Золото

Работа дарует свободу?

«Тут золота полно! А откуда вы столько *ик* берете? Золото сложно добывать. И вы богатые, как черти...»
Франц Дуглас, «Квинтэссенция свободы»

Золото сложно добывать.
Место моего заточения было покрытом мраком, смрадом немытых тел, пылью, и завесой тайны. Мало кто в Эквестрии слышал про «Лагерь Прокаженных». А, между тем, в нем содержалось больше тысячи заключенных разных мастей. Убийцы и насильники, воры и грабители ели из одного котла со мной, долбили ржавыми кирками землю бок о бок с вашим покорным слугой. Они стонут по ночам; часть из них молится, но разве же есть смысл молиться в таком месте?
Охранники с дубинами и хлыстами. Зажав старую, затертую и такую привычную для спин грешников плеть в зубах, надзиратель бил меня, наблюдая, как я корчусь от мучений. Бил просто так, пока я не упаду на землю. Весь мир повернулся на бок. Пыль забила мне ноздри. Я вижу копыта других пони, которые под страхом смерти долбят землю, вкладывая всю свою ненависть в удары. Я пытаюсь встать, конечности дрожат, спина горит адским огнем, было жутко страшно и больно каждый раз, нет, к этому нельзя привыкнуть, хотя я провел в этих серых стенах уже больше года. И тут грозное оружие снова опускается мне на спину, вызывая судороги и обычно вырубая меня. Мое бездыханное тело тащат к доктору. Тот нехотя и наскоро накладывает швы на самые глубокие раны, протирает раны поменьше слюной и спиртом и мое тело выкидывают на улицу. Я могу очнуться ночью, когда все уже давно уютно спят на своих железокаменных койках в бараке. Внутрь не пускали. Вокруг меня шарили огни прожекторов. Охранники бдели и ночью. Я спал на холоде, обычно прижавшись к зданию кухни, так как оно отдавало теплом.
Звук шлепка о бумагу.
Маленькая комнатка набита пони, куча охранников и стол посередине. За столом сидел прокурор. Офицер, мельком пробежавшись по моему делу, которое выражалось в одном — единственном лоскутке бумаги, одарил меня взглядом, полным презрительной ненависти. Он недолго думал. Дыхнув на печать, он бьет по моему листку, отпечатывая грозные красные буквы.
«Виновен»
Обрывается струнка моей души.
А дальше удел у всех был один. Сзади меня была очередь. Тех, кто был невиновен, отправляли на повторное следствие, что в конечном итоге возвращало их сюда. Виновные же получали ощутимый тычок дубинкой под ребра. Мы шли колонной. До ада нас отделяла неделя.
Но я не был виновен... Я не убивал тебя.
Пегасы получали кожаные ремни, привязывающие крылья к телу. Единороги носили на голове странные колпаки. Всем нужно было работать вручную. В каком-то смысле земнопони вроде меня повезло. Нам не привыкать.
В КПЗ мы по-разному себя вели. Кто-то буянил и орал, кто-то тихо сидел с книжкой, кто-то плакал, кто-то бился и бил других. Я же сидел в ступоре. Я смотрел на серую стену передо мной и слышал музыку. Да, ту самую музыку, что ты для меня играла. Боже, как я тебя любил! Твои глаза, твоя грива и твоя безудержная, проникновенная игра сбивали меня с ног, унося на крыльях любви мой отмерший мозг. Для меня играла стена. А я сидел и улыбался. По щеке текла слеза, теплая и горькая. Кап.
Кап. Кап. Кап.
Я пытался спать в бараке, рядом с унитазами. Меня переложили туда, поскольку я был наказан, недавно затеяв драку. Ну, точнее меня избили три пони в столовой, ведь я отказался делиться с ними едой. Я всего лишь был голоден. Уже три дня.
Я чую запах дерьма. Рядом было что-то вроде раковины, из трубы, торчащей из стены, тихонько струится вода, каплями. Кап, кап, кап. Этот звук порой убивал. Но я мог легко попить. Правда, вода чем-то отдавала.
Я поссорился с тобой. Не помню, почему. Я сделал тебе больно. Я сказал что-то, чего говорить не должен был. Я помню, ты сидела и плакала. А я кричал, топая в паркет твоей шикарной квартиры. За что, за что на тебя можно было кричать? Но я кричал. Похоже, это единственное, в чем я вправду был виноват.
В лагерь нас везли на поезде. Я раньше видел такие, еще жеребенком. У него были зарешеченные окна. Иногда я ловил взгляды оттуда... что это были за взгляды... Мама говорила, что это едут рабочие. Интересно, в какой специальности я работаю? Я мастер по страданиям?
