Золото
Работа дарует свободу?
«Тут золота полно! А откуда вы столько *ик* берете? Золото сложно добывать. И вы богатые, как черти...»
Франц Дуглас, «Квинтэссенция свободы»
Золото сложно добывать.
Место моего заточения было покрытом мраком, смрадом немытых тел, пылью, и завесой тайны. Мало кто в Эквестрии слышал про «Лагерь Прокаженных». А, между тем, в нем содержалось больше тысячи заключенных разных мастей. Убийцы и насильники, воры и грабители ели из одного котла со мной, долбили ржавыми кирками землю бок о бок с вашим покорным слугой. Они стонут по ночам; часть из них молится, но разве же есть смысл молиться в таком месте?
Охранники с дубинами и хлыстами. Зажав старую, затертую и такую привычную для спин грешников плеть в зубах, надзиратель бил меня, наблюдая, как я корчусь от мучений. Бил просто так, пока я не упаду на землю. Весь мир повернулся на бок. Пыль забила мне ноздри. Я вижу копыта других пони, которые под страхом смерти долбят землю, вкладывая всю свою ненависть в удары. Я пытаюсь встать, конечности дрожат, спина горит адским огнем, было жутко страшно и больно каждый раз, нет, к этому нельзя привыкнуть, хотя я провел в этих серых стенах уже больше года. И тут грозное оружие снова опускается мне на спину, вызывая судороги и обычно вырубая меня. Мое бездыханное тело тащат к доктору. Тот нехотя и наскоро накладывает швы на самые глубокие раны, протирает раны поменьше слюной и спиртом и мое тело выкидывают на улицу. Я могу очнуться ночью, когда все уже давно уютно спят на своих железокаменных койках в бараке. Внутрь не пускали. Вокруг меня шарили огни прожекторов. Охранники бдели и ночью. Я спал на холоде, обычно прижавшись к зданию кухни, так как оно отдавало теплом.
Звук шлепка о бумагу.
Маленькая комнатка набита пони, куча охранников и стол посередине. За столом сидел прокурор. Офицер, мельком пробежавшись по моему делу, которое выражалось в одном — единственном лоскутке бумаги, одарил меня взглядом, полным презрительной ненависти. Он недолго думал. Дыхнув на печать, он бьет по моему листку, отпечатывая грозные красные буквы.
«Виновен»
Обрывается струнка моей души.
А дальше удел у всех был один. Сзади меня была очередь. Тех, кто был невиновен, отправляли на повторное следствие, что в конечном итоге возвращало их сюда. Виновные же получали ощутимый тычок дубинкой под ребра. Мы шли колонной. До ада нас отделяла неделя.
Но я не был виновен... Я не убивал тебя.
Пегасы получали кожаные ремни, привязывающие крылья к телу. Единороги носили на голове странные колпаки. Всем нужно было работать вручную. В каком-то смысле земнопони вроде меня повезло. Нам не привыкать.
В КПЗ мы по-разному себя вели. Кто-то буянил и орал, кто-то тихо сидел с книжкой, кто-то плакал, кто-то бился и бил других. Я же сидел в ступоре. Я смотрел на серую стену передо мной и слышал музыку. Да, ту самую музыку, что ты для меня играла. Боже, как я тебя любил! Твои глаза, твоя грива и твоя безудержная, проникновенная игра сбивали меня с ног, унося на крыльях любви мой отмерший мозг. Для меня играла стена. А я сидел и улыбался. По щеке текла слеза, теплая и горькая. Кап.
Кап. Кап. Кап.
Я пытался спать в бараке, рядом с унитазами. Меня переложили туда, поскольку я был наказан, недавно затеяв драку. Ну, точнее меня избили три пони в столовой, ведь я отказался делиться с ними едой. Я всего лишь был голоден. Уже три дня.
Я чую запах дерьма. Рядом было что-то вроде раковины, из трубы, торчащей из стены, тихонько струится вода, каплями. Кап, кап, кап. Этот звук порой убивал. Но я мог легко попить. Правда, вода чем-то отдавала.
Я поссорился с тобой. Не помню, почему. Я сделал тебе больно. Я сказал что-то, чего говорить не должен был. Я помню, ты сидела и плакала. А я кричал, топая в паркет твоей шикарной квартиры. За что, за что на тебя можно было кричать? Но я кричал. Похоже, это единственное, в чем я вправду был виноват.
В лагерь нас везли на поезде. Я раньше видел такие, еще жеребенком. У него были зарешеченные окна. Иногда я ловил взгляды оттуда... что это были за взгляды... Мама говорила, что это едут рабочие. Интересно, в какой специальности я работаю? Я мастер по страданиям?
Я сидел на койке плацкарта. Тихонько дышал. Болели бока — меня били по почкам, всех били, но меня как-то старательнее. Я приподнялся и посмотрел за окошко, точнее за бойницу. И видел там поля. Красивые, зеленые, все цвело, была весна. Траву и листья колыхал ветер свободы. Солнце блистало, восхваляя созданный принцессами матриархат. Между тем заключенные в одном вагоне со мной уже поделили друг друга на главарей, шестерок и других. Я же оставался серой тенью. Я всегда был для них кем-то вроде юродивого. Я нелюдим и кроток. Мы ехали 5 дней, ехали в гору. Это был север Эквестрии. Здесь не растут цветы. Здесь не поют птицы. Вокруг были только полумертвые ели и сухая, серая трава.
Наш лагерь находился на высоте в пять тысяч метров над уровнем моря, среди голых скал и полумертвых деревьев. Он занимал площадь в 25 гектаров и имел 15 строений: 8 бараков для заключенных, Административный корпус, столовая, склад, лаборатория, жилой корпус и вокзал-депо. Еще у нас была кузница, где мы также могли работать: плавить металл, ковать инструменты, заборы и рельсы. Многие трудятся там, но я предпочитаю шахты — по моему мнению, легче чуть-чуть помахать киркой, чем часами стоять в неимоверной жаре и ковать, ковать, ковать.
Нас отдыхать не приходилось — мы всегда здесь работали. 6 дней в неделю. Вставали в шесть утра. Ели по куску плесневелого хлеба и шли работать. И да, нас били. Все это время.
Мы добывали золото. Основной нашей задачей был сбор руды. Мы ходили целыми днями с кирками и лопатами наперевес под незыблемым взглядом охранников. За день наша армия невольников могла собрать около 2 тонн руды. Все это тележками и колясками отвозилось в огороженную бетонной стеной лабораторию. Там химики использовали свои хитроумные устройства для извлечения золота. Путем множественной химической и механической обработки из этих 2 тонн руды, добытой усердиями арестантов, получалось около пятисот грамм золота. Оно складировалось под усиленной охраной в течение нескольких месяцев, а затем отправлялось на поезде прямо в мастерские Кантерлота.
Мы работали, обеспечивая золотом самых зажравшихся граждан нашей страны. Замечательно.
Разговоры часто шли об административном корпусе. За годы существования этого лагеря здесь сложились свои байки и слухи. Так вот, говорят, что в этом самом корпусе проводят медицинские эксперименты над пони. Режут их, подвешивают, пропускают ток, кромсают на лоскутки. Кто-то и вовсе говорит, что мы едим свих сокамерников. Хах. Я думаю, что эти бредни распускает охрана для придания антуража этому и без того угрюмому месту.
А кого здесь запугивать? Мы и так знаем, что к чему. Здесь могут забить до смерти охранники, могут убить сокамерники. Иногда у нас во дворе происходят настоящие бои без правил: пони становятся в круг, а два участника начищают друг другу рыла. А надзиратели, как вы думаете, что бы они делали? Разнимали нас? Как бы не так! Они делали ставки между собой. А победитель такого боя выигрывал некоторые призы, например проигравший отдавал ему свой обед целый месяц. Или дрались за кровать получше. Смотря кто что мог предложить. Я тоже однажды дрался. Не по своей воле. Затем я мыл сортир за всеми. Две недели. Разнимали такой бой только в случае чьей-нибудь смерти. О погибших у нас не принято говорить. На территории лагеря есть кладбище. На заросших могилах маленькие деревянные таблички с именем. Места мало, мертвых все больше. Под конец их стали складывать друг на друга. Ходить туда страшно. В качестве наказания иногда заставляют проводить там ночь.
Я разбил твою любимую вазу, лягнул стеклянный шкаф. Устроил погром. Хруст стекла под копытами. Мне бесконечно жаль, я не могу выразить, насколько мне стыдно. Я мечтаю, что я смогу сказать тебе это лично. Но я вряд ли попаду туда, куда попала ты.
Я упомянул шестидневную рабочую неделю. Да, мы отдыхали в воскресенье. Есть у нас на территории «парк ржавых аттракционов». Туда и стекаются прокаженные в редкие моменты отдыха. Это тренажеры, баскетбольная площадка, и просто место для отдыха. Мы проводим там все свободное время.
За обедом Чарли плюхнулся на сиденье передо мной и открыл рот. Я подозревал, что это будет очередная бредовая идея.
Мой закадычный друг Чарли только с виду казался недотрогой. В реальности он мог неплохо постоять за себя. Еще бы — «случайно» убить двоих пони в пьяной драки — это неплохо. Он старался выглядеть тихоней при общении с другими. Со мной же он раскрывался всеми цветами радуги. И он постоянно пытался идти против системы.
Ему дали тридцать лет заключения. На десяток больше, чем мне. Но сколько бы нам не дали — мы не сможем нормально жить дальше, проведя такой срок взаперти. Психика здесь ломается вкорне. Пони выходят другими. Я помню, как меня поразил первый день здесь. Когда меня скрутили охранники, я ожидал пинков. Но получил кое-что похуже. Доктор — психопат достал раскаленную кочергу и узором на конце и резким движением прижег меня. Это было клеймо. Без обезболивающего. Прямо поверх кьютимарки. Это было безумство. Я никогда не слышал о таком. Побои я еще был готов терпеть, но это...
Клеймо в виде креста. Крест — значит убийца.
Первую неделю здесь я провел в задумчивости и прострации, за что получил сказочных пиздюлей.
Глаза Чарли блестели. Что ему нужно?
— Ларри, — обратился он ко мне, странно улыбаясь, — у меня есть план. План побега.
Я поперхнулся супом. Что-что-что?
— Ты бы блять еще громче сказал, — прошептал я, — Чарли, ты хоть помнишь, чем заканчивались предыдущие двадцать побегов?
Перед глазами вновь встала стенгазета, любовно составленная администрацией и вывешенная прямо у нас в бараке. На ней были статьи о каждом из двадцати побегов, совершенных из этого лагеря. С фотографиями. Ни один из побегов не удался. Ни одного из сбегавших не видели живым. Все были убиты. Или погибли сами.
Из двадцати 5 побегов были пресечены, даже и не начавшись толком.
