Оживший кошмар

11. Отражения наших душ

В каменных коридорах замка двух сестер глухим эхом разносился лёгкий, неровный топот. Он был почти неразличим, приглушённый коврами и вековой тишиной этих коридоров. Но вместе с ним звучало нечто иное — сбивчивое дыхание, странное, прерывистое, будто на грани рыдания… или смеха.

Двери покоев принцессы Луны распахнулись с глухим стуком. Словно вспышка тени, она вылетела из них, сжимая в копытах нечто хрупкое и завернутое в тёмную ткань. На лице — измученная, но победная улыбка. Глаза, воспалённые от бессонных ночей, сияли каким-то пугающим светом.

— Получилось! — воскликнула она в пустой коридор. — Получилось… получилось!

Она прижимала к груди маленького чёрного единорога, спящего крепко и спокойно, как будто весь окружающий мир вовсе не существовал. Ровное дыхание, слегка дрожащие ушки, чёрная, как безлунная ночь, шёрстка.

Первые гвардейцы на посту опешили. Один из них чуть заметно шагнул вперёд, будто хотел остановить её, но, встретившись с её горящим взглядом, только поклонился. Луна прошла мимо них, как ураган, почти не касаясь копытами пола.

На повороте она едва не врезалась в фигуру, уже устремившуюся ей навстречу.

— Луна?! — голос прозвучал резко, испуганно, но с облегчением. — Наконец… я волновалась. Почти месяц я не могла попасть к тебе! Твои гвардейцы не пускали меня и твердили, что это по твоему приказу!

Селестия стояла прямо перед ней — усталая, тревожная, в глазах — смесь обиды, облегчения и недоумения.

Луна остановилась. На лице всё ещё играла странная улыбка, но уже не победная — детская. Утомлённая. С оттенком чего-то неестественно-прекрасного и опасного.

— Я была занята. — Она слегка дернула плечами. — Сконцентрирована. Работа, ты понимаешь…

Селестия хмуро взглянула на неё.

— Сколько ты не спала?

Луна не ответила. Вместо этого она осторожно повернула к ней пелёночку, приоткрывая лицо младенца. На свет вышла крохотная мордочка — почти чёрная, как вуаль, с нежным серебристым отблеском на ушках и крохотном роге.

— Посмотри… — прошептала Луна. — Посмотри, Селестия. Он вернулся. Я вернула его! Вернула!

Селестия замерла. Несколько мгновений она не могла сказать ни слова. Только вглядывалась в лицо новорожденного, словно пытаясь вычитать в чертах нечто знакомое. Потом медленно, почти беззвучно прошептала:

— Луна… ты… ты действительно научилась… создавать жизнь. Из осколков… душ?

Луна кивнула, уже с тем спокойствием, что приходит после победы, за которую отдано слишком многое.

— Я разрабатывала это заклинание годами, шаг за шагом. Это не просто иллюзия, не тень, не кукла. Это… он настоящий. Существо, полноценно живое. Да, он делит душу с тем, кем был прежде, но… это не просто копия.

Она бережно поправила край пелёнки.

— Пони — земные, пегасы, единороги — их создавать относительно просто. Без существенной потери для донора. Но… например аликорн? Это уже совсем иное. Его создание может искалечить даже нас.

— …И что ты собираешься с ним делать теперь? — спросила Селестия мягко, но прямо. Голос её дрожал от тревоги, и всё же в нём звучала неподдельная забота. Она не отводила взгляда от младенца, который, завернувшись в темно-синюю ткань, тихо посапывал.

Луна прижала его к груди и слабо улыбнулась, усталой, затуманенной улыбкой, в которой горела искра безумной решимости.

— Я буду держать его при себе, — голос её стал чуть глуше, но наполнился теплом. — Я создала его, чтобы унять боль, что разъедает меня изнутри. Он… — она нежно коснулась копытом щёчки младенца, — …он — всё, что у меня осталось от него.

Селестия нахмурилась. В её взгляде читалась не осуждение, но глубокая тревога.

— Луна… Ты понимаешь, что буквально решила вырастить себе… любовника? — она говорила осторожно, как бы пробуя каждое слово на вкус. — Это… это идея, мягко говоря, весьма нездоровая. А жизнь при дворце… она ведь не для него. Он будет расти в искажённой тени твоих желаний.

Повисла пауза. Тяжёлая, глухая, почти ощутимая на языке.

Луна медленно подняла глаза на сестру.

— И что ты тогда предлагаешь? — спросила она сдержанно, без раздражения, но и без уступчивости.

Селестия сделала шаг вперёд, и на её лице появилась мольба, укутанная в ласковую решимость:

— Позволь ему жить обычной жизнью. Пускай вырастет вдалеке от дворца, в кругу простых пони. Дай ему шанс стать самим собой, без наложенного образа. А через двадцать лет, когда он станет взрослым… пригласи его ко двору.