Я сидел на койке плацкарта. Тихонько дышал. Болели бока — меня били по почкам, всех били, но меня как-то старательнее. Я приподнялся и посмотрел за окошко, точнее за бойницу. И видел там поля. Красивые, зеленые, все цвело, была весна. Траву и листья колыхал ветер свободы. Солнце блистало, восхваляя созданный принцессами матриархат. Между тем заключенные в одном вагоне со мной уже поделили друг друга на главарей, шестерок и других. Я же оставался серой тенью. Я всегда был для них кем-то вроде юродивого. Я нелюдим и кроток. Мы ехали 5 дней, ехали в гору. Это был север Эквестрии. Здесь не растут цветы. Здесь не поют птицы. Вокруг были только полумертвые ели и сухая, серая трава.
Наш лагерь находился на высоте в пять тысяч метров над уровнем моря, среди голых скал и полумертвых деревьев. Он занимал площадь в 25 гектаров и имел 15 строений: 8 бараков для заключенных, Административный корпус, столовая, склад, лаборатория, жилой корпус и вокзал-депо. Еще у нас была кузница, где мы также могли работать: плавить металл, ковать инструменты, заборы и рельсы. Многие трудятся там, но я предпочитаю шахты — по моему мнению, легче чуть-чуть помахать киркой, чем часами стоять в неимоверной жаре и ковать, ковать, ковать.
Нас отдыхать не приходилось — мы всегда здесь работали. 6 дней в неделю. Вставали в шесть утра. Ели по куску плесневелого хлеба и шли работать. И да, нас били. Все это время.
Мы добывали золото. Основной нашей задачей был сбор руды. Мы ходили целыми днями с кирками и лопатами наперевес под незыблемым взглядом охранников. За день наша армия невольников могла собрать около 2 тонн руды. Все это тележками и колясками отвозилось в огороженную бетонной стеной лабораторию. Там химики использовали свои хитроумные устройства для извлечения золота. Путем множественной химической и механической обработки из этих 2 тонн руды, добытой усердиями арестантов, получалось около пятисот грамм золота. Оно складировалось под усиленной охраной в течение нескольких месяцев, а затем отправлялось на поезде прямо в мастерские Кантерлота.
Мы работали, обеспечивая золотом самых зажравшихся граждан нашей страны. Замечательно.
Разговоры часто шли об административном корпусе. За годы существования этого лагеря здесь сложились свои байки и слухи. Так вот, говорят, что в этом самом корпусе проводят медицинские эксперименты над пони. Режут их, подвешивают, пропускают ток, кромсают на лоскутки. Кто-то и вовсе говорит, что мы едим свих сокамерников. Хах. Я думаю, что эти бредни распускает охрана для придания антуража этому и без того угрюмому месту.
А кого здесь запугивать? Мы и так знаем, что к чему. Здесь могут забить до смерти охранники, могут убить сокамерники. Иногда у нас во дворе происходят настоящие бои без правил: пони становятся в круг, а два участника начищают друг другу рыла. А надзиратели, как вы думаете, что бы они делали? Разнимали нас? Как бы не так! Они делали ставки между собой. А победитель такого боя выигрывал некоторые призы, например проигравший отдавал ему свой обед целый месяц. Или дрались за кровать получше. Смотря кто что мог предложить. Я тоже однажды дрался. Не по своей воле. Затем я мыл сортир за всеми. Две недели. Разнимали такой бой только в случае чьей-нибудь смерти. О погибших у нас не принято говорить. На территории лагеря есть кладбище. На заросших могилах маленькие деревянные таблички с именем. Места мало, мертвых все больше. Под конец их стали складывать друг на друга. Ходить туда страшно. В качестве наказания иногда заставляют проводить там ночь.
Я разбил твою любимую вазу, лягнул стеклянный шкаф. Устроил погром. Хруст стекла под копытами. Мне бесконечно жаль, я не могу выразить, насколько мне стыдно. Я мечтаю, что я смогу сказать тебе это лично. Но я вряд ли попаду туда, куда попала ты.
Я упомянул шестидневную рабочую неделю. Да, мы отдыхали в воскресенье. Есть у нас на территории «парк ржавых аттракционов». Туда и стекаются прокаженные в редкие моменты отдыха. Это тренажеры, баскетбольная площадка, и просто место для отдыха. Мы проводим там все свободное время.
За обедом Чарли плюхнулся на сиденье передо мной и открыл рот. Я подозревал, что это будет очередная бредовая идея.
Мой закадычный друг Чарли только с виду казался недотрогой. В реальности он мог неплохо постоять за себя. Еще бы — «случайно» убить двоих пони в пьяной драки — это неплохо. Он старался выглядеть тихоней при общении с другими. Со мной же он раскрывался всеми цветами радуги. И он постоянно пытался идти против системы.
Ему дали тридцать лет заключения. На десяток больше, чем мне. Но сколько бы нам не дали — мы не сможем нормально жить дальше, проведя такой срок взаперти. Психика здесь ломается вкорне. Пони выходят другими. Я помню, как меня поразил первый день здесь. Когда меня скрутили охранники, я ожидал пинков. Но получил кое-что похуже. Доктор — психопат достал раскаленную кочергу и узором на конце и резким движением прижег меня. Это было клеймо. Без обезболивающего. Прямо поверх кьютимарки. Это было безумство. Я никогда не слышал о таком. Побои я еще был готов терпеть, но это...
