

Он был там, впереди, слабый, но настоящий, пробивающийся сквозь серую пелену дыма и хаоса.

Но они не отпускали её.

Пауки, бесчисленные, липкие, извивающиеся. Они сыпались на неё дождём, цепляясь за её измученное тело, жаля, разрывая.

Боль пульсировала в висках, а ружьё в копытах становилось всё тяжелее.

И вдруг — Рык, на этот раз знакомый. И тут же вспышка.

Огненный шар, огромный, слепящий, сорвавшийся с рога лежащего на её спине существа, осветил пещеру, как солнце в зените.

Паутину охватило пламя.

Пауки завизжали, разбегаясь, их тела вспыхивали, сворачивались в пепел.

Селестия уже не шла.

Она едва перебирала ногами.

Каждый шаг давался через силу, но она чувствовала что-то позади.

Тепло.

Его дыхание, горячее, обжигающее, скользящее по её гриве, спутанной, грязной.

Она больше не была той величественной кобылой, что когда-то правила.

И не хотела быть.

Взмах.

И с криком она рухнула наружу, в этот жгучий, ледяной мир который кружился.

Яд.

Он стекал в её вены, затапливал сознание тьмой, но пока ещё что-то держало её на грани.

Адреналин.

Она поднялась.

С трудом, шатаясь.

И увидела его.

Тразис, тяжело дыша, приходил в себя.

Культя его ноги дымилась, когда он прижёг её огнём, даже не моргнув.

Селестия вздрогнула.

А затем, почти падая, шагнула вперёд.

К нему.

В глаза, полные боли и ярости.

Она потянулась, дрожащая, раскалённая, вся ещё сотрясаемая от пережитого ужаса.

— Я жива...

Голос сорвался на крик.

Она не чувствовала себя такой живой уже века. Она говорила быстро, бессвязно.

Говорила, что ей холодно.

Что она умирает.

Что хочет его сейчас.

Напоследок.

Что она его кобыла.

Глаза лихорадочно блестели, дыхание сбивалось, жар пульсировал под кожей, пронизывая её странным, тянущим чувством, вырванным из самых глубин.

Может, это был яд.

Может, адреналин.

Может, просто её мысли.

Но прежде чем она успела услышать его ответ, мир перед глазами накренился.

И потух.

Снег хрустел под копытами, пока странное создание несло полуживого аликорна, ослабевшую, исполосованную ранами и отравленную ядом.

Ветер завывал, пробираясь под меховую накидку, но он не замедлялся.

Дверь распахнулась с глухим скрипом, и он втащил её внутрь, бережно уложив на шкуры. Клыки вспарывали его губы, когда он склонился к её раненому боку, высасывая яд, сплёвывая на пол.

Снова и снова.

Жар отходил, кожа становилась чуть холоднее, дыхание – ровнее.

Дом был тих.

Только треск пламени и вой вьюги снаружи нарушали мрачное безмолвие.

Она лежала, грудь её поднималась тяжело, размеренно.

Но затем – вздрагивание.

Её тело напряглось.

Рывок.

Глухой стон, скользящий сквозь стиснутые зубы. Огненный свет ламп пробегал по влажной коже. Шкуры слиплись под нею, мех приглажен потом.

Судороги прошли по её телу.

Второй раз.

Третий.

Снова.

Сжатие, толчок.

Крик.

Маленькое, слабое существо упало в шкуры, окутанное слизью и кровью.

Но схватки не прекращались.

Опять.

Снова.

Новая дрожь, новые спазмы, жар, пульсирующий волнами.

Рождение.

Ещё одно.

Затем тишина.

Только дыхание. Только снег, хлопьями бьющийся в стены. Сознание возвращалось медленно.

Сначала — тепло.

Не жар очага, не пульсирующий огонь магии, а что-то иное, тягучее, окутывающее, будто пелена.

Потом — странное ощущение, тянущее, слегка болезненное, но не причиняющее вреда.

Она вздрогнула, ресницы дрогнули, и её глаза, наконец, открылись.

Мягкий полумрак. Ткань штор колыхалась, рассеивая бледный свет. Запах дерева, золы, меха.

А потом — движение.

Её взгляд медленно опустился вниз.

На неё, вцепившись маленькими ртами, прижимаясь к тёплой коже, жадно пили молоко крошечные существа.

Жеребята.

Единороги.

Пегасы.

Она застыла, не сразу осознавая, что происходит, но постепенно разум собрал разрозненные мысли воедино.

Она — мать первых пегасов и единорогов.

Глухой вздох сорвался с её губ. Голова тяжело упала обратно на подушки.

Какой же забавный поворот судьбы. Она и была той, кто породил два других племени, хоть и случайно.

Кто бы мог подумать?

Её взгляд скользнул в сторону. Тразис лежал рядом. Массивная, неподвижная фигура, покрытая шрамами и следами старых ран. Грудь равномерно поднималась и опадала, дыхание было спокойным, но глаза не были закрыты.

Он смотрел на неё. Безмолвно, спокойно, без вопросов.

Она моргнула, пробормотав, что, конечно, представляла себе праотца единорогов и пегасов несколько иначе.

