Квинтэссенция свободы

Обрыв

Дэш еще несколько минут просидела, раздумывая над их разговорам, как вдруг она вспомнила про лампу. Быстро вытянув из-под матраса дневник, она включила наконец это устройство и накрылась с головой одеялом. Ей пришлось постараться, чтобы найти место, где она остановилась. Ага, отель. Что было дальше?

Я проснулся, и многое изменилось. Всю ночь я дума о Мэриал, и видел сны с ней. Она была рядом. Во сне она вернулась ко мне, прося прощения и умоляя стать ее второй половикой до конца своих дней. Я, пораженный ее предложением, незамедлительно ответил «да». Она обещала, что мы будем счастливы. И мы были счастливы. А потом я проснулся один на двуспальной кровати в недорогом отеле города Хуфингтон. До чего же паршиво так просыпаться.

Мой сон лишний раз доказал, что я не могу жить без этой злосчастной кобылицы, хотя раньше мне это удавалось. Что я буду делать дальше — не знаю. Это конечно смешно, но я постараюсь ее забыть. Хоть как-нибудь. Не смогу я жить с этим бременем.

Прошел новый год. Встретил его один. С бутылкой медовухи. Мама прислала. И спасибо ей. Мое отражение в зеркале составило мне неплохую компанию.

Святая корона Селестии! Они приняли! Они приняли мой рассказ! Сказали, что мое повествование о любви — шедеврально. Признаюсь, я премного польщен. Они предлагают мне незамедлительно переехать в Кантерлот и занять место регулярного писателя. Даже аванс прислали. Мне нечего терять. Я соглашаюсь. В ближайшее время съеду из этого серого города. Это мой шанс вкорне изменить мою жизнь. И да, я снова кидаюсь в пучину неизведанности. И мне это нравится.

Плюнул в лицо директору ресторана. Наорал на урода-менеджера. Всем коллегам честно высказал, все что думаю. И уволился к чертям. Они все тупые сволочи. Я всегда ненавидел свою работу, впрочем как и свой город. Я бесконечно рад, что мне представилась возможность раскрыть свое истинное «я». Я всем, покажу, кто я такой. И я ни перед чем не остановлюсь.

Распродал мебель, осталось продать квартиру. Жду ответа на объявление. Дописываю роман. Вдохновение все чаще стучит в мои двери. Надеюсь, это надолго. Мне оно еще не раз понадобится. Квартира в Кантерлоте уже нашлась. Она чуть поменьше моей, но этого хватит. Правда, поначалу с деньгами будет туго. Ну потом я выкарабкаюсь. Может, Чарли мне чем поможет. Все-таки мы с детства дружим.

Мою квартиру приобрел какой-то старик. Долго торговался. Пришлось скинуть часть цены. Но не в убыток себе. Я еду в поезде, шатаясь из стороны в сторону. Перед отъездом купил себе еще невидимых чернил. Не знаю, есть ли такие в Кантерлоте. Зачем я додумался писать ими? Я хотел (неразборчиво) и понять, чего я стою. Не в этом ли смысл жизни?

Дэш сидела на сундуке с личными вещами в купе Франца. А он все строчил в свой дневник. Шатало действительно сильно. За окошком был уже поздний вечер. Кое-где вдали мелькали огни. Они ехали через поле. Дэш показалось даже, будто в этой глубокой полутьме кто-то бродил вдоль путей... Но это было, скорее всего, ее воспалившееся воображение.

— Твоя мечта сбылась?, — спросила она молодого Франца, — этот город и есть то, чего ты добивался?

— Не знаю, — ответил тот, не оборачиваясь, — по крайней мере теперь я буду оправдывать ожидания своей матери.

— Зачем же ты ей так долго врал?

Дуглас замолчал на минуту и затем резко развернулся. Глаза его горели. Его сердце разрывалось. Душа металась. Он пытался отречься от мира сего, и он был таким чужим, совсем не таким, каким он приходил к ней в палату по ночам. Он бы молод и горяч. В нем не было еще той рассудительности, что царила оплотом в душе повзрослевшего Франца. И он ответил:

— А что мне еще оставалось? Как бы ты поступила на моем месте? Зачем мне разочаровывать и без того одинокую и покинутую мать? Я даю ей надежду. И теперь эта надежда оправдалась. И я почти ничем не жертвую.

— Но это ложь...

— Это — ложь во спасение. Пони говорят, что грязная правда всегда лучше чистой лжи. Но это не так. Совсем не так. Весь наш мир держится на лжи. И всех это устраивает.

Дэш задумалась. Его мысли совпадали с ее собственным недавним умозаключением. Они действительно были похожи. Невероятно похожи. И от этого становилось жутко.

Дуглас продолжал яростно смотреть на Дэш. Пегасиха чувствовала его взгляд, но не отвечала ему. Затем она медленно слезла с сундука и подошла к Францу вплотную. Взглянув ему прямо в глаза, она сказала чуть слышно:

— Ты не прав.

Дэш выглянула из-под одеяла, чтобы вдохнуть новую, свежую порцию воздуха. Заодно прислушалась. В больнице было тихо, как на кладбище. Продолжив чтение, она попыталась снова влезть в воспоминания Дугласа. Но не могла.

Она что было сил пыталась сконцентрироваться на словах, но никак не могла вернуться в тот поезд. Заклинание не сработало. Дуглас не пускал ее. Получалось только читать.

Я приехал в Кантерлот на рассвете. Это совершенно иной мир! Я кажусь в нем пришельцем. Какие у всех наряды, какие у всех манеры... Сегодня встречаюсь с агентом по недвижимости.

Когда я пытался поздороваться с ним, он даже не поднял копыта, лишь одарив меня брезгливым взглядом. Но он показал мне квартиру. Она крошечная. Она неимоверно мала. Но зато под ключ. Все, что в ней есть, кроме кухни и туалета, это маленький диванчик, рабочий стол (который заодно является и обеденным) и крохотная кроватка с тумбой. И да, шкаф с книгами. Предыдущий хозяин не скупился на книги. Тут в основном философская литература. Я спросил агента, кто был предыдущим жильцом. Он ответил, что это был профессор в местном университете. Он всегда был очень учтивым и вежливым. И он убил себя, спрыгнув с балкона, который агент мне также потрудился показать. Очень мило.

Но пишется здесь здорово. Моя квартира находится на восьмом этаже панельного дома. По архитектуре он очень странный: все округлое, бело-розовое и кремовое. Умиротворяющее. Совсем непохоже не серые громады Хуфингтона. Мне ко многому придется привыкать. А вид... Я таки вижу замок Селестии! Пусть и кусок сбоку, но зато это уже ничего.

