Диссонанс

Диссонанс

Внёс парочку-троечку исправлений. Всерьёз подумываю над тем, чтобы превратить эту зарисовочку в рассказ из трёх глав... Если что, пожелания и предложения жду в комментариях!

Ссылка на гуглодок: https://docs.google.com/document/d/1plZKrIRZV_cdBvf29XrVfaTHmK0JKx0l5ETRk0mRm28/edit

В этом гуглодоке вы также найдёте ответ на вопрос про музыку, вдохновившую автора на написание данной зарисовки. Просто следуйте по ссылкам у значка " |> " в тексте. Приятного прочтения и прослушивания!

— Устала?!

Похоже, планы на вечер меняются. Забавно, но сердце и не замечает, что его безумный ритм теперь питает не возбуждение и страсть, а ростки обиды и злости, и продолжает всё так же лихорадочно биться в груди. Я нехотя отстраняюсь, чувствуя, как тепло твоего тела становится всё дальше, словно истаивая в прохладе ночи.

Я сажусь на кровати, ловлю отблески прогорающего камина в твоих глазах. На краткий миг мне кажется, что ты сейчас улыбнёшься, озорно подмигнёшь и, прижавшись ко мне всем телом, с поцелуем увлечёшь меня обратно, в тепло цветастого пледа и прохладу простыней. Надежда гаснет быстрей, чем вспыхивает её робкий огонёк.

— Я и в правду…

Опять? Ещё одна ночь на тахте в холле? Ещё одно одинокое утро? Нет, ты серьёзно?

Окей, серьёзно.

— Минуточку, — сердце бьётся тише, да и приятное тепло в низу живота стихает, заменяясь странной холодной тяжестью. – Ты ведь была на благотворительном вечере в Санрайз Плаза?

— Да, но…

— Хорошо. Это значит – тихая музыка, неспешные беседы, до тошноты вежливые официанты с золочёными подносами? Шампанское, а ещё эти маленькие нелепые бутербродики на деревянных палочках? И ты устала от этого?

Вздох, в котором чувствуется плохо скрываемое раздражение.

— Я играла, знаешь ли…

— Ладно, — парирую я, в который раз прерывая тебя на полуслове. – Сидя на удобном стульчике, обнимая свой контрабас. – Вот я и завожусь, наступая на больную мозоль. Мне не нужно смотреть на тебя – я знаю, как презрительно кривятся твои губки.

— Это виоло…

— Как скажешь, — снова перебиваю я. – И это было так утомительно, что на меня уже не осталось сил?

— Послушай, — ты повышаешь голос. – Знаешь что-нибудь про Сенберга? Успела хоть глазком на партитуру его «Серенады: Опус 24» взглянуть – ах, это же ведь последний курс консерватории, да?

«Туше!». Спасибо, что напомнила, как я завалила сессию на четвёртом курсе. Однозначно «туше».

Итак, как всегда, наша ссора переходит в «музыкальный режим».

Стоп, мы что, ссоримся?

Знаешь, ненавижу это. Словно на короткий промежуток времени мы становимся чужими, не слышим – и не хотим слышать друг друга. Словно не было тех лет, что мы знакомы, и тех, что мы живём вместе, как одна семья — в моём понимании этого слова, как бы ни разнилось оно с мнением большинства. В такие моменты я почти ненавижу тебя!…

И уж абсолютно точно ненавижу себя.

— Каждая нота, каждый знак – предельная концентрация! Эта музыка требует напряжения, отдачи – если не прочувствовать её, не пропустить через сердце – то и вообще браться не стоит!

Глаза горят, дыхание сбивается, непослушная прядка волос сползает на глаза… Ты говоришь о своей музыке так, словно это – твоя единственная любовь и страсть. В этом и проблема. Осталось ли для меня местечко в твоём сердце?

Но и этого мало. Правда, ты так обиделась на «контрабас»?

— Это ты только нажимаешь на кнопки – и всё готово! Ни чувств, ни сердца – только твои машины!

Минуточку…

— Стоп. Стоп-стоп-стоп! Во-первых, мои «машины» питает моя магия, и я так же, как и ты, чувствую каждую ноту. И да, прикинь – я знаю ноты! Во-вторых, в одном моём треке не меньше 15 дорожек, и на каждую надо выставить ревер, дилэй или ещё что-нибудь – и всё в реальном времени! Солирующая партия – всегда в риал-тайм! Мои слушатели тоже чувствуют это! В-третьих, я делаю шоу. Всегда! Как минимум, танцую вместе с залом. Моя энергия, моя магия – всё это я отдаю им. Ты можешь отрицать, но и ты, и я…

— Вот только не надо сравнивать…

— Уже. – В который раз я перебиваю тебя? Похоже, я уже хочу поссориться с тобой. – И да, сколько вы играли сегодня вечером?

— Послушай…

— Весь вечер – четыре часа. У вас было… Три? Нет, четыре выхода? Минут по десять-пятнадцать, не больше, чтобы не свести с ума от скуки всех этих высокопарных толстосумов…

— Вай…

— То есть, час. Полтора, не больше. С перерывами.

— Пожалуйста! У меня от тебя уже голова болит!

Не-а! Тонкий голосок здравого смысла в моей голове абсолютно с тобой согласен, но я не слышу его робкого шёпота и жалостливых всхлипываний – у руля моё эго! Врежем рок!

— Я играю с десяти до пяти. Всю, так её, ночь! Но с утра я…

— Заваливаешься в постель и храпишь до полудня… — Ты улыбаешься, и почему-то беззлобно, словно вспоминая что-то хорошее и милое. Что-то неразрывно связанное со мной.

С нами…

Пошути! Посмейся вместе с ней! Эта ссора может стать обычной перепалкой двух музыкантов, в очередной раз поспоривших, чья музыка лучше. И всё. Ничего личного. Ни наша любовь, ни мои планы на вечер тут ни при чём.

Почему же я так усердно гну свою линию?

— Слушай, неужели это для тебя так сложно?

— Вай…

— Давай, Тави! Просто попробуем! Я начну, а если тебе не понравится…

Я ложусь рядом, взъерошивая волосы над твоим ушком, ласково прикусываю его кончик… Ты поспешно отмахиваешься, будто от назойливой мухи.

Внутри что-то лопается – словно натянутая струна не выдерживает напряжения. Горькие непрошеные слёзы обиды начинают разъедать глаза.