Клеймо в виде креста. Крест — значит убийца.
Первую неделю здесь я провел в задумчивости и прострации, за что получил сказочных пиздюлей.
Глаза Чарли блестели. Что ему нужно?
— Ларри, — обратился он ко мне, странно улыбаясь, — у меня есть план. План побега.
Я поперхнулся супом. Что-что-что?
— Ты бы блять еще громче сказал, — прошептал я, — Чарли, ты хоть помнишь, чем заканчивались предыдущие двадцать побегов?
Перед глазами вновь встала стенгазета, любовно составленная администрацией и вывешенная прямо у нас в бараке. На ней были статьи о каждом из двадцати побегов, совершенных из этого лагеря. С фотографиями. Ни один из побегов не удался. Ни одного из сбегавших не видели живым. Все были убиты. Или погибли сами.
Из двадцати 5 побегов были пресечены, даже и не начавшись толком.
Самая первая попытка была довольно банальной: не выдержав условий, заключенный начал убегать прямо во время работ на открытом воздухе. Его не смогли поймать; он добрался до забора, начал перелезать... и его убило током, который был пущен по железной проволоке на краю забора. Фотография трупа была заботливо приклеена рядом со статьей.
Однажды, лет тридцать назад, четверо заключенных рыли подкоп из барака каждую ночь, в течение пяти лет. Когда же всего пара метров отделяла их от свободы, в туннеле случился обвал, похоронивший под собой незадачливых бегунов.
Самой же удачной попыткой считают случай пятилетней давности. Это было двое опытных убийц. Они сговорились и за два месяца составили план. За день до побега один из них украл скальпель и снотворное из медкабинета. Они добавили своему ночному дежурному снотворное в чай, тот заснул вместе со всеми. Ночью им оставалось лишь легонько прирезать его. Затем они выбрались, пробежали по «слепым зонам» прожекторов, убили еще охранника, забрав его оружие. Они ошиблись только в одном: выбив окно в административном корпусе, они включили сирену. Дальше они уже действовали в открытую. Им пришлось разделиться — одного убили на кухне, второй же полчаса бегал от солдат по корпусу, прирезал еще двоих, а когда его загнали на крышу... Он не нашел выхода лучше, чем спрыгнуть вниз. С двадцати метров. Фото прилагается.
Над всей этой красотой блистала огромная надпись красными чернилами:
ИЗ ЛАГЕРЯ НЕ СБЕЖАТЬ!
А вот теперь этот жалкий Чарли, сидя передо мной в столовой, окруженный смрадом перегара и рабочего пота, собирается устроить побег. Смешной, я не могу.
— Конечно, блин, помню. Но ты должен понять — у меня все продумано. И мой план... До такого никто еще не додумывался. Мы...
Он обернулся. Убедившись, что никто не наблюдает, он закончил:
— Мы угоним поезд с золотом.
Второй раз за день я поперхнулся супом.
Я, хлопнув дверью, выбежал из твоей квартиры. Шел дождь, было за полночь. Я злобно топал по лужам, ругая тебя. Бессмысленный и черный Мэйнхэттен давил на меня со всех сторон. Дождь заливал мою гриву. Я шел и сокрушался. Но потом... Потом что-то поменялось. На полпути я осознал свою ошибку, остановился, развернулся, чтобы пойти назад, извиниться перед тобой... Но мне не хватило смелости.
Следующим вечером в дверь моей квартиры постучался запыхавшийся почтальон. «Срочное Сообщение!». Он протянул мне конверт.
На скомканном листочке было начеркано:
ПРОСТИ МЕНЯ. ВЕРНИСЬ. МНЕ ОЧЕНЬ ПЛОХО.
Я тут же сорвался с места.
После заявления Чарли я весь день проходил в задумчивости. И, долбая киркой землю, я думал о золоте. Каково было бы заполучить его? Как раз прошло три месяца с момента последнего вывоза. А за последние пару недель мы добыли очень много руды. Там как раз скопилась уйма золота. По моим подсчетам, около 50 кг. Этого хватило бы, чтобы прожить сотню лет, не думая о работе. Продав это золото, можно купить... ну огромный дом например.
... Если видели, что кто-то встает посреди ночи, его заставляли заснуть. Ночью ходить было нельзя. Вот мы и спали. Моя койка находилась метрах в пятнадцати от койки Чарли. Нас разделяло лишь полсотни храпящих арестантов. И за тобой постоянно следили дежурные. После того случая с убийцами их ставили по двое. А Чарли долго молчал, как партизан. Был нем и за работой, и за трапезой. Следующий серьезный разговор у нас выдался только в воскресенье.
Помню как один трудяга по имени... хрен знает, на нем были очки и он был жалок. Так вот, это было при мне, когда он нашел огромный цельный самородок золота. Грамм эдак на четыреста.
— Золото... я нашел... чистое... оно мое.