Сходил в издательство. Сначала не поверили, что это я. А когда наконец поверили, посоветовали мне обновить гардероб. С этим делом обращусь к Чарли. Он же у нас модельер. Именитый модельер.

Но в общем мне были очень даже рады. Мне предложили на выбор небольшой офис либо работу на дому. Я незамедлительно отказался от офиса. Он был гораздо меньше моей спальни, да и вставать рано утром на работу мне уже порядком надоело.

Разобрали для меня мой рассказ. В целом, по их мнению, он неплох, но они настойчиво посоветовали меня убрать некоторые «провокационные» части. Это — условие к его печати. Я согласился. Надо же узнать, как воспримет мою прозу город.

Потихоньку разложил свои вещи. Потерял второй пузырек с невидимыми чернилами. Отлично. Сегодня же узнаю, где купить такие. Этот уже заканчивается. Я не прекращаю думать о Мэриал. Я все еще люблю ее
(неразборчиво)

Мой рассказ напечатали в еженедельном журнале «Вестник Кантерлота». Это наименее популярный журнал в городе. Но тираж вроде немаленький. Мне сказали, что отпечатано 400 штук. По крайней мере несколько сотен пони увидят мое творение.

Довожу до ума роман. Приключения, описанные мною в нем, проходят в пыльных песках Зебрики. Но я там никогда не бывал. Может, я не все правильно описал. Не знаю, оценит ли мой роман кто-нибудь из этой страны.

Побывал дома у Чарли. Замок, что говорить. Отдельно стоящий коттедж, в котором не менее 10 комнат. Все в бархате и мраморе. Да еще и личные повар с уборщицей. В общем, даже не представлял себе такого. И да, из окна его спальни видно золотые ворота Кантерлотского Замка. Чарли рассказывает, что не раз видел, как Селестия запрягает охранников садится в золотую колесницу во дворе замка и вылетает наружу.

Мой закадычный друг также вхож в высшее общество и без того интеллигентного общества Кантерлота. И он знаком с многими влиятельными персонами. Он очень может мне помочь в продвижении моих произведений. Хм, а честно ли это?

Чарли совершенно бескорыстно подарил мне два наряда, которые имеет смысл носить в этом городе. Один черный костюм с воротом, для официальных вечеров. И повседневный голубой косюмчик, по моему мнению, не менее официальный. Сам-то я привык ходить налегке. Но как житель этого города я просто обязан научиться следить за своим стилем. Город странный, что сказать. Спасибо, кстати, Чарли. Я когда-нибудь обязательно отплачу ему тем же.

Я тихонько пишу рассказы для издательства. Живу в своей квартирке. Ничего не меняется. Недавно мне приснилось, что я сижу на диване этой квартиры, а рядом со мной был пожилой профессор — прошлый хозяин этого дома. Он завел со мной долгий разговор о том, что же есть свобода. Не могу вспомнить все детали, но суть была такова: он утверждал, что свобода — это когда тебя никто ничем не удерживает. И я согласился с ним. Тогда он ответил «А чем же смерть не свобода?» и выпрыгнул с балкона прямо на теплый асфальт цветущего города. Вот такой у меня был сон.

...

Этого я не мог ожидать! Это нельзя описать! КАК это могло произойти? Извините, что подчерк кривой, просто я (неразборчиво)...

Обо всем по порядку.

Сегодня вечером я сидел над своим новым рассказом, «Мечта оружейника», и он про войну. Но не в этом суть. Я аж дрогнул от яростного стука в мою дверь. Я тихо подошел и открыл ее. Моему изумлению не было предела! Боже мой, не знаю как описать мои чувства! (неразборчиво)
Передо мной стояла Мэриал. Яркая фиолетовая грива была всклокочена, она вся была какой-то помятой и грязной, и я просто встал в ступоре. А она подняла на меня свои невероятные желтые глаза и прошептала: «Прости меня». После чего упала без сил.

Сейчас она спит на моей кровати. Я укрыл ее одеялом. Она так мила... Как это произошло? Завтра предстоит долгий разговор... Черт, копыта дрожат, мне сейчас не до рассказа...

Она в душе. Боже, как она прекрасна. Мы поговорили с ней. Это долгая история. Но в общем все было так:

Она не смогла поступить в ХГГУ. И ей пришлось искать замену. Она увидела объявление о новом университете здесь, в Кантерлоте. Поступать, как сообщалось, было легче. Она не хотела упасть в глазах родителей и меня. Поэтому, она собрала свои пожитки и остатки денег и тут же отправилась в путь, ничего никому не сообщив. Вступительные экзамены начинались уже через день, а следующий поезд был только через три дня. Тут ей два парня предложили свои услуги в виде «комфортабельной кареты до Кантерлота». Она согласилась. Это было роковой ошибкой.

Где-то на полпути до Кантерлота они резко остановились и ограбили ее. Они избили ее, пытаясь (неразборчиво)... Это было ужасно.

Она сбежала от них. И оказалась в чистом поле без монеты и без еды. Она спала прямо на траве. Бродила в полудреме. Потом нашла какой-то городок и украла там еду. Голод давал о себе знать. Потом она ночевала на чьей-то яблочной ферме, под кронами деревьев. Затем пошла на восток. Натолкнувшись на железную дорогу, она пошла вдоль нее. Дорога эта вела к Кантерлоту. Она шла и день и ночь, устало пытаясь остановить мчавшиеся рядом составы. Но никто ее даже не заметил...

Дэш дрогнула. Она видела Мэриал. Тогда в поезде, сидя на сундуке Франца. Вот же черт...

Она неделю добиралась до города. Добравшись же наконец, она упала прямо на вокзале. Ее нашли, отвезли в госпиталь. У Мэриал было обезвоживание. Она похудела на 8 кг. Ее лечили, как ей казалось, совершенно бесплатно. А затем предъявили счет. Она снова сбежала, поскольку оплатить такую сумму ей было не по силам. Она стала жить на улице, попрошайничать. Ночевала на скамье, в парке, перед золотыми воротами замка Селестии.

Однажды укрываясь газетами и журналами, она прочла мой рассказ. И поняла, что я живу здесь. Найдя в справочнике мой адрес, она пришла сюда. Вот и вся история. Сейчас сижу, перевариваю ее. Такое мало кому удавалось пережить.

Мне бесконечно жаль ее. За что судьба так поступила с ней? Мэриал ни в чем не виновата. Невероятно, как ей удалось сохранить присутствие духа после всего этого. Она все еще слаба, спит очень много. Я варю ей супы и каши. Она живет у меня дома...