Луна вздохнула. Долго и тяжело. Она опустила взгляд на младенца, будто надеялась найти в этих крошечных чертах ответ, которого сама не могла сформулировать.

— Значит, нам придётся расстаться, — прошептала она, чуть склонившись над ребёнком. — Но это ненадолго… Скоро мы снова будем вместе. Что такое двадцать лет для бессмертных, верно?

---

Где-то далеко, в тусклом настоящем, затянутом вуалью безысходности и пепла, Луна резко распахнула глаза. Она стояла в мрачной палате, у постели неподвижной Селестии. Свет мерцал холодно, отражаясь в слезах на её щеках.

— Из-за своей глупости… — голос её был тих, но наполнен болью, как трещина в стекле. — Я потеряла и тебя…

— Поистине ужасающая ирония, не находишь? — рядом на стуле сидел черноволосый единорог, его красные глаза полыхали то ли насмехаясь над ней, то ли сожалея. — Те, кто искренне любили тебя. Кто служил тебе. Кто, несмотря на всё, предпочли тебя Селестии… даже тогда, когда ты окончательно сошла с ума. Все они в конце концов стали монстрами. Как и ты.

Луна отвернулась, её голос был глухим и дрожащим:

— Всю свою жизнь я совершаю ошибки… Если бы только… если бы я просто дала тебе покой…

— О, ты пыталась заменить меня, — усмехнулся Сомбра. — И это было… трогательно. По-детски. Глупо, конечно, но искренне.

— Ты опять начнёшь меня донимать? — раздражённо бросила Луна, не отводя взгляда от неподвижного лица сестры.

— А с чего ты решила, что мы враги, Луна? — удивлённо произнёс он, склоняя голову набок. — Из нас двоих, при всей трагичности наших судеб, я всегда был рациональнее. Ну, по крайней мере до того момента, как один мерзкий драконикус не сломал мой разум, отравив его тьмой, пока я пытался его остановить. Обидно, знаешь ли… что именно я, из нас двух, умер, а не ты.

— Ты плод моего воображения, — отрезала она, не оборачиваясь. — Мне не стоит тебя слушать.

Он усмехнулся, но голос его стал тише, почти интимным:

— Тогда тебе стоит беспокоиться не обо мне… а о Муншэдоу. Или, если угодно, Найтмер Мун. Ты знаешь, что твоя нерешительность всегда оборачивалась бедой, — продолжил он, поднимаясь с места. — Барьеры, что её сдерживают от пробуждения… они хрупки. И когда они падут — она вернётся. Такая, какой ты боялась стать. Та, что уничтожит этот мир.

— Я не буду убивать её! — резко бросила Луна, вскинув голову.

Сомбра закатил глаза.

— Тогда тебе придётся найти с ней общий язык. А пока... — он вновь уселся, изящно закинув ногу на ногу, — радуйся, что моя гениальность с тобой, даже когда меня самого давно нет.

Он склонился вперёд, голос его стал холоднее:

— Хочешь совет? Элементы Гармонии — не просто красивые безделушки. Они существуют ради одной единственной цели: сохранять порядок в мироздании. Устранять угрозы. Найтмер Мун — угроза. Ты знаешь это. Я знаю это. Их можно использовать. Чтобы отправить её на Луну. Навсегда. Это не убийство.

Луна молчала. Пустым взглядом смотрела в пол.

— Ну же, Луна, — прошептал он. — Разве это не лучше, чем снова потерять всех, кого ты любишь?

— Заключение там... может быть даже хуже смерти.

— Конечно. Лёгкого решения тут нет и быть не может. Но ты ведь знаешь, Луна... ты знаешь, как и я, что где-то в глубине ты уже решилась. Ты устала, ты боишься, и ты не хочешь больше бороться с той, кого когда-то сама и впустила в своё сердце. Просто тебе не хватает решимости, чтобы довести дело до конца. И кто, скажи, будет по ней скучать? Кто будет оплакивать Найтмер Мун, Муншэдоу, или как бы ты её ни называла? Ты делаешь то, что должно. Безжалостно — но правильно.

Луна вздрогнула, словно от удара. Печальный, глухой вопрос сорвался с её губ, почти неслышный:

— Никто?

В этот момент в коридоре послышались торопливые шаги. Дверь приоткрылась, и на пороге появилась Голден Фезер. В полумраке её глаза сверкнули испуганно,. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга — напряжённо, молча, будто в поисках слов, которых не существовало.

— Простите, — пробормотала Голден, делая шаг назад. — Я... не знала, что вы...

— Всё в порядке, — мягко перебила Луна, подняв копыто. — Оставайся. Ты имеешь право быть здесь не меньше, чем я. В конце концов... технически ты тоже часть моей сестры.

Пегаска замерла на полпути к выходу, затем с робкой благодарностью прошла внутрь, села рядом с ложем, где покоилась Селестия, и долго не сводила с неё взгляда.