Да все это видели. И конечно, большая часть арестантов сделала угрожающий шаг в его сторону. Надзиратели быстро смекнули, что к чему. Устроив небольшие побои дубинками, они нашли этого парня, вжавшегося в землю и прижимавшего к сердцу найденное сокровище.
— Мое... мое... мое...
Он дрожал и озирался. Надзиратели, ухмыльнувшись, подошли к нему. Нас вели в барак раньше времени. Сзади я слышал крики и плач. План был выполнен. Парню сломали ребра.
Через некоторое время надзиратели получили поощрения и премии в связи с тем, что именно их бригадой был найден столь ценный экземпляр самородка. О таком и не слыхивали ранее. Вот я скрутился под одеялом, но я не сплю, смотрю в закрытые веки. Было часа три ночи. Дверь скрипнула, и я открыл глаза. В барак зашел второй охранник, в то время как первый продолжал бдеть за своим столиком. Второй охранник достал небольшой сверток. Подойдя к кровати работяги, он разбудил его тихонько. Тот пискнул сперва, готовясь к побоям, но дежурный жестом приказал ему молчать и достал из свертка малюсенькую бутылку Кальвадоса. Протянув ее работяге в знак признательности, он вернулся к дежурству. Это было чуть ли не единственное проявление сострадания на моей памяти. А эту бутылку мы потом вместе распили. За обедом, выдав Кальвадос за чай. И как я мог забыть имя работяги... Все равно его забили через месяц.
— Поезд отправится в следующий четверг, — сказал Чарли, пуская кольца дыма, удобно расположившись на железной скамье в Ржавом парке.
Я наблюдал, как остальные пони таскают тяжести, дерутся друг с другом, и тоже что-то обсуждают. Общаются. Общение с себе подобными — это, наверное, единственное, что не позволяло шаткой психики арестантов рухнуть окончательно. Хотя такие случаи были — карцер для душевнобольных никто не отменял. В запущенных случаях арестанта забирали в административный корпус, «на лечение». А возвращался назад он либо «овощем», либо не возвращался вовсе.
К чему это все сейчас? Я старался жить в своем мирке, но Чарли тянул меня наружу, как бы говоря мне: вот, ты сидишь в тюрьме. Но ты можешь сбежать. Рискни и пойди со мной, и у тебя появится шанс обрести свободу!
Но я не хотел на свободу. Наверное, это звучит безумно. Тем не менее, меня часто спасало мое бездействие и отрешенность. Я никогда никуда не ввязывался, и уж тем более не пытался сбежать.
Чарли был где-то в себе, прищурившись от солнца. Докурив, он бросил окурок.
— Послушай меня, Ларри.
Вот тогда я и услышал его план.
Я мчался быстрее ветра по угасающему городу к твоей квартире. Я не знал, что буду говорить, но мне просто хотелось обнять тебя. Стук копыт. Стук копыт о мостовую. Я бегу, задыхаясь на пути и думая о тебе.
Боже, как я мог так поступить! Но теперь все придет в норму, я помирюсь с тобой и мы вернемся к старой жизни. Как в те годы, помнишь? Мы путешествовали... И будем путешествовать снова...
— А я ведь был дизайнером, — протянул Чарли. И я был богат до чертиков. Личные повар, уборщица, представляешь? Я входил в высший круг Кантерлота, часто бывал в замке принцессы. А потом меня прижали. Я мешал каким-то крупным бизнесменом. Я отказался прогнуться под них. И они лишили меня всего. Я купил маленькую квартирку. Был разнорабочим, курьером... Пропивал деньги. Каждый день мне становилось всё хуевее... Вот я однажды и напился в баре... А там эти двое. Ну я и в приступе злобы... их...
— Чарли, — эту историю я слышал в десятый раз, — твой план... необычен.
Ему обязательно требовался напарник, ведь дело его предусматривало совместную синхронную работу: я был как нельзя кстати. Опыт показывал: один пони здесь ничего не значит. Толпа — вот где сила. Странно, как еще в этом лпгере на поднимался всеобщий бунт: охранников и отравленных дротиков на всех не хватит...
— И если я заполучу это золото, я смогу быстро отомстить тем бизнесменам и обрести свою старую жизнь! Я стану дизайнером снова, Ларри. И мои платья, черт возьми, будет носить каждая сучка в Эквестрии!
Я ухмыльнулся и расслабился. Пауза. Чарли поделился сигареткой. Я не курю. Вдыхая дым, я думал о свободе.
— А что ты сделаешь со своей долей?
Я обратил на него свой взгляд:
— А разве я согласился?
Судя по настрою, Чарли всерьез решил бежать. И хоть его план не лишен хитроумности, он был обречен. Статистика. Простая статистика, она не соврет и не обманет. НИКОМУ не удавалось сбежать отсюда. Никому.
Следовательно, Чарли убьют. Как результат — мне будет не с кем общаться, кроме копыт сокамерников и хлыстов надсмотрщиков. Та еще кампания. Значит, мне следует уговорить Чарли не делать глупостей, пока еще есть время. Пока еще есть полторы недели.