Я боюсь выходить из дома, оставлять ее одну. Но продукты покупать-то нужно. Потихоньку отогреваю ее, изредка выбегая за новой порцией живительной пищи. Напишу, когда ей полегчает.

Она уже довольно бодра и резва. Сейчас... Февраль 994 года, и я счастлив. Я отвел Мэриал к косметологу. Она вышла от него такой расслабленной и красивой, что мое сердце сжалось от умиления. Мы пошли в ближайший бутик и купили ей красивое платьице. Потом мы гуляли по красивейшему городу. Умывались в фонтане, ели сладкую вату, смотрели на уличных музыкантов и сидели на лавочке в парке. На той самой лавочке, на которой еще неделю назад ночевала моя возлюбленная...

Мы сидели, смотрели на замок, и вдруг она резко повернулась ко мне и сказала: «Я люблю тебя». И мы поцеловались. Ее губы... (неразборчиво). Мы признались друг другу в любви...

Сейчас она спит на моей кровати. Я давно уже привык к дивану, и казалось, всегда там спал. Меня совершенно устраивало, чтобы Мэриал жила у меня, но я чувствовал, как ей неловко находиться здесь, и то, что я совершенно чистосердечно ее выхаживаю и даю ей кров, очень сильно ее смущало. Она не раз говорила о том, что собирается найти себе работу и снять отдельную квартиру. Я продолжаю протестовать. Я не хочу, не могу отпустить ее...

Мэриал стала работать частным учителем психологии. И у нее неплохо получается. Она сказала, что книжки профессора ей здорово помогают. Она ходит к ученикам на дом (взимая за это дополнительную плату), а я в это время жду ее дома за своими книжками. И очень волнуюсь. Но наш, ближний район Кантерлота, называемый Хайхув, нам хорошо знаком. Кстати, мое издательство находится ближе к центру, в Даунтауне. До туда мне час пешком. И мне это нравится. Люблю подышать свежим воздухом, доставляя моим работодателям свежий рассказ каждой воскресенье. И это прекрасно. Мне нравится этот город.

У Дэш разболелась голова. Черт, она слишком много читала. Она откинула свое одеяло и огляделась. За окном было уже темно. Рядом с ней, на тумбочке, стоял поднос с ужином. Эшли принесла его. Она не заметила, как Дэш читает дневник. Случайно или намеренно. Дэш спрятала лампу с тетрадкой и приступила к трапезе.

... Ночь тихо пришла к Дэш. И она с удовольствием бы поспала. Но головная боль давала о себе знать. Она так и не могла впасть в сладкую дрему. Ее мозг... Раскалывался...

Она стала вспоминать старые времена, когда она могла спокойно летать, не заботясь ни о чем, не размышляя над вечными вопросами. Она гоняла облака, веселилась с друзьями, ничто ей не мешало... Теперь все это казалось ей чьей-то чужой жизнью. Она была так хороша и беззаботна, но недосягаема. Воспоминания родили в ней лишь новые приступы боли.

Пегас повернулась на бок, пытаясь освободить голову от навязчивых мыслей, но ей все время что-то мешало... Перед ней появлялись образы. Образы ее друзей, образы Дуглаcа и Мэриал, образ принцессы Селестии, такой далекой от мирских дел. Что-то заставляло ее напрягать мозг. Боль... Боль все нарастала... Дышать становилось трудно. Животный страх снова обуял Дэш. Снова, снова вспомнился приступ... Тело покрылось холодным потом... Пегасиха изогнулась и задрожала...

Черт... Черт... Черт... Черт!!!

... И тут боль прошла. Разом. Будто ее и не было. Дэш сначала не поверила в это. А затем, осознав, что это не сон, робко открыла глаза. Франц, пригнувшись, смотрел на нее с улыбкой. Его глаза были на уровне с ее глазами. Он смотрел глубоко, разглядывая каждый уголок ее темной души. Дэш чувствовала это. И ей было тепло...

— Ты посетила меня сегодня. И это было необычно.

Дэш глянула на него своими алыми брильянтами и тоже улыбнулась.

— Я давно такого не ощущал. Я видел тебя в поезде. Более того, я видел себя самого. Я был так молод, во имя Селестии, каким же я был мальчишкой. И как же я был глуп. Я рвался вперед, не думая о прошлом... В этом ли моя свобода? Не знаю. Спасибо, что помогаешь мне переосмысливать жизнь. Я не жалею, что прожил так мало. Ведь мне удалось испытать столько эмоций, сколько не хватит и десятку пони, — его улыбка потихоньку сползла вниз, он что-то осознал или вспомнил...

— Ты так и прожил десять лет с Мэриал в Кантерлоте?

Ее собеседник призадумался, отошел и, вздохнув, снова уселся на свою койку. Какое-то время тишину прорезал лишь звук скрипящих старых пружин, но потом пони-призрак ответил:

— Нет. Это не так. Но я прожил с этой кобылицей достаточно долгое время. И жизнь была безоблачной, беззаботной. Мне жутко нравилось само ее присутствие... Мэри можно назвать моей музой...

— А как тебе писалось?, — пегасиха снова села на край кровати, прикрывшись сухим, накрахмаленным одеялом.

— Писалось-то мне отлично. Я закончил свой роман. Я написал еще множество рассказов, многие из которых пользовались успехом. Годом позже я уже выпустил собственный сборник. Продажи были неплохие... Но не оправдали ожиданий, ведь издательство обрезало половину материала, очень важного материала. Меня постоянно ограничивали, эта чертова система... Жуткая машина влезла в мозги населения, и пыталась добраться до моих. Но я отстранился от ее воздействия. Я пытался печататься в подпольных изданиях. Но получил очень серьезный выговор на работе. И перестал сопротивляться.

— Ты лишаешь меня боли?, — совершенно неожиданно спросила Дэш странного посетителя.

— Я освобождаю тебя от боли. Я делаю то, чего хочешь ты, ведь я часть твоего мозга. Я не Франц Дуглас. Я — лишь то, что было передано в твой мозг вместе с моей писаниной. Плод твоего воображения. Твоего чрезмерно развитого воображения. Я — последняя воля Франца, если можно так выразиться.

— Ты про дневник? Оттуда я познала тебя?

— Может быть, но вряд ли только из него... — загадочно ответил собеседник.

— Но...

— Ты познаешь еще многое через мои строки... Просто дочитай дневник. Еще немного осталось. У меня есть одна небольшая тайна, которая может тебя сбить с ног. Поэтому пусть все приходит постепенно.