— Скажите... — её голос прозвучал так, будто его не было слышно много дней. — Можете ли вы... сказать мне, что я такое?

Луна опустила взгляд, и в её голосе прозвучала мягкая, убаюкивающая сила:

— Заклинание, что позволяет создать новое существо из части души. Настолько сложное и опасное, что постичь его могут лишь аликорны. И только они способны выдержать его цену, создавая жизнь из собственной сути. Мы вкладываем в тело то, что считаем важным — воспоминания, качества, образы... а недостающее восполняет сама магия. Когда такой дух завершает свой путь... он возвращается, вновь становясь частью того, кто его породил.

Она посмотрела на Голден с лёгкой, почти материнской улыбкой:

— Ты — свет и решимость Селестии. Всё, что она боялась потерять в себе. Ты — её голос совести. И ты вернёшься к ней, когда придёт время. Она станет целой. Снова.

Голден слабо кивнула. Её взгляд дрогнул.

— А... как Муншэдоу?

Луна чуть задержала дыхание, и этот едва уловимый миг выдал её волнение.

— Я думала, что ты скажешь мне это...

Пегаска отвела взгляд, нахмурившись, и её голос стал хриплым, словно сгорел от стыда:

— Я подвела Селестию. Провалила своё предназначение. Я... в тот день, когда всё случилось... я поддалась эмоциям. Сказала слишком много. Обидела её. И когда пришла к себе... её уже не было. Я искала. Несколько раз. Но... Так и не решилась довести до конца. Потому что не знала, что скажу, если встречу. Как посмотрю ей в глаза.

Луна опустила копыто ей на плечо. Её голос был тихим, но полным силы:

— У нас с тобой, как ни странно, немало общего. Даже слишком. И если ты всё ещё часть моей сестры... быть может, мне стоит узнать тебя по лучше?

Она попыталась улыбнуться, слегка наклонив голову:

— Может, разделишь со мной вечернюю трапезу? Я... давно не ела в чьей-то компании.

Голден кивнула, медленно, с почти детской серьёзностью:

— Для меня это была бы честь.

Она сделала паузу, затем посмотрела на Луну пристально, словно всматриваясь глубже, чем могла позволить сама себе:

— Муншэдоу... она тоже появилась из осколка души, да?

---

Муншэдоу тяжело дышала, осторожно балансируя на копытах под тяжестью странной конструкции — амальгамы, похожей на зеркало, но с вырезанным нутром, где стекло, казалось, когда-то было, а теперь зияла лишь пустота. Рамка была из черного дерева, инкрустированного серебристыми лунными символами, со вставками из опала, и переливалась в тусклом свете коридорных ламп масляным блеском. Тащить её через весь дворец было тем ещё испытанием, особенно для единорожки не самого крепкого телосложения, которая всё ещё привыкала к новому месту службы.

Прошло всего несколько дней с того момента, как она была назначена личной помощницей капитана... и этого короткого времени хватило, чтобы сердце юной Муншэдоу успело выстроить целую драму. Его вкрадчивый голос, подчёркнутое внимание к манерам, мягкая улыбка — сперва она приняла всё это за флирт. Но чем больше он говорил, чем доброжелательнее становился, тем яснее ей становилось: он просто вежливый. Галантный. Возможно, чуть старомодный, как какой-нибудь персонаж из старой пьесы, но не более

Муншэдоу с трудом скрывала разочарование в себе самой. Он просто хороший жеребец. Она лишь юная, злобно-язвительная, по уши застрявшая в своих комплексах пони, прячущая собственную неуверенность под маской едкости и хмурого нигилизма. А шрам, тянувшийся вдоль щеки, ей казался уродством.

— Как я вообще могла подумать иначе... — пробормотала она себе под нос, таща на спине тяжеленную амальгаму. Зеркало без стекла, увенчанное тонкими коваными полумесяцами, громоздкое и неудобное, будто оно создано лишь для того, чтобы портить ей настроение. — Он старше меня на десяток лет... а может и больше...

Она сглотнула, не столько от усталости, сколько от острого, болезненного ощущения, что элементарные манеры она приняла за личный интерес, и теперь, разоблачённая собственными фантазиями, чувствовала себя глупо.

«Первый жеребец, что сказал мне, что у меня красивые глаза... и он просто был вежлив.»

«Шрам, конечно... да кого может привлечь пони с таким шрамом?»

Её самооценка, и без того хрупкая, будто хрустальная сфера, покрытая паутиной старых трещин, сжалась ещё сильнее. Особенно после того, как она вспомнила, что он был первым, кто вообще сказал ей что-то приятное о её внешности.

Она выдохнула и сосредоточилась на задаче. Ей оставалось всего ничего — донести это чудовище в покои капитана, и можно будет выдохнуть. Одна лишь проблема — оно было таким громоздким, что закрывало ей почти весь обзор.