Дело ведь не в моих планах на вечер…

Окей, хватит ходить вокруг да около: сегодня вечером мне был нужен секс. Почувствовать, как всё быстрее бьётся твоё сердечко, как вздымается и опадает напряжённый животик, как твои копытца обвивают мою шею… Прильнуть к тебе губами, вдыхая твой запах, ощущая, как тело откликается на каждое прикосновение… Дождаться того момента, когда потеряв голову от возбуждения, ты станешь жадно глотать моё дыхание в безумно страстном поцелуе, возвращая мне все мои ласки… Когда мы, как единое целое, на краткий миг перестанем существовать, растворившись в ночи, тая в неистовом жаре, растекающемся по всему телу…

А потом лежать, обнявшись, смотреть на угасающий камин, может быть, болтать о всякой ерунде. Где-то будет звучать тихая музыка, что-нибудь ненавязчивое, фоновое…

Потом — заснуть, а вскоре проснуться, всё также не разнимая объятий…

Как когда-то. В наш с тобой первый год.

Знаешь, только сейчас я понимаю, что мне нужен не секс… Хорошо, не только это – и не столько это.

И даже не столь важно теперь, что последний раз мы с тобой занимались любовью аж целых два месяца тому назад. И поверь, тот раз – как и все остальные, был просто незабываемым, словно всё было…

…как раньше…

Разумеется, я в курсе, что может придумать взрослая пони, испытывая нехватку «физической близости». У меня есть пара игрушек, да и телекинез способен на такое, о чём и земнопони, и пегасы даже и мечтать не смеют! Хотя, ты и так прекрасно это знаешь… Но, если я делаю это сама, то… Ощущения совсем не те. Всё так пусто, глупо. Без твоего дыхания, тепла твоего тела, лёгкого аромата любимого парфюма… Я словно и не живу вовсе. Эти два месяца – как скучный затянувшийся сон. Как и два месяца до этого. И те другие два – или всё же один?

Я хочу вернуться назад, когда всё было проще. Когда мы только-только стали встречаться, открывая для себя любовь, друг друга. Целый новый мир…

Что же пошло не так?

Когда мы стали реже признаваться друг другу в любви? Заливаться румянцем, случайно соприкоснувшись боками в ванной комнате? Когда всё реже и реже стали заниматься любовью? Когда ты сказала, что тебе лучше спать одной?

Только теперь я понимаю, что говорю всё это вслух. Ты молчишь, глядя сквозь меня. Ты начинаешь говорить, и я не сразу понимаю смысл твоих слов. Так бывает, когда моя магия срабатывает не сразу – и какая-то дорожка начинает звучать чуть позже других.

Возникает задержка. И диссонанс.

— Если тебе со мной плохо…

— О чём ты! Мне хорошо… — Я осекаюсь. Всё, сказанное мной пару мгновений назад, дорожки слёз на моих щеках – о да, детка! Это определённо «хорошо»!

— Я… Я не хочу тебя потерять… Но мне тяжело…

Взрыв. Ты вскакиваешь с кровати. Кричишь, не сдерживая слёз.

— Тяжело? Тебе? Всегда только ты, ты, ты! Почему?! Ты не думаешь обо мне, всё решаешь за меня! Как и что мне надо делать, чтобы выглядеть нормальной семьёй!

— Тави, я…

Я пытаюсь подойти к ней, обнять…

— Просто оставь меня в покое! – Ты вырываешься из объятий, отбегая к окну, испещрённому морозными узорами. – Не будет всё, как раньше! Давай, я притворюсь? Давай, подвигаю бёдрами, изображу страсть? Тебе это понравится?

— Нет, ты не поняла…

— Это ты не понимаешь! Ты не видишь, как я работаю, чтобы обеспечить нам еду на каждый день! Ты не видишь и не слышишь, как шушукаются за моей спиной! Ты не порвала со своими родителями, уехав из Кэнтерлота по первому зову музыканта-недоучки, который ночами напролёт веселит толпу… Тебе не пришлось оставить Королевский симфонический ради рая в шалаше!

Я снова вспыхиваю:

— Тебя не заставляли! Это был твой выбор – наш выбор! Я люблю тебя, а ты, надеюсь, меня, и если тебе нужно что-то ещё, а всякие шушуканья за спиной значат больше, чем мои слова…

— Да оставь ты меня в покое! – Ты плачешь в голос. На часах половина первого – поверь, не лучшее время для выяснения отношений. Я даже не пытаюсь обнять тебя – боюсь, что ты снова оттолкнёшь меня.

— Прости, Октавия, — шепчу я. – Я пойду вниз. До завтра.

Я выхожу из спальни, закрываю за собой дверь. Иду вниз по узенькой лестнице, спускаюсь в гостиную. Накидываю на круп зимнюю попону и выхожу в заснеженную ночь.

Зачем? Если бы я только знала. Мелодраматичные жесты никогда не были частью моей жизни. Тогда зачем я сейчас бреду, куда глаза глядят, по ночному Понивиллю?.. Я сказала – глядят? В метель, плача навзрыд – и носа своего не увидишь.

Немного остыв – во всех смыслах – я принимаюсь за любимое занятие: копаться в себе. А что, если я не права? Все – и жеребцы, и кобылки со временем охладевают друг к другу, но это ещё ни о чём не говорит! Любовь, ведь это не просто романтика, свечи, поцелуи и ежедневный секс, это – что-то большее, что-то…

Что?

Я вытираю слёзы копытцем, смешивая их с тающим снегом на щеках – и горько усмехаюсь. В свои двадцать пять пытаться ответить на вопрос, над которым бьются многие убелённые сединами единороги-философы?

Тем более, ты – первая пони, с которой меня связывают такие долгие отношения. Первая, кого я могу назвать своей семьёй.

Да, спасибо, внутренний голос, за дельное замечание: может, для таких, как мы, законы существования «обычной» семьи не применимы? От этих мыслей и рыданий голова раскалывается. Надо возвращаться…

Куда? В дом, где тебя сегодня уж точно никто не ждёт? На тахту в гостиной? Чтобы утром опять проснуться от едкого звонка будильника, а не от нежного, как утренний ветерок, поцелуя?

Да, это инфантилизм. Да, мне надо повзрослеть. Найти нормальную работу. Да, я официально заявляю, что я – эгоистка.

Но, неужели я не заслужила чуточку счастья – маленького понячьего счастья? Да, жить в семье – значит, идти на уступки. Спасибо, мам, я прекрасно это помню. Но вот кто сказал, что на уступки всегда должна идти я?

Хорошо, кто сильный – тот всегда уступит, это понятно и жеребёнку. Сильный, мудрый… Была бы я жеребцом, думаю, проблем было бы меньше. Но что сделать, если я иногда хочу побыть слабой? Почувствовать себя ведомой, зависимой от кого-то. И в то же время ощутить, как сильное и мудрое плечо, на которое я опираюсь, чуть прогибается, подстраиваясь под меня.