Он помялся немного, затем грустно посмотрел на нее и закончил, толково подбирая слова:

— Ты сильная девушка, Дэш. И мы с тобой неразрывно связаны. Ты — идеал, который я ковал в течение всей своей жизни. Ты — вершина всего того, что я считал истиной. Я создал тебя, Дэш. И ты победишь. Главное — терпи.

С этими словами он встал с койки, подошел к окну, открыл его и встал на подоконник. Счастливо глянув на Рэйнбоу заплывшими от слез глазами, он шагнул вниз.

Шум ветра.

Ветер резко распахнул окна, ставни чуть-чуть поколебались, впуская холодный воздух в палату... и тут же захлопнулись. С этим хлопком боль вернулась к Дэш. Обрушилась. Накрыла ее с ног до головы.

Тело изгибалось в агонии, спина горела. Грудь сдавливало, будто на нее кто-то сел. Сердце начало яростно биться в болезненном припадке. Казалось, оно вот-вот перегреется и взорвется. Боль прокатывалась снизу

вверх, заставляя каждую клеточку дрожащего в судороге тела почувствовать адские языки пламени. Из носа брызнула кровь, окропляя футболку и белоснежные простыни. Что-то рвалось, трескалось внутри...

Разум прояснился... Омут мыслей пропал, вместо него появилось холодное и жуткое осознание... Осознание неизбежности. Окончательно стало понятно: это был новый приступ. Но на этот раз было тяжелее. К невероятному вороху болезненных ощущений прибавилась и головная боль. Было страшно, страшно кряхтеть с выпученными от ужаса глазами в темноте этой палаты, зная, что за стеной спокойно спали другие пациенты, наслаждаясь своим сном.

Это было невероятно сложно, но Дэш распахнула рот, чтобы вдохнуть воздуха и издать, наконец, душераздирающий крик. Вся больница перевернулась. Повсюду топот. Удар двери о стену. Вспыхнул свет. Рэтчед была первой, кто прибежал. Она глянула на Дэш, и, часто повторяя «нет-нет-нет-нет!!!» подбежала к пегасихе. Вслед за ней уже неслись другие медсестры с препаратами.

Рэтчед что-то кричала другим, шептала что-то пегасихе, но Дэш ничего не слышала. Медсестра была для нее онемевшей. Уютно онемевшей. Мир снова поплыл...

Открыв глаза, Дэш осознала, что она на митинге. На немыслимых размеров площади перед ней столпились тысячи, десятки тысяч пони, все воодушевлены, верные взгляды направлены на своего лидера. Этим лидером была Дэш. Играл огромный оркестр. Пони били копытами о землю, приветствуя Дэш. Осознав свою роль, пегасиха начала действовать. Скинув черный кожаный плащ, она оказалась лишь в латексном костюме, плотно прилегающем к ее телу. Расправив крылья для придания антуража, она вышла к трибуне и услышала волну оваций. Пегас грациозно встала напротив десятка микрофонов, стукнула один копытом, и, убедившись, что тот работает, начала свою речь.

... Громовой голос жестокой правительницы взмыл в небеса над площадью...

— Привет, отродье!

Народ ответил радостными возгласами.

— Неужели вы думали, что можете так просто прийти на шоу? Испытать гордость и радость, и вынести полезный урок?

Пони отвечали да.

— Так вот, у меня для вас плохие новости. Дэш сейчас нет, она давно в больнице. Теперь есть только Дэринг Ду!

Народ разглагольствовал. Лучи прожекторов выхватывали фигуру вождя над пеленой костров... У Дэш волосы были серые. Она стояла, озаряя своим величием низшие формы жизни, что бились в приступах радости у ее ног. Ду торжествовала.

— И я буду наводить порядки! И кто же к нам сегодня пришел? Земные пони? Уведите это дерьмо с площади!

В толпе началась возня. Солдаты хватали пытающихся сопротивляться пони. И вели их. Ду уже перешла на крик, рвущий горло.

— Сбросьте их со скалы! У них нет крыльев, но мы научим их летать!

Толпа поддержала это. Овцы... Стадо... Целый табун безмозглых пустышек. Одни хохотали, наблюдая, как других тащат по земле.

— Здесь единороги? Солдаты, вбейте им рога в голову! Может, они и поумнеют!

Пони продолжали драться друг с другом. Дэринг Ду сияла.

— Позор вам и клеймо! Подонки! Кто вообще пустил этих ублюдков сюда? Всех на кол!

Толпа была готова съесть повелительницу.

— И будь моя воля, я бы распотрошила каждого!

Ду стукнула по трибуне, прогнув металл. Оркестр заиграл. Изрядно поредевшая топа ликовала. Дело было сделано. Снова надев свой плащ, она кинула последний взгляд на площадь, развернулась и.... задохнулась от удушающей боли.

Дэш тряслась в конвульсии, у нее изо рта шла пена. Она лежала на своей кушетке, мокрой от пота. Дуглас сказал ей терпеть. И она терпела. Вокруг метались белые халаты, пытаясь организовать друг друга и оказать пегасихе необходимую помощь. И было ей больно. И она держала эту боль в себе.

Но в какой-то момент ее чаша была переполнена. Последняя капля прорвала заслонку разума. За секунду до того, как иглы врачей вонзились в тело пегасихи, Дэш потеряла сознание.

А потом чернота. Ничего. Ни единого видения.

Утро резко ворвалось в сознание бедной Рэйбоу Дэш. Первое, что она увидела, были ее подруги. Флаттершай, виновато улыбаясь, держала в зубах букет полевых цветов. Они прекрасно пахли. Рэрити же принесла ей красивую вазу. Поставив все это на полку рядом с кроватью Дэш, они обратили свои взоры на многострадальную подругу. В их глазах читалось сострадание. И доброта. И едва прикрытые нотки отчаяния. Дэш усмехнулась: подруги знали, что она безнадежна. Они улыбались. Но хотели плакать.

— П-привет, Дэш...

— Здравствуй, быстрейшая пони. Мы смотрели, как ты спишь. Ты словно ангелочек.

«Ангелочек, метающийся в судорогах словно паралитик»

Мило, мозг.

— Мне очень приятно, что вы решили меня посетить. Но я сейчас не вполне в товарном виде, так что...

— Ничего, ты всегда остане... остаешься для нас красавицей, Дэш. Ты скоро поправишься, поверь мне.

Дэш вгляделась в лицо Рэрити: уж не скривились у нее губы?

— Я надеюсь, — как можно более оптимистично и беззаботно произнесла умирающая пегасиха.