Под носками амальгамы что-то скользнуло, раздался звон — и передние копыта задели ведро, стоявшее прямо посреди прохода. С грохотом оно опрокинулось, пролив тёмную мыльную воду по идеально чистому мрамору. Раздалось шипение, и откуда-то из-за угла почти мгновенно вылетела разъярённая служанка.

— Да ты совсем ослепла?! — взвизгнула она, цепляя взглядом лужу, а затем переводя его на Муншэдоу. — Час! Целый час я драила этот участок! У тебя глаза есть, безрогая недоноска?!

Муншэдоу отпрянула, прижимая уши к голове.

— Я… я не заметила, простите. Мне нужно было отнести это капитану, он…

— Ты испортила мою работу, а теперь хочешь просто уйти?! — служанка всплеснула копытами, её голос с каждым словом становился всё более резким и звенящим. — Никакой дисциплины. Ни-ка-кой!

— Я… прошу прощения. Но я не могу оставить это… — попыталась робко возразить Муншэдоу, указывая на тяжёлую конструкцию, покоящуюся у стены.

— Ты не можешь?! — служанка врезалась в её фразу, словно клин. — Ты не хочешь. А должна. Убирай!

Она подошла ближе, размахивая мокрой тряпкой, словно хлыстом, и в следующий миг — шлёп! — ткань с размаху ударила Муншэдоу по шее. Та взвизгнула и отступила, роняя телесный румянец стыда на щеки, но та, не унимаясь, схватила её за ухо.

— Вот так. За лужу — ты. За ведро — ты. За то, что работа пошла коту под хвост — ты!

— П-пожалуйста… — Муншэдоу попыталась было отстраниться, но безуспешно. Служанка тащила её за ухо, как маленькую школьницу, к уже расплывшейся луже.

— Тряпку бери. Полируй как хочешь, но что бы через минуту тут всё сияло, иначе…

Тряпка упала прямо перед ней с мокрым, неприятным чавканьем. В воздухе запахло дешевым мылом и унижением. Муншэдоу стояла, тяжело дыша, вжимая уши и избегая взгляда служанки.

За всю свою жизнь, проведённую в коридорах Кантерлотского дворца, Муншэдоу так и не научилась чувствовать себя здесь своей. Несмотря на то что она родилась в этих стенах, с младенчества дышала их холодным мрамором и тенью древних гобеленов, что томно колыхались под шорох ветра из витражных окон, она всегда ощущала себя здесь гостьей.

Замкнутая, склонная к долгим молчаливым размышлениям, Муншэдоу редко искала компании, а в ответ и сама не находила её. Её юные годы были отмечены одиночеством, иные служанки, помня, как когда-то она резво носилась по тем же самым коридорам, смеясь и распугивая пыль, ныне, повзрослев, не забывали напомнить ей о тех временах, словно она совершила нечто постыдное — быть ребёнком.

Когда-то она ещё пыталась отвечать им — словом, взглядом, порой даже вспышкой магии. Но всё изменилось после того как принцесса оставила на её щеке шрам. От гордой и вспыльчивой юной кобылы осталась тень — покорная и абсолютно не желающая спорить с кем-то.

И вот теперь, на холодных плитах коридора, в позе почти унизительной — с согнутыми передними ногами, вздрагивающей при каждом окрике, она методично вытирала грязную лужу. Грязь впитывалась в мокрую тряпку, смешиваясь с её слезами, капающими почти незаметно, словно исподтишка. Она не рыдала — просто иногда её губы дрожали, а глаза щипало.

Впрочем, её внимание привлек тяжёлый звук шагов, отчётливый, прямой. И, услышав его, Муншэдоу похолодела.

— Что здесь происходит?

Она застыла. Он остановился совсем рядом, и даже не видя его лица, она почувствовала, как в нём постепенно нарастает не гнев — нет — а то странное, холодное недоумение, с которым он всегда смотрел на неразбериху.

— Муншэдоу, что вы... что вы делаете? — спросил он, стараясь быть спокойным.

— Я… убираю… — прошептала она, не поднимая глаз.

— Да, это я уже вижу, — кивнул он сдержанно. — Я спрашиваю — зачем?

Она уже открыла рот, чтобы снова повторить оправдание, но не успела — из-за угла, с громким сопением и уже победоносной интонацией, в разговор влезла та самая служанка:

— Зачем? Да потому что она разлила всё! Это её ведро, её вина, её грязь. Пусть теперь и вытирает, как положено. Нечего ей щеголять перед всеми, думая, будто особенная.

Капитан Грей Шторм резко обернулся к ней. Его лицо стало каменным. В его глазах не было сомнений.

— Простите, но, насколько я помню, она моя служанка. И я решаю, что ей делать, а что нет.

— Она такая же, как и все, — со злостью огрызнулась служанка, почувствовав, как её голос срывается на визг. — Убирать здесь должны все, и нечего ей здесь строить из себя принцессу! Или вы думаете, что она особенная?