Чертова половина центнера золота. Как же я хочу заполучить ее. Хотя, если честно, мне золото и золотая руда уже осточертели. Я бы перевелся на другую шахту, если бы мог.
Кстати, мы обеспечиваем треть всего золота в Эквестрии. Есть еще одно крупное предприятие, но там все

работают добровольно и получают зарплату. Я уже давно забыл, что значит работать по найму. Я уже давно стал чьей-то собственностью. Я как футбольный мяч — меня можно пинать и я качусь, куда тебе нужно. Бока болят.
И что самое обидное — здесь никого никогда не отпускают досрочно. Можешь хоть жопу охранникам подтирать. Максимум — это кровать получше, как я уже говорил. Так что нужно привыкать к ежедневному рабскому труду.
Когда-то я думал, что смогу разбавить работу на шахте приготовлением пищи.
Повар плюнул на стакан и протер его, одарив меня оценивающим взглядом.
— И что?
— Ну я хотел бы... поработать... я был раньше поваром.
— И что ты готовил?
— Ну... Э... Торты... Запеканки... Лазаньи овощные...
Повар хохотнул.
— О, я вижу, ты у нас кулинар высшего класса. Отлично, такие специалисты нам нужны. Я найду тебе работенку, соответствующую повару с таким высоким статусом.
Затем, поставив стакан на стол, он закончил:
— Вали в тот зассаный угол. Будешь картошку чистить.
И я действительно чистил картошку. Почти месяц. А еще полы мыл. Ну это освобождало меня от утренней работы на шахте. Ну и все. Больше никаких плюсов. Зато я следил, кто и как готовит нам пищу, какие продукты используются. И я был шокирован. Мне, как бывшему работнику кулинарного искусства, было тошнотворно видеть, как из плесневелых овощей и тараканов варится густое месиво, которое раскладывалось в чаны. Их не мыли — кому это было надо? Поваров было с десяток. И каждый хоть как-то, но гадил в суп. Антисанитария. Меня это все угнетало. Я долго не выдержал на этой работе.
И клянусь, я стал меньше есть после этого.
Постоянное чувство голода сопровождало нас во время работ. Иногда кто-то падал без сил. Его либо били, либо оттаскивали в барак. Второе случалось крайне редко. Живот мой здесь разучился бурчать. Он умел только стонать после пищи. И меня это не веселило, можете поверить.
Я прожевывал план моего собрата еще день. Черт, а ведь неплохо придумано. Нужно было проникнуть в прачечную. Только как туда попасть?
Я помню тот вечер. Это было восхитительно. Я надел свой лучший фрак, сел в первом ряду. Господа вокруг меня знали толк в музыке, а в жюри сидели настоящие профессионалы. Наряды. Все блестит. За кулисами — артисты со всей страны. Шанс — один на миллион. Но он был.
Выступление захватывало дух. Участники были поистине талантливы, и каждый из них показал, на что способен. Музыка струилась, завораживая и вдохновляя. Каскад мелодий обрушивался, заставляя, содрогаясь, следить за великолепной игрой. Из всех выделялся жеребец из Кантерлота. Он был из богатой семьи, учился музыке с раннего детства и был явным претендентом на победу. Ты выступала последней. Когда ты вышла, судьи не сомневались в своем выборе... Но только ты начала играть, как они, пораженные, устремили на тебя свои взгляды. Они не смогли вымолвить ни слова. Зал встал. Я был загипнотизирован. Так ты еще никогда не играла. Никогда.
Когда ты закончила, капля слезы слетела с твоей щеки и ударила в пол; ты всегда играла душой. Стены театра содрогались от ударов копыт. Аплодисменты длились десять минут. А ведь ты играла всего три.
Судьи отдали тебе победу. И ты ее заслуживала. Твоя мечта наконец исполнилась — ты стала членом Королевского оркестра. И ты получила самую дорогую скрипку в мире — «Красную Лилию» Страливани. Ты стала знаменита на всю Эквестрию как самый одаренный музыкант века. Пони начали называть тебя гениальной. Я же никогда не прекращал этого делать.
Прости меня, Октавия.
Драка. Драка в шахте.
Я складывал добытую руду в тележки и следил краем глаза за террором, учиненным надсмотрщиками. Они избивали и унижали группу новоприбывших. Среди них был один паренек. Ему было лет семнадцать. На боку красовался треугольник — вор. Он был, как и я в свое время, совершенно не от мира сего, тихонько озирался и сторонился немытых опытных шахтеров. К нему подошел охранник с дубиной.
Парень совершенно не умел работать, только хлопал глазами, ничего не понимая. Взяв лопату, он тихонько поковырял землю, думая о чем-то далеком...
— АНУБЫСТРОКИРКУВКОПЫТАИРАБОТАТЬСУЧКА!!!!