Самая первая попытка была довольно банальной: не выдержав условий, заключенный начал убегать прямо во время работ на открытом воздухе. Его не смогли поймать; он добрался до забора, начал перелезать... и его убило током, который был пущен по железной проволоке на краю забора. Фотография трупа была заботливо приклеена рядом со статьей.
Однажды, лет тридцать назад, четверо заключенных рыли подкоп из барака каждую ночь, в течение пяти лет. Когда же всего пара метров отделяла их от свободы, в туннеле случился обвал, похоронивший под собой незадачливых бегунов.
Самой же удачной попыткой считают случай пятилетней давности. Это было двое опытных убийц. Они сговорились и за два месяца составили план. За день до побега один из них украл скальпель и снотворное из медкабинета. Они добавили своему ночному дежурному снотворное в чай, тот заснул вместе со всеми. Ночью им оставалось лишь легонько прирезать его. Затем они выбрались, пробежали по «слепым зонам» прожекторов, убили еще охранника, забрав его оружие. Они ошиблись только в одном: выбив окно в административном корпусе, они включили сирену. Дальше они уже действовали в открытую. Им пришлось разделиться — одного убили на кухне, второй же полчаса бегал от солдат по корпусу, прирезал еще двоих, а когда его загнали на крышу... Он не нашел выхода лучше, чем спрыгнуть вниз. С двадцати метров. Фото прилагается.
Над всей этой красотой блистала огромная надпись красными чернилами:
ИЗ ЛАГЕРЯ НЕ СБЕЖАТЬ!
А вот теперь этот жалкий Чарли, сидя передо мной в столовой, окруженный смрадом перегара и рабочего пота, собирается устроить побег. Смешной, я не могу.
— Конечно, блин, помню. Но ты должен понять — у меня все продумано. И мой план... До такого никто еще не додумывался. Мы...
Он обернулся. Убедившись, что никто не наблюдает, он закончил:
— Мы угоним поезд с золотом.
Второй раз за день я поперхнулся супом.
Я, хлопнув дверью, выбежал из твоей квартиры. Шел дождь, было за полночь. Я злобно топал по лужам, ругая тебя. Бессмысленный и черный Мэйнхэттен давил на меня со всех сторон. Дождь заливал мою гриву. Я шел и сокрушался. Но потом... Потом что-то поменялось. На полпути я осознал свою ошибку, остановился, развернулся, чтобы пойти назад, извиниться перед тобой... Но мне не хватило смелости.
Следующим вечером в дверь моей квартиры постучался запыхавшийся почтальон. «Срочное Сообщение!». Он протянул мне конверт.
На скомканном листочке было начеркано:
ПРОСТИ МЕНЯ. ВЕРНИСЬ. МНЕ ОЧЕНЬ ПЛОХО.
Я тут же сорвался с места.
После заявления Чарли я весь день проходил в задумчивости. И, долбая киркой землю, я думал о золоте. Каково было бы заполучить его? Как раз прошло три месяца с момента последнего вывоза. А за последние пару недель мы добыли очень много руды. Там как раз скопилась уйма золота. По моим подсчетам, около 50 кг. Этого хватило бы, чтобы прожить сотню лет, не думая о работе. Продав это золото, можно купить... ну огромный дом например.
... Если видели, что кто-то встает посреди ночи, его заставляли заснуть. Ночью ходить было нельзя. Вот мы и спали. Моя койка находилась метрах в пятнадцати от койки Чарли. Нас разделяло лишь полсотни храпящих арестантов. И за тобой постоянно следили дежурные. После того случая с убийцами их ставили по двое. А Чарли долго молчал, как партизан. Был нем и за работой, и за трапезой. Следующий серьезный разговор у нас выдался только в воскресенье.
Помню как один трудяга по имени... хрен знает, на нем были очки и он был жалок. Так вот, это было при мне, когда он нашел огромный цельный самородок золота. Грамм эдак на четыреста.
— Золото... я нашел... чистое... оно мое.
Да все это видели. И конечно, большая часть арестантов сделала угрожающий шаг в его сторону. Надзиратели быстро смекнули, что к чему. Устроив небольшие побои дубинками, они нашли этого парня, вжавшегося в землю и прижимавшего к сердцу найденное сокровище.
— Мое... мое... мое...
Он дрожал и озирался. Надзиратели, ухмыльнувшись, подошли к нему. Нас вели в барак раньше времени. Сзади я слышал крики и плач. План был выполнен. Парню сломали ребра.
Через некоторое время надзиратели получили поощрения и премии в связи с тем, что именно их бригадой был найден столь ценный экземпляр самородка. О таком и не слыхивали ранее. Вот я скрутился под одеялом, но я не сплю, смотрю в закрытые веки. Было часа три ночи. Дверь скрипнула, и я открыл глаза. В барак зашел второй охранник, в то время как первый продолжал бдеть за своим столиком. Второй охранник достал небольшой сверток. Подойдя к кровати работяги, он разбудил его тихонько. Тот пискнул сперва, готовясь к побоям, но дежурный жестом приказал ему молчать и достал из свертка малюсенькую бутылку Кальвадоса. Протянув ее работяге в знак признательности, он вернулся к дежурству. Это было чуть ли не единственное проявление сострадания на моей памяти. А эту бутылку мы потом вместе распили. За обедом, выдав Кальвадос за чай. И как я мог забыть имя работяги... Все равно его забили через месяц.
— Поезд отправится в следующий четверг, — сказал Чарли, пуская кольца дыма, удобно расположившись на железной скамье в Ржавом парке.
Я наблюдал, как остальные пони таскают тяжести, дерутся друг с другом, и тоже что-то обсуждают. Общаются. Общение с себе подобными — это, наверное, единственное, что не позволяло шаткой психики арестантов рухнуть окончательно. Хотя такие случаи были — карцер для душевнобольных никто не отменял. В запущенных случаях арестанта забирали в административный корпус, «на лечение». А возвращался назад он либо «овощем», либо не возвращался вовсе.
К чему это все сейчас? Я старался жить в своем мирке, но Чарли тянул меня наружу, как бы говоря мне: вот, ты сидишь в тюрьме. Но ты можешь сбежать. Рискни и пойди со мной, и у тебя появится шанс обрести свободу!
Но я не хотел на свободу. Наверное, это звучит безумно. Тем не менее, меня часто спасало мое бездействие и отрешенность. Я никогда никуда не ввязывался, и уж тем более не пытался сбежать.
Чарли был где-то в себе, прищурившись от солнца. Докурив, он бросил окурок.
— Послушай меня, Ларри.
Вот тогда я и услышал его план.
Я мчался быстрее ветра по угасающему городу к твоей квартире. Я не знал, что буду говорить, но мне просто хотелось обнять тебя. Стук копыт. Стук копыт о мостовую. Я бегу, задыхаясь на пути и думая о тебе.
Боже, как я мог так поступить! Но теперь все придет в норму, я помирюсь с тобой и мы вернемся к старой жизни. Как в те годы, помнишь? Мы путешествовали... И будем путешествовать снова...
— А я ведь был дизайнером, — протянул Чарли. И я был богат до чертиков. Личные повар, уборщица, представляешь? Я входил в высший круг Кантерлота, часто бывал в замке принцессы. А потом меня прижали. Я мешал каким-то крупным бизнесменом. Я отказался прогнуться под них. И они лишили меня всего. Я купил маленькую квартирку. Был разнорабочим, курьером... Пропивал деньги. Каждый день мне становилось всё хуевее... Вот я однажды и напился в баре... А там эти двое. Ну я и в приступе злобы... их...
— Чарли, — эту историю я слышал в десятый раз, — твой план... необычен.
Ему обязательно требовался напарник, ведь дело его предусматривало совместную синхронную работу: я был как нельзя кстати. Опыт показывал: один пони здесь ничего не значит. Толпа — вот где сила. Странно, как еще в этом лпгере на поднимался всеобщий бунт: охранников и отравленных дротиков на всех не хватит...
— И если я заполучу это золото, я смогу быстро отомстить тем бизнесменам и обрести свою старую жизнь! Я стану дизайнером снова, Ларри. И мои платья, черт возьми, будет носить каждая сучка в Эквестрии!
Я ухмыльнулся и расслабился. Пауза. Чарли поделился сигареткой. Я не курю. Вдыхая дым, я думал о свободе.
— А что ты сделаешь со своей долей?
Я обратил на него свой взгляд:
— А разве я согласился?
Судя по настрою, Чарли всерьез решил бежать. И хоть его план не лишен хитроумности, он был обречен. Статистика. Простая статистика, она не соврет и не обманет. НИКОМУ не удавалось сбежать отсюда. Никому.
Следовательно, Чарли убьют. Как результат — мне будет не с кем общаться, кроме копыт сокамерников и хлыстов надсмотрщиков. Та еще кампания. Значит, мне следует уговорить Чарли не делать глупостей, пока еще есть время. Пока еще есть полторы недели.
Чертова половина центнера золота. Как же я хочу заполучить ее. Хотя, если честно, мне золото и золотая руда уже осточертели. Я бы перевелся на другую шахту, если бы мог.
Кстати, мы обеспечиваем треть всего золота в Эквестрии. Есть еще одно крупное предприятие, но там все
работают добровольно и получают зарплату. Я уже давно забыл, что значит работать по найму. Я уже давно стал чьей-то собственностью. Я как футбольный мяч — меня можно пинать и я качусь, куда тебе нужно. Бока болят.
И что самое обидное — здесь никого никогда не отпускают досрочно. Можешь хоть жопу охранникам подтирать. Максимум — это кровать получше, как я уже говорил. Так что нужно привыкать к ежедневному рабскому труду.
Когда-то я думал, что смогу разбавить работу на шахте приготовлением пищи.
Повар плюнул на стакан и протер его, одарив меня оценивающим взглядом.
— И что?
— Ну я хотел бы... поработать... я был раньше поваром.
— И что ты готовил?
— Ну... Э... Торты... Запеканки... Лазаньи овощные...
Повар хохотнул.
— О, я вижу, ты у нас кулинар высшего класса. Отлично, такие специалисты нам нужны. Я найду тебе работенку, соответствующую повару с таким высоким статусом.
Затем, поставив стакан на стол, он закончил:
— Вали в тот зассаный угол. Будешь картошку чистить.
И я действительно чистил картошку. Почти месяц. А еще полы мыл. Ну это освобождало меня от утренней работы на шахте. Ну и все. Больше никаких плюсов. Зато я следил, кто и как готовит нам пищу, какие продукты используются. И я был шокирован. Мне, как бывшему работнику кулинарного искусства, было тошнотворно видеть, как из плесневелых овощей и тараканов варится густое месиво, которое раскладывалось в чаны. Их не мыли — кому это было надо? Поваров было с десяток. И каждый хоть как-то, но гадил в суп. Антисанитария. Меня это все угнетало. Я долго не выдержал на этой работе.