Наступила тишина. Лёгкая, хрупкая, как тонкий слой льда. И в этой тишине голос капитана прорезал воздух, как лезвие:

— Да. Думаю, да. Она — особенная.

Он шагнул вперёд, почти грудью нависая над кобылой, неотрывно глядя на служанку, чья наглость только что перевалила предел.

— Потому что она — моя личная служанка. Капитана ночной гвардии. Той самой, что подчиняется непосредственно принцессе Луне. А вы... вы — всего лишь очередная хамка, позволившая себе поднять копыто на мою подчинённую.

Он говорил без крика — медленно, почти сдержанно. С каждым словом, с каждой интонацией, служанка словно становилась всё меньше, всё ниже, всё более сжимающейся тенью.

— И если я ещё раз увижу, как вы обращаетесь с ней в таком тоне… — он на миг замолчал, опуская голос почти до шёпота, — …я не просто добьюсь вашего увольнения. Я лично подам рапорт в дворцовую канцелярию о неподобающем поведении.

Он даже не взглянул на служанку, когда та попятилась назад. Вместо этого, одним движением подхватил трясущуюся, потерянную Муншэдоу под бок, словно чемодан.

Вслед за ним уже парила, зажатая в телекинезе, амальгама. И с ней, и с неуверенной, но осторожно прижатой к боку кобылой, он удалился прочь, не бросив назад даже взгляда.

Оказавшись в своих покоях, Грей Шторм не спешил. Дверь за ним захлопнулась мягко, без резких звуков, и всё вокруг вновь погрузилось в привычную полумглу. Тяжёлый сумрак, такой же плотный, как его мысли, рассеивался лишь бликами на доспехах, отзвуками далёких факелов в коридоре и тусклым, пыльным светом от окна, прикрытого тяжёлой занавеской. Он подошёл к стене, аккуратно опустил амальгаму, и выпрямился, хрустнув суставами. А затем, помолчав, медленно повернулся к Муншэдоу.

Та стояла у порога, словно вкопанная. Всё ещё. Всё так же, как и в коридоре. Словно время застыло вокруг неё. Она упрямо избегала взгляда, изо всех сил стараясь придумать хоть какое-нибудь правдоподобное объяснение. Хоть что-то, что смогло бы оправдать её поведение. Хоть какую-нибудь фразу, не выглядящую жалкой.

— Я... — начал Грей Шторм, не повышая голоса. — Я разочарован. Не в тебе как в служанке — у меня нет к тебе претензий в этом. Я разочарован в тебе как в пони. В том, что ты позволила себя унижать. Что ты... не дала отпора.

Он подошёл ближе, но не с резкостью, не с упрёком. Муншэдоу едва слышно всхлипнула и сжалась, но всё ещё не поднимала взгляда.

— Я понимаю. Мне, правда, хочется тебя защищать, и я это буду делать. Но... почему ты позволила так с собой обращаться?

Та, будто на секунду перестав дышать, лишь прошептала:

— Простите меня...

Он остановился прямо перед ней. Его копыто мягко, но решительно подняло её подбородок, заставляя встретиться взглядами. И когда она наконец посмотрела на него — её глаза были полны чего-то смятого и поломанного.

Грей Шторм молча всматривался в неё несколько секунд, затем негромко сказал:

— Это из-за шрама, да?

Муншэдоу дрогнула. Она будто попыталась что-то сказать, но так ничего и не смогла выговорить. Только беспомощно раскрыла рот и опустила уши. Он лишь кивнул, в полголоса продолжая:

— Кто?

Молчание.

— Честно, Муншэдоу. Кто это сделал?

— Пр... Принцесса Луна... — прошептала она, почти неслышно.

В голове у него что-то щёлкнуло. Как заевший механизм, вдруг встало на место недостающее звено.

— Принцесса Луна?! — недоверчиво переспросил он, но без крика. В голосе звучала смесь удивления и растерянности. — За что? Что ты вообще сделала, что посмела вызвать на себя её гнев?

— Я... — снова промямлила Муншэдоу. — Я сказала... сказала кое-что лишнее. Опозорила её. Публично...

Он выдохнул. Медленно, глухо. Словно воздух вышел не из груди, а из самой души. Повернулся на шаг, будто обдумывая, а затем глянул вновь:

— Кто тебя вообще учил магии, раз ты даже амальгаму не смогла дотащить телекинезом? Хм?

Она вяло покачала головой, как будто сама не хотела отвечать:

— Никто... Принцесса Селестия обещала назначить учителя. Но... потом всё как-то... затянулось.

— Хватит. — Голос капитана стал тверже, но в нём не было раздражения. Скорее решимость. — С меня довольно.

Он подошёл ближе и чуть прищурился:

— Отныне я сам буду твоим наставником. Я научу тебя владеть магией, обращаться с клинком, защищать себя — и других, если понадобится. Ты больше не позволишь никому касаться тебя без твоего согласия. Никогда.