Парень вздрогнул от внезапной команды за спиной. Обернувшись, он получил резкий удар увесистой дубиной. Хлынула кровь, он упал на пол со стоном: нос был сломан. Охранник начал пинать валявшегося в грязи арестанта, в то время как другие продолжали работать. Я уже наблюдал заинтересованно, стараясь поближе добраться месту действия. Подобравшись вплотную, я услышал шепот паренька:
— Я. Не. Хотел. За что вы... Не бейте, пожалуйста...
На глазах у него застыли слезы. И тогда я угадал в нем себя. Я сразу понял: он не из уголовников, он лишь простой пони, который попал в очень сложную ситуацию. Он был как я... Я понял, насколько это было ужасно... Он еще жеребенок, черт возьми! Нельзя бить таких.
Его бил самый крупный из охранников. Остальные лишь наблюдали, лениво похлестывая заключенных. После очередного удара я сам начал чувствовать боль. Этого нельзя было оставить так!
Не контролируя себя, я бросил кирку, рванул с места, в мгновение ока подскочил к садисту и, резко развернувшись, лягнул его что было сил. Обидчик грузно рухнул на бок. Парень ошарашено посмотрел на меня.
Тишина. Все прервали работу и повернулись ко мне. Охранники опешили. Они не привыкли видеть сопротивление. Я же, в исступлении топнув копытом, прорычал на тихонько поднимавшегося охранника:
— ОСТАВЬ ПАРНЯ, ДЕРЬМА ТЫ КУСОК! НАЙДИ СЕБЕ ПОДХОДЯЩЕГО ПРОТИВНИКА!
Все были поражены. Хруст гравия — охранники кинулись ко мне и скрутили меня. Я встал на колени, наблюдая за поверженным охранником. Тот встал, утер лицо от крови и шагнул ко мне.
— Ты хоть понял, что только что сделал?
Я злобно ухмылялся. Он нагнулся и оказался вплотную ко мне. Я харкнул ему прямо в глаз и получил удар в бок от другого громилы. Первый надзиратель отвернулся, вытер лицо. Над ним смеялись. Он разозлился не на шутку. Он повернулся, глядя мне в глаза. На его лице читалась холодная жажда убийства. Я ведь только сейчас понял: это был Мясник Билли, собственнокопытно задавивший не меньше дюжины арестантов. Его боялись даже другие охранники. Я слишком поздно осознал это.
— Отпустите его, — бросил он остальным, — я разберусь с ним сам.
Меня пихнули на землю и отошли. Я закашлялся. Билли разминал шею.
— Ты сейчас умрешь, — спокойно проговорил он.
— С дубинкой все умные, — прокряхтел я, вставая на копыта. Билли, усмехнувшись, отбросил оружие.
— Мне ничего не нужно, чтобы раскатать тебя по полу, — гаркнул он с ухмылкой, — Вставай же!
Когда же я наконец поднялся, он резко бросился ко мне и схватил меня, подняв в воздух. Я даже не успел среагировать. Подняв меня над головой, он обрушил мое тело на стену рядом с собой. Спина, похоже, хрустнула. Я рухнул, подняв слой пыли, и попытался вскрикнуть от боли, но воздух весь вышел из легких, и я так и застыл с открытым ртом, глядя в потолок, откуда на меня светила керосиновая лампа. Вдруг этот свет загородил Билли, со злобной ухмылкой следящий за мной.
— Тебя можно пинать? Или все-таки встанешь?
Я ловил ртом воздух и смотрел на него, не в силах что-либо вымолвить. Получив, наконец, должную порцию воздуха, я резко вздохнул и застонал. Жутко щемило в груди, спина... В спине что-то щелкало.
— Вставай, засранец!
Я вдохнул еще раз и прошептал:
— Закрой рот, шавка.
Он улыбнулся безумной улыбкой.
— Я такого не прощаю.
Резким рывком он поднял меня на копыта. Я начал смеяться, кашляя. Он схватил меня за шею, потихоньку сдавливая оковы. Я хрипел и смеялся. Он смотрел на меня, пораженный.
— Ты... смеешься?
Он отвесил мне мощный удар в челюсть и я чинно рухнул за землю. Мда, жевать сегодня будет больно. Но я уже ничего не чувствовал. Смеяться было трудно. Билли стоял рядом. Собравшись с силами, его противник поднялся на колени. Я на секунду замолк, только для того, чтобы набрать воздуха и, подняв на охранника блестящие глаза, прохрипеть:
— Ты... Так... Жалок...
Он подошел и врезал мне копытом.
— Ох... — я снова отлетел. Упал на спину. Я был в эйфории, как когда-то давно, после наркоза, я тогда перенес операцию... Все вокруг слилось в единый вой, в глазах двоилось и расплывалось. Я лежал, кашлял кровью и хихикал.
Он опять подошел, сел на меня, сдавив грудную клетку, и занес свое копыто над моей головой. Такой удар может принести мне вечный покой. Я взглянул на него с надеждой и прохрипел из утробы:
— Давай же, засранец. Давай.