Опять ты, внутренний голос? Почему бы мне не начать встречаться с жеребцами?

Иди-ка ты…

Агх-х-х! Голова!…

Всё. Хватит с меня на сегодня. У наглухо повернутого на своей электронщине Ди Джея Пон-Три только что был превышен лимит умных мыслей на весь месяц. Так. Вдох, выдох… Где я?

Бутик «Карусель». Неплохо, неплохо… Нет, я не собираюсь в бутик, упаси Селестия! Особенно в час ночи… Просто есть тут рядом одно местечко… Вроде бы, до пяти работают. До утра перекантуюсь, а там, глядишь, через часика полтора студию откроют, покручу диски, развеюсь…

«Одинокий галоп». Нет, с названием надо что-то делать. Даже на мой извращённый вкус это уже слишком! Что бы ты сказала, Окти…

Так. Прости, я на тебя совсем-капельку-черт-побери-охрененно-рассержена, поэтому в ближайшие пару часов я просто не буду вспоминать о тебе. Нет, я тебя люблю, – но только не сегодня!

… Как будто бы можно было разлюбить кого-то на пару часов…

Внутренний голос – ты скучный. Я тебя тоже не люблю, хоть ты и всегда прав.

Итак, «Галоп». Интрига ночи: подают ли в этом заведении «Сэддлентайнс Файнест»?

---

Знаешь, что самое неправильное во всей этой ситуации?

Не то, что поссорившись с тобой, я красивым театральным жестом убегаю в ночь, чтобы до рассвета просидеть в дешёвой забегаловке, попивая виски со льдом. Слушаю хихиканье подвыпившей компании пегасов за столиком в дальнем углу. И свои собственные треки из музыкального аппарата, несколько искажённые хрипловатым диффузором единственной колонки.

Самое неправильное — это то, что этот «Сэддлентайнс» похож на карамельный сироп. Я приканчиваю вторую порцию, а карамель всё перекатывается на моём языке, щекоча нёбо. Где привычные «градусы», тошнотворный спиртовой аромат?

— Двенадцать лет выдержки, — с некоторой гордостью объявляет барпони, протирая тонкостенный стакан мягкой ветошью. Для земного он крайне ловко управляется с хрупким стеклом — хотя, в противном случае он бы не был барпони, и не получил бы метку в виде бокала разноцветного коктейля. — Тот, что наливают в Филлидельфии — трёхлетний, а в Эпплузе переклеивают бирки на «Джонни Троттер».

— У-хум, — говорю я без особого энтузиазма.

— Санни Фреш, — он протягивает копыто. Зачем это ему? Он знакомится со всеми пьянчугами-полуночниками — или пытается приударить за мной? Услужливое живое воображение рисует картину, на которой мы с ним занимаемся любовью прямо на этой барной стойке. Одним глотком допиваю виски в бокале и засовываю неуместное видение поглубже в подсознание.

— Вайнил Скрэтч, — я отвечаю на копытопожатие. — И?

— Что — «и»?

— Теперь, когда мы знаем, как зовут друг друга, я хочу понять, зачем мне это.

Он смеётся. У него густой, приятный смех. А ещё рыжая грива и светло-лимонная шёрстка.

— Ничего плохого, Вайнил — можно так, да?

Я киваю.

— Просто у меня редко появляются ночные посетители, и, как правило, это пони, не от хорошей жизни забредшие в наш тихий уголок.

Будто в насмешку, столик с пегасами тут же взорвался дружным ржанием над очередной шуткой про «крылостояк». Не сговариваясь, мы с Санни окинули компанию «лётчиков» презрительным взглядом и покачали головами.

Мне кажется — или одна из этих пегасов — кобылка? И она смотрит… На меня?

— Так вот, я часто называю свой бар «островком одиночества». Многие ищут забвения на дне бокала, кто-то — хочет познакомиться с кем-то таким же одиноким и подвыпившим… Многим достаточно просто поздороваться со мной, чтобы в следующую минуту выложить всю историю своей неудачной карьеры, жизни, или неразделённой любви.

— А любовь бывает разделённой?

— Мой милый полуночный философ, в ближайшие полчаса я тебе и капли не налью — если, конечно, ты не закажешь содовую.

Я впервые за этот вечер абсолютно искренне смеюсь. Он, наконец, заканчивает протирать вымытые бокалы и выжидающе опирается на стойку бара.

— Итак, как его зовут?

— Октавия, — бесхитростно отвечаю я. Я жду, что он покраснеет, стушуется или (в самом худшем варианте развития событий) заржёт на весь бар, тыкая в меня копытом.

Ноль эмоций. Самый опасный игрок в покер, которого я встречала.

— Крепко поссорились?

— Не то, что бы… — И с этими словами до меня доходит вся нелепость происходящего. Какого сена? Мы с тобой обменялись парой колких реплик, устав после долгой недели, и уже этим утром будем вспоминать о нашей ссоре с улыбкой!

«… Давай, подвигаю бёдрами, изображу страсть?… Музыканта-недоучки… Не будет всё, как раньше!…»

Спасибо, память, за твою обалденную избирательность! Раньше мы с тобой так далеко не заходили. Значит, всё должно закончиться именно так?

— Прости, Санни, но мне не хочется об этом говорить. Давай, просто посидим…

— Давай! Давааай!!! Пошла, малышка! — ответил столик с пегасами. За моей спиной послышалась возня, цокот копыт — и вот за барную стойку рядом со мной крайне неуклюже плюхнулся бирюзовый пегас лет восемнадцати, с ярко-салатовой гривой и пронзительными голубыми глазами. За собой он тащил юную пегаску приятного серого цвета, свело-розовыми глазами и вороной гривой; она была абсолютно трезва и явно чувствовала себя не в своей тарелке.

— Привет, крошка! — Небрежно произнёс пегас. Мой рог едва заметно засветился, набирая достаточно энергии, чтобы отправить «летуна» в полное опасностей путешествие до ближайшей стены. Санни напрягся, нависая над возможной угрозой спокойствия «острова одиночества». Пегас перевёл взгляд с барпони на меня и туповато улыбнулся.

— Вощщем, — он попытался максимально сконцентрироваться на сути своего послания, но добился лишь умилительнейшего косоглазия. — Эт Муни! Она завтра поступает в Академию Королевской Гвардии-и-и-иххха! — С последними словами он повернулся к своему столику, откликнувшемуся ржанием и топотом, шумно икнул и продолжил:

— То есть, всё будет ооочччень стррого… Там… В общем, не погулять… А тут, такая, заходишь ты, и Муни с тебя весь вечер глаз не сводит!