Умирающая? Давно ли она перешла в такую категорию? Еще неделю назад она радовалась жизни, делала планы на будущее. Но как она могла планировать это самое будущее, если она не могла поручиться за свой же собственный завтрашний день? Дэш больше не была свободной. Сейчас ей становилось все хуже и хуже. Ей беспрестанно кололи обезболивающее. И в голове от этого был туман. Тихим ходом в ближайшее время что-то согнется: либо тело Дэш, либо ее мозг. И сложно понять, что же хуже...

Но мозг уже давно жил своей жизнью. Это он водил ее на луну. Это он приходил к ней по ночам. Это он принес ей столько боли...

— Ну что, как дела у вас? Что нового происходит в Понивиле?

Ее подруги немного растерялись.

— Эм... Ну разное всякое...

— Да... У нас свадьба готовится, будет много гостей, красивое торжество...

— А я сшила платье для невесты...

— А я приготовила букеты цветов...

Они тарахтели, пытаясь ублажить подругу потоком информации. А она лежала и наслаждалась. Может, она в последний раз их видит. Может, все, что будет дальше — это лишь боль и страх. А от их болтовни голова даже перестала болеть. Это прекрасно — иметь подруг. Можно ли спокойно умереть, не познав истинной дружбы? Ведь дружба творит, порой, немыслимые вещи. Дружба — это магия. Спасибо Селестии за то, что Дэш удалось это пережить. Иначе жизнь была бы серой...

А подруги все говорили. Про свадьбу, которую Дэш никогда не посетит. Про новые коллекции платьев. Про милых зверушек в лесу. А Дэш пропускала это мимо ушей. Она слышала лишь музыку... Далекую, непостижимую, но являющуюся синонимом слова свобода. Она была тихой, переливалась, словно соловьиные трели и грела, грела продрогшую душу бедной пегасихи. И душа таяла...

— ... И обязательно сошью тебе отличное платье, Дэш. В нем ты будешь ходить на любые вечеринки. И в Клаудсдэйле все будут тебе завидовать... Ты только держись, милая.

Дэш воспряла ото сна. Взглянув на подругу осмысленным взглядом, она вытерла копытцем навернувшуюся слезу и прошептала:

— Спасибо вам. Спасибо, что были со мной.

— Мы всегда будем с тобой! — сказали они почти одновременно и обняли Дэш. И объятие это было крепче стали.

Рэрити и Флаттершай недолго пробыли в покоях пегасихи. У них не было срочных дел но, по стечению обстоятельств, врач решил посетить Дэш именно в полдень и выгнал подруг. Проводив их долгим взглядом, Дэш нехотя переключилась на общение с этим педантом.

Он пытался узнать, как у нее дела. Задавал множество вопросов. Долго осматривал, щупал крылья (причиняя немалую боль). Дал таблетки. Дэши осталась сидеть в некой прострации после всех этих процедур. Затем, понимая, что терять нечего, снова завернулась в одеяло с цилиндрической лампой и старой тетрадкой.

Прошло уже несколько месяцев. Мы практически семья, как глупо бы это ни казалось. Ввиду некоторых причин мы теперь спим вместе. Но какой бы классной Мэриал ни была в постели, нам ужасно узко, поэтому срочно требуется новая кровать. И сегодня я еду за новой мебелью.

Я подкопил денег на своих книжках, хотя цензура, зараза, тугим воротником давит на меня. Тугим ошейником?

Мне понравилась одна двухместная малышка с балдахином. Это, конечно, влетит мне в копеечку, но такую красоту нельзя упустить.

Я стараюсь бывать на природе, пытаясь учуять дым вдохновения, сочащийся меж деревьев... И иногда получается. По выходным меня пускает в свой сад Чарли, и там, под кронами божественных деревьев, под журчание фонтанов и пение птиц рождаются, порой, мои самые душевные произведения.

Но, к сожалению, единственный читатель, который читает мои произведения неотредактированными, это Мэри. И она критикует меня. И я ей за это бесконечно благодарен.

Роман дописан. Но, к сожалению, вряд ли выйдет в свет. Я инкогнито давал его нашему главному редактору. И тот, пробежавшись взглядом по строкам, над которыми я так долго работал, посоветовал мне сжечь роман. Но не в этом суть. То, как этот роман удивил редактора, лишь прибавило мне решимости и воли.

С Мэриал вижусь не так часто, как хотелось бы, и я дорожу каждой минутой, проведенной с ней. Великая Селестия! Она так восхитительна!

Мы стараемся больше гулять и вообще отлучаться от нашей узкой, пыльной квартирки. Кстати, Мэриал не знает, кто был ее предыдущим владельцем. И меня это устраивает. Профессор меня больше не посещал во снах.

Этот период я могу со всей уверенностью назвать периодом спокойствия. Мы живем с Мэриал вместе в одном из красивейших городов Эквестрии. Моя мечта, видимо, исполнилась! По моей просьбе Мэри прописалась в моей квартире. Теперь мы официально сожители! Как же мне нравится быть с ней!

Ее день рождения мы отпраздновали в дорогом ресторане — было недешево, но очень вкусно, специально приглашенная артистка играла на контрабасе, принесли торт, она задула двадцать красивых свечей и загадала что-то очень сокровенное. Надеюсь, наши желания совпадают. Вынужден бежать, меня ждут тонны жаркой любви...

...

Вот и год подошел к концу. Все шло так размеренно... Я буквально плевался новыми и новыми рассказами и продолжаю это делать. Не могу ручаться, что в каждый я вложил душу. Но пони, вроде, нравится. Мой рассказ «Лестница в небо» приобрел широкий успех, как бы нескромно это не звучало. Меня пригласили на литературный вечер в доме культуры. Там я повстречался с многими знаменитыми деятелями литературного искусства. И это принесло мне массу удовольствия. Там был даже Рок Фист — автор боевиков, знаменитых своими мелочами. И он лестно высказался о моей прозе. Я был польщен.

Новый год я провел с любимой кобылицей. Как и мечтал когда-то.

...

У Мэри есть постоянный ученик. Голдэн Мэйн. Очень милый парнишка, жаль что у него нет родителей. Он потихоньку платит нам из своего наследства. Живет в каморке на окраине. Мы позволяем ему иметь уроки у нас в квартире. Он всегда посещает нас с огромным энтузиазмом. У него огромные успехи, он будет отличным психологом. Мэри иногда его подкармливает. Похоже, он у нас пригрелся, но я не возражаю... Мэри напоминает мне молодую мать... Хотя она сама еще как ребенок.

Получил заказ на написание стихов... Сейчас сижу, маюсь. Странно, когда Мэри заходит, мысли проясняются. Вот уж где мое вдохновение! Она преподносит свои идеи, и видит Селестия, они мне помогают. Интересно, как публике понравится моя лирика...