И клянусь, я стал меньше есть после этого.
Постоянное чувство голода сопровождало нас во время работ. Иногда кто-то падал без сил. Его либо били, либо оттаскивали в барак. Второе случалось крайне редко. Живот мой здесь разучился бурчать. Он умел только стонать после пищи. И меня это не веселило, можете поверить.
Я прожевывал план моего собрата еще день. Черт, а ведь неплохо придумано. Нужно было проникнуть в прачечную. Только как туда попасть?
Я помню тот вечер. Это было восхитительно. Я надел свой лучший фрак, сел в первом ряду. Господа вокруг меня знали толк в музыке, а в жюри сидели настоящие профессионалы. Наряды. Все блестит. За кулисами — артисты со всей страны. Шанс — один на миллион. Но он был.
Выступление захватывало дух. Участники были поистине талантливы, и каждый из них показал, на что способен. Музыка струилась, завораживая и вдохновляя. Каскад мелодий обрушивался, заставляя, содрогаясь, следить за великолепной игрой. Из всех выделялся жеребец из Кантерлота. Он был из богатой семьи, учился музыке с раннего детства и был явным претендентом на победу. Ты выступала последней. Когда ты вышла, судьи не сомневались в своем выборе... Но только ты начала играть, как они, пораженные, устремили на тебя свои взгляды. Они не смогли вымолвить ни слова. Зал встал. Я был загипнотизирован. Так ты еще никогда не играла. Никогда.
Когда ты закончила, капля слезы слетела с твоей щеки и ударила в пол; ты всегда играла душой. Стены театра содрогались от ударов копыт. Аплодисменты длились десять минут. А ведь ты играла всего три.
Судьи отдали тебе победу. И ты ее заслуживала. Твоя мечта наконец исполнилась — ты стала членом Королевского оркестра. И ты получила самую дорогую скрипку в мире — «Красную Лилию» Страливани. Ты стала знаменита на всю Эквестрию как самый одаренный музыкант века. Пони начали называть тебя гениальной. Я же никогда не прекращал этого делать.
Прости меня, Октавия.
Драка. Драка в шахте.
Я складывал добытую руду в тележки и следил краем глаза за террором, учиненным надсмотрщиками. Они избивали и унижали группу новоприбывших. Среди них был один паренек. Ему было лет семнадцать. На боку красовался треугольник — вор. Он был, как и я в свое время, совершенно не от мира сего, тихонько озирался и сторонился немытых опытных шахтеров. К нему подошел охранник с дубиной.
Парень совершенно не умел работать, только хлопал глазами, ничего не понимая. Взяв лопату, он тихонько поковырял землю, думая о чем-то далеком...
— АНУБЫСТРОКИРКУВКОПЫТАИРАБОТАТЬСУЧКА!!!!
Парень вздрогнул от внезапной команды за спиной. Обернувшись, он получил резкий удар увесистой дубиной. Хлынула кровь, он упал на пол со стоном: нос был сломан. Охранник начал пинать валявшегося в грязи арестанта, в то время как другие продолжали работать. Я уже наблюдал заинтересованно, стараясь поближе добраться месту действия. Подобравшись вплотную, я услышал шепот паренька:
— Я. Не. Хотел. За что вы... Не бейте, пожалуйста...
На глазах у него застыли слезы. И тогда я угадал в нем себя. Я сразу понял: он не из уголовников, он лишь простой пони, который попал в очень сложную ситуацию. Он был как я... Я понял, насколько это было ужасно... Он еще жеребенок, черт возьми! Нельзя бить таких.
Его бил самый крупный из охранников. Остальные лишь наблюдали, лениво похлестывая заключенных. После очередного удара я сам начал чувствовать боль. Этого нельзя было оставить так!
Не контролируя себя, я бросил кирку, рванул с места, в мгновение ока подскочил к садисту и, резко развернувшись, лягнул его что было сил. Обидчик грузно рухнул на бок. Парень ошарашено посмотрел на меня.
Тишина. Все прервали работу и повернулись ко мне. Охранники опешили. Они не привыкли видеть сопротивление. Я же, в исступлении топнув копытом, прорычал на тихонько поднимавшегося охранника:
— ОСТАВЬ ПАРНЯ, ДЕРЬМА ТЫ КУСОК! НАЙДИ СЕБЕ ПОДХОДЯЩЕГО ПРОТИВНИКА!
Все были поражены. Хруст гравия — охранники кинулись ко мне и скрутили меня. Я встал на колени, наблюдая за поверженным охранником. Тот встал, утер лицо от крови и шагнул ко мне.
— Ты хоть понял, что только что сделал?
Я злобно ухмылялся. Он нагнулся и оказался вплотную ко мне. Я харкнул ему прямо в глаз и получил удар в бок от другого громилы. Первый надзиратель отвернулся, вытер лицо. Над ним смеялись. Он разозлился не на шутку. Он повернулся, глядя мне в глаза. На его лице читалась холодная жажда убийства. Я ведь только сейчас понял: это был Мясник Билли, собственнокопытно задавивший не меньше дюжины арестантов. Его боялись даже другие охранники. Я слишком поздно осознал это.
— Отпустите его, — бросил он остальным, — я разберусь с ним сам.
Меня пихнули на землю и отошли. Я закашлялся. Билли разминал шею.
— Ты сейчас умрешь, — спокойно проговорил он.
— С дубинкой все умные, — прокряхтел я, вставая на копыта. Билли, усмехнувшись, отбросил оружие.
— Мне ничего не нужно, чтобы раскатать тебя по полу, — гаркнул он с ухмылкой, — Вставай же!
Когда же я наконец поднялся, он резко бросился ко мне и схватил меня, подняв в воздух. Я даже не успел среагировать. Подняв меня над головой, он обрушил мое тело на стену рядом с собой. Спина, похоже, хрустнула. Я рухнул, подняв слой пыли, и попытался вскрикнуть от боли, но воздух весь вышел из легких, и я так и застыл с открытым ртом, глядя в потолок, откуда на меня светила керосиновая лампа. Вдруг этот свет загородил Билли, со злобной ухмылкой следящий за мной.
— Тебя можно пинать? Или все-таки встанешь?
Я ловил ртом воздух и смотрел на него, не в силах что-либо вымолвить. Получив, наконец, должную порцию воздуха, я резко вздохнул и застонал. Жутко щемило в груди, спина... В спине что-то щелкало.
— Вставай, засранец!
Я вдохнул еще раз и прошептал:
— Закрой рот, шавка.
Он улыбнулся безумной улыбкой.
— Я такого не прощаю.
Резким рывком он поднял меня на копыта. Я начал смеяться, кашляя. Он схватил меня за шею, потихоньку сдавливая оковы. Я хрипел и смеялся. Он смотрел на меня, пораженный.
— Ты... смеешься?
Он отвесил мне мощный удар в челюсть и я чинно рухнул за землю. Мда, жевать сегодня будет больно. Но я уже ничего не чувствовал. Смеяться было трудно. Билли стоял рядом. Собравшись с силами, его противник поднялся на колени. Я на секунду замолк, только для того, чтобы набрать воздуха и, подняв на охранника блестящие глаза, прохрипеть:
— Ты... Так... Жалок...
Он подошел и врезал мне копытом.
— Ох... — я снова отлетел. Упал на спину. Я был в эйфории, как когда-то давно, после наркоза, я тогда перенес операцию... Все вокруг слилось в единый вой, в глазах двоилось и расплывалось. Я лежал, кашлял кровью и хихикал.
Он опять подошел, сел на меня, сдавив грудную клетку, и занес свое копыто над моей головой. Такой удар может принести мне вечный покой. Я взглянул на него с надеждой и прохрипел из утробы:
— Давай же, засранец. Давай.
Он уже дернулся и я закрыл глаза, но тут прозвучал чей-то властный голос:
— Билл. Отставить. Свалил отсюда.
— Но...
— Я сказал, убрался сейчас же.
— Твою мать! — Билли с размаху долбанул землю рядом со мной и слез с моего тела. Я же дрожал и постепенно погружался в сон. Начальник тюрьмы, как нельзя вовремя подоспевший с проверкой, наклонился ко мне и, зарядив мне пощечину, произнес:
— Эй! Ты слышишь? Живой еще? Как тебя зовут?
— Ларри... — прошептал я и потерял сознание.
Я танцевал с тобой. Ты как всегда улыбалась. Твои темные волосы обвивали меня, я чувствовал их запах... Ты пахла лавандой и корицей... Как же я любил этот запах. Мне нравилась твоя официальность, твоя недоступность и едва прикрытая ранимость, ты походила на цветок, растущий на вершины горы: нужно было постараться ,чтобы приблизиться к тебе. Но награда стоила того.
Мы танцевали танго. Специально приглашенный маленький оркестр играл знаменитую мелодию, ты двигалась словно тигрица в лучах приглушенного света, дерзко и с вызовом глядела мне в глаза и поражала своей красотой и грацией. Роза в зубах — и ровные, отмеренные, но такие дикие шаги стучат по паркету зала, страсть буквально переполняет нас, и мы чувствуем, слышим каждую клеточку тела своего партнера. Мы были одним целым. Когда то.
А потом я подошел к твоей квартиры и услышал твой крик. Я рванул дверь, которая была закрыта. Я развернулся и стал лягать ее что было сил, выбивая петли. Ты кричала, глухие звуки ударов доносились изнутри. Наконец дверь поддалась и распахнулась. Я заскочил внутрь и обомлел.
От ветра колыхались шторы. Разбито стекло, закрывавшее «Красную Лилию». Скрипка пропала. Повсюду осколки. И я увидел тебя, лежащую в луже крови недалеко от окна. Ты еще дышала. Я подбежал к тебе.. и упал на колени.
— Нет... Нет... Нет... Тави...
Я перевернул тебя. И ужаснулся. Они перерезали тебе горло. Окровавленный кухонный нож продолжал лежать рядом. Ты захлебывалась кровью. Я заметил твой взгляд, полный отчаяния и непонимания. Ты смотрела на меня и шевелила губами. Я же пытался зажать рану как мог... порез был глубоким. Возможно, была порвана вена, кровь хлестала, твои губы синели, ты смотрела на меня и силилась что-то сказать... Я же не хотел ничего слышать. Я отчаянно пытался зажать чертову рану, кровь хлестала и заливала мне лицо, я нашел какую-то тряпку, она сразу промокла, ты дрожала и я был в ступоре. Мне было страшно. Я рыдал.
— Тави... Не уходи... Прошу...