Я невольно перевожу взгляд на пегасочку, которая отчаянно краснеет и пытается вырваться из хватки жеребца.

… не сводит глаз?…

— Вощщем, она тут проспорила чуть-чуть, и теперь должна с тобой… побл-лтать… Так что… — он почти кинул Муни мне в объятия и, гоготнув, бросился к своему столику.

Опасность миновала. Санни Фреш расслабился и извлёк из-под стойки чистый бокал. Одним ловким движением он до краёв наполнил его содовой, другим — украсил бокал ломтиком лимона.

— За счёт заведения, — он протянул содовую Муни, которая уже успела отстраниться от меня, и теперь смотрела на барпони с неизбывной благодарностью.

— Пожалуйста, простите их! Они просто не такие, когда не пьют… — Робко произносит она.

— Ничего, я привык, — отозвался Санни. — Это — Вайнил, я — Санни Фреш, и добро пожаловать в наш тихий уголок.

Музыка в автомате сменилась.

«…Вот и он – мой мир,

Преступи порог…»

— отозвался динамик автомата. Бархатистый, с хрипотцой голос певца удачно контрастировал с попискиванием секвенсора и тягучей басовой партией. Неплохо, неплохо… В голове пронеслась идея ремикса — и лёгкая мелодия для бриджа… Хм…

… Только не думай о том, как дрожало тёплое тело этой молодой пегасочки, прильнув к тебе!..

Два месяца без секса кого угодно превратят в оголтелого маньяка. Я, к своему стыду, не стала исключением. Низ живота приятно заныл, задние копытца легонько защипало. Окти… Почему она так похожа на тебя? На ту тебя, когда мы впервые встретились!

И почти стразу же в голове проносится мысль – глупая, бестолковая и… неправильная.

Я прогоняю её, но чуть задерживаюсь на некоторых деталях…

— Значит, Гвардия? – Санни Фреш привычным жестом облокачивается на стойку бара. Пегасочка кивает. У неё милые косички…

… И что, ради Сестёр, значит «весь вечер глаз не сводит»?…

— Я не хочу просто управлять погодой… Это не моё. Мама против, конечно же… Мне даже пришлось переехать сюда, в Понивилль на время экзаменов. Снимаю комнатку на окраине…

…Здорово! Если что, можно будет заскочить к ней попозже!…

Стоп-стоп-стоп: это что – моя мысль?

Ну я и дрянь!…

Стараясь не обращать внимание на элегантные формы юной пони, я смотрю на её метку. Плюшевый мишка на фоне полной луны? Красиво, трогательно, но это и Стража – не знаю…

Она смотрит на меня. Её глаза блестят, на губах застыла лёгкая улыбка.

«…Останься лишь на миг,

И душу мне открой,

Живи своей мечтой,

Чтоб потерять контроль…»

Вы что, издеваетесь?

— Милая метка, — наконец, выдавливаю я.

— Спасибо, — лёгкий румянец очень идёт её щечкам. О, Сёстры! Как она похожа на тебя!

— И? – Протянул Санни.

— Что – «и»? — Недоумевает пегасочка.

Я вздыхаю и небрежно кладу копыто ей на плечо. Её мех такой мягкий, податливый...

— На нашем «острове» принято рассказывать друг другу слезливые истории о жизни, разбитых сердцах и прочей ерунде.

— Острове?…

— Она пьяна, — отрезал Санни, за что и был награждён презрительным хмыком в моём исполнении. – Просто – у меня такая работа. Наливать и слушать разные истории. Знаешь, если бы я захотел – я бы мог написать целую книгу!

— Может, и стоит, — замечаю я. — Итак, почему плюшевый мишка?

Она отводит взгляд. Улыбается краешком губ. Совсем, как ты!

Мысленно отвесив себе увесистую оплеуху, я облокачиваюсь на стойку бара, прислушиваясь к ноткам её голоса – и к нежному вибрато бэк-вокалиста, льющемуся из колонок.

— Однажды, ещё в школе, мы с моей старшей сестрёнкой поспорили, кто дальше пролетит над Эверфри, — она хихикнула. – Уже можно не продолжать, правда?

Мы с Санни улыбнулись и кивнули, но барпони жестом попросил Муни не останавливаться.

— Она не удержалась на турбулентном потоке и серьёзно повредила крыло и копыто при падении. Мы оказались в самом сердце Леса. Я не могла лететь с такой ношей, поэтому пришлось нести сестру на себе — как земнопони… Когда стемнело, я думала остановиться и подождать до утра, но крыло Найти сильно болело, и я решила продолжить путь…

— Полагаю, всё закончилось хорошо, — я с трудом отрываю взгляд от такого знакомого изгиба бровей. Желание напиться вдрызг становится невыносимым — столь же невыносимым, как прижаться к твоим губам… её губам…

Проклятие!

— Из-за облаков появилась луна, и я шла за ней, не имея других ориентиров. Со мной был Мистер Плюшик, — она хихикнула. — Мой талисман, лучший друг детства… Поисковая команда нашла нас уже на окраине Леса — меня, мою сестру и мишку. Мне было страшно, одиноко… Но луна — она словно вела меня за собой. Видимо, поборов все страхи, последовав её безмолвному зову, я и получила это!

Она покачивает бёдрами, показывая метку — и я чувствую, как пересыхает в горле, как тяжесть в животе становится всё ощутимее.

— Санни, лапа, можно ещё виски?

Он смотрит на меня несколько неодобрительно.

Моя мысль – та самая, глупая, бестолковая и неправильная, вновь проносится в голове. На этот раз я не спешу её прогнать.

Тот пегас сказал, что она смотрела на меня весь вечер.

Я ей нравлюсь? Нравлюсь, как…

Виски. Спасибо, Санни. Этот бокал я выпиваю залпом, затем встаю с места и иду в сторону белой двери с изображением силуэта элегантной кобылки в платье. Иду, чуть заметно покачиваясь — или это мир мягко качается вместе со мной? Как бы легко не пился «Сэддлентайнс», он всё-таки остаётся крепким напитком…

Я задерживаюсь в туалете несколько дольше, чем требуется моему организму: прильнув щекой к холодному кафелю стены, я начинаю думать. Каждая мысль даётся с трудом – это и к лучшему. Ведь мне не хочется принимать необдуманных решений! Мысли выстраиваются в ряд аккуратными столбиками, и вот уже через несколько мгновений я могу взвесить все «за» и «против».

За:

1. Она молода и красива.
2. Она пегас – можно кусать её за крылышки и смотреть, что будет (хи-хи!)
3. Может быть, я стану её первой пони, – а от одной мысли, что мне придётся побыть в роли мудрой наставницы… Так, сменим тему.
4. Я ей нравлюсь.
5. Это всего лишь лёгкий флирт/секс на одну ночь/мимолётный роман (нужное подчеркнуть)
6. Раз Муни станет Стражником, мы с ней, скорее всего, никогда больше не увидимся.
7. Ты будешь ревновать, это, в свою очередь, освежит твои чувства ко мне.
8. Я просто сдохну, если не пересплю сегодня хоть с кем-нибудь!

Ладно, зачеркну последнее. Хотя я, действительно, на грани отчаяния.

Против:

1. Это – измена.
2. Я сделаю тебе больно, если ты узнаешь.
3. Муни может и не поступить в Академию, и придётся объясняться сразу с двумя пони с разбитыми сердцами.
4. Я люблю тебя, а не эту пегасочку, – а секс без любви может оказаться ничем не лучше телекинеза. Или даже копыта.
5.… Ничего в голову не идёт!

Вот как-то так. Восемь пунктов против четырёх. Ах, да, семь. Всё равно – в доводах «против» есть много пунктов под знаком «если», а доводы «за» кажутся много реальнее и весомее.

Я могу сделать тебе больно.

Я застреваю на этой мысли ровно до тех пор, пока в голове не начинает звучать твой гневный голос:

«Не будет всё, как раньше!»

Окей, это было больно. Мне было больно. Так что, в какой-то степени, ты заслуживаешь…

Противная мысль! От неё во рту появляется привкус желчи. В общем, эти списки только всё запутали.

На кафельном полу я вижу что-то блестящее. Один бит. Я подхватываю его магией и переворачиваю в воздухе. Герб Эквестрии с одной стороны, циферка «1» с другой.

Я подбрасываю монетку в воздух. Орёл – пойду к Муни. Решка –домой. Всё честно. Всё решает случай…

Монетка падает на пол, жалобно звякнув. Пару раз проворачивается вокруг своей оси – и застывает.

Знаешь, я никогда не знала, что государственный герб Эквестрии может вызвать такой неподдельный восторг.

Прости, Окти.

Когда я выскакиваю из туалетной комнаты, я понимаю, что мне нечему радоваться. Что я, возможно, совершаю самую страшную ошибку в своей жизни. Что я рискую всем – рискую тобой…

Но почему я забываю обо всём, видя хрупкую фигуру пегасочки у стойки бара?

«… Ангел Любви мне явился –

О, небо! Как я слаб!…»

Прекрасный саундтрек к моим метаниям, спасибо.

Компания пегасов уже успела удалиться, – но почему Муни осталась? Она задумчиво пьёт содовую, так мило сложив губы трубочкой, в такт музыке покачивая хвостом. Ритм почти блюзовый, но вокал более агрессивный, надрывный. Узнаю у парней в студии название группы – скуплю все пластинки!

Я подхожу к Фрешу и Муни. Пегасочка оборачивается ко мне…

— Вайнил, мне пора!

— Окей, пошли!

Видела бы ты её мордашку!

— Куда?

— К тебе, — спокойно говорю я. – Провожу поняшку до дому!

Последние слова адресованы Санни. Я передаю барпони биты за напитки и иду к двери, оборачиваюсь, ловя на себе его обеспокоенный взгляд.

— Пап, я уже взрослая девочка, — ухмыляюсь я. Затем, абсолютно серьёзно, добавляю: — Спасибо, Фреш! Всё было просто замечательно!

— Забегай, если что! – Он салютует мне и всё ещё не пришедшей в себя Муни.

Знаешь, в какой-то миг я ждала, что он напомнит мне про нашу с тобой ссору, напомнит о твоём существовании – просто произнесёт твоё имя! Но он этого не делает.

Это заставляет меня ещё раз задаться вопросом: правильно ли я поступаю?

Нет.

Мне это нужно?

Определённо.

Будет ли мне – или тебе – легче после всего этого?

Не знаю.

— Вайнил, я и вправду могу дойти сама…

Её робкий шёпот – последняя соломинка для моей утопающей праведности.

— Всё в порядке. Мне всё равно надо где-то перекантоваться до утра, – а ночная прогулка по Понивиллю – не худшая из затей!

— Спасибо, мистер Фреш! – Бросает она через плечо, накидывая лёгкое пончо.

— Санни, — поправляет её барпони. – Береги себя!

«… О-о, дай уснуть мне навсегда,

Я дом обрёл, что всю жизнь искал…»

Песня заканчивается в тот момент, когда двери «Одинокого Галопа» захлопываются за нами. Какая ирония – где-то в глубине себя я твёрдо знаю, что с каждым новым шагом по заснеженной улице я ухожу всё дальше и дальше от дома.

---

— Не может быть!

Мне нравится, как смеётся Муни. Она словно всё время сдерживает себя, боясь рассмеяться слишком громко. Выходит чуть приглушённый, робкий смех, похожий на журчание ручья. При этом в уголках её глаз пролегают смешные морщинки.

— Именно! Тойти чуть очки не проглотил, когда увидел ту пони-фермершу в калошах!

— И чем всё закончилось?

— Хэппи-энд. Платья, хвала Сёстрам, переделали, и на следующем показе было по-настоящему качественное шоу. Окт... одна моя знакомая посоветовала включить в мой микс пару классических трэков — знаешь, получилась неплохо!

Сердце забилось чуть чаще, когда я чуть не произнесла твоё имя. Пегасочка не заметила, как дрогнул мой голос. Пронесло...

Может, ещё не поздно?

Внутренний голос, заткнись!

Не проходит и получаса – и мы уже почти на самой окраине Понивилля. Всю дорогу мы болтали о том, о сём – о музыке, учёбе в Академии, о книгах, перемыли косточки паре-тройке знаменитостей… Кстати, Муни пару раз была на твоих концертах – ей очень нравится виолончель...

Всё это — ночная прогулка, неспешные беседы, падающий снег — всё так нереально, призрачно — будто сон. Карамель виски тает на языке, застилая глаза чуть заметным туманом. Я пьяна — и я наслаждаюсь этим ощущением почти что невесомости. Близость молодой пегасочки заводит всё сильнее, и, кажется, я порой выпадаю из разговора — из этой реальности — растворяясь в собственных мыслях.

Я вижу себя в объятиях Муни, чувствую влагу её лона на своих копытцах, на моём язычке, чувствую дрожь напряжённых мышц, слышу стон, срывающийся с полуоткрытых губ. Я глажу её спинку, метку на её боку, треплю пёрышки на чувствительных крыльях...

Минуточку. У пони в моих мечтах почему-то нет крыльев! Это простая земная пони, с меткой в виде скрипичного ключа...

— Вайнил?

Я понимаю, что замерла посреди дороги, Как раз вовремя — мы уже пришли. Перед нами — уютный маленький домик с небольшим садом и незамысловатой резьбой на окнах.

— Ну, вот я и дома! – Говорит Муни, раскрасневшись на морозе. – Было приятно познакомиться – и спасибо, что проводила меня!

Она застывает на пороге, зарывшись в седельную сумку в поисках ключей. Звон брелока, поворот ключа в скважине – тепло и уют домашнего очага из-за приоткрытой двери, лёгкий запах домашней выпечки… Пегасочка поднимает голову – и я вижу в её взгляде необычную смесь надежды и страха. Забавно – она жаждет того же, чего и боится. Я знаю это.

Я уже видела такой взгляд.

Много лет назад я точно так же провожала тебя домой. И ты точно так же смотрела на меня, не решаясь сделать первый шаг.

Желание. Желание близости, пусть и мимолётной. Желание пережить то, о чём судачат пони со старших курсов консерватории. Желание доказать себе, что ты уже взрослая, что ты можешь любить – и быть любимой.

И страх. Страх того, что тебя могут отвергнуть. Страх того, что ты ужасно целуешься – не говоря уже обо всём остальном – ведь это твой первый раз. Страх того, что кто-то может узнать твою тайну – того, что тебе могут не простить такой любви.

Ты желала меня. И боялась.

Как и Муни. Но я прекрасно знаю, чем можно утолить желание – и чем побороть страх.

Ротик пегасочки приоткрыт – и этого достаточно для того, чтобы после соприкосновения наших губ мой язык скользнул по её зубкам, играя и дразня. Я чувствую её горячее дыхание, сдавленным стоном рвущееся из груди.

Как хорошо!… Как же мне не хватало этого – ведь последние несколько месяцев ты настойчиво избегала таких поцелуев.

Мне действительно пора перестать думать о тебе – особенно сейчас, когда переборов робость и испуг язычок Муни робко касается моего. Жар и тяжесть в низу живота становятся нестерпимыми. Тихий стон слетает и с моих губ, растворяясь в её дыхании. Движения язычка пегаски, неловкие и несмелые, возбуждают больше иных самых изысканных ласк. Её копытца обвивают мою шею, она всё плотнее прижимается ко мне… Кажется, снежинки тают, не долетая до наших разгорячённых тел.

Муни отрывается от моих губ, её щёки пылают.

— Вайнил, я… Ты мне очень…

Я облизываю губы, смакуя тонкий аромат её слюны.

— Если это твой первый поцелуй… Вау! – Я улыбаюсь и провожу копытом по её шёлковой гриве, закидывая за ушко заплетённую в косичку непослушную прядь.

— Спасибо, — робко шепчет пегасочка. Её крылья вздымаются над лёгкой попоной – и я, не теряя времени, ласкаю нежные пёрышки едва заметными касаниями волн магии.

Её ноги подгибаются – Муни с трудом сдерживает громкий стон, но я прихожу ей на помощь, в новом страстном поцелуе обхватывая её губы. Несколько секунд спустя я рассеиваю магию и отстраняюсь от пегасочки.

— Здесь прохладно, — мой голос дрожит от морозного воздуха – и от страсти, разрывающей мои лёгкие хриплым дыханием. – Может, войдём внутрь?

— Ты… Ты и вправду хочешь?… – Не веря ушам, шепчет Муни.

— Очень! – Я не свожу глаз с её локонов, пронзительно розовых глаз, контуров гибкого тела под лёгкой попоной.

Она заминается.

— Я не знаю… Я обычно не такая… Я просто увидела тебя в баре, я…

— Чш-ш, — я касаюсь копытцем её губ и открываю дверь.

Мы заходим внутрь – всё, как в тумане. Уютная комнатка, догорающий камин, не заправленная кровать... Обстановка почти аскетичная, если не считать старенького проигрывателя пластинок на столе перед окном.

— У тебя мило, — улыбаюсь я, ни на секунду не разжимая объятий.

— Спасибо...

Я не даю моей собеседнице договорить, приникая к её губам. С каждым поцелуем она всё смелей отвечает мне, её собственный язычок, мягкий, и в то же время настойчивый, не даёт моему и секунды покоя!

Повинуясь слепому инстинкту, я позволяю скользнуть своему копытцу чуть ниже живота пегасочки, ощущая влагу и жар возбуждения. Муни вздрагивает всем телом, в первоначальном порыве прижимаясь к моему копытцу, но в следующий миг в страхе и смущении отстраняясь от меня.

— Вайнил, я и вправду... — робко шепчет пегасочка.

— Думаешь, мы торопимся? — Я улыбаюсь краешком губ.

— Просто... Это мой первый раз...

Она краснеет, причём делает это так мило, что страсть безумным пламенем охватывает меня с головы до кончиков копыт.

— Всё хорошо, — шепчу я. — Я всё сделаю сама...

Я ласково обхватываю её за плечи, вновь целуя мягкие губы, и влеку за собой на кровать. Она сопротивляется какую-то долю секунды — но вожделение и мой страстный поцелуй делают своё дело, и Муни подчиняется мне.

Прохлада простыней. Жар её тела. Губы и язычок, танцующие на моих губах, шее, груди. Лёгкими поцелуями она словно намекает на свои собственные чувствительные места, и я следую её указаниям. Я знаю эту игру.

Изгиб шеи. Ключица. Небольшая ямочка над ней. Нежная шёрстка плеча.... Я вдыхаю её аромат полной грудью — нежный, едва уловимый. Её грудь вздымается и опадает в такт тяжёлому дыханию. Она откидывается на подушку — и я отстраняюсь, не сводя глаз с напряжённого животика — и того, что находится чуть ниже.

Заметив мой взгляд, Муни сводит задние ножки, густо краснея.

— Прости, я...

Опять этот шёпот! Невероятным усилием над собой я удерживаюсь от того, чтобы не сломить её сопротивление, не броситься на пегасочку, словно хищная птица, терзая беззащитную плоть. Я глажу живот Муни, словно успокаивая бедную пони, заодно снова и снова наслаждаясь прикосновением к её упругому телу.

— Всё хорошо, — шепчу я. — Я не сделаю тебе больно, обещаю! Скорее, наоборот!

Я озорно подмигиваю Муни, и она слабо улыбается в ответ.

— Прости, я такая трусиха! А ещё в Стражи собралась!

Я прекращаю ласки — мне меньше всего хочется показаться грубой и невнимательной. Её первый раз должен стать особенным!

— Муни, если ты не хочешь...

— Очень хочу! — Пегасочка чуть не плачет. — Мне страшно — вдруг я сделаю что-то не так, или у меня не получится...

Я ложусь рядом с ней, обнимаю за плечи, продолжая лениво поглаживать живот и грудь робкой пони.

— Ты... ты когда-нибудь... ласкала себя? — чуть слышно говорю я.

Муни краснеет, отводит глаза и быстро кивает.

— Может быть, есть что-то, о чём тебе нравится думать, место, в котором тебе нравится представлять себя, когда...

Она замирает на секунду, не то борясь со стыдом и смущением, не то вспоминая что-то важное...

— Погоди… — Пегасочка освобождается из моих объятий, с трудом переводя дыхание. – Мне надо кое-что…

Муни встаёт с постели и подходит к столику у окна, на котором стоит небольшой виниловый проигрыватель. Она включает вертушку, опускает иглу… Снова ныряет под одеяло, прижимаясь ко мне…

— Музыка, — шепчет пегасочка.

Я слышу, как на записи бьётся чьё-то сердце. Слышу, как ему вторят сухие пощёлкивания перкуссий. Теперь — скрипки. Вероятно, квартет...

«…Голосу души,

Послушно тело,

Тела страстный стон,

Стал для сердца пленом…»

Я знаю этот голос. Та же группа, что играла в «Одиноком галопе». Я тону в этом голосе. В пульсации баса, напевных струнах скрипок. Жар тела пегасочки сводит с ума, не давая сосредоточиться на других особенностях аранжировки. Музыка стократ усиливает желание, и я с головой окунаюсь в звук, в тепло тел, слившихся воедино, в шёлк её гривы…

Осмелев, она первой касается меня, обрисовывая контуры моей метки, лаская мой живот. Приятная тяжесть в низу живота превращается в нестерпимое пламя. Я, не теряя ни секунды, возвращаю пегасочке ласки. Она протяжно стонет, стоит мне скользнуть вниз, поцелуями покрывая её живот.

Жар её лона манит, умоляет прильнуть губами к мягкой, податливой плоти, скользнуть язычком по нежной шёрстке бёдер, влажных от ласк — и вновь вернуться к эпицентру её наслаждения. Я не замечаю, как начинаю ласкать себя копытцем — нетерпеливо, может, чуть грубо...

«…Я – просто ангел,

Ослеплённый красотой…»

Я на пределе. Я вновь призываю своё самообладание, чтобы не взорваться сию же секунду. Отрываюсь от своего тела, вновь прикасаясь к шёрстке Муни, лаская её бочок.

— Вайнил!..

Думаю, с неё хватит игр. Мы готовы.

Прежде чем коснуться губами и языком её плоти, я позволяю себе раствориться в музыке, наполняющей комнату.

Я замираю.

В бархат голоса и пение скрипок вплетаются тихие и нежные, но в то же время необычайно сильные звуки.

Виолончель.

Я знаю этот инструмент. Именно этот.

Эту мелодию.

Я знаю ту, кто играет нам сейчас.

…Пару лет назад ты приносила мне пластинку, в записи которой тебе посчастливилось поучаствовать – какой-то группе из Альбиона требовались сэмплы виолончели. Я же тогда была на волне драм-энд-бэйса, и отмахнулась чем-то вроде: «Угу, красиво, скрипки, все дела…». Ты вздохнула и отвела взгляд…

«…О, я жажду нежности…

О, я жажду ласк…»

Ты вернулась ко мне спустя столько времени. Твоя виолончель вторит словам песни – и в этот миг мир вокруг меня лопается натянутой струной.

— Вайнил, что такое? Что-то… — испуганно щебечет Муни — бедная Муни, первая особенная пони которой с плачем забивается в дальний угол кровати, натягивая одеяло на грудь.

Я не могу. Прерванные ласки отзываются ноющей болью в низу живота, но мне всё равно. Я не могу. Не с ней! Не так!

Я слышу тебя. Твою музыку. Твою мольбу – это ты зовёшь меня, зовёшь домой, к себе….

Пегасочка опасливо приближается ко мне – и я бросаюсь ей на грудь, заливаясь слезами.

— Прости! Прости! Прости… — Шепчу я.

Тебе — за то, что сбежала в объятия первой попавшейся пони в баре. За то, что сейчас не с тобой.

Муни – за то, что её первый раз обернулся полным провалом. За то, что я воспользовалась ей, как орудием возмездия, как средством утолить свой голод…

Хмель и возбуждение в одночасье смываются потоком слёз. Муни не понимает, что произошло, возможно, винит во всём себя, – но всё же молча обнимает меня, укачивая, словно маленького жеребёнка. Мне надо выплакаться. Выговориться. Перестать корчить из себя крутую рок-звезду — у Ди Джея Пон-Три нет и не было никаких проблем, а вот Вайнил Скрэтч чуть было не оплошала по-полной, запутавшись в своих комплексах и обидах.

А за окном вместе со мной плачет одинокая вьюга.

---

Полтретьего ночи. Пегасочка и единорог сидят на кровати, сжимая в копытах горячие кружки чая с малиной. Это мы с Муни. Представить только — я чуть было не переспала с ней! Мои глаза красны от слёз, да и она рассеянно шмыгает носиком — смесь сочувствия и обиды растопят любое сердце!

Я рассказываю ей всё — с самого начала. Со дня нашей с тобой встречи в консерватории — и до нашего последнего разговора. Она благодарный слушатель — внимательный и чуткий. Когда моя история подходит к концу, она вздыхает.

— Знаю, — я вытираю слезинку со щеки и встречаюсь с ней взглядом. В её глазах нет ни капли осуждения.

— Специалист по проблемам семьи из меня никакой — я сама выросла без отца, и не знаю, что значит жить в настоящей, полной семье. И не надо так на меня смотреть, мисс Скрэтч — она шутливо вскидывает бровки. — Ещё маленькой, лет в двенадцать, когда я, плача, призналась маме, что не знаю, кто мне нравится больше — жеребцы или кобылки, она ответила: «Если ты любишь, всё остальное не имеет значения».

— Окти бы такую маму, — невесело улыбаюсь я.

— Родителей не выбирают, — отзывается Муни. — В любом случае, если ты живёшь с кем-то под одной крышей и хоть что-то чувствуешь к этой пони — это уже семья. И вы с мисс Октавией — не исключение.

— И что же теперь? — Я делаю глубокий глоток, чувствуя, как горячий напиток скользит по пищеводу, приятным теплом разливаясь по измождённому бессонной ночью телу.

— В принципе, — Муни с шумом втягивает чай из своей кружки и хихикает. — В принципе, ты ничего страшного не сделала.

— Разве это тот случай, когда «чуть-чуть» не считается?

Пегасочка улыбается мне.

— Я бы тебя простила. И, если она любит — то тоже простит.

— Я же ей практически изменила!

— Но ты вернёшься к ней, я знаю. Не сразу, но всё войдёт в своё русло, вы ещё больше притрётесь друг к другу, станете ближе… По крайней мере, так всегда происходит в книжках…

Она всё-таки такая милая!

— Муни?

— М-м?

— А ты… И вправду не сердишься на меня?…

— Знаешь, я в первый раз целовалась с другой пони. И это было здорово! И очень приятно…

— Но мы ведь так и не…

— Кажется, это к лучшему. — Пегасочка улыбается. — Я приберегу себя для кого-то особенного, с кем мы будем долго-долго встречаться, ходить по кафешкам, в кино, дарить друг другу цветы…

Я искренне улыбаюсь по-детски наивной пегасочке. Дай Сёстры, чтобы так и получилось!

— А сейчас я просто схожу в душ — поверь, я знаю, что с этим делать.

Я невольно смотрю на влажный мех в низу её животика и краснею.

— Ты ещё посидишь?

— Полчасика, — киваю я. — Можно, пока прилягу?

Кажется, я в любую секунду могу потерять сознание от усталости…

— Конечно! Я разбужу тебя, когда закончу. В смысле, душ…

Её очередь краснеть. Я отмахиваюсь копытом и опускаюсь на подушку, закутываясь в одеяло.

Где-то вдалеке журчит вода душевой. Пластинка доходит до конца — скоро иголка проигрывателя взметнётся вверх и ляжет на подставку рядом с рычажком управления. Надо будет перевернуть, — но я уже вряд ли поднимусь с кровати в ближайшие полчаса. Я ныряю под одеяло с головой, сосредотачиваясь на каждом слове песни:

«… Любовь без слёз,

И без оков —

Свобода…»

Как молитва, эти слова повторяются вновь и вновь. Я улыбаюсь, и с твоим именем на устах проваливаюсь в обволакивающую тьму.

---

— Привет, Тави, — шепчу я, отворяя дверь нашего дома.

Тишина.

Я скидываю зимнюю накидку, тихо поднимаюсь по лестнице наверх. Всё вокруг замерло, подёрнувшись призрачной дымкой ночного сумрака. Мои вещи, как всегда разбросанные по гостиной, твоя виолончель, одиноко притулившаяся рядом с пюпитром в дальнем углу. Почти погасший камин ещё пытается согреть комнату — но его дыхания не хватает, и ему только и остаётся, что с надеждой вперивать взгляд едва заметных угольков в непроглядную тьму за окном.

Мы с Муни тепло простились — я даже поцеловала её в щёчку, пожелали друг другу всего самого доброго и светлого — и всё. Уже завтра утром она предстанет перед Принцессами, чтобы навеки порвать с прошлой жизнью. Мы никогда больше не встретимся.

Вот она, моя “счастливая” монетка. Испытание, которое я с треском провалила. Четыре года совместной жизни оказались слабым аргументом против самой настоящей измены. Не будь у Муни той самой пластинки, не включи она ту самую песню в тот самый момент... Я...

Мне надо признать это. Признаться самой себе.

Если бы не та песня, я бы переспала с Муни. Возможно, я бы и сейчас, забыв обо всём, ласкала её стройное тело. Волна стыда удушливо подкатывает к лицу, встаёт комом в горле. Ноги слабеют, почти подгибаются от осознания собственных ошибок.

И как я только могла обвинить тебя в том, что всё уже не так, как раньше? Обвинить тебя в том, что твои чувства охладели?

Вдох, Выдох. Я — дома. Всё позади. Как бы то ни было, я осталась тебе верна настолько, насколько это было возможно в данной ситуации.

Ты спишь? Слышала ли ты, что я ушла? Беспокоилась за меня, или, наоборот, вздохнула с облегчением, избавившись от назойливой Скрэтч?

По лестнице я поднимаюсь наверх, в спальню. Сердце стучит, словно молот — я уже готова к новой ссоре, слезам… Я открываю дверь — ты спишь, укутавшись пледом. Может быть, ты даже не заметила, как я ушла?

Я подхожу ближе — я люблю смотреть, как ты спишь. К сожалению, я не могу долго задерживаться на твоём милом сонном личике: будто бы почувствовав мой взгляд, ты сразу же проснёшься. Поэтому я глазами очерчиваю изящный силуэт твоего тела, прикрытый одеялом, ласкаю взглядом локоны, разбросанные по подушке.

Я слушаю твоё ровное дыхание, смотрю на полуоткрытый ротик. Я не удерживаюсь и приникаю к твоим губам. Лёгкий, словно прикосновение ветра, поцелуй обрывается, стоит тебе прошептать во сне одно имя.

Моё имя.

Слёзы одна за другой бегут по моим щекам – слёзы радости, слёзы стыда, слёзы старых обид. Я знаю, что могу разбудить тебя, – но не в силах сдержаться. Селестия и Луна, храните сон моей Тави!

По твоему телу пробегает волна дрожи – тебе холодно? Шмыгая носом, я осторожно залезаю под одеяло и прижимаюсь к тебе. Твои копытца касаются меня, и ты спросонья обнимаешь меня, словно жеребёнок – любимую мягкую игрушку. Ты почти открываешь глаза, – но моё ласковое прикосновение к твоей волнистой гриве заставляет тебя вновь скользнуть в объятия тихого сна. Мы лежим, обнимая друг друга, я закрываю глаза – и мир вокруг словно растворяется, покачиваясь на невидимых волнах ночного эфира.

Будто и не было нашей глупой ссоры. Не было моего ночного “приключения”, не было робкой серой пегасочки с светло-розовыми глазами, барпони и его виски.

Всё это развеивается как дым в тепле твоего дыхания, ласкающего шёрстку на моей щеке. Все наши ссоры, слёзы, расставания — ненастоящее, наносное. Самое главное — два наших сердца, что бьются в унисон, вопреки всем диссонансам будней.

Я уже не плачу. Я улыбаюсь, зарываясь носом в мягкую шёрстку на твоём плече. Утром я расскажу тебе всё. Ничего не утаивая. Но сейчас я просто хочу быть с тобой.

Если даже это и будет наша последняя ночь…

Хотя я знаю, что всё будет хорошо.

Апрель — май, 2013.