Он уже дернулся и я закрыл глаза, но тут прозвучал чей-то властный голос:
— Билл. Отставить. Свалил отсюда.
— Но...
— Я сказал, убрался сейчас же.
— Твою мать! — Билли с размаху долбанул землю рядом со мной и слез с моего тела. Я же дрожал и постепенно погружался в сон. Начальник тюрьмы, как нельзя вовремя подоспевший с проверкой, наклонился ко мне и, зарядив мне пощечину, произнес:
— Эй! Ты слышишь? Живой еще? Как тебя зовут?
— Ларри... — прошептал я и потерял сознание.
Я танцевал с тобой. Ты как всегда улыбалась. Твои темные волосы обвивали меня, я чувствовал их запах... Ты пахла лавандой и корицей... Как же я любил этот запах. Мне нравилась твоя официальность, твоя недоступность и едва прикрытая ранимость, ты походила на цветок, растущий на вершины горы: нужно было постараться ,чтобы приблизиться к тебе. Но награда стоила того.
Мы танцевали танго. Специально приглашенный маленький оркестр играл знаменитую мелодию, ты двигалась словно тигрица в лучах приглушенного света, дерзко и с вызовом глядела мне в глаза и поражала своей красотой и грацией. Роза в зубах — и ровные, отмеренные, но такие дикие шаги стучат по паркету зала, страсть буквально переполняет нас, и мы чувствуем, слышим каждую клеточку тела своего партнера. Мы были одним целым. Когда то.
А потом я подошел к твоей квартиры и услышал твой крик. Я рванул дверь, которая была закрыта. Я развернулся и стал лягать ее что было сил, выбивая петли. Ты кричала, глухие звуки ударов доносились изнутри. Наконец дверь поддалась и распахнулась. Я заскочил внутрь и обомлел.
От ветра колыхались шторы. Разбито стекло, закрывавшее «Красную Лилию». Скрипка пропала. Повсюду осколки. И я увидел тебя, лежащую в луже крови недалеко от окна. Ты еще дышала. Я подбежал к тебе.. и упал на колени.
— Нет... Нет... Нет... Тави...
Я перевернул тебя. И ужаснулся. Они перерезали тебе горло. Окровавленный кухонный нож продолжал лежать рядом. Ты захлебывалась кровью. Я заметил твой взгляд, полный отчаяния и непонимания. Ты смотрела на меня и шевелила губами. Я же пытался зажать рану как мог... порез был глубоким. Возможно, была порвана вена, кровь хлестала, твои губы синели, ты смотрела на меня и силилась что-то сказать... Я же не хотел ничего слышать. Я отчаянно пытался зажать чертову рану, кровь хлестала и заливала мне лицо, я нашел какую-то тряпку, она сразу промокла, ты дрожала и я был в ступоре. Мне было страшно. Я рыдал.
— Тави... Не уходи... Прошу...
Ты лишь глянула на меня, и остановила меня, убрав мое копыто со своего горла. Я был шокирован и подавлен, ты уже была неспособна держаться. Мои слезы капали на твое лицо, а ты нашла в себе силы, чтобы улыбнуться, и закрыла глаза...
— Тави... Тави... Очнись... Нет, ты не можешь... Тави... Тави! ТАВИ!!! НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!!!
Я кричал и тряс тебя, а ты была холодной. Тебя убили, и я не смог тебя спасти. Я, захлебываясь слезами, рухнул на пол, в лужу твоей крови. Рядом с тобой. Только ты была мертва.
Я резко очнулся от кошмарного видения. Призраки прошлого не покидали моего искалеченного тела, и я оставался жертвой собственных страхов. Я видел тебя почти каждую ночь. Великая Селестия, помоги мне пережить это!
А лежал я в малюсеньком стационаре местного медотделения. На мне было несколько новых швов и бинтов. Я был вылечен, что было странным для этого лагеря. Голова забинтована... Сколько я проспал?
Маленькая комната окружала меня серыми стенами, деревянными койками и столиком с инструментами. Рядом со мной на полке лежало промасленное личное дело. Дрожащим копытом я поднял его и прочел.
Оказывается, меня неплохо потрепали. У меня был вывих челюсти, сотрясение мозга, трещины в ребрах, сломанный нос, и множество гематом. Чувствовал я себя паршиво.
— Ну что, жертва ты наша, очнулся?, — сказал вошедший в стационар врач, — Отлично, поскольку долго тебя здесь держать мы не будем. Еще день — и ты свободен.
— Какой... сейчас... день?
— Понедельник. Ты был без сознания три дня.
Я кивнул и попытался пошевелить конечностями. Больновато, но вытерпеть я смогу.
Погодите-ка... Да я же выстоял бой с Мясником Билли! Такое мало кому удавалось. Но уж точно никому с копыт не сходило плюнуть ему в лицо! Я гордо улыбнулся, вспоминая его адское выражение лица. Он был так зол. Я был спокоен. А во спокойствии и таится сила...