Ты лишь глянула на меня, и остановила меня, убрав мое копыто со своего горла. Я был шокирован и подавлен, ты уже была неспособна держаться. Мои слезы капали на твое лицо, а ты нашла в себе силы, чтобы улыбнуться, и закрыла глаза...
— Тави... Тави... Очнись... Нет, ты не можешь... Тави... Тави! ТАВИ!!! НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!!!
Я кричал и тряс тебя, а ты была холодной. Тебя убили, и я не смог тебя спасти. Я, захлебываясь слезами, рухнул на пол, в лужу твоей крови. Рядом с тобой. Только ты была мертва.
Я резко очнулся от кошмарного видения. Призраки прошлого не покидали моего искалеченного тела, и я оставался жертвой собственных страхов. Я видел тебя почти каждую ночь. Великая Селестия, помоги мне пережить это!
А лежал я в малюсеньком стационаре местного медотделения. На мне было несколько новых швов и бинтов. Я был вылечен, что было странным для этого лагеря. Голова забинтована... Сколько я проспал?
Маленькая комната окружала меня серыми стенами, деревянными койками и столиком с инструментами. Рядом со мной на полке лежало промасленное личное дело. Дрожащим копытом я поднял его и прочел.
Оказывается, меня неплохо потрепали. У меня был вывих челюсти, сотрясение мозга, трещины в ребрах, сломанный нос, и множество гематом. Чувствовал я себя паршиво.
— Ну что, жертва ты наша, очнулся?, — сказал вошедший в стационар врач, — Отлично, поскольку долго тебя здесь держать мы не будем. Еще день — и ты свободен.
— Какой... сейчас... день?
— Понедельник. Ты был без сознания три дня.
Я кивнул и попытался пошевелить конечностями. Больновато, но вытерпеть я смогу.
Погодите-ка... Да я же выстоял бой с Мясником Билли! Такое мало кому удавалось. Но уж точно никому с копыт не сходило плюнуть ему в лицо! Я гордо улыбнулся, вспоминая его адское выражение лица. Он был так зол. Я был спокоен. А во спокойствии и таится сила...
Меня спас начальник тюрьмы, суровый и ответственный пони, на которого все равнялись. Он был жутко строг, но справедлив. Наверное, он был один такой на весь лагерь — способный спасти жизнь. Не знаю, благодарить ли его...
Помню, когда нас только привели в лагерь: я до последнего не верил, что это происходит со мной. Пока раскаленная сталь не коснулась моего тела. Вот ряд новоприбывших стоит в небольшом зале. Нас окружают охранники, готовые убить нас по малейшему поводу. Мы стоим и ожидаем. Из тьмы выходит начальник. До сих пор помню его речь:
— Меня зовут Харди Рул. Я — начальник этой тюрьмы. Вы, отбросы, опасны для общества, и поэтому вы здесь. Часть из вас станут кормом для червей. Остальных я научу манерам, и сделаю из вас настоящих пони. Я верю в две вещи: в дисциплину и в Селестию. И если принцесса отвернулась от вас уже давно, то дисциплина — ваша последняя надежда. Если кто-нибудь решится мне перечить, но ночевать он будет в земле. А задницы вам прижгли для того, чтобы вы отличались от добропорядочных граждан Эквестрии. Итак, теперь вы живете здесь. Но не расслабляйтесь, ведь вы у меня в гостях.
Я стоял и прислушивался к жалящей боли из крупа.
Потом меня «крестили» сокамерники. И тогда, лежа на полу в луже собственной крови я понял, понял, куда я попал. Это место не содержит тебя. Это место жрет тебя.
А я жрал вонючие харчи. Кривые иглы вонзались в мое тело. Нашатырь и спирт. Какие-то травы. Меня лечил стажер. Мне было уже лучше, но шея ныла и да, мне было больно жевать.
Мое тело было привинчено к койке, чтобы ребра хорошо срослись. Естественно, за четыре дня этого не могло произойти, поэтому меня мазали какой-то волшебной мазью. Она обычно использовалась, чтобы быстро вернуть рабочего в строй. Была дорогой (наверное, это вычтут из моих пиздюлей) и необыкновенно прохладной.
В общем, мое лечение продлилось недолго. Уже во вторник вечером я оказался в своем бараке. Что удивительно, меня встретили как героя. Все до глубины души ненавидели Билли. Кто-то уступил мне кровать рядом с Чарли. А тот был горд мной, как отец ребенка, впервые получившего пятерку. Оказывается, Чарли посещал меня по мере своей возможности и это именно он настоял, чтобы мазь испробовали на мне. Я был здоров как бык и я был готов работать.
В столовой на следующий день я сел рядом с Чарли. Почесав подбородок, я наклонился к нему и произнес:
— Чарли. Я согласен.
Тот кивнул и буркнул, что план будет обсужден этой ночью. Я хмыкнул и приступил к трапезе. Подавали тушеные овощи. Я сам был овощем, без думы и страха смерти. Мне было отрадно видеть, как бьют других. Я не чувствовал боли, но чувствовал презрение, черное, тягучее презрение ко всем обитателям этого питомника. Никогда, никогда я еще не был так отрешен от остальных. Я не жалел мир вокруг себя. Я построил стену между собой и другими. И эту стену сложно разрушить.
Мы устроились поближе и начали беседу. Чарли обозначил общий принцип побега. Оказывается, тот готовился к нему уже два года, собирая информацию, составляя схемы и подыскиваяинструменты. В целях конспирации он НИКОМУ не сообщал о своих действиях. Даже мне, своему лучшему другу. Для начала нам следовало попроситься на работу по прачечной — возить-катать огромные тележки с формой охранников и рыжими арестантскими рубахами. Чарли заимел план нижних этажей Административного корпуса и вокзала. Забрав форму, нам нужно будет проникнуть в кабинет связиста. После этого один отвлекает охранников, пока второй ликвидирует машиниста... И да, золото будет в запечатанном вагоне. Кстати говоря, у Чарли была самодельная ножовка, сделанная из заточенной ложки из столовой (дело в том, что нам не давали пользоваться ничем, кроме ложек, из требований безопасности), что давало нам возможность для самообороны. Ну конечно, против нас было три сотни лучших охранников Эквестрии плюс обслуживающий персонал. И каждый носил с собой дубинку, а некоторые обзавелись пусковым браслетом. Это маленькое устройство, которое крепится на правое копыто. В него вставляются три маленьких дротика. А яд на них бывает самый разнообразный. И эти дротики могут пролететь полсотни метров, чтобы впиться тебе в бочину. Это самое опасное оружие здесь. Раздобыв такое, можно держать охранников на расстоянии.
Передо мной лежал, закутавшись наполовину в тонкое одеяло, бывший дизайнер. Он, хмурясь и поглядывая на дежурных, нашептывал мне детали самоубийственной миссии, в которую мы подписались вляпаться. Этот пони был готов драть глотку ненавистным мучителям в яростной попытке сбежать. И я тоже становлюсь таким. Да, скоро нам предстоит жаркий денек.
Желтый металл
Если враг открывает дверь, следует ворваться.
Сунь Цзы, трактат «Искусство войны»
На следующий день мы с утреца попросились на работу в прачечную на ближайшую неделю. Чарли все рассчитал — именно сейчас им не хватало работников, ведь мало кто хотел таскать потные рубашки арестантов. Офицер глянул куда-то поверх нас и проворчал:
— Так и быть, засранцы, — и, кивнув сопровождавшему нас охраннику, — выпиши их из бригады на неделю.
Тот кивнул и развернулся, направившись назад.
— За мной, — офицер докурил сигарету, и, стоптав ее, шагнул по железным ступеням вниз, в подвал. Мы проследовали за ним.
Хлопнула железная дверь. Тусклый свет лампы. Низкие сырые потолки. Чарли идет впереди меня, впитывая глазами каждый уголок, каждую щель прачечной. Он досконально изучил план. Он знал, куда нужно идти, чтобы попытаться сбежать. И он знал, где...
— Где стираются вещи охранников, — офицер стукнул копытом по железному ящику, который был стиральной машиной, — сюда вещи пихать с особой осторожностью.
Мы кивнули. Наш сопровождающий пошел дальше, направляясь к складу стирального порошка. Стоп, откуда я это знаю? Ах да, потому что этой ночью вместо сна я изучал долбаные схемы карт! Да они же мне ночью сниться будут!
Тем не менее, осмотреться не мешало. Место, где нас держали — прачечная — было небольшим подвалом, состоящим из четырех комнат. В первой, «гостиной» комнате складировались грязные вещи. Рядом находились две комнаты побольше, в каждой из которых стояло штук семь огромных машин для стирки. И самая большая комната была дальше всего от входа — в ней сушились вещи. Здесь был вход в Административный корпус. И именно здесь нам следует перехватить форму.
— А что теперь? — спросил я, когда офицер наконец оставил нас одних, заперев на ключ.
Чарли, подняв на кончике копыта один из костюмов, брезгливо понюхал его и, сморщившись, кинул куда подальше.
— Как что? Работать! Не сегодня ведь сбегаем.
Клянусь, таскать эти кучи смердящих отбросов оказалось для меня куда более изнуряющим занятием, чем, скажем, махать тупой ржавой киркой в шахте. Не знаю, как я пережил этот день.
Когда пришло время обеда, никто не пришел. Мы оставались запертыми. Желудки возмущались, недовольно бурча и ухая. А мы запускали громоздкие машины, измазываясь в мыльной воде и поскальзываясь на мокром полу. Под вечер Чарли, до этого хранивший гордое молчание, завел со мной разговор.
— Я все правильно подсчитал. С той стороны чистую форму принимает новобранец. А у нашего офицера завтра праздник — день рождения. Никто и не вспомнит про стирку. Тем временем мы, под видом офицеров, передадим вещи новобранцу, проникнув таким образом в Административный корпус.
— А нас не хватятся?
— Не скоро. Дело в том, что списки рабочих, где мы были записаны, кто-то случайно сожжет сегодня, — он подмигнул мне, — на восстановление уйдут недели, а мы с тобой не числимся нигде — мы не работаем на шахте. Да и офицер напьется так, что хрен нас вспомнит потом. Его пару раз чуть за пьянство не выгнали — я читал его дело.
— Нифига ты все... продумал.
— Детали, брат, детали. Это как шить платье для Принцессы — стежок за стежком ты создаешь нечто невероятное, вкладываешь в него душу. Но если ты ошибешься хоть в единственной мелочи, то берегись — нож давно у твоего горла. Внимание к деталям — вот что делает обычный план идеальным. Поэтому мы с тобой выберемся. Не я, так ты. Не ты, так я.
Я сел, прислонившись к холодному металлу стиральной машины. Утерев пот со лба, я взял сигаретку, которую как нельзя кстати протянул мне мой напарник.
Черт, я же не курю.