Стих готов! Вот отрывок:

И нож любви пронзил мне сердце

Закат стеной огня горит

Ты тихо приоткрыла дверцу

Меня с собою забери

Я видел пламенные взоры

И вздохи страсти поутру

Твоих речей лихих узоры

И вьется грива по ветру...

Ты до безумного прекрасна

Ты даришь мне надежды свет

Любовь, порою, так заразна,

Что ничего на свете нет

Твой только образ, леденящий

Мне душу падкую, едва

Я кину взор свой пепелящий

На круп... В глаза такого божества.

Мэри одобряет. Надеюсь, редактор будет так же лоялен ко мне.

Бум! Порвалась заслонка моральной отрешенности! Мои стихи вызвали каскад одобрительных рецензий и обращений ко мне с просьбой настрочить еще пару тысяч строк. В который раз я польщен. Черт возьми, да я же поэт. Спасибо музе.

Я заинтересовался поэзией. Перечитываю Пушкинса (одного очень известного поэта позапрошлого века из Санкт Петерсхуфа) и набираюсь опыта. Все-таки это теперь моя новая отрасль творчества.

Голдэн Мэйн носит нам газеты. Всячески нам помогает. Недавно вызвался даже квартиру нам почистить, но мы вежливо отказались. У него кончаются деньги. А в гуманитарную школу требуется вступительный взнос. Мы дали ему денег, просто так. Когда я протянул ему мешок с бренчащими золотыми монетами, он зарыдал. И мы поняли, как ему плохо.

Мэри учит его бесплатно. И мы оба этим удовлетворены. Я был в его квартире... Это свалка, бомжатник, крыша прохудилась, само здание — под снос. Парень долго не выживет, оставаясь там. Сложно поверить, ему всего двенадцать... Мы с Мэри задумались. Серьезно задумались.

Мои рассказы приносят нам неплохой доход. Я долго думал, чем же отплатить Чарли за его доброту, но потом решил подарить ему книгу. Свой рассказ. Ни о чем не жалея, я отдал рукописный экземпляр своей (неразборчиво) этому пони. Он, наверное, единственный, кто прочтет ее. Я желаю ему добра. Он богатый, как хрен.

Мы выкупили соседнюю квартиру. Сломали стену между нами. Стало неимоверно просторно. Правда, когда я обмолвился о том, что планирую сделать собственный спортзал, получил подзатыльник от Мэри. Короче, в нашей квартире может поместиться целая куча всего! Я давно мечтал создать свой кабинет.

Обновили кухню. Мэриал и так неплохо готовит, но новые приборы позволяют ей прям таки делать чудеса. Честно, в плане еды она у меня ювелир! А вчерашний штрудель снес мне башню!

Отослал недавно матери большую сумму денег. Написал о своей жизни. Надеюсь, она гордится мной.

Хорошенько посовещавшись, мы решили предложить Голдэн Мэйн пожить у нас. Хотя бы какое-то время. Не было предела его радости, как только он услышал от нас это предложение. Вот у нас и новый сожитель! Пока он спит на диване, но скоро мы присмотрим ему хорошую кровать. Он к нам надолго...

Недавно перечитывал свой дневник... Да... как же много всего прошло за два с половиной года. Я сильно повзрослел за это время. Надеюсь. Отныне буду писать только о самых важных событиях моей жизни, вкратце. Осталась треть флакона, а писать видимыми чернилами я не соглашусь. Ну, прощайте долгие рассуждения.

Июль 995 года. Выше сборник моих произведений. Назвал его «Цвет разума». Любой цвет, какой хотите. Только если он черный. Разошелся широко. Чарли без ума от моего рассказа. Он предложил издать его, но я посоветовал ему придержать поней.

Сентябрь 995 года. День рождения Мэри отпраздновали, прыгнув с парашютом с высокой башни. Дух перехватило, чувствую себя пегасом.

Октябрь 995 года. Состоялась наша с Мэриал поездка в Лас-Пегас. Отели тут невероятные, номера просто огромные, как и цены. Я познал казино. Черт возьми, это серьезный бизнес. Азартные игры. В нашей стране не все так безоблачно и просто. Выиграв небольшую сумму в похер покер, мы купили Мэриал классные серьги. Ну, это в какой-то мере достижение.

Дом наш содержал Мэйн, который теперь работает курьером. А что, он у нас бегать любит.

Декабрь 995 года. Отвергли мой большой рассказ под назанием «Мать с атомным сердцем». Это меня сильно расстроило. Дали новое задание — поэму. И не какую-нибудь, а во славу Селестии. В честь юбилея принцессы. Меня это, конечно, заинтриговало, но я не какой-нибудь жополиз. Я откажусь.

Поправка: я согласился. Не назову причин. Пытаюсь опубликовать «Мать» хоть где-нибудь.

Получил серьезный выговор за свои попытки. Меня чуть не уволили. Снова выпал гребаный снег.

Меня постоянно жмут сроками, цензурой и разной хренью. Скоро может развиться депрессия. Попросил Мэриал проконсультировать меня. Она посоветовала мне отдохнуть.

Дописав поэму, я взял отпуск и уехал в (неразборчиво). Тут тепло и море. Я один. Тихо. Система, частью которой я стал давно, гудит где-то позади меня. Я не пишу. Объявил бойкот.

Март 996 года. Написал по заказу издательства роман. Назвал его «Тонкий лед». И он про психоз. Не знаю, будут ли его печатать. Все чаще застаю себя за чтением философской литературы. Вот сейчас напротив меня лежит, например, книжка «В ожидании червей». Червей в голове. И она мне нравится.

Все такое серое. Где та свобода, о которой я так мечтал? Город надоедает. Мэри становится привычкой.

Май 996 года. Голдэн Мэйн сдал вступительные экзамены. Он поступил в гуманитарную школу. Мы были нескончаемо рады и устроили праздник по этому поводу. Но стало понятно, что с сентября он покинет нас и станет жить в общежитии. Как когда-то хотела Мэри. Я утираю отеческую слезу. Как же я горжусь Голдэн Мэйн. Он мне как сын...?

Лето 996 года. Прежде чем отпустить нашего парнишку на свободу, мы решили провести с ним как можно больше времени. Сгоняли вместе к моей маме. Она очень удивилась моей компании. Но благословила нас. Она сначала подумала, что Мэйн — мой сын, это было забавно. Когда речь зашла о женитьбе, я честно спросил Мэри, хочет ли она выйти за меня. И она сказала, что она не против, но не видит в этом нужды. И я согласен. Женитьба — это уже перегиб. Нам нравится ощущение незаконности и какой-то экзотичности, царящее в нашем доме. Гражданский брак — вот что нам нужно.