А затем хмыкнула, добавив, что, если уж быть честной, никогда особо и не задумывалась, каким он должен был быть.

Он не ответил.

Она вновь взглянула на него, и её взгляд задержался на культяпке, оставшейся от его ноги.

Несмотря на то, что он сам прижёг рану, поверхность была покрыта язвами, распухшими и, судя по всему, доставляющими немалую боль. Она медленно протянула копыто, осторожно взяла остаток конечности, следя за его реакцией, но он не отпрянул.

Пальцы её магии сомкнулись, поднеся культю к её рогу.

Мягкий, тёплый свет разлился, охватывая раненую плоть.

Язвы исчезали.

Шрамы стягивались.

Боль уходила.

Молчание затянулось.

А затем — он неуклюже, внезапно, неожиданно приблизился.

И поцеловал её прямо в губы.

Слегка грубо, без изящества, без понимания смысла, но искренне.

Она моргнула.

Он отстранился, вновь глядя на неё с тем же спокойствием.

И впервые за всё это время она поняла:

Она всё-таки сумела привить ему что-то большее чем грубые инстинкты. Она поднялась с кровати, стараясь игнорировать многочисленные раны, уродующие её шкуру, потянулась, затем провела копытом по лицу, пытаясь собрать разрозненные мысли.

Она хмыкнула, окидывая взглядом странных созданий, что носились по помещению, издавая негромкие звуки, ещё не до конца осознавая самих себя.

Медленно, всё ещё ощущая слабость, она зашагала по комнате, мерно расхаживая взад-вперёд.

— Значит, я все таки в далёком прошлом… — пробормотала она, чуть косясь на жеребят.

Она остановилась, задумчиво нахмурившись.

— И похоже, именно я породила два других племени.

Вновь тишина.

Она кивнула сама себе.

— Судя по всему, ни пегасов, ни единорогов тут раньше не было. — Она скосила взгляд на копошащихся жеребят. — А эти… первые представители их народа.

Она протянула копыто, подхватывая крошечного единорога, что пытался забраться на лежащую шкуру.

Тот вяло шевельнул копытцами, его маленький рог едва заметно светился.

Селестия усмехнулась.

— Спустя много поколений, один из твоих потомков, по имени Старсвирл, обучит двух юных аликорнов… — Она легонько ткнула его в нос.

Малыш моргнул, затем хихикнул.

— …чтобы они правили новосформированной Эквестрией.

Она покачала головой, усмехаясь, и осторожно поставила его обратно на пол.

Подойдя к выходу из убежища, она раздвинула шкуру, прикрывавшую проём, и открыв дверь, выглянула наружу.

Мир за пределами был… пустым.

Холодный ветер гулял между скал, неслышный, но ощутимый. Всё пространство окутывал туман, густой, вязкий, будто застывший в вечном движении.

Было ли это ночью? Или днём?

Невозможно сказать.

Что-то большое, далёкое, едва различимое мелькало между деревьями, его силуэт терялся в тумане, то появляясь, то исчезая.

Селестия не отреагировала.

Она уже давно поняла, что мир за пределами их убежища был полон ужасов.

Она медленно обернулась.

Жеребята резвились, натыкаясь друг на друга, исследуя окружающий мир с беззаботностью, которой обладали только дети, не ведающие опасности.

Тразис всё ещё лежал на кровати, тяжело дыша, но уже не спал.

Один из жеребят — маленький пегас — не сводил с него взгляда.

Задумчиво.

С любопытством, но без осознания, что он за существо.

А затем, неловко подойдя, он вытянул язык… и начал облизывать его зажившую культю.

Тразис дёрнул ухом, но не пошевелился.

Селестия закрыла глаза, глубоко вдохнула и выдохнула.

— Теперь, — сказала она, больше себе, чем кому-либо ещё.

Она подняла копыто, провела им по лицу, убирая растрёпанные пряди гривы.

— Всё, что остаётся…

Она села, оглядывая суету в помещении.

— …научить пегасов летать.

Она перевела взгляд на единорогов.

— Единорогов — поднимать солнце.

Жеребята беспечно носились по комнате.

— …проследить, чтобы эти оболтусы дожили до взрослого возраста.

Она позволила себе слабую усмешку.

— …и ушли в мир, заселив его своими потомками.

Она вернулась к кровати, медленно опускаясь рядом с Тразисом.

Тот лишь скосил на неё взгляд, не говоря ни слова.

Она хмыкнула, уткнулась в его шею, закрывая глаза.

— А когда временная петля замкнётся…

Она замерла на мгновение.

— Может… меня наконец спасут?

Тишина.

Её дыхание сбилось.

— Может, я вернусь в своё время?

Она сжала веки, вжавшись сильнее.

— К своей сестре?

Тишина.

Пауза.

Нестерпимо долгая.

— Может… они всё ещё посмеются с этого, да?

Никто не ответил.

— Да?

Порыв ветра за окном.

— Да?

Она вцепилась в его шкуру, напрягая плечи.

— Да?!

Но только ветер, гуляющий в пустом, холодном мире, ответил ей.