Делая первую затяжку, я подумал о том, как буду проводить свое время на воле с кучей золота. Во-первых, золото надо продать. Но кому? Честный ювелир всегда поинтересуется, где раздобыт металл. А какой-нибудь барыга сдерет с тебя три шкуры, да и еще и долгов навешает. Та еще история предстоит нам с золотом... Так, стоп. Стоп. Сначала надо сбежать. Я же пока еще невольник, не так ведь?
Сигарета удачно завершила удачный говнодень. Буквально через полчаса после этого заскрипела входная дверь и к нам спустился офицер, прогоняя нас на ужин. Мы были голодны как собаки.
Укутавшись одеялом, я почти в открытую общался с Чарли, обсуждая наши планы. В лучшем случае — это моя последняя ночь в «лагере прокаженных». В худшем — это моя последняя ночь вообще. Где то в три ночи Чарли пропал. Точнее, встал и вышел с пачкой сигарет и зажигалкой на улицу, покурить типа — прямо мимо носа бодрствующего дежурного. Тот сделал вид, что ничего не заметил. Видимо, у них были какие-то свои договоренности.
Он вернулся через час — оборванный, взъерошенный и дрожащий. Но он был доволен. Он сжег списки рабочих. Не представляю себе, как это ему удалось, но он справился.
Вернувшись, он заставил меня зазубривать детали нашего плана. Более того, я всю ночь запоминал карту цокольного этажа Административного корпуса и вокзала. Это было долго и муторно, но я вытерпел. Чарли добился своего. Он был предельно сосредоточен и подготовлен. И я должен ему соответствовать. Он выглядел таким спокойным, как будто ему каждый день приходится пробиваться через усиленную охрану с целью сбежать из лагеря. Он не выдавал каких-либо эмоций, только холодную ненависть к окружающим и желание жить и чувствовать свободу.
А мне было страшно. В животе щекотало и в горле стоял комок, пока я представлял, как буду отводить охрану, как буду ползти через вентиляцию и угонять на огромном локомотиве из этой тюрьмы, которая уже высосала из меня личность, оставив лишь пустую оболочку, покрытую сухим и серым пергаментом кожи. Было страшно, ведь от смерти никто не защищен, а уж тем более узник этого лагеря. В какой-то момент мне хотелось сдаться, отказаться и продолжить коротать свои дни под пристальным, неуклонным взором охранником, каждый день принимая новые и новые удары копытами и дубинками. Мне хотелось забиться в угол и закричать: «не трогайте меня, я хочу покоя, что я вам сделал?» Мне было стыдно и совестно, хотелось плакать и стонать, терзая себя в жутких, неоправданных мучениях, полных горького осознания никчемности положения. Я чувствовал, как я жалок и как силен среди окружающих меня зверских убийц и подонков. Что стоит для Чарли убить еще раз? Он осознает, что сделал? Приходят ли к нему по ночам те двое пони из бара? Каково им быть убитыми им? Каково это — умирать?
Соседка позвала стражей порядка — она была напугана каким-то жутким шумом из соседней квартиры. Полиция так и застала меня — распластанным у твоего тела с окровавленным ножом в копыте. Осколки стекла, на моем лице твоя кровь, «Красной Лилии» нет. Все раскурочено — ничего нет, и лишь ты лежишь, такая холодная и чужая и, казалось бы, улыбающаяся. Ты нашла покой. Меня заковали в кандалы. Лишь тогда, на суде, я впервые узнал, что ты завещала передать все свое имущество мне — в случае твоей смерти. Ты будто знала, что может произойти с тобой. Почему это произошло? Кто были эти пони? Будто бы ты знала их?
В последнее время я задаю слишком много вопросов. Лишних вопросов. Никто на них не ответит — но и надо ли? Я не достоин получить ответы на них. Моя жизнь слишком коротка, чтобы пробовать объяснить все.
Я очнулся на суде. Обвинение сбило меня с толку.
— Жестокое убийство с кражей в особо крупных размерах, — читали уста продажного, засохшего в корне зла судьи, с ухмылкой презрения глядящего на меня поверх обвинительного листа, — С отягчающими обстоятельствами.
Я сидел в прострации и видел лишь твое лицо. Твой последний осмысленный взгляд на меня... он снился мне каждую ночь. Ужасы моей жизни постоянно преследуют меня, даже не намереваясь дать мне глотка отдыха. Но я раб своих страхов, и ничего уже не поменять... Если бы я тогда остался тобой, если бы я нашел в себе силы развернуться в тот дождливый вечер и пойти к тебе. Если бы только...
— Виновен. Отправить на рассмотрение районному прокурору.
Так я и оказался в маленькой комнате со столиком посередине, набитой пони всех сортов. Душно было, как в бане. Вот стою я, обливаясь потом, перед офицером, а тот приценивается и прикидывает, чего я стою. Так жарко, что дышать трудно.
Я проснулся, укутанный в одеяло. Это была моя последняя ночь в этой тюрьме. Наступил новый день, полный приключений на нашу задницу.
Жеребцы и кобылки — сегодня мы устраиваем побег из «Лагеря Прокаженных». Да прибудет с нами священный свет принцесс. Погодите-ка, они же отвернулись от нас, не так ли? Мы сами по себе.
Прежде чем выйти наружу, Чарли прихватил с собой ножовку, карты помещений и связку ключей. Последний мой завтрак здесь прошел как-то спешно и робко. Светило солнце — мы же, шаркая гравием, шли вперед, осознавая, на что идем. Подойдя к офицеру, который ждал нас возле входа, Чарли попросил у него две пары сумок — портфельчиков, для того чтобы порошок таскать. Он выделил нам две небольшие потертые кожаные сумочки. С этим добром мы отправились в прохладный полутемный подвал, полный недостиранной одежды. Пахло тяжелой работенкой.
— Завершите то, что начали, уродцы. Я.. э.. Пошел..., — сказал сонный надзиратель и, зевнув, собрался уже уйти, но Чарли крикнул ему:
— Сэр, с днем рождения!
-Что за... А, это... Да, спасибо, — ответил тот не оборачиваясь, и, хмыкнув, закрыл за собой тяжелую железную дверь.
Мы остались в полной тишине посреди захламленной одеждой комнаты. Пахло влагой. Где-то капала вода. Я глянул на Чарли: что, мол, делать? Тот взглядом показал: работать, сынок. Солнце еще высоко.
Таская рубашки, нюхая многодневно скапливавшийся пот работяг, я думал о том, как на раскочегаренном локомотиве понесутся двое пони, руша любые преграды, ведомые лишь одним: жаждой свободы. И эти пони были готовы пожертвовать своей жизнью ради безумного желания обрести покой. Странно, но это меня заводило. Мне было страшно и интересно. Я и хотел, и не хотел убегать — но кто теперь меня спрашивает? Это будет жаркий денек.
Как обычно мы таскали вещи, засовывали их в четырнадцать огромных стиральных машин, с головы до кончиков копыт покрываясь стиральным порошком, по запаху больше напоминавшем клей, нежели лаванду, как это было написано на коробках. Затем, подождав двадцать минут, мы вываливали огромную, холодную и мокрую кучу барахла на пол. Запихнув это дерьмо в тележки, мы везли вещи в комнату для сушки, где развешивали их на трубах над огромными батареями. Да, это был просто адский процесс, который не дает тебе ни минуты отдыха — выложив одно, ты уже должен закладывать другое, засыпать третье и везти четвертое.
Спустя примерно три часа работы Чарли объявил перерыв, и, сев вместе со мной возле одной из машин, предложил мне закурить. Я наотрез отказался — я и так много травлюсь в последнее время. Оперевшись о металл стиралки, мой напарник попыхтел немного, а затем обратился ко мне, очевидно желая провести небольшой экзамен.
— Эй, Ларри. Ну-ка повтори мне весь наш план. Как мы собираемся сбежать?
Я, выдохнув дым, собрался с духом, а затем ответил:
— Итак, мы сначала достирываем все эти вещи, а затем облачаемся в форму охранника и офицера.
— Так...
— После этого я прячусь в куче вещей в тележке, ты под видом офицера просишь солдата-новобранца открыть дверь в Административный корпус. Оказавшись там, ты отдаешь тележку со мной на попечение этому солдату, а сам же пробираешься на перрон. В это время меня отвозят в пункт выдачи, где я выбираюсь из-под вещей, затем иду к кабинету связиста, и, оказавшись в нем, снимаю охрану с опечатанного вагона. После этого я иду уже в кабинет начальника тюрьмы, где моя задача — забрать ключи от сейфа. В это время ты идешь к поезду и, устранив машиниста, запускаешь локомотив. Я же, пробравшись через систему вентиляции, тоже выбираюсь к перрону, где мы с тобой, открыв сейф и перетащив золото в локомотив, уматываем из этого злочастного местечка, эффектно выбив при этом ворота!
— Молодец, отлично запомнил. Но последнее можно было и опустить — ворота-то мы откроем. Ладно, хлопец, мне нужно заняться нашей с тобой формой.
А дальше что? Я занялся стиркой в одиночку, в то время как Чарли отобрал два наряда — серую форму обычного охранника для меня и белоснежную форму штабного офицера. И начал приглаживать их, следя за каждой пуговицей, за каждым стежком. Затем, примерив свою форму, он стал прохаживаться взад-вперед перед зеркалом, которое, видимо, только для этого здесь и повесили. Я же, перетаскивая тонны грязных вещей, лишь недовольно фыркал носом, наблюдая за деятельностью Чарли. Тот пытался оправдываться, что он, мол, должен выглядеть безупречно, чтобы его пустили в Административный корпус. Я же считаю, что это были еще не изжившие себя привычки модельера.
На стене сушильной комнаты, аккурат над дверью в корпус висели часы, которые очень громко тикали, отсчитывая секунды уходящего времени. Они приближали неизбежное. Они следили за мной, и били, били мое неустойчивое сознание невыносимым звуком щелчков. Оставалось совсем чуть-чуть.
Под конец Чарли все-таки соблагоизволил помочь мне. Но эту уже мало на что повлияло.
Он был прав — офицер и вправду ушел праздновать свой день рождения. Никто не пришел ни во время обеда, ни позже.
Нам было назначено выдвигаться вечером, примерно часов в шесть.
Наступил час икс. Чарли дал мне знак, что пора начинать. Он стоял, нацепив на себя дурацкую фуражку и, в общем-то, выглядел смешно в моих глазах. Я же одел свою серую неприметную охранника: она была мне немного мала, но было в принципе удобно. Полупустая тележка была уже подготовлена — она стояла около выхода рядом с кучей чистых вещей, так и предлагая расположиться внутри, что я незамедлительно и проделал. Внутри было не особо просторно — пришлось согнуть ноги и скрутиться в крендель, но потребность находиться в таком положении не особо отягощала меня.