Муншэдоу посмотрела на него с растерянностью. В её глазах промелькнуло что-то почти детское — удивление, неверие, робкая надежда.

— Я?.. Я даже не знаю, что сказать... Я... Спасибо... спасибо вам...

Он усмехнулся, качая головой:

— Кто знает, может, со временем ты и вовсе окажешься в рядах ночной гвардии. А не среди служанок, вечно моющих полы.

Муншэдоу раскрыла рот от удивления, но он уже отвёл взгляд, посмотрев на амальгаму у стены. Его голос снова стал более деловым, ровным:

— К слову. Это зеркало... Одна из тех вещей, которые, как я говорил, не должна выходить за пределы этой комнаты. Ясно?

— А что это? — робко, но с любопытством спросила она, чуть подходя ближе. — Оно... оно ведь кажется пустым?

Он молча подошёл к зеркалу, глядя на пустую, чёрную поверхность, где отражение искажалось, будто в глубине чего-то незримого.

— Когда-то, — начал он тихо, словно рассказывая сказку, но сказку старую, пыльную, мрачную, — это было волшебное зеркало. Оно принадлежало самой Найтмер Мун.

Муншэдоу вновь уставилась на зеркало.

— Оно... красивое, — выдохнула она. — И жуткое.

— Именно так, — кивнул капитан. — Как многое из того, что осталось от Найтмер Мун.

— А, это вообще нормально, хранить его, прямо тут? — неуверенно спросила единорожка.

— Нет, не бойся, оно не опасно. И… — он бросил на Муншэдоу насмешливый, но не осуждающий взгляд — Найтмер Мун не была таким уж чудовищем, как рассказывают в сказках.

— Не была чудовищем? — Муншэдоу приподняла бровь, её голос был полон недоверия, но в нём уже звучал интерес. —Вы о чём?

Грей медленно повернулся к ней, его тень скользнула по полу, словно напоминание о прошлом, что он нес на своих плечах. Он говорил не громко, но каждое слово было насыщено спокойной уверенностью:

— В архивах Ночной гвардии хранится немало того, что тебе недоступно, и, вероятно, никогда бы не стало доступным, если бы не... — он ненадолго замолчал, — если бы не это зеркало. Мы привыкли считать аликорнов носителями добра и гармонии, аватарами света. Но в каждом из них, глубоко внутри, запечатан древний механизм — нечто, созданное самой вселенной. И если мир когда-нибудь нарушит хрупкий баланс, гармония, как холодный и бездушный наблюдатель, даст команду: уничтожить.

Муншэдоу нахмурилась, не сразу решаясь задать следующий вопрос:

— Но… разве Гармония — это не что-то… доброе? Коллективное стремление к лучшему?

Грей покачал головой, мягко, но твёрдо:

— Это скорее древний балансировщик, что не различает добро и зло. Для него важно равновесие. А если весы перекошены — он их ломает, чтобы создать новые. Порой для истинной гармонии нужно разрушить до основания всё, что есть. Даже самые прекрасные вещи. Даже самых благородных из нас.

Он замолчал, обводя взглядом комнату, словно в ней жили призраки прошлого. Потом продолжил, голос его стал тише, как будто он делился откровением:

Найтмер Мун — это не Луна, но её отражение, боль, возведённая в абсолют. И в том облике… она пыталась исполнить своё предназначение — уничтожить мир, чтобы перезапустить цикл. Безумная, жестокая — да. Она вешала невинных, уничтожала деревни, стирала поселения с лица земли — просто за подозрение в верности Солнцу. Но вместе с тем, она была… великой.

— Великой? — Муншэдоу выдохнула, ошеломлённая. — После всего, что вы сказали?

— Да, — ответил Грей с твёрдостью. — Потому что она не боялась. Вела за собой верных в самых безнадёжных битвах. Никогда не отступала. Даже когда понимала, что проиграет. Это и стало её гибелью. Она могла бы отступить, сохранить силы, ждать. Но ринулась в последний бой. Штурм замка Двух Сестёр… был апогеем её славы и величия. И если бы не вмешались Элементы Гармонии — она бы победила. Она была несокрушима. Не чудовище, Муншэдоу. Богиня ночи. Богиня самого конца света. Не каждый монстр вызывает такую преданность, даже погибая.

Муншэдоу сглотнула, поджав уши. Её голос был едва слышен:

— Ну и жуть… конечно.

Она на мгновение замолчала, затем спросила:

— А… что вообще хранится в архивах Ночной гвардии?

Грей будто очнулся, резко повернув голову к двери, словно сам себе вернувшись из слишком глубокой памяти. В голосе появилась будничная строгость:

— О, да, конечно. Об этом как-нибудь потом. Сейчас — собирайся.

Муншэдоу моргнула, не сразу поняв, о чём он.