Август 996 года. Мне исполнился тридцатник. Всерьез задумался о своей жизни и своем опыте. Я продолжаю писать книги о (неразборчиво). Я вписываю свои размышления туда. Как же я мечтаю попутешествовать когда-нибудь. Может, это сделало бы меня свободным?

Сентябрь 996 года. Голдэн Мэйн покинул нас. Я чуть не плакал. Я обнял его и пожелал удачи. Я скуп на чувства?

Декабрь 996 года. Выпал снег. Сижу с чашкой глинтвейна на террасе снятого нами коттеджа недалеко от Кантерлота. Тут мои мысли приходят в порядок. Мэриал купила себе скрипку. И пытается играть. Скрип режет мне слух и заставляет блевать кровью. Я отвечаю ей, что ее мелодии прекрасны.

Февраль 997 года. Только сейчас я понял, что застану возвращение принцессы Луны на землю. Через 3 года. Это будет более чем необычно. Меня посетило множество различных мыслей и я решил написать рассказ на эту тему. Посоветовавшись с редактором, я получил такой ответ:

«Ты не понимаешь, куда пихаешь свои грязные копыта. Тебя затопчут за такое. Эта тема — табу. Прежде чем решишь сесть за этот рассказ, прислушайся: нет ли стука городских стражников в твои двери? Может, за тобой уже вылетели. Так что разворачивайся и иди писать по нашему заказу, или ты окажешься на улице»

Меня потрясло это заявление. Вот оно. Вот та машина, что душит меня. Вот она, бюрократия. Вот оно, лицемерие и чинопочитание. Я поражен. Свобода... свободой даже не пахнет.

Апрель 997 года. Нихера не происходит.

Июль 997 года. Вышел мой второй сборник. Назвал его «Прощай, голубое небо». Все стали его восхвалять. Кто-то написал в рецензии, что это «чистая психоделика с нотками саморазрушения». Спасибо. Продолжаю писать романы о НЕЙ. Вот уж кто знает, что такое свобода. Вот уж кто переживает самые настоящие приключения. А чего стою я? Я спросил об этом у Мэри. Она ответила, что я стою ее. Я задумался.

Мэри неплохо играет на скрипке. Она ходит на уроки музыки. Вместе с ней учится другая кобылка,

по имени Октавия. Она играет на виолончели. Ее музыка меня поразила. Натолкнуло на написание очередного стиха.

Сентябрь 997 года. Мне пришло извещение. Моя мать умерла. Она сгорела вместе со своим домом. Почему-то начало гореть сено, лежащее возле дома, огонь перекинулся на крышу. Мать спала. Она не могла успеть что-либо сделать. Надеюсь, она задохнулась от дыма до того, как ее тело начало гореть. Меня пригласили на опознание. Мне жутко больно. Когда приподняли простыню, я увидел обугленные останки моей мамы. Мне хотелось рыдать и кричать. Меня выворачивало. Мой разум заплыл. Вместо того, чтобы адекватно отреагировать, я просто упал на пол и заснул. Я потерял сознание, кровь пошла носом. Лежу четвертый день в больнице. Ем мало. Не могу спать. Дрожу. Даже пишу криво. Мэри редко отходит от меня. Она сейчас в туалете. Моей мамы больше нет...

Она никогда не боялась смерти. Она говорила, что конец придет к каждому, и что нет смысла бояться неизбежного. А что будет, когда умру я? Кто-то приподнимет и мою простыню. Надеюсь, я именно умру, а не погибну. Потому что моя мать погибла...
(неразборчиво)
У меня холера. Сижу дома, смотрю в окно. Пару раз сидел на балконе и чуть было не спрыгнул вниз. Мэриал остановила меня. Ее глаза в этот момент... Такое не передать.

Ураган мыслей, который обычно был у меня в душе, теперь превратился в серую кисель. И я выплескиваю эту кисель в лицо знакомым. Чарли не узнал меня, когда пришел в гости. Он принес сидра.

...

Конец! Года 997! Ура. Я пишу какую-то ересь в издательство, улыбаюсь как идиот в рыло начальнику и частенько прикладываюсь к бутылке. Сидр я заменил на Кальвадос. Балдею. С них со всех. Они смотрят на меня. Машина жрет меня. Я сижу и пялюсь на картину. Мэриал купила ее. Холм, лес, и гора сверху. И везде бродят пони... И там, и сям. Но Мэри их почему-то не видит. И она говорит, что беспокоится за меня. А я пропадаю в пабах. Прихожу домой пьяный. А Мэри плачет. Ну и хуй с ней!

Все бесит! Отвяньте!
998 год, что-то там весна. Мой рассказ, написанный по пьяни, очень понравился даже в высших слоях общества. Меня назвали писателем десятилетия и хотят дать какую-то награду, ее преподнесет лично Селестия и вообще какая-то тупость. Я не хочу идти. У меня дела есть. Я на картину смотрю.

Мэри закатила мне истерику. Ее крик звучал каскадом в моей голове, я был пьян, я не мог терпеть это. Ну я не мог! Что я мог сделать! Я ударил ее по лицу. Она упала.

Она уже 3 часа сидит в ванной. Бежит вода. Дверь наглухо закрыта. Я в пятисотый раз умоляю ее простить меня. Стучу. Нет ответа. Я вызываю врачей, потому что... (неразборчиво).

Боже мой. Боже. Так нельзя. Я в приемной. Моя Мэриал в реанимации. Что я наделал. Я тварь. Я дерьмо. Я хочу убить себя...

Врачи выбили дверь. Мэри была в ванной, с головой в воде. Вода была в легких, она потеряла сознание. Попытка суицида. Она чуть не отошла в мир иной, и я виновен в этом.

Похмелье режет мне голову, скоро будет белая горячка. Я пил 4 месяца. Я прогулял наши деньги. Мэри говорила, что я стою ее. Это не так. Я не стою даже локона ее волос.

Она пролежала две недели. Когда меня пустили к ней, ослабшей и покинутой, я боялся встретить ее взгляд ненависти. Но она сквозь силу... улыбнулась мне. Во имя Селестии... Я никогда не оставлю ее. Я поклялся, что никогда не буду пить.