Расположившись по возможности удобно, я глянул на Чарли и сказал:
— Засыпай меня.
Чарли стал аккуратно складывать меня новые и новые слои одежды, предусмотрительно оставив небольшое отверстие около лица, чтобы я мог дышать и хоть что-то видеть. Затем, закончив свою работу, он одел на спину пару кожаных сумок, сложив туда свое барахло и тем самым закрыв клеймо на своей кьютимарке. После чего, сказав что-то вроде «Спаси нас Селестия», он нажал на звонок рядом с ней.
Начался побег.
Едкая тишина снова обрушилась на нас, как будто проверяя на прочность наши нервы. Мы ждали несколько минут, прежде чем услышали сбивчивый стук копыт с той стороны. Это прибыл солдат — новобранец. Проворчав что-то, он открыл небольшое окошко — бойницу в двери и уставился на моего собрата. Пару раз удивленно моргнув, он спохватился и спросил:
— Да, товарищ... эээ... майор?
На Чарли была форма майора. Ну конечно.
— Приказываю открыть дверь. У меня тут тонны вещей накопились.
Новобранец удивленно посмотрел на него, и, наконец додумавшись, спешно закрыл бойницу. Затем с той стороны послышался звон ключей и скрип замков, после чего дверь тяжело открылась и нашему взору предстал худой солдатишка с рыжей гривой. Он зевал и думал о чем-то своем. Потом, глянув на тележку, он спросил:
— А куда вы их повезете?
Чарли презрительно глянул на него из-под фуражки:
— Я — никуда. А ты должен отвезти это в пункт выдачи. Знаешь, где это?
— Ну да...
— Вот и отлично. А мне пора. У меня и своих дел по горло.
Солдат кивнул и взялся за тележку. Затем, с трудом протащив ее несколько метров по коридору, он не удержался и задал еще один вопрос:
— А чего это она у вас такая тяжелая? Вы туда кирпичей что ли понапихали?
— Отставить вопросы. Выполнять приказ.
— Но...
— За работу.
— Так точно.
И, развернувшись, он покатил меня вперед по полутемному коридору с низкими потолками. Я же по пути пытался вспомнить карту этого корпуса с его хитрыми поворотами и лабиринтом коридоров. Я помнил карту, не идеально, но все-таки помнил. Так, сейчас налево, а сейчас...
Я так много времени провел здесь, но до сих пор не понимаю, стоят ли преступления здешних заключенных их участи. Ведь Эквестрия, как ни крути, является страной почти с нулевой преступностью. Но иногда, очень редко, кто-то решается на отчаянный шаг. Ведь большинство пони идут на преступления именно из-за отчаяния. Я знаю здесь многих, и, поверьте мне, из них есть только несколько настоящих закоренелых нарушителей закона. Насколько мне известно, на территории Эквестрии где-то есть еще одна тюрьма. Туда отправляют пони за мелкие проступки. Это скорее похоже на отель, нежели на тюрьму — там можно гулять, ходить в библиотеку и играть в шахматы. Там пони лишь ограничены в свободе. Мы здесь ограничены в жизни.
Жить можно лишь чуть-чуть, и только тогда, когда тебе разрешат. А разве же я заслужил такое наказание? Я никого не убивал. Но мне никто не верит. И как теперь мне жить с этим?
Новобранец, наконец, довез меня до места назначения. Но он совсем не думал уходить, как на то рассчитывал Чарли. Подвинув тележку к стене, он присел рядом и решил перекурить. Минут пять я нюхал его дешевый табак, пока он не встал, и, затоптав окурок, оценивающе поглядел на кучу вещей. Затем он пробормотал:
— Ну надо разобрать, что ли.
И начал выкладывать вещи из тележки.
Мать твою.
Ой-ой-ой...
И что делать теперь? Когда он меня откопает, как я должен действовать? Он, несомненно, удивится, обнаружив под завалами аргумент в виде меня. Так, как только он освободит меня, я тут же выгибаюсь и лягаю его со всей дури в голову. Затем резко вылезаю и добиваю его. Нужно его вырубить, нужно его вырубить. Я начал паниковать...
Вот, он все ближе... и ближе... и ближе...
Я уже приготовился рвануть изо всех сил, как вдруг...
— Тэйлз!
— Че?
— Не «че», а я!
— Простите, сэр!
— Да забей уже! Слушай Тэйлз, ты сейчас нужен на Южной шахте. Говорят, там большая заварушка. Надзирателей не хватает.
— Да, но.. Это...
— Чего еще?
— Ну, вещи...
— Ты что, рехнулся? Какие вещи? А ну потащил свою задницу за мной! Вещи у него...
— Так точно....
Стук копыт, все тише... и тише... и тише... Тишина.
Они ушли. Судьба — злодейка то ведет мне по горлу ножом , то спасает в самый неожиданный момент. Словно история былых дней повторяется. Ожидать можно всякого.
Я затих и пролежал еще пару минут без движения, чтобы удостовериться, что никого вблизи нет. Затем я решил выбираться. Скинуть с себя пару десятков килограмм вещей оказалось не такой уж и легкой задачей. По сути говоря, я вообще еле двигался. Усиленно работая ногами, я за несколько минут освободился из хлопчатобумажного плена и оказался в небольшой комнате, заставленной металлическими шкафами разных форм и размеров. Стол, несколько стульев, окошко выдачи. Никого вокруг. Надо выбираться.
Я хорошенько пригладил серую форму и одел на бока сумки, прикрыв страшные ожоги от клейма. Как же мне жалко свою кьютимарку. Волосы на обожженных областях не росли, обнажая уродливый кривой крест. Может, я потом обращусь к хорошим хирургам и косметологам...
Я осторожно выглянул в коридор... Тишина. Я повернул направо. Так, а сейчас прямо... Ну
то есть налево. Чертов лабиринт. Кстати, у меня же есть его план!
Но вот передо мной наконец замаячила крашеная зеленой краской дверь комнаты связиста. Обязанности связиста-оператора — делать сообщения по каналу громкой связи, объявлять об обеде, давать приказы и тому подобные вещи. Поковырявшись в связке, я наконец отыскал подходящий ключ.
Давным-давно Чарли помог одному офицеру с одеждой — кое-что перекроил и зашил, отчего тот был счастлив и спросил, что же Чарли хочет взамен. Он попросил себе немного детского пластилина для лепки. Офицер удивился, но просьбу выполнил.
Какое-то время пластилин безыдейно валялся на полке Чарли, пока тот не приступил к следующему пункту плана. Изрядно полизав задницу одним работникам тюрьмы, он напросился на работу сюда, в Административный корпус. Целый месяц он мыл полы и окна, чистил электронику и сапоги, то есть был полноценной служанкой. Заодно он запоминал закоулки этого лабиринта. И вот в один прекрасный день ему позволили закрыть все кабинеты корпуса, оставив его одного. Он за минуту снял слепки со всех ключей на пластилин. Затем, отписавшись от работы, он пошел на кузницу, где за несколько дней собственнокопытно выковал полноценные копии ключей. И вот одним из них я только что открыл кабинет связиста.
Скрипнула дверь. Маленькое помещение, заполненное различного рода электроникой, микрофонами, катушками и тому подобной дребеденью. Итак, нужно вспомнить, где что нажимать, поскольку это не вполне легко для простого пони. Вот он, главный пульт управления. Святая Селестия, сколько же здесь переключателей и тумблеров!
Как там меня учил Чарли... Чутка поискав, я нашел кнопку включения. Так, это сюда, это налево — гудит, значит заработало. Нажимаем «громкая связь», переключаем с общего канала на канал вокзала. Вот, осталось нажать «прямой эфир» и произнести приказ. Чарли, кстати, соизволил написать мне официальный текст на бумажке, чтобы все было по форме. Достав скомканный листочек, я пару раз произнес нужные слова вслух, но, нажав кнопку прямого эфира, я немного сымпровизировал.
Вздохнув, я наклонился к микрофону, и, стараясь подражать фирменному голосу оператора, произнес приказ:
— Пятый взвод снят с поста. Повторяю, пятый взвод снят с поста. Вы перенаправлены на Южную шахту. Там бунт. Оружие держать наготове. Отбытие поезда через три часа.
Фух. Все, вроде.
Надеюсь, я не зря шахту упомянул. Тихонько выключив связь, я замахнулся и быстрым ударом снес микрофон вместе с креплением. Затем я оборвал тумблеры, раскрошил пластик корпуса, разбил индикаторы, рванул провода и устроил полнейший погром. Я изничтожил дорогостоящую технику. И это отлично, ведь больше никто не сможет ничего сообщить. Более того, тревогу объявляют тоже отсюда.
Сыпали искры, всюду осколки. Пахло горелым. С удовлетворением глянув на учиненный мною завал, я развернулся и тихонько вышел из комнаты связиста, аккуратно закрыв за собою дверь на ключ. Отлично, здесь я закончил.
Я пошел прямо по коридору. От кабинета начальника тюрьмы меня отделяли жалкие сорок метров.
Я поистине удивляюсь упорству и целеустремленности Чарли, который за два с небольшим года отыскал исчерпывающую информацию почти о каждом сотруднике этой тюрьмы, включая его рабочие часы, обязанности и личные качества. Он знал, что заведующий прачечной очень любит выпить, что дежурный, поставленный вчера следить за спящими, не прочь пойти на уступки и что сжечь списки рабочих на нашей родной Красной шахте окажется таким легким делом. Чарли подобрал такой день, когда у запечатанного вагона выставлена минимальная охрана, когда у работников пункта выдачи выходной и такой час, когда связист ушел на полдник и начальник тюрьмы...
Мои мысли прервал охранник, который неожиданно оказался за ближайшим поворотом, покуривая сигарету. Я сразу задрожал внутри, но постарался не выказать это лицом. Я начал потеть. Охранник проводил меня долгим внимательным оценивающим взглядом, проедая меня насквозь. Я прошел мимо него как по струнке, стараясь не оступиться и не спалиться. Не оборачиваться... И я уже почти дошел до следующего поворота и приготовился облегченно выдохнуть, как вдруг...
— Стой!
Я замер в оцепенении. Вот оно. Конец. Я попался. Итак, меня ждут жуткие побои и смерть.
— Эй, я с кем разговариваю!
Я, душевно простившись со всем миром, медленно повернулся к нему. Охранник подошел ко мне, и, пристально глянув мне в глаза, протянул мне скомканный листочек бумаги — карту вокзала.
— У тебя выпало.
Сложно описать мои чувства в тот момент. Страшное напряжение смешалось с великим облегчением, отчего меня слегка перекосило. Блин, чертова сумка — я забыл застегнуть ее.
Я уже протянул копыто, чтобы забрать мой листок, как вдруг охранник резко отдернул копыто, и бросив, на меня подозрительный взгляд, стал разворачивать карту.