Меня спас начальник тюрьмы, суровый и ответственный пони, на которого все равнялись. Он был жутко строг, но справедлив. Наверное, он был один такой на весь лагерь — способный спасти жизнь. Не знаю, благодарить ли его...
Помню, когда нас только привели в лагерь: я до последнего не верил, что это происходит со мной. Пока раскаленная сталь не коснулась моего тела. Вот ряд новоприбывших стоит в небольшом зале. Нас окружают охранники, готовые убить нас по малейшему поводу. Мы стоим и ожидаем. Из тьмы выходит начальник. До сих пор помню его речь:
— Меня зовут Харди Рул. Я — начальник этой тюрьмы. Вы, отбросы, опасны для общества, и поэтому вы здесь. Часть из вас станут кормом для червей. Остальных я научу манерам, и сделаю из вас настоящих пони. Я верю в две вещи: в дисциплину и в Селестию. И если принцесса отвернулась от вас уже давно, то дисциплина — ваша последняя надежда. Если кто-нибудь решится мне перечить, но ночевать он будет в земле. А задницы вам прижгли для того, чтобы вы отличались от добропорядочных граждан Эквестрии. Итак, теперь вы живете здесь. Но не расслабляйтесь, ведь вы у меня в гостях.
Я стоял и прислушивался к жалящей боли из крупа.
Потом меня «крестили» сокамерники. И тогда, лежа на полу в луже собственной крови я понял, понял, куда я попал. Это место не содержит тебя. Это место жрет тебя.
А я жрал вонючие харчи. Кривые иглы вонзались в мое тело. Нашатырь и спирт. Какие-то травы. Меня лечил стажер. Мне было уже лучше, но шея ныла и да, мне было больно жевать.
Мое тело было привинчено к койке, чтобы ребра хорошо срослись. Естественно, за четыре дня этого не могло произойти, поэтому меня мазали какой-то волшебной мазью. Она обычно использовалась, чтобы быстро вернуть рабочего в строй. Была дорогой (наверное, это вычтут из моих пиздюлей) и необыкновенно прохладной.
В общем, мое лечение продлилось недолго. Уже во вторник вечером я оказался в своем бараке. Что удивительно, меня встретили как героя. Все до глубины души ненавидели Билли. Кто-то уступил мне кровать рядом с Чарли. А тот был горд мной, как отец ребенка, впервые получившего пятерку. Оказывается, Чарли посещал меня по мере своей возможности и это именно он настоял, чтобы мазь испробовали на мне. Я был здоров как бык и я был готов работать.
В столовой на следующий день я сел рядом с Чарли. Почесав подбородок, я наклонился к нему и произнес:
— Чарли. Я согласен.
Тот кивнул и буркнул, что план будет обсужден этой ночью. Я хмыкнул и приступил к трапезе. Подавали тушеные овощи. Я сам был овощем, без думы и страха смерти. Мне было отрадно видеть, как бьют других. Я не чувствовал боли, но чувствовал презрение, черное, тягучее презрение ко всем обитателям этого питомника. Никогда, никогда я еще не был так отрешен от остальных. Я не жалел мир вокруг себя. Я построил стену между собой и другими. И эту стену сложно разрушить.
Мы устроились поближе и начали беседу. Чарли обозначил общий принцип побега. Оказывается, тот готовился к нему уже два года, собирая информацию, составляя схемы и подыскиваяинструменты. В целях конспирации он НИКОМУ не сообщал о своих действиях. Даже мне, своему лучшему другу. Для начала нам следовало попроситься на работу по прачечной — возить-катать огромные тележки с формой охранников и рыжими арестантскими рубахами. Чарли заимел план нижних этажей Административного корпуса и вокзала. Забрав форму, нам нужно будет проникнуть в кабинет связиста. После этого один отвлекает охранников, пока второй ликвидирует машиниста... И да, золото будет в запечатанном вагоне. Кстати говоря, у Чарли была самодельная ножовка, сделанная из заточенной ложки из столовой (дело в том, что нам не давали пользоваться ничем, кроме ложек, из требований безопасности), что давало нам возможность для самообороны. Ну конечно, против нас было три сотни лучших охранников Эквестрии плюс обслуживающий персонал. И каждый носил с собой дубинку, а некоторые обзавелись пусковым браслетом. Это маленькое устройство, которое крепится на правое копыто. В него вставляются три маленьких дротика. А яд на них бывает самый разнообразный. И эти дротики могут пролететь полсотни метров, чтобы впиться тебе в бочину. Это самое опасное оружие здесь. Раздобыв такое, можно держать охранников на расстоянии.
Передо мной лежал, закутавшись наполовину в тонкое одеяло, бывший дизайнер. Он, хмурясь и поглядывая на дежурных, нашептывал мне детали самоубийственной миссии, в которую мы подписались вляпаться. Этот пони был готов драть глотку ненавистным мучителям в яростной попытке сбежать. И я тоже становлюсь таким. Да, скоро нам предстоит жаркий денек.