— Ты ведь не думала, что я пошутил? Раз уж решил обучать тебя — поблажек не будет. Магия, фехтование, копытопашный бой, все нужные дисциплины. Уже жду тебя на тренировочных площадках. Придёшь с заплетённой гривой и сомнениями — сам лично выкину тебя обратно к метёлкам. Всё ясно?

Она кивнула — слабо, неуверенно. А потом, впервые за весь вечер, её губы тронула робкая улыбка. И среди этой улыбки мелькнули крошечные, едва заметные клычки.

— Спасибо… — тихо, почти шёпотом.

Она поклонилась, склонив голову, и медленно вышла.

Как только дверь за Муншэдоу захлопнулась, мягко глухо щёлкнув, единорог устало, почти с печальной нежностью, улыбнулся ей вслед. Несколько секунд он оставался неподвижен, позволяя шагам молодой кобылы раствориться в коридорной тишине. Затем тяжело выдохнул и медленно обернулся к зеркалу.

— Перестань прятаться, — сказал он негромко, но твёрдо. — Ты не настолько глуп, чтобы думать, что тебя можно не заметить. Особенно когда ты глазеешь так бесцеремонно, бог хаоса.

Комната на секунду замерла в странном напряжении, а потом с приглушённым, скрежещущим смешком, как будто воздух сам по себе содрогнулся от удовольствия, настольная лампа затрещала, затрепетала и начала искажаться. Её форма, будто из мягкой глины, начала плавиться, вытягиваясь, закручиваясь, пока наконец на её месте не оказался знакомый облик — вытянутый змееобразный силуэт, с остроконечными зубами и пронзительным взглядом жёлтых глаз.

— Ох, глазастый ты мой, — с притворным восхищением протянул Дискорд, облокачиваясь на невидимую поверхность. — Ладно, раз уж ты хочешь на чистоту... может, и тебе стоит прекратить играть в прятки?

Единорог не ответил сразу. Он продолжал смотреть в разбитое зеркало, словно в нём был не отражённый мир, а чья-то запертая душа. И лишь спустя мгновение, тихо, почти равнодушно, он вздохнул. Его светло-серая шерсть медленно, как расплывающаяся тень, потемнела, словно с неё смыли краску. Грива стала длиннее, приобретая ту самую форму — выверенную, тяжёлую, с повисшими на кончиках прядями. Его фигура стала строже, осанка тверже, взгляд — холоднее.

— Ты знаешь, — заговорил Дискорд, склонив голову набок. — Ты поразительно напоминаешь одного старого знакомого. Жуткая темная фигура, надменная осанка, таинственные паузы. Что дальше, ты начнёшь призывать черные кристаллы и летать по помещению в облике тени?

— Я не он, — отрезал единорог, не поворачиваясь. — Я — то, что от него осталось. Луна взяла обломки и создала меня на замену. Сделав настолько похожим, насколько это возможно.

— О, так значит, Грей Шторм — это просто... псевдоним? — усмехнулся Дискорд. — Как мило. И кем же ты был до этого?

— Это облик случайного ночного гвардейца. Давно умершего. Селестия дала его досье, когда вытаскивала меня из Тартара.

— Уууу, так ты ещё и выпускник этого прекрасного курорта для безнадёжных. Уверен, у тебя есть удивительная, полная страданий и пафоса история... Как ты дошёл до жизни такой?

— Она короткая. И скучная, — глухо ответил единорог. — Меня создали как игрушку, для удовлетворения чужих желаний и потребностей. Я служил Луне капитаном её гвардии. Потом — Найтмер Мун.

— О, но ведь тебя не за это в Тартар упрятали? — фыркнул Дискорд, подскочив вверх и зависнув вниз головой. — Неужели за что-то более... пикантное?

— Нет, не за это, — голос стал тише, но в нём зазвучала ненависть. — Селестия не хотела, чтобы Луна знала, что я ещё жив. Но когда Найтмер вернулась... она призвала меня снова. Теперь её нет. А я остался.

— Так что же ты теперь хочешь? — с интересом прищурился Дискорд. — Желаешь помочь бедной, невинной Муншэдоу не стать новой Найтмер Мун? Или, наоборот, как верный пёс, мечтаешь вернуть свою королеву и помочь ей покорить мир? А может... хочешь спасти Луну от неё? Или наоборот? Столько интересных вариантов...

— Почему тебя это вообще волнует? — устало бросил единорог. — Ты всегда был равнодушен к последствиям.

— Ах, но времена меняются, — криво улыбнулся Дискорд. — Ты не поверишь, но мне... начал нравиться этот мир. Он, понимаешь ли, обретает ценность. И если та кобыла снова превратится в монстра, способного стереть всё живое — как знать, может быть, мне станет жаль.

Наступила долгая тишина.

— Я презираю Луну, — наконец сказал единорог. — Она создала меня... а затем использовала. Сделала своей игрушкой, и вынудила совершать вещи, за которые я никогда себя не прощу. Я бы с радостью стёр этот мир в пыль. Размазал по поверхности бытия. Но...