Май 998 года. Торжественный литературный вечер во дворце принцессы Селестии. Она принимает гостей лично. Литераторы всей страны съезжаются сюда. Я надел свой лучший фрак, вечернее платье Мэриал — выше всех похвал. Мы приехали на золотой карете через золотые ворота прямо к золотым ступеням золотого дворца. Пройдя по красной ковровой дорожке, мы были встречены лично принцессой. Я сильно волновался. И я никогда не видел такой пони. Она была гораздо выше меня. Ее грива развевалась словно по ветру, хотя я готов был поклясться, что никакого ветра там не было. Она учтиво пригласила нас присоединиться к остальным.

Все господа, что со мной когда-либо общались в этом городе по сравнению с этими пони — лишь уличный сброд. Это высшее общество. Это величайшие писатели. Лучшие мыслители и умы. И я среди них. Нам неимоверно неловко, но мы терпим. Пишу эти строки в туалете. Краны, кстати, тоже золотые. Ладно, напишу потом, уже дома, как пройдет награждение.

Вот и конец. (неразборчиво) Я пакую вещи. Все произошло так:

Один за другим пони вручали ордена, и в связи с разделением областей литературы, я оказался в конце списка. Ожидая, пока меня пригласят на сцену, я стоял возле фуршета. И я понял, что я неимоверно боюсь. Боюсь опозориться. Снова подвести Мэриал. И я решил выпить чуть-чуть шампанского, пока Мэриал не видит. Для храбрости. Пузырьки напитка ударили мне в голову. Алкоголь ударил мне в голову. Опустошив несколько бокалов, я остановил пробегающего мимо официанта и спросил его:

— Эй, служивый, а Кальвадос у вас есть?

Тот ответил да, и я приказал ему принести всё, что есть. Он вернулся с двумя бутылками. Я начал пить прямо из горла. Я выпил за час две литровые бутылки Кальвадоса. И меня начало шатать. И тут называют мое имя. А я ничего не понимаю, меня толкают на сцену. Я стою перед Селестией и глупо улыбаюсь ей. Меня шатает. Мэри начинает нервничать в толпе.

— Уважаемый Франц, — пропела сквозь шум в моей голове принцесса, — твое творчество, а в особенности рассказ «Возвращаясь к жизни» вызвал множество положительных откликов от самых авторитетных критиков. Кто-то удосужился назвать его шедевральным. И мне лично он тоже сильно понравился. Итак, именем Божественного Совета, я нарекаю тебя полноценным членом высшего общества Кантерлота и дарую тебе орден за вклад в философскую литературу.

Я стою и шатаюсь. Хрюкаю. Смеюсь над чем-то. Стражник в парадной одежде принес платиновый орден на маленькой подушечке. Селестия торжественно одела его мне на шею. Я икнул.

— Ваши слова, господин Дуглас, — подсказал мне стражник и я вышел к трибуне, вообще не соображая, где я. На меня смотрело несколько сот пони. Я стоял, шатался и начал толкать речь заплетающимся языком.

— Я вот *ик* награду получил. Это... Спасибо, мне нравится ваша награда. Блестит. И тут все *ик* блестит! Тут золота полно! А откуда вы столько *ик* берете? Золото сложно добывать. И вы богатые, как черти... А вот парень есть, его *ик* Голдэн Мэйн зовут. Знаете такого? Нет. У него родители умерли, и он сам чуть не умер на чердаке... Я ему помогал и как папочка с ним возился. А у меня *ик* мама сгорела. Понимаете, приподнимают простыню, и вот она! Совсем как в детстве, только *ик* обугленная. Мертвая. Но я большой мальчик, я *ик* не плакал. Я вааще вас всех люблю. Но Мэриал... Мэриал я просто обожаю... Она меня любит... Она так трахается, вы не представляете. Я пишу книги, вот и *ик* она моя муза. Вы читаете мой рассказ, значит вы читаете Мэриал. Правда, она иногда как сучка себя ведет, визжит. Ну пришлось ей разок в дупло и заехать. Я показал, кто *ик* здесь мужик. А она сразу топиться. Но я ее спас! Я хуев герой! Смотрите на меня! Читайте мои книжки. А у вас хуевый наряд. Вы видели мой флак? То есть ф-ф-фрак. Он классный и я его надел. Мне его один друг сделал, он тоже *ик* модельер, читает мою книжку и вообще охуенный парень. Жаль что он педик. Он как-то приставал ко мне в школе. Что были за времена! Вот я как-то...

Можете представить себе реакцию толпы. Все обомлели. Все стояли в ступоре. Никто не мог вымолвить ни слова. Даже Селестия была шокирована. Первым очнулся охранник. Он схватил меня за шиворот, скинул со сцены и повел... и потащил меня посреди омертвевшей толпы. Я не сопротивлялся. Но, завидев Мэри, я высвободился, подошел к ней и начал говорить:

— Милая, ты жи знаешь, как я тебя... ну это, мы...

Она, не произнеся ни слова, выплеснула мне в лицо пунш, что она держала в копыте. И ушла. Это был последний раз, когда я ее видел. Я на секунду протрезвел, но вдруг мир скрутился и опять поплыл. Охранник снова подхватил меня и выволок на улицу. Я вырывался и орал матом. Подоспевали новые охранники. Они связали меня и кинули в карету. Я вознесся в воздух. Два пегаса тащили за мной повозку. Я ничего не соображал. Но холодный воздух чуть-чуть проветрил мне мозги. Веревку развязали и меня выкинули на ночное шоссе. Улетели. Я провалялся на холодном камне часа два. Потом меня подобрал какой-то старик, я смог промямлить ему адрес и он отвез меня туда. Он обокрал меня. Или я все потерял. Орден исчез. Но дневник при мне.

Мэриал не простит меня. Я собираю вещи и отправляюсь. Куда — не знаю. В путешествие. Я уже испортил все что мог здесь, пойду все портить в другое место. Собираю все, что мне может понадобиться. Забрал все мои ненапечатанные книги.

Уже утро. Я собрал чемодан, денег на неделю и оставил дома записку исповедального характера. Попросил извозчика подвезти меня к издательству, в котором я честно отработал 3 года. Я достал свою сумку с рукописными книгами и положил их перед дверью еще не открытого издательства. Шестнадцать книг. Вся моя «Дэринг Ду». Все, что я втихаря писал, размышляя о свободе. Оно передо мной на холодном бетоне. Теперь пусть как хотят, пусть печатают или нет. Это уже не важно. Я вновь заскочил в повозку. И умчал в рассвет.

У меня закончились чернила. И это моя последняя запись. Хочу сказать спасибо всем тем, кто был добр ко мне, терпел меня. Я очень признателен. Я надолго уезжаю. Может даже не вернусь. Прощайте. И простите.

Последнее слово было написано обычными чернилами.