— А что это такое? С хрена ли это у тебя в сумке? ... Карта вокзала?... Зачем?... И кто, кстати, ты такой?, — он перевел взгляд на меня, — Я тебя не знаю.
На секунду он задумался и, осознав, с кем имеет дело, внезапно округлил глаза. У меня внутри что-то оборвалось.
— Погоди—ка, — прошептал он, — Да ты же... Да ты заключенный!
Он сделал шаг назад и потянулся к дубинке. Сделав глубокий вдох, он воскликнул:
— ТРЕВОо... — эго крик резко оборвался, поскольку я, не контролируя себя, резко развернулся и лягнул его в челюсть. От удара тот отшатнулся, развернулся на месте и упал на пол без сознания.
Твою мать. Я отрубил охранника.
Вышло не очень хорошо. Я сделал кое-что очень плохое — если меня поймают, то на мне повиснет еще и причинение тяжкого вреда здоровью. С другой стороны, я теперь знаю, как нужно действовать, если ты спалился. Ух, адреналин на секунду закипел в моих жилах.
Понятное дело, оставлять бездыханное тело на полу в коридоре — плохое решение, поэтому я оттащил тяжеленного охранника в ближайшую кладовку и кинул его там. Найдя рулоне скотча, я связал его и заклеил ему рот. Прихватив его дубинку и фуражку, я закрыл в кладовке незадачливого стража порядка.
В какой же я жопе.
Утерев пот со лба, я, сосредоточившись на деле, пошел дальше по коридору. Один пролет наверх — и я в кабинете начальника тюрьмы.
Тем временем Чарли Смартхув, заключенный «Лагеря Прокаженных», переодетый в майора, из — за угла наблюдал, как удивленные солдаты покидали свой пост у запечатанного вагона. Они не понимали, что и почему происходит, но приказ есть приказ, и думать тут не положено. Они даже не различили голос связиста, ведь Ларри чертовски похоже его изобразил. Не знаю, правда, зачем он упомянул Южную шахту, но получилось правдоподобно. По крайней мере, у нас есть еще с полчаса.
Убедившись, что все охранники покинули свой пост у пятого запечатанного вагона, Чарли направил свои копыта в сторону локомотива, в кабине которого маячила фигура машиниста.
Вот он оказался напротив Машины Свободы. Долгие годы она возила пони в ад — должна же
она
быть способна сделать обратное? Этот лагерь давно лил на меня дерьмо. Пора отплатить ему тем же.
Колесо локомотива было на голову выше Чарли, и он на секунду задался вопросом: как вообще пар способен сдвинуть эту махину? Не говоря уже и о десяти вагонах за ним. Но это дело техники. Сейчас главное — устранить машиниста.
Тихонько забравшись на платформу, Чарли оказался у него за спиной. Машинист был слишком занят механикой, чтобы обращать внимание на окружающий его мир. Он дергал переключатели, поворачивал вентили и протирал трубочки, подготавливая локомотив к скорому отправлению. Но он мог в любое время обернуться, поэтому Чарли нужно было быстро соображать. Достав ножовку и оценивающе глянув на машиниста, он справедливо решил, что этот инструмент может убить его. Поэтому он огляделся в поисках лучшего подручного средства. Чарли не нашел ничего подходящего, кроме увесистой лопаты для угля. Схватив ее, Чарли бесшумно подкрался к своей жертве.
... Спокойствие, только спокойствие... Главное — не убить...
Чарли замахнулся, и, зажмурившись, сделал рывок. Лопата просвистела в воздухе и плашмя врезалась в темя машиниста. Тот упал как подкошенный. Ух. Кажется, был слышен хруст?
Чарли перевел дух и случайно задел взглядом клинок лопаты. Нет. Нет. Нет. На нем была кровь.
Машинист лежал на полу почти без движения, лишь легонько дрожа копытами. Из пробитого черепа рывками вытекала тугая струйка крови. Лужа все ширилась. Чарли стало хреново.
Он почувствовал по телу тот самый холодок, до жуткого знакомый холодок, который он чувствовал еще три года назад, когда осознал, что убил двоих пони. Нет, это не могло повториться. Слишком уж многое таилось за его темной душой. Чарли сам задрожал. Что он наделал?
Так или иначе, нужно было избавляться от тру... нет, даже сбрасывая бездыханное тело машиниста с локомотива вниз, на платформу, он продолжал твердить себе, что тот вовсе не умер, что он всего лишь потерял сознание, получив лишь небольшую царапину... О БОЖЕ Я ВИЖУ ЕГО МОЗГ.
Со слезами на глазах Чарли протащил тело несколько метров по перрону, и, добравшись до первого вагона, оставил его на полу. После этого, поднатужившись, он открыл дверь в первый вагон, обнажив пустое пространство. Затем он с трудом запихнул уже холодное тело машиниста внутрь. Закрыв тяжелые двери, Чарли понуро поплелся к пятому вагону — проверить сейф.
И он там действительно оказался. Только Чарли представлял его себе в совершенно ином виде. Сейф был достаточно большим, он был сделан из черного металла и был покрыт цепями, замками и разветвлением каких-то трубочек. Всего Чарли насчитал три замочные скважины. Это может говорить о двух вещах: либо ключ не один, либо рабочая скважина всего одна, а остальные — обманки, использование которых, скорее всего, приведет к уничтожению содержимого сейфа. Черт, а это очень сложная система. Скорее бы Ларри добыл ключ.
А Ларри все приближался к кабинету начальника. Ларри был жутко напряжен, но по пути, слава Селестии, никто больше не встретился. Добравшись, наконец, до двери, я уже потянулся в сумку за связкой ключей, но тут заметил, что между рамой и дверью есть просвет — дверь открыта. Тихонько толкнув ее перед собой, я оказался в просторном кабинете начальника. Полутьма окутывала меня — единственным источником света в комнате была настольная лампа, которая стояла рядом с декоративным кинжалом на столе красного дерева прямо напротив двери. Кресло за столом было повернуто спинкой ко мне, поэтому, было сложно догадаться, если кто-нибудь в нем.
Я сделал настороженный шаг вперед, держа дубинку наготове, как вдруг кресло резко развернулось и передо мной оказался хозяин кабинета. Он выглядел весьма странно.
— Ларри? Я не помню, чтобы назначал тебя охранником. Тебе же еще лет двадцать сидеть, не так ли?
Я был поражен и не знал, что делать. В глазах Харди блестел огонь, уже до боли знакомый мне. Но весьма харизматичный начальник не подавал ни малейшего признака потери терпения. Он был хладнокровен и расчетлив. Но какой-то странный ужас все-таки читался в нем.
— Весьма глупо и дерзко с твоей стороны пробовать сбежать. Особенно после того, как я спас тебе жизнь. Зря я, видимо, это сделал.
Я стоял на месте, боясь шелохнуться. Что я мог теперь сделать? Только драться. Вот я и продумывал план отхода. Рул, не двигаясь и не сводя с меня взгляда, продолжил:
— Опусти дубинку, Ларри, и ляг на пол. Тогда, возможно, я отправлю тебя в барак без шума. Погоди-ка, — Харди загадочно ухмыльнулся, — Ты же не один, верно?
Я дернулся.
— Твоего дружка уже поймали, можешь мне поверить. Черт, история повторяется. Ларри, ты же знаешь, как кончается любой побег отсюда. Ну так что, ты сдаешься?
Я стоял несколько секунд без движения, затем, сделав угрожающий шаг навстречу начальнику с дубинкой наготове. Многозначительно глянув на него, я процедил сквозь зубы:
— Отдавай мне ключи, Харди, или я выбью из тебя все дерьмо.
Ответ его был короток:
— Так я и думал.
Затем он резким движением достал копыта из-под стола, где они все это время пребывали. Естественно, на каждом копыте было закреплено по пусковому браслету. Я мысленно приготовился к пиздецу. Резко вскинув на меня оба копыта, он дал залп шестью отравленными иглами. Я инстинктивно пригнулся (упав на пол), тем самым сохранив свою жизнь. Смертельные жала пролетели в сантиметрах над моей головой и воткнулись в деревянную дверь сзади меня. Я был немного в шоке.
Вставая с пола, я краем глаза увидел, как на меня с бешеной скоростью несется Рул с декоративным кинжалом наперевес. Резко развернувшись, я точным выверенным ударом задних ног сбил его с траектории, отчего тот рухнул и нож отлетел. Я встал и подошел к Харди с дубиной, и замахнулся над его головой. Тот резко перехватил мое копыто, и, вывернув его, выбил дубину. Вторым копытом он дал мне в челюсть, выбив при этом пару зубов. Я резко опрокинулся на пол, во рту появился стойкий вкус крови. Сплюнув, я глянул на начальника, а тот подошел и хорошенько пнул меня в бок — дыхание перехватило и я откатился к стене. Тем временем Рул поднял свой кинжал и повертел его в копыте, глядя на хитро загнутое лезвие.
— Я не одну глотку им перерезал, Ларри, — он с улыбкой глянул на меня блестящими глазами.
Черт, а он ведет себя как психопат. Мне стало жутковато.
Это не больно, иди-ка сюда, — прошептал Харди и угрожающе двинулся ко мне. Я стал потихоньку отползать от него, пытаясь нащупать свою дубинку.
— Иди сюда, — повторил он безумным голосом, — Всего один порез. Финальный порез — и ты спишь.
Я нащупал дубинку сзади себя, и, схватив ее, резко вскочил на ноги. Подбежав к Харди, я широко замахнулся и атаковал начальника, но тот увернулся и ловким движением резанул мой бок кинжалом. Удар распорол мою рубашку, и я ощутил на боку тепло льющейся крови. Снова жгло. Но я не чувствовал боли из-за прилива адреналина.
Я сделал еще одну попытку ударить его, но получил пинок по ноге, отчего я вскрикнул и чуть не упал. Я, кажется, понял его тактику. Нужно действовать хитро.
Махнув дубинкой справа от Харди, я резко сменил направление и врезал ему слева. Тот отшатнулся. Мощным ударом в лоб я опрокинул его на пол. Он лежал и смеялся, кашляя. Прямо как я несколько дней назад. Наклонившись к нему, я забрал нож и замахнулся дубинкой перед его лицом. Он злобно глянул на меня.
— Спокойной ночи, — произнес я и резким ударом вырубил его. Это было уже для меня делом привычки. Смахнув пот со лба, я снял рубашку и перевязал ею кровоточащую рану. Затем, прихрамывая, я подошел к его столу и достал ключ, покрытый (чем бы вы думали?) золотом.
Блин, у меня теперь нет двух передних зубов. К ближайшим моим планам добавляется визит к стоматологу.
Пора сваливать. Сейчас же.
Заперев уродца на ключ, я побежал вниз по лестнице. Нога еще болела, но я терпел как мог.
... Протискиваться по узкому холодному вентиляционному люку было для меня жестким испытанием. Но я справился, беспомощно выпав из потолка одного из подсобных помещений прямо на ящик с инструментами, разломав его. Приземлившись, я тихо застонал и начал кашлять. Что у меня только не болело. Кровь текла изо рта — я задолбался ее сплевывать, она была по всему моему лицу. Пролежав немного, я наконец встал. Нащупав дверную ручку, я, шатаясь, вышел на свет. Это был перрон. Я находился на вокзале нашего лагеря. Передо мной виднелась армада полугрузового поезда, который я видел раньше лишь единожды. Около среднего вагона крутилась фигурка Чарли. Он, завидев подбитого бойца, подбежал ко мне и с возгласами «Что с тобой произошло» и «Кто тебя так» помог мне добраться до вагона, где я наконец присел отдохнуть.
— Ну так что случилось? — спросил меня Ларри, разглядывая рану на моем боку.
— Что-что, блядь! — я глубоко дышал и сплевывал, — Долбанный Рул оказался в кабинете. Я его отрубил дубинкой, но он, сука, выбил мне зубы и бок порвал. Еле уложил засранца. А хули ты не предугадал, что он там будет?! Это мне чуть жизни не стоило!!
Чарли виновато смотрел на меня.
— Прости, я...
— Что «я»? Я чуть не сдох, твою мать!
— Я не думал...
— Да знаешь, уже похуй как-то.
— Прости, если сможешь. Но рана у тебя не смертельная, правда крови много вытекло. Надо будет потом зашить.
Я замолчал и, хмурясь, стал глядеть на сейф. Он был покрыт странным слоем трубок и какими-то шестеренками и сосудами. Блин, я таких никогда не видел.
— А чего это с ним?
— Это очень сложная система; я изучил его как мог. Ключ один?
— Ну да.
— Соль в том, что замочных скважины три — и две из них обманки. Нужно быть осторожным — они могут растворить золото.
— Ни хрена себе.
— Да уж.
— Так что будем делать?
— Дай-ка ключ.
Я протянул ему блестящий инструмент. Чарли повертелся около сейфа несколько минут, пытаясь разглядеть резьбу внутри замка. Но это ему не помогло.
— Ладно, времени нету. Я пихну в эту, среднюю. Хрен уж с ним, с золотом.
За секунду до того, как Чарли вставил ключ, я воскликнул:
— Стой, нет! Э... давай в левую.
— Ты уверен?
— Ни хрена.
Чарли хохотнул и вогнал ключ в левую скважину. Чуть подождав, он резко его повернул.
Я напрягся.
Раздался щелчок, потом приглушенное гудение и треск. Через несколько секунд дверь сейфа отворилась... Моей радости не было предела. Мне даже показалось, что оттуда пролился райский свет — так восхитительно переливались на солнце слитки.
— Надо перетаскать в локомотив. Поможешь или отдохнешь?
— Ох, ну чуть-чуть отнесу.
... Золото было достаточно тяжелым, и его было много, больше чем я думал, примерно с центнер. Оно приятно отдавало прохладой и я купался в его блеске. Оно меня пьянило, что и говорить...
Вот мы и стоим с Чарли в металлической кабине локомотива. Вокруг нас грудами валялось золото — хоть обмазывайся им, но оставалось лишь угнать поезд. Кстати, спрашивать Чарли про лужу крови я не стал, мало ли что — может он порезался вот той лопатой. И на ней была кровь, как ни странно. Чарли прохаживался взад-вперед, размышляя вслух:
— Так, ворота открыты, локомотив отсоединен. Золото мы перетаскали. Что ж, осталось запустить двигатель.
Я подозрительно глянул на товарища:
— Чарли, я надеюсь, ты умеешь его запускать?
Тот глупо улыбнулся в ответ:
— Неа.
— ЧАРЛИ ДИБИЛОИД!
— Не парься.
... И тут громом по всему лагерю прокатилась сирена... Жуткая, протяжная, она добиралась, казалось, до самых костей. Я даже зажал уши. Все. Началась погоня — а мы даже не сдвинулись с места. Я ненавижу этот мир.
Чарли в спешке открыл затворку и стал крутить вентили, бросив мне:
— Закидывай уголь.
Я послушно стал закидывать одну горсть угля за другой окровавленной лопатой. Чарли подал газ, щелкнул свечой — пошел огонь, стало жарковато.
— Не останавливайся, — крикнул мой друг, продолжая крутить вентили. Я с новой силой продолжил запихивать уголь. Разворачиваясь за новой порцией, я заметил... начальника тюрьмы, бегущего к нам со всех ног. Его лицо было в крови. В его зубах был кинжал. Я был готов провалиться.
Закинув еще кучу угля, я крикнул Чарли:
— Трогайся, твою мать, трогайся!
Тот резко дернул самый большой рычаг на себя. С жуткой силой тронувшись, локомотив, неслабо разогревшись, заксрипел по рельсам вперед. Дым стоял столбом. Наш транспорт потихоньку разгонялся.
Я оглянулся — начальник пропал из вида. Мы уже гнали довольно быстро, видимо он устал нас преследовать. Я облегченно выдохнул.
Я стал оглядывать окрестности — мы были на свободе, угнали локомотив вместе с золотом. Вокруг нас свистел ветер, двигатель гудел и сладкий запах свежего воздуха дурманил мне голову. Чарли беспрерывно следил за техникой, а я же как дурак смотрел во все стороны, лишь не смотря назад. А зря.
Примерно через пять минут я случайно глянул в зеркало заднего вида и
заметил там Харди, примостившегося на вершине кучи угля. Он потихоньку подкрадывался к нам. Подхватив лопату, я резко развернулся к нему... и получил удар копытом прямо в еще болящую челюсть. Я упал. Мой рот был перекошен, я онемел.
Но из-за оглушающего шума двигателя Чарли ничего не услышал, и Рул спокойно приближался к нему. Собрав все силы в копыто, я выгнулся и крикнул что было мочи:
— ОБЕРНИСЬ!
Обернулись оба. Чарли опешил, но успел среагировать, выбив из копыта Харди нож, но начальник развернулся, схватил его, и кинул через меня прямо на кучу угля. Чарли ухнул и потерял сознание, ударившись затылком о большой кусок угля.
Харди, развернулся, и, взяв слиток золота, пошел, перешагнув через меня, по направлению к не подающему признаков жизни Чарли. Он шел тихо, вальяжно, не обращая на меня внимания. Он улыбался. Он был готов прикончить Чарли.
Нагнувшись над моим недобитым другом, Рул погладил его по лбу и замахнулся слитком над его виском. Один такой удар — и Чарли труп. Чувствуя момент своего триумфа, начальник был уже готов убить беглеца, как вдруг услышал за спиной мой голос:
— Отойди от него, тварь. Со мной боишься драться?
Харди Рул ухмыльнулся:
— А тебя я хотел оставить на десерт.
И, обернувшись, резко пошел на меня. У меня не было средств обороны, поэтому я тоже взял слиток и запустил в него. Рул увернулся, слиток слетел с поезда. Мда, печально. Я взял еще один и приготовился отбиваться. Черт, мне было очень больно, особенно челюсти. Но отбиваться надо было. Нужно атаковать из тени, работая хитростью. Я попытался лягнуть Рула, но тот снова увернулся. Я сделал сильный замах слева, но получил лишь удар в бок, прямо в незаживший порез. Я вскрикнул и упал рядом с панелью управления. Рул покрутил увесистый слиток в копыте, и, убедившись в достаточной его массе, присел у меня. Подумав о чем то своем, он ткнул меня слитком в рану. Я закричал. Он улыбнулся.
— Больно? Что ты сказал? Сильнее?
И надавил еще сильнее. Я орал, пытаясь оттолкнуть его, но сил уже не было. В голове был завал мыслей и чувств, вдали виднелся твой образ, и я уже начал чувствовать, как оправляюсь куда-то далеко... Ближе к тебе, Тави... Боль стала спадать, сменяясь на спокойствие и тепло. Казалось, ты была рядом, и я мог протянуть копыто, чтобы дотронуться до тебя...
Внезапно я получил пощечину, такую знакомую пощечину от начальника тюрьмы. Она вернула меня в мир звуков и боли.
Он пригрозил мне:
— Не спи, пока я убиваю тебя!
И, замахнувшись слитком, закончил:
— Ты хотел золота — получай!
Я иду, Тави.
И тут раздался удар.
Чарли, за несколько секунд до этого очнувшись, схватил лопату для угля и подскочил сзади к Харди. Недолго думая, он резко замахнулся и что было сил врезал Рулу по затылку. И не плашмя, как раньше,а ребром. Харди дернулся и захрипел. Лопата застряла у него в черепе. Вытащив ее, Чарли отбросил лопату на уголь, и, схватив Харди за шкирку, пнул его вниз с поезда. Тело начальника тюрьмы растаяло где-то на сплетении раскаленного гравия и лабиринта колес.
Я закрыл глаза и отправился в мир снов.
Послесловие.
Я очнулся через пять часов — все это время Чарли держал поезд в исправности, засыпал уголь, и успевал обрабатывать мои раны лекарствами из найденной им аптечки. Он сбросил скорость до минимума, и мы, скинув золото с локомотива, спрыгнули сами. Мы шли пешком пять часов — потом меня подвели ноги и Чарли понес меня, бросив при этом большую часть золота.
Нас пригрела семья каких-то фермеров, они поили и выхаживали меня. Потом Чарли пропал — ушел на рассвете, оставив мне половину золота. Я его больше не видел.
Я нашел торговца на черном рынке, которому продал золото. Выручив немало денег, я отправился в родной Мэйнхэттен. Наняв лучшего стоматолога, я восстановил зубы. Один из самых выдающихся хирургов почти избавил меня от шрамов на боку и кьютимарке. Я купил себе хорошую квартиру.
Подкупив нескольких стражей порядка, я добрался до архивных документов двухлетней давности. И я нашел свое дело. Оказывается, оно было давно раскрыто — Октавию убил некий Эрик Хувбэг. Он сделал это по заказу Принца Блюблада, ради Красной Лилии. Они доказали мою невиновность, но им было лень реабилитировать меня. Я обещал, что буду мстить. И я сдержал обещание.
Я стою с подушкой в руках около твоей кровати, Эрик. Ты мирно посапываешь, наблюдая миловидные сны. Кто тебе снится? Может, Октавия, которую ты бездушно зарезал два года назад? Или кто-то еще?
Длань правосудия дотягивается до каждого, будь то рабочий или король. Рано или поздно она настигает свою жертву.
Меня посадили за убийство?
Спокойной ночи, Эрик.
Я иду, Блюблад...