— Но? — прищурился Дискорд.

— Но у нас, у созданий, собранных как осколки чужих душ, обломков и воспоминаний, есть одно... можно сказать, проклятие. При рождении, в нас закладывается цель, по воле создателя, или же, как решит гармония, что было в случае с Найтмер. И эта цель — как шип внутри черепа. Мы подчиняемся ей, рано или поздно. Хотим мы того или нет.

— И у тебя она тоже есть?

— Да, но речь не обо мне. Луна не желала появления Найтмер, она использовала на себе своё заклинание, стремясь отделить от себя всю накопившуюся в душе тьму. Но её эмоции решили всё за неё, механизм разрушения сработал непроизвольно, породив её темную ипостась, и задав ей цель. Принести вечную ночь. Уничтожить всё живое. И она, поначалу, подчинилась. Но потом... она начала осознавать, бессмысленность её действий. Увидела свою природу. И впервые — пошла против неё.

Комната по-прежнему тонула в мягком свете настольной лампы — точнее, в том, чем она была до недавнего времени. Теперь вместо нее, развалившись на столе, словно бы не нарушая ни одного физического закона, вальяжно раскинулся Дискорд, закинув лапу за голову и лениво вращая стеклянной сферой, в которой мелькали отблески лунного света и эхом бились чужие сны.

— Даже интересно, — сказал он, словно рассуждая вслух. — Что же могло сподвигнуть безумного монстра, вроде неё, отказаться от самой своей сути?

Единорог фыркнул, не отрывая взгляда от зеркала.

— Серьёзно? — произнёс он с кривой ухмылкой. — И это спрашиваешь ты?

Он не повернулся, но в его голосе зазвучал странный, почти насмешливый оттенок:

— А тебя, напомни, что сподвигло отказаться от своей?

Дискорд, готовый уже было начать следующий виток своей театральной болтовни, замер. На долю секунды. Но даже столь краткого момента хватило, чтобы понять — единорог попал в цель.

— Ты… и она, вы… — его глаза расширились, как у ребёнка, увидевшего запретное. Он хлопнул в ладони, воскликнув: — Да ты смотри! И кто бы мог подумать? Осколок жуткого, бессмертного единорога из прошлого и порождение кошмара одного аликорна. Какая, однако… пикантная история.

Единорог вздохнул, глубоко, почти с усталостью.

— Так же, как я — не Сомбра… так и она — не Луна, — сказал он наконец.

— Это всё прекрасно, — хмыкнул Дискорд, поигрывая своими когтями. — Но ты так и не ответил на вопрос. Чего же ты от неё хочешь?

Некоторое время царила тишина. Единорог словно бы прислушивался не к Дискорду, а к своему собственному сердцебиению. Или к тем теням, что жили за разбитым зеркалом.

— Зеркала. Те, что она создала… Все думали, что они были просто убежищем для её слуг. Спасением от праведного гнева Селестии. Но их цель была иной.

— Иной, — протянул Дискорд, закатывая глаза. — И что же это может значить? Насколько я помню, у них всего одна задача.

— Они были не готовы, она не успела завершить планируемое, битва в замке двух сестер перечеркнула все планы. А сейчас, у меня есть возможность закончить то что она начала.

— Осторожнее, — прошипел Дискорд, скаля зубы. — С игрушками нужно обращаться аккуратно. Особенно с теми, что легко ломаются. А твоя маленькая подруга, между прочим, вполне способна проснуться и напомнить миру, кто она такая… если её достаточно потрясти.

— Она в любом случае проснётся, — спокойно ответил единорог. — Возвращение Найтмер Мун — неизбежно, цель заложенная в неё при создании, никуда не делась, а потому, что бы не думала Селестия, либо она, либо этот мир — погибнут, а может, и то и другое. А я, цепляюсь за соломинку, ради того что бы попытаться спасти её.

Дискорд поднял бровь и вдруг исчез. Просто растворился в воздухе, оставив после себя лёгкий запах перечной мяты. А потом, как будто вырастая из тени, появился за плечом единорога.

— Во всей этой истории, знаешь, — прошептал он в самое ухо, — есть одно, что меня до сих пор терзает. Как же так вышло, что Найтмер Мун заняла тело Луны? Ведь это заклинание, даже вызванное непроизвольно, под влиянием эмоций, что уже само по себе достаточно странно, разве не должно было создать новую жизнь, в новом теле, а не подменять её… Ты ведь был с ней тогда, когда это произошло. Тебя ведь не за верность Найтмер Мун в Тартар упрятали, правда?

И вот тогда — впервые за весь разговор — единорог повернул голову. Свет от зеркала заиграл на его лице. Его шерсть всё ещё оставалась тёмной, но глаза больше не были алыми, они вспыхнули ледяной синевой, с хищным, вертикальным зрачком. На губах играла тонкая, почти безумная улыбка.

— Да, — только и произнёс он.