Нортляндские записи.
Запись вторая.
Нам бы взять смешать
Венеру, Марс ещё Юпитер
И влить на Магадан и Питер
Такой заманчивый коктейль
Ага
И лишь бы граждане не сбились
С пути и хорошо б не спились
Но не забыли угольками закидать
Такую серую и нудную зиму
(Ну и стоит извиниться перед читателями. Из-за большого и великого множества различных факторов, где не последнее место занимает моя собственная лень, глава получилась неоправданно короткой, совершенно не информативной, да и, что уж греха таить, халтурной. Думаю, мой лимит лени на ближайший месяц испарился, и я попытаюсь поставлять главы хотя раз в неделю. в худо бедно нормальном объеме. Привет вам от Макса)
Тот городок был мал, как детская игрушка.
Не знал он с давних пор болезний и нашествий.
На башне крепостной ржавела молча пушка
И стороною шли маршруты путешествий.
И так за годом год без праздников и будней
Тот город спал.
Во сне он видел земли городов безлюдных
И мертвых скал.
Пресловутый Отголосок мне явственно напоминает старую добрую Суздаль. Маленький, отчаянно красивый в своей простоте, малонаселенный.
Первый раз я его увидел со скалы «Старая калоша», которая грозно возвышалась над Отголоском, закрывая половину его своей массивной тенью. Что невольно заставляло задаться вопросом: кто были те рисковые парни-основатели, которые позволили себе, обойдя стороной само понятие совести, построить город под этим опасным навесом.
Гено был раздражен и зол, будто гадюка. Он то и дело спрашивал у своих адъютантов время, сверялся с записями в большом блокноте, недовольно цокал языком и произносил нечленораздельные звуки, будто молился какому-то оккультному существу. Мои ребята были на нервах, что неудивительно, в отличие от нашего боевого командира, они тащили на своих хребтах два пулемета. Я зло курил, постреливая глазами, что не нравилось Эду. Вообще, после сложных и длительных переходов, он становился в крайней степени злым, но вялым.
«Старая калоша», будто огромная природная крыша, нависла над игрушечным Отголоском, таким маленьким и гротескно тусклым, что хотелось вылить на него пару литров кислотной краски. И пока Гено, нервно тикая левым глазом, неразборчиво давал указания первой очереди войск, добравшейся до цели, я сидел, свесив ноги с опасной скалы, педантично докуривал остатки сигареты, смотрел вниз из артиллерийского бинокля. Левой рукой я опирался на один из стволов Гатлинга, удачно установленного у самого обрыва. «Калоша» была крайне удобной для моих двух пулеметов. Если их расположить под углом друг к другу, эдак в градусов тридцать, и наклонить, выставив дельное упреждение, можно простреливать не только город, но и подходы к нему. Сама скала, при должном знании фортификации, может стать отличным перевалочным и опорным пунктом, похлеще чем немецкие укрепления на пляже Омаха. Конечно, если в ближайшие пару дней до нашего ударного костяка войск доберутся обозы и артиллерия. Не говоря уже о пяти взводах, которые подойдут к городу не ранее, чем к вечеру.
Город…
Как он вообще умудрился появиться в таком месте? И правда, вдали от Большой недостроенной дороги, в степи, припорошенной легким снегом, закрытый от солнца этой чудовищной скалой. Прямо Р’льех какой-то, черт знает, что в нем спит. И воды не видно…
Очень печально, когда в мире, где количество живых существ постоянно увеличивается, мозги остаются константой…
Это я к тому, что иногда все-таки правильнее распределить разум между существами поровну, чтобы на свете не встречались клинические идиоты. Но, меня, как всегда, наверху никто не слушал, поэтому на белом свете, намеренно плевав на все нормы обществ, на саму основу альтруизма, появилась такая сомнительная и бесстыжая личность, как адъютант нашего француза Гено, Селижер.
Если бы во время нашего похода, кто-то дал мне право пристрелить того, кто больше всего заслуживал смерти, я, думаю, без малейших размышлений направил на Селижера свою винтовку.
Вы наверное спросите: чем так умудрился этот Селижер меня прогневить? О, охотно расскажу.
Начать требуется с того, что новый адъютант импульсивного майора появился в расположении, подобно граду среди голубого прозрачного неба – совершенно неожиданно и без какой-либо причины. То есть просто бац – и в один момент стало одним сопляком больше. Случилось это за несколько часов до эпохального похода на Отголосок, пока я спокойно общался с Морфеем в штабной палатке. А в это время Селижер, весь такой напыщенный, правильный, эдакий франт, спускался с поезда на станции городка Вече, в объятия своего командира Гено. Это вообще очень смешно – В этой парочке Селижер, хоть и был по званию куда ниже, да и знаниями практическими не обладал, смотрелся именно, что главным. Не столько в силе, сколько в материальном положении. Диалогов с новехоньким и ненужным адъютантом я завести не мог, хотя и был выше его по званию. Очевидно, потому что этот некто вел себя со всеми настолько по барски, что я, когда Селижер приказывал мне, впадал в ступор, а сказать что-то с свое оправдание уже не мог, так как этого хама след исчезал быстрее, чем толпа моих ребят из пулеметного расчета несется на обед. И ведь я ничего не знал об этом крайне странном субъекте. За вечерней трапезой у костра, наблюдая за тем, как в сторону палатки адъютанта (да, у него была своя личная палатка, такая огромная, что даже командирский переносной дворец казался просто сараем) его повара тащат всякого рода деликатесы, впервые прошел среди низшего офицерского состава краткий совет, что делать с новым «барином».
— Говорят, господа, — начинал капитан Секкуя, командующий взводом ударной пехоты – что этот наш новый господин ни кто иной, как единственный сын самого генерала Шарль. И я вынужден с этим полностью согласиться, не верю, что кто-то иной может быть столь напыщен и недальновиден.
— Бросьте, кем был бы его отец, если бы послал сына, тем более единственного, в самое пекло.
— Он был бы либо очень глуп, либо очень расчетлив. Возможно, тем самым он пытается привить отпрыску дисциплину…
— Дисциплину прививают дома, и в детстве. Наш персонаж уже давно потерян для общества. Все что ему светит, это красиво окончить свою военную карьеру, а может быть, и жизнь, где-нибудь в Северной Нортляндии.
— Я бы на вашем месте очень наделся, чтобы господин Селижер выжил на этих грешных землях, — заметил я, кутаясь в шинель, заметно холодало к ночи – Ведь он, по своей профессиональной линии, повсюду сопровождает нашего смельчака Гено. А значит, если он сгинет в центральной Нортляндии, скорее всего, там же окажемся и мы.
Эти слова нашли отклик в душе офицерского состава, поэтому вопрос о принадлежности пресловутого Селижера был заменен на простое освистание оного:
— Позер
— Контра
— Малолетний франт
— Дантес, — меланхолично протянул я, покачивая зеленой бутылкой.
Все это я к чему…
А к тому, что перед моими глазами, рядом с обрывом, разыгралась крайне нелицеприятная ситуация, в которой я, по своей же глупости, увяз.
А было все так.
Докурив сигарету, я уже было потянулся за следующей, когда Эдмунд невежливо постучал копытом по стволу пулемета, за который я держался, явно отрывая меня от важных занятий.
— Макс… — тактично процедил он – ты, кажется, пожелаешь на это взглянуть.
О, да, ты прав, я желаю.
Картина маслом: штабная палатка, разбитая на продуваемой ветрами скале, нависающей над маленьким городком. Вокруг все запорошено снегом, на котором стройными дорожками бегают туда-сюда следы копыт. И вот, рядом со штабной палаткой происходит поистине сражение. Сражение старого доброго майора Гено со своим напыщенным адъютантом.
— Мистер Селижер, я обязан вам напомнить, что вы в данном войсковом соединении находитесь всего лишь на роли моего штабного помощника. Это не значит, что вы имеете право помыкать моими военными силами, как прислугой, — отчаянно отбивался бедняга майор, глаза его бегали туда-сюда, и, кажется, его напряжение было таким сильным, что я видел, как краснели его белки, когда лопались кровеносные сосуды. Вообще, мне интересно, он сам верил в то, что говорил?
Селижер нес пафосные речи, которые должны были точно всем тут собравшимся показать, кто в доме хозяин. Надо отдать ему должное, он умел давить так, что почти все, окружавшее этих двух актеров импровизированного фарса, практически тянулись к земле, признавая полное превосходство. Меня лично, воспитанного в псевдодемократии родного края, это ни капли не задевало. Так что я мог невозбранно получать удовольствие от процесса.
А вообще, причина спора командира и несколько больного на голову адъютанта была проста – они не могли выстроить одно мнение насчет того, как и когда входить в город. Гено, будучи стратегом с рождения, справедливо требовал установить на «калоше» лагерь, дождаться, пока все силы роты доберутся через дебри лесов к точке назначения, а пока что послать в город парламентеров. Всегда существовала вероятность, что городское самоуправление не предупредили, что в их городе разместят силы экспедиционного корпуса, а значит, жители могли бы при случае устроить нам героическую оборону. Получилось бы некрасиво.
Тоталитарист Селижер, чтоб ему хорошо лежалось, показал себя, как позер. По его скромному мнению, мы должны немедленно, всеми готовыми силами, вломиться в город, под звуки горна и оркестра, дать салют из пушек, по случаю прихода, а в случае чего, подавить все возможные беспорядки с помощью железного кулака. Я не знаю, где Селижер учился, но, очевидно, это было военное училище с углубленным изучением кровати.
Было бы смешно, когда бы не было так грустно. Сил у Гено осталось мало, скорее всего, он собирался с оными не один день, чтобы противостоять своему же собственному, о, смех, подчиненному. Видимо, Секкуя не так уж и ошибся относительно нашего нового героя.
Среди всей этой вакханалии я казался выше всех участвующих на две головы, в физическом смысле. Так что Гено, который уже стал проигрывать в силе аргументов, твердо нащупав почву, волевым голосом приказал мне:
— Макс, немедленно подготовьте пулеметы, через полчаса со скалы должен простреливаться каждый карликовый куст в радиусе километра минимум! Я надеюсь, что вы все сделаете быстро.
— Отставить, капитан! – взвился в визгливом крике Селижер – Пулеметы ни в коем случае не ставить! Это отнимет много времени, а они обязаны идти первыми в колонне роты, вступающей в город!
Вообще довольно странно, что в споре этих двух, именно мне пришлось сыграть роль ингибитора. Наверное, Гено, который ко мне всегда относился по-отечески, попытался ухватиться за меня, как утопающий за соломинку. Видимо, он уже почувствовал, как почва под его копытами, та самая почва власти командира над подчиненными, уходит куда-то вниз.
Ну спасибо, майор. То есть теперь мне все это решать, да? Я недовольно поежился, спрятав руки в карманы шинели, ощущая на себе несколько пар офицерских глаз, собравшихся у палатки.
Черт, покурить бы.
Я закатил глаза, вслушиваясь в абсолютное молчание, окружавшее меня, словно кисель.
Может быть, если бы я дольше думал над этой задачей, я бы, возможно, и принял сторону Селижера, ведь в глубине души я тоже пафосный романтик, но, скорее всего, именно поэтому, я и не стал думать долго, а просто махнул рукой Эдмунду, стоящему у пулеметов, приказав ставить орудия по заданной уже схеме. Гено воссиял, как сотня ртутных ламп, а его адъютант, поверженный и жалкий, кричал мне что-то вслед , пытаясь вбить мне в голову, какой же я все-таки кретин. Но мне было плевать, я искал в кармане сигарету.
Мне это зачтется однозначно, только вопрос, когда это будет и какая сторона конфликта будет у руля. Не обижайтесь, Гено, но то, что вы так активно прогибаетесь под своего же собственно помощника-штабника – это низость. Кто бы ни были его родители, вам должно быть на них плевать. Папаша Селижера находиться на таком почтительном расстоянии от нас, что можно спокойно чихать в его сторону. Тут, среди снега, на скале, вы главный. Не штабные крысы, но боевой офицер. И от этого только хуже, если вы ластитесь перед сопливым офицериком, который вьет из вас веревки. А ваши солдаты на вас смотрят. И в бою, возможно, в их душах появятся первые червячки сомнения. А этого никак допускать нельзя. Почему? Да просто на безответственной вере в своего командира зиждется героизм солдата. А у вас, майор, этих солдат, как снега на скале.
*
К вечеру на скалу, скрипя рессорами, вкатили повозки со снарядами и несколько орудий. Ближе к ночи ожидаем подход оставшихся взводов. В город спустилась коллегия офицеров. Как и ожидалось, жители приняли нас не то чтобы в штыки, но достаточно прохладно. Никто не любит, когда по родным улицам ходят строем неизвестные и вооруженные личности.
Пулеметы остались на скале, чему я в тайне даже радовался. Селижер ходил по городу надутым, но вполне терпимым. Гено, якобы по счастливой случайности, не поставил меня в наряд на ночь. Но мы-то с вами знаем…
Три дня прошли в тихом, размеренном, тягучем, каучуковом пофигизме. Я много спал, пару раз выбирался на ночь в штаб, нести караул. Пристреляли пулемет. Будто и нет за спиной винтовки. Все, как на курорте. Даром, что нет лыж.
А вот потом события, которые до этого, кажется, прятались в кустах, покапали на наши бедные головы.
Кап-кап-кап. Стучат